яло посложнее. Лараф перепортил с десяток молодых деревьев, пока не одел на запястья по три широких полоски коры. Затем он примерился и начертил на снегу большой ромб, в который попали ровно семь деревьев. В вершинах ромба Лараф нарисовал по семиконечной звезде. Звезды получились неравновеликими и довольно кривыми. "На кой ляд семиконечные? Насколько проще были бы пять или шесть лучей! Один-два росчерка - и звезда готова! А над этими до утра можно пропыхтеть". Но Лараф был подкуплен дружеским настроем книги, который, в действительности, был бы при точном переводе предостерегающим. Он не знал, что мрачная тень-"паучок", которая полгода назад привиделась ему во сне, была вызвана серьезными огрехами в исполнении предписаний книги. Лараф решил не утруждать себя перерисовыванием звезд. Вместо этого он стал в центр ромба, достал книгу и положил ее горизонтально на правую ладонь. Указательным пальцем левой руки Лараф вывел на деревянном окладе книги заученное заклинание, одновременно произнося его вслух. Эти же действия он повторил еще два раза. Книга полегчала настолько, что почти перестала чувствоваться на ладони как вещь. Казалось, что в воздухе повисло бесплотное видение. "Действует, едрена неделя!" - обомлел Лараф. Он уже видел себя в постели с Тенлиль. А можно и с Анагелой заодно. Да, решительно: ему должны принадлежать обе сестры! Теперь, как он помнил, нужно убрать руку за спину. Так он и поступил. Книга обещала повиснуть в воздухе, раскрыться, воспылать негасимым огнем и одарить своего "друга" оракулами на предмет его дальнейших действий, благодаря которым он сможет достичь всего желаемого. Чего же желал Лараф? Конечно же любви и власти. Как можно больше того и другого. Вместо этого книга начала падать - медленно, но неуклонно. За несколько ударов сердца застывшего неподвижно Ларафа она преодолела половину расстояния до земли. Он помнил: "будь статуей, что бы ни было". Лараф не шевелился. Из-под оклада вырвался язычок оранжевого пламени. Вместо ожидаемого запаха серы или просто горелой бумаги в лицо Ларафу пахнуло земляникой. С тихим, но внятным железным скрежетом книга начала открываться, продолжая свое муторное, снулое падение на снег. Ларафу захотелось закричать благим матом. Ларафу захотелось помочиться. Да какое там "захотелось"! "Одно дело искать Силы, другое - с ней повстречаться". Из непереведенного Ларафом творческого наследия ледовооких. Лараф бросился бежать, но почти сразу наткнулся на невидимую преграду, проходившую там, где по снегу шла одна из линий, составлявших ромб "Большой Работы". Преграда отбросила Ларафа назад и он упал на снег. Вскочил на ноги, затравленно огляделся. Раскрытая книга лежала на снегу. Ее разворот лучился грязно-зеленым светом. Было видно, что снег вокруг книги пришел в движение. Будто большая рыба или исполинский крот ходил кругами под снегом. Безжизненная стихия зимы оживала, вспучивалась волнами, снежинки собирались в желто-белые шевелящиеся сгустки и срастались, образуя пока еще неясные очертания чего-то или кого-то. Гамэри! - Выпусти меня, подруга! - заорал Лараф во всю глотку. - Выпусти отсюда! Он не думал о том, что его могут услышать в доме. Впрочем, в доме не услышали бы и рев Морского Тритона. Начертанная Ларафом на снегу фигура не только поглощала все звуки, но и вырезала из пространства само место Большой Работы. Даже гнорр Свода Равновесия, находясь снаружи, не увидел бы ровным счетом ничего интересного. Проходя в одном локте от Большой Работы, он даже не заподозрил бы, что в ландшафте чего-то не хватает - например, семи деревьев, некоторого количества снега и ошалевшего от страха отпрыска семейства Гашалла. Лыжный пикет Свода, совершающий свой еженощный обход Казенного Посада, безмятежно проскользил в полулиге от преступления века в процессе его совершения. Настроение и чувства у двух рах-саваннов Опоры Единства были самыми обычными, то есть никакими. Лараф без разбора выкрикнул несколько заклинаний, которые подвернулись ему на язык. С гневным пришепетыванием над его головой пронесся клочок непроглядно черной тьмы. Три подснежника, выстрелив на высоту человеческого роста омерзительно мясистые стебли, мгновенно рассыпались кирпично-оранжевым туманом. Один из ясеневых "браслетов" на запястье Ларафа разошелся на множество отдельных волокон, каждое из которых превратилось в женский волос, а каждый волос юрко вплелся между нитями ткани на манжете его рубахи. "Семь Стоп Ледовоокого" прыгнули на грудь своему очманевшему создателю. Да так и остались там висеть, прижавшись к его груди, словно бы книга чего-то смертельно испугалась. Сразу же вслед за книгой на Ларафа надвинулось существо, не то выбравшееся, не то собравшееся из снега. Лараф не успел его толком разглядеть, поскольку вновь попытался бежать. Он был уверен, что теперь-то сможет прорвать невидимую ромбическую завесу. Не тут-то было! Он заставил себя обернулся, прижимаясь к завесе спиной. Ветер, которого не было и быть не могло, развевал на удлиненной голове огромного мохнатого зверя змеистые космы. В глазах мельтешили оранжевые огоньки. Существо стояло на четырех лапах, но даже в таком положении было выше Ларафа. От ужаса он так и не сообразил, на что же похожа эта грандиозная туша, хотя позднее понял, что в целом - на медведя. Только медведь имел невиданный белый цвет, непривычную, псовую форму головы и совершенно немыслимую для этого зверя конскую (женскую?) гриву. Страшный гость подошел к нему вплотную и, не мигая, уставился на Ларафа. - Добрый вечер, - выбили стучащие от страха зубы Ларафа. - Исполнение заветных желаний... - глухо проскрипел медведь. - Считай, что твоим заветным желанием было в живых остаться, ублюдочное твое рыло... - Да, да, да, да, да! Лараф ожесточенно закивал головой. Медведь небрежно махнул лапой и Лараф почувствовал, что из его раскрывшегося настежь живота потоком хлещет кровь. Следующим ударом медведь погасил сознание Ларафа. ГЛАВА 9. ЖЕЗЛЫ И БРАСЛЕТЫ "Сам воздух Пиннарина склоняет к любовным утехам." "Эр окс Эрр, победитель нелюдей". Варм окс Ларгис 1 Фальмские гости находились в Пиннарине уже четвертый день. Этого небольшого срока Лагхе вполне хватило, чтобы привыкнуть к искрометным встречам со Звердой, которые они умудрялись проворачивать едва не по пять раз на дню в самых неожиданных закутах города. В последний раз, например, три минуты назад - на бухтах корабельных канатов в Арсенале. Лагхе хватило этих дней и для другого. Он окончательно уверился в мысли, что навязчивых послов следует выпроводить домой как можно быстрее. А для этого нужно поторопить проклятую клику военных, магнатов и просто праздных аристократов-маразматиков, которые составляют Совет Шестидесяти и от которых зависит: быть союзу с Фальмом или не быть? Отправить ли экспедиционный корпус на северный полуостров для войны с бароном-оборотнем из Гинсавера или ограничиться ценными подарками баронам Маш-Магарт? Окончательное решение постановили принять через десять дней. "Что изменится за это время?" - гневно вопросил Лагха у Сайлы. "За это время может хоть фальмская сучка тебя уломает", - ехидно ответила Сиятельная. Она оказалась одновременно права как никогда, и не права как всегда. Своим всепроницающим женским чутьем Сайла раскусила интрижку своего любовника с фальмской баронессой, она даже смогла понять, что Лагха влюблен, если только это слово вообще что-то значило применительно к гнорру. И в то же время Сайла совершенно неверно оценила характер этой влюбленности. Если бы Лагха был эдаким членоголовым идиотом, одномысленным Эр окс Эрром, который в рамках Уложения Жезла и Браслета вожделеет к каждой вертихвостке, а, заполучив желаемое, готов одержать тридцать три буффонадных победы над грютами, колдунами и морскими чудищами ради эвфемистического "поцелуя", то Зверда еще в первый вечер добилась бы своего. То есть, подмахнув гнорру, уговорила бы его на союз с Фальмом. Однако Лагха не был членоголовым идиотом. Не был он и пылким влюбленным. Он чувствовал себя расколотым надвое, а отношения со Звердой оценил для себя как "колдовской магнетизм". Точнее, оценил бы, если б смог уловить хотя бы малейшее движение тех сил, искусство обращения с которыми его учили именовать "магией". Стоило Лагхе увидеть Зверду, как его затопляло желание овладеть баронессой. Стоило попрощаться - и ему сразу же хотелось увидеть баронессу вновь. А увидев - незамедлительно овладеть. Выход из этого порочного круга Лагха находил только в одном: провести между собой и Звердой ров шириной в море Фахо. То есть решительно отказаться от любых сношений с Фальмом. Тем более, от военного союза. Проблема заключалась в том, что Лагха, к своей полной неожиданности, не смог задавить своим авторитетом собственных пар-арценцев. Не говоря уже о Сиятельной Княгине, Первом Кормчем и прочей шушере помельче. Все они, кроме Альсима, упорно твердили: надо помочь баронам, нельзя упускать такой чудесный шанс, необходимо показать всей Сармонтазаре нашу силу! Уступка Медового Берега аютцам подорвала авторитет княжества, так пусть же все увидят, что мы любое поражение умеем обратить в победу, мы сейчас сильны как никогда, у нас есть все шансы проучить Харренский Союз, мы круче всех, наши медные яйца - самые яйца от Када до Магдорна, мля-мля-мля... тьфу! Лагха сплюнул. Он