ухлую траву.
     - Тяжело? - сочувственно спросил я.
     - Дай отдыш-шаться. Никогда не думал, что дышать такое удовольствие.
     Я сочувственно смотрел, как жадно он глотает воздух, а потом сказал:
     -  Пора кончать с этой  мерзостью. Мало ли  какой  фокус они  еще могут
выкинуть.
     Один баллон мы поставили  метрах в тридцати от мухи.  Ближе нельзя: она
могла крылом сбить не только баллон, но и нас. Ей что!
     Выждав удобный  момент,  когда она  затихла  и  ветер  прекратился,  мы
открыли  вентиль  и  с  помощью  прихваченного  раструба  направили  "струю"
нуль-пространства на муху. Не успел баллон полностью опорожниться, а она уже
исчезла. Она была  неизвестно где. С клопом  покончили точно так же быстро и
аккуратно. Квинт даже разочаровался:
     - Все?! Поучить бы следовало идола!
     - Ну, ну, успокойся, - сказал я. -  Избавились от них и довольно. Едем.
Скафандры нас ждут. Кончать надо.

        ГЛАВА ПЯТАЯ

     Фотонит.  Скорость  света  -  не  предел.  Четвертое  измерение.  Новая
загадка.

     Приехав  домой,  Квинт без  лишних  разговоров уселся  за ядростанок  и
завертел рукоятками. А я задумался над тем,  как сделать для скафандра шлем,
чтобы он был прозрачным. О стеклах и каких-либо там  полимерах не могло быть
и речи. Перископические очки меня тоже не прельщали. Шлем должен быть создан
из света, из фотонов. Но покоящихся фотонов  не существует - в  природе,  по
крайней мере.  Да, но ведь  и искусственных  химических  элементов в природе
нет, однако человек их получил. Почему же не попробовать получить покоящиеся
фотоны?  Несомненно, это невероятно трудно,  но выполнимо.  Требуется  всего
лишь остановить свет. Тогда его можно держать и  хранить где угодно.  А если
его, образно  выражаясь, накачать  под большим давлением  в прочные стальные
тюбики   с   диафрагмированными  отверстиями,   то  получатся   миниатюрные,
превосходные фонарики. Своими соображениями я поделился с Квинтом.
     -  Насколько  я знаю,  - с солидностью настоящего ученого сказал он,  -
масса  покоя фотона равна  нулю.  Значит, он  существует  только в движении.
Остановить фотон - значит  прекратить  его существование, а раз свет состоит
из фотонов, выходит, и света не будет. Что-то мне не ясно.
     -  Смотря  как рассуждать.  Свет,  кроме волновой природы, имеет еще  и
корпускулярную. И та и  другая объясняют его  многочисленные свойства. Фотон
представляет  собой волну-частицу. Мы волну уничтожим, а частицу оставим, то
есть  получим чистенькие фотоны.  Ведь  благодаря  только волновым свойствам
свет  распространяется в пространстве. Лишив его этих  свойств, мы тем самым
остановим его.
     После  бесчисленных  хитроумных  экспериментов  мне  удалось   получить
твердый свет, что явилось  для меня  приятной неожиданностью. Впрочем, я это
предугадывал, но  не  надеялся на положительный результат за  такой короткий
срок. Случилось это непредвиденно.
     "Накачав" свет в толстостенный  разъемный  стальной шар,  я удалился  в
чуланчик.  Там,  в  полной   темноте,  открыл  отверстие,  надеясь   увидеть
вырывающийся  свет,  но он не появлялся. Озадаченный,  я  начал  ковырять  в
отверстии  иглой,  думая, что  оно  засорилось.  Игла  упиралась  во  что-то
твердое. Тогда я  рискнул  раскрыть шар  и зажмурился,  боясь  ослепнуть  от
мгновенно  освобожденного света,  но его не было. Куда же он делся?  Ведь он
был в шаре.
     Удрученный, я  вышел  к  нетерпеливо ожидавшему  меня Квинту. Он  сразу
догадался, что меня постигла неудача, и я впервые не знал, что ему ответить.
Он забрался в чулан, что-то там  шевелил,  передвигал,  громыхал,  чихнул и,
наконец, закашлявшись, вышел  и сказал:- Тоже,  наверно, не лучше скафандра.
Пошарься-ка в ботинке.
     Я  стоял  поглощенный  думами,  как вдруг почувствовал  какое-то легкое
прикосновение  к  щеке, потом к губам.  Я  схватился за  них и  наткнулся на
что-то  круглое, твердое и  гладкое. Сомнений быть не могло: это был твердый
свет, названный заранее фотонитом, потому что  он  состоял из спрессованных,
неподвижных  фотонов.  Пальцы мои сжимали  невидимый  шар.  Если ядронит был
невидимо-черным, то шар был абсолютно  прозрачным и  почти невесомым. Я даже
не  попытался его взвесить,  зная,  что это  бесполезно, так как  весь свет,
получаемый Землей от Солнца, не весит и  полутора килограммов, а на шар  его
ушла неизмеримо  малая часть. Он свободно парил в воздухе,  пока случайно не
наткнулся  на  меня. Странно держать  его,  ощупывать, гладить и  совсем  не
видеть. Квинт, как  дитя, забавлялся шаром,  перекладывая из  одной  руки  в
другую, пробовал на зуб, лизал, щелкал по нему.
     Подвергнув  фотонит испытаниям,  я убедился, что это идеально твердый и
прочный материал.  Тонкую  пластинку  из  него  невозможно  ни  сломать,  ни
согнуть, ни пробить. Без него нам в космос лучше и не соваться.
     - Как камень под кепкой-невидимкой, - сказал про фотонит Квинт.
     - Камень против него все равно, что лебяжий пух против алмаза.
     - А зачем нам фотонит? Скафандры, я понимаю, чтоб дождь нас не мочил.
     Наконец-то Квинт заинтересовался, для чего все это мы делаем. А не пора
ли  рассказать  ему  обо всем? Пора.  Но  начать надо не  с профессора. И  я
спросил:
     - Ты не задумывался над тем, кто тебя убил?
     -  Признаться, Фил,  думал. Еще  как  думал. Но  не знаю  кто. Я иногда
вспоминаю  свою  прошлую  фараонью  жизнь,  но не  говорю тебе об этом.  Сам
знаешь,  был я  жестоким  деспотом. Не мудрено, что  меня  убили и,  замечу,
правильно сделали. А того человека я бы хотел знать.
     - Есть возможность познакомиться с ним.
     - Ты хочешь его оживить? - подскочил Квинт. - Уж я с ним поговорю. Нет,
нет, по-деловому, по-современному и честно. Где он? Веди к нему.
     - Его нет. Есть другой способ  увидеть  его. Однажды,  когда ты был еще
мумией, я поспорил с одним человеком, утверждавшим, что человечество никогда
не  увидит  свое  прошлое. Я решил доказать обратное. Раньше у меня  не было
подходящего материала для  скафандров,  способных  защитить  тело от  холода
мирового  пространства и разных губительных излучений. Теперь, они есть. Нам
нужно вырваться в космос и развить сверхсветовую скорость.
     Я  умолк, ожидая,  как на последнюю фразу среагирует Квинт. Он потрогал
подбородок, потеребил его и неуверенно выдавил из себя:
     - По-моему, Фил, ты перегнул немножко. Ведь скорость  света  предел. Ты
сам говорил. Это окончательно и бесповоротно доказано.
     - Правильно,  но не совсем.  Посчитай-ка.  От  прожектора на расстоянии
пятисот  километров  помещен  неподвижный  экран.  Прожектор  вращается   на
вертикальной оси со скоростью сто оборотов в секунду и испускает тонкий луч.
С какой скоростью будет скользить "зайчик" по экрану?
     Квинт прикинул в уме и сообщил:
     - Получается триста четырнадцать  тысяч километров в секунду. Но,  Фил,
"зайчик" же не является носителем информации от одной точки экрана к другой,
он не может быть средством причинной связи явлений.
     -  Нас  это не касается. Главное, сверхсветовая скорость  возможна. Или
представь  себе  мысленно, что  у  тебя  зеркальце и ты направляешь  луч  на
звезду. Теперь  едва  уловимое движение  рукой  и "зайчик"  почти  мгновенно
перескочит  на соседнюю звезду, а между ними лежит бездна  в сотни  световых
лет. Представляешь,  какая скорость у "зайчика" будет? Его роль мы  и примем
на  себя. Изображение убийцы и тебя самого  в настоящий момент находится  от
вас на расстоянии шести тысяч световых лет и мы  покроем его. Настроиться на
волны,  несущие изображение, представляет, конечно, трудность, но  мы должны
ее преодолеть.  Построим сверхчувствительный приемник  - хроноскоп,  который
позволит нам быстро и безошибочно получать четкие объемные изображения.
     -  Непонятно,  как же  мы вырвемся в  космос?  Чем будем  питаться? Без
ракеты не обойтись.
     -  Обойдемся. На  строительство межзвездного корабля уйдет не один год,
потребуются колоссальные средства, громадные  запасы  горючего,  целая армия
рабочих,  а к скорости  света  мы даже не  приблизимся.  Но если  мы этого и
достигнем, то даже разреженный межзвездный газ испепелит ракету, несмотря на
то, что он в десятки тысяч раз  разреженнее лучшего лабораторного вакуума на
Земле. Я уж не говорю о метеоритной опасности. Это все равно, что лететь  на
мыльном пузыре  к  Луне.  Ты думаешь, человек  полетит к звездам на ракетах?
Никогда!  Ракеты будут  хозяевами лишь  в солнечной  системе.  Все фотонные,
аннигиляционные и прочие  ракеты имеют только теоретический интерес. Человек
достигнет звезд  другим  путем. Каким -  еще никому неизвестно.  И не  будем
гадать  об  этом.  Мы  же   построим   сверхмощный  лазер,  с  дистанционным
управлением, способный  непрерывно  посылать  луч в пространство.  Мы  можем
превратить вершину луча в твердый свет, в  фотонит, и с комфортом устроиться
на  нем. Дальше нас  понесет сам луч. Управляя лазером, то есть изменяя угол
наклона  луча,  мы будем описывать гигантскую дугу,  удаляясь  от  земли,  и
развивать какую угодно скорость.
     -  Послушай, Фил,  ты говорил,  что световое давление  отталкивает лишь
частицы  с  массой  в одну  триллионную грамма. Как же  нас,  таких тяжелых,
понесет луч?
     - А  для  чего я открыл нуль-пространство? Не для забавы же. Окутаем им
себя, и по отношению к лучу нас будто не станет.
     -   Хорошо,  но  ведь  при  световой  скорости  масса  тела  становится
бесконечной. Помнишь, сам говорил, что масса есть не  только мера количества
вещества,  но  и  мера  инертности  тела. При  больших скоростях  инертность
противится дальнейшему разгону. Для постоянного ускорения тела требуется все
большая  и  большая  энергия,  а масса  противится,  инертность  все  больше
возрастает, все больше требует энергии, и наконец, энергии всей Вселенной не
хватит, чтобы разогнать  тело до световой скорости, потому что в этом случае
масса его станет бесконечной. А этого в природе не может быть.
     - Молодец, Квинт, правильно рассуждаешь. Но  то в природе, а то  у нас.
Большая разница! На то мы и  люди. Факт, что луч понесет нас. Согласен? Ведь
мы же будем в мешке из ничто.
     - Да, но это опасно, Фил. Значит,  мы будем  бесконечными, необъятными,
как   Вселенная.  Мы  собою  вытесним  всех  и   все.  Масса  головы  станет
бесконечной, каждый волосок  на  ней тоже. Страшновато! Мозг-то тоже  станет
бесконечным. Как же  мы будем  соображать и смотреть бесконечными глазами? А
если я захотел высморкаться, в  каком  месте браться за нос,  если  он всюду
бесконечен?
     -  Вот я  и хочу испытать это,  почувствовать на себе. Не  всякому дано
испытать прелесть такого состояния. Вот так. Квинт!
     -  А дальше,  дальше,  Фил! Когда обгоним свет, что  же  с нами  будет?
Сверхбесконечными станем? Или вообще нулями?
     - Что дальше будет, никто не знает. Вот первыми и узнаем.
     - Опасное предприятие. Может, оставим его? Зачем нам этот убийца?
     - Боишься?
     - Ай, ай, Фил, не говори  так, не  причиняй мне боль. Я готов следовать
за тобой хоть в желудок крокодила.
     -  Дело,  Квинт,  не только в убийце.  Это дело  второстепенное. Лететь
нужно для того, чтобы спасти одного профессора.
     - Какого профессора? Я не знаю никакого профессора!
     -  Он  занимался очень важными вопросами.  И однажды  его аппаратура по
неизвестным причинам сгорела, а профессор исчез.
     - Сбежал?
     - Я говорю исчез. Его нет ни на земле, ни под землей.
     - А... догадываюсь. Он  уже опередил  нас и умчался  в космос. Сейчас с
ним там что-то случилось и он взывает о помощи.
     - И в космосе его нет. - Так где же он тогда? В царстве Анубиса?
     - Он в четвертом измерении.
     - О, Фил, этого я не слышал. Это какое такое измерение?
     -  Трудно объяснить. Мы живем в трехмерном мире. Все измеряется длиной,
шириной и высотой. Правильно?
     -  Да,  я хоть  и  худой,  но  объемистый и  имею высоту. Смотри,  метр
семьдесят, - Квинт встал и положил ладонь на голову.
     - А теперь представь, что ты роста не имеешь. Совсем нуль.
     - Сплющился?
     - Как хочешь. В общем, ты стал абсолютно плоским.
     - Тоньше атома?
     -  Говорю же  тебе,  нулем по  высоте. Как  тень.  А все  остальное без
изменения.
     - Я стану пятном, Фил, я не смогу жить.
     - Сможешь. Это же чисто умозрительно. И все люди на земле станут такими
же. И я тоже.
     - Ну, тогда ничего.
     - И вот мы живем, о высоте и толщине никакого понятия не имеем, для нас
это третье измерение просто невообразимо. Горы плоские, деревья плоские, все
плоское и земной шар нам кажется плоским. Живем мы в этом двухмерном мире, а
на самом-то деле на шаре, и однажды плоские  люди, неважно для каких  целей,
построили по окружности замкнутый плоский забор. За ним другой, уже большего
размера,  окружающий  первый.  И  так  дальше,  много-много  концентрических
заборов. Каждый внешний, разумеется, по окружности будет длиннее предыдущего
и на  него соответственно уйдет больше  стройматериалов, плоских  досок  или
чего там, не знаю. Наконец, построили самый длинный  забор. По трехмерному -
это на  экваторе. А строительство продолжается. И тут  замечают,  что такое?
