Евгений Войскунский, Исай Лукодьянов. Незаконная планета

   -----------------------------------------------------------------------
   М., "Детская литература", 1980.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 15 December 2000
   -----------------------------------------------------------------------


        ПРОЛОГ

   Алеша посмотрел на часы - до передачи оставалось еще около двух  часов.
Вот  так  всегда:  ждешь,  ждешь  чего-то,  а  время  еле  тащится,  будто
издевается над тобой. Он подпер  щеки  кулаками  и  уставился  на  пеструю
страницу учебника. В пятый, а может, десятый раз прочел: "Кавендиш открыл,
что, пропуская через воздух электрические  заряды,  можно  заставить  азот
соединяться с кислородом". "Так. Значит, он  пропускал  эти  электрические
заряды, - повторил про себя Алеша, пытаясь сосредоточиться на  прочтенном.
- Вот рисунок. Старинная лаборатория, бородатый дядя в  камзоле  у  стола,
заставленного банками, громоздкой электростатической машиной..."
   В следующий миг Алеша понял, что для науки - по крайней мере сегодня  -
он потерянный человек. До передачи все еще оставалось около двух часов,  и
не было никакого смысла коротать их за учебником.
   Он вылез из-за письменного стола.
   - Алеша, - окликнула мать, когда он проходил по коридору мимо кухни.  -
У тебя завтра лабораторная по физике. Ты готов?
   - Нет, - ответил он, виновато моргая. - Но я  еще  успею,  мама.  После
передачи.
   Мать щелкнула клавишей кухонного автомата, и было что-то недовольное  в
этом щелчке. Нечто осуждающее, Вслух она  ничего  больше  не  сказала,  но
подумала  -  уже  не  в  первый  раз,  -  что  слишком  уж  много  свободы
предоставлено Алеше. И в этом, конечно, повинен отец. Сколько было  с  ним
споров об Алешином воспитании, а вернее,  длинных  ее  монологов,  сколько
высказано  убедительных  доводов  в  пользу  большей   строгости.   Михаил
Анатольевич соглашался с ней  вполне.  Он  просто  обезоруживал  ее  своей
кротостью, готовностью  понять,  неизменной  доброжелательностью.  "Да,  -
говорил он, согласно кивая красивой кудлатой головой, - ты  права,  парень
развивается стохастично, нужно больше дисциплины, целенаправленности..." А
через-день или два она, войдя к мужу в кабинет,  заставала  их  -  Михаила
Анатольевича и Алешу - перед  экраном,  на  котором  пулеметчик  выкашивал
наступающие  цепи.  Ирина  Викторовна  останавливалась,  незамеченная,   и
слышала сквозь  стрекот  киноаппарата,  сквозь  треск  очередей  и  уханье
взрывов, как муж говорил Алеше что-то о тактике  фланговых  охватов...  об
артиллерийской подготовке...
   - Как ты можешь, Миша? - напускалась она на мужа вечером в  спальне.  -
Подумай, что ты делаешь? Уже два спокойных десятилетия прошло после  Пакта
о всеобщем разоружении. Уже в нашем с тобой детстве не  играли  в  военные
игры, а нынешние мальчишки и вовсе не знают, что  это  такое...  Зачем  ты
засоряешь ему голову этими отвратительными фильмами о побоищах?
   - Отвратительными, - повторил он,  моргая  с  виноватым  видом.  -  Да,
пожалуй, ты права... Хотя, конечно, это неточное определение.
   - Вот тебе точное: эти фильмы ужасны, и я прошу не показывать их Алеше.
Унеси их в институт, куда угодно, только не держи дома.
   - Понимаешь, Ира, они мне нужны для работы...
   Она это понимала. Ей не очень  нравилась  его  профессия  историка,  но
работа есть работа.
   -  В  таком  случае  запрети  Алеше  их  смотреть.  И,  кстати,  читать
бесконтрольно старые книги. Я бы могла и сама запретить,  но  лучше,  если
это сделаешь ты.
   - Почему? - морщил свой высокий лоб Михаил Анатольевич.
   - Потому что мальчик очень к тебе привязан,  -  терпеливо  втолковывала
она. - Потому что мой запрет вызовет у него  внутреннее  сопротивление,  а
твой - подействует безболезненно. Прошу, прошу, Миша. Не  говори  мне  "ты
права", а скажи, что исполнишь мою просьбу.
   - Хорошо, Ира. Исполню... Хотя не вполне  понимаю  твою  озабоченность.
Заключению Пакта предшествовало очень бурное, очень сложное время...
   - Знаю, знаю. Историю проходят в школах, и этого достаточно. Ни к  чему
одиннадцатилетнему  мальчику  забивать  голову   подробностями   -   этими
взрывами, прорывами... Ну зачем ему знать, как люди  убивали  друг  друга?
Зачем?
   - Видишь ли... - Михаил Анатольевич раздумчиво почесал мизинцем  бровь.
- Каждое  поколение  застает  мир  как  бы  готовым.  Но  эта  "готовость"
обманчива, она создает иллюзию этакой легкости, с которой все устраивается
в жизни. Отсюда поверхностность, даже бездумность...
   - Почему уж сразу бездумность? Всегда, и в твои любимые прежние времена
тоже, были строгие критики, которым не нравилась молодежь. Молодежь такая,
молодежь сякая, бездумная, безумная. А на самом деле, я считаю, нет повода
для тревоги.
   - Ты права, повода нет. Если Алешу удовлетворит школьный курс  истории,
-  пожалуйста,  я  вмешиваться  не  стану.  Если  его  интерес  к   чтению
исторических книг  не  угаснет  -  пусть  продолжает  читать...  А  фильмы
показывать ему не буду.
   Так они договорились. Но было у Ирины Викторовны подозрение, что  Алеша
- в отсутствие родителей - роется в отцовской фильмотеке и смотрит  фильмы
тайком. Лучше всего, думала она, было бы уйти на время с работы и заняться
всерьез воспитанием Алеши. Но как раз сейчас Ирина  Викторовна  со  своими
коллегами  очень  продвинулась  в  проектировании  аккумуляторов   большой
емкости, и бросить работу она никак не могла...


   Прыгая через ступеньки, Алеша сбежал по лестнице.
   Был теплый мартовский день, солнце плавило снег на газонах и  цветочных
клумбах, с вертолетной площадки шли потоки ветра. Алеша  прижал  к  животу
приклад самодельного игрушечного автомата и, целясь в малышню, игравшую  в
салки, закричал: "Та-та-та-та-та!" Пробегавший мимо  конопатый  малый  лет
восьми остановился и спросил, глядя на Алешу немигающими глазами:
   - А что это за игра?
   - Я в тебя стрелял, - объяснил Алеша, - и попал.  Ты  должен  упасть  и
неподвижно лежать.
   - Почему?
   - Потому что я тебя убил. Ну, быстро падай!
   - Сам падай, - ответил конопатый, немного подумав.
   - Дурачок ты, что ли? Ты же в меня не стрелял, зачем же мне падать? А я
в тебя попал. Ну?
   Тут подскочила девочка в  красном  пальто  и  красной  шапке,  потянула
конопатого за рукав, пропела звонкой скороговоркой:
   - Ой, ну что ты с ним стоишь, он же не умеет играть!  Ой,  ну  лови  же
меня! - И уже на бегу: - Дени-ис!
   Алеша  презрительно  посмотрел  им  вслед:  бегаете  тут   без   толку,
резвитесь, дурачки. Во всем дворе - ни одного серьезного  человека,  не  с
кем словом перемолвиться, всюду только малышня. Зайти,  что  ли,  к  Вовке
Заостровцеву?
   С Вовкой они были не только соседи, но и друзья очень давние,  почти  с
трехлетнего возраста,  и  учились  они  в  одной  школе  с  математическим
уклоном, - Вовка был человек серьезный. Наверное, он уже  кончил  уроки  и
приклеился к телевизору, хотя  до  той  передачи  еще  полтора  часа.  Ну,
естественно: ведь Вовкины родители сегодня герои передачи. Ага, вот что он
сделает: зайдет к Вовке и предложит смотреть вместе.
   "Та-та-та-та!" Расчистив себе дорогу автоматной очередью, Алеша ринулся
в соседний подъезд и, пренебрегая лифтом, взлетел на четвертый этаж. Дверь
отворила женщина, одетая во все мужское, в коричневую кожу - так  выглядят
в кинохрониках марсианские колонисты. Да она и  была  оттуда,  ботаник  из
Ареополиса, а Вовке она приходилась родной теткой, сестрой его  матери.  У
нее теперь был полугодовой отпуск, она проводила его  на  Земле  и  вот  -
присматривала за племянником, пока его родители в дальнем рейсе. Алеша  во
все глаза уставился на  марсианскую  тетку,  чем-то  похожую  на  Вовку  -
длинным лицом и черными глазами, что ли, - и  в  голове  у  него  невольно
возник мотив старой песенки: "Холодней пустыни марсианской ничего, друзья,
на свете нет".
   - Ты к Володе? - спросила тетка высоким и тихим голосом. -  Пройди,  но
не мешай ему: Володя рисует.
   Кивнув, Алеша двинулся по просторному холлу, на стенах которого  висели
цветные  фотографии,  сделанные  Вовкиным  отцом  на  разных  планетах   и
спутниках. Алеше особенно нравился снимок, сделанный на  Тритоне:  ледяной
мир на фоне гигантского полудиска Нептуна.
   Вовка в своей комнате прилежно перерисовывал  с  журнальной  фотографии
новый планетолет с ядерным двигателем. Все Вовкины тетради  для  рисования
были заполнены кораблями разных классов, начиная со старинных, на  которых
в прошлом веке совершались знаменитые первые полеты. Высунув кончик языка,
Вовка раскрашивал в ярко-вишневый цвет реакторный отсел планетолета.
   - Ничего себе грузовик, - сказал Алеша, глядя на рисунок через  Вовкино
плечо. - Какая у него тяга?
   - Это не грузови-ик, а танкер, - поправил Вовка, чуть растягивая слова.
- Класс Т-2, четвертая серия. Имеет наружные контейнерные пояса-а, - ткнул
он кисточкой в пузатые наросты на теле корабля.
   Вовка плохо разбирался в истории и  литературе,  решительно  ничего  не
смыслил в психологии и политике, но космонавтику Вовка знал.  Здесь  никто
во всей школе не смог бы с ним сравниться.  А  может,  и  вообще  во  всех
школах. Его отец был одним из лучших бортинженеров Космофлота. Он  нередко
брал Вовку с собой в космопорт и показывал корабли -  не  издали  (кто  их
издали не видел), а изнутри, подробно  и  обстоятельно.  А  однажды  Вовка
совершил рейс с отцом на Марс.
   В их классе было четверо мальчиков и одна девочка,  летавшие  на  Луну,
это не такая уж невидаль, ведь полно людей, чьи родственники  работают  на
Луне, - но слетать на Марс! В их школе  никто  не  летал  на  Марс,  кроме
Заостровцева. Да и, может, во всех других школах.
   - Эти танкеры назначены для линии Луна - Ио. -  Вовка,  прищурив  глаз,
рассматривал свой рисунок.  -  От  Ио  автоматический  контейнерный  поезд
пойдет к Юпитеру, уравняет скорость с Красным пятно-ом...
   Они немного поговорили о странном веществе Красного пятна и его высокой
энергоемкости, а потом заспорили: кто  из  пилотов  первым  приблизился  к
пятну и зачерпнул бортовым контейнером его вещество? Алеша  помнил,  будто
это был Радий Шевелев. Вовка же утверждал, что Дон  Рейнольдс.  Спорить  с
Вовкой на такую тему, впрочем, было бессмысленно. Он соскочил  с  высокого
табурета, взял с полки книгу о Рейнольдсе "Человек  без  нервов"  и  сразу
открыл страницу, где было все написано так,  как  он  говорил.  Эта  книга
только что вышла -  к  первой  годовщине  гибели  Рейнольдса,  -  и  Алеша
попросил:
   - Дашь почитать?
   - Возьми, - сказал Вовка. - Здесь интересны только записки Мендеса,  он
девять лет ходил с Рейнольдсом бортинженером...
   - Да знаю я Мендеса, - сказал Алеша. - Помнишь фильм о стране Персефоны
на Меркурии...
   - Плохой фильм. Развлекательный, ничего серьезного.
   - А по-моему, хороший!
   Трудно было спорить с Вовкой, но Алеша спорил из упрямства. Пусть Вовка
корифей в истории завоевания Системы, но  и  он,  Алеша,  кое-что  в  этом
смыслит.
   Марсианская тетка принесла им кофе с пирожными. Опять  Алеша  уставился
на нее, и она, тихо засмеявшись, сказала:
   - Ты смотришь так, будто у меня из ушей идет дым.
   Вовка залился таким смехом, что под ним закачался табурет.
   - Из ушей идет дым! - вопил он между приступами хохота. - У  тети  Милы
из ушей идет ды-ым!
   Алеше было неловко - и от замечания марсианской тетки, и от  того,  что
Вовка вдруг развеселился,  как  дурачок.  Чтобы  сгладить  неловкость,  он
сказал, посмотрев на часы:
   - "Севастополь" уже давно совершил посадку, а передача начнется  только
через сорок минут.
   Ну, это всем  давно  известно,  что  при  нынешнем  расстоянии  Плутона
радиосигнал оттуда идет до Земли около семи часов.
   - Пойдемте в гостиную, мальчики, - предложила марсианская  тетка,  -  и
включим телевизор.
   В гостиной чинно стояли вдоль стен стулья с высокими резными  спинками.
Тут, насколько помнил Алеша, всегда был  какой-то  нежилой  вид  -  только
карикатуры оживляли  эту  холодноватую  просторную  комнату.  Вовкин  отец
здорово рисовал карикатуры - на себя, на Друзей, на коллег из  Космофлота,
- и штук пятьдесят карикатур висело тут на стене.
   Алеша позвонил домой и сказал  маме,  что  будет  смотреть  передачу  у
Заостровцевых.
   И  уже  на  экране  телевизора  плыли  хорошо  знакомые  фрески  Центра
космических исследований, и привычно возник на их  пестром  фоне  Валентин
Круглов, комментатор, со своей благородной серебряной шевелюрой, со  своей
великолепной улыбкой.
   "Дорогие друзья, - начал он тем особым доверительным тоном, за  который
его так любили телезрители. - Уже около семи  часов  мчатся  со  скоростью
света электромагнитные волны, несущие изображение  посадки  "Севастополя".
Скоро, теперь уже скоро они достигнут телевизионных спутников Земли, и  мы
станем свидетелями  события  огромного  исторического  значения  -  первой
высадки человека на девятую планету - Плутон..."
   И он пошел рассказывать о том, как сто с лишним  лет  назад  Ловелл  по
возмущениям  орбиты  Урана,  с  учетом  притяжения  со  стороны   Нептуна,
предсказал, что за Нептуном есть еще одна планета, а спустя  двадцать  лет
Томбо ее открыл. Правда, Плутон оказался не газовым гигантом,  как  ожидал
Ловелл, а маленьким, вдвое меньшим в поперечнике,  чем  Земля,  шариком  с
массой, в шесть раз  меньшей,  чем  нужно  было  тому  же  Ловеллу,  чтобы
объяснить величину возмущения в движении Урана...
   - Ну, поехал Валентин, - проговорил  Алеша  с  преувеличенно  скучающим
видом. - Кто ж этого не знает?  Сейчас  скажет,  что  у  Плутона  странная
орбита. Слышь, Вовка?
   Вовка сидел с отсутствующим видом, у него бывало это:  вдруг  впадет  в
такую задумчивость, что смотреть жутко.
   "Удивительная  особенность  Плутона   -   его   орбита,   -   продолжал
комментатор, благожелательно глядя с экрана. - В  своем  перигелии  Плутон
входит внутрь орбиты Нептуна. Давно подозревали астрономы, что  Плутон  не
"настоящая" планета,  связанная  с  другими  планетами  Системы  общностью
происхождения. В нем всегда подозревали что-то "незаконное"..."
   Тут Круглов исчез с экрана, и замелькали фотографии Плутона,  сделанные
за последние годы автоматическими станциями, облетавшими планету.  То  был
однообразный  сумеречный  мир,  мертвая  каменная  пустыня,  изборожденная
глубокими трещинами - будто залитая лавой. А вот пошли плавно закругленные
холмы. Глубоким космическим холодом веяло от этой окоченевшей планеты.
   Голос комментатора продолжал:
   "Только в наше время доказано, что Плутон - "чужак", пришелец из глубин
космоса. Некогда взрыв сверхновой выбросил эту планету  из  системы  некой
двойной звезды. Оплавленная  мощной  вспышкой,  а  потом  скованная  лютым
холодом, она тысячелетиями скиталась в  космосе,  искривляя  свой  путь  в
гравитационных полях попутных звезд, пока не  была  "схвачена  под  уздцы"
притяжением   Солнца.   Сам   Шандор   Саллаи,    крупнейший    астрофизик
современности, рассчитал, пользуясь  своим  методом,  гипотетический  путь
Плутона в пространстве. Он  же  предположил,  что  вторжение  космического
скитальца вызвало на окраине Солнечной системы катаклизм:  опрокинуло  "на
бок" Уран и заставило его вращаться вокруг своей оси  "неправильно"  -  по
часовой стрелке, в то  время  как  все  другие  планеты  вращаются  против
часовой стрелки. "Чужак" оказался, что называется, с крепкими кулаками - и
похоже, что силу этим кулакам придавала необычайно высокая  плотность  его
вещества.
   "Вы, конечно, помните, дорогие друзья, -  говорил  за  кадром  Валентин
Круглов, - какую сенсацию вызвал  четыре  года  назад  снимок,  получивший
название "Дерево Плутона". Вот эта фотография".
   Четыре года назад Алеша еще не очень внимательно следил за космическими
новостями, но из  разговоров  старших  знал  про  "Дерево".  Сейчас  он  с
любопытством впился взглядом в экран: на темном  фоне  плутоновых  круглых
холмов,  на  черном  горизонте  слабо  и  расплывчато  светилось...   что?
Действительно, вроде бы там был ствол и несколько раскоряченных  ветвей...
дерево, верно... нет, намек на дерево, призрак какой-то...
   "Вы помните  споры  вокруг  этого  снимка?  Ни  разу  больше  зонды  не
повторили его, - продолжал  комментатор,  -  и  фотография  была  признана
оптической иллюзией".
   - Кто признал иллюзией, а кто не признал, - вдруг громко сказал  Вовка.
- Моррис не признал. Он видел...
   Однако договорить Вовка не успел. Что-то перемигнуло на экране,  быстро
поплыли строчки, и -  поистине,  как  сказал  когда-то  поэт,  разверзлась
бездна, звезд полна... В верхнем левом углу экрана вспыхнуло пламя...
   "Внимание! - торжественно повысил голос комментатор. - Вы видите  спуск
"Севастополя". Включен тормозной двигатель..."
   Камеры, вынесенные далеко за борт корабля, начали съемку.  Ничего,  что
это было семь часов тому назад,  ничего,  что  корабль  виден  в  странном
ракурсе и  кажется  неподвижным,  -  зато  плывет  ему  навстречу,  быстро
приближаясь и как  бы  расползаясь,  темно-серая  поверхность  Плутона.  А
справа  по  краю  экрана  пустили  телевизионщики  портреты  экипажа:  вот
командир "Севастополя" Николай Одоевский в парадной форме Космофлота,  вот
второй пилот и штурман Юхан Крейг, вот бортинженер  Александр  Заостровцев
("Это его последний полет  в  составе  экипажа  корабля,  -  звучит  голос
комментатора,  -  Заостровцева  ждет  назначение   флагманским   инженером
Космофлота"), а вот планетолог, она же врач, Надежда Заостровцева.
   - А я не знал, что твоего отца назначили  флаг-инженером,  -  посмотрел
Алеша на Вовку.
   Тот не ответил.  Сидел  неподвижно,  уставясь  немигающими  глазами  на
экран. Там все шло хорошо.  С  выключенным  тормозным  двигателем  корабль
медленно опускался - вернее, каменистое плато медленно плыло навстречу его
массивным посадочным опорам.
   "Здравствуй, Плутон!" - возгласил комментатор в тот  самый  миг,  когда
широко   расставленные   ноги   "Севастополя",   качнувшись    раз-другой,
утвердились на оплавленном грунте.
   Еще он говорил что-то приподнятое - да и  верно,  момент  был  великий:
шутка ли, впервые земной  аппарат  совершил  посадку  на  планету,  полную
загадок, - что-то говорил о приготовлениях к выходу экипажа. А камеры вели
бесстрастно панорамную съемку,  медленно  развертывалась  угрюмая  мертвая
пустыня, и где-то в сумеречной ее глубине  мерцало  слабое,  еле  заметное
пятно света.
   Пятно вдруг приблизилось, оно как бы  вытягивалось,  выпуская  неровные
дрожащие ветви.
   "Что это? -  выкрикнул  за  кадром  комментатор.  -  Господи,  что  это
такое?!"
   Алеша впился руками в сиденье стула.  С  ужасом  смотрел  на  "Дерево",
быстро наплывающее  на  корпус  корабля.  В  следующий  миг  экран  залило
слепящей вспышкой.
   Озноб бил Алешу. Он посмотрел на Вовку, и  ему  стало  совсем  страшно.
Вовка вытянулся на стуле, будто  одеревенев,  с  остановившимися  глазами.
Ладонями он судорожно сжимал виски.



