старости тюля на окнах и шепотом повторяло возмущенные крики и дикий топот, просачивавшиеся со второго этажа. По спиральной железной лестнице мы тяжко взобрались наверх и нашли кабинет, из которого исходил шум. Гурвиц резко распахнул дверь и, выбросив вперед руку, сжимающую красное удостоверение, ужасным голосом заклокотал: - Продолжать работать!.. Орден Кольца Молотила! Не обращать внимания!! Пять человек - а столько их было в комнате - испуганно взглянули на нас и быстро отвернулись, словно ничего-то и не заметили. У четверых из них на макушке лежала красная тряпочка с привязанными к уголкам бубенчиками - при резких телодвижениях эти бубенчики заливисто надрывались звоном. Эти четверо и назывались Комиссией по Изобретениям, а возглавлял ее председатель - ссутуловатый, шаркающий подошвами по полу, в синем пиджачке, с картофельным носом мужчина средних лет, назовем его А. Даже встретившись с ним в темноте можно было догадаться, что он и есть председатель своих коллег, хотя, по-видимому, и не самый председательный из всех председателей такого рода. - Га-га-га, - хохотнул он, - и эта штука пашет? - Я только... объяснял, - начал было пятый в комнате, Изобретатель, и речь его от неуверенности была лакуничной. - Аппарат работает!.. Чертежи... Опытный экземпляр... - Так, - сказал Б., второй из Комиссии, маленький ростом, ладно скроенный, чернявый, с просединоватой бородкой. И после этого "затормозил". Девятнадцать минут шестьдесят две секунды молчания. - Эо-о-о, - отозвался возмущенно В., показав всем подбородок бычьей морды, - но еще же н...не должно бы-ыть п...перерыва! - его циклопический рост и телосложение указывали не то на борца, не то на баскетболиста. Теперь гости ждали что скажет четвертый. Слой жира под щеками и в других местах под кожей того передвигался, следуя неизвестным течениям - мощная прослойка, которую, не опасаясь безработицы, могли изучать и описывать в кипах до смешного серьезных научных журналах и академических программных фолиантах два-три молодых института и с десяток шарашкиных контор. Г. ошарашенно похлопал глазами. - Аппарат?! А давайте посмотрим на него с другой стороны! Комиссия переглянулась. Комиссия подняла указательные пальцы вверх и вразнобой нестройно встала. Комиссия с мелодичным звоном построилась в колонну. Колонна, растянувшись в безумно длинного червя во главе с председателем, обогнула объемистое изобретение Изобретателя, поведшее было усатым пеленгатором, и встала неровной шеренгой с другого его боку. - Га-га-га, - вдруг загоготал председатель и даже прослезился:- А вчера помнишь? Анекдот Опять Заливайко рассказывал! Гы-гы-гы! Смешно было. - Умоляю! - чуть не рыдал Изобретатель. - Ну и ну, - буркнул В. - Да, так вот... - это снова Б. и "погружение". Теперь снова все ждали мыслей Г. - По скромному моему мнению, - начал тот издалека, но из такого, что не просматривался и в подзорную трубу, - величайшим изобретением всех времен и народов была техника безопасности... Увы, его заоблачную мысль никто не понял. Непонимать таких людей считалось обычным делом. - Го-го-гоо, - еще повыл председатель, прекратил и вытер слезы краем платочка с собственной макушки. Потом взмахнул рукой: - Да...ется минута на созерцание издели с другой стороны... Я подумал про себя: "Это халявщики! Люди, вместо того, чтобы делать просто, делающие сложно. Люди, относящиеся к работе с халтурой, без искры творчества. Часто другим они кажутся смешными, но до той поры, пока не приходится расплачиваться". Вдруг со стороны Комиссии послышались одиночные хлопки, а потом бурные рукоплескания. Не медля, Изобретатель схватил изобретение за антенну и с воплем: "Зарезали!" ринулся прочь, но, кажется, с железной винтовой лестницей ему не удалось справиться и мы еще долго слышали дребезжащие металлические раскаты грома. Глава пятая Послушайте же теперь о дне, считаемом мной поворотным во всей этой истории. Ибо именно тогда отверзлись очи и шелк розовый спал наземь, допрежь обволакивавший ровно коконом пушистым тело мое и душу. ...Стоим это мы в кухне, помню, и кое-кто из приятелей тоже, беседуем о насущном. Я активно вовлечен в разговор и вдруг получается, что я замечаю исчезновение моего куратора Князя Гурвица. Это сразу несколько смущает, потому что с остальными собеседниками меня познакомили только что, это все хорошие знакомые Гурвица, но не мои. Неторопливый разговор продолжается, но с каждой минутой мои ответные реплики становятся все рассеяннее, я думаю о другом и досадно пропускаю очередную смену темы. Внезапно оказывается, что приятели бурно обсуждают некие неизвестные мне политические аспекты, и так как я не припоминаю их предварительнопричинного развития, то понимаю, что попал в полосу кратковременных выпадений из времени и пространства. Они ведут себя так, будто ничего не происходит! Но может так оно и есть? Ведь нечасто услышишь случайно оброненные признания в непонимании мира (здесь не в счет частные недоразумения) и наоборот, зачастую раздаются презрительные крики: "Не морочьте голову! Не толките воду в ступе! Хочешь быть счастливым - будь им!" Нет, видно принадлежу я к той бедной группе больных, которые из-за нерешительности и слабости своей не в силах уберечь росток изящества тонкой души, и погибает он в корчах, зажатый хищными тисками небытия прошлого и небытия будущего. Именно такие мысли возникают у меня в голове, а затем я фиксирую взрывоподобное расхождение собеседников по своим делам. Каждый жмет мне руку, благодарит за красивое знакомство, а сам бочком, бочком и исчезает. Проходит мгновение и кроме меня остается лишь один-единственный человек. - Ну а как у тебя-то жизнь? - спрашивает он. - Да так, - отвечаю, - помаленьку. И он тоже намеревается исчезнуть, но тут в комнату протискивается немой юродивый в замызганном, заношенном до лохмотьев драпе, становится на колени посреди прохода, нарочно загораживая выход, и умоляюще вглядывается в простодушные наши лица, тщетно силясь что-то произнести. Что ему надо! Чем мы поможем ему? Иди, иди отсюда! Тот, кто стоит ступенькой ниже - безумно низок; до тех, кто стоит ступенькой выше - рукой подать. Он - ниже. Чем мы ему поможем?! Тогда приятель спрашивает: - Чего тебе, милый? Юродивый расцветает в улыбке, радуясь что его заметили наконец и принимается отчаянно жестикулировать. Но, к сожалению, мы его не понимаем. - Да ну чего тебе! - спрашивает приятель. - Не знаешь что делать? - и берет его за рукав, брезгливо подводит к водопроводному крану, до упора затягивает вентильную головку и восклицает: - Что-то вот воду отключили, сам не знаю. Не течет и все тут. Ты, милый, сядь рядышком, и как потечет вода из этой вот трубки, так немедленно сообщи мне или Князю Блюмбелю. Ясно? Юродивый тупо вертит башкой, а приятель тем временем живо ретируется. Остаемся мы вдвоем. Я жду Гурвица, а он садится на пол, по-турецки скрещивает голени и ждет появления прозрачной струи. Время от времени он бросает на меня мучительные взгляды и я отвожу глаза, я жду Гурвица. Кто мне этот нищий и чего ради я должен ему помогать? Тишина. Он сопит тяжко, а так тишина. Где же Гурвиц - ах я бедолага! И тут вдруг