ть, мама! - прибавил он, застенчиво улыбаясь. Мать взглянула на Невзгодина ласковым, почти умоляющим взглядом, словно бы просила его поберечь сына. И Невзгодин поспешил проговорить: - Мы недолго будем завтракать. Мне надо сегодня ехать по делу. Через полчаса Сбруев и Невзгодин сидели за отдельным столом в гостинице "Прага". Дмитрий Иванович, молча и только улыбаясь своей милой застенчивой улыбкой, пил водку рюмку за рюмкой, сперва вместе с Невзгодиным, а потом, когда тот отказался, - один. - Люблю, знаете ли, иногда привести себя в возвышенное настроение, Василий Васильич! - говорил он, словно бы оправдываясь, когда наливал новую рюмку. - Однако возвращаюсь домой без чужой помощи и так, чтобы дома не видели моего возвышенного настроения! - прибавил он, добродушно усмехнувшись. За завтраком Сбруев говорил мало, но когда завтрак был окончен, две бутылки дешевого крымского вина были выпиты и Дмитрий Иванович находился в возбужденном настроении подвыпившего человека, он заговорил порывисто и страстно, возвышая голос, так как орган играл какую-то бравурную пьесу. - Вот теперь я чувствую себя в некотором роде свободным гражданином вселенной и могу, Василий Васильич, разговоры разговаривать по душе. А трезвый - я застенчив и, знаете ли, привык помалчивать, чтобы, значит, невозбранно получать свои двести пятьдесят рублей. Ведь это большое свинство, Василий Васильич, - молчать, когда хочется и обязан крикнуть во всю мочь: "Так жить нельзя!.." Но я не один, Василий Васильевич... Конечно, это не оправдание, но все-таки... я не один... Понравились вам моя старушка и сестра? - Очень. - То-то... Это, я вам скажу, золотые сердца... Мать-то что перенесла, чтобы меня поднять на ноги... Ох, как бедовала ради меня... И все наши славные... Кроме Сони, у меня еще две сестренки в гимназии... Зайдете, - увидите, Василий Васильич... Ну и пилатствуешь помаленьку... Свинство свое сознаешь, но... не на улицу же пустить своих... Вот вчера я спрашивал вас: отчего мы, интеллигентные люди, такие тряпки?.. Тут ведь не одна семья, не одна семья, не одна экономика, как хотят нас уверить, тут кое-что и другое... тут история, я полагаю, замешана, а не одно только экономическое воздействие... Иначе уж очень было бы мало отведено мысли и духу... Экономика - экономикой, а когда я вижу, что беззащитного человека бьют, хотя, быть может, и совершенно правильно, на основании науки, то ведь хочется его защитить?.. И где больше таких альтруистов, там и жить лучше, там и эта самая экономика видоизменяется... Ну, а мы даже собственной тени боимся, а не то что защищать других... Вот хоть бы я, господин профессор зоологии Сбруев... В возвышенном настроении хорохорюсь, а в трезвом виде жалкий трус... О, если б вы знали, какой трус!.. Дмитрий Иванович отхлебнул из чашки и продолжал: - Вчера, после того как я Найденова удалил, - очень уж возмутительна была его смелость явиться на панихиду! - я сам испугался своего геройства... Понимаете ли, в чем даже геройство видишь... Нечего сказать, хороши мы герои... Очень даже большие герои! - с грустной усмешкой протянул Сбруев. - Но все-таки... другие не решились этого сделать, Дмитрий Иваныч. Цветницкий даже протянул первый Найденову руку... - Мало ли что другие делают... Другие вон сегодня на похороны не пришли... Другие, наверно, заявлять сочувствие Найденову поедут... Читали сегодня статейку в "Старейших известиях"?.. - Читал... - Это тоже другие... Но ведь я, слава богу, еще не настолько оскотинился, чтоб быть из этих других... Я не стану извиняться, но в глубине души вчера трусил... - Отчего? - Отчего?.. Да оттого, что я русский человек - вот отчего. Поступил в кои веки как следует и сейчас же боюсь, как бы не лишиться мне двухсот пятидесяти рублей... И вижу я самый этот испуг и в глазах матери, хотя она, конечно, голубушка, хочет меня уверить, что ничего не боится и гордится сыном, который... который не побоялся ошельмовать Найденова... Гордиться-то гордится, а у самой сердце екает при мысли, что я могу лишиться места. Где новое-то найдешь?.. А как бы я хотел уйти, если бы вы знали. Не могу я вечно двоиться... Тошно... И знаете ли что? - Что?.. - Я, как истинный российский трус и в то же время не потерявший еще стыда человек, был бы рад, если б меня выгнали... Сам уйти боюсь, а если бы попросили - был бы доволен и пошел бы куда-нибудь на частную службу или уроки бы стал давать... Понимаете ли, что за отсутствие характера... что за подлая трусость! - воскликнул Сбруев, начиная заплетать немного языком. - И нет даже силенки уйти... Нет!.. Я ведь, Василий Васильич, не успокаиваю себя призрачной надеждой, что два-три порядочных человека среди двадцати или тридцати бесстыжих или позорно-равнодушных имеют силу что-нибудь изменить, чему-нибудь помочь, что-нибудь сделать. Это ведь самообман наивного дурака, а чаще всего ложь... компромисс ради жалованья, прикрытый фразами, чтобы не было зазорно очень. Не одни жрецы науки так рассуждают нынче... Так живет громадная часть интеллигенции... Громадная!.. На днях еще один господин, который, бывши гласным, поносил управу, пошел служить в эту самую управу... Ну и молчи, или говори прямо: пошел на свинство ради жалованья. Так ведь нет: совсем из другой оперы поет... - Насчет того, что один добродетельный спасет сотню нечестивых? - Именно. Я, говорит, хоть и в меньшинстве, а все-таки защищаю свои мнения... А какого черта его мнения, когда их не слушают! Ведь это выходит: покрывать своим именем всяческие гадости и полегоньку да помаленьку и самому их делать... Ведь если меня посадят рядом с выгребной ямой, то я невольно буду благоухать не особенно приятно... Не так ли?.. Все это - азбука, а теперь и она многим кажется каким-то донкихотством... Даже и в литературе... Казалось бы: святая святых... А если у меня двоюродный братец... литератор в современном вкусе... То есть такая, я вам скажу, свинья... - В каком именно смысле? - А во всех... Ему все равно, где бы ни писать, и не только в органах, которые ему не симпатичны по направлению, а даже, прямо-таки сказать, в предосудительных... И это называется литератор... Служитель свободной мысли... - Он так же рассуждает, как и ваш управец, Дмитрий Иваныч... Я, мол, лично дурного ничего не пишу, мне платят, а что другие пишут, мне наплевать... Это нынче повальная болезнь... - Какая... - Отсутствие разборчивости, равнодушие к общественным делам и забота только о своих личных интересах. Во имя их и учатся, и тратят массу труда, энергии и ума. И это болезнь всей интеллигенции, за редкими исключениями. Таково уж безвременье... История не шутит и делает целые поколения негодными при известных условиях жизни и воспитания. Вспомните-ка, Дмитрий Иваныч, как нас воспитывали? Чему учили в гимназиях? Что мы потом видели в жизни? Торжество каких идеалов? А ведь люди вообще не герои. - Так неужели так-таки и нет сильных, бодрых духом и независимых людей? - воскликнул Сбруев. - Как не быть... Наверное есть... Я видел молодежь на холере... Я слышал про нее во время голода... Я знаю настоящих рыцарей духа среди стариков. Таким людям трудно пробиваться к свету... Но они все-таки пробиваются... И правда-то в конце концов одна: возможно лучшее существование масс... В конце концов правда эта победит... По крайней мере, пример Европы поддерживает во мне эту веру. Сравните, чем был человек труда тридцать лет тому назад и теперь... Будущая победа несомненна... И нечего предаваться