рал. - Можешь говорить мне Артуро и
обращаться на "ты" - разумеется, только с глазу на глаз.
     - Надо подумать, Артуро.
     - А  чего  думать! Ты же не Борман, а просто Миллер. Кто он такой, Карл
Миллер?  -  спросил  Четопиндо  и  сам  же  ответил:  -  Небогатый негоциант
немецкого  происхождения,  приехавший  в  Оливию, скажем, из Бразилии. Зачем
приехал?  Ну,  в Рио-де-Жанейро у него случилась семейная драма или что-то в
этом  роде.  Застал жену с другим, ушел от нее... Короче, решил поставить на
прошлом  крест  и  начать новую жизнь. Вот именно, новую жизнь. Относительно
твоей новой жизни, Карло, мы и должны теперь потолковать.
     Генерал качнул кресло.
     - Оливия  катится  в  пропасть,  - продолжал он. - Ее раздирают раздоры
между  различными  группировками.  Даже  в  верхах  нет единства и согласия.
Рабочие  непрерывно бастуют, чем ослабляют национальную экономику, которая и
без  того  дышит  на  ладан.  Вот  и теперь ко мне просочились сведения, что
докеры  Королевской  впадины  собираются забастовать, а я - представляешь! -
должен  сидеть  сложа  руки,  вместо  того  чтобы принять надлежащие меры. -
Произнеся слова "надлежащие меры". Четопиндо непроизвольно погладил кольт.
     - Докеры Королевской впадины? - переспросил Миллер.
     - Так  часто  именуют  наш  главный  порт,  - пояснил Четопиндо. - Даже
Оливию  называют  иногда  Королевской  впадиной.  Эта  самая впадина вот-вот
превратится  в  пропасть.  А ведь наша страна - одна из богатейших в мире. В
наших  горах  колоссальные  запасы  меди и селитры, золота и каменного угля,
урана  и  серебра. Да, да, я разговаривал с нашим министром геологии - у нас
имеется  этот  самый уран, который, по словам физиков, обладает неслыханными
перспективами.   Но   что   толку?  Рудники  простаивают  из-за  бесконечных
забастовок.   Они,   видите   ли,   осуществляют  конституционное  право  на
забастовки.  Моя  бы  власть,  я  показал  бы  им  права,  - скрипнул зубами
генерал.  - Короче говоря, я должен взять власть, чтобы спасти страну. Вот в
этом  деле  мне  и  нужен  помощник. Такой, который, не рассуждая, пойдет за
меня  в  огонь  и  в  воду...  Я  знаю,  о чем ты сейчас думаешь, - произнес
внезапно  Четопиндо, и Миллер вздрогнул. - Ты думаешь: а что мне проку лезть
в  эти  дела?  Отвечу: ты не прогадаешь. Все верные мне люди получат хорошие
места при новом режиме. Ты войдешь в правящую верхушку Оливии, Карло!
     Четопиндо  умолк  и закурил. К счастью для Миллера, окна в комнате были
распахнуты  настежь. И все-таки, почувствовав сладковатый ненавистный запах,
он встал и подошел к окну. Из окна был виден бассейн.
     - Гарсиа еще купается, - сказал Миллер, присев на подоконник.
     - Этот  парень  часами может сидеть в воде, - откликнулся Четопиндо. Он
жадно  сделал  три-четыре затяжки и продолжал: - Но речь сейчас не о Гарсиа,
а  о тебе. Видишь ли, твое перевоплощение может иметь успех только при одном
условии: если о нем не будет знать ни одна живая душа.
     - А хирург?
     - Это  свой  человек,  -  макнул рукой Четопиндо. - Я ручаюсь за него и
его ассистента, как за самого себя.
     - Остается  еще  Гарсиа,  -  тихо  сказал  Миллер. - Он слышал все наши
разговоры в машине.
     Четопиндо скривился, словно от зубной боли, хотя все решил заранее.
     - Да,  черт  возьми,  я  был  о  тебе лучшего мнения, Карло. Неужели ты
считаешь, что я не подумал об этом?
     - Что же делать?
     - Вот  об  этом  я  хочу  услышать  от  тебя,  -  усмехнулся генерал. -
Небольшой тест на сообразительность.
     Миллер подошел к Четопиндо.
     - Существует   только   один   надежный   способ   заставить   человека
замолчать...
     - Пожалуй...  Это  разумная идея, - сказал Четопиндо, заглядывая в дуло
револьвера,  словно  в  подзорную  трубу.  -  Как  ты  представляешь себе ее
оформление?
     Миллер кивнул на кольт:
     - С такой игрушкой в руках не спрашивают, а действуют.
     - Не  годится,  -  покачал  головой  Четопиндо.  - Любой выстрел в этой
стране имеет эхо. Неплохой афоризм, а?
     - Я могу убрать его ударом кулака.
     Четопиндо поморщился:
     - Не эстетично.
     - Можно утопить, - предложил Миллер.
     - Возвратиться к реке? Или ты готов утопить его в ложке воды?
     - Здесь имеется бассейн.
     - Вот именно, - заключил Четопиндо.


     Задуманный  Гарсиа фейерверк не получился. Листья, собранные им в кучи,
лишь  чадили,  упорно  не  желая  разгораться. На днях здесь, видимо, прошел
ливень,  и  листья  были  влажными.  Наконец  Гарсиа  исхитрился  - отлил из
канистры,  лежащей  в  багажнике  машины,  немного  бензина  и плеснул его в
тлеющее  месиво.  Высокий  огонь выстрелил в небо, озарив кряжистые деревья,
дом Шторна и черную воду бассейна.
     Довольный  Гарсиа  стоял опершись на грабли и не мигая смотрел в огонь.
Он с детства любил раскованную стихию пламени.
     На крыльцо, зевая, вышел Миллер.
     - Вы так и не отдыхали? - обратился он к Гарсиа.
     Шофер пожал плечами.
     - Я  в  вашем  возрасте тоже не любил отдыхать, - заметил Миллер, так и
не дождавшись ответа.
     В  небе  успели  высыпать  звезды  -  яркие  до неправдоподобия. Миллер
напряг  память  -  когда-то в гимназии он был первым по астрономии - и долго
всматривался в ночное небо.
     Гарсиа спросил:
     - Знакомые звезды ищете?
     - Знакомые! - охотно откликнулся Миллер.
     - Нашли?
     - Представьте,  нашел.  -  Миллер  поднял  руку и, указав на пять ярких
звездочек,  произнес:  -  Созвездие  Южного  Креста. - Южный Крест он назвал
неспроста:  ведь  это  созвездие  можно наблюдать только в данном полушарии,
его не увидишь в небе Германии...
     - Теперь, вечером, хоть дышать можно, - сказал Гарсиа.
     Миллер подошел к костру и стал рядом с Гарсиа.
     - Вы издалека к нам приехали? - спросил шофер.
     - Из  Бразилии.  - ответил Миллер. "Обкатывая" новорожденную версию, он
довольно  подробно рассказывал Гарсиа о своих мнимых злоключениях, которые в
конечном счете привели беспокойного коммерсанта на оливийскую землю.
     Гарсиа   слушал,   изредка   переводя   взгляд   с  языков  пламени  на
рассказчика.
     - Смотри,  дружище,  не повторяй в своей семейной жизни моих ошибок, не
оставляй надолго жену, - назидательно заключил Миллер свой рассказ.
     - Ну, у нас с Роситой такого никогда не будет! - рассмеялся Гарсиа.
     - Ты самоуверен, - покачал головой Миллер.
     - Разве это плохо?
     - Очень плохо.
     - Скажите,  а  зачем  вам  понадобилось делать пластическую операцию? -
вдруг спросил Гарсиа.
     - Неужели  ты не понял этого из моего рассказа? Я решил откреститься от
прошлого и начать новую жизнь.
     - Мне  показалось из разговоров в машине, что вы прибыли из Германии, -
сказал Гарсиа.
     Миллер закашлялся.
     - Бывал  я  и  в  Германии,  -  сказал он, когда приступ прошел. - Куда
только не забросит судьба бродящего коммерсанта.
     Гарсиа вздохнул.
     - Одиннадцатый час, - сказал он, посмотрев на часы. - Пойду отдыхать.
     Миллер   подгреб   в  костер  несколько  листьев,  посмотрел,  как  они
вспыхнули.
     - Спать рановато.
     - А  что  еще  делать?  -  спросил Гарсиа. - Думал я прогуляться, да не
смог  преодолеть этот проклятый забор. Нужно знать шифр, которым открываются
ворота.
     - Ты умеешь плавать, Гарсиа?
     - Немного.
     - Хочешь,  я  научу  тебя  плавать как следует? - предложил Миллер. - Я
покажу тебе способ, которым плавает чемпион Рио-де-Жанейро.
     Гарсиа заколебался:
     - Это интересно...
     - Тогда пошли!
     Миллер  первым  сбросил  одежду  и  бултыхнулся  в бассейн. Вода, к его
приятному  удивлению,  оказалась  достаточно прохладной, видимо проточной. У
борта,  с которого спрыгнул Миллер, было мелко. Близ противоположного борта,
под  вышкой  для  прыжков,  было,  должно быть, глубже. Следом за Миллером в
бассейн нырнул Гарсиа.
     - А  ты  откуда  знаешь немецкий? - спросил у него Миллер, когда темная
фигура Гарсиа приблизилась.
     - На  курсах,  -  ответил  Гарсиа. - Генерал заставил выучить. У него в
штабе  все  умеют  говорить  по-немецки...  Ну,  показывайте ваш чемпионский
способ.
     - Дай остыть, - сказал Миллер.
     Костер из листьев догорел.
     Карл  глубоко вздохнул. Запах бензина и дыма мешался с острыми, пряными
запахами южной ночи. Вокруг бассейна стрекотали цикады.
     На  месте  костра  осталось  тлеющее  красное  пятно,  которое с каждой
секундой съеживалось на манер шагреневой кожи.
     Гарсиа,  описав  широкий  круг, возвратился к Миллеру. Слышно было, как
он с шумом выплевывает воду.
     - Начнем? - сказал Гарсиа, тронув Миллера за руку.
     - Главное  -  это дыхание, - начал Миллер. - В этом весь фокус. Человек
почти  все время должен находиться под водой. Он высовывает голову только на
короткое  мгновение,  чтобы  сделать вдох, и снова погружается. Все основано
на  законах  физики.  Суть дела в том, что тело, которое движется под водой,
встречает гораздо меньшее сопротивление, чем при движении по поверхности.
     - Понятно.
     - Если ты это как следует усвоишь, все будет о'кей. Ну что, приступим?
     - Но я ничего не увижу...
     - Не  беда,  -  усмехнулся  Миллер.  -  Я  буду управлять в воде твоими
движениями.  Дай-ка  сюда  руку...  Вот  так.  Ее  ты забрасываешь как можно
дальше, ложишься на воду, вторую руку отводишь назад...
     Освежившись в бассейне, Миллер вернулся в дом.
     - Ну  как  настроение, коммерсант? - спросил у него Четопиндо, сидевший
в   плетеной   качалке   на   веранде.   Судя  по  всему,  генералу  немного
нездоровилось, хотя он и скрывал это.
     Миллер щелкнул каблуками:
     - Готов к операции, ваше превосходительство.
     - Отлично!
     - Скоро операция?
     - Через неделю.
     - Что? Разве не сегодня вечером? - растерянно переспросил Миллер.
     - А  ты  непонятлив,  коммерсант.  Я  имею  в  виду  главную  операцию,
связанную  с  Гарсиа, - сказал Четопиндо. - Он слишком много знает и болтает
лишнее, потому судьба его решена.
     "Его  шутки  становятся  слишком  навязчивыми  и  плоскими",  - подумал
Миллер, глядя на болезненное лицо генерала.
     - Что смотришь? - спросил Четопиндо.
     - У тебя усталый вид, Артуро.
     - Пустое,  -  махнул  рукой  генерал.  -  В  общем,  сделаем так. После
операции  -  на  сей  раз  я  имею  в  виду  твою пластическую операцию - ты
останешься здесь на неделю.
     - А ты?
     - Я сейчас уезжаю с Гарсиа и потом вернусь за тобой.
     - Но почему так долго?
     - Потому  что  после  операции твое лицо опухнет и будет как подушка, и
отеки спадут только через шесть-семь дней.
     - Не раньше?
     - Не  раньше.  Насмотрелся  я  на эти пластические операции... Впрочем,
это  неважно. Важно, что когда мы вернемся, ты будешь в форме. Я бы сказал -
в новой форме!
     Миллер поморщился:
     - Я бы не хотел оставаться здесь один...
     - Что  поделаешь,  -  перебил  Четопиндо.  -  Меня ждут серьезные дела.
Кстати,  надо  пристроить драгоценности, которые ты привез, чтобы они давали
хорошие проценты. К сожалению, денег в нашей партийной кассе - не густо.
     - Значит, вернешься в Королевскую впадину?
     - Э,  нет,  -  улыбнулся Четопиндо. - Порт - слишком беспокойное место,
чтобы  хранить  там  такие ценности. Иностранные суда рядом, да и докеры все
время  волнуются... Я же говорил, когда ехали сюда, твой багаж был доставлен
в надежное место.
     - Куда?
     - Ну,  скажем так: в центр страны, - небрежно уточнил Четопиндо, слегка
раскачиваясь,  и  назидательно  поднял палец. - Твой погибший шеф из Берлина
сообщил  мне,  что  ценности,  которые  у  тебя  имеются,  предназначены для
движения,  что  это,  в сущности, партийная казна и что они будут брошены на
алтарь общего дела. Разве это не так?
     - Так.
     - Вот  и  договорились. Я всегда считал, что немцы... пардон, бразильцы
- сметливый народ, - сказал Четопиндо.
     "Счастье  еще,  что  он  не  знает, какую сумму из этой самой партийной
казны  я  отвалил  Педро,  -  подумал Миллер. - Узнай об этом Четопиндо, он,
наверно,  убил  бы  меня.  Но  еще  вернее  меня убил бы Педро, если бы я не
расплатился  с  ним так щедро". Однако теперь, с пустыми руками, он, Миллер,
всецело  в лапах Четопиндо. Вот из этого и нужно исходить в своих расчетах и
действиях.  Потом,  с  течением времени, возможно, положение изменится, и он
сумеет потребовать у Четопиндо свою долю. А пока...
     В  конце концов, нужно отдать Четопиндо должное. Он проявил (правда, не
совсем  понятно, почему) совершенно необычную заботу о незаконном иммигранте
с  весьма  запятнанной  репутацией.  Эта  забота  простерлась  до  того, что
Четопиндо  сам  занялся  устройством  пластической  операции  Миллера. Такая
забота чего-нибудь да стоит!
     Генерал  сидел  откинувшись  в  качалке.  Казалось,  он  тоже  о чем-то
размышлял.
     - Послушай, Артуро, а как же Гарсиа?.. - начал Миллер.
     - Об  этом  не беспокойся, - перебил Четопиндо и уверенно махнул рукой.
-  Шофер  будет при мне неотлучно. А вернусь - разберемся с ним... Гарсиа! -
крикнул вдруг Четопиндо так громко, что Миллер вздрогнул.
     - Иду!   -   откликнулся   шофер   откуда-то   из  глубины  территории,
погруженной в вечерние сумерки.
     Через  минуту  Гарсиа  поднялся  на веранду. В руке он держал небольшой
букет из осенних листьев.
     Четопиндо спросил:
     - Машина готова?
     - Да, генерал.
     - Мы выезжаем через пять минут.


