старушка бомбардировала меня самыми невероятными сюрпризами, как опытный иллюзионист. Если бы сейчас на плечо ей вспрыгнул черный кот и сказал бы мне "сеньор", я бы уже не удивился. Узнать, что перед ней стоит преступник, разыскиваемый полицией, и спрятать после этого пистолет -- это было похлестче черного кота с человеческим голосом. -- Может быть, вы все-таки снимете свою маску? Не люблю мужчин с бородами. Может быть, потому, что мой покойный супруг носил бороду. Обожал ее. Вы не представляете, сколько времени можно тратить на бороду, ежели относиться к ней серьезно! Во всяком случае, мистер Рондол, он относился к своей бороде лучше, чем ко мне, да будет земля ему пухом. Я снял маску. Мне еще никогда не приходилось снимать маску перед людьми. В прямом, разумеется, смысле. Я чувствовал себя немножко глупо. Наверное, именно поэтому я поклонился. Старушка внимательно посмотрела на меня, выпустила облако дыма. -- Так вам лучше, -- твердо сказала она, словно я спрашивал совета, в каком виде пойти на свидание, в маске или без. -- У вас лицо, внушающее доверие. Я заметила, что у большинства преступников открытые, честные лица. -- Это прекрасное наблюдение, миссис Нильсен. К сожалению, я не преступник. Уверяю вас, что, если я доберусь благополучно до Шервуда, я сумею это доказать. -- Гм... Вы меня разочаровываете, молодой человек. Впрочем, это ваше личное дело, убили вы там кого-то или нет. Единственное, о чем я часто жалею, когда вспоминаю свою жизнь, -- это что я не ухлопала двух -- трех мерзавцев, которые вполне этого заслуживали. -- Она посмотрела на меня и вдруг всплеснула руками. -- Господи боже мой, я совсем выжила из ума, до сих пор не пригласила вас сесть. Садитесь, мистер Рондол. К сожалению, я не могу угостить вас, но скоро должна прийти моя сестра Кэролин, и тогда уж вы надолго запомните день, когда попали к нам! -- В голосе миссис Нильсен было столько предвкушения, что я внутренне содрогнулся. Старуха посмотрела на меня. -- Вы, надеюсь, не торопитесь? -- О нет, миссис Нильсен, совсем наоборот. У меня уйма свободного времени. Старушка рассмеялась. -- Когда разговариваешь с человеком, который прячется от полиции, надо все время следить за собой, а то, что ни скажешь, -- во всем какой-то намек получается. -- Миссис Нильсен, -- сказал я, -- можете вы мне сказать, почему вы совсем не боитесь меня? -- Молодой человек, во-первых, в восемьдесят один год можно позволить себе роскошь быть смелым. Во-вторых, когда целыми днями сидишь одна в этом проклятом кресле -- сестра часто уходит к своей дочке, -- приятно поболтать даже с преступником. И, в-третьих, большинство преступников, с которыми мне приходилось иметь дело, были вполне порядочные люди. И наоборот. Миссис Нильсен засмеялась, закашлялась. -- А ваша сестра? Она разделяет ваши в высшей степени либеральные взгляды? -- Кэролин? -- Старушка пожала узенькими, худыми плечами. -- У Кэролин нет взглядов. Взгляды есть у меня, и этого нам вполне достаточно. Тем более что у меня их хоть пруд пруди. Сестра миссис Нильсен пришла через полчаса. Она была действительно моложе. Миссис Нильсен шел восемьдесят первый годок, а Кэролин всего семьдесят восьмой. -- Познакомься, Кэролин, это мистер Рондол, он скрывается от полиции. -- Очень приятно, мистер Рондол. Я не знал, что ей было приятно. То, что я Рондол, или то, что я скрываюсь от полиции, но она обрадовалась мне, как блудному сыну. -- Надеюсь, вы поужинаете с нами? -- спросила Кэролин. В ее выцветших, светлых глазах был не столько вопрос, сколько просьба. -- Да, конечно, миссис... -- Миссис Калифано. -- Конечно, миссис Калифано. Я голоден, как тигр. Когда ее сестра ушла на кухню, миссис Нильсен объяснила мне: -- Понимаете, я практически ничего не ем. У ее дочери гастрит. У мужа дочери диабет. Обе внучки следят за фигурами и живут в основном на твороге. У вас здоровый желудок, мистер Рондол? -- Вполне. -- Да, именно такого человека, как вы, не хватает в нашей семье... А вы женаты? -- Нет, миссис Нильсен. -- Гм... Адвокат, холост, со здоровым желудком, скрывается от полиции... Познакомить вас с племянницами? Джоси у нас красотка. Только что развелась во второй раз. -- Буду польщен, миссис Нильсен. Я смотрю, у меня здесь в Драйвелле образуется очень приятный круг знакомств. Главное, чтобы он все-таки не включал полиции. -- Не беспокойтесь. Я всегда слишком ценила мужчин, чтобы делиться ими с полицией... Боже, какое же это было удовольствие говорить с этой безмятежной, храброй женщиной, сохранившей, несмотря на свои годы и парализованные ноги, столько доброты и юмора. Сравнить ее с теми, с кем мне приходилось в основном иметь дело... Когда ужин был готов, я понял, что миссис Калифано не совсем ясно представляла себе возможности одного мужчины, даже основательно проголодавшегося. Я ел, ел, ел, и мне начало казаться, что я ел всегда и буду есть всегда, даже если это будет мне стоить заворота кишок. Но если уж мне суждено погибнуть в расцвете сил, то лучше от такой еды, чем от руки полицейского. Глава 4 Детектив второго класса Смит вошел в гостиницу "Драйвелл". -- Полиция, -- кивнул он женщине за стойкой. -- Вы видели наше сообщение о том, что у вас здесь где-то скрывается опасный преступник? -- Нет. -- Вот фото, держите. Смит был, может быть, не самым лучшим полицейским, но он был полицейским с двенадцатилетним стажем, и он заметил, что в глазах женщины промелькнула искорка узнавания. -- Узнаете? Женщина пожала плечами. -- Узнаете? -- уже настойчивее спросил Смит. -- Учтите, что... Женщина ничего не сказала. Она подняла глаза, и он понял, что человек на втором этаже. -- Куда выходят окна? -- Во двор. -- А выход оттуда? -- На улицу. Он кивнул ей и, не сводя глаз с лестницы, попятился к выходу. Он был человеком педантичным и никогда ничего не забывал. -- Джен, -- позвал он, -- ты пойдешь со мной. Он как будто здесь. Сержант оказался прав. А ты, Хамп, оставайся в машине. Сообщи в Джоллу, что мы нашли его в этой дыре, как она называется, ага, "Драйвелл". И гляди в оба. Если он вдруг вы скочит во двор, он или постарается где-то там спрятаться, или выбраться на улицу. Запечатай выход, понял? -- Да. -- Хамп поднял трубку радиотелефона и начал докладывать сержанту. Сержант выслушал его сообщение. Сердце его колотилось, но он был спокоен. Он был на волне, и волна несла его. Только не сделать неосторожного хода -- и волна сама вынесет его на берег. Лейтенант Лепски. Да, мистер Вольмут, благодарю вас, мистер Вольмут. Да, мартини, пожалуйста. Не хочу ли я выгодно пристроить денежки? Спасибо, спасибо, мистер Вольмут, вы знаете, как я вам благодарен. Ну что вы, что вы, я всегда все сделаю для вас и ваших друзей... Ну, неси, волна! Он нажал кнопку тревоги и начал отдавать приказы экипажам дежурных машин. Городишко нужно буквально запечатать. Хорошо, если они сразу возьмут его. Но этот Рондол -- парень не промах. Сержант вспомнил капитана Мэннинга и почувствовал прилив симпатии к Рондолу. Ему даже стало на мгновение жаль, что он должен схватить такого толкового человека, но что поделаешь. В жизни хватаешь не того, кто тебе неприятен, а того, кого нужно. В этом-то и весь фокус. Чувства -- одно, а дело -- другое. Сержант Лепски не был по натуре человеком злым, жестоким или коварным. Он просто очень хотел подняться на пару ступенек полицейской лестницы. Туда, где к заработку присовокупляются не какие-то жалкие подачки от ничтожных букмекеров, альфонсов, шлюх и уличных толкачей -- торговцев наркотиками, а настоящие деньги. Большие деньги. Деньги, с которыми уже что-то нужно делать. Деньги, которые можно куда-то вкладывать. Вкла-ды-вать! Слово-то какое -- вкла-ды-вать! Если бы кто-нибудь указал Говарду Лепски другой верный путь к этим деньгам, он бы, вполне возможно, пошел тем путем. Но никто ничего ему не предлагал. Кроме мистера Вольмута. И он был благодарен мистеру Вольмуту. Он сидел у радио и терпеливо ждал сообщения из "Драйвелла". По своему опыту он знал, что взять человека, у которого есть пистолет и которому некуда отступать, не так-то просто. И поэтому он терпеливо ждал. ...Смит и Джей осторожно поднялись на второй этаж. Тихо, как в морге. Называется гостиница... Комната шесть. Вот она. Медленно, держа пистолеты наготове, они подошли к двери, и Смит заглянул в замочную скважину. Видно ничего не было. Ключ. Здесь он, значит. -- Рондол, -- позвал он, -- выходите. Никто не отвечал. Какие они все идиоты, сколько из-за них хлопот... Нет чтобы сразу выйти... И не надо было бы выламывать дверь. Он внимательно посмотрел на дверь. Здесь, по крайней мере, сделать это будет нетрудно. Не стены, а картон. Чистый картон. -- Рондол, -- сказал он терпеливо, как объясняет учитель самому тупому ученику, -- нас здесь двое. Мы вооружены. Внизу у выхода машина. Я даю вам три минуты. Вы же интеллигентный человек... Он приложил ухо к двери и сделал знак Джею, чтобы он не шевелился. Что-то слишком уж тихо. Ни скрипа пола, ни шагов, ни дыхания. Подозрительно тихо. -- Ну, Джей, давай. Они высадили дверь с первого раза. Комната была пуста, окно раскрыто. Простыня, привязанная к радиатору отопления. Смит выглянул во двор. Маленький двор с высокой стеной.Они кубарем скатились по лестнице. -- Ушел, -- крикнул Джей зачем-то женщине за конторкой. -- Он заплатил вперед за два дня, -- ответила она. -- Где он, Хамп? -- спросил Смит. -- Это вас нужно спросить. Здесь вообще никто не проходил. После того бородатого, что вышел из двора. Смит начал догадываться. Он взял трубку, вздохнул и начал докладывать сержанту. ...Ну что ж, подумал сержант Лепски, все на свете приходится зарабатывать. Даром деньги не дают. Особенно такие люди, как мистер Вольмут. Мысль эта не была ему неприятна, скорее даже наоборот, потому что в душе Говард Лепски был человеком справедливым, и торжество справедливости каждый раз наполняло его удовлетворением, словно выигрывала его любимая бейсбольная команда. Теперь нужно ждать. Городок буквально запечатан. С бородой или без бороды Рондолу теперь не выскользнуть. Да и деваться ему теперь некуда. Если нужно будет, придется проверить каждый дом. -- А если полиция пожалует к вам в гости? -- спросил я после ужина. Веки у меня закрывались, словно их стягивали пружинки. -- Не пожалует, -- твердо сказала миссис Нильсен. -- А если все-таки пожалует? -- Там видно будет. Обысков у нас пока, слава богу, как будто не делают. Полиция заявилась утром. Когда раздался звонок, я осторожно выглянул в окно. На улице стояла полицейская машина, а у калитки два человека. Они всегда работают парами. -- Полиция, -- тихо сказал я. -- Прекрасно, -- кивнула миссис Нильсен. В голосе ее звучало едва сдерживаемое возбуждение. -- Лучшие часы. Жизнь возвращается в старый дом. Кэролин, иди открой. Если они захотят меня проведать -- ради бога. Молодой человек, это хороший шкаф. А если вы не любите запаха нафталина, потерпите. Я устроился на коленях. Не очень удобная поза, особенно когда голова зарыта в какие-то' юбки, кофточки и бог знает что еще. Голоса, которые я слышал, казались странно глухими, ватными, как при полностью завернутых ручках тембра на радиоприемнике. Господи, только бы не чихнуть. Но я знал, что не чихну. Лопну, может быть, но не чихну. Мне очень не хотелось к капитану Мэннингу, который, наверное, обижен на меня. Мне очень не хотелось к нему. -- Простите, мэм, вы хозяйка этого дома? А что, если все это лишь хитрый ход и старуха сейчас молча кивнет на шкаф? Нет, не может этого быть. Я в это не верил. Я почти не боялся, а страх сам знает, когда появиться. -- Я, молодой человек. Чем могу служить? -- Мы хотели проверить, мэм, не пытался ли к вам проникнуть преступник, фото которого мы показывали вчера. Но он, как мы думаем, может быть загримирован. С бородой. -- Как интересно... -- пробормотала миссис Нильсен. -- Загримирован... -- Вы не видели его? -- К сожалению, молодой человек, я уже не хожу восемь лет. Если бы вы одолжили мне свои ноги, я бы, наверное, нашла его быстрее вас. -- Простите, мэм... -- даже сквозь дверцу шкафа и десять кофт я различил смущение в голосе полицейского. -- Простите, мэм, но