олько в прошлом происходило это не с ним, а с отцом, когда его пьяного и разбушевавшегося, забирали из дома. А он, Костя, бегавший на почту, чтобы вызвать милицию, прятался за угляркой и, замерев, смотрел, как орущего родителя тащат за ноги через грязный осенний двор и причитающая мать семенит рядом, пытаясь поправить задравшуюся рубаху...начала его посадили вместе с телохранителями, в одну клетку, но через несколько минут спохватились, развели по разным камерам, и Крюков оказался с пьяным шахтером, который орал и тряс решетку. Но в тот момент было все равно, что происходит с ним и вокруг него, поскольку он никак не мог избавиться от судорожного ощущения в гортани и сморгнуть эту давнюю, детскую картину, как забирают отца.огда он отсидел пятнадцать суток, пришел тихий, смирный и спросил у матери: - Что же ты меня сдала? - Я не сдавала, - трясясь от страха, забормотала мать. - Должно, соседи услышали и позвонили или кто мимо проходил... - Ну и ладно, - как-то быстро согласился он. - Собери тормозок, на смену пойду.ерез шесть часов с шахты приехали и сообщили, что в лаве случился обвал и всю ремонтную бригаду, где работал отец, присыпало. То ли от жалости к матери, из желания поддержать ее, то ли черт за язык дернул, но Костя вздохнул облегченно и сказал: - Вот мам, мы и отмучились с ним.на же, сроду пальцем не тронувшая единственного сына, вдруг с бабьей неуклюжестью треснула его по затылку, босая и раздетая выскочила на улицу и долго сидела на снегу, под стеной, пока Костя не привел ее домой. - Наши муки только начинаются, - сказала мать. - Вдовство да безотцовщина - краска черная...римерно через час Крюкова вывели из камеры и посадили возле дежурки, самодовольное настроение стражей порядка резко изменилось; они суетились, перешептывались, и по отрывочным фразам и гнусавым словам становилось понятно, что изъятые при задержании деньги милиционеры успели поделить и растащить, а водку выпить, и теперь в спешном порядке все это собирали и возвращали в черный мешок.ожно было схватить их за руку, вызвать сюда начальство, прокурора, потребовать немедленного возбуждения уголовного дела и ареста; Крюков же сидел в прежнем отупении, глядя в пол. Мысленно он произносил слова, проговаривал целые фразы, но не мог повторить их даже шепотом - любой звук, даже гласный, утыкался в горле, как рыбья кость.аконец, прибежал немолодой толстый майор, представился заместителем начальника отдела, взял со стола мешок с вещами и тоже суетливо пригласил пройти в кабинет, мол, там будет удобнее. А у самого вид был - дай волю, напополам бы разорвал. Крюков равнодушно прошествовал за ним, сел в мягкое кожаное кресло, а майор достал из мешка брючный ремень, шнурки от ботинок и документы. - Вот, пожалуйста, Константин Владимирович, ваши вещички. Посмотрите, все ли на месте, пересчитайте деньги... Было заметно, как у него тряслись руки, однако взгляд оставался малоподвижным, лицо серым и тяжелым - верный признак того, что этот властный человек не привык заискивать и сейчас переступает через свое ранимое самолюбие. - Начальник прибудет с минуты на минуту, - вспомнил он. - Чтобы принести официальные извинения. Вышло недоразумение... Наши работники никогда не видели таких документов, решили, подделка... И правда, сейчас в любом киоске можно купить... На Сибирской шахте пацана избили, сотрясение мозга, а тут в завокзальном подозрительная группа... У них в голове не укладывается, чтобы на ночной улице, в Анжерке, можете появиться вы... Нет, милиционеры о вас знают, слышали, но вы же где-то далеко, в Москве, и вот так вас встретить...