     Вернулся  Четопиндо,  как и обещал, через неделю. Машина лихо подкатила
к самой веранде.
     Генерал,  еще  больше загоревший, вышел из машины и стал подниматься по
лестнице. На полпути он, покачнувшись, схватился за перила.
     - Ты  нездоров,  Артуро?  - спросил у него Миллер, который стоял в тени
навеса.
     - Пустяки, - махнул свободной рукой Четопиндо. - Небольшая слабость.
     - Наверно, лишнюю сигару выкурил?
     - А может, наоборот, недокурил. Ну-ка покажись, что с тобой сделали?
     Миллер вышел на свет.
     - О,  Шторн  на  сей раз превзошел себя! Славно, славно, - приговаривал
Четопиндо,  вертя  Миллера  так  и этак, обращаясь к Шторну, остановившемуся
рядом. Тот лишь довольно улыбался.
     Позади  него стоял Гарсиа, разинув от восхищения рот. Это и впрямь было
похоже  на  волшебство, он даже в первую минуту усомнился: да полно, неужели
это в самом деле тот самый человек, которого он привозил сюда неделю назад?
     - Изменился  ты,  Карло,  так,  что  мать родная не узнает! - подытожил
Четопиндо результаты осмотра своего нового помощника.
     Миллер сделал шаг навстречу.
     - Но ты-то узнал меня, - сказал он.
     - Я  тебе больше, чем мать, - осклабился Четопиндо. - Ну, пришел в себя
после операции?
     - Да.
     - Собирайся.
     - Я готов.
     - Тогда  часик-другой  отдохнем  -  и  в  путь, - решил Четопиндо. - Я,
пожалуй, полежу немного. Нездоровится. А ты что будешь делать, Гарсиа?
     Шофер, стоявший у машины, положил руку на капот.
     - Поброжу  по  территории,  -  сказал  он.  -  Здесь  я цветы необычные
заприметил неделю назад. Поищу, пока дожди не грянули и не побили их.
     Миллер покачал головой:
     - Тоже мне занятие для мужчины - цветы собирать.
     - Я не для себя, - улыбнулся Гарсиа.
     - Все  равно,  - продолжал Миллер. - Идем-ка лучше в бассейн, поплаваем
перед  дорогой.  Кстати,  посмотрим,  ее  забыл ли ты за неделю, чему я тебя
научил?
     - Ладно, - согласился Гарсиа.
     Было  уже  довольно  поздно.  Великолепная  луна, какая бывает только в
южных широтах, выпукло освещала каждое дерево, каждый куст, каждую былинку.
     Четопиндо  направился  в дом, и на веранде слышно было, как он окликает
своего приятеля-хирурга.
     Миллер  сбежал  вниз,  разделся  и спрыгнул в бассейн, поджидая Гарсиа.
Тот  замешкался,  и  у  Миллера  появилось  чувство,  охватывающее охотника,
который  видит,  что  дичь  не  идет в расставленные силки. Наконец и Гарсиа
влез в бассейн.
     На  луну  налетело  легкое  облачко,  и сразу потемнело. Казалось, ночь
притаилась  в  засаде  и  ждет только удобного случая, чтобы предъявить свои
права.
     - Гутен абенд, майн герр! - весело крикнул Гарсиа, подняв брызги.
     - Руки  забрасывай  как  можно  дальше,  -  сказал Миллер, - дыхание не
задерживай.
     - А ноги?
     - Ноги  потом.  Сначала  нужно  отработать  подводное дыхание, - сказал
Миллер. - Поплывем под вышку?
     - Там  глубоко. Я хочу сначала здесь, на мелком, разучить все движения,
- произнес Гарсиа.
     Лицо  шофера  смутно  белело  перед  ним во тьме. Миллер схватил Гарсиа
двумя  руками  за  горло  и опустил его в воду, лицом вниз. Гарсиа дернулся,
пытаясь  вырваться,  но  Миллер  держал  его  крепко.  Несколько  секунд шла
отчаянная  безмолвная  борьба.  Неожиданно Гарсиа изловчился и изо всей силы
двинул  Миллера  коленом  в  пах.  От  боли  немец согнулся и слегка ослабил
хватку. Голова Гарсиа тут же показалась над водой.
     В  этот  момент  на  крыльце  блеснула  вспышка  магния.  Она  осветила
мгновенную   картину   -   выпученные  глаза  Гарсиа,  его  открытый  рот  с
вывалившимся  языком,  остолбеневшего  от  неожиданности  Миллера, его руки,
сжимающие горло шофера.
     - Молодчина, Карло, - услышал он голос Четопиндо.
     После  короткого отчаянного напряжения силы Гарсиа, видимо, иссякли. Он
дернулся  в  последний  раз  и  замер.  Миллер  разжал пальцы, и тело Гарсиа
медленно поднялось и закачалось на воде.
     Миллер вылез из бассейна.
     Четопиндо  подошел к краю бассейна, щелкнул зажигалкой. Через плечо его
свисал фотоаппарат.
     - Люблю  занятные фотографии, - сказал Четопиндо, вглядываясь в воду. -
Это  моя слабость. Или, как теперь говорят, хобби. Пустыня хобби!.. Недурной
каламбур, а?
     Миллер промолчал.
     - Хочешь закурить? - предложил генерал.
     - Нет.
     - А  я закурю. Первый экзамен ты сдал неплохо. Сейчас мы спрячем труп в
багажник, а потом ступай отдохни. Сегодня в доме никого из прислуги нет.
     То,  что Четопиндо сфотографировал сцену убийства Гарсиа, подействовало
на  Миллера  словно  удар обухом по голове. Чего Четопиндо хочет от него? На
какую   роль   готовит?  Миллера  теперь  тревожило  даже  то,  что  генерал
обращается к нему то на "ты", то на "вы".
     - Ты  что  это  оцепенел?  -  толкнул  Миллера в бок Четопиндо. - Может
быть,  тебя  обуяла тоска по жене, покинутой в Рио-де-Жанейро? А-а, понимаю.
Тебя  гложет  раскаяние  о  содеянном...  Не  унывай,  Карло, у тебя имеется
исторический  предшественник,  на  которого  ты  в случае осложнений сможешь
сослаться.
     - Какой предшественник?
     - Сулла,  -  ответил  Четопиндо.  Затем посмотрел на недоумевающее лицо
Миллера,  совершенно  белое  в  неверном свете зажигалки, и пояснил: - Луций
Корнелий Сулла, по прозвищу Счастливый. Не знаешь?
     Миллер покачал головой.
     - А  еще  хвастаешься  своим  классическим образованием, - упрекнул его
Четопиндо.  -  Сулла,  диктатор  Древнего  Рима,  имел обыкновение принимать
своих  сограждан  сидя  в  бассейне.  Неугодных он хватал за глотку и тут же
топил как котят. И, представь себе, не боялся правосудия...


        ГЛАВА ВТОРАЯ

     Иван  Талызин  восстановился  в  институте,  для  чего пришлось досдать
несколько экзаменов по специальным предметам.
     Чтобы  усовершенствовать  свои  познания,  кроме немецкого, еще в одном
языке,  он  поступил на курсы английского. Занятия там должны были проходить
по вечерам, трижды в неделю.
     В  институте  было  много  проектов,  чертежной  работы  - не за горами
преддипломная  практика. Чтобы подработать - стипендии на жизнь не хватало -
оставались  лишь ночи и воскресные дни. Времени на все было в обрез, правда,
выручала феноменальная память.
     Ивану  навсегда  запомнился  день,  вернее  вечер,  первого  занятия на
курсах.  Но тогда он еще не мог знать, что с этого момента его жизнь обретет
новый смысл.
     Талызин  сел  на  свободное место за первым столом, выложил перед собой
блокнот   и  авторучку.  Это  была  та  самая  ручка,  которую  подарил  ему
гамбургский   связист   после  того,  как  под  диктовку  Талызина  составил
шифрованный текст радиограммы в Центр.
     В  комнату,  наспех  переделанную в аудиторию, вошла преподавательница.
Из  расписания занятий, аккуратно переписанного на первую страницу блокнота,
Талызин   знал,   что   ее   зовут   Вероника  Николаевна  Барановская.  Она
представилась, положила на стол портфель, и занятия начались.
     Иван  и  сам  не  заметил,  как увлекся трудной английской фонетикой, и
даже несколько растерялся, услышав звонок, возвещающий конец занятий.
     Через  некоторое  время  Талызин  поймал  себя  на  мысли, что вечерних
занятий  на  курсах  ждет  с особым нетерпением. Учеба в институте, поначалу
раскручивавшаяся  медленно,  словно маховик, пошла, наконец, полным ходом, и
Талызин с головой погрузился в занятия.
     Дни  потекли  за днями, переполненные напряженным трудом и полузабытыми
студенческими заботами. Добавляли нагрузки и занятия английским.
     Немудрено,  что  теперь  его  образ  жизни  вполне  можно  было назвать
отшельническим.  К  тому  же  общаться  в  Москве особо было не с кем: новых
друзей завести не успел, а старые за войну растерялись.
     Единственный  человек,  с  которым  Иван  изредка  общался,  да и то по
телефону,  был  полковник Воронин. Однако - странная вещь! - разговоры с ним
каждый  раз  оставляли  у  Талызина  какое-то  тревожное  чувство. Казалось,
Андрей  Федорович  чего-то  недоговаривает,  хотя  толковали они, в общем, о
вещах  обыденных,  житейских.  Воронин  сдержанно жаловался, что в последнее
время  начал сильно прихварывать: почки шалят, сердце прихватывает, и вообще
стал    зависеть    от   погоды,   чего   прежде   отродясь   не   бывало...
Тягостно-тревожное  чувство вызывали даже не слова Андрея Федоровича, а тон,
которым они произносились.
     Однажды Воронин сказал:
     - Пора мне, брат, на отдых.
     - Что?!  -  не  поверил  собственным  ушам  Талызин. - Вы это серьезно,
Андрей Федорович?
     - Стар  я,  видно,  стал,  Ваня.  -  Голос  полковника  был  просевшим,
безжизненным. - Многого не понимаю.
     Когда  Талызин  повесил  трубку  на рычаг телефона-автомата, настроение
было испорчено окончательно.
     Без  всякого  аппетита  перекусил  в  институтском  буфете, который мог
предложить  сегодня только винегрет да ржавую селедку. Отсюда путь его лежал
в  читальню,  где  следовало  основательно позаниматься. В последнее время у
Талызина  наметились,  как выразился ассистент, ведущий занятия в подгруппе,
нелады  с  теоретической  геофизикой.  Эти нелады с серьезной наукой, что ни
день,  углублялись.  И  по  причине,  в  которой  сам  Иван еще не смел себе
признаться...
     В  читальном зале было тесно, отыскать свободное местечко не просто, но
заниматься  в  общежитии  Талызин не любил: и всех необходимых учебников нет
под  рукой,  и  главное  - шумновато, дым коромыслом стоит с утра до поздней
ночи.  Помещалась  читальня  в конце широкого коридора, который кто-то нарек
"главным проспектом".
     Не  сиделось,  не  работалось.  Недавний  разговор  с Ворониным оставил
неприятный  осадок.  Иван  несколько  раз  вставал,  прохаживался, то и дело
поглядывал  на  часы:  занятия  на  курсах  английского  языка, где работала
параллельная  группа,  должны  были  скоро  закончиться. Неожиданно для себя
Иван  сбежал  на  первый  этаж, в раздевалку, схватил свое пальто и, наскоро
его натянув, выбежал из институтского вестибюля.
     Миновав  небольшой  сквер,  заметенный первым снегом, он сел на крайнюю
скамью,  так,  чтобы  видеть выход. Сердце колотилось как у мальчишки - быть
может потому, что он слишком быстро бежал, а может, и по другой причине.
     Шло  время  -  Вероника  Николаевна  не показывалась: видимо, что-то ее
задержало,  Талызин  несколько  раз  вставал  и  прохаживался  по занесенной
снегом  аллее,  чувствуя, что начинает замерзать. Чуть разогревшись, садился
снова.
     Двери  распахнулись,  и  из  них  вышла  стайка девушек из параллельной
группы.  Дружно,  как  по  команде, они посмотрели на него. Одна из девушек,
весьма  недурная  собой  - Талызин знал, что ее зовут Ляля, - что-то сказала
подругам,  что  именно,  он,  конечно,  не  расслышал. Девушки заулыбались и
прошли мимо окончательно закоченевшего Ивана.
     Наконец,  когда  он  уже  отчаялся  дождаться  и  перебирал  в  уме все
мыслимые  варианты, вплоть до пожарного выхода, в дверях показалась Вероника
Николаевна.  Поставив  на  снег  плотный  портфель,  она подняла воротник и,
вновь  подхватив  свою  ношу,  озабоченной  походкой  направилась к арке, не
замечая Талызина.
     Он догнал ее у троллейбусной остановки.
     - Разрешите  помочь?  -  сказал  Талызин,  беря  у  нее  из рук тяжелый
портфель.
     - Хоть  один  рыцарь  нашелся,  -  Вероника Николаевна улыбнулась. Иван
отметил про себя, что улыбка очень красит ее.
     - Кирпичи у вас там, что ли? - искренне удивился Талызин.
     - Ваши  же  контрольные.  Мне  еще  проверять их, а до этого в дежурный
магазин  заскочить, если он еще не закрылся, карточки отоварить, - вздохнула
Вероника Николаевна.
     Снова  посыпалась легкая крупка. Сквозь легкие снежинки светились окна.
Крестообразных   наклеек   на   стеклах,   обратил   он   внимание,  заметно
поубавилось,  хотя  оставалось  все еще немало. Мороз пощипывал уши. Талызин
поглубже нахлобучил кепку - шапкой не успел обзавестись.
     Подкатил троллейбус.
     - Не мой, - покачала она головой.
     Площадка опустела, они остались одни.
     - А знаете, Талызин, вы делаете успехи! - сказала Вероника Николаевна.
     - Успехи?..
     - Ну  да,  у  вас  определенная  склонность  к  языкам. Здесь ведь тоже
необходим  талант,  как и во всяком деле. Между прочим, вы можете приступить
к  внеаудиторному  чтению.  Я  еще на занятиях собиралась сказать вам это. В
следующий раз принесу вам книжку с адаптированным текстом, хорошо?
     Пока  они  обменивались  ничего  не значащими фразами, Талызин подумал:
чем  его  притягивает  эта  женщина?  Он  искоса  бросил на нее внимательный
взгляд,  будто  видел в первый раз. Похоже, она на несколько лет старше его.
И  красивой  никак  не  назовешь:  широкоскулая,  курносая,  ранние морщинки
залегли  в  уголках  губ...  Но  что-то  неуловимо привлекательное было в ее
лице.
     - Вы далеко живете? - спросил Талызин.
     - Далеко,  -  махнула рукой Барановская. - На троллейбусе - до конца. К
счастью,  недалеко от нас дежурный магазин, работает до одиннадцати, так что
успею. Вам, наверно, кора?
     - У  меня  бездна свободного времени, - небрежно ответил Иван, покривив
душой.
     Подошел  ее троллейбус. Окна салона были затянуты толстым слоем льда, в
некоторых  из  них  пассажиры  "продышали" маленькие круглые глазки. Талызин
подсадил  Веронику  Николаевну  на  ступеньки, махнул на прощанье рукой, она
улыбнулась  в  ответ. Он так залюбовался этой хорошей, открытой улыбкой, что
лишь  в  последний  момент  спохватился  отдать портфель. Пробежав с десяток
шагов, успел сунуть его в неплотно прикрытую дверцу троллейбуса.


