крайней мере, перед сном даже телевизор не включил, лишь на ходики глянул да показал на кровать в горнице. - Ложись там, завтра рано вставать...днако сам сразу не уснул, ворочался, вставал и пил воду, что-то в окна высматривал. Зубатый несколько раз начинал дремать, но от чего-то вздрагивал, ощущая беспокойство, и потом долго прислушивался к звукам в доме. Совершенно неожиданно он обнаружил, что не чувствует больше непривычных крестьянских запахов и одновременно как-то незаметно исчезла эта мутная пленка перед глазами. Он полежал, прислушиваясь к своему состоянию, и спросил негромко, в пустоту: - А бабушка говорила, как звали твоего деда? Показалось, отец заснул - вроде, и дыхание ровное, размеренное, и тишина в избе дремотная... - Раз отца звали Николай Васильевич, значит, Василий, - сделал он заключение. - А жил, скорее всего, в селе под названием Соринская Пустыня или Пустынь, точно не знаю. - Что ж ты раньше не сказал? - Зубатый привстал. - Да это все приблизительно. У нас на целине агроном был, откуда-то из Черноземья родом. Так вот он по молодости работал в этой Пустыни и говорит, там половина населения с фамилией Зубатый. А село это вроде как раз в Новгородской области или где-то рядом. - Вот видишь! Уже есть где искать! - Может, я еще что вспомнил бы, - после паузы проговорил отец. - Коль знать, кого ты собрался искать. - Пока сам не знаю кого. Ко мне человек приходил, старец. Не совсем здоровый человек, будто юродивый. Моим прадедом назвался. А я его не принял, не поговорил... Тогда их много приходило...тец так долго молчал, что снова почудилось, спит, но вдруг скрипнула кровать и послышался совершенно бодрый голос: - Значит, он существует. - Кто - он? - машинально спросил Зубатый. - Твой прадед. Мать о нем перед смертью вспоминала. Будто отец говорил, мол, если не вернусь, не одни на свете остаетесь. Поищите деда Василия, он жив, люди видели. Он хоть и старый, но ведь мужик... * * * Он прилетел в полдень и потому, не заезжая домой, отправился на работу с единственным желанием повидать Зою Павловну, обсудить с ней последние новости и ехать дальше, в Соринскую Пустынь, если она еще существует. Едва Зубатый вошел в кабинет, как следом заглянула секретарь-референт и сообщила, что к нему идет Крюков. Желания встречаться с ним не было, но отказывать поздно: вновь избранный губернатор уже входил в сопровождении двух своих доверенных лиц, исполняющих обязанности помощников, телохранителей и просто слуг. Зубатый всем подал руку, предложил сесть, однако дружки застыли у порога, а сам Крюков прошелся по кабинету, заглянул в комнату отдыха и встал, облокотившись на подоконник. Ему только что исполнилось знаменитых тридцать три года. Тип лица у него был моложавый, подростковый, плохо росла борода и, видимо, зная об этом, он все время старался быть серьезным, смотрел чуть исподлобья, держался степенно, независимо и все равно отовсюду торчали мальчишеские уши. За четыре года в Думе он пообтесался, научился носить дорогие гражданские костюмы, говорить складно, жестко, с холодным лицом, хотя заметно умерил неумеренные пыл и страсть.убатый отлично помнил его, когда Крюков поднимался из народных глубинных пластов к свету своей политической звезды, вернее, поднимали его всем областным миром, чтобы противопоставить двум криминальным авторитетам из разных группировок, оказавшимся кандидатами в одном округе. Командиры производства, чиновники и интеллигенция уже не вызывали доверия у людей, поэтому расчет сделали верный, и начальник клуба из танкового полка, расквартированного за чертой города, человек из офицерских низов, прошел с хорошим отрывом.равда, потом Зубатый в сугубо личной беседе предупредил Крюкова, чтобы он больше никогда и нигде не говорил, что отец его - алкоголик, и парень с детства карабкался и пробивался сам. Конечно, это обстоятельство сработало во время встреч с избирателями, сблизило с народом, возможно, повлияло на доверие: мол, он такой же, как мы. И хорошо, не нашлось никого, кто дал бы ему тем же салом по мусалам: дескать, ты что же, сын алкоголика, законы нам станешь сочинять? Или хуже того, подвернулась бы злоязыкая бабенка и отчихвостила красноухого лейтенанта, чтобы уважал отца, каким бы он ни был, не позорил принародно и не зарабатывал себе на этом очки. В общем, Зубатый все это популярно объяснил, молодой депутат бледнел, краснел, каялся и обещал исправиться.корее всего, урок этот оскорбил его, остался незарастающей раной на самолюбии, ибо уже через год Крюков встал в оппозицию губернатору. Упрямство, ловкость, напор и трезвый прагматизм бывшего начальника клуба, его чистая победа во втором туре - все это Зубатому даже нравилось, и хотя червяк грыз, что молодой обошел, но ведь когда-то это должно было случиться. А потом, после гибели Саши, смысл и азарт борьбы спал до безразличия, свое поражение он расценивал как освобождение от тягостной обязанности что-то говорить и обещать людям. ладно, все бы ничего, но то ли урок впрок не пошел, то ли имиджмейкеры перестарались, а может, просто в отместку Зубатому, Крюков и в эту кампанию не стеснялся и даже бравировал своей родословной. Тут бы со стыда сгореть - а он по телевидению снова обличал отца, рассказывая, как родитель бил его головой о стену, и самое удивительное, его слушали, жалели и не находилось человека, который бы ткнул его носом: дескать, коли головой били, все ли сейчас с ней в порядке? А то, может, врачу показаться?убатого подмывало публично проговорить эти слова, и команда подталкивала врезать сыну алкоголика. Из военного училища даже получили справку о том, что за период учебы его четырежды отправляли в госпиталь по причине повышенной нервной возбудимости, проще говоря, от волнения начинал трястись и заикаться, но отчислен не был опять же из-за своего трудного детства. Несколько раз Зубатый решался и отказывался в последний момент, и не потому, что это бы выглядело не совсем чистоплотно с человеческой точки зрения: все-таки соперник еще молод и неопытен, а он старый аппаратный игрок и для него это вроде как запрещенный прием. Смущало и приводило к растерянности другое - полное отсутствие у избирателей иммунитета ко лжи, ибо становилось ясно, что "трудное детство" - хорошо проработанный прием, а примитивные способности к анализу атрофировались, исчез "задний ум", которым был силен русский человек, но неистребимо чувственное мировосприятие, когда разум спит глубоким сном. То есть брошенный старый лозунг "голосуй сердцем" работал, как кремлевские часы. другой стороны, это неплохо и говорит о том, что, несмотря на унижение, ограбление, нищету и прочие передряги последних лет, люди не озлились и все еще остаются чистыми, непорочными и сострадательными. В переводе на язык современного мира - безумными. здесь была его, Зубатого, вина: за десять переходных лет, сидя в губернаторском кресле, он обязан был подготовить и перевести население в мир новых понятий, идеалов и ценностей. Но как-то не поворачивался язык открыто сказать, что теперь человек человеку - волк, а не товарищ и брат, как он говорил в комсомольской юности...еперь пришел молодой энергичный прагматик, способный устранить его недоработки и в считанные месяцы поправить положение, ибо обладает доверием того самого безумного населения.стретив гостей, Зубатый вернулся в кресло и как ни в чем не бывало стал перебирать в столе бумажки и вещицы, накопившиеся за эти годы. Крюков полюбовался пейзажами города из одного окна, потом из другого - непохоже, чтобы радовался видами из своего будущего кабинета, что-то его томило, и он явно не знал, как начать.разу же после победы вновь избранному губернатору до официального вступления в должность выделили помещения в старом здании, где сам попросил. Он собрал небольшой аппарат из своей команды и теперь сидел, примеряя хомут, оглобли и рабочую, без лент и бубенчиков, дугу. Зубатый не вмешивался, да и после трагедии не до этого было; и сам победитель на удивление проявлял такт, не приставал, работая с заместителями, которые, по некоторым сведениям, уже зондировали почву относительно своей судьбы. - Анатолий Алексеевич, у меня есть две новости, - он вроде бы пробовал шутить, но как-то невыразительно, потому как улыбка была не настоящая. - Одна хорошая, вторая плохая. С какой начать?убатый оставил бумажки. - Хочется положительных эмоций. Крюков придвинул стул и сел на посетительское место. По тому, как тянул длинную паузу, можно было догадаться, что собрался выдать какую-нибудь гадость. - Отлично, - улыбнулся лишь тонкими губами, а глаза оставались холодными. - У вас есть желание остаться на месте губернатора? Признайтесь, ведь нелегко уходить после десяти лет? - Нелегко, - признался он. - Но желания нет. - Я бы уступил вам. - Юмор принимается. Что дальше? - Это я вам серьезно говорю. - Тогда вы просто великий оригинал. - Ну, хорошо. Это шутка, извините, - он спрятал глаза. - Предлагаю вам должность вице-губернатора. Прошу вас, не спешите с ответом. Есть время подумать. И это он считал хорошей новостью! Неужели серьезно намеревался облагодетельствовать, проявить снисхождение к побежденному сопернику? Или что-то придумал? Например, таким образом заполучить тяглового мерина? - У вас же есть господин Межаев? - наигранно изумился Зубатый. - Спит и видит это место. - Межаев еще не дорос, я считаю. - А мне все время казалось, перерос... - Он знает свое место. А на этой должности хотел бы видеть вас. - Спасибо, я отказываюсь без раздумий, - бесцветно произнес Зубатый. - Чтоб не путаться у вас под ногами. Я старый комсомольский вожак, а сейчас нужны новые мысли. Он не стал настаивать и уговаривать, принял к сведению и почему-то обеспокоился. - В таком случае, плохая новость вытекает из хорошей. Предлагаю отложить инаугурацию на одну неделю. - Не вижу оснований, - сухо сказал Зубатый. - Объясняю, - он еще чем-то был недоволен. - Я привлек экспертов из Москвы, начал изучать финансовую и экономическую ситуацию в области и пришел к выводу, что здесь не все благополучно. Прежде, чем вступить в должность, мне потребуется несколько проверок и экспертиз, а это займет время. первый миг мелькнула мысль - он что, намерен подтянуть его под уголовную статью? Запугивает, чтоб согласился на унизительную должность вице-губернатора? А зачем еще нужны проверки? противовес своим согражданам у Зубатого было гипертрофированное чутье ко лжи во всех ее проявлениях, отчего он глубоко и тихо страдал, ибо жил в пространстве, где она, эта всесильная ложь, имела три измерения, и уровень правды оценивался по тому, какой процент вранья она содержит, а высота благородства - по тонкости и качеству неправды. Так вот, глядя на Крюкова, он почти сразу ощутил тонкую шелковую нитку лжи, которой были прошиты все его слова, и настолько искусно, что скрадывалась конечная цель. - Финансовые проверки можете сделать, вступив в должность, - отпарировал Зубатый. - Мои грехи - это мои грехи, к вам не пристанут, и скрываться я не намерен.