        1. ШКВАЛ

   Двенадцать  курсантов  цепочкой  растянулись  по  крутому  склону  горы
Гюйгенса. Молча шли они след в след за инструктором.
   Перед глазами Алексея Морозова были ноги впереди  идущего  в  десантных
башмаках с острыми шипами и уступы белых  ноздреватых  скал,  а  справа  и
слева - черное небо с привычными кострами звезд.
   Самая неприятная практика - "скафандровая", как  ее  называли  курсанты
Института космоплавания, а если точнее, практика  длительного  хождения  в
десантном скафандре  -  подходила  к  концу.  После  восхождения  на  гору
Гюйгенса они спустятся на равнину,  пройдут  вдоль  подножия  Апеннинского
хребта и выйдут к кратеру Эратосфена, в южном склоне  которого  расположен
Селеногорск  -  лунная  столица.  Там  соберутся  все  группы   курсантов,
руководители подведут итоги практике -  и  ближайший  рейсовый  унесет  их
домой, на Землю. Несколько дней еще. Не больше недели.
   Морозов  посмотрел  вверх.  До  вершины  далеко.  Если   бы   разрешили
подниматься прыжками - интересно, за сколько  прыжков  можно  было  бы  ее
достигнуть? Оттолкнуться как следует альпенштоком, взлететь  над  головами
восходителей и... и что? Плавно опуститься на инструктора?
   Придет же такое в голову...
   В шлемофоне только шорохи. Кто-то усердно сопит поблизости. Ну да,  это
Вовка   Заостровцев   с   инженерного   факультета,   он   идет    следом.
Уравновешенный, аккуратнейший Заостровцев. Уж ему-то не  придет  в  голову
плавно опуститься на инструктора.
   Ну и тренируют нас, продолжал думать Морозов, мерно  переставляя  ноги.
Упражнения  памяти,   нещадная   психофизическая   тренировка,   отработка
выносливости.  А  так  ли  уж   нужна   будущим   космонавтам   выдающаяся
мускулатура? Большую часть времени сиди в рубке в удобном кресле и  трогай
клавиши на пульте, остальное  сделают  за  тебя  автоматы.  Большую  часть
времени? Жизни!
   Когда-то в старину ходили на веслах по океану викинги - вот кому  нужна
была мускулатура. Морозов представил себе  викинга.  Двухметровый  дядя  в
кольчуге, у бедра короткий тяжелый меч, хлещет вино из кубка, да нет -  из
вражьего черепа... Что за черт? Почему у этого викинга широкое,  скуластое
добродушное лицо - лицо Федора Чернышева?
   А что, ему бы пристало. Напруживал бы мышцы, обхватив ручищами огромное
весло. Орал бы песни - что тогда пели? "О скалы грозные..."? Из разбойного
похода привез бы белокурую пленницу, женился бы на ней. И жил  бы  себе  в
девятом веке: и самому Чернышеву хорошо, и ему, Морозову, радость...
   Тоже размечтался,  оборвал  он  себя.  Со  злости  засвистел  старинную
солдатскую походную песню. Какие там слова? "Соловей, соловей, пта-шеч-ка,
канаре-еч-ка жалобно поет".
   Раз-два, раз-два... А может, мне было бы лучше родиться  пораньше?  Ну,
не в девятом веке, конечно, - это уж слишком далеко. Был бы  я  военным...
или моряком... Военным моряком - вот кем. Как мой прадед, о  котором  отец
рассказывал, что он плавал на подводной лодке и погиб в бою  с  фашистами.
Вот-вот. Опоясался бы я широким кожаным ремнем с медной бляхой (а на бляхе
- якорь) и знать бы не знал никакого Чернышева. И никакой Марты...
   Щелкнуло в шлемофоне, голос инструктора возвестил:
   - Внимание, курсанты! Кто свистит?
   - Это я... - Морозов прокашлялся. - Курсант Морозов.
   - Курсант Морозов, прекратите свистеть.
   - Слушаюсь.
   Раз-два, раз-два. Скорей бы выпуск, думал Морозов. Надоели  наставники:
реши уравнение, влезь в скафандре на гору, не свисти... Мне  уже  двадцать
первый. Не мальчик  уже.  Теоретикам  хорошо  -  Косте  Веригину,  Ильюшке
Бурову.  У  них  голова   всегда   занята   космогоническими   проблемами.
Тау-излучение у них на уме. Чуть что неладно в этой, как  ее...  в  личной
жизни - пожалуйста, подопри щеку ладонью и размышляй о тау-частицах,  пока
в глазах не потемнеет. У меня такой отдушины нет - вот что плохо.
   Хотя - почему же? Можно вспомнить что-нибудь из истории. Вот викинги...
Нет, нет, к чертям викингов. Жакерию можно вспомнить, или - тоже неплохо -
битву при Лепанто. Как звали командующего испано-венецианским флотом?  Дон
Хуан Австрийский, не так ли?
   Нет, Дон Хуан, плохо ты мне помогаешь...
   Впереди идущий начал огибать слева круто  нависшую  скалу.  А  чего  ее
обходить? Хорошенько оттолкнуться,  р-раз  -  и  ты  на  скале...  Морозов
посмотрел на цепочку курсантов. Инструктора  с  его  красной  повязкой  на
рукаве скафандра не видно: ушел вперед, скрылся за каменным выступом.  Ну,
так. Морозов присел, с силой оттолкнулся. Славно как взлетел!  Но  еще  не
долетев до верха нависшей  скалы,  Морозов  понял,  что  прыжок  получился
неудачный:   ноги   поднимались   вверх,   выше   головы,   он    медленно
переворачивался  в  пустоте  и  пытался  задержаться  свободной  рукой  за
шершавую стенку скалы, но не сумел. И так, вниз  головой,  раскорячившись,
начал медленно падать в пропасть.
   Хорошо, что это Луна. Не расшибусь... В худшем случае вывихну ногу...
   Только он подумал это, как внизу  косо  скользнула  серо-голубая  тень.
Кто-то из курсантов, как видно, бросился наперерез,  чтобы  задержать  его
падение.
   - Не надо! - крикнул Морозов. - Я сам!
   Наплывал каменный выступ. Не пролететь бы мимо. Морозов выгнулся, чтобы
оказаться ближе к выступу, протянул руку, а в  уши  загудел  ревун  -  это
инструктор объявил тревогу.  Ну  и  зря...  Ага,  зацепился!  Еще  немного
проволокло вниз по инерции, но теперь-то  опасность  миновала:  под  рукой
опора. Морозов подтянулся, встал на неровной площадке выступа.  Чуть  ниже
барахтался, цепляясь  за  отвесную  стенку,  курсант,  кинувшийся  ему  на
помощь. Морозов протянул альпеншток,  курсант  ухватился  за  него.  Через
несколько секунд он стоял рядом с Морозовым, это был Заостровцев.
   - Не ушибся? - спросил Морозов.
   - Кажется, нет.  -  Узкое  лицо  Заостровцева  за  стеклом  шлема  было
вдумчиво-спокойным, как всегда.
   Ревун наконец умолк, раздался голос инструктора:
   - Два курсанта внизу, объясните, что случилось.
   Морозов ответил, что  совершил  неудачный  прыжок,  что  теперь  все  в
порядке,  помощь  не  требуется,  они  с  курсантом  Заостровцевым   будут
продолжать восхождение.
   - Курсант Морозов, вы были предупреждены, что прыжки запрещаются?
   - Да.
   - По возвращении на базу доложите руководителю практики,  что  получили
замечание за невыдержанность.
   - Слушаюсь, - со вздохом сказал Морозов.


