оде. Жить будешь у меня. Помогу, чем только сумею. -- Спасибо, дядя Вадик, -- серьезно ответил он. На том и порешили. Домой я вернулся в тоскливом, даже смятенном настроении. Что ни говори, смерть матушки означала некую черту, которую я незримо переступил. Тяжесть давила на сердце, не хватало воздуха. Оставаться в комнате было невозможно. Я оделся и вышел на улицу. Погода стояла отвратительная. Нудный дождь, колючий ветер, рваные облака, несущиеся через лунный диск... Напиться, что ли? А толку? Водкой этот камень не размоешь. Почему же мне так скверно? Я медленно брел по темному бульвару. Ни одного прохожего. Редкие машины шуршали по мокрому асфальту. Далеко впереди светились огни гостиницы "Мир" и ресторана "Волна". Рядом остановилось такси. Из него выпорхнула влюбленная парочка. Молодой человек склонился к окошку водителя, а девушка огляделась и решительно направилась ко мне, держа что-то на вытянутой ладони. -- Простите, вы не могли бы разменять? Занятый своими мыслями, я не сразу понял ее просьбу. -- У водителя нет сдачи, -- пояснила она нежным голоском. Девушка была тонкая, стройная, с короткой стрижкой. Я кивнул и полез в карман за кошельком. В тот момент, когда я опустил голову, какое-то едкое облачко брызнуло мне в лицо. Гостиница "Мир" почему-то стала заваливаться набок. Это последнее, что я запомнил. * * * Пробуждение было тягостным. Страшно раскалывалась голова. Я лежал на чем-то жестком, мои руки и ноги были разведены в стороны и привязаны по отдельности. Вот, значит, как! Я снова пленник. Кто же меня вычислил? Где я дал пенку? Надо же быть таким олухом, чтобы попасться на дешевенький приемчик! Ловко меня провела эта смазливая малышка! Однако нечто подобное со мной уже случалось... Ну да ладно, не впервой выпутываться из критической ситуации. Сбоку послышался кашляющий смех. Я повернул голову и... не поверил собственным глазам, увидев торжествующего Кителя. В первую секунду я его даже не узнал -- не потому, что он состарился и обрюзг, просто я давно вычеркнул его из своей памяти. Оказалось -- рано. Но самое удивительное заключалось в том, что Китель тоже был пленником: наручники приковывали его к металлическому кольцу в бетонной стене. Похоже, однако, что собственное положение его не расстраивало. На его землистом лице блуждало выражение злорадной мстительности. А напрасно Саныч утверждал, что Китель больше не опасен. Судя по безумному блеску его поросячьих глазок, он еще способен натворить немало бед. Не без содрогания узнал я и место действия: да, это был тот самый подвал на Лесной Даче, ставший кошмаром моей жизни! Сомнений никаких! Смутное предчувствие кольнуло меня: с этого подвала начались мои злоключения, здесь же они и завершатся. Это -- рок. Однако же не будем забывать о главном правиле: никогда не терять головы. Китель резко оборвал смех. -- Посмотри на меня, гипнотизер! -- прохрипел он. -- Хорошо выгляжу? Как на картинке, а? Это по твоей милости я провел лучшие годы за колючей проволокой. Из-за тебя терпел унижения и потерял здоровье. Потерял все, что имел: свободу, имущество, жену... Ты раздавил меня как дождевого червяка, но торжествуешь рано. У меня остается последнее счастье в жизни: увидеть, как ты подыхаешь, и, клянусь памятью жены, я увижу это! -- Его глаза все сильнее разгорались нездоровым демоническим огнем. Передо мной был сумасшедший. Он помнит! -- вдруг осенило меня. Он помнит обо мне все! Но ведь это невозможно! Блокиратор начисто стер из его памяти все, что касалось меня. Каким образом к нему вернулись давние воспоминания? Что-то здесь было не так... А он продолжал, то и дело захлебываясь кашлем и звеня наручниками: -- Да, мне осталась месть. Ух, как я истомился в зоне! Но зато сегодня утешусь досыта. А ловко я все устроил, а, гипнотизер? Последнюю копейку пустил в дело и не прогадал. Ты здесь, на Лесной Даче... Тепленький, смирный... Ха-ха! Ну, пробуй свое хваленое биополе, пробуй! Хрен тебе в глотку! Я специально велел приковать себя к стене, чтобы не поддаться на твои чары, когда ты пустишь их в ход. Я знаю, что надолго тебя не хватит. Знаю! Я увижу, как ты мучаешься, а мне этого очень хочется, приятель! Да, ты хитер и изворотлив, но на этот раз тебе не выкрутиться. Впрочем, рискни, вдруг получится. -- Он опять надрывно рассмеялся. Ответить я не успел. Раздалось отвратительное визжание, заставившее меня насторожиться. Я приподнял, насколько мог, затылок, упершись подбородком в грудь, и увидел кошмарное зрелище. В пространстве между моими щиколотками бешено вращалась циркулярная пила. Я же был накрепко привязан к некоему верстаку, медленно наезжавшему на чудовищный диск с зубьями. Линия разреза должна была пройти от моего паха до темечка. -- Понял?! -- в экстазе заорал Китель. -- Дошло?! Ха-ха! Я велел отрегулировать ее на самый малый ход! Хочу, чтобы ты помучился подольше, гнусный гипнотизер! -- Постой, Константин Петрович! -- взмолился я, изо всех сил пытаясь сохранить самообладание. -- Раз уж я в твоей власти, то куда спешить? Давай поговорим по-мужски. Вдруг выяснится, что не я главный виновник твоих бед? -- Ты! Ты! -- исступленно заорал он. -- Ты заслужил более лютую казнь, да есть опаска, что выскользнешь. Сделаем просто, но надежно. Я сам развезу твои останки по разным местам. Уж тогда сам дьявол тебя не воскресит. Зубья, сливавшиеся в светлую полоску, приближались, достигнув уже уровня моих колен. Китель приплясывал как каннибал, готовившийся освежевать жертву. Но самое страшное заключалось в том, что я отчетливо понимал: на сей раз биополе меня не выручит. Китель и впрямь все предусмотрел, вновь использовав оправдавший себя вариант с "железным" человеком. Станком управлял кто-то находящийся наверху, вне подвала и зоны моего влияния. Кто же это может быть? В приступе отчаяния я послал наверх мысленную команду. Никакой реакции. Пила приближалась. Мне оставалось одно: переключиться на Кителя, который находился рядом. Тот тотчас прекратил свой ритуальный танец и плачуще заголосил, порываясь к выходу: -- Инночка! Алексей! Хватит! Довольно! Остановите пилу! Я не могу на это смотреть! Пила наползала -- острозубый хищник. Крики Кителя остались без ответа. Это и понятно. Он, несомненно, предупредил, чтобы на них не обращали внимания. -- О, я подлец! О, негодяй! -- выл Китель. Крупные слезы стекали по его бугристым щекам. -- Друг мой! -- Он подался ко мне, насколько это позволяли оковы. -- Как мне спасти вас?! Как избавить от жестокой смерти?! А пила приближалась. Из положения лежа трудно было судить, сколь велик зазор между ней и моей плотью. Но, несомненно, счет уже шел на миллиметры. Что мне оставалось? Лишь обратить свое биополе на собственные нервные клетки, чтобы, по крайней мере, не страдать от боли. Едва я сделал это, как Китель вновь злобно завопил: -- Месть! Месть! Ты подохнешь, как вонючий шакал! Да, он увидит мою смерть... Но зачем эти неприличные вопли? Я закрыл глаза. И тут что-то произошло. Сверху послышался шум, кто-то ураганом ворвался в затхлый подвал. Короткий звук, похожий на резкий удар, и -- тишина. Я открыл глаза. В подвале воцарился мрак, пила умолкла. Затем по моему лицу скользнул луч фонарика, и такой знакомый голос ласково выговорил: -- Федорыч, ну что же ты? -- Саныч?! -- Я... -- Он принялся ловко разрезать ремни лезвием топора. Наконец я смог подняться. -- Почему темно? -- Пришлось перерубить кабель топором. Не то опоздал бы. -- А топор откуда? -- Прихватил на всякий пожарный. -- Запасливый ты человек, Саныч. -- Стараюсь. -- Я этого не забуду. -- Так ведь долг платежом красен. Вдруг от стены донесся вкрадчивый голос Кителя: -- Саныч? Никак это ты? -- Я, Константин Петрович, -- сдержанно ответил он, продолжая освобождать от пут мои ноги. -- Постой, Саныч! -- воскликнул Китель. -- Не развязывай его, не надо. Это тот самый прохвост, из-за которого мы погорели. Лучше помоги прикончить его, а после закрутим новое дело. Помнишь, как хорошо мы жили? У меня есть отличная идея... -- Его одолел приступ надсадного кашля. -- Лечиться тебе надо, Константин Петрович, -- хмуро ответил Саныч, разрезая последнюю петлю. -- Все в порядке, хозяин? Не поранился? -- Ты называешь его хозяином? -- опешил Китель. -- Иуда! Забыл, чем обязан мне? -- Я тоже немало поработал на тебя, -- спокойно ответил Саныч. -- И все свои долги погасил. Какие претензии, Константин Петрович? Уймись! Твой поезд ушел. -- Э, нет... -- прохрипел Китель. -- Рано ты меня списываешь. Я еще наведу шороху в этом городишке! -- Не бахвалься, Константин Петрович, -- вздохнул Саныч и, протянув мне что-то мягкое, шепнул: -- Надень маску, Федорыч. Сейчас приведем остальных. С этими словами он выбежал наверх. Хоть в подвале царил жуткий мрак, я решил внять совету Саныча и напялил черную маску, закрывавшую все лицо, кроме глаз. Но вот в дверном проеме появился тусклый свет. Вошел Саныч с факелом в высоко поднятой руке, за ним странная процессия из пятерых фигур, две из которых поигрывали автоматами. Трое остальных были пленниками: стройная девушка с короткой стрижкой и два молодых парня. Их поставили к стене рядом с Кителем. Колышащееся пламя факела освещало их напряженные лица. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Затем Саныч приступил к допросу: -- Кто такой? -- подошел он к более высокому парню. -- Родственник... Родственник Константина... Петровича... -- пролепетал бедняга. -- Но я ничего не знаю! Я был за баранкой! -- Ты? -- Саныч подошел ко второму. -- Тоже родственник... -- ответил тот, стуча зубами от страха. -- Дальний... Очень дальний... -- Ты? -- Настал черед девушки. -- Пошел вон, болван! -- звонко отчеканила она и вполоборота вскинула голову. Ну да, именно этот голос просил меня накануне разменять несуществующую банкноту. Теперь я узнал и одного из парней, игравшего роль влюбленного. А третий, очевидно, был водителем того самого такси. -- Саныч... -- заискивающе пролепетал Китель. -- Ведь это Инночка! Доченька моя... Ты ведь не забыл, как нянчился с нею, как она тянулась к тебе своими ручонками? -- Смотри, как выросла! -- удивился Саныч. -- Ей-Богу, не узнал! Богатой будет. -- Ей уже двадцать, Саныч, -- вкрадчиво продолжал Китель. -- Совсем взрослой стала. Красавица! И такая умница! А я-то ее помню только восьмилетней девчушкой... Инночка! -- ласково обратился он к дочери. -- Ты не узнала Саныча? А помнишь, как мы его называли? Наш верный Саныч... Никто не проронил ни слова. Лишь факел трещал в тишине подземелья да ветер завывал наверху. Китель снова дернулся в своих оковах, затем повернулся ко мне лицом, искаженным жалкой гримасой: -- Послушайте-ка! Да-да, вы, которого он назвал хозяином! Я обращаюсь именно к вам! Видите ли, уважаемый, это моя дочь. Младшенькая. Она не испытывает к вам ненависти. Я всего лишь попросил ее помочь... Сглупил... -- Тон Кителя стал унизительно-жалостливым, и это не было рисовкой. -- Она ни в чем не провинилась перед вами. Отпустите ее. Прошу. Она уедет далеко, исчезнет, растворится... Ну будьте же мужчиной, пощадите ее! А я, если хотите, буду служить вам верой и правдой. Мне уже все равно. Руки ваши буду целовать... Ноги... Умоляю... -- Превозмогая очередной приступ кашля, он пал на колени и пополз ко мне, насколько позволяла, длина, его оков. Размагниченные примером главаря, оба других незадачливых похитителя тоже рухнули на колени, моля о пощаде и в один голос проклиная тот день и час, когда согласились на эту авантюру. -- Папа, встань! Не унижайся перед всякой мразью! -- прозвучал все тот же звонкий голос. Я не уловил в нем даже нотки страха. Хм! Ишь, какая смелая! Взяв из рук Саныча факел, я подошел к ней ближе. Изящная девичья фигурка, тонкие черты лица, не имеющие ни малейшего сходства с топорной рожей Кителя. В сравнении с раболепными позами мужчин облик девушки излучал одухотворенность. Недовольная настойчивым вниманием с моей стороны, она опустила голову, но ее дух не был сломлен. Я не понимал, что случилось. В моей душе вспыхнул праздничный фейерверк. Ленивая