ероятно, Крюков не ожидал столь резкой отповеди, рассчитывал на компромисс и на минуту растерялся. - Анатолий Алексеевич, это в ваших интересах - без проблем передать хозяйство. - Принимайте - передам! Хоть сегодня. - Если бы вы согласились на мое первое предложение, никаких вопросов не стояло бы вообще. Все-таки ему нужен был пахарь, черносошенный крестьянин... - Что-то я не понимаю вас, - усмехнулся Зубатый. - Все время стремились к власти, а когда она оказалась в руках, возникают какие-то вопросы... Вы что от меня хотите? - Перенести срок инаугурации. - Да ведь я здесь не распоряжаюсь. Обязанности исполняет Марусь, все вопросы к нему. Я человек уже посторонний, пришел вот личные вещички забрать, мусор из стола выгрести. - Что вы мне говорите? - вдруг вскричал и сразу же осадил себя Крюков. - Марусь без вас не принимает ни одного решения. Департаменты все вопросы согласуют с вами. Так кто здесь распоряжается, уважаемый Анатолий Алексеевич? - Согласен, определенная инерция существует, - признался Зубатый. - Но это естественно при передаче полномочий, многие проработали со мной все десять лет, сказывается сила привычки. Не вижу причин для паники. Тем более, нет смысла откладывать инаугурацию. Приходите и работайте. - И все равно я вынужден перенести срок! - Ваше право. Я сейчас же покину помещение. Он вскочил и тут же сел, видимо, спохватившись, что ведет себя по мальчишески слишком эмоционально. - Я просил бы вас не делать этого. - Что не делать? - Покидать... Уходить. Я пришел не для того, чтобы выставить вас. Наоборот, и это прозвучит неожиданно: попросить остаться до инаугурации. И продолжать... скажем так, консультации исполняющего обязанности губернатора и руководителей департаментов. Он говорил правду, чему Зубатый тихо изумился. Ошибиться он не мог, если только у этой правды не было какого-нибудь слишком изощренного вранья. Но тогда где бывший армейский завклубом научился так блестяще, с убедительностью поистине кремлевской, лгать? - Заместители с работой справляются, не вижу смысла в таких консультациях, - отчеканил он. - Я никому из них не доверяю, - заявил Крюков. - И более всего, Марусю. Они при вас работали хорошо, а сейчас каждый готовит себе базу, запасные позиции. И есть факты. - А мне вы доверяете? - Зубатый не мог да и не хотел скрывать сарказма, однако тот не услышал или услышать не пожелал. - Вам доверяю. - Спасибо, но я вынужден отказаться, не называя причин. Крюков встал, задвинув стул, застегнул пиджак и сделал знак доверенным лицам. Те по-солдатски четко удалились за дверь. - Да, мои проверяющие работают, и им требуется время, - заговорил он, глядя в стол, - И вместе с тем, должен сказать откровенно, мне лично нужна неделя отсрочки. Дело в том, что тяжело заболела мать. И мне необходимо вывезти ее из Кемеровской области. Самому лично, надеюсь, понимаете, почему. Да и она просто ни с кем не поедет... Вывезти сюда на жительство и организовать хорошее лечение. Здесь я это могу. Там она не протянет и месяца.а последних фразах он стал заикаться, часто заморгал и слегка искривился рот - видно, задавливал в себе слезы и пытался справиться со своим лицом, вышедшим из повиновения. Этот его физический недостаток, скорее всего, и был следствием отцовских истязаний. Крюков его стеснялся, все время тщательно скрывал, однако на удивление, его гримасы и внезапное искривление лица очень нравились женщинам. Они говорили, будто все это создает редкий, мужской шарм, делает лицо мужественным и сильным, дескать, сразу видно, что этот человек много чего пережил, а потому должен быть благородным и снисходительным. А некоторые, склонные к физиономистике женщины вообще утверждали, что внешний физический недостаток Крюкова - признак еще не раскрытой гениальности. - Что ж ты сразу не сказал? - проворчал Зубатый, смиряя желание оттрепать его за оттопыренное красное ухо. - Конечно, езжай! Потерплю я неделю... - Благодарю вас, - он по-военному развернулся и пошел было к двери, но что-то вспомнил, замялся. - И еще... Личная просьба. Не могли бы вы уехать из губернаторского дома к моему возвращению? Хотелось бы привезти маму сразу на место... - Съеду, - пообещал Зубатый. глядя ему вслед, подумал, что надо бы при случае спросить у Снегурки, если Бог наказывает отца с матерью через детей, то бывает ли наоборот? Чтоб наказывал детей через родителей? 4 Ждать Снегурку долго не пришлось, случай представился через минуту, едва Крюков покинул кабинет. Должно быть, в администрации уже знали о приезде Зубатого, и выстроилась своеобразная очередь. Зоя Павловна отворила дверь и осталась на коврике для нагоняев. Тогда, расставшись у памятника лошади, они не договаривались о встрече, Зубатый ни о чем ее не просил, поскольку с такой же гипертрофированной силой чувствовал правду. Известие о кричащем юродивом старце возле старого здания администрации его не то чтобы поразило или шокировало - вызвало глубокое чувство потери, сравнимое разве что с потерей сына. В этом состоянии он и ушел от памятника, даже не попрощавшись со Снегуркой. вот она стояла, виноватая, напряженная, бледная, хотя и раньше не отличалась здоровым цветом лица, с редкими волосиками, зачесанными назад, бесцветными бровями, ресницами и заострившимся носиком, как у покойника. - Извини, Толя, я к тебе по поводу нашей психиатрической больницы...убатый после замешательства вскочил, увел в комнату отдыха, чуть ли не насильно усадил в кресло, и все равно она осталась натянутой и скованной, словно замороженная изнутри. Только для порядка спросила: - Ну, как съездил? - Нормально... - Как там отец? - Процветает... - Старец, Толя, десять месяцев содержался в отделении, где раньше была детская лесная школа, - вдруг заговорила она без всякой подготовки. - Место там называется Лыковка, и речка... Это не далеко от твоей дачи. Там до сих пор находятся женщины и все престарелые больные... Он и в больнице твердил, что приходится родственником и все рвался к тебе. Ему начали колоть препарат, но это не помогло... Да, кстати, твой отец что сказал? Может он быть прадедом? Ты ведь за этим ездил? - Не может, а есть. И имя ему - Василий. Только меня смущает... И возраст, и еще... Откуда он взялся? Где жил? - Этого я, конечно, не знаю, - она помялась. - Но я разговаривала по телефону с одним доктором, который его очень хорошо помнит. Может слышал фамилию - Кремнин, Сергей Витальевич? Он в областную думу баллотировался, но не прошел... - Не помню... Где сейчас старец? - поторопил Зубатый.негурка окончательно смутилась, растерялась, что с ней случалось редко, и заговорила, будто скрывая внутреннее негодование. - Договорилась с главврачом, приеду и сама почитаю историю болезни, поговорю с персоналом, а он поднимет документы и установит, куда перевели старца. Ты можешь не верить, но он действительно святой и его многие запомнили. Не только Кремнин и санитарки, но даже больные... Никаких вопросов не возникало, главврач любезный был... И надо было сразу же ехать! А у меня внучка заболела... Вчера звоню, а он, так вежливо... отсылает в департамент здравоохранения. И ничего не объясняет. Чувство, будто с кем-то проконсультировался, подстраховался и получил взбучку... Пошла к Шишкину, а он как всегда, руки вверх - распоряжений не давал и вообще ничего не знаю... Толя, меня катают, как мячик, обидно, но не в этом дело. Ладно, если пошла новая метла... А если медики хотят что-то скрыть? - Что у тебя с внучкой? - спросил он. - Ничего, температура. В детском саду опять инфекция, ОРЗ...Толь, нажми на Шишкина, он тебя боится, увернуться не посмеет. Здесь что-то нечисто! Даже очень грязно, я чувствую.ачальника департамента здравоохранения Зубатый знал все с той же комсомольской юности, когда тот еще был секретарем первичной организации второй городской больницы и звали его просто комсомолец Коля Канторщик. Чиновником он считался неплохим, обладал артистизмом, юмором, но человеком был на редкость неудачливым и больше всего из-за желания схитрить, объегорить, зайти с черного хода, когда перед тобой распахнуто парадное. Он страдал из-за своей еврейской фамилии Канторщик, решив, что с ней высокой карьеры не сделать и потому, заключая брак, взял фамилию жены, таким образом став Николаем Дмитриевичем Шишкиным. Продвинулся с ней до главного врача и понял, что прогадал, поскольку времена изменились и с "девичьей" фамилией расти стало легче. Вернуть же назад ее никак не удавалось, скорее всего, из-за тайного сговора заведующей ЗАГСом, городским архивом, потерявшим документы, и начальником паспортно-визовой службы, который уверял, что нашел документы, где значится, что Канторщик - фамилия не родовая, а взятая отцом Николая Дмитриевича в двадцатых годах, вероятно, тоже из карьерных соображений. Рассказывали байку, будто главврач сам себе даже обрезание сделал, поскольку мечтал перебраться в Москву, где вроде бы нашел ход в нужное управление министерства. И когда вернулся из самовольной отлучки, с "прослушивания", и пришел каяться, возмущался трагично и весело. - Слушай, Алексеич, ну как жить бедному человеку с фамилией Шишкин? Представляешь, захожу на этот консилиум, а там одни жиды! Тель-Авив, кнессет! Я и картавил, и на иврите базарил, и на идише - сидят, глаза выпучили. Фотографии показывал: вот мой папа, вот мама, вот тетя, и анфас, и в профиль, никакой реакции. Ну, хоть штаны перед ними снимай!осле Чернобыля он все-таки сделал карьеру на том, что устраивал экологические походы и бунты возле закрытого города-спутника, где располагался Химкомбинат. Толку от этого не было, монстр остановиться не мог, равно как и невозможно изменить вредный технологический процесс, однако еще в советские времена шум поднялся на всю страну, и Шишкина на плечах демонстрантов внесли на место начальника здравотдела облисполкома, где он стал фигурой харизматической.оброжелатели доложили, что Шишкин уже трижды проскальзывал в старое здание, на прием к перебежчику Межаеву, который диктовал в штабе кадровую политику, и будто бы возвращался вдохновленный. Возможно, потому не захотел помочь Зое Павловне, и первую просьбу заглянуть к экс-губернатору проигнорировал. Не сориентировался в обстановке, не успел узнать о карт-бланше, который ему только что вручил Крюков, решил лишний раз не светиться в коридорах и приемной у Зубатого. А тот сам пришел к Шишкину, застал его врасплох и обескуражил до крайности: кажется, медик еще не определился, как вести себя и разрывался на части. Однако изобразил радость. - Ну, как съездили, Анатолий Алексеевич? Как там Сибирь?... - К вам обращалась Зоя Павловна и получила отказ, - недоуменным тоном сказал Зубатый. - Что-то я ничего не понял, Николай Дмитриевич. - Она интересовалась вопросом, не входящим в ее компетенцию, - сориентировался Шишкин. - И я не отказал! Я сам не имел информации. - Морозова выполняла мое личное поручение. - Ваше? - будто бы изумился он, а сам лихорадочно соображал, как себя вести. - Мое.н окончательно стряхнул растерянность, широко развел руками. - Ну, Анатолий Алексеевич, не знаю! Вы поступили легкомысленно. Зачем посылать Морозову? Пришли бы сами, и мы бы все решили... Не понимаю, зачем вам потребовались медицинские документы на этого бродяжку? Ничего подобного он себе никогда не позволял, и если у Зубатого были просьбы, даже не касающиеся его лично, - устроить в больницу какую-нибудь бабулю, ребенка из глухой деревни, подбросить бесплатных лекарств для отдаленной поселковой больницы - то выполнялись немедленно и без лишних слов. Вероятно, Шишкин получил заверения Межаева, что войдет в новое правительство и экс-губернатор больше не нужен: ведь наверняка получил всестороннюю информацию, знал, о каком "бродяжке" идет речь и откровенно хамил. - Вот я и пришел сам, - смиренно сказал Зубатый. - Решайте, желательно, в моем присутствии. Шишкин рассмеялся с холодными глазами. - Займитесь чем-нибудь другим, Анатолий Алексеевич! Психушки, мученики совести, бродяги - отработанный материал. Сейчас уже не проходит. Я понимаю, вам нужно за что-то зацепиться, заняться чем-то конкретным, важным для общества. Ну, почему обязательно нужен дом страданий и его обитатели? Почему такие крайности? Насколько я помню, вы любите коней? Так вам и карты в руки - возродить племенное поголовье. Был бы у вас пенсионный возраст, я бы посоветовал возглавить общество потребителей.то было явным издевательством, но не над ним лично и не с целью оскорбления - Зубатый слишком давно и хорошо знал Шишкина. Таким образом он пытался выкрутиться, отшить экс-губернатора, и если пошел на такие крайние меры, значит, не хочет или боится подпускать кого-либо к теме психбольницы. - Распорядитесь, чтобы дали возможность ознакомиться с историей болезни, - внешне невозмутимо потребовал он. - Дело-то пустяковое. - На первый взгляд - да. - Шишкин поднял палец и завертел глазами - что-то не учел и теперь начнет пятиться назад. - Но оказалось не такой уж это пустяк. Я отлично помню этот случай. Лет восемь назад, верно? Старик под окнами выкрикивал вашу фамилию. Да, типичная шизофрения... Хорошо, только ради вас, Анатолий Алексеевич. - Шишкин положил перед ним бумагу и ручку. - Напишите заявление, попробуем отыскать. А в качестве мотивации... Скажем, был депутатский запрос. - Что отыскать? - из последних сил сдерживался Зубатый. - Историю болезни. Придется делать запрос в Минздрав, нужны основания. Вы полагаете, я сейчас достану из стола и все вам покажу? Нет, больного перевели за пределы области, разумеется, вместе с историей. Нужно набраться терпения, дело не скорое. И если учесть, что пациент психически болен, не адекватен, не имеет гражданских документов... И не известно, жив или нет.