     В  эту  ночь  Талызин  долго  не мог уснуть. Ворочался с боку на бок на
жесткой койке, скрипел пружинами.
     - Иван,  ты  не  заболел,  часом? - сонным голосом спросил его сосед по
комнате, вдруг переставший храпеть.
     - Нет.
     - А нет, так какого дьявола шебуршишься! Не мешай другим спать.
     - Ладно, извини.
     - Крутишься как перпетуум мобиле, - примирительно проворчал парень.
     Через  несколько  минут  Талызин  снова услышал заливистый храп. Поняв,
что не заснет, он тихонько оделся и вышел на улицу.
     - И чего не спится? - проворчала вахтерша, отпирая дверь.
     - Ладно, тетя Нюра, не серчай. Луну посмотреть нужно. - пошутил Иван.
     - Луну...   Уши  гляди  не  отморозь,  герой,  -  буркнула  тетя  Нюра,
добрейшая душа. - А вернешься - постучи тихонько, я открою...
     Ночная Москва была прекрасна!
     Начинавшаяся  было  метелица  улеглась. Снег под фонарями искрился. "И,
как бабочек крылья, красивы ореолы вокруг фонарей", - припомнил Талызин.
     Какие-то  подозрительные  личности  прикуривали  друг  у друга на углу.
Сторож   в   роскошном  тулупе,  прохаживавшийся  у  магазина,  с  сомнением
посмотрел на него.
     Иван  бродил какими-то неведомыми переулками, читал названия учреждений
на досках, скользил взглядом вдоль темных окон.
     Возвращаться в сонное общежитие не хотелось.


     С  того вечера как-то само собой вошло в обыкновение поджидать Веронику
Николаевну  после  занятий.  Казалось,  она это воспринимает как должное. Во
всяком  случае,  отвечая на приветствие Ивана, отдавая ему свою ношу, она ни
разу не выразила, даже в шутку, удивления или недоумения.
     Талызин  брал у нее портфель, а если была сумка - то и сумку, и они шли
либо  к  троллейбусной  остановке,  либо,  если  погода была сносной, просто
бродили  по  улицам  и  переулкам  Москвы. Тема разговора всегда находилась.
Даже  если  она  казалась  малозначащей,  беседа  их захватывала. Говорили о
разном:  о  том, как идут занятия, о литературных новинках, о приближающейся
в  институте сессии - последней в жизни Талызина, о событиях в мире, которые
становились  все  более  тревожными.  Однако, словно по уговору, не касались
одного - личной жизни каждого, семейных дел.
     Вероника  Николаевна  держалась  с  Талызиным  замкнуто, чуть суховато,
всей  манерой  своего поведения как бы подчеркивая, что допускать Талызина в
свой  внутренний  мир  она  не  намерена.  Иван  ни  на чем не настаивал. Он
счастлив был уже тем, что встречи и скупые прогулки продолжаются.
     Теперь  Талызин  старался  поскорее  прочитывать книжицы на английском,
которые  ему  приносила  Вероника  Николаевна, чтобы больше было поводов для
общения с ней.
     - Мой  запас  брошюр  подходит  к концу, - заметила она как-то, пряча в
портфель  донельзя  затрепанную  "Алису  в  стране  чудес". - Понравился вам
Кэролл?
     - Да. Хотя многого я не понял, - честно признался Иван.
     - Ничего  страшного,  -  улыбнулась  Барановская.  -  Кэролла в течение
многих  лет  не  могут  однозначно  истолковать  многие  ученые,  филологи и
переводчики.  Споры  не  утихают  и  по  сей  день,  так  что вы оказались в
неплохой компании.
     Однажды,  стоя на троллейбусной остановке, Талызин набрался храбрости и
предложил  проводить Веронику Николаевну домой - портфель ее в этот день был
особенно тяжел.
     - Вот  кстати,  - просто согласилась она, - а то у меня зачетные работы
всего второго курса.
     Троллейбус  долго петлял, но Талызин плохо следил за его маршрутом. Так
сильно  он  волновался,  быть  может, лишь тогда, когда пытался проникнуть в
лагерный  госпиталь  к  пленному французу. "Если я и преувеличиваю, то самую
малость", - улыбнулся Талызин пришедшему сравнению.
     - Чему вы улыбаетесь? - спросила Барановская.
     - Вспомнил прошлое.
     - Смешное?
     - Не сказал бы...
     Она еле заметно пожала плечами, но промолчала.
     Они вышли на последней остановке.
     В  воздухе  пахло  почему-то  талым снегом, хотя зима была в разгаре. И
еще  чем-то  горьковатым,  полузабытым,  отчего  у Талызина защемило сердце.
Внимательно  приглядевшись, можно было заметить, что весна исподволь готовит
позиции  для  первого  броска,  хотя до него было еще далеко. Почки деревьев
начинали набухать.
     На дороге им попалась даже лужица, подернутая тонкой коркой льда.
     - Неужели  оттепель  при таком морозе? - удивился Талызин, обходя сизую
лужу.
     - Чудес   на   свете   не   бывает,  Иван  Александрович,  -  вздохнула
Барановская. - Линию ТЭЦ вчера прорвало.
     - Правду   говорят:   Москва  -  большая  деревня,  -  сказал  Талызин,
оглядывая  низкие бревенчатые домишки, выстроившиеся по обе стороны улицы. -
Даже не верится, что это столица.
     - За   несколько  лет  до  войны  здесь  и  была  деревня,  -  ответила
Барановская.  - Город растет. Говорят, по генеральному плану все эти домишки
будут снесены, и люди получат городские квартиры со всеми удобствами.
     Они свернули за угол, направились к дому, отступившему за палисадник.
     У калитки остановились.
     - Спасибо  за то, что проводили, Иван Александрович, - сказала Вероника
Николаевна,  забирая  портфель.  -  К  себе не приглашаю: Сергей мой немного
простужен, хандрит...
     Они попрощались, и он пошел к остановке.
     Сделав  десяток-другой  шагов,  Иван  остановился,  оглянулся: Вероника
Николаевна,  стоя  у  крыльца,  старательно  счищала веником снег с обуви. В
освещенном окне одноэтажного дома мелькнуло лицо пожилой женщины.
     Всю  обратную  дорогу  Талызин  ругал  себя за нерешительность. Даже не
выяснил,  кто  такой  Сергей  -  сын,  брат?..  Или  муж?.. А она произнесла
"Сергей" так, словно Талызин знает весь состав ее семьи.


        x x x

     Каждый  телефонный  звонок  Талызина  вызывал  в душе Андрея Федоровича
тревожное  чувство.  Но ведь не скажешь же ему, в самом деле: не звони, мол,
мне.  Сказать  такое  -  значило бы потерять, черт возьми, всякое уважение к
себе!
     И  он, беседуя с Иваном, обменивался с ним ничего не значащими фразами,
спрашивал  о  здоровье,  как  подвигается  учеба в институте и на курсах, не
надумал  ли  жениться  - давно пора, и тому подобное. Хорошо еще, Талызин не
имел  привычки  называться  по  телефону,  хотя,  в  сущности,  это мало что
меняло.
     Из  памяти  Андрея Федоровича, не выходил последний разговор с наркомом
внутренних  дел.  Он  встретился  с  Берией в комнате президиума, в перерыве
совещания.
     - Давно  не  вижу  тебя,  Андрей  Федорович,  -  произнес  нарком.  - В
подполье, что ли, ушел?
     - Работы много.
     - Работы всегда много. - покачал головой Берия. - Это не оправдание.
     - Разве мне пора оправдываться?
     - Шутка,  -  сказал Берия без тени улыбки. - А вообще-то, у меня к тебе
несколько  вопросов  накопилось,  по  твоему ведомству. - Берия взял его под
локоть и отвел в сторонку.
     - Я слушаю.
     - Пора  бы  нам  заслушать твой отчет. Ко мне просачивается информация,
что  либеральничаешь  ты  там у себя, в Управлении. - Берия искоса бросил на
него  взгляд и продолжал: - Не собираюсь посягать на твою самостоятельность,
но,  с  другой  стороны,  мы  с  тобой  делаем  одно,  общее  дело.  Кое-где
поговаривают,  война,  мол,  кончилась,  можно  отпустить гайки. Пусть народ
вздохнет немного. Так?
     - Так.
     - Нет,   не  так!  -  повысил  голос  Берия.  -  Эти  слухи  распускают
враждебные  элементы,  и мы искореним их, пусть никто в этом не сомневается!
Кто  не  слеп,  тот  видит,  что  из  горнила  войны  наш  народ вышел более
монолитным,  чем  прежде. Но для этого пришлось крепко потрудиться. И, между
прочим,  кое-кому  не  мешает  напомнить,  что  враг  не  дремлет, он только
обличье  поменял.  Так  что  демобилизовываться мы не имеем права. Наоборот,
жесткость нужна. Жесткость! - повторил Берия понравившееся ему словцо.
     Нарком  налил  себе  нарзана,  сделал  глоток  и  продолжал, снова взяв
собеседника за локоть.
     - Мы  ни  на минуту не должны забывать тезис вождя: по мере продвижения
нашей  страны  к социализму происходит обострение классовой борьбы. Надеюсь,
ты в своей практике не забываешь об этом?
     - Как  я  могу  забыть  об  этом,  Лаврентий  Павлович, - пожал плечами
Воронин, почувствовавший в словах наркома скрытую угрозу.
     - Я   у  тебя,  кстати,  еще  в  прошлый  раз  хотел  спросить,  Андрей
Федорович: возвратился тот человек?
     - Который?  -  переспросил  начальник Управления, чтобы выиграть время.
("Ох, неспроста присосался он к Талызину...")
     - Ну,  которого  вы внедряли в немецкий концлагерь для военнопленных, -
раздраженно пояснил Берия.
     - Запамятовал, - сказал Андрей Федорович.
     - Ну  и  память,  - покачал головой Берия. - С такой памятью тебя впору
на лечение определить. А как, говоришь, его фамилия?
     - Вернусь   в  Управление,  подниму  его  дело,  -  пробормотал  Андрей
Федорович.
     - Уж  подними,  сделай  милость.  -  Берия  поправил пенсне. - Плох тот
начальник,  который  не  знает  свои  кадры,  - добавил он. В этот момент, к
счастью,  кто-то  отвлек  внимание  Берии.  Он отпустил локоть собеседника и
отошел от него.


     "Берия  все  больше  забирает  власть,  -  с беспокойством думал Андрей
Федорович,  сидя  в  машине  рядом с шофером. Эмка, миновав Спасские ворота,
выехала  на Красную площадь. Сквозь запотевшее стекло виделись редкие фигуры
прохожих. - Хозяин ему, похоже, во всем потакает..."
     - Домой, Андрей Федорович? - спросил шофер, выруливая на улицу.
     - В   Управление   заскочим.   -   Голос   полковника  Воронина  звучал
озабоченно.
     Шофер  глянул  на  него:  давно  уже лицо начальника не выглядело таким
хмурым.
     "Вмешивается  не  в  свои  дела,  как  будто  так  и  надо, - продолжал
размышлять   Андрей   Федорович.   -   Загоняет   в   лагеря  возвращающихся
разведчиков,  и  никакие прошлые заслуги не принимаются в расчет. Но так или
иначе,  нужно  действовать.  Что-то  придумать,  чтобы  спасать  Талызина...
Ничего, авось бог не выдаст, свинья не съест".
     Андрей  Федорович  опустил  боковое  стекло кабины и подставил руку под
мелко сеющийся дождь.
     На  мгновение  мелькнула  сумасшедшая  мысль:  а что, если пробиться на
прием  к  Сталину  и  объяснить  ему ситуацию? Может, и впрямь он многого не
знает?!  Но  нет,  едва  ли  такое  возможно...  Нужно трезво все взвесить и
самому  попытаться  спасти  Талызина.  Припомнилась  фраза  Берии: "Человек,
побывавший  в  руках у немцев, является потенциальным шпионом и диверсантом.
Это аксиома".
     Машина  мчалась,  разбрызгивая  маслянисто  поблескивающие  лужи. Шофер
лихо осадил ее у знакомого старинного особняка, освещенного двумя фонарями.