   Они всегда были вместе,  хотя  учились  в  разных  институтах  Учебного
центра. По вечерам в студенческом клубе, на  пляже,  на  спортплощадках  -
всегда вместе: Марта  Роосаар  из  медицинского  и  ее  "паладины"  -  так
называли  курсанта  космонавигационного  факультета   Алешу   Морозова   и
студентов-астрофизиков Илью Бурова и Костю Веригина.
   Когда они шли по улицам студенческого городка, двое обычно  вели  Марту
под руку. Шедший у стены отжимал шедшего  с  другой  стороны  на  проезжую
часть улицы, а тот в свою очередь старался  идти  так,  чтобы  "противник"
терся о стенку. Третий вышагивал сзади, злорадно наступая двум  соперникам
на пятки. Марта  смеялась,  слушая  их  шутливые  перебранки.  Иногда  она
заступалась за того,  кому  доставалось  больше  всех,  чаще  -  за  Костю
Веригина, который был не так остер на язык, как его  соперники.  Иногда  -
беспричинно - у нее портилось настроение и  она  уходила  домой,  оставляя
"паладинов" в некоторой растерянности. Никому из троих Марта  не  отдавала
явного предпочтения. В свою очередь "паладины" не  искали  предпочтения  -
может быть, потому, что каждый втайне опасался, что будет  отвергнут.  При
этом все четверо, конечно, понимали, что долго так продолжаться не  может.
Что-то должно было перемениться.
   И несколько месяцев назад, в апреле, все переменилось.
   В День космонавтики приехали на праздничный вечер приглашенные  пилоты,
среди них - Федор Чернышев. Знаменитый Чернышев, который разыскал и  вывез
остатки экспедиции Бремзена,  погибавшей  в  раскаленной  пустыне  Венеры.
Чернышев, первым высадившийся на Фебу и  доказавший,  что  Феба  -  бывшая
комета, захваченная тяготением Сатурна. Белобрысый скуластый  гигант,  чья
улыбка была знакома любому мальчишке планеты.
   Чернышев  с  добродушной  улыбкой  выслушал  речи,  но  сам   выступать
отказался. Он судил один тайм баскетбола и хотел было  судить  второй,  но
космонавигаторы стали возражать, заявляя,  что  он  подсуживает  противной
стороне - медикам. Чернышев махнул рукой и пошел танцевать. При  одной  из
перемен он оказался в паре с Мартой и после этого танцевал только  с  ней.
Он увел  Марту  в  парк.  Привычный  к  перегрузкам,  Чернышев  не  ощутил
неудобства оттого, что три пары глаз просверлили его удаляющуюся спину.
   Прижатыми к стене вдруг оказались все трое.
   Чернышев зачастил в  Учебный  центр.  Его  желтый  вертолет  дежурил  у
корпуса медфака с усердием сторожевого  пса.  Спустя  полтора  месяца  они
поженились.
   - Три - ноль в пользу пилотов, - резюмировал Буров. - Налицо  постыдный
пережиток тех времен, когда космонавтов  было  всего  десятка  два  и  все
девушки сходили по ним с ума.
   - Ничего, ребятки, - утешал  Веригин,  -  еще  осталось  три  миллиарда
девушек. Хватит? Хватит.
   Морозов угрюмо молчал.


   Сад Учебного  центра  полого  спускался  к  морскому  берегу.  Это  был
старинный сад, когда-то он носил название "парк культуры и отдыха". От тех
времен в саду  уцелели  только  огромное  колесо  для  катания  и  остатки
чугунной ограды с острыми копьями  и  узорными  завитушками.  Ограда  была
своего рода достопримечательностью - этаким образчиком нерасчетливой траты
металлических руд на непрочные материалы с беспорядочной структурой.
   Шандор Саллаи,  декан  астрофизического  факультета,  медленно  шел  по
дорожке сада. Всегда в этот час раннего вечера он выходил на  прогулку,  и
всегда к нему присоединялись один-два, а  то  и  целая  группа  студентов,
любителей поспорить на  космогонические  темы.  "Учитель  Шандор  возродил
методику платоновской Академии", - говаривали в Учебном центре. А какие-то
шутники  повесили  у  входа  в  сад   объявление:   "Вход   неастрофизикам
воспрещен". Комендант Учебного центра объявление снял,  но  оно  появилось
снова, и сколько раз его ни  снимали,  всякий  раз  оно  возникало  вновь.
Комендант публично грозил  неведомым  хулиганам  отчислением  из  Учебного
центра, но поймать их не мог.
   Сегодня Шандора Саллаи сопровождал лишь  один  студент  -  Илья  Буров.
Пыталась, правда, пристроиться целая ватага первокурсников,  но  Буров  их
быстренько "отшил".
   Саллаи,  очень  прямой  и  подтянутый,  выглядел  куда   моложе   своих
шестидесяти семи. Седина почти не тронула его гладких, черных, причесанных
на прямой пробор волос. Как всегда, он был весьма тщательно  одет.  Буров,
тощий и голенастый, вышагивал рядом с учителем, не совсем попадая в  такт:
то забегая вперед, то чуть приотставал...
   - Это не опровержение, учитель Шандор, - говорил он быстро и напористо,
- я  нисколько  не  ставил  себе  целью  расшатывать  устои.  Просто  внес
коэффициент сомнения...
   Саллаи  слушал  его  молча.  Статья  Бурова,  появившаяся  в  последнем
"Вестнике" астрофизического  факультета,  и  вправду  не  претендовала  на
сокрушение общепринятой гипотезы Саллаи о  природе  тау-излучения.  Статья
состояла из математических выкладок и минимума текста,  но  этот  минимум,
при внешней безобидности, содержал скрытую иронию  и  даже  язвительность.
Никого из людей, понимавших суть дела, безадресность  иронии  обмануть  не
могла.
   - Вы утвердили в науке свое мнение о том,  что  тау  -  один  из  видов
энергии, рожденных звездной  активностью,  -  продолжал  Буров,  -  и  оно
считается незыблемым. Я ничего не опровергаю, учитель Шандор,  просто  мне
пришло в голову рассчитать принципиально новый вариант взаимодействия...
   Он ничего не опровергает, думал  Саллаи,  идя  по  красноватой  дорожке
сада, и прохлада раннего вечера легко  касалась  его  бесстрастного  лица.
Попробуй опровергни такую стройную гипотезу. Да, собственно, не  гипотезу,
а признанную теорию. Он, Шандор Саллаи, создал большой инкрат и разработал
тончайшую методику наблюдений. Всего себя отдал он науке, долгие годы  жил
анахоретом, не  вылезая  из  лунной  обсерватории,  совершенствуя  большой
инкрат, шаг за шагом накапливал неоспоримые факты.  Таким  образом,  ценой
нескольких десятилетий поистине самозабвенного труда  он,  Шандор  Саллаи,
установил наличие периодов Активной  Материи  и  на  пике  такого  периода
первым выделил в звездном хоре новый, еле слышный и ранее неведомый  голос
- тау-излучение. Его капитальный труд,  кратко  и  выразительно  названный
"Тау", лег в основу нового и,  по  общему  мнению  специалистов,  наиболее
плодотворного направления в астрофизике.
   Все это так.
   Но годы идут, и все труднее становится ему, Шандору Саллаи, работать  у
большого инкрата, все реже наведывается он  в  свою  лунную  обсерваторию.
Нет, не потому только, что наблюдения последних лет мало что прибавляют  к
накопленной ранее информации. Силы убывают - вот что.  Никуда  не  годится
печень - по-видимому, надо решаться на операцию, заменить ее новой.  А  он
все тянет, заглушая боль препаратами и отмахиваясь от советов врачей...
   Вечерело. Удлинялись тени. Завозилась, раскачивая сосновую ветку, белка
- устраивалась, должно быть, на ночлег. Вдруг Саллаи обнаружил, что  Буров
умолк.
   Почему ты замолчал, Илья? Продолжай.
   Мне показалось, что вы отключились.
   Нет. Я слушаю.
   Математический анализ, который я проделал, -  сказал  Буров,  почему-то
понизив голос, - не дает оснований для... ну, для поспешных обобщений, что
ли... Но он определенно наводит на мысль, что... на ту мысль, что тау - не
один из видов энергии, рассеянной в космосе, а... как бы это выразить...
   - У тебя и слов-то нет.
   -  Просто  я  не  думал  о  словесном  выражении.  Я  ведь  шел   чисто
математическим путем.
   - Хорошо, - сказал Саллаи, сворачивая на дорожку,  ведущую  к  морскому
берегу. - Я помогу тебе сформулировать. Твоя  статья  -  имею  в  виду  ее
математическую часть, а не тон, который я отбрасываю за  ненадобностью,  -
так вот, статья наводит на мысль, что тау - не один из видов галактической
энергии, а ее универсальный носитель.  В  разных  условиях  взаимодействия
тау-излучение может принимать  разные  энергетические  формы  -  тепловую,
электромагнитную, может быть - и гравитационную.  Тау  -  и  не  излучение
собственно, а единая энергия, рассеянная в космосе.
   - Учитель Шандор! - вскричал Буров, слушавший его с жадным вниманием. -
Блестяще сформулировано! Универсальный носитель  галактической  энергии  -
именно так...
   - Погоди, Илья, я не кончил. Формулировка эффектна  только  внешне.  По
сути своей она несостоятельна. Тау-излучение обнаруживается только  в  пик
периода Активной Материи. Его дискретность подтверждена почти полувековыми
наблюдениями. И тут твои расчеты, как бы изящны они  ни  были,  бессильны.
Это - первое...
   Саллаи поморщился от кольнувшей в правом боку боли.  Невольно  замедлил
шаг.
   - Да, - сказал Буров. -  Пик  активности  миновал,  тау  много  лет  не
обнаруживает себя. Все так. Но не говорит ли  это  лишь  о  несовершенстве
техники средств наблюдения?
   -  Может  быть.  Но  вот  -  второе   обстоятельство.   Тау   -   самые
сильнопроникающие частицы. Они поглощаются еще слабее,  чем  нейтрино,  ты
прекрасно  это  знаешь.  Трансформировать  тау  в  другие  формы   энергии
невозможно.
   - Но мой расчет, учитель Шандор, показывает...
   -  Ничего  он  не  показывает,  кроме  качества  твоей   математической
подготовки.
   Они вышли на приморскую аллею, повторявшую изгиб бухты, и  остановились
у балюстрады. Широкая белая лестница вела отсюда вниз, к купальне и  бонам
яхт-клуба. Вода в бухте была темно-синяя, неспокойная.
   "Через неделю гонки, -  вспомнил  Буров.  -  Надо  бы  проверить  яхту,
настроить ее хорошенько. Алешка к гонкам вряд  ли  поспеет,  ну  и  ладно,
пойду с Костей, с ним надежнее, чем с Алешкой... Жаль, не получился у меня
разговор со стариком..."
   - Если не возражаете, я пойду, - сказал он.
   - Вот что, Илья. - Впервые за время  их  прогулки  Саллаи  взглянул  на
него. - Ты волен выбрать для предвыпускной  практики  другую  тему.  Любую
другую, по своему усмотрению.
   - Спасибо, учитель Шандор. Я подумаю.
   - И другого руководителя практики ты можешь выбрать.
   - Ну, зачем вы так...
   - Я не вечен, - сказал Саллаи и почувствовал,  как  пугающе  точна  эта
тривиальная фраза. - Я дал тебе все, что мог.
   - Еще раз спасибо, учитель Шандор, - сказал Буров, помолчав немного.  -
За то, что вы научили меня мыслить.
   Саллаи не видел, как  Буров  сбегает  по  лестнице.  Щурясь  от  ветра,
опершись на балюстраду, он долго смотрел на темнеющую  бухту,  на  дальнюю
гряду скал, у которой вскипали белые буруны, на запоздалую яхту, идущую  к
причалу.
   Когда-то и он, Саллаи, увлекался парусным спортом - пока большой инкрат
не поглотил все его время.
   Яхта сменила галс, парус перебросился на другой борт. Галс влево,  галс
вправо. Да, иначе чем в лавировку  против  ветра  не  пойдешь.  Не  то  он
слышал, не то читал, что когда-то остроносые астраханские рыбачьи шхуны за
способность ходить под немыслимо острым углом к ветру  называли  "с  богом
супротивницы".
   "Неплохо сказано, - подумал Саллаи, морщась от привычного покалывания в
боку. - С богом супротивницы..."


   Вершина горы Гюйгенса утыкана каменными иглами  -  не  слишком  удобное
место для отдыха. Примостясь, кто где, курсанты подкреплялись  питательной
пастой. Для этого нужно  было,  уперев  под  шлемом  подбородок  в  грудь,
нащупать  губами  гибкую  трубочку  и  одновременно  повернуть  на   поясе
регулятор. Умная  штука  -  десантный  скафандр,  рассчитанный  на  долгое
пребывание в чуждой среде. Портативная рация, запас дыхательных  патронов,
система  автоматического  регулирования  температуры,   санитарный   шлюз,
емкость с высококалорийной пастой - да, умная  штука.  Только  надо  уметь
пользоваться. Морозов получил уже хороший урок: в первый  день  похода  на
привале он набрал полный рот пасты и закрыл регулятор, но паста продолжала
ползти из трубки, расползаясь по лицу и стекая на грудь. Чуть  Морозов  не
задохнулся. Вскочил на ноги, растерянно замахал руками. Хорошо -  подоспел
инструктор. Оказалось, Морозов перепутал  регуляторы:  вместо  того  чтобы
выключить подачу пасты, снял питание с портативной рации. Ну, больше с ним
такое не повторится.
   Курсанты подкреплялись на вершине Гюйгенса, обменивались впечатлениями,
перешучивались.
   - Кто барабанит по  моему  шлему?  Это  ты,  Алеша?  Сделай  одолжение,
подбери ноги.
   - Видел я однажды в обезьяньем питомнике: вот так же они сидели, кто на
чем.
   - Ничего, ребята. Через трудности к звездам.
   - Всегда какое-нибудь несоответствие, - философически заметил кто-то, -
видеть можно далеко, а дали-то и нет.
   Верно, подумал  Морозов.  Вид  отсюда,  с  высоты  пяти  тысяч  метров,
изумительный. Справа пустыня Моря Ясности, слева Море Дождей. Вон зубчатый
цирк Автолика. Вон обелиск на месте посадки  первого  советского  лунника.
Какую длинную тень отбрасывает. Никаких полутонов: резкие, четкие  тени  и
ровный белый свет. Бело-черный мир, обрывающийся  куцым  горизонтом.  Даже
досадно: зрение здесь, без атмосферы,  становится  по-орлиному  острым,  а
лунный горизонт отсекает возможность увидеть, как растворяется, исчезая из
поля зрения, дальняя даль. Непривычное, неуютное какое-то ощущение.
   А все-таки здорово здесь, на Гюйгенсе. Мало  тверди  под  ногами,  зато
пространства вокруг - в избытке. Вон он, космос. Черный, истыканный яркими
немигающими звездами. Он - твой. Через трудности к звездам - что верно, то
верно.
   Только бы не испортило мне предвыпускную практику замечание, полученное
от инструктора, продолжал размышлять Морозов.  Строгости  у  нас  ужасные.
Сунут на какой-нибудь тихоходный грузовик, совершающий рейсы Земля - Луна,
- то-то веселая будет  практика.  Нет,  непременно  надо  добиться,  чтобы
отправили  в  дальний  рейс.  К  Сатурну,  например.  И  хорошо  бы  -   с
дисциплинированным,  положительным  напарником.  Всегда   ведь   курсантов
направляют на практику по двое: штурмана и бортинженера.
   - Вовка, знаешь что? - сказал Морозов Заостровцеву. -  Давай  проситься
на практику вместе.
   Тот посмотрел удивленно:
   - Чего это ты вдруг? До практики еще почти год.
   - Ну и что? Надо заранее проверить нашу психологическую  совместимость.
Надо быть предусмотрительным.
   - Ладно, посмотрим, - сказал  Заостровцев  и  аккуратно  слизал  с  губ
питательную пасту.
   Да, лучшего напарника для практики не найти.
   Он, Морозов, не закрывал глаза на собственные недостатки. Знал, что  не
всегда доставляет людям - особенно преподавателям - радость.  Сказывались,
должно быть, некоторые особенности воспитания. Уж  очень  большую  свободу
предоставлял ему отец.
   У отца был магнитофон -  громоздкое,  тяжелое  изделие  прошлого  века.
Прокручивая  старинные  звукозаписи,  Алеша  однажды  услышал:  высокий  и
какой-то  отчаянно  лихой  голос  протяжно  пропел:   "Солдатушки,   бравы
ребятушки, а где ваши жены?" И тут же грянул хор хриплых мужских  голосов:
"Наши же-о-ны - ружья заряжены, вот где наши жены!"  Грозная  удаль  песни
потрясла Алешу. Он представил себе: идут походным  строем  усачи-богатыри,
горят их медные кивера, мерно покачиваются за плечами длинные ружья.  Жены
- ружья заряжены... Сестры - сабли востры... Что за удивительные слова!
   Поразившую его  песню  Алеша  переписал  на  кристаллофон  -  так  было
положено  начало  коллекции  старинных  солдатских  песен.  Он   увлеченно
разыскивал их в архивах и фонотеках. А если попадались ему в книгах тексты
песен, не сопровождаемые нотной записью, то Алеша  сам  сочинял  музыку  и
записывал на кристалл с собственного голоса.
   Отец прочил его в историки или искусствоведы, но  Алеша  избрал  другой
путь.
   И вот он сидит в десантном скафандре на вершине горы  Гюйгенса,  и  под
ним бело-черный мир Луны, резко ограниченный близким горизонтом, а над ним
горят звезды.
   Тени  на  лунных  равнинах  медленно,  почти   незаметно   для   глаза,
удлинялись,  солнце  низко  нависло  над  горизонтом  -  наступал   вечер,
предвестник долгой двухнедельной ночи.