так тоскливо вспоминается родная Земля, где в любой момент купаешься в счастливой общности, где чувствуешь себя своим, и дома, и принимаешь какими есть эти удивительно близкие семейные мелочи. А ты в это время чрезвычайно далек, ты силишься открыть для себя мир новых друзей, освоить второй дом, но это никак не получается. Потому что просто-напросто ты один и в темноте не замечаешь ступеньки, на которой толпятся остальные, и не с кем сравниться, и нет руки помощи, и нет ответа к задаче. Ты не знаешь где та ступенька с остальными: вверху или внизу? Вверх подниматься невероятно трудно, вниз спускаться довольно легко, но если ты станешь спускаться, а они наверху - ты пропал, и если станешь медленно подниматься, а они окажутся внизу - тоже пропал, а твоя преглавная задача - НЕ ПРОПАСТЬ. Вдруг я вздрогнул. Это средь тишины звук заработавшего холодильника вывел из оцепенения. Нога одеревенела. Взглянул на юродивого - сидит. Тогда я неловко встал, произведя скрипучий стон металлической ножки стула по бетону, и поразминал ступню. Сидит. Сидит. Гурвица нет. Я обозлился и вышел из комнаты - на улицу. А на улице жуть, паника, все с тревогой бегут куда-то, или я снова их не понял. И тут как дунет мокрый ветер и срывает с меня шляпу, она катится по лужистому асфальту и тогда я недовольно бегу вслед за ней, а рядом в том же направлении бегут невзрачные серые плащи, зонты, летят, трепеща крылышками, грязные бумажки, и все кувырком, вперемежку. Кое-как я догоняю унесенца, останавливаюсь и как раз тут меня сшибают. Это уже слишком! Толпа угрюмо охает и бежит дальше, а я, будто оплеванный, лежу и намокаю. И только одна девушка (подумать только!) протягивает мне белейшую ладонь. - Спасибо, - бормочу, встаю и отряхиваюсь. - Князь, поспешите укрыться! - и пропадает. Ну и ну! Ласково манят огни ресторана обещанием тепла. Тяну за ручку витражной двери и попадаю в открытое море музыки и света. - Первая дверь по коридору - уборная, - вежливо роняет швейцар. Чищусь и прихожу в себя. Вторая попытка проникнуть в ресторан оборачивается успехом. Мягко иду по ковровой дорожке в длинном проходе. Если, думаю, дойду до пальмы у последнего столика и не растает паршивое настроение, то... то слаб я все-таки оказался и зря поехал сюда, когда мог сидеть на своем окладе советника. - Феодосушка!.. Еще шаг. - Блюмбель! Окликнули как стеганули бичом. Не может быть! - Поль! А ты как здесь очутился! - я подбежал к Дуреману, не веря своим глазам (впрочем, глазам я и раньше не очень-то доверял), растроганно пощупал его костюм. - Ты сядь, не елозь, - притянул он меня к себе. - Не надо привлекать внимания, люди пришли отдохнуть, люди оборачиваются. Зачем приучать организмы впрыскивать адреналин в кровь безумными порциями. - Я соскучился! - сердце стучало как амортизаторы без масла, ноги подкашивались, я почти упал на стул. - Выпьешь? - Поль, я один был, один, я умер, я хочу домой... - Ничего. Почти всегда это проходит. Выпей. Иллюзии тоже вещь. Я прижался к нему и повертел рюмку в пальцах. Человек, я знал, был белой стеной, освещаемой светом тусклых лампад, между которыми и ней бесились фантомы в дикой первобытной пляске. Каждый из фантомов отбрасывал на стену тень. Каждая из теней делала человека немножко черным. И я тоже стена, но я хочу быть небесно белым. - Не хочу, - поставил рюмку на стол, - это препятствие на пути к белизне. - Ну и зря, - сказал Поль, - жить надо проще. Я закрыл глаза и с силой потер лицо. Казалось, будто не спал двое суток. Казалось, будто ускорение 10g рвало и топтало внутренности. Казалось, будто смерч ввинчивал шурупом в неисчислимую бездну тартара... - Дос, очнись! - Поль похлопал по щекам. Я очнулся. Да, надобно проще. Буду проще. - Почему ты здесь?! - Ох, мир теснее лампы Алладина. Но ты знаешь, попал я в пренеприятную историю. То, что я сижу здесь, еще не говорит о том, что вот мне просто захотелось посидеть в ресторане где-нибудь на другой планете и сижу; скорее, я бы сказал, мое пространственное местоположение полностью задали действия других, реально существующих лиц, которые, в свою очередь, частично обеспечил я сам, движимый жизненным запалом, а остальное - третьи лица, приводимые к активности еще кем-то. Обобщая, заключаем, что мир является множеством, всякое подмножество которого детально определяется остальными членами данного множества. Следовательно, ничто составлено из всего, все составлено из ничего... Это меня доконало, ненавижу, когда любовь к мудрости оборачивается любовью к мудрствованию. Я ему все высказал. И тогда - о, чудо! - все встало на свои места, все заговорило доступным языком. И вот что я услышал. Пока Поль готовил речь ко дню вручения Нобелевской премии, комитет успел усомниться в верности своего решения и направил на Дуремонию повторную комиссию для заключительного освидетельствования, сплошь набитую седовласыми академиками. Волей-неволей, он полетел с ними, а та осмотрелась и напыщенно заявила что и не планета это вовсе, а другая сторона Земли. И улетела. Дуреман остался. Чтобы выяснить. Другая сторона Земли! Широко известно, что вероятность появления кирпича без человека равна нулю, с человеком - единице. Вероятность появления когда-либо кирпича равна вероятности появления человека, а вероятность появления последнего стоит в прямой зависимости от вероятности появления Природы. В последнем случае имеется в виду не обязательно Человек в теле человеческом. Честно говоря, что было до Природы я не знаю, как не знаю и то, была ли она в действительности Первоисточником. Во всяком случае, ее, с хаосом, богами и фортуной назвали первичным миром. Вселенная породила цивилизации и людей, все что мы называем жизнью. Это был вторичный мир - мир, созданный первичным. Мы не утверждаем, что он появился в единственном числе. Всякое "рождение", о которых идет речь, являло собой долговременный эволюционный процесс, почти случайный, так как "дети" были непреднамеренными продуктами жизнедеятельности "родителей", которые и узнавали-то о их существовании чуть не в последний момент. Итак, люди появились и, конечно, стали возникать третичные миры, которых к настоящему моменту известно пока три: техносфера, ноосфера и фантасфера. Техносфера - это мир, созданный мастерством, руками; ноосфера - мышлением, разумом; фантасфера - мечтами и мощью воображения Человека. Первые два стали связующим звеном между Человеком и Природой, а третий пошел вглубь, чтобы стать по-настоящему "третичным" - третьим шагом Эволюции. Каждый из миров умел влиять на любой другой и каждый считал себя единственным, заслуживающим истинное признание. Фантасфера, или как уже известно, Дуремония стремительно развивалась и вскоре достигла высокой стадии разумности, когда дуремонцы всерьез задумались о своем происхождении. Дело казалось прозрачным, но к людям у них возникла своеобразная неприязнь, какая бывает у детей к родителям, когда они в мыслях ставят себя выше взрослых, на деле пасуют перед опытом, а в душе чувствуют себя им обязанными, не имея сил расплатиться. И тут, как назло, их обнаруживают сами люди. Что делать? Прибывает Блюмбель, а дуремонцы еще не решили как к нему