удивлялся сам себе, ибо логика была на стороне "партии войны". Действительно, его эрхагноррат был ознаменован звонкими победами варанского оружия. И это при том, что ни одной объявленной войны Вараном не велось уже многие десятилетия. Пять лет назад близ Перевернутой Лилии случилось большое по меркам мирного времени морское сражение, в котором были утоплены или захвачены сорок два пиратских судна смегов. Три года назад удалось сокрушить крепость-розу, магическую цитадель и столицу разбойничьей вольницы смегов. Более того, цинорские ренегаты впервые за сто лет согласились подписать тайный трактат о военном союзе. С тех пор варанцы стали единственным народом Севера, который ходил по морю-океану без боязни напороться на пиратские фелюки смегов. Через год после победы над смегами Варан с огромным трудом избежал войны с Тернаунской империей. При этом, благодаря дерзким операциям флота и Свода Равновесия, у Дракона Юга удалось вырвать его самые опасные, тройной закалки клыки. Багряный Порт был временно оккупирован, флот цельножелезных "черепах" пущен на слом, убиты заклятые недруги Варана. Агрессию Тернауна удалось перенаправить против юго-западных провинций Харренского Союза. За эти успехи была заплачена удивительно низкая цена. Пара-тройка хороших боевых кораблей, несколько кораблей поплоше... Горстка высокопоставленных офицеров Свода, три-четыре сотни морских пехотинцев, кое-какое секретное, но дешевое оружие... И один-единственный уезд, Медовый Берег, который пришлось сдать в аренду Аюту. Ерунда! Особенно если учесть, что аютская Гиэннера могла бы отобрать уезд силой, безо всяких церемоний и компенсаций. Из этого вроде как сам собой, чистейшим саморазвитием тезиса, вытекал вывод: пока усиление Варана не осознано на Севере и на Юге, надо усилиться еще больше. То есть - заключить тайный, конечно же тайный, союз с баронами Маш-Магарт, вслед за которым после уничтожения Вэль-Виры последует союз и с другими, менее значительными владетелями Фальма. И ведь сам Лагха радостно приветствовал начало конфликта вокруг Медового Берега... Еще два года назад сам хотел большой заварухи... И вот теперь, когда запахло чем-то, как нельзя лучше отвечающим представлениям о Трижды Большой Заварухе, теперь Лагха против! И чем больше времени он проводит в объятиях Зверды, тем сильнее его уверенность: союзу не быть! - Милостивый гиазир, вы всегда имеете обыкновение терять дар речи после любовного сношения? Или к тому побуждаю вас лишь я одна? Зверда говорила с легкой хрипотцой, без тени жеманства. Так, возможно, она обращалась бы к испытуемому на дыбе. Зверда уже вполне привела в порядок свое платье и неприязненно смотрела на гнорра, который не очень-то ловко застегивал пояс канцеляриста-учетчика Морского Дома. Это переполнило чашу терпения Лагхи. - Любезная Зверда велиа Маш-Магарт, я в последний раз прошу вас не как гнорр, а как частное лицо: убирайтесь прочь из моего города, из моей страны и из моего будущего! В лице гнорра не было ни кровинки. Ему казалось, что еще один такт, сыгранный Звердой по прежней партитуре - и он набросится на баронессу с голыми руками. Задушит, не поморщится. Самонадеянный гнорр и не подозревал, что его хищная подруга предусмотрела именно такую реакцию. Зверда неожиданно перегнулась, будто бы ее ударили сапогом под дых. Опустилась на корточки и закрыла лицо руками. Лагха сразу же стушевался. Но с мужской увещевательной чушью тоже не спешил. - Будь по-вашему, гнорр. Однако знайте: вы и ваша помощь - это еще не все, ради чего я рисковала жизнью, силой прорываясь в Пиннарин. Голос у Зверды стал совсем другим - стонущим, почти плачущим, замогильно чуждым. - Продолжайте, - Лагха поймал себя на том, что тронут. Если Зверда играет - значит, она Мастер Игры. Хотя бы только из уважения к работе мастера ее стоит дослушать. - Мой дед был убит под Ордосом. Под Старым Ордосом, конечно. Я знаю... там большое, огромное кладбище... и обелиск... я должна поклониться праху своего предка. Есть прорицание... "Харренский Курган. Семь лиг юго-восточнее деревни Сурки. Четыре года назад, во время сильнейших осенних ливней курган частично размыт", - это Лагха вспомнил мгновенно. Потом одна за другой, уже чуть медленней, поползли перед его мысленным взором строчки отчета. - ...прорицание гласит, что род Маш-Магарт войдет во славу и простоит еще тысячу лет... "Обнажены множественные человеческие останки. Среди опознанных особо интересен "благородный барон Санкут велиа Маш-Магарт", как гласит надпись на крышке классического древнехарренского "гроба-лодки". На момент осмотра крышка гроба лежала отдельно. Сложное сочетание магических и произвольных знаков по периметру гроба. Зрак Истины не возмущается, что не позволяет сделать определенных заключений в силу беспрецедентности подобного прецедента." (Этот перл аналитического мышления в свое время сразил Лагху наповал; он даже вызвал к себе из Старого Ордоса автора отчета, Гастрога, опытного аррума Опоры Писаний, и чуть было не разжаловал его в наставники Высших Циклов.) - ...будет собрано по горсти праха с могилы каждого предка до седьмого колена... "...Барон похоронен в боевом облачении соответствующей эпохи, полностью отвечающем Определителю Занно. К нагруднику на уровне нижнего ребра приклепаны две цепочки, на которых находится позолоченный книжный короб. Короб изнутри частично покрыт плесенью и не содержит книги, которая в нем некогда помещалась. Останки барона перезахоронены вместе с прочими на нижнем кладбище. По делу о пропаже книги предпринят широкий розыск. Уезд закрыт, область Казенного Посада оцеплена. Однако частые дожди не позволили животным-восемь выйти на след похитителя. Два сильных потока икры Тлаут, проходившие в первый день розыска, в некоторых местах нарушили оцепление и парализовали на время работу наших пикетов. Повальные обыски, предпринятые в Сурках и Казенном Посаде, не принесли результатов. По поступившему доносу временно заключен под стражу сын хозяина мануфактуры, Лараф окс Гашалла. Принимая во внимание его молодость и дворянское происхождение, а также за отсутствием улик, безусловные меры к нему не применялись. Отпущен через два дня после ходатайства отца, объяснившего причины доноса. В возрасте пятнадцати лет Лараф подложил доносчику в суп дохлую сколопендру." - ...и весь этот прах перемешается под корнями сикоморы во дворе нашего замка. - Что ж, езжайте. Я вас не держу. Что вам нужно? Подорожная, эскорт, хорошие лошади? Вы получите все. Зверда отняла руки от лица, но по-прежнему сидела на корточках, глядя на Лагху исподлобья с обезволенной, словно бы забеленной штукатуркой гримаской глубокого горя. - Эскорт не обязателен. Я возьму только барона и наших стражей. Не хотелось бы занимать внимание ваших офицеров такими пустяками, как частное путешествие взбалмошной баронессы из диких краев. Кроме этого мне нужна бумага с вашей подписью - гроб барона Санкута я собираюсь взять с собой на Фальм. - Бумага не проблема. Может все-таки эскорт? Зверда отрицательно повела головой. "Без наших людей там очень опасно", - хотел возразить Лагха. Но подумал: "А и ладно. Нарвутся на Жабу, катунцов или жуков-мертвителей - пусть пеняют на себя. Будут не понаслышке знать, что Свод - это не только воспитанные щеголи с шикарными мечами." 2 Эгин сидел на лавке в публичных садах Пиннарина и невидящим взглядом глядел в темно-серую воду декоративного озерца. Он думал о пропавшем Альсиме, он думал об Овель. Публичные сады Пиннарина, по сравнению с садами Нового Ордоса, практически не претерпели от множественного сотрясения недр. Конечно, половина деревьев была выворочена с корнем, а беседки осели и покосились. Но зверей и птиц гвардейцы Сиятельной Княгини успели переловить и эвакуировать в дворцовый зверинец на следующее же утро, не дожидаясь, пока за лебедей и косуль примутся любители даровой дичины. Еще долго будут в Пиннарине рассказывать анекдоты про то, как именно дородный начальник караула княгини Бат по прозвищу Топтыгин ловил черного лебедя на тонком льду Малого Алустрала - так назывался комплекс из пяти соединенных протоками озер и множества островков, искусно имитирующих далекую западную империю в миниатюре. И как именно лебедь нагадил ему на мундир. А пока никому не было дела ни до спасенных лебедей, ни до солдат Внутренней Службы, которые бдительно следили за тем, чтобы из озер не черпали пресную воду котелками и ведрами. Сиятельная Княгиня во всеуслышанье объявила, что не переживет, если что-то изменится в ее любимых Садах из-за этого "каприза природы". Каждый солдат знал, что лично для него будет значить это Сайлино "не переживет". В лучшем случае - большую порку. Эгин вдыхал холодный вечерний воздух обеими ноздрями. Его пальцы неспешно перебирали четки. "А ведь это те же самые четки, с которыми я ходил, чтобы попрощаться с Овель перед отъездом на Медовый Берег", - вдруг вспомнилось Эгину. Встреча с Овель воскресла в его воображении, как будто все происходило вчера. Не было смерти, не было трансформаций в теле девкатра, не существовало этих девятисот дней... Неожиданно для самого себя Эгин поднялся со скамьи и направился на аллею Поющих Дельфинов. Невдалеке от бронзового изображения дельфина, рядом с которым в лунную ночь можно якобы слышать тихое девичье пение, он и встретился тогда с