Следующий  забор, хоть  он и охватывает  самый длинный, а получился короче и
материала потрачено меньше. А  последующий еще короче  этого и  так  дальше.
Трехмерным-то это понятно, а им  каково?  Шар же в их понятии плоский, объем
для  них невообразим. Ох и поломали же головы они. Как? Зачем? Почему? Целый
научный переполох. Ты это понял, Квинт?
     - Да, да. Но к чему ты это говорил, не понял.
     - Подожди,  сейчас. А что  такое четырехмерный  мир? Тот, где находится
профессор.  Допустим мы, нормальные трехмерные люди построили из  жести  над
земным шаром оболочку, такую  скорлупу. Над ней другую, уже больше первой, и
жести на нее ушло больше. Потом третью, четвертую... Строили,  строили,  уже
поглотили  солнце,  ближайшие  звезды,  уже   галактику,  наконец  миллиарды
галактик, уже и Метагалактику  и вдруг  заметили, что  на очередную скорлупу
ушло меньше  жести и она стала меньшего размера и в то же  время  охватывает
предыдущую скорлупу. Уразумел? А следующая еще меньше, и еще, и еще, и еще.
     - Но-о! Так не может быть. Не-е.
     - А помнишь плоских?  Они  тоже говорили так о  своем все уменьшающемся
заборе. И мы в таком  же недоумении с этой  скорлупой. В  этом и заключается
суть некоего таинственного четвертого измерения. Немного-то мы знаем о нем.
     - Что же там профессор делает?
     - Ванну принимает, - усмехнулся я.
     Квинт принял это за истину и озабоченно спросил:
     - Как мы его оттуда вытащим?
     - Вот узнать об этом  и полетим в космос. Изображение бумаг профессора,
где есть формулы  и схемы, унеслось в  виде  световых лучей  в космос. Будем
догонять  это изображение и читать. А по пути  свернем и посмотрим, как тебя
убили. Когда же вернемся на Землю, тогда и будем вызволять профессора.
     -  Он же,  Фил, за  это время  умрет. И неизвестно,  сделают ли из него
четырехмерники мумию.
     - Он не умрет. Для него что минута, что тысяча лет - безразлично.
     - Надо спасти его, Фил, правильно. Я буду работать... как этот... зверь
такой есть. А когда мы вернемся?
     -  Когда? О-о-о,  Квинт, этого я не учел. Мы же перенесемся  в будущее.
Точно не могу сказать, но во всяком случае вернемся не раньше, чем лет через
тысячу. Это  самое малое. А может и через сто тысяч, ведь как идет время при
сверхсветовой скорости - неизвестно. Ах, как жалко!
     - Профессора?
     - Супругу его,  Лавнию. Детей его. Обнадежил  я всех. Садись, Квинт, за
станок, а мне нужно зайти к ним.
     Я достал бумажку с  адресом  "Поищнева 12-2".  Искать пришлось довольно
долго.  Я  не знал этой улицы, но  ведь не в пустыне живу. Спросил у пятого,
десятого и нашел нужный мне адрес. Лавнии дома не было. В детской возился  с
телевизором мальчик лет восьми.
     - Где мама? - спросил я.
     - Ушла за резисторами и лампами. Сейчас придет.
     - Разбираешься? - кивнул я на телевизор.
     - Папа научил. Когда он приедет, возьмет  мне по списку много  деталей.
Робота буду делать. А вон мама пришла.
     Увидев меня,  Лавния  вскинула  брови  и  положила сверток  на  краешек
книжной полки.
     - Вы?! Что-нибудь случилось?
     - Нет. Но сообщение для вас важное.
     Она пригласила меня в кабинет Бейгера. Не знаю, как ухитрялся профессор
работать  за маленьким низеньким столиком, сидя на  жиденьком  стульчике.  В
углу  стояла пустая проволочная  корзина, а три  стены занимали  стеллажи  с
книгами. Я бегло пробежал глазами по их корешкам: энциклопедии, справочники,
издания по физике, математике, медицине, солидные научные журналы.
     -  Не любит  он комфорта,  - как  бы  оправдываясь, сказала  Лавния.  -
Ограничивает себя в удобствах. Так что у вас? Говорите.
     -   Очевидно,  профессор  Бейгер,  как  ваш  супруг,  потерян,  -   без
предисловия сказал я.
     - Как? Он погиб?
     -  Нет,   мы  спасем  его.  Он  будет  жить,  будет  работать.  Сядьте,
пожалуйста, я постараюсь вам все объяснить.
     Я рассказал ей о  своих предположениях, о подготовке  к полету в космос
за погоней  изображений бумаг  профессора  и  затронул часть раздела  теории
относительности о ходе времени в разных системах отсчета.
     - Теперь вы понимаете? - закончил я.
     - Боже! Неужели это единственный выход?
     -  Конечно,  можно  вести исследования, разрабатывать  и  пробовать  на
земле. На это уйдут годы, а то и вся жизнь. А где гарантия успеха? Ведь надо
же создать  точно  такую  аппаратуру,  что  сгорела  в лаборатории  Бейгера.
Имеется прямой  риск вообще ничего  не добиться. А так я действую наверняка:
пусть через тысячи лет, но возвращу профессора в наш мир.
     Лавния сокрушенно покачала головой.
     - Столько времени. Не выдержит он.
     - Что вы! Он даже и не знает, где  находится. Для него это миг. Он жив,
хотя  и не  живет в нашем понимании. С  какой мыслью  он  нырнул в четвертое
измерение,  с  такой же  мыслью и  вынырнет оттуда и  даже  не  заметит, что
исчезал.  Он просто как  бы  моргнет глазами. Сейчас его  мысль растянулась,
застыла на какой  угодно срок, без  нашего  же  вмешательства  она  застынет
навечно.
     Лавния сдавила пальцами виски и, казалось, не слышала меня. Наконец она
стряхнула с себя оцепенение.
     Как страшно.  Но я  перенесу  это. От судьбы никогда не уйдешь. Хорошо.
Бейгер будет жить. Без нас. Мне остается только смириться.
     - Хочу вам еще одно сказать. Пусть у вас совсем  не гаснет надежда. Я в
чудеса не  верю,  но где-то в  подсознании  у меня  сидит  мысль,  что вы  с
Бейгером еще встретитесь. Не теряйте надежды. Все может измениться.
     Я перевел взгляд  на  книги  и  увидел торчащий  из звездного  каталога
уголок бумаги.
     -  Разрешите,  -  я  взял  каталог  и,  воспользовавшись  бумагой   как
закладкой,  раскрыл его.  На сложенном  вдвое листе  была  нарисована схема,
напоминающая  солнечную систему. Планет было двадцать шесть. Под центральным
кружком с лучами было от  руки  написано  "Ригель", а под  девятым  кружком,
затушеванным  карандашом, - "ПНЗ"  и  несколько  букв "с  цифрами  "О2  25%,
m3,2-1020, t297°K, 26 час, 260  лет". Я сразу ухватил  суть  и протянул лист
Лавнии.
     - Вам эта схема знакома?
     - Впервые вижу. Что она означает?
     - Это почерк Бейгера?
     - Да, рука, похоже, его.
     -  Поразительно, как  он  узнал эти данные.  Видите,  здесь  изображена
звезда  Ригель. Это в созвездии Ориона. Световой луч от Земли до Солнца идет
восемь  минут, а чтобы добраться до Ригеля ему потребуется шестьсот с лишним
лет.  Представляете, какая даль? Никакими телескопами, никакими измерениями,
не  то  что у  Ригеля, а  даже у самой  близкой  звезды в созвездии Центавра
планеты не обнаружены. Уж очень они далеки. А тут, смотрите, целая планетная
система.  Да какая,  богатая. Мало того,  у этой девятой планеты,  названной
почему-то ПНЗ, есть важные характеристики. Кислорода в атмосфере  25%, масса
меньше  земной,  средняя  температура,  очевидно,  у  поверхности  297°  по,
Кельвину,  значит  плюс 24°  по Цельсию, продолжительность  суток 26  часов,
период обращения планеты вокруг  светила равен нашим 260 годам. Можно  смело
предположить, что на ней  есть жизнь, может быть, даже  разумная. Что вы  на
это скажете?
     - Не знаю. Хотя постойте. Мне Бейгер как-то говорил про эту звезду, про
Ригель. Будто она больше и горячее Солнца. Ну почему  я такая бесталанная? Я
не  понимала,  шутил он  или говорил всерьез. Вообще-то он шутил редко и без
улыбки. Про прекрасную  планету говорил. Я ничего не понимала. Откуда у него
что берется. Если б я знала... ах, если  б я  знала, что так случится. Когда
вернется из  больницы  мой сын,  я с ним  вас познакомлю.  Он  должен что-то
знать.
     -  Буду рад. Это новая  загадка Бейгера.  Полагаю, что между ней и  его
исчезновением  существует  какая-то  связь.  Может,  по  ходу  дела  кое-что
выяснится. А пока ничего не  меняется. Я  готовлюсь  к  полету. До свидания,
Лавния. Я буду вас навещать. А сына сразу же посылайте ко мне.

        ГЛАВА ШЕСТАЯ

     Фиолетовый  глаз.  Вынужденное бегство.  Младенец.  Сказочный  рост. На
чердаке.

     Загадочная планета  ПНЗ  овладела всем  моим  существом.  Откуда Бейгер
получил   о   ней  такие  подробные  сведения?  Почему  именно  эта  планета
интересовала его? Ответа ждать  не от кого. Надеяться можно только на самого
себя. Придется собственными глазами взглянуть на планету. А заодно выяснить,
пусто  ли межзвездное  пространство.  А  вдруг потухших  звезд  больше,  чем
видимых.  Мне  все  нужно  знать, не в  парк  собрался, во всем надо  самому
удостовериться, чтоб трасса была чистенькой, без мусора.
     От телескопа, конечно, толку нет. О, у меня же есть ядроскоп! Если бы у
микроскопа поменять местами объектив и  окуляр,  то  получилась бы подзорная
труба. Следуя этой  аналогии можно ядроскоп переоборудовать  в космоскоп, те
же волны тяготения,  искупаемые  небесными  телами, преобразовать в  видимый
свет. И дыру в потолке делать не надо, поскольку для тяготения преград нет.
     Я   взялся  за  дело,  но  опростоволосился.   Космоскоп   давал  такое
невероятное   увеличение,  что  не  только  планеты  Ригеля,  а  даже  самые
отдаленные  небесные  объекты, находящиеся  от нас  на расстоянии миллиардов
световых лет и  улавливаемые разве  что радиотелескопами, приближал к самому
глазу. Поэтому разглядеть что-либо было невозможно, все сливалось в сплошную
туманную массу разных цветов  и  оттенков.  А  меньшего  увеличения добиться
нельзя. Всему есть предел.
     Я направил космоскоп в своего рода  тоннель, свободный от небесных тел,
и  увидел  - кто  бы  мог подумать  - увидел... глаз, застывший,  немигающий
фиолетовый человеческий глаз.  Я не оговорился, именно  фиолетовый. Это меня
настолько поразило, что  я более часа, не отрываясь от окуляра, рассматривал
его. За это время я несколько сот раз моргнул, а тот глаз ни разу. Но  он не
был мертв,  он  был  влажен,  в нем  светился  разум.  Мало того, этот  глаз
показался мне знакомым, где-то я его видел, а вот где, хоть плачь, не помню.
     Прямые, как пики, фиолетовые ресницы  торчали из век в разные стороны и
местами  пересекались.  Зрачок  цвета  чистого рубина,  состоящий из  мелких
восьмигранных ячеек, так  и вперился в меня. А потом будто сверкнула молния.
Я  почувствовал,  что если  сейчас  не  оторвусь от  окуляра,  то глаз  меня
загипнотизирует.  Я  сделал легкое усилие, но голова даже не шевельнулась. Я
сильнее  напряг  мускулы.  Ни   с  места.  Оказывается,   оторваться  вообще
невозможно.  Я  сделал  еще  одну  попытку  и напряг мускулы  так, что  вены
вздулись  и  посинели, но глаз словно приковал меня  к себе  и не  отпускал.
Хорошо, что мозг не попал под его влияние.
     - Квинт, оттащи меня от окуляра, - простонал я. Молчание.
     - Квинт! Слышишь!  - взревел  я, чувствуя,  что еще немного  и сознание
покинет меня.
     Угораздило  же его не вовремя  выйти.  Я вспомнил, как он говорил, "дай
гляну", кажется, тормошил меня, да  разве от глаза  оторвешься? Вот Квинту и
надоело ждать. Я опустил веки и решил не поднимать их, пока не придет Квинт.
Но  глаз точно  приказывал: "Смотри на меня!", и  не было сил не подчиниться
ему. Я сжал веки,  приложил все душевные и физические силы. Но куда  там. Не
подчиняясь мозгу, веки  мои  сами  поднялись,  и этот  окаянный  глаз  снова
вперился в меня. Я пробовал скосить глаза в  сторону, пробовал  закатить их,
чего  только  не  перепробовал, но толку  не было. Глаз тянул к  себе, звал,
приказывал, угрожал.
     Я был на грани сумасшествия, когда хлопнула дверь и вернулся Квинт.
     - Тащи меня, скорей, скорей! - закричал я. - Куда тащить?
     - Оторви меня от ядроскопа,  от окуляра, скорей! Квинт понял, что  я не
шучу. Он обхватил мою грудь руками и, натужно  засопев, стал тащить, но, как
и следовало ожидать, ничего не получилось.
     - Ты не упирайся, Фил!
     И действительно, я, зная, что  нужно  оторваться, все отлично  понимая,
отчаянно ему сопротивлялся.
     - Голову оторви! - заорал я не своим голосом.
     - Не могу, Фил. Голову не могу. Как хочешь.
     -  Да не от туловища, от окуляра  оторви. Поскольку лоб мой был  плотно
прижат к фланцу окуляра, Квинт не мог завести под него ладонь и поэтому стал
тянуть  за уши.  Боль,  должно  быть,  была  нестерпимой,  только  я  ее  не
чувствовал: чертов глаз уже стал двигаться и приблизился ко мне.
     - Больше не  могу,  Фил. Иначе оторву совсем.  Квинт, конечно, понимал,
что положение трагическое. Он чуть не плакал.
     - Зови на помощь соседей. Бегом!
     "Если соседей нет, тебе конец!" - сказал глаз и захохотал.
     "Начинаю сходить с ума",-  подумал я и еще крепче  прижался к  окуляру.
Теперь я смотрел прямо в глаз не мигая. Он же холодно подмигнул, приблизился
вплотную и  наполовину  "вошел в меня".  Очевидно, началась агония.  Глаза я
больше не видел, он уже весь сидел во мне  и  прямыми ресницами разворачивал
внутренности. В последних проблесках сознания я услышал  отрывки  фраз.  Это
вернулся Квинт, с соседями.