относиться и тогда каждый, кому поручают быть гидом при нем, не принимая полноты ответственности, желает поскорее от него отвязаться. Да и сам Король Тарантландский Руслан не ахти в вопросах дипломатии, хоть и Миротворец. И на это накладывается проблема престижа в политическом соревновании меж Тарантландией и Сколопентеррой и посол последней, решаясь на свой страх и риск, в пылу суматохи выкрадывает Блюмбеля и... ошибается, потому что Феодос первопроходец, а первопроходцы в новых местах, независимо от того кто они и где это, всегда чуждые элементы. - Феодосушка, - сказал Дуреман, - сейчас я лечу на Землю и милости прошу лететь со мной, это я, дурак, заманил тебя сюда. - Ты совсем ни при чем! А я... совершенно еще ничего не сделал. Останусь. Я уже вижу цель и добьюсь своего - мы с Дуремонией расстанемся только друзьями. У меня больше нет мыслей что-либо корректировать, ибо правы все - каждый со своей точки зрения. - Бог судья! Но я за тобой вернусь. - Поль, прощай. Нет, до встречи. Глава шестая И вот позади все треволнения. Я уже не грозный боец Ордена Кольца Молотила, а снова свой, миленький Феодос Блюмбель, еще так недавно прилетевший с Земли. И нет, конечно же я совсем не тот Блюмбель, что был раньше, решительный, непосредственный, парящий беркутом над облаками; естественно, отложили отпечаток на характер те события, которые меня коснулись. Ведь, когда любой кто узнает, что мир шире его представлений, становится осторожнее, затаеннее. И все-таки, несмотря на широкие удручающие обстоятельства, сопровождавшие события тех дней, иногда мне хочется вернуться в земли Сколопентерры и досмотреть, поглубже вникнуть в ее жизнь, что я побоялся сделать тогда, потому что пребывал как будто в состоянии оцепенения. Надеюсь, Читатель простит мне упоминание об этой моей слабости, ведь слабости невольно некоторое количество раз в течение жизни всплывают из памяти, раздвигая любые заслоны. Но довольно. Лучше для искупления вины приведу одну черту... даже свойство характера моего, которое может показаться любопытным для Читателя, заинтересовавшегося моей судьбой чрез сию продолжающуюся исповедь. Оно заключается в том, что мне неинтересно дважды проходить по одной тропе. Или, другими словами, почти всегда становится скучно, если вдруг приходится вторично бывать хоть даже и в интересном месте. А посему, зная, что от свойства характера никуда не денешься, всеми силами стараюсь по первому приезду осмотреть как можно больше того, что всегда осматривают, чтобы второй приезд был обоснованно бессмыслен. Теперь же я достаточно утомил Вас пустяками, что легко перехожу к дальнейшему повествованию. Как только я твердо решил покинуть темную для меня столицу Сколопентерры, сразу объявилось немало доброжелателей, а иные назывались и друзьями, которые стали советовать как мне далее быть. Одни предлагали немедля отправляться на поклон к Королю Руслану; другие во весь голос сожалели о том, что я отказался лететь восвояси, считая, что я упустил немыслимую возможность махом разбить гордиев узел противоречий, и сожалели так, что доходило и до стычек даже; но хорошо, что остальные отчетливо понимали, что под жалостью их кроется гордыня, а не сердечное участие. Третьи же, не вникнув в то, о чем идет речь, мгновенно приводили массу примеров, когда путник, оказывавшийся перед выбором, в конце концов ходил "и налево, и направо, и прямо". Единственно по-деловому и в своем роде оригинально поступил Гурвиц, живехонько добывший туристическую путевку по странам ближнего зарубежья и вручивший ее мне со словами: - Поезжайте, Князь, развейтесь, осмотритесь и совершеннейше не думайте ни о чем, что вас беспокоило - за этим еще станется. Да отдохните, пока дают - что ли мне вас наставлять как ребенка. - Вы правы, - ответил я, - это именно то, что мне сейчас нужно. Долг с моей стороны. - Езжайте, полноте! Поднимем в честь отъезда бокал с мускатом. Ехать предстояло на автобусе. На огромной площади, возвышаясь над другим транспортом, он уже поджидал нас, великолепный сверкающий красавец, подмигивая прохожим отсветами солнца в фарах. Перед самым отправлением всю туристическую группу пригласил к себе некто в кепи, каких обыкновенно называют "человек в штатском". Звонким голосом он расставил всех полукругом от себя и начал с того, что, дескать, не собирается читать нам морали, что наша любимая страна настолько могущественна и величава, что как бы ни вел себя ваш брат в ущельях и джунглях прочего мира, он будет неизменно ставится в пример,достойный высочайшего подражания. И хоть мне в ум не лезет как-либо сомневаться в достоинствах сыновей моей матушки родины, все же я не понимаю, почему иногда-таки случаются оглушающе неприятные прецеденты, наводящие на мысль о том, что ваш брат вбирает в голову, будто ему все дозволено, ну там: оставлять дома голову, подставлять грудь под шальные пули, распродавать налево и направо еще не распроданные до конца государственные тайны, раздавать незнакомым, но примелькавшимся в иных видеодокументах, лицам чаевые и подаяния, иной раз в размерах своих превышающих годовой доход некоторых государствишек, или что еще непонятнее, проигрывать такие суммы в казино. Знайте, что родина не беспросветно завязывает глаза на эти извращения. Впрочем, что это я. У всех у вас такие милые приятные лица, вы так наряжены и опрятно одеты, что и думать противно о... - Знайте, - заорал он, - что и изменники родины не уродские хари, а такие же милые приятные лица! А посему вам строго предписывается несколько НЕ и ДА. НЕ удаляться от экскурсовода до потери его из виду, без особого на то разрешения. НЕ вступать с иностранцами в сношения, порочащие кого бы то ни было, помимо этого иностранца. ДАвать информацию экскурсоводу о всех выходящих из ряда вон происшествиях с собой самим или с кем другим из вашей же группы. ДАкладывать о любых ваших неверных действиях, которые в будущем могут быть обращены супротив вас или вашей родины. А теперь вне зависимости появились ли у кого вопросы, считаю всех проинструктированными. - Но никто не уходит! - громко остановил он. - Не толкаясь, все расписываемся в этом журнале. Наконец, формальность была окончена и мы направились к автобусу. - Внучиньки, - вдруг заскрипел рядышком протяжный голос, - ми... лаймаи...ии Я оглянулся и увидел, как за нами телепалась, еле волоча ноги под подолом, ветхая суковатая старуха. Казалось, что она бежит, правда значительно медленнее, чем шли мы, но и это ей давалось невыразимо трудно. - Бох видит все... Ни распотничайте, внучиньки... Голос становился тише и глуше - старуха отставала. - Я ста...ра стала, а вы ма...лодыньки, неопытны и про бока забывайти и перемейтевайтесь, а... вернасть хра...