Овель. Тогда, перед долгим расставанием, им не удалось сказать друг другу ничего, кроме двух пудов светских банальностей. Он не посмел даже сорвать с ее губ "дружеского" поцелуя. Слишком много приживалок и охраны топталось тогда вокруг Овель. Слишком послушным, если не сказать, трусливым, был тогда Эгин, для которого вражда со Сводом и гнорром Свода означала ни много ни мало - смерть, а слова "долг" и "порядочность" гвоздили по мозгам не хуже клятв верности и варанского гимна. "Какой же я был осел! Очень верно таких мужчин называют в Аюте - смелыми трусами..." - с грустью подумал Эгин. В последние месяцы он мучительно часто возвращался к этой теме и думал о том, как и почему случилось так, что единственная девушка, которую он любил, стала женой другого человека, гнорра Свода Равновесия. "Ничего уж не поделаешь", - говорил себе Эгин некогда. Но это был тот, давний Эгин, который еще не служил на Медовом Берегу, Эгин, который не знал Авелира. "Не бывает так, чтобы совсем ничего нельзя было поделать", - вот какого мнения был теперь Эгин по поводу этого брака. Но тема по-прежнему оставалась болезненной - хотя понятие "долг", в особенности, "долг перед Князем и Истиной", уже перестало восприниматься Эгином как абсолютное, всепобеждающее заклинание. Ибо как быть с так называемой "порядочностью"? Ведь все-таки Овель чужая жена, возможно, у нее уже есть дети от Лагхи... Да и кто сказал, что имя человека, с которым она провела одну-единственную ночь, для нее все еще значит больше, чем завывание ветра в дымоходе? Пальцы Эгина на пронзительном зимнем ветру совершенно окоченели и он спрятал четки в сарнод на поясе. В этот момент его взгляд скользнул по спине солдата Внутренней Службы, притаившегося между двух туевых деревьев. Вначале солдат довольно пристально следил за перемещениями вокруг озера странного стриженного чуть ли не наголо мужчины, одетого не по сезону - Эгина. Но затем, утеряв к нему всякий интерес, занялся своими прямыми обязанностями - высматриванием охотников за пресной водой из озер. А теперь этот солдат... теперь он... Эгин не сразу поверил своим глазам. Солдат Внутренней Службы взахлеб целовался с некоей молодой особой в пышной ярко-красной юбке и потрепанной жакетке из кроличьего меха, по виду - из торгового сословия. "Нарушение средней тяжести через целование на посту. Девять суток дорогорасширяющих работ и пятьдесят шесть ударов плетью", - промелькнула в голове у Эгина строка из Штрафного Бюллетеня Внутренней Службы. "Вот так. Солдаты Внутренней Службы, оказывается, меньшие трусы, чем офицеры Свода Равновесия. Не говоря уже о бывших офицерах." Эта крохотная сцена в полутьме пиннаринских публичных садов и склонила чашу весов в пользу визита к Овель. 3 Эгин неплохо знал нравы пиннаринских придворных, хотя никогда особенно ими не интересовался. Так, ему было известно, что помимо собственных многочисленных поместий и вилл, все, кто вхож ко двору княгини Сайлы, имеют жилые помещения во дворце. Кто - флигель, кто - этаж, а кто и просто две-три комнаты. Гнорр и его супруга были первыми из "вхожих". Гнорр Лагха был любовником и опорой стареющей княгини, Овель исс Тамай - ее племянницей. Разумеется, флигель, который занимал гнорр, был самым роскошным и располагался в наиболее живописной части дворца - на Буковой Горке. Вероятность того, что Овель сейчас там, если она вообще в Пиннарине, была весьма высока. Есть такая традиция у варанской знати - сбиваться кучами зимой и рассредоточиваться по виллам летом. Поскольку на улице была, очевидно, зима, Эгином было решено начать со дворца. Пробраться в резиденцию варанских князей, огороженную каменной стеной в два человеческих роста, никогда не было легкой задачей. Под стенами расхаживали усиленные караулы с собаками, сад и дорожки освещались так, что даже ночью было светло, как днем. Единственное, на что рассчитывал Эгин - так это на то, что землетрясение смогло нарушить кое-какие накатанные схемы и проделать в них лазейки для таких как он самоубийц. Эгин не сомневался в том, что если его поймают, уйти живым ему не удастся ни при каких обстоятельствах. Он по-прежнему не был вооружен - тот кинжал, что прихватил он из Дома Герольдмейстеров, оружием можно было назвать лишь очень условно. Подземные толчки разрушили окружающую дворец стену в семнадцати местах. К счастью для Эгина, основные силы караульных сосредоточились именно в точках провала стен, как в местах наиболее вероятных попыток проникновения злоумышленников. Поэтому Эгин не стал искать легких путей. "Легкие пути на деле - самые трудные", - говаривал когда-то его начальник Норо окс Шин. Будучи человеком черной души, он, однако, смотрел в корень. Эгину пришлось потратить на поиск благоприятного для проникновения места почти весь вечер. Наконец он был вознагражден - место было найдено в районе полей для игры в мячи. Раз в тридцать ударов колокола мимо приглянувшегося Эгину места проходил наряд из трех человек с огромным волкодавом, в котором трудно было не узнать питомца Опоры Безгласых Тварей. И если караульных бояться было, в общем-то нечего - обычные гвардейцы, то к собаке следовало отнестись со всей бдительностью - эта могла запросто испортить весь план. Каменные фонари, освещавшие дорожки, ведущие к Буковой Горке, к теплицам, к прудам, были разрушены землетрясением и их, в отличие от тех, что стояли возле самого Дворца еще не успели починить. Эгин рассчитал, что после того, как он перемахнет через стену, у него будет ровно шесть ударов колокола на то, чтобы добраться до декоративных зарослей тернаунского можжевельника. У этих зарослей был один, но неоспоримый недостаток - человека, который спрятался в них, не чуяли собаки, или как называли таких в Своде - животные-девять. "Небось, офицеры Опоры Безгласых Тварей тысячу раз упрашивали Сайлу вырубить весь можжевельник на территории дворца. А Сайла, небось, отвечала им одно и то же - "эти кусты помнят самого Инна окс Лагина, неужели мне нужно вырубить их из-за каких-то собак!". А всякое слово, равно как и всякая придурь, Княгини - закон еще более неоспоримый, чем Уложения Свода. Следующим пунктом на пути его движения к флигелю на Буковой горке было поле для игры в мячи. По нему Эгину предстояло проползти по-пластунски. Причем, проползти с той скоростью, какая не снилась молодым офицерам во время испытаний на силу и ловкость перед Первым Посвящением. Поскольку, если он задержится хотя бы на один удар колокола - песики обнаружат его играючи. По ту сторону поля расположены теплицы. Это - следующее место отдыха перед решительным броском к флигелю гнорра, к которому ведет извилистая и тоже совсем темная тропинка. Эгин поднял глаза в небо. Над самым горизонтом появился узкий серп молодой луны. Это означало, что следует поторапливаться. 4 Песочные часы измеряют время точно - с точностью до песчинки. Еще точнее это делают водные часы, собранные мастерами из Ита и преподнесенные династии Саггоров двести лет назад - те самые, что стоят в Часовой башне и отмеряют удары пиннаринских колоколов. Но сознание Эгина измеряло время гораздо точнее Часовой башни. Вдобавок, в его распоряжении было Раздавленное Время. Эгин благополучно преодолел стену. Единственной его потерей была железная застежка камзола. Точно отмерив время, когда расстояние до караула с собаками будет максимальным, Эгин спрыгнул со стены, и с невероятной для человека, не владеющего магией Раздавленного Времени скоростью, ринулся к можжевельниковым зарослям. Собака, кажется, не заметила пока ничего определенного. Отмерив положенный отрезок времени, Эгин бросился на живот и пополз через поле. Снега в Пиннарине этой зимой еще не было, что вызывало немало пересудов со стороны сведущих в синоптике горожан. Снега не было, зато замерзшая грязь и взявшиеся ледяной корочкой лужицы обещали не оставить на одежде Эгина живого места. Но, наконец, и ухабистое поле для игры в мячи оказалось позади. А купол теплицы возвышался уже совсем рядом. Эгин сжал в кулак все свои силы и, набрав в легкие побольше воздуха, ринулся к цели. Только скрывшись за стволом четырехсотлетнего можжевелового дерева, Эгин позволил себе отдышаться. Каков же был его испуг, когда он обнаружил, что по тропинке, ведущей к теплицам со стороны Буковой Горки, движется одинокая женская фигура в белой горностаевой шубе. Ночная любительница ботаники шла быстро и направлялась прямиком к теплице, возле которой стоял Эгин. В руках женщина несла масляную лампу. "О Шилол! Этой только здесь не хватало!" - мысленно вскричал Эгин и вжался в ствол дерева, сожалея о том, что не родился невидимкой. Женщина в белой шубе была уже совсем рядом, ее ручка извлекла из муфты связку ключей, не отважившихся звякнуть даже на морозном ветру. Ее лицо, освещенное желтым пламенем светильника, было сосредоточенным и скорбным. Но самым удивительным было то, что это было лицо госпожи Овель. "Но откуда?" - спросил себя Эгин. "Хвала Шилолу, жива", - с души Эгина упал камень весом с Перевернутую Лилию. Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Эгин выступил на тропинку из-за ствола можжевельника. - Овель, не бойтесь, это я, Эгин, - сказал он тихо. - Пожалуйста, не бойтесь. Но Овель не стала бояться. Она встала как вкопанная у самого крыльца теплицы, хлопая ресницами и побледнела так, что это было заметно даже при свете молодой луны. Ее пальцы, сомкнутые на ручке масляной лампы, безвольно разжались. Масляная лампа полетела на крыльцо. Рассыпалось хрупкое стекло, раскололся надвое резервуар и загоревшееся масло растеклось огненной лужей. - Что я наделала... - всплеснула руками Овель. А Эгин, сам как сновидение, даже не шелохнулся. За те секунды, что он находился рядом с женой гнорра, сквозь него быстрой конницей пронеслись лики прошлого. И в этих ликах не было ничего, ну или почти ничего, что могло бы оправдать эту разлуку. - Что вы наделали... - эхом повторил Эгин, не в силах оторвать взгляд от женщины в белых горностаях. И только когда растекшаяся по крыльцу теплицы огненная лужа уже пылала гигантским цветком, когда откуда-то со стороны стены послышался собачий лай и крики караульных, Эгин наконец-то осознал, что именно наделала Овель. Он накрыл пламя своей курткой и зачем-то стал топтать его ногами. Воистину любовь делает мужчин глупыми и беззащитными. - Госпожа Овель, что здесь происходит? - тяжело дыша спросил караульный со свисающими до груди усами. В руках его был короткий меч. Двое его помощников помоложе, с трудом удерживали рвущегося с цепи волкодава. Они были вооружены метательными топориками. Конечно, если бы госпожа Овель выказывала какие-то признаки беспокойства, кричала, звала на помощь, они бы спустили пса немедленно. Но поскольку госпожа Овель всего этого не делала, благоразумие требовало подождать. - В чем вопрос, офицер? - Овель подняла на караульного исполненный презрения взор. Тем временем Эгин успел потушить крохотный пожар ценою своего камзола. На нем теперь была одна только насквозь пропитавшаяся потом и грязью батистовая рубашка. За поясом - метательный кинжал, измазанные глиной штаны. - Мы увидели огонь. Решили - может что случилось? - заискивающе начал офицер. Он знал, что с женой гнорра и племянницей Сиятельной следует обходиться повежливей. По крайней мере, пока не поступит указаний обходиться с ней потверже. - Не случилось ровным счетом ничего. Я случайно разбила лампу. А мой новый слуга Партил взялся тушить пожар. Завидуя самообладанию Овель, Эгин стоял за ее спиной и, идиотски улыбаясь, кивал. Дескать, вот он я - новый слуга Партил. Стрижка Эгина, как раз, очень даже соответствовала его поименованию. Все благородные мужчины Пиннарина, как известно, носили длинные волосы. Если не были лысыми. - Он немой, - добавила Овель. - Глухонемой. - Дело в том, любезная госпожа, что у нас есть некоторые основания полагать, что некий человек, возможно, сравнительно недавно проник на территорию дворца... - вкрадчиво начал караульный. - Мне-то какое дело? - грубо прервала его Овель. - Да, моя тетя платит вам деньги за то, что вы караулите дворец. Но какое это имеет отношения ко мне и моему слуге? Убирайтесь! И собаку заберите. Вы что, забыли, я не выношу запаха псины? - Мы помним, госпожа... Извините... В голосе Овель звучали интонации, которых Эгин никогда доселе за ней не знал. Посвист хлыста, скрип ворота дыбы, лед аристократического высокомерия. Эгину вдруг пришло в голову, что он любит не такое уж небесное создание, какое рисовалось ему в его идеалистических мечтах. Но, удивительное дело, от осознания этого факта его любви не стало меньше. - У меня важные дела в теплице. Не вздумайте нас беспокоить. Если ваша тварь еще хоть раз откроет свою смердящую пасть, я отправлю ее на живодерню. Имейте в виду - по всем вам плачут гарнизоны на цинорской границе. 5 Они молчали, взяв друг друга за руки. Вокруг них тут и там стояли горшки с луковицами нарциссов, гиацинтов, крокусов, ландышей, тюльпанов и фрезий. Кое-какие луковицы уже выпустили стрелки, некоторые еще отдыхали в прохладном безмолвии теплиц. - Крокусы расцветут через пол-луны, - тихо сказала Овель, чтобы не молчать. При свете зажженного при помощи огнива светильника, найденного в теплице, Эгин смог рассмотреть Овель получше. Да, эти два года не прошли для девочки бесследно. Ее глаза были забраны пеленой невыплаканных слез, у ее губ и между бровей залегли две едва различимые, но все же морщинки. Линии опыта и смирения, письмена времени. И все-таки лицо Овель не показалось Эгину менее привлекательным, нет. Эгин умел ценить всякую настоящую красоту - и красоту ранних морщин тоже. - Эгин, что с вашими волосами? - тихо всхлипнула Овель и провела ладонью по короткому ежику эгиновой головы. - Ничего. Столичная мода мне надоела, - улыбнулся Эгин. Глядя на Овель, он понимал, что глаза у нее на мокром месте, ему не хотелось, чтобы Овель плакала. - ...Да и... я ведь не собирался в Пиннарин. Если бы я знал, что вам не понравится, я бы никогда... - Мне нравится, Эгин. Мне нравится, - сказала Овель, пожирая Эгина глазами. - Ой, вам должно быть холодно, - вдруг встрепенулась она, наконец-то осознав, что на Эгине одна только рубашка. - Хотите, я дам вам свою шубу? На время? Овель положила своих крохотные озябшие ручки на предплечья Эгина. - Госпожа исс Тамай давно не болела простудой? - подмигнул ей Эгин, всем своим видом показывая, что ему совершенно не холодно. Но руки Овель, однако, не убрал. Ему, в сущности, и не было холодно. Он вообще не чувствовал своего тела. Ему казалось, что он не существует. Умер. Развоплотился. Попал в настоящий Сад Бессмертных, о котором любят рассуждать поэты на мрачных купеческих пьянках. - Не называйте меня госпожой исс Тамай. Ненавижу. - Хорошо, не буду. Буду называть вас Овель. Так лучше, но не слишком ли это фамильярно? - Так гораздо лучше, - Овель опустила глаза. - О Шилол Изменчиворукий! Эгин, о чем мы с вами говорим! - изменившимся тоном, тоном, в который прокрались нотки плохо сдерживаемой истерики, вдруг воскликнула Овель. - Мы с вами говорим о каких-то пустяках, о том, что не имеет значения! Эгин, я не видела вас семьсот восемьдесят четыре дня, и, возможно, если бы я не видела вас семьсот восемьдесят шесть дней, я бы отужинала синим аконитом. Эгин, у вас вообще есть сердце? - Овель, о чем вы говорите? - тень замешательства поползла по лицу Эгина. "Отужинала синим аконитом? Что здесь происходит в этом траханом Пиннарине? Что они делают здесь с Овель? С моей Овель?" - вот какие мысли вертелись в мозгу у Эгина. - У меня есть сердце, - подтвердил Эгин в задумчивости. Но Овель уже было не остановить. Она рыдала так проникновенно, как умела только одна она. Эгин помнил, что даже в их первую встречу, когда Овель угрожала смертельная опасность, когда она была, что называется, "в бегах", она и то ревела как-то более... более сдержано что ли. Теперь же она просто исходила слезами, как больной лихорадкой - ядовитой испариной. И на Эгина одно за одним сыпались горькие обвинения. - Зачем вы все приходите!? Зачем мучаете меня? Вы же сами говорите, что в Пиннарине случайно. Вот и шли бы своей дорогой! Шли бы уже сразу к мужу - целовать ему руки, восхищаться тем, какой он умный! Какой он писаный красавец! Как он всех насквозь видит! Что вы называете меня госпожой исс Тамай? Разве мало шлюх в Пиннарине? Зачем вы даете мне почувствовать, как низко я пала? Зачем заставляете меня вешаться вам на шею и выпрашивать у вас поцелуй? - Овель, девочка, ну что вы... - Эгин был так ошарашен услышанным, что в какой-то момент ему показалось, что его органы слуха затуманены магическим мороком нетопыря Хегуру. И слышит он не то, что говорит Овель, а нечто совершенно нереальное. - Овель, милая моя, я вовсе не был уверен, что вы вообще хотите меня видеть... Ведь прошло два года... За это время - мало ли что могло случиться? Вы ведь не давали мне никаких клятв, никаких обещаний... Вы - племянница Сиятельной Княгини, а я даже не знаю имени своей матери. Я даже не офицер Свода теперь. Сегодня я украл из дома своего друга Альсима семьдесят золотых авров, чтобы заплатить морякам, которые привезли меня в Новый Ордос. Даже просто прикасаться к ласковому меху вашей шубки - для меня совершенно незаслуженная милость судьбы. Где уж мне рассчитывать на ваши поцелуи? Эгин постарался вложить в свои слова всю искренность, на какую вообще был способен бывший офицер Свода, для которого лгать и дышать - вещи одинаково естественные. Но ему не удалось унять Овель. Она по-прежнему ревела, ритмично, по-детски попискивая. Ревела, облокотившись о пузатый горшок с гигантской луковицей харренской лилии и закрыв лицо руками. Правда, теперь она уже ничего не говорила. Истерика перешла в следующую фазу. Эгину было очевидно: виновна в этой истерике обстановка, которая поставила Овель на грань нервного срыва - все эти землетрясения, эти проклятые семьсот восемьдесят четыре дня... - Я неплохо прожил эти два года на Медовом Берегу - мне не было скучно, у меня были женщины, среди которых попадались и такие, которые не уступили бы вам ни в красоте, ни в обаянии... Овель насторожилась. Она отняла руки от лица и посмотрела на Эгина в отчаянии. Ее глаза и носик покраснели, а ресницы подрагивали в ожидании "страшной правды", которая вот-вот сорвется в губ Эгина. Но, по крайней мере, она больше не рыдала. - ...