отчаянию, Дмитрий Иваныч... Они долго говорили и решали судьбы будущего с тою страстностью, на которую способны русские люди в минуты подъема духа. Сбруев хотел было потребовать еще графинчик коньяка, но Невзгодин деликатно напомнил ему, что дома, верно, его будут ждать к обеду и беспокоиться. И Сбруев покорно согласился с Невзгодиным и крепко пожал ему руку. Был четвертый час в начале, когда они вышли из трактира. Хотя Сбруев и был в "возвышенном настроении", но держался на ногах твердо. Тем не менее Невзгодин решил проводить Сбруева домой и затем ехать к Измайловой, чтобы исполнить поручение Маргариты Васильевны. Мать Сбруева встретила Невзгодина благодарным взглядом и попросила посидеть у них. Дмитрий Иванович тотчас же ушел в свой кабинет и лег спать. Невзгодин пробыл в чистенькой, скромно убранной гостиной полчаса. Его напоили чаем с превосходным вареньем, и старуха почти все время говорила о сыне. Соня изредка вмешивалась в разговор, расспрашивая гостя о заграничной жизни. Невзгодину было как-то уютно в этой гостиной, и ему казалось, что он давно знаком с матерью и дочерью. Такие они простые и задушевные. И Невзгодин решил бывать в этой маленькой, чистенькой и уютной гостиной с белыми занавесками, цветами на окнах и заливающимися канарейками, - где, казалось, даже пахнет как-то особенно хорошо, - не то кипарисом, не то тмином, - и где вся обстановка и эти добрые, бесхитростные, казалось, люди действуют успокоивающе на нервы. XXXII Вечером Невзгодину хандрилось в его неуютной комнате. Ни работать, ни читать не хотелось. Тянуло к людям, к какой-нибудь умной и, конечно, хорошенькой женщине, с которой можно было бы не проскучать вечер. И он тотчас же вспомнил, что обещал Аносовой побывать у нее на днях. Положим, прошел один только день со времени его продолжительного визита, но ведь она звала его приезжать, когда вздумается, и говорила, что рада отвести с ним душу... Отчего же и не поехать, коли хочется? Во всяком случае, она интересна и для беллетриста находка. А если она удивится его столь скорому посещению, - на здоровье! Пусть даже вообразит, что он заинтересован не типом, а самой ею, великолепной вдовой, - ему наплевать! Не первый раз с ним случались такие недоразумения. Заинтересованный кем-нибудь и впечатлительный по натуре, Невзгодин набрасывался на людей, которые казались ему интересными, и тогда ходил к таким знакомым каждый день, не думая, что может подать повод для каких-нибудь заключений. Но зато он так же быстро и пропадал, обрывая знакомства и отыскивая новые. "Надо предупредить об этом великолепную вдову, чтоб не вообразила ухаживания", - подумал Невзгодин и, уверив себя, что его тянет к Аносовой исключительно ради изучения любопытного экземпляра московской "haute finance"*, - в девятом часу вечером поехал на Новую Басманную. ______________ * знатной богачки (фр.). Особняк был слабо освещен. Большая часть окон была темна. Только в одной комнате виднелся огонек да из окон клетушки приятно ласкал глаз мягкий красноватый свет. Зато подъезд был ярко освещен. Аглая Петровна была дома и, по обыкновению, одна-одинешенька. Без особого приглашения по вечерам у нее никто не бывал, и если она не ездила в театр или в концерт, то обыкновенно читала и в одиннадцать часов уже ложилась спать, так как вставала рано. Она сидела на низеньком диванчике около стола, на котором стояла красивая лампа с большим красным абажуром, - и была не в обычном своем поношенном черном кашемировом платье, а в нарядной пунсовой шелковой кофточке и серой юбке. Эта пунсовая кофточка очень шла к ее лому лицу с блестящими черными волосами; и так оделась она с утра не без надежды, что Невзгодин, быть может, приедет. Ей показалось, что он ушел от нее после последнего свидания несколько заинтересованный ею и без прежнего слегка насмешливого отношения к ней, как к миллионерке, заботящейся только о наживе. В его речах были теплые, сочувственные ноты, и, припоминая их, она радовалась. Радовалась и ждала Невзгодина, чувствуя, что он вдруг ей стал необыкновенно дорог. Целый день она думала о нем и уж теперь не противилась, как раньше, захватившему ее чувству. Он ей нравился, очень нравился, и она впервые познала прелесть любви, которая так поздно пришла к ней, нежданная, и словно бы придала настоящий смысл всей ее жизни и сделала ее необыкновенно чуткой и восприимчивой. Она чувствовала себя как-то чище, просветленнее и за последние дни далеко не с прежним интересом занималась делами. Еще недавно эти дела захватывали ее всю, а теперь главным в жизни она считала привязанность к ней Невзгодина. О, если б он полюбил ее, как бы она была счастлива! И мысль, что он никогда ее не полюбит и не может полюбить, считая ее за женщину-дельца, за женщину, сознательно эксплуатирующую чужой труд (он об этом без церемонии говорил ей в Бретани), приводила в уныние Аглаю Петровну. Он ведь не увлечется одной только физической красотой. Для такого человека этого мало. Ему нужен ум, нужно взаимное понимание, нужна чуткая душа... И она ведь ищет в нем не любовника только, а друга на всю жизнь... Меньшего она не возьмет. И наконец, он, слишком впечатлительный, вечно склонный к анализу, разве способен на долгую привязанность, если б и увлекся? Такие мысли отвлекали молодую женщину от чтения английской книги в изящном белом переплете, которая лежала перед Аглаей Петровной. Кто-то постучал в двери. - Войдите! Вошедший слуга доложил, что приехал господин Невзгодин. - Просите сюда! - проговорила Аглая Петровна, чувствуя, как сильно забилось ее сердце при этом известии. Она призвала на помощь все свое самообладание, чтобы не обнаружить перед Невзгодиным своей тайны. Властная и гордая, она, разумеется, не покажет своего чувства, чтоб не вызвать в ответ благодарного сожаления. Ей этого не надо. Любовь за любовь. Все или ничего. Он не должен ничего знать. Просто рада умному и интересному человеку, с которым приятно поболтать, - вот какой она возьмет с ним тон. - Вот это мило с вашей стороны, Василий Васильич, так скоро исполнить обещание! Она проговорила эти слова с приветливой улыбкой радушной хозяйки, но не обнаружила радости, охватившей ее при появлении Невзгодина. И, пожимая его маленькую руку своей крупной белой рукой, попросила садиться. - А вас разве это удивляет, Аглая Петровна? - спрашивал Невзгодин, присаживаясь в кресло около дивана. - Признаюсь, немножко. - Почему? - Я не ждала, что после короткого промежутка вам захочется опять со мной поболтать. - Как видите, ошиблись. Захотелось. - И большое вам спасибо за это. - Напрасно благодарите... Я ведь в данном случае преследовал свои интересы. - Вы... интересы? Какие? - Свои собственные... Мне просто хочется поближе познакомиться с такой интересной женщиной, как вы... - Чтоб после описать? - А не знаю... Быть может... - Спасибо и на том, Василий Васильич... Только я и без вашего подчеркивания знала, что вас люди занимают только как интересные субъекты, и не рассчитывала на большее! Но все-таки очень рада вас видеть, Василий Васильич, с какими бы целями вы ни приехали. - В свою очередь мне приходится благодарить вас. - К чему? Ведь я тоже имею в виду исключительно свои интересы... Недаром я деловая женщина... - Можно спросить: какие? - Поболтать с умным и хорошим человеком... Значит, мы будем изучать друг друга. Не правда ли? - Отлично... Пока не изучим и... - И что? - Не надоедим друг другу... - Ну, разумеется. Боюсь только, что интересного во мне