мы справляемся во всех домах. -- Желаю удачи, молодые люди. -- Если он... -- О, в таком случае я знаю, что делать... Наверное, миссис Нильсен вытащила свою "беретту двадцать пять" как-то особенно лихо, потому что оба полицейских засмеялись. Я не ошибся, потому что один из них спросил: -- Надеюсь, он у вас зарегистрирован? -- А как же, молодой человек. Единственная защита для одинокой старухи. Полицейские снова засмеялись. -- До свидания, мэм, и простите за беспокойство. -- Ничего, ничего, молодые люди. В моем возрасте человекрад любому визиту. Через несколько минут Кэролин извлекла меня из шкафа. -- Ну как? -- торжествующе спросила миссис Нильсен. -- Мадам, -- поклонился я, -- поверьте, это была самая реалистическая игра, которую я когда-либо слышал. Если бы я не боялся за свою шкуру и вашу репутацию, я бы начал аплодировать прямо в шкафу. Лицо миссис Нильсен порозовело, и она смущенно улыбнулась. -- Кэролин, сестра моя, -- сказала она театральным голосом, -- как ты думаешь, что произойдет, если мы все выпьем в честь обмана представителей власти по рюмочке? Кэролин, очевидно, не привыкла к вопросам, обращенным к ней, потому что на ее лице отразилась мучительная работа мысли. Наконец она нерешительно пробормотала: -- Я думаю, ничего не произойдет. -- Браво, -- сказала миссис Нильсен, а еще говорят, что пожилые люди плохо соображают... -- Понимаете, мистер Вольмут, -- сказал сержант Лепски, -- мы твердо знаем, что он в Драйвелле. Мы проверили все дома, но до сих пор не нашли его. -- Ну что вы хотите, чтобы я вам нашел его? А вы тогда зачем? -- К сожалению, сэр, мы не имеем права обыскивать дома, но... -- Какое мне дело до ваших прав? Сожгите этот Драйвелл. Сбросьте на него атомную бомбу. Я-то в отличие от вас уверен, что он уже в Шервуде. А там, слава богу, мы обойдемся без доблестной джоллской полиции. Сержант долго держал трубку в руке. Положить трубку -- значит закончить разговор. А ему очень не хотелось кончать разговор с мистером Вольмутом. Особенно так. Проклятый Рондол, что ему еще нужно? Все, все сделано так, как его учили когда-то. Где он? Куда он провалился? Всегда так, всегда находится какой-нибудь мерзавец, который ставит подножку полиции. Попробуй поработай с такими гражданами. Неужели нельзя дать полиции право обыскивать дома, когда это нужно? Разве полиция не ведет отчаянную борьбу по поддержанию порядка? Разве не защищает грудью закон? Он вздохнул. Что, что делать? Нельзя же держать вечно всю джоллскую полицию в этом проклятом городке. Ну, еще день, два от силы... Если бы только было время. Время, время... Он поехал в Драйвелл. Если Рондол у кого-нибудь в доме, в одном из пятисот с лишним домиков городка, его нужно кормить... Хотя бы была неделя... За неделю можно было бы определить, кто покупает больше еды, чем обычно. Но недели не было. Мистер Вольмут не будет ждать неделю. Он сам объехал все магазины, где продавалось продовольствие. Все пожимали плечами, все обещали тут же сообщить, как только заметят что-нибудь подозрительное. Он не ждал никаких сообщений, но вечером позвонил мясник. -- Сержант? -- Да. -- Вот вы тут были у меня сегодня... Я всегда рад оказать полиции... -- И что? -- Дай, думаю... -- Что дай? -- Позвоню. Как вы сегодня... Конечно, ничего так... Но старуха Калифано... -- Что старуха Калифано? -- Мясо... -- Что мясо? Мясо старухи? -- Нет, сержант. Она мяса почти не покупает. А тут вырезка. А почем вырезка теперь, знаете? -- Нет, -- простонал сержант. -- То-то. А она -- два фунта. И получше, говорит, мистер Кучик. Вот я и... -- Старуха Калифано? -- Ну да... С сестрой, которая без ног. -- Кто без ног? -- Ну, сестра ее. Миссис Нильсен... Она... Сержант Лепски бросил трубку. Господи, если есть какая-нибудь справедливость, сделай так, чтобы Рондол оказался у старухи. Ну что тебе стоит, это же не так много. Это будет только справедливо. Он не стал никому говорить, куда едет. Он не верил ни в старуху без ног, ни в два фунта вырезки и не хотел оказаться смешным. Но и не проверить было нельзя. Адрес миссис Нильсен он нашел легко. Первый же человек, кого он спросил, сразу показал ему, где она живет. Он оставил машину на площади возле зарядной станции, чтобы не спугнуть Рондола. Если он действительно у старух. Может быть, все-таки взять с собой кого-нибудь? Нет, не нужно. Рондол, бедняга, ведь обязательно попытается убежать, оказать сопротивление. А всадить в него пулю он сумеет и сам. Без свидетелей. И сам сумеет позвонить мистеру Вольмуту. Он постарается, чтобы в голосе у него не было торжества. Нет, скромно, по-деловому он сообщит ему, что атомной бомбы на Драйвелл сбрасывать так и не пришлось. Немножко юмора. Но чуть-чуть. Не лезть с фамильярностью. Такие люди, как мистер Вольмут, этого не любят. Он сразу увидел домик. Как ему и объяснили, он стоял на отшибе. Совсем близко от шоссе. А за ним, похоже, лесок или рощица. Бедняга Рондол, он ведь захочет сбежать именно туда. Нет, он, конечно, не добежит, но именно близость укрытия заставит его сделать такой опрометчивый шаг. Сержант Лепски остановился у калитки. Ему было неприятно входить без разрешения в чужой дом, это, строго говоря, было нарушением закона, а нарушение закона было ему неприятно, но что поделаешь, случаются обстоятельства, когда нужно уметь переступить через свои чувства. Он перегнулся через забор. Замок был простенький, и открыть его ничего не стоило. Он медленно пошел по дорожке к дому, стараясь, чтобы шаги были легкими и бесшумными. У него колотилось сердце, но так с ним было всегда в решающие минуты. Сердце колотилось -- вот-вот выпрыгнет из груди, -- но голова оставалась холодной и ясной. Если дверь окажется запертой, он постучит. Но ручка повернулась, он вошел в коридор. Пистолет в руке, предохранитель снят. Еще два шага. Только не торопиться. Женский голос из комнаты. Немолодой. Ах да, одна из старух. И мужской. Неужели же идиот мясник оказался прав? Подожди, сказал он себе, не спугни удачу. Посмотри. Он вошел в комнату. Старуха и Рондол за столом. Неплохо готовит старуха, судя по запаху. Рондол. Что ж, это справедливо. Он должен был найти его. Симпатичное лицо у адвоката. Не повезло ему. Но так уж устроен мир. Если везет одному, значит, не везет другому. -- Мне жаль, мистер Рондол, -- сказал сержант как можно любезнее, -- но я вынужден арестовать вас. Интересно, как меняются у людей лица в момент ареста. У- Рондола оно окаменело. Окунули в гипс и дали высохнуть. Зато у старухи за столом челюсть отвалилась. Стала похожа на смерть. Только косы не хватает. -- Молодой человек, вы силой проникли в мой дом, -- послышался еще один старушечий голос. Господи, полон дом старух. Дом для престарелых. Он не отвернулся от Рондола. Известно, что случается, когда человек загнан в угол и ты на мгновение спускаешь с него взгляд. -- Простите, -- сказал он, -- но я должен арестовать этого человека. -- Сомневаюсь... Краем глаза он видел, как старуха в кресле вытащила что-то из-под пледа. Он даже успел услышать выстрел. Негромкий. Наверное, двадцать пятый калибр. Странно, почему комната вся дернулась и зашаталась. Неужели же этот выстрел имеет отношение к нему? Комната плыла, покачиваясь, тускнела. "В меня попали", -- вдруг подумал он. Хотелось лечь. Тем более что они медленно гасили свет. -- Я... как... -- пробормотала миссис Калифано. Она мелко дрожала, не спуская глаз с лежавшей на полу фигуры. -- Кэролин, -- строго сказала миссис Нильсен, -- с каких это пор ты высказываешь свое мнение? Я думаю, тебе нужно сейчас провести мистера Рондола через рощицу, мимо спортплощадки и через парк. Вы выйдете к шоссе далеко за тем местом, где стоит полицейская машина. Там ты оставишь мистера Рондола, вернешься, возьмешь у дочери машину, выедешь из Драйвелла, посадишь мистера Рондола и довезешь его до того места, куда он захочет. Ты поняла меня, Кэролин? -- Да, но... -- Кэролин, -- строго сказала миссис Нильсен, -- ты сегодня очень много говоришь. -- Миссис Нильсен... -- пробормотал Рондол, -- я не... -- Не надо, -- мягко прервала его старушка и улыбнулась. -- Не надо. Если они захотят судить восьмидесятилетнюю парализованную старуху, выстрелившую в человека, который ворвался в ее дом, я им только скажу спасибо. Это будет прекрасное развлечение. Не каждому в мои годы удается попасть на скамью подсудимых. -- Она достала свою тонкую, длинную сигарку и совсем молодым, лихим жестом щелкнула зажигалкой. -- И не смотрите на меня с такой жалостью, молодой человек. Уверяю вас, я ни о чем не жалею. -- Спасибо... -- пробормотал Рондол. Он моргнул несколько раз, но слезы на глазах никак не хотели исчезать. -- Не за что, молодой человек. Это был лучший мой день за долгие годы. Благодарю вас, и дай вам бог удачи... Кэролин, вам пора. Через пятнадцать минут я позвоню по телефону. Боже, представить только, что тут начнется... -- Она озорно улыбнулась и выпустила дым тонкой длинной струйкой... Глава 5 Было уже совсем поздно, когда Кэролин высадила меня в трех или четырех милях от Шервуда. Я решил, что безопаснее будет сделать несколько телефонных звонков отсюда, потом взять такси и добраться до города. Я шел по пустынным улицам в поисках какого-нибудь еще открытого кафе. Мокрые снежинки таяли в воздухе, не успев долететь до земли. Я не боялся, я почему-то был уверен, что не встречу полиции. После миссис Нильсен я уже ничего не боялся. Все приобрело призрачный, нереальный характер. Одри, Ламонт, синтезатор, Гереро, капитан Мэннинг, ночной мокрый лес -- все эти картины проносились в моем мозгу как главы какой-то книги, сцены какого-то фильма. Я тут ни при чем. Со мной этого случиться не могло. С кем-нибудь еще -- пожалуйста. Но со мной, с адвокатом Язоном Рондолом? Невозможно. Мимо меня нетвердой походкой прошел человек с поднятым воротником. Его глаза невидяще скользнули по мне, не задев. Нарк, отправившийся в странствие по своему фантастическому миру. И мой мир был фантастичен, как порождение мозга, отравленного наркотиками. Я почувствовал странное отрешение от себя, отъединение от своего бренного тела, Я увидел высокого человека средних лет, который брел по пустой и мокрой ночной улице в поисках кафе. Это я. Все-таки это я. Нужно было решить, где устроиться на ночлег. Моя квартира наверняка под наблюдением. Отели отпадают. Шервуд -- это не Драйвелл. Здесь из окна не вылезешь. Друзья? Я знал только одного человека, который пустил бы меня, не задавая никаких вопросов. Наконец-то открытый бар. Я вошел в небольшой зал. Печально пахнуло кислым пивом и табачным дымом. Запах одиночества и отчаяния. Последний запах, который, наверное, уносят с собой самоубийцы. Я сел спиной к входной двери и подождал, пока ко мне не подошел человек. У него не было ни сил, ни желания спросить, что мне нужно. Он молча стоял около меня. У него были грязные ногти и татуировка на тыльной стороне руки. Бабочка. Сквозь синие крылья проросли короткие черные волосы. -- Двойное виски, -- сказал я. Бабочка дернулась и исчезла. Я подошел к телефону-автомату и набрал номер Айвэна Бермана. Я долго держал трубку у уха и сдался только после десятого, наверное, гудка. Конечно, было бы слишком хорошо, чтобы он оказался дома. Дежурит, очевидно. Я вдруг подумал, что могу позвонить Хербу Розену. С ним, по крайней мере, можно быть честным. Работник полицейского управления -- он-то уж знает, что к чему. Я нашел его телефон в своей записной книжке Херб оказался дома и даже не спал. -- Херб, -- сказал я, прикрывая трубку рукой, -- это Язон Рондол. Наступила пауза. Слишком длинная пауза. Обычно Херб Розен не делает пауз. Он очень импульсивный человек. Настолько импульсивный, насколько может быть полицейский. -- Привет, Рондол, -- наконец ответил он мне. Голос у него почему-то звучал сдавленно. Возможно, он хотел повеситься, и я ему помешал. Я уже знал, что незачем спрашивать о ночлеге. Люди, которые долго думают, прежде чем сказать "привет", вряд ли будут рады позднему гостю. -- Херб, возможно, ты слышал... -- Я слышал... -- Мне не хотелось бы идти к себе. -- Я понимаю. -- И я подумал, может быть... -- Что может быть, Язон? -- мягко