кровь, которую, казалось, уже ничто не разгонит, пришла в вихревое движение. Опять, как в студенческие годы, захотелось чудить и куролесить, но лишь затем, чтобы эта гордячка хоть мельком взглянула на меня с благосклонным интересом. -- Хозяин... -- Саныч потянул меня за рукав и заговорщицки прошептал: -- Выйдем на минуту... Мы поднялись наверх и прошли на середину двора. Да, это была она, Лесная Дача. У заметно обветшавшего барака стояло то самое такси, что обогнало меня на бульваре. Сквозь тучи светила луна, черная масса леса шумела о чем-то своем. Сколько же лет я здесь не был? Эх, лучше и не считать... -- Саныч, а ты оказался плохим пророком, -- усмехнулся я. -- Помнишь, твердил как попугай: Китель не опасен, Китель не опасен... Ну и? -- Да ведь и на старуху бывает проруха, -- виновато вздохнул он. -- Как ты оказался здесь? -- Бог надоумил, -- серьезно ответил он. -- Все же я решил присмотреть за Кителем в первые дни по возвращении. Приставил толкового парнишку. Он передал, что ночью Китель рванул куда-то по Восточному шоссе. Я сразу вспомнил о Лесной Даче. Какого рожна ему там делать? На сердце стало неспокойно. А тут еще тебя нет и нет с похорон... Мало ли чего? Вот и решил проверить. -- На всякий пожарный? -- Именно! Эх, Федорыч! Видать, в рубашке ты родился. Еще бы две секунды... Когда он произнес "в рубашке родился", я почему-то подумал про девушку, которая стоит сейчас у стены под дулами автоматов, а факел освещает ее гордый профиль. -- Надо что-то делать, -- продолжал между тем Саныч. -- Ты о чем? Он кивнул в сторону подвала. -- Что предлагаешь? -- Поставить крест, -- тихо, но внятно заключил он, -- а после завалим буреломом и камнями. Никто вовек не сыщет. -- И это ты говоришь о своем бывшем боссе? О его родственниках? -- изумился я, думая только о девушке. -- Но как же быть?! -- В голосе Саныча прорвались мучительные нотки. -- Я не хотел их трогать. Сами напросились. Я вообще не понимаю, как же он осмелился? Но раз так -- надо действовать жестко. Отпустить -- значит самим жить с оглядкой и каждую минуту ждать пули из-за угла. Надо решаться, хозяин. Сейчас. Другого такого случая не будет. Да ты не переживай! Мы все сделаем сами. Там на дороге стоят две наши тачки. Садись в мой "Москвич" и поезжай домой. А мы тут все зачистим. Эта жестокость, выраженная в мягкой, почти деликатной форме, ужаснула меня. -- Послушай, Саныч... -- заговорил я, вглядываясь в его зрачки, где отражался бледный свет луны. -- А если бы, скажем, ты опоздал? Если бы они сделали свое дело? Переметнулся бы к Кителю? Завалил бы буреломом меня? Саныч резко отпрянул: -- Федорыч! Зачем обижаешь? -- Ты не ответил. -- Хорошо, отвечу! -- воскликнул он с таким видом, словно собирался исповедоваться. -- Я рассказывал тебе, Федорыч, кое-что о своем детстве. О вечно пьяном папашке, о моей безответной маме, о нашей убогой и бесприютной жизни. Еще тогда у меня появилась мечта... Уютный домик с зеленой лужайкой, где я чувствовал бы себя хозяином, машина, красивые и удобные вещи... Верная и любящая жена... И чтобы не думать о завтрашнем дне, чтобы моим детям и внукам хватило того, что я оставлю, чтобы не пришлось им мучиться так, как довелось мне. Чтобы в моем кругу меня уважали и слово мое ценили. Только и всего. Разве я желал невозможного? -- Он проникновенно посмотрел на меня. -- Федорыч, благодаря тебе моя мечта сбылась. С тобой я добился всего, о чем мечтал. Спроси меня сейчас Господь: "Балашов, раб мой, проси у меня чего хочешь, все исполню за твои прежние страдания", я отвечу: "Спасибо, Господь, дай мне немного здоровья, чтобы увидеть своих внуков. А там можно и в твои сады". Признаться, я не подозревал в Саныче такой набожности. -- Значит, на Господни сады рассчитываешь? А не боишься, что Он предназначил тебе раскаленную сковородку? -- За что? Разве я мало настрадался душой? -- А грехи? -- Какие? -- Не ты ли собираешься казнить этих несчастных? Саныч вздохнул: -- Кто не грешен, Федорыч? Не для себя стараюсь. Не для себя иду на новую муку. Ради близких своих, ради тебя... Я не смог сдержать ироничной усмешки: -- Однако же забавная логика... Нет, Саныч, я не хочу, чтобы ты грешил ради меня. Думаю, вполне можно обойтись без жертв. Тонкая фигурка девушки все время стояла перед моими глазами. Нежданно Саныч цепко схватил меня за руку: -- Хозяин! Нельзя их отпускать! -- Почему, черт побери?! Они полностью деморализованы. -- Пойдем на это -- быть беде, -- продолжал он с непривычной напористостью. -- Какие у тебя основания так думать? -- Я предчувствую. -- Знаешь, Саныч... -- Я начал сердиться. -- У тебя уже были предчувствия по поводу Кителя. Диаметрально противоположные. Все! Довольно ходить по кругу. Сделаешь в точности так, как я скажу. Пошли! -- И, повернувшись, я направился к подвалу. Сзади семенил Саныч. До меня донеслось его тихое бормотание: -- Мне конец... Эта чертовка уничтожит меня... За время нашего отсутствия ситуация в подвале внешне не изменилась. Трещал факел, пленники кучкой сбились у стены, парни Саныча держали их на мушке. Но что-то подсказывало, что какой-то разговор тут состоялся. Возможно, Китель хотел подкупить "бойцов" или пытался их застращать, но, очевидно, получил резкий, даже насмешливый отпор. Сейчас он выглядел тем, кем и был на самом деле, -- старой развалиной. Звериная тоска, полная покорность судьбе читались в его оловянных зрачках. Когда мы вошли, он даже не посмотрел в нашу сторону, уверенный, видимо, что приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Девушка тоже не изменила позы. Распрямив плечи и вскинув голову, она смотрела в темноту потолка. Ни дать ни взять, пламенная революционерка перед казнью. Лишь два молодых придурка, так и не поднявшиеся с колен, вновь принялись слезно молить о пощаде. -- Заткнитесь! -- цыкнул на них Саныч, и они враз испуганно умолкли, словно захлебнувшись собственной слюной. Встав в позу грозного судии, я принялся вершить свой суд: -- Вина ваша велика. Вы заслужили самое суровое наказание. И это справедливо. Казалось, даже факел перестал трещать. -- Но... Я не мстителен. Я милую вас, хотя и ставлю при этом несколько обязательных условий. Вы оба, -- я поочередно указал на молодых людей, -- подробно напишете о своем участии в этой подлой вылазке. Ваши показания будут храниться в надежном месте. Затем вы должны навсегда исчезнуть из этого города. Навсегда! И попробуйте только сделать вид, что плохо поняли! Кара будет суровой! Запомните раз и навсегда. Оба, не осмеливаясь поверить в свое спасение, поползли ко мне, пытаясь целовать мою обувь. -- Уведите их отсюда! -- приказал я спутникам Саныча. -- Они так отвратительны, что я могу передумать. Саныч тихо продублировал мою команду. В подвале мы остались вчетвером: с одной стороны я и Саныч, с другой -- Китель и его дочь. Я подошел к Кителю: -- Слушай, старик! Ты -- главный виновник. Ты -- организатор этой глупой и бессмысленной затеи. Но я освобождаю тебя прямо сейчас. Однако же, поскольку веры тебе нет, я должен убедиться, что моя мягкость пошла тебе на пользу... С этими словами я перешел к девушке: -- Вам, Инна, некоторое время придется пожить в другом месте. В качестве, скажем так, почетной заложницы. Не волнуйтесь. Никто не посмеет вас обидеть. Вы даже сможете переговариваться с отцом по телефону, а иногда и видеться. И если ваше раскаяние будет искренним, я отпущу вас. Согласны на такой вариант? -- Да! -- твердо ответила она. -- Если вы не причините вреда папе, я согласна. -- Вот и чудесно. А ты, старик, что скажешь? Китель смотрел умоляюще. Не было никаких сомнений, что его воля сломлена окончательно. Добита и раздавлена. И этот-то тип какие-то полчаса назад пытался восторжествовать надо мной?! -- Молодой господин! -- залепетал он. -- Давайте сделаем наоборот. Возьмите заложником меня, а Инночку отпустите. Ну что вам стоит? Неужели вы ее опасаетесь? Ее, совсем еще девчонку, которая и мухи не обидит? -- Нет! -- резко оборвал я. -- С тобой, старик, мне все ясно, а вот с твоей дочкой я еще должен разобраться. Мои слова он истолковал по-своему и снова принялся ныть: -- Разве у вас мало женщин, молодой господин? Бог накажет вас за Инночку... -- Хватит! -- в сердцах воскликнул я. -- Ты меня с кем-то путаешь. Я ведь дал слово, что не будет никакого насилия над ее волей. А я свое слово держу, ты знаешь. Просто я должен убедиться, что впредь вы не пуститесь на новую авантюру. Дошло? -- Пусть так... -- прохрипел он. -- Значит, решено! -- Я повернулся к Санычу: -- Отвяжи старика! Он уже забодал меня звоном своих браслетов. Китель и вправду едва держался на ногах. Его освобожденная рука плетью повисла вдоль туловища. Я подозвал Саныча к себе и тихо отдал последние распоряжения: -- Я поеду с девушкой в твоем "Москвиче" впереди, ты с парнями следом, но позднее. Заодно прихватишь этих подонков. Наконец-то мы снова на свежем воздухе! Во дворе я еще раз осмотрелся. Территория, несомненно, по-прежнему числилась на балансе торговой базы, но пришла в полное запустение. Проклятое место! Неужели оно будет преследовать меня до конца моих дней?! -- Саныч! -- Я отвел его в сторонку. -- Хорошо бы взорвать все это хозяйство к чертовой матери! Чтобы осталась одна огромная груда щебня. И чтобы в этот подвал не осталось лазейки даже для мыши. Ты понял? -- Все сделаем, Федорыч! -- Но чтобы лес не пострадал. -- Не волнуйся. Сработаем ювелирно. -- Проследи, чтобы парни уехали сегодня же. Если надо, купи им билеты куда-нибудь до Магадана и дай на дорогу денег. -- Ладно, -- вздохнул он. -- Кителя отвези в его берлогу. Позже скажешь мне адрес. -- Считай, что он уже у тебя в кармане. -- Ну, действуй! Я подошел к девушке: -- Пойдемте! Она молча повиновалась. "Москвич" Саныча стоял у ворот. Я усадил ее на переднее сиденье, сам сел за руль и включил зажигание. Машина помчалась к городу. Инна смотрела прямо перед собой, ее губы были упрямо сжаты. Девушка с характером! Я надеялся, что Инна начнет задавать мне вопросы или оправдываться, но ничуть не бывало. А напрасно она молчит! Она даже не подозревала, какая неслыханная щедрость пробудилась во мне. Я охотно выполнил бы любую ее просьбу. Собственно, Китель и оба его подручных были обязаны жизнью именно ей. Не будь ее, я предоставил бы Санычу полную свободу действий. Жаль, что она этого не понимает. А могла бы оценить мое великодушие. И поблагодарить за него. Но почему, черт побери, Китель вспомнил обо мне? Загадка! Может, заскочить к Мамалыгину и расспросить его без всяких экивоков? Но знает ли он ответ? А если знает, то скажет ли? Я же чувствую, с каким неудовольствием и даже раздражением он взирает на меня после того случая с бусинками. Как скульптор на неудачное творение. Или автор на бездарный рассказ... Постой-ка! А зачем мне Мамалыгин? Я ведь могу раскрутить Кителя. Я мог давно это сделать, если бы излишнее волнение не помутило мой разум. Китель признается, когда и при каких обстоятельствах он впервые вспомнил обо мне, а уж выводы я обмозгую сам. Искушение было столь велико, что я совсем уж собрался развернуть машину, но передумал. Никуда он от меня не уйдет. * * * Пока мы добрались до Жердяевки, начало светать. Я не сомневался, что по двору вышагивает дед Пономарец в своем военном картузе, что при нашем появлении он гаркнет "Здравия желаим", а после подмигнет мне: "У тебя губа не дура, хозяин! Ишь, какую дамочку привез! Одно слово -- персик!" К моему удивлению, во дворе на лавочке сидел неизвестный мне мужчина средних лет. Когда мы с Инной вышли из "Москвича", он поднялся: кряжистый, большерукий, с простецкой физиономией. Я вопросительно посмотрел на него. Меня ожидало новое потрясение. Оказывается, пока я ездил хоронить матушку, скончался Иван Васильевич, а следом за ним -- через два Дня -- преставилась и Фекла Матвеевна. Незнакомец, поджидавший меня, был их сыном по имени Степан. -- Мы с моей хозяйкой Анной живем на Севере, -- рассказывал он, заметно окая. -- Вдруг получаем телеграмму: папаша помер. Прилетели