-----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Самозванец Стамп" ("Библиотека советской фантастики").
   OCR & spellcheck by HarryFan, 27 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Дерево для мотыги упало  с  неба.  Буря  взъерошила  хворост  на  крыше
бревенчатой хижины, погнала вспять воду в речке, так что мутная от паводка
струя встала меж берегов хрустальной запрудой и вырвала с  корнем  молодой
ясень, росший на высоком, подточенном водой и ветром берегу. Ясень,  держа
между обнаженными корнями ком земли, упал  к  ногам  человека,  когда  тот
искал, из чего смастерить рукоять для мотыги.  А  на  колышках,  вбитых  в
трещины бревен его жилища, уже висели мотыжные лезвия:  узкие  и  широкие,
раздвоенные как рыбий хвост, вытянутые наподобие птичьего клюва, с тремя и
четырьмя зубцами и такие затейливые, что напоминали  лист  орешника  после
того, как над  ним  поработал  жук-листогрыз.  Каждая  мотыга  имела  имя:
Разрезатель Корней, Высекатель Искр, Землеруб, Тяжелый Удар...
   Сняв с ясеня серую кору и обнажив радостно свежую желтоватую древесину,
человек мастерил надежную рукоять, а тем временем весенняя земля поспевала
и ждала. Человек знал, что на много дней пути вокруг, а быть может,  и  на
всей земле, он один  готовится  к  трудной  и  сложной  работе.  Он  долго
перебирал мотыжные  лезвия,  пока  не  выбрал  самое  тяжелое  и  широкое,
прозванное Делателем Мозолей. Ни один мужчина из его рода  не  решился  бы
приступить к земле с такой тяжелой и широкой мотыгой.
   А когда наладил землеруб, вышел на поляну и бросил мотыгу круто  вверх,
так, что она завертелась, засвистела, превратилась в мерцающий диск.  Диск
летел под облака, падал вниз, тут встречала его  широкая  ладонь,  да  так
ловко, что диск разом превращался обратно в мотыгу и влипал  самым  концом
рукояти в приготовленные для встречи пальцы.  Вверх-вниз  летал  мерцающий
диск, а человек, забыв про  одиночество,  громко  смеялся,  его  забавляла
нехитрая игра, он называл ее Праздником Мотыги.
   Потом наступил праздник Первого Удара,  была  упрямо  упругая  земля  и
камни. Главное, камни.  Они  высекали  искры.  Запах  земли  смешивался  с
запахом гари. Стальное лезвие быстро иззубривалось, и  человек  сокрушенно
качал головой. Железо ковал и острил он  сам,  никто  не  помогал  ему,  и
каждая искра, уносящая кусочек металла, больно колола в самое сердце.
   Вечером, сидя  у  костра,  он  долго  рассматривал  израненное  лезвие.
Размышлял. И наконец, надумал закруглить края стальной пластины, чтобы при
ударе о камень скользила она вбок и не наносила раны сама себе.  Довольный
своим открытием, человек уснул.
   Ночью к потухшему костру подходил медведь, нюхал теплую золу и обиженно
ворчал, когда угли, разгоревшись от его дыхания, красными пчелами жалили в
нос. Медведь надулся от обиды и мохнатым шаром укатил восвояси.
   Во сне человек улетал прочь от бревенчатого домика в совсем  иной  мир.
Тяжело ворочался, подминая упругие ветки, служившие ему постелью.
   Поутру,  увидев  медвежьи  следы,  нахмурился  и  тут  же   заулыбался,
вспомнив, что сегодня в руках у него побывают тяжелые горстки семян. Знал,
что припорошенные тонкой серой пыльцой  желтые  зерна  ждут  не  дождутся,
когда из темной кладовой их пустят на волю и в рост.
   Он сеял из лукошка-севницы двумя руками сразу. Так тоже умел не всякий,
издавна привыкли сеять одной правой.
   Сеял и зорко смотрел, куда падают крайние зерна. Примечал, чтобы, когда
пойдет обратно, засеянные полосы ложились точно край в край.  Наблюдал  за
полетом россыпи зерен и в который раз жалел, что совсем одинок. Вот сейчас
бы пришелся к делу шустрый паренек, сын. Он бы  шагал  поодаль  и  отмечал
границы засеянного, втыкая в землю маленькие пучечки прошлогодней  соломы.
А так, как ни следи, поднимется хлеб где с проплешинами, где с низкорослой
гущиной.
   Но никто ему не помогал, и он старался не думать о  своем  одиночестве.
Когда ни о чем не думаешь, руки работают ловчее.
   А потом пришло, застыло и укрепилось знойное, бездождное лето. Солнце с
бессмысленной яростью вонзалось в землю,  так  что  соки  земли  кипели  и
испарялись. Воздух пожелтел и зазвенел от сухости,  а  из  реки,  затопляя
прибрежные кусты, поднимался белый пар.