етектор лжи у Зубатого зашкаливал, как всегда в таких случаях вызывая гнев. - Если так сложно, то пожалуй, не хлопочите, - однако спокойно сказал он. - Правда, дело того не стоит. ушел неторопливой походкой скучающего бездельника.уководитель департамента не должен был, да и по своему положению не мог знать ничего о судьбе безымянного, безродного старика, попавшего в местную психушку, даже если он подходил и кричал возле администрации. Таких крикунов, буйных ходоков, бивших стекла, молодых и старых отчаявшихся людей в разное время милиция увозила десятками, не исключено, кто-то из них и в больницу попадал, а вот поди же ты, Шишкину запомнился именно этот старец! Зоя Павловна, работавшая тогда еще в городском управлении административных органов, и то не сразу вспомнила о юродивом. В рядовое дело вникать чиновник высокого ранга не станет, а он в свое время вмешался и теперь пытался перекрыть доступ к информации, запретив главврачу показывать какие-либо документы - значит, тут действительно было нечисто.ернувшись в кабинет, Зубатый пометался из угла в угол, вдруг физически ощутив замкнутое пространство. Даже если сейчас заявиться в больницу, ничего не получится: директива спущена сверху и ее будут выполнять - сам в течение десяти лет строил властную вертикаль. А главврач, сидящий на этом месте такой же срок, отлично знает, куда отправили юродивого старца из бывшей лесной школы. То есть, нужно найти человека, который имеет с врачом доверительные отношения или доступ к информации. может, подключить к этому прокурора, которого он когда-то подсаживал на это место и с которым всегда были приятельские отношения - не раз вместе ездили на охоту?.. Думал ли когда-нибудь, что придется искать обходные пути?т размышлений оторвал звонок мобильного телефона, жена плакала в трубку, мол, тебя носит по стране, а Маша до сих пор спит, толстокожий ее муж ничего не делает и даже врача не вызвал. Катя уже собралась немедленно лететь в Финляндию, но только сейчас обнаружила, что кончилась долгосрочная виза - все одно к одному! Зубатый попросил ее отвезти паспорт в турагентство, пообещал выправить самую скорую туристическую, кое-как уговорил (и себя тоже) подождать еще день - бывает же, человек после бессонницы и стрессов спит по трое суток, и ничего особенного, нормальная защитная реакция организма, но сам еще больше встревожился. Угрозы старухи были вполне реальны, неожиданно замозжило левую руку. Он тут же набрал телефон Хамзата, с которым не связывался все это время, не мешая работать. - Ты где находишься, Хамзат Рамазанович? - спросил как можно спокойнее. - Возле какой-то деревни, в Тверской области, - доложил кавказец сквозь шумные волны. - А что делаешь? - Трактор взял, машину тащить. Застрял на поле, ехать нельзя. - Как ты там оказался? - Старуха по городам ходит, людей лечит от всяких болезней. К нам приходила, женщину от бессонницы лечить. Год уже не спала, теперь спит. Нашел эту женщину, спросил, утром, говорит, села в автобус на Тверь. Я сегодня поехал за ней. На хвосте сижу, где-то она близко. - Тебе нужно быть не в Тверской, а в Новгородской области. - Зубатый чувствовал, что злится. - Отыщешь там деревню Соринская Пустынь, где-то на реке Соре. Понял? - Старуху искать, деревню искать? Я один, в поле стою! Машина застряла!.. - Старуху можешь не искать. Найди Соринскую Пустынь! - Дорог нет, хоть пешком иди! - Иди пешком! - рявкнул Зубатый. Он вышел в приемную, где сидел настороженный и сосредоточенный Леша Примак, некоторое время смотрел на него, потом на секретаря, будто вспоминая, что хотел, затем махнул рукой телохранителю. - Поехали! когда оказался в машине, все вылетело из головы, куда собирался, зачем, и больше минуты просидел, массируя кисть левой руки. - Куда едем, Анатолий Алексеевич? - напомнил о себе Примак. - А куда нам нужно? - спросил тупо. - Вчера вы открывали выставку, и к вам художник один подходил, старик... - Ну и что? - Думаю, надо заехать к нему и расспросить о девушке, - отчего-то краснея, проговорил Леша. - Она должна что-то знать. - Поехали, - участие этого парня, а больше, его скрытое сострадание окатило теплом и согрело замерзающие мозги. Лешу привела на работу его мама, совершенно незнакомая женщина из книжного магазина. Записалась на прием, два месяца ждала очереди, еще в приемной часа два помаялась, чуть ли не за руку втащила сына в кабинет и сказала: - Возьмите его себе. И вам будет спокойно, и мне. Из армии вернулся, воевать научился, а работы нет. Это же беда, в бандиты пойдет.орской пехотинец отвоевал полтора года в Чечне, после чего еще три служил по контракту в личной охране командующего южным округом. На Хамзата пришлось узду накинуть, и он недели три удила грыз, косился кровяным глазом и все-таки уволил своего земляка - лишних мест не было. Зубатый смотрел на Лешу и не хотел верить в его боевое прошлое: мягкий, застенчивый, слово скажет и смущается. Первое время он ходил в наряд на охрану губернаторского дома, Сашу знал хорошо, и когда все случилось, несколько дней молчал и вдруг выдал: - Не верю я, сам он прыгнуть не мог. еще через день усомнился: - Правда, у молодняка мозги жидкие. А на жидкости извилин не остается... * * * Схлопотав себе славу покровителя искусств, Зубатый вынужден был время от времени заглядывать в мастерские художников, в основном, к юбилярам, поэтому местные традиции знал и по пути заслал Лешу в магазин за водкой и закусками. Этот полусумашедший, упертый и одержимый народ практически жил в мастерских, даже если не запивал горькую, потому был вечно голодный, похмельный, и возвышенный. К Туговитову он приезжал несколько лет назад смотреть картины, приготовленные в дар городу, и остался разочарованным, что и повлияло потом на решение не строить ему дом. Живописец собрал все старые, шестидесятых и семидесятых годов, работы, модные и актуальные для того времени: в основном промышленные пейзажи: дымящиеся и переплетенные трубы, парящие локомотивы, рабочие с кочергами на плечах, краны и железобетонные конструкции. Промышленности в области хватало, но ядерной, либо с ней сопутствующей, потому существовал строгий режим секретности и писать ее не разрешалось, а писать было необходимо, чтобы не отставать от времени и попадать на значительные выставки, потому основной натурой для художников служили кочегарки и городская ТЭЦ. Туговитов и писал их, с разных сторон и во всех ракурсах.огда-то за такие полотна давали ордена и звезды героев, от всего этого веяло юностью, могучей поступью великого государства, но сейчас картины прошлого смотрелись как знаки погибшей цивилизации. Они, наверное, имели цену, но чисто историческую, может быть, искусствоведческую, поэтому Зубатый сразу же решил, что галерею для этого строить не станет. Опытным глазом художника Туговитов заметил настроение губернатора, попытался исправить положение и вместо труб потащил со стеллажей другие картины, но впечатление уже сложилось, и теперь требовалось время, чтобы его исправить.ейчас Зубатый ехал к нему без предупреждения, без какой-либо подготовки, как раньше. Их никто не встречал, и они с Лешей оказались перед железной дверью с кодовым замком. По первому этажу на окнах стояли мощные решетки: художников уже несколько раз обворовывали, и некогда открытые всему миру мастерские чудаков и странников превратились в крепость. Постояли, потоптались с пакетами в руках, как бедные родственники, но тут откуда-то вывернулась девица, покосилась на дядей, нажала кнопки, и они воровато проникли за ней в полутемный, заваленный подрамниками и досками, коридор. Туговитов всполошился и непонятно было: испугался чего-то или взволновался от радости. - Какие гости! Я знал, что придете... И сегодня достал портрет! Да!.. И оказывается, он готов. Это удивительно, поверьте мне!.. Я ничего не понимаю. Но он дописан, закончен! Хотя я не прикасался к нему с тех пор, как Саша перестал ходить. Это чудо, Анатолий Алексеевич! Сами посмотрите... У него лик стал иконописным. И это не моя рука, не моя работа!.. художника тряслись руки, неестественно медленно двигались всегда живые глаза и всклокоченная, замаранная краской борода стояла торчком. Он кидался к полотнам, повернутым к стене, бездумно хватал их и тут же отставлял.убатый ощутил, как перехватило дыхание. - Не надо, не показывайте. В следующий раз... - Нет, я сейчас!.. Только найду!.. Где? Вот сюда ставил. - Туговитов перебирал картины. - Такого у меня не было!.. Я не совсем еще выжил из ума и помнил, что не закончил! Лицо не прописано, руки! Это самое главное - лицо и руки. Еще сеанса два - три... Я пишу обычно за пять! То есть, была сделана половина работы... А он дописался сам. И я обнаружил только сегодня! Нет, я слышал, проявляются краски, процесс полимеризации... Но это все современные химические краски! Или акрил, темпера!.. Я писал маслом, старым натуральным маслом - вот! - Он забыл о картине, выхватил из ящика и постучал засохшими свинцовыми тюбиками. - Им за двадцать лет, глядите. Все, глина! Но я снова растираю, развожу конопляным маслом и пишу... Сейчас краски дорогие и плохие, а у меня старые запасы. Раньше-то копейки стоило. - И вдруг зашептал. - Я вам скажу, Анатолий Алексеевич. Саша святой! Лишь с иконами происходят такие чудеса. Он святой!убатый заподозрил, что художник таким образом пытается вернуться к теме личной галереи, завоевать доверие. Поскольку что-то подобное уже было, когда он после отказа строить дом написал портрет Маши, потом жены и его самого уговаривал попозировать. - Портрет Саши мы оставим пока, - воспользовался паузой Зубатый. - Я пришел по другому поводу. - По какому? - испугался Туговитов. - Вы говорили о девушке... Которая приходила с Сашей. хозяина будто гора с плеч свалилась. - Лизочка! Мы сейчас позвоним! Пока он бегал к телефону, Леша накрыл стол, по-хозяйски убрав с него обрезки багета, мусор и инструменты. Зубатого подмывало самому найти портрет, взгляд притягивали шпалеры холстов у стены, однако суеверный страх Туговитова оказался заразительным, душа протестовала, а кисти рук холодели, и он сидел на скамейке, незаметно массируя и разогревая их. Туговитов вошел сияющий, но на пороге вдруг снова сник и обеспокоился. - Лизочка сейчас приедет. Она такая нежная!.. И сама водит машину, недавно купила...ел на табуретку, умолк, ковыряя краску из бороды, и глаза остекленели. Обычно компанейский, гостеприимный, он замкнулся, не предлагал выпить, закусить, и накрытый стол напоминал натуру, приготовленную для натюрморта. В мастерской было холодно, изо рта от дыхания шел парок, от долгого сиденья начинала зябнуть спина. Зубатый накинул на плечи пальто и встал, растирая немеющие руки, но художник расценил это по-своему, спохватился, всплеснул руками. - Старый черт! Такие гости!.. Анатолий Алексеевич, не согреться ли нам? По рюмочке?.. - Пожалуй, да, - отвлеченно сказал Зубатый.уговитов стал откупоривать бутылку, и в это время кто-то тихо вошел, пустив по мастерской легкий сквозняк. - Вот и наша Лизочка! - воскликнул он и снова увял. - Проходи, а шубку не снимай, у меня холодно...убатый оглянулся. Слушая Туговитова, он непроизвольно нарисовал образ юного, нежного создания, эдакой Джульетты, но у двери оказалась взрослая женщина лет за двадцать пять, высокая, большеглазая, но смотрящая вприщур, будто в прицел. И голос оказался низким, сильным, словно у оперной певицы. - Здравствуйте, - с хорошей дикцией проговорила она. - Познакомься, Лизочка, - засуетился Туговитов. - Это Сашин папа, Анатолий Алексеевич... Лиза, у меня в мастерской случилось чудо!..