вдвоем, только успели похоронить, тут и мамаша померла. Такие вот пирожки. Значит, родительский дом теперь наш. Погоревали мы с Аннушкой, а после решили перебираться сюда. На вечное жительство. До конца своих дней, значит. Она поехала дом продавать вместе с обстановкой, не везти же сюда всякое барахло самолетом. Ничего, она баба хваткая, управится, а я, значит, остался хозяйство в порядок привести... -- В его голосе нет-нет да и проскальзывали нечаянные нотки радости. Вот, дескать, как повезло, можно спокойно перебраться в теплые края на все готовое. -- Мамаша успела рассказать, что они с отцом вроде как вели ваше хозяйство. Если вы не против, мы их заменим. Сам я человек мастеровой -- и плотником могу, и по столярной части, и подмазать, и подкрасить, а моя Аннушка готовит так, что пальчики оближешь, особенно по рыбным блюдам мастерица, а уж такая чистюля -- равных нет. Не прогадаете, хозяин. Я глянул на него внимательнее, и аж мороз продрал по коже: на меня смотрели глаза Пономарца-старшего. Но наваждение тут же рассеялось. Все правильно: это же его сын! -- Степан, -- сказал я. -- Прими мои соболезнования. То, что случилось, ужасно. Мне будет их не хватать. После покажешь, где их могилы. Памятники, ограду -- это я беру на себя. Что же касается твоего предложения, вернемся к нему позже. Сейчас я занят. -- Понятно, -- хмыкнул он, бросив взгляд на Инну, и, черт побери, я готов был поклясться, что сейчас услышу: "Одно слово -- персик!" Но более он ничего не сказал и двинулся к калитке. -- Постой-ка! -- остановил я его. -- Возможно, ты мне и понадобишься сегодня. Будь дома. -- Само собой, -- кивнул он. -- Дел невпроворот. Веранду хочу перестроить. Вот справим девять дней -- и начну. -- Рюмочку выпьешь? -- Непьющий! -- с гордостью заявил он. -- Правда, на поминках пришлось пригубить, да тут уж грех отказываться. Что люди скажут? Вот еще девять дней будем справлять -- опять глотну немного этой отравы. А так -- ни-ни. -- Ну хорошо, ступай. Он ушел, а я повел Инну в дом, размышляя, говорил ли когда-нибудь дед Пономарец о своем сынке с Севера. Нет, не помню. Может, и говорил, да я не обратил внимания. Впрочем, хватит об этом. Я провел девушку по всем комнатам первого этажа. -- Инна, я полагаю, мы вдоволь наигрались в молчанку? Давайте побеседуем. -- О чем? -- Как вам эта хижина? -- Дом как дом. -- Однако же он несколько уютнее того подвала, куда вы меня затащили, согласны? -- Какая разница, где быть пленником? -- О, разница огромная, и вскоре вы убедитесь в этом. Я провел ее на веранду и открыл дверцу бара. -- Выпьете что-нибудь? А я тем временем приготовлю закуску. -- Можно, я лучше посплю? -- О, извините! Конечно! -- Только сейчас до меня дошло, что, несмотря на все свое мужество, она едва держится на ногах. -- Пойдемте, я покажу вам комнату. Она зарделась: -- Нельзя ли сначала принять душ? И переодеться во что-нибудь, если можно... Я проводил ее к бассейну, который, кажется, произвел на нее впечатление. -- Пожалуйста, плещитесь сколько душе угодно. Из одежды могу предложить только махровый халат. В ее взгляде была настороженность. -- Не волнуйтесь, я не собираюсь за вами подглядывать. Не имею такой склонности. Я вообще уйду из дома. Полчаса вам хватит? -- Вполне. -- Надеюсь, вы помните о нашем уговоре и не станете удирать. -- Я всегда держу слово. -- Рад слышать! Значит, сделаем так. Когда освежитесь, напишите на бумажке свои размеры, я попрошу знакомую даму купить вам все необходимое. Тем временем Степан вас посторожит. На всякий случай. -- Я -- пленница... -- прошептала она. -- Послушайте, милая пленница! -- усмехнулся я. -- Перестаньте играть в кукольный театр. Весь дом в вашем распоряжении, кроме подвала и башенки. Можете пользоваться телефоном, но честно предупреждаю, что разговор записывается и в случае каких-либо двусмысленностей пострадает ваш горячо любимый папаша. Расположиться можете наверху. Выбирайте любую комнату. Встретимся после того, как вы отдохнете. Тогда и потолкуем. У меня есть несколько интересных вопросов. Хотелось бы услышать ваш ответ. Ну, счастливо! Первым делом я отправился к Степану. Он поведал мне некоторые подробности похорон своих родителей, затем принялся пространно рассказывать о том, как они с Аннушкой мечтали перебраться поближе к солнцу. И вот привалило наследство! Мог ли я осуждать его за эту даже не скрываемую радость? Разве я сам не ликовал, получив наследство дядюшки, которого, кстати сказать, я не вспоминаю уже много лет? -- Степан, я беру вас с женой на службу, -- прервал я его излияния. -- Условия те же. -- Будем стараться, хозяин. Не пожалеете. -- Вот тебе первое задание. В моем доме спит девушка. Нужно покараулить ее сон, ясно? Но только снаружи. -- А кто она вам? -- бесцеремонно спросил он. -- Степан, если хочешь работать у меня, то приучись не задавать лишних вопросов. -- Да разве он лишний? -- удивился Пономарец-младший. -- Если, к примеру, она вам родня или хорошая знакомая -- это одно, а если какая-нибудь профурсетка, то может и спереть чего, а спрос-то с меня. -- Это хорошая знакомая, -- терпеливо разъяснил я. -- Ну вот видите, хозяин! Спросил-то я, выходит, правильно, а? -- Правильно, успокойся. Но все же постарайся спрашивать меня пореже и делай так, как я говорю. Аида! На столе в гостиной я нашел листок с ее записями, не читая, сунул в карман и, дав Степану последние наставления, направился к Балашовым. Вика готовила завтрак. Саныч, по ее словам, всю ночь работал на отгрузке товара, вернулся недавно и завалился спать. Измотался бедненький. Не бережет себя. А ведь рана по-настоящему еще не зажила. -- Пусть отсыпается, -- кивнул я. -- У меня дело к тебе, Вика. -- Пожалуйста. -- Она мягко улыбнулась. -- Хотите оладий со сметаной? -- Спасибо, не хочу. Вот тебе деньги, вот женские размеры. В смысле одежды. Купи, пожалуйста, все необходимое. От платья до... ну, сама понимаешь. Она вспыхнула. -- Хорошо, Вадим Федорович. Мне нетрудно. -- Это для моей гостьи. Она стройная, брюнетка. Так что сообрази насчет расцветки. Бери только хорошие вещи. А когда купишь, отнеси ко мне. Там во дворе сидит такой большерукий мужичок по имени Степан, скажешь, чтобы передал по назначению. Договорились? Спасибо, Вика. Попрощавшись с ней, я помчался в город. Утренняя прохлада врывалась в окошко. Я смотрел на дорогу, но видел Инну -- ее серые глаза, упрямо сжатые губы, вьющиеся от природы темные волосы. Инна... Замечательное имя! Оно чем-то созвучно другому дорогому для меня имени -- Алина. И в их облике есть нечто сходное, хотя они принадлежат к разным женским типам. Что же? Загадка! Да, та загадка, которая делает женщину волнующей и желанной. Я не знаю, как сложатся мои отношения с Инной. Но, клянусь, я не повторю ошибки. Никаких биополей. Я добьюсь ее расположения иными средствами. Господи, неужели произошло чудо и я снова влюбился? * * * Поначалу у меня было намерение заехать к Кителю и раскрутить его. Правда, я не знал адреса. Но ведь можно позвонить Санычу. Однако на въезде в город я почувствовал, что клюю носом. Надо бы вздремнуть пару часиков. Такая ночь позади! Дома я прилег на диван, а когда снова открыл глаза, часы показывали пять вечера. Ничего себе вздремнул! Китель подождет. Я переоделся, спустился вниз и помчался в Жердяевку. * * * Вика постаралась. На Инне был элегантный костюм цвета морской волны, замечательно гармонировавший с ее смуглой кожей и черными вьющимися волосами. Я не испытывал нужды думать о том, красива ли она. Я только чувствовал, что в присутствии этой женщины мне хочется быть значительнее, умнее, интереснее. Но в ее глазах стоял ледяной холод. Во мне она видела врага. Ее не возьмешь расхожими комплиментами. Нужно что-то другое. Искренность? Попробуем. Мы сели за накрытый мною стол. Судя по состоянию холодильника, Инна до сих пор не притронулась к еде. -- Как отдыхалось? -- Благодарю вас. -- Степан сказал, что вы проснулись довольно рано. Но следов обеда почему-то не заметно. -- Я привыкла хозяйничать только в своем доме. -- Пусть так. Но от приглашения поужинать вы, надеюсь, не откажетесь? Она промолчала. -- Что будете пить? -- Немного шампанского. -- Отлично! -- Я наполнил бокалы. -- Давайте, Инна, выпьем за взаимопонимание. -- Избавьте меня, пожалуйста, от лицемерных тостов. Я отставил свой бокал. -- Обожаю, когда женщина немного задирается, но не кажется ли вам, что вы переигрываете? -- По-моему, это вы ведете какую-то игру. -- Да, черт побери! -- не выдержал я. -- Игру, которую вы мне навязали! -- Тут меня прорвало. -- Послушайте! Что вы о себе воображаете?! У вас нет ни малейшей причины для этой киношной суровости. Вы жаждали моей смерти и, если бы не счастливый случай, расправились бы со мной самым жестоким способом. Вы, такая утонченная молодая женщина, готовы были обагрить руки, ваши хорошенькие музыкальные пальчики, кровью человека, которого увидели впервые в жизни. Но, заметьте, я даже не сержусь. И не злоупотребляю своими возможностями. Мне ничего не стоило шепнуть парням пару слов, и вы навсегда остались бы в том долбаном подвале. В конце концов, я мог попросту сдать вас в милицию, и вы провели бы восемь-десять лет -- самых лучших лет жизни -- в живописных местах, откуда прибыл недавно ваш драгоценный папаша. То есть я хочу сказать, что имею право на более благосклонное отношение с вашей стороны, вы не находите? Мой монолог был выслушан с возрастающим негодованием. Лед стремительно таял. -- О чем вы говорите?! -- разрумянившись, воскликнула она. -- Это невероятно! Убийство? Да за кого вы нас принимаете?! -- Ее голосок звенел от возмущения. Тут уж я рассвирепел: -- Милая девушка, не держите меня за дурачка! В свое время ваш папаша пытался укокошить меня более изощренным способом. Только кишка оказалась тонка. Хотите, расскажу? -- Перестаньте оскорблять моего отца, вы, негодяй! -- Она была готова запустить в меня тарелкой. -- Ах так! Значит, это была шутка? Этакая невинная детская шалость? Она первой взяла себя в руки и заговорила спокойнее: -- Вам не надо притворяться. Я знаю все. Папа -- святой человек. Он пострадал невинно. Из-за вас. Это вы его оклеветали. Он все потерял. Наш дом конфисковали, описали все имущество. Думаете, я ничего не помню? Если хотите знать... Когда папа вернулся из заключения и рассказал всю правду, мы решили, что вы обязаны возместить нашей семье, вернее, ее остаткам хотя бы часть утраченного. Это справедливо. -- Да знаете ли вы, -- заорал я, -- что еще секунда, и я был бы распилен пополам! Зубья уже захватили мою одежду! -- Благодарите за это своего Саныча! -- отрезала она. -- Он налетел на нас со своими головорезами, сбил с ног и связал, не дав слова вымолвить. Иначе мы давно отключили бы пилу. -- Ага, значит, виноват Саныч? -- Он и вас погубит, -- убежденно произнесла она. -- Разве можно верить предателю? Ее серые глаза метали молнии. -- Оставим Саныча в покое и вернемся к нашим баранам. Значит, вы утверждаете, что намеревались отключить пилу? -- Клянусь вам! -- Минутку! Если я правильно понял, ваш план был таков: попугать меня этой вертушкой и выманить энную сумму? -- Папа говорил, что вы владеете гипнозом, но не можете влиять на тех, кто находится вне подвала. Сам он остался внизу, чтобы поставить наши условия. Он сказал, что как только начнет вас громко хвалить, значит, вы пустили в ход гипноз. -- Какие ловкачи! Пилу-то откуда притащили? -- На нее мы истратили последние сбережения. -- Поумнее не могли придумать? -- Могли. Но не было денег. -- Это было сказано с такой непосредственностью, что я содрогнулся. -- И на что же вы рассчитывали? -- На ваш инстинкт самосохранения. Вы поймете, что проиграли, и согласитесь вернуть нам то, что в свое время отобрали у отца. Просто мы не могли предположить, что Саныч работает на вас. -- Мудрый план, что и говорить! Но вот какая загвоздка: ваш папаша почему-то забыл спросить меня о деньгах. У него было одно желание: увидеть мою смерть. -- Это невозможно! Тем более что ход пилы контролировали