отход -- удар... который дружинник не попытался блокировать. Каким-то особенно гибким движением он просто ушел с линии удара, одновременно делая спецназовцу подсечку. Только с огромным трудом Сошников сумел удержать равновесие и даже уклониться от уже летящего в висок кулака. "Да этот парень хитрее, чем кажется", -- подумал Вася. Еще несколько столкновений прошло с тем же успехом. Зрители следили за поединком, затаив дыхание, уже забыв, что сами только что мечтали схватиться с этими парнями, так дворовые мальчишки бросают мяч и ворота из двух обтрепанных портфелей, когда по телевизору показывают матч "Спартак" -- "ЦСКА". Наконец спецназовцу показалось, что он нащупал слабое место противника. Удар -- блок -- удар... поединщики сцепились, пытаясь сбить друг друга с ног, и Сошникову это уже почти удалось, когда вывернувшаяся под немыслимым углом нога дружинника подсекла его под колени, и, уже падая, он потянул противника на себя, цепляясь всем телом, и тот не удержался. Борцы рухнули наземь бок о бок. -- Ничья! -- восторженно заорал Келрикс. -- Д-действительно, -- пробормотал Сошников, осторожно поднимаясь. На душе у него было неуютно. На самом деле победа была за дружинником, и оба это понимали. В настоящем бою тот уделал бы спецназовца за три секунды. Сошников телом ощущал незавершенность тех приемов, которые отрабатывал на нем надменный бхаалейновец. Они должны были заканчиваться смертельными ударами, от которых не находилось защиты. Так что ничья в этом поединке воспринималась как случайность. Или поддавки? Вася покосился на сурового дружинника, благосклонно принимавшего восторги своих поклонников. Нет... такой поддаваться не станет. Спецназовца хлопали по спине, поздравляли, кто-то сунул ему в руки кружку кваса -- теплого, мутного, отдававшего чем-то незнакомым. Келрикс, явно болевший за ши против дружинника, на радостях огрел Сошникова по плечу так, что тот сморщился. -- Вася! Сохатый! -- Что? -- недовольно обернулся Сошников, утирая губы. -- Да тут... блин, ты объясни этому козлу, чтобы он мне выпить дал! Спецназовец поморщился. Все-таки увязался за ним сегодня один подарочек. Почти все бывшие самовольщики -- а спецназ мотался за ограду базы чаще всех -- уже нахватались эвейнских словечек и к услугам переводчиков прибегали, только когда на пальцах объяснить никак не получалось. Но только не Беловский. Хуже него был только Кухарюк -- херсонец наивно полагал, что его ридную мову поймет не один туземец, так другой, надо только поискать. -- Сашок, тебе что -- в лом было барахла какого-нибудь прихватить? -- Забыл! -- Беловский уныло повесил голову. -- Ну так побейся об заклад с кем-нибудь! -- не выдержал Сошников. -- Так переведи! -- Слушай! -- буркнул спецназовец, которому вовсе не хотелось тратить драгоценное время в увольнении на помощь ближнему. -- Ты бы сходил к здешнему чародею, он тебя за пять минут языку научит. Что ты ко мне привязался? На лице Беловского отразился ужас. -- Ага! -- почти простонал он. -- А меня потом -- во все дырки? -- За что? -- непритворно удивился Вася. -- За все хорошее! -- обиделся Беловский. -- Не знаешь, что ли... Блин, ты-то как раз и не знаешь! -- Чего? -- Бубенчиков приказ издал по всем подразделениям! Услугами местных телепатов пользоваться воспрещено! Трибунал! Боятся, как бы те у нас в головах не вычитали чего... секретного. -- О, блин! -- только и выговорил растерянный Сошников. Понятно, почему никто не довел приказ до его сведения. -- А нас со Студентом -- что?.. -- А что вас? -- безнадежно махнул рукой Беловский. -- После драки кулаками... В переводчики зачислили, и все. -- Слушай, -- проникновенно выговорил спецназо-вец, -- наплюй ты на этот приказ! Кто, в конце концов, узнает? Я тебя, что ли, сдам? -- Ага! -- насупился Беловский. -- Услышит какая-нибудь с... сволочь, как я по-местному шпарю... -- А кто тебя просит шпарить? -- настаивал осененный вдохновением Сошников. -- Как будет кто из наших рядом, так ты начинай мямлить -- вроде бы сам выучил. Этого-то наш замполит запретить не додумался? -- Говорят, собирался, -- невесело фыркнул Беловский. -- Но тут ему на пальцах объяснили. -- Так отвести тебя к провидцу? -- уточнил спецназо-вец, бессознательно переходя на местные названия. -- Я могу вам помочь? -- послышался голос из-за Васиной спины. Сошников не сразу сообразил, почему Беловский так недоуменно хмурится. Слова эти прозвучали на эвейнском. -- А вы кто такой? -- поинтересовался спецназовец, разворачиваясь всем телом и глядя на незнакомца сверху вниз, и добавил запоздало: -- Коун. -- Паратакс ит-Таундеракс, чародей гильдии провидцев на службе владетеля Бхаалейна. -- Невысокий волшебник отвесил Сошникову с Беловским, к вящему изумлению обоих, по короткому поклону. -- Мнится мне, что вы только что желали найти заклинателя с моим таланом? -- Что там толкует этот... -- Спецназовец наступил приятелю на ногу, и Беловский заткнулся. -- Коун Паратакс, -- объяснил ему Сошников, -- как раз телепат. На мгновение ему показалось странным, что чародей из владетельского замка оказался в приречной деревне, где уже был свой провидец -- особенно так ко времени. Даже подозрительным. Но едва достававший спецназовцу до плеча немолодой чародей выглядел так безобидно, так... располагающе. Просто невозможно было заподозрить его в чем-либо. А приехал он... наверное, с этим пижоном-дружинником. Конечно, так оно и было. Как он сразу не вспомнил, что видел их вместе перед началом поединка? Просто память подводит. Удивительно. -- А сколько это будет стоить? -- поинтересовался Беловский. Провидец, не дожидаясь перевода, мягко улыбнулся. "Ах да, -- мелькнуло в голове у Сошникова, -- он же нас и так понимает". -- Если у вас не хватит денег, -- ответил он как-то по-особенному звучно, и Сошников не сразу понял, что слышит его голос дважды -- ушами и в мыслях, -- я могу поверить вам в долг... но тогда знание проявится, только когда вы расплатитесь. -- Это как? -- не понял Беловский. Вместо ответа чародей, вскинув тонкую руку, коснулся его лба на несколько мгновений. Солдат вздрогнул всем телом и отшатнулся. -- Вот так примерно, -- непонятно для Сошникова объяснил провидец. -- Дар вернется, когда вы заплатите старосте Тоуру... м-м... восемь малых золотых. Пожалуй, это будет справедливая цена. А теперь простите -- мне пора. Он развернулся и почти сразу затерялся в не столь уж густой толпе. Странно, но Сошникову и в голову не пришло усомниться в его словах, а тем более -- догонять, требовать объяснений, строчить доносы... Краткая беседа с чародеем не вылетела из его памяти, но перестала оказывать на дальнейшие действия спецназовца какое бы то ни было влияние -- словно ее не было. -- Интересно, -- пробормотал Беловский, -- успею я смотаться до отбоя на базу и обратно? Пожалуй, успею, -- с этими словами он тоже двинулся прочь, будто тоже стараясь изгладить невразумительную беседу из памяти. Сошников остался один. Драчуны разбрелись кто куда -- ясно было, что ничего интереснее схватки титанов сегодня не предвидится, и выходить в круг после спецназовца с дружинником никому не хотелось. Времени до возвращения из увольнительной оставалось еще достаточно, и Василий решил побродить по селу еще немного. Проходя мимо торгового ряда, Сошников, к своему изумлению, увидел на одной из лавок снабженца Аркашу, восседавшего, точно древний царек, на рулонах кумача и азартно торговавшегося на пальцах с двумя приезжими купцами одновременно. Еще удивительнее было, что тот болтал по-эвейнски не хуже самого спецназовца, лишь временами сбиваясь на мат. Похоже было, что приказ Бубенчикова игнорировали не только рядовые. -- Коун ши... Сошников обернулся. Девушка была невысокой и для крепко сложенных жителей приречья на удивление стройной. Плечи ее покрывал платок -- полотняный, белый, с красной вышивкой. Сами его складки вдруг до боли напомнили Васе Сошникову о доме, об Аньке -- как та проходит пыльной улицей, погромыхивая ведрами. Да и лицом девушка чем-то напоминала ту, неуловимо и явственно. -- Коун ши, вы не потанцуете со мной? Здешних танцев Сошников не знал. Но это его не смущало. -- Конечно, койна, -- ответил он и с удовольствием заметил, как девушка зарделась. -- И как же звать вас? -- спросил спецназовец, взяв девушку под руку. -- Елика, -- полушепотом отозвалась она. * * * -- Товарищ полковник, проснитесь, пожалуйста. Проснитесь, а, товарищ полковник? Вяземский открыл глаза. Зажмурился. Голос не исчезал. Он зудел, словно назойливый комар, где-то на пороге сознания, не позволяя скатиться в бездумную бездну сонного блаженства. -- Товарищ полковник, проснитесь, пожалуйста. Ну, пожалуйста. Вяземский резко сел на койке. Источником голоса была неясная тень на пологе палатки. Ее источник, не решаясь, очевидно, потревожить высокое начальство своим видом, предпочел устроить антиколыбельный концерт снаружи. -- Товарищ полковник... -- Сейчас выйду! -- бросил Вяземский, застегивая гимнастерку. Стенания за пологом прекратились. -- Ну, что там еще стряслось? -- осведомился полковник, выходя из палатки. -- Вас... -- Совсем еще юный рядовой, явный первогодок, чья цыплячья шея смешно болталась в форменном воротнике, замялся, старательно выискивая в памяти подходящие к случаю реплики устава. -- Вас дежурный по лагерю требует. -- А кто у нас сегодня дежурный по лагерю? -- спросил Вяземский. -- А... майор Кареев, товарищ полковник, -- выдохнул рядовой, после чего, сбившись на нормальную речь, начал торопливо выкладывать: -- Это он мне приказал вас разбудить и к нему доставить. Чес-слово, товарищ полковник, сам бы я ни за что на свете... -- А зачем я дежурному понадобился, ты, конечно, не знаешь? -- полувопросительно-полуутвердительно сказал Вяземский. -- Никак нет, товарищ полковник, -- поспешно отозвался рядовой. -- Но... когда товарищ майор меня за вами посылали, там рядом ваш снабженец стоял, тот, который круглый и шумный. Вяземский медленно и глубоко вдохнул, выдохнул, прошипел при этом сквозь зубы: "Аркаша" -- и зашагал быстрее. -- Ну, вот и ваш полковник, -- облегченно вздохнул майор Кареев при виде Вяземского. -- Теперь-то мы наконец во _всем_ разберемся. -- Ага, щас! -- буркнул из угла Либин. -- Тоже мне -- бином Ньютона. -- Что случилось? -- старательно подавляя зевок, спросил полковник. Спать хотелось просто зверски. -- Случилось то, -- начал вертолетчик, -- что вот этого добра молодца, -- рука его описала дугу и обвиняюще нацелилась на снабженца, -- патруль застукал как раз в тот момент, когда он... -- Пытался получить по ордеру совершенно необходимый предмет, -- перебил его Аркаша. -- Не слушайте его, товарищ полковник. Все чисто, документик в порядке, а то, что этот архаровец несет... Ну, подумаешь, пришел я за _весчю_ в неурочное время, так ведь она уже все равно наша, в смысле, на нас записана. Вот я подумал -- чего она у них на складе будет до утра пылиться, мало ли чего они там утворят, а ответственность-то уже на мне... -- На мне... -- передразнил его Кареев. -- Тоже, называется, голубь мира выискался. Его послушать, так выходит, что ему еще и приплатить должны за сверхурочку. -- А что? -- оживился Аркаша. -- Скажете, я тут в свое рабочее время нахожусь? -- Короче! -- Вяземский прижал ладони к вискам. -- Что он пытался спереть? -- Я, товарищ полковник... -- Либин, молчать! -- Вот, -- торжественно произнес Кареев, выкладывая на стол сверток чего-то темного и мягкого. Полковник было решил, что искомый предмет необычайно хрупок и потому завернут с такой тщательностью. Но того, что предстало перед ним, когда вертолетчик развернул сверток, он не мог представить себе даже в самом кошмарном сне. -- Что?! Это?! -- Объект хранения за номером 17548 дробь 65, -- тоскливо произнес Аркаша. -- Знамя это, -- выдохнул Кареев. -- Флаг. -- И каким же, по-вашему, местом оно знамя? -- осведомился Аркаша ядовито. -- Может, это только я слепой, но покажьте мне на нем номер части. Или дырки от пуль. -- Да я сейчас в тебе таких дырок понаделаю! -- двинулся было на снабженца майор. -- Спокойно! -- предостерегающе поднял руку Вяземский. -- Только без рук. -- Не, ну а чего