мало, Василий Васильич... - Об этом предоставьте судить другим, Аглая Петровна... - Обыкновенная купеческая вдова! Пожалуй, недолго и изучать... И тогда простись с вами... Вас и не увидишь? - Так что ж? Вам, я думаю, от этого не будет ни холоднее, ни теплее... - Вы думаете? Напрасно... Я привыкаю к людям... И, во всяком случае, будет жаль потерять интересного знакомого... - Другой найдется... А насчет того, что вы обыкновенная купеческая вдова, позвольте с вами не согласиться... - Что ж во мне необыкновенного, Василий Васильич? - Будто сами не знаете? - Себя ведь мало знаешь. - Во-первых, красота... - И вы ее во мне находите, Василий Васильич? - сдерживая радость, спросила Аносова. - Да ведь я не слепой... И так как я не собираюсь ухаживать за вами, Аглая Петровна, то могу по совести сказать, что вы замечательно хороши! - прибавил Невзгодин, глядя на Аносову восхищенным взглядом. Она заметила этот взгляд, и алый румянец покрыл ее щеки. - А во-вторых? - нетерпеливо спросила Аносова. - Несомненно умная женщина, читающая хорошие книжки... Кстати, что это вы читаете, Аглая Петровна? - Карпентера... А в-третьих, четвертых и пятых? - Еще не пришел к определенному заключению... - Что так? В Бретани оно, кажется, у вас составилось. - Но теперь несколько изменилось... - Будто? - недоверчиво протянула Аглая Петровна. - Или вы деликатничаете... Не хотите сказать, что думаете обо мне. Так хотите, я вам скажу, что вы думаете? - Пожалуйста... - Вы думаете, что я сухая, черствая эгоистка, не доверяющая людям, холодная натура, никого не любящая... и потому живущая в одиночестве... Быть может, впрочем, она имеет и любовника, какого-нибудь юнца юнкера, но ловко прячет концы и пользуется репутацией недоступной вдовы... Юнкер ведь вполне подходит для такой женщины... Не правда ли? - добавила Аносова и нервно усмехнулась... И, не дожидаясь ответа, продолжала: - Вдобавок ко всему, занятая исключительно мыслями о наживе, как настоящая дочь своего отца... Кулак, несмотря на свои литературные вкусы... Эксплуататорка чужого труда и в то же время благотворительница ради тщеславия. Одним словом, одна из типичных представительниц капитала... Сытая, счастливая буржуазка. Скажите по совести, Василий Васильевич, ведь вы меня считаете такою?.. Она пробовала было смеяться, но не могла. И в ее черных больших глазах стояло грустное выражение, когда она ждала ответа. - Не совсем такою, Аглая Петровна... Вы чересчур сгустили краски, передавая то, что, по вашему мнению, я должен думать... - Но все-таки доля правды есть... Вы так думаете?.. - Каюсь, думал... Но, мне кажется, был не прав... - А если правы? - чуть слышно проронила Аглая Петровна. - Не хочу думать... И, во всяком случае, вы не должны быть счастливы... Не можете быть счастливы со всеми миллионами и именно благодаря им. - Пожалуй! - раздумчиво проронила Аглая Петровна. - Я уверен, что ничто так не портит людей, как богатство и власть... даже порядочных людей... - И вас бы испортило? - Еще бы!.. Что я? Известные исторические личности, пресыщенные богатством и властью, развращались и гнали то, чему прежде поклонялись... - А разве не было исключений? - Исключения подтверждают правило, Аглая Петровна. - Мрачно же вы смотрите на богатых людей, Василий Васильич... Я рада по крайней мере, что меня вы хоть не считаете счастливой миллионеркой... - Какая же вы счастливая... Вы в каждом должны видеть прежде всего посягателя на ваши деньги... - Но только не в вас, Василий Васильич! - Надеюсь! - заносчиво кинул Невзгодин. - От этого вы вот и одиноки... Вы, я думаю, и искреннему чувству не поверили бы. Вам все бы казалось, что любят не вас, а ваши миллионы. Не правда ли? - Правда... Но не совсем... Я чутка... Я поняла бы. Когда-нибудь я расскажу вам, Василий Васильич, плоды своих наблюдений с молодых лет. Тогда, изучая меня, вы, быть может, простите многое... Да, вы правы, Василий Васильич. Богатство развращает! Аглая Петровна притихла и словно бы виновато взглянула на Невзгодина. И в эту минуту миллионы ее казались ей только лишним бременем. Никогда не полюбит Невзгодин эксплуататорку миллионершу. А Невзгодин, с обычной своей манерой отыскивать везде страдания, уже жалел эту красавицу миллионерку. Не рисуется же она перед ним, и с какой стати ей рисоваться? Она, наверное, испытывает муки своего положения. И, польщенный, что она ему поверяла их, тронутый ее печальным видом, он в своей писательской фантазии уже прозревал драму, наделяя "великолепную вдову" теми качествами, какие ему хотелось самому видеть в созидаемом им эффектном образе "кающейся" миллионерки. И в эти минуты он даже забыл, что "кающаяся" не только делает все, что может делать представительница капитала, но и донимает рабочих на своих фабриках штрафами, о чем он знал от своего приятеля. Женщины, и особенно влюбленные, отлично умеют приспособляться, отдаваясь воле инстинкта, и Аглая Петровна хорошо поняла, что Невзгодина можно взять благородством. И он легко поддавался этому, несмотря на весь свой критический анализ и прежние мнения об Аносовой, тем более что его самолюбие было польщено, что такая писаная красавица желает перед ним оправдаться в чем-то. Он, конечно, далек был от мысли, что все эти грустные излияния "бабы-дельца", что эта внезапная перемена в ее настроении и во взглядах на "тщету богатства" явились под влиянием властного чувства, охватившего энергичную и страстную натуру Аглаи Петровны. И Невзгодин с сочувствием взглянул на Аносову. Как не похожа она была теперь, притихшая, грустная, словно бы виноватая, - на ту самоуверенную, блестящую, "великолепную" вдову, которую он видел раньше! Точно благодарная за этот взгляд, Аглая Петровна протянула Невзгодину свою выхоленную белую руку. Он почтительно поцеловал ее, а Аглая Петровна крепко пожала руку Невзгодина и проговорила: - Значит, есть надежда, что мы можем быть приятелями? - Отчего же нет... - И пока вы будете изучать меня... я буду иметь удовольствие вас видеть... - Боюсь, не надоем ли? - Не кокетничайте... - Впрочем - надоем, вы прикажете не принимать. Это так просто. - Но только этого вы не скоро дождетесь... А теперь будем чай пить... Пойдем в столовую или здесь?.. - Здесь у вас отлично... - Ну, так здесь... Аносова подавила пуговку и велела подавать самовар. - А вы сегодня были на похоронах? - спрашивала Аносова. - Был. - Надеюсь, Найденов не явился? - Да и вообще мало было. - Я слышала, мать Перелесова приехала! - Да?.. Несчастная!.. Она теперь осталась без всяких средств после смерти сына. Он ее содержал. - Спасибо, что сказали. - А что? - Как что? Необходимо устроить старушку!.. - участливо промолвила Аносова. - Истинное доброе дело сделаете, Аглая Петровна. - Завтра же напишу Сбруеву. Пусть придумает форму помощи, не обидную для старушки. - А вы как думаете ее устроить? - Предложу ежемесячную пенсию. Пятьдесят рублей пожизненно. Довольно? - Конечно. Сердечно благодарю вас за старушку, Аглая Петровна! - горячо промолвил Невзгодин. Он был решительно тронут ее отзывчивостью и быстротою решения. А он прежде думал, что великолепная вдова благотворит только из тщеславия, чтобы о ней говорили в газетах. Нет, она положительно добрая женщина! - Есть за что благодарить! - с грустной улыбкой ответила Аглая Петровна. Слуга подал маленький серебряный самовар, поставил варенье, сливки, ром и лимон и удалился. - Вам крепкий? - Нет... Невзгодин глядел, как умело Аглая Петровна заварила и потом перемыла