   Нет в Солнечной системе города более тесного и плотного  по  населению,
чем Селеногорск. Строго говоря, это и не  город  вовсе,  а  длинный  узкий
коридор, пробитый в склоне кратера  Эратосфена,  и  ответвления  от  этого
коридора, жилые и служебные отсеки. Самое людное место  лунной  столицы  -
предшлюзовой вестибюль. Вечно  здесь,  у  дверей  диспетчерской,  толпятся
пилоты рейсовых кораблей,  техники  космодромной  команды.  То  и  дело  с
маслянистым шипением раздвигаются двери шлюза, впуская вновь прибывших или
выпуская уходящих в рейс. Не умолкает в вестибюле гул голосов. Беспрерывно
щелкает у стойки бара автомат, отмеряя в подставленные стаканы  освежающий
витакол. Вспыхивают и гаснут  табло,  указывая  номера  очередных  рейсов,
передавая извещения ССМП - Службы Состояния Межпланетного Пространства - и
противометеоритной службы, распоряжения начальника Космофлота и  директора
обсерватории,  настойчивые  призывы  селеногорского  коменданта  экономить
энергию и придерживаться графика питания в столовой.
   Федор Чернышев вышел  из  диспетчерской  и  бочком,  вежливо  раздвигая
толпу, направился к шлюзу. За ним поспешал его штурман.
   -  Виноват,  -  приговаривал  Чернышев,  прокладывая  себе  дорогу.   -
Посторонись,  дружок.  Что  это  сегодня  набралось   так   много?   Съезд
профсоюзов, что ли, у вас?
   - Здесь курсанты, Федор, - сказал  руководитель  практики,  выходя  ему
навстречу.
   - О! Здравствуй, Ян, - Чернышев широко улыбнулся  старому  товарищу.  -
Рад тебя видеть. Извини, нет времени поговорить, ухожу в рейс к Юпитеру.
   Он двинулся дальше, курсанты расступались перед ним, и тут он, приметив
Морозова, остановился.
   - Алексей, ты?
   - Да. - Лицо у  Морозова  было  напряженное,  он  избегал  смотреть  на
Чернышева.
   - Когда на Землю собираешься?
   - Вот, ждем рейсового...
   - Захватишь письмо для Марты?
   - Могу, - тихо ответил Морозов.
   Чернышев порылся в карманах пилотской куртки, вытащил кассету,  зарядил
ее, поднес ко рту и начал  наговаривать  письмо.  Вокруг  тесно  стояли  и
сидели люди.  Чернышев  ничего  не  замечал.  Выпрямившись  во  весь  свой
гигантский рост, сбив с белокурой  головы  подшлемник,  он  говорил  слова
любви и нежности. Он  говорил  негромко,  но  в  вестибюле  вдруг  умолкли
разговоры, стало тихо, и  в  эту  тишину  отчетливо  падало  каждое  слово
чернышевского письма.
   Запищали радиовызовы, замигал сигнальный огонек  радиофона,  вшитого  в
куртку Чернышева. Затем из динамика широкого оповещения прозвучала  трель,
требующая внимания. Сердитый голос диспетчера произнес:
   - Командир Чернышев, почему задерживаете старт?
   - Ничего не надо, ничего не важно, -  продолжал  говорить  Чернышев,  -
только видеть тебя, только слышать твой голос...
   Пожилой диспетчер выглянул из-за двери.
   - Командир Чернышев, что это значит? Вы ломаете график полетов.
   - Когда ты ходишь босиком по траве, я  хочу  быть  травой...  Когда  ты
смеешься, я хочу быть ветром, чтобы разнести твой смех на всю вселенную...
   Диспетчер оторопело смотрел на Чернышева.
   - Кончаю. Надо идти в рейс. До встречи, Марта!
   Чернышев протянул кассету Морозову.
   - Не потеряй, - сказал он. - Спрячь хорошенько.
   Морозов стоял красный, растерянный под устремленными на него взглядами.
Кассета словно бы обожгла руку, он поскорее сунул ее в карман.
   Чернышев  кивнул  штурману,  оба  они  скрылись  в  шлюзе.   Диспетчер,
пробормотав что-то о своенравии пилотов и о графике, тоже ушел к себе.
   А часом позже курсанты, облаченные в скафандры обычного  типа,  гурьбой
стояли у кромки космодрома Луна-2 в ожидании посадки на рейсовый  корабль.
Перед ними простиралась  спекшаяся  от  плазмы  равнина,  залитая  сильным
светом прожекторов. Тут и там высились корабли. Оранжевыми жуками  сновали
по космодрому вездеходы, ползли транспортеры с грузами.
   Солнце давно уже зашло, ледяная лунная  ночь  вступила  в  свои  права.
Невысоко  над  зубцами  Апеннинского  хребта  стояла   Земля,   наполовину
утонувшая в тени. На освещенной стороне ее огромного диска шла вечная игра
облаков. Прекрасная переливчатая голубизна - на  ней  отдыхал  глаз  после
утомительного черно-белого однообразия лунного мира.
   Что поделывает сейчас там Буров? - подумал  Морозов.  Работает,  должно
быть, в вычислительном центре. Или спорит с  Костей  Веригиным,  изобличая
его в узости мышления и не давая бедному Косте рта раскрыть. А может,  они
бродят по саду Учебного центра втроем... с Мартой...  Или,  скорее  всего,
вчетвером -  Марта  в  последнее  время  подружилась  с  Инной  Храмцовой,
миловидной хрупкой медичкой, к которой, стоит ей показаться на  улице,  со
всех ног бегут кошки,  обитающие  в  городке.  В  сумочке  у  Инны  всегда
припасена еда для кошек и белок, корм для голубей  и  скворцов,  и  собаки
тоже ее обожают.
   Они идут вчетвером, ребята острят наперебой, и тополя  осыпают  на  них
душистый пух, от которого щекочет в носу, и Марта посмеивается и  защищает
Костю от нападок Ильи. Вот они выходят на набережную, перед ними  вечерний
морской простор, и Марта глядит на далекий серп Луны и замирает при  мысли
о Федоре...
   Федор Чернышев. Человек, посягнувший на святая святых  -  космофлотский
график полетов. Черт, как он стоял, никого и ничего не замечая  вокруг,  и
наговаривал письмо... Он, Морозов, не сумел бы так, куда там...
   Морозов поднял левую руку, посмотрел на приборный щиток,  прикрепленный
к рукаву  скафандра.  Часы,  компас,  термометры,  контроль  дыхания.  Все
нормально. Температура тела тридцать шесть и шесть. Температура окружающей
среды минус девяносто семь по Цельсию.
   Ах, господин Андерс Цельсиус, почтенный вдумчивый  швед,  вы  в  тысяча
семьсот каком-нибудь году, попивая кофе, размышляли, наверно,  о  будущем.
Каким оно вам казалось, господин  Цельсиус?  Зеленым  полем,  по  которому
прыгают, как мячи, чугунные  ядра  шведских  пушек?  Пыльной  дорогой,  по
которой  топают  тяжелые   ботфорты?   Уж   наверное   кто-то   из   ваших
родственников, дядюшка например, какой-нибудь Карл-Густав  Цельсий  шел  в
цепи, нацеливаясь железным багинетом в брюхо моего пращура - какого-нибудь
Гаврилы Морозова. А может, он был не Гаврилой, а моим тезкой -  Алехой,  и
его погнали на войну, и он топал по пыльному проселку и  орал  по  приказу
капрала  бодрящую  песню...  "Наши  жены  -  ружья  заряжены..."  Впрочем,
господин Цельсий, вас интересовало другое. Вы исследовали связь  магнитной
стрелки с полярными сияниями. Вы предложили стоградусную шкалу термометра.
Только вы, сударь, за ноль взяли кипение, а за сто -  замерзание.  Хорошо,
что ваш современник Карл Линней перевернул вашу шкалу  вверх  головой.  Из
своей  обсерватории  вы  направляли   на   Луну   астрономическую   трубу,
усовершенствованную мингером Христианом Гюйгенсом, - и, конечно, вам  и  в
голову не приходило, что спустя три века на этой  самой  Луне  будут  жить
люди... что  в  предшлюзовом  вестибюле  лунной  столицы  встанет,  широко
расставив ноги, белобрысый гигант-космонавт.
   Нет, господин Цельсий, плохо вы мне помогаете. Совсем плохо...