рюков мог ему ответить достойно, и заготовленные слова уже переполняли голову, но не открывал рта, опасаясь, что начнет заикаться и будет выглядеть, как перепуганный мальчишка. Майор не знал, как расценить его молчание, еще больше терялся и оттого начинал злиться. - Да, работников мы накажем! Чтоб впредь не повадно было!.. Но извините, Константин Владимирович, вы сами спровоцировали конфликтную ситуацию. Вы кричали, оскорбляли сотрудников. А потом вид у вас, одежда... этот момент Крюков не хотел ни скандала, ни даже извинений, спрятал документы в карман, забрал ремень и шнурки. Майор чего-то испугался и сделал несмелую попытку перекрыть вход. - Константин Владимирович! Прошу вас... подождать начальника. Раз такое недоразумение, первое лицо должно... принести извинения... Он оттолкнул майора плечом, открыл дверь - тот плелся сзади, пыхтел и что-то бормотал. Телохранители возле дежурки распихивали по карманам, вещи, отнятые при обыске. - Ну хоть машину возьмите! - в злом отчаянии попросил майор, желая чем-нибудь угодить. - У подъезда стоит!..а улице вроде бы потеплело, повалил мокрый снег, залепляющий лицо, и от мерзкой, гнетущей погоды Крюкову стало совсем тоскливо. Ему хотелось побыть одному, отвлечься, расслабиться и выбить наконец этот кляп из глотки, но телохранители торчали с обеих сторон, как статуи, и оставлять его не собирались. При них же всякая попытка сладить со своим еще детским пороком и вновь обрести дар речи выглядела бы смешно. Поэтому он сунул руки в карманы и побрел анжерскими переулками, шлепая расшнурованными ботинками. Вероятно, молчание шефа настораживало и вводило в заблуждение спутников: Ефремов несколько раз пытался заговорить и, ничего не услышав в ответ, замолчал сам, а боксер Кочиневский, потрясенный необычным, хулиганским поведением Крюкова, вроде бы тоже начал заикаться, поскольку лишь тряс головой и выражался междометиями. К дому они подходили далеко заполночь, однако в окнах горел свет: мать не спала, и это было плохо. - Да где же вас носит-то, господи? - запричитала она. - Я от окна к окну... У нас в Анжерке хоть и тихо стало, да ведь кто знает? Когда ты, сынок, по москвам живешь, мне спокойней, а приехал - болит душа.н делал вид, что молчит виновато, Ефремов же приобнял мать, утешил: - Не волнуйтесь, Валентина Степановна! Мы вашего сына в обиду не дадим! Работа у нас такая. она неожиданно зажала ладошкой рот и глаза стали знакомо испуганные. - Батюшки... Да ты же выпимший, Костя. - Да нет, мы не пили, - по-мальчишески стал оправдываться Кочиневский. - Это от прогулки, от свежего воздуха родины. Даже у меня голова закружилась! - Ты его не покрывай, что же, я не вижу? Конечно, пьяный! Думаю, чего это он молчит? Батя его, покойничек, такой же был. Придет выпимший и поначалу лыка не вяжет, все молчит, молчит...то сравнение еще больше сдавливало гортань и вызывало болезненное, тянущее чувство, будто чья-то корявая рука, проникнув внутрь, пыталась вырвать солнечное сплетение. Мать действительно обладала поразительным чутьем мгновенно, сразу же, на пороге, определять, в каком состоянии пришел с работы отец. Крюков помнил об этом и, хотя до сих пор чувствовал себя трезвым, сыграл выпившего, нарочито качнулся, хватаясь за стенку, затем плюхнулся на стул. - Ложись спать, Костенька, - голос матери стал весело-заискивающим, что тоже было знакомо. - Вон как развезло, пьяней вина. И как дошел своими ногами? Иль ребята привели?.. Дай-ка, я тебя разую!рюков забыл, что шнурков в обуви нет, и когда спохватился, было поздно: она уже стащила один ботинок и могла догадаться, где побывал сын, ибо не один раз забирала и приводила из милиции нахулиганившего отца. - Господи, да как же ты ходишь? - не догадалась и лишь горько охнула. - Чуть токо обутку не потерял... Второй ботинок он скинул сам и раздевать себя не позволил, хотя телохранители порывались сделать это; изображая пьяного, содрал одежду и повалился на расстеленную постель. Мать укрыла его одеялом, выключила свет и Крюков наконец-то остался сам с собой... 