сли эта женщина была девушкой Саши, то представить его рядом с ней было невозможно. Не потому ли скрывал сердечные дела и даже с матерью не делился? И еще: на похоронах ее не было! Зубатый никого там специально не рассматривал, но все время простоял у гроба и видел всех, кто подходил прощаться - такая бы яркая женщина обязательно бросилась в глаза... - Очень приятно, - прозвучало сопрано, и черная рука в перчатке оказалась перед Зубатым. - Примите мои соболезнования.н не стал ни пожимать этой руки, ни тем более, целовать, поправил пальто на плечах. - Спасибо... - Я вас оставлю, - заспешил Туговитов. - На десять минут. Нужно принести цветы! Это последние осенние цветы, буду писать натюрморт...еша тоже предупредительно вышел вслед за ним. А девица выждала, когда стихнут их шаги в коридоре, расстегнула шубку, бросила на стол перчатки и закурила, ожидая вопросов: вероятно, художник предупредил, что Сашин папа хочет поговорить конфиденциально. У Зубатого было что спросить, однако с первого мгновения он ощутил проникающую радиацию лжи, исходящую от этой женщины, и сразу определил: правды не скажет никогда. - А вы такой мужчина, - оценивающе сказала она и улыбнулась, показывая зубки. - И совсем не грозный, а даже очень обаятельный...тот развязный тон и привычки уличной проститутки мгновенно взбесили его, было желание уйти отсюда, но это бы выглядело, по крайней мере, смешно. - Я слушаю вас, - холодно проговорил Зубатый. - Вы что-то хотели сообщить? Она ничуть не смутилась, разве что подобрала растянутые губки и стала озвучивать другой текст, уже нормальным голосом. - Да, хотела, и приходила к вам трижды. Но вы отказывались принять меня. В последний раз не далее, чем три дня назад. Я вынуждена была попросить Туговитова, чтобы он нас свел таким образом. - Зачем? - Мне показалось, вы собирались спросить о Саше. Я знаю, у него с отцом были трудные отношения, о чем он жалел. Но мне кажется, он уважал вас и всегда стеснялся положения семьи. Это очень сложное состояние души... - Слушайте! - он не мог подыскать слова, чтоб как-то ее назвать. - Откуда вы знаете Сашу? - Мы вместе занимаемся в студии. Занимались... Работали в паре на уроках актерского мастерства, и вообще... - Что вообще?на снова выставила свои голливудские зубы, но уже с видом легкого оскала. - Вам хочется узнать, почему Саша покончил с собой?.. Пожалуйста, я скажу. Вы постоянно давили на него! Давили положением, авторитетом, властью, одним своим существованием. Все вокруг знали, чей он сын, и относились к нему соответственно, а это унижало Сашу. Он нигде и никогда не мог быть самим собой, потому что вы шли за спиной, как асфальтовый каток. А он был ранимым, беззащитным и очень тщеславным. В хорошем смысле... Он не мог состояться, как личность, в тени вашей фигуры! Зубатый еще не слышал такой версии и не ожидал ее услышать из уст этой девицы: слова и обороты звучали слишком фальшиво. Она пересказывала чужой, выученный и еще сценически не прожитый текст. - Скажите, у вас есть ребенок? - внезапно спросил он.удущая актриса почему-то засмеялась. - Ну, откуда же у меня ребенок? - Когда будет - берегите его, - посоветовал Зубатый. Мозгов у нее было чуть-чуть, как у большинства молодых актрис, поэтому она ничего не поняла. - Дети - это прекрасно! - она чего-то испугалась и сделала брови домиком. - Но я с детства мечтала стать актрисой, четыре раза поступала и мне не везло. Потому что некому было заступиться, помочь. Я воспитывалась в детском доме... Прочитала объявление и приехала к вам в студию, встретила Сашу, который увидел меня, оценил и помог. Он поговорил с Екатериной Викторовной, с вашей женой, и меня приняли. Я ему так благодарна. Была... И наконец-то меня заметили в нашей драме! Для меня взяли "Бесприданницу" Островского! Буду играть роль Ларисы.убатый продел руки в рукава, взял кепку. - Поздравляю, - бросил с порога. - Вы очень похожи на бесприданницу. - Погодите, Анатолий Алексеевич, - вдруг заговорила она со слезой в голосе. - Я не сказала самого главного!.. Мы с Сашей!.. В общем, я беременна. И ношу под сердцем вашего внука. Или внучку. А мне негде жить! Я не сирота, но мои родители... лишены родительских прав. Родных нет... И теперь, когда нет Саши, мне помочь некому! Играла она правильно, классически, по системе Станиславского, но Зубатый прожил всю жизнь с женой-режиссером, отсмотрел несколько сотен прогонов, генеральных репетиций и премьер, отлично чувствовал фальшь и слышал откровенную ложь. - Вам нужно учиться актерскому мастерству, - сказал он с порога. - Пока что не верю!еша Примак возбужденно расхаживал по коридору, однако сразу ничего не сказал, сробел или опасался чужих ушей, и лишь в машине, когда отъехали от мастерских, вдруг стыдливо проговорил: - Эту женщину я видел в штабе. - В каком штабе? - У Крюкова. Она будто бы подписи собирала, листовки клеила, но чем конкретно занималась, неизвестно. Потому что скоро увидел ее с Крюковым в БМВ, под светофором стояли. Может, просто подвозил, а может и... - Ты ничего не перепутал, Леша? - осторожно спросил Зубатый. - Ее нельзя перепутать, очень уж приметная. Конечно, студенты подрабатывали в избирательную компанию. Но не столько, чтобы купить подержанную иномарку. Она купила... - Что ты делал в штабе Крюкова? - Хамзат Рамазанович в разведку посылал, как самого молодого. Посмотреть, какой народ там крутится... - Кто его просил? Что за глупости? - Этого я не знаю... А недели за две до этого она с Сашей приходила к вам. - Куда - к нам? - Домой. Я как раз дежурил... - Почему сразу не доложил? - Я обещал Саше не говорить. Он попросил меня об этом. Простите. А потом было поздно... - Ну что же, домой и поедем...атя металась по передней в верхней одежде, на полу стоял чемодан - приготовилась ехать в Финляндию. Набросилась, едва Зубатый переступил порог. - Ты сделал визу?! - Завтра к вечеру будет, - он снял пальто. - Завтра?! К вечеру?! Ты с ума сошел!! - она стала выпихивать его. - Иди! И принеси визу! Я должна ехать к нашей дочери! Она спит, понимаешь! Я консультировалась, это может быть летаргический сон! - Не говори глупостей! - рыкнул он. - И прекрати паниковать! Все! Будет виза - поедешь. - Ты бездушный и бессердечный! Тебе все равно, что случилось с сыном! И все равно, что с дочерью!.. Она подломилась, села на чемодан, стащив с головы шляпу. Он знал: после всплеска эмоций начнется угнетенное состояние и молчаливые слезы на несколько дней, чего допускать нельзя. - Прости меня, - повинился Зубатый. - Давай не будем злиться друг на друга. Вокруг нас и так много зла...атя вроде бы приняла раскаяние, вытерла слезы и спросила тихо: - Как там папа? Я даже не спросила... них были очень хорошие отношения с отцом, однако сейчас замордованный работой, хозяйством свекор даже не спросил о снохе. - Нормально, поклон передавал... - Я так по нему соскучилась! Если бы ты унаследовал все хорошие черты своего отца... - Такой уж уродился, извини. Я же принимаю тебя, какая ты есть. - Это ты о чем? - У тебя в студии учится женщина по имени Лиза, из Тулы. Высокая, глазастая, на иномарке катается... - Ну и что? - задиристо спросила жена. - Лиза Кукшинская очень талантливая девушка! И что? Что?! Отбор студентов вела специально созданная конкурсная комиссия, однако все прослушивания, экзамены и собеседования проходили формально и учиться в студии стали дети культурной элиты - те, на кого Катя указала пальчиком. По крайней мере, так доносили доброжелатели. Как попала туда иногородняя и великовозрастная девица, было неясно. - Ты знала, что они с Сашей... Что их связывало? - На что ты намекаешь? - Она заявила сегодня, что беременна. Катя заломила руки. - Говорила же ей! Зачем? Зачем?!.. Все испортила! - Хочешь сказать, это правда? - Представь себе, да! Бедная девочка не смогла пойти на похороны. Ее так рвало!.. - Не надо мне врать! - не выдержал Зубатый. - Я что, беременных не видел? - Боже, какой ты самоуверенный...н не нашел слов, махнул рукой и побежал по лестнице. - Ты бы лучше нашел старуху! - вслед крикнула Катя. - Ты обещал найти! И спросить, что будет с нашей дочерью!н направился к себе в кабинет, но вернулся, хотел добавить что-то еще, однако увидел несчастную, убитую горем жену и лишь проворчал: - Пора собирать вещи, освобождать помещение. В течение недели мы должны съехать отсюда. Катя пришла через минуту уже без всяких следов слез и отчаяния. Когда надо, она умела быстро приходить в себя, стремительно переключать свое состояние на прямо противоположное - все зависело от поставленной ею перед самой собой сценической задачи и настроения. Когда-то Зубатому это даже нравилось, поскольку вносило в рутинную семейную жизнь разнообразие и непредсказуемость, но бежало время, росли дети, запас средств и приемов тощал, шло постоянное повторение, и некогда блестящие сценки превращались в проявления капризного, изменчивого характера. Он знал: избаловать умную женщину невозможно ничем и потому не скупился, не мелочился и особенно не оглядывался назад, давая Кате возможность реализоваться, ибо отчетливо понимал, что губернаторство не вечно, и рано или поздно придет время, когда резко усекутся возможности, количество друзей и просто угодников. Она тоже прекрасно знала об этом и торопилась ковать железо - рискнула и поставила на площадке филармонии музыкальное шоу в стиле русского ретро и, вдохновленная успехом, решилась на постановку "Князя Игоря" в оперном театре. Провала не было, но и шедевра не получилось - так, костюмированное, балаганное действо.ервый опасный знак того, что Катя утратила чувство реальности, проявился в неприятии критики: Зубатый мог говорить и говорил все, что думает относительно любой ее постановки, а тут столкнулся с резким отрицанием всякого слова против, и впервые за многие годы случился семейный скандал.казывается, женский ум, даже относительно высокого уровня, не имеет стойкого, врожденного иммунитета против обвальной лести и угодничества, ибо женская душа чиста, открыта для веры и потому, говорят, любит ушами. - Что ты хотел сказать? - невозмутимо спросила Катя, будто минуту назад не тряслась в истерике. - Ты выгоняешь меня из дома? Почему я должна собирать вещи? - Потому что это казенный дом и надо освободить его для нового губернатора, - пробурчал Зубатый, доставая из старинного шкафчика коньяк. - Ты же помнишь об этом. - Здесь будет жить Крюков? - Будет. Согласно закону области. - Я не уйду отсюда. Никуда не уйду! Здесь все связано с памятью о Саше. И меня никто не выгонит! - Выселят через суд, со скандалом и треском. - И ты ничего не сделаешь? - Не сделаю. - Зубатый, я тебя ненавижу! - От ненависти до любви один шаг... - И пожалуйста, в моем присутствии никогда не говори плохо о Лизе Кукшинской, - вдруг потребовала жена. - Она единственная одаренная девушка в студии. И это первым заметил Саша. Мне это дорого, понимаешь? Даже если я больше не выйду на работу... Даже если с тобой разойдусь, Лизу все равно не оставлю. Пусть рожает, буду тянуть, пока жива. Да, буду! Саша завещал ее мне, вручил ее судьбу. И судьбу своего ребенка... Она достойна любви и заботы, ты просто не знаешь Лизу... - Потому что слышу о ней впервые! - А сам виноват! Никогда не интересовался моей жизнью, жизнью наших детей.то было давнее и стандартное обвинение, на которое Зубатый уже не реагировал. - Как ты думаешь, откуда у этой детдомовской девицы, у этой бедной Лизы такие наряды, автомобиль? - миролюбиво спросил он. - Она самостоятельный человек, днем подрабатывает в детских садах, вечерами играет в массовках, а ночами моет полы в театре. И это на пятом месяце беременности!.. Потому что думает о будущем. А потом, она должна выглядеть, что очень важно для актрисы! - Напряженный рабочий день... А сколько стоит подержанная иномарка, знаешь? - Знать не хочу. - И правильно, лучше не знать и не разочаровываться. - Анатолий, ты не имеешь права осуждать ее! Никому не позволю делать это ради памяти Саши! Она хлопнула дверью, поставив тем самым банальную, но выразительную сценическую точку. Зубатый выпил рюмку коньяка, посидел немного, глядя в одну точку и ощутил легкий толчок сонливости, хотя шел лишь девятый час вечера. Кажется, и у него начинают срабатывать предохранители: повалиться бы сейчас на диван и уснуть недели на две...