мы. Она говорила с такой категоричностью, что поневоле я засомневался. Может, и так. Им не было смысла распиливать меня пополам, по крайней мере до получения выкупа. А Китель попросту сумасшедший. Но теперь получается, что именно Саныч едва не погубил меня, пускай и невольно. Любопытный расклад... -- Допустим, все так и обстояло, -- сощурился я. -- Но откуда эта патологическая ненависть ко мне? Я имею в виду лично вас. -- Вы сломали нашу жизнь... -- тихо и вместе с тем грустно ответила она. -- А вот это -- абсолютное заблуждение, -- возразил я. -- У вашего дорогого родителя, извините за резкость, сдвиг по фазе. Смешались в кучу кони, люди... Он меня с кем-то спутал. -- У папы ясная голова, -- упрямилась она. -- Инна, вы же умная девушка. Ну, перепроверьте информацию. Расспросите старых знакомых отца, друзей семьи, тех, кто помнит суд. Какое предъявлялось обвинение? Что утверждали свидетели? Нет, совсем другие люди сделали из вашего отца стрелочника. -- Но все началось с вас... -- С меня? Ну нет! Напротив -- именно ваш родитель уже пытался однажды шантажировать меня. В том же подвале он держал меня заложником. Стоило огромных усилий и нервов вырваться из западни. Но я сумел и тем самым расстроил его планы. Вот почему он зол на меня. В остальном же... Не я отдавал вашего отца под суд. Не я приложил руку к его злоключениям. Пусть он получше пороется в памяти. А вообще, не в его положении вынашивать планы мести. Пока он тосковал за колючей проволокой, многое изменилось. Другие люди держат сейчас рычаги. Надо это понять. И принять как должное. Прежнего влияния ему уже не обрести. Его деловая песенка спета. Она задумчиво опустила голову. Кажется, мои стрелы угодили в яблочко. -- Сколько вам лет? -- спросил я. -- Двадцать один... -- Вы замужем? -- Нет. -- Любимый человек у вас есть? -- Нет. -- Кто этот тип, который изображал вашего жениха? -- Я его презираю. -- Чем вы занимаетесь? -- Уже ничем... -- Как я понял, средств у вас нет? -- Вы не ошиблись. -- И что же вы собираетесь делать? -- Что-нибудь придумаем. Есть люди, которые могут дать отцу в долг. Начнем свое дело, а там посмотрим. -- Не обманывайте себя. Если вашему отцу и дадут денег, то только в качестве милостыни. Он -- отработанный пар, поймите это. Она склонилась над столом еще ниже. Возникла долгая пауза. Наконец я прервал ее: -- Инна, у меня есть предложение. Вы -- умная И отважная женщина. Но поставили не на ту лошадку. Переходите в мою команду. Вашему папаше тоже кое-что перепадет. Разумеется, при условии, что он угомонится. Вам же гарантирую хороший дом, автомобиль, средства... Она вскинула тонко очерченные брови: -- То есть я должна стать вашей наложницей? -- Я не ставил вопрос так. -- Но подразумевали. -- Отнюдь. -- Чего же вы потребуете от меня? -- Довольно деликатной работы, которую можно окрестить, ну, предположим, финансовой разведкой. У вас получится. Дело интересное, живое, в меру рискованное и оплачивается по высшей шкале. Она пристально посмотрела на меня: -- Папа рассказывал, что вы владеете гипнозом, это правда? -- В некотором смысле да. -- Значит, вы можете подчинить своей воле и меня? -- Могу, но не стану этого делать. -- Почему? -- Потому что мне надоело общаться с зомби. Я хочу, чтобы вы сами, по доброй воле переменили свое отношение ко мне. -- Я должна посоветоваться с папой. -- А по-моему, вы не нуждаетесь ни в чьих советах. -- Может быть... Но сейчас я действительно не готова ответить на ваше предложение. -- Понимаю и не тороплю. Давайте все-таки приступим к обеду. Хотя его правильнее назвать ужином. Она кивнула и, будто преодолев в себе некую преграду, набросилась на закуски. Да и у меня пробудился зверский аппетит. Некоторое время в гостиной слышался лишь стук столовых приборов. Перед горячим я налил ей еще шампанского и продолжил расспросы: -- Вы единственная дочь в семье? -- Есть еще старший брат. Он -- ученый-физик. Но... ему всегда было стыдно, что отец работает в торговле. А когда случилось это несчастье, то переехал в другой город и даже ни разу не написал. Вообще, нас предали все. Раньше был хлебосольный, гостеприимный дом. Веселье, музыка, интересные люди... Сейчас это кажется сказкой. Поведение моей собеседницы заметно изменилось. Она более не походила на взъерошенную кошку. В голосе начали проскальзывать доверительные нотки. Но ее улыбки я не видел по-прежнему. Даже грустной. -- Ваш дом и имущество были конфискованы. Где же вы жили? И как? -- У отца хватило дальновидности в благополучные времена приобрести небольшую квартиру на имя дальнего родственника. В нее мы и переселились с мамой. Мама не выдержала позора и нужды и через пять лет умерла. Мне тогда было четырнадцать... Если бы не папина двоюродная сестра... -- Она замолчала. Вот старый козел, подумал я про Кителя. Наверняка держал квартиру для любовных утех. -- Значит, сейчас ваш отец находится именно там? -- По-видимому. -- Адрес? -- Зачем вам? -- снова насторожилась она. -- Хочу потолковать с ним тоже. Инна, какие тайны? Я могу спросить у Саныча. При упоминании этого имени тень брезгливости пробежала по ее лицу. -- Пожалуйста! -- Она назвала адрес. Это был тихий и зеленый квартал неподалеку от ЦУМа. Я снова наполнил бокалы. -- Инна, если ваш отец проявит здравомыслие, то обещаю завтра же предоставить вам полную свободу. Вне зависимости от того, примете вы мое предложение или нет. -- Благодарю вас. Наш поздний обед подходил к концу. -- Кстати, вот телефон. Можете позвонить отцу и подготовить его к нашей беседе. Слушать я не буду. И, конечно, никаких записей не ведется. Я пошутил. -- Что ж, воспользуюсь этой возможностью. -- А затем можно прогуляться. Погода изумительная. -- Извините, но я хотела бы побыть одна. Я вздохнул: -- Как пожелаете. * * * Не спалось. Я поднялся в башенку, расположился за своим писательским столом и раскрыл папку, на которой печатными буквами было крупно начертано: "ПАУТИНА". Так назывался большой, даже, пожалуй, огромный роман, который я начал еще в прошлом году. В отличие от рассказов, которые я последовательно доводил от первого абзаца до последнего, "Паутина" создавалась из отдельных фрагментов. У меня уже было набросано несколько десятков кусков, разработано три-четыре дюжины характеров, но каким образом сплавить все это в единое целое, я пока не видел. Главная ось моей будущей эпопеи терялась в калейдоскопе лиц и событий. И вдруг я узрел ее, эту ось. Я словно бы воспарил над плоскостью собранного материала и с набранной высоты различал, что и где следует расположить. Одновременно я понимал, почему именно сейчас удалось это головокружительное парение, это ощущение легкости в овладении сложной темой. Причиной была женщина, которая спала сейчас через две стенки от меня, женщина, до которой я еще не дотронулся и пальцем. Я не испытывал ни похоти, ни разнузданного желания немедленно овладеть ее телом. Мне хорошо работалось, хорошо было знать, что она здесь, рядом. Господи, подумал я. Если бы эта женщина была со мной с самого начала, я горы бы свернул. Она может уйти из моей жизни, может отвергнуть меня, но просто знать, что она существует, -- хорошо. Я писал страницу за страницей, чувствуя, что каждое слово ложится на место, что ничего не нужно править, за окошком шумел ветер, раскачивая сосны, с темного неба смотрела звезда, -- как хорошо, думал я. * * * Утром, когда я выводил машину из гаража, принесли почту. Я пробежал по диагонали нашу главную городскую газету -- "Время" -- и на четвертой странице споткнулся о заметку, озаглавленную "Бессмысленная акция". Речь шла о том, что какие-то неизвестные самым варварским образом разгромили небольшое пригородное хозяйство торговой базы, известное как Лесная Дача. Будто направленный смерч прошелся по постройкам, от которых осталась груда щебня и строительного мусора. При этом использовались взрывчатые вещества. Акция тем более бессмысленная, что на Лесной Даче не имелось ничего сколько-нибудь ценного, -- и так далее. Я свернул газету и бросил ее на заднее сиденье. Молодец Саныч! Проклятое место уничтожено навсегда! * * * Китель был дома. Открыв дверь и увидав меня, он страшно переполошился. Отступая в глубь квартиры, повторял, как попугай: -- Что с Инночкой? Что с Инночкой? -- Не волнуйся, старик, она в порядке. Передает тебе привет. Он смотрел недоверчиво. -- Для чего вы приехали? -- Поговорить. -- О чем? -- А разве не о чем? Квартира была однокомнатной. Вся обстановка -- диван, кровать, рассыпающиеся стулья, шкаф с перекошенной дверцей, ну и прочее барахло. К тому же, находясь в последние дни в одиночестве, Китель успел порядком все захламить. Пыль, груда немытой посуды, батарея бутылок из-под самой дешевой водки, которой отравилось немало бедных горожан... Под стать квартире выглядел и сам Китель. Сейчас, при дневном свете, было особенно заметно, как он сдал. Это уже не тот вальяжный тип, что мог закатить скандал в ресторане из-за занятого столика. Трясущиеся руки, блуждающий взгляд, неуверенность во всем облике... Видимо, он отдал последние силы неудавшейся акции и сейчас полностью смирился с окончательным поражением. Мне вдруг вспомнилось, как Китель поучал нас с Алиной, как предрекал, что грядут новые времена. Что ж, новые времена наступили, но места в них не нашлось именно Кителю. Однако сейчас меня интересовало другое. Что случилось с его памятью? Быть может, все дело во времени? За двенадцать лет блокировка ослабла и в конце концов рухнула? Я выбрал самый крепкий стул и расположился на нем. Китель принялся кашлять. Я выкурил полсигареты, а он все кашлял и кашлял. Казалось, этому не будет конца. Внезапно я догадался: -- Вы больны? -- Да... -- с трудом прохрипел он. -- Жить мне осталось недолго... Но это между нами. Инночка ничего не должна знать. -- От меня она не узнает. Он выудил откуда-то початую бутылку, налил себе в грязный стакан и, робея, спросил: -- Будете? Я лишь усмехнулся. Он жадно выпил и облизал губы. -- Так о чем будем говорить? Я поднял на него глаза. Он съежился, предчувствуя насильственный допрос, и простонал: -- Нет... нет... Господи, когда же вы оставите меня в покое! -- Что делать, если мне нужно знать истину? Я сосредоточил волю. Китель судорожно дернулся и замер в нелепой позе в своем драном кресле. -- Когда вы впервые вспомнили обо мне? Он молчал, глядя на меня выпученными глазами, как на оживший кошмар. Я усилил импульс: -- Отвечайте! Ни слова. Его полная неподвижность, ошалелый взгляд и вывалившийся посиневший язык подтверждали, что дело неладно. Я снял воздействие. -- Константин Петрович! Вы меня слышите? Двигались лишь его зрачки, похожие на две мелкие оловянные монетки. Я поднял его руку, она тяжело упала. Лишь глаза, полные боли и немого укора, следили за мной, но уже будто из другого мира. Я бросился к телефону и набрал ноль-три. -- "Скорая"! Человеку плохо! Чего? Возраст? -- Я продиктовал данные, затем назвал адрес и собирался вернуться к бедняге, чтобы уложить его на постель, когда зазвонил телефон. Я машинально снял трубку: -- Слушаю. -- Это вы? -- раздался взволнованный голос Инны. -- Все-таки не утерпели? У меня почему-то тревожно на душе. Пригласите, пожалуйста, папу. Я оказался в глупейшем положении. Но и хитрить не имело смысла. -- Инна, -- я старался говорить как можно ровнее, -- вам необходимо одеться. А Степан тем временем пусть найдет машину. Пригласите его к аппарату. -- Что случилось? -- Приезжайте. Буду ждать вас здесь. -- Ради Бога, что случилось?! -- Боюсь, у нас неприятные новости. Ваш отец. Кажется, у него острый сердечный приступ. Я вызвал "скорую". Сейчас попробую сделать массаж. Давайте закончим разговор, чтобы не терять времени. На миг возникла томительная пауза. Затем она произнесла уже знакомым мне ледяным тоном: -- Вы все-таки убили его! А я вам почти поверила... -- Трубку бросили. Надо же такому случиться, чтобы кондрашка хватил старикана именно сейчас! Снова затрезвонил телефон. На этот раз звонил Степан: -- Хозяин, барышню отпускать, что ли? Или