он... -- Либин! Молчать!! -- снова рявкнул полковник. -- Рот будешь раскрывать только по моей команде, ясно? Если ты сам еще не понял, в какое дерьмо угодил, так я постараюсь, чтобы до тебя дошло, и дошло быстро! -- Не, а шо... -- по инерции произнес Аркаша. -- Там еще осталось -- хватит на три флага и скатерть в красном уголке. -- Б..., ты заткнешься или нет! -- взорвался Вяземский. -- Все, молчу, молчу... -- Ордер проверяли? -- спросил полковник у Кареева. -- Нет, -- ответил вертолетчик. -- Колесничих на Большой земле, будет только к утру. И потом -- а что это даст? Подмахнуть он мог чего угодно. -- Кстати, а откуда вообще взялось... _это_ у нас на складе? -- задумчиво сказал полковник. -- Им что -- через портал тащить больше нечего? Ваши орлы, я слышал, на нехватку горючки жалуются чуть не каждую минуту. -- Я вроде слышал, что нас собираются штатно определить как дивизию, -- неуверенно проговорил Кареев. -- В смысле, все части "руки помощи". Ну и по полной программе, со знаменем и прочим... -- Какая еще дивизия? -- На этот раз Вяземский не смог удержать зевок. -- Мы и на полк-то еле-еле тянем. И потом, все равно концы с концами не стыкуются. Проще уж готовое знамя приволочь для торжественного вручения. Аркаш! -- повернулся он к снабженцу. -- А кто на _это_ запрос подавал? -- Почем я знаю? -- огрызнулся Либин. -- Врешь ведь! -- Ну, Бубенчиков. В смысле, один из его замов, но через него. Полковник вздохнул. -- Сам Бубенчиков про ткань что-нибудь знает? -- осведомился он. -- Не, не должен, -- покрутил головой снабженец и нервно пригладил редкие седеющие кудри, обрамлявшие роскошную лысину. -- У него и так кумача для транспарантов завал, хоть сортир командующего обивай. -- Предположим. -- Полковник встал. -- Вот что. Давай сюда ключи от твоей каптерки. -- А это еще зачем? -- насторожился Либин. -- Затем, затем, Аркаша, -- отозвался Вяземский. -- Инвентуру будем делать. * * * -- Так ты говоришь, -- Ратвир с трудом сдерживал хохот, -- они обратились с прошением к совету гильдии? Не к Серебряному престолу? -- Именно так. -- Дартеникс прищурился. -- И что ты скажешь на это? -- Жаль, что меня не было, когда эту новость донесли до моего дяди! -- Молодой страж фыркнул уже открыто. -- Вообще же скажу, что этот... как его -- Линдан? -- большой молодец. Если он не приукрасил и вторжение ши началось впрямь, то он, верно, толковый воевода, коли сумел его покуда сдерживать. -- Это правда, -- согласился советник. -- Но не вся правда. Ты прав -- дядя твой и впрямь устроил безобразную свару с гильдейскими старшинами. Я уже боялся, что кому-то придется осадить его. Если уже Ольвераникс начал цитировать Серебряный закон... -- О да! -- с чувством выдохнул Ратвир. -- Ты, думаю, пытался их образумить? -- Трудно вразумить ума не имеющих, -- вздохнул Дартеникс. -- Хотя нет, я несправедлив. Каждый из них стремится, на свой лад умно, к благой цели. Вот только понимают они эту цель по-разному -- в этом беда! -- Так что же порешили? -- с интересом осведомился Ратвир, откидываясь на спинку кресла. В окно било закатное солнце. Здесь, на высоте Межевой скалы, оно садилось чуть позже, чем на равнине, -- город уже был погружен в сумерки, а замок еще купался в алых лучах вечерней зари. Хрустальные колонны и контрфорсы из полупросвечивающего стекляника ловили уходящие лучи и казались розовыми и оранжевыми перьями редких южных птиц, нашитыми на диковинный головной убор, столь же пышный, сколь и варварский. Огнистая струя хлестала в окно, отражаясь злым светом в стеклянных глазах висевшей на стене драконьей головы. -- Что прошение Линдана ит-Арендунна имеет законную силу. -- Дартеникс пожал плечами. -- Будь на его месте владетель, и разговора бы не было. Но этот огневик управляет землями Дейга по доверию дружины, и Серебряный закон не связывает его. Он может обратиться к гильдии за защитой... а та обязана ее предоставить. Ратвир фыркнул. -- Еще бы не обязана! Ты представляешь, что начнется, если основания закона осыплются с этой стороны? Если даже ши смогут безнаказанно оскорблять гильдейских чародеев? Советник невыразительно улыбнулся. -- Я пригласил сюда Альтерикса именно поэтому, -- проговорил он. -- Если ты еще не забыл, твой друг поверен в дела совета гильдии отверзателей. -- И при чем тут это? -- поинтересовался Ратвир, с интересом глядя в угол, где восседал по своему обыкновению на высоком табурете закутанный в широкую хламиду Альтерикс, потягивая сидр из тяжелого кубка. Больше всего чародей сейчас напоминал спящего филина, однако на памяти Ратвира он ни разу не упустил ни слова из бесед, проходивших в его ненавязчивом присутствии. -- Гильдия огневиков считает, что остановить вторжение ее чародеям не под силу, -- пояснил Дартеникс. -- Совет ее старшин просит помощи у всех гильдий Эвейна и нанимает чародеев всех таланов, не скупясь на янтарь из общей казны. Молодой страж вопросительно поднял брови, как бы интересуясь: "А при чем тут я?" -- Всех гильдий, -- повторил его дядька. -- Ты помнишь, почему в Большом совете только император имеет два голоса? -- Один императорский, -- заученно ответил Ратвир, -- и один... Эй! -- Как глава гильдии стражей, -- докончил Дартеникс за него. -- Гильдия чародеев огня желает воспользоваться силой стража... но обращаться к главе гильдии сейчас бесполезно... поэтому они пошли к тебе. Ты ведь, если судить по букве закона, тоже член гильдии. -- Ох! -- Страж утер проступившие от смеха слезы. -- И впрямь есть от чего ума лишиться! Когда чародеи хотят нанять императорского родича... Конечно, я согласен. Но если старый лис Брейлах решил передать свою просьбу через тебя -- при чем тут Альтерикс? -- Он откроет чародейный створ во владение Дейга, -- ответил советник вполголоса. В комнате стало очень тихо. -- Дела настолько плохи? -- полюбопытствовал Ратвир чуть отстранение. -- Еще хуже, -- откликнулся Дартеникс. -- Ты только читал донесения... а я выкроил минуту переговорить с посланником. Эти ши ведут себя как бешеные звери. Опустошают окрестные земли хуже любых налетчиков. -- Жаль, я так и не добрался до писем с востока. -- Молодой человек поднялся, окидывая прощальным взглядом комнату. -- Любопытно, что творится там? -- Могу тебе пересказать. -- Дартеникс тоже встал. -- Я догадывался, что ты спросишь. После панических требований одного тамошнего владетеля, Колана ат-Картроза -- прислать ему в помощь чуть ли не всю армию Серебряной империи -- больше ни одной тревожной весточки не поступало. И это очень странно. -- Действительно... -- пробормотал Ратвир. -- А что говорят прознатчики? Дартеникс пожал плечами. -- Еще не вернулись. Но коли они не торопятся -- значит, и спешки особенной нет. -- Тогда двинулись, -- решил страж. -- Ты остаешься? Советник кивнул. -- Горько будет мне без тебя, -- прошептал Ратвир, на миг стискивая пальцами плечо дядьки. -- Поберегись, -- посоветовал Дартеникс. -- И спеши. -- Альтерикс... -- окликнул страж. Сгорбленная фигура на высоком табурете не шевельнулась, но посреди комнаты вдруг растворилось в рост человека отверстие. По другую сторону ворот было темно; только плескалось поодаль пламя костерка, и сочился лунный свет сквозь ветви. Ратвир ит-Лорис с улыбкой шагнул в створ, и, повинуясь воле чародея, тот закрылся за его спиной, оставив по себе лишь висящий в воздухе запах прелой листвы. Солнце зашло, и померкло огненное зарево, в котором купался замок Коннегейльт. Комната погрузилась в холодные синие сумерки. -- Он справится? -- спросил чародей-отверзатель холодным шепотом. -- Обязательно, -- отозвался Дартеникс с уверенностью, которой на самом деле не ощущал. -- Обязательно. * * * Торжище подходило к концу, и Эгиль по кличке Тор-ню искренне радовался этому. Не то чтобы он совсем уж не любил эльфов. В конце концов, именно торговлей с эльфами он зарабатывал себе на хлеб. Именно эльфийскими резными фигурками, эльфийскими луками, эльфийскими снадобьями и зельями приторговывал Эгиль по дороге от одной пущи к другой, потому что именно этим, с точки зрения нелюдей, барахлом он и предпочитал брать плату за доставленное тем железо и бронзу. Но каждый раз, стоило ему хоть немного пообщаться с этими заносчивыми, высокомерными, этими... -- Эгиль не знал слова "снобы", иначе непременно им бы воспользовался, -- этими остроухими зазнайками, его начинала переполнять темная, кипучая злоба. Хватало уже того, что ни один из них даже не подумал поинтересоваться, тот ли Эгиль может невозбранно заходить в запретные леса. А между тем охранную грамоту раздобыть ухитрился еще Эгилев дед, тоже Эгиль, и с тех пор она так и переходила от отца к сыну. Ну, ничего. Сегодня-то он с ними расквитается. Пусть не за все, но... Эту новость он нарочно припас под конец, дабы насладиться сполна. -- А, чуть не забыл, -- заметил небрежно Торню, закидывая на телегу драгоценный мешок с сушеными травами. -- Стоячие камни снова отворились. Он почти что с чувственным наслаждением понаблюдал, как осунулось и словно бы заострилось при этих словах доселе невозмутимое лицо эльфа, велевшего называть себя -- как бишь его там? -- Эдарисом. -- И кто же на этот раз ступил из врат на землю благословенного Эвейна? -- певуче произнес эльф. -- Ши, понятное дело. -- Торню демонстративно сплюнул, сделав вид, что не заметил, как перекосилось при этом лицо эльфа. "Что, кустик, проняло тебя? -- с яростным весельем подумал он. -- Так-то вы ловки породу свою показывать, а как до настоящего дела дойдет, сразу ваша хваленая невозмутимость куда-то девается. И дергаться вы начинаете ну прям как обычные люди". -- И что же начали совершать _эти_ ши? -- Да уж не пряники раздавать, -- огрызнулся Эгиль. Ему вдруг страшно захотелось поболе застращать длинноухого. -- Жечь, палить, убивать. А ты думал, чего еще-то от демонов ждать? -- В самом деле. -- Эльф постарался вложить в свою фразу максимум сарказма, который, впрочем, по большей части остался Торню незамеченным. -- Чего еще ожидать от вышедших из стоячих камней? -- Смеешься, значит? -- криво ухмыльнулся Эгиль. Эльфы никогда не упускали случая напомнить людям, кто на этой земле перворожденные хозяева, а кто явился в благословенный край точно приблуда. -- Ну-ну. Смейся-смейся, эльф. Посмотрим, как ты заулыбаешься, когда эти ши придут в _твой_ лес. Лицо эльфа, и до того невыразительное донельзя, при этих словах закаменело еще больше. -- Если они придут в наш лес, -- четко выговаривая каждое слово, произнес он, -- они найдут в нем свою погибель. * * * -- Не думал, признаться, что у нас можно столько наворовать, -- раздумчиво произнес майор Кареев. -- Особенно на салатиках, -- пробурчал Вяземский. -- Пф! -- неразборчиво возмутился Аркаша, но протестовать более активно не осмелился. И было отчего. Свидетельства преступлений виднелись повсюду. Каптерка была набита какими-то свертками, тюками, ящиками из-под боеприпасов, в которых что-то подозрительно погромыхивало при малейшем касании. Половина всего этого барахла уже была перерыта, записана в тетрадку, безжалостно экспроприированную в ящике Аркашиного же стола, и ничуть не походила на товары для обмена на продовольствие. -- Так, что у нас дальше? -- поинтересовался полковник лениво. Спать ему уже перехотелось, и в голове стояло мутное, звенящее марево, которое, как полковник знал по опыту, к побудке превратится в тягомотную, ни кофе, ни анальгином не снимаемую боль. -- Дальше... -- Кареев снял со шкафчика очередную коробку. -- Ножи стальные, булатные, охотничьи -- четыре штуки. Уже записывали. -- Добавил, -- Вяземский в очередной раз переправил цифры в шестой строке. -- Произведения изобразительного искусства... -- Статуэтки, -- сократил Вяземский. -- Местного производства. Нет, Аркаша, ты не от обезьяны произошел... -- Я, -- обиженно перебил снабженец, -- произошел от человека. -- Ты произошел от хомячка! -- отрубил полковник. -- И вообще, статуэтки уже были... позиция двадцать восемь. -- Нет, эти лучше записать отдельной строкой, -- мрачно заметил Кареев. -- На этих бирки не сняты. -- Какие бирки? -- изумился артиллерист. -- Комиссионный магазин номер 1, город Барановичи, -- не без ехидства ответил