многим людям я помог выжить, - продолжал Эгин. - Многих лишил жизни... Но со мной была одна вещь, которая делала все мои старания почувствовать себя реальным, тщетными. Вещь, которая ежечасно напоминала мне, что у меня нет души, что все мои успехи - ни для кого, что моя жизнь - конфетти, подхваченные сквозняком. Эта вещь - ваше имя. Да-да, Овель. Ваше имя стало вещью и обрело плоть - так часто я разминал его своим языком. Мне нечего предложить вам, кроме вещи под названием Эгин. Но если это вас устроит - то я дарю ее вам. - Какая же вы все-таки сволочь, Эгин, - шепотом сказала Овель, изящнейшим образом высморкалась в подол своего платья и наконец-то - о Шилол! - наконец-то улыбнулась. 6 - Что за крысиный лаз, Овель? - деланно возмутился Эгин, когда Овель вела его темным и сырым коридором, то и дело отыскивая в связке новые ключи и отмыкая все новые и новые двери. По расчетам Эгина они сейчас находились в северной части подземелий флигеля гнорра. - Не так давно у меня был план завести любовника, - шепотом отвечала Овель. - Стервец Лагха завел себе очередную кралю - одну фальмскую баронессу. У меня уже не было сил терпеть эти унижения. Хотелось насолить ему - хоть чем. При слове "любовник" у Эгина упало сердце. Но он продолжал улыбаться, стараясь не подавать виду. - И как? План удался? - к нарочитой легкомысленностью спросил он. - Не удался, - Овель в очередной раз щелкнула замком. - Я очень тщательно готовила свою измену. Меняла гардероб, изыскивала пути и места для тайных встреч... В общем, готовилась честь по чести. - И что потом? - Меня чуть не вытошнило на первом же свидании. - Гм... - Увы, мы не были созданы друг для друга, - щебетала Овель. - И потом... мне стало жаль мальчика... Лагха, он... вы, должно быть, сами догадываетесь... если Лагха узнает - съест живьем. Мое расположение, в сущности, того не стоит. - И все-таки, я готов быть съеденным, - с шутливой обреченностью объявил Эгин. - Эгин, я бы никогда не повела бы вас сюда... я слишком дорожу вашей жизнью и вашим благополучием, - вдруг посерьезнела Овель, - но в последние дни Лагху как будто подменили. - Что значит "подменили"? - насторожился Эгин. - Я его не узнаю... - Он заболел? - Дело не в этом. Я же говорю вам - как будто подменили. Как будто это другой человек! - всплеснула руками Овель. - Может, это и есть "другой человек"? - предположил Эгин, вспоминая все, что узнал в Своде о двойниках и глиняных людях. - Просто тело похоже - и все. - Нет. Тело не "похоже". Тело то же самое. То есть абсолютно то же самое. До мельчайших подробностей. До волосков на... - Вы совершенно в этом уверены? Овель густо покраснела: - Ну... совершенно. Я ведь его жена. И еще один укол в самое сердце Эгина. "Сам виноват", - вздохнул про себя Эгин. "Не надо было краснобайствовать про женщин, которые не уступят ей ни в красоте ни в обаянии". - Ну хорошо, тело, допустим, то же. Так что же отличается? - Эгин, мой муж потерял зрение. Не подумайте, он не ослеп, - Овель сосредоточенно закусила губу. - Вы понимаете, какое зрение я имею в виду? Эгин кивнул. Кому как ни ему понимать, что имеется в виду магическое зрение, которое позволяет видеть абрис врага в темноте, Измененный предмет в руках мага и еще многие и многие загадочные вещи. А иногда даже формулы Изменений, проступающие на вещах. - Иногда зимой, рано-рано утром на оконный козырек нашей спальни садятся синицы. Я даю им зерно. Они сидят тихо и ждут, когда я им что-нибудь брошу. Они могут сидеть часами и дожидаться. Это очень вежливые синицы. Обычно Лагха просыпается первым. И говорит мне: "Вставай, тебя ждут твои зяблики". - Ну и что? - А то, что стекла в нашей спальне толщиной в два моих пальца. А зашторены окна бархатными гардинами, через которые не пробивается ни один луч света. Лагха не может ни видеть птиц, ни слышать их при помощи простых человеческих чувств. Он обнаруживал их иначе. И он ни разу не ошибался. - Подумаешь, - пожал плечами Эгин. "Эка невидаль - увидеть синицу через бархатный занавес!" На самом деле, уколы ревности, которые беспрерывно, намеренно или невольно провоцировали в нем рассказы Овель, сильно мешали ему слушать. - Лагха потерял не только зрение, но и слух. Теперь ему можно врать с утра до вечера и с вечера до утра. Человеческие голоса больше не разделяются для него на говорящие правду и лгущие. Теперь я могу заводить себе хоть дюжину любовников. И если мне хватит ума не спариваться с ними у него на глазах - бьюсь об заклад, он никогда не догадается, что у меня кто-то появился. - Пример неудачный, - процедил Эгин. - А в чем еще выражаются эти, как бы сказать, странности? - Я могу перечислять их часами. Ведь, в сущности, мне нечем больше заниматься, кроме моих цветов и наблюдений за мужем. Кроме того, Лагха стал исключительно вульгарен. Он острит невпопад, каламбурит, говорит идиотскими загадками вроде "У какого голубя по ночам зудят мудя?". Извините, Эгин. Эгин не удержался и прыснул со смеху. Таких декламаций он от Овель совершенно не ожидал. - Не за что извинять. Сущая ерунда, продолжайте. - Лагха как с цепи сорвался. Щиплет наших служанок за задницы, не разбирая между симпатичными и уродливыми, между дамами и кухарками. Он все время домогается меня. Он готов трахаться беспрерывно. Будучи не в силах удовлетворять его неутолимую похоть, я подложила ему двух своих, условно выражаясь, "подруг" - Канну и Стигелину. И что вы думаете - сошло! Да это не Лагха, а просто, просто... боевая машина любви! - Ну... в принципе... я не знаток. Но может быть, это те качества, которые были и раньше, просто обострились? - Эгин, конечно, Лагха и раньше не злоупотреблял аскезой. Хотя когда мы поженились, он был... ну в общем, я была у него первой женщиной... И потом у него были связи - Сайла, какие-то банщицы, наконец, Зверда. Их роман чуть не загнал меня в гроб - в меня тыкали пальцем даже иностранные послы, обо мне шептались даже музыканты - сама слышала. - Зверда - это та самая фальмская баронесса? - Вот-вот. - Имя какое-то... зверское. - Есть немного, - улыбнулась Овель. - Но даже Зверду можно было терпеть. - А теперь? - Теперь - невозможно. Поймите, Эгин, никогда у Лагхи не было двух дюжин женщин за четыре дня! - За четыре дня? - переспросил Эгин. Он не верил своим ушам. - Вот именно! За четыре дня. Во время землетрясения Лагху немного прихлопнуло потолком - но я никогда бы не подумала, что это приведет к таким ужасающим последствиям! Насколько мне известно, Лагха бывал в передрягах и похуже! Пока был жив Альсим я все надеялась, он его образумит... - Постойте, вы сказали "пока был жив Альсим"? - Ой! - опешила Овель. - А разве вам не сообщили об этом в Доме Герольдмейстеров? - Нет. Я едва унес оттуда ноги. Там устроили засаду люди Свода и... Овель положила палец на губы Эгина. Они стояли перед распахнутой дверью некоей комнаты, которая, и Эгин сразу это определил, не имела окон. - Не надо сейчас об этом. При слове "Свод" у меня пропадает желание жить. Эгин понимающе кивнул. Про себя он в целом мог бы сказать то же самое. - Я расскажу вам об Альсиме, когда пропоют первые петухи. ГЛАВА 10. КАНОН ЛЮБОВНОЙ НАУКИ "Что же до разнополой молодежи, то мы настоятельно рекомендуем ей коротать вечера за игрой в Хаместир." Из "Ведомостей" Опоры Благонравия 1 - Это - место для тайных свиданий, - серьезно сказала Овель, когда они вошли в комнату с низким потолком. В нагретом воздухе витал запах цветочных благовоний, угли в очаге были едва подернуты пеплом. На стенах - гобелены, зеркала. Фривольные статуэтки на подставках. Ложе с балдахином аккуратно застелено. От него, казалось, еще исходило тепло человеческих тел. Чувствовалось, что еще какой-нибудь час назад жизнь в этой комнате била ключом. - Эти покои принадлежат моей подруге Стигелине. Она дама Второго Ранга, Сиятельная очень ее любит. - Любит как дочь? Овель хихикнула. - Не совсем, иногда как... как жену. Не найдя что ответить, Эгин плюхнулся на плетеный стул. Он вдруг почувствовал себя глухим провинциалом. Деревенщиной. Дубиной. Вот так вот! Пока Опора Благонравия выдергивает горшечников и бочаров из их супружеских постелей по доносам соседей за одно несчастное Сочетание Устами и рвет ногти молодым солдатам в нравственное назидание за Сочетание Мужей, Княгиня Сайла, не особенно комплексуя, практикует - ни много ни мало - Сочетание Жен! Еще вопрос, что здесь практикует Овель! В этом-то вертепе! - Послушайте, Овель, а вы здесь часто бываете? Я имею в виду - в этой комнате? - спросил Эгин, но непринужденности у него не получилось. Но вместо ответа Овель вдруг заливисто расхохоталась. Она смеялась так легко, так долго и заразительно, что Эгину стало стыдно своего вопроса - вопроса подозрительного собственника, ревнивца и скандалиста. - Какой ответ вам больше нравится - "я бываю здесь два раза в день" или "я бываю здесь после ужина каждый четный день месяца"? - ехидно поинтересовалась Овель, отсмеявшись. - Извините, Овель, - буркнул Эгин. - Ничего. Вы не будете возражать, если я предложу вам горячую ванну? Овель удалось смутить Эгина. И при том смутить не на шутку. К предмету своей любви он явился в таком неживописном виде, в каком к своей зазнобе постеснялся бы явиться и самый последний табунщик. "От меня, наверное, несет, как от козлища" - предположил Эгин, вспоминая, что в последний раз мылся на "Гордости Тамаев", когда попал под ледяной ливень во время бури близ Нового Ордоса. Он скоро снял с себя одежду и отправился за загородку - туда, где на горячих кирпичах стояла дубовая кадка с исходящей паром ароматической водой. Эгину кстати вспомнился коронный