     -  Не  то...  Ради  Рабсуна...  Полотенце...  Паралич...  Глаз  во  мне
подмигнул и я уже собрался уйти в небытие,  как сознание и  причем  довольно
быстро вернулось ко мне.
     Квинт,  с одной  стороны  и  соседи с  другой  держали концы полотенца,
середина  которого опоясывала  мою голову. Они,  как пилу, вогнали его между
лбом  и фланцем  и, упираясь  о  космоскоп,  с трудом оттянули  голову. Даже
сейчас удерживали ее,  не ослабляя усилий.  Я  еще бессознательно тянулся  к
окуляру,  но  сознание мое  с  каждой минутой прояснялось.  Глаз  больше  не
притягивал.  Мускулы после небывалого, неконтролируемого  мозгом напряжения,
блаженно отдыхали. Теплая живительная волна прошла по телу.
     - Странная  история,  - сказал я  и  обратился к соседям: - Извините за
беспокойство. Неприятность вышла,  а все  глаз  проклятый.  Не знаю, как вас
отблагодарить.  Право,  если  бы не  вы,  я затрудняюсь  сказать... Искренне
благодарю.
     -  Ну что вы, - смущенно,  заматывая полотенце и протягивая его Квинту,
сказал дядя  Коша, - мы просто выполнили свой долг. Припадки всякие бывают и
со всяким могут случиться.
     Соседи  держались  настороженно,   изредка  бросая  косые  взгляды   на
невиданную машину  - космоскоп.  В тете Шаше боролись  страх и  любопытство.
Пришлось объяснить:
     -  Собственно,  это был не  припадок. Я пока  и сам точно не знаю, что.
Вероятнее   всего,   рубиновый  зрачок  парализовал  центр   высшей  нервной
деятельности.
     - Зрачок? -  упавшим  голосом спросил дядя  Коша. - Вам бы  полечиться,
голубчик.
     - Рубиновый? - недоверчиво выдохнула тетя Шаша. - Таких не бывает.
     - Раз зрачок, значит рубиновый.  Все бывает, - выпалил Квинт, хотя он и
понятия не имел, о чем я веду речь. - Фил знает, что говорит.
     -  Помолчи, Квинт.  Я пока не знаю  толком, в чем  дело, я  констатирую
факт. Зрачок, конечно, не мой. Соседка незаметно дернула за рукав дядю Кошу.
     - Присаживайтесь, будьте гостями. Я постараюсь объяснить.
     - Нет,  нет,  спасибо.  Мы спешим, мы отлучились  на минутку по  вызову
вашего э... квартиранта. В следующий раз.
     После  ухода соседей Квинт, естественно, спросил,  почему  я  прилип  к
космоскопу.
     - Загляни-ка  лучше  в него сам. Квинт приник к окуляру и  секунд через
пять таинственно сообщил:
     -  Знаешь, там незнакомый  дядька  со  стеклянным,  подкрашенным глазом
подсматривает. Как  он  пробрался  туда?  И чем он дышит? Да  я  его...  Эй,
одноглазый!
     -  Оставь,  Квинт.  Там никого нет. Мы  столкнулись  с новым непонятным
явлением.
     Я  хотел  определить  расстояние  до  глаза  и не смог. Абсолютная  его
неподвижность и незнакомые линии в спектре не позволяли произвести расчет. А
раз  космоскоп   дает  невероятное  увеличение,  значит  глаз  находится  на
невообразимо   громадном   расстоянии   от  земли,   которое  невозможно  ни
представить,  ни   измерить.  Это  открытие  меня   огорошило.  Дикие  мысли
закопошились в  голове, но я не стал разбираться в  них,  и без  того  забот
много.
     Столько времени убили на космоскоп и ничего нового!
     - А одноглазый? - сказал Квинт.
     -  Что  одноглазый. Он  нам не поможет. Но паниковать не  будем. На той
планете мы  побываем сами. Может, и Бейгер там окажется.  Продолжай получать
ядронит, а я сажусь за расчеты.
     Квинт мигом завял свое рабочее место.
     Дни  мелькали, как  телеграфные столбы перед окнами  мчавшегося поезда.
Наконец все вычисления  произведены.  Я рассматриваю  результаты и  чувствую
горькое разочарование.  Луч  может нести на себе строго ограниченную  массу.
Другими  словами, роль "зайчика"  может  исполнить  тело  массой восемьдесят
килограммов и два грамма. Меньше  можно, а вот больше - ни на грамм. Я весил
70  килограммов, Квинт  на пять меньше. Отправиться вместе  невозможно,  это
исключено: расчеты трижды проверены. Отправить Квинта одного - не справится,
погибнет.  Отправиться  самому  -  но  и  на  земле  оставлять  его  опасно:
обязательно что-нибудь натворит и  неизвестно, где кончит дни свои.  К жизни
он пока не приспособлен. Не искать же опекуна.
     Мы зашли в тупик.
     Но  уныние  -  опасная  штука  и  я вспомнил  старый  мой  лозунг  "Нет
безвыходных положений!" И выход нашелся.
     Это была дерзкая идея. Я решил уменьшить свой вес в пять раз. Для этого
нужно  все биологические процессы, протекающие  в моем организме,  повернуть
вспять. Тогда мое развитие  пойдет на убыль, в обратном направлении и, таким
образам, я  возвращусь к детскому  возрасту. Став  мальчиком  лет четырех, а
следовательно  и  весом килограммов пятнадцать, я остановлю  процесс. Квинту
придется похудеть килограммов на пять (ограничит себя в приеме пищи, и будет
порядок).
     Конечно, это  не  к спеху,  это можно сделать перед  самым стартом.  Но
чтобы быть уверенным в успехе, я решил проделать опыт сейчас.
     Квинт пробовал меня отговорить - не вышло.
     Как  ни хорошо  я  разбираюсь  в  биологии,  все  же  пришлось  изрядно
попотеть, учитывая тысячи  мелочей.  А в  общем  вопрос сводился  к  одному:
уменьшить количество  живых клеток, каждая из которых - сложнейший природный
механизм.  Во  всех живых телах постоянно идет  обмен веществ. Старые клетки
распадаются и погибают. Их место занимают  новые, вновь  ассимилированные и,
таким образом,  происходит постоянное обновление организма.  Я  сделал  так,
чтобы новые клетки не нарождались, а поскольку старые погибают, значит общее
их количество уменьшится.
     Когда  формула  состава  пилюль  была  получена,  я  чуть  не  совершил
оплошность. Мы совсем  не  учли, что назад  пошло  бы  не только  физическое
развитие, но и умственное. Став  четырехлетним мальчиком, я потерял  бы  все
свои знания и мыслил бы как ребенок этого возраста.
     Я снова сел за  работу  и довольно скоро сумел  получить нужные пилюли.
Теперь на  мозг  с  его  ячейками памяти и нейронами обратный  биологический
Процесс  не распространялся, лишь вследствие уменьшения  черепной коробки он
станет более уплотненным.
     Готовую  пилюлю,  едва  остывшую  после  реакции,  я,  не  задумываясь,
немедленно отправил в рот, а  заодно принял стимулятор, ускоряющий процесс в
тысячу раз.
     Через сутки я уже был краснощеким, пышущим здоровьем юношей,  на вторые
сутки  обратил внимание, что Квинт  стал значительно  выше.  Значит  я начал
расти вниз. "И, странно, хотелось прыгать,  скакать и вообще резвиться. Сидя
на  кровати  утром на  третьи сутки,  я  уже не  доставал  ногами  пола  и с
удовольствием ими болтал. Соскочив, я  по привычке  схватил брюки. Примерил.
На ладонь выше головы. Черной пастью смотрел на меня огромный ботинок. Майка
болталась
     как  балахон,  о трусах  и  говорить  нечего. Пошел умываться, да  кран
высоко,  не достанешь. Тогда я разбудил Квинта и  не  узнал своего  голоса -
пискля-я-вый.
     - Ты откуда, мальчик? - спросонок не понял он.
     - Не  узнаешь? - обиженно крикнул  я и едва удержал всхлипывание. Тьфу,
совсем в детство впал.
     - Глазам  отказываюсь верить,  но  это  ты, Фил.  Тебя  не  узнать, мой
мальчик. Совсем коротыш.
     Он не удержался и ласково потрепал меня по пухлой щеке.
     - Но, но!  Нежности. И поменьше философии, Квинт. Позаботься об одежде,
видишь, в чем стою. Я не подумал  о такой мелочи, и ты не  догадался. Снимай
мерку  и  бегом в город: возьмешь  приличный костюмчик, да не перепутай,  на
девчонку не  возьми.  Но  помни:  нигде не  останавливаться  и ни  с  кем не
разговаривать. Ты глухонемой. Понял?
     Отослав Квинта,  я  с интересом рассматривал квартиру и вещи, будто был
здесь   впервые.  Оказалось,  что  мне  трудно  регулировать   ходьбу.  Мозг
по-прежнему  давал приказание на  широкий шаг, а  короткие ноги не позволяли
сделать его. Получалось несоответствие, и неудивительно, что я задел книжный
шкаф,   на   верху  которого  громоздились  чуть  ли  не  под  потолок  горы
всевозможных бумаг, черновиков, чертежей  и проч. От легкого толчка  вся эта
громада обрушилась на  меня. А много  ли ребенку надо. Не мудрено, что я был
сбит с ног  и оказался  погребенным под  нею. Отчаянно работая туловищем,  я
освободил голову  и  руки.  В это время в коридоре раздался какой-то грохот,
дверь отворилась, и вошла тетя Шаша.
     - Ой,  что  тут творится! -  заголосила она  и, увидев  меня, принялась
яростно раскидывать  папки с драгоценными листиками вычислений,  прокладывая
себе  дорогу.  "Остановитесь!  - хотелось крикнуть  мне, - что вы делаете-?"
Разве  можно равнодушно смотреть, как безжалостно она топчет  ной неоценимый
труд. Я не вытерпел и взмолился:
     - Тетенька, поосторожнее, не мните.
     Она не обратила на мои слова ни малейшего внимания и, пробив дорогу, не
церемонясь, вытащила меня, при этом ворча себе под  нос: - Ишь, обелить, что
ли;  собираются. Взрослые люди,  а ведут себя  хуже детей. Натворил  невесть
что.
     Она  взяла  один  листок,  покрутила  его,  пожала  плечами  и скомкав,
бросила.
     - Какие-то крючки,  закорючки.  Или  им топить нечем, не  понимаю. Дядя
Фил-то дома?
     Она опасливо покосилась на соседнюю дверь.
     - И да и нет, - ответил я.
     -  Странный мальчик. Стало  быть  нет. И квартиранта, или как его, тоже
нет?  Когда придут, скажешь, чтобы убрали из коридора посуду. Заставили весь
проход. Ноги переломать можно.
     Это Квинт  без  моего  ведома  вынес посуду,  соблюдая какой-то древний
обычай. Надо сделать ему внушение.
     Соседка потерла ушибленный бок.
     - Ты живешь здесь?
     -Да.
     - А кем ты приходишься дяде Филу?
     - А я, тетенька, не знаю. Я, тетенька, прихожусь сам себе.
     Она меня начинала раздражать.
     - Где твоя мама?
     - Нет у меня мамы, - глядя исподлобья, грубо сказал я.
     - А папа?
     - Нет у меня папы, - еще грубее ответил я.
     - Бедный ребенок. То-то такой невоспитанный. Так волчонком и смотрит. А
давно ты здесь живешь? Что-то раньше я тебя не замечала.
     Вот пристала! Выручил вернувшийся с покупками Квинт. Тетя Шаша спросила
у  него, кто  я  такой. Ну, думаю, сейчас все  выболтает.  К счастью,  Квинт
догадался ответить:
     - Племянничек  мой, - и  небольно  подергал  за  уши, - шалунишка,  кто
разбросал бумаги?
     Соседка, напомнив о посуде, ушла.
     Я облачился в принесенный Квинтом костюмчик, и мы принялись приводить в
порядок бумаги, часть которых сунули под кровать. А остаток дня мы посвятили
изготовлению  скафандров. Перед  сном я  принял пилюлю, тормозящую  обратный
биологический процесс. Квинта предупредил:
     - Ну,  Квинт, теперь  крепись. Придется похудеть.  Забудь  о вкусной  и
здоровой  пище.  А  чтобы  не  смущать  тебя,  разрешаю во время моего обеда
совершать короткие прогулки.
     Ночью  просыпаюсь от  того что  отлежал руку, и  чувствую,  что  ужасно
хочется плакать. Просто невтерпеж. Подо мной мокро. Хочу встать,  а не могу.
Вяло провернулся, заняв совсем неловкое положение. Страшная догадка пронзила
мозг: тормозящая пилюля не  подействовала  и обратный процесс  продолжается.
Сейчас  мне  каких-то полтора месяца от роду.  Все сознаю,  все  понимаю, но
физическое развитие месячного  младенца  не  позволяет  ничего сделать. Хочу
крикнуть  Квинта,  а  язык  не поворачивается. Если немедленно не остановить
процесс, к утру  я превращусь в зародыша  и задохнусь.  Смерть от  удушья не
прельщала меня. Что было мочи,  я заревел. Рев разбудил Квинта. Усилием воли
я подавил  плачь и,  напрягшись, насколько позволили  хрящи, лег  на  спину.
Квинт включил свет, ошалело глядел на меня  и молчал. Может он  подумал, что
видит  сон.  Чтобы  вернуть  его к  действительности,  я опять  пронзительно
заревел. Наконец он понял, подскочил и взял меня на руки.
     - Не плачь, не плачь, маленький! Фильчик мой! Что же делать? Ай, ай!
     У самого  слезы блестят в глазах. В такое скверное положение  я  еще не
попадал.  Держал он меня неумело, боясь причинить боль. Голод  давал  о себе
знать  и я  чавканьем показал, что хочу есть. Он притащил аппетитный кусочек
мяса и сует мне. Знаю, что это вкусно, но организм не принимает, да и  зубов
нет.  Организм  требует материнского молока. Пытаюсь  сказать Квинту,  чтобы
принес для проверки рецепты тормозящей пилюли, прилагаю невероятные  усилия,
но язык не подчиняется мне, из горла вылетают лишь нечленораздельные  звуки.