   На столе коротко прогудел видеофон. Буров не обратил на вызов  никакого
внимания. Он лежал на диване, закинув руки за шею, и думал. Весь  день  он
сегодня не выходил из своей комнаты в общежитии. Ни на лекцию не пошел, ни
в вычислительном центре  не  работал,  ни  к  очередному  самоэкзамену  не
готовился. Лежал и думал. Рядом, на низком столике, среди книг  и  пленок,
стояла коробочка с ментоловыми пастилками - Буров грыз их одну за  другой.
Перед глазами у  него  висела  огромная  таблица,  сделанная  им  самим  и
понятная ему одному. В эту таблицу было вложено многое: основные  сведения
из астрофизики,  закодированные  опять-таки  самим  Буровым  разработанным
кодом, проблемы "ближние" и "дальние" и сроки их изучения, и еще тут  были
знаки, отражающие "процесс самонаблюдения", и какие-то загадочные рисунки,
о  которых  Веригин  говорил,  посмеиваясь,  что  это   запись   буровских
сновидений.
   Опять прогудел вызов. Буров выхватил из-под головы подушку, запустил ею
в видеофон, но не попал. Он встал,  и  диван  тотчас  бесшумно  убрался  в
стену.
   Буров пошарил в стенном шкафу, вытащил дорожную сумку и поставил ее  на
стул. Затем сгреб рассыпанные по столу кассеты  с  микрофильмами,  рабочие
пленки и побросал их в сумку.  Туда  же  отправился  табулятор.  Некоторое
время Буров стоял в раздумье, перелистывая толстый том с крупным тиснением
"ТАУ". В горле неприятно  щипало:  наглотался  ментола.  Потом,  захлопнув
книгу, Буров залез на стул и начал отшпиливать от таблицы кнопки.
   Тут в дверь постучали.
   - Ты дома? - Костя Веригин просунул  в  приоткрывшуюся  дверь  круглую,
коротко стриженную голову. - Дома, -  сказал  он  кому-то  в  коридоре.  -
Полюбуйтесь: кажется, собирается залезть на потолок.
   Вслед за Костей в комнату вошли Марта Роосаар и Инна Храмцова.
   - Илья, почему не отвечаешь на вызовы? -  сказала  Марта  с  порога.  -
Безобразие какое. Битый час тебя разыскиваем.
   - А что случилось? -  спросил  он,  продолжая  отшпиливать  таблицу.  -
Приближается цунами?
   - Ни капли не остроумно! - Марта тряхнула золотой копной волос. - Через
полчаса начнется вечер споров у философов. Мы вчера еще сговорились  пойти
- ты забыл?
   - Не забыл. Просто передумал.
   - Почему?
   - Почему, почему... Потому что - в священном писании, что ли,  сказано?
- ненавистны мне пиры ваши.
   - Какие пиры? Что за чепуху ты  несешь,  Илья?  Слезь,  пожалуйста,  со
стула!
   Буров, не отвечая, выковырял  последнюю  кнопку,  таблица  с  шуршанием
перегнулась пополам. Спрыгнув со  стула.  Буров  принялся  за  нижний  ряд
кнопок.
   -  Помочь  тебе?  -  спросила  Инна  и,  не  дожидаясь  ответа,   стала
отшпиливать таблицу с другой стороны.
   - Добрая душа, -  пробормотал  Буров.  -  Возьми  ментоловую  конфетку,
больше нечем тебя отблагодарить.
   - Может быть, ты объяснишь, Илья,  что  происходит?  -  сказала  Марта,
пройдясь по комнате и остановившись перед  раскрытой  дорожной  сумкой.  -
Куда это ты собрался? Впрочем, не отвечай, если не хочешь.
   - Ну почему же, - сказал Буров, аккуратно складывая таблицу. - Я  ухожу
из института, вот и все.
   - Ты что - шутишь? - Веригин изумленно воззрился на друга.
   - Никогда в жизни не говорил серьезней.
   - У тебя было объяснение с  Шандором?  -  догадался  Веригин.  -  Из-за
статьи?
   - Допустим.
   - Илья, это просто смешно, - сказала Марта. - Ты  написал  обидную  для
Шандора статью, а теперь демонстративно  уходишь  из  института.  Как  это
понять?
   - Разъ-яс-няю, - подчеркнуто  ответил  Буров.  -  А  -  учитель  Шандор
достаточно умен, чтобы не обижаться на меня. Б - в моем уходе  нет  ничего
демонстративного, я ухожу просто потому, что в институте мне больше нечего
делать.
   - "Нечего делать"! Как не стыдно говорить такое!
   - Представь себе -  не  стыдно.  Я  отношусь  к  Шандору  с  величайшим
пиететом. Он научил меня мыслить самостоятельно, и дальше я пойду сам.  Не
вижу в этом ничего постыдного.
   - Илья, подумай как следует, - сказал огорченный Веригин.  -  Последний
курс, последняя практика. Сделать глупость легче, чем потом исправить ее.
   - Дорогой мой Костя, последняя практика мне не нужна, потому что  я  не
буду сидеть  в  обсерватории  у  большого  инкрата.  Фактография  меня  не
привлекает.
   - А что тебя привлекает?
   Тут в приоткрытую дверь заглянула невысокая,  плотно  сбитая  загорелая
девушка. Произнесла звучным голосом:
   - Вся честная компания в сборе?
   - Заходи, Тоня, - отозвалась Марта.
   Тоня Горина, студентка института связи, вошла танцующей походкой.  Все,
казалось, двигалось в ней - пышно взбитые черные  волосы,  серьги,  брови.
Платье при каждом шаге меняло цвет и как бы рассыпало искорки.
   - К философам на вечер собралась, Тонечка? - спросил Буров.
   - Очень нужны мне философы, у них скучища вечно,  нет,  я  мимо  шла  и
вспомнила. Я днем дежурила, и был разговор  с  Луной-2.  Завтра  утром,  в
восемь с чем-то, наши возвращаются с практики - навигаторы и инженеры.
   - О! Алешка, значит, прилетит, -  оживился  Веригин.  -  Очень  кстати!
Алешка переубедит Илью.
   - Чем же это, интересно, он меня убедит? - тонкие губы  Бурова  приняли
насмешливое выражение. - Историческими параллелями, что ли? - Он  сунул  в
дорожную сумку сложенную таблицу.
   - Больше никаких новостей? - спросила Марта.
   - Больше нет. - Тоня направилась к двери. - Ах, ну да, твой Федор  ушел
в рейс к Юпитеру, разве ты...
   - Знаю, - кивнула Марта. - Я знаю его расписание. Я просто думала...
   - Ясно, ясно. Очень забиты линии связи с Луной, ну просто до отказа,  и
Федору, наверно, не удалось  получить  даже  полуминутного  разговора.  Не
огорчайся, Мартышечка.
   Марта благодарно улыбнулась Тоне.
   - А ты все еще на практике? - спросила Инна. - Что-то затянулась она.
   - Уже не на практике. - Тоня обеими руками взбила прическу, карие глаза
ее смотрели весело, победоносно. - Меня взяли в ССМП на постоянную работу.
   - А как же институт?
   -  Ну  что  -  институт?  У  меня  система  восприятия   низковата.   Я
примитивная! - Тоня засмеялась. - Зато у  меня  дикторский  талант  голос,
выразительность, ну и все такое. Меня  видят  на  экранах  пилоты  дальних
линий, колонисты Марса, вообще люди, оторванные от Земли, так вот -  надо,
чтобы им было приятно видеть и слышать. Тут я выдержала испытания. Чего же
зря занимать место в институте?
   - Тонечка,  прелесть  моя!  -  воскликнул  Буров.  -  Да  ты  вовсе  не
примитивная, ты умница. Разреши поцеловать в щечку.
   - Не разрешаю! - Тоня со смехом выпорхнула за дверь.
   - Что, развеселился, союзницу нашел? - сказал Веригин. - Неубедительно,
Илья. У тебя-то система восприятия повыше, чем у Тони.
   - Тогда давай сформулируем так: я не подхожу ни под  одну  из  нынешних
систем обучения. И на этом закончим разговор.
   Буров выгреб из стенного шкафа еще несколько книг,  рубашек,  кассет  и
побросал их в сумку.
   - Постой, так нельзя, все помнется. - Инна принялась перекладывать вещи
в сумке.
   - Единственный человек, который меня понимает! - Буров потрепал Инну по
плечу. - Что вы приуныли,  ребята?  Все  идет  правильно,  поверьте.  Жаль
покидать привычные стены, это так, но - пора приниматься за дело.
   Помолчали. Потом раздался тоненький голос Инны:
   - Ты хочешь уехать сегодня?
   - Конечно. Чего тянуть?
   - А гонки? Послезавтра гонки, ты ведь собирался...
   - Да, гонки! - Буров остановился посреди комнаты морща в раздумье  лоб.
- Хм, гонки. А верно - погоняться напоследок...


   От места приземления рейсового стали прибывать вертолеты, толпа  лунных
пассажиров направилась к белым террасам космопорта.
   - Вон Алешка! - Марта сбежала с террасы и понеслась навстречу.
   Морозов - высокий, в  сером  летном  комбинезоне,  с  непокрытой  русой
головой - шел, заслонясь ладонью от утреннего солнца, бившего в лицо.
   Инна, Буров и Веригин,  стоявшие  у  балюстрады,  видели,  как  просиял
Морозов. Он подхватил Марту под руку, они  оживленно  заговорили.  Морозов
вытащил из кармана кассету и протянул ей. Было видно, как Марта, торопливо
отойдя в сторонку, вытянула из кассеты крохотный патрончик и сунула себе в
ухо.
   Морозов постоял немного рядом с ней, а потом медленно пошел к  террасе.
Спустя минуту он тряс руку Инны, обрадованно хлопал по плечам  Веригина  и
Бурова.
   -  Какой  красивый,  -  сказала  Инна,  разглядывая   прикрепленный   к
морозовскому  комбинезону  значок  "Лунный   альпинист"   с   изображением
серебряной горы на фоне черного неба. -  Ты  лазил  на  Гюйгенс?  Молодец,
Алеша!
   - А что? - Морозов приосанился. - Мне к лицу, правда ведь?
   -  Истинная  правда,  -  подтвердил  Буров.  -  Значок   придает   тебе
индивидуальность.
   Инна тихонько засмеялась.
   - Я не потому сказала "молодец", что  ты  на  Гюйгенс  вскарабкался,  а
потому, что ты  Марте  письмо  привез.  Это  ведь  от  Федора?  Она  прямо
заждалась...
   Марта все стояла  там,  недалеко  от  террасы,  освещенная  солнцем,  и
неподвижно  глядела  куда-то  вверх.  Кто  не  знал,   что   она   слушает
микропленку, тот удивился бы: вот  стоит  досужая  девушка  и  восторженно
смотрит в пустое небо.
   Морозов отвел от Марты взгляд.
   - Володя! - окликнул он Заостровцева,  как  раз  проходившего  мимо.  -
Подожди немного, вместе домой полетим.
   Но Заостровцев покачал головой и  деловито  сообщил,  что  у  него  нет
времени ждать следующего аэропоезда, так как он  хочет  успеть  посмотреть
учебный фильм "Система стабилизации опоясывающих напряжений при превышении
крейсерской скорости на кораблях класса...".
   - Ладно, ладно, - прервал его Морозов. - Знаю  я  ваши  фильмы  -  одно
название надо полдня выговаривать. Лети. Педант этот Заостровцев -  почище
нашего Кости. Ну, как вы тут, ребята?
   - У нас новость, - сказал Веригин, - Илья уходит из института.
   - То есть как? Что случилось, Илья?
   - Если не возражаешь, поговорим потом, - сказал Буров.
   - Возражаю.
   - Ну, все  равно  -  потом.  Что  за  нескончаемое  письмо  прислал  ей
Чернышев? Марта, скоро ты?
   - Не торопи, - быстро сказала Инна.
   - Она до вечера будет тут стоять и слушать. А нам некогда. Нам с Костей
надо яхту настроить.
   - Не буду я гоняться, - сказал Костя. - У меня самоэкзамен.
   - Ну во-от! Ничего, перенесешь самоэкзамен на другой день.
   - Ах да, завтра спортивный праздник! - вспомнил Морозов.  -  Гонки!  Не
переноси экзамен, Костя. Я выйду с Ильей на дистанцию.
   - Вот и хорошо! - обрадовался Веригин.
   А Буров проворчал:
   - Чего хорошего? Не люблю я ходить с Алешкой. Он варвар,  так  и  лезет
куда не надо.
   - Кого надо обогнать? - деловито спросил Морозов. - Соперники сильные?
   - Из сильных - Дюбуа, - сказал Буров. - У него напарник таитянин, да ты
знаешь, имя у него - не выговоришь. Тори-тери-что-то-такое-мауи-уау.
   - Знаю, упрощенно - Терри. А еще кто?
   - А еще мы с Инной, - раздался голос Марты. Она незаметно  подошла,  ее
зелено-серые  глаза  сияли,  лицо  все  еще  хранило  выражение  какого-то
детского изумления. - Мы перегоним  вас,  так  и  знайте.  "Лилия"  придет
первой.
   - После "Фотона", - уточнил  Буров.  -  Ну,  поехали.  Времени  сколько
потеряли из-за этого Морозова.


   Ранним летним утром шли по садовой аллее к яхт-клубу Буров и Морозов.
   - Ну вот, я все тебе рассказал. Теперь можешь начинать отговаривать.
   - Не  стану  я  отговаривать,  Илья,  -  сказал  Морозов,  помолчав.  -
Наверное, ты прав.
   - Мне полагается издать вздох облегчения,  -  усмехнулся  Буров.  -  По
правде, я опасался, что ты начнешь глушить меня  историческими  примерами.
Расскажешь, как Ломоносов пришел в  лаптях  учиться  в  Москву  и  сколько
учебных заведений он окончил.
   - Неудачное сравнение, Илья. Во-первых, ты не Ломоносов. Во-вторых,  не
те времена...
   - В том-то и дело! Хотя... - Буров остановился и, прикусив нижнюю губу,
посмотрел на Морозова.  -  Знаешь,  что  мне  пришло  в  голову?  Все-таки
аналогия есть. Ломоносов похоронил флогистонную теорию...
   - А ты  собираешься  похоронить  теорию  Шандора  Саллаи?  -  засмеялся
Морозов.
   - Не смейся! - запальчиво сказал Буров. -  Мир  в  те  времена  казался
большинству вполне гармоничным, и потребовались исследования Ломоносова  и
Лавуазье, чтобы вывести науку из тупика заблуждений. Ныне научно обоснован
гомеостатический путь развития. Равновесие системы человек - природа! Но и
эта гармония ошибочна... Вообще гармония - результат работы на  заниженном
пределе. Гармония, если хочешь знать, - состояние застоя мысли...
   -  Ты  слишком  категоричен,  Илья.  Критическое   мышление   в   науке
необходимо,  кто  ж  спорит.  Но...  Чего  ты,  собственно,   добиваешься?
Гармоничные отношения человека  с  природой  тебе  не  нравятся?  Но  они,
во-первых, еще не достигнуты...
   - А во-вторых, - прервал его Буров, -  они  принципиально  недопустимы.
Жизнь возникла в хаосогенных областях  Вселенной,  она  и  существует  как
ежечасное, ежеминутное отрицание закона растворения организованных  систем
в хаотической среде. Жизнь не стремится  к  равновесию,  она  препятствует
ему.
   - Мы проходили второй закон термодинамики, - поморщился Морозов.
   - Вот в том-то и дело, Алешенька: мы проходили, но не задумывались!  Мы
знаем теоретически энергетику открытых систем, но - что мы  делаем,  чтобы
преодолеть  нерегулярность  притока  свободной  энергии?  А  когда  кто-то
рассчитывает вариант, при котором возможно преобразование тау-излучения...
   - Не кто-то, а сам великий Буров.
   - Да, сам великий Буров! - крикнул Илья раздраженно.  -  Великий  Буров
рассчитал вариант нового взаимодействия, а великий  Шандор  Саллаи  отверг
его на корню, потому что давно известно, что тау-поток не поглощается и не
может быть трансформирован в другие виды энергии. А безмозглые кретины  со
значками лунных альпинистов тут как тут со своей пошлой иронией.
   - Не ругайся. Я тоже умею.
   - А что делать, если только ругань способна тебя расшевелить?
   - Слушай, Илья... Выдержка входит в программу нашей подготовки, но ведь
я могу и не выдержать...
   - И что? Поколотить  меня?  Да,  это  ты  можешь,  потому  что  сильнее
физически.
   - Почему ты взъелся на меня?
   - Да нет, не взъелся. - Буров с безнадежным видом махнул длинной рукой.
-  Проходи  свою  прекрасную  подготовку.  Проявляй   выдержку.   Выполняй
параграфы.  И  когда-нибудь  дослужишься  до  начальника  службы   полетов
где-нибудь на Марсе.
   - Я буду летать. Понятно? Летать, пока хватит сил залезать в  пилотское
кресло.
   - Летай, летай. Сил у  тебя  хватит,  инструкции  выполнять  умеешь.  В
запретные зоны не полезешь.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Да хотя бы Плутон.
   - А почему я должен лезть на сумасшедшую планету? -  посмотрел  Алексей
на Бурова. - Чтобы напороться на "дерево", "смерч" или как еще назвать эту
штуку которая сожгла "Севастополь"?
   - Лезть, конечно, не надо. Но хотя  бы  проявить  интерес  к  запретной
планете, попытаться понять...
   - Я не планетолог, - отрубил Морозов, нахмурясь.  -  И  о  Плутоне  уже
понаписано столько, что... Почему  ты  собственно,  думаешь,  что  мне  не
интересен Плутон?
   - Тебя интересуют только дурацкие старые песни.
   - Ладно,  пусть  так.  -  Морозов  сунул  руки  в  карманы  и  зашагал,
насвистывая что-то бравурное. - Тоже мне великий психолог, - проворчал он.
   Свернули на узкую тропинку, почти заросшую травой, это  был  кратчайший
путь к яхт-клубу. Здесь, у старинной  ограды,  стояли  невысокие  вишневые
деревья.
   - Смотри-ка, вишня созрела, сказал Морозов остановившись. - А что, если
мы ее отведаем?
   - Кислятина, - поморщился Буров. - Да и есть вишню с дерева...
   - Проглоти таблетку биодеза, никакая инфекция тебя не возьмет. Ну, чего
ты, Илья? До гонок больше часа, успеем.
   Они принялись обрывать вишню.
   - И  вовсе  она  не  кислая,  -  сказал  Морозов,  слизывая  с  пальцев
темно-красный сок. - Она почти сладкая. Не залезть ли на  дерево?  Слушай,
когда мы летели на рейсовом с Луны, я задремал в кресле и во сне  сорвался
с дерева. Проснулся в страхе. Отчего снится такое?
   - В структуре наследственности полно старого хлама, проворчал Буров.  -
Ну, может, хватит?
   - Посмотри-ка, Илья, на этого верхолаза!
   Мальчишка лет десяти залезал на ограду, цепляясь за чугунные завитушки.
Его круглое краснощекое лицо было сосредоточенно-серьезное, будто он решал
шахматную задачу. Он подтянул ветку, сплошь обсыпанную  ягодами,  и  начал
быстро отправлять вишни себе в рот.
   - Слезь сейчас же! - крикнул ему Буров. - Свалишься!
   - Нет, - вдумчиво ответил мальчишка. - Не свалюсь. Опора достаточная.
   Он передвинулся, подтянул другую ветку.
   - Смотри, схватишь расстройство желудка, - сказал Буров. - Есть у  тебя
таблетка биодеза?
   - Таблетки мама от меня прячет.
   - Почему? Ты ими разрисовываешь стены?
   - Один только раз и разрисовал. - Мальчик продолжал невозмутимо поедать
вишни.
   - Только косточки не глотай, - упорствовал Буров. - Слышишь?  Перестань
глотать, косточки.
   Но этот мальчик, как говорится, не лез в карман за ответом.
   - У меня аппендикс заплавленный, - сказал он. - Высокой частотой.
   Буров махнул рукой и пошел по тропинке. Морозов, посмеиваясь,  двинулся
за ним.
   - А я вас знаю, - сообщил вдогонку мальчишка.  -  Вы  с  яхты  "Фотон".
Морозов и Буров. Я вас видел на прошлых гонках.
   - А сегодняшние смотреть будешь? - спросил Морозов, оглянувшись.
   - Нет. Пойду на футбол.
   - Зря. Гонки интересней.
   - А что интересного? Все заранее известно. Первым придет Дюбуа,  второй
- Марта Роосаар на "Лилии". Третьим...
   - Не отвлекайся от еды, - посоветовал Морозов,  подавляя  желание  дать
этому нахальному предсказателю хороший подзатыльник.