отовый телефон остался в кармане пиджака, в шкафу, поэтому он не сразу понял, откуда доносится тихий, журчащий звук, и пока доставал трубку, звонить перестали. Однако через несколько минут трубка заверещала снова, и Зубатый услышал незнакомый мужской голос. - Анатолий Алексеевич, простите за поздний звонок, но нам необходимо встретиться. - Кто говорит? - спросил он. - Не хотел бы называть имени по телефону. - отозвался незнакомец. - Могу сказать одно: ваш номер мобильного получил от Снегурки около часа назад. Это звучало, как пароль. - Почему сама не позвонила? - Возможно, еще позвонит. Сейчас она на вечерней службе. Встретиться договорились через сорок минут на дальней и малолюдной Сенной улице, и потому Зубатый сразу же вызвал машину. Уже на пороге из глубин дома возникла Катя и отыграла испуг, боль и безысходное одиночество. - Ты куда? Не отпущу! Мне так страшно одной! Сейчас буду звонить Маше, а вдруг она не проснулась? Я умру! - Скоро буду, - как всегда обронил он. - У тебя нет сердца. У тебя!.. нет!.. сердца! Она была хорошей ученицей Ал. Михайлова, умела забивать гвозди в сознание зрителя: всю дорогу последние слова Кати звучали в ушах и хотелось вернуться, утешить ее, взять на руки, пожалеть, как маленького, плачущего и уже - чужого ребенка. На Сенной возле аптеки маячила одинокая фигура мужчины, который увидев джип, оживился - знал машину губернатора. Прежде чем забраться в салон, незнакомец встал перед распахнутой дверцей и представился: - Кремнин, Сергей Витальевич, врач-психиатр. Простите, что так поздно... - Ничего, садитесь. Внешне он напоминал поэта-декадента двадцатых годов: потрепанный, мятый плащ, длинный шарф, намотанный в несколько оборотов, шляпа с обвисшими полями, длинные волосы и тяжеловатые, малоподвижные глаза на бледном, без возраста, лице. - Откуда вы знаете Морозову? - Иногда встречаемся в храме... - Понятно. Чем обязан? - Со слов Зои Павловны мне известно, что вас интересует один наш пациент, - заговорил он, будто милицейский протокол писал. - К сожалению, его подлинную фамилию установить не удалось, впрочем, как и другие данные. Мы проверяем всех безымянных больных, которые к нам попадают. Через МВД и службу розыска устанавливаем личность, чтобы отыскать родственников. Душевнобольные часто уходят из дома, особенно в сумеречном состоянии. Или теряют память, а их долго разыскивают... Понимаете, да? Но в данном случае ничего не вышло. Старца никто никогда не искал, и он, собственно, не терялся, а возник в нашем городе неизвестно откуда... - Сам он как-то себя называл? - перебил Зубатый.ремнин засмущался, дернул плечами. - Мы вынуждены относиться к заявлениям пациентов соответственно. Сейчас чаще всего к нам попадают Сталины, Горбачевы, Ельцины или их побочные дети. Наполенов совсем не стало... - Сергей Витальевич, а кто был старец? - Назвался вашим прадедом... - Это я слышал, а фамилия? - Зубатый, Василий Федорович... Но это нельзя принимать на веру! - Почему? - спросил Зубатый, мысленно повторяя услышанное имя и как бы прислушиваясь к его звучанию. - Ну, у нас есть своеобразный способ определения, методика, - замялся Кремнин. - Если человек называет имя и фамилию, но не в состоянии рассказать свою историю, объяснить происхождение, вспомнить родителей, год и место своего рождения... Чаще всего такое имя оказывается вымышленным. Они ведь живут в особом мире фантазий, грез, видений... - И что, старец ничего этого рассказать не смог? - Не смог или не захотел, - задумчиво проговорил врач. - Но моего деда действительно звали Николай Васильевич Зубатый! - Да, я знаю. И в сорок втором его убили под Ленинградом, когда вашему отцу было семь лет. - А это откуда вам известно? - искренне изумился Зубатый. - Извините, но я серьезно занимался этим вопросом, наводил справки, - смущенно объяснил врач. - И родом ваш дед из беспризорников, верно? Поэтому когда записывали, мог напутать. Известно точно, что ваш дед Николай Васильевич не знал места рождения, и ему в соответствующей графе записали адрес детской колонии - Соринская Пустынь. Так часто делали. Но даже если он правильно назвал имя, беда в том, что о вашем прадеде в архивах никаких сведений не сохранилось. Видимо, церковные документы утрачены...азум прочно зацепился за название Соринская Пустынь - значит, существует такое селение! - Вы что, все это проверяли по личной инициативе? Из любопытства? - Нет, сначала милиция засуетилась, посылали запросы. Но когда получили данные на четырех человек с именем Зубатый Василий Федорович, успокоились. Страна у нас большая, народу много. - Он как-то огорченно вздохнул. - Потом я сам пробовал искать, и правда, больше из любопытства. Не хотелось такого древнего старца оставить безродным. Но и корысть была: если бы мне удалось установить, что старец и в самом деле ваш прадед, у вас бы тогда сложилось совсем иное отношение к нашей больнице. Должен признаться, хотел попросить компьютер на отделение... Только у меня, к сожалению, ничего не вышло...н сделал долгую паузу и, не дождавшись вопросов, заговорил с ностальгией. - Человеком он был удивительным, возможно, и в самом деле святым. Помню, все время птиц кормил, зимой и летом. Санитары его жалели, часто выпускали из палаты, так что он сам по себе гулял и по коридорам, и по двору. Соберет крошки и только выйдет на улицу, все птицы к нему! Сядут на руки, плечи, голову, облепят всего, трепещут крыльями и свистят, а он стоит и улыбается. Зимой у него птицы свистели - удивительно! И больные в окна таращатся... Или случается, в женском корпусе поднимется шум, драка - у нас такое бывает. Приведут старца, а он встанет на пороге, руки поднимет, и все замрут, потом расползутся по углам, и несколько часов ни звука. Без всяких препаратов...убатый мысленно встряхнулся, откашлялся. - Куда его перевели? Кремнин снял шляпу, разгладил волосы, шумно и опять горько вздохнул. - Поэтому я и попросил срочной встречи с вами, Анатолий Алексеевич... Даже если этот старец не ваш прадед, все равно хотелось, чтобы вы не оставили дело без внимания. Понимаете, когда я поговорил с Зоей Павловной, то сразу же пошел в наш архив и поднял историю болезни. Чтобы освежить в памяти детали. Нет, я и так отлично все помнил... А тут читаю - скончался и похоронен на больничном кладбище под номером! Вроде бы ничего удивительного, старый человек, но меня дата смутила - двадцать седьмое августа. В этот день старец еще был у меня на отделении, в Лыковке! И только на следующий день, по распоряжению Осипова, его перевели в центральный корпус на улице Ильичева. Но первого сентября я видел его там живым и здоровым! Правда, сидел он в одиночке и под замком. Примерно через неделю встречаю фельдшера из нашей бригады "скорой", она и говорит, что из командировки приехала, возили в Кащенко старого дедушку, которому больше ста десяти лет. Дескать, впервые видела такого долгожителя. А есть такая примета: если столетнего человека подержать за руку, то и сам столько проживешь. Она и смеется: всю дорогу до Москвы за его руку держалась... Разобрались, оказывается: нашего старца отвозила! То есть, он будто бы умер и похоронен, а на самом деле переведен в Кащенко, прошу заметить, с выпиской из истории болезни, которая до позавчерашнего дня находилась в архиве больницы, сам в руках держал. А вчера бесследно исчезла! Что это? Почему, зачем? - А зачем? - помолчав, спросил Зубатый. - Из-за меня?екадент взмахом головы отбросил сползающие на лицо волосы. - Нет. Из-за вас ему не стали присваивать имени, которым он назывался. Потому он значился везде безымянным, хотя санитарки звали его Василием Федоровичем... Я еще тогда подумал: зачем переводить старца в Кащенко, когда наша больница тоже республиканского значения и по многим показателям даже лучше, чем московская? По крайней мере, условия содержания больных, питание, уход заметно отличаются в нашу пользу. Теперь даже компьютер есть. Лекарств не хватает, так их нигде нет... Когда я обнаружил запись о смерти старца, меня это потрясло! Наутро пошел к Осипову, узнать, в чем дело, и только вошел в кабинет, как ему позвонила Зоя Павловна. И он при мне ей отказал, отправил к Шишкину. Это меня и спасло, не стал ничего говорить главврачу, а попробовал поискать аналоги, хотел решить для себя вопрос: случай это или система? Я работаю над докторской, потому могу пользоваться любыми архивами, материалами, и у меня сложились хорошие отношения с коллегами во всех отделениях... За один вчерашний день отыскал четыре подобных случая! И это без учета тех пациентов, которых отправили на сторону, в рабство... Кремнин вдруг замолк - проговорился в пылу рассказа, выдал какой-то внутренний секрет. - Не бойтесь, продолжайте, - подбодрил Зубатый. - Как это - в рабство? - Да я не боюсь. Просто не хотел бы вас грузить всеми проблемами. Это уже в сравнении выглядит мелочью... - Вы уже нагрузили. Так что валяйте дальше. - Понимаете, к нам попадают молодые и физически здоровые люди, - заговорил врач и тут же поправился. - Но только физически. В быту их называют дебилами. Обычно поступают они по заявлениям родственников... Труднее всего этих пациентов прокормить - неумеренность в пище, а вы представляете, какой у нас рацион. Раньше производство было, коробочки клеили, какие-то деньги зарабатывали, но все закрыли. Приходится отдавать дебилов в строительные бригады и просто желающим гражданам. Они работают за одну кормежку, копают котлованы, таскают бетон, а ночью сидят под замком - по сути, рабство, но для больницы выгодно. Так вот эти четыре мертвых души как раз из такой категории: молодые, физически крепкие, но исчезли по той же схеме, что и старец. В двух случаях в истории записана дата смерти, еще в двух - больные по настоятельной просьбе переданы родственникам, под их ответственность. Проверил - все дети алкоголиков, осужденных или то и другое вместе. Воспитывались бабушками, в детских домах или вовсе на улице. В общем, безродные, которых никто не станет искать. На самом деле их всех куда-то отправили, и об этом знает каждый санитар в отделении... Вот, это вам.н вдруг достал из рукава плаща пластиковую папку с бумагами и положил Зубатому на колени. - Что это? - не прикасаясь, спросил он. - Я снял копии, для прокуратуры. Боюсь, и эти истории исчезнут. - Почему вы сами не идете в прокуратуру? - Меня раздавят, разотрут в пыль, и никто этого не заметит, - обреченно проговорил Кремнин. - Просто в один прекрасный день я сам окажусь в больничной палате. С вами они не сладят, да и прокурор вас услышит. А я помогу, мне люди верят... - Как вы думаете, куда отправили этих больных? Врач раскрыл папку и полистал. - Вот, направления на обследования сердца, печени... Всех внутренних органов. Выписаны одним числом, одним врачом, а результатов в истории нет. И снова, через десять дней, полный комплект направлений, в том числе, на дорогостоящие анализы, и опять ничего. А вот уже через месяц, в третий раз - какая забота о здоровье дураков! В нашей больнице даже рентгена нет, не то, что "узи". Значит, каждый день пациентов нужно возить в областную, а там свои больные, аппаратура и специалисты перегружены. То есть, любой анализ надо согласовывать с начальством и деньги платить... Прошу заметить, такая забота почему-то лишь о четырех безродных дебилах. У нас проводят обследования, но раз в год, по необходимости, не такие полные, и результаты обязательно будут вклеены рядом с направлением. Похоже, тут их собирали в отдельную историю... Должен пояснить: у человека очень четко разделены душа и тело, и болезни соответственно. Когда не варит голова, все остальные органы чаще всего, в порядке, если человек не злоупотреблял алкоголем и наркотиками... - Дебилов можно разобрать на запчасти, - прервал его Зубатый. - Но со старца какой толк? Его что, тоже усиленно обследовали? - Только при поступлении, в обязательном порядке... - Видите, нестыковка... - Но провели несколько специальных анализов для подтверждения возраста! - А что особенного? Документов нет, сами говорите, устанавливали личность. Кремнин как-то по мальчишески опустил голову, помял шляпу в руках. - Вот так все думают, стереотип мышления. И прокурор тоже скажет... Были бы здесь результаты обследований! Я бы сам пошел... Но их не для того