Написать бы, да пальцы не в  силах владеть карандашом. Хорошо быть младенцем
и ничего не знать, ни о чем не заботиться. А тут  лежи  и думай.  Да еще как
думай!  Квинт мерил по  диагонали комнату  и, глядя  в  потолок, непрестанно
повторял:
     - Ай, ай, не послушал меня,
     Я стал  быстро мигать, стараясь привлечь его внимание. А он все ходит и
ходит. Причитает.  Я  еще  громче  заревел. А время шло.  Я  ревел и  не мог
успокоиться. Как бы голосовые связки не порвать. Квинт меня баюкает, носится
по комнатам и сам же по-настоящему плачет. Только к утру я затих и удивился,
еще не  зародыш  и даже меньше  не стал.  Значит, есть какая-то  критическая
точка,  при которой обратный  ход  биологического процесса  останавливается.
Чудесно! Отлично!
     Но  не  совсем.  Плач  вымотал  мои  силы,  забрал  всю  энергию  моего
тщедушного,  мягкого  тельца,   организм  настойчиво  требовал   восполнения
энергии. Я хотел  есть. Я еще никогда не  хотел так  есть.  И  я  устал. Сон
овладел мною.
     Проснулся у Квинта на руках. Он дремал в кресле. Сколько времени прошло
- не  знаю, но уже поздно. Я зашевелился.  Квинт сразу  проснулся и состроил
жалостливо-страдальческую гримасу.
     -  Что  же  мне, бедному  делать?  Ах,  говорил же, буду  маленьким  я.
Несчастный Фил,  несчастный я! О,  зачем  ты  меня оживил!  О, бог молчания!
Отягощен я заботой. Великая нужда напала на меня. Владыка вечности!
     Квинт, конечно,  и не  подозревал, что  я умственно и душевно ничуть не
изменился.
     Голод скрутил меня.  Неужели фараон так  и будет причитать да бегать по
комнатам целый день. И вдруг его осенило. Завернул меня в простыню, потом  в
пиджак, и неумытый, непричесанный и, даже не позавтракав, вышел на улицу. Он
бережно нес меня,  держа прямо перед  собой. Я  видел  лишь рваное  небо, да
карнизы зданий. Все остатки моих сил ушли на то, чтобы удержаться от плача.
     Незаметно   я  опять   уснул.  Как  много  спят   грудные  младенцы!  А
проснувшись, я на миг испугался. Надо  мной склонилось полное  женское лицо.
Женщина улыбнулась и сунула  мне бутылочку с  теплым, сладеньким молоком. На
горлышко была натянута  великолепная желтая соска. Как жадно я припал к ней!
Вкуснее  этого  молока  я  отродясь  ничего  не   пробовал.  Насытившись,  я
осмотрелся и догадался, что нахожусь в яслях. Вот так Квинт! Развернулся.
     Скоро  он  пришел  в ясли  и  молча забрал меня.  И  какой  же молодец,
прихватил с  собой бутылочку с молочком. А если говорить честно, он попросту
украл ее - я не возражал.
     Я снова сделал попытку наладить с  Квинтом связь. Я упрямый. Я не хотел
идти в ясли завтра, и послезавтра и через год.
     Когда   Квинт   меня   укладывал  спать,  я  стал  часто-часто  мигать.
Естественно, он  обратил на  это внимание.  Вот  тут-то  я и  проморгал  ему
азбукой Морзе "Фил", затем "Квинт". Он понял, испустил вопль радости.
     Связь наладилась.  Он  принес  рецепты и держал  их  передо  мной,  а я
проверял.  Ошибки не было. Тогда я "проморгал", чтобы он принес коробочку  с
пилюлями, и  когда заглянул туда, сразу все понял. Оказывается,  я проглогил
кусочек  свалившейся с потолка штукатурки, который упал в  коробочку. Ох, уж
эти строители!  Казалось  бы, такой ничтожный дефект, а  какая  неприятность
из-за него. У Квинта от  переживания  левый  висок даже  тронула седина.  Он
кому-то погрозил, выбросил  из  коробки штукатурку,  в гневе растоптал ее, а
мне важно протянул настоящую пилюлю, предварительно обтерев ее и обдув.
     Выждав положенные  два часа, я принял таблетку, ускоряющую  процесс, и,
успокоившись, уснул. А на утро вновь был четырехлетним мальчиком. Квинт лихо
отплясывал на радостях.
     Работали мы бессистемно, в стихийном порыве. Это могло вредно сказаться
на  дальнейшей  работоспособности.  Став снова мальчиком, я  в тот  же  день
разработал твердый распорядок дня. Перед обедом  - получасовая  прогулка для
освежения мозгов, за  час  до сна - еще одна прогулка. Иначе можно добраться
до зрительных и слуховых галлюцинаций. Квинт уже однажды начал  неизвестно с
кем  разговаривать  о   каких-то  гусеницах.  Взявшись  за  руки,  мы  чинно
прогуливались и, конечно, все считали Квинта счастливым папашей.
     Дабы избавиться  от  лишней работы по отысканию необходимых  выкладок и
вычислений,  я  стал  переснимать  расчеты на микропленку.  И  о  ужас! Черт
подери!  В последнем  столбике цифр последнего  листка  обнаружил  пустячный
дефект бумаги. Я, конечно, не обратил бы на него внимания, если бы он в виде
маленькой  закорючки  не  оказался  как раз  между цифрами  в  окончательном
результате.  А  я-то,  всегда  такой   внимательный  и  придирчивый,  принял
закорючку за  запятую.  И  надо  же этой  четвертой  мнимой запятой сунуться
именно  в такое ответственное место. Значит критическая масса не восемьдесят
килограммов, а восемьсот. Я ругал себя самыми скверными  словами, ругал так,
что Квинт не выдержал и перебил меня:
     - Фил, поругай лучше меня. Поругай. Растакой я, сякой.
     - Ты ни при чем.  Да  и прошло уж все у меня.  Пойдем-ка  пообедаем. Ты
похож на сухую сучковатую жердь. А мне пора  кончать с детством, пора  стать
самим собой. Жарь бифштекс!
     Квинт  бросился на  кухню.  Я  же  взял таблетку,  ускоряющую  процесс,
произвел анализ - действительно ли это она, - и, убедившись в достоверности,
проглотил и степенно, не спеша отправился вслед за Квинтом.
     Прошел день, другой, а я по-прежнему  оставался ребенком.  Кто-то может
радостно  подумать: так  это  же  равносильно  бессмертию!  Вырос, дожил  до
старости  и  становись снова  ребенком...  Ничегошеньки  подобного!  Стареть
будешь  с  таким  же  успехом; как  и  большой, станешь  метровым  стариком,
морщинистым, дряблым и немощным.
     Да, что-то неважно пилюля действовала. Но я не особенно торопился стать
большим.
     Соблюдение режима вошло в систему.
     Как всегда на прогулке  я старался ни  о чем  не  думать. Квинт  же  по
привычке рассматривал и читал вывески. Увидев у аптеки только что вывешенный
плакат  "Уничтожайте мух",  он остановился, окинул  изображенное на  плакате
насекомое снисходительным взглядом и предложил:
     - Не оповестить ли  нам мир о проведенной операции? Мух и клопов больше
нет, а люди типографии перегружают, бумагу изводят, краски.
     Подумав,  я согласился. Почему не  сделать доброе дело? Мы  повернули к
почте за  конвертом. Вот тут-то и  началось! Сначала  я  почувствовал легкое
недомогание, слабое головокружение, захотелось почему-то потянуться, а потом
как-то сразу,  быстро, каждой клеточкой своего организма я почувствовал, что
начал расти. Да как расти! Меня будто кто-то надувал. Я буквально вылезал из
детского костюмчика. И это прямо на улице. Квинт сразу заметил:
     - Ты сильно начинаешь опухать, Фил.
     - Хуже, Квинт, хуже. Я не опухаю, я расту. Поворачиваем назад!
     Этого я никак не ожидал. Наперекор всем законам, как в сказке. Расту.
     Свободные  до этого штанишки теперь облегали меня как мундир в обтяжку,
что носили офицеры XIX века. Рубашка стянула туловище и руки, и я уже не мог
расстегнуть  пуговицы.  За  какую-то  минуту  я  превратился  в  голенастого
подростка  тринадцати  лет в костюмчике  пятилетнего ребенка.  В паху  и под
мышками появились  страшные  рези.  Мы стрелой  летели  по  улице.  Прохожие
останавливались и  изумленно смотрели на нас. Но мне было не до них. Бегу  и
чувствую, разнеси  меня в прах, что  расту,  расту  с еще большей скоростью.
Слышу: "тр...  тр..."  Трещат швы.  Интересно, где? Да везде, где они  есть.
Нет,  не  дотянуть мне  до дому, расползется  мой костюмчик  среди  улицы на
глазах  у людей и предстанет перед всеми, как музейный экспонат,  обнаженный
мужчина  с  лоскутками  и выкройками в  руках.  При одной мысли об  этом мне
сделалось нехорошо. "Тр..." раздается опять. Я уже выше плеча Квинта.  Тр...
тр... Пропадаю, опозорен, оплеван, осмеян. И тут спасительный подъезд жилого
дома.  Я бешено торможу, делаю крутой разворот, хватаюсь за  дубовую  ручку,
рывок - я по инерции описываю дугу и открываю дверь. Квинт вихрем проносится
мимо. Дверь  со звоном  захлопывается.  Дребезжит  стекло. Сжатое тело вдруг
свободно  вздыхает.  Костюмчик расползается  окончательно.  Поспешно  собрав
выкройки, я заскочил за выступ с  батареей  центрального отопления и наскоро
связал  себе  подобие набедренной  повязки.  Я  уже стал  человеком среднего
роста, средней  упитанности. А  где же Квинт?  Видно,  он  не заметил, как я
свернул  в  подъезд. Ну  и щепетильное  положение! Сверху послышались мягкие
шаркающие шаги. Кто-то спускался вниз,  В  ту  минуту  я  желал стать мухой,
козявкой, даже  клопом.  Но мне  повезло. Это была  подслеповатая  старушка.
Шамкая губами, она ужом проскользнула  мимо. Чуть  не сбив  ее с ног, весело
гогоча, влетели два парня, которые тоже, к счастью, меня не заметили.
     Что же  делать?  Еще только  полдень.  Здесь  стоять  невозможно:  меня
обязательно  заметят. Конечно, Квинт  ищет меня,  но что он сюда  заглянет -
шансов мало. О, да что думать! Надо спрятаться на чердаке, надо единым духом
взлететь  на пятый этаж. Но только я вбежал  на площадку  первого этажа, как
сверху  раздался дробный стук каблучков.  В несколько прыжков я очутился  на
своем месте.  Спускалась девушка в модном  сарафане  с  книжкой  в руках.  Я
вдавился в  батарею отопления. Девушка поравнялась  со мной, я уже думал она
минует  меня. Так  нет, краешком глаза она заметила  что-то большое белое  и
повернулась ко мне.
     - Ой! - книжка ее упала на пол и приняла форму домика.
     - Здравствуйте, - сказал я.
     - 3-здравствуйте.
     - Я из цирка. Абашмран-аби-Баран у себя? - спросил я первое, что пришло
на ум.
     - У себя, - машинально ответила девушка.
     -  Благодарствую,  -   скороговоркой  выпалил  я  и  придерживая  рукой
набедренную повязку, шлепая босыми ногами, словно подгоняемый  сворой собак,
взвился наверх.  Все сложилось удачно: навстречу никто не попался, чердачная
дверь была с выдернутой задвижкой, на которой болтался новый казенный замок.
Но долго мне бродить по пыльному чердаку не пришлось. Я находился у дальнего
слухового окошка,  когда  позвякивая  связкой  гаек со  сгонами  и  газовыми
ключами в  мое  обширное убежище вошло  трое рабочих  в  вымазанных  суриком
спецовках н женщина в  черном халате. Я туда-сюда, ну  хоть на крышу лезь. Я
бы, наверное, так и сделал, если бы не увидел на огромном баке круглый люк с
откинутой  крышкой.  Размышлять  было некогда  и с  задней стороны, ящерицей
шмыгнув в люк, я очутился в баке, по  пояс в вонючей, ржавой воде. Чуть ниже
уровня глаз в стенке были просверлены отверстия и я  прильнул к ним. Рабочие
приближались. Женщина растолковывала им, что нужно делать.
     - Эти вентили совсем не держат. Эта труба, видно, засорилась, а эти две
протекают, надо перебирать.
     - Ясно, - сказал пожилой слесарь в тюбетейке и сразу же  распорядился:-
Разбери  вентиль и проверь клапан. А ты, Рябчик,  загляни в бак. Узнай, есть
ли в нем вода и сколько?
     Женщина ушла.
     Брякая спичками, Рябчик  пошел узнавать. Я заметался. Выхода не было, и
мне пришлось погрузиться с головой  в  эту  протухшую,  мутную  воду.  Запас
воздуха  в  легких  уже  кончился. Смотрит Рябчик или  нет? Когда  мне стало
совсем  невмоготу  я  высунул голову.  Никого  не было. По воде плавали  три
сожженные спички.
     Я приподнялся и прильнул к отверстиям.
     - Подождем, пока вода сойдет, -  сказал пожилой слесарь,  усаживаясь на
трубу. ...Вода постепенно убывала.
     - А теперь послушайте, - сказал Рябчик, - что вчера со мной произошло.
     Я  слушать  не  стал, пригладил ладонью  волосы  и  задумался.  Снаружи
хохотали. Вода ушла вся. Я присел на корточки, прислонившись к стенке. Голос
пожилого заставил меня вскочить.
     -  Глянь, Рябчик, вся ли вода ушла? Прятаться было некуда. Я уже  хотел
вылезть сам, когда слесарь остановил Рябчика.
     - Вода в трубе перестала журчать, значит нет ее.
     - Нажмем, ребята! - сказал пожилой.
     Ребята нажали и  часа через полтора, закончив  работу, покинули чердак.
Вслед за  ними,  озираясь  по сторонам,  мокрый, грязный вылез  и  я.  Долго
слонялся  из угла  в угол,  досадуя на  то,  что  так глупо расходую дорогое
время. Уже солнце  зашло, уже стемнело, а мне  все  еще  было рано выходить.
Лишь где-то в третьем часу  ночи, когда последние  гуляющие отошли ко сну, я
осмелился  спуститься  вниз. Глянул  на  улицу  - ни  души! Зловеще  светили
фонари.
     Может,  в  ту ночь кто и  видел,  как по городу  во  весь опор  мчалось
настоящее косматое привидение.
     Квинт, конечно,  не  спал.  Помня старый наказ никогда не  пускаться на
поиски, он ждал меня, и радости его не было предела. Он так старался  помочь
мне  умыться, покушать и  отдохнуть,  что  мне пришлось прогнать его  спать.
Однако, не вытерпев, он выглянул из спальни: - А письмо я все-таки отправил.
     - Что же ты написал?