брешет, что вы велели? -- Немедленно найди машину! Отправь нашу гостью в город и дай ей еще денег. Из тех, что я оставил на хозяйство. -- Сделаем, коли так... -- Все! Действуй! "Скорая" приехала через двадцать минут, в течение которых я тщетно пытался вернуть Кителя в нормальное состояние. -- Инсульт! -- уверенно констатировал молодой врач и сочувствующе покачал головой. Несчастного Кителя увезли. Минуту спустя появилась Инна, отрешенная и недоступная. -- Где папа?! -- Инна... -- Я попытался взять ее за руку. Она отшатнулась от меня, как от палача. -- Где он?! -- В Центральной. -- Едем туда! В машине я сказал: -- Инна, я должен объяснить, как все произошло. Дело в том, что... -- Не надо! -- Нет, черт побери, вам придется выслушать! Ваши обвинения, прозвучавшие по телефону, столь же нелепы, сколь и чудовищны. Поймите простую вещь: если бы я желал устранить вашего отца, то сделал бы это чужими руками, обеспечив себе надежное алиби. Уж перед вами раскрываться бы не стал. Мне не страшен ваш отец. Я не желал ему зла. Неужели не ясно? -- Зачем вы поехали к нему? -- с дрожью в голосе спросила она. -- Вам мало тех унижений, которые вы заставили его испытать? -- Инна, мы идем по второму кругу. -- Зачем вы поехали к нему? -- Я уже заметил за ней эту манеру: упрямо повторять вопрос, на который ей хочется услышать ответ. -- С единственной целью -- предложить сотрудничество, -- нашелся я. -- О чем, кстати, вчера мы с вами подробно беседовали. Беда случилась нежданно: инсульт разбил его прямо на моих глазах. Это еще счастье, что я оказался рядом и вызвал "скорую". А если бы он был один? Представляете? Вдобавок он много пил. Видимо, это и сыграло решающую роль. -- Он запил, потому что вы разлучили нас, -- парировала она. Опять я виноват! -- Однако, судя по количеству пустых бутылок... -- Боже, о каких пустяках мы говорим! -- перебила она. -- Какие-то оправдания, объяснения, а он в эту минуту, может быть, умирает! "Может быть", на мой взгляд, следовало опустить, но я не стал вносить поправку. Вот уж не думал, что моя спутница являет собой классический образец любящей дочери! -- Инна, если есть хоть малейший шанс, мы отобьем вашего отца у костлявой. Это я вам обещаю! Выше голову! И перестаньте катить на меня разные бочки. Ей-Богу, не заслужил. К великому моему облегчению, выяснилось, что Китель жив, хотя и находится в критическом состоянии. Начиная с этой минуты все мои помыслы, вся энергия были направлены на борьбу за спасение вчерашнего врага. Никогда ранее, даже в самой запредельной фантазии, я и представить не мог, что когда-нибудь буду заниматься этим с полной отдачей, забыв про отдых и сон. Я и вправду сделал все возможное и невозможное. Пустив в ход биополе, угрозы, лесть, связи, деньги, я добился, чтобы Кителя поместили в отдельную палату, где поставили также койку для Инны -- она непременно желала находиться рядом с умирающим отцом. Через Вику я нашел двух лучших сиделок, вменив им в обязанность ухаживать не только за Кителем, но и за Инной и регулярно передавать мне информацию. Я доставал наидефицитнейшие лекарства, привлек первейших медицинских светил города, выписал профессора из Москвы. На Инну было страшно смотреть. И без того тоненькая, она стала почти прозрачной. Ела ли она? Спала? Боюсь, что нет. Часами сидела она неподвижно возле отца, держа того за руку, будто вливая в него собственные силы. Если бы это помогало, клянусь, я сам взял бы Кителя за вторую руку, лишь бы сгладить страдания Инны. Впервые в жизни я понял, что разделять страдания любимого человека -- тоже счастье, пусть и горькое. Как-то под вечер третьего дня лечащий врач, удивительно похожий на Бармалея из старого мультфильма, заметив меня в коридоре, взял под локоток и отвел в сторонку. -- Мужайтесь, мой усталый друг, -- пророкотал он, принимая меня, очевидно, за родственника больного (а кто еще прикладывал бы столько усилий?). -- Надежды терять не будем, но надо готовиться к худшему. Суть не в инсульте. Мы значительно сгладили бы его последствия в течение ближайших месяцев, форма, к счастью, не самая тяжелая. Но, увы, он поражен и другим, более коварным, неизлечимым пока недугом -- вы понимаете, что я имею в виду, -- и жить ему осталось считанные дни. Может, часы... Он пережил некую эмоциональную встряску, которая резко усилила развитие болезни. Медицина в данном случае бессильна. Хотя опять-таки помните: надежда умирает последней. -- Он вздохнул. -- Но советую, не теряя времени, готовиться, -- вы понимаете, что я имею в виду... Я перевел дыхание. Этот диагноз фактически снимал с меня моральную ответственность за случившееся. Не считая невнятной реплики относительно эмоциональной встряски. Теперь я не сомневался, что Китель хотел именно моей смерти. Он знал, что неизлечимо болен, и возжаждал прихватить меня за компанию в лучший из миров. Но я все равно не держал против него зла. Только за то, что он дал жизнь Инне, я готов был отпустить ему все грехи. Несмотря на недвусмысленное предупреждение врача, я не ослаблял усилий. (Инне, само собой, я и словечком не обмолвился.) Китель, безусловно, стал одним из наиболее примечательных пациентов за всю историю существования больницы. Чуть не половина медперсонала вертелась вокруг него. Но костлявую суетой не обманешь. Китель умер на следующий день. Как говорится, приобщился к большинству. И снова мне пришлось крутиться, как той белке. Подкуп за приличное место на кладбище, гробовщики, могилокопатели, венки, ленточки, нищие, отпевание, ритуал, горсть земли, поминки... По крайней мере, душа Кителя должна была найти успокоение -- похороны получились пышные. Дай Бог каждому... Но меня беспокоило, что Инна, от которой остались одни глаза, никак не выходила из транса. Когда приглашенные разошлись, я провел ее в спальню и насильно усадил на кровать. -- Вот теперь я по-настоящему одна, -- прошептала она. -- Одна на всем белом свете... -- Позвольте быть рядом с вами, -- смиренно молвил я, сжимая ее узкую и прохладную ладошку. Она не слышала меня. -- Вернуться в пустую квартиру, где все это случилось -- сначала с мамой, потом с отцом... За что? Почему именно мне? -- Послушайте, Инна... -- сбивчиво продолжал я, страшась, что она сейчас встанет и навсегда исчезнет из моей жизни. -- У меня есть свободная квартира. Уютная, в центре города. Поживите пока в ней. А там что-нибудь придумаем. Не надо постоянно ходить по замкнутому кругу. Выпейте это, -- я протянул ей заранее приготовленный бокал. -- Что вы мне даете? -- капризно поморщилась она. -- То, в чем вы сейчас нуждаетесь больше всего. В бокале было снотворное. Она послушно выпила. Я снял с нее туфли, помог улечься и аккуратно укрыл одеялом. Через три секунды она крепко уснула. Некоторое время я сидел в ее ногах, грезя наяву. Я посмотрел на ее осунувшееся, но такое родное лицо, на завитки волос, казавшихся еще темнее на белоснежности постельного белья. На изгиб тонкой руки, которую она успела примостить под щеку, и вдруг почувствовал, как на мои глаза наворачиваются слезы. Как мне жить дальше, если она откажется быть рядом? И какое немыслимое счастье -- видеть ее, брать за руку, говорить нежные слова... Я снова поправил одеяло, хотя в том не было нужды, и отправился на веранду. За поминальным столом остался лишь Саныч. Не заметив меня, он взял бутылку водки, налил полную рюмку и выпил залпом. Небывалый случай, но я ничему уже не удивлялся. Саныч здорово помог мне, взяв на себя часть погребальных хлопот. Видимо, и ему было в диковинку расходовать столько энергии ради усопшего, которого совсем недавно он собирался попросту забросать валежником. Я молча обогнул стол и сел напротив. -- Знаешь, хозяин, выходит, судьба покровительствует нам, -- сказал Саныч, наливая мне и себе. -- Заботой меньше. Ладно, я его прощаю. Китель -- это, понимаешь... -- Он был изрядно пьян. -- Саныч, топай помалу домой и отдохни. Собственно, нам всем надо хорошенько отдохнуть. Саныч криво усмехнулся: -- Отдыха у нас теперь не предвидится. -- Ты о чем? -- Бойся женщину, -- прошептал он, наклоняясь ко мне. -- Чует мое сердце, она погубит нас. -- Нас? -- Сначала меня, а после тебя, -- с торжественной обреченностью возвестил он. -- Я хорошо знал всю семейку. Мать была добрейшим человеком, а про Кителя тебе объяснять не нужно. А вот доченька внешностью пошла в мать, а характером -- в папашу. Только Кителю до нее далеко... -- Вот именно -- далеко. Сейчас, должно быть, он держит ответ перед дьяволом. Саныч посмотрел мне прямо в глаза: -- Дьявол -- она! Меня неприятно резанули его слова. -- Чего ты мелешь? Сколько ей было лет, когда упекли Кителя? -- Девять или чуть больше. -- Ну? Ты не видел ее двенадцать лет. Что ты можешь о ней знать? -- Я видел ее в подвале и понял все! -- Что -- все? -- Она погубит нас, Федорыч. Всех. И Вику. И Антошку... -- Он вдруг упал грудью на стол и зарыдал. -- Саныч, уймись! Ты пьян! Он поднял на меня красные глаза: -- Да, пьян! Но голова у меня ясная. Говорю тебе, хозяин: нам всем хана! Ну зачем ты удержал меня тогда?! Ох и пожалеешь! Да поздно будет. К предсказаниям Саныча я отнесся так, как они того заслуживали: пьяный бред! В сущности говоря, Саныч при всей его решимости -- трусоватый малый, а тут еще поддал лишку. -- Саныч, я вас помирю. Ты еще посмеешься над своими страхами. Он посмотрел на меня как на судью, выносящего заведомо ошибочный приговор. Его воля была парализована. Мне не оставалось ничего другого, как отправить его восвояси. После чего я прилег на диван и мгновенно уснул. И снилось мне, что Инна погубила меня. Но не пулей, не ядом и не кинжалом. А тем, что отвергла все мои предложения. Вот этого я боялся больше всего. * * * Проснулся я с ощущением бодрости во всем теле, хотя проспал каких-то четыре часа. В доме стояла тишина. За окнами -- тихая звездная ночь. Я прошел в бассейн и долго плавал, ныряя и отфыркиваясь. Усталости как ни бывало. Я смыл с себя груз этих тяжких дней. Инна, вероятно, еще спит. Пойти взглянуть на нее одним глазком? На цыпочках, с бьющимся сердцем, я прокрался к ее спальне и слегка приоткрыл дверь. Инна стояла в халатике перед зеркалом, спиной ко мне, но, несомненно, заметила мое отражение. Поколебавшись, я вошел в комнату. -- Добрый вечер... Вернее, доброй ночи... Я думал, вы проспите до утра. -- Я вообще мало сплю. -- Ее голос обрел привычную звонкость. Она наклонилась к зеркалу: -- Боже, какая я страшная! -- Инна... Вы прекрасны... Вы изумительны... Но вот что я подумал... -- Мысли мои путались. -- Полагаю, вам следует немного развеяться. Перемените обстановку. Я достану любую путевку. Скажите только куда? -- Вадим Федорович... -- Она по-прежнему стояла спиной ко мне, не поворачивая даже головы. -- Никогда не называйте меня по отчеству. Просто Вадим, сделайте такую милость. -- Хорошо... Вадим, не считайте меня сентиментальной дурочкой, договорились? Внутри у меня включилась помпа, разгоняя кровь мощными толчками. Я выпалил: -- Инна, будьте моей женой! Никакой реакции. Но хотя бы не рассмеялась -- и то хорошо. -- Только не торопитесь отказать! -- в отчаянии взмолился я. -- Вы ни в чем не будете знать отказа. Я богатый человек, Инна. Очень богатый. Обещаю также ни в чем не ограничивать вашу свободу. Кроме того... -- Молчи! -- Она обращалась к моему отражению. Краткий миг, а может, целую вечность в комнате стояла напряженная тишина. Замерло движение планет. Вдруг я понял, что халатика на ней уже нет. Нет ничего, кроме тонкой золотой цепочки на высокой шее. Но я не осмеливался поверить. Богатое воображение нередко рождает галлюцинации. -- Иди ко мне, -- сказала она моему отражению. И я устремился на зов. ...