        x x x

     Экзаменационную  сессию  Талызин  сдал  удачно  -  по крайней мере, без
"хвостов", хотя по геофизике он и висел на волоске.
     Их  группа  решила  отметить  окончание сессии и начало зимних каникул.
Собрались  в  кафе,  наискосок  от  института.  Было шумно, весело, пельмени
исходили  паром,  пиво лилось рекой. Ну, если не рекой, то, по крайней мере,
ручьем...
     Компания  поначалу  чинно разместилась за разными столиками, затем было
решено  объединиться, сдвинув столы. Талызин, не успевший сесть, в некоторой
растерянности огляделся: все места близ него оказались заняты.
     - Сюда,  Иван!  - услышал он сквозь шум и гам. Талызин повернул голову:
ему  призывно  махала  рукой  Ляля,  сокурсница, с некоторых пор кидавшая на
Ивана неравнодушные взгляды.
     - Есть  плацкартное  место!  - перехватив его взгляд, Ляля похлопала по
стоящему рядом стулу.
     - Что, детинушка, невесел? - спросила Ляля, лукаво улыбаясь.
     - Что головушку повесил? - подхватила ее смешливая соседка и прыснула.
     Незаметно  за столом разговор перешел на серьезную тему: по какому пути
пойдет  страна,  которая  совсем  недавно  победила  в  страшнейшей из войн.
Подавляющее  большинство  сходилось  на  том,  что  самое  трудное позади, и
светлое будущее не за горами.
     - ...Так   давайте   выпьем   за  великого  Сталина  -  вдохновителя  и
организатора  всех  наших  побед!  - с энтузиазмом провозгласил тост комсорг
курса,  рыжий  долговязый  парень,  к которому Талызин с первого дня занятий
почувствовал  безотчетную антипатию, хотя тот вроде всегда произносил верные
слова. Впрочем, антипатия, кажется, была взаимной.
     Все шумно поднялись с мест, чокнулись пенящимися кружками.
     Наблюдательный   Иван   успел   заметить,  как  сидящий  напротив  него
Володя-Молчун,  вечно  хмурый  молодой  человек  примерно одного с Талызиным
возраста,  поставил  на  стол  свою  кружку, только поднеся ее ко рту, но не
пригубив.
     Иван  знал,  что родители Володи были репрессированы в 1937 году. Отец,
ведущий  инженер  одного  из  оборонных  заводов, обвинялся в том, что хотел
организовать  покушение  на  Сталина.  А  спустя  четыре дня забрали и мать.
Когда  началась  война,  отца  Володи выпустили, и он налаживал производство
взрывчатой  смеси  для  борьбы  с  фашистскими танками. Потом отец Владимира
добился,  чтобы  его, несмотря на больное сердце, приняли в ополчение, и уже
глубокой осенью сорок первого погиб под Москвой.
     Мать из лагерей так и не вернулась.
     Каким-то  образом  сын  получил от нее несколько писем с далекой, почти
мифической  Колымы,  о чем он под большим секретом рассказал Талызину, когда
они  поближе  познакомились.  Посвящать  в детали Ивана он не стал, однако и
услышанное  ошеломило  Талызина  настолько,  что  он  не знал: верить или не
верить?..  "Я  твердо  знаю  одно,  -  шептал  ему  Володя, горячечно блестя
глазами, - мой отец не мог быть врагом народа. И мать тоже".
     Теперь  он  сидел  перед  полной кружкой, не поднимая головы. Остальные
уже шумно закусывали, перебрасываясь короткими репликами.
     - А  тебе  что,  Молчун,  особое  приглашение  нужно?  - раздался голос
комсорга, и разговоры за столом притихли.
     Володя,  малость  помедлив,  протянул  руку  к  своей кружке и, неловко
задев за край, опрокинул. Пиво пролилось на стол, образовав лужу.
     - Ну,  и  как прикажешь расценивать твой поступок? - спросил комсорг. В
голосе его прозвучали зловещие нотки.
     - Понимай как хочешь...
     - Давно  я,  Молчун, собирался заняться тобой, - повысил голос комсорг,
-  да  все  времени  не было. Ты тянешь назад весь курс, и твое политическое
лицо...
     - Угомонись,  Шустов,  -  перебил  комсорга  Талызин. - Видишь, у парня
руки трясутся.
     - Пива  давно  не пил! - дурашливо добавил кто-то в напряженной тишине,
пытаясь разрядить атмосферу.
     - Не  перебивать!  -  поднял  руку  Шустов.  - Да и ты, Талызин, темная
лошадка,  -  перевел  он взгляд на Ивана. - Видали мы, знаешь, таких героев,
которые вместо армии в кустах отсиживаются.
     Иван поднялся. Темная волна ярости затопила его.
     - Это  кто  же в кустах отсиживался? - спросил он, сжав кулаки так, что
суставы  побелели,  и  тихо,  звенящим  голосом добавил: - Я тебя пришлепну,
негодяй, как муху, если ты не возьмешь свои слова обратно.
     Ляля испуганно дернула его за рукав пиджака и прошептала еле слышно:
     - Ваня, садись! Да садись же. С ума, что ли, сошел?
     - Между   прочим,   зря,   Талызин,   в   бутылку  лезешь,  -  произнес
примирительно  Шустов,  спесь которого заметно поубавилась. - Я отталкиваюсь
от  твоего  личного дела, а в нем довольно странные пробелы. Не собирался об
этом говорить всем, да сам вот заставил.
     - Рот как? Мое личное дело?
     - Да.
     - А  кто  тебе,  интересно, дал право совать нос в чужие личные дела? -
спросил  Талызин  спокойным  голосом, не предвещавшим ничего хорошего. - Я в
этом разберусь, обещаю тебе.
     Шустов пробормотал что-то невразумительное.
     - Да  будет  вам,  ребята,  -  взяла  на себя мирную инициативу Ляля. -
Дело-то выеденного яйца не стоит. Выпьем пива и забудем ссоры-раздоры...
     Кто-то,  взяв  солонку,  тщательно  тряс ее над пивной лужицей, которая
успела впитаться в несвежую скатерть.
     Соседка  Ляли  наклонила  наполовину  опорожненную  бутылку над кружкой
Володи.
     - Спасибо,  подруга, что-то не хочется, жажда пропала, - покачал Молчун
головой и отодвинул ее руку.
     Постепенно шум за столом возобновился, снова зазвучали молодые голоса.
     Угрюмый  Талызин, играя желваками, тяжело опустился на стул. Он слишком
хорошо  понимал,  что таится за обмолвкой Шустова о его личном деле, которое
должно  храниться  в  сейфе,  за  семью печатями. Значит, этот рыжий деятель
имеет  доступ  и  к другим бумагам, которые лежат в отделе кадров. Ясно, что
такая возможность предоставляется только людям известного сорта...
     Иван  побарабанил  пальцами  по столу. Боже, до чего все это мерзко! До
этого   момента   Талызин   только   предполагал,   что   на  курсе  имеется
законспирированный   стукач.   И  теперь  вот  самолично  имел  сомнительное
удовольствие в этом убедиться.
     Есть  не хотелось. Он слушал жужжание голосов, рассеянно ковыряя вилкой
в тарелке.
     Вспомнилась   его   последняя   "одиссея",  лагерь  для  военнопленных,
француз, Гамбург и полный приключений путь домой через нейтральные страны.
     - Что  с  тобой, Ванюшка? - спросила с улыбкой Ляля и ласково погладила
его по плечу. - Не грусти.
     - Наоборот,  я  сегодня  весел, как никогда, - мрачно возразил Талызин,
наливая в стакан пива.
     Ляля придвинула ему винегрет.
     - Отощал ты после сессии, - заметила она.
     - Потому что на скудных харчах, - не преминула вставить ее соседка.
     - Столовка  наша  -  кошмар,  -  покачала головой Ляля. - Однажды я там
пообедала...
     - Нормальная столовая, - возразил Талызин, налегая на винегрет.
     - А  знаешь,  Иван,  приходи  к  нам  обедать после занятий! - тряхнула
косой Ляля. - Я так готовлю - пальчики оближешь!
     - Спасибо, - поблагодарил Талызин.
     Соседка,  наклонившись  к  Ляле, что-то шепнула ей на ухо. Иван в общем
веселом гаме разобрал лишь два слова: "напрасные хлопоты".
     Разошлись в десятом часу вечера.
     Выйдя  на морозную вечернюю улицу, Талызин вытащил кошелек и пересчитал
деньги,  оставшиеся  после  складчины.  Затем  взмахнул рукой, и проезжавшее
мимо  такси  остановилось.  Улыбнувшись  тому,  что  загаданное сбылось, сел
рядом с водителем.
     Решение  пришло  внезапно.  Талызин  почувствовал,  что  ему совершенно
необходимо увидеть Веронику Николаевну, хотя бы издали.
     "Пройду  мимо  ее  дома,  может, хоть в окошке увижу", - подумал он и в
этот момент вспомнил, что даже адреса ее не знает.
     - Куда  едем?  -  спросил  таксист, так и не дождавшийся, пока пассажир
соберется с мыслями.
     - По маршруту троллейбуса, - произнес Талызин и назвал номер маршрута.
     - По  маршруту  так  по маршруту, - согласился водитель, трогая машину.
За  свою  долгую  беспокойную  работу  он  привык  к разного рода клиентам и
потому ограничился вопросом: - До какой остановки?
     - До конечной, отец.
     Чем  дальше  от  центра,  тем  освещение становилось хуже. Окраина была
полутемной.  Но  близ  дома,  в  котором  жили  Барановские, горел фонарь на
столбе. Талызин рассчитался с таксистом и вошел в освещенный круг.
     В одном окне горел свет.
     Иван  подошел к палисаднику, прошелся вдоль него несколько раз, затем в
раздумье остановился.
     Где-то  совсем  по-деревенски  лаяли  собаки,  тянуло печным дымком. На
душе  было  легко, спокойно, и Талызин подумал, что готов бродить здесь хоть
до утра. Пойдет же она утром на работу...
     Скрипнула  дверь. На крыльце показалась женщина в платке и накинутой на
плечи  шубейке.  Женщина  пристально  и  тревожно  всматривалась в Талызина,
стоявшего  в  тени,  которую  отбрасывал дом. Казалось, она ожидала кого-то,
веря и не веря.
     - Вам кого, товарищ? - спросила она чуть хриплым от волнения голосом.
     - Вероника... Это я, - негромко произнес Талызин.
     Она легко сбежала с крыльца, подошла к калитке.
     - Иван  Александрович!  Вы?  Боже мой, а мне померещилось... - Вероника
Николаевна не договорила.
     Талызин   растерянно   молчал.   Хорошее   настроение   его   бесследно
улетучилось. С минуту они стояли по обе стороны притворенной калитки.
     - Как вы здесь очутились? - нарушила молчание Вероника.
     - Был  недалеко,  шел  мимо...  -  промямлил  Талызин и, поняв, что его
слова звучат не очень-то убедительно, умолк.
     - Что  же  мы  стоим?  -  Вероника отодвинула щеколду. - Заходите, коли
пришли.
     Дом  показался  Талызину  тесным,  но уютным. В маленькой прихожей было
чисто прибрано, пахло свежевымытыми полами.
     - Ваши спят, наверно? - шепотом спросил Талызин, снимая пальто.
     - С чего вы взяли?
     - Окна темные.
     - Мама занавешивает. Привычка с войны осталась. Никак ее не отучу.
     - А вы в войну в Москве оставались? Не эвакуировались?
     Вероника покачала головой:
     - В  войну я в ПВО служила. Зажигалки на крышах тушили. И потом, честно
говоря, очень не хотелось уезжать из Москвы.
     В  прихожую вбежал мальчик лет семи и без всякого смущения воззрился на
гостя.
     Талызин присел на корточки.
     - Давай знакомиться, - протянул он мальчику руку. - Тебя как зовут?
     - Сергей.
     - Сергей? В таком случае мы знакомы! - весело воскликнул Иван.
     - Как это? - удивилась Барановская.
     - Заочно,  Вероника Николаевна, - довольно туманно пояснил Талызин. - А
меня - дядя Ваня, - представился он мальчику.
     Рукопожатие Сережи оказалось крепким, скорее - цепким.
     - Входите, - пригласила Барановская, открыв дверь в комнату.
     - Очень   приятно,  -  поднялась  навстречу  мать  Вероники,  Агриппина
Захаровна. - Гостям всегда рады.
     - Это  мой  лучший  слушатель, мама, - сказала Вероника Николаевна. - Я
тебе говорила о нем.
     - Говорила, говорила, - охотно подтвердила старушка.
     Лицо  ее  показалось  Талызину знакомым. Потом он вспомнил, что мельком
видел ее в окне, когда провожал Веронику.
     Агриппина Захаровна пошла на кухню приготовить чай.
     Вероника,  пытаясь  скрыть  легкое  замешательство, вызванное неурочным
приходом Талызина, принялась наводить порядок на пузатом комоде.
     Гость,  сопровождаемый  Сережей, подошел к зеркалу и стал рассматривать
фотографию,   прикрепленную  над  ним.  Молодой  мужчина  в  форме  младшего
лейтенанта глядел прямо, открыто.
     - Мой  муж,  - сказала Вероника Николаевна, проследив взгляд Ивана. - С
войны не вернулся, пропал без вести... - Голос ее дрогнул.
     - Вы получили извещение?
     - Нет.
     - В таком случае... Знаете, всегда остается надежда...
     - Он  писал  мне с фронта, писал часто, как только выдавалась свободная
минутка,  - горячо заговорила женщина. - И вдруг письма перестали приходить.
Как отрезало...
     - Надо сделать запрос.
     Вероника Николаевна махнула рукой:
     - Куда  я только не писала! Столько запросов послала - числа нет. Всюду
обращалась,  куда  только можно. Да и сейчас пишу, но ничего вразумительного
в ответ не получаю.
     - Война,  страшное  народное  бедствие,  - вздохнул Талызин. - Миллионы
людей  сдвинулись  с  мест, миллионы все еще, хотя наступил мир, находятся в
движении,   ее   имеют   постоянного   адреса.  Как  говорится,  вавилонское
столпотворение...
     - Я  понимаю,  -  задумчиво произнесла Вероника Николаевна, - и надежды
не теряю. Продолжаю делать запросы, и каждый день ожидаю вестей...
     Агриппина Захаровна внесла в комнату закипевший чайник.
     - Прошу   к   столу,  Иван  Александрович,  -  церемонно  сказала  она,
улыбнувшись Талызину.
     Вероника  быстро  разложила  по тарелкам нехитрую закуску. Затем строго
сказала мальчику, крутившемуся тут же:
     - Сергей, пора в постель.
     - Ну, мам... - протянул Сережа, готовый расплакаться.
     - Никаких разговоров.
     До  того  как  на  стол  был  водружен  чайник, Талызин и Сережа успели
познакомиться  поближе.  Мальчик  показал  гостю  свою  коллекцию  марок,  а
Талызин  починил  барахлившую  железную  дорогу. Поэтому он счел необходимым
вмешаться в разговор, грозивший перейти на повышенные тона.
     - Вероника  Николаевна, - произнес он, - пусть Сережа немного побудет с
нами.
     - Это в честь чего же?
     - В честь открытия движения!
     - Это как? - подняла брови Вероника Николаевна.
     - Движение  по железной дороге, - пояснил Талызин, кивнув на игрушечные
вагончики.
     - Разве  что  в  честь  открытия  движения...  Пятнадцать  минут - и ни
минутой больше. Слышишь, Сергей?
     Сережа с криком "Ура!" взгромоздился на стул рядом с Талызиным.
     Агриппина Захаровна начала раскладывать по блюдцам варенье.
     - Крыжовник? - спросил Иван.
     - Крыжовник, - подтвердила она. - Сами варили.
     - А  я  собирать помогал, - вставил Сережа, погружая ложку с вареньем в
чай.
     Потом  потолковали  о  текущих  делах  в  институте и на курсах, причем
Агриппина  Захаровна обнаружила немалую осведомленность. Чувствовалось, мать
и дочь дружны и понимают друг друга.
     - А   курсы-то  нынче  кое-кому  оказались  не  под  силу,  -  заметила
Вероника.  -  Многие  ребята,  как  говорится,  складывают оружие. Уходят. В
одной моей группе, например, меньше половины осталось.
     - Дезертиры, - добавил Талызин, подливая себе чаю.
     - Дезертиры  не  дезертиры, но мне это не нравится, - сказала Вероника.
- Привыкла работать с полной нагрузкой.
     - Что  же делать? - вступила в разговор Агриппина Захаровна. - Насильно
учить твой английский никого не заставишь.
     - И  не  собираюсь  никого  заставлять.  Студенты сами должны понимать:
ведь лучше же знать два иностранных языка, чем один. Разве не так?
     Сережа,  тараща  сонные  глаза,  переводил  взгляд с одного на другого,
сидел тихо, радуясь, что за разговором взрослые о нем забыли.
     - Ну  как  ты,  Ника,  не  понимаешь!  -  всплеснула  руками  Агриппина
Захаровна.  -  Студентам  и  так достается, институт-то ведь нелегкий. А тут
еще   -   второй  язык  иностранный.  Сама  ведь  рассказывала,  как  тяжело
приходится Ивану Александровичу, - кивнула она на Талызина.
     - Ах,  мама,  разве в этом дело? - лицо Вероники зарозовело. - Главное,
он же тянет, справляется. Правда?
     Иван кивнул.
     - Почему  же другие не могут осилить? - пожала она плечами. - Просто не
понимаю.
     - Но   вы  забыли,  Вероника,  рассказать,  что  надумали  сделать  для
привлечения народа на курсы, - напомнил Талызин.
     - Очень  просто.  Обращусь к институтской общественности. Между прочим,
я  уже  переговорила  с  комсоргом  вашего  курса. Активный такой парень. И,
знаете, он очень заинтересовался моим контингентом.
     Иван отодвинул чашку:
     - Вы с Шустовым говорили?
     - Ну да.
     - И что он?
     - Я же говорю - поддержку обещал.
     - Поосторожнее  с  ним,  - произнес Талызин, и что-то было в его голосе
такое, что заставило женщин переглянуться.
     - А  что  вы,  собственно,  имеете  в  виду?  - насторожилась Агриппина
Захаровна.
     - Ну  как  вам  сказать...  Скользкий  Шустов  человек, - неопределенно
ответил Иван Александрович.
     - А может, у вас с Шустовым конфликт вышел? - спросила Вероника.
     - Дело   вовсе   не  в  конфликте,  -  ответил  Талызин,  удивляясь  ее
проницательности.
     - Ох,  вижу, и впрямь трудно вам достается учеба, Иван Александрович, -
вздохнув, подвела итог Агриппина Захаровна.
     - Ничего,  как-нибудь справлюсь, - улыбнулся Талызин. - В войну труднее
приходилось.
     - В  войну  всем  ох  как  несладко  пришлось,  -  вздохнула  Агриппина
Захаровна.
     - Вы на каком фронте воевали? - спросила Вероника Николаевна.
     - На разных довелось...
     - Послушайте,  -  она  перевела  взгляд  с  Талызина  на фотографию над
зеркалом, - а может, вы его встречали?.. Там, на фронте...
     Иван покачал головой.
     - Конечно,   я   глупости   говорю.   Где  там  встретишь?  В  таком-то
столпотворении...
     Они допили чай в тяжелом молчании.
     Талызин посмотрел на часы, поднялся и начал прощаться.
     - Приходи  к нам в гости, дядь Ваня, - попросил Сережа, влюбленно глядя
на Талызина.
     - И  впрямь,  захаживайте, Иван Александрович, на огонек, - по-прежнему
церемонно  произнесла  Агриппина Захаровна. - А ты гостя проводи, - добавила
она, обернувшись к дочери.
     - Мама  вас  признала,  -  сказала  Барановская,  когда  они  вышли  за
палисадник. - А это редко с ней бывает.
     Они  не  спеша  шли  по  пустынной  улице к остановке троллейбуса. Мимо
прокатила  машина  с зеленым глазком, но Талызин сделал вид, что не замечает
ее: финансы его находились в плачевном состоянии.
     На  остановке  не  было  ни  души. Они тихо переговаривались в ожидании
троллейбуса, как старые, добрые знакомые.
     - Какие  у  вас  планы  на  каникулы?  -  спросила Барановская. - В дом
отдыха поедете?
     - Нет,  останусь  в  Москве.  Позанимаюсь  немного  по специальности. И
потом, подработать думаю, стипендии не хватает.
     - Где?
     - На   станции   Сортировочной.  Там  грузчики  требуются,  я  на  днях
справлялся.  Платят  неплохо.  А заниматься в общежитии будет удобно, многие
разъедутся на каникулы.
     Вероника плотнее закуталась в платок.
     - Иди  домой,  замерзнешь,  - забеспокоился Талызин. Он сам не заметил,
как перешел на "ты".
     - Ничего, троллейбуса дождусь, - сказала Вероника.
     - А  как  устроишься  с питанием? - нарушила паузу Вероника Николаевна,
тоже   переходя  на  "ты".  -  Студенческая  столовая  ведь  закрывается  на
каникулы.
     - Тоже  мне  проблема!  -  беспечно  махнул  рукой  Талызин.  - Мало ли
столовых  в  Москве. Да тут, кстати, один товарищ приглашал меня на домашние
обеды,   так  что  перебьемся.  Послушай,  а  как  уменьшительное  от  имени
Вероника? Я думал - Вера, а мама зовет тебя Ника. Правильно как?
     - Какая разница, лишь бы звали ласково.
     Иван вдруг привлек ее за плечи и попытался поцеловать.
     - Не нужно, - отстранилась Вероника.
     - Я тебе не нравлюсь?
     - Нравишься,  -  вздохнула  она.  -  Я  заметила  тебя с первого дня, с
первого занятия. Помнишь?
     - Еще бы!
     - Но я не могу... Я просто не могу... Неужели надо объяснять тебе?..
     - Не надо.
     Из-за поворота показался троллейбус.
     - Мы увидимся, Ника?
     - А почему бы нет? Заходи к нам. - Вероника улыбнулась на прощанье.
     Всю  долгую  дорогу  до  общежития  Талызин перебирал в памяти вечернее
чаепитие  у  Барановских.  Вспоминал  каждое  слово  Вероники,  каждый жест,
затаенную  печаль  в  глазах,  фотографию  строгого  танкиста  над зеркалом,
Сережку,  который несколько раз влезал ему на колени, и Агриппину Захаровну,
смотревшую на него с материнской нежностью.