     - Скажу  дословно: "Люди! Человечество! Пишет  вам  лучший и  преданный
друг, восставший  из глубоких  веков.  Читайте и  радуйтесь!  Ваших извечных
врагов, надоедливых насекомых клопов и мух на свете больше не существует. Не
изводите напрасно  бумагу  и краски  на брошюры  и  плакаты, не изготовляйте
химикаты. Берегите время! Займитесь другим полезным делом!"
     Я рассмеялся!
     - Кому письмо адресовал?
     - Известно  кому.  Что  за вопрос?  Всем  людям.  Я  так  и  написал на
конверте. Почему смеешься?
     - Письмо лежит  сейчас  в мусорном ящике. Его вскрыл первый же почтовый
работник и,  посмеявшись, выбросил.  Да  ты  не отчаивайся. Когда-нибудь все
выяснится, и люди оценят наш труд.

        ГЛАВА СЕДЬМАЯ

     На  отдых. Привередливый врач.  Погоня. В  доменной печи. Сын  Бейгера.
ПНЗ. Скрежет.

     Скафандры в основном  были  готовы. И самое главное, вся  теоретическая
сторона полета разработана.
     Никак  я  не мог  додуматься,  как  сделать  из  фотонита  шлемы.  Идею
неожиданно подал Квинт:
     - Их надо сделать,  Фил, ртом.  Помнишь, мы выдували колбы  стеклянные?
Обжегся-то я. Вот и взять его, этот фотонит, расплавить да и выдуть.
     Как просто! Что за человек я! Обязательно на пустяке застряну. Но Квинт
меня порадовал, наконец-то стал самостоятельно мыслить.
     При  введении   в  плазму  повышенной  плотности  фотонита,   последний
расплавился и стал прозрачной с чуть желтоватым отливом вязкой  жидкостью  -
жидким  светом.  Теперь любой  захудалый  стеклодув мог выдуть из него  хоть
елочные игрушки.
     Трубочку  для выдувания взяли жестяную,  а  чтобы она  не расплавилась,
изолировали ее ядронитом.
     - Возлагаю на себя  обязанности главного  стеклодува, - безапелляционно
заявил Квинт и закатал рукава.
     - Справишься?
     - Я-то? Фараон-то?
     Два  шлема Квинт испортил. Первый получился гантелей, второй - дыней. Я
хотел освободить его от обязанностей, но он жалостно взмолился:
     - Третья попытка будет удачной. У меня громадный опыт накопился.
     На  этот  раз  шлем получился на  славу. Учитывая,  что в  путешествии,
возможно,  придется  посетить  другие   планеты,  где  можно  столкнуться  с
непредвиденными  опасностями, мы  сделали  ажурный,  переплетенный из тонких
прутиков  фотонита  каркас  с  шарнирами  в  местах  сгиба локтей,  коленок,
поясницы и пальцев рук. На каркас натянули сам скафандр и обеспечили себе на
будущее  полную  безопасность.  Нас  никто  и  ничто  не  могло   раздавить.
Усовершенствованное  радио обеспечивало надежную  связь, а выдыхаемый воздух
проходил химическую обработку  в  поясных батареях и  был вновь пригоден для
дыхания. Никаких там баллончиков и прочих атрибутов.
     В надежности скафандров мы  не  сомневались,  но для очистки совести их
следовало  бы испытать. И  удобны ли они? Фактор немаловажный. Новые ботинки
примеришь,  тоже  вроде бы не  жмут, а пройдешься в них,  и  мозоли  готовы.
Поэтому  мы  решили облачиться  в скафандры и  весь  день  провести  в  них:
полежать,  посидеть,  походить,   побегать,  убедиться,  практичны  ли  они.
Совершим загородную прогулку. Небольшой поход нам не повредит.
     Несмотря  на сильный дождь, взяв  флягу воды  и немножко  продуктов, мы
вышли из дому.
     Прохожие, все с  зонтами и в плащах, оглядывались на нас, беззастенчиво
разглядывали  в упор. Дождь усилился, а наши "обнаженные" головы, защищенные
невидимыми шлемами, были сухими. А может людей больше привлекали черные, как
тени,  костюмы-скафандры.  До  нас  не долетал  ни  единый  звук. Это плохо.
"Доработать" - отметил я.
     Когда  мы  дошли  до окраины,  тучи  уже разнесло,  дождь  прекратился,
вымытое, чистое солнце светило вовсю.
     На перекрестке транспортной магистрали  Квинт отстал. Я  оглянулся и  с
ужасом увидел, что через него переезжает  тридцатитонный груженый  самосвал.
Впрочем, ужас появился по старой  привычке.  Самосвал остановился, из кузова
вывалился кусок антрацита, затем выскочил перепуганный, растерявшийся шофер.
Видимо, увидев нас, он сигналил, но затормозить на  мокром асфальте сразу не
мог и  сбил  Квинта.  Сбежался  народ.  Но  Квинт  резво вскочил,  подмигнул
остолбеневшему шоферу и мы поспешили удалиться от места происшествия.  Толпа
недоумевала.
     Квинт   сокрушался,   что   из-за   него   могут   шофера   привлечь  к
ответственности. Я его успокоил:
     - Не  беспокойся. Множество  свидетелей видело, что он не виновен. Да и
пострадавшего нет.
     Проходя через полотно железной дороги, Квинт сделал предложение.
     - А не броситься ли нам под проходящий поезд?
     - Хорошо, - ответил я,  - бросимся, останемся живы и невредимы. А поезд
сойдет с рельсов. Будет крушение.
     - Да, не подумал, - он кулаком постучал по шлему.
     После дождя нас манило подышать озоном, и мы отвинтили шлемы. Не успели
отойти  от железной дороги и ста  метров, как  возле нас завизжала тормозами
машина "Скорой помощи".
     - Который? - спросил сидевший впереди врач у двух пассажиров.
     Те враз показали на Квинта.
     - Взять!  -  приказал  врач  двум  рослым  санитарам.  Те  выскочили  с
носилками.
     - Ложись! - рявкнули оба на Квинта.
     - Езжайте  своей  дорогой, -  сказал  я.  -  Берите  больных и тех, кто
нуждается в вашей помощи.
     Вылез врач, долговязый, с вытянутой физиономией, и решительно подошел к
Квинту.
     - Вас сбил тридцатитонный груженый самосвал?
     - Меня. Но что из этого?
     - Такого не может быть!  Чтоб  по живому человеку проехала машина, а он
даже не захромал.  Нет, мы  вас  обязательно доставим в больницу. Даже  если
придется  применить  силу.  Вам нужно месяц-другой  полежать, обследоваться,
принять лечение.
     - Уверяю вас, он абсолютно невредим, - сказал я. - Вы же сами видите.
     - Ну и что? Я знаю, что этого не может быть. Мы живем  в реальном мире.
А поэтому - в больницу. Ложитесь!
     Не будь на Квинте  скафандра, еще можно было бы поехать вместе с  ними.
Но в скафандре это исключалось. Начнут раздевать, а тут особые приемы нужны,
возникнут  подозрения,  скафандр  пойдет  на  склад, и кто  знает,  чем  все
кончится.
     Один из пассажиров высунулся в окошко:
     -  Скажите,  где вы  такой материал  покупали?  Квинт только их  считал
виновниками происшедшего и огрызнулся:
     - В командировке.
     - Да,  материал,  действительно, экзотический,  -  заметил  врач. -  Он
пощупал скафандр. - Скользкий какой. Так я жду. Ведь мы все равно уложим.
     Я  оценил обстановку. Нас  двое.  Их,  включая и  пассажиров,  шестеро.
Увезут. Свяжут  да увезут. Когда санитары  уже шагнули  к  Квинту, я  сказал
врачу:
     -  А знаете, оказывается, визуальное исследование  амплитуды альфа-волн
эмоционального  возбуждения позволяет  определить не только характер  улыбки
человека, но и выражение его глаз.
     - Да полноте, что  вы, коллега?  -  взмахнул  руками врач. -  С чего вы
взяли?
     Я возразил. Он тоже.
     И пошло. Полетели десятки фраз, насыщенных замысловатыми  терминами. И,
конечно, я старался поддаться  ему. Он уж  улыбался,  видя  мое "поражение",
однако я снова  бросался в атаку. Пассажиры нервно ерзали на сиденьях, то  и
дело нервно поглядывая на часы. Санитары сидели поодаль на траве и болтали о
своем.  Шофер  уснул.   Только  Квинт,  пытаясь   вникнуть  в  смысл  спора,
внимательно слушал нас. Наконец, я "сдался". Врач торжествовал.
     - Вот, вот, дорогой коллега, значит я прав, что сочетание аминокислот в
полипептидных цепях представляет собой не просто спираль, а двойную спираль.
Мой друг, меня не переспоришь.
     - Да, с вами не сладить.
     - Не-ет, что вы. И не пытайтесь. Однако где мы находимся? А-а, я должен
увезти задавленного.
     - Как? Ведь он же мой друг! - воскликнул я.
     - Разве? Ну если так, то конечно. Он -  ваш друг, вы - мой. Безусловно,
все отменяется. И никакой речи. Слышите? Ни-ни.
     Он дал свой адрес, окликнул санитаров и растормошил шофера.
     - До свидания! Заходите.
     Происшествие   развеселило  нас.  Мы  набрели   на  какое-то  озерцо  и
расположились  там.   Валялись,  весело  болтали  всякую  чепуху,   беспечно
смеялись. Мы просто отдыхали. Мы были в мире одни.
     Но всему есть предел. Пора  было  двигаться и  обратно,  чтобы засветло
добраться до дому.
     Возвращались  мы  другим, более  коротким путем.  Изредка  нас обгоняли
машины  с разнообразным  грузом.  Навстречу  шел  в  основном  порожняк.  От
основного   шоссе   отходили   рукава   к   виднеющимся   вдалеке   корпусам
металлургического комбината.
     Нас обогнала  машина,  так  нагруженная какими-то  серыми  тюками,  что
казалось  чудом,  почему  она еще  не  перевернулась..  Несколько тюков  уже
наполовину вылезли из-под обхватывающих их веревок.
     - А вон тот тюк, проткни меня  копьем,  до места не доберется, - сказал
Квинт.
     И только  он это сказал, как  машину тряхнуло и указанный  тюк бесшумно
свалился на дорогу. По инерции несколько раз перевернувшись вдогонку машине,
он остановился  на  середине  шоссе. Что  в нем было, мы не знали, но что-то
мягкое, плотно упакованное. Возможно, шерсть.
     Чтобы  тюк не мешал движению, мы принялись перекатывать его на  обочину
дороги,  вовсе  не собираясь  распаковывать. И тут  сзади  я  заметил чью-то
мелькнувшую тень. Обернувшись, я обомлел. На этот раз мы, кажется, попались.
Два  человека, уперев руки  в  бока,  наблюдали за  нашей  работой.  Оба они
довольно ухмылялись. Еще бы! Поймали воров  с поличным. Не каждый день такое
случается.  Их  машина стояла  рядом.  Шофер,  воспользовавшись  остановкой,
открыл  капот и полез в мотор,  решив, очевидно, заменить прокладку, которую
он держал в руке.
     Надо же было какому-то  растяпе так обвязать тюк,  а какому-то  ротозею
принять работу. А мы отвечай. Но то, что тюк свалился, можно доказать, найти
шофера, да  он и сам прибежит. Факт тот,  что нас  заберут. До выяснения.  А
скафандры? Вот в чем суть. И это не все. У Квинта потребуют документы. Будут
держать  до  тех  пор,  пока  не  выяснится  личность.   А  она  никогда  не
выяснится...
     - Плохи дела, Квинт, - сказал я. - Невзирая ни на что, нужно спасаться.
     - Бежать-то некуда, - ответил Квинт. - А  вон самосвал из города катит.
Я решился:
     - Прыгаем в него. Разворачивай тюк. Поближе к проезжей части. Так, так.
Приготовились. - Не подведи, Квинт.
     Наши тела  напружинились. Объезжая  тюк, самосвал сбавил  скорость, что
было  очень  кстати.  Одновременно  мы  ухватились за  край  заднего  борта,
изогнулись  и  сначала  Квинт,  а  потом  и  я, перевалились за борт.  Ох  и
заметались  же  наши  преследователи.  Кинулись к  машине  - шофер  разводит
руками. Полезли все трое в мотор. Оттуда сразу вылетел гаечный ключ, за  ним
другой. Шофер бросился с рукояткой к радиатору, потом повернул обратно.
     - При такой спешке, они, пожалуй, не скоро  справятся, - сказал я. - Им
еще тюк, как вещественное доказательство, погрузить надо.
     Мы удалялись.  Теперь  можно было  поудобнее  устроиться и осмотреться.
Самосвал вез металлолом. Чего только не было  в этом кузове! И все чугунное:
колотые шестерни, утюги, цапфы, бракованные отливки.
     Мы приближались к металлургическому комбинату. Пора было покидать  наше
пристанище.
     - Мне кажется, это они, - вдруг сказал Квинт. - Лихо едут.
     Я  присмотрелся. Да, нас догоняли.  Стоп. Остановка у ворот  комбината.
Неужели конец? Но самосвал тронулся, и мы очутились на территории комбината.
Вслед за  нами влетели преследователи. На самой территории расстояние  между
нами  почти  не  сокращалось:  кругом  повороты, ограждения,  заграждения  и
нагромождения.  Возле  деревянной  будки  самосвал  остановился.  Мы  тотчас
выпрыгнули  и  пустились наутек. Они  за нами.  Пробегая под огромной бабой,
предназначенной  для  разбивания массивных  чугунных болванок,  Квинт плечом
задел какой-то рычаг,  и стальной куб весом тонн пятьдесят  с десятиметровой
высоты обрушился на него. И каркас из фотонита выдержал  этот страшный удар,
эту колоссальную нагрузку. Придавлен грузом был сам  скафандр, а находящийся
в  нем  Квинт остался  цел  и  невредим, он  был  лишь зажат в  вертикальном
положении и  ничего  не  мог  понять. Бежал, бежал и вдруг - как  об  стену,
остановка. Он по инерции в такт движению ногам продолжал размахивать руками.
     -  Это, ч...  ч...  что  такое?  Ни-и с места.  Все  это  произошло  за
полторы-две секунды. Наши преследователи в ужасе  остановились. А я бросился
к  рычагу,   повернул  его  и  нажал  кнопку  подъема.   Куб  пополз  вверх.
Освобожденный Квинт чуть  не растянулся на  стальной плите основания бабы. Я
его  поддержал и мы юркнули  в какой-то  цех, оказавшийся прокатным. Занятые
рабочие  не обращали на  нас внимания. Мы остановились перевести дух. Легкие
работали как  кузнечные мехи. Я не привык к  таким физическим нагрузкам. Все
же ядронит не марля. А преследователи уже тут. По цеху ползла широкая лента,
раскаленной докрасна, листовой  стали. За ней наискосок распахнутые  ворота.