спросил меня Херб. -- Может быть, я смог бы переночевать у тебя... -- Нет, Язон. Боюсь, что нет... Он молчал, ожидая моей реакции, но и я молчал. Пусть он продолжает. Или кладет трубку. -- Понимаешь... -- Херб вздохнул, -- это тонкая штука... Если узнают... Нет, Язон, я не могу позволить себе... -- Хорошо, Херб, сделай мне тогда другое одолжение. Арестуй меня. Ты получишь повышение по службе, и совесть твоя будет чиста -- ты выполнил просьбу друга. -- Не вижу ничего смешного, -- сказал Розен. -- А я и не смеюсь. Я говорю совершенно честно. Все равно я собираюсь отдаться в руки правосудия, так почему при этом не оказать услугу старому другу? Розен вздохнул. Я представил себе, как он мучительно думает, издеваюсь я над ним или говорю правду. -- Язон, -- сказал он, -- ты знаешь, какие у тебя хвосты? -- Приблизительно. -- И ты хочешь явиться с повинной? -- А что мне еще делать? Не могу я бегать все время, как заяц. -- Я ничем не смогу тебе помочь, Язон. Это слишком серьезно. Начальство рвет и мечет. Похоже, что ты прошел по мозолям целого батальона. -- Так как? -- А как ты это себе представляешь? -- Завтра, ну, скажем, в десять утра, ты случайно оказываешься... допустим, у входа в отель "Мажестик". Хорошо? -- Ну, допустим. А ты? -- Я подойду к тебе, а ты арестуешь меня. -- А ты меня не разыгрываешь? -- Господь с тобой, Херб. -- Ну спасибо. Старый, добрый Херб. Большой, толстый Херб. Прокрутится, бедняга, наверное, минут десять на кровати, пока уснет. Муки совести. Десятиминутные муки. А может быть, и не муки. Может быть, и он думает, что я обязательно, во что бы то ни стало попытаюсь бежать. Может быть, и он знает, что я их больше устраиваю в виде трупа, чем живой, и все полицейское управление Шервуда знает. В таком случае он проявил редкое благородство -- отказался от соблазна пристрелить приятеля при попытке к бегству. Зря я иронизирую. В некоторых кругах это огромная жертва. Редкое благородство. Большое сердце. Только бы он не передумал до утра. Но другого выхода у меня не было. Я выпил свое виски. Оно скользнуло теплой волной по пищеводу, И я вдруг подумал, что выпил, может быть, последний раз в ЖИЗНИ. Я снова позвонил. На этот раз знакомому из "Шервуд икзэминер". Год тому назад он был репортером. С тех пор я его не видел. - Тим, -- спросил я, -- это ты? Я тебя не разбудил? -- Нет, не разбудил, -- сказал он. -- Но хотелось бы знать, кто меня не разбудил? -- Это Язон Рондол. Тим молчал. Так же, как только что Херб Розен. Я, кажется, начинаю действовать на людей как гремучая змея. Они цепенеют. -- Здравствуй, Язон. Где ты? -- Еще на свободе. Но завтра я собираюсь отдаться в руки полиции. Ты, надеюсь, слышал, что за мной идет настоящая охота. -- Слышал. -- Тим, я обещаю тебе, ты завтра будешь первым, кто сообщит о том, что опасный преступник адвокат Язон Рондол сам сдался полиции. И смею тебя заверить, Тим, если я доживу до суда -- а мне этого очень хочется, -- это будет самый интересный процесс за долгие годы. -- Язон, для чего ты звонишь мне? Не только ведь для того, чтобы сделать мне одолжение? -- Совершенно верно. Я хочу дожить до суда. -- А я... -- Газета должна подчеркнуть, что я добровольно сдался полиции. И фото. Если вы это сделаете, они могут побояться прихлопнуть меня. Слишком велик скандал. И обязательно возьми с собой фотографа. Очень трудно стрелять в человека, когда на тебя смотрит объектив. Ты меня понимаешь? -- Да. -- Ты обещаешь? -- Хорошо, Язон. Теперь я верю тебе. Знаешь, когда речь идет об эмоциях, я каждый раз теряюсь, словно и густом лесу. А когда понимаешь, где у кого какая выгода, тогда другое дело. Где и когда быть? -- Вход в отель "Мажестик". Десять утра. -- Спасибо, Язон. Арестовывайся спокойно. Нет, что ни говорите, а друзья -- великая вещь. Особенно если их интересы совпадают с твоими. -- Простите, мистер, мы закрываемся. Я посмотрел на официанта. У него было синее от усталости лицо. Того же цвета, что и бабочка на руке. -- Хорошо, -- сказал я. -- Вот деньги. Сдачу оставьте себе. Он даже не поблагодарил меня. Я понимал его. В какой-то момент усталость так давит, что на все становится наплевать. После" бара ночной воздух казался удивительно чистым. Я прошел квартала два, прежде чем нашел такси. Шофер -- мужчина средних лет с печально обвисшими усами -- дремал, прислонив голову к боковому стеклу. Я осторожно побарабанил. Шофер поднял голову. -- Батареи заряжены полностью? -- спросил я. Он кивнул, потер лицо руками. Я залез на заднее сиденье. -- Куда вам? -- В Джоллу. Шофер нерешительно посмотрел на меня. -- В это время я не найду там пассажиров... Придется стоять до утра... -- О, вам не придется стоять там... Мне нужно лишь... передать пакет, и мы вернемся обратно. Шофер все еще не мог решиться. Он с сомнением посмотрел на меня, и я вдруг понял, что он сомневается, не укокошу ли я его на ночной дороге и если нет, то хватит ли у меня денег заплатить за такое путешествие. -- Да вы не беспокойтесь, приятель, -- сказал я. -- Я работаю в фирме Гереро. Может быть, слышали, игрушки Гереро? -- Нет, -- покачал шофер головой, но уже спокойнее. -- Плачу казенными. -- Я вытащил из кармана деньги. Я и забыл, что был так богат. -- Ехать на такси в Джоллу на свои -- эдак быстро разоришься. А на казенные... -- Ну конечно, мистер, фабрика игрушек не могла позвонить в Джоллу, она должна посылать туда ночью человека. Но меня это не касается. Деньги у вас есть, а это главное... -- Это очень тонкая мысль, -- сказал я, и шофер засмеялся. Я откинулся на спинку сиденья. Мы ехали по пустым и темным улицам Шервуда. Монотонно поскрипывали щетки стеклоочистителя, тихо шипел моторчик обогревателя. В свете фар снежинки налетали на нас роями блестящих насекомых. -- Самое милое дело -- ночная езда, -- задумчиво сказал шофер. -- Свободно, спокойно. Людей мало, и мир на мир похож, а не на котел какой-то, в котором все кипит, бурлит, переливается. -- Шофер помолчал и добавил: -- Не люблю людей... Все зло от них. Вот возьмите дорогу, к примеру. Людей нет -- дорога спокойная, безопасная, чистая. А как люди появляются -- тут тебе сразу же снование, суета. Шум, гам... Я не спал, но и не бодрствовал. Я чутко дремал, плавал на границе сна и бодрствования. Иногда голос шофера начинал доноситься до меня уж очень издалека, приглушенным, я понимал, что засыпаю, встряхивался, болтал головой, массировал лицо руками. В Джоллу я, конечно, ехать не собирался. Не нужно было вообще ехать в этом направлении. Сам не знаю, почему из меня выскочила эта Джолла. Как там поживает капитан Мэннинг? Как он выглядит? Не знаю, как левой, а правой стороной лица он наверняка может пугать детей... Бедная миссис Нильсен... Ее уже, наверное, арестовали. -- Послушайте, приятель, -- сказал я шоферу. -- Я передумал. Мы, пожалуй, в Джоллу не поедем. Когда будет разворот, поворачивай обратно. Шофер ничего не сказал, но я заметил, как у него напряглись плечи. Я представил, что он думает обо мне. Я начал опять скользить по поверхности сна. Миссис Нильсен ловким движением вытаскивала из-под пледа свой маленький пистолет, подбрасывала в воздух И ловила его. Надо было встряхнуться, потому что я уже забредал в страну сновидений -- это я понимал. Я не мог видеть миссис Нильсен в такси. И тем более она сейчас не подбрасывает пистолет. И даже не держит его. Полиция уже допросила ее. Молодой человек... Я увидел ее маленькое, упрямое лицо. Хотел бы я, чтобы у меня был такой дух. И даже не в восемьдесят один год, а сейчас. Да, они ее уже наверняка допросили. Я представил, как она сидит сейчас одна. Неужели они ее все-таки арестовали? Она сидела в своем кресле, а кресло бесшумно скользило по бесконечному серому коридору. И от бесконечности и пустынности его щемило сердце. Бедная миссис Нильсен... Вдруг кресло начало тормозить. Я открыл глаза. Справа у обочины стояла полицейская машина с вращающимся маячком на крыше, и около нее полицейский с сигаретой в губах. Я не сразу сообразил, что происходит, но, прежде чем я отдал себе отчет в ситуации, я уже с силой упер ствол пистолета в спину шофера. -- Он стреляет, -- тихо сказал я. Машина начала набирать скорость, и полицейский остался позади. Удивительно все-таки многообразно применение пистолета. Кто бы мог подумать, что он такой хороший акселератор. -- Следующий раз он может выстрелить, -- предупредил я шофера. -- Рассказать вам, что делает пуля, попадая в тело шофера такси? О, это очень интересно. Вначале она... -- Я ничего не хотел... -- Ну. конечно, -- сказал я, -- вы ничего не хотели. Вы хотели только спросить у него, в чем смысл жизни. Да? При знайтесь? -- Чего вы от меня хотите? -- захныкал шофер плаксивым голосом. -- Что за проклятая работа.... Люди, люди, спешка, злость, грязь, крик, суета... Господи, сделай так, чтобы не было людей с их злобой... -- А вы хотели сплавить меня полицейскому из-за избытка душевной щедрости? Или чтобы одним человеком меньше было? -- Оставьте меня, не мучьте! Не мучьте меня за какие-то паршивые полсотни. Я остановлю машину. Вылезайте, не мучьте меня! Хватит, я устал, и больше не могу жить так! -- Я уважаю ваше право на истерику, -- сказал я. -- Это святое право человека. Но вам придется возить меня до десяти часов утра. И не вопите так! Если вы устали, можете остановиться на площадке отдыха и отдохнуть. Но только там, где нет полицейского. Мы вскоре нашли площадку, постояли молча, снова двинулись в путь. Снова стояли. Шофер молчал. Что-то в нем сломалось. Мне стало жаль его. И себя. И миссис Нильсен. И Одри. Я вылез из такси в половине десятого. На счетчике было сто двадцать семь НД. Я положил на сиденье три бумажки по пятьдесят. -- Прощайте, -- сказал я. Шофер ничего не ответил. У него не было даже сил взять деньги, и он только тупо смотрел на них. Я медленно пошел но Мажестик стрит. В отличие от шофера такси я был рад толпе. Толпа была защитой. Гарантией от выстрела при попытке к бегству. Я зашел в кафетерий, выпил две чашки кофе и съел бутерброд. Было без пяти минут десять. Я пошел к отелю. Тим уже ждал меня. С ним было два человека. Один доставал из кожаного саквояжа камеру. Другой открывал заднюю дверцу фургончика с эмблемой телевизионной компании, принадлежащей газете. Он вытащил маленькую телекамеру и присоединил ее к кабелю. Я подмигнул Тиму. Он мне. Я посмотрел на часы. Ровно десять. Неужели мой друг Розен не появится? Тим вопросительно посмотрел на меня. Я едва заметно пожал плечами. Два мальчугана остановились и стали смотреть на человека с телекамерой. Сомневаюсь, чтобы они когда-нибудь видели живую корову, но марку телекамеры они определяли за полмили. Три минуты одиннадцатого. Я увидел, как Херб Розен переходил улицу. Боже правый, каждый раз, когда я вижу его, я поражаюсь его размерам. При более экономном творце из него бы вполне вышло два нормальных полицейских. Или три адвоката. -- Мистер Розен, -- крикнул я, и он повернулся ко мне. Молодец, изумление на его лице было почти неподдельным. -- Мистер Розен, это судьба... Он двинулся ко мне почти бегом. Он должен был арестовать меня. -- Мистер Розен, я как раз хотел отдать себя в руки полиции. -- Язон Рондол, вы арестованы. Обвинение будет предъявлено вам в полицейском управлении. -- Прекрасно. Спасибо большое. Надеюсь, вы отметите, что я сдался добровольно? Только сейчас Розен заметил, что мы оба стоим под объективом телекамеры. Вокруг собралась уже целая толпа. Он пожал плечами. -- Да, разумеется. И надо сказать, Рондол, вы правильно сделали. Руки, пожалуйста. Я уже стал экспертом и по наручникам. И мне их надевали, и я их надевал. Я протянул руки, и Херб защелкнул браслеты у меня на запястье. На этот раз наручники были тройные. Третий браслет он надел себе на руку. Я подумал, что нормальный браслет не должен застегнуться на могучей ручище моего друга, но он все-таки защелкнул его. Через десять минут мы уже шли по коридору полицейского управления Шервуда, и вслед за нами поворачивались все головы. Я был здесь популярной личностью. О, сладкое бремя славы... Когда-то, совсем маленьким, я мечтал о славе. Я вхожу куда-нибудь, допустим, в ресторан. Все