дежурный по лагерю. -- Два рубля восемьдесят семь копеек. Дорогие какие, сволочи. -- Потому и не берут, -- машинально отозвался Вяземский и только потом сообразил, что, собственно, ляпнул. -- Теперь хоть ясно, на что они нашему... хомячку. -- Да, товарищ полковник... -- Поздно пить боржоми, Аркаша, -- проникновенно проговорил Вяземский. -- После этой ночи ты у меня до конца дней своих останешься хомячком. -- А вот еще... пакетик, -- кровожадно пропел Кареев. -- Мы хоть к утру-то управимся? -- А черт его знает, -- меланхолически ответил артиллерист. -- Так что у нас в пакетике? -- Трава сушеная, -- с некоторым недоумением проговорил дежурный, принюхиваясь. -- Сено. -- Сам ты сено! -- огрызнулся Либин. -- Деревня! Это лечебный эль... лечебный сбор! -- И что он лечит? -- полюбопытствовал Вяземский. Аркаша потупился, что при его габаритах убедительно не выглядело. -- Он не лечит, -- сознался снабженец. -- Это... в общем... для лучшего стояния. -- Тебе-то зачем? -- изумился Вяземский. -- Это, -- Аркаша многозначительно закатил глаза, -- не мне. Это, товарищ полковник, не кому-нибудь, а товарищу командующему. -- Да? -- Кареев скептически оглядел холщовый кисетик, понюхал зачем-то и решительно завязал обратно. -- Давайте не будем его приходовать, товарищ полковник. -- Действительно, -- согласился Вяземский. -- А вот что у него в сейфе? -- Спирт? -- предположил Кареев. -- То есть наливка? -- Не пори горячки, Толя, -- возразил Вяземский. -- Наливку мы уже нашли. -- А у него там НЗ, -- неуверенно пробормотал вертолетчик, возясь со связкой ключей. От острого взгляда Вяземского не укрылось судорожное движение Аркашиных могучих телес -- будто снабженец решил повторить подвиг Матросова и лечь на сейф грудью. Дверца отворилась. -- Так, -- подытожил Вяземский, водворяя челюсть на место. -- Аркаша, а это уже трибунал. Без вопросов. -- Товарищ полковник!.. -- Это после таких фокусов я тебе товарищ? -- поинтересовался артиллерист опасным голосом. В сейфе лежали деньги. Причем стопки привычных кирпичных и лиловых бумажек с портретом Ленина, перетянутые резиночками, занимали едва одну полочку. На всех остальных блестели аккуратные стопочки эвейнских серебряных и золотых монет. -- Ну что же я поделать могу, товарищ полковник! -- возопил Аркаша. -- Валюта у них такая! -- Червонцы ты тоже в местном сельмаге отоваривать собирался? -- риторически вопросил Вяземский. -- Вот что, Аркадий Наумович... Снабженец съежился. По имени-отчеству полковник называл его только в сильном гневе. -- Кончаем с инвентаризацией, -- приказал артиллерист. -- Тут все ясно. Что нам дальше делать с этим ворюгой? -- Я не ворюга! -- не утерпел Аркаша. -- Я бизнесмен! -- Ты торгаш, -- безжалостно припечатал Вяземский. -- Акула капитализма, без стыда и без совести. -- Спекулянт, -- подытожил Кареев. -- Идиоты, -- буркнул Либин. -- Что-о? -- Идиоты вы, я сказал! -- рявкнул снабженец. -- У вас хоть капля соображения есть? Что половина нашего барахла местным задаром не нужна -- это вы знаете? Сколько раз меня на смех поднимали? А со всеми болячками -- так к Аркадию Наумовичу! Как сережки секретутке кобзевской, курве, так я не спекулянт! Как начштабу барахло ящиками закупать, так я не спекулянт! А как оборотный фонд в сейфе, так Аркашу под трибунал?! -- Аркаша, хватит! -- прервал его Вяземский. -- Я бы с большим удовольствием отдал тебя на растерзание Бубенчикову с Кобзевым... -- Давно пора, -- буркнул Кареев. -- ...Но тогда мы останемся без свежих продуктов, -- задумчиво продолжил Вяземский. -- Так что... пойдешь ты, Аркаша, добровольцем. Снабженец перевел было дух, но тут же снова насторожился. -- Каким добровольцем? -- выпалил он. -- Куда? -- В разведку, -- пояснил Вяземский. -- Начальство, в великой мудрости своей, порешило отправить разведгруппу в центральные районы Эвейна... проще говоря -- в столицу, Андилайте. Так что станешь ты, Аркаша, купцом-демоном на возах потусторонних товаров. -- А-а... -- с подозрительным облегчением выдохнул снабженец. -- А я уже думал, по лесам с автоматом шлындрать... -- Вы, Аркадий Наумович, -- заметил Кареев, -- и так кого угодно в гроб вгоните. Скажите спасибо, что за вас Александр Николаевич заступился -- И имей в виду, -- поддержал его артиллерист, -- что ваша группа выступает завтра же, не дожидаясь возвращения разведки из-за эвейнских границ. Так что спать тебе, Аркаша, -- он обвел широким взмахом руки разгромленную каптерку, -- не придется. Снабженец обвел взглядом груды коробок и тяжело, как стельная корова, вздохнул. Глава 13 -- Слушай, Студент, -- неслышно шепнул "Джон" Maлов. -- Как думаешь, эта десантура всегда такая дохлая или нам просто самые отборные достались? -- Да ладно тебе, -- рассеянно отозвался Окан. -- Ты глянь, сколько на себе волокут. -- Глянул! Мне похорошело. -- Неужели? -- Не, ну я всяко помаю. -- Когда Дмитрий начинал торопиться, это сразу можно было понять по тому, как он сглатывал звуки. -- Ну, рация, ну батареи запасные. Но грантамет-то на кой? -- Очевидно, ввиду недостаточной степени изученности местной фауны, -- все тем же задумчиво-спокойным тоном произнес Алекс, -- командование решило дополнительно подстраховаться. -- Че? -- выпучился Малов. -- Студент, ну ты даешь! Прям этот, как его, Сенкевич из "В мире животных". -- "В мире животных" ведет Дроздов, -- поправил его Алекс. -- А Сенкевич -- это "Клуб путешественников". -- Один хрен, я их всегда путаю, -- махнул рукой Малов. -- Студент, так ты скажи, только скажи, как человек, на кой нам сдался гранатомет? -- Поскольку местная агентурная разведка, -- завел было Окан, но, увидев, как Малов снова начинает закатывать глаза, сдался и перешел на "нормальную" речь: -- В общем, местные рассказали, что у них в реках живут водяные драконы -- твари метров под десять в длину, да еще с хорошей чешуей. Любым нашим крокодилом, будь он хоть трижды Геной, закусит и не заметит. И вроде бы, по недостоверным слухам, существует и наземный вариант, а может, даже летающий. -- Ни хрена себе! -- Малов, судя по всему, попытался представить себе десятиметрового летающего крокодила. -- Может, конечно, нам просто лапшу на уши навешали... -- признал Окан. -- Всяких охотничьих баек, типа "во-от такой боковой плавник!". Но, с другой стороны, река-то -- Драконья. А если вспомнить давешнюю зверюгу, на которой отбыл наш зеленый друг... -- Не говори, мля. -- Дмитрий наставил ствол пулемета на маячившие впереди заросли. -- Я, мля, как-то раз был на медвежьей охоте. Век не забуду. Зверюга живучая по самое не балуйся. Из кустов на тебя навалится -- хрен ты ее одной очередью положишь, даже из моей дуры. -- Вот я и говорю, -- кивнул Окан. -- Гранатомет -- самое то. -- Мля, -- подытожил Малов. Некоторое время они молча шли рядом. -- Не нравится мне этот лес, -- неожиданно сказал Окан. -- Какой-то он... неестественный. -- Да ну? -- Малов с подозрением уставился на ближайшее дерево. -- А че в нем не так? Лес как лес. Зеленый, мля. -- Вот-вот. -- Окан повел носом, словно бы принюхиваясь к чему-то. -- Такой зеленый... точь-в-точь скверик у горкома, в котором к приезду начальства каждый листик подкрасили... а все остальное французским шампунем помыли. -- Ну, ты, мля, сравнил! -- недоверчиво усмехнулся Малов. -- То, млин, скверик чахлый, а то целый лес. -- Я же не говорю, что тут каждое деревце вымыли, -- пояснил Алекс. -- А вот, например, удобрение какое-нибудь с ковра-самолета распылить... -- Ну, ты, Студент, как загнешь, так загнешь. -- Или, допустим, воздействовать каким-нибудь излучением, -- продолжил Окан. -- Стимулирующим. -- Че?! -- Жаль, счетчика Гейгера нам не положено, -- лицемерно вздохнул Алекс, позабавленный расстройством товарища. -- Замерить бы местный фон... -- Эй, так тут че, радиация может быть? -- вскинулся Малов.. -- Типа как после ядерной бомбы? Мля, мы так не договаривались! У нас в соседнем доме был один, все норовил внутренности в толчок выхаркать. Тоже, мля, в армии дозу схватил, на этом... Тоцком полигоне. -- Вообще-то на такие вещи научники должны были в первую очередь внимание обращать, -- заметил Алекс. -- Не настолько же они идиоты... или настолько? -- Не, ну пусть тогда скафандры специальные выдадут, -- продолжал волноваться Малов. -- Эти... просвинцованные. -- Спецтрусы тебе выдадут... просвинцованные, -- не выдержав, улыбнулся Окан. -- Чтобы самый твой ценный для Родины орган защитить. -- Мля, Студент, я же серьезно! -- Я, -- Окан посерьезнел, -- тоже. -- Тогда какого... -- Мне просто не нравится этот лес, Дима, -- признался Алекс. -- Сильно не нравится. И я очень жалею, что с нами сейчас нет старшины. -- Сидоренко? -- переспросил Малов. -- А на кой он нам сдался? -- Наш дорогой старшина, -- отозвался Окан, -- за свои многочисленные "командировки" в Кампучию и всякие другие Никарагуа сумел выработать у себя исключительной силы экстрасенсорное восприятие. То, которое он сам именует "жопным чувством". Вот именно его мне сейчас и не хватает. -- Мля, Студент, от твоих разговоров и у меня кошки на душе скрести начали, -- пожаловался Малов. -- И затылок зудит, будто его кто-то гляделками буравит на манер Стаханова. -- Самовнушение -- великая вещь, -- прошептал себе под нос Алекс, глядя на открывшуюся перед ними залитую солнцем поляну. -- Если только это... не что-то иное. * * * -- Это ши, вне всякого сомнения. -- От прыганья по веткам Филандеваль, Летящий-как-птица, слегка запыхался. В молодые годы, лет сто тому назад, имя подходило ему куда больше, но годы уходят, а прозвания не переменить. Еще десять-пятнадцать весен, и он уже не сможет обходить дозором рубежи пущи, а станет восседать вместе со старейшинами в Круге совета. -- Их речь не похожа ни на один из говоров Эвейна, ни на один из языков соседних земель. Даже на орочий. -- С каких это пор ты стал великим знатоком наречий Серебряной? -- Скользящий-среди-стволов, представлявшийся Эгилю Торню Эдарисом, свесил ноги с ветки, но спрыгивать на землю не спешил. Филандевалю он был почти ровесником, но Та, кто приносит судьбы, оказалась к нему благосклонней. И рука его крепче, и взор -- яснее, и язык -- острей. Оттого небольшой отряд дозорных вел он, а не единственный равный ему старшинством. -- А их одежда? Предметы, что они несут? Разве ты видел когда-нибудь подобное? -- Я не претендую на то, что видел все сотворенное под светом Благословляющей, -- задумчиво глядя вслед уходящим ши, отозвался Скользящий. -- Но я никогда не видывал ничего схожего. И я не понимаю их назначения. А когда в мой лес приносят вещи, назначения которых я не понимаю... не нравится мне все это. -- Так чего же мы ждем? -- возбужденно воскликнул Филандеваль. -- Они перешли границу без нашего на то дозволения -- разве этого мало? -- Мы не ведаем их силы, -- осмелилась вступить в разговор старших Иллиена. -- Так же, как и они, не ведают нашей, дитя. -- Филандеваль скользнул по ее лицу предупреждающе холодным взглядом. Девушка слегка порозовела лицом, и эльф незаметно поморщился, отведя взгляд. Еще один признак нечистой крови. Что за бес попутал прекрасную Шилиеллу поддаться на сладкие уговоры полукровки Аратамиеля? Если бы только в человеческой сути было дело! Не может сохранять чистоту рода столь маленькая община, и даже гости, приходящие из других пущ, не спасают положения. В жилах самого Филандеваля, потомка Хранителя священной рощи, текло немного людской крови -- в шестнадцатом колене и в седьмом тоже. Хотя он-то не может краснеть так... по-человечески, как эта девочка, во всех прочих отношениях унаследовавшая материнскую прелесть. Но ее дар, ее проклятый дар! -- Гляди, -- Летящий снова повысил голос, -- что они делают? -- Что-то, -- голос Скользящего на миг дрогнул, -- нам непонятное. -- Они собираются колдовать! -- выдохнул Филандеваль. -- В нашем лесу. Разве мы можем позволить такое?! Эдарис задумчиво склонил голову. -- Не можем. * * * -- Товарищ генерал-майор! -- На лице вытянувшегося перед командующим капитана-связиста сияла довольная улыбка. -- Разрешите доложить -- есть устойчивая связь с группой Дерябина! Слышимость превосходная, можете убедиться. -- И убедюсь, -- заявил