рассказ его четвертованного за измену Своду друга Иланафа о тернаунских домах терпимости, куда Иланаф некогда был заброшен в качестве соглядатая одного варанского вельможи. Судя по всему, там водились та же обстановка и тот же распорядок: "Две-три сальных шутки, бадья с водой, кровать". Когда же, спустя четверть часа, он вылез из бадьи, то обнаружил, что его одежды уже нет на прежнем месте. А Овель, на лице которой застыло выражение сдержанного ликования, сидит как ни в чем ни бывало в кресле и прилежно читает книгу в переплете из овечьей кожи. - Эгей, госпожа Овель, не могли бы вы вернуть мне хотя бы мои рейтузы? - Я их не верну, - спокойно отвечала Овель, не отрываясь от книги. - Но, Овель... - Нет, не верну! Если вы получите свою одежду, вы сможете одеться и уйти. Уйти от меня на день, на месяц, до конца лета или до конца вечности. Все это не столь уж важно. Важно, что я засохну, как росток без полива. Но вот если я не отдам вам одежду, то вы останетесь со мной. Вы будете сидеть здесь, как пленник, а я буду приносить вам еду и питье. Вы пробудете здесь со мной так долго, как только возможно. Рано или поздно - может быть, через год, а может завтра, нас обнаружит Лагха. И тогда он убьет нас, что поделаешь. Но, по крайней мере, мы умрем вместе, в один час. Я эгоистка, я не знаю, какого мнения об этом вы. Но меня это вполне устроит. В каждой шутке есть доля шутки. Это было Эгину хорошо известно. - Меня это тоже устроит, Овель, - ответил он и, наплевав на одежду, подошел к Овель в чем был, то есть совершенно голый. - Что читает моя госпожа? Вместо ответа Овель захлопнула книгу, демонстрируя Эгину обложку. "Канон Любовной Науки, писанный Юмиохумом, возлюбленным пажом императрицы Сеннин". - Поддельный? - поинтересовался Эгин. - Настоящий, - надула губы Овель. - Дайте-ка посмотреть, - Эгин выхватил из рук Овель книгу, открыл ее на середине и начал листать, не в силах удерживаться от комментариев. - А-га... Так-так... О способах любовного возлежания... Об особых возбудительных средствах... О не влекущем чадородия... О способах сближения с девочками... Признаки желания у женщин... О Шилол... Второе Сочетание Устами! Да нет, как-то не так и не то здесь нарисовано... А, впрочем, нет, это и есть пресловутая Лиана, Обвивающая Бивень Тритона. А это? О Шилол, впервые такое вижу... Неужели? Так вот он - Удар Вепря в сочетании с Двойной Лирой... - Милостивый гиазир Эгин, даже в Уложениях Жезла и Браслета нигде не говорится о том, что мужчине следует распалять женщину для страсти посредством чтения. И уж подавно, я вас уверяю, ничего такого не говорится в "Каноне". Только не спрашивайте, сколько раз я читала "Канон", потому что я читала его пятьдесят восемь в половиной раз. И еще столько же раз просто смотрела картинки. - Разумеется, моя госпожа, - Эгин обернулся к Овель, взял ее в объятия и стал, одна за одной, расстегивать крючки на ее шерстяном платье. Число этих крючков, как показалось Эгину, значительно превысило число чтений Овель "Канона Любовной Науки", но даже своими заплетающимися от ослепления близостью Овель пальцами, Эгин выполнил эту задачу. С тяжелым шорохом платье съехало на ковер. Наступил черед нательной атласной рубахи, на которой насчиталось не менее семи шелковых шнурков, чьей задачей было сделать рубаху плотно облегающей тело. Эти шнурки требовалось распустить, предварительно развязав узелки. Эгин очень старался быть нежным и аккуратным, но в какой-то момент оказалось, что эти требования противоречат друг другу. Аккуратностью пришлось пожертвовать - Эгин попросту разорвал шелковую рубаху напополам. У него было оправдание - он не был с Овель так давно, что время их разлуки искупало любое нетерпение, не говоря уже о рубахах. Единственное, чего Эгин решил не делать до самого последнего момента, так это не целовать Овель в губы. Срастание Уст, как называли поцелуй в своеобычном на названия Аюте - вершина любовного соединения. Так некогда учила Люспена, лучшая куртизанка Круга Земель, лучший офицер Гиэннеры. И Люспена была права, Шилол ее раздери! А коль скоро это вершина, то разбазаривать поцелуи на пути к вершине как-то не годится. Когда Овель попробовала привлечь к своим губам губы Эгина тот нежно, но требовательно отстранился. "Еще не время", - шепнул Эгин своей подруге. Овель вкушала ласки Эгина со смесью жадности и равнодушия, столь свойственной девицам из аристократических семей столицы, в чьих умных головках стеснительность и страстность вели беспрерывные торги, попеременно уступая одна другой. Но бесстыдство все-таки медленно, но уверенно одерживало верх. Обцеловав шею и скулы Эгина - а выше Овель просто не могла дотянуться - Овель принялась ласкать соски на его груди, его живот, его шею. Причем делала она это столь ненавязчиво, легко и умело, а ее алый язычок порхал, преисполненный такой несгибаемой легкости, что у Эгина закралось недвусмысленное подозрение относительно пристрастия Овель к тем самым утехам, какие она только что изобличала применительно к Сайле и даме Второго Ранга Стигелине. Это подозрение, впрочем, не получило развития, поскольку вослед эгиновой груди Овель, опустившись на колени, приступила к Первому Сочетанию Устами и Эгин утратил способность думать о чем бы то ни было, кроме своего наслаждения, а на всякие подозрения ему было теперь чистосердечно наплевать. Когда Овель захватила Эгиновского гиазира в "магдорнский поцелуй", Эгин уже и не порывался воспринимать что-либо, кроме Овель и ее каштановых волос, собранных под сеткой, усыпанной розовыми жемчугами. Он более не пытался воспрепятствовать Овель, которой невозможно было воспрепятствовать, хотя Люспена, все время вспоминавшаяся Эгину в ту ночь, и не рекомендовала начинать любовную схватку с Первого Сочетания Устами. И вдруг Эгин понял, что более не может сдерживаться. Что еще один ласковый удар язычка Овель о нежную плоть его гиазира - и никакая сила в мире не заставит его текучее наслаждение повернуть назад. Осипшим от страсти голосом Эгин сообщил об этом Овель. Но та, артистично сверкнув глазами, предпочла проигнорировать сказанное. Вот почему, когда семя Эгина оросило горячие губы Овель и она, само целомудрие, споро слизала его со своих губ и пальцев, удивляться было особенно нечему. - Прошу простить меня за несдержанность, госпожа Овель, - сконфуженно произнес Эгин, усаживаясь на ковер рядом со своей довольной искусительницей. - Я сделала это специально, - сказала она и хитровато сощурилась. - Чтобы во второй раз вам не приходилось прикладывать такие нечеловеческие усилия для того, чтобы сдерживаться. Эгину ничего не оставалось, кроме как поцеловать Овель в висок цвета слоновой кости. "Пятьдесят восемь с половиной чтений "Канона" не прошли впустую", - отметил Эгин, поднимая Овель на руки. Она была все такой же худющей - перетащить ее на кровать Эгин мог бы и в свои десять лет. "Нет ничего гаже любовного соединения на полу", - менторским тоном заключила в эгиновой голове Люспена. 2 Эгин и Овель лежали в сладостной полудреме на всхолмье атласных подушек и тихо дышали друг другу в лицо. Позади было лучшее из того, что только может быть между мужчиной и женщиной, которые не виделись два года. И даже кое-что из худшего - например, они ссорились еще два раза. Но теперь и любовные ссоры, и любовные бури остались позади. Остались одни воспоминания, которые, впрочем, были реальнее, чем сама реальность. - Вы мне часто снились, Эгин. - Правда? - Правда. Так вот, когда вы мне снились, мы с вами, представьте себе, почти точно следовали Уложениям Жезла и Браслета, - сообщила Овель, трогательно уткнувшись в плечо Эгина. - А с Лагхой, интересно, вы придерживались Уложений? - не удержался Эгин. В тот момент ему жгуче хотелось знать, что представляет собой гнорр. Хотя и бестактность подобных вопросов была ему совершенно очевидна. - В основном - придерживались. Но не всегда, конечно, - спокойно отвечала Овель. И от этого ответа образ Лагхи отчего-то очень живо встал перед мысленным взором Эгина. Не сказать, чтобы Эгин почувствовал себя комфортнее. - Послушайте, Овель, ведь вам, наверное, пора домой? Ваш муж ведь, верно, вас уже заждался? Ведь сейчас уже глубокая ночь, или, что вероятнее, очень раннее утро? - Это все равно. Сегодня у Сайлы очередная попойка, по случаю спасения от "каприза природы". Я вас уверяю, раньше вторых петухов Лагха не заявится - по крайней мере, все эти дни он только так и делал. А если и заявится, то завалится дрыхнуть в своей комнате. Вы сможете выйти из дворца со второй стражей. Тогда через черный ход потянутся поставщики, гонцы и прочие посторонние. Вы с легкостью затеряетесь в толпе выходящих. На выходе, к счастью, бумаги не спрашивают. В общем, вы свободны. Эгин пристально посмотрел на Овель. Неужели это та же самая женщина, которая буквально недавно грозилась не отдать ему его вещи? А теперь она же совершенно равнодушным тоном рассказывает ему, какими путями ему лучше слинять? Что это значит - "вы свободны?" В то время как теперь он еще более несвободен, чем раньше? На душе у Эгина заскребли кошки, но он промолчал. В самом деле, откуда в нем столько самонадеянности? Страсть - это, конечно, хорошо, но... Но ведь есть еще тысяча "но"! Например, Лагха. От Овель, впрочем, не укрылось это душевное движение Эгина. - Эгин, ваша жизнь - самое дорогое из того, чем я владею. Не удивительно, что я дорожу ею больше своей, - сказала она помертвевшим голосом. - Поэтому сейчас я принесу вам новую одежду. И вы уйдете. Эгин долго думал над ответом. Перед тем, как разлепить губы, он перебрал не менее десяти вариантов - от грубых до уклончивых. От "я никуда не пойду" до "прощайте навсегда". - Овель, я найду способ, как забрать вас отсюда. Я обещаю, - сказал он наконец. - Это хорошо, что вы пообещали, Эгин. Это обещание поможет мне дожить до глубокой старости, надеясь на то, что так когда-нибудь и будет, - улыбнулась Овель и ее улыбка была очень грустной. Где-то далеко, наверху, пропели петухи. Эгин натягивал новые рейтузы, новую рубаху весьма женственного фасона и новую куртку на волчьем меху, которая оказалась Эгину слегка великовата. Овель весьма справедливо отметила, что в старом костюме ему будет тяжело затеряться среди дворцового люда, поскольку даже слуги во дворце одеты лучше. Крик петуха, однако, навел Эгина на воспоминание об обещании, данном Овель относительно Альсима. - Овель, вы так и не рассказали, что случилось с Альсимом. - В сущности, это не так уж интересно. Он погиб позавчера ночью. Его тело нашли только на следующий день на Пустыре Незабудок. Лагха говорил, что выглядело оно так, как будто Альсим побывал в вольере с тиграми из Нарабитских гор и те играли его телом в мячи. А больше я ничего не знаю. Эгин покачал головой. "Ну и дела!" - подумал он. На более зрелое аналитическое суждение в ту ночь у него не хватило умственных и душевных сил. - А что, правда, что вы украли из Дома Герольдмейстеров семьдесят авров? - Правда, - опустил глаза Эгин. - Все, что я говорил вам сегодня, было правдой. - Тогда возьмите вот это, - сказала Овель и протянула Эгину массивный золотой браслет, украшенный рубинами и изумрудной эмалью. - На Малой Сапожной улице есть дом Дегтярей, там живет Цонна окс Лан, он мой поставщик. Приносит мне иногда семена и цветы. Если хотите со мной связаться, передайте ему письмо. Цонне можно верить. Эгин не поцеловал Овель на прощанье, испугавшись, что если он сделает это, то его решимость уйти улетучится окончательно. - Вы обещали, - сказала Овель и открыла перед Эгином дверь в подземелье. ГЛАВА 11. ПРОВОДНИК БАРОНОВ ФАЛЬМСКИХ "Никогда невозможно сказать, где заканчивается одна Большая Работа и начинается другая." "Семь Стоп Ледовоокого" 1 Лараф проснулся с первыми петухами. На дворе было еще темно, однако он слышал, как фыркают за забором кони, звенит сбруя. Вроде как переговаривались между собой Хофлум и кучер Перга. Оно и понятно. Приказчик встал затемно, хочет вернуться вместе с мануфактурскими людьми к обозу, чтобы закончить начатое: откопать занесенные снегом сани и доставить наконец в Казенный Посад оставшийся груз. Ларафу делать в ущелье было больше нечего. Сегодня он должен был вернуться к своим обычным обязанностям, а именно: следить за изготовлением новой партии упругих блоков для метательных машин и восьми огромных коробчатых рам - сердец новых, улучшенных стрелометов. "Стрелометами", впрочем, эти чудища именовались крайне условно. Эти машины метали не стрелы, а четырехсаженные бревна. Эти снаряды оковывались в первой, конической, трети медью и могли пробить любой харренский корабль насквозь - от палубы до днища. Часть бревен исполнялась в пустотелом зажигательном варианте. Этот заказ был получен Казенным Посадом из Морского Дома совсем недавно, несколько недель назад. Исполнить его надлежало до Нового Года, чтобы к весеннему смотру армии и флота щегольнуть перед Советом Шестидесяти очередной управой на супостата. Ну а упругие блоки числом свыше двухсот штук предназначались для палубных машин помельче. Их заказывали и для Нового Ордоса, и для крепостей Степной Стены, и для многочисленных варанских эскадр. Они шли на смену износившимся, и на расширение неприкосновенных запасов, и на новые орудия, которые изготавливались военными мастерскими уже на местах. Обычно не имело смысла изготавливать в глубине страны метательные машины проверенных конструкций целиком. Столярную и кузнечную работу могли выполнить и в гарнизонах. Другое дело - сами блоки. Их выделывали по секретным рецептам, со строжайшим сохранением пропорций между телячьими жилами, конским и женским волосом, с многократным вымачиванием в растворах и сухим прокаливанием. И процедура, и рецепт растворов, и то, что изготавливаются растворы на ключевой воде из Черемшаного Брода - все это было тайной. Казенный Посад являлся единственным местом в Варане, где производились упругие блоки для всех метательных машин и где время от времени строились сверхбольшие орудия, требующие штучной доводки, дополнительных бронзовых рессор и промежуточных взводных механизмов. А главной гордостью мастеров Казенного Посада было то, что эти орудия делались разборными и могли быть вывезены из уезда на десяти-двадцати повозках. Лараф все это помнил, понимал, осознавал. "Значит, он жив", - заключил Лараф о себе в третьем лице. Чудовище, выпустившее ему кишки, расколовшее череп, было наваждением, несуразицей, бредом. А книга-то, книга - хороша подруга! "Нет, таких подруг нам не надо. В следующий раз костей не соберешь. Ясно, как дырка от жопы..." - Ну я до тебя доберусь сейчас, - пробормотал Лараф вслух, вставая с кровати. Что-то тяжелое шлепнулось на пол. В темноте пришлось определяться на ощупь. "Что это за параша еще такая, кусок штукатурки что ли опять с потолка навернулся?.." Лараф заскочил с ногами на кровать, сдавленно вскрикнув. Это была книга. Мерзавка, оказывается, всю ночь провела у него на груди! Или остаток ночи?.. Ведь она же вскочила на него, как испуганная кошка, там, в лесу! Разговор за воротами вроде как стал громче. Один из говоривших был вроде как Пергой... А второй, который спросонья показался ему Хофлумом, явно не был приказчиком далекого поставщика поташа, йодоносных водорослей и разного волоса в тюках и сбитках. А был... чужеземцем, что ли? - Ну так изволь докладать, хамский писюк, - гудел незнакомец на повышенных тонах. - Видно ли дело? Мы всю ночь грязье месим, княжеське грамотство под рыло пропихаем. А ты что? Раскорячился, как рак морской, и не имеешь малейшего разумения! Перга проворчал что-то неразборчивое, потом хлопнула калитка в воротах. Раздалось приближающееся чавканье шагов. Но ведь снег везде, мороз? Что за звуки? В дверь Ларафа постучали. - Какого еще там!? - как он не старался держать себя в руках, а его голос все-таки сорвался. - Барин, тут дело такое... - неуверенно промямлил Перга за дверью. - Вас ищут целая процессия, все в камзолах да латах. Говорят, гости самой княгини. И бумага у них выправлена, по виду настоящая. Лараф не понимал ровным счетом ничего. Но от сердца немного отлегло. Значит, это не люди из крепости... - А на кой ляд я им сдался? - Этого уж знать не могу. Хотим, говорят, повидаться с Ларафом окс Гашаллой. Я им говорю "спит он"! А они - "буди"! Я им - "негоже так", а они "хамом" и каким-то "писюком" лаются. Сразу видно: супостаты. Вниманием "супостатов" к своей скромной персоне Лараф был по меньшей мере заинтригован. Прибираться и возиться с тайником было некогда. Он оделся на скорую руку, заткнул "Семь Стоп Ледовоокого" за пояс и начал лихорадочно соображать, что бы такого покрасивее набросить на плечи. Шубу? Плащ-пелерину? Камзол? - Слышь, Перга, а что за погода-то там? Холодно? - Да какое там барин "холодно"!? - Перга был ошарашен, словно бы средь бела дня у него спросили, отчего это ночь выдалась такой ослепительно лунной. - Пьяный вы, что ли? Четвертый день уже оттепель, хвала Шилолу! 2 Лараф чувствовал себя как заживо похороненный, которому наконец удалось очнуться от летаргического сна. И вот он вышибает крышку гроба, разгребает деревянными пальцами землю, выходит на поверхность... Заметил ли мир его отсутствие? Ларафу показалось, что нет. За эти дни, как и следовало ожидать, мир немного изменился - ровно настолько, насколько ему было отпущено. Большая часть снега растаяла и ушла дренажными канавами к Черемшаному Броду, меньшая превратилась в омерзительную чавкающую квашню. Прочее сохранилось в неотличимом от прежнего качестве. Сереющее стылое небо Казенного Посада. Густой контур башни Тлаут над горным хребтом. У Перги - все та же хмурая рожа. Небось снова жена выгнала его спать в сени. Говорили, от Перги мерзко пахнет и за то его не любят бабы. Лараф никогда не мог донюхаться. Как бы эдак поаккуратней спросить о Хофлуме? И обо всем остальном? Не доходя нескольких шагов до ворот - сквозь непритворенную калитку виднелись перетаптывающиеся кони, - Лараф остановился. - Послушай, братец, - тихонько спросил он. - Понимаешь, вот какое дело... Я вроде как с кровати сегодня ночью свалился. И что-то мне немного память отшибло. Скажи, день-то сегодня какой? - Вестимо какой. В аккурат пятнадцатый Ирг. "Точно! Точно, вовкулацкая погадка! Четыре дня я был не в себе!" - А что, скажи-ка мне... Хофлум? Выбрался от нас? - Вы, видно, крепко стукнулись, барин, - почти сочувственно сказал Перга. - Позавчера уехал ваш Хофлум, все причитал, что скорее надо убираться из Казенного Посада, а то сани по голой земле пойдут. Вы еще ему сказали, чтоб был впредь поосторожней и на ночь глядя не блукал по ущелью. А он сказал, что и днем к нам больше не