анить Моло... "Ик", - что-то визгнуло и старухин голос затих. Вокруг зашептали: "Агент". Мы уж подошли к автобусу и там только мне удачно удалось обернуться, не вызывая подозрений, пока все столпились у дверей - древняя мать стояла на корточках и замысловато молилась за нас, грешных, воздевая к небу попеременно то нос, то руки. Тут пришла моя очередь вбежать в автобус и пробираться по узкому проходу между рядами, выставив вперед мой старенький чемодан, а в зад меня пихало нечто чрезвычайно громоздкое и угловатое и я все пытался обернуться посмотреть, но не доставал туда взглядом, а из-за этого чуть не пронесся мимо своего места. Ведь если б мимо, то как мы потом разминались бы с последующими - понятия не имею. - Ой же пошевеливайтесь! - бурчали сзади. - Ну растяпа! Я забросил чемодан на полку, застегнул сеткой и, переволочась через коленки моего будущего соседа по турне, с которым еще не познакомился, плюхнулся в кресло. - Простите, - буркнул я ему извинение, устроился поудобнее и только тут взглянул в его лицо. - Ничего, все нормально, - кивнула она. Ее личико было белее белого мрамора. Я смутился, зарделся, еще и еще раз принес извинения, а потом назвался. Ее звали Эолой и она ехала по настоянию родителей повидать мир, пока в колледже длились каникулы. - В чем-то мы с вами схожи, согласитесь, - засмеялся я, - может быть и подружимся. - Господа, мороженое! - прервал нас громкий баритон. - Эскимо в шоколаде, в вафельных стаканчиках, с ванилином, клубничное. Берем мороженое! С огромной картонной коробкой, перехваченной жгутом он пошел по проходу. Я вспомнил, что такое уже видел когда-то в электричках. - Вам какое? - громко спрашивал он и все в салоне притихли, все уставились на него, а он невозмутимо приближался. - Нам тоже, - попросил я. - Эолочка, угощайтесь. - Что выбираете, господа? - Какое вам, Эолочка? - Любое, - капризно сказала она. - Два клубничных, - сказал я парню. Мы приняли по стаканчику, стали неторопливо лизать, а парень чего-то продолжал стоять. - А деньги? Я обернулся на задние кресла - не у них ли он что спрашивает. - Я к вам обращаюсь. Деньги? - Деньги? Ах, деньги! Ну разумеется, ну какие могут быть вопросы, - я перекладывал мороженое из руки в руку, а свободной рукой судорожно шарил в карманах. - Возьмите, - сказала Эола. Она достала свой кошелек и расплатилась с парнем. - Да не ищите, бог мой, я заплатила, ну какой вы смешной, - сказала она мне, все еще шарившему пыль по карманным швам. Я покраснел наверное больше, чем вареная креветка и изо-всех сил постарался стушеваться. Случайно я сунул руку в нагрудный карман и совсем уж неожиданно нащупал что-то круглое, могущее оказаться и монетой. Я поскорее извлек ее на свет - и действительно это оказалась монета номиналом в 50 (чего?), на обороте которой рельефно выступало что-то отдаленно напоминающее штурвал парусника. - Возьмите, Эол, - смятущийся, протянул я монету и тут же проворно добавил:- а остальное, если не хватает, я малость попозже отдам, ладно? - Спрячьте, - посерьезнев, проговорила девушка. - Ох, да спрячьте же, наконец, бог ты мой. - Но почему вы не хотите взять! - обиделся я. - Говорю ж, угощаю. Возьмите, - я сунул монету ей в карман. - Да что вы ко мне лезете! - взвизгнула. Она испуганно вытащила и поскорее отдала монету мне. - Вы что, дурачок? Это ж пятьдесят империалов. - Это... мало? много? - Вы что, дурачок? - повторила она. - Мороженое стоит ... в десять тысяч раз меньше. Ее испуг передался мне. - Извиняюсь, не знал, - пробормотал я сконфуженно. - Откуда ж вы... такой? - С Земли. - Откуда, откуда? - и тут, будто поняв все, она рассмеялась чистым звонким голосом. - Ой, у вас мороженое течет. Я приподнял стаканчик и вдруг со дна его сорвалась большая молочная капля и - прямо на штаны. Я сразу бросился к опасному месту, высасывая ставшую неприятной сладость. Теперь тающая жидкость грозила перелиться через край, впрочем, набухая и на дне Я опять высосал, и опять, и тогда только обвел глазами окружение. Не заметил ли кто происшедшую со мной неловкость? Эола тоже мучилась. Глубокая трещина ее стаканчика протекала вся разом, и Эола с повлажневшим личиком внимательно следила за неуправляемым процессом таяния. Я снова высосал сгруппировавшуюся на моем мороженом каплю. Насколько я мог видеть, половина автобуса была в нашем положении. - Горячие мясные беляшики!! - пронеслась по проходу горячая полногрудая женщина с алюминиевым коробом. - Покупайте газеты! Интересные - жуть! Программа телепередач. Анекдоты. Криминал. Людоеды. Маньяки. Новости. Газетки, пожалуйста. - Внучиньки-и!.. Бога! Бога неза... бутти-и, - опять заголосила дорвавшаяся до аудитории бабка. Мимо нас неспеша пробрался дед с газетами и вышел через заднюю дверь. Автобус заурчал. Тронулись! Я и забыл про мороженое и еще одна капля шмякнулась в шнуровку туфли. Начало поездки выдавалось катастрофическое. Последний глоток льдом обжег горло. Я откинул голову на высокую спинку кресла и посидел немного спокойно, приходя в себя. Оставались пальцы. Они были запачканы подсыхающим молоком и липли ко всему - и не только липли, но и просто мешали. Рядом сидела девушка, а подальше другие люди, так что облизывать было неприлично, но еще стыдливее было осознавать, что забыл захватить с собою носовой платок. Душа моя то краснела, то леденела. Когда все мучения кончились (с подачи Эолы я вытерся ее платком), я вновь откинул голову и почти с оргазменным восторгом наблюдал, как через проход наискось респектабельный мужчина кусал беляш и из него струйкой во все стороны брызжал сок. А тем временем мы уже вовсю мчались. Гид принялся нараспев описывать памятники, которые мы проезжали и историю этих мест. Все у него получалось замечательно и складно, а каждое событие, о котором он упоминал - чуть не знаменательней всех историй на свете. "Обратите внимание, судари и сударыни, СПРАВА... по ходу нашего лайнера располагается КАМЕНЬ, на месте которого... Вот сейчас он особенно хорошо виден... На его месте будет воздвигнута СТЕЛЛА памяти всех... погибших... в Свободной ВОЙНЕ..!" - У вас были войны! - повернулся я к спутнице и с трудом сглотнул подступивший к горлу комок. Правда дохнула омертвляющим перегаром. - Да. Была одна - несколько раз. "... и превысит по высоте, - продолжал гид, - все обелиски, расположенные по пути нашего следования по Чудному Брегу Лукоморья, пограничный пост которого... мы сейчас минуем." Мы обогнули полосатый красно-белый шлагбаум и углубились в страну, чьи люди издавна славились открытостью души, немыслимым количеством оригинальных народных ремесел и всеми этими плясками, частушками, гуляниями. Во всяком закутке здесь обязательно играл оркестрик с звенящими медными трубами или играл баян - и оттого было радостно мне, что история у них на месте, что предания старины глубокой находятся в одном ряду с новейшими шедеврами мысли и никогда не оплетаются паутиной забвения. Нас высадили неподалеку от исторического центра их славного Града Стольного, раскинувшегося на трех холмах, вместе зовущихся Кудыкиной горой, сплошь поросших дубравами и бесчисленными пылающими златом и сребром маковками церквей. Городок, укутанный зеленью, спускался к самому морю, синевой уходящему к горизонту. Домики были и из камня, и из дерева, и все с любовью выделанные - как можно было не подивиться этакой красотище рук человеческих. Ради удовлетворения неизменного туристского желания "пощупать все руками", нам объяснили где будет стоять автобус и на час отпустили совсем - прогуляться, полюбоваться иным диковинам, посетить магазинчики. Что касается