        ГЛАВА ТРЕТЬЯ

     Решив убрать Гарсиа, Четопиндо все тщательно продумал и взвесил.
     Совершив  задуманное  руками  Миллера,  он  сразу  убивал  двух зайцев:
во-первых,  со сцены исчезал Гарсиа, во-вторых, Миллер связывался по рукам и
ногам.   Его  новый  помощник,  конечно,  не  мог  не  понимать,  что,  будь
фотография,  на  которой  он душит Гарсиа, передана полиции, конец бразильцу
немецкого происхождения или там немцу бразильского происхождения неминуем.
     Впрочем,  все  это  на  крайний  случай,  рассуждал  Четопиндо, случай,
который,  даст  бог, не наступит. Миллеру готовится совсем иная судьба... Не
случайно,  разговаривая  с  ним  вечером в доме Шторна накануне пластической
операции, он, Четопиндо, не побоялся раскрыть свои карты.
     - Несколько  дней после операции вы должны избегать солнца, - обратился
Шторн  к  Миллеру. - Следите, чтобы его лучи не попадали на лицо. Есть у вас
сомбреро?
     - Куплю.
     - Пойди-ка поищи шляпу в прихожей, - повернулся Шторн к ассистенту.
     - Не  нужно,  Шторн,  -  вмешался  Четопиндо.  -  У  нас  в машине есть
сомбреро.
     - А,  ну  хорошо,  -  кивнул  Шторн.  -  Послушай,  Артуро,  а где твой
симпатичный шофер?
     Четопиндо пожал плечами:
     - В машине, должно быть, возится. Ты хочешь его видеть?
     - Не обязательно.
     - Так зачем тебе Гарсиа?
     - Передай  ему  мою  благодарность,  -  попросил  Шторн,  -  за то, что
прибрал листья возле дома.
     - Передам, - пообещал Четопиндо.
     Шторн прошелся по гостиной.
     - Позавтракаете? - предложил он.
     - Спасибо, мы спешим, - отказался Четопиндо. - Перекусим в дороге.
     Время  от  времени  то  Шторн,  то  Четопиндо  поглядывали  на Миллера,
стоявшего  у  окна:  Шторн  - с гордостью, как мастер-художник на только что
завершенное  полотно,  Четопиндо  -  с  нескрываемым удивлением, смешанным с
восхищением.  Генерал  не  впервые  видел  работу  Шторна, но каждый раз она
вызывала у него восторг.
     Миллера  и  впрямь  было  не  узнать: вместо плотных холеных щек - чуть
впалые   щеки   не   то  спортсмена,  не  то  аскета.  Уши,  которые  прежде
оттопыривались,  были  теперь  прижаты. Прямой нос, которым Миллер гордился,
приобрел  пикантную горбинку. Холодные навыкате глаза взирали на мир сурово,
с некоторой долей презрительности.
     Четопиндо присмотрелся и спросил:
     - Удобно в линзах?
     Миллер ответил:
     - Режет немного.
     - Это с непривычки. Пообвыкнетесь, - успокоил Шторн.
     Четопиндо посмотрел на часы:
     - Что ж, пора ехать.
     - Я провожу вас, - сказал Шторн.
     - Не нужно, - властно остановил его Четопиндо.
     Шторн  остался  в доме. Четопиндо и Миллер быстро направились к машине.
Прежде  чем  захлопнуть дверцу, Четопиндо оглянулся, чтобы убедиться, что за
ними никто не наблюдает.
     Генерал  вел  машину  умело  - чувствовался опытный водитель, к тому же
отлично  знающий  дорогу.  Без  всяких  осложнений  они  миновали  ворота  в
заборе-тайнике  и  выбрались  на  автостраду.  Четопиндо  закурил,  и Миллер
украдкой   опустил  немного  стекло.  Генерал  смотрел  вперед.  Шоссе  было
пустынным.
     - Теперь   нужно   избавиться  от  нашего  груза,  -  сказал  Четопиндо
негромко.
     Машина  наращивала  скорость. Стрелка спидометра давно миновала отметку
"100",  переползла  через  "110",  "120"  и  остановилась возле цифры "130".
Скорость, однако, не ощущалась - так легко шел "Крайслер".
     Миллер время от времени поглядывал на себя в зеркальце водителя.
     Четопиндо усмехнулся:
     - Привыкаешь к новой "вывеске"?
     Миллер не ответил.
     Машина продолжала пожирать пространство.
     - Сегодня не так душно, как вчера, - заметил Миллер.
     - Немудрено:  мы поднялись на полторы тысячи метров над уровнем моря, -
усмехнулся Четопиндо, раскуривая сигару.
     Вдали  показались  синие  горы,  казавшиеся  воздушными.  Вершины  были
покрыты  вечными  снегами.  Одна из них курилась: в небо поднималась струйка
дыма, тоненькая и безобидная издали.
     - Вулкан,  -  сказал  Четопиндо.  - Его изображение ты найдешь почти на
любой  оливийской  марке.  Он  помолчал  и добавил: - Этот вулкан никогда не
спит. Даже не дремлет. Вот с него нам и надо брать пример, Миллер.
     - Что ты думаешь о Шторне? - неожиданно спросил Четопиндо.
     Миллер пожал плечами:
     - Золотые руки. И еще, пожалуй, любопытен чрезмерно.
     - Вот  именно,  -  проворчал  генерал.  -  Надеюсь,  ты не сболтнул там
лишнего?
     - Нет.
     - С  ним  нужно  держать  ухо  востро.  Имей  это  в  виду  на будущее,
поскольку  тебе  придется  с  ним  общаться. Темная он лошадка, хотя слушает
меня  беспрекословно. Мне кажется, у него сильные связи... Но так или иначе,
это  наш  человек,  -  заключил генерал, глядя на дорогу. - Нас ждут большие
дела,   Карло.   Нужна   твердая  власть,  обстановка  в  стране  сложная...
Единственная реальная сила в стране - армия, и она со мной.


        x x x

     Когда  ворота  за  машиной  с  гостями  закрылись,  Шторн  прошелся  по
дорожке, чисто подметенной несчастным Гарсиа.
     Шторн  поднялся  на  веранду  и  долго  глядел  на бассейн, воскрешая в
памяти   картину,  увиденную  из  окна  при  мгновенной  вспышке  блица.  За
несколько  секунд  до  вспышки  он сумел сделать собственный снимок. Хотя он
делал  его  сквозь  стекло,  к тому же без всякого освещения, в инфракрасных
лучах,  фото  получилось  отчетливым.  Отличная  техника  и  на  сей  раз не
подвела.  Можно  собирать  досье на нового помощника "нашего протеже"! Одно,
как говорится, к одному.
     Сразу   после   того  как  Шторн  произвел  пластическую  операцию,  из
Королевской  впадины  ему позвонил его давний агент капитан Педро. Намекнул,
что  у  него  важные  сведения  на  этого  самого Миллера, но он доставит их
лично,  поскольку  это  не  телефонный  разговор.  Посмотрим, посмотрим! Чем
больше нитей опутывает паяца, тем он послушнее.
     Шторн  жил уединенно на этой огороженной от любопытных глаз территории.
Его  образ жизни можно было назвать затворническим, если бы не машины, время
от  времени  сворачивавшие  на  его  гасиенду.  Генерал  Четопиндо наверняка
удивился  бы,  увидев,  что  владельцы  этих  машин,  так же как и он, знают
секрет механизма, отворяющего ворота.
     Нечастых  гостей  встречал  либо сам Шторн, либо его ассистент. Это был
полный   молодой   человек   с   отсутствующим  взглядом,  огромным  шрамом,
пересекающим  лоб,  и  отменным  английским  произношением. На его попечении
была  рация,  он  отправлял  шифровки,  а полученные, аккуратно перепечатав,
давал  Шторну.  Шеф,  ознакомившись  с текстом, тут же сжигал узкие бумажные
полоски.
     Машины,  которые  подкатывали  к крыльцу, были снабжены регистрационным
номером,  дававшим  право  беспрепятственного  проезда по всей Оливии. Гость
уединялся  с  хозяином,  и  они  о  чем-то  беседовали,  не  забыв тщательно
зашторить окна.
     Генерал  Четопиндо  удивился  бы  еще  больше,  если  бы  подслушал  их
разговоры,  в  которых  в  последнее  время его имя упоминалось все чаще. Но
откуда  было  знать  генералу,  что  нелюдимый,  чудаковатый Шторн, отменный
хирург   и   не   очень   хлебосольный   хозяин,   уже  много  лет  является
разведчиком-резидентом.
     Оливия  занимала  существенное  место  в  хищнических  планах северного
соседа,  именуемых "жизненными интересами". Это объяснялось двумя причинами:
выгодным  стратегическим  положением и богатыми полезными ископаемыми, среди
которых на первом месте были уран и медь.
     Генерал  Четопиндо  в  роли  диктатора Оливии был в этих планах фигурой
весьма  приемлемой.  Разведывательное  управление  надеялось,  что  генерал,
сумев  подавить нарастающее движение демократических сил в стране, останется
послушной марионеткой в щупальцах всесильных монополий.


        x x x

               Шторнинг - Центру

               Обстановка  в  стране  продолжает накаляться. По сведениям из
          собственных  источников,  левые  силы готовят всеобщую забастовку.
          Наш   протеже   по-прежнему  придерживается  тактики  консолидации
          правых,  берет  под  свою защиту немцев, прибывающих из-за океана.
          Снова  одного  из  них  привез  ко  мне,  на  предмет пластической
          операции.  Поручил агентуре собрать на него досье: похоже, протеже
          прочит его в свои помощники.