головы, как на пружинах, поворачиваются в мою сторону. Легкий шепот, как ветерок, как шорох листьев: Язон Рондол... Сам Рондол. И вот -- пожалуйста, дожил. Только вместо ресторана полиция. Нас регистрирует дежурный офицер, докладывает куда-то. Звонят телефоны. Вбегают и выбегают люди. Явно больше, чем нужно. Но не посмотреть вблизи на самого Рондола -- это кровавое чудовище... Адвокат в наручниках -- это уже пикантно. Мы снова идем. Теперь уже не вдвоем, а впятером. Херб Розен сияет, как кинозвезда на премьере. Он раскланивается налево и направо. Две секретарши, две светленькие куколки, смотрят на меня с жадным интересом. Слава, сладкое бремя славы. Мы входим в кабинет. Он действительно постарел, мой старый друг Нейл Кендрю. Постарел, обрюзг. Ах, годы, годы, полицейские годы, бессонные ночи. Нелегок был путь от капитана Кендрю до этого кабинета. Столько людей хотело бы проделать его. -- Здравствуйте, мистер Кендрю, -- здороваюсь я. Он лишь коротко кивает мне. Интересно, помнит ли он меня? Вряд ли. А может быть, и помнит. -- Вы знаете, как удачно все получилось, -- рассказывает Херб Розен, -- и он тут, и ребята из "Икзэминер" тоже тут, у входа в отель. Ждали кого-нибудь. И телекамера. -- Они засняли, как вы арестовали его? -- Да, как он отдал себя в руки правосудия. Начальник полиции почему-то хмурится. Казалось бы, нужно радоваться бесплатной телевизионной рекламе полиции, но он явно не рад. Уж не потому ли, что телекамеры связали ему руки? Попробуй организуй арестованному побег, когда миллионы людей своими глазами видели на телеэкранах, как он добровольно отдался властям... Глава 6 Тюремщик второго класса Майкл Каллахэн вернулся домой, как обычно, в пять часов. Как и всегда, когда он вставлял в замок ключ и поворачивал его, он услышал шаги жены, быстрый топот сына, нетерпеливое повизгивание Длинноухого. Но здоровались они с ним в другом порядке. Первым на него набросился ирландский сеттер. Он пританцовывал на задних лапах, неуклюже толкал хозяина передними, подпрыгивал и пытался лизнуть его в лицо. Вторым был Джерри. "Неужели,-- пронеслось в голове у Каллахэна, -- придет время, и Джерри будет таким же далеким, озлобленным чужаком в доме, как это почти у всех? Слава богу, ему пока одиннадцать, у него выпало два зуба спереди, и он улыбается отцу своей веснушчатой, беззубой улыбкой". Должно быть, Этель почувствовала, о чем он думает, потому что тоже улыбнулась ему и сыну. -- Ну хватит, хватит, дайте отцу раздеться. Его ведь ждут. -- Кто ждет? -- сразу насторожился Каллахэн. Здесь был его мир, мир, полный любви, доверия и покоя, и подсознательно он всегда боялся вторжения в него чужих. -- Мистер Фалькони. Тот, с которым ты учился. Настоящий джентльмен. Хотел сделать тебе сюрприз. Посмотришь, какую коробку конфет он принес нам: пятнадцать НД, не меньше. -- Не помню я никакого Фалькони... -- пробормотал Каллахэн. Он чувствовал неясную тревогу. Фалькони, Фалькони... Нет, фамилия ничего не говорила. Может быть, забыл просто... Коробка конфет. Не придет же грабитель с коробкой конфет и не будет ждать хозяина. Он успокоился и вошел в комнату. Навстречу ему шагнул невысокий черноволосый человек с широченными плечами. Протянул руку. Каллахэн поздоровался с ним. Нет,- даже лица такого он не помнил. Фамилию мог забыть - у него вообще была неважная память на имена, по лицо -- никогда. Если он хоть раз видел человека, сразу же и навсегда запоминал его лицо. -- Мистер Каллахэн, я хотел бы поговорить с вами, -- тихонько сказал черноволосый. Он продолжал улыбаться, но глаза у него были холодные. И неподвижные. -- Наедине, -- добавил незнакомец. -- У вас такая очаровательная супруга и такой симпатичный парнишка... Не стоит мешать им нашими разговорами. -- Я не... -- Каллахэн хотел было сказать, что не имеет чести быть знакомым с посетителем, он уже и фразу составил в уме: "Простите, но я не имею чести...", но что-то в глазах Фалькони удержало его. -- Пройдемте в мою комнату. Слова "моя комната" были небольшим преувеличением, потому что своей комнаты у Майкла Каллахэна не было. Вся его квартира состояла из двух комнат: спальня, в которой они спали с Этель, и гостиная, в которой спал на диване Джерри. Фалькони сел на стул, а Каллахэн опустился на кровать. Он вдруг почувствовал, что устал. Целый день на ногах, всю смену. Сорок семь шагов в одну сторону, сорок семь обратно. Иногда туда получалось сорок шесть, а обратно сорок восемь, но в среднем длина коридора его сектора на третьем этаже составляла сорок семь шагов. Пять лет он считал свои шаги. Немало. -- Мистер Каллахэн, -- тихонько спросил Фалькони, -- сколько вы получаете в тюрьме? -- А в какой степени... -- пробормотал Каллахэн, но снова не закончил фразы из-за холодного и внимательного взгляда гостя. -- Восемь? Девять тысяч в год? Каллахэн молча кивнул. Девять двести в год. Это за его-то работу. Девять двести -- разве это деньги? Высчитываешь, сколько пива можешь позволить себе выпить в неделю. Голова пухнет. Отец, глава семейства. -- Мистер Каллахэн, я хочу предложить вам десять тысяч НД. -- Десять тысяч? -- Цифра была так велика, что он переспросил еще раз: -- Десять тысяч? -- Господи, больше его годового дохода. -- Совершенно верно, -- кивнул Фалькони. -- Десять тысяч НД мне? -- Вам. Но я, наверное, не совсем ясно выразился. Десять тысяч только сейчас -- вот деньги, а вторые десять тысяч после... Господи, какие две толстенькие, аккуратно заклеенные бумажной ленточкой пачечки. Сиреневые купюры по двадцать НД. Это значит -- по пятьсот купюр в пачке. Или это в двух пачках десять тысяч? Тогда по двести пятьдесят в пачке. Каллахэн видел не только сиреневые бумажки с бородатым лицом. Это была квартира из трех комнат. И у него, Майкла Каллахэна, впервые за тридцать шесть лет жизни будет своя комната. И портсигар, как у Шилдса, который играет, когда открываешь его. И шуба у Этель. Он скажет так небрежно, мимоходом: "Да, Этель, тебе не пора купить новую шубу? А то ты мне не очень нравишься в старой". Она грустно улыбнется. Бедная Этель, немного у нее радостей. "Давай встретимся в пять, нет, лучше в полпятого, и пойдем посмотрим тебе новое пальто. Не очень дорогое, что-нибудь за триста -- четыреста НД". Она поймет, что он не шутит, и крикнет: "О Майкл!.." Он поднял голову и посмотрел па Фалькони. Тот понимающе кивнул. -- И что же я должен сделать? -- спросил Каллахэн. -- О, ничего особенного. Завтра во время своего дежурства вы зайдете в камеру, где сидит Льюк Поуст. Он ведь в соседнем секторе? -- Да, -- прошептал Каллахэн. Он уже знал, что будет жить по-прежнему в двухкомнатной квартире, что Этель придется еще пару лет проходить в старом пальто и что он так и не узнает, сколько же купюр в такой пачке. -- Когда у него суд? Как будто скоро? -- Через неделю. -- Прекрасно. Вы знаете, между прочим, в чем он обвиняется? -- Кажется, убийство. -- Три. Три трупика висят на нем. Довольно тяжелый груз. Далеко с ним не уплывешь. Смертная на сто процентов. Льюк, насколько я его знаю, выберет, конечно, переделку. Но пока что он гот Льюк Поуст, который мать готов продать в публичный дом за сотню НД. -- Я не... -- Каллахэн хотел сказать, что говорить им, к сожалению, не о чем, он даже фразу уже составил в уме: "К сожалению, говорить нам...", но снова замолчал. Гипнотизер он, что ли, этот чернявый? -- Вы войдете в камеру Льюка и скажете, что Фрэнк Фалькони передает ему привет. -- И... и за это... -- Не совсем. Вы скажете ему, что Фрэнк Фалькони положит в банк на его имя пятнадцать тысяч НД. Вы объясните ему,что для этого ему нужно сделать очень немногое -- всадить вовремя прогулки нож в живот некоему Язону Рондолу, который тоже ожидает суда. Не забудьте только сказать Льюку, что на его приговоре это никак не отразится. А то ведь он порядочная дубина, и ему надо хорошенько вбить в голову, что три ли убийства, четыре или пятнадцать -- приговор тот же самый --смерть Или переделка, конечно. -- Нет, нет, нет, -- замахал руками Каллахэн. Он хотел сказать, что никогда не пойдет на преступление, что не за того его принимают, что он никогда не нарушит свой долг, что его, наконец, будут за это судить, а ему это вовсе не улыбается. Что все это, наконец, глупость, потому что и Поуст. и Рондол сидят не в его секторе, а в соседнем, дежурит днем во время прогулки не он, а Шилдс. Тот самый Шилдс, у которого портсигар играет, когда его открываешь. Японский. Он хотел все это сказать, но Фалькони не слушал его, а продолжал: -- Если Льюк согласится -- а он наверняка согласится, -- вы передадите ему вот этот нож. -- Фалькони достал из внутреннею кармана пиджака маленький нож. -- Нет. -- скатал Каллахэн, -- это невозможно. -- Во рту у нею пересохло, и хотелось пить, -- Почему же? -- терпеливо спросил Фалькони. -- Да хотя бы потому, что я не могу войти в камеру соседнего сектора. Там днем дежурит Шилдс. А потом, если б даже я мог, выяснилось бы, что нож передал я... -- Каллахэн заметил, что ему почему-то удобнее и легче говорить с Фалькони о технических деталях, чем о долге. Фалькони посмотрел на него и терпеливо улыбнулся. -- Вы обижаете нас, мистер Каллахэн... Нас, подумал Каллахэн. Не меня, а нас. -- ...Вы нас считаете совсем глупцами, -- он укоризненно покачал головой. -- Дело в том, что, если Льюк получит от вас нож, он потом покажет на допросе, что нож передал ему мистер Шилдс... -- А Шилдс? Он что, молчать будет? -- Каллахэн старался говорить иронично, но голос звучал испуганно. -- Да, мистер Каллахэн. -- Почему? -- Ах, мистер Каллахэн, но первому впечатлению я бы не сказал, что вы такой шутник. Ну, скажите сами, в каком случае люди молчат? Каллахэну вдруг стало страшно. Он больше не думал о деньгах. Они убьют Шилдса. А портсигар с музыкой? При чем тут портсигар? Он почувствовал, что руки его дрожат. Чудовищная жара в комнате. Дышать просто нечем. Он боялся посмотреть на Фалькони, и вместе с тем какая-то неведомая сила заставила его поднять глаза. Фалькони спокойно сидел, раскатывая между пальцами сигарету. Вдруг он решительно спрятал сигарету обратно в пачку. -- Простите, забыл, что это спальня. Моя жена никогда не разрешает мне курить в спальне. -- Он крутанул головой и усмехнулся. -- Ни в какую. Нет, говорит, и все. -- Да, да, я понимаю, -- быстро сказал Каллахэн. Он уцепился за жену Фалькони как за спасательный круг. Это было понятно. Он ее понимал. Она была из мира, в котором он жил. И Этель. И Джерри. И поэтому все, о чем он говорил Фалькони, -- все это шутка, нелепая шутка, дурацкий розыгрыш. -- Жены, знаете, они бывают помешаны на чистоте... Фалькони кивнул и снова усмехнулся. На этот раз по-другому. Он, казалось, видел своего собеседника насквозь. -- Бог с ними, с женами, -- сказал он, -- вернемся к делу. -- Но я ведь вам уже объяснил, мистер Фалькони, что они оба, и Рондол и Поуст, в соседнем секторе. Мой четвертый, а они в пятом. -- Шилдс не выйдет на дежурство. Вы пойдете к дежурному офицеру и скажете, что отработаете и за Шилдса, потому что, мол, такой у вас уговор. -- А... А они потом решат, что Шилдс удрал? -- Совершенно верно. Дал Поусту нож, получил деньги и смылся. Так как, по рукам? Здорово они все продумали, ничего не скажешь. Все по полочкам разложили. Одно к другому. Но не-ет. Не на такого напали. Не будет он марать руки. И совесть. Чужой кровью. Пусть каждый цент па счету, но зато спишь спокойно. -- А если я откажусь? -- спросил он. -- Я думаю, вы не откажетесь. -- Почему вы так уверены? Надо говорить с ним потверже, подумал Каллахэн, дать понять, что он зря теряет со мной время. -- Потому что, Каллахэн, в случае, если вы откажетесь, мы убьем Джерри. Что вы так смотрите на меня? Вы что-то побледнели. А потом, если и этого вам будет мало, убьем вашу супругу. А жаль было бы. Очень милая и приветливая женщина. -- Вы... не посмеете... -- прошептал Каллахэн. -- Перестаньте, не будьте ребенком, -- с легкой брезгливостью в голосе сказал Фалькони. -- Ваш сын ходит в школу. Если не ошибаюсь, на Чекерс-стрит. После конца занятий, когда он выйдет... -- А сколько купюр в такой пачке? -- спросил вдруг Каллахэн. То есть он готов был поклясться, что спросил не он. Он и спросить-то не мог, так все оледенело у него внутри. Да и голос был не его, хриплый какой-то, грубый. Но, с другой стороны, в комнате никого, кроме них, не было. -- Двести пятьдесят. Держите. Здесь, как я нам уже сказал, всего десять тысяч. Вторые десять вы получите после похорон Рондола. Если вы все поняли, я, пожалуй, пойду, а то страшно хочется курить. Вы не курите? -- Нет, -- прошептал Каллахэн. -- Счастливый человек, -- завистливо покачал головой Фалькони и встал со стула. Это было замечательное время. Сразу после обеда. Он садился за стол, доставал пластмассовый ящичек, который сконструировал и изготовил собственноручно, раскрывал его и начинал инвентаризацию своей рыболовной снасти. Телевизор что-то бормотал, в комнате было тепло и спокойно. Внутренняя часть ящичка, склеенная из прозрачного оргстекла, вынималась. Она была разделена перегородками на отделеньица. Для каждого номера крючков свое отделение. Для лески -- свое. Для поплавков, грузил -- тоже свои. Скорей бы морозы. Господи, сколько уже времени он не был на озере, страшно подумать... Зимой, когда озеро замерзает, кругом стоит такая тишина. Он так явственно представил себе низкое серое небо, темно-зеленые, почти черные ели на противоположном берегу. Ветер налетает порывами, взвивает вверх маленькие снежные смерчи. Что-то вдруг заставило его прислушаться. Диктор на экране говорил: -- ...