проводили, понимаете? Плохие результаты были бы здесь! А что их скрывать? Хорошие оставлять невыгодно!.. Удивляюсь, как еще направления остались? Оплошность или какой-то расчет, чтобы отбрехаться, если что... Но что касается старца, Анатолий Алексеевич, то в возрасте есть своя ценность. - А что, и долгожительство можно пересадить, как почку? - Пока нельзя, - ничуть не смутился врач. - Но работы в этом направлении ведутся. Вечность, бессмертие - мечта сильных мира сего и сверхзадача медицины. - Пока что смахивает на фантастику, - отозвался Зубатый, чувствуя, как присутствие Кремнина начинает его тяготить. - Ну что же, документы возьму, кое-кому покажу, для консультации. Мы же с вами не криминалисты... - Погодите, Анатолий Алексеевич! Я не все сказал! - глаза врача заблестели. - В последнее время приходится очень много читать специальной литературы... Самой разной. Что-то сразу забываешь, что-то откладывается... И я только вчера вспомнил! В одном американском медицинском журнале проскочило упоминание о частной клинике в России, которая исследует проблемы долгожительства. Вы что-нибудь слышали о такой? Уверен, нет. Спонсируют ее очень богатые и влиятельные люди, может, сами американцы. Иначе сейчас работать невозможно. Тем более, получать результаты. А они имеются, и неплохие. Потому что в другом, израильском журнале я нашел ссылку на методику исследований, которая существует в этой клинике. Сути ее не раскрывают, но оценивают очень высоко. Дождаться похвалы от израильских врачей!.. Но самое интересное оказалось в интервью крупного бизнесмена немецкого происхождения, живущего на Кипре. Думаю, мало кто услышал то, что он сказал на самом деле, перевод был неточный, суть пропала. А я услышал! Мне не нужен переводчик. Этот бизнесмен похвастался, что посетил в России клинику бессмертия. Да, именно так! И своими глазами увидел там трех русских долгожителей, одному из которых более ста двадцати лет! То есть, они содержатся при клинике. Вы понимаете, зачем? Нет, вы понимаете, что с ними делают?.. А вы говорите, нельзя пересадить!го страстные слова, манера говорить и даже болезненный блеск глаз казались липкими, обволакивающими и незаметно сковывали мысль, леденили сознание. Кремнин сделал паузу, успокоил дыхание и добавил проникающим, как радиация, шепотом: - Чувствую, наш старец там, в клинике бессмертия. Нет, уверен в этом... Ну что вы молчите?убатый не знал, что ему ответить, но думал, если все так, если этот полубезумный психиатр не бредит, то боги действительно спят... 5 Шахтерский Анжеро-Судженск за всю свою историю никогда не знал ни расцвета, ни упадка, и потому население его не испытывало ни взлетов, ни падений; полуподземная жизнь тянулась однообразной черной лентой, как угольный пласт, и если что-то проблескивало впереди, то чаще всего это оказывался антрацит. Его и городом-то назвать было трудно - десяток низких, барачных поселков, окружающих шахты и своими окраинами смыкающихся в некий абстрактный центр. В каждом свои нравы, порядки, уличные короли, и упаси бог оказаться вечером одному в чужом районе да еще без ножика в кармане.рюков жил в поселке, который издавна назывался Шестой Колонией, в месте не самом разбойном, и все равно с детства ненавидел свою малую родину. Чтоб выжить здесь и самоутвердится, нужно было родиться бугаем с одной извилиной, а Костя рос хлипким, не драчливым, сидел дома и читал, поскольку мать ушла с шахты по болезни, работала библиотекарем и приносила книжки. Крюков боялся улицы и часто попадал под кулак даже возле своего дома, отчего отец все время посмеивался над ним, учил и заставлял драться. Он родился и вырос в таком же шахтном поселке, был не раз бит, бил и резал сам, сидел в колонии, а потом жизнь его разделилась на две половины - забой и запой, и так, пока не завалило в шахте.одобным образом здесь жили все, и Косте была уготована эта судьба, но чтобы доказать право даже на такую жизнь ничего не оставалось, как пойти в чужой поселок, подрезать двух-трех пацанов и отсидеть в колонии лет пять.огда бы слава о нем разнеслась по Анжерке и Судженке, благо, что слухи распространялись по городу молниеносно, и никто уже не посмел бы тронуть его ни в одном поселке. Однако Крюков до душевной дрожи не хотел драться, резать, тем паче сидеть в тюрьме и до безысходного страха боялся смерти. Всю анжерскую юность ему чудилось, что она поджидает его везде, стоит за каждым углом в виде пацана с ножиком, кастетом или обрезом. Этот страх рождал в нем своеобразную религиозность, которая, в свою очередь, создавала определенные обряды. Например, прежде чем выйти из дома, Крюков обязательно становился ногами на порог и спрыгивал с него, а у ворот трижды вопрошал: "Не на смерть ли я свою иду?" Ходить же по городу так или иначе приходилось - в школу, в магазин, за водой на колонку через три улицы, и если выход был удачным, никто не ударил, не оскорбил, не унизил, эта тайная вера становилась лишь крепче. И одновременно, с такой же чувственной силой и страстью Крюков жаждал вырваться из постоянного страха и унижения. В школьной мастерской он вытачивал зековскую пиковину и горько плакал от отчаяния, и потом, со слезами, ходил с ней по своему поселку и иногда забредал в чужие, выискивая жертву. Рано или поздно ему бы кто-нибудь подвернулся и, пожалуй, он бы смог подрезать, но однажды ночью попал в облаву, по неопытности не успел скинуть пику, угодил на трое суток в милицию, где его отколотили по шее и почкам, чтобы не осталось следов, поставили на учет и отпустили под надзор участкового.то и решило Костину судьбу. то время на шахтерские городки приходила разнарядка, по которой одному неблагополучному подростку открывали маленький глазок на мир, напоминающий тюремный волчок - отправляли в суворовское училище. После отсидки в милиции Крюков больше не вытачивал ножей, с наступлением темноты не выходил на улицу, а главное, учился хорошо, потому выбор пал на него...вой город он презирал, однако ему нравилось туда возвращаться, а точнее, было приятно чувство, что он въезжает в него другим, сильным и независимым человеком, и все унижения, испытанные на его улицах, больше никогда-никогда не повторятся. В общем-то так и было на самом деле: он учился, рос и матерел, но стоило ему оказаться на анжерском вокзале, как вместе с запахом угля, дыма и угольного шлака, которым давно и навечно пропах город, в его душу проникал почти забытый страх юности. Он снова чувствовал себя подростком - обходил стороной или прятался, если замечал компанию пацанов, терялся и не мог достойно и толково ответить, когда встречал своих повзрослевших и уже смиренных жизнью врагов.ак было, когда Крюков закончил суворовское, поступил в Высшее военное политическое училище (в командное не прошел по здоровью) и вернулся сюда курсантом. Думал, вот настал час, и теперь можно ходить по всей Анжерке и Судженке в любое время дня и ночи без заклинаний, без ожидания смерти и даже без пиковины в кармане. Но ничего подобного: в первый же вечер, едва вышел из Шестой Колонии, его прихватили возле кинотеатра, невзирая на форму, а может, из-за нее начали бить с непонятной, зверской жестокостью. В первый момент он не побежал из-за воспитанного в суворовском чувства чести, а потом уже не мог - взяли в кольцо.н впервые дрался по-настоящему, как учили, намотав на руку солдатский ремень, но скоро его сбили с ног, отпинали лежачего, после чего оттащили с дороги и бросили в палисадник. Какие-то люди подняли его и привели к матери, а слух мгновенно облетел весь город, что Костя Крюков хоть и надел форму, но слабак, и его можно лупить всем, кому не лень.осле этого он не появлялся в городе все четыре года учебы и приехал лейтенантом. На сей раз никто не тронул, поскольку дышать дымом отечества он предпочел возле собственного дома и, если выходил со двора, повторяя мысленно юношеские заклинания, то днем и не дальше Шестой Колонии. вот в третий раз он въезжал в родной город, можно сказать, на белом коне - на представительской "Волге", впереди которой мчалась милицейская машина с мигалками, поскольку был депутатом Госдумы, и хоть избирался от другой области и приехал, чтобы забрать маму в Москву, но принимали земляка со всеми почестями. На вечер была назначена встреча с горожанами, после которой планировался небольшой банкет, и Крюков впервые ощутил толчок чувства, похожего на любовь к своему городу.о в это время бастовали шахтеры, и когда его подвезли к Дому культуры, "Волгу" взяли в кольцо, пропороли колеса и, несмотря на местную ленивую милицию, продержали в машине пять часов, глуша криками и стуком касок по крыше. Крюков пытался разговаривать, объяснял, что он не может выдать им зарплату и отправить президента в отставку - в него полетели куски угля. Тогда он выхватил у милиционера резиновую палку и закричал, потрясая ею над головой: - Да вы же его сами выбрали! Вы, шахтеры, привели его к власти! Он въехал в Кремль на ваших спинах! Но эти черные, рукастые, с вечной угольной пылью вокруг глаз люди всегда были правы, не хотели слушать правды о себе и не хотели быть обманутыми, поэтому выхлестывали на своего земляка всю накопившуюся, неуемную злобу, которую уже не выплеснуть в простой уличной драке.риехавший из Кемерова ОМОН протаранил коридор, депутата вызволили и отвезли к матери, выставили охрану, но шахтеры нашли его и там, пришли с женами и детьми, разожгли на улице и огороде костры и простояли так всю ночь. А Крюков сидел дома, взаперти, под охраной милиционеров и вышел только утром, когда приехал сам губернатор, пообещал выдать какие-то деньги из резерва и уговорил шахтеров разойтись.ать наотрез отказалась переезжать в Москву, и он уехал один, оставив Анжеро-Судженск еще на четыре года.еперь он возвращался с двумя спутниками - помощниками-телохранителями, заранее предупредив кемеровского губернатора о своем визите, и тот по телефону вроде бы дал согласие принять коллегу, однако в аэропорту Крюкова встретил лишь водитель микроавтобуса, которому поручили свезти гостя в Анжеро-Судженск. только! первый момент он испытал что-то вроде шока. С губернатором они были в хороших отношениях: он изредка обращался к "чужому" депутату, чтоб протолкнуть какой-то вопрос в Министерстве топливной промышленности, и Крюков проталкивал, как шахтерский сын, доставая министра запросами. В свою очередь, и он однажды попросил губернатора дать матери благоустроенное жилье, так как ей трудно уже топить углем и таскать воду. Губернатор квартиру не дал, но сделал капитальный ремонт старого шахтерского дома, подключил к отоплению и воде, мол, так хоть у старухи огород останется, что ей на пятый этаж ползать? Только вот телефон установить не смог, слишком далеко линию тянуть. общем-то, отношения были нормальные, а тут принимает, как бедного родственника! Мог бы заместителя послать или, на худой случай, главу Анжеро-Судженска...онечно, обижаться было глупо и неуместно, и он это понимал: все-таки ехал неофициально и по делу исключительно личному, какая тут может быть помпа? Однако чутьем прошедшего сквозь унижения человека уловил тревожный сигнал. Это все равно, если бы он подрезал кого-нибудь, отсидел срок и, вернувшись, не увидел восхищенных глаз пацанов. городе за прошедшие годы ничего не изменилось, разве что бревенчатые дома почернели еще больше, каменные еще сильнее облупились и чуть подросли терриконы возле шахт. По улицам ходили те же самые приземистые, квадратные мужики с накрашенными пылью глазами, брели сутулые женщины в зимних пальто, порхали стайки пацанов со шкодливыми рожицами. И над всем этим реял вездесущий специфический дым от сгоревшего каменного угля: город дымил многими сотнями печных труб, как в средние века.азенный родительский дом - двухквартирный барак - не мог бы изменить ни один ремонт; он так и стоял в конце переулка, по-шахтерски черный, приземистый, глядя окнами на заснеженные, пестрые терриконы. У Крюкова сжалось сердце и защемило под ложечкой, будто он не на родную землю встал - на край пропасти - и вниз заглянул.