               Центр - Шторнингу

               Продолжайте   осуществлять   контроль   над   протеже  и  его
          окружением.   Открыться  ему  следует  только  в  крайнем  случае,
          сообразуясь  с  обстоятельствами.  Беспокоит  обстановка в стране,
          особенно   в  рабочих  регионах  (столица,  Королевская  впадина).
          Держите  курс  на  раскол  левых  сил.  Попытайтесь спровоцировать
          преждевременную стачку докеров в главном порту.


        x x x

     За    поворотом    показалась   бензозаправочная   станция   вездесущей
иностранной  фирмы.  Четопиндо  остановил так резко, что тормоза завизжали и
Миллер  едва  не  стукнулся  лбом  о переднее стекло. До станции было метров
сто.  Четопиндо  дал  задний  ход и ехал так, пока станция вновь скрылась за
поворотом.
     - Кажется,  нас  не  заметили,  -  пробормотал  он, съезжая в сторону с
шоссе.
     Они  долго  ехали  по  бездорожью,  пока  не  выбрались  на  грунтовку.
Дымящаяся  вершина  то  исчезала,  то  появлялась  вновь,  постепенно  к ним
приближаясь.
     Миллера  трясло словно в лихорадке: видимо, сказывалась непривычная для
него кислородная недостаточность.
     - Закури,  чудак,  легче  будет,  - посоветовал Четопиндо, но Миллер не
послушался.
     Сделав порядочный крюк, они снова выбрались на трассу.
     - Дорога  для  туристов, - пояснил Четопиндо. - Она проходит у подножия
вулкана.
     - Что-то их не видно...
     - Осень. Не сезон.
     К вершине вулкана Четопиндо добирался, ведя машину по широкой спирали.
     - Наверно,  на машине никто еще не пытался сюда взобраться! - прокричал
Миллер, перекрывая натужное гудение мотора.
     - Пожалуй,  -  согласился  Четопиндо. - Эти тропки предназначены только
для  пешеходов, и то самых ретивых, тех, кому непременно надо своими глазами
заглянуть в жерло вулкана, чтобы потом было чем хвастаться.
     Солнце  било в глаза, и Миллер поправил сомбреро так, чтобы тень падала
на лицо.
     - У  нас  есть  такой  певец  и  поэт,  -  сказал Четопиндо, переключая
скорость,  - Рамиро Рамирес. Талантливый парень, хотя и тяготеет к левым. Он
был у вулкана и написал о нем песенку...
     Неожиданно генерал запел:

                Анакондой в горах извивалась дорога.
                Наползала на пики, ныряла в провалы.
                Ненасытная, стой! Погоди хоть немного.
                А вокруг раскаленные высятся скалы.

     Через некоторое время они добрались до вершины.
     То,  что  издали  казалось тоненькой безобидной струйкой, едва заметной
на  фоне  безоблачного  неба, превратилось в клубы дыма, насыщенного серными
испарениями.
     Миллер  и  Четопиндо  неудержимо  кашляли и чихали, глаза их слезились.
Особенно  худо  пришлось  Карлу:  он  не привык еще к контактным линзам, они
резали глаза.
     Он вытащил из кармана очки.
     - Попробую  надеть,  может  быть, немного легче будет, - сказал он, как
бы извиняясь. - Привык, просто не могу без очков.
     - Дай-ка, - коротко сказал Четопиндо, протянув руку.
     Недоумевающий  Миллер отдал ему очки, и генерал, открыв дверцу машины и
размахнувшись, швырнул их в пропасть.
     - Забудь  об  очках,  у моего бразильского друга отличное зрение. Разве
не так?
     - Так.
     - То-то  же.  Ну-с, приступим к завершению второй части нашего плана, -
сказал  Четопиндо,  вылезая  из  машины.  С  собой  из  вещей он взял только
неизменный кольт и фотоаппарат.
     Машина  стояла  недалеко  от пропасти. Миллер, выйдя вслед за Четопиндо
из  кабины,  подошел  к  ее  краю, глянул вниз, и голова у него закружилась.
Сквозь  поднимающиеся  из  бездны  бурые, подсвечиваемые снизу тяжелые клубы
изредка  поблескивал  огонь.  Там, под дымом, угадывались медленные огненные
валы.  Из жерла несло нестерпимым жаром. Дым, тянущийся из отверстия, тотчас
относил в сторону ровно дующий ветер.
     - Счастье,  что  ветер  не в нашу сторону, - пробормотал Миллер, сделав
шаг назад. - Мы бы тут задохнулись в два счета.
     - В  этих  горах  направление  ветра  постоянно,  - сказал Четопиндо. -
Потому и туристы имеют возможность подниматься к верхушке кратера.
     Почва  вокруг  была  жесткой,  каменистой.  Ни  кустика, ни травинки не
росло на вершине вулкана. Видимо, серные испарения были для них губительны.
     Сдвинуть  машину  к  краю  пропасти оказалось просто. Она была легка на
ходу  -  великолепная  вещь,  сделанная  по  специальному  заказу в одной из
соседних стран.
     - Не  жалко?  -  спросил  Миллер, помогая Четопиндо подталкивать машину
сзади.
     - Ты   в  шахматы  играешь,  Карло?  -  неожиданно  спросил  Четопиндо,
повернув к нему покрасневшее от напряжения лицо.
     - Немного...
     - В  таком случае ты должен знать, что для того, чтобы выиграть партию,
иногда бывает необходимо пожертвовать противнику фигуру.
     С  этими словами Четопиндо похлопал руками по багажнику. Было не совсем
ясно,  какую  "пожертвованную  фигуру"  он  имеет в виду: то ли труп Гарсиа,
спрятанный  в  багажнике, то ли обреченную на уничтожение машину, то ли то и
другое, вместе взятое.
     Они остановились на минутку, чтобы перевести дух.
     - А  ты  уверен,  Артуро,  что жертва, как говорят шахматисты, не будет
опровергнута? - тихо спросил Миллер.
     - Ты о чем?
     - Криминалисты  говорят,  что любое... - Миллер на мгновение замялся, -
что любое действие оставляет след.
     Четопиндо усмехнулся.
     - Ты  видел сам, - сказал он, - вулкан не спит. Лава за несколько минут
сожрет машину со всеми потрохами. И ничего не останется.
     - Останутся следы машины на склоне.
     - Сам  видишь,  какая здесь почва, - Четопиндо топнул ногой. - Сплошные
камни. Разве видны на них следы нашей машины?
     Миллер присмотрелся и сказал:
     - Невооруженным  глазом  следы  не  видны,  но это ни о чем не говорит.
Если сюда придут специалисты из криминальной полиции со своими приборами...
     - Пока  сюда  доберутся  ищейки из криминальной полиции, начнется сезон
дождей,  -  махнул  рукой  Четопиндо. - Осенняя слякоть и так уже запоздала.
Между  прочим,  в этих краях совсем недавно прошел обнадеживающий дождик. Ты
обратил внимание, как не хотели разгораться листья, которые собрал Гарсиа?
     - Обратил.
     - А  ты знаешь, что такое сезон ливней в Оливии? - продолжал Четопиндо.
- Это примерно то же самое, что сезон ливней у вас.
     - У нас?!
     - У вас в Бразилии, - пояснил Четопиндо. - Ну, взялись, что ли!..
     Машина  зависла передними колесами над пропастью. В следующее мгновение
она сорвалась и рухнула вниз, увлекая за собой большие и малые камни.
     Обратно двинулись пешком.
     Спускаться  было  трудно,  и Миллер понял, почему, по словам Четопиндо,
только  самые отчаянные туристы рисковали подняться на гору, чтобы заглянуть
в   отверстую   пасть   вулкана.   Большинство   же   туристов  предпочитало
останавливаться в отеле, выстроенном предприимчивым хозяином.
     Отель  располагался  достаточно  далеко  от вулкана, чтобы самые робкие
туристки  чувствовали  себя  там в безопасности, и в то же время из окон его
номеров открывался шикарный вид на грозно курящуюся вершину вулкана.
     Что  же  касается  любителей  сувениров, взятых "на месте действия", то
для  них  у  портье  имелись  в  широком ассортименте камешки с оплавленными
краями,  закопченные  куски базальта, обломки разноцветной пемзы - "прямо из
жерла  вулкана".  Такой  товар  туристы  покупали  не  торгуясь.  Отель  был
воздвигнут  вдали от шоссе - как известно, ничто не ценят туристы-толстосумы
так дорого, как тишину, покой.
     Последней  цивилизованной  точкой  на пути к вулкану была бензоколонка,
расположенная  примерно  на  полдороге  от отеля к вулкану. За бензоколонкой
трасса  оставляла  в  стороне вулкан, делала крутой поворот, чтобы нырнуть в
тоннель.
     До  бензоколонки Четопиндо и Миллер добрались к вечеру, потные, грязные
и  злые  как  черти. Попугайный па-ряд Четопиндо несколько вылинял и утратил
свой  вызывающий,  по  мнению  Миллера, вид. Сам он то и дело вытирал с лица
пот, черный от копоти и пыли.
     Увидя  в  руках  у  высокого  посетителя  кольт,  толстогубый  курчавый
негритенок  -  единственное  живое  существо  на  бензоколонке - затрясся от
страха.
     - Выручки  нет,  масса,  клянусь богом, - забормотал негритенок, прижав
руки к груди. - Сезон закрыт уже, туристов нет.
     Высокий пристально посмотрел на него.
     - Разве здесь не проезжают машины? - спросил он.
     - Очень редко.
     - Когда в последний раз ты видел машину? - быстро спросил высокий.
     - Три дня назад.
     - Лжешь.
     - Клянусь богом...
     Высокий направил на мальчишку кольт.
     - Отвечай быстро и только правду: утром здесь проезжала машина?
     - Он  не  мог  ее  не  заметить, - сказал по-немецки второй посетитель.
Однако  мальчишка-заправщик  понял его: общаясь с заграничными туристами, он
поднаторел   немного   в  иностранных  языках,  во  всяком  случае,  понимал
общеупотребительные слова.
     - Говори! - прикрикнул на него высокий.
     - Нет,  нет,  -  негритенок  завертел головой так быстро, что казалось,
голова  его вот-вот отвалится. - Никакой машины здесь не проезжало ни утром,
ни  днем,  масса,  - повторял он, глядя прямо в глаза высокому. Усомниться в
его искренности было невозможно.
     Высокий опустил кольт.
     - Где здесь телефон? - спросил он.
     Парнишка,   дрожа  от  страха,  проводил  обоих  посетителей  в  заднюю
комнату.
     Тот,  что  был пониже ростом и поплотнее, больше помалкивал. Сомбреро у
него  было  надвинуто  почти  на  самые  глаза.  Но, взглянув на него снизу,
негритенок рассмотрел - глазищи большущие и блестят как стеклянные.
     "Сатана!.." - с ужасом подумал заправщик.
     Высокий  сел  к  столу,  положил  перед  собой  кольт и снял телефонную
трубку.
     - Проваливай, - сказал он заправщику, прежде чем набрать номер.
     Мальчишка  выскользнул  за  дверь,  плотно  прикрыв  ее за собой. Он не
сомневался,  что  в  случае  нужды  высокий тотчас пустит свой кольт в дело.
Любопытство,   однако,   пересилило   страх,  и  он  приник  ухом  к  старой
облупившейся филенке.
     Первые   слова,  произнесенные  тихо,  заправщик  не  расслышал.  Затем
незнакомец повысил голос:
     - ...Да,  да,  поднять  на  ноги  весь  полицейский  аппарат,  под  мою
ответственность. Это говорю вам я, генерал Четопиндо!
     "Генерал Четопиндо!"
     Услышав  это  имя,  негр  перекрестился.  Неужели это тот самый генерал
Четопиндо,  которого  народ  окрестил  "кровавым"  за  потопленные  в  крови
забастовки?
     Но  разве  может такая важная шишка появиться как простой смертный, без
вооруженной  свиты  и  без  машины?  Впрочем,  его телохранителем может быть
этот, сатана с блестящими глазами...
     Рассуждения  заправщика  были  прерваны криком, донесшимся из-за двери.
Генерал Четопиндо орал яростно, с надрывом:
     - ...Мой  шофер  Гарсиа убежал! Да, черт возьми, вместе с машиной! И со
всеми  документами,  в  том  числе и секретными. Что?.. Да, думаю, это его и
прельстило.  Наверно,  за  границу, куда же еще? Сообщите всем постам: пусть
перекроют  дороги.  Не  иголка же он, должен отыскаться. А вы-то сами еще не
догадались,  чьи это происки? Вот-вот, и я так считаю. И вот что: дайте - за
моей  подписью  -  объявление во все газеты. - Четопиндо выругался и добавил
более  спокойно: - Я нахожусь на бензозаправочной станции, близ вулкана. Она
здесь  единственная.  Что? Для газеты? Это случилось очень просто. Мы решили
отдохнуть  в пути. Съехали с дороги. Поскольку было очень жарко, я устроился
на   открытом   воздухе.  Гарсиа  предпочел  машину.  Теперь-то  я  понимаю,
почему...
     Негр  вздрогнул  -  снаружи громыхнуло. В коридорное окошко было видно,
как  по  внезапно  потемневшему  небу  проворно скользнула молния. В оконные
стекла  ударили  первые  капли  дождя,  тяжелые и неторопливые. И тут же они
заспешили,  зазмеились  по  пыльным  стеклам,  оставляя за собой прихотливые
следы.
     - ...Когда  я  проснулся - не было ни Гарсиа, ни машины, - гремел из-за
двери  голос  генерала  Четопиндо.  -  В  общем-то, пришлось бы худо, но мне
помог  торговец  из  Рио-де-Жанейро,  который по чистой случайности оказался
неподалеку.  Его  имя? Карло Миллер. Да, да, запишите для газет. Все. Жду. -
Четопиндо бросил трубку.
     Заправщик отскочил в сторону, и вовремя.
     Открылась дверь, в коридор вышли Четопиндо и Миллер.
     - Поставь-ка  чаю, малыш, - велел Четопиндо заправщику. - Хочешь чаю? -
спросил он у Миллера.
     - По  такой  погоде,  - кивнул тот на окно, за которым хлестал дождь, -
хорошо бы чего-нибудь покрепче.
     - И  не  думай,  -  сказал Четопиндо. - Ближайшие несколько часов будут
очень напряженными, и мы оба должны быть как стеклышки...