   Человек шел к реке и загребал руками этот пар, словно  хотел  захватить
его огромной охапкой и разбросать по полю  мелкими  каплями,  как  недавно
разбрасывал желтые зерна. Но пар ускользал, не оставляя  на  растопыренных
пальцах ни малейшего влажного пятнышка.
   Изнывая от жажды, земля  потрескалась,  и  былинки,  из  последних  сил
сохраняющие зеленую свежесть, стояли возле трещин, как на  краю  пропасти.
Пытаясь спасти умирающую ниву, человек решил провести к ней  речную  воду,
прорыть глубокую канаву. Несколько дней исступленно крошил  берег  реки  в
том месте, где он  ближе  всего  подходил  к  полю,  но  потом  опомнился,
сообразил, что здесь нужна не пара, а  сотни  и  тысячи  рук,  вооруженных
кирками и заступами. Опомнился и сбежал в лес, испугался, показалось  ему,
что  забыл  он,  как  чувствуют  кожей  освежающее  прикосновение   ветра,
почудилось, что зной стоял всегда и будет стоять вечно.  Тревога  стеснила
грудь, но тут закачались, забормотали  деревья,  переговариваясь  шелестом
друг с другом, все потемнело, и он понял причину тревоги. Птицы и  деревья
стали черными, мятые клубы черных туч показались из-за верхушек  деревьев,
мир замер и раскрылся навстречу грозовому ливню.
   Но ливень обманул, жестоко обманул. Редкий перестук первых капель так и
не слился в сплошной рокот настоящего дождя. Тучи лениво  обошли  стороной
клочок земли, на  который  возлагалось  столько  надежд.  Человека  обуяло
негодование, и он двумя кулаками погрозил небу и солнцу.
   Лишь к концу лета разрешилось небо по-весеннему теплыми дождями, и хлеб
налил колос. Пришла пора жатвы.
   Жал дотемна. Серп в свете луны сам как лунный полумесяц, а колосья и  в
темноте хранили золотистый солнечный отблеск. И  когда  отсекал  от  земли
колосья, сверкал в одной руке лунный серп, в другой - пригоршня солнца.
   Летнее время он  тоже  не  потерял  даром.  За  Ольховым  озером  нашел
камень-жерновик, обтесал два маленьких жернова для ручной мельницы: нижний
камень - лог, что лежит прочно на земле, и верхний  камень  -  ходун,  что
вертится под рукой, ходит ходуном.
   Муку пересыпал в мучницу - кадку для  держания  муки  под  рукой:  хлеб
печь. Мука получилась отличная, по муке он особый знаток. Опустишь  в  нее
руку - холодит, но не очень, внутреннее  тепло  все  же  ощущаешь,  словно
дотрагиваешься до живого тела, На зубах не хрустит, а стиснешь в горсти  -
сожмется в комок и тут же рассыпается, тоже словно живая.
   Взял в руки первую лепешку, свежую, душистую, понюхал,  переломил  и...
Со стороны реки раздался рокочущий  гул.  Из-за  излучины  крутого  берега
показался плывущий по воздуху новенький двухместный аэробус.
   Человек вздохнул, положил лепешку  в  тонкий  прозрачный  пластмассовый
мешочек и шагнул за порог хижины. Навстречу ему бежал пилот аэробуса.
   - Здравствуй, Главный Химик! - сказал пилот. - Извини  -  нарушил  твое
отшельничество. Прилетел сказать: отпуск кончился, все  в  Институте  ждут
тебя. Думал послезавтра прилететь, да не утерпел - твоя новая книга вышла,
хотел обрадовать. Вот, держи!..
   Каждый рисунок в книге был  объемным  и,  кроме  того,  излучал  тонкий
аромат свежеиспеченного хлеба. Почти вся книга состояла из таких  рисунков
- здесь были пышки и сдобы, калачи и рогалики, бублики  для  школьников  и
крендели для старушек, печенья для музыкантов и  пряники  для  влюбленных,
ватрушки для дальних рейсов и кексы подводного питания.  Называлась  книга
"Новый синтетический хлеб". Когда пищу стали ткать из  солнечных  лучей  и
струй воды в прозрачных шарах-реакторах,  все  забыли  о  том,  что  такое
недород, засуха, неурожай. И только автор книги, Главный Химик  Всемирного
Института Синтетического Хлеба, каждый  год  прилетал  за  Ольховое  озеро
сеять и жать. Как и многие другие в XXI веке, он по-прежнему любил Природу
и Простой Труд.

Популярность: 8, Last-modified: Wed, 04 Oct 2000 06:41:15 GMT