   Ветер был отжимной, и "Фотон" отошел от бона на всю длину фалиня. Буров
и Морозов подтянули яхту к бону и перепрыгнули на ее палубу,  пляшущую  на
неспокойной волне. Вооружились  тестерами  и  начали  последнюю  проверку.
Схема  была  в  порядке   -   автоприводы   рулей,   эхолот,   и   локатор
малопогруженных плавучих  препятствий,  и  управление  пластичным  чехлом,
облегавшим яхту, чтобы гасить вибрациями завихрения воды вдоль  бортов,  -
устройство, скопированное с дельфиньей кожи.
   Оставалось проверить датчик анализатора  погоды  -  желтый  цилиндр  на
верхушке мачты. Морозов стал ногой в петлю на конце спинакерфала и  взялся
за фал рукой. Буров тронул клавишу на вспомогательном пульте, и фал  пошел
вверх.
   Прежде чем открыть крышку датчика, Морозов огляделся  с  высоты  мачты.
Среди яхт, причаленных по другую сторону  бона,  он  отыскал  "Лилию".  Ее
палуба была пуста. На краю бона  сидела,  свесив  ноги,  Инна  Храмцова  -
видно, поджидала Марту.
   Уж не проспала ли Марта? Не вызвать ли ее по видеофону?
   Медленно он обвел взглядом бухту. Она была полна движения.  Ветер  гнал
облака, подсвеченные по краям солнцем, и, когда облаков набегало очень  уж
много, море из сине-зеленого  становилось  серым.  Крупным  гребнем  ветер
прочесывал бухту,  волны  лохматились,  тут  и  там  бежали  резвые  белые
барашки.
   Вдали тянулась длинная гряда подводных  камней,  наискосок  прочерчивая
бухту пенной полосой бурунов. Ух и кипела там вода!  Вдоль  этой  гряды  и
пролегала гоночная трасса, обозначенная красными буйками. Яхты должны были
пройти левее гряды, против ветра, а потом, обогнув ее, помчаться по  ветру
обратно, к финишу. Чем ближе держаться к скалам, тем короче путь  -  но  и
опаснее. Ну что  ж,  подводный  локатор  в  порядке,  гоночный  автомат  -
трансфлюктор - надежно оберегает от любой опасности.
   Хороший день для гонок. Свежий  шквалистый  ветер.  В  прошлые  времена
яхтсменов в такую погоду не выпускали в море...
   - Ты что - заснул? - крикнул снизу Буров.
   Яхта  раскачивалась,  верхушка  мачты  вместе  с  Морозовым   описывала
размашистые дуги. Морозов откинул крышку датчика, потрогал иглами  тестера
входную цепь. Все в порядке, можно слезать. Но он медлил. Снова  посмотрел
на "Лилию". Теперь Инна стояла на  ее  палубе  и  взмахами  руки  пыталась
привлечь чье-то внимание. Морозов взглянул в том направлении и  увидел  на
трамплине, возвышавшемся над главным боном,  тоненькую  фигурку  в  черном
купальнике.
   Марта шла по трамплину. Остановилась у края,  пристегнула  к  плечам  и
запястьям узкие зубчатые крылья - "фрегат", как определил Морозов  опытным
глазом. Вот же ведьма, подумал он с  невольным  восхищением.  Все  гонщики
сидят у себя на яхтах, проверяют, волнуются, а эта, видите ли,  всенародно
прыгает. Мол, смешны мне ваши волнения. Да еще выбирает "фрегат" - крылья,
на которых не всякий решится прыгнуть.
   Марта широко раскинула руки-крылья, оттолкнулась и полетела.  Почти  по
прямой пронеслась она над боном, пошевеливая крыльями, потом начала плавно
снижаться. Сильно прогнула спину и - руками вперед -  врезалась  в  пенный
гребень волны. Мелькнули в всплеске маленькие ступни ног.  По  воде  пошли
желтоватые круги: крылья растворились, чтобы не мешать плавать.
   Марта вынырнула и поплыла к своей яхте.
   - Не можешь без театральных эффектов? - сердито крикнул ей Буров, когда
она проплывала мимо.


   На вышке взвился сине-белый флаг, раздался частый  звон  предстартового
сигнала. Морозов оттолкнулся от причала. Буров включил  подъемник,  паруса
мгновенно расправились, наполнились ветром, и "Фотон" пошел резать  волны.
До старта  разрешалось  ходить  по  акватории  яхт-клуба  как  угодно,  не
пересекая створа стартовых знаков.
   Два десятка яхт утюжили неспокойную воду. Гонщики поглядывали на вышку,
старались держаться поближе к линии старта.
   Паруса "Фотона" вдруг обвисли, заполоскали: с  наветра  почти  вплотную
прошла  яхта  с  цветком  лилии,  нашитым  на  грот.  Марта   откренивала,
откинувшись за борт и держа грота-шкот.  Румпель  она  придерживала  босой
ногой. Инна помогала откренивать, вися на вантах.
   - Отняли у вас ветер! - крикнула Марта сквозь смех.
   - Смотри, вылезешь за линию  -  с  гонок  снимут,  -  завопил  Буров  и
погрозил "Лилии" кулаком.
   Флаг на вышке слетел вниз, протяжная сирена возвестила старт.
   Морозов навалился на румпель и, выбрав грота-шкот,  привелся  к  ветру.
Буров подтянул стаксель. "Фотон", сильно накренившись,  пересек  стартовую
линию и вышел на дистанцию.
   Острый запах моря, свежесть ветра и шипение воды вдоль бортов.  Упругая
дрожь шкотов в ладонях. Хорошо бы так пройти всю дистанцию...
   Но гонки есть гонки. Буров сорвал пломбу включения гоночного  автомата,
завел шкоты на катушки и сел рядом с Морозовым. Тот с сожалением  выпустил
румпель и  грота-шкот.  Теперь  яхту  вел  трансфлюктор.  Первая  половина
дистанции  шла  против  ветра,  в   лавировку,   и   решающее   устройство
трансфлюктора  само  выбирало  выгоднейшие  углы  и   количество   галсов.
Откренивать, пересаживаясь с борта  на  борт,  тоже  не  было  надобности:
автомат  чутко  реагировал  на  каждый  порыв  ветра  и  сам   перекидывал
компенсирующий груз-противовес.
   Шли хорошо. Но на четвертом галсе "Лилия"  стала  понемногу  перегонять
их.  А  сзади,   чуть   левее,   нажимал   Дюбуа   со   своим   коричневым
напарником-таитянином.
   - Откуда у нее такая прыть? - Морозов привстал, вглядываясь  в  фигурки
девушек на корме уходящей "Лилии".
   - Марта родом с острова Саарема, - объяснил Буров,  -  а  там  на  яхту
садятся в младенческом возрасте.
   - Саарема... Подумаешь - Саарема! У меня тоже был предок-моряк,  плавал
на подводной лодке. Правда, в зрелом возрасте...
   Морозов подумал, что трансфлюктор затягивает галс. Пора  бы  повернуть.
Его рука потянулась к пульту корректировки, но Буров тотчас отвел  ее:  за
каждую корректировку счетчик "списывал" с команды два очка.
   Встречная волна подбросила яхту,  гулко  шлепнув  под  днище.  Гонщиков
обдало дождем брызг. В коробке автомата щелкнуло, руль повернулся, приводя
к ветру, и быстро завертелись катушки, перекладывая паруса на другой галс.
Плавно перекинулся с борта на борт противовес.
   Морозов понял, что трансфлюктор затянул галс на две-три секунды,  чтобы
избежать поворота на большой волне.
   "Я бы не среагировал так быстро, - подумал Морозов  с  острым  чувством
собственного несовершенства. -  Ни  один  моряк  не  выполнил  бы  поворот
оверштаг с такой точностью,  с  минимальной  потерей  хода.  А  впрочем...
Автомат потому и хорош, что люди вложили в него свое знание моря".
   Эта  здравая  мысль  не  принесла,  однако,  Морозову  облегчения.  Раз
автоматы так здорово знают свое дело, пусть бы и гонялись друг  за  другом
на здоровье - а мы тут при чем? Он высказал Бурову это соображение, но тот
вытаращил на него глаза и сказал:
   - Варвар!
   Между тем ветер свежел. "Лилия" ушла далеко  вперед,  она  уже  огибала
гряду камней у поворотного знака. Теперь ее не  догнать.  Хотя  бы  второе
место не уступить Дюбуа, вон как он нажимает...
   "Лилия"  закончила  поворот  и,  распахнув  паруса  "бабочкой"  -  грот
направо,  стаксель  налево,  -  пошла   курсом   фордевинд.   Теперь   она
стремительно приближалась и скоро должна  была  поравняться  с  "Фотоном",
будучи по ту сторону подводной  гряды,  огражденной  вехами  с  сигналами,
которых локаторы боялись как огня.
   - Интересно, что выберет наш автомат после поворота, - сказал Буров.  -
Тоже пойдет "бабочкой" или поднимет спинакер?
   До поворотного знака оставалось немного. Слева послышался слитный треск
электрических разрядов. Мимо  пронеслась,  еле  различимая  в  сумасшедшем
тумане   скорости,    судейская    лодка,    высвечивая    сквозь    волны
бледно-фиолетовый  хвост  реактивных  молний.  Видно,  судья   хотел   сам
посмотреть, почему "Лилия" так резко  вырвалась  вперед,  чуть  ли  не  на
полдистанции опередив другие яхты.
   "Небо вдруг потемнело, налетел короткий жесткий шквал. Паруса застонали
под его напором. Но яхта не легла на борт - так  быстро  автомат  потравил
шкоты и перекинул противовес.
   - Смотри! - Буров вскочил на ноги, впился пальцами в плечо Морозова.
   Там, по  ту  сторону  гряды,  яхта  с  цветком  лилии  на  гроте  резко
остановилась,  будто  споткнулась.  Высокая  мачта,  продолжая  стремиться
вперед, переломилась над самой палубой и рухнула, накрыв цветными парусами
волны.
   - Пока мы обогнем гряду... - Буров в бессильной ярости стукнул  кулаком
по борту.
   Морозов  бросился  к  автомату,   пробежал   пальцами   по   клавиатуре
экстренного программирования.
   - Голову береги, поворот фордевинд! - крикнул он.
   Гик со свистом пронесся над головами, яхту тряхнуло вправо, влево  -  и
она помчалась назад. Автомат сработал опасный поворот  с  невозможной  для
человека точностью и быстротой.
   - Что ты хочешь сделать?
   Морозов не ответил. Он хотел направить  яхту  на  подводную  гряду,  но
локаторы "видели" ее и автомат не принял команду. С гребня  волны  Морозов
посмотрел на "Лилию" - яхта уходила под воду,  на  ее  вздыбившейся  корме
виднелась одинокая фигурка. Судейская лодка еще только огибала  поворотный
знак. Успеет ли?..
   И Морозов решился. Просто не оставалось ничего другого. Он нажал кнопку
перехода на ручное  управление.  Катушки  быстро  повернулись,  освобождая
шкоты, противовес застыл в нейтральном положении.
   - Ты что задумал? - заорал  Буров,  подхватывая  стаксель-шкоты,  в  то
время как Морозов, выбрав втугую грота-шкот, навалился на румпель.
   Теперь они спустились по ветру ниже терпящей бедствие  "Лилии"  Морозов
круто приведен к ветру, яхта легла на бок, купая паруса в воде. Но  он  не
стал откренивать, он перескочил на подветренный  борт,  увеличивая  и  без
того опасный крен.
   - С ума сошел? - Буров выкрикнул это и осекся, взглянув на  белое  лицо
Морозова. Теперь он понял. Только лежа на боку яхта пройдет над камнями.
   И яхта, лежа на боку, неслась прямо на камни. Клокочущая вода струилась
по палубе.
   "Опрокинемся, - подумал Морозов. - А, черт, все равно..."
   Он крикнул сквозь нарастающий рев бурунов:
   - Выбирай стаксель, в доску вытягивай!
   Скалистая гряда стремительно приближалась.  Волны  то  обнажали  камни,
обросшие космами серо-зеленых водорослей, то покрывали их.
   - На ту волну подгадай, Алешка!
   Рев воды заглушил голос Бурова. Яхта неслась  на  боку,  обнажив  киль.
Подхваченная высокой волной, она перемахнула  через  скалу,  как  играющий
дельфин. Впереди открылся еще один камень.  Надо  обязательно  попасть  на
гребень волны, иначе... Цепляясь за бортовые поручни, по горло  в  кипящей
пене, они ухитрились потравить шкоты, слегка увалив яхту под ветер, и  тут
налетела следующая волна, и на ее  гребне  "Фотон"  пронесся  над  камнем.
Легкий шорох - перо руля чуть чиркнуло по скале...
   Все. Впереди - свободная вода. Яхта выровнялась.
   "Лилии" уже не было на поверхности: старый локационный  буй,  сорванный
волной с якоря, на котором он простоял неведомо  сколько  лет,  пробил  ей
борт, и она затонула, утянув за  собой  сломанную  мачту,  державшуюся  на
одной ванте.
   Две головы  мелькали  в  волнах.  Марта  поддерживала  подругу,  сильно
работая ногами и свободной рукой.
   Она что-то крикнула - парни  не  расслышали  в  гуле  бурунов.  "Фотон"
подошел с подветренной стороны, и, пока  Морозов  управлялся  с  румпелем,
Буров кинул женщинам поплавок на канате и подтянул их к борту.
   - Осторожно, - выдохнула Марта. - За руки не тяните...
   Инна Храмцова коротко простонала, когда ее вытаскивали из воды. Гримаса
боли медленно сползала с бледного лица. Марта уселась в кокпите,  положила
голову Инны к себе на колени.
   - Мачтой ушибло, - сказала она, взглянув на парней. -  Хорошо,  что  вы
подоспели.
   Буров молча  включил  трансфлюктор.  Чуткие  катушки  приняли  шкоты  и
рулевые тросы, паруса наполнились, и яхта ходко пошла в  стыке  равновесия
моря и ветра. Теперь снова можно было довериться автомату.
   Судейская лодка  нагнала  их,  судья  запросил,  требуется  ли  срочная
помощь. Но Марта не захотела передавать Инну с борта на борт  и  тревожить
ее  ушибленное  плечо.  "Фотон",  подгоняемый  попутным  ветром,  прямиком
направился к причалу яхт-клуба.
   - Послушай, - сказал Морозов, - почему  все-таки  вы  обогнали  нас  на
полдистанции? Новинка в схеме?
   Марта подняла на него глаза.
   - Никакой новинки.  Просто  я  сняла  систему  локации  малопогруженных
предметов. А то из-за каждой щепки, из-за каждой  встречной  селедки  яхта
виляет на курсе, теряет скорость.
   - Вон что! - Морозов усмехнулся и покачал головой.
   - Тебя знобит? - Марта склонилась над Инной. -  Дайте  куртку,  ребята,
укрою ее. - И, помолчав, добавила:  -  А  здорово  вы  перепрыгнули  через
камни.