Делать нечего,  и мы, вскочив на  ленту, как привидения величаво поплыли  по
цеху.  Рабочие,  не верили  своим  глазам. Минута передышки -  как много она
значит.  Два  прыжка,  соскок  и  -  в  ворота.  Рядом  с   цехом  проходила
узкоколейка.   По  ней  медленно  катились  вагонетки.  Не  задумываясь,  мы
забрались в одну  из них и улеглись на дно. Вагонетка все ускоряла  бег,  но
скоро  резко  остановилась.  Над  нами  повис  зубчатый ковш  экскаватора, и
несколько тонн железной руды обрушилось на нас.
     - Вот еще новость, - пробурчал Квинт.
     - И неплохая, - ответил я. - По крайней мере, бежать никуда не надо.
     Вагонетка  опять  тронулась,  после  короткой  пробежки  остановилась и
неожиданно  опрокинулась. Мы  кубарем полетели  вниз.  Краешком глаза сквозь
куски  падающей руды я  успел заметить целый поезд вагонеток, следовавших за
нами. Все ясно, мы угодили в скиповую яму,  хранилище руды. А  ведь  она там
может пролежать не один месяц. Вдобавок ко всему поезд вывалил весь груз  на
нас. Кромешная тьма.
     -  Поздравляю,   прибыли,  -   с  горькой  иронией  сказал   я.  -  Как
самочувствие, Квинт?
     - Отличное. Только, кажется, я стою вниз головой,  а проклятая руда  не
дает изменить положение.
     Меня тоже  зажало в неудобной позе - лицом вниз, правая нога, изогнутая
назад, почти касалась плеча. Скоро руки и ноги стали  затекать, а пошевелить
ими  можно было только в пределах  стенок  скафандра:  -  двух  сантиметров.
Тяжело! Каково же приходились стоявшему на голове бедному Квинту!
     - Квинт, - с состраданием позвал я.
     - А-а, - тихо простонал он.
     -  Может, вывернешься,  подтянешься  как-нибудь, -  сознавая,  что  это
безнадежно и глупо, все же сказал я.
     - Ах, Фил, руки у меня почему-то скрещены на груди, а ноги переплетены.
     Он мужественно переносил пытку. У меня не было  ни малейшего понятия  о
времени. Каждая секунда  - вечность.  Тела я не чувствовал,  будто весь  я -
одна голова, да и та неполноценная. Квинт не отзывался, лишь в жуткой тишине
едва улавливалось его  слабое дыхание:  нет  ужаснее  положения,  когда друг
рядом мучается, может быть погибает, а ты не в состоянии ему помочь. Я начал
что-то  говорить, пытался подбодрить его,  но  подкравшаяся  апатия положила
конец моей болтовне. Я впал в беспамятство.
     Очнулся  я как  от  укола  тысячи  иголок. По  телу  неприятно  "бегали
мурашки". На миг я потерял  вес  и  вдруг почувствовал  толчок.  По-прежнему
темно.  Но   вот   показался  бледный,  красноватый  свет.  Он  разрастался,
становился  ярче,  больше.  Он  нес  нам избавление. Значит, нас вытащили  и
вместе  с  рудой  отправили  в  доменную печь. Вот уж никогда не  думал, что
судьба забросит меня в домну.
     - Квинт, очнись! - орал я. - Спасение! Квинтуш-ко!
     Но Квинт молчал.
     Кокс, продуваемый снизу горячим воздухом, все  тепло  отдавал руде. Она
уже смягчилась и постепенно, нехотя разжимала  свои объятия пока, обессилев,
совсем не расплавилась.  Пальцы хватали вязкую массу  железа,  глаза  искали
Квинта,  но кроме  однотонного слепящего оранжевого света я ничего не видел.
Где-то  рядом был Квинт.  Я до хрипоты окликал его. Неожиданно, будто ничего
серьезного не произошло, раздался его спокойный голос:
     - Хорошо здесь, красиво! Кажется, я переутомился  и немножко вздремнул.
Мне хотелось обнять его.
     - Как голова? - спросил я.
     - В порядке, если понадобится, могу еще постоять на ней.  Опыт есть. Но
я не пойму, где мы находимся.
     - В доменной печи.
     - А-а, - он это принял как должное.
     Мы  уже плавали в железной  каше из кокса  и железа.  Смесь, обогащаясь
углекислым  газом,  образовывала  чугун.  В  нем  утонуть мы  не  могли,  но
проваливались, как  в топь.  Найдя  друг  друга, радостные  и  довольные, мы
уселись, на одну треть погрузившись в чугун, в относительно спокойном месте.
     Вынужденное испытание скафандров на жаропрочность  закончилось успешно.
Температура внутри была строго постоянной - плюс двадцать  градусов. Настала
пора  подумать,  как  выбраться из печи.  В отверстие для выпуска,  чугуна -
летку -  мы не пройдем, в  летку  для выпуска шлака - тоже. А если бы даже и
прошли, я бы отказался,  зачем делать какого-нибудь сталевара  заикой. Нужно
было  поторапливаться. Печь скоро опять начнут загружать. Мы нащупали скобы,
вделанные в  шамотную кладку  печи,  и начали подниматься наверх. Клокочущая
масса осталась внизу,  и мы уже в пламени могли различать отдельные  скобы и
кирпичи. Чем выше, тем становилось яснее  и я  без  труда увидел  лезшего за
мной  Квинта. Выбраться через засыпной аппарат мы не рискнули. Он был плотно
прикрыт конусом, в случае же его  открытия на нас бы обрушилась лавина кокса
и  увлекла  за  собой. Выход  один  - через  дымовую  трубу, но  прежде  чем
добраться  до  нее,  нужно  было  преодолеть  тяжелое  препятствие.  Горючий
колошниковый газ отводится  по трубе к подножию  кауперов и,  проходя  через
них,  нагревает каналы,  по которым затем  пропускают воздух, направленный в
домну.  Мы страшно торопились,  пока не  перекрыли дымовые  задвижки. Устали
смертельно. Тридцать метров вверх по запутанному лабиринту столько же вниз и
так два  раза, да еще в темноте. Но все-таки  успели проскочить  в последний
момент,  когда  задвижка  уже  закрывалась.  Тут  мы  не  сговариваясь,  как
скошенная трава, рухнули и уснули.
     Отдохнувшие,  но сгорающие от жажды, мы проделали  заключительный этап:
влезли по  внутренним скобам на трубу, и  даже не взглянув на  открывающуюся
панораму, спустились на землю.
     У  открытого  крана водопровода  Квинт налил  прикованную к  нему цепью
кружку  воды и, облизывая  пересохшие  губы, протянул  ее мне. Я великодушно
отказался:  "Пей! Пей!" Торопясь утолить жажду,  он  быстро поднес кружку ко
рту, но она ударилась о шлем. Вода выплеснулась. Подошедший рабочий ахнул от
изумления, а мы, не  обращая на него внимания, принялись отвинчивать  шлемы.
Рабочий  видел, как наши  руки лихорадочно  повторяли одни и те же  странные
движения вокруг головы. Мы уже напились и ушли, а он все стоял на месте.
     Усталые  и  голодные,  возвращались мы  домой,  но  внутренне ликовали:
скафандры выдержали, не подвели.
     Спать, спать.  Мне  мысленно  рисовалась  кушетка,  которую  я  издавна
предпочитаю кровати.
     Поднимаясь  по  лестнице  к  себе,  мы  увидели  в  коридоре  паренька.
Чистенький, в светлом костюме, он, видимо, кого-то ждал.
     - Скажите,  а где здесь квартира два? - спросил паренек. - Номеров нет,
дверей много, запутаться можно.
     - Я в ней живу.
     - Вы? Так это вы?
     - Это он, - сказал Квинт. - А это я.
     - Вы, Фил, вы спасаете моего отца.
     - Бейгера?
     - Да. Я Тоник.
     Мысли о кушетке вмиг вылетели из моей головы. Спать расхотелось.
     - Вот ты, оказывается, кто.  Проходи, Тоник.  Очень рад.  Познакомься -
это Квинт, помощник мой.
     - Квинтопертпраптех, - гордо представился Квинт. - Бывший фараон.
     -Последняя фраза пролетела мимо ушей Тоника. Он, видно, волновался.
     Я пригласил его к себе.
     - Ну, садись, Тоник. Ты, конечно, в курсе всех дел.
     - Мама все рассказала.
     -  Значит,  повторяться не  буду.  Отлично. В кабинете  твоего  отца  в
астрономическом каталоге я нашел схему планетной  системы звезды Ригель. Она
знакома тебе?
     - Да, это папа рисовал. Он говорит, что  Землю в доисторические времена
посетили разумные существа, не похожие по  облику на человека, и оставили  о
себе  память  - макет  нашей галактики. Они прилетели из центра галактики от
звезды...  названия у нее нет, просто шифр, кажется 1СВ-135, точно не помню.
Папа  предполагает, что  пришельцы на  Земле жить  не  могли, для них  здесь
низкая температура,  ядовитая атмосфера,  малая  сила  тяжести,  что  вообще
излучение Солнца для них  губительно. На  макете Земля  соединена  с девятой
планетой от Ригеля тонкой точечной  линией, и на этой  планете  при  сильном
увеличении были заметны какие-то  непонятные  знаки.  Папа их расшифровал  и
получил основные данные  об  этой планете. Он даже условно  назвал  ее  ПНЗ.
Похожая на Землю, значит. Сокращенно.
     Квинт на кухне гремел посудой,  плескал водой и, наконец, вышел с тремя
тарелками дымящейся каши и поставил их перед нами.
     - Мы голодные, как рабы Хеопса, - сказал он Тонику и набросился на свою
порцию. Я отодвинул тарелку.
     - Но, может, пришельцы с Ригеля?
     - Кто пришел? - не понял Квинт. - Где они?
     - Подожди, потом узнаешь. Так не с Ригеля ли?
     -  Нет.  Точечная  линия начинается  от звезды 1СВ-135,  точнее  от  ее
единственной планеты.  Линия эта  захватывает много планет, значит,  на  них
пришельцы останавливались, но обозначений  на планетах  нет. Кончается линия
на Земле.  Пришельцы,  оказавшись  среди людей  каменного  века, поняли, что
цивилизация здесь неизбежна и оставили макет, специально  сделав  на девятой
планете Ригеля символы. Тем самым они сообщают, что она похожа на Землю, что
на  ней  есть  жизнь,  подобная  нашей,  там  даже была изображена  контуром
человеческая фигура. Может, они еще что оставили, мы не знаем.
     - Неизвестно.  По словам отца это стекловидный прочный чечевицеобразной
формы монолит метров трех в поперечнике с вкрапленными в  него точками звезд
и планеток -  пылинок.  В общем, точная копия нашей галактики. Мне было мало
лет, когда папа изучал макет. Он для этого улетал куда-то на самолете.
     -  Боже! Такая  ценность, и человечество о ней ничего не знает! Что это
за  средневековый  церковник, что  за  сумасшедший держит  у себя уникальный
документ, принадлежащий всем. Где этот негодяй?
     - В царство Анубиса его! - подхватил Квинт и отбросил ложку.
     - Папа говорил, что с человеком, у которого находится макет, они вместе
учились.  Человек тот заносчив  и высокомерен. У  папы  тоже характер нельзя
назвать мягким. Потом  у них что-то случилось,  они крупно повздорили.  Папа
позже хотел его найти, но безуспешно. Откуда у него взялся макет, не знаю.
     - Ты видел его? Человека?
     - Приходилось. Помню, что у него квадратный подбородок, пятнистый нос и
всегда он был в темных, квадратных очках. И имя его - Ужжаз.
     - Да-а. Ты ешь, Тоник, не смотри на меня.
     -  Спасибо,  я  сыт.  Папа  был  уверен,  что  на  той  планете  сейчас
цивилизация примерно нашего уровня. Он хотел  воссоздать на ПНЗ самого себя,
то есть  такую  же  самоуправляющуюся систему, которая  вошла бы в контакт с
обитателями той  планеты и  организовала бы связь с Землей. Это вроде он был
бы сразу и  там  и здесь, но там, конечно, был бы, собственно, не он, а лишь
созданная на основе информации об атомном и энергетическом устройстве тканей
организма  его  модель  с  определенным  временем существования.  Я  путанно
говорю?
     - Я вас отлично понимаю.
     - В случае успеха  эксперимента  он свои труды  хотел опубликовать. Вот
все, что я знаю.
     Тоник машинально  вытащил  из  верхнего  кармана  пиджака  авторучку  и
беспокойно  завертел  ее в пальцах.  Отраженный  от никелированного колпачка
лучик  света  ударил ему в  глаз,  и он блеснул  странным фиолетовым цветом.
Чем-то он  мне показался  знакомым.  Я прикусил губу  и  вспомнил. Я потащил
Тоника в комнату, где стоял космоскоп, включил его и на  секунду заглянул  в
окуляр.  Немигающий, влажный фиолетовый глаз был на  месте. Меня передернуло
от одного его вида.
     - Посмотри, - предложил я Тонику. Он только глянул и сразу воскликнул:
     -  Это  же  папа! Это его глаз. Но почему он фиолетовый? Почему  зрачок
красный?
     - Ты думаешь,  я  знаю? И не догадываюсь даже. В этот космоскоп я хотел
увидеть планету ПНЗ, но он дает немыслимое увеличение,  такое, что разобрать
ничего нельзя. А глаз я  открыл чисто случайно и теперь  вижу, что пробил не
окно, а  скорее дырочку в четвертое измерение. Твой отец, безусловно, в нем.
Большего я добиться не мог.
     - И никак с ним связаться нельзя? Сигнал какой-нибудь подать?
     - Бесполезно.  Попрошу  тебя  долго на  глаз не  смотреть, он  обладает
способностью постепенно парализовывать нервные  центры в мозгу.  Со мной это
уже было.
     - Втроем оттаскивали, - сказал Квинт. - Вцепился тогда Фил в космоскоп,
как клещ в антилопу. Тоник заметно побледнел.
     -  Нет,  нет, не бойся. Это  не  навсегда. Это  пока Бейгер не  в нашем
измерении. Уж таков тот мир.
     - Маме можно сказать про глаз?
     - Говори, пусть придет посмотрит.
     - Я знаю, что вы собираетесь  лететь в космос. На чем же? Строительство
ракеты - хлопотное дело.
     - Зачем ракета? Полетим на луче.
     - То есть, как на луче?
     - А  вот так, -  сказал  Квинт. - Наденем скафандры из ядерной  ткани и
твердого света, оседлаем луч и полетим.
     - Вы шутите?
     - Нет, серьезно, Тоник. Но, конечно, не так, как всадник  седлает коня.