Свистунов, проходя в палатку. -- Сюды, что ли, говорить? -- Вот в него, товарищ генерал-майор. -- Связист протянул командующему массивный эбонитовый микрофон. -- Как слышите? Прием. -- На связи сержант Колокольцев! -- донесся из стоявшего на столе черного ящика искаженный помехами, но вполне различимый голос. -- Слышим вас хорошо! -- Ну вот! -- торжествующе сказал Свистунов, поворачиваясь к сгрудившимся у входа в палатку начштаба группировки и двум адъютантам. -- А говорили -- невозможно, невозможно, всякие там физические-химические законы... В Советской армии действует только один физический закон -- приказ вышестоящего командования! Верно я говорю, а, солдат? -- поинтересовался генерал-майор у сидящего за аппаратурой сержанта-связиста, хлопнув его при этом по спине так, что очки солдата сползли на самый кончик носа. -- Э-э... Так точно, товарищ генерал-майор, -- выдохнул связист. -- То-то... -- Свистунов осекся, с подозрением уставившись на динамик. -- Что это было? Из черного ящика снова донесся треск, но на этот раз никто из присутствующих уже не спутал его с помехами -- это были автоматные очереди. -- А-а-а! -- прохрипел кто-то, перекрывая грохот выстрелов, казалось, в самый микрофон. -- Больно... -- Справа! Справа они! -- Получайте, гады! И грохот взрыва. -- По ветвям, Джон! Бей поверху! -- А-а, суки! -- На, на, на, на.... Грохот выстрелов стих так же внезапно, как и начался, и остался только один звук -- хрипящее бульканье, словно кто-то неплотно прикрутил кран. -- Мамочка. -- Голос был чистым, словно какое-то волшебство на миг убрало все помехи. -- Мама. Больно-то как! Мамочка. Хрип стих. * * * Все произошло очень быстро. Короткое шуршание -- Алекс, обернувшись, успел увидеть, как ткнулся в землю радист, из спины которого торчали две белоперые, словно в насмешку, стрелы, как пытается вскочить лейтенант... а потом все потонуло в грохоте стрельбы. -- Справа! Справа они! -- проорал один из десантников, поливая лес из "ручника". Через миг он получил стрелу в горло, качнувшись, упал на спину, выпустив последнюю очередь в ярко-голубое небо над поляной. -- Слушай мою... -- Дерябин захрипел страшно и почти тут же смолк. -- Получайте, гады! -- рявкнул кто-то, выбрасывая вперед руку. Черный кругляш "лимонки" еще не долетел до земли, а бросавший уже падал, хватаясь за выросший из груди наконечник. -- По ветвям, Джон! -- закричал Окан, заметив, откуда сорвалась очередная шуршащая посланница смерти. -- Бей поверху! -- А-а, суки! От расстреливаемого из трех стволов дерева брызнули листья, щепки... и еще что-то тугое, зеленое слетело с ветвей и безвольной куклой шлепнулось оземь. -- На, на, на, на.... -- Назад, Джон! -- скомандовал Окан, выпуская длинную, в полрожка, отсекающую очередь. -- Прикрой слева, отходим, отходим! Он уже списал со счетов десантников -- те, потеряв командира, метались суматошно, пытаясь отстреливаться, каждый сам за себя, и не слушая более опытных спецназовцев. Уйти бы самим, пожертвовав обреченными, выбраться из этого обманчивого, гиблого леса... доложить командованию... Алекс выпустил оставшиеся патроны, согнулся, нашаривая гранату на поясе... когда прилетевшая сзади стрела вонзилась в левое бедро. "Как неловко", -- мелькнуло в голове у Окана, и, уже оседая вбок, он понял -- это не ошибка невидимого стрелка, стрела попала точно в цель, потому что одного противника всегда надо брать живым для допроса... -- А-а, бля! Алекс успел увидеть, как падает, падает Дима Малов, как мечутся под летящими со всех, казалось, сторон стрелами последние десантники. Как они умирают. А потом он увидел что-то темное, несущееся в лицо. И наступила темнота. * * * Свистунов медленно отвернулся от рации на столе, и, увидев его белое от гнева лицо, начштаба содрогнулся. -- У нас, -- неспешно и веско произнес командующий, -- дежурное звено к взлету готово? -- Так точно, товарищ генерал-майор, -- отрапортовал начштаба. Он не стал напоминать начальнику, что дежурное звено было и единственным -- менялись только пилоты. -- Ми-двадцатьчетверки... в полной боевой... -- Поднимайте, -- скомандовал Свистунов. -- Но, товарищ генерал... -- Я сказал, поднимайте! -- рявкнул командующий. -- Пусть выйдут на сигнал рации -- связист, обеспечьте -- и там, там... -- Есть, товарищ генерал-майор! -- выдохнул начштаба и ринулся прочь из палатки. Свистунов тяжело вздохнул и, сразу став каким-то съежившимся и мешковатым, словно воздушный шар, из которого начали выпускать воздух, облокотился о шкаф с аппаратурой. -- И пусть следом поднимут пару транспортных с десантом, -- велел он одному из адъютантов. -- Может... -- Он прервался, вытащил из кармана брюк белый платок, тщательно протер лицо. -- Может, найдут кого, -- закончил он шепотом, пряча платок в карман. * * * Из темноты его выдернули. Небрежно, рывком за плечи, подняв с земли и усадив в неловкой позе у могучего ствола. Бедро с застрявшей стрелой сразу же отозвалось ослепительной вспышкой боли -- она-то, похоже, и привела Окана в сознание. Первым, что он увидел, были сапожки. Небольшие зеленые сапожки. Носок правого почти касался округлого светло-коричневого булыжника, заляпанного чем-то темным. Им-то, должно быть, меня и приложили промеж глаз, подумал Окан и начал было размышлять, как поднять разламывающуюся на части голову, чтобы увидеть владельца сапог, но эту проблему тут же решили без него -- резко дернув за волосы, так, что перед глазами снова упала темная пелена и заплясали звездочки. Окан терпеливо ждал, пока пелена наконец развеется и он сможет увидеть стоящего перед ним человека. Зеленое. Вначале была зеленая курточка, очень затейливая, что-то между "лохматой" накидкой и карнавальным костюмчиком. Вроде бы беспорядочно нашитые лоскутики и ленточки всевозможных оттенков зелени на самом деле образовывали узор такой красоты -- и сложности, -- что Алекс даже не стал пытаться в него всмотреться. Не с такой, и без того норовящей вот-вот лопнуть, головой. И вообще, как говорил незабвенный... черт, кто же это у нас был такой незабвенный, а? Забыл... короче, без пол-литры не обойтись. На плечики курточки падали -- нет, решил Алекс, падали -- не то слово, они ниспадали, они изысканно струились -- волосы цвета золота, настоящего, девятьсот двадцать пятая проба и герб Союза на слитках. Волосы эти обрамляли тонкое, смугловатое, неимоверно прекрасное лицо. -- Зачем вы пришли в наш лес, ши? "Эльф, ну чистый эльф, -- устало подумал Алекс и только после этого заметил заостренные кончики ушей стоящего перед ним существа. -- Ой, и вправду эльф! Интересно, а он мне нужен? А Кобзеву? Вот вопрос, достойный принца датского -- нужен или не нужен майору ГБ Кобзеву живой эльф. Наверное, не нужен. Зачем нам эльф? Не, нам эльф не нужен!" Крепко же они меня приложили. Словно каша в башке... и кто-то эту кашу помешивает. Мля, чего они мне вкололи... а спать-то как хочется, прямо сил никаких нет. Взять, что ли, да улечься? -- Зачем вы пришли в наш лес, ши? -- повторил эльф с презрительным терпением, точно втолковывая что-то деревенскому придурочному. Вот ведь заладил, надоеда, подумал Алекс, нудит и нудит. Ответить ему, что ли? А что? Если б я знал, на кой хрен нас понесло в этот чертов лес. Так приказал нам наш воевода, а ему приказал другой воевода, постарше, а ему... он ее убил, и в землю закопал, и надпись написал... Соврать, что ли? Но так хочется сказать правду этому милому, наверняка доброму и такому прекрасному существу... -- Перестань путать его мысли, Сигилль, -- велел Скользящий. -- Но... -- Это не чародей. "У-ти, пусечка, -- с умилением подумал Алекс, -- подойди поближе... я тебе мигом шею сломаю, гнида". Он прикинул, дотянется ли до этого прекрасноглазого урода, если резко выбросить голову вперед. Не, слишком далеко стоит, зараза, как знает. А так хочется врезать по этому точеному носу... чтобы вместо него появилась набухшая, капающая юшкой слива! -- Зачем вы пришли в наш лес, ши? "А ни хрена я тебе не скажу, -- со злостью подумал Окан. -- Хочешь гестапо изображать -- нет проблем. Буду молчать, как партизан. Как эта... которая гоп-стоп, Зоя... черт, здорово они меня, такую известную фамилию забыл. Козельская? Нет, Козельск -- это из другой оперы, его Батый брал... Ну, еще чуть-чуть ближе!" -- Ты ведь понимаешь меня, ши. -- Это был не вопрос, а констатация факта, сказанная почему-то очень печальным голосом. -- Мы, в отличие от ваших колдунов, не умеем читать мысли. Только видеть их. Иногда. Когда есть что видеть. У тебя самый сложный рисунок из всех, кто с тобой был. "И кого вы убили, -- яростно подумал Окан. -- Ребят... пусть дураки они, пусть я их и не знал почти... и Диму. За Диму я вас отдельно на клочья порву". -- Ты не чародей, -- продолжил эльф. -- Но и не простой дружинник. Ты дрался лучше всех. Ты знаешь то, что нужно нам. "Интересно, а знаю ли я какие-нибудь местные ругательства? -- подумал Окан. -- Надо бы попробовать. Вот как, например, сказать, "засунь себе башку между ног и поцелуй себя...". -- Мы все равно узнаем все, что хотим, -- спокойно предупредил эльф. -- Просто это будет дольше... и больнее. Ну-ну, гнида, подумал Алекс, попробуй! -- Эмолин, разведи костер, -- приказал эльф, не отрывая взгляд от Алекса. Где-то сбоку зашуршало, послышались шаги. -- Филандеваль -- поможешь мне, ты старше. Иллиена, принеси из моего мешка _эхкаа_. -- Нет! Вот тут-то точеное лицо эльфа на миг дрогнуло, теряя невозмутимость, и на миг в нем проступило... нет, не удивление. Скорее, недоумение. Брезгливое такое. -- Неужели ты собираешься... Алекс повернул голову почти одновременно с эльфом. Очень уж ему захотелось посмотреть на обладательницу такого милого голосочка. Вот только стояла она как раз слева, а булыган как раз над левым глазом и врезался. -- Что ты сказала, Иллиена? -- осведомился эльф. "Ого, а у нас бунт на корабле, -- подумал Алекс, доворачивая -- насколько позволяли вцепившиеся в волосы пальцы -- голову влево. -- И кто же у нас знамя мятежа?". "Не переигрывай, -- шепнул внутренний голос, очень похожий на голос деда. -- Чувство юмора -- последняя опора пленного. Отметь -- последняя". И тут он увидел _ее_. Девочка. Не девушка даже. Стройная, тоненькая, с огромными голубыми -- вот это цвет, подумал Алекс, вот он действительно голубой, а не те бледные оттенки, что у людей бывают, -- глазами и длинными пушистыми волосами цвета меди. Красивая. Не так, как старший эльф -- жуткой притягательностью старинной гравюры, невозможным совершенством. Она чуть-чуть ближе к человеку. И сейчас чертовски напугана собственной храбростью. Какого черта она здесь делает, подумал Алекс, у нее даже лука нет. Только короткий нож на поясе. -- Я хотела... Ты ведь не станешь... -- Она собралась с духом и выпалила: -- Надо уходить, Эдарис! Мой дар... тревожится. -- Принеси. Мне. _Экхаа_. Младшая, -- медленно, внятно проговаривая каждое слово, произнес эльф. Нет, решил Алекс, не произнес -- пропел. Они хоть и говорят на том же языке, что и местные, но по-другому. Более... певуче, что ли? "А ведь старый профессор наверняка слышал про них, -- внезапно подумал Алекс. -- Эльфы, маги, драконы... кто дальше? Орки? Хоббиты?" Он вдруг ощутил какую-то странную детскую обиду. Не свою, а того четырнадцатилетнего пацана, запоем читавшего при свете ночника толстенную книжку в мягкой обложке, привезенную говорливой материной подругой из загранкомандировки. Затейливое золотое тиснение "The Lord of the Rings". Только вот сказочка в реальности оказалась злобненькая. Кровавая сказка. -- Не думай, что мне доставит удовольствие то, что сейчас произойдет, ши, -- неожиданно обратился к пленнику эльф -- Эдарис, так его назвала девочка? -- Но вы пришли в наш лес. "Черт, да он словно наших фильмов насмотрелся, -- подумал Алекс. -- Самых идиотских. Как же, как же, мы вообще добрые внутри, только на лицо ужасные. Эти на лицо прекрасные, да вот внутренняя сущность у них подкачала. И ведь самое интересное -- ему действительно неприятно будет меня пытать. Его с души воротит от предстоящего занятия. Он даже со мной, демоном, пытается договориться на свой лад вежливо. Но если я буду