магазинов, то все они давно были пристроены к предприимчивым купеческим рукам и внутри все блистали современной безукоризненностью. Обедали и ночевали мы в четырехзвездочной гостинице на окраине Града Стольного, построенной в стиле средневекового замка на скале близ моря. Скалу паутиной опутывали каменные спускающиеся ступени с каменными перилами, площадки у гротов, с которых открывался пугающий вид на бьющиеся в припадке до розовой пены волны, а со двора замка под кроны дубов веером расходились пунцовые терренкуры. Все дни я ухаживал за чудной девушкой Эолой, по вечерам мы танцевали на сказочных дискотеках, рано утром, с самым восходом солнца прогуливались в рощах, слушали неумолкающих птиц, семечками кормили полуприрученных белок, а днем плескались и нежились в лучах солнца на великолепных золотистых пляжах Лукоморья. Через несколько дней нас на пароме свозили на заповедные фьорды Буянского архипелага. Название это совершенно неправильное, но прижившееся; Буян, огромный, известный дурной славой остров, которому архипелаг был обязан наименованием, лежал к юго-западу от него далеко в открытом море. Буян являл собой останки страшной деятельности вырвавшейся из-под земной коры магмы, он был верхушкой горы-локалита, а архипелаг же - верхушкой мощного Срединного хребта, когда-то давным-давно ушедшего под воду. Бесчисленные островки архипелага не принадлежали какому-то одному народу - по Шемаханстанскому договору от две тысячи ...того года они были объявлены биосферным заповедником, благодаря чему в их лесах и джунглях до сих пор сохранились чрезвычайно редкие виды животных. Я лично там наблюдал в естественном состоянии грязного тупорылого единорога, а уж сколько гнездится птиц в иссохшихся расщелинах - не описать никакими словами. Наверное, мне на всю жизнь врезался в память момент, когда птицы с дружным криком взмыли в небо, и заслонили своими крылами свет солнца. Гид также утверждал, что еще салтанские мореходы неоднократно наблюдали пыльные стада туров, вытаптывавших тучные пастбища, а Вторая Гвидонская экспедиция подробнейше описала таких птиц, как грифоны и фениксы, которых, увы, с тех пор больше никто не видел. Вернувшись из этих диких мест мы направились автобусом по территории грандиозного Союза Светских Республик, ныряли по сопкам, наслаждались открытыми следами цивилизации, махинами электростанций, разбегающимися опорами ЛЭП и видами приближающихся небоскребов Сьюпе-Фьюче. Правда, в тот день палило нещадное солнце, а у окна как раз сидел я (как истинный джентльмен, я усаживал Эолу на лучшее из двух мест, поэтому мы иногда менялись креслами), и от того мне сильно напекло голову, поэтому все прелести цветущей нации воспринимались с величайшим трудом. Одно и запомнил, что заезжали на космодром, да проехались по главному проспекту города, где что ни здание, то коммерческий банк, фондовая биржа или офис какой-нибудь корпорации. Ну и еще мы прокатились по Уйской долине, лежащей между двумя полосами хребтов Верхнего и Нижнего Каргаза, затем продолжительным рискованным серпантином поднялись до Седьмонебесного перевала, откуда обозрели как на раскрытой ладони все забеленные вершины пятитысячников, подивились на свергающийся с девяностометровой высоты водопад Коварной Молодости, обозрели грязный, притаившийся до времени, Барский Подол - ледник с шириной до 6-ти километров и длиной около 15-ти. Снизу от него щетинились полосы поваленных деревьев, словно там обитала сама смерть. Облаков в тот день почти не было, но Высокий Дух - высочайшая вершина Верхнего Каргаза все равно был покрыт ядовито-хмурыми вертикально-слоеными тучами, так что легендарной макушки его мы так и не увидели. Таким же опасным, и воспринимаемым с такой необычной смесью восторга и страха одновременно, что непременно хотелось есть, серпантином автобус бодренько спустился по ту сторону перевала, что уже принадлежала Сколопентерре, перемахнул по висячему мосту через Шустр и уже совсем без остановок помчался в Золотодали - столицу Сколопентерры. Глава седьмая Электричка докатилась до тупика и с глухим шипением, будто вздыхая устало, остановилась. Я схватил чемодан и поспешил втиснуться в толпу людей, выходящих из вагона. Я хоть и не торопился, однако ж время не стояло, а мне еще надлежало устроиться. В прошлый раз я заходил в город с космодрома, а теперь с железнодорожного вокзала, так что снова не знал дороги. Некоторые с тревогой оглядывались на меня, я это заметил, но не знал почему. Но в любом случае чувствовал себя препаршиво с небольшой долей счастья, совсем как возвращающийся блудный сын. На углу улиц Подсолнечная поляна и Второй Параллельной вдруг взор мой поразило одно необычайное здание, не знаю, было ли оно какого стиля, но архитектура его приостанавливала дыхание любого прохожего. Аляповатое, походило оно на увеличенный в размерах камень... нет, не передать словами сам дух его, царивший в каждой линии. Уж насколько я был неподъемен на новое, а тут даже целых два раза обошел его кругом, и, уж заканчивая завороженный осмотр творения Королевского архитектора Букседуса, как было указано на табличке, у входной двери разглядел плакат, гласивший что здесь временно располагается Королевский Отоваривательный Магазин. Немало удивившись странности объявления, в том смысле, что это здание может функционировать в качестве магазина, я смело потянул бронзовую ручку двери и шагнул в огромнейшее по размерам с высоченным потолком помещение. А лучше я вот так опишу его. Зал был до головокружения огромен. Под потолком свисали под стать пропорциям огромные люстры (настолько громоздкие, что неясно было как выдерживают перекрытия их вес) - но красивые изумительно, такой красоты люстры бывают разве в богатых старинных филармониях. Стены зала выглядели подозрительно пустынными, глаз так и требовал многочисленные бра, гипсовую лепку, а еще лучше балконы. Но этого не было, так что взор некоторое время пребывал в свободном падении. У самого пола он вдруг натыкался на мудреные прилавки с товарами и продавщицами. Когда он сделался почти осмысленным после пережитого ужаса падения и смог различать предметы, я увидел длинную безобразную перегородку с полками, где на трех уровнях стояли одни только ведра. Оранжевые пластмассовые ведра даже повернуты были одной и той же стороной, на которой был выплавлен рисунок цветочка. Я подошел и потрогал ведро, подержал за ручку - нет, неудобное. И некрасивое. И еще неизвестно, может быть химически вредное. - Что вы там без спросу трогаете! - пригрозил голос. Оглянувшись, я увидел крупную продавщицу штучного отдела, которая, уперев руки в бока, возвышалась над кассовым аппаратом. - Разве нельзя... осматривать... потенциальному покупателю товар? - несмело предположил я и на всякий случай поставил ведро на место. - Впервые вижу такого покупателя, - продолжала она желчно пучить на меня глаза. - Не хуже товара, - огрызнулся я, но она моментально заткнула: - Дорасти до него, - и я больше не решался раскрыть рот. - Ну? - грозно спросила она. Я посмотрел на свою одежду - может где волосинка или жирное пятно, или чего она привязалась, правда. И тогда я, гордо