Потом ты узнаешь. А сейчас мы страшно устали. Подожди минутку, переоденемся,
скафандры снимем.
     - Так это на вас скафандры?
     - Они. Для проверки надели.
     - А  я все смотрю  и  не решаюсь спросить, что это за  странные  черные
одеяния без складок, без морщин, без оттенков и почему вы  в  перчатках. Да,
забыл еще сказать:  у  отца в столе есть  потайной  ящичек. Я  узнал  о  нем
случайно. В нем что-то должно быть.
     - Немедленно идем к вам. Не возражаешь?
     Я  вылез  из  скафандра,  прислонил  его  к  стенке,  наспех  проглотил
несколько ложек остывшей каши и,  дав Квинту кое-какие мелкие  распоряжения,
вышел с Тоником из дому.
     Лавния встретила  меня приветливо. В комнате стоял  уже накрытый  стол.
Ноздри  приятно щекотал запах жареной индейки. Лавния за эти  дни осунулась,
темные тени легли на ее лицо, но она старалась казаться веселой.
     Отказавшись  от угощения, я прошел в  кабинет Бейгера. После нескольких
попыток  нам  удалось  выдвинуть  потайной  тонкий  ящичек  с  разбросанными
бумагами. Так выдвигалась коробка с запасными  иглами в  старинных пружинных
патефонах. Лавния удивилась:
     - А я и не знала.
     - Вы позволите просмотреть эти бумаги? - спросил я.
     - Если  они  помогут делу, то пожалуйста. К сожалению,  это были сугубо
личные бумаги Бейгера.  Значит, весь рабочий  материал  его  сгорел  в сейфе
лаборатории.  Мне было  очень  неловко,  когда я  подавал  Лавнии. записки и
письма, адресованные ей от молодого Бейгера и ее собственные девичьи письма.
     - Сохранил ведь!- шепотом говорила Лавния н, уйдя в воспоминания, жадно
читала письма.
     Одно  письмо меня заинтересовало.  Бейгер  его  получил, как показывало
число  на  почтовом  штемпеле,  перед  самым  исчезновением.  Какой-то  Веер
убедительно просил профессора выслать ему, как владельцу, три тома трактатов
о воде, пустоте  и об идеально твердом теле. Судя  по содержанию письма, они
учились вместе. А не знает  ли этот Веер человека, у которого хранится макет
галактики? Должен бы знать. Не мешкая, попросил Тоника написать Вееру письмо
с просьбой помочь найти этого человека.
     Потом я с разрешения Лавнии порылся в книгах  и вытащил три  увесистых,
затребованных Веером тома в тисненых переплетах.
     - Отправим посылку, -  сказал я. - Сегодня же. И письмо приложим к ней.
Наша просьба  будет выглядеть  убедительнее. А сейчас, дорогая Лавния,  я не
откажусь от угощения. Честно говоря, я чертовски голоден.
     За столом  мы о Бейгере не обмолвились ни словом. Тоник говорил о своих
заботах. Защита диплома на носу, а он столько времени потерял из-за болезни.
Теперь нажимать  да нажимать надо.  И,  конечно, он уверял и клялся, что как
только покончит со своими делами, будет помогать нам с Квинтом.
     - Посылку отправлю  сам,  - сказал я на  прощание. - Мне все равно мимо
почты идти. Если придет  положительный ответ,  сразу известите  меня.  Макет
галактики нужно найти и вернуть человечеству. - Прощайте, Лавния.
     Посылку я отправил без промедления.
     Квинт сидел у порога и, поджидая меня, клевал носом.
     Ох и спал же я! Даже режим нарушил. Квинт  тоже от меня не отстал. А уж
после отдыха работа развернулась  вовсю  и если  прерывалась ненадолго,  так
только  из-за  соседей. Я не думал,  что они  такие любопытные. Под  разными
предлогами, то по одному, то вместе они заглядывали к  нам. Впрочем это и не
удивительно.  Каких только  звуков не  раздавалось в  нашей  квартире: стук,
скрип, треск, звон, лязг, скрежет. Поневоле заинтересуешься.
     Редко какой Завод обходится  без  дыма, без  копоти, без грязи. Даже на
фабриках-автоматах без грязи не обойтись. Чтобы отлить из металла деталь или
отковать ее - нужен огонь, а где  огонь - там и дым и сажа. А куда денешься?
Окалина,  формовочный  песок  -  грязь.  Станки требуют  масла - это  грязь.
Изоляция, краска - тоже грязь. Металл выплавляют тоже не в белых халатах.
     У нас же было чисто, и поступали мы, на первый взгляд, гораздо проще. В
подвале и во дворе песку неограниченное количество, и легко  догадаться, что
мы получаем из него нужные нам химические элементы.
     Все окружающее нас  состоит в конце  концов из  протонов,  нейтронов  и
электронов. Они объединены  в стройные  системы,  в  атомы.  А беспорядочная
смесь атомных ядер, и можно сказать, без преувеличения, содранных с оболочек
атомов электронов - есть плазма.
     Вот  мы для начала и  взяли  лопату песку, взвесили его и  превратили в
плазму. Ох  уж  эта плазма! И  повозился же  я когда-то с  ней, а особенно с
получением   магнитного  поля  чудовищной  напряженности,  эдакой  магнитной
бутылки,  в  которой  бушевала плазма. При таком  состоянии вещества,  чтобы
расщепить ядра, требовалась небольшая энергия.
     После  облучения "песка" нейтронным потоком ядра раскалывались,  и  нам
оставалось лишь из отдельных  элементарных частиц "лепить" атомы нужных  нам
элементов.   Не  руками,  конечно,  И  не  манипуляторами,  а  направленными
концентрированными пучками космических  лучей большой  энергии.  Не следует,
разумеется, понимать все это примитивно. Это лишь  принцип,  без технических
подробностей.  И вот  перед  нами  лежат чистые,  охлажденные  кубики цинка,
золота, титана и для разнообразия баночка ртути. Причем, общий вес  их был в
точности  равен весу лопаты песка. Получить из них сплавы - дело пустяковое,
простая химия.
     Наш  твердый  свет  -  фотонит  -  неистощимый источник энергии.  Стоит
брусочку фотонита сообщить определенные колебания, как  он приобретает  свой
первоначальный  вид,  превращается  в  свет.  Скорость  пре  вращения  легко
регулировать.  Квинт между делом  для умственной гимнастики  подсчитал,  что
один  грамм  фотонита,  превращаясь в  свет,  выделяет  энергию  в  двадцать
миллионов киловатт-часов.
     Мы сделали всевозможные  резаки, в  ручках которых помещался фогонит, и
воздействовали на  него резонатором. Из отверстия  резака бесшумно вырывался
тончайший,  ослепительно яркий  луч,  которым  с  микроскопической точностью
можно резать и обрабатывать любой материал.
     Уйма  времени  уходила  на  притирочные  и  шлифовальные  работы.  Ведь
притирали вручную.  Детали  все разные,  сложные. Не будешь же для каждой из
них станок делать. А когда настала пора шлифовать фотонит, еще хуже стало, и
неудобно, и долго,  и  трудно.  И  очередной  конфликт  с  соседями  возник.
Приготовь ли мы с вечера  порошок, чтобы  с утра притереть клапаны, и  легли
спать. А ночью меня разбудил невыносимый, душераздирающий  скрежет. С каждой
секундой он  нарастал,  кажется, проникал  внутрь,  жалил мозг. Заткнув уши,
ничего   не   соображая,  я   тряхнул  головой   и  увидел  Квинта,  который
сосредоточенно  растирал  что-то  на столе.  Почувствовав мой взгляд,  Квинт
бросил свое занятие. Скрежет прекратился. Стало слышно, как за стенкой вопят
соседи.  Густой бас дядя Коши перекрывал пронзительный визг тети Шаши, Квинт
испуганно хлопотал надо мной:
     - Что с тобой, что случилось?
     - Это тебя надо спросить, что случилось? Чем занимался?
     - Притирал обратный клапан к гнезду для шлема. Хотел обрадовать тебя, -
растерялся он.
     - Понятно. Клапан из фотонита, гнездо из него же, и притирочный порошок
тоже. Оттого такой и звук.  Это  интересно! Как  же  ты терпел этот  ужасный
скрежет?
     -  Очень даже приятный скрежет. Ободряюще действует. Бравый марш. У нас
в Египте играли такой. Помню.
     Очевидно, за шесть тысяч лет спячки  у Квинта в ушах что-то изменилось,
и он воспринимает звуки по-другому.
     - Оставь до  утра притирку  и не  вздумай приниматься  за нее без моего
ведома.
     Вопли  соседей постепенно умолкли. Я обратил внимание, что, несмотря на
позднюю ночь, в домах напротив светятся окна. Видимо, звуки проникли и туда.
Хорошо, что никто не  мог  понять,  где источник звука. Не  миновать  бы нам
скандала.
     Утром  к  нам заглянули  соседи, и тетя Шаша осторожно осведомилась, не
слышали ли мы чего-нибудь ночью.
     - Как же, слышали, - ответил Квинт, - как вы у себя концерт устроили. И
чего, думаем, людям по ночам не спится!
     - А больше ничего не слышали?
     - Ничего. У  меня слух  отменный. Были, конечно, разные шорохи  ночные.
Вроде этого.
     Не  успел я  остановить  Квинта,  как  он  схватил  клапан  и  раза три
добросовестно провернул его по гнезду. Раздался  знакомый скрежет. Тетя Шаша
почти в беспамятстве  опустилась на стул. Дядя Коша зажал уши руками, а лицо
у него при этом было  такое, что и описать  невозможно.  Я тоже испытал свои
ночные ощущения.
     Первым пришел в себя дядя Коша.  С криком "Это вам даром не пройдет" он
схватил за руку свою жену и уволок ее из комнаты.
     Квинт, довольно  потирая руки, закрыл  за ними дверь.  Я  впервые не на
шутку на него рассердился и гневно бросил:
     - Что за фокусы! Ты соображаешь, что натворил? Они явятся сюда не одни,
и  все наше мероприятие может  полететь  ко всем  чертям! Сколько  раз  тебе
говорить, что с соседями, какие бы они ни были, нужно уживаться. У тебя что,
руки чесались? Ты о последствиях думал своей фараоньей башкой?! Учти, ты еще
и режим нарушил.
     Как набедокуривший мальчишка стоял Квинт передо  мной. Весь сник,  руки
опустил.  Мне  стало безгранично  жаль  его.  Ну зачем  я сказал  "фараоньей
башкой"! Нет для него большего оскорбления.
     Я взял Квинта за плечи:
     - Ладно-ладно,  забудем этот инцидент. Я  погорячился, лишнее сказал. А
урок пойдет тебе на пользу.
     - Ругай  меня, Фил, хорошенько ругай. А о  последствиях,  как ты  точно
подметил,  фараоньей башкой  я не подумал. Ты  меня  наругай,  а  потом убей
презренного.
     - Сказано же, хватит. Не будем отвлекаться.
     С  этого дня соседи забыли к нам дорогу. Вероятно, они решили держаться
от нас подальше. Дескать, мало ли что они выкинут.
     Чтобы  никого не беспокоить, все  операции по притирке и шлифовке Квинт
производил в наглухо закрытом подвале, и в одиночестве наслаждался приятным,
по его словам, скрежетом, настраивавшим его на веселый лад.
     Два  раза приходила Лавния. Она  смотрела  на  фиолетовый глаз супруга,
вздыхала и разок  всплакнула.  Тоник дни  и ночи просиживал  за  учебниками,
наверстывал упущенное, готовился к экзаменам.

        ГЛАВА ВОСЬМАЯ

     Атомный  взрыв. В  плену.  Трубочист.  Ужжаз. Неподдающийся  экземпляр.
Побег.

     Тоник принес ответ Веера на наше письмо.
     - Запрос дали вы, - сказал он, - поэтому я не читал.
     Я вскрыл конверт с напечатанным на машинке адресом и хотел единым духом
прочесть письмо, но на первых же словах споткнулся. Ну и почерк! В китайских
иероглифах легче разобраться. Я не мог понять ни единой буквы.
     - Дай мне, - попросил Квинт. - Я-то прочту.
     Но и он не сумел прочесть. Тогда мы все  вместе склонились над листком.
Выискивая  в  тексте  более или менее понятно написанные слова  и  запоминая
написание букв, их элементы и  деформацию, мы постепенно  узнали  содержание
письма.
     Веер выражал соболезнование по поводу исчезновения Бейгера,  извинялся,
что задержал ответ и что письмо пишет его ученик. Самому ему нечаянно зажали
кисть правой руки дверью и отдавили пальцы.
     К  нашему  огорчению, где  живет  человек, у которого  находится  макет
галактики, Веер  не знал.  Да, он учился с ним. Его  имя  Ужжаз.  Это умный,
дерзкий,  властолюбивый человек. Но уже три года,  как он куда-то пропал.  И
родни  у  него  нет. О макете Веер  слышал, но видеть не видел и сомневался,
существует ли он в действительности.
     - Плохо,  -  подытожил я. - Если этот Ужжаз умный человек, то почему он
скрывает существование макета? Непонятно. Тут что-то не так.
     -  Но  макет  есть,  -  сказал  Тоник.  -  Папа  не стал  бы  пустяками
заниматься.
     -  Верю.  Во  всяком случае, мы продолжим дело твоего  отца,  но другим
способом. Мы сами слетаем на планету ПНЗ.
     Тоник посмотрел на часы и заторопился.
     - С удовольствием поговорил бы с вами, но бежать надо. На консультацию.
У нас большие строгости.
     Квинт  надел утепленную куртку  и, как  всегда после завтрака,  пошел в
подвал  заниматься притирочными работами. У порога он остановился, покачался
на носках и виновато посмотрел на меня:
     -  Скафандры, Фил. Запинаюсь об  них четыре раза в день. Развалились на
дороге.
     -  Да,  скафандры.  Напомнил  о них.  Я все думаю,  что  работа  у  нас
построена нерационально. Хватаемся  за все, а  готового  нет ничего.  Те  же
скафандры. Готовы ли они, испытаны? Нет.
     -  А  мы разве... а  в домне-то? А кубом! Как тогда меня  трахнуло. А я
смотри, ничего.
     - В  космосе  можно попасть  в  любую  переделку, в  область чудовищных
давлений, в зоны убийственной радиации. Давай покончим со скафандрами, чтобы
до старта не  возвращаться к ним. А впредь  будем работать  последовательно.
Сделали  одно  -  в  сторону,  беремся  за другое.  Значит, так:  испытываем
скафандры на большое давление извне и на защиту от радиации.
     - Меня кубом трахнуло...