     В  течение  последних  часов  Миллер несколько раз задавал себе вопрос:
для  чего  Четопиндо сам решил принять участие в акции по уничтожению своего
шофера?  Неужели  у  него  не  нашлось  бы надежных исполнителей? И пришел к
выводу:  побудительных  причин  у  генерала  было  несколько,  и  главная  -
проверить его, Миллера, "в деле", проверить самолично.
     Кроме  того,  очевидно, генерал был любитель острых ощущений и, видимо,
считал,  что  акция  не сулит ему никаких осложнений. Он даже не счел нужным
сменить  свой  яркий мундир на какое-нибудь менее приметное платье. А зачем?
Ведь  в  сценарии,  который  он  загодя  придумал и в который не счел нужным
сразу  посвятить  Миллера,  сам  он  был,  если  можно так выразиться, лицом
страдательным:  от  него  бежал  шофер  с  машиной и секретными документами,
зараженный левыми идеями.
     Эффектно?  Эффектно.  И,  кроме  того, отличный повод для "завинчивания
гаек" в стране.
     В своих догадках Миллер был не далек от истины.
     У  Четопиндо  действительно была этакая авантюрная жилка, которая время
от   времени   давала   себя  знать,  когда  его  обуревало  желание  самому
участвовать  в  рискованных  операциях  внутри  страны,  хотя в этом не было
никакой  необходимости,  самому  вести допрос оппозиционеров и преступников,
арестованных бдительными властями.
     Очень  может быть, что эта несколько болезненная страсть подстегивалась
наркотиками, которые генерал употреблял во все большем количестве.


        ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

     Под  вечер  Рамиро  закончил  вчерне  текст  новой  песни,  посвященной
забастовщикам  Королевской  впадины. Рамиро чувствовал, что песня получится.
Это  ощущение  редко  обманывало его. Он знал, что новая песня - еще птенец,
который  обретет,  непременно  обретет  крылья.  Рабочие  кварталы подхватят
песню,  и  она зазвучит, зовя на борьбу. Единственно верные слова, выбранные
из  сотен  и  тысяч  обыденных  слов, жгли его, не давали спокойно сидеть на
месте, требовали немедленного действия, движения.
     Рамиро  решил прогуляться до факел. К тексту, который он сочинил, нужна
была еще и музыка, а мелодии лучше всего придумывались на ходу.
     Рамиро  шел, сам себе дирижируя и напевая. Дорога после недавнего ливня
была  влажной,  ноги  скользили  и разъезжались по мокрой глине. Начавшись в
горах,  полоса  настырных  осенних дождей быстро дошла до самого побережья и
яростно обрушилась на район Королевской впадины.
     У  дорожной  развилки,  отмеченной  огромным,  побуревшим  от  старости
кактусом,  Рамиро  повстречал  Роситу.  Он  хорошо знал дочь Орландо Либеро.
Росита  была очень дружна с его Люсией. Молодые женщины и работали вместе, в
одной смене, на табачной фабрике.
     - Привет, Росита, - сказал Рамиро.
     Росита не ответила.
     Он присмотрелся - огромные черные глаза девушки были полны слез.
     - Кто тебя обидел?
     - Никто.
     - Гарсиа вернулся из поездки?
     Росита посмотрела на него и отрицательно покачала головой.
     - А где он?
     - Дорого  бы  я  дала,  чтобы  знать,  где  сейчас  Гарсиа, - с горечью
произнесла она.
     - Почему  ты  не  на  фабрике?  - спохватился Рамиро. - Разве смена уже
закончилась?
     - Для  меня закончилась... - Росита, видимо, хотела что-то еще сказать,
но лишь махнула рукой и направилась к своему дому.
     Рамиро  недоуменно  смотрел ей вслед. Всегда спокойную и веселую Роситу
было не узнать. Она шла неуверенно, часто спотыкаясь, словно незрячая.
     Тревожное  предчувствие охватило Рамиро. Сначала он решил было пойти за
ней,  чтобы  выяснить,  что  случилось  и  не  может  ли  он  помочь. Однако
раздумал:  женские  дела  -  вещь деликатная, нужно сначала посоветоваться с
Люсией.
     Когда  Люсия вернулась с фабрики, она застала мужа за обычным делом: он
сидел  за  столом,  согнувшись  над  бумагой.  Листок  был  вдоль  и поперек
исчеркан словами вперемежку с нотными знаками.
     - Ты слышал новость? - спросила Люсия с порога.
     - Что-нибудь  сногсшибательное?  -  Рамиро  встал из-за стола. - Хозяин
фабрики  отпустил  рабочих  раньше  смены,  чтобы  они могли подышать свежим
воздухом? Или, может быть, генерал Четопиндо стал социалистом?
     - Четопиндо  социалистом не стал, но у него крупные неприятности. Разве
ты ничего не знаешь?
     - Мне хватает своих.
     - Ты действительно ничего не слышал?
     - Да  скажи  прямо, что случилось, - произнес Рамиро, теряя терпение. -
Я встретил недавно Роситу...
     - И разговаривал с ней?
     - Куда там! Она была не в себе...
     - Это понятно: Гарсиа пропал.
     - Как - пропал?! - не понял Рамиро.
     - Как  время  от  времени в Оливии пропадают люди - исчез, и все тут. -
Люсия,  устало  бросив  в  угол  перчатки  из  брезента,  насквозь пропахшие
табачными листьями, спросила: - Ты что-нибудь ел?
     - Расскажи  толком,  что случилось с Гарсиа, - попросил Рамиро, взяв ее
за плечи.
     Люсия села на стул.
     - О,  боже, как я сегодня устала, - пожаловалась она. - Включи-ка радио
и послушай.
     Рамиро  повернул  ручку  регулятора громкости. Диктор заканчивал читать
сообщение:
     "...Каждому,  кто  обнаружит  местонахождение  бежавшего,  предлагается
незамедлительно  сообщить  об  этом полиции. Недонесение будет расцениваться
как  пособничество государственному преступнику, со всеми вытекающими отсюда
последствиями".
     Репродуктор   смолк,   чтобы   через  несколько  мгновений  разразиться
бравурным маршем.
     Рамиро прошелся по комнате.
     - Речь шла о Гарсиа? - спросил он.
     - Да.
     - Что  за  ерунда!  Зачем  ему нужно было бежать? И куда?! - воскликнул
Рамиро. - Что там говорилось еще, в этом сообщении?
     - Генерал  Четопиндо  считает,  что  Гарсиа  на  его  машине  сбежал за
границу, прихватив с собой ценные секретные бумаги.
     - Чепуха какая-то. Кто в нее поверит?
     - Да  никто  из  наших  на  фабрике и не верит, - вздохнула Люсия, - но
факт налицо: ни машины, ни Гарсиа не обнаружили.
     - А давно длятся поиски?
     - Уже несколько часов, чуть ли не целый день, если верить радио.
     - Не  мог  он  бросить  друзей,  дело...  Не  мог  он бросить Роситу! -
сердито воскликнул Рамиро.
     - Не мог, - согласилась Люсия, бессильно уронив руки на колени.
     - "Передаем  экстренное  сообщение",  - снова раздалось в репродукторе,
когда марш иссяк.
     Рамиро ударил по репродуктору, и он, словно поперхнувшись, замолчал.
     - Идем! - Рамиро решительно взял Люсию за руку.
     - Куда? - удивленно подняла она глаза.
     - К Орландо.
     Дом  Орландо  Либеро ничем не выделялся среди других. Вообще стороннему
человеку,  попавшему  в  район  фавел,  было,  должно  быть,  непонятно, как
здешние  жители  отличают  свои  дома  от соседних? Ведь все строения с виду
вроде бы одинаковы. Впрочем, чужие сюда забредали редко.
     Сегодня  в  доме  Либеро  было  тесно  -  не  протолкнешься. А люди все
подходили и подходили.
     - Гарсиа  найдется!  Вот увидите, Гарсиа найдется! - словно заклинание,
повторяли они.
     Внешне   Орландо   держался   будто  ничего  не  случилось.  Спокойный,
подтянутый,  он  старался  с  каждым поздороваться, перекинуться несколькими
фразами.
     А  ведь  Орландо Либеро лучше других понимал, чем чревато это несчастье
для партии, которая только недавно вышла из подполья...
     Рамиро  переводил  взгляд  с  одного  лица  на другое. Он только теперь
понял,  как  много связывает его с этими людьми. Его несколько тяготило, что
они  относятся к нему не совсем так, как друг к другу. Во всяком случае, так
ему  казалось:  Быть  может, они считают, что человек свободной профессии не
может  быть  до конца предан рабочему делу? Разве он не принадлежит весь, до
последней капли крови, рабочему классу?
     Да,  эти  люди  охотно  распевают  его песни, но его самого, похоже, не
воспринимают  всерьез:  он  же  не  работает на табачной фабрике, не таскает
тюки  в  порту,  не взрывает породу в медных рудниках, не добывает селитру в
шахте!  А  разве  песни,  только песни, рассуждают они, могут быть серьезным
занятием для взрослого мужчины?..
     Люди,  набившиеся  в  единственную  комнату дома Орландо, снова и снова
прослушивали  сообщение,  будто  ища среди скупых официальных строк какой-то
скрытый  смысл.  Рядили  так  и  эдак,  на  все  лады  обсуждая таинственное
исчезновение Гарсиа.
     - Сбегай  в  порт  за  вечерней  газетой,  - попросил Рамиро мальчишку,
стоявшего  у  входа,  и швырнул ему монету. Тот ловко поймал ее и шмыгнул за
дверь, гордый оказанным доверием.
     - Купи  вечерний  выпуск  "Ротана  баннеры"!  -  крикнул  ему  вдогонку
Орландо.
     Вечер  давно  успел  перейти  в ночь - осенью темнеет рано. Выпито было
огромное  количество  кофе, выкурено бесчисленное множество сигарет местного
производства  (они  продавались  работникам фабрики по сниженной цене - одно
из мизерных завоеваний рабочего профсоюза), а расходиться не собирались.
     - Нужно добиться встречи с генералом Четопиндо, - предложил Орландо.
     - Станет он с тобой разговаривать! - усомнился Рамиро.
     - Потребуем,  -  жестко  сказал  Орландо.  - Мы имеем право все знать о
нашем товарище.
     Росита с благодарностью взглянула на отца.
     - Бедная  девочка  совсем  измучилась, - шепнула Люсия Рамиро, взглядом
указывая на осунувшуюся Роситу.
     - Боюсь, они бросили Гарсиа в тюрьму, - предположил старый рабочий.
     - Да зачем? - спросил кто-то.
     - Я  объясню,  -  повернулся  Орландо  к спросившему. - Реакция в нашей
стране  хочет  развязать  кампанию  против  рабочего  движения, против нашей
партии. А для этого нужен повод...
     В  комнату  влетел  парнишка с газетой. Ноги его были в глине, он дышал
тяжело, словно после бега.
     - В  порту  началось  столпотворение! - выкрикнул он с порога. - Докеры
отказываются разгружать суда. Всюду только и разговоров, что о Гарсиа...
     Рамиро взял у мальчика газету.
     - Почему ты не купил "Ротану"? - спросил он.
     - "Ротана" конфискована.
     - Конфискована?!
     - Да,  весь  вечерний  выпуск,  так  мне  сказали  в  порту, - объяснил
мальчик.
     - Началось, - проронил кто-то.
     Едва   Рамиро  развернул  газету,  как  его  сразу  окружило  несколько
человек. Люди протискивались, заглядывали из-за плеча, вытягивали шеи.
     С  первой  полосы  из-под броского заголовка "Кому это выгодно?" на них
смотрела  фотография: генерал Четопиндо и рядом какой-то неизвестный человек
на  фоне стандартной бензоколонки. Оба замызганные, усталые. На заднем плане
- контуры вулкана.
     "Таким  увидел  наш  корреспондент  генерала  Четопиндо, шофер которого
сбежал в неизвестном направлении", - прочел Рамиро вслух подпись.
     - Орган  ультраправой  партии  оказался весьма оперативным - похоже, об
информации для него, как всегда, позаботилось правительство.
     - А  это  кто  же  рядом  с  "кровавым  генералом"?  -  спросил пожилой
рабочий, указывая пальцем на человека рядом с Четопиндо.
     - "Карло  Миллер,  коммерсант  из  Бразилии.  Он случайно оказался близ
места  происшествия  и  помог генералу Четопиндо в трудную минуту", - громко
прочел Рамиро.
     - Объясни-ка,  сынок,  а что же это за помощь могла быть? - обратился к
читающему рабочий.
     Рамиро пожал плечами:
     - Почем   я   знаю?   Может,  этот  Миллер  помог  дойти  Четопиндо  до
бензоколонки, - предположил он.
     - Он  нес  его на руках! - хихикнул мальчишка, но, посмотрев на строгие
лица окружающих, примолк.
     Росита  прислушивалась  к  общему  разговору,  бессознательно покачивая
рукой  гамак,  свисающий с потолка. Этот гамак некогда и самой Росите служил
колыбелью,  которую  качала  мать.  Люсия заметила жест подруги, и сердце ее
сжалось.
     Когда  в  руках  Рамиреса появилась газета, Росита поднялась со стула и
медленно двинулась к нему через комнату. Перед нею расступались.
     Росита  взяла  из  рук  Рамиреса газету и стала всматриваться в снимок.
Разговоры  смолкли.  Все смотрели на девушку, которая вдруг побледнела - это
было  заметно  даже  при неверном свете керосиновой лампы. Она хотела что-то
сказать, но, внезапно потеряв сознание, упала на глиняный пол.
     Женщины   принялись   хлопотать   вокруг   Роситы   -  положили  ее  на
освобожденную лавку, расстегнули блузку.
     - Принесите  холодной  воды,  -  попросила  Люсия,  всматриваясь в лицо
Роситы.
     Женщины суетились, причитая:
     - Бедняжка!
     - Она так любила Гарсиа...
     - Не  спеши  его  хоронить,  -  резко  сказала  Люсия  женщине, которая
протягивала ей доверху налитый глиняный кувшин.
     Люсия  брызнула  водой  в лицо Росите, та пришла в себя, открыла глаза.
Орландо  молча  положил  руку  на  лоб дочери. Росита обвела взглядом людей,
которые столпились вокруг лавки.
     - Я его узнала... - прошептала она.
     - Кого ты узнала, Росита? - наклонился над дочерью Орландо Либеро.
     - Сомбреро...  На  этом  человеке,  который  стоит  рядом  с  генералом
Четопиндо...  На  этом человеке сомбреро Гарсиа... - тихо произнесла Росита,
запинаясь чуть ли не на каждом слове.
     Люсия горестно покачала головой.
     - Она бредит, - прошептал кто-то сзади.
     - Посуди  сама, доченька, - Орландо попытался улыбнуться, - разве можно
узнать  шляпу?  Все  сомбреро  в  мире одинаковы, если не считать узоров. Да
разве их запомнишь, узоры шляпы?.. Тем более - на фотоснимке.
     - Это шляпа Гарсиа, - повторяла Росита, безумно глядя в одну точку.
     Подавленные,   покидали  люди  дом  Орландо  Либеро.  Они  обменивались
короткими  репликами, в которых сквозила растерянность. Расходились по двое,
по трое, а чаще по одному - сказывалась привычка к конспирации.
     Впереди Люсии и Рамиро смутно белели в ночной темноте две фигуры.
     - А что? Он мог запросто махнуть за границу, - громко произнес один.
     - Зачем?
     - Ясно  зачем.  Хапнет  за  секретные  документы  куш и будет себе жить
припеваючи.
     - Гарсиа не мог это сделать, - возразил второй.
     - Зря ты так убежден.
     - Я верю друзьям.
     - Гарсиа найдет там новых друзей. И девушку - не хуже Роситы.
     - Где это - там?
     - Там, куда он убежал.
     - По-моему, твоя физиономия соскучилась по моим кулакам.
     - Кулаками ничего не докажешь, дружок...
     Окончания  спора  Люсия и Рамиро не услышали: спорщики прибавили шагу и
растаяли в темноте.
     - У  нас  на  фабрике  хозяин  сказал: побег Гарсиа - дело рук левых, -
произнесла Люсия.
     - Да уж, теперь начнут завинчивать гайки, - вздохнул Рамиро.