оследнее письмо от матери пришло еще в начале сентября, но шла предвыборная кампания, и оно увязло где-то среди бумаг, попав в руки всего неделю назад. Она писала, что выкопала картошку и слегла, и вот теперь находится в больнице, где кормят плохо и почти не лечат, поэтому будет проситься домой, надо бы капусту убрать. Не успела или не смогла - из-под снега торчали замерзшие, зеленые кочаны... Помощников своих он отправил в магазин, вошел один в полутемные сени, нащупал ручку и отворил дверь. В нос ударил знакомый с детства запах лекарств: еще в молодости мать заработала на шахте силикоз, ушла в библиотеку, где было ничуть не лучше от книжной пыли, и лечилась всю жизнь от десятка сопутствующих заболеваний.а кухне, за столом, сидела маленькая, сморщенная старушка в сильных очках и перебирала гречневую крупу. А ей еще и шестидесяти не было... - Мама? - недоверчиво позвал Крюков. - Ой! - испугалась она. - Кто пришел? Поля, ты что ли?идимо, последние годы сказались и на зрении. - Нет, это я, мама, Костя. - Костя?.. Господи! Мне почудилось, соседка пришла... А ты не обманываешь? Не вижу, так все хотят обмануть... Крюков обнял мать и со странным, отвлеченным чувством ощутил под руками костлявое подростковое и чужое тельце. - Вот, за тобой приехал, мам... - Как за мной? - она слабо трепыхнулась. - Все, увезу тебя отсюда, будешь жить со мной. Мать высвободилась, сняла очки. В прошлые его приезды она не давала говорить и ничего слушать не хотела - часа два насмотреться не могла и все ласкала его, держала за руку, смеялась и плакала одновременно, причитая и радуясь. - Я никуда не поеду, - решительно заявила она. Он понял, что зря вот так, сразу и здравствуй не сказав, заговорил об этом и отступил. - Ладно, мы потом все обсудим, - он снял пальто, хотя в доме было прохладно, сел к столу и взял ее руки. - Ну как ты живешь? - Да сейчас полегчало, хожу вот, - жалобно проговорила она. - Весь сентябрь пластом пролежала, Поля меня с ложечки кормила. Думала, не встану. А вот хожу понемногу... - А где болит, мам? - Везде болит, сама уж не знаю, - она отняла руки, надела очки и взялась за крупу. - Скорей бы помереть...е холод и отрешенность были чужими, возможно, потому и сама она будто очужела... - Рано помирать собралась! - бодро сказал Крюков, чувствуя опустошение.на, как мышка, пошуршала зернышками. - Я ведь и сейчас не живу, а будто в клеть зашла и вот-вот вниз поеду. В переходном мире существую. Земное уже не волнует, а небесное еще неосознанно и непонятно. Крюкова ознобило от таких слов - она никогда не говорила с таким философским пафосом, и казалось, слов таких не знает. - Что так плохо топят? - пощупал батарею. - Ледяная... - Скоро включить обещали. Угля не хватает. - В Анжерке не хватает угля?! - Дорогой стал. Ребята ходят по улицам, ведрами продают. Бизнес. Ворованный, конечно...Так я купила четыре. Подтапливаю... Внутри следы ремонта оказались заметнее: прямо из кухни появилась дверь в пристройку, которой не было, и выгородка у входа появилась, вероятно, ванная с туалетом. Он заглянул в комнату - все как и тридцать лет назад: две железных кровати, диван с деревянной спинкой, стол и тяжелые, самодельные стулья. На стенках его фотографии, в основном, курсантских и офицерских времен, собранные по-деревенски, в большие рамы под стеклом...осле первой неудачной попытки перевезти мать в Москву Крюков искренне хотел скрасить ее одиночество и перед отъездом купил новый телевизор, видеомагнитофон со старыми фильмами и пошутил, дескать, будешь смотреть меня на экране, чтобы не скучала. Она тогда была испугана шахтерской демонстрацией возле дома, а тут обрадовалась, мол, теперь все сериалы мои, а то ведь встаешь утром и не знаешь, как убить время до вечера. - Где же твоя техника? - спросил он будто невзначай. - Сломалась, что ли? - Украли, - бездумно обронила мать. - Когда лежала пластом, какие-то ребята пришли и все взяли. Дверь не запирала, чтобы соседям замок ломать не пришлось, когда умру... - Какие ребята? Не узнала никого? - Да узнала... Ну что теперь? Пускай уж, все равно, так и так пропадет... - Откуда они? Кто такие? - у Крюкова скулы свело от обиды. - С Сибирской шахты вроде. Один парень Фильчаковых поскребыш... А ты не жалей, мне ни к чему телевизор. Я сейчас умом живу да памятью, лучше, чем кино смотрю. - Ладно, разберемся, - успокоил сам себя. - Видишь, уезжать тебе надо, как тут одной? Кто защитит? Полный беспредел. - Везде одинаково, в вашей Москве еще больше сраму да беспорядка, - равнодушно проговорила она. - Народ с ума свели, так чего спрашивать? - А мы не в Москву поедем, в другой город, старый, красивый и тихий. - Нет уж, не поеду, не зови... - Погоди, мам, ты подумай, я не тороплю. - Надолго ли приехал? - она вроде немного оживала, по крайней мере, изредка отрывала взгляд от стола с рассыпанной гречкой. - Дней на пять... - А что же один? - Я не один, мам... Она слегка встрепенулась. - Где?.. Почему не заходят в квартиру? - Я с телохранителями приехал, с помощниками. - Почему жену не взял, внука? - Они ждут тебя дома, - Крюков неопределенно махнул рукой. Сейчас он не хотел говорить, что вот уже два года, как разошелся с женой, которая уехала из Москвы в военный городок, где осталась квартира, и теперь пакостит, вредит ему, поливая в газетах грязью. Накануне выборов пошла на сговор с соперником и дала интервью на телевидении, чуть не провалив его - иначе наверняка победил бы в первом туре... Мать смела отобранные зерна в кружку, мусор и камешки ссыпала в железный ящик с углем, сняла очки и словно проснувшись, спросила с боязливым любопытством: - А на что тебе телохранители? - Теперь я губернатор, мама.на сцепила сухонькие ручки перед собой, горестно покачала головой. - Дожил бы отец, вот было бы... И, не договорив, умолкла с остекленевшим взором. * * * Весь остаток дня он ждал вечера с такой же страстью, с какой в юности боялся его и спешил попасть домой, пока не стемнело. В предвкушении он позволил себе выпить стакан шампанского, что делал очень редко, наученный судьбой отца. Мать, сидя за столом с сыном и его охранниками, как с тремя добрыми молодцами, окончательно вышла из отстраненного, самоуглубленного состояния, оживилась, стала называть Крюкова по имени (будто вспомнила его!) и уже смотрела со знакомой лаской. Наступило время, когда можно было поговорить об отъезде, но Крюков не стал торопить событий и жечь лягушечью кожу, оставил все на утро, которое вечера мудренее. Собрать вещи - дело пяти минут, поскольку он не хотел брать с собой хлам, нажитый шахтерским трудом, с билетами же на самолет проблем нет, машину из Кемерово пришлют по первому звонку... вот когда на улице засинело, он встал из-за стола, потянулся, разминаясь, крякнул от души. - Эх, а не пойти ли нам прогуляться? Засиделись!елохранители послушно вскочили, а мать расстроилась. - Да куда же вы на ночь глядя? - Прошвырнемся по улицам родного города, - весело сказал Крюков. - Путешествие в юность! - Ты ведь не юный, сынок. Говоришь, в губернаторы вышел... - Погулять хочется! - засмеялся он и приобнял ее за плечи. - Как жениху перед свадьбой! - А мне - на внука глянуть, - вдруг загрустила она. - Да и жену твою никогда не видала... - Еще посмотришь, - пообещал Крюков. - Надеть бы что-нибудь попроще. Куртяшки моей старой не сохранилось? - Как же? Все берегу, - захлопотала мать. - Ты ведь с мальчишек в казенное нарядился, вся одежа осталась, в кладовой висит. Да налезет ли? Вон какой стал! И к лицу ли будет в старом по городу ходить? Поди, нехорошо... - В самый раз, мам! Хочется юность вспомнить! - Не набаловал вовремя, вот и тянет, - посожалела мать и добавила вслед. - Если что, там и отцова "москвичка", и фуфайка, новые совсем...девались в кладовке, примеряли, смотрели друг на друга и смеялись от души. Куртка, в которой еще в восьмой класс бегал, оказалась впору, только рукава коротковаты, руки стали длинные, хотя мать всю одежду брала с запасом на вырост. Телохранителя Ефремова он обрядил в старый отцовский ватник, а Кочиневского, природного казака, в "москвичку" и овчинную папаху. - Ну, шашку бы тебе!еред тем, как выйти со двора, Крюков внезапно вспомнил заклинание "не на смерть ли я свою иду?", посмеялся над собой, однако с серьезным видом провел инструктаж. Юность у помощников была слишком благополучной, чтобы знать уличные хулиганские правила: Ефремов вообще по образованию журналист, хотя ни строчки не написал и служил в спецназе, а боксер Кочиневский с детства прошел элитные спортивные школы и драться выходил лишь на ринги. По фене они не ботали и могли вообще не понять анжерского уличного базара, где зековский жаргон был еще перемешан татарскими словами. Крюков замечал, как телохранители глядят с любопытством и мальчишеским восторгом, ибо таким его никогда не видели и представления не имели о нравах на родине губернатора.а шахту Сибирская они пошли через бандитский завокзальный поселок, где в моде всегда считались не заточки и финачи, а обрезы и потому фонари там не горели никогда. Обычно на темных улицах к десяти часам оставалась лишь стая местного молодняка, взрослое население сидело на запорах, а милиция дальше вокзала с наступлением сумерек не совалась. Если в поселке не оказывалось чужаков, то стреляли по кошкам, по собакам и еще не расколоченным фонарям, и когда начиналось удушье от недостатка адреналина, делали набег на соседние шахты, дрались с местными, отнимали деньги, шапки, перчатки, отбивали девчонок и лупили ухажеров, и так до тех пор, пока обиженные не поднимали всеобщий шухер и на улицу не выскакивали мужики с кольями и ружьями. Вечером слегка подморозило, снег поскрипывал, отдаваясь эхом в пустынном поселке, и казалось, будто сейчас во всей Анжерке только они одни вышли прошвырнуться, и это наполняло душу веселым и мстительным чувством. На удивление, в центре завокзального горело с десяток фонарей, и когда Крюков броском провел свою команду через поле железнодорожных путей, то увидел совершенно мирную картину: десятки торговых палаток вдоль центральной улицы и редких покупателей разного возраста. И все-таки он двинул вперед с легкой развалочкой, засунув руки в карманы брюк - так положено, и прошел весь этот рыночный ряд от начала до конца, не встретив никого, кроме запоздалых бабуль и шахтеров, открыто несущих водку. На автобусной остановке даже пацаны были, толкались, дурачились, но хоть бы кто крикнул вслед, закурить попросил или плечом задел! И уже когда миновали некогда опасный поселок, Крюков будто вспомнил, что он-то теперь не пацан и идет в сопровождении двухметровых громил - кто же полезет? Наоборот, попрячутся, затаятся, поскольку местная шпана всегда обладала шакальим чутьем. На Сибирской шахте вообще была тишина, как в заброшенной деревне, лишь свет в окнах горел да печные трубы курились, расчерчивая звездное небо белыми дымами. Семья Фильчаковых в Анжерке была известна своей многодетностью, одним характерным изъяном - косоглазостью, и еще тем, что все поголовно, даже мать, в разное время отсидели сроки в лагерях. Среди подростков всех Поселков пятеро Фильчаковых пацанов пользовались авторитетом, могли появляться, где хотели, поэтому некоторых Крюков знал в лицо и когда-то завидовал их особому положению. Один из них, кажется, старший, был среди бастующих шахтеров, осаждавших дом четыре года назад, но поскребыша он знать не мог, потому как тот был слишком мал в пору Крюковской юности. Жили они недалеко от шахтоуправления в двухэтажном бараке, занимая его целиком, где в прошлые времена собирались все анжерские картежники и куда частенько заглядывал отец, чтобы потом поставить сыновей Фильчакова в пример.рюков сразу же отыскал этот дом, остановил свою ватагу, объяснил задачу по-военному коротко: - Здесь живет парень, ограбивший мою мать. Нужно вытащить его и проучить.елохранителей это вдохновило. Ефремов сразу же побежал к темному подъезду, однако в это время оттуда вышла женщина с помойным ведром - должно быть, одна из дочерей Фильчаковых, судя по блуждающим в разные стороны глазам. Крюков отогнул козырек у шапки и подвалил к женщине сам. - Где у вас младший? - Чего?.. - Братан твой, поскребыш, где? - В звезде! - А конкретнее? - Сейчас ведром охреначу - узнаешь где! - выплеснула помои под ноги Крюкову и ушла. - Валим отсюда, - сказал Крюков. - Дома его нет.