стакан и чашку. - А еще где вы были сегодня, Василий Васильич? У Маргариты Васильевны были? - Вчера был... - Вы, кажется, часто у нее бываете? - Нет... - Что так?.. Окончили ее изучать? - Я Маргариту Васильевну не изучал. Я просто был в нее влюблен прежде... - И долго? - Долго. - А что значит по-вашему: долго? - Два с половиною года. Согласитесь, что очень долго. - А теперь? - А теперь мы добрые приятели, вот и все! Аглая Петровна радостно улыбнулась. Но вслед за тем спросила: - Но отчего же она не любит своего мужа? - Могу вас уверить, что не из-за меня... Да, кажется, ни из-за кого, а просто так-таки не любит. Это хоть редко встречается, но бывает... - А Николай Сергеич так ее любит! - Вольно же. Люби не люби, а насильно мил не будешь, Аглая Петровна. - Да, не будешь! - значительно проронила молодая женщина. Она подала Невзгодину чай и спросила: - А вы не боитесь возвращения чувства? - Оно не возвращается... А бедную Маргариту Васильевну придется огорчить! - резко оборвал Невзгодин тему беседы. - Чем? - Ваше письмо не подействовало. - Какое? Я ничего не понимаю. - Письмо к Измайловой. Я был у нее сегодня. - И что же? - Разумеется, отказ. Впрочем, я этого и ждал. По-моему, большая ошибка со стороны Маргариты Васильевны было давать мне такие поручения... Измайлова, говорят, любит антиноев до сих пор... Ну, а я... сами видите, что невзрачный кавалер... Тем не менее я рад, что видел знаменитую Мессалину в отставке. И какая же она страшная, эта раскрашенная старуха!.. - Как же она вас приняла? Расскажите. - Не особенно любезно. Осмотрела с ног до головы и, прочитавши ваше письмо, недовольно повела своими накрашенными губами и наконец просила изложить, в чем дело... Несмотря на все мое красноречие, - а я был красноречив, даю вам слово! - Измайлова отнеслась к затее Маргариты Васильевны прямо-таки неодобрительно. "Какие театры да лекции для рабочих? Я этому не сочувствую..." Ну, спросила, конечно, дали ли вы пятьдесят тысяч или пообещали только, и когда я сказал, что пообещали, она... усмехнулась довольно-таки, признаться, многозначительно... - Не поверила, что я дам? - усмехнулась Аносова. - Как будто так. А затем стала допрашивать: кто такой я и почему к ней приехал, а не Заречный... Одним словом, полнейшее фиаско... Не осуществить, как видно, Маргарите Васильевне своего плана... - А вы его одобряете? - Отчего ж не одобрить. Дело, во всяком случае, полезное... - Ну, так план Маргариты Васильевны осуществится! - весело проговорила Аглая Петровна. - Каким образом? - Я одна выстрою дом, а вы, быть может, не откажетесь помочь нам советом, как лучше это сделать... Невзгодин был изумлен. - Ну что? Немножко довольны мною, Василий Васильич? - Я восхищен вами, Аглая Петровна, и чувствую себя перед вами виноватым. Простите! И Невзгодин горячо поцеловал руку Аносовой. - За что вас прощать? - За то, что считал вас не такою, какая вы есть. - Вы вправе были... Я ведь кулак-баба... Наследственность сказалась. - Вы клевещете на себя. А решение ваше сейчас?.. Это что? - Ваше влияние, Василий Васильич! - Вы шутите, конечно. - Какие шутки! И заметьте - я без особенной надобности никогда не лгу... Это результат наших споров в Бретани и вообще знакомства с вами... У меня нрав скоропалительный... И на добро и на зло азартный, если я кому поверю... Только не оставляйте своими добрыми указаниями... Ну и, кроме того, ведь мы, бабы, любим, чтобы нас описывали не очень уж скверно - мне, значит, и хочется, чтобы, изучая, вы видели меня лучше, чем я есть... Простите бабье тщеславье, Василий Васильич... - Вы преувеличиваете влияние моих споров! В вас просто добрая натура говорит. - Думайте, как знаете... Аносова заговорила о своем англичанине-управляющем и нашла, что его надо убрать. Очень уж он строг. И совершенно неожиданно обратилась к Невзгодину с просьбой: порекомендовать ей какого-нибудь порядочного человека. Когда Невзгодин в первом часу прощался с Аглаей Петровной, она спросила: - Скоро увидимся? - Я завтра зайду... Можно? - Еще бы! Я рада поболтать с интересным человеком, ну, а вам... - А мне? - А вам надо изучить новую разновидность московской купчихи. Так приходите!.. - проговорила Аносова своим мягким, певучим голосом, ласково улыбаясь глазами. XXXIII Прошел месяц. В течение этого времени Невзгодин чуть ли не каждый день ходил к Аглае Петровне и просиживал с ней вечера в клетушке. Они вели долгие разговоры, спорили, читали вместе, знакомили друг друга с своими биографиями. Аносова нередко посвящала Невзгодина в свои дела и спрашивала его советов. За это время они сблизились, и Аглая Петровна с инстинктом любящей женщины старалась показать себя Невзгодину с самой лучшей стороны и, действительно, под властью чувства, далеко не походила на прежнюю деловитую купчиху, скаредную и бессердечную, когда дело шло об ее купеческих интересах. Все, близко знавшие Аглаю Петровну, дивились такой перемене и приписывали ее, разумеется, тому, что Аносова влюбилась, как дура, в Невзгодина. Нечего и говорить, что безупречная доселе репутация Аглаи Петровны пошатнулась среди купечества, и Невзгодина называли любовником Аносовой. А между тем ничего подобного не было. Правда, великолепная вдова не только интересовала молодого писателя, как интересный тип для изучения, но и очень нравилась ему, импонируя своей роскошной красотой и привлекая умом; тем не менее он старался скрыть это и объяснял свои частые посещения удовольствием поболтать с умной женщиной. До сих пор он не обмолвился серьезным признанием, хотя нередко и говорил в шутливом тоне о красоте Аглаи Петровны. Она нередко ловила восторженные взгляды Невзгодина и ждала, нетерпеливо ждала, что он наконец бросится к ее ногам и признается, что любит ее, но этого не было, и Аглая Петровна влюблялась сама все более и более, но, разумеется, горделиво не показывала Невзгодину, как он ей дорог и как бы она была счастлива выйти за него замуж. Невзгодин и не догадывался, что в него Аносова влюблена, и верил ей, когда она говорила, что питает к нему хорошие чувства, как к человеку, который "открыл ей глаза" и сделал ее лучше. И он видел, что действительно имеет некоторое влияние на Аглаю Петровну, приписывая это влияние доброй, в сущности, натуре Аносовой, но испорченной наследственностью и средой. Те перемены, которые она сделала на фабрике, удалив англичанина, и те планы, которые она хотела привести в исполнение, не оставляли его в сомнении, что Аглая Петровна "кающаяся капиталистка". И Невзгодин, несколько "оболваненный" и красотой великолепной вдовы, и ее уменьем довольно тонко льстить мужскому самолюбию, и ее "планами", уже мечтал об интересной теме для новой повести, героиня которой под идейным влиянием раздает свои богатства, отказываясь от жизни, полной роскоши и блеска... По временам эта тема казалась фальшивой его художественному инстинкту, но ведь факт почти налицо в лице Аглаи Петровны. Надо только довести его до логического развития. Впрочем, все эти мечтания о повести не мешали Невзгодину по временам (и в последнее время довольно-таки часто) совсем не "идейно" заглядываться на великолепную вдову. "Тоска", напечатанная в январской книжке одного из петербургских журналов, очень понравилась Аглае Петровне, и она в восторженных комплиментах признала в Невзгодине выдающийся талант. Действительно, у Аносовой был литературный вкус, развитой недурным знакомством с несколькими литературами, и она сумела оттенить лучшие места