Адвокат Язон Рондол, которого разыскивала полиция, отдал себя в руки правосудия. Наш репортер оказался... Язон Рондол. Айвэн Берман не мог поверить сроим глазам. И тем не менее на экране был Язон Рондол. Какой-то измятый, небритый, но он. Шум толпы, электромобилей. И голос Рондола: "Мистер Розен, я как раз хотел отдать себя в руки полиции". Здоровенный верзила защелкивает у него на руках браслеты. -- Ловили рядом, а поймали вон где, -- пробормотал Берман и вздохнул. Жизнь была настолько сложна, что он давно перестал пытаться что-нибудь понять в ней и воспринимал ее такой, какой она была. -- Ловили рядом, -- снова пробормотал он и покачал головой. Он начал разбирать крючки, по -- удивительное дело! -- занятие это показалось ему теперь скучным. Вернее, не скучным, нет. Он продолжал возиться со снастью, но вдруг сообразил, что думает вовсе не об озере и не о коробке с крючками, а о Рондоле. Это было удивительно, потому что раньше ничто и никогда не могло оторвать его от любимого занятия. Он вдруг вспомнил теплый летний день. Озеро -- неподвижное, застывшее стекло. Он и Рондол ловят небольших, вертких окуньков. То есть ловит он, потому что у Рондола не клюет. Их отделяет друг от друга всего футов десять -- длина лодки, но у него нет-нет да поплавок вздрогнет, замрет на мгновение и нырнет. Взмах удочки -- и еще один серебристый окунек у него в руках. Он снимает с крючка трепещущее прохладное тельце и опускает в проволочный садок за бортом. А у Рондола поплавок приклеен к поверхности воды. Гвоздями прибит. И Рондол покуривает не спеша, почти на него не смотрит. Но улыбается, вида не подает, что обидно ему. Наоборот. "Я, -- говорит, -- рад за тебя, Айвэн. Знаешь, почему у тебя лучше клюет? Потому что ты человек тихий. Тебя бог и рыба любит. И даже, говорят, твои арестантики". А он, Айвэн Берман, все стесняется, как это у него клюет, а у его товарища нет. Лучше бы наоборот. И тут у Рондола поплавок дернулся вниз. "Дергай", -- крикнул ему Айвэн, тот дернул, но неудачно. Успел, разбойник, стащить червяка с крючка. Насадил нового червяка, только забросил, поклевка. Четкая, сильная. Вытащил окунька. Снова забросил -- тут же опять вытащил рыбку. Сигарета в губах давно погасла, но ему ее и выплюнуть-то некогда, не то что прикурить. Окуньки словно обезумели, так и хватают его крючок. И ему, Айвэну Берману, не завидно. Смешно сказать, даже приятно было. Если бы кто-нибудь рассказал -- не поверил бы. Чтобы один рыбак радовался за другого -- это что же, как и?мененный? Нет, не измененный, а все-таки он радовался тогда за Рондола. Не то чтобы радовался, а на душе как-то тепло было. Ну как будто в руках ребенка держал... Ах, Рондол, Рондол, как это он любил приговаривать? "Ты, Айвэн, изъясняешься темно и мудро, как природа... темно и мудро". Почему же он преступник? Глава 7 Назавтра, не успев принять дежурство, он уже знал, что Рондола ночью привезли в тюрьму. Весь день ему хотелось подняться в камеру, но что-то мешало. Не хотел он видеть Рондола в камере. Не хотел. Через несколько дней к нему в комнату спустился Каллахэн. -- Мистер Берман, -- сказал он, -- Шилдс сегодня не вышел. -- Да, Каллахэн, я как раз думал, кем заменить его. -- Вот я и пришел, мистер Бермам, мы с Шилдсом договаривались, если кто-нибудь не придет почему-либо -- подменить. Я как увидел, что его нет, так сразу и думаю: дай-ка схожу к мистеру Берману и скажу, что подменю Шнлдса... Что-то он много говорит, подумал Берман. На себя не похож. -- А то, если со мной что случится, тогда он меня подменит. Да и дел-то: проследить, чтобы вовремя накормили, вывести на прогулку, ну и посетители. Ежели, конечно, будут. -- Хорошо, хорошо, Каллахэн. Идите наверх. И скажите дежурному по пятому сектору, чтобы шел домой. Вы подмените Шилдса. Вот вам шифры от камер. Странный он сегодня какой-то... Что это с Шилдсом стряслось? Никогда ни на секунду не опоздает. Надо позвонить ему. Болен, наверное. Он посмотрел в книжке номер телефона Шилдса, позвонил ему. Ответил женский голос: -- Миссис Шилдс слушает. -- Добрый день, миссис Шилдс. Это Айвэн Берман. Что с вашим супругом? -- С моим супругом? -- В голосе женщины послышалось беспокойство. -- Что с моим супругом? -- Я думал, он заболел. -- А разве он не на работе? -- Нет, миссис Шилдс, он сегодня не явился. -- Господи... -- Да вы не волнуйтесь... -- Он вышел из дому, как обычно... Господи, о господи... -- Она начала плакать. -- Не волнуйтесь, может быть, он еще придет. Мало ли что может задержать человека... -- Нет. нет, нет, я знаю, что-то случилось... -- Успокойтесь, миссис Шилдс, как только он придет или я что-нибудь узнаю, я тут же позвоню вам. Он положил трубку и вздохнул. Шилдс никогда не опаздывал. Ни на минуту. У них никто никогда не опаздывал. Тюрьма -- прекрасное место. Таким местом дорожат. Таким местом не бросаются. Он занялся заполнением бланков отчета. Вечно эти отчеты... Но мысль о Рондоле продолжала трепыхаться где-то на дне его сознания. Он не хотел его видеть. Увидеть его в камере -- значит предать их Тихое озеро. Он хотел видеть его там, а не в камере. Язон Рондол не должен быть в камере. Он не хотел связывать воедино своего друга и тюрьму. Ему казалось, хотя он и не отдавал себе в этом отчета, что зайди он к Язону в камеру -- и Язон в камере станет реальностью. А в такую реальность не хотелось верить. На душе у него было беспокойно. Шилдс так и не появился. Действительно, что-то случилось. Наверняка случилось. Теперь он уже не сомневался. А вот Каллахэн не сомневался с самого начала. Почему? Откуда такая уверенность? Да потому, что Шилдс никогда не опаздывал. А коль скоро опоздал -- Каллахэн был уверен, что он не придет. И все-таки что-то уж очень быстро Каллахэн прибежал к нему. Чепуха. Его, наверное, послал дежурный по пятому сектору. Видит, что его не меняют, хотя время уже пришло, вот и попросил его сходить к дежурному офицеру. Смутно, беспокойно на душе. Но почему же? Да, Рондол в тюрьме. Но что поделаешь -- это и есть жизнь. Тюрьма -- это жизнь? Кто знает, кто знает... Какая-то чушь, что они договаривались с Шилдсом подменять друг друга. Насколько он помнит, Шилдс не опоздал ни разу и не болел ни разу. Айвэн Берман несколько раз глубоко вздохнул, но беспокойство все равно не покидало его. Неясное беспокойство, тревожное. Сердце сжималось. Как бывает иногда на озере перед бурей. Когда все тихо, все замирает и все ждет. И почему Рондол сам отдался в руки полиции? Выйти утром на улицу к отелю "Мажестик" -- это действительно значит сдаться полиции. Их там в это время как собак нерезаных. Значит, так ему нужно было. Так ему удобнее. Он решительно встал и поднялся наверх. Пятый сектор. Камера триста двадцать вторая. Каллахэн тут как тут. -- Все в порядке, мистер Берман. Все тихо и спокойно. Управляюсь за двоих, даже и не думал, что это так легко... Он посмотрел на Каллахэна. Что он трясется как осиновый лист? И говорит, говорит... Он нахмурился. -- Хорошо, Каллахэн, идите. Я проверю, как тут новичок. Он набрал шифр на замке и открыл тяжелую дверь. Как он мог подумать хоть на мгновение, что Рондол не захочет его видеть? Как он мог столько времени не подняться к другу? Рондол улыбнулся ему и шагнул навстречу. -- Айвэн... -- Язон... Они обнялись. Что это у него в горле, неужели ангина будет? Он попытался проглотить комок, но тот, как поплавок, тут же выныривал и снова становился в горле. -- Спасибо, что пришел, старина. -- О чем ты... -- Ты не собираешься на наше озеро? -- Хотел поехать в субботу... Но не поеду. -- Почему? -- Из-за тебя. -- Как из-за меня? -- Язон, неужели ты думаешь, что человек может быть на озере, когда его друг ожидает суда? Это, это... как есть уху, когда на тебя смотрят голодные глаза. -- Спасибо, Айвэн. Мы еще будем смотреть друг на друга сытыми глазами. -- Язон, я ни о чем не спрашиваю, я видел тебя по телевидению, когда ты сам... -- Так нужно. Верь мне, я не виновен. Но кое-кому я стою поперек горла... Если бы ты знал, какой муравейник я разворошил... Поэтому-то они так усердно охотятся за мной. Они дорого дали бы, чтобы я молчал. Всегда. Поэтому мне нужно было, чтобы у полиции были связаны руки. Трудно уверить кого-нибудь, что был убит при попытке к бегству, если миллионы людей видели, как я добровольно сдался полиции. Понимаешь? -- Да, как будто. -- Здесь-то хоть они до меня не доберутся. Ты не представляешь, как легко сидеть, когда всей душой стремился в тюрьму... Спасибо, что заглянул ко мне, Айвэн. И поезжай на озеро. -- Нет, Язон. Вода -- не люди. -- Это ты тонко заметил. -- Она не прощает предательства... -- Почему? -- Не знаю... Может быть, потому, что на воде лучше думается... Мне нужно идти, Язон. -- Спасибо. Берман плотно закрыл тяжелую дверь камеры. Они охотятся за ним... Дорого дали бы, чтобы он молчал... "Здесь-то хоть они до меня не доберутся...." Как странно, что человек стремится в тюрьму. Но все ведь не могут быть в тюрьме. Кого же туда? Самых лучших? Самых честных? Самых смелых? А преступники чтобы расхаживали на свободе... Не так уж странно выходит. Он не умел думать на абстрактные темы, игра воображения утомляла его, как тяжелая работа. Он покачал головой и спустился к себе в кабинет. Как там Шилдс, интересно, объявился все-таки дома или нет? Он позвонил ему домой, но никто не отвечал. Ничего не было известно и в полицейском управлении. Как в воду канул. Испарился. Или удрал... Удрал? Нелепо. Не может быть. Или... Или... А может быть, кому-нибудь понадобилось, чтобы он не пришел сегодня... Но кому, зачем? "Мистер Берман, мы с Шилдсом как раз договаривались подменить друг друга..." Дрожащие руки Каллахэна... "Да и дел-то, мистер Берман: проследить, чтобы еду принесли вовремя, вывести на прогулку..." Нет, чепуха лезет в голову. Сроду ничего здесь такого не случалось. Тюрьма -- это порядок. А если... Если все-таки... До чего жарко в комнате... Сердце его снова сжала неясная тревога. Ему почудилось, что он слышит скрип открываемой тяжелой двери. Рондол вскакивает, отступает. Но куда? В стену? И он, Айвэн Берман, не помог человеку. Единственному человеку в мире, с кем он любил сидеть в лодке... Он помотал головой. Нет, так больше нельзя. Он поднялся наверх. Коридор был пуст. Наверное, Каллахэн в другом секторе. Тем лучше. Он быстро набрал шифр на диске замка камеры Рондола, нажал кнопку смены и набрал новую комбинацию. С ленивым чавканьем щелкнул замок. Шесть стальных языков вошли в шесть стальных ртов. Он быстро спустился вниз. Никто в мире не знал теперь новой комбинации. Пусть он совершит нарушение порядка -- все равно он пока не впишет шифр в книгу. В его черепе номер будет спрятан надежнее. Еду Рондол все