отмалчиваться и дальше -- нарежет на ленточки. С полной убежденностью в собственной правоте. Хотя я даже не совсем понимаю, чего он от меня хочет. Интересно, найдут наши меня... то, что от меня останется? Дед рассказывал, как они находили своих, попавших к бандеровцам, к "лесным братьям". Как все-таки обидно умирать в неполных двадцать!" -- Я советую тебе еще раз подумать, ши, -- проговорил эльф почти умоляюще. -- Пока есть время. Пока младшее дитя не принесла _экхаа_. "Как все мы веселы бываем и угрюмы, -- шевельнулись где-то вдали серебряные струны. -- Но если надо выбирать и выбор труден, мы выбираем деревянные костюмы. Люди, люди..." Интересно, этим двоим, что по бокам, держать меня еще не надоело? Связали бы, что ли. Еще какой-то звук шевельнулся в памяти. Или не в памяти? Далекое, почти на грани слышимости, гудение. -- Ты еще молод, ши, -- вымолвил эльф. -- Ты еще не представляешь, насколько разной бывает смерть. А я стар... вашим счетом мне уже двести и семь весен... и я помню много смертей. -- "Ого, -- вяло удивился спецназовец, -- местным счетом двести лет -- это наших сто шестьдесят. Бодрый какой дедушка". -- Умирали мои друзья -- оттого что люди приходят в наш лес, запретный для чужих. Алекс мотнул, точнее -- попытался мотнуть головой. Звук не пропадал, наоборот, он нарастал, набирал силу, и его уже нельзя было спутать ни с чем в этом мире. -- Кто бы говорил... -- Алекс попытался улыбнуться, но результат его усилий больше напоминал кривой оскал. -- Кто бы говорил про смерть. -- Его вдруг начала бить дрожь. -- Ты же свою смерть... не знаешь... а я... знаю. -- Что ты... -- Эльф осекся и медленно, словно нехотя, оглянулся. В полутора километрах от них прорвавшийся сквозь разрыв в облаках солнечный луч полыхнул ослепительными зайчиками на остеклении кабин МИ-24. Капитан Шипков качнул штурвал на себя, заставив вертолет клюнуть носом, и надавил гашетку. Иллиена стояла в пяти шагах от чужака, когда тот, страшно оскалившись, начал вглядываться во что-то впереди. Она даже успела почувствовать смену его чувств -- от тоскливого страха и упрямства к ярко, почти зримо полыхнувшей надежде, и сразу же -- отчаяние и какая-то странная, с оттенком самоубийственного безумства радость. А затем на лес с жутким неживым воем обрушилась смерть. Первым погиб Эмолин. Костер, который он разводил, послужил летчикам ориентиром, и первые же ракеты разорвали эльдара на дымящиеся клочья. Если бы в эльфийском пантеоне нашлось какое-нибудь злобное божество, отвечающее за справедливость и месть, оно бы, наверное, порадовалось от души, глядя, как мечутся по поляне лесные жители -- совсем как десантники двадцать минут назад. Большая часть ракет рвалась в кронах деревьев, осыпая землю градом осколков. Но и тех, что долетали до земли, тоже хватало. Вокруг бушевал ураган огня и смертоносного железа, и Иллиена бежала, бежала изо всех сил, не разбирая дороги, а впереди... _земля вдруг вздыбилась рыжей вспышкой и плеснула вокруг острым, пахучим металлом, и жалобно вскрикнула березка, чей подрубленный ствол оседал на землю, и могучий кедр отозвался протяжным стоном иссеченного ствола, а в воздухе повис сизый дым, и..._ горячая волна подняла ее в воздух, словно пушинку, и небрежно швырнула оземь, и горячее железо ввинтилось в мозг. Что было дальше, она не помнила. Она не помнила, как ползла, цепляясь за пучки травы, вжимаясь в содрогавшуюся от взрывов землю, как свалилась в промоину под огромным вывернувшимся корнем старого вяза и затаилась там, сжавшись в комочек и тихонько поскуливая, словно крохотный пушистый зверек с перебитой лапкой. Там ее и нашел Окан. * * * Алекса спасла каска. Обыкновенная советская армейская каска кого-то из убитых десантников, валявшаяся в паре шагов от того места, где он стоял. В самые первые мгновения, пока мозги еще хоть что-то осмысливали, он успел зацепиться за нее взглядом, а потом и рукой, подтащить к себе и что было сил нахлобучить на голову. А затем близкие разрывы мигом выбили все мысли, кроме одной -- не в меня, господи! Не в меня! Его спасла каска, принявшая на себя два осколка, и то, что эти осколки шли по касательной. Еще -- то, что он лежал на поляне и осколки не сыпались сверху, а свистели над ним, рвали гимнастерку и кожу под ней, но только один, чуть меньше земляного ореха, с маху ввинтился в плечо, заставив содрогнуться от ошеломляющей боли. Еще -- что очередь курсового крупнокалиберного пропахала борозду метром левее. А еще ему просто повезло. Когда стих грохот разрывов и рев вертолетов перестал накатывать волнами и начал удаляться, Алекс отпустил пучки травы, за которые он судорожно цеплялся все время налета, и, приподнявшись, огляделся по сторонам. Прежнего, ярко-зеленого до неестественности, радостно сиявшего леса больше не существовало. Вместо него были лунный пейзаж изрытой воронками поляны, серые от земли и пыли, иссеченные осколками деревья, сизый дым, лениво струившийся из воронок, бледные языки пламени на кустарнике. Пахло гарью, свежевывороченной землей и взрывчаткой. И кровью. Алекс попытался встать и тут же, охнув, осел назад, хватаясь за ногу. Огляделся вокруг, в поисках чего-нибудь, могущего сойти за костыль. В трех метрах валялась подходящая ветка, а за ней -- чей-то АКМС. Ветка была ближе, но... автомат можно было использовать не только как костыль. Голова просто раскалывалась. Ну, еще бы, подумал Окан, лупили по ней, бедной, будь здоров, аки по колоколу монастырскому. Что-что, а уж контузию я себе точно заработал. Ясность мысли, только-только вернувшаяся, снова улетучилась, оставив бойца в тупом, мучительном оцепенении. Он попробовал, извернувшись, посмотреть на рану, но под одеждой мало что можно было понять -- маленькая дырочка и медленно увеличивающееся пятно вокруг. Надо же, вяло удивился Алекс, такая кроха -- и такая адская боль. Впрочем, артерия, скорее всего, не задета, а то бы сейчас из меня по-другому хлестало. Он вытащил индпакет и хотел было перевязать хотя бы пробитую стрелой ногу, но руки слушались просто отвратительно -- тряслись, пальцы не сгибались и вообще... вдобавок порезы на спине и плечах вспыхивали болью при каждом движении. Поэтому он ограничился тем, что запихнул пакет под одежду, на рану -- пусть впитывает -- и пополз к автомату. Путь оказался неожиданно долгим. Пришлось даже один раз отдыхать, потому что голова болела просто неимоверно, поминутно застилая глаза мутно-красной пеленой, а когда он, опершись на АКМС, попытался встать, начала еще и кружиться. Его бы, наверное, стошнило, но одна даже мысль об этом требовала слишком много сил. И все же он встал и пошел, сам не понимая, зачем и куда. Воронки, тела, воронки... один, уже мертвый десантник, попал под прямое, и на краю ямы лежала только нижняя часть туловища, поблескивая пряжкой ремня с серпасто-молоткастым гербом. А еще была рука, намертво вцепившаяся в ветку -- зеленый рукав на завязках, длинные тонкие пальцы, а ниже локтя -- ничего. Потом он услышал стон. * * * -- Летят! -- послышалось из-за полога палатки. -- Летят! С того момента, когда слух об уничтоженной туземцами разведгруппе распространился по лагерю, Лева Шойфет сидел в своей берлоге тише воды ниже травы. Он боялся, что кто-нибудь непременно сорвет на нем зло. Но сейчас он не мог сдержаться. Выскочив из палатки, он вместе со всеми бросился к посадочной площадке. Тяжелые, брюхастые туши транспортных вертолетов уже опускались, вздымая клубы пыли. Возбужденные и злые часовые отталкивали напирающих товарищей. Все уже знали, что случилось в далеком лесу, хотя официально никто никому и ничего не объяснял. В отсутствие достоверных сведений плодились и множились байки самые дикие. Но того, что предстало взглядам столпившихся у края площадки солдат, не ожидал никто из них. Даже спешно сорванный с новой базы Кобзев, один из немногих, пропущенных за оцепление. Леву не пропустили, но из уважения, каким на Руси обычно пользуются юродивые, позволили без особых усилий пропихнуться к самому краю, откуда все было прекрасно видно. Десантники высыпали из вертолета первыми -- бешеные, готовые сорваться не то в слезы, не то в убийственную ярость. Командир суетился вокруг, пытаясь как-то успокоить подопечных, но у него явно не очень получалось. А потом из вертолета вышел переводчик. Лева не сразу вспомнил, что этот рослый, худощавый парень с ледяными серыми глазами на самом деле спецназовец и свое знание эвейнского получил случайно. В последнее время он и его товарищ все больше освобождали Леву от будничных заданий, оставляя официальному переводчику лингвистические изыскания. Чем глубже Лева изучал местное наречие, тем больше вопросов у него появлялось. Первоначальная версия -- о некоем племени протокельтов, проникшем в мир Эвейна через случайно отворившиеся ворота, -- трещала по всем швам. В языке находились следы и более поздних контактов -- слова, не характерные для кельтской группы, зато вполне обычные в германских, балтских, более и менее древних наречиях, -- и более ранних, целая группа корней, не имевших вообще ничего общего ни с индоевропейскими, ни с какими бы то ни было языками из тех, на которые поочередно грешил педантичный Лева (сходство с эскимосским или кечуа он проверять не стал). Все это пришло Леве в голову уже потом, а первой его мыслью было несвязное: "Господи!.." Спецназовец был... изранен, подобралось слово. Кровь пропитывала лохмотья, в которые превратилась его форма, стекала темной змейкой по руке, сочилась из множества глубоких царапин. Лицо застыло грубо разрисованной фаянсовой маской. А на руках он держал туземку. Если Окан -- теперь Лева вспомнил фамилию своего помощника -- находился явно на грани безумия, то девушка уже перешагнула эту грань. Лицо ее, в более спокойных обстоятельствах показавшееся бы красивым, то кривилось в гримасе запредельного ужаса, то обмякало мертвенно, так что глаза закатывались, словно эвейнка теряла сознание, -- и состояния эти сменяли друг друга быстро и как бы ритмично. -- Санитары! -- рассеял всеобщее ошеломление голос Кобзева. -- Б..., да что вы встали! Где врач?! Подбежали санитары с носилками. Девушка начала кричать что-то, то по-эвейнски, то на ином, незнакомом Леве языке, но Окан склонился к ней и шептал что-то, пока она не позволила уложить себя и унести. Вслед за ней утащили и раненого спецназовца. Толпа начала расходиться, решив, что больше ничего интересного все равно не покажут. Лева сумел протолкаться к Кобзеву, покуда тот не удрал к вертолетам. -- Товарищ Кобзев! Степан Киреевич! -- воскликнул он. -- Что? -- Гэбист недовольно обернулся. -- Степан Киреевич! -- повторил Лева. -- Это... очень интересно. Кобзев вопросительно глянул на него. Лева, как смог, постарался объяснить. В бессвязных выкриках рыжей незнакомки он уловил сходство с тем загадочным наречием, следы которого остались в самых древних словах всеобщего эвейнского языка. -- Это крайне важно, Степан Киреевич! -- горячо доказывал лингвист. -- Это позволит полностью пересмотреть наши теории... -- Хотите сказать, что эти... лесовики, -- пробормотал Кобзев, -- исконные жители здешних краев? А крестьяне и владетели -- пришлые? -- Ну... -- Лева замялся. -- Можно и так сказать... Хотя это было не менее трех тысяч лет назад. -- И тем не менее... -- Кобзев хлопнул ладонью по бедру. -- Да, товарищ Шойфет, это вы очень вовремя и метко подметили. Возможно, мы сумеем договориться с ними... Да. Он развернулся, направляясь в сторону лагерного госпиталя. -- Разрешите, я поговорю с этой... -- Лева замялся, не в силах выговорить слово "пленной". -- Нет! -- отрубил Кобзев. -- Мы не знаем, насколько она опасна... и какими способностями обладает. Рядовой Окан может с ней общаться, он все равно ранен, и он, в отличие от вас, -- тренированный боец... А запасных лингвистов у нас нет. Позднее, когда медики дадут "добро"... тогда и побеседуете. А покуда науке придется подождать. Лева покорно пожал плечами и побрел обратно в палатку. * * * Старшина Сидоренко медленно брел к постоялому двору. За свои тридцать два он повидал много разных городов. Больше, наверное, чем весь остальной отряд вместе