Подробности того, что произошло между нами в ту ночь, предназначены только для глубинных тайников моего сердца... Когда я опомнился, за окнами занималась бледная заря. Горячие волны нежности и благодарности переполняли меня. Я нашел руку Инны и прижался к ней губами. -- Радость моя, теперь ты согласна стать моей женой? Теперь ты не откажешь? -- Женой... -- нараспев повторила она, будто испытывая это слово на прочность. -- Боюсь, милый, я не гожусь для этой роли. Готовить, стирать, убирать, бегать по магазинам? Это отвратительно! -- Нет-нет! На днях приедет Аннушка, жена Степана, они возьмут на себя все бытовые проблемы. А для городской квартиры тоже подыщем домработницу. -- Что же остается? Постель? -- Разве нам было плохо? Она приподнялась на локте -- тонкая, но удивительно сильная и гибкая. -- Если я тебе нужна только для постели, то нам лучше расстаться. Сразу. -- Но почему, почему?! -- Очень скоро это войдет в привычку и потеряет всю прелесть. -- Чего же ты хочешь? -- Обещай, что будешь делить со мной не только постель. -- Конечно! -- воскликнул я. -- Все, что у меня есть, -- твое! С этой же секунды! -- Ты не так понял. -- Она провела пальчиком по моей щеке. -- Не имущество, нет. Я имею в виду твои дела, твои замыслы. Я хочу все знать о них. Не считай меня, пожалуйста, наивной девчонкой. Даже папа говорил, что у меня мертвая деловая хватка. Я хочу проверить себя. Хочу попробовать. Хочу иметь собственное дело. Хочу быть хозяйкой своей судьбы. -- Каждое ее "хочу" звучало все жарче и заставляло меня думать о другом. Я пытался было привлечь ее к себе, но она уклонилась: -- Подожди, Вадик. Ты не ответил. -- Ты все получишь... Все... И все узнаешь... Она тут же прижалась ко мне. -- Ты такой доверчивый! -- Это плохо? -- Конечно! Вдруг на моем месте оказалась бы вымогательница? А ты бросаешься такими словами -- бери все... -- На твоем месте не может оказаться никто другой. -- Тебе нужна сильная и умная жена, а не раскрашенная кукла. -- Сильная, умная и всегда желанная. Я ужасно рад, что нашел ее. -- Ты не ошибся, милый. Вот увидишь. И еще: пока мы вместе, я не буду тебе изменять. Но и ты обещай. -- Изменять тебе? Не враг же я собственному счастью! В тот день о делах мы более не говорили. * * * Свадьбу мы решили сыграть через год, о чем объявили ближайшему окружению незамедлительно. Но прежде чем показаться с Инной на людях, я предпринял две акции. Во-первых, сбагрил из города подручных Саныча, которые в ту судьбоносную ночь держали мою суженую под прицелами автоматов. Мне вовсе не улыбалось, что, увидев однажды нас с Инной на пару, они начнут строить разные домыслы. Я велел Санычу передать каждому из них по отдельности, что они засветились, а потому должны мгновенно раствориться где-нибудь среди необъятных просторов бывшей империи. Хозяин, мол, жалует их за верную службу порядочной суммой, достаточной, чтобы начать на новом месте самостоятельное дело, но при одном непременном условии -- в наш город они более ни ногой. Предложение было охотно принято. Я отстегнул из своих запасников обещанное, и уже назавтра Саныч доложил мне, что об этих парнишках можно забыть. Одновременно я помирил Инну и Саныча. Собрав их за одним столом, я поставил между ними бокал красного вина, накрытый куском черного хлеба с солью. -- Переломите хлеб и отпейте из этого бокала, а после пожмите друг другу руки и поклянитесь, что не держите в душе зла. Забудьте старые обиды. Мы нужны друг другу. Пусть же в наших отношениях царят мир и согласие. -- Да разве я ссорился? -- смущенно пробормотал Саныч. -- Наоборот, я всегда ценил и уважал Инну Константиновну. А если в чем провинился -- простите, -- он сложил руки на груди. Который день он пребывал не в своей тарелке. Выражение обреченности не сходило с его физиономии с той самой минуты, когда он узнал о нашем с ней сближении. Несмотря на изворотливый и гибкий ум, он так и не смог справиться со своими надуманными страхами. Но я не собирался потакать его комплексам, которые казались мне попросту смехотворными. -- Вот и отлично! Что скажешь ты, милая? -- Мне не в чем винить Саныча, -- сдержанно проронила она. -- Поэтому и прощать его не за что. Он стремился хорошо исполнить свою работу -- только и всего. Притом тогда он не узнал меня. Да если бы и узнал -- какая разница? Саныч -- верный помощник, -- произнесла она бесстрастным тоном, в котором мое чуткое ухо не уловило ни малейшей двусмысленности. Инна перевела взгляд на меня: -- Если же тебе хочется узнать, сержусь ли я на Саныча сейчас, то могу ответить искренне: нет. Я не против нашего сотрудничества. -- Дорогие мои, вы даже не представляете, как порадовали меня своей уступчивостью, -- растрогался я. -- Нас ждут великие дела. Недосуг увязать в искусственных проблемах. Выполните мою просьбу, и поставим на этом крест. Они церемонно исполнили ритуал. На черном хлебе они поклялись стать если не друзьями, то соратниками. * * * Я выполнил все обещания, данные Инне. Через несколько дней в Жердяевке появилась Аннушка -- высокая, худая, с суровым, как у истовой монашки, выражением лица. Тем не менее она охотно согласилась вести наше хозяйство, полностью оправдав превосходные характеристики мужа. Без особых хлопот удалось найти и экономку для нашей городской квартиры. Я рассказал Инне, как мы потрошили подпольных толстосумов, а после повел ее в подвал и открыл обе камеры. Вид золотой казны заставил ее побледнеть, зато фонотека вызвала неописуемый восторг. Можно ли ей прослушать записи? Конечно! Мы же договаривались, что между нами не будет никаких тайн. Я наивно полагал, что, по крайней мере в первые дни, Инна займется активной комплектацией своего гардероба, но ошибся. Главным ее занятием стало прослушивание фонотеки. Часами сидела она в кресле, вслушиваясь в откровения городских бонз и тузов. Иногда, после какого-нибудь особо разоблачительного диалога, принималась учащенно дышать и покусывать губы, как в момент сладострастия. Она не вела никаких записей, но, похоже, каждая фраза ложилась в нужную ячейку ее молодой памяти. Она забывала про сон и еду, и нередко мне приходилось насильно выключать магнитофон. Прокрутив наконец последнюю кассету, Инна как бы в шутку заявила, что мы с Санычем -- попросту мелкие жулики. Располагая возможностями, которые могут вознести на самый верх пирамиды, мы довольствуемся крохами пирога, радуемся случайному зернышку, вместо того чтобы собирать в закрома обильный урожай. -- Что ты предлагаешь? -- спросил я, несколько обескураженный ее выводами. И тут она развернула передо мной такие перспективы, что я лишь диву дался: в этой очаровательной женской головке давно уже сформировались поистине наполеоновские планы. Оказывается, ни я, ни тем более Саныч не желали понять одну простую истину: наступили новые времена. Только законченный идиот будет держать сегодня свои богатства в подвалах да колодцах. Общество переходит к рыночным отношениям, когда деньги делают деньги. Торговые операции, вроде той, за которую пострадал ее несчастный отец, скоро станут нормой. (Между прочим, надо добиваться полной реабилитации отца, ушлые адвокаты живо докажут, что он понес наказание за политические расхождения с прежним режимом.) Надо вкладывать, вкладывать и вкладывать, пока существует вакуум, пока городская элита чешет затылки, взвешивая и прикидывая, что к чему... Захватывать свободные ниши... Особенно в торговле и общественном питании, где деньги крутятся очень быстро... Искать союзников... Выводить из игры возможных конкурентов... Надо создавать совместные предприятия с иностранцами... Через эти фирмы мы сможем перевести часть средств за границу и вложить их в местный бизнес... Стать владельцами крупных предприятий и недвижимости... У нас будут личные самолеты, яхты, дома во всех знаменитых столицах... И так далее, и так далее. Но начать придется здесь, утверждала она. С моими талантами дело выгорит. Фонотека откроет нам все двери, позволит собрать все необходимые подписи, а золото, которое надо немедленно обратить в валюту, послужит начальным капиталом. Через год мы его удесятерим. Если работать не покладая рук, поменьше спать и бездельничать, идти к цели напролом, то у нас есть реальный шанс пробиться в круг богатейших людей мира, стать истинными хозяевами жизни. Надо, разумеется, подумать о сильной службе безопасности. Вот тут и пригодится Саныч. Пусть подберет надежную команду. Да не из уголовного сброда, а из гэбистов и оперативников, которых сейчас увольняют пачками. А охоту за тайниками пора заканчивать. Во-первых, скоро не останется никаких тайников. Быть богатым становится модно. Другие тоже не дураки и вот-вот поймут, что накопления выгоднее вкладывать в дело, чем держать в кубышке. А во-вторых, все это так мелко и примитивно... Ошарашила меня моя милая. Но как было не согласиться с ней? Она сжато сформулировала то, что я и сам давно чувствовал, но не вводил в практику лишь по причине своей природной лени. А вот в моей любимой энергия (и не только деловая) фонтанировала без перебоев. Вообще-то я знал немало людей, которые могли изложить подробный план переустройства мира так эмоционально, что казалось, завтра же и приступят. Но дальше разговоров дело никогда не шло. Я даже придумал термин для этих говорунов: кипучие лентяи. Инна не из их числа. Заручившись моей поддержкой, она тут же включилась в работу. Через считанные недели мы были владельцами трех фирм и еще доброй дюжины -- через подставных лиц, включая супругов Пономарцов. И это -- только начало. Инна успевала все. Дом в Жердяевке, которым я совсем недавно пытался поразить ее воображение, она назвала большой деревенской халупой и предложила перестроить его в современную виллу, где можно было бы устраивать приемы, собирая городской бомонд. Разумеется, надо облагородить и весь участок: устроить газоны, розарий, клумбы, привести в порядок сад, поставить гараж на несколько автомобилей, заменить забор... Кстати, справятся ли Пономарцы с возросшими требованиями? Не подыскать ли опытного садовника? Слушая ее, я невольно вспоминал Алину, то и дело тянувшую с меня деньги на украшательство своего палаццо. Но Алина тяготела к показной, кричащей роскоши, художественный вкус у нее отсутствовал напрочь. Все же то, что предлагала Инна, было разумно и функционально, проникнуто элегантностью и утонченным изыском. Я согласился, оговорив одно условие: башенка должна сохраниться в первозданном виде. Инна не возражала. Как бы между делом она обновила и свой, и мой гардероб, доказав при этом, что великолепно разбирается в современной моде, а главное, умеет выбрать индивидуальный стиль. По утрам она обязательно занималась гимнастикой, побудив и меня присоединиться к ней. Через день мы совершали пробежки вокруг Жердяевки, по вечерам плавали в озере. Под ее мягкой опекой через месяц-полтора я приобрел прекрасную спортивную форму, избавившись от излишнего -- хотя и не столь заметного -- веса. Инну отличала умеренность в еде и полное равнодушие к табаку и спиртному, хотя иногда она с удовольствием могла выпить бокал-другой шампанского или хорошего сухого вина. Великолепный пример, почему бы ему не последовать? При этом Инна не была деспотом и снисходительно относилась к моим маленьким слабостям. Единственное, что я утаил от Инны, -- это Диар. И вовсе не из-за каких-то там принципов. Я резонно полагал, что у Инны могут возникнуть серьезные опасения относительно моего психического здоровья. Ибо она, моя возлюбленная, была необыкновенно далека от космических теорий, проблем инопланетных контактов и идеи множества населенных миров. Может быть даже, она полагала, что Вселенная вращается вокруг Земли, на которой ей хотелось бы занять лучшее место под солнцем. Только в таком виде она воспринимала модель мироздания. Никакие диарцы, никакие альдебаранцы и прочие марсиане не втискивались в нее. Впрочем, даже если бы я и решился на откровенность, вряд ли у меня что-нибудь получилось бы. Ведь уже дважды я пытался открыть душу -- сначала Федору, затем Санычу. Но едва первая фраза готовилась сорваться с моих уст, как нежданный скачок давления ввергал меня в предобморочное состояние, перед глазами плыли разноцветные круги, мысли путались. Срабатывал заложенный в меня запрет? Да, очевидно. Поэтому вскоре я оставил подобные поползновения. Впрочем, равнодушие Инны к проблемам Космоса