равно получит, а без прогулок пока обойдется. Берман почувствовал огромное облегчение. Будто сбросил с плеч груз. Можно было отдохнуть. И сесть за проклятую сводку. Каллахэн посмотрел на часы. Через десять минут прогулка. Пора. Пусть. Первый и последний раз. Его это не касается. Не он, так Шилдс согласился бы У него дети, а у Шилдса нет. Да нет, ничего они с ним не сделают... Явится... Явится... Как это явится? Нет, нет, нет. Не-ет, это невозможно. Как же так? Ведь это Шилдс дал нож Льюку Поусту. Он, он... Как это, интересно, портсигар играет, когда его открывают? Тара-тара-тара.... там-там... Тари-тара-тара-там-там... Забавно. Не думать ни о чем. Не думать. Выключить. Повторять только мелодию: тара-тара-тара-там-там... Он его ударит, наверное, в живот. Тара-тара-тара-там-там. . Они всегда наносят удар в живот. Несколько ударов . Tapa-тapa-тара-там-там... Он набрал шифр замка камеры Поуста. Замок открылся, и он вошел и камеру Льюк несколько раз потянул носом -- принюхивался, что ли? Или у ною насморк? -- Ну? -- сказал он. -- Вот держи, -- Каллахэн протянул было нож, но вспомнил, что забыл обтереть рукоятку. Это что же? Оставил бы свои отпечатки? Он вытащил трясущимися руками носовой платок и начал тереть ручку. -- Я... вот... -- Давай. -- Поуст критически осмотрел нож, взял его в руку, взвесил, покачал и вдруг стремительно ударил им в живот Каллахэна. Нож остановился буквально в нескольких дюймах от тела. Поуст посмотрел на лицо дежурного и засмеялся. -- Ишь как побледнел.. Надо ж приладиться... Ты мне его покажешь, этого?.. -- Он выйдет из двадцать второй камеры... Тара-тара-тара-там-там... Теперь вздрогнул Поуст. -- Чего это ты поешь? Псих, что ли? Боже, что с ним творится, голова как чужая, плывет куда-то... -- Это я так, ничего .. -- А... Они вышли в коридор. Тишина. Серый металл и серый пластик. Который скрадывает шаги. Тара-тара-тара-там-там... Не иначе как в нем устройство какое-то. А то как же он будет играть? Двадцать вторая камера. Палец в наборный диск замка. Фу ты, черт, зацепился заусенцем за край диска. Больно. Не забыть бы обрезать этот проклятый заусенец, а то уже второй день он цепляется за все на свете. Два-один-один-четыре-пять-семь. Он потянул за ручку. Дверь не открывалась. Что за чертовщина? Он точно помнил номер. Ну-ка, еще раз. Наверное, он не до конца набрал комбинацию. С ним это бывало. Начнешь набирать телефон и вдруг посредине забудешь -- набрал какую-то цифру или нужно ее еще раз набирать. Два-один-один -- так, медленнее, не спешить, тщательнее -- четы-ре-пять, -- сейчас он наберет последнюю семерку, и замок щелкнет. Семь. Тишина. Серый металл двери. Серый потолок, серый пластик пола. Он потянул на себя ручку. Дверь не открывалась. -- Скоро? -- спросил Поуст. Он шмыгнул носом за спиной у Каллахэна. Где он мог простудиться? Странно. Он знал, что произошло что-то страшнее. Сейчас появится Фалькони. Друг детства. Спереди и сзади. Сверху и снизу. Две пачки. По двести пятьдесят купюр в каждой... Он снова набрал номер. Замок не открывался. Он забарабанил кулаками по металлу. -- Что случилось? -- послышался голос из-за двери. И все из-за этого мерзавца. Мерзавец! Падаль! Отброс! Что он сделал такого, что Рондол мстит ему?.. Ну что ему надо? Получи нож в брюхо, и дело с концом. Не мучай себя и других. Раз уж так получилось, не тяни, откройся, прими руки от живота. Не мучай ты себя и других. Господи, пронеслось у него в голове, при чем тут Рондол? -- Ничего, -- сказал он -- Так как же? -- спросил Поуст. Глаза у него были напряженные и немигающие. Как у змеи. Он шмыгнул носом и медленно облизнул сухие губы. В мелких трещинках. -- Идите к себе, Поуст. Прогулка пока отменяется. Потом... Потом, потом, потом, подумал Каллахэн, тара-тара-тара... Надо будет вымыть машину, подумал Айвэн Берман, въезжая в подземный гараж. Хотя на улице такая слякоть, что через пять минут машина будет еще грязнее, чем до мойки. Разве что попросить Чака? Пусть парнишка заработает лишнюю монету. Не снимая ноги с тормоза, он медленно съехал вниз по крутому пандусу. Когда на улице солнечно, здесь, под землей, всегда сумрачно, и глаза не сразу адаптируются к полумраку. А когда на улице темно, здесь, наоборот, все хорошо видно. А вот и Чак. -- Добрый вечер, мистер Берман. -- Привет, Чак. Ты не хотел бы сполоснуть мою машину? -- С удовольствием. Не беспокойтесь, сегодня же вымою. Оставьте только ключи... Да, мистер Берман, вас недавно спрашивали. -- Меня? -- Да. Двое джентльменов. Спрашивали, не приехали ли вы. -- Гм... Ничего не передали? -- Нет, ничего. Странно, подумал Айвэн Берман, кто бы это мог быть? Он подошел к лифту, который поднимал прямо из гаража, и нажал кнопку вызова. Как будто никто прийти к нему сегодня не должен был. Щелкнуло реле, и лифт остановился. Он открыл дверцу и хотел было захлопнуть ее за собой, но кто-то помешал ему. Он быстро повернулся. Два человека. Странно, он как будто всех здесь знает в лицо. Гараж небольшой, на семьдесят машин. А может быть, эти два типа и спрашивали его? Гм, не слишком располагающие физиономии, особенно у черноволосого. -- Вам какой этаж? -- спросил Берман. -- Четвертый, -- сказал черноволосый. -- И мне четвертый, -- кивнул Берман. Нет, наверное, все-таки это те, что его спрашивали. Просто они не знают его в лицо. Хотят посмотреть, где он живет. Стесняются спросить, он ли Берман. Лифт остановился на четвертом этаже, и все трое вышли. Может быть, самому спросить, кто им нужен. Пожалуй, так и нужно сделать. Он полез в карман за ключами. Странно, черноволосый так и впился глазами в его руку. Тьфу ты, черт, забыл все-таки оставить Чаку ключи от машины. Он поднес ключ к двери. Оба человека молча смотрели на него. Берман почувствовал, как его охватывает страх. Тяжелый, липкий страх. Сразу стало тяжело дышать. -- Вы ко мне? -- Да, мистер Берман, к вам. Броситься вниз по лестнице? Он не успеет сделать и шага, как они схватят его. Л может быть, все-таки ничего страшного? Страшно. Если бы у него был с собой пистолет... Все равно он не успел бы вытащить его. Крикнуть? -- Мы ждем, -- тихо сказал невысокий. -- Я... забыл оставить мальчишке в гараже ключ, понимаете? И потом, что вам, собственно, нужно? Кто вы такие? -- Откройте дверь. -- Черноволосый показал Берману пистолет с привинченным к стволу глушителем. -- Не валяйте дурака. Если вы не будете ломаться, вы будете свободны через пять минут. -- Он посмотрел на часы. -- И побыстрее. У нас всего пятнадцать минут. Через пятнадцать минут Каллахэн сменяется, а он должен проверить, скажете ли вы нам правду. Нет, нельзя открывать дверь. Пока они здесь, на лестнице, они ничего не посмеют с ним сделать. Не посмеют. Черноволосый вырвал у него ключ и открыл дверь. -- На помощь! -- крикнул Берман. Его голос показался ему тихим и жалким. Второй, повыше, схватил его за шиворот и резко толкнул вперед, в темный проем открытой двери. Он упал, но успел выставить вперед руки, которые самортизировали удар. Он услышал, как кто-то из двоих тихо выругался и пробормотал: -- Где у него тут выключатель? Он долго не мог найти выключатель, потом щелкнул зажигал кой и зажег свет. -- Фрэнки, давай его сюда, в комнату. Они усадили его на стул, и черноволосый сказал: -- Мистер Берман, у нас есть всего четверть часа. -- Он посмотрел на часы. -- Даже меньше. Тринадцать минут. Через тринадцать минут Каллахэна должны сменить. Скажите мне новый шифр на камере Рондола, и я тут же от вас позвоню ему в тюрьму. Вы меня понимаете? Вы представляете, что мы с вами сделаем, если вы будете упрямиться? Рондол прав, подумал Берман. Они охотятся за ним. Даже в тюрьме. Каллахэн. Поэтому у него дрожали руки. И поэтому исчез Шилдс. -- Фрэнки, -- сказал черноволосый, -- принеси из ванной полотенце. Все, что найдешь. Вы знаете, зачем мне полотенце, мистер Берман? Нет? Сейчас вы увидите. Они затолкали ему кляп в рот и завязали полотенцем. Потом привязали его к стулу. -- Понимаете, вам может быть очень больно, а когда человеку очень больно, он обычно кричит. Даже если он такой воспитанный человек, как вы. Кричит и мешает соседям. Если вы захотите сообщить нам шифр, вы кивнете головой, возьмете вот эту ручку и напишете номер на листке бумаги. Чтобы не возиться с вашим кляпом. Ну так как? Какие обстоятельные люди, подумал Берман. Ему было так страшно, что страх уже не помещался в нем. Он выплеснулся из него, и он видел комнату и людей сквозь какой-то полупрозрачный фильтр. Он знал, что выдаст им шифр. Он не переносил боли. Даже чужой. В кино он закрывал глаза, когда на экране текла кровь. Чужан ненастоящая красная краска. И все равно он не мог заставить себя смотреть. Наверное, он и и тюрьму пошел работать главным образом потому, что люди здесь не страдали. Физически не страдали. Кончался процесс, и на время апелляции они засыпали в своих прозрачных холодных саркофагах. А потом, не просыпаясь, тихо умирали или становились измененными. Без боли, без крови, без страданий. Тихий, спокойный мир. Четкий, понятный мир. Мир порядка и тишины. Черноволосый раскурил сигару, и, когда ее толстый конец стал ярко тлеть, он осторожно прижал его ко лбу Бермана. Боль была острой и пронзительной, и сквозь нее он почувствовал запах горящего мяса. Своего. Он дернулся назад, но затылок его уперся в острый металлический предмет. -- Не вздумай стрелять, Фрэнки. Мертвый он нам не нужен. Ах, мистер Берман, какой же вы глупый человек... Айвэн Берман твердо знал, что сейчас кивнет головой и возьмет ручку. Одно движение -- и исчезнет этот кошмар, эта боль, которую он не в силах терпеть. Он сделает это движение, и они убьют Рондола. Охота кончается. Снова черноволосый затягивается сигарой. Кончик тлеет, как алый уголек. Нельзя, больше нельзя терпеть. Не надо смотреть. Надо закрыть глаза. Сейчас он, наверное, уже несет руку с сигарой к нему. На этот раз он не выдержит. Взрыв. Взрыв боли. Она царапает, сверлит и грызет его. Черноволосый крутит прижатую к коже сигару. Легкое потрескивание. Не может быть, чтобы он чувствовал запах горелого мяса. Не может быть ничего, кроме боли. В мире ничего нет, кроме боли. Мир велик, но боль еще больше. Непонятно, как она умещается в нем. Но мозг работает. Он все понимает. Он больше не может терпеть. Он напрягает все силы, но он привязан к стулу мастерски. Сейчас он кивнет, ему освободят руку, и он напишет шифр. И они убьют Язона. И прекратится боль. И не будет запаха горелого мяса. Боже, как люди ничего не понимают. Какое это счастье, когда нет боли! Все, все отдать, чтобы исчезла эта проклятая, рвущая его боль. Сейчас, наверное, она прекратится. Ведь прошло уже много времени. Не меньше получаса. Каллахэн давно ушел. Зачем же они мучают его. Пусть убьют, но не мучают. -- Вы еще ничего не надумали, мистер Берман? -- спросил черноволосый и посмотрел на часы. -- Еще десять минут... Берман застонал. Он хотел застонать, но не мог. Он стонал мысленно. Всего три минуты прошло. Боже правый, зачем он растягивает пытки, ведь все равно он не выдержит. Прости, Язон. Прости. Слабый он человек. Всю жизнь был слабым. Как называла его Мери? Размазня. Размазня. -- Ну, долго еще мы будем играть в кошки-мышки? -- спросил черноволосый. -- Осталось девять минут. -- Дай-ка я ему тресну разочек... -- Обожди, Фрэнки. От твоей лапы он потеряет сознание. У тебя есть что-нибудь острое? -- Что именно? -- Ну, что-нибудь для ногтей. -- Может быть, перочинный нож? Тут есть маленькое лезвие. Боже, боже, боже, боже, повторял Берман, я не хочу, чтобы они втыкали мне лезвие ножа под ногти. Дай мне силы кивнуть и написать им этот проклятый шифр. Боже, почему у меня нет сил кивнуть им? Это же так легко -- кивнуть. Сколько раз я кивал головой за жизнь. Сто тысяч раз. Миллион раз. Боже, дай мне сил кивнуть и написать им шестизначное число. Девятьсот восемьдесят четыре сто пятнадцать. Он почувствовал, как они схватили его левую руку. Нет, никогда он не переживет этого. Он попытался кивнуть, но не мог. Паралич, вот в чем дело -- паралич. Он не может кивнуть головой. Да развяжите же, я вам все скажу. Он попытался выдернуть левую руку, но не