взятый. Жизнь бросала его в такие места, что и не снились узкоглазым японским туристам, которые, смеясь, фотографировали его в Австрии. Русская спортсмена, да, да... а вот посмотрите, какой замечательный вид открывается справа, говорит сопровождающий. Просто великолепная... площадка для десантирования. Тогда он накрепко запомнил чистенькие узкие улочки старых европейских городов. Но потом воспоминания поблекли, вытесненные новыми. Их сменили горящие бамбуковые хижины, белый кафедральный собор в крохотном, три десятка домов, городке, с которого по ним лупил пулеметчик. Пулеметчик оказался девкой, дочкой какого-то местного дона Педро, и эти долбаные герильерос долго возмущались, когда он просто пристрелил ее, -- они-де рассчитывали поразвлечься. Еще были глинобитные хижины, хижины из картонных коробок, криво сколоченные хибары из досок -- и всегда был огонь, дым, кто-то стрелял, кто-то умирал во славу великой державы, привольно раскинувшейся на одной шестой суши и протянувшей длинные щупальца на остальные пять. А этот город напомнил старшине те, первые, уютные европейские городки. Тогда он был молод, наивен и остро сожалел, что опоздал родиться -- другие грохотали по этой брусчатке танковыми гусеницами. Но ничего -- может, и ему когда-нибудь доведется, засучив рукава, пройтись по Елисейским Полям и поплевать с башни Эйфеля. Правда, местные еще не дошли до отмывания брусчатки особым шампунем -- эта деталь, помнится, больше всего взбесила тогда молодого сержанта, привыкшего, что в их селе кусок мыла почитался за ценность. Но улочки были похожие -- узкие, кривые, стиснутые стенами домов. С бронетехникой сюда соваться нечего, автоматически прикидывал старшина, не выгорит, в смысле, пожгут ее тут и спасибо не скажут, а окна не ниже двух метров и узкие, как амбразуры, -- гранату так, запросто, не закинешь. Одно расстройство воевать в таком вот лабиринте, а лучше -- хороший ракетно-бомбовый и потом спокойненько зачистить развалины. Он механически потрогал звенья болтавшейся на шее медной цепи -- дома у него валялась похожая, только к ней был прикреплен медный диск размером с кофейное блюдце -- высший орден какой-то страны, название которой старшина так и не узнал. Очень уж быстро все тогда случилось -- подняли по тревоге, погрузили в ИЛы, в полете объяснили задачу: высадиться, установить контроль над аэродромом, обеспечить посадку транспортников с техникой, после чего выдвинуться к юго-западу и штурмовать цель типа "дворец", особо позаботясь, чтобы никто не ушел живым. Впрочем, непосредственно во дворце орудовала гэбэшная спецгруппа. К утру она испарилась, зато примчался на джипе какой-то смуглый хрен в незнакомой форме, весь в аксельбантах, протарахтел речь на языке, которого никто из спецназовцев не понял, роздал три десятка этих самых блях на цепи и умчался. Одно блюдце досталось Сидоренко. На этой цепи никаких украшений не было, просто одно из ее звеньев было не медным, а серебряным. Унции на три потянет, механически прикинул старшина Эту привычку -- считать драгметаллы в унциях -- он тоже приобрел в Южной Америке, проплутав месяц по джунглям в компании бывшего золотоискателя. Никчемная совершенно была личность -- пауков жрать не хотел, трещал без устали и так достал, что Сидоренко сам уж было собрался его придушить, но какая-то змеюка типа питона проделала это первой. Питона старшина съел. -- Осторожно! -- прогорланил кто-то наверху. Старшина запнулся, ожидая, что из мансарды на него низвергнется водопад грязной воды. Но ничего не произошло. Сидоренко поднял голову. Мимо проплывала, как в невесомости, огромная -- с полметра в поперечнике -- капля помоев. Она вальяжно обогнула оторопевшего спецназовца и, пролетев еще пару шагов, неожиданно рухнула в зияющую дыру местной канализации, расплескав веерочками вонючие брызги. Сидоренко озабоченно осмотрел сапог -- не запачкался ли? Сапоги были новые, из отменно выделанной кожи. Аркаша закупил их оптом, вместе с такими же кожаными куртками, в месте их первой стоянки. Городок, судя по всему, был центром местного кожевенного производства -- запах в нем стоял совершенно ох...льный, другого слова старшина подобрать не мог. Но дело свое мастера знали туго -- кожа была прочнейшая. Куртка сама по себе держала на пяти метрах "макаровскую" пулю, а если учесть еще и многочисленные бляшки -- короче, старшина сделал для себя соответствующий вывод и при встрече с обладателем подобной куртки бить намеревался только в не прикрытые ею места -- промеж глаз, например. Впрочем, бить пока никого не требовалось. Гидросамолет дал им достаточный запас расстояния для того, чтобы даже те из местных, до кого успели дойти слухи о вышедших из камней демонах, не увязывали их с заморскими купцами, пусть и щеголяющими в странных пятнистых одежах. Варвары, что с них взять, припомнил старшина услышанную краем уха реплику, их только пожалеть можно, не ведающих Серебряного закона. Страна непуганых идиотов -- вот что такое этот "благословенный Эвейн", решил Сидоренко. Такой неколебимой уверенности в собственной правоте он не встречал даже среди носителей идей чухче. Те узкоглазые были просто фанатиками, яростно не замечавшими реальный мир вокруг -- или пытавшимися переделать его в соответствии со своими бредовыми воззрениями. Местные же... похоже, они просто помыслить не могли, что возможно жить по другим, нежели в Серебряной империи, законам. В нашем мире так смотрели когда-то на чужеземцев жители Поднебесной, но европейские варвары с громыхающими штуковинами быстро отучили их от этой привычки. Ничего, с веселой злостью подумал Сидоренко, будет и на вашей улице праздник -- Великой Октябрьской, или какие у вас там месяцы, Социалистической революции. Скоро за вас возьмутся не лопухи и дилетанты типа Марксленовича и Кобзева, а настоящие профи. Они найдут ваших недовольных -- а такие есть всегда и везде, даже в раю, -- и начнут петь им песни о всеобщем равенстве и социальной справедливости. Дадут вам вождей -- из ваших же, самых недовольных, недаром Кобзев припрятал этого колдуна-недоучку у себя, не отдал тогда Марксленовичу. Вот он нам сейчас пригодился... и еще пригодится. А тот чует, падла, потому и прибежал тогда, после разгрома их лагеря, прямиком к нам, а не разбежался по лесам, как остальные. И вот когда вы, наслушавшись этих сладких песен, тоже захотите строить рай на земле... а вы захотите, у вас нет иммунитета, и те наши олухи, что перебежали к вам, -- вы их не будете слушать, а даже если выслушаете -- не поверите, потому что это не уложится в ваши плоские мозги Вот тогда-то начнется самое веселье! Я знаю, бормотал себе под нос Сидоренко, выходя на площадь, я уже видел такое не раз. Вон в той башне, где сейчас живет градоправитель, расположится местная чека -- или гестапо, или инквизиция, или Комитет Высшей Социальной Справедливости, -- это уж как вам захочется ее назвать. И город вымрет, и только патрули будут стучать коваными подошвами по брусчатке -- этот дом? или этот? А вы будете сидеть за запертыми ставнями и вслушиваться в этот стук. И будете спасаться, как крысы, за тридевять земель, у тех самых варваров, на которых вы сейчас взираете свысока, потому что чем цивилизованнее кажется народ внешне, тем ужаснее вылезает наружу его звериная сущность. И это мне остается только пожалеть вас. Живите уж... сколько вам осталось, взирайте на нас свысока. Облезлых крыс тоже пинали ногами -- а крысы-то были чумные. А пока... пока мы с вами поторгуем. Сидоренко, пригнувшись, вошел в общую залу постоялого двора, степенно раскланялся с возвышавшимся над стойкой хозяином, поднялся по отчаянно скрипящей лестнице на второй этаж и коротко простучал по двери условленную серию -- три коротких, два длинных, короткий. -- Ну! -- воскликнул пузатый снабженец, едва только старшина показался на пороге. -- Шо там? Сидоренко неторопливо закрыл дверь, скинул с плеча мешок, медленно, не обращая внимания на приплясывающего от нетерпения Аркашу, развязал тесемки, запустил в глубь мешка руку, пошарил и, вытащив наружу самую обыкновенную алюминиевую ложку, продемонстрировал ее для всеобщего обозрения. -- Вот, -- гордо заявил старшина. -- Самый что ни на есть ходовой товар. На ура будут улетать. -- И он выложил рядом на стол одну к одной три золотые монеты, которые дал ему за такую же ложку здешний ювелир. * * * Обри Норденскольд погрузился в свои невеселые мыс-! ли не настолько глубоко, чтобы не заметить доносящийся из-за одной из палаток подозрительный шум. За последние дни он привык жить вполуха и вполглаза. Напряжение в лагере нарастало. Донимаемые постоянными налетами партизан на патрули, запертые в тесных границах оборонительного периметра, нарастившего уже поверх внутреннего слоя минных полей череду наблюдательных постов и целую сеть датчиков, только и спасавших часовых от внезапного нападения -- уже три или четыре раза туземцы пытались пройти мимо дозоров, отводя им глаза, -- морпехи зверели и подчас срывали зло на своих же товарищах. Обри взял за правило все свободное время -- верней сказать, выкроенное с большими трудами от прочих занятий -- проходить по лагерю. Присутствие командиров еще как-то сдерживало солдат, но майор с ужасом ощущал, что группа вторжения все больше превращается в неуправляемую банду, готовую крошить из М-16-х все, что движется. Вот и теперь... Заглянув в тесный закоулок, образованный тремя брезентовыми стенками и грудой ящиков, он увидал там уже ставшую почти обыденной сцену -- двое морпехов пытались вытрясти душу из третьего. Причину ссоры определить было нетрудно. Рядом, на пустом ящике, валялись стаканчик для бритья и пара игральных костей. Первым побуждением Обри было вызвать МП. Пускай разбираются. Подполковник Макроуэн, при всех своих недостатках, требовал неукоснительной дисциплины во вверенных ему частях, и драчуны пожалеют, что на свет родились, -- если попадутся. Большинство старалось не попадаться и тем более -- выдавать своих, так что бытовой травматизм в лагере подскочил пугающе, причем большинство солдат падали так неудачно, что зарабатывали синяки под глазами, на скулах и в прочих не вполне убедительных местах. Но потом майор Норденскольд заметил украшающую безвинного страдальца морковную шевелюру и решил, что справится сам. -- Рядовой Малрайан! Все трое участников мизансцены, услышав голос Обри, застыли, как это бывает с застигнутыми врасплох, в самых нелепых позах. -- Опять жульничаем? -- риторически поинтересовался майор, вертя в руках потертый кубик. -- М-гм... -- растерянно подтвердил один из обидчиков жуликоватого ирландца, отпуская свою жертву. -- Блин, да кровью Христовой клянусь, майор, не жульничал я! -- воскликнул Патрик Малрайан, проворно падая на колени. -- Господь свидетель! -- И кости у тебя, значит, не утяжеленные... -- полувопросительно заметил Обри, подкидывая кость в руке. -- Надсверленные! -- воскликнул Малрайан горячо. -- Вот вам крест -- надсверленные! Но не эти же, сэр! Вот они, -- он принялся доставать из рукавов кубики, -- вот они! А эти, -- он мотнул подбородком в сторону Обри, -- эти самые что ни на есть честные! Сэр, ни за что страдаю, сэр! От такой наглости оба обманутых вначале оцепенели, а потом, забыв о присутствии адмиральского адъютанта, изготовились продолжить экзекуцию. -- И много ты успел навыигрывать? -- полюбопытствовал Обри. Первый морпех смущенно прокашлялся. -- Да мы ему не отдали, -- сознался он тоном школьника, уличенного в списывании на экзаменах. -- Ну, сэр, посудите сами -- у него шестерки через раз выпадали. Что тут подумать? Он же жулик известный... -- Что же вы тогда играть с ним садитесь? -- вздохнул Обри. Солдаты потупились. Впрочем, майору и не требовалось ответа. Патрик Малрайан был известен по всему лагерю как первейший шулер и надувала, воспринимавший доллар в кармане товарища как личное оскорбление. Он мог пробудить любовь к азартным играм даже в нищенствующем монахе. Обри перестал удивляться его проделкам после того, как Малрайана застукали за игрой в покер с караульным на посту. Как в сердцах выразился тогда Макроуэн, "этого типа надо вывесить на дороге в Лас-Вегас