волновало меня мало. Куда огорчительнее было ее равнодушие к моей литературной деятельности. Поначалу я с немалой гордостью продемонстрировал ей свои книги. Она спросила, сколько мне заплатили, а услышав ответ, изумленно округлила глаза. Нет, она не против книг. Но раз за это так мало платят, то стоит ли этим заниматься? Любое дело должно кормить. В противном случае это не дело, а хобби, увлечение, забава. Конечно, это неплохо -- иметь увлечение. Но сейчас, когда мы наметили грандиозную программу, надо ли распылять силы? Впрочем, решать тебе, милый. Поступай, как сочтешь нужным. Н-да... А я-то собирался прочитать ей свои рассказы... Послушать ее мнение... Жаль! Хотя какие могут быть претензии? Бог дает каждому человеку только один талант. Инне Он дал талант бизнесмена. Огромный талант. Куда крупнее моего литературного. Надо принимать ее такой, какая она есть. Если равнодушие к печатному слову -- недостаток (спорное утверждение!), то я люблю ее и за этот недостаток тоже. И все же ее отношение несколько подкосило мою творческую продуктивность. После того подъема, когда я на одном дыхании написал несколько глав "Паутины", рассчитывая в таком же темпе довести сюжет до эпилога, наступил спад. Роман я отложил до лучших времен. Ничего. Успеется. Тем более что теперь у меня не было свободных ночей. Меня переполняло счастье. В сущности, я ведь был однолюбом. Встреть я Инну в молодости, стань она моей первой любовью, не было бы длинной череды женщин, прошедших через мою постель и стершихся из памяти без всякого блокиратора, а на Алину я и не взглянул бы. (Хотя, должен признаться, потаенный уголок моей души навсегда принадлежал этому коварному созданию, и в редкие минуты меланхолии я вспоминал о ней с просветленной нежностью.) Отношения Инны с Санычем внешне складывались вполне нормально. Правда, говорила она с ним несколько свысока, как с проштрафившейся некогда прислугой, но это угадывалось только по интонациям, да Саныч притом сам дал слабинку. Ни разу она не пыталась опорочить его в моих глазах, выпятить его промашки. Зато изменилось мое отношение к Санычу. Еще недавно я был самого высокого мнения о его деловой хватке и активности. Но по сравнению с Инной он выглядел жалким недоучкой. Значит, все эти годы я заблуждался относительно его истинных способностей? Саныч отдалился от меня, но по-прежнему пользовался полным моим доверием. Я знал, что этот человек, если надо, умрет за меня. С его стороны я также не слышал более ни одного выпада против Инны. Но иногда я ловил его встревоженный взгляд, и становилось ясно, что Саныч так и не избавился от своего страха, а лишь понадежнее упрятал его внутри. Не без досады я понял, что Саныч обеими ногами увяз в прошедшей эпохе. Когда я предложил ему вкладывать свое золото в дело, расписав все преимущества формулы "деньги делают деньги", он виновато вздохнул и ответил, что я, безусловно, прав, однако ему уже поздно (да и боязно как-то) гоняться за журавлиными косяками, он согласен крепко держать свою синицу и, если я не очень настаиваю, хотел бы сохранить свою долю в неприкосновенности. Пусть достанется сынишке. Вот вырастет тот и найдет ей применение. -- Дурак ты, Саныч, -- беззлобно констатировал я. Он покорно кивнул. Когда я рассказал о нашей беседе Инне, она посмеялась. * * * К моему удивлению, Инна как-то сразу сдружилась с Викой. Вика, конечно, милая и приятная женщина, но совершенно домашняя и заурядная. Она, как и моя бедная матушка, убеждена, что жить надо на Честно Заработанные Деньги. Узнай она, на какие средства существует их семья, произойдет великая трагедия, ибо Саныч по-прежнему играет роль Честного Коммерсанта. Вообще, по мнению Вики, наш российский бизнес это не что иное, как спекуляция и обман Честных Людей. Один только Саныч никого не обманывает, потому что сам Честный. И вот эта простушка становится подругой Инны, которая с удовольствием ведет с ней какие-то беседы, причем отнюдь не дискуссионные. Вика рассказывает о больных, которых выхаживала, о том, сколько картошки, уродилось на их грядке в прошлом году, как она пыталась похудеть, а Инна слушает со всем вниманием. Удивительно! Привязалась моя жена и к Антону, в котором родители души не чаяли. Это славный мальчуган -- глазастый, смышленый, разговорчивый. Всякий раз, направляясь к Вике, Инна прихватывала для него какой-нибудь подарок. Есть у них и свои маленькие тайны. Я всячески поддерживал симпатию Инны к Вике и Антону в надежде, что постепенно она перейдет и на Саныча и из их отношений исчезнет едва уловимая ледяная корочка. Время от времени я устраивал пикники, походы за грибами, рыбалку, шашлыки на природе -- все с той же целью -- сдружить наши семьи, поскольку из всех знакомых Балашовы были мне наиболее приятны. Иногда мы забывались и у кого-нибудь вырывалась неосторожная фраза, вызывавшая у Вики гармошку морщинок на лбу. Саныч принимался выкручиваться, а я думал о том, насколько все-таки лучше иметь жену-единомышленницу, от которой ничего не надо скрывать, и от души жалел Саныча. Глядя на то, как Инна балует Антона, я предложил ей завести своего ребенка. -- Нет, милый, -- решительно возразила она. -- Мое время еще не подошло. -- Но тебе уже двадцать три, -- напомнил я. -- Когда же и рожать, если не в этом возрасте? -- Милый, ты гениальный экстрасенс, но недостаточно хорошо знаешь женщин, -- улыбнулась она. -- Надо, чтобы проснулись материнские чувства. -- Рожай, вот они и проснутся. -- Не будем торопиться. Но обещаю: если со мной это случится, я немедленно дам тебе знать. -- Ловлю тебя на слове. А вот мои отцовские чувства проснулись давным-давно. И напоминают о себе всякий раз, когда ты лежишь рядом. Инна не давала мне ни малейшего повода для ревности. Во-первых, мы повсюду бывали вместе, не расставаясь практически круглые сутки и при этом не надоедая друг другу. За себя, по крайней мере, ручаюсь. Но я мог бы поклясться, что Инна не изменяла мне и в помыслах. Окольными путями до меня доходили слухи, что в наших кругах она пользуется репутацией верной жены. Чего еще? Однако должен сознаться, что порой мною овладевало искушение напрячь биополе и прощупать ее подсознание. Но я гнал, гнал от себя эту коварную мысль. Уступив ей, я рисковал разбить драгоценный сосуд. Однажды подобное уже случилось. Довольно с меня экспериментов. Между тем планы Инны осуществлялись пункт за пунктом с удивительной точностью. Мой потайной сейф опустел, все было вложено в дело, и уже потекла обратная река доходов. Мы проникали повсюду. В городе как грибы после дождя появлялись акционерные общества, совместные предприятия, банки. В правлении каждого из них числились наши люди. Пришлось задействовать всех родственников -- дальних и близких -- и даже вернуть из Магадана тех самых наймитов Кителя: все же проверенный народ. Мы уверенно выходили за границы области, расширяли сферу влияния. Поездки в Москву, Прибалтику, на Кавказ... Круизы, фуршеты, презентации... Состоятельные и влиятельные иностранцы, которых безошибочно вычисляла Инна, а я дожимал... Ответные визиты в Париж, Рим, Лондон... Сказочный отдых на Канарах... Наша первая "забугорная" вилла в окрестностях Малаги... Много интересного, занимательного, волнующего и опасного происходило с нами, но все же это тема отдельного повествования, лежащего вне рамок моей исповеди -- томительного стона измученной души. Еще раз извините за банальность. Миновало несколько лет. Это был самый счастливый период моей жизни. Если бы еще Инна проявляла хоть чуточку интереса к моему творчеству, ни о чем больше не оставалось бы и мечтать. Впрочем, разве не я сам виноват в этом, не раз спрашивал я себя. Напиши, дружок, сильный роман, о котором заговорят, роман, достойный внимания твоей возлюбленной, вот и добьешься желаемого. Что ж, ради нее я сделаю и это. В лепешку расшибусь, выверну мозги наизнанку, совершу литподвиг, но докажу. В ту пору, несмотря на все потери, я еще твердо верил в свою путеводную звезду. Ничто не предвещало страшных событий, которые, подобно внезапному смерчу, разметали мои хрупкие надежды. * * * С чего же все началось? Как обычно, с пустяка. Время от времени меня охватывал книжный зуд. Я любил потолкаться по книжным магазинам и лавочкам, полистать новинки, порыться в залежах букинистических отделов. Как-то раз, оказавшись в "Современной книге", я настолько увлекся, изучая витрины, что не сразу обратил внимание на характерные сигналы, что давно уже настойчиво подавал мой хронометр-дизоискатель. Но прежде, чем я сообразил, что к чему, кто-то осторожно потрогал меня за рукав. Я обернулся. Рядом стоял приличного вида пожилой мужчина в коричневой вельветовой куртке и шляпе того же цвета. Несомненно, он-то и был дизом, -- Здравствуйте, Вадим Федорович! -- Мужчина почтительно приподнял край шляпы. -- День добрый... Однако... -- Захар Сапожников, -- отрекомендовался он и улыбнулся: -- Вспомнили? Да, фамилию я вспомнил. Но разве можно было узнать в этом румяном здоровячке того спившегося старика, что облизывал пивные кружки в задрипанной забегаловке?! Я уставился на него, как на восьмое чудо света. Неужто и впрямь Захар Сапожников, Сапог?! Моложавая внешность, чисто выбритые щеки, ясный взгляд... Свежая сорочка... А главное -- он покупал книги! Передав продавцу чек, он получил от него две пухленькие брошюры и переложил их в левую руку. -- Рад видеть вас в добром здравии, Захар, -- ответил я. -- А что не сразу признал -- извините. Вы так изменились... Он заулыбался. Мы отошли в сторонку -- к окну. -- Разрешите взглянуть на ваши приобретения, -- попросил я, собираясь с мыслями. Он протянул мне покупки. Первая книга называлась "Теплица на дачном участке", вторая -- "Имена Рюриковичей". -- Взял участок в садоводстве, -- пояснил Захар, в свою очередь изучая меня. -- Вот теплицу надумал ставить. Помидоры, болгарский перец и прочая петрушка. А эта -- про Рюриковичей -- для души. Все хочу докопаться, откуда мы, русские люди, пошли и где наши корни. -- Так-так. Очень интересно. -- Не ожидали? -- понимающе усмехнулся он. -- Признаться, удивлен. По-хорошему. И тут он поведал мне историю, суть которой сводилась к тому, что спустя месяц после нашей поездки в деревню брательники принялись копать новую яму для сортира на задах огорода и обнаружили кувшин, полный золотых монет. (Слово "брательники" было, кажется, единственным, сохранившимся в его речи от прежнего лексикона.) Клад после долгих споров сдали государству, а премию разделили честно, по-братски. Нормально получилось. Деревенские брательники поставили новый дом, наладили хозяйство, обзавелись автотранспортом, а Захар продал свою каморку и купил приличную однокомнатную квартиру. Само собой, обставил ее, оделся-обулся. Пить бросил. Как и брательники. Поначалу, правда, возникла у них мыслишка погудеть как следует на дармовые доходы. Но вовремя спохватились. -- Жаль было такие деньжищи пропивать, -- своеобразно прокомментировал Захар эту метаморфозу. -- Может, и не случайно они нам достались. Может, Бог того хотел. Теперь брательники -- уважаемые люди, крепкие хозяева. Хотя, конечно, многие завидуют. Кстати, вся деревня поголовно перерыла свои огороды. Но другого клада не нашлось. -- Может, зайдете? -- пригласил Захар. -- Я тут недалеко живу. С женой познакомлю. У меня и водочка хорошая найдется. Специально для гостей держу. Но сам пить не буду, вы уж не серчайте. -- Спасибо, Захар, как-нибудь в другой раз. А телефончик твой запишу с удовольствием. -- Эх, Вадим Федорович! А ведь с вас все началось. Мы с брательниками как ни сойдемся вместе, обязательно вас вспоминаем... Эта нечаянная встреча заставила меня крепко призадуматься. Сбросив информацию о дизах Мамалыгину, я более не интересовался их судьбой. Выходит, зря. Интереснейшие коллизии возникают! Недаром же "Иван Иванович" намекал, что Диар несет моральную ответственность перед этими людьми. Вряд ли кувшинчик с золотом оказался на нужном месте по чистой случайности. Как там изрек Захар? "Может, Бог