мог. -- Фрэнки, держи его крепче, видишь, как он дергается, гнида. Нет, нет, нет. Такой боли быть не может. Он кричал, но крик не выходил из него. Крик бился в нем, смешиваясь с чудовищной болью. Он пытался упасть на бок, вырвать руку, но они словно зажали его в тиски. И вдруг в кипящем хаосе боли и скопанного крика в нем родилось еще одно чувство. Ненависть. Она росла быстро, как облако после взрыва, заполняла его целиком. И странное дело, чем больше становилось это облако, тем тверже он знал, что не мог кивнуть не из-за паралича. Он не хотел кивнуть. Не кивнет он им. Он не хотел, чтобы они убили Язона. Он снова дернулся, пытаясь разорвать путы, вырваться из тисков. Удар. Что-то обрушилось на его лицо. Он начал проваливаться куда-то во мрак. Мрак был мягок и приветлив, потому что он уводил от боли. -- Я же тебе говорил, Фрэнки, -- раздраженно сказал черно волосый, -- чтобы ты не вздумал треснуть эту сволочь. Жди, пока он теперь очухается. -- Он посмотрел па часы. -- Да и ждать-то уж некогда. Две минуты осталось. -- Может быть, он все-таки придет в себя, мистер Фалькони? Раздался пронзительный звонок. Кто-то звонил в квартиру. Они замерли. Еще один звонок. И еще один. Сквозь дверь донесся голос: -- Мистер Берман, вы же забыли оставить мне ключи... Если вы в ванной, я приду через пять минут. -- Надо уходить. -- Фрэнки вытащил пистолет. -- Не нужно. -- Почему? -- Ну, пуля, и все такое. Стукни ему лучше рукояткой как следует, если эта вошь еще жива. Фрэнк взял пистолет за дуло и изо всех сил ударил рукояткой Бермана по голове. -- Пошли... -- Кто бы мог подумать... -- пробормотал Фалькони, глядя на Бермана. -- Что "подумать"? -- Да вот такой слабак на вид и не сказал... -- Ну, это бывает, -- усмехнулся Фрэнк. -- Иной на вид герой, а сунешь ему пистолет в морду, он и раскалывается. А другой, вроде этого, -- он кивнул на Бермана, -- того и гляди рассыпется, а вон, поди... Тут не угадаешь... -- Пошли, пошли... Разговорился. Чак позвонил и стал ждать. Нажал на кнопку звонка еще раз. Может быть, звонок не работает? Нет, слышно, как он дребезжит в квартире. Может быть, он ушел? Да нет, он бы спустился в гараж за машиной. Да и свет в квартире горит. На лестничной клетке было темно, и видна была светлая желтая полоска над дверью. Странно. Он же видел своими глазами, как они все трое -- мистер Берман и двое джентльменов, которые спрашивали его, -- шли к лифту. А может быть, ему стало плохо? Чак относился к Айвэну Бер-ману со снисхождением пятнадцатилетнего человека, умеющего отрегулировать тормоза у машины, к пятидесятилетнему, не умеющему этого делать. Но старик он был в глазах Чака неплохой, потому что платил ему по два НД за мойку машины. И спрашивал у него каждый раз, как идут дела. Чак представил себе, как он лежит сейчас на полу, держась за сердце, а он стоит у двери и раздумывает, что делать. Он спустился в гараж и позвонил в полицию. Полицейские приехали через четверть часа. -- А ты не выдумываешь? -- спросил один из них. -- Ну вот еще, -- обиделся Чак, -- что я, ребенок? -- Ну ладно, но смотри, если ты нас надул. Давай зови управляющего, привратника, кто у вас тут есть. Чак помчался за мистером Снайдемом. Toт сначала не хотел его и слушать, но, когда Чак сказал "полиция", мистер Снай-дем пожал плечами, надел пиджак и поплелся за ним. -- У вас есть ключи? - спросил один из полицейских. -- Да, -- кивнул управляющий. -- Вот они. Они открыли дверь и прошли в комнату. -- Вот тебе и сердечный удар. Удар по голове, -- сказал один из полицейских. Мистер Берман сидел на стуле, уронив голову, по лицу от виска вниз прошли две тоненькие дорожки. Почти черные. Но там, где дорожки касались полотенца, пятна были красные. Полицейский приложил ухо к груди, послушал. -- Как будто жив еще, но не очень. -- Он повернулся к товарищу: -- Вызывай "скорую помощь", а я пока развяжу его. -- Добрый день, миссис Каллахэн, -- сказал Фалькони, -- ваш супруг уже вернулся? -- Нет еще, но я думаю, он будет с минуты на минуту. Заходите, заходите... -- С вашего разрешения мы подождем его. Это мой коллега Фрэнк Макферсон. Фрэнк, это миссис Каллахэн. -- Очень приятно. -- Садитесь, муж сейчас будет. -- Вы не будете возражать, если я закурю? А то, знаете, некоторые женщины... -- Курите, пожалуйста, о чем вы говорите. -- А где ваш симпатичный сынишка? -- Пошел погулять с собакой. Мы, конечно, обожаем пса, но, боже мой, сколько хлопот, вы даже себе не представляете. У вас есть собака, мистер?.. -- О, простите, я думал, ваш супруг назвал мою фамилию. Фалькони. Джек Фалькони. А вот кто-то идет из ваших. Миссис Каллахэн пошла к двери. Уже когда она поцеловала мужа, она заметила, что лицо его странно напряжено. -- А у нас гости. Твой друг мистер Фалькони с приятелем. Что с тобой? -- Она понизила голос. -- Ты недоволен? Каллахэн ничего не ответил, и они вошли в комнату. -- Привет, -- улыбнулся Фалькони. -- Миссис Каллахэн, вы не будете возражать, если мы с вашим супругом на секундочку уединимся? Он мягко потянут Каллахэна за рукав, как ребенка, и тот покорно пошел за ним. -- Где деньги? -- спросил Фалькони, как только закрыл за собой дверь. -- Деньги? -- тупо переспросил Каллахэн. -- Да, деньги. Десять тысяч, которые я оставил вчера. -- А... Я их... Я сделаю, я все сделаю, что вы скажете... Я же не виноват, что эта сволочь изменила шифр. -- Вы виноваты, Каллахэн, -- холодно сказал Фалькони. -- Вы гнусная, трясущаяся баба. Не мудрено, что Берман почуял неладное. Даже ребенок сделал бы то же самое, поглядев на вас. -- Я... -- Давайте деньги. Фалькони достал пистолет и выразительно показал его Каллахэну. Тот приподнял матрац и вытащил из-под него обе пачки. Бумажные ленточки на них были целы. Фалькони засунул их себе в карманы. Каллахэн не сводил с денег глаз и не сразу заметил, что Фалькони поднял пистолет. Он не успел испугаться, потому что хлопнул негромкий, смягченный глушителем выстрел, и он упал на кровать. -- Что случилось? -- послышался крик миссис Каллахэн. Она распахнула дверь и увидела лежащего мужа. Она метнулась к Фалькони, но он выстрелил почти в упор. Он глубоко вздохнул и вышел в гостиную. -- Пошли? -- спросил Фрэнк. -- Нет, надо подождать мальчишку. Он же меня видел вчера...  * ЧАСТЬ IV *  СУД Глава 1 Вторые сутки я ломаю себе голову. Что же все-таки произошло? Ничто так не способствует развитию наблюдательности и способности к логическим умонастроениям, как одиночная камера. Я сижу в своей маленькой, уютной одиночной камере в Первой городской тюрьме и думаю. И ничего не могу понять. Я не могу понять, например, почему вчера кто-то подошел к двери камеры, покрутил диск замка и ушел. Никто не вошел, меня никто не звал, не приглашал на очередной допрос. Это странность номер один. Диск замка служит для его открытия. Не развлекается же дежурный тем, что ходит и крутит диски. Раз диск крутили, значит, дверь должны были открыть. И не открыли. Почему? Вчера же, но немного позже, я снова слышал характерный звук вращения диска. Причем несколько раз подряд. Потом кто-то стучал в дверь. Я подскочил к ней, толкнул -- дверь была заперта. Это странность номер два. Совсем большая странность. Стучать в дверь камеры, да не просто стучать, а колотить в нее кулаками, колотить снаружи -- согласитесь, это случается в хорошей тюрьме не каждый день. Колотить в дверь изнутри -- это нормально. Но снаружи... Но и это еще не все. Ни вчера, ни сегодня меня не вызывали к следователю, хотя следствие явно не закончено. Меня не выводили на прогулку, хотя до этого я маршировал по тюремному дворику ежедневно, хотел я этого или нет. И наконец, последнее. Сегодня ко мне не пришел Айвэн. Если бы он просто не зашел ко мне в какой-то день, я бы не придал этому значения. В конце концов, у него в тюрьме могут найтись и другие заботы, кроме посещения приятелей по рыбалке. Но когда он был у меня" вчера, я вдруг почувствовал, как мое сердце потянулось к нему. Никогда не думал, что нас связывает что-то большее, чем наше озеро. Да и он, если не ошибаюсь, принял мои невзгоды очень близко к сердцу. Добрый старый Айвэн... Так что же все-таки произошло? Я строил самые невероятные предположения, но тут же отбрасывал их. Они не выдерживали ни малейшей критики. Звякнул сигнал раздатчика. Где-то заработал мотор, зашелестела лента транспортера, и из окошка на меня посмотрел обед. Тридцать секунд -- вполне достаточный срок, чтобы вынуть из ниши раздатчика три тарелки. Но я, должно быть, так задумался, что успел взять только одну тарелку с супом. Остальные поехали дальше. Бог с ними. Не так уж много калорий мне здесь нужно. К тому же на пустой живот думается лучше. И стало быть, у меня появились шансы, что что-нибудь я в конце концов придумаю. Но я так и не придумал. Если бы меня держали неделю на воде, я бы тоже не придумал. Покушение в тюрьме? Маловероятно. И в чем оно выражалось? В возне с диском замка? Хорошо, допустим даже это. Но почему меня не вызывают на допрос? С этим вопросом я и заснул. Увы, я уже не помню, сколько раз за последние недели я ложился спать с вопросами и просыпался с вопросами. Целый выводок вопросительных знаков -- от солидных, респектабельных вопросов до маленьких шустрых вопросиков... На следующий день у дверей моей камеры возня продолжалась часа полтора. Крутили диск, уходили, приходили, захлебывалось визгом сперло, изнемогая в схватке с металлом. Наконец дверь открылась, и меня попели на допрос. Наверное, испортился замок, Все объяснилось настолько просто, что мне стало даже обидно. Только и всего. Следователь задавал вопросы, которые должен был задать. Я давал ответы, которые должен был дать. Я просто отрицал все, что мог отрицать. Я ничего не объяснял. Мне нужен был суд. У следователя было выражение лица ребенка, которому сначала показали игрушку и тут же отняли ее. Мне показалось, что вот-вот он заплачет. -- Мистер Рондол, -- обиженно сказал он, -- ваше запирательство бессмысленно. Вы же интеллигентный человек. Вы адвокат. Вы говорите: нет, нет, нет, а факты кричат: да, да, да. Где логика, где смысл? Я вздохнул и пожал плечами. -- Увы, я ничем не могу помочь вам. Когда допрос был закончен, я спросил следователя: -- Как поживает мой друг мистер Берман? Следователь замер на мгновение и посмотрел на меня. -- Он в больнице. А почему вы спрашиваете? Почему я спрашиваю? Может быть, нельзя говорить, что он мой друг? Но почему же? -- Я знаком с Айвэном много лет. Я сижу в тюрьме, где он работает. Могу я спросить, что с ним? -- Да. конечно, конечно, -- кивнул следователь. -- Его, очевидно, пытались ограбить. Его ранили. Состояние тяжелое, но он жив. Ограбить. Ранили. Ограбить Айвэна Бермана! Похитить сто футов лески? И крючки! Бедный Айвэн! Следователь пытливо смотрел на меня и молчал. Он ждал, что я скажу. Он тоже, наверное, не очень верит, что его пытались ограбить. Но я ничего не скажу. Я не знаю, кто этот следователь. Кто ему платит и кто доплачивает. -- Если вам доведется увидеть его, передайте привет от меня, -- сказал я. Бедный старый Айвэн... Зачем он им понадобился? Знакомая комната. Все тот же судья -- контролер Ивама со своим вечно удивленным выражением лица и кустиками седых волос, торчащими из ушей. И даже тот же обвинитель, что был на процессе Гереро. Анатоль Магнусон бросил на меня быстрый взгляд и едва заметно пожал плечами. Что я могу сделать? -- хочет сказать он. Так уж все получается. Ему немножко даже неловко. Мы знакомы столько лет, стояли по разные стороны барьера, но после процессов часто выходили вместе и выпивали вместе рюмочку-другую в баре, что напротив городского суда. А сегодня он должен обвинять меня. Но, что поделаешь, от сумы и от тюрьмы... Те же машины с зажженными сигналами включения. Та же публика. Нет, это я уже ради красот стиля. Публика не та же. Тим Тивертон из "Шервуд икзэминер". Рядом два человека с блокнотами и карандашами. Ах да, судья-контролер ведь запретил вносить в зал фото- и кинокамеры, и газета прислала художников. А вон еще элегантные молодые люди поглядывают на меня и делают какие-то наброски. Я их не знаю. Наверное, из "Геральда". Вот ты и дожил, Язон Рондол, до