6 После встречи с Кремниным он вернулся домой около полуночи, вышел из машины возле ворот, чтобы поскорее отпустить Лешу, и внезапно попал в объятия собак. Лайки прыгали на него спереди и сзади, цепляясь лапами за одежду, лизали лицо и затылок, кепка слетела и куда-то укатилась, от лая зазвенело в ушах, и от этой беспредельной собачьей радости, абсолютно бескорыстной любви, возложенный на него груз вдруг стал легче. Зубатый засмеялся, схватил псов в охапку и потащил во двор. - Милые мои! Откуда же вы? Сбежали? Домой пришли?...о охотхозяйства только по трассе было девяносто километров, а там еще по свертку добрых тридцать. Под светом фонарей, уже во дворе, он вдруг увидел кровь на руках и на одежде и сразу же понял, что это кровоточат стертые об асфальт лапы. - Что же вы так? - спросил растерянно. - Ну, простите меня, хотел по справедливости. Думал, какой я вам хозяин?...убатый открыл дверь и пропустил их вперед. - Катя, собаки вернулись! Это же надо!.. Но спохватился: в передней было темно, жена почему-то выключила даже ночник, возможно, уснула... - Тихо, не шуметь! - предупредил он и повел лаек к себе в кабинет.ыметав первую радость, собаки повалились на ковер и принялись зализывать лапы. Зубатый спустился на кухню, нашел в холодильнике мороженые пельмени и потом смеялся и смотрел, как лайки их глотают. - Да вы хоть жуйте, гады!еожиданное появление собак он расценил, как добрый знак, казалось, сейчас начнется возврат утраченного и потому схватил телефон и набрал номер Маши. Втайне все-таки думал услышать ее голос, однако ответил Арвий. Этот меланхолик тоже не очень владел английским, поэтому разговаривали, как два глухих. Зубатый понял лишь несколько слов, и часто повторяемое - hospital - потом еще долго стучало в голове вместе с биением крови, хотя было неясно, то ли Маша уже находится в больнице, то ли зять лишь собирается ее положить. Чуда не случилось...н запер собак в кабинете, пробежал коридором и осторожно приоткрыл дверь спальни. Света с улицы, падающего сквозь узкие старинные окна, вполне хватало, чтобы разглядеть пустую супружескую кровать. И все равно он вошел, включил торшер и осмотрелся: если Катя заходила в комнату хотя бы на минуту, то уже начинался творческий беспорядок. Судя по всему, она вообще здесь сегодня не появлялась, и все было заправлено и убрано так, как обычно по утрам делала домработница. Он пожал плечами и спустился вниз, в комнату Маши, где жена изредка оставалась допоздна, осваивая компьютер, и бывало, что засыпала на коротком диванчике. Однако и тут оказался идеальный порядок.бходить весь дом не имело смысла: несмотря на свой мятущийся характер, Катя трудно привыкала к вещам, к дому и спать могла лишь в строго определенных, обжитых ею, местах. Зубатый открыл шкаф в передней и сразу же обнаружил отсутствие осеннего кожаного пальто и сумочки. Однако собранный в Финляндию чемодан стоял тут же, под одеждой.собой тревоги он не испытывал, поскольку жена частенько уходила на ночные прогулки, особенно когда занималась постановкой спектакля - на ходу и в тишине заснувшего города ей хорошо думалось. Правда, после гибели Саши она вообще перестала выходить куда-либо, не хотела никого видеть и по ночам сидела дома.ожет, начала оживать?..убатый вернулся в кабинет - собаки безмятежно спали, растянувшись на ковре, хоть на уши наступай. Их равномерное, очень похожее на человеческое сопение и похрапывание действовало расслабляюще, и он тоже решил прилечь на диван, но, убирая пальто, вдруг увидел в кармане скрученную в трубку пластиковую папку, переданную Кремниным.ризрачное успокоение разом слетело, бумаги источали тревогу и будто возвращали его в то состояние, в котором он находился последние полтора месяца. К историям болезни прилагалась подробная справка с указанием полных данных на исчезнувших из больницы четырех дебилов, номера их могил и адреса родственников, а также перечень тех, кто и у кого работал в рабстве. На отдельном листке была информация о юродивом старце, только без указания имени, но с номером фальшивой могилы и адресом фельдшера "скорой", которая отвозила долгожителя в Кащенко.