распрямив плечи, не уронив остального достоинства, перешел в соседний, продуктовый отдел. Здесь продавец была совсем молоденькая и замученно улыбалась очереди в три человека. - Дайте мне воблы штук шесть, - командовал покупатель. - Нет, эту уберите. Вон, вон,потолще дайте... да вон же... дальше... дальше... Да, эта. Ага. Теперь консерв банки три... Каких? А какие вкуснее?.. Как это - не знаете! Ты должна все досконально знать о своем товаре. - Мужчина, что вы канителитесь? - поинтересовался последний из очереди. - А я отстоял очередь и имею правО! А вы, гражданин, заткнитесь пожалуйста, отстои с мое! Я прошелся вдоль витрины, не задерживая взгляда нигде. Заметив краем глаза, что скандальный покупатель ушел и теперь подошла очередь смешливого на лицо, снова приблизился к людям. Смешливый растянул улыбку до ушей. Сжал губы. Снова улыбнулся, теперь симпатично. - Почем у вас фунт лиха? - лихо спросил он. - Сколько вам взвесить? - машинально спросила девчушка, потом спохватилась:- А, извините, пока нет. - Чего нет? - Не завозили еще... ну того, что вам надо. Днем контейнер пришел, еще разгружают - может тогда поступит? - Что поступит? - В продажу. - Странно, - удивился смешливый. Он уже не шутил. - А может кусочек грудинки? Ливер исключительно свежий, - предлагала продавец. Смешливый еще больше смешался. - Это... взвесьте мне коробок спичек, нет, даже два... Тьфу, что я говорю. Не правда ли, погода сегодня. - Погода как погода, - гнусно сказал стоящий за ним. - Поживее нельзя? Смешливый тем временем вполне оправился. - Будьте любезны, девушка, мне которая красная пачку листового чая, у которого я вижу ценник, но не вижу что на нем написано. В ваш пакетик. Спасибо. И еще... Ломтик сыра грамм на триста двадцать пять... Ага. Мерси, гуд бай. Смешливый схватил пакет и поспешил на выход, а я засеменил вначале следом, а потом свернул в следующий, книжный отдел. В книжном отделе царило безобразие. Еженедельно поступали десятки новых наименований, так что продавцы не только не читали всех книг, а едва успевали знакомиться с аннотациями которые часто не соответствовали смысловому содержанию книги, а значит многие книги были разложены на полках безо всякой сортировки. Обложки были одна другой краше, но и рисунки никак не соотносились с содержанием книг, а названия, за редчайшим исключением, практически ни о чем не говорили. И среди этой пестроты меня вдруг поразила одна книжечка в белой обложке с золотым ободком. Я взял ее механически, само собой раскрылось оглавление и в глаза бросилась целая плеяда знакомых мне имен, первыми среди которых стояли Королева Татьяна, принц Ништяк, Эдмонт-Юрий Яковлевич Говорухин и Василий Памфнутиевич Заодно. Что-то мне подсказало купить эту книгу и я ее купил. Может оттого, что неотвратимо подкрадывался вечер, дальнейший осмотр магазина мне показался напрасным и я вышел на улицу. По выходе я перехватил чемодан левой рукой, в правую взял раскрытую книгу и, едва идя и едва следя за дорогой, стал читать. Татьяна, королева Тарантландии Былица про зрелого Бюрократа Жил да был на белом свете мудрый почтенный Бюрократ. То есть он был рассудительным и высокообразованным в молодости, за что его, собственно, и утвердили на такую высокую должность, но каких он со временем стал качеств мы не знаем и это-то и хотим выяснить нашим рассказом. Как и почти всякий, наш Бюрократ имеет приличный личный кабинет в одном весьма и весьма преуспевающем заведении скорее общественного характера. В кабинете кожаные кресла и дубовый стол с письменными принадлежностями фирмы, ценимой столь же высоко, как в свое время Parker или Waterman. И вот, если мы захотели выяснить, не устарел ли Бюрократ для своей, заметим кстати, очень ответственной должности, то полезно будет подсмотреть с каким усердием и мастерством он выполняет порученную работу. Итак, фиксируем только факты, отсекая комментарии. * Раннее утро. В кабинете никого, в приемной первый посетитель. * Положенный час. В кабинете пусто, в приемной средних лет секретарша Бюрократа и двое посетителей. * Спустя двадцать минут. В окно слышен хлопок прикрываемой дверцы автомобиля и еще через минуту в кабинет входит Бюрократ. Первый посетитель порывается встать, но его останавливают. - Вас вызовут. * Кабинет. Бюрократ ставит портфель на пол, сладко потягивается, садится и неспеша достает из стола папки. Смотрит на часы. Снимает верхнюю из стопки папку, листает и в нескольких местах вчитывается. Потом, оставив дело раскрытым, нажимает кнопку вызова. Первый посетитель входит и с натиском леопарда бросается к столу. - Олег Семеныч! Не хотят мириться, хоть ты лопни. Колпадуки уверяют, что сядут за стол переговоров исключительно в случае, если мы (третья сторона!) им предоставим ужасающие кредиты на восстановление экономики, а... - Какая сумма? - Десять миллиардов!! - Гм. Круто. - Вот-вот! А бубурлякам все-равно, лишь бы территория за ними - и письменные заверения присылают, а втихомолку пуще прежнего воюют, хотят с большим барышем остаться. Бюрократ молчит. - Одни хитрые, другие упрямые... Олег Семеныч! Спасайте своего слугу - за глотку берут. Четвертая сторона на грани бешенства. Бюрократ молчит, медленно перелистывает дело, потом с видимым усилием произносит: - Бубурляки захватили пункт "икс-7"? - В том-то и дело, что нет! - Вот что, - говорит Бюрократ после долгой задумчивости. - Подождем еще неделю... - Как! - гневно вскрикивает посетитель. - Это конец! Бюрократ хочет сказать, но его перебивают. - А я так надеялся! Неужели вы меня морочили эти два года? Да-да-да, теперь я все отлично понимаю, вы тянули резину, а я все это время оставался в дураках! Посетитель решительно встает и идет вон. - Завтра же беру на себя все полномочия! - Послушайте, - наконец вставляет Бюрократ, - вот-вот должен наступить момент равновесия, а вмешаться именно теперь равносильно верному проигрышу. Посетитель высокомерно оборачивается. - Эти самые слова я слышу третий год! - и выходит, хлопая дверью. Бюрократ обхватывает голову руками и сидит. Долго сидит. Второй посетитель все ждет, наконец не выдерживает и силой врывается в кабинет. - Мне только оттиснуть печать, а я все утро дожидаюсь! - Что угодно? - Понедельник начинается в субботу! - Это вы ко мне в прошлом месяце заходили? Не подпишу, даже печать доставать не стану. - Но почему! Ах ты, господи, и здесь нет правды. - До вас, - отвечает наш Бюрократ, - приходили десятки умников с подобными идеями. Почему вам охота штурмовать природу, а не идти с ней на равных? Людям просто необходим отдых! Как без отдыха? При этом социальные гарантии... Равномерное распределение усилий... Поступательное движение... Общественное спокойствие... - Ах! - в сердцах вскрикивает посетитель и, чуть не плача, стремительно покидает кабинет. - Я не против нового, - вдогонку кричит Бюрократ, но дверь уже закрыта. Тогда он очень тихо говорит: - Не против, но только в том случае, если оно разумно и наперед продумано до третьих последствий. В огорчении от двух неудач за день он падает корпусом на столешницу прямо на листы раскрытого дела и ненароком задевает локтем кнопку вызова, чего он, по-видимому, не