     -  Что  ты  ухватился  за  этот  куб? Под  ним  можно  находиться  и  в
фотонитовой клетке, обтянутой ситцем, а опустись в ней в глубины океана, что
от тебя останется? Ядронит всесторонне проверить надо.
     Квинт оживился.
     - Что же мы сидим? За испытание, Фил! Думай.
     - Пора вместе думать.
     -  Подумал, Фил. Марианская  впадина  в  Тихом океане нам подойдет. Это
насчет давления, а для радиации - проберемся в действующий атомный  реактор.
Не сомневайся, сможем. Там и проведем денек, другой. Выспимся.
     -  Не  пойдет. Реактор окружен толстыми стенами биологической  защиты и
возле  него  круглые сутки дежурит обслуживающий персонал. Да и вообще мы не
дети, чтобы куда-то крадучись пробираться.
     Квинт задумался. А я стал мысленно искать мощный источник радиации, как
вдруг  Квинт  подал  гениальную  идею, сразу  позволившую  нам  одновременно
испытать многие свойства ядронита. И как всякая гениальная идея, она была до
чрезвычайности проста.
     - Нужно в скафандр затолкать  атомную  бомбу, - нараспев сказал он. - А
потом взорвать ее там.
     Признаться,  сначала я  рассмеялся.  Но  смех мой стал быстро затухать,
потому  что за  этот малый срок я обдумал  слова Квинта,  оценил их и,  став
серьезным, хлопнул его по плечу:
     - Ты молодчина!
     В  результате атомного  взрыва  температура  внутри скафандра достигает
десятков  миллионов градусов,  а давление миллиардов атмосфер. О радиации  и
говорить нечего. Но,  поразмыслив,  мы решили изменить  несколько испытание.
Каркас  из фотонита при взрыве расплавится, система  жизнеобеспечения  тоже,
придется  делать  все  заново,  на  что  уйдет  много  времени.  Поэтому  мы
договорились из оставшегося ядронита сделать оболочку наподобие  футбольного
мяча и поместить туда заряд.
     Я произвел необходимые вычисления и, поручив Квинту сделать ядронитовую
оболочку  диаметром двадцать  сантиметров, начал  получать изотоп урана-235.
Как  и раньше, я  взял ровно килограмм песку и начал превращать его в  уран.
Когда два тяжелых полушария серебристого блестящего металла лежали на столе,
мы  долго  любовались  ими.  Каждый  кусок  сам  по  себе безопасен, но  при
соединении их масса  превысила  бы критическую  и  произошла  бы  мгновенная
цепная ядерная реакция - атомный взрыв.
     Поскольку  уран  -   металл  радиоактивный,  я,  желая  воочию  увидеть
радиацию,  поместил  одно полушарие под ядроскоп, Хорошо  видно, как  лишние
нейтроны  -  а  их в каждом ядре пятьдесят один - нет-нет да  и  вырвутся на
волю. Некоторые ядра самопроизвольно  разваливались и  испускали гамма-лучи,
едва различимые, скрученные  синенькие фотончики. Осколки, состоящие из двух
протонов  и   двух  нейтронов,  то  есть  ядра  гелия,  покидали  атом.  Это
альфа-лучи.  Осиротевшие   электроны,  лишившись  ядра,  прекращали   вечный
орбитальный   танец   и   в  стройном  порядке   дружно   кидались  догонять
альфа-частицы.  Это  бета-лучи. Под  ядроскопом  кажется,  что  уран  худеет
буквально на глазах. Квинт равнодушно смотреть на это не мог:
     - Неблагодарные!  Их строишь, опекаешь,  а они  разваливаются, удирают.
Чему смеешься, Фил? Смотри, разбегутся.
     - Спокойствие,  Квинт. Ты же  знаешь, что период  полураспада урана-235
составляет сто семьдесят миллионов лет. Значит, только через этот промежуток
времени полушарие, непрерывно излучаясь,  уменьшится  вдвое. Не забывай, что
атом не бильярдный шар. Представь себе мешок, наполненный крупой и равный по
объему  земному шару.  В мешке маленькая  дырочка и  оттуда  сыплется крупа.
Глядя на утечку, некий дядя, не замечая величины мешка, обеспокоен, "из чего
же завтра я буду кашу варить". Ты уподобился этому недальновидному дяде.
     - Все понял. Фил.
     Встал вопрос, где произвести взрыв: в квартире  или в  безлюдном месте?
Расчеты говорили,  что  оболочка  выдержит, не  разорвется, но  все же мы не
имели права рисковать. Мало ли что может случиться, а ведь кругом люди.
     Мы вспомнили гиблое место в тайге, где расправились  с клопом и мухой и
решили провести испытание там. Если что и сорвется, так никто не пострадает,
мы же удалимся на безопасное расстояние.
     Но и гиблое место мы  отвергли.  А вдруг все же... Ведь  тогда начнутся
лесные пожары, радиация. Даже теория вероятности допускает, что все молекулы
организма  человека могут вдруг одновременно  двинуться вверх: человек  этот
взлетит. А у нас вероятность, что ядронит не выдержит, была больше. Нет, для
испытания нужен необитаемый остров или хотя бы коралловый риф.
     Для самоуправляющейся машины не  имело значения над сушей двигаться или
над водой. Она амфибия.
     Порывшись в атласе и переворошив кучу справочников, мы нашли подходящий
островок в Тихом океане, лежащий в стороне от торговых и пассажирских линий.
     Из  листового железа сделали цилиндр, а вместо донышек плотно  вставили
оба  полушария  урана выпуклой стороной наружу. Обыкновенный пороховой заряд
должен был соединить их. Маленькая стрелка  будильника  в определенное время
замкнет  электрическую  цепь   аккумулятора   и  вызовет  искру,  которая  и
воспламенит порох.
     Готовую  конструкцию  мы  заключили  в  оболочку  и  намертво  заделали
прорезь.  Мягкий  ядронит  четко  обрисовал  контуры  цилиндра  и  взрывного
устройства. Через четыре часа должен произойти взрыв.
     Самоуправляющаяся машина у меня всегда в готовности. Умудренный опытом,
на этот раз я положил под сиденье запасные батарейки.
     Как добрались до острова, говорить  не стоит. Не интересно.  И  сам  он
оказался непривлекательным. В основном скалистый, лишь там, где проглядывала
земля, лениво шевелились от ветра тонкие низкорослые деревья и распластались
чахлые кустарники. До взрыва осталось десять минут.
     - Пора, - сказал я. - Доедем до той скалы, за ней и укроемся.
     Положив на плоский камень наше  произведение, мы направились  к машине.
Но не успели сделать двух шагов, как в воздухе что-то свистнуло, хрустнуло и
рядом с нами взвился легкий голубоватый дымок. Присмотревшись, мы увидели на
оболочке темный камушек с голубиное яйцо.
     - Что  за  шутки! - вскричал Квинт. - Эй,  кто там? - он  схватился  за
камень и тут же, громко охнув, выпустил его. Кожа на трех пальцах дымилась.
     -  Это  же метеорит! - крикнул я и,  терзаемый  мрачным  предчувствием,
бросился к оболочке. Так и есть. Будильник был основательно сплюснут. Взрыва
не будет. Надо же случиться такому совпадению: именно в это время, именно на
этот остров и именно в будильник. Такое только в кино бывает.
     Мне  могут не поверить. Да  я сам-то готов сомневаться. Но что было, то
было. В жизни и не такие совпадения случаются.
     Квинт дул на пальцы, тряс ими и ворчал:
     - Мало  места  ему. Земля так  огромна и цели  на  ней есть  приличного
размера, нет же, надо было в часы попасть.
     Я осмотрел пальцы:
     - Ничего страшного. Ожог третьей степени. Волдыри заживут быстро.
     - Я о них меньше всего. Взрыва жалко.
     -  Постой,  Квинт.  А  ведь мы,  собственно,  можем  вызвать его  чисто
механически, без искры. Отбросим всякие  сомнения.  Ты уверен в неуязвимости
ядронита?
     - О, зачем спрашиваешь? Я всегда во всем уверен.
     -  Раз  так,  незачем  нам прятаться.  Сломаем-ка  это  деревце:  ствол
понадобится,
     Начерно обтесав  ножом  ствол, я  получил хорошую  увесистую дубинку  и
поставил  цилиндр  вертикально  на  землю. Затем  наставил торец  дубинки на
выпуклую середину полушария и выжидающе  глянул на Квинта.  Он понял  меня и
ободряюще кивнул головой. Я  глубоко вздохнул, понадежнее обхватил дубинку и
вдавил уран.
     В тот  же миг руки  мои  взметнулись  вверх, а дубинка, ободрав сучками
ладони, вырвалась и со свистом улетела неизвестно  куда. Мелькнула радостная
мысль:
     "Взорвалось. Жив!" Глянув под ноги, я  удивился, ничего там не  увидев.
Распираемая громадным давлением, оболочка должна  была принять форму шара, а
его  нигде не было. Метрах  в трех  лежал Квинт и  глухо стонал. Я кинулся к
нему, но он уже опомнился и, морщась от боли, сел.
     - Что такое?
     - Не  пойму.  Что-то  трахнуло  меня по руке,  да  так  трахнуло, что я
поднялся вверх, крутанулся и отлетел к этому камню.
     -  Ясно  одно: взрыв был. Мы  это почувствовали  на  себе. - Я  показал
ободранные ладони. - Но куда шар девался?
     Квинт нахмурил брови и, казалось, что-то вспоминал.
     - Так.  Был, говоришь. Правильно. А раз мы пострадали, значит, оболочка
не  выдержала, разорвалась. Но  почему  мы  так легко отделались? Мы  же  не
превратились в  облако  раскаленного газа. Интересно! А если взрыва не было,
кто же тогда меня  стукнул, а  тебя ободрал?  И  опять-таки, нет ни шара, ни
оболочки. Она выходит взорвалась,  а  нас не  обожгло,  но в то  же время...
Может, только порох  взорвался, надо поискать лоскутки ядронита.  Нет, не то
говорю. Заряд  взорвался, шар  разорвался,  но  нас  не  разорвал. Заряд  не
взорвался, но куда-то девался. - Он передохнул. - Кажется, я заговариваюсь.
     - Определенно.  Пока ты раздумывал, я нашел причину  исчезновения шара.
Заряд помещался  не  в центре. А может,  оболочка  была не совсем правильной
круглой  формы  и  на  большую ее  внутреннюю  поверхность  на какой-то  миг
пришлось большее давление. Эта  сила и вывела  шар из  равновесия, дала  ему
толчок  и  сообщила большую скорость. Тебе повезло,  что  удар пришелся не в
голову, тогда бы  тебя никто не оживил.  Когда  оболочка  надувалась - а это
длилось миллионную долю секунды - она, как катапульта, выбросила вон дубину.
В  общем  все отлично, Квинт.  Ядронит выдержал, не  подвел. Надо непременно
найти шар, проверить, не  пропускает ли он радиацию. Ты стоял  здесь?  Ясно.
Направление на юг.
     На малой  скорости мы  медленно продвигались  в глубь  острова. Надежда
найти шар  с каждым часом все падала. Он мог закатиться в ямку, в расщелину,
да мало ли  куда.  Остров решили  покинуть с наступлением темноты.  Квинт  к
чему-то прислушивался и наконец сказал:
     - Слышу шипенье.
     - Гейзеров здесь нет. В ушах у тебя шипит. Он обиделся.
     - У меня  тонкий слух. Раньше не шипело, а сейчас шипит.  Может, в шаре
оказалась микродырочка и через нее вырываются продукты взрыва?
     - В какой стороне?
     Квинт вертел головой, закрывал поочередно  то правое, то левое ухо. Для
чего-то прикрыл и нос.
     - Кругом, Фил, шипит. Но впереди, кажется, громче.
     Увеличив скорость, я опять затормозил. Квинт  не ошибся. Теперь шипенье
услышал и я.
     Мы  поехали  на  звук. Поднялись по пологому  плато.  Впереди  оказался
обрыв. Заглянув вниз,  среди скал мы увидели подобие гигантской цистерны. От
нее  отходили  трубы непосредственно  в  землю,  а  у  подножия  раскинулись
какие-то  приплюснутые  строения, напоминающие черепашьи  панцири. Оттуда  и
доносилось шипение.
     -  Остров  называется необитаемым,  - развел  руками  Квинт. -  Сюда бы
составителя того справочника.
     Нас, естественно, заинтересовало,  что бы это могло быть. Кружным путем
мы приблизились к цистерне. Дальше предпочли  идти пешком и поставили машину
в  укрытие под  нависший каменный  козырек.  Шипение  заглушало наши голоса.
Квинт жестикулировал,  показывая  на один из панцирей,  который  мелко-мелко
дрожал. И тут мы увидели трех  человек. Пружинящим шагом они  приближались к
нам. Меня удивило не столько их  появление, сколько их внешность: одинаковые
серые в обтяжку костюмы, одинаковый рост, одинаковая походка и одинаковые...
лица.  Они подошли вплотную и остановились.  Ох и лица! Бесцветные, плоские,
какие-то раздавленные, будто по ним  только что проехал трактор с резиновыми
гусеницами. И абсолютно ничего не выражающие. Но выправка была безупречной.
     Я вынудил себя улыбнуться и показал на уши. Они переглянулись и кивнули
головами, давая  понять, чтобы мы  немедленно следовали за  ними. Мало того,
еще и подтолкнули нас.  Квинт что-то прокричал и бросился на среднего. Левый
крайний взмахнул  перед  носом  Квинта чем-то белым  и  тот сразу  обмяк.  Я
кинулся к нему, но и передо мной  мелькнуло это белое. И  все. Больше ничего
не помню.
     Очнулся в темноте.  Пол  - мягкий, с ворсинками. Неприятная  сухость во
рту,  слабость,  тошнота.  Что  это за  люди?  Почему они  напали на  нас? Я
несколько раз позвал  Квинта.  Не добившись ответа, потихоньку встал и, шаря
перед  собой руками, осторожно пошел вперед.  Наткнувшись  на мягкую, как  и
пол,  стену,  я  на ощупь  зашагал вдоль нее,  надеясь добраться  до  двери.
Сколько времени прошло,  не  знаю, но я уже стал  уставать,  а двери  все не
было. Тут  мне, не скрою, стало  страшно. Не  один километр протопал. Что за
дьявольский  коридор? Куда он меня приведет? Темнота - глаз выколи, тишина -
громом убей. Собственных шагов не слышно. Но я упрямо шел и шел вперед, пока
не  устал.  Тогда я прилег. Лежать-то было удобно. Куда ни  повернись, везде
мягко. Потом слышу  - шорох, кто-то зашевелился, застонал и зло  сплюнул.  Я
похолодел, но одновременно и обрадовался. Кто-то смачно выругался и спросил:
     - Ест