н еще не закончил изучение документов в папке, как мертвецки спящие собаки вдруг разом вскочили, бросились к двери и залаяли, будто по зверю. Несмотря на охотничьи качества, а возможно, благодаря им, они вообще не реагировали на человека и никогда не показывали своих способностей к охране. - Ну, кто там? Зверь? - он открыл дверь, и лайки устремились сначала по коридору, затем по лестнице и уже залаяли у входной двери.убатый спустился в переднюю и сначала увидел серые, картонные чемоданы на полу и только потом, за распахнутыми створками шкафа, жену и эту девицу Лизу - снимали верхнюю одежду. Собаки лаяли на нее, причем остервенело и чуть приседая, поджимая хвосты, будто на волчицу. - Убери собак! - возмутилась Катя. - Зачем ты опять их привез? И в дом запустил? - Ничего, я собак не боюсь, - низко пропела Лиза. - Какие симпатичные...убатый взял лаек за ошейники, а женщины подхватили чемоданы и направились через зал вглубь дома. - Маша в госпитале! - запоздало сообщил он вслед. - Я знаю, - на ходу и как-то равнодушно обронила Катя. - Тебе Межаев звонил, что-то важное сказать хотел...то неожиданное безразличие к дочери, напоминание о перебежчике да еще появление Лизы с чемоданами и среди ночи, вывели его из равновесия. Он терпел многих знакомых жены, даже если чувствовал неприязнь, и на многие ее выходки, продиктованные движением творческой души, смотрел сквозь пальцы. Но сейчас его заело: несколько часов назад говорили об этой "бесприданнице" и чуть не рассорились, а Катя назло привозит ее в дом вместе с вещами! И это когда дочь попадает в больницу! Он закрыл собак в кабинете и вернулся вниз. Из распахнутых дверей гостевых апартаментов падал свет и доносился негромкий голос жены - кажется, проводила экскурсию. - Объясни пожалуйста, что все это значит? - спросил Зубатый. - Только то, что Лиза теперь будет жить у нас, - легко и даже весело проговорила она. - Нетрудно догадаться. А не скажешь, с какой стати?атя удивленно развела руками. - Лиза жила в общежитии завода, а там ужасные условия! Ты хочешь, чтобы она там рожала? Я этого не допущу! К тому же, там нет возможности работать над ролью. Она получила главную роль в "Бесприданнице"! Будет играть Ларису. - Это я слышал. И что же, ты перетащишь в дом всю студию?иза вдруг сделала брови домиком и моляще уставилась на Зубатого. - Толя, ну не нуди! - вместо нее попросила Катя. - Что ты в самом деле? Терпеть не могу, когда становишься нудным. Да, у нас в драме не хватает репетиционных и учебных площадок. Потому что твой друг-директор все сдал в аренду бизнесменам! А наш зал в сто десять квадратных метров позволяет играть целые спектакли. - Нам нужно выселяться отсюда, а ты приводишь чужих людей, с чемоданами... - Для тебя все чужие! И мы чужие... Ты не умеешь делать добро, за это и наказание нам! Ты ненавидишь людей!.. Я стану искупать твой грех! Все возьму на себя и каждый мой поступок будет посвящен добру. И тогда я спасу... спасу от гибели дочь...убатый попытался вспомнить, из какой пьесы этот монолог - не вспомнил. - Если ты выгонишь из дома Лизу - я уйду вместе с ней! - предупредила она своими словами. - Зачем же? Уйдешь только ты. А вот бесприданница может здесь остаться.евица вдруг насторожилась и прикусила губку, а Катя оставила всякую игру и стала подозрительно серьезной. - Интересно! Почему?н едва сдерживался, чтобы не взять девицу за космы и не вытащить на улицу. - Потому что ей негде жить. Она бездомная, несчастная и одинокая, вынуждена подрабатывать ночами. А у нас есть квартира на Химкомбинате. Лиза ждала чего-то подобного, поэтому отреагировала почти мгновенно, схватившись за ручки чемоданов. - Екатерина Викторовна! Я немедленно уйду отсюда! Я не могу здесь оставаться! Вы меня обманули! - Нет, ты останешься! - жена отняла чемоданы, что сделать было очень легко. - Если мы уйдем, то вместе. И это не каприз! И только сейчас Зубатый вспомнил о спящей Маше и ощутил, как сплетенные между собой гнев и червь самолюбия начинают