своего звездного часа. Сладкое бремя славы. Адвокат-убийца. Роли меняются. Защитник на скамье подсудимых. А вон Гизела. О, сегодня она успела накраситься дома и выглядит просто отлично. И костюм новый, которого я еще не видел. Гладкий, светло-серый: что ж, ей идет. Господи, как печально она смотрит на меня. В сущности, она прекрасная девушка. Просто замечательная девушка. Хотя и опаздывает регулярно на пятнадцать минут. Интересно, а если договориться с ней, чтобы она начинала свой рабочий день на четверть часа позже, будет ли она и тогда опаздывать? Наверное, будет. Есть вещи,которые сильнее людей. Кончились формальности, кончилось чтение обвинительного заключения, бумаги скормлены машинам. -- Ваши свидетели, мистер Магнусон, -- кивнул судья-контролер. -- Обвинение вызывает патрульного полицейского второго класса полиции Джоллы Вашингтона Смита. Знакомое лицо. Давненько мы не виделись. -- Ваше имя? -- Вашингтон Смит. -- Положите правую руку ладонью вниз на регистрационную машину. На табло вспыхнуло его имя и личный номер. -- Где вы работаете, мистер Смит? -- Полиция Джоллы. Патрульный полицейский второго класса. Я всегда... -- Отвечать только на вопросы. -- Слушаюсь, сэр. -- Где вы были в ночь на двадцать пятое октября? -- Я ехал вместе со своим напарником Теренсом Брэндом на патрульной машине, сэр. Часа примерно в три мы получили по радио сообщение из полиции Джоллы, что на второй дороге замечен труп, в кювете лежит машина. Мы поехали туда. -- Куда именно? -- Я уже сказал, сэр, на вторую дорогу. -- Вторая дорога, если не ошибаюсь, тянется от Джоллы до Бистера. Хотя это местная дорога, ее протяженность восемь десят семь миль. Ах, Магнусон, Магнусон, все тот же Магнусон. Любит щегольнуть эрудицией и памятью. И показать свою объективность. -- А, понимаю, сэр. Конечно, сэр. По радио нам сказали, что машина замечена проезжим приблизительно в районе восемьдесят второй мили. -- Хорошо, продолжайте, мистер Смит. -- Мы направились туда и действительно вскоре заметили лежавшую в кювете машину. Она лежала на боку. Машина была пуста. -- Что вы сделали? -- Мы вызвали по радио подъемный кран, сказали, где точно машина, а сами начали искать труп. Мы нашли его довольно быстро. Мой напарник, у него зрение... -- Нас не интересует зрение вашего напарника. Продолжайте. -- Слушаюсь, сэр. Мой напарник заметил ноги... -- Почему ноги? -- Я не знаю, сэр, почему человек лежал головой на обочине, а ногами на самой дороге, -- язвительно сказал Смит. Молодец Смит, и прокуроры время от времени нуждаются в небольших уроках. Магнусон едва заметно улыбнулся. Он умел, как говорят боксеры, держать удар. -- Хорошо, мистер Смит, продолжайте. Что вы сделали, когда нашли труп? -- Я наклонился над телом и взял его руку. Пульс не прощупывался. Мы снова вызвали полицию, дали им свои координаты И стали ждать оперативную бригаду. Они приехали очень быстро. -- Как быстро? -- Я не засекал время, сэр... -- Мистер Смит, я был бы рам очень благодарен, если бы вы воздержались от своих в высшей степени остроумных замечаний, -- сказал Магнусон. Молодец Магнусон. Как это было сказано! Сколько сдержанного достоинства, сколько скромности. Нет, не свою честь оберегал он а честь суда. Бедняга Смит покраснел. На щеках у пего показались желваки. Покатались и остановились. Суд есть суд. -- Слушаюсь, сэр. Я точно не заметил, но мы были примерно в пяти милях от Джоллы, и бригада приехала минут через десять. -- Хорошо. Что вы делали потом? -- Мы посмотрели, как работала бригада. Ну, снимали, как лежит труп и тому подобное. Потом они уехали и увезли тело. Мы продолжали патрулировать вторую дорогу. Меня так и подмывало спросить и то, и другое, и третье. Всегда ли, например, кто-нибудь патрулирует маленькую, второстепенную дорогу по ночам. Но терпение. -- ...Когда уже начинало светать, мы получили еще одно сообщение из Джоллы. Сержант Лепски сказал, чтобы мы были особенно внимательными. Если мы увидим высокого человека шести футов двух дюймов, шатена, мы должны арестовать его по подозрению в убийстве. Имя -- Язон Рондол. -- Хорошо, мистер Смит, продолжайте ваши показания. -- Спустя примерно час, когда было уже совсем светло, мы заметили человека... -- Что значит "мы"? Вы заметили человека? -- Да, сэр. Я заметил человека, который вышел на дорогу. Я сразу обратил внимание, что он высокого роста. Я начал думать, как нам лучше действовать, но человек неожиданно поднял руку. Мы остановились, и я вышел из машины. Если человек вышел на шоссе, подумал я, да еще поднял руку, останавливая полицейскую машину... -- Почему вы уверены, что этот человек мог различить, полицейская перед ним машина или нет? -- Во-первых, сэр, цвет машины. Было уже довольно светло. Во-вторых, маячок на крыше не был выключен, и не заметить его мог только слепой. -- Хорошо, продолжайте. -- Я вышел из машины. Человек подошел, достал из кармана пистолет и протянул нам. При этом он сказал, что его зовут Рондол. Язон Рондол. Я надел на него наручники, и мы сообщили в Джоллу, что преступник сдался. Капитан Мэннинг приказал нам не ехать в Джоллу, а ждать их на дороге. Вскоре приехали капитан Мэннинг и сержант Лепски. Они взяли Рондола в свою машину. Мы думали... -- Суд не интересует, что вы думали, мистер Смит. Придерживайтесь только фактов. Если бы вместо глаз у Смита были лазеры, он давно бы испепелил Магнусона. Бедняга не понимал все это шаманство, великий ритуал судебных условностей, что он свидетель обвинения, что говорит он все то, что от него ожидают, и что Магнусон вовсе не хочет его оскорбить. -- Слушаюсь, сэр. Сначала в машине капитана был сам капитан, Рондол и сержант Лепски. Потом сержант вылез, пересел в нашу машину, и мы поехали вперед. -- Благодарю вас, мистер Смит. Вы нам понадобитесь еще раз несколько позже, а сейчас я предоставляю свидетеля защите. Поскольку я отказался от защитника, защита -- это я. Нет, еще рано. -- Защита, свидетель в вашем распоряжении, -- сказал судья-контролер. -- У защиты нет вопросов к свидетелю. -- Хорошо. Мистер Магнусон, продолжайте. -- Обвинение вызывает эксперта полиции Джоллы Линдли Линмаута. У эксперта была такая же аристократическая внешность, как его имя: длинное, лошадиное лицо с крупными желтыми зубами, мутноватый взгляд. -- Ваше имя? -- спросил Магнусон. -- Линдли Линмаут. -- Положите правую руку ладонью вниз на регистрационную машину. Хотя я уже знал, что Линдли Линмаут не ржет, а говорит человеческим голосом, мне подумалось, что вдруг машина сейчас сообщит: Линдли Линмаут, жеребец пяти лет... -- Где вы работаете и ваша должность? -- Полицейское управление Джоллы. Эксперт технического отдела. -- Где вы были в ночь на двадцать пятое октября этого года? -- Я спал, с вашего разрешения, у себя дома. Ночью меня разбудил звонок из полиции. Я быстро оделся и явился туда. В управление только что доставили машину. На переднем сиденье, спинке переднего сиденья и ковриках были следы крови... -- Вы исследовали эти следы? -- Нет, я занялся рулем и ручками машины. Капитан Мэннинг просил меня поторопиться. К счастью, отпечатки были довольно четкими. Я применил обычную процедуру номер семь-два, состоящую из... -- Опустите технические детали, мистер Линмаут. Нас интересует только суть дела. -- Как я сказал, отпечатки были довольно четкими. Они принадлежали двум людям. Мы наложили их на регистрационную машину. Одни принадлежали покойному владельцу машины коммивояжеру Стефану Расковски. Регистрационная карточка его машины была на месте, и ее данные и данные, сообщенные регистрационной машиной, сошлись. Другой набор отпечатков принадлежал адвокату из Шервуда Язону Рондолу. Я тут же сообщил об этом капитану Мэннингу. Неплохо, неплохо, подумал я отрешенно, словно оценивал детективный роман. Пока все у них идет на высшем уровне. Щели все законопачены так плотно, что их корабль не только на плаву, в трюме абсолютно сухо. Отличная работа. Я узнавал руку метра. Профессор Ламонт учил меня: будьте всегда адвокатом дьявола, Рондол. Я не знал, что такое адвокат дьявола, и он объяснил мне. Оказывается, католическая церковь, прежде чем причислить кого-нибудь к лику святых, назначает самое тщательное расследование жития кандидата, и специально выделенное лицо подвергает сомнению все заслуги потенциального святого. Он-то и есть адвокат дьявола. Так сказать, профессиональный скептик. Пока что Ламонт выполнил роль адвоката дьявола неплохо, совсем неплохо. Конечно, можно было бы погонять Смита и узнать, всегда ли на второй дороге по ночам патрулируют машины. Но все это слабо, совсем слабо. -- Вы проделывали еще какие-нибудь анализы по делу Рондол а? -- спросил Магнусон свидетеля. -- Да. Вскоре мне принесли пистолет, также найденный на обочине второй дороги. Кольт тридцать восьмого калибра. Я снял с пего отпечатки. Рукоятка была протерта, но торопливо, очевидно. Во всяком случае, мне удалось получить два отпечатка. Они оказались идентичными отпечаткам Рондола на руле. -- Вы исследовали пулю, извлеченную из тела убитого? -- Да, в тот же день. Я сравнил эту пулю с пулей, которую мы получили, произведя выстрел из кольта. Микроскопический анализ установил, что обе пули были выстрелены из одного пистолета. Вот увеличенные снимки этих пуль. -- Ваша честь, -- сказал Магнусон, обращаясь к судье-контролеру, -- обвинение просит зарегистрировать в качестве вещественных доказательств пистолет кольт тридцать восьмого калибра, пули номер один и два, увеличенное сравнительное фото этих пуль. -- Хорошо. Вы закончили с вашим свидетелем, мистер Магнусон? -- Да, ваша честь. -- Мистер Рондол, задавайте вопросы свидетелю. -- Мистер Линмаут, вы, надеюсь, установили по номеру пистолета, кому он принадлежит? -- спросил я. Вряд ли я что-нибудь мог добиться этим вопросом, но мое слишком продолжительное молчание могло показаться им подозрительным. Не следовало настораживать их раньше времени. -- Нет. -- Почему же? -- Потому что номер был тщательно спилен. -- Скажите, мистер Линмаут, легко ли спилить номер? Эксперт показал мне свои лошадиные желтые зубы. Может быть, он хотел испугать меня ими? --Все зависит от того, что вы подразумеваете под словом "легко". Ай да лошадь! Осторожное животное, ничего не скажешь. -- Но все-таки? С точки зрения обычного человека, не оружейного мастера и не руководителя металлургической лаборатории. Вы понимаете меня? -- Да. вполне. -- Он пожал плечами. -- Спилить серийный номер -- операция довольно трудоемкая, поскольку металл, иду щий на изготовление оружия, обладает высокой прочностью и твердостью -- Благодарю вас. А теперь скажите, мистер Линмаут, какие качества, по-вашему, нужны человеку, который спиливает номер на пистолете? -- Качества? Простите, я не... -- Ну, представьте себе человека, который проделывает эту операцию со своим пистолетом. Каков он? Я, разумеется, имею в виду не цвет глаз, а черты характера. Понимаете меня? -- Да, мистер Рондол. -- Прошу прощения, ваша честь, -- обратился Магнусон к судье, -- обвинение считает вопрос не относящимся к обсуждаемому делу. -- Мистер Рондол? -- Защита намеревается показать, что вопрос вполне уместен. Я поймал себя на том, что употребляю слово "защита", как когда-то, когда я действительно кого-то защищал. Впрочем, у меня никогда не было такого покладистого клиента, как сейчас. Я--преступник не спорил со мной -- защитником. Полная гармония. -- Хорошо, -- кивнул судья-контролер, -- свидетель может отвечать. Линмаут пожал плечами, посмотрел на прокурора и вздохнул. -- Что ж, -- сказал он, -- наверное, у такого человека есть терпение... Ну, настойчивость... -- Еще, мистер Линмаут? Свидетель наморщил лоб, от чего лицо его стало чуточку походить на человеческое, поскольку лошади, насколько я знаю, лоб не морщат. -- Хорошо, позвольте мне поставить вопрос несколько иначе. Для чего вообще спиливается номер? -- Для того, чтобы по номеру оружия нельзя было найти его владельца. -- Отлично. Можно ли назвать этот акт поступком предусмотрительным? С точки зрения преступника, разумеется. -- Да, наверное. -- Прекрасно. Если у человека хватает предусмотрительности спилить номер на пи