того хотел..." Того хотел Диар! Каким же образом столь важное обстоятельство прошло мимо моего внимания? Лишь собственное легкомыслие тому причиной. Мною овладела смутная тревога. Нужно срочно проверить эту версию! Вернувшись домой, я принялся лихорадочно шарить по столам и ящикам, разыскивая старые записи. Все было разрознено и перепутано. И все же, приложив немало усилий, я восстановил полный список обнаруженных мною дизов. В нашем городе и окрестностях таких набиралось тридцать семь. Я отпечатал два экземпляра и проставил против каждой фамилии соответствующую дату. Затем, сгорая от нетерпения, вызвал Саныча и вручил ему один из экземпляров списка. -- Саныч, срочно собери самую подробную информацию об этих людях, особенно за период от указанной здесь даты. Меня интересует все: материальное и семейное положение, продвижение по службе, состояние здоровья, круг общения, личная жизнь, слухи, сплетни и так далее, понял? Действовать оперативно, но скрытно. Информацию передавай мне по мере поступления. Это очень важно. -- Сделаем, Федорыч. Первые сведения он принес уже на следующий день. Далее они поступали непрерывным потоком. Однако верный мой помощник не мог скрыть своего изумления. -- Федорыч, ты ничего не напутал? -- вопрошал он, почесывая плешивое темечко. -- Скучный народ. Мелочь. Сплошные лохи. Полный провал. Только время зря потеряли... Но я читал поступающие сводки как увлекательнейший детектив. Все дизы, практически все, познали успех. Что правда, никто из них не имел тех благ, которыми располагал я, и все же... Тенденция была очевидна. Бездомные получили квартиры, рядовые продвинулись по службе, неудачникам улыбнулась фортуна. Это в наше-то время, на фоне общего падения уровня жизни! Одни, вроде бывшего алкаша Сапога, нашли клад, другие выиграли в лотерею, на третьих свалилось нежданное наследство, четвертые затеяли удачное предприятие... Ничтожный инженеришка Ошметкин стал начальником крупного отдела и, судя по отзывам, имел виды на скорое повышение. Но особенно удивительно сложилась судьба некоего Сарафанова из "Вторчермета", которого я обнаружил, навещая Саныча еще на Полевой. Оказывается, некая организация сдала вместе с прочим металлоломом старый сейф, который долгие годы, кажется еще с предвоенной поры, пылился в подсобке. Сейф был закрыт, ключи утеряны и, по единодушному мнению коллектива, внутри не содержалось ничего, кроме, возможно, пожелтевших канцелярских папок. Так его и сдали под горячую руку. Сарафанов самолично выудил сейф из общей массы и кликнул автогенщика. И что же? В сейфе находились картины известнейших мастеров и древние пергаменты, загадочно исчезнувшие после знаменитого ограбления городского музея еще в 1938 году! Каких только версий не гуляло по поводу их пропажи! Где только их не искали! А они все эти годы находились в жалкой конторе рядом с музеем. Сенсация! Находка века! Говорят, сам Президент поздравил Сарафанова и его товарищей. Шуму было предостаточно. Собственно, краешком уха я тоже слышал об этом событии, вот только никак не связывал его с Сарафановым. А это он, диз, постарался. Тоже случайность? Но водопад счастливых перемен для семейства Сара-фановых продолжался. Для подтверждения подлинности обнаруженных раритетов в город были приглашены известные эксперты, в том числе зарубежные. Некий шведский специалист, пожелавший познакомиться с Сарафановыми, в конце концов оказался у того в гостях и здесь с первого взгляда влюбился в его дочь, скромную russkuju красавицу Татьяну. Сейчас у Танюшки вилла на берегу Ботнического залива и крошечный бэби от эксперта с мировым именем. А папаша Сарафанов, ставший орденоносцем и бригадиром, вместе с дражайшей половиной, ставшей важной дамой своего микрорайона, ежегодно наезжают в Скандинавию, дабы проведать новую шведскую семью. Вроде бы и придраться не к чему. Ничего сверхъестественного. Никакой мистики. Но я чувствовал здесь твердую руку Диара. Чужая планета упорно тащила свою когорту сквозь мутную толщу быта к неким вершинам. Значит ли это, что дизы постоянно находятся под незримой опекой? Что они и их потомки постепенно займут все ключевые посты в городе, стране, на планете? Тихая колонизация... Я решил немедленно устроить проверку. В качестве "лакмусовой бумажки" выбрал все того же Ошметкина. Саныч был проинструктирован самым тщательным образом. -- Послушай, Саныч... Не спрашивай ни о чем, но проникнись важностью задания. Сделай это лично для меня. Речь идет об Ошметкине из известного тебе списка. Я хочу, чтобы он был раздавлен морально. Пусть на него одновременно обрушится тысяча несчастий. Организуй ему неприятности на работе: порочащий слух, исчезновение оперативных документов... В квартире устрой пожар, ты это умеешь. Но так, чтобы не выглядело поджогом. Короткое замыкание или что-нибудь в таком же роде. Только смотри, без жертв, понял? Найди какую-нибудь красотку. И заплати ей как следует. Пусть затащит его в постель. А твоя задача -- сфотографировать их голыми и подбросить снимки жене. Ну что тебя учить? Дальше... -- Я перечислял и перечислял. Удар будет несокрушимым. А мы посмотрим, сумеет ли Диар защитить своего выдвиженца. Или это просто мои фантазии... -- Э... -- Саныч переминался с ноги на ногу. -- Что не ясно? -- Не пойму, Федорыч, чем тебе насолил этот Ошмет-кин? Я его сам раскручивал. Обыкновенный серый мышонок. Какая-то мелочь на сберкнижке. Чистый зарплатник. В лапу не берет, да никто и не предлагает -- должность такая. Ты уверен, что им надо заняться? -- Не рассуждать! -- нежданно для самого себя рявкнул я. -- Делай, как я говорю! Два дня сроку! Ошалевший Саныч попятился. -- Постой-ка! Вот еще что... Каждую акцию готовь очень тщательно, но если что-то сорвется, попыток не повторяй. Доложишь, что и как. Иди! Жду через два дня. В эти два дня я не находил себе места. А когда Саныч наконец появился, по одному его виду я почуял неладное. -- Говори... Он смущенно развел руками: -- Извини, Федорыч, никогда такого не было, прямо чертовщина какая-то... Я подключил лучших ребят, но -- жуткая невезуха. -- Давай без предисловий. Факты, факты! -- Пожар не получился по чистой случайности, вздохнул Саныч. -- Мы все подготовили по высшему разряду. Должно было коротнуть от холодильника, когда все разойдутся. Но как бы знать, что именно в этот день электричество отключат до самого вечера? А повторы ты сам запретил. Как вышел первый блин комом, так оно и покатилось дальше. По бабьей линии мы залучили Матильду из "Волны". Но едва она собралась на охоту, как ее замели в милицию по какому-то старому делу... -- Извиняющимся тоном он перечислял последующие промашки, будто не догадываясь, какая могучая волна раздражения вскипает в моей груди. Впервые Саныч не угодил мне. Я надеялся, что он рассеет неопределеннрсть, поможет мне обрести покой, а он несет какую-то чепуху. А может, он врет? Пытался же он увильнуть от этого задания, ясно давая понять, что считает его второстепенным. Почувствовав, видимо, мое настроение, Саныч виновато промямлил: -- Федорыч, может, попробовать еще разок? Я досадливо махнул рукой: -- Исчезни... Он ушел понурясь. Так что же уберегло Ошметкина? Покровительство Диара? Или халатность Саныча? Как теперь разобраться? Самому, что ли, браться за дело, коли нет рядом толковых помощников? Я по-прежнему пребывал в прескверном настроении, когда в комнату впорхнула вернувшаяся из города Инна. -- Милый, поздравь, я подписала важный договор. -- Поздравляю, -- буркнул я. Бросив на меня мимолетный взгляд, она подошла и села рядом. -- А почему так вяло? Что-нибудь случилось? Не в силах сладить с глухим раздражением, я желчно воскликнул: -- Похоже, Саныч стареет! Я поручил ему простенькое дельце, а он завалил его. Она многозначительно промолчала. Внезапно мне захотелось услышать из ее уст колкость в адрес Саныча. -- Или я ошибаюсь? Почему ты молчишь? -- А что я должна ответить? Ты же сам запретил мне критиковать нашего Саныча. -- Слово "нашего" она произнесла с неподражаемым сарказмом. -- Не помню такого запрета, но если он был, я его отменяю. -- То есть отныне принцип гласности распространяется и на Саныча? -- Отныне и во веки веков! -- Ладно... Так вот, если тебя интересует мое мнение: я не уверена, что Саныч стареет. Да ты посмотри на него -- он полон сил и энергии, такой же живчик, каким был всегда. -- Ого! Никак ты решила взять его под свою защиту? Она подняла на меня выразительные серые глаза, которые умели быть очень жесткими. -- Что ж, пришла пора серьезно поговорить о Саныче. Ты сам этого захотел... Не пожалеешь? -- Я же сам этого захотел. Ты права. Она ласково провела ладонью по моему затылку: -- Милый, позволь заметить, что твоя доверчивость не знает границ. Ты не замечаешь очевидного. -- Будь добра, говори конкретнее. Ее легкая рука продолжала осторожно массировать мой затылок, снимая боль. -- Хорошо. Твой Саныч выходит из-под контроля. Ему осточертело быть на вторых ролях. Он почувствовал силу и мечтает стать наконец независимым хозяином. Ты, вернее, мы с тобой стоим на его пути. Значит, ему нужно избавиться от нас. Вот мое мнение, если оно тебе интересно. Я коротко хохотнул. -- Ну-у, дорогая, ты преувеличиваешь. Его душа передо мной как на ладони. Я читаю в ней не хуже, чем в открытой книге. И если бы там мелькнуло хоть что-то подозрительное... Саныч -- вечно второй. Это его врожденный комплекс. Вроде аппендикса. -- Ты уверен? -- Да он сам признавался. -- Ах сам! Ну тогда конечно... Что-то пугающее было в ее нарочитой язвительности. -- Милая, извини, но я плохо тебя понимаю. Инна придвинулась ближе, не отводя от меня глаз, выражение которых сделалось тревожным. -- Вадик, я знаю, что у тебя дар, что ты умеешь оказывать влияние на людей, подчинять своей воле... Но скажи, когда в последний раз ты проверял Саныча? -- В этом не было необходимости, -- пробормотал я, понимая, что говорю глупость. -- Разве? -- Он боится меня, -- отчего-то упрямился я. -- Страх живет бок о бок с ненавистью. -- Это уж слишком! -- Отчего же? Неужели тебе неизвестно, что благодетеля ненавидят сильнее, чем врага? -- Прекрасный афоризм! -- Но, к сожалению, довольно затертый, да? -- Как и всякий другой. Инна сбросила туфли, забралась с ногами на диван и прижалась ко мне, склонив голову на плечо. -- Саныч сильно переменился в последнее время, согласен? А ведь Инна права... Абсолютно права, надо отдать должное ее наблюдательному уму. В Саныче уже не было прежнего подобострастия и раболепия. Того маленького человечка", что становился передо мной на колени и благоговейно целовал руку, более не существовало. Саныч нередко пускался в спор, а то и открыто перечил мне. Наглядный пример -- последнее задание. Однако главные аргументы моей жены-разумницы были впереди. -- Ты не удивлен, что он скрывал от тебя своих людей, когда объезжал тайники? Его команда подчинялась только ему, так ведь? -- Но я сам настаивал на этом! -- воскликнул я. -- Зачем мне лишние свидетели?! -- А он воспользовался твоей покладистостью. Я согласна -- не было нужды рисоваться перед этими мальчиками. Но держать их в кулаке, заставить понимать, кто настоящий хозяин, -- это твоя святая обязанность. А ты передоверил ее Санычу. А уж он не промах -- держал парней в ежовых рукавицах и только успевал снимать пенку. -- Инна, стоит ли толковать о пройденном этапе? Кстати, что за пенку ты имеешь в виду? Она вздохнула, будто еще раз поражаясь моей наивности. -- Ты уверен, что он привозил тебе все золото? На миг я окаменел. Никогда мне и в голову не приходило подозревать Саныча в обмане. Но после слов Инны я готов был допустить все что угодно. -- А я не уверена, -- продолжала она. -- Держу пари, что лучшую долю он сразу забирал себе, а перед тобой ломал комедию. -- Мне это проверить проще простого, -- пробормотал я. -- Вот и проверь, -- кивнула Инна. -- Лучше поздно, чем никогда. Ручаюсь, тебе откроется много интересного, и тогда ты поймешь наконец, кто такой Саныч. -- Если он и вправду обманывал меня... -- Я запн