остывать и цепенеть: может, и надо делать добро по-христиански, даже своим врагам?... - Хорошо, пусть будет так, - натянуто, чужим голосом проговорил он. - Живите, играйте, рожайте детей. - Теперь объясни! - взвинтилась Катя. - Почему ты относишься к Лизе, как к личному врагу? - Да, почему? - осмелела, а вернее, обнаглела бесприданница. - Если я подрабатывала в штабе у Крюкова, это еще ничего не значит. - А вам лучше помолчать! - обрезал Зубатый. - Проглотите язык! Чтобы я не слышал вас. Никогда! То ли вид у него был свирепый, то ли своим актерским чутьем она услышала в голосе угрозу, но сразу все поняла, отшатнулась и в глазах мелькнул неподдельный испуг. Видимо, и Катя сообразила, что хватила через край, взмолилась жалостно: - Как ты не понимаешь, мне одиноко! Я все время в этих стенах, со своей памятью... Неужели не видишь, я тихо схожу с ума! А Саша!.. Он хотел, чтоб Лиза жила у нас. Когда узнал о беременности. Он не раз мне говорил... Но боялся подойти к тебе и сказать.убатый молча ушел в кабинет, заперся на ключ, сел на диван и обнял поскуливающих, настороженных собак... * * * Утром он тихо оделся и, когда повел лаек в вольер, увидел во дворе почти новую "Ауди": эта девица оказалась не такой уж и бесприданницей. Машина по-хозяйски была припаркована к подъезду, однако поставлена на сигнализацию - а так хотелось пнуть ее лакированный бок! Зубатый запер собак, после чего вернулся, взял папку с историями болезни и на лестнице чуть не столкнулся с Лизой - явно шла в кабинет. - Доброе утро, - томно пропела она, прижавшись к перилам. - Вы почему так относитесь ко мне, Анатолий Алексеевич?убатый обошел ее и устремился вниз. - Я слишком поздно родился, чтобы жить с вами, люди, - будто петля просвистела над головой.н остановился и обернулся. - Что вам нужно? - Почему вы так не любите меня? И даже своих близких? Вообще-то он считал себя человеком хладнокровным, умел управлять собой при любых обстоятельствах, но тут вскипел мгновенно, вернулся на две ступени вверх, готовый сбросить ее с лестницы и удержался в последний момент, зажал и увел себя на улицу. По правилам безопасности машина должна была стоять боком к подъезду, чтобы перекрыть выход из дома, но сделать это мешала "Ауди", поэтому Леша поставил джип задом и своей широкой фигурой заслонил пространство между машинами. - Знакомая тачка, - заметил он, когда выехали со двора. - К Савчуку, - выдавил Зубатый, не желая ничего обсуждать. Прокурор области оказался на месте и, видимо, готовился к утреннему совещанию. Такого типа людей Зубатый ценил и внутренне завидовал их бойцовской способности держать удар, оставаться на ногах и, даже если уложили на ковер, мгновенно вскакивать и бросаться в драку. Можно сказать, бывший военный летчик проживал вторую жизнь, поскольку из первой был просто катапультирован в звании подполковника, не дослужив полтора года до пенсии. Но на то он и был истребитель, чтобы мгновенно оценивать ситуацию и принимать решение: почувствовав, что страна на пороге разоружения. Он вместо военной академии поступил в гражданский вуз и прежде, чем оказался на улице с тремя детьми-школьниками, успел получить диплом юриста. Подсаживать таких людей - святое дело.еперь сидел в кресле, похожем на пилотское, в генеральской форме, большой, красивый и не по-прокурорски добродушный. Однако заметив мрачное состояние Зубатого, сам насупился, вздохнул озабоченно. - Пока ничего конкретного сказать не могу, проверяем, держу на контроле. - Кстати, твои следователи опечатали комнату сына, - вспомнил Зубатый. - Но так никто больше не приходил. - Такого быть не может! - Савчук схватил телефонную трубку. - Я давал задание!... - Не может, но есть. Только пришел я по другому поводу... - Погодите, - бесцеремонно оборвал бывший истребитель. - Сейчас выясним...орядки в прокуратуре были военные, через полминуты на пороге стоял следователь - располневшая, какая-то домашне-уютная женщина. И