желал. Он тут же распрямляется. Третий посетитель входит мягко, осторожно озираясь по сторонам. - Я из Академнаучобщества, - нудным мятым голосом начинает он. - По весне мы посадили на одной делянке два сорта люстранад, а чтобы как-то различать, положили палку между ними. Это были опытные, но очень перспективные сорта. А потом мы убирались в оранжерее и куда-то схемку с названиями затеряли. Ну а кто уж припомнит, как там назывались эти растения, когда их еще у нас сотня... Но очень перспективные! А дети, проказники, бегали и палку куда-то утащили - и мой балбес наверняка с ними, вечно что-нибудь учудят. Так теперь мы в раздумьи, считать ли их двумя сортами или одним? Или повыдергать и вычеркнуть из плана? Или дать новые названия, но тогда они не будут такими перспективными как те. А может... ------------------ Прочитав рассказ, я закрыл книжку и задумался. Потом глянул выходные данные. Мелким шрифтом было написано, что книга отпечатана издательством ИПИ и я припомнил, что "ИПИ" являлось аббревиатурой Института Пробной Истории при АНО, однако это ни о чем не говорило. - Позвольте, - вдруг взяли меня под правую руку. - Секундочку, - обхватили левый локоть и повели. Я схватил волю в кулак. - Какие основания? Предъявите ордер! Я могу встретиться со своим адвокатом? Правый подмигнул левому, а левый подмигнул правому, но меня не отпустили, а повели темнеющими дворами. - Что за нарушения свобод! - воскликнул я. Левый подмигнул правому, а правый левому и оба продолжали хранить молчание. Спустя некоторое время меня втолкнули в черный проем, где я, скатившись по скрипящим деревянным ступенькам, очутился в глухом подвальном помещении, и спиной ощущая его крохотные размеры. - Жожа, а где ключ, - раздался голос. - У меня. Тут же раздался мелодичный удар колокольчика и передо мной растворилась дверь вместе с секцией полок под консервированными овощами и залитая ослепительным светом, явилась само совершенство, что я даже зажмурился попервоначалу. - Милости просим, Феодосий Никанорович, - пропела совершенство Королева Татьяна. - Я знала что вы Ищущий, а значит когда-нибудь придете к нам. Она взяла меня за пальцы и ввела в светлую уютную и даже богато отделанную залу, несмотря на то, что содержалась она, по всему видимо, тайно, в подполье старого дома. Вдоль стен комнаты на меня жадно смотрели пар десять любопытно горящих глаз. - О, эти смешные Жожа и Зюзя! Верно они вам ничего не объяснили, они такие застенчивые. Когда они имеют что сказать и не знают с каким величием обратиться, они молчат. Правда? - А я мигал Жоже, - сказал Зюзя, - чтобы он первый. - А я Зюзе мигал. - Это точно, они перемигивались между собой, - подтвердил я. - Но теперь-то объясните куда я попал! Обведя глазами залу, я заметил Васю Заодно и кивнул ему как старому приятелю. - Вы помните нашу предыдущую встречу? - лукаво спросила Королева Татьяна. - О! - покачал головою я. - Восхищение, в котором я пребывал от Вашего великолепия!.. Подождите, кажется припоминаю... Кружок Истины! - В Последней... - Инстанции! Как только я произнес последнее слово, точно онемение воцарилось среди нас, я видел застывшие улыбки, расширенные глаза, а Королева вдруг зашептала: - Тсс! С этого момента я запрещаю вам говорить кому бы то ни было и где бы то ни было название нашего Кружка. С этого момента вы - один из нас и высоким духом поиска цели бытия призваны хранить тайну. Я сказала. - Можно задать вопрос? - молвил я. - Не сомневаюсь, что все это не театральное представление и не розыгрыш, а тогда почему никогда не интересуются моим мнением? - Постойте! - (здесь говорила, похоже, одна Королева). - Вы, что ли, против братства?! - Не поняли меня! Интересных людей я не чураюсь, но... - ...Но? Феодосий Никанорович! Извиняемся, если что вышло не по канонам ВАШИХ общественных норм, но ведь мы ЗАРАНЕЕ знали ваше мнение. Только прошу не спрашивать каким образом. - Может хватит нюни распускать? - сердито отозвался неприметный человек, стоявший на фоне висевшего на стене расписного ковра. - Он же притворяется, а давно все понял. - Этот человек был до того неприметен, что если бы не его единственная черта сердитость, то я бы и говорящего его не заметил. Тому способствовала и пестрая рубашка под цвет ковра. - Федя, ты садись! Нам тут Пэл до тебя сообщение начал зачитывать. - Конечно, продолжайте заседание! - воскликнул я. На диванчике потеснились и я плюхнулся в середину, по соседству с Василием. Зашевелился скромнейший на вид из старичков. - Пожалуй удобнее будет сначала. Только сообщение - это громко сказано, скорее мысли вслух. Когда я думал над поставленной в прошлый раз проблемой произрастания человеческой сигнальной системы из фантазерства, мысль моя флуктуировала...кха-кха... Старичок поперхал в раскрытую рукопись. - ...в такую область... Что такое знания? Знания ведь очень важная вещь для бытия человека и они заключены в большинстве своем в виде записанного слова. В мире записано знаний больше, чем знают вместе взятые люди, потому что человек может записать мысль и через некоторое время забыть (здесь мы говорим не о потенциальном, а об активном знании), а также потому что написанное слово живет дольше автора, а он мог знать что-то, чего не знают другие люди. А теперь посмотрите что творится с книгами. Допустим, какого-то человека волнует незначительная проблема, при разрешении которой он ощутил нехватку информации. Человек идет в библиотеку и вдруг обнаруживает, что завален книгами приблизительно по его тематике. Тогда: 1) нет книги именно-именно той темы, которая нужна, но зато: 2) книг по соседствующим областям знаний - горы; 3) а потом он понимает, что и нужных ему книг - целое море, поток авторов и названий, что даже пересмотреть их все не хватит дня, а не то, чтобы выбрать необходимую информацию. В каждой книге есть хотя бы по строчке чего-то нового, но основная часть информации - повтор или словоблудие. Человек вместо подлинника иной раз изучает комментарии комментариев подлинника - это ли не ужас? А теперь, друзья, поймите, что сказанное касается не только знаний, но и: искусства, образования, прессы, истории и т.д. и т.