повести и при этом тонко польстить авторскому самолюбию. И он, хотя и находил похвалы неумеренными, тем не менее поддавался лести. Ведь так приятно, когда умная и красивая женщина считает вас гениальным человеком! Впрочем, не одна Аглая Петровна пришла в восторг от повести. Вскоре по напечатании ее Невзгодин стал получать пересылаемые ему из редакции письма от неизвестных лиц, выражавших свое сочувствие и похвалы. И эти письма, искренние и восторженные, благодарившие за призыв к вере в идеалы, сказавшийся в тоске по ним, - трогали молодого писателя и в то же время словно бы обязывали его относиться к писательству как к общественному служению. Наконец, появились в нескольких газетах и рецензии. Почти во всех приветствовалось появление нового таланта, на который возлагались надежды. Зато в двух газетах повесть Невзгодина была обругана жесточайшим образом, и именно за призыв к тому, что, слава богу, "исчезло, как мираж, нашедший на бедную Россию в шестидесятых годах". Вместе с получением гонорара Невзгодин получил и письмо от редактора, который сообщал, что новый рассказ очень ему понравился и будет напечатан в следующей книжке. Вместе с тем он просил и дальнейшего его сотрудничества, прибавляя, что такие вещи, как "Тоска" и другой рассказ, "украшают" страницы журнала. Невзгодин радовался своему успеху, хотя и несколько изумленный им. Скептическая жилка мешала ему возгордиться, и он только мечтал о том, чтобы заслужить похвалы будущими своими работами. В нем снова пробуждалась охота писать, и он по утрам работал, а вечером его тянуло к великолепной вдове... "Не каменная же она в самом деле!" - говорил он себе и в то же время чувствовал, что с ней авантюра едва ли возможна. Она не из таких... С ней надо закинуть на себя мертвую петлю... После появления "Тоски" Невзгодин получил лестные приглашения из многих редакций, а издатель одного иллюстрированного журнальчика сам приехал к Невзгодину и, отрекомендовавшись ему, без всяких церемоний спросил, окидывая удовлетворенным взглядом жалкую обстановку комнаты: - Вы сколько получаете с листа в вашем журнале? - Сто рублей! - ответил Невзгодин, несколько изумленный развязностью издателя. - Так я вам охотно дам триста и, если хотите, сию минуту пятьсот рублей аванса. Угодно получить? И издатель, не дожидаясь согласия и, по-видимому, не сомневавшийся в нем, вынул бумажник, достал пять сторублевок и положил их на стол перед Невзгодиным. Тот с улыбкой наблюдал за издателем. - Напрасно вы беспокоились. Положите свои деньги в бумажник! - проговорил наконец, улыбаясь, Невзгодин. - Вы не хотите? - искренне изумился черноволосый, курчавый молодой издатель с бойкими и плутоватыми глазками. - Вам, может быть, желательно четыреста рублей с листа и тысячу аванса?.. Что ж, мы и это можем... - Я совсем не желаю участвовать в вашем журнале! - Не желаете? Но позвольте спросить, почему-с? У меня сотрудничают господа писатели первого сорта... можно сказать, генералы-с... Издатель перечислил несколько действительно известных литературных имен и продолжал: - Как видите, компания приличная-с вполне... И вам, смею думать, гораздо лестнее получить четыреста рублей с листа, чем сто... В четыре раза более... И читателей у меня гораздо больше... Или вы, Василий Васильич, обязаны контрактом? Так я с удовольствием рискну на неустойку, если она не велика-с. Вы в моде теперь, и я готов на жертвы-с. Насилу Невзгодин избавился от одного из более юрких представителей современного издательства. Издатель ушел наконец, так-таки и не понявший, что человек в здравом уме и твердой памяти мог отказаться от таких блестящих предложений. После того как Невзгодина расхвалили, о нем заговорили и в Москве. С ним старались познакомиться и залучить на журфиксы. Звенигородцев, находивший раньше, что Невзгодин ничего путного написать не может, заезжал к Невзгодину, наговорил ему множество приятных вещей и звал его вечером на журфикс к одному очень умному человеку, у которого собираются только очень умные люди, и был несколько огорчен, что Невзгодин отказался. Но, знакомый только с казовой стороной своей известности, Невзгодин, не бывавший почти нигде, и не догадывался, какова изнанка ее и что про него говорят. А говорили про него, действительно, черт знает что такое. Кто распускал про него грязные сплетни и к чему их распускали, - кто знает, но они имели успех, как всякие сплетни, да еще про человека сколько-нибудь известного. Говорили, что Невзгодин ловко-таки "обрабатывает" миллионерку. Небось пишет об идеалах, смеется над всем, а сам... подбирается к аносовским деньгам... Какая гнусность! Его, конечно, называли Артюром при великолепной вдове. Другие, впрочем, утверждали, что он дальновиднее и, наверное, женится на миллионерке. - Ждала, ждала... и не могла выбрать лучше... Нечего сказать, отличная партия! Однажды Невзгодина встретил на улице один из его знакомых и спросил: правда ли, что он думает издавать журнал? - И не думал! - рассмеялся Невзгодин. - Однако говорят... - А пусть говорят... Только говорят ли, откуда на журнал у меня деньги? - Как откуда? Да Аглая Петровна Аносова, говорят, дает... Вы ведь с ней хорошо знакомы. Невзгодин только презрительно усмехнулся, но тон, с каким были сказаны эти слова, покоробил его, и он в тот вечер сидел, по обыкновению, в клетушке несколько раздраженный. Он досадовал на себя, что пришел. Разговор в этот вечер не клеился. У обоих собеседников точно на душе было что-то, мешавшее обычной беседе. И это чувствовалось. "И на какого дьявола я шляюсь сюда каждый вечер? Зачем? Она в самом деле может подумать, что я огорошу ее просьбами о деньгах на журнал?" "Фу, мерзость!" - мысленно проговорил Невзгодин, раздражаясь от этой мысли еще более. Он решился сейчас же уйти, чтобы не "разыгрывать дурака". Так она и верит его "изучению"!.. Таковская! Невзгодин искоса взглянул на нее и остался на обычном своем месте - на низеньком кресле у диванчика, на котором сидела Аглая Петровна, притихшая, грустная и ослепительно красивая. Остался и сделался еще мрачнее, злясь на самого себя. XXXIV Минуты две прошло в молчании. Наконец Аносова спросила: - Что с вами, Василий Васильич? - В тоне ее голоса звучала тревога. Невзгодин насторожился. Он уловил эту тревогу, и в ней ему послышалось что-то притязательное. Это несколько удивило и рассердило его. - Ничего особенного, - ответил он. - Вы чем-то раздражены? - Положим... Так что ж из этого? - Уж не я ли провинилась в чем-нибудь перед вами? И вы мною недовольны? - Я? Вами? И какое я имел бы право? - Это делается без всяких прав. - Но все-таки выражают недовольство только люди с правами, а обыкновенные смертные просто не ходят к знакомым, которыми недовольны. - Даже когда и изучают? Он взглянул на Аносову: не смеется ли она? Но Аглая Петровна глядела на него так значительно и так нежно, что Невзгодин смущенно отвел свой взгляд и проговорил: - Сегодня была одна встреча на улице и разговор, который меня раздражил... Да что скрывать... И Невзгодин передал Аносовой разговор. - И это могло вас раздражить? - Как видите. - Вижу! - грустно протянула Аносова. Она, видимо, что-то хотела сказать, но не решалась. - Говорите, Аглая Петровна... Говорите... я все выслушаю... - И раздражитесь еще более? А я не хочу вас раздражать... - Ну, как угодно... Сегодня мы оба в дурном настроении, и я лучше уйду... - Нет, не уходите, Василий Васильич... Не уходите... И я вам скажу, что хотела. Неужели вы, в самом