вместо рекламы". Обри поднял и второй кубик. Бросил на пробу. Четыре и два. Еще раз. Один и пять. Еще. Два и три. Три и шесть. Один и два. -- Надо же, -- изумился он вслух. -- Действительно, честные кости. А эти? Малрайан покорно вложил в его протянутую ладонь вторую пару. Обри бросил. Шесть и шесть. Еще раз. Шесть и два. Шесть и пять... -- Отходят в пользу казино, -- объявил майор, пряча кости в карман. Первую пару он бросил обратно на ящики, и ловкие пальцы ирландца слизнули их, точно собака -- корку с пола. -- Говорил же мне дедушка Шомус, -- бормотал он вполголоса, явно работая на публику, -- не играй с недоверчивыми еретиками... Что-то в его голосе насторожило Обри, больно царапнуло по сердцу и тут же ушло, и только усилием воли майор осознал, что именно. Дедушка Шомус напомнил ему гадалку Пег Шомис... ирландку... обезумевшую, стоило ей пройти за ворота стоячих камней... черт, через портал! Знание эвейнского языка порой давало о себе знать в самые неожиданные моменты. Да... Обри не мог доказать этого, но был почти уверен, что старуха единственная из всех шарлатанов обладала даром под стать эвейнцам, даром предсказания... и в этом мире он усилился настолько, что ужас перед распахнутым настежь будущим убил Пег Шомис. Возможно, дело лишь в особенных свойствах этой вселенной, позволяющих проявиться с убийственной силой тем способностям, которые в родном мире пришельцев стали едва ли не легендой? Но тогда... Обри оцепенел, пораженный внезапно явившейся мыслью. Что, если носителями скрытых пси-способностей является куда больше землян, чем можно подумать? Если американские войска в Эвейне смогут выставить против местных жителей своих магов... поддержанных силой современного оружия... -- Будем считать, -- проговорил он, -- что я ничего не видел. А теперь -- шагом марш! Двоих морпехов не пришлось долго упрашивать. До вновь погрузившегося в свои мысли Обри долетел обрывок их разговора: "...На вид -- словно жопа на три петли застегнута, но сам видишь -- парень неплохой...". А вот Патрик Малрайан задержался, отряхивая замаранные лагерной грязью форменные штаны. Ирландец насмешливо улыбнулся вслед уходящим простакам-морпехам и подкинул на ладони пару совершенно обычных кубиков. Если бы майор Норденскольд увидел то, что случилось затем, он мог бы подсчитать, что вероятность подобного совпадения -- один к шестидесяти миллионам. Но Обри уже завернул за угол, размышляя о том, как бы ему выделить гипотетических эсперов в рядах группировки вторжения, и ничего увидеть не мог. Шесть-шесть. И еще раз. И еще восемь раз подряд. * * * Алекс Окан лежал на спине и смотрел на лениво колышущийся над ним полог госпитальной палатки. Думать не хотелось ни о чем. Даже если забыть о боли в голове -- легкая контузия, сказал врач, промывая многочисленные осколочные ранки на спине, считай, парень, легко отделался -- все равно, стоило только закрыть глаза, и тут же вплывал сизый дым, запах взрывчатки... и крови. Черт, морфия бы, что ли, вкололи! Вырубиться, провалиться в наркотический сон без сновидений... нет, стоп, неужели я так легко сломался? Неужели мне хватило всего лишь раз побывать под настоящим огнем -- и все! Да нет, черт, не думать об этом, запрещаю, думай о белой обезьяне. Черт-черт-черт, как все паскудно, и не выматериться даже, двое мордоворотов у входа, и эта восковая кукла на соседней койке тоже сверлит потолок своими голубыми глазищами. Черт, я знал, что на войне нет места эмоциям, только холодный расчет, и мне это даже импонировало -- легко читать военные мемуары, где отцы-командиры расписывают, почему они послали на смерть то или иное подразделение да какие душевные муки при этом испытывали. А когда вот так -- по тебе, без малейших колебаний и сомнений, ведь для того, чтобы вертолеты появились так быстро, приказ нужно было отдать в тот самый миг, когда они услышали, что нас убивают. Так что вот как это делается! Учись! Только так ты сможешь стать настоящим командиром, умеющим списывать своих солдат как расходный материал, спички-палочки. И в разведке тебе это умение тоже пригодится -- там тоже нужно уметь быстро и не колеблясь посылать на смерть. Так, как ты готов был списать тех неумелых десантников, лишь бы вы с Джоном выжили, добрались? Ну и что -- легче тебе будет теперь, когда ты выяснил наконец, каково быть списанным? Ты ведь думал, что все уже умеешь, да? Выше только горы, круче только яйца? Черт... Боже, как я все это ненавижу! Моя хрустальная мечта не выдержала столкновения с реальным миром и разлетелась на тысячи осколков, конец цитаты. Ненавижу, б..., а это еще что за звуки? Окан осторожно перевернулся на бок. Пленная эльфийка лежала, уткнувшись лицом в подушку, и тихо плакала, мелко-мелко дрожа высовывающимися из-под одеяла худенькими плечиками. Черт! Алекс вспомнил, как она, вот так же тихо поскуливая, уткнулась в него, когда он вытаскивал ее из-под коряги, словно маленький котенок с вывернутой лапкой, обиженно-недоуменно смотрящий на мир -- за что вы меня так? Как она вцепилась в него в вертолете, когда ее попытались от Окана оторвать, -- и весь полет он держал ее на руках, а она изо всех сил прижималась, спрятав личико в гимнастерке на груди, и от ее волос пахло дымом и душистой травой. Почему она поверила мне? Они первые напали на нас, мы для них враги, мы убили всех ее... Окан оборвал эту мысль -- она не имела никакого значения, равно как и все остальные мысли. Важно было только то, что рядом с ним плачет девочка, случайно угодившая в жернова войны. А он отчего-то чувствовал себя ответственным за нее. Ха, а я ведь действительно за нее ответствен, Кобзев сказал, что я головой за нее отвечаю -- да пошел он... лесом. Может быть, потому, что она заступилась за него? Напомнила своему сородичу, что есть вещи, которые делать _нельзя_! Даже с врагами? Он встал, кривясь от боли, подошел к ее кровати, сел и осторожно коснулся рукой волос цвета меди. -- Послушай... -- неуверенно начал он. "Боже, о чем же я могу говорить с _этой_! Она же даже не человек! Или все же... Не знаю, -- подумал Алекс. -- Я правда не знаю". Из-под рыжей копны высовывались заостренные кончики ушей. Прядка свалилась вбок, открывая точеную шею -- фарфоровая кожа, манящая взор мнимая глубина. Черт-черт-черт! Девушка под его ладонью лежала не шевелясь. Словно ждала чего-то. "Боже, только бы не спугнуть ее, -- подумал Алекс. -- Господи... я никогда не верил в тебя, но то, во что я верил, -- его больше нет. Не знаю, видишь ли ты этот мир, простирается ли рука твоя на этих... существ. Но если ты есть -- помоги мне!" -- Послушай, как тебя зовут? Иллиене было больно и страшно. И она даже не знала, чего больше. Боль угнездилась в голове, справа, там, куда ударил горячий кусочек металла -- "осколок на излете", сказал _ши_ в белом балахоне, вытаскивавший его. Хуже, чем яд, -- она никогда не думала, что в таком крохотном кусочке мертвого металла может быть столько злобы и ненависти ко всему живому! Хуже, чем _неупокоенный_, -- он был начинен смертью, он был рожден только затем, чтобы убивать. И ему не хватило совсем чуть-чуть! Зато на Дар его хватило с лихвой. Она очень долго не могла осознать, что с ней случилось. Там, в израненном лесу, ее просто оглушило ужасом, неправильностью происходящего -- ее мир рушился вместе со срубленными летящим железом стволами деревьев. Смутно, будто сквозь густой рассветный туман она вспоминала, как прижималась к кому-то -- чужое, незнакомое, отчего-то ставшее родным и близким в царившем вокруг хаосе разрушения. Как кричала -- хотя на самом деле она не издала ни звука, ей только казалось, что она кричит, когда ее попытались оторвать от него. Как сжалась от страха когда земля оказалась где-то далеко внизу, а вокруг -- тонкая оболочка злого металла и пустота. Они летели внутри железного голема, одного из тех кто выпустил смерть на ее лес, и в его внутренностях пахло земляным маслом, горячим металлом, а от набившихся в него дружинников-ши исходили волны ненависти и страха вперемешку с жадным любопытством. Потом был солнечный свет в глаза, ветер от крыльев голема над головой и множество _ши_ вокруг. Они галдели на своем странном гортанном наречии, и ей было плохо от этого, пока кто-то -- тот, за кого она все еще продолжала цепляться, -- не начал что-то успокаивающе бормотать на общем. Ей стало легче, она позволила оторвать себя, и вокруг нее засуетился тот странный, остро-незнакомо пахнущий ши в белом балахоне. "Тот, кто с нею был" сказал, что это лекарь. Но так не ведут себя даже совсем неумелые лекари, даже те человеческие ведуны, что лечат не людей, а животных. Потом ее с "тем, кто с нею был" отвели в эту палатку, где стояли две кровати. Пришла женщина-ши и попыталась выгнать "того", но она снова начала кричать, и на этот раз по-настоящему. Тогда "он" остался, только зачем-то забился в самый дальний угол палатки и повернулся спиной, это было плохо. Женщина-ши раздела ее -- верней, помогла избавиться от обрывков тряпок, бывших когда-то одеждой, и попыталась напялить на нее что-то вроде мешка из тонкой ткани с дырами для рук и головы. Надевать _это_ Иллиена отказалась, и тогда ее просто уложили на кровать и накрыли одеялом. Все вокруг было ужасно мертвое -- ткань палатки, металл кровати, белье постели... даже у людей, не у эльфов, не бывает настолько неживых вещей, словно их не человек делал и, делая, не вкладывал частицу души. Все мертво и бездушно, все вокруг, а дальше... и тут она осознала, что Дара у нее больше нет. Иллиена по-прежнему слышала звуки, чуяла запахи и различала цвета. Но Жизнь она чувствовать перестала -- там, на поляне, где крики душ умиравших _последней_ смертью эльфов слились в общий протяжный стон. Она утратила силу, утратила ту свою часть, что была эльфийской! Человечье наследство -- человечья кровь в ее жилах взяла-таки свое -- она стала простым человеком, даже не анойя, а бесталанной, лишенной малейших признаков Дара. Это было очень страшно, больно и страшно, и Иллиена, уткнувшись в подушку, заплакала. А потом "он", про которого она почти успела забыть, коснулся ее и спросил: -- Послушай, как тебя зовут? Алекс сам не знал, почему ему так важно, чтобы она ответила. Очень важно, больше, чем все, что было у него до сих пор. Потому что все, что было до сих пор, было не то. Он учился выживать -- а надо было учиться жить. Он учился убивать -- а теперь надо было уметь спасать. Он хотел быть "одиноким волком"... и не научился любить. -- Иллиена. -- Илли-ена? -- тихо переспросил он. -- А меня Алекс. * * * Зеленое солнце заходило над лесом. Сверкала слепящим зеркалом гладь реки, а уж плывущие в небе облака... это нельзя передать словами, решил Вяземский, только увидеть. Увидеть Париж и умереть... хотя после такой красоты умирать как раз не хочется. Хочется жить. Срубить избу-пятистенку, развести огород... ловить рыбу и по вечерам подниматься на холм, чтобы, неторопливо попыхивая табачком, полюбоваться закатом. Полковник задумчиво повертел в руках пачку "Житана". Пачка была предпоследняя, а последнюю он заначил на дне чемодана для особого случая. В этой же оставалось две сигареты... после чего хочешь не хочешь, а придется переходить на отечественный горлодер. Он достал сигарету и только было собрался щелкнуть зажигалкой, как услышал позади тяжелые, уверенные шаги. -- Природой любуетесь, товарищ полковник? "Что у тебя за привычка такая -- со спины подкрадываться, -- со злостью подумал полковник. -- Не услышь я тебя заранее, точно бы сигарету выронил!" -- Любуюсь, Степан Киреевич, -- подтвердил он нейтральным тоном. -- Отличный вид с этого холма. -- И в самом деле. -- Кобзев встряхнул очередную пачку мятой "Примы". -- Хорошая у вас зажигалка, товарищ полковник, -- заметил он, бесцеремонно наклоняясь к "зиппе". -- Ангольская? -- Скорее юаровская, -- ответил Вяземский, пряча зажигалку в карман. -- Мне ее принесли после боя... с наемниками. Артиллерия у них хреновая, чуть ли не со Второй мировой осталась, зато зажигалки хорошие. -- А пейзаж здесь действительно превосходный, -- доверительно сообщил Кобзев, затягиваясь. -- Особенно сейчас, вечером. Берет