лоняться просто по улицам не имело смысла, а где собирается местная шпана, он и раньше не знал, поэтому решил покрутиться возле Фильчаковского жилища. И скоро из переулка вынырнул пацан лет двенадцати с двумя ведрами угля, огляделся и, заметив взрослых, ноши не бросил, но тяжело побежал назад. Кочиневский в несколько прыжков настиг его и схватил за шиворот. - Уголек воруешь? - Мерзнем, дядь, - серьезно сообщил мальчишка. - Мамка послала.рюков сдернул с него вязаную шапочку, заглянул в лицо - честные глаза и не косят. - Ты чей? Фамилия как? - Марочкин. - Фильчакова сегодня видел? - Какого? Их много. - Младшего. - Витьку, что ли? - Ну. - В кельдым пошел, ширнуться, - пацан показал головой в сторону шахтоуправления. - Сбегай, позови, - попросил Крюков. - Скажи, пацаны с завокзального пришли, базар есть. Тот посмотрел на "пацанов", поставил ведра. - Боюсь я его. Витька - беспредельщик. Идите сами. Да он сейчас ширнется и выползет. - Ладно, двигай!альчишка подхватил уголь, сделал несколько шагов, оборачиваясь, и не выдержал. - А вы откуда, мужики? В завокзальном я всех знаю. - Топай, парень, мамка ждет! - Блин, да вы не анжерские. А закурить ек?рюков сделал угрожающий выпад. - Быстро свали! И в самом деле, не прошло и десяти минут, как от кочегарки возле шахтоуправления отделилась долговязая, неустойчивая фигура. Определить, кто это, не посмотрев в лицо, было невозможно, поэтому телохранители завернули ему ласты и сразу же поволокли под фонарь. То ли выпивший, то ли обкуренный, он обвис у них на руках и в первый момент даже не сопротивлялся, лишь промычал и уронил голову. Но при свете очухался, выпрямился и попытался вырваться. - Вы чо, козлы, в натуре?се-таки это оказался Филъчаков - неуправляемые глаза плавали и определить, куда он смотрит, было невозможно. Однако сам он все увидел, мгновенно оценил ситуацию и вроде бы протрезвел. - Вот ты и попал, Витюля, - заключил Крюков, испытывая мальчишеское нетерпение и легкую дрожь. - На Шестой Колонии у старухи видеотехнику брал? - Брал, и чо? - с вызовом признался он. - Куда дел? - На кайф сменял, а чо? Чо вам надо, мужики? Руки опустили! Ну чо, я сказал? Крюкова уже потряхивало от волнения, в душе вихрился мутный мстительный дым, а болезненная судорога, раскроив лицо надвое, начинала перекашивать нижнюю часть, и рот сползал набок. Одновременно Крюков сознавал, что перед ним самый обыкновенный дебил, наркоман, потерявший все человеческие чувства и ощущения, в том числе страх и инстинкт самосохранения. Осознавал это и помнил свое положение, но никакая сила, ни внутренняя, ни внешняя, уже не могла остановить руку. Он ударил красиво, правым крюком, точнее, намеревался так ударить, и отчего-то промахнулся, не достал ненавистной морды - должно быть, оттого, что рукава старой куртки были коротковаты и мешали размаху. Левая тоже пошла мимо и уткнулась в грудь Кочиневского. уже не контролируя себя, не думая, стал молотить кулаками беспорядочно и от того не сильно - оказывается, он совсем не умел драться! Удерживаемый за руки, Фильчаков не уклонялся, не уходил от ударов, а ошалело пучил глаза и вроде бы даже ругался. И хоть бы капля крови выступила на его резиновой, бесчувственной роже! Он понял, что сейчас убьет его. Будто кто-то в ухо шепнул - ударь пальцем в глаз! - Константин Владимирович, не царское это дело! - Кочиневский вдруг оттолкнул Крюкова. - Что вы в самом деле? Дайте мне! одним коротким ударом уложил Фильчакова на снег - только затылок сбрякал о мерзлую землю. Склонился, красиво подхватил упавшую папаху и водрузил на голову. А Крюкова будто взорвало изнутри, но судорога стискивала рот и слова застревали где-то в гортани. - Й-я г-говорил!.. Н-не называть по й-имени!аикание всегда раздражало его до крайности и вводило в исступление, ибо в такие мгновения он казался себе маленьким, беспомощным и размазанным, и чтобы преодолеть это, Крюков набросился на телохранителя и наконец-то удар получился - у Кочиневского на губах появилась кровь! - Все, все! Успокоились, Константин Владимирович! - Ефремов заграбастал его в охапку. - Своих бить не будем! - Н-не называть!.. - Простите, забылся!очиневский схватил снег, утер губы, засмеялся. - Ничего себе! У вас хороший удар левой! Нормально задели!тот его веселый тон как-то враз остудил ярость и будто кляп изо рта выбил. - Отпусти! - сказал Крюков, высвобождаясь из рук телохранителя. - Что ты меня, как женщину... Фильчаков лежал неподвижно, раскинув руки и задрав подбородок, косые глаза встали на одну ось и смотрели в небо. И вдруг оборвалась душа. - М-мы его убили, - Крюков тронул ватной ногой заголившийся, синий бок. - Кочиневский, ты его убил...ба телохранителя склонились над телом, видавший виды спецназовец Ефремов хладнокровно пощупал жилку на горле. - Встану - порежу, - неожиданно отчетливо проговорил Фильчаков. - Все, вам могила... Они все трое разом засмеялись и пошли серединой улицы. Мальчишка с ворованным углем, оказывается, не ушел, а скрывшись за чьим-то палисадом, подглядывал, и когда проходили мимо, даже спрятаться не пытался - стоял и смотрел в сторону лежащего под единственным фонарем, местного беспредельщика. - Витьку можешь не бояться, - сказал ему Крюков. - И вообще, никогда никого не бойся! - Вообще, вы, Константин Владимирович, молодец, - вдруг похвалил Кочиневский, когда они уходили с Сибирской. - Вы показали сейчас образец справедливости. Пожалуй, вы станете самым справедливым губернатором. - Ты что это, льстишь так не прикрыто со страху? - спросил Крюков. - С какого страху? - А чуть пацана не убил. - Ну, скажете тоже! Я от души говорю. Потому что обеспечение существования справедливости - обязательное возмездие. Человек, стремящийся к нему, несмотря на положение, невзирая на последствия - человек честный, открытый и справедливый. В нынешнем хитром и изворотливом мире, где есть понятие компромисса и нет понятия чести и достоинства, вы самый справедливый человек. Крюков резко обернулся к нему и схватил за грудки. - Запомни, самый справедливый человек на земле - профессор Штеймберг. Повтори! - Самый справедливый человек на земле - профессор Штеймберг, - с удовольствием проговорил Кочиневский. - Только я не знаю, кто это, каких наук. Он хотел сказать - медицинских, но в последний момент показалось, помощники неправильно поймут. - Тебе должно быть стыдно не знать такого профессора, - Крюков пошел вперед. - А что он такого сделал? Что изобрел? - Почитай в энциклопедии! На Сибирской шахте они больше никого не встретили, хотя время было самое хулиганское - одиннадцатый час. За поселком, на пустыре, отчего-то стало еще веселее, и уже не судорога, а мальчишеский восторг сдавливал гортань и кривил рот. - А не выпить ли нам? - предложил Крюков. - За мой родной город! Я угощаю!екоторые палатки в завокзальном еще работали, правда, водка была дешевая, рабоче-крестьянская, зато колбасы несколько сортов и даже красная рыба, что для Анжерки в прошлые времена казалось немыслимо. Он купил по бутылке на каждого, чтобы не разливать и пить из горла, набрал закусок от маринованных огурчиков до конфет - словно в юности подфартило и появилась возможность попробовать водочки, поесть вкусненького, но не втайне, а открыто гульнуть, по-шахтерски, среди улицы. - Ну что? И дым отечества нам сладок и приятен? - он чокнулся бутылкой со спутниками. - За родные пенаты!н выпивал редко и мало, чаще пригубливал для порядка и отставлял рюмку, поскольку не любил состояние опьянения, боясь выглядеть смешным, как другие. Но сегодня, не имея опыта, на одном кураже, раскрутил бутылку, как это делал отец, и вылил в себя всю, будто воду, не испытав ни горечи, ни вкуса. И сам подивился такой отваге, не сдержался, как-то нелепо, по-дурному, хохотнул, а телохранители пялились на него с интересом и страхом. - Что встали? Пейте! - прикрикнул Крюков. Кочиневский отважно глотнул несколько раз, а Ефремов завернул пробку и сунул бутылку в карман. - Нет, Константин Владимирович, кто-нибудь один должен оставаться трезвым. Это закон. - Пей, я сказал! - Сегодня я пью! - пошел на выручку Кочиневский, - Тем более, мне досталось!.. - И он пусть пьет! - Константин Владимирович! - всегда уважительный Ефремов вдруг обрел голос. - Я знаю свои обязанности!.. Крюков пихнул его в живот. - Тебе сколько раз говорить? На улице имен не называть, понял? - Это я понял. Но пить все равно не буду. - Шеф, да наплюйте на него! - Кочиневский приобнял его и попытался повести вдоль улицы. - Мы с вами на пару сегодня врежем, как два казака. А он пусть не пьет... Не могу никак вспомнить, кто такой профессор Штеймберг? Засело в голове... - Отстань с профессором. Если Ефремов не выпьет со мной - уволю, - Крюков сбросил руку. - Сегодня у меня праздник, понимаешь? Я на своей родной земле, в городе детства. Да, он такой, мой город, грязный, зачуханный, но он мой! Я отсюда родом, из этого дерьма! Мы с ним одной крови, как звери!н совсем не чувствовал опьянения, твердо держался на ногах, мысль была отчетливой, слова приходили высокие и трогательные, а состояние души такое, что хотелось петь и плакать одновременно. И еще хотелось, чтобы все вокруг тоже радовались. - Нужно идти домой, шеф, - Ефремов встал сбоку. - Там Валентина Степановна ждет... - Выпьешь - пойдем! - Крюков достал бутылку из его кармана и сунул в руки. - Ты мужик или нет? - Не могу из горла, а стакана нет. - Привыкай! Так пьют шахтеры, надо соблюдать традиции. - Я не шахтер, - все еще упрямился телохранитель. - У меня свои традиции. - А я кто? Ты знаешь, с кем ты пьешь водку? - Знаю. - Ничего ты не знаешь! Я гений. - Согласен, - засмеялся Ефремов. - Поэтому я с вами. Но все равно пить не буду.очиневский неожиданно потянул за рукав. - Милицейская машина, давайте за палатку уйдем. - Ты что, ментов боишься? - засмеялся Крюков. - Со мной тебя никто здесь не тронет! Ну, где менты? Он пошел на синий проблесковый маяк, движущийся от вокзала, замахал руками - телохранители не отставали и пытались увести его с проезжей части. А ему нравилась такая игра, и не из куража, не от каприза; впервые он находился в родной Анжерке и чувствовал себя человеком. Он знал, что милиция в такую пору никого не трогает на улицах и стремится проскочить мимо, чтобы не нарваться на пику или выстрел в упор из обреза. Смелость появлялась, когда их собиралось человек тридцать для облавы в каком-нибудь поселке, но такое случалось редко, и шпана узнавала об этом за сутки вперед. Мелькающий, слепящий свет над кабиной вдруг погас, скрипнули тормоза, и Крюков ничего не успел рассмотреть, поскольку рослые телохранители перекрыли его, заговорили быстро разом - что-то объясняли. Но в это время с другой стороны подкатила еще одна машина с потушенными фарами, и несколько милиционеров оказалось перед Крюковым. Он отлично помнил, что обладает неприкосновенностью как губернатор и депутат, поскольку еще не сложил полномочия и в кармане лежит еще не сданное удостоверение, однако все это сейчас было неважно, не существенно. Сбывшаяся мечта, чувство вольного, независимого человека казалось выше, чем защитные бумажки и наполняло его лихой, молодецкой отвагой. - Шахтеров бьют! - крикнул он. - Мочи легавых!се произошло сразу и жестко - торцом резиновой палки ударили поддых, от чего Крюков переломился, хватая ртом воздух. А его нагнули еще ниже, чуть ли не до земли головой, завернули руки, заковали в наручники и повели так быстро, что едва успевал перебирать ногами. Сопротивляться он не мог, и когда раздышался, всю силу, страсть и волю к сопротивлению вложил в отчаянный крик: - Менты поганые! Козлы вонючие! Волчары позорные! Петухи вы драные!.. когда его толкали в машину, Крюков ощутил спирающее гортань знакомое напряжение, заикнулся и оборвался на полуслове. Он силился закричать, напрягал язык, рот, однако мускулистый комок, всплывший откуда-то из-под ложечки, напрочь запечатал горло и лишил дара речи. следующий миг он внезапно вспомнил, что это уже было - и боль, замешанная на яростном гневе, и задушенный в глотке крик, и тоскливо горькое ощущение бессилия. Все повторялось с точностью до мельчайших деталей, т