сунется. Лараф злорадно ухмыльнулся. - А он думал тут ему Южное Взморье? И, не дожидаясь ответа Перги, вышел за ворота навстречу чужеземцам. Он не слышал, как за его спиной тихонько отворилась дверь дома и на высокое крыльцо вышла Анагела. Она видела колышущиеся в рассветной полуяви макушки всадников за оградой, видела она и четыре соколиных пера, приближающихся к Казенному Посаду со стороны Черемшаного Брода. "Чтоб тебе сдохнуть, братец", - прошипела она и, поежившись, накинула капюшон своего шерстяного плаща. С крыльца Анагела сходить не спешила. За воротом Ларафа поджидали семеро всадников, с которыми были еще несколько запасных лошадей. Но и запасные лошади были оседланы. При всей своей ненаблюдательности Лараф подметил, что оседланные лошади означают, скорее всего, боязнь погони. Чему удивляться, впрочем? Если незнакомцев предупредили о тех недобрых встречах, которые могут произойти после захода солнца на переходе Сурки - Черемшаный Брод, и если при этом они все-таки решились въехать в ущелье на ночь глядя, то лучшее, что они могли придумать - это как раз запастись свежими лошадьми. Пятеро пришельцев были одеты почти одинаково: полные доспехи, откинутые на спину шлемы с лаконичными, невысокими железными гребнями без украшений из перьев или крашеного волоса, медвежьи жакеты мехом наружу. Лараф удивился: на кой ляд им здесь доспехи? От порчи Свода эти тяжелые железки едва ли схоронят, а последних разбойников здесь вывели еще в эпоху бумажных ассигнаций... Видать, есть чего бояться... Ларафу на мгновение почудилось, что на жакетах полыхнули искорки снега - точь-в-точь так, как полыхал снег ночью, когда из него рождалось говорящее звероподобное чудовище. Но жакеты были сделаны из шкуры обычного бурого медведя, который имел мало общего с баснословным белым монстром. Эти пятеро явно были телохранителями двух других, получше и побогаче одетых господ - мужчины и женщины. К седлу мужчины с одной стороны были приторочены широкие ножны. Настолько широкие, что следовало заподозрить в них наличие меча с пламевидным клинком. Ларафу, впрочем, на такие заключения ума не хватило. С другой стороны седла болтался длинный деревянный футляр округлой формы с кожаным клапаном, который полностью закрывал сверху его содержимое, если оно вообще там было. Мужчина был невысок, широколиц, бородат. Шуба - нараспашку, под ней - полосатая бело-голубая блуза. На этом фоне Лараф увидел... четыре семиконечных звезды. Они приковали внимание Ларафа, почти загипнотизировали. Он не знал - броситься прочь, вопя благим матом "на помощь!", или впечататься в грязный снег перед незнакомцем, умоляя о пощаде, или сделать вид, что ничего особенного не заметил. Из-за своего предобморочного состояния Лараф поначалу не обратил внимания на спутницу бородача со знаком Большой Работы на груди. - Ты есть Лараф окс Гашалла? - благодушно осведомился мужчина. - К вашим услугам. Чем могу быть полезен? - Меня звать Шоша. Я большой господин за морем. Ты можешь хорошо заработать мелким помоществом! - Каким, позвольте узнать? - Заодно с вашей старой столицей здесь погиб мой родственник. Давно-давно. Мне намекнули, ты один знаешь, где найти его достойный труп. Плачу звонкими. За проводничество - сто ваших золотых монет. За книгу - три раза по сто и еще три. "К-н-и-г-а!? Откуда он знает!!!???" Лараф напрягся весь, до последней жилы, лишь бы в его лице не дрогнул ни один мускул. Несмотря на это, от испуга и волнения у него начала порывисто пульсировать правая бровь. - Я плохо знаю эти места, - с предельной членораздельностью выговорил Лараф. - Вы можете вернуться в Сурки и спросить как проехать на Харренский Курган. Вы ошиблись дорогой, здесь до самой Мелицы нет никаких курганов. - Ой ли, ой ли, - Шоша поцокал языком и погрозил Ларафу пальцем. - Мне про большие ливни все Сурки рассказали. Все без обмана и лишь за пять звонких. Мой родственник не в Кургане теперь, его ваши стражи законности перекопали. - А вот и сами стражи законности, - задумчиво произнесла женщина, на которую Лараф пока не обращал внимания. Она указала в направлении Черемшаного Брода. Спутница Шоши произнесла это на харренском, но Лараф к чести своей ее понял. Лараф оглянулся. Их было четверо. Никогда еще ему не доводилось видеть офицеров Свода в их парадном одеянии. Да и вообще - мало кто видел первейших защитников Князя и Истины без маскарада, в настоящей форме Свода. На каждом из офицеров были черные кожаные рейтузы, шикарные белые ботфорты и цельнокованый нагрудник, обтянутый алым бархатом. Под нагрудник была поддета рубаха из тонкой шерсти с отложным воротом, а поверх накинут густо-серый плащ с алой каймой в тон бархата, обтягивающего нагрудник. Это было и красиво, и в меру зловеще, но удивило Ларафа другое. А именно - золотые изображения двуострых секир на бархате, обтягивающем нагрудник, и на плаще, на левом плече. На головах у офицеров были железные каски с длинными наносниками, доходившими до подбородка. На развитых полях железных касок покоились рыжие меховые шапочки-обманки без верха, увенчанные длинным соколиным пером. Символ был весьма многозначителен, не понять его мог только человек, не знающий что такое Свод Равновесия. Имитация охотничьего головного убора указывала на то, что люди Свода - в первую очередь охотники. Охотники за человеками. Офицеры были уже совсем близко. В одном из них Лараф узнал любовника Анагелы. "Теперь точно конец. Не стрелой, так соломинкой", - подумал Лараф. Не доезжая до Шоши и его свиты пятнадцати саженей, офицеры резко остановились. Они не проронили ни слова, не спешились, не обнажили мечей. Просто остановились и без всякого выражения на лицах поглядывали на пришельцев. Как вести себя меж двух огней Лараф себе не представлял. Кто, что и зачем намерен предпринять - он не знал и подавно. Телохранители чужеземцев напряглись. Все они, как один, впились взглядами в Шошу. Шоша, похоже, тоже плохо представлял себе, за каким лядом эти офицеры на них пялятся. Но выкрикнуть что-то вроде "Доброго утра героям!" барон решительно полагал ниже своего достоинства. Расплодили варанцы всякую мразь в изобилии - и четвероногую, и двуногую - а он, Шоша велиа Маш-Магарт, должен ей в ножки кланяться? Спросят подорожную - предъявит. Не спросят - три подсрачника вам в дорожку. Вдруг Зверда, имени которой Лараф, конечно, не знал, легко и грациозно соскочила с коня и подошла к молодому чернокнижнику вплотную. Она заглянула ему в глаза и тут Лараф к своему ужасу осознал, что видит перед собой не женщину, нет, а того самого медведя - надо полагать, медведицу! - которая снесла ему голову посреди знака Большой Работы в ночном лесу. - Что такое, мой мальчик? Вам плохо? - заботливо спросила Зверда. Она два раза легонько хлестнула Ларафа по щекам. Медведица подняла свою беспощадную лапу и разнесла череп чернокнижника вдребезги. Вместе с черепом исчезло и сознание. - Нет, благодарю вас, - покачало головой ничейное тело, называвшееся "Ларафом окс Гашаллой". - Ваши предложения кажутся мне очень интересными. Думаю, мы можем ехать. Один из телохранителей спешился и подвел Ларафу коня и помог ему подняться в седло. Их маленькая кавалькада тронулась, проехала мимо офицеров Свода и двинулась по направлению к Черемшаному Броду. Офицеры Свода - по-прежнему сохраняя безмолвие - подождали, пока те отъедут на некоторое удаление. Затем любовник Анагелы извлек из седельного сарнода Зрак Истины и посмотрел фальмским проходимцам вслед. Ничего, ровным счетом ничего подозрительного! Офицеры переглянулись и двинулись вслед за фальмскими паломниками. Зверда, Шоша, Лараф и телохранители продвигались вперед, не оглядываясь. Зверда и Шоша понимали, что почетный эскорт офицеров Свода будет сопровождать их, пока они не покинут Староордосский уезд. А, возможно, и всю обратную дорогу до Пиннарина. Это, однако, их мало заботило. У гнорра свои заботы, у них - свои. Спустя некоторое время любовник Анагелы почти беззвучно подул в небольшой свисток с пятью трубочками, прытко перебирая пальцами и собирая разные ансамбли из прикрытых-открытых отверстий. Через несколько коротких колоколов над головами фальмских пришельцев появился ворон. Он сделал пять кругов, неспешно снижаясь по спирали. Зверда пристально посмотрела на птицу. "Ну и что ты намерен увидеть, друг мой?" То, что ворон летает не просто так, она сообразила сразу. Впервые с момента пребывания в Варане Зверде стало не по себе. В самом деле, отвратительным местом оказался Староордосский уезд! Но пенять было не на кого - авантюра есть авантюра. Если уж ты на нее отважился, так изволь претерпевать. Анагела, по-прежнему продолжавшая стоять на крыльце, тоже видела, как ворон кружит далеко над верхушками деревьев. Анагела знала, что птицу зовут Пилин, что она умеет выносить своему хозяину конец каната из голубятни дома семейства Гашалла и, наверное, еще много чего умеет. Вот бы и долбанул пару раз в темечко проклятого Ларафа! Но Пилин, описав еще пару-тройку кругов, скрылся из глаз. Анагела этого видеть не могла, но сомнений не было: ворон вернулся на плечо своего хозяина. ---------------------------------------------------------- (c) 2000, Александр Зорич Информация о всех текстах Александра Зорича, критика, иллюстрации, планы и книги - на официальном сайте писателя http://zorich.enjoy.ru/