за душу. Жалко будет ломать такую красоту. -- А кому надо будет ее ломать? -- удивился полковник. -- Местным? Зачем? -- Местным-местным, -- кивнул гэбист. -- С нашей, понятно, технической помощью. Им ведь придется обеспечивать работу портала со своей стороны, -- пояснил он опешившему Вяземскому. -- А поскольку ученые уверяют, что атомная энергетика будет в этом мире испытывать... некоторые проблемы, то ответ напрашивается сам собой. -- Кобзев ткнул сигаретой в сторону реки. -- ГЭС. -- А зачем местным обеспечивать работу портала? -- спросил Вяземский. Его разобрало любопытство. Не так уж часто удавалось добиться от скрытного гэбиста чего-нибудь путного относительно планов командования, а сейчас Кобзева, похоже, потянуло на откровенность. -- Для того чтобы поддерживать постоянный контакт со "старшим братом", -- невозмутимо ответил Кобзев. -- Не думаете же вы, что молодая Эвейнская республика будет способна выстоять одна, в кольце врагов... под угрозой американской интервенции, наконец. Естественно, они попросят нашей помощи... и мы ее окажем... в необходимом объеме. Но и от них для этого тоже потребуются... соответствующие действия. -- Ах, вот вы на что замахнулись, -- протянул полковник. -- Ну, так ведь это наша с вами основная задача, -- отозвался гэбист с явным недоумением -- как же, мол, партийный, а простых вещей не понимаешь. -- А я думал, что основная задача -- это взять под контроль точки перехода, -- задумчиво заметил Вяземский. -- И это тоже! -- кивнул Кобзев. -- Но эта проблема будет решена куда успешнее, если нас всемерно поддержит правительство... подлинно народное правительство, а не какой-то там "император", окопавшийся в столице и фактически не имеющий влияния на местных феодалов. -- Ну-ну, -- недоверчиво хмыкнул полковник. -- Простите, Степан Киреевич, но пока все ваши попытки особыми достижениями не увенчались. Он был почти уверен, что эта реплика выведет гэбиста из равновесия, но, к его немалому удивлению, тот только благодушно махнул рукой. -- Эти попытки... так, проба сил, самодеятельность на полковом уровне. Про агитацию Бубенчикова я вообще не говорю, хотя, -- Кобзев старательно затоптал брошенный окурок, -- обратите внимание, как моментально отреагировали на него местные. Почуяли, суки, опасность. -- А эти.... лесные братья... -- Вот с ними мы дали маху. "Мы! Надо же, какой ты самокритичный", -- зло подумал Вяземский. -- Недооценили, так сказать, уровень их идиотизма. Ну да разрешилось все сравнительно благополучно, а в следующий раз.. "Сравнительно -- это ты, конечно, хорошо сказал, -- подумал полковник, вполуха слушая разглагольствующего гэбиста. -- Тридцать два... тридцать пять, если присчитать погибших в тренировочном лагере инструкторов. Плюс группа Викентьева... Левшинов... И ведь это только начало, -- с ужасающей четкостью понял полковник. -- Их не остановить... и будет литься кровь. Много крови". Он медленно поднял голову. Показалось или отблеск Драконьей реки в самом деле на миг полыхнул алым... словно река и впрямь была до краев наполнена... Полковник старательно потряс головой. Надо же, какая чушь привидится. -- Так вот я и говорю, -- увлеченный своими мыслями Кобзев, похоже, даже не заметил, что полковник его не слушает, -- пусть они даже сначала согласятся на чисто торговые отношения. Пусть. Если у них перед глазами постоянно будет пример нашего общества. Общества социалистического равноправия, где каждый человек от рождения равен... независимо от происхождения и талантов... это будет оказывать на местные подневольные классы столь разлагающее влияние, что правители очень скоро будут _вынуждены_ принять самые жесткие меры для сохранения прежнего статус-кво... и вот тут-то вмешаемся мы. -- Товарищ Кобзев, -- перебил гэбиста Вяземский. -- Вы уж извините... в другой раз я бы с удовольствием послушал о светлом будущем Эвейна еще дольше, но... служба. -- Да-да, конечно. -- Майор, словно очнувшись от транса, с подозрением уставился на Вяземского. -- Мне, кстати, тоже пора. Заговорился я что-то с вами. -- Было весьма занятно послушать, -- подчеркнуто невыразительно произнес Вяземский. Кобзев опасливо покосился на него и, отбросив в сторону пустую пачку "Примы", решительно зашагал с холма. * * * День запомнился Иллиене смутно, так же смутно, как исполненная кошмаров ночь. До рассвета девушка металась в полубреду -- то приходили разорванные в клочья летящим железом старшие, укоряли, стыдили, точно малое дитя, показывая кровоточащие ошметки собственной плоти, то наплывали злые лица людей-демонов, измазанные чем-то, и не поймешь, то ли нарочно, как кровожадные ырчи наносят боевую раскраску на клыкастые хари, то ли просто по человечьей нечистоплотности. По временам приходили бледные тени, щупали руки холодно и бесстрастно и уходили вновь. Только незлой раненый демон на соседней кровати по временам касался ее пальцев, и прикосновение его каким-то образом усмиряло взбунтовавшийся рассудок, вгоняя видимое в рамки видного. Когда сквозь оконца в пологе заструился слабый утренний свет, Иллиена немного пришла в себя -- в основном от боли. Раскалывалась голова; от бессонницы ныли виски, ломило затылок, и остренькая щепка пробивала череп чуть обок темени. Если бы Дар остался с нею, Иллиена вмиг уняла бы боль... но внутреннее знание, этот изощренный палач, надругавшийся над последней надеждой, подсказывало, что проткнувшая голову спица и есть отзвук умирающей силы. Против своей воли эльфийка обратилась к человеческой доле своей крови, к запретному, преступному, ненадежному и предательскому, но единственно оставшемуся у нее дару -- дару предвидения. Захватывая пространство, точно умирающий -- воздух, она искала вокруг палатки уходящие в будущее следы смерти. И не находила. Это было страшнее всего -- Иллиена твердо знала, что не умрет от рук демонов, что ей покуда ничто не угрожает, но увидеть грядущее ясней она не могла. Слишком ограниченны были ее способности, подавленные долгим неупотреблением. Ей оставалось только доверяться смутным предчувствиям. День казался продолжением ночных кошмаров. Поминутно в шатер кто-то вламывался, нагло, бесцеремонно. То наведывались люди в белых накидках, бормотали на неприятном, ящеричьем языке, меняли повязки, касались полунагого тела Иллиены холодным металлом -- девушка всякий раз испуганно сжималась, не до конца доверяя предзнанию. То к раненому заглядывали на пару слов приятели, ухмыльчивые и грубые, глазели на пленницу, тыкали пальцем. Однажды, ближе к полудню, зашел толстый властный демон со страшными, ледяными глазами, волоча за собой нескладного юнца, попытавшегося завязать с уткнувшейся носом в подушку эльфийкой беседу на всеобщем, переговорил о чем-то с "тем, кто ее спас" -- Эльеком, так, кажется? Тот ответил резко, и ши заспорили; потом главный демон кивнул отрывисто и ушел, а с ним и толмач. После этого незваных гостей стало поменьше, и только люди в белом сновали все так же, охая и причитая над клочками тонкой бересты. Алекс и сам не понял, откуда у него взялся кураж -- спорить с гэбистом, но факт оставался фактом: после визита Кобзева в лазаретную палатку прекратили соваться все кто ни попадя. Врачей, правда, отвадить не удалось, а их присутствие тревожило девушку едва ли не меньше, чем сальные взгляды солдат, но это было хоть что-то. И все же, только когда невидимое за брезентовым пологом солнце скрылось, а в палатке зажглась одинокая лампочка, по сравнению с которой самый ледащий светляк показался бы прожектором, почти укрытый рыжей гривой клубочек чуть развернулся. -- Э-льек? -- Тогда уж Алик, -- улыбнулся он. -- Меня так в детстве папа пытался звать -- а мне не нравилось, и я не отзывался. А у тебя красивое имя. Иллиена... Илли. Можно, я буду звать тебя Илли? Он не знал, но чувствовал, что сейчас нужно говорить и говорить. Об именах, о погоде, о всякой ерунде... о чем угодно. Только чтобы она не молчала. И не плакала больше. Он не хотел, чтобы она плакала. Они и болтали о ерунде. Ни один не хотел показывать свежие раны души, ни один не хотел выдавать тайн, которые почитал сокровенными... и все же в этой нелепой, скачущей с предмета на предмет беседе они сближались -- микрон за микроном. В оговорках, привычных оборотах речи, брошенных походя фразах Окану открывался странный, ни на что не похожий мир -- мир лесных городов, вечного зеленого сумрака, нечеловечески прекрасных отшельников-долгожителей, воедино сливавшихся со своими возлюбленными пущами... жесткой системы кланов-каст, сложной иерархии старшинства, в которой роль играло даже то, появился ты на свет ополночь или с первым лучом рассвета... А Иллиене открывался мир по ту сторону стоячих камней. -- Альик... Странное имя. Почему не нравилось? -- Не знаю даже. -- Он по привычке пожал плечами, хотя она не могла видеть этот жест. -- Не нравилось, и все. Маленький был, глупый. -- Маленькие... должны слушать старших. -- Наверное. Я хотел, -- он попытался подыскать эвейнское выражение, аналогичное русскому "сам себе на уме", -- быть шатуном. -- Маленький... -- Маленьким быть плохо, -- сказал он вроде бы небрежно, а все равно вышло, словно пожаловался. -- Никто не принимает всерьез. -- Маленькие... должны слушать старших. -- Ну да. И быть как все. Ходить строем, петь хором, слушать, разинув рот, сказки про самого доброго на свете ежика -- а я не хотел быть таким, как все. -- Ходить строем? Как? Маленькие... дети бегают, играют... слушают старших. -- Наших маленьких, -- вздохнул Алекс, -- родители отводят в специальные места, называемые "детский сад". Там детей учат спать по приказу, ходить парами друг за другом, любить дедушку Ленина и... слушать старших. Всегда и во всем слушать старших. На миг он вспомнил яркий, солнечный осенний день, желтые россыпи листьев на асфальте и теплый ветер, что лениво носит их от кучи к куче. А маленький мальчик... -- Я не хочу спать! -- Это тихий час, -- в который уже раз устало повторяет отец. -- Все дети должны спать. -- Но я не хочу! -- Это нужно. -- Зачем это нужно? Я не хочу спать! -- Не всегда можно делать все, что хочется. -- Но я все равно не сплю. Я ворочаюсь, скриплю кроватью, мешаю другим. -- Лежи тихо. -- Я не могу тихо! Я хочу бегать! Почему нельзя пустить меня во двор? Там я никому не буду мешать. -- В тихий час дети должны спать, -- снова повторяет отец. -- Так решили умные дяди и тети, которые лучше знают, что нужно маленьким детям. -- Кто-то лучше меня знает, что нужно мне? А почему я не знаю их? -- Они знают, что нужно маленьким детям. Всем детям. -- Дети разные. Мальчики и девочки. Им нужно разное. Мне не нравится... Отец тяжело вздыхает. -- Они знают, что нужно всем детям, -- говорит он. -- Всем мальчикам и всем девочкам. -- Я -- не все! -- кричит мальчик. -- Я не хочу быть -- все! Я не буду спать! Все равно не буду спать! * * * Впереди сквозь деревья забрезжил свет. Тварь, до сих пор просто механически переставлявшая ноги, подняла голову. Там, впереди, были люди. Много людей. Живых. При этой мысли рот твари распахнулся, и застоявшийся воздух с шипением вырвался из легких. Много людей и нет огня. Это хорошо. Плохо, когда огня много. Тварь оскалилась, вспомнив летящий в нее факел, от которого она с трудом сумела уклониться. Огонь -- это смерть, а ей не хотелось умирать снова. Свет впереди погас так же внезапно, как и вспыхнул. Но направление она запомнила. Еще впереди было много железа. Очень много. Тварь могла ощущать такие вещи, правда, внимания на них она обычно не обращала. Ее гораздо больше волновала живая плоть. Свет возникал еще два раза, пока она продиралась через заросли. Очень яркий луч, способный ослепить любого, кто пользуется глазами. Будь тварь поумнее, ее бы это насторожило. Но эта тварь и при жизни-то не отличалась интеллектом. Поэтому ее не встревожил ни луч прожектора, ни перепаханная земля, напичканная металлом. Что-то оглушительно хлопнуло под правой ногой -- и сразу же завыло впереди. На замешкавшейся твари сошлись лучи сразу двух прожекторов. -- Стоять на месте! -- взревел усиленный мегафоном голос. Тварь попыталась подняться, неуклюже опираясь на лишившуюся сту