        ИНТЕРМЕДИЯ. ПИСЬМА

   <b>Инна Храмцова - Илье Бурову</b>
   "Здравствуй,  Ильюша!  Пишу  тебе  на  бумаге,  потому  что   не   умею
наговаривать на пленку, боюсь, что наболтаю глупостей и ты рассердишься. С
тех пор как ты уехал в свой Петрозаводск, у нас стало совсем скучно. Марта
опять взяла отпуск, они улетели с Федором в  Болгарию  на  Золотые  Пески.
Марта уже второй раз откладывает больничную практику, я ей говорю: "Ты так
никогда не кончишь институт", а она смеется и  говорит,  что  когда-нибудь
кончит.  А  мне   до   выпуска   осталось   полтора   месяца,   заканчиваю
микробиологическую практику, все вожусь с оранжевыми  бактериями  -  такие
странные существа, обожают ультрафиолет. Ильюша, ты в письме  сказал,  что
хочешь меня о чем-то спросить. О чем? Костя Веригин иногда ко мне заходит,
он очень занят своим дипломом, а Шандор у него руководитель, очень  Костей
доволен.  Алешу  почти  не  вижу.  Скоро  у  него  начнется  предвыпускная
практика, после которой он  станет  пилотом.  Алешка  ужасный  хвастун,  я
однажды слышала, как он сказал Володе Заостровцеву:  "Я  на  этом  Плутоне
наведу порядок". Порядок, видите ли, он  там  наведет!  Да  кто  его  туда
пустит? И как он может говорить такое Володе, у которого там погибли  отец
и мать? В общем, такие вот  дела.  Я  твоему  письму  обрадовалась,  а  то
думала, что ты нас всех забыл. Ильюша, представь, какая смешная история. Я
тут вылечила одного глупого вороненка, выпавшего из гнезда.  И  теперь  он
меня всюду караулит. Стоит мне выйти из общежития, как он с  криком  летит
ко мне и норовит клюнуть в щеку. Наверное, в знак благодарности. Ну, я уже
начинаю болтать. Ильюша, обязательно напиши (на бумаге) письмо, как ты там
живешь в Петрозаводске и что делаешь. О чем ты хотел спросить?
   Инна.


   <b>Илья Буров - Инне Храмцовой</b>
   Здравствуй, Инна!
   Получил твое письмо. Спасибо, добрая душа. Мне приятно,  что  все  наши
друзья заняты  своим  делом,  и  я  нисколько  не  сомневаюсь,  что  Марта
когда-нибудь кончит институт: она ведь  очень  любит  учиться.  Не  меньше
Кости, чья  преданность  науке  общеизвестна.  Старик  Шандор  обязательно
оставит Костю у себя в лунной обсерватории, и будет  наш  Костя  сидеть  у
большого инкрата, пока у него не выпадут  все  волосы,  то  есть  я  хотел
сказать, пока не дождется нового пика Активной Материи. Что до Алеши,  то,
при всей моей трогательной привязанности к нему, не могу скрыть, что  меня
всегда поражало его принципиальное нежелание думать.  Гора  мускулов,  над
которой возвышается кристаллофон с записями старинных песенок, -  вот  наш
Алеша. Ну что ж, в Космофлоте он будет вполне на месте.
   А ты, Инночка, умница: занимаешься  бактериями,  и  правильно  делаешь.
Лично мне бактерии очень нравятся (я не шучу), особенно те из них, которые
переносят большие дозы радиации, температуры  около  нуля  по  Кельвину  и
сохраняют жизнеспособность до двухсот лет. Напиши мне  подробней  о  своих
оранжевых бактериях, использующих ультрафиолетовые лучи. Не сродни ли  они
марсианским микроорганизмам, забыл,  как  называются,  которые  высасывают
кислород из окислов железа в почве? Странно: почему  природа  позаботилась
снабдить микробов таким огромным запасом прочности, способностью выжить  в
экстремальных условиях, а жизнь человека ограничила таким узким диапазоном
температур и  частот?  Я  вот  что  думаю:  именно  для  компенсации  этой
ущербности  человеку  дана  та  избыточность  мозга,  которою  мы  еще  не
научились пользоваться. Мозговую мощь, дремлющую в нас, надо  пробудить  к
жизни.  Человек  как  биологический  вид  должен   получить   власть   над
собственной эволюцией и направлять ее  по  желаемому  пути.  Этот  путь  -
_универсализация_. Вот я смотрел телерепортаж об отправке  группы  роботов
типа РУ-45 на Меркурий - они специально приспособлены для добычи металлов,
вернее, для перекачки тамошних расплавов в корабли-рудовозы.  Превосходные
роботы. Правда, я не уверен, что  они  хорошо  защищены  от  меркурианских
металлоядных бактерий, но  -  допустим.  Эти  роботы  снабжены  достаточно
широкой  программой,   позволяющей   накапливать   информацию,   то   есть
совершенствоваться. Вреда человеку они, разумеется, не причинят,  но  если
приобретут способность самоорганизовываться,  то  дело  плохо.  Они,  чего
доброго, перестанут перекачивать металлы, потому что им это не нужно.  Они
создадут свои  поселения  на  Меркурии,  свою  искусственную  расу,  _свою
жизнь_, и Меркурий для человечества будет потерян. Альтернатива такова: мы
сами должны приспосабливаться к другим  планетам.  Универсализация  прежде
всего требует повышения энергетического уровня, потому что рост информации
в организме неизбежно вызовет...
   Впрочем, все это вряд ли тебе интересно.
   Тут неплохо. Есть молодые умы, готовые мыслить. Есть КЮК -  межшкольный
Клуб юных космогонистов,  я  руковожу  этим  пестрым  и  шумным  сборищем.
Послушал бы старик Шандор моих мальчишек! Почти у  каждого  -  собственная
модель Вселенной, на меньшее они не согласны.  Мы  не  только  спорим,  мы
ходим на веслах и под парусом по Онежскому озеру и купаемся в его холодной
водичке, чтобы остудить слишком горячие головы.
   Всего тебе хорошего.
   Илья.


   <b>Инна Храмцова - Илье Бурову</b>
   Здравствуй, Ильюша! Мне приятно,  что  ты  проявляешь  интерес  к  моей
работе.  Оранжево-желтые  бактерии  живут  в  стратосфере   и   эффективно
используют  ультрафиолетовые  лучи.  Мы  в  лаборатории  пробуем  на   них
различные варианты коротковолновой радиации. В общем, оранжевые  чувствуют
себя неплохо и на поверхности Земли, но  выявляются  некоторые  любопытные
изменения и особенности в характере метаболизма. Запас  прочности  у  них,
конечно, огромный. А ты, насколько я  поняла  из  твоего  письма,  хочешь,
чтобы и человек приобрел такую же биологическую прочность? Это ты имеешь в
виду, когда пишешь об "универсализации"? Я не совсем  понимаю,  Илья.  Вид
Homo sapiens существует всего 70 тысяч лет, это время очень небольшое, оно
недостаточно  даже  для  незначительных  изменений  вида  в  биологическом
аспекте. В социальном - да, тут, конечно, просто несопоставимые  перемены.
Но в биологическом - мы  почти  не  отличаемся  от  поздних  кроманьонцев.
Извини, что пишу общеизвестное. Но я не могу понять, как, каким образом ты
предлагаешь подстегнуть эволюцию? Заставить ее ускорить свой ход? Напрасно
ты думаешь,  что  мне  это  не  интересно.  Мне  интересно,  и  ты  напиши
подробнее. Хотя я и не член твоего КЮКа, но постараюсь  понять.  В  первом
своем письме ты писал, что хочешь меня о  чем-то  спросить.  О  чем?  Будь
осторожен на озере и, если вода уж очень холодная, лучше не купайся. Всего
хорошего.
   Инна.


   <b>Илья Буров - Инне Храмцовой</b>
   Инна! Вот о чем я хотел тебя спросить: не согласишься ли ты стать  моей
женой?
   Не торопись с ответом, но и не затягивай.
   Илья.