     Между  тем  дом Орландо Либеро опустел. Здесь осталось только несколько
человек,  самых  верных,  самых  преданных  делу, которому посвятил себя без
остатка Либеро.
     Росита  ушла  на  кухню, крохотную глинобитную пристройку к дому. Нужно
было  позаботиться  об  ужине.  Кроме  того,  Росита  понимала, что у отца с
товарищами будет важный разговор, и не хотела мешать им.
     Брикеты  из прессованных отходов бурого угля разгорались плохо, чадили.
Глаза Роситы то и дело наполнялись слезами.
     Гарсиа...
     Росита  вспомнила  его  голос, сильные руки, и жаркая волна подкатила к
сердцу.  Только  сейчас  она  поняла  со  всей отчетливостью, что, возможно,
никогда  больше  его  не  увидит. Из головы не шла фотография, помещенная на
первой странице газеты.
     До  чего  же  глупые  мысли  приходят!  В самом деле, ну с чего это она
вдруг  решила,  что  шляпа  на  голове  человека, стоящего рядом с "кровавым
генералом", принадлежит Гарсиа? Да это же просто психоз.


     - Теперь  мы  можем  поговорить  начистоту,  -  сказал  Орландо, обводя
взглядом  присутствующих.  - Нужно определить нашу тактику в новых условиях,
это самое важное сейчас...
     - В  связи  с  исчезновением  Гарсиа?  -  спросил Гуимарро, вислоусый и
широкоскулый  индеец,  сидевший  в  углу. Лицо его было спокойным. Таким оно
оставалось  - друзья знали - и в самых рискованных передрягах. "Чтобы нашего
Франсиско  вывести из себя, нужно по меньшей мере землетрясение", - говорили
о нем товарищи. Но и то сказать, землетрясения в Оливии не были редкостью.
     - Да,  Франсиско,  -  ответил  Орландо.  - Для начала нужно решить, как
быть с забастовкой в Королевской впадине.
     Гуимарро пожал плечами.
     - А  чего  там  решать? - пробасил он. - Мы же наметили срок, утвердили
его.
     Орландо побарабанил пальцами по столу.
     - Ты слышал, что происходит в порту? - спросил он.
     - Ерунда,  обычные  волнения,  -  ответил Гуимарро, - они не выльются в
стачку,  я  уверен.  Так  бывало  уже  не  раз. Докеры пошумят и примутся за
работу, без нашей инициативы они не станут бастовать.
     - Не уверен, - отрезал Орландо.
     - А  я  считаю  -  пусть бастуют, это прекрасно! - воскликнул Гульельмо
Новак,  молодой  мужчина с чахоточным румянцем на впалых щеках. - Чем раньше
вспыхнет стачка, тем лучше!..
     - Серьезное  заблуждение, товарищ Гульельмо, - покачал головой Орландо.
- Сейчас самое опасное для нас - потерять контроль над обстановкой.
     - Да  черт с ним, с контролем! - продолжал громко Гульельмо. - Чем выше
да  круче  волна, тем она сильнее. Штормовая волна сметет любое препятствие.
Ты,  Орландо,  слишком  осторожничаешь,  сковываешь инициативу масс. Я давно
собирался  сказать это тебе. Почему ты вообще уперся лбом в порт и не хочешь
ничего  больше  видеть  вокруг?!  Разве  кроме  Королевской впадины в Оливии
ничего  больше  не  существует?  Разве нет в ней фабрик, заводов, рудников и
шахт?
     - Всеобщая  стачка  на сегодняшний день - это, извини меня, авантюра, -
попытался остудить его пыл Орландо.
     - Народ  тебе  доверяет, Орландо, а ты все чего-то боишься. Ну, чего ты
опасаешься? Важно только начать, а дальше все пойдет само.
     - Пустить  дело  на  самотек  -  самый  верный  способ  его загубить, -
возразил  Орландо.  -  А  ведь  нам еще предстоит огромная работа - склонить
армию на свою сторону.
     Остальные не вмешивались в спор Орландо и Гульельмо Новака.
     Гульельмо подскочил к Гуимарро, схватил его за плечо и спросил:
     - Как твой рудник, Франсиско?
     - То есть?..
     - То есть - готов он завтра же объявить забастовку?
     - Забастовку   нужно   основательно  подготовить,  -  спокойно  ответил
Гуимарро. - Иначе нас передушат поодиночке.
     - Вы  с  Орландо  - два сапога пара, - махнул рукой Гульельмо. Он хотел
еще  что-то  добавить,  но  закашлялся.  Кашлял долго и мучительно, щеки его
стали  совсем  свекольными.  -  По  крайней мере, за свою шахту я ручаюсь, -
сказал он, когда приступ прошел.
     - Что  у  вас, кстати, вообще-то творится на шахте? - спросил Орландо у
Новака.
     - Все  то  же.  Компания  выжимает все соки и делает это более жестоко,
чем  все  остальные  хозяева и хозяйчики в нашей стране. Шахтеры доведены до
последней   степени   отчаяния.   Селитру  вытаскиваем  ведрами,  допотопным
способом.
     Теперь разом заговорило несколько шахтеров:
     - Компания  считает,  что  машины  на  шахте  ни  к  чему: рабочие руки
дешевле.
     - В лачугах нищета, скученность, грязь...
     - Детишки болеют...
     - Эх, нам бы толковых инженеров... Мы бы горы свернули!
     - Где их взять? В Оливии мало толковых инженеров.
     - Значит, нужно пригласить из-за границы, - предложил Гульельмо.
     - Скажем,  из  России,  -  сказал  Орландо  и  улыбнулся фантастичности
своего предложения.
     - О,  это  было  бы  великолепно!  -  выпалил  Новак, вскочил с места и
забегал по комнате.
     - Будь наша власть... - начал Гуимарро.
     - А  когда  она  будет у тебя, власть? - резко перебил его Гульельмо. -
Когда мы ее завоюем, если никак не можем решиться на всеобщую забастовку?
     - У  тебя  одна песня, Гульельмо. Придет час и для всеобщей забастовки,
-  сказал  Орландо.  -  А  пока  нужно  накапливать силы и вплотную заняться
армией.
     - Между  прочим,  порт  меня тоже беспокоит, - произнес Гуимарро. - Там
снова появился этот проходимец Педро, а это всегда предвещает неприятности.
     - Поговаривают, Педро связан с бандой Четопиндо, - произнес кто-то.
     - Когда ты был в порту, Франсиско? - спросил Орландо озабоченно.
     - Позавчера.
     Новак посмотрел на них исподлобья:
     - Что вы имеете к Педро?
     - Никчемный  человек  твой  Педро, - прогудел Гуимарро. - Авантюрист. А
может быть, и кое-что похуже...
     - Насчет   похуже   -  не  верю,  -  возразил  Новак.  А  что  касается
авантюриста... Разве это плохо - авантюрист?
     - Чепуха, - нахмурился Орландо.
     - Нет,  не чепуха! - стоял на своем Новак. - Вы не находите, - обвел он
взглядом  присутствующих,  - что без авантюристов наша жизнь была бы слишком
пресной?
     - Погоди-ка, ты что же, за авантюры? - удивился Гуимарро.
     - Я  авантюризм  понимаю  в  широком  смысле, вижу в нем азарт, риск, -
пояснил  Новак.  -  Вот,  например,  война - это, по-моему, тоже своего рода
авантюризм.
     Орландо спросил:
     - Выходит, ты за войну?
     В комнате воцарилась пауза. Все ждали, что ответит Гульельмо.
     - Честно говоря, я за войну, - сказал он.
     Тишину взорвали негодующие реплики.
     - Да  ты  соображаешь,  что  говоришь!  - воскликнул Гуимарро, которому
изменило обычное спокойствие. - Ведь ты же рабочий, Гульельмо!
     - Война  создает  обстановку,  благоприятную  для  революции,  -  Новак
разрубил рукой воздух.
     - А если в войне погибнет половина людей? - поинтересовался Орландо.
     - Зато другая половина построит свое счастье! - парировал Гульельмо.
     - У  тебя мозги набекрень, дружище, - сказал Орландо. - Выберешь время,
займись  политграмотой. Только боюсь, свободного-то времени у нас с тобой не
будет...  Очень  меня беспокоит порт, друзья. Он похож на котел с перегретым
паром: вот-вот взорвется.
     - Вся Оливия похожа на котел с перегретым паром, - вставил Гульельмо.
     - Короче  говоря,  я  боюсь,  что  сегодняшние  события  в порту кем-то
подогреваются.   Докеры   могут  начать  забастовку,  не  дожидаясь  команды
стачечного комитета, - заключил Орландо.
     Люди зашумели.
     - Что  же  ты  предлагаешь,  Орландо?  - спросил Гуимарро, когда каждый
высказался.
     - Провести  среди  докеров разъяснительную работу. Начать ее завтра же,
с утра. Направить наших людей в воинские части...
     - А если все-таки котел взорвется?..
     - Если  порт  забастует,  мы  возглавим  забастовку!  -  ответил твердо
Орландо.
     - Браво! - захлопал Гульельмо.
     - Радоваться  нечему,  -  строго посмотрел на него Орландо. - Прольется
кровь рабочих. Пострадают их семьи. "Кровавый генерал" своего не упустит.
     - Но ведь есть закон, разрешающий забастовки! - воскликнул Гульельмо.
     - Твоя  наивность  меня  умиляет,  -  усмехнулся  Гуимарро. - Четопиндо
найдет тысячу способов обойти закон.
     - А!  - махнул рукой Гульельмо. - В конце концов, и Четопиндо не так уж
всесилен. Настало, я думаю, время сразиться с ним в открытом бою...
     - Как ты это себе представляешь? - хитровато прищурился Гуимарро.
     - Ну,  прежде  всего  нужно  усилить наш стачечный комитет, сделать его
более боевым...
     - А  вот  это правильно, - поддержал Новака Орландо Либеро. - Для этого
я предлагаю ввести в его состав еще одного товарища.
     - Ядро, когда разбухает, перестает быть ядром, - поморщился Новак.
     - А другие что думают? - спросил Орландо.
     Мнения  разделились:  одни  соглашались  с Гульельмо, другие оспаривали
его точку зрения.
     Гуимарро,   невозмутимо   попыхивая   дешевой   сигаретой,  внимательно
выслушивал каждого.
     - А  ты  что  скажешь?  -  обратился  к нему Орландо, когда высказались
почти все.
     Гуимарро вынул сигарету.
     - Дело  серьезное, Орландо, - сказал он. - Наш комитет - боевой штаб, и
мы  должны  абсолютно  доверять  друг  другу.  Я,  например,  готов  головой
поручиться  за  каждого,  кто  находится в этой комнате. Даже за эту горячую
голову,  - кивнул он на Новака, - хотя Гульельмо и болтает иногда черт знает
что.  Думаю, он это делает, чтобы просто раззадорить нас. Ну, а что касается
расширения комитета... Ты кого имеешь в виду?
     - Рамиро.
     Кто-то заметил:
     - Молод больно...
     - Этот  недостаток  со временем исправится, - улыбнулся Орландо. - Есть
еще какие-нибудь возражения?
     - Я против, - сказал Гуимарро.
     - Почему? - посмотрел на него Орландо.
     - Пусть сочиняет и поет свои песни. Забастовки - дело серьезное.
     - Песни - тоже серьезно