деле, не взяли бы у меня денег на журнал, если бы захотели издавать сами? - Конечно, нет! - резко ответил Невзгодин. - Я даже такого доверия не заслужила? Или вы побоялись бы, что скажут? - Писателю надо быть выше всяких подозрений... И наконец, я никогда бы не путал женщину в дела, которых она не понимает... - Даже если б женщина была вашим добрым приятелем? - Тем более... - Я так и думала... Очень уж вы горды, Василий Васильич... Вот вас даже и пустой разговор раздражил... А про меня, по поводу вас, теперь и не то говорят, а я, как видите, нисколько не смущаюсь... Пусть говорят!.. - По поводу меня? Что ж смеют говорить? - вызывающе кинул Невзгодин и весь вспыхнул. - Ишь! Уже и загорелись!.. Говорят, что я... Аносова запнулась. - Что вы? - нетерпеливо переспросил Невзгодин. - Ваша любовница! - досказала Аносова и взглянула на Невзгодина. Тот совсем опешил от изумления. - Изумлены? - кинула Аносова. - Еще бы! Сочинить такую... такую нелепость про вас, чья репутация безупречна... Как это глупо! - воскликнул Невзгодин. - А между тем ведь это так правдоподобно... До сих пор я жила отшельницей и вдруг почти каждый вечер сижу глаз на глаз с молодым человеком... Ведь не всякий же знает то, что знаю я... - То есть что? - Что молодой человек исключительно с литературной целью навещает женщину, еще не старую, ну и... - Замечательную красавицу? - досказал горячо Невзгодин. - К которой он, впрочем, довольно равнодушен! - прибавила Аглая Петровна. Невзгодин не принял вызова и воскликнул: - И вы меня не выгнали до сих пор, несмотря на такие сплетни? - Я? Вас?.. Опять Аносова так ласково, так нежно и вместе с тем удивленно посмотрела на Невзгодина, что тот снова смутился. - Да разве мне не все равно, что говорят! Я ничьей любовницей не была и не буду! - гордо подчеркнула она, - но пусть болтают, что хотят! Я сама по себе! - усмехнулась Аносова. Это пренебрежение общественным мнением такой рассудительной и степенной женщины, какою казалась Аглая Петровна, восхитило Невзгодина и, разумеется, приятно щекотало его самолюбие. И он восторженно взглянул на красавицу вдову и благодарно стал целовать ее руку несколько дольше и горячее, чем следовало бы это в литературных интересах. Но Аносова не отнимала своей горячей руки, и Невзгодин ее несколько раз принимался целовать. - И знаете ли, о чем еще на днях спрашивала меня сестра? - О чем? - Скоро ли я выхожу замуж? - Вы? За кого? - Да что вы за агнец, в самом деле! Разве не знаете? - Клянусь честью, не знаю. - Да за вас, разумеется! - За меня?! И Невзгодин искренне рассмеялся. Аглая Петровна, по-видимому, недовольна была этим смехом и спросила: - Чему вы смеетесь? - Да уж это несравненно по своей глупости. - Чем же так глупо? - И вы еще спрашиваете? И вы охотница шутить! - с насмешливой улыбкой промолвил Невзгодин, несколько раздраженный. - Я не шучу, Василий Васильич... Разве вы не видите или нарочно не хотите этого видеть? - значительно и серьезно промолвила Аглая Петровна. - Вы... красавица, умная женщина, миллионерка, и вам сделать такой mesalliance!..* Выйти замуж за такого богему, нищего писателя, человека таких взглядов, как я... и притом такого непривлекательного... ______________ * неравный брак (фр.). - А почем знать. За такого, и только за такого я бы вышла. Такого, может быть, я и полюбила бы и не променяла его ни на кого. Да и как еще полюбила! - порывисто прибавила Аносова... Она как будто говорила шутя, но каждое слово ее дышало неподдельною страстью. И Невзгодин словно бы неожиданно прозрел и почувствовал, что эта женщина не шутит. И ему стало жутко. Все еще как бы не доверяя этому, он заглянул в глаза Аносовой пытливым, вопросительным и слегка смеющимся взглядом. - Теперь верите? - шепнула она, не сводя с него своих темных глаз, светившихся лаской, и стыдливо алела, словно бы виноватая, что не могла более таить чувства. - Не верю, не верю, не верю! - вызывающе повторял Невзгодин. А сам верил, изумленный, что его любит эта властная, строгая красавица, и, весь охваченный трепетом молодой страсти, глядел на молодую женщину восторженно-благодарным взглядом. - Так поверьте... И Аносова вдруг порывисто обвила шею Невзгодина и прильнула своими губами к его губам в долгом страстном поцелуе. Еще мгновение, и она оттолкнула его. У Невзгодина была несчастная особенность, присущая многим писателям, не терять способности наблюдать и подчас ядовито смеяться над собою даже в самые, казалось бы, счастливые мгновения жизни, и это вносило отраву во все его увлечения. Казалось, он не мог непосредственно отдаваться впечатлениям, точно какой-то насмешливый бесенок сидел у него в голове и нашептывал ему смешные вещи. Только раз в жизни, когда Невзгодин любил Маргариту Васильевну, он не анализировал, не потешался над собою, а просто любил до безумия. И теперь, опьяневший от поцелуя, он словно бы был настороже и, более благодарный, чем счастливый, слушал, как Аглая Петровна, счастливая и радостная, говорила, заглядывая ему в глаза: - О, какой же вы глупый, несмотря на весь ваш ум... На аршин под землю видите, а не видели, что я люблю вас... Ужели не замечали?.. - Честное слово... - Какой же вы скромный, и как это хорошо... Ну да... люблю. Вы - идол мой. Ведь ради вас я стала другая... Ради вас я изменила порядки на фабрике... Ради вас я строю этот дом для рабочих... А вы не поверили, что я с радостью пошла бы за вас замуж, чтобы вы были моим, только всегда и всегда моим! - властно прибавила она. - А я и все мои миллионы в вашем распоряжении... Теперь верите?.. А вы... Вы любите ли меня?.. или мне только это чудится в ваших глазах... Хотите быть моим?.. Невзгодина захватила эта порывистая, сильная страсть, и, признаться, эти миллионы на мгновение смутили его. Отчего не жениться? Она красива, умна... Она ему нравится, эта красавица... А на эти миллионы можно сделать много хорошего... Но в следующее же мгновение он уже пришел в ужас от мысли жениться на Аносовой. Сидевший в голове его добрый бесенок высмеивал его добрые намерения благотворить чужими миллионами и ядовито докладывал, что Невзгодин просто женится, как первый прохвост, на миллионах, чтобы жить на чужие миллионы, утешая себя благотворительными подачками. И это писатель, автор "Тоски", проповедующий, что богатство развращает... Какой же, однако, писатель негодяй!.. На словах герой, а при первом же соблазне не устоял... И разве он любит великолепную вдову?.. Разве это любовь, а не одно только вожделение к красивому телу?.. Разве по духу она ему близка? И разве он хочет идти под ярмо и вечно быть в полной собственности миллионерши, вместо того чтобы быть свободным и независимым писателем?.. - Что ж вы молчите, Василий Васильевич? Или вы в самом деле ходили только изучать меня? - почти крикнула Аглая Петровна, увидавшая, как загорается насмешливый огонек в глазах Невзгодина. - Я очень тронут вашим чувством... Вы мне нравитесь, Аглая Петровна, к чему лукавить, но я не думал связывать свою судьбу... - С судьбой капиталистки? - ядовито перебила она Невзгодина. - Пошутить... отчего же?.. Говорить лукавые, вызывающие речи и... простите... "я изучил"... и отойти, если не удастся легкая интрижка... "Поднесут - пью, не поднесут - не пью", так, кажется, говорил вам какой-то остяк, этики которого вы придерживаетесь?.. А что за дело до тех, кого вы смущали лукавыми речами... На тех наплевать... Аглая Петровна говорила, почти задыхаясь от гнева и оскорбленного самолюбия. И