д. ... На этом, Читатель, я может быть и закончил бы очередную главу своего повествования, если бы Вася Заодно вдруг не отвел меня в сторонку и не вручил черновика своей рукописи. - Не хотите посмотреть? - с хитринкой в голосе спросил он. Я взял рукопись в руки и на первой странице прочитал: Человек = Животное + Разум │ │ (хочет жить) (хочет жить в любви) │ │ (внешний мир чужд) (внешний мир интересен) Путь к любви = "Поиск" (философия, науки) + "Построение" (религия, пополнение культурофонда) + "Движение" (прогресс, улучшение общественных отношений). (НЕЧТО ПОСЛЕ ЧЕЛОВЕКА) = Животное + Разум + ? - Василий Памфнутиевич, - тихо спросил я, - какова истинная цель Кружка? - Борьба против застывания, - тихо ответил он. - А то люди приходят к любви и пребывают в любви и застывают в любви. Глава восьмая и последняя Я заболел. Может я и акклиматизировался, но на время, а долго жить мне здесь нельзя. И вообще, всегда надо возвращаться домой вовремя. Но постиг премудрость эту я только теперь, когда заболел - и не то чтобы заболел, но во всяком случае абсолютно здоровым себя не чувствовал. Есть не хотелось, по телу разлилась сухая лень и все утро пролежал одетым на заправленной постели. Где-то в районе обеда впал в неглубокую дрему и тут то ли сновидение приключилось, то ли из-за перегородки с соседним номером послышалась ясно различимая человеческая речь. Говорили двое. - Хе-хе. Что теперь скажешь? - Сам знаешь. Эксперимент окончен. - Давай еще раз подчеркнем его результаты, чтобы осознать и уложить их в памяти. - Первое и основное - испытания он не выдержал. - Как! А разве... А я думал... - Стоп! Ты судишь по первоначально разработанному плану. Сейчас-то я уже могу тебе рассказать, что план был изменен и знали о новом плане всего четыре человека. К концу недели завершится повторная обработка информации и Маслим посвятит тебя во все детали проведенной операции. Уверяю, материала для твоей диссертации будет предостаточно! - Ох, еще с Королем объясняться! - Маслим все уладит. А слепок пациента отправим в музей Института. - А скажи же, непросто было все разработать и технически исполнить за короткое время. - Ага. Знаешь, я что сейчас подумал. Вещь, произведенная человеком будет совершенна, когда производивший ее был счастлив. Или не так?.. Я с запозданием подумал, что могли разговаривать о... и открыл глаза. Беседа сразу прервалась. Все-таки может во сне? - с надеждой подумал я. За стеной вдруг бухнуло. Раздалась дробь тысяч мелких осколков - что-то вроде того, что упало полстены или, по крайней мере, отвалился большой кусок штукатурки. После некоторого затишья из-за стены с соседним номером, откуда, я думал было, слышалась мне беседа, донеслись бубнящие голоса, топот ног, ощущаемый всем телом, потом там, что ли, стали пинать пустые картонные коробки, проволочили, скрипя по полу железными колесиками, тяжеленную кровать, а напоследок в два скребка стали елозить стену, с жутчайшим скрипом сдирая с нее старые обои. "Ремонт, наверное", - подумал я. Тут в дверь комнаты громко протарабанили. - Приветствую вас! - бодро поздоровался принц Ништяк. - Небось строители мешают? - Ох, да!.. Малость. - Это черти из кооператива "Нерукотвор", все экспериментируют. А помнишь на мои опыты очередь записывалась? Так из первых сорока мест они двадцать пять забили. - И что? - Сам факт любопытен. - Но мы заболтались. Федя, я ж зашел тебя к Королю на прием пригласить. - Сейчас? - Ага. Я вскочил с кровати и хотел кивнуть что всегда готов, но едва смог это сделать. У каждого свои болезни, которые проявляются в свое время. Как мог я скрыл болезненное состояние от Ништяка гнилой улыбкой, а он по рассеянности гения ничего не заметил. А в тронном зале уже собирался высший свет и хотя Короля еще не было, все держались торжественно, от предыдущей скованности не осталось и следа. То ли мероприятие было другое. - Дружище! - воскликнул мне бывший тут же пан Говорухин. - Сколько лет и зим! - Ты чего не пришел вчера на Встречу? - сердито спросил его принц. - А мне ленцаво! - Что-что? - Ленцаво. От слова лень - лениво, ленца - ... - А ты русский язык? - В совершенстве! Тут мы разом обернулись. К нам приближался безразмерный Дегустатор Порфирий и я увидел, что за его толстопузой представительностью прячется болезнь и мне его стало жалко. - О, вы уже не ругаетесь промеж собою, наверное компромат нашли, - поздоровался он. - Что? - Я что-то не так сказал? Компромисс. - Компромат. - Мм, - он задумчиво пожевал губами. - Нет, я не мог так сказать. Все правильно. Он отошел и стал обиженно перетекать от стены к стене Тронного зала. Не успели мы продолжить прерванный разговор, как заорал трубным голосом глашатай: - Его Величество Король Руслан Первый. Ее Величество Королева Татьяна. Забарабанили барабаны. Дирижер, весьма походящий на Фигаро, взбежал на подиум, где ютился оркестрик, встал в позу жука-богомола перед самым носом домбры и вдруг ткнул палочкой в сторону ударных. Воцарила необычайная тишина. И все услышали доносящийся из коридора кокетливый цокоток каблуков и шарканье тапочек о паркет, дирижер повернул туда голову, мы вслед за ним и в пик всеобщего напряжения увидели: Король отдернул шторину и ввел под руку Королеву. - Здрасти, - скромно поздоровался он и тут грянул оркестр. Все смешалось в искусном шуме - и альты и контрабас. Король капризно замахал руками. - Ну хватит, хватит... церемониться. Тихо. Считайте вечер подведения итогов начавшимся. Что шепчет небо, звездочет? Придворный Астролог сделал шаг вперед. - Ваше Величество, разве небо может помешать тому, что вы сами решите? Король сверкнул очами, он чего-то другого ожидал от Астролога, а теперь без подсказки оказался беспомощен. Он заюлил на троне и - скорее к Королеве. - Душечка, я забыл что дальше надо. Татьяна шепнула ему. - Не помню... Ах, да, ну как я забыл, меня же просили. Душечка, ты мой гений! Что бы я без тебя делал. Король полез лобызаться. - Милый, ну здесь же народ. - Какой народ? Ах, этот самый! Он выпятил грудь колесом, повел глазами по толпе и вдруг остановил взор на мне. - Феодос Никанорыч, на минутку можно побеспокоить? Я вышел из притихшей толпы и поплелся к трону, но не успел еще дойти, как Король сорвался с места, подскочил и стал горячо, двумя руками трясти и жать мою руку. - Прости меня, сам знаешь, благородное сердце все простит. Склероз, стерва, замучил - думаешь легко годами на этом стуле сидеть! Нет, ты думаешь легко? А ты молодчага, Никанорыч, не зря я в тебя верил. Я знал, что он не так искренен, каким хотел казаться и все его слова пропускал мимо ушей. Да и голова заболела. Наконец, он выдохся и, пятясь, вновь водрузился на трон. - Господин Феодосий, мой супруг приносит щедрые королевские извинения за ту нечестность, с которой мы поступали по отношению к вам, - чуть четче выразилась Королева Татьяна. Я подошел и поцеловал носок ее нежной туфли в знак примирения, а она не подала и виду, что знает обо мне больше, чем знает Король. После этого я ушел в толпу. Как им тяжело, боже. Я только раз в год бываю на виду многих людей, а они ежедневно. Но и как они наслаждаются вниманием к себе. Привлечь к себе внимание - немало; удержать - много. Быть раскрытым, раздетым перед другими - какое счастье! А я по-прежнему стою в толпе, беден и болен. О, как страстно захотелось домой! Я погрузился в мечтания и почти пропустил все эти награждения почетными грамотами, премиями и памятными золотыми крестами. Особенно хвалили бригаду "Нерукотвора". Им вручили Главный Творческий Орден и Переходящее Знамя Ударников Труда, они были на гребне волны славы, хвалить их было модно, в честь них устроили салют. И вдруг гром-молния, небо разверзлось надвое, из глубин космоса вынырнул огненный шквал и донесся до окон Королевского Дворца. Стекла задрожали. Все были в шоке, Король с пятками забрался на свое сидение, а в зал вбегает Поль Дуреман. - Феодосушка, - кричит, - скорее, скорее! Тебя срочно вызывает Правительство Земли! --------------------------- Я сладко потянулся, косточки хрустнули. Кто я? Где я? Приснилось ли мне все это? Или я кому-то приснился? Боже, узнать бы. К о н е ц 1993, 1996 гг.