        2. ЗАЧЕТНЫЙ РЕЙС

   Юпитер бушевал. Отсюда, с ледово-снежной Ио, было  видно,  как  по  его
гигантскому полосатому диску, закрывавшему полнеба, ходили  бурые  смерчи.
Казалось,  гигант  пульсировал,  то  опасно  приближаясь,   то   удаляясь.
Казалось,  его  беспокойная  атмосфера  вот-вот  сорвется,   не   выдержав
чудовищной скорости вращения, и накроет  дымным  одеялом  Ио,  космотанкер
"Апшерон" и его экипаж.
   Морозов зябко поежился. Не раз приходилось ему  видеть  это  зрелище  в
учебных фильмах, но одно дело - учебный фильм, другое - оказаться лицом  к
лицу с чужой, разнузданной стихией.
   - Ух ты, - сказал он напряженно-бодрым голосом.  -  Разыгрался  Юлик...
Это он всегда так, Радий Петрович?
   -  Нормально,  -  ответил  командир  танкера,  голос  его   перебивался
разрядами. - На экваторе турбулентно, на шапках - поспокойнее. Для Юпитера
погода - обычная. Только не  надо  про  него  так...  фамильярно.  Планета
серьезная.
   Морозов  подошел  к  башенке  автоматической  станции,  поднял  крышку,
посмотрел на ползущие по экрану зеленые зигзаги.
   - Напряженность Ю-поля у красной черты, - сказал он.
   Володя Заостровцев быстро взглянул на Морозова, но промолчал. Сегодня с
утра он и двух слов не вымолвил.
   Нижний край Юпитера был обгрызен острозубчатым  горизонтом  Ио.  Именно
оттуда должен был появиться контейнерный поезд, и все трое  не  сводили  с
горизонта глаз.
   Командир танкера поднял  руку  к  шлему,  словно  намереваясь  почесать
затылок.
   - Здесь-то что, - сказал он. - Четыреста мегаметров до него. Санаторий.
А побывали бы вы на Пятом - вот там сейчас неуютно.
   - На Амальтее? Ну да, там ведь вдвое ближе, - отозвался Морозов.
   Заостровцев, пнув носком башмака ледяную глыбу, сказал:
   - Радий Петрович... Улетать надо отсюда...
   - Это почему же?
   - Не знаю. Только чувствую - надо уходить.
   - А контейнеры? - возразил Морозов. - С чего это ты расчувствовался?
   - Так вот, - продолжал командир, - на Пятом и  горизонта,  в  сущности,
нет. Стоишь, как на камешке, а этот,  -  он  кивнул  на  Юпитер,  -  стена
стеной, руку протянуть боязно. Так что ничего, Заостровцев: бывает, если в
первый раз. Около Юпитера всегда кошки по сердцу скребут. Нормально.
   - Да нет. Радий Петрович, - стесненно сказал Заостровцев, - я не то что
боюсь, а... сам не знаю...
   Командир взглянул на часы.
   - Буксир должен показаться через пятьдесят минут, -  сказал  он.  -  Но
поправка на полчаса всегда возможна: плотность его атмосферы, -  он  снова
кивнул на Юпитер, - уж очень непостоянная. Наши контейнеры там мотает, как
деревья в бурю.
   Морозов представил себе, как, огибая планету,  сквозь  толщу  штормовых
туч мчится буксир - космический  беспилотный  корабль  с  длинным  хвостом
вакуумных контейнеров. Поезд догоняет Красное пятно и, войдя в его плотную
среду, уравнивает с ним  скорость.  Распахиваются  приемные  горловины,  и
вещество Красного пятна  со  свистом  всасывается  в  контейнеры.  Хищника
загоняют в клетку. Пятно, впрочем, и не заметит такой ничтожной убыли.
   Буксир приведет поезд на Ио, автопогрузчик поставит контейнеры на место
- несколькими рядами они опояшут тело танкера, - и тогда можно стартовать.
Можно прощально помахать ему ручкой: не  сердись,  старик  Юпитер,  ты  не
прав, - или как там говорили древние?
   Потом Радий Петрович аккуратно посадит танкер на  космодром  Луна-2,  и
они выйдут наружу и увидят привычный спокойный лунный пейзаж  -  невысокие
кольцевые горы, изрезанную трещинами почву. После Ио,  с  ее  вулканами  и
глубокими ущельями, залитыми черным метановым льдом, с ее зловещим  небом,
Луна покажется уютной, обжитой. Ведь от нее так близко  до  голубого  шара
Земли...
   Космодромная команда примет контейнеры с  веществом  Красного  пятна  и
опорожнит  их  в  подлунные  резервуары.  А  они,  экипаж  танкера,  после
карантинного душа сядут в вездеход - и  в  Селеногорск.  Там  можно  будет
наконец вылезти из скафандра  и  неторопливо  пройти  в  салон.  И  ребята
сбегутся в салон, пойдут вопросы:  ну,  как  зачетный?  Морозов  помедлит,
потягивая  из  стакана  витакол,  небрежно  скажет:  "Тряхнуло  нас  возле
Юпитера.  Думал  -  прощай,  дорогая..."  И  остальные  практиканты  будут
завидовать ему черной завистью, потому что они еще нигде не  бывали,  если
не считать учебных рейсов на Марс в качестве дублеров, а он, Морозов,  уже
"свалил" зачетный. Да, дорогие товарищи, нет больше  курсанта  Морозова  -
есть штурман космических линий Алексей Морозов, он же - второй пилот.  Сам
Платон Иванович, руководитель практики,  привинтит  к  его  куртке  значок
космонавта.
   А Радий Петрович Шевелев думал о том, что это, наверное, последний  его
рейс к Юпитеру. Может, и вообще последний рейс. Сорок восемь лет,  потолок
космонавта... Возраст, когда, по выражению  пилотов,  "начинает  барахлить
вестибулярка". Что ж, он немало новых трасс проложил в Системе. Взять хотя
бы эту - к Юпитеру...
   Давно уже  догадались  астрофизики,  какой  могучей  энергией  насыщена
атмосфера планеты-гиганта. Ю-энергия, сосредоточенная в  Красном  пятне...
Красное пятно было старой загадкой. Огромное,  в  пятьдесят  мегаметров  в
поперечнике, плыло оно по двадцатому градусу южной иовиграфической широты,
иногда бледнея, словно выцветая, но не  исчезая  никогда,  -  удивительный
остров, плывущий в облаках.
   Двенадцать лет назад Рейнольдс - "человек без нервов" как называли  его
космонавты, а уж  они-то  понимали  толк  в  таких  вещах,  -  бесстрашный
Рейнольдс приблизился  к  Красному  пятну  настолько,  что  зачерпнул  его
вещество бортовым контейнером. Он радировал об этом событии в свойственной
ему манере: "Ущипнул красного медведя". Но через двадцать  минут  тон  его
передач резко переменился. Рейнольдс сказал: "Не понимаю, что происходит".
Он повторил это дважды подряд, голос его был спокойным,  очень  спокойным.
Потом он сказал: "Боюсь, что потерял..." Никто так и не узнал, что  именно
потерял Рейнольдс: связь прервалась на середине фразы. Корабль не  отвечал
на вызовы. Рейнольдс не вернулся.
   Но люди упрямы. Потомки смельчаков, под парусами  пересекавших  океаны,
уходивших  на  собачьих  упряжках  без  единого  прибора  связи  во   льды
Антарктики, шли в бешеную атмосферу Юпитера. Автоматические зонды  уходили
в глубь атмосферы, к поверхности неведомого аммиачного океана.
   Среди первых разведчиков был и он,  Шевелев.  Именно  ему  принадлежала
идея - построить на Ио танкерный  порт,  с  которого  беспилотный  корабль
поведет к Красному пятну контейнерный поезд. И теперь танкерные рейсы Луна
- Ио  -  Луна  сделались  обычными.  Вещество  Красного  пятна  отличалось
огромным энергосодержанием,  так  что,  вопреки  сомнениям,  его  доставка
вполне окупалась. Ю-вещество, казалось, было прямо-таки специально создано
для двигателей новых скоростных кораблей класса "Д",  предназначенных  для
дальних линий.
   Заостровцев чувствовал приближение того  странного  состояния,  которое
уже  испытал  несколько  раз  и  которое   его   пугало.   Он   попробовал
"переключиться". Вызвал в памяти земные картины.  Белые  корпуса  Учебного
центра в зелени парка. Сверкающий на  солнце  небоскреб  Службы  Состояния
Межпланетного  Пространства  -  там  работает  диктором  на   радиостанции
Антонина Горина. Тоня, Тоня - смуглое лицо, высоко взбитые черные  волосы,
насмешливые карие глаза... И ничего-то нет в  ней  особенного.  В  Учебном
центре были девушки куда красивее Тони, взять хотя бы студенток факультета
искусств. Но с тех пор, как он, Володя Заостровцев, в  День  моря  впервые
увидел Тоню - беспечно хохочущую, танцующую на воде, - с той самой  минуты
другие девушки перестали для него существовать. Он подскочил к ней, и  они
закружились в вихре  брызг,  музыки  и  смеха,  но  тут  Володя  зацепился
поплавком за поплавок, потерял равновесие и плюхнулся в воду...
   Воспоминание отвлекло  его,  но  ненадолго.  Тягостное  ощущение  снова
навалилось, проникло внутрь, растеклось непонятной тревогой...
   Теперь по экватору Юпитера неслись огромные бурые облака - ни  дать  ни
взять стадо взбесившихся быков. Они сшибались, медленно  меняя  очертания,
рвались в клочья. Потом облака слились в сплошную зубчатую  полосу.  Будто
гигантская пила рассекла планету пополам.
   Полыхнуло красным. Грозные отсветы легли на ледяные пики Ио, на гладкое
тело космотанкера. Диск Юпитера с краю  залило  огнем.  Вот  оно,  Красное
пятно...  Оно  разбухало  на  глазах,  ползло  под  экватором,  свет   его
становился пугающе-резким. Морозов невольно втянул голову в плечи.
   Вслед за Красным пятном должен был появиться из-за диска Юпитера буксир
с контейнерами. Но его  не  было.  Это  было  неправильно:  поезду  задана
круговая орбита со скоростью пятна. Но поезда не было.
   Пятно уже  полностью  выползло  из-за  края.  В  нем  крутились  вихри,
выплескивались быстрые языки - не они ли слизнули поезд?..
   Заостровцев вдруг судорожно застучал кулаками по щитку светофильтра.
   - Не могу! - прохрипел он. - Давит...
   - Что давит? - Командир шагнул к нему.
   И тут в уши ударил ревун тревоги.
   - Быстро в шлюз! - крикнул командир.
   Они  кинулись  к  кораблю.  Хлопнула  автоматическая   дверь,   вторая,
третья... Сгрудились в лифте. Вверх! Ревун оборвался. Что там еще?  Он  не
мог выключиться до старта, но он выключился. Это  тоже  было  неправильно,
непонятно...
   Дверь остановившегося лифта поползла в сторону  -  командиру  казалось,
что она ползет отвратительно медленно, он рванул ее, выскочил из  лифта  в
кабину. Не снимая шлема, бросился к пульту, пробежал пальцами  в  рубчатых
перчатках по пусковой клавиатуре. Далеко внизу взревели двигатели,  танкер
рвануло.  Радий  Петрович  глубоко  провалился  в   амортизатор   сиденья,
привычная тошнота перегрузки подступила к горлу.
   Морозов и Заостровцев упали в свои кресла.  Некоторое  время  все  трое
молча возились  с  шлемами,  тугими  шейными  манжетами,  выпутывались  из
скафандров. Каждое движение давалось с трудом, а труднее всех было Володе.
Крупные капли пота катились по его щекам.
   Первым увидел Радий Петрович. Потом Морозов.  Его  рука,  протянутая  к
блоку программирования, медленно упала на колени.
   Приборы не работали. Ни один.
   - Нич-чего не понимаю... - Командир беспокойно вертел головой, переводя
взгляд с экрана на экран.
   Он  переключил  масштаб  координаторов.  Ввел  усиление.   Перешел   на
дублирующую систему. Больше он ничего не мог сделать.
   Экраны  ослепли.  Тонкие  кольца   гелиоцентрических   координат   ярко
светились, но точки положения  корабля  не  было  видно  -  ни  на  экране
широкого обзора, ни на крупномасштабном. На экране  для  непосредственного
астрономического определения вместо привычной картины звездного неба  была
серая муть, ходили неясные тени.
   Командир с усилием повернулся в  кресле  и  встретил  застывший  взгляд
Морозова.
   - Определитесь по полям тяготения, - бросил он раздраженно, потому  что
Морозов должен был сделать это и без команды.
   И не поверил своим ушам, услышав растерянный голос практиканта:
   - Гравикоординатор не работает.
   Командир уперся  в  подлокотники,  попытался  подняться,  но  ускорение
придавило его к креслу. Оно-то  работало  исправно.  От  нарастающей  тяги
трещали кости, и казалось, что вот-вот разорвутся легкие.
   Двигатели мчали танкер вперед. Вперед - но куда? Приборы не  показывали
положения корабля в Пространстве. Было похоже, что  неведомая  сила  разом
вывела из  строя  все  наружные  датчики.  Корабль  очутился  в  положении
человека, внезапно ослепшего посреди уличного потока.
   "Мы стартовали часа на полтора раньше расчетного времени, - лихорадочно
соображал командир. - Ио всегда  обращена  к  Юпитеру  одной  стороной,  и
танкер стоял на этой  стороне.  Стартовый  угол  известен.  Сейчас,  когда
корабль выходит на скорость убегания, надо ложиться  на  поворот.  Но  как
рассчитать поворот без ориентации? В поле  тяготения  Юпитера  нет  ничего
постоянного. Поворачивать вслепую? Ю-поле прихватит на выходной кривой,  а
ты и не заметишь... Не заметишь, потому что гравикоординатор не работает".
   Морозов между тем возился с пеленгатором.  Ведь  на  крупных  спутниках
Юпитера стоят радиомаяки - на Ио, на Каллисто, на  Ганимеде.  Нет.  Молчат
маяки, музыкальные фразы их сигналов не доходят до "Апшерона".
   - Хоть бы один пеленг...  Хоть  бы  одну  точку...  Что  делать,  Радий
Петрович?
   Командир не ответил. Он уже  знал,  что  ничего  сделать  нельзя.  Даже
послать на Луну аварийный сигнал. Радиосвязи не было. Надеяться  на  чудо?
Где угодно, только не в Ю-поле.
   Ну что ж... На Земле  труднее:  вокруг  все  родное,  земное,  и  можно
увидеть в окно кусок голубого неба, и мысль  о  том,  что  все  это  будет
теперь без тебя, невыносима. В  Пространстве  же  -  Шевелев  знал  это  -
чувство Земли ослабевало, помимо воли приходило то,  что  он  называл  про
себя ощущением потусторонности...
   Ослабевало? Ну нет! Вот теперь, когда гибель неотвратима, он понял, что
ни черта не ослабевало чувство Земли. Наоборот!
   Надо  было  что-то  сказать  ребятам.  Командир   посмотрел   на   них.
Заостровцев лежал в кресле, задрав голову вверх и  бессмысленно  вытаращив
глаза. Лицо его было искажено перегрузкой. Руки он  вытянул  перед  собой,
пальцы вздрагивали, как бы ощупывая воздух.
   Ну что им сказать? Разве что стандартное: "Будьте мужчинами..."
   Радий Петрович вдруг замер, пораженный догадкой: так вот что  случилось
тогда с Рейнольдсом, вот что не договорил он в последней радиограмме -  он
потерял ориентацию! У Рейнольдса, так же, как и у него, Шевелева, внезапно
ослепли  приборы.  Ю-поле  прихватило  ослепший  корабль  Рейнольдса,   он
врезался в Юпитер. Непонятная, никем не предвиденная энерговспышка... Надо
сообщить на Землю. Вряд ли когда-нибудь информация попадет к людям, но все
равно он обязан сообщить.
   Радий Петрович включил звукозапись и  собрался  с  мыслями.  Информация
должна быть краткой и исчерпывающей.
   Тут он услышал щелканье клавиш. Практиканты - штурман и  бортинженер  -
сидели, голова к голове, у пульта вычислителя. Заостровцев теперь не щупал
пальцами воздух - он медленно  водил  растопыренной  пятерней  от  себя  к
экрану. К экрану, на котором светились кольца координат, но по-прежнему не
было точки, показывающей положение корабля.
   - Сейчас... - бормотал Морозов, щелкая клавишами. -  Только  вот  введу
исходные... влияние Сатурна... Эфемериды... Давай направление, Вовка!
   "Какое еще направление? - подумал командир. - С ума они посходили?"
   - Что вы делаете? - резко спросил он.
   Ему пришлось повторить вопрос дважды, но ответа он так и  не  дождался.
Те двое, должно быть, просто забыли, что на корабле есть командир.
   - Не так, не так! - стонал Заостровцев,  рубя  ладонями  воздух.  -  Не
понимаешь...
   - А как? - хрипел Морозов.
   - Слушай меня, Алеша... Слушай! Мы здесь... Да,  здесь...  -  показывал
он. - Значит, выходная кривая... Вот... вот ее направление, понимаешь?
   - Понял!
   Снова  защелкали  клавиши.  Морозов  откинулся,  уставясь   на   панель
вычислителя.
   Мертвая тишина.
   - Программа готова, - неуверенно сказал Морозов.


   Пытаясь освободиться от странного и  тягостного  ощущения,  Заостровцев
вызывал в памяти картины недавнего прошлого.
   Шел  последний  месяц  предвыпускной  практики,  после  которой  группе
выпускников предстояло перебазироваться на Луну  и  там  ожидать  зачетных
рейсов. Однажды вечером Володя  Заостровцев  сидел  у  себя  в  комнате  и
готовился к очередному самоэкзамену. Перед ним лежала на  столе  красочная
схема  охлаждения  плазмопровода.  Но  что-то  не   мог   сегодня   Володя
сосредоточиться на  занятиях.  Внимание  рассеивалось.  За  переплетениями
схемы чудилось оживленное девичье лицо - лицо Тони Гориной.
   Володя томился. Если бы полгода назад кто-нибудь сказал ему, что с  ним
произойдет такое, он бы ответил презрительным смешком.  Но  теперь  Володе
было не до смеха. Душу раздирали сомнения. То ему  казалось,  что  Тоня  к
нему  благосклонна,  то,  напротив,  он  приходил  к  горькой  мысли,  что
нисколько ей не нужен. Уж очень была своенравна  Тоня  Горина.  Вечно  она
торопилась туда, где много веселых людей,  где  поют,  острят  и  танцуют.
Володя  же  был  человеком,  так  сказать,  камерного  склада,  многолюдье
отпугивало его.
   Вот уже больше недели, как они не  встречались  из-за  размолвки.  Тоня
обещала покататься с ним на лодке и  вообще  провести  вечер  вдвоем,  но,
придя в садовую беседку, где они обычно встречались, сразу заявила, что не
сможем сдержать обещания, потому что искусствоведы затеяли  "чудный  вечер
старинного танца" и ей надо там быть непременно.  Отговаривал  ее  Володя,
отговаривал, а потом тихо рассердился и сказал: "Жаль, что мы не  понимаем
друг друга". И ушел.
   Теперь он сидел в своей комнате в общежитии и заставлял себя вникнуть в
охлаждение плазмопровода,  но  ничего  путного  из  этого  не  получалось.
Никогда прежде не помышлял Володя о стихосложении,  а  тут  вдруг  испытал
потребность излить, как говорится,  душу.  Проще  всего  было  разр