вдруг она смолкла. Бледная как полотно и прекрасная в своем гневе, она порывисто встала с дивана. Встал и Невзгодин. Она смерила его злыми глазами и в бешенстве крикнула: - Вон... И никогда не показывайтесь на мои глаза... Но, как только Невзгодин направился к дверям, Аносова бросилась к нему и, схватив за руку, прошептала: - Простите... простите... Вы хороший... славный... Я люблю вас... Да хранит вас Христос! Властным жестом приказала она Невзгодину нагнуться. Она трижды поцеловала его в губы, торжественно перекрестила его и сказала, говоря ему "ты": - Будь счастлив, родной, не поминай меня лихом! В голосе ее слышны были рыдания. - Вы не поминайте меня лихом! Прощайте, Аглая Петровна! - взволнованно проговорил Невзгодин, крепко пожимая ей руку. - За тобой лиха нет... И ты прав: тебе пут не надо... Ты из орлиной породы... Спасибо за приязнь, за все спасибо, хороший мой! Когда Невзгодин ушел, Аносова беспомощно опустилась на диван и горько-горько заплакала. - Видно, и мне одинокой жить! - прошептала она. На другой день она принялась за дела. Призванный зачем-то Артемий Захарыч обрадовался, увидав свою госпожу за счетами. XXXV На следующее утро Невзгодину не работалось. Он был еще под сильным впечатлением того, что так неожиданно произошло вчера, и хотя жалел Аносову, но сам испытывал радостное чувство человека, избавившегося от опасности. В самом деле, он чуть было не увлекся и... расхлебывай потом кашу. Вошел коридорный Петр и подал телеграмму: - Должно, от сродственников, Василий Васильич. - Никого у меня нет сродственников, Петр... - И родителей нет? - Давно умерли. Один, как перст. Невзгодин развернул телеграмму и прочел: "Приходите завтра в час завтракать на новоселье Никольский переулок дом Гнездова квартира 10. Где пропадаете Маргарита". - Ай да молодец! Вырвалась на свободу. Не ожидал! - весело проговорил Невзгодин, бросая телеграмму на стол. - Чего изволите? - откликнулся Петр. - Я не вам. Как сегодня на дворе? - Весной оказывает, Василий Васильич. Каплет. - Весной? В самом деле, февраль на исходе. - Скоро масленица. - Скоро и я уеду. - На новую квартиру? - Из Москвы. Сперва в Петербург, а потом весну в Крым встречать, а дальше и сам не знаю... - Вам все равно, где ни жить... Пиши себе знай. - То-то и хорошо... Вот на днях получу деньги, и прощайте, Петр! - весело говорил Невзгодин, предвкушая, как истый бродяга, удовольствие путешествия. - Одни поедете? - А то с кем же? Петр хихикнул. - А с той барыней? - С какой? - Которая тогда к вам наведывалась... Такая фасонистая... Еще фрухты покупали... - То моя жена. - Же-на? - с меланхолическим изумлением протянул Петр. - Вы, значит, с супругой вроде как будто врозь? - И совсем врозь! - засмеялся Невзгодин. - Что, не приходила она? - То-то нет. Прикажете отказывать? - Нет... зачем же. Петр вышел и тотчас же вернулся. - Легка на помине... Идут! - таинственно прошептал он и снова скрылся. Через несколько секунд раздался троекратный стук в двери. - Войдите! - Я к вам на одну минуту, Невзгодин, - проговорила Марья Ивановна, пожимая мужу руку и брезгливо оглядывая комнату, - была около, поблизости, и зашла поздравить вас... Где тут сесть у вас? - А вот сюда, Марья Ивановна! Стул чистый, - усмехнулся Невзгодин, подавая жене стул и оглядывая ее новую весеннюю жакетку... - А поздравить с чем пришли? - Во-первых, с литературным успехом... - А во-вторых? - С женитьбой... Вы гораздо практичнее, чем я ожидала... Одобряю и поздравляю... Надеюсь, и за развод вы заплатите мне хорошо... - С чего вы взяли?.. Я и не думаю, слава богу, жениться. - А на Аносовой? На этой красавице миллионерке... Я об этом уж несколько раз слышала. Говорят, она влюбилась в вас, как кошка... - И не думал... и не влюблена она... и все это сплетни! - с раздражением сказал Невзгодин. - Но вы у нее каждый день бывали? - Бывал. - И кажется, сдружились с ней? - Положим, и сдружился... - Так ведь отчего и не жениться?.. Я наверное знаю, что она пошла бы за вас. - И знайте. Я вот не женюсь и скоро уезжаю. - Да что вы сердитесь?.. И глупо делаете, если упускаете такой случай... Впрочем, вы все такой же... Миллионами брезгаете... Ну, прощайте... А ко мне что же по воскресеньям ни разу не заглянули?.. Или не хотите больше видеть? - улыбнулась Марья Ивановна. - Некогда было... - Знаю я эти ваши некогда... Или изучали миллионерку? - Изучал. - И кончили? - Кончил... И знаете ли что? - Что? - Не пообедаем ли мы как-нибудь опять в "Эрмитаже"? Марья Ивановна усмехнулась. - Что ж... Пожалуй... Вы, видно, опять богаты? - Миллионов нет, но сто рублей в кармане. Скоро еще четыреста получу... Чем не Крез? - Миллионов у вас и помину не будет. - То-то. Вы, кажется, меня немного знаете? - А у меня капитал маленький будет. Наработаю практикой. - Не сомневаюсь. Вам и миллионы позволительны. Так вам когда угодно обедать? - Могу только в одно из воскресений. Остальное время занята... - Так в это воскресенье я заеду за вами, Марья Ивановна... - Заезжайте. В котором часу? - В четыре. - Буду ждать. До свидания. И то сегодня полчаса лишних гуляю! А вы ничего... Не так скверно глядите, как тогда... Верно, не сочиняете запоем? - бросила она на ходу и ушла. "Вот с этой дамой никаких драм не может быть! Признает только науку и режим!" - усмехнулся про себя Невзгодин. Скоро он вышел из дома. XXXVI В воздухе, действительно, пахло весной. Солнце грело с голубого неба, веселое и яркое. На улицах была грязь... Отовсюду капало. Невзгодина еще сильнее потянуло из Москвы. Он заедет в Петербург, чтобы лично познакомиться с редактором, и оттуда - в Крым. Никогда он не бывал в Крыму, но слышал, что весной там особенно хорошо. А в Москву он не вернется. Где он останется, он еще не решил. Если понравится Петербург, - в Петербурге. Если нет, - в другом городе, но только не в Москве. Уж очень деньгами она пахнет, эта Москва, и очень уж болтовней занимаются москвичи. Он, слава богу, вольная птица... Ничем и никем не связан и может жить, где угодно. Литература прокормит. И не надо даже обращаться в ремесленника и писать слишком много. Потребности у него небольшие... Одна голова - не беда. И он шел по улице, веселый и бодрый, мечтая о том, как хорошо будет ему работаться в Крыму, где-нибудь на берегу моря. Там он, быть может, напишет что-нибудь лучшее. И при одной этой мысли Невзгодин чувствовал в себе словно бы новый подъем сил. Но воспоминание об Аглае Петровне нет-нет да и омрачало его настроение... Он не чувствовал себя виноватым перед ней - он не заигрывал с ней, а все-таки... И ему делалось стыдно, когда он припоминал эту позорную минуту решения жениться на ней. О, как стыдно! Он непременно ее опишет, эту минуту, правдиво, без утайки... И она осветит темный угол души человеческой... Эта минута ведь пережита! Но зато таких минут уж не может быть. И хорош был бы он - супруг миллионерки да еще такой властной, как Аглая. Настоящий король Лир в юбке. И теперь, когда он только ходил к ней, уже черт знает что говорят, а тогда... Он, разумеется, не обвинит человека, который полюбит женщину богатую, но ведь он ее не любил. Но, во всяком случае, Аглая женщина оригинальная и сильная. Она не врет... Прямо призналась, что вся ее перемена из-за охватившего ее чувства. Пройдет чувство, и снова проявится наследственный кулак. Невзгодин должен был сознаться, что он ее идеализировал в последнее время... под влиянием увлечения ее красотой. Но разве он думал, что она может влюбиться в него? Было двенадцать часов. Невзгодин зашел в цветочный магазин, купил чайных роз и велел сделать букет. Когда он был готов, он направился к Заречной. Дорога шла через Арбат. На Арбате он встретился с Сбруевым. Оба радостно пожали друг другу руки и, как водится, пеняли друг другу, что давно не видались. Невзгодин осведомился, как дела. - По-прежнему! - кисло улыбнулся Сбруев. - А что Найденов, остается здесь? Поправился? - Он подал в отставку, и его увезли за границу. Плох, говорят. - А дети с ним? - Нет. Они в Петербурге. Славные, говорят. И у такого отца! Они-то его и доконали... Безумно любит их, а они тогда были на панихиде. Ужасно. Они поболтали еще несколько минут и разошлись. В исходе первого часа Невзгодин был у Заречной. Маргарита Васильевна встретила его веселая, оживленная и похорошевшая, в большой комнате, убранной умелой женской рукой, уютной, светлой, посреди которой стоял стол, накрытый на два прибора. - От души поздравляю вас, Маргарита Васильевна! - приветствовал ее Невзгодин, подавая букет чудных роз. - Вот это мило, что побаловали. Узнаю вас. Что за прелесть! Она положила цветы в вазу и вазу поставила на стол. - Сейчас будем завтракать, а пока скажу вам, что ваша "Тоска" прелесть и что сами вы бессовестно забыли меня. - Я не забываю друзей. - Так как же не заглянуть?.. Впрочем... я не упрекаю... Не заходили, значит, не хотелось... Вы ведь изучали новый тип... Правда? - Правда! - ответил Невзгодин, краснея. - И про вас легенды ходят... - Которым вы, надеюсь, не поверили? - Не поверила. Я знаю вас и знаю цену московским легендам. - А вы давно на новом положении? - Сегодня ровно неделя. Устраивалась. - И отлично устроились. - Я довольна. У меня две комнаты: эта - приемная, кабинет и столовая, а рядом моя спальная. Нанимаю от жильцов. Тихо, спокойно, хорошо. Заработок есть. А для души... дом для рабочих... Аносова ведь дает деньги!.. - А главное: вы чувствуете себя свободной... Не надо компромиссов! Не правда ли? - Именно. И как это приятно! Я только теперь это почувствовала вполне... И как я вам благодарна, Василий Васильич... Вы поступили как истинный друг! - горячо проговорила Маргарита Васильевна. - Мне? За что? - А за то, что вы тогда на юбилее, - помните? - говорили о позоре моего компромисса, когда я обвиняла за него мужа и других... Мне было больно, очень больно - вы ведь посыпали мою рану солью, - и я на вас сердилась... Но ваши слова... заставили меня глубже заглянуть в свою совесть. - Вы и без меня в нее заглядывали. - Заглядывала, но успокоивала себя софизмами, прикрывая зверя в себе... А у вас есть особенная способность: взбудоражить человека, заставить его не особенно восхищаться собственной персоной... - И за это доставалось-таки мне... Помните, как на холере одна барынька раззнакомилась со мной... Сперва говорила: умный, а потом в дураки произвела. - А я вас именно за это особенно и ценю. А ведь вы все не верили, что я перейду на новое положение? - Не верил... Да и вы сами колебались. Зато как обрадовался я вашей телеграмме! Завтрак прошел весело и задушевно. Невзгодин отдал честь и пирогу, и рябчикам, и белому вину и расспрашивал Маргариту Васильевну об ее планах на будущее. Она весело сообщала, что переводная работа обеспечена у нее в одном журнале на полтораста рублей в месяц. Кроме того, она рассчитывает и на компиляции. Этого заработка ей вполне достаточно; от помощи мужа она, конечно, отказалась. Время у нее будет строго распределено... - Боитесь гостей? - Боюсь и буду принимать раз в неделю и с большим разбором! - подчеркнула молодая женщина. - А то я предвижу, что ко мне теперь будут являться господа, которые прежде почти не бывали. - Это почему? - А как же?.. Жена в разводе. Интересный сюжет. Начнутся попытки ухаживанья... Я ведь знаю милых московских кавалеров... Уж у меня были с визитами на новоселье... и, конечно, одни мужчины... Вчера два профессора являлись. Но я их скоро спровадила, и, верно, больше не появятся. - А что? - Уж очень были пошлы в своих любезностях и сочувствиях... И ведь все эти господа говорили, в сущности, одно и то же... - Вы слишком требовательны, Маргарита Васильевна! - Вы, кажется, тоже не из терпимых к глупости. Что делать! Признаюсь, брезглива и удивляюсь, как другие женщины малоразборчивы... Им все равно, кто бы за ними ни ухаживал, но только бы ухаживал... Я знаю одну профессоршу. Очень неглупая, чуткая женщина и образованная, а при ней - можете себе представить? - всегда стоит несколько кавалеров, как на подбор, один другого глупее... - Несчастная!.. - вставил Невзгодин. - Нисколько. Она всех их, как говорит, жалеет, всех принимает, со всеми любезна и каждому назначает соответственные роли. Один - поэлегантнее - ездит с супругами в театр, другой - в ученые заседания, третий - на выставки, четвертый - по магазинам. И каждый уверен, что общество его приятно. Иначе ведь не ходили бы. - Любопытный типик: коллекционерка балбесов. Теперь таких коллекционерок особенно много развелось от одури! - рассмеялся Невзгодин. - А вы, значит, не хотите собирать у себя такой коллекции? - Спаси бог. Я лучше одна буду сидеть, чем видеть торчащего балбеса, и особенно влюбленного. - Который косит на вас шалые глаза, молчит, вздыхает и вдруг выпалит, что такого дурака, как он, никто не понимает... Но что, если несколько таких балбесов соберутся вместе?.. Ведь это... ужасно!.. Невзгодин налил себе рюмку и, поднимая ее, сказал: - Ваше здоровье, Маргарита Васильевна. Будьте счастливы, и да смилуется над вами судьба. Пусть в эту комнату не заглянет ни один балбес! - Аминь!.. - ответила Маргарита Васильевна, чокаясь с Невзгодиным. После завтрака Маргарита Васильевна пересела на диван, а Невзгодин на кресло. Невзгодин закурил папироску и спросил: - А Николай Сергеич как перенес ваш уход? - Он был к нему подготовлен... Я предупреждала за два месяца... - Но, согласитесь, если вы мне отрежете руку с предупреждением, то руки все-таки не будет... - Он поступил как порядочный человек. Он покорился и не пугал меня... Скажи, что он застрелится, и я, конечно, от него не ушла бы... Но он успокоил меня насчет этого, и мы расстались дружелюбно... Конечно, ему тяжело... - Он вас любит. - Любит? Любовь - слово растяжимое, Василий Васильич... Конечно, любит, но как?.. С тех пор как я перестала быть его женой, он стал любить меня меньше. Мы, женщины, ведь это чувствуем... видим в глазах... А он именно любил во мне не человека, а женщину... Ведь иначе не женился бы, зная, что я его не люблю... А больше всего страдает его самолюбие. Как: "Жена его оставила!.." - Ну, а все-таки вы теперь к мужу снисходительнее стали, Маргарита Васильевна? - спросил Невзгодин. - Еще бы! И он, в сущности, не дурной человек... Только любил фразу и разыгрывал героя на словах, когда он самый обыкновенный трус и человек двадцатого числа... - Отчего вы в прошедшем времени употребляете глаголы? - А потому, что он понял самого себя, и... ему сделалось неловко... И он теперь больше стал работать дома... Уж он не разрывается во всех учреждениях... Не гоняется за популярностью... Притих... Да и лучше, чем фразерствовать! - А оратор он талантливый и профессор хороший. Это верно! - заметил Невзгодин. - И, при его мягкости и любезности, он долго еще будет одной из гордостей Москвы... - Москва зато и не особенно требовательна... Ну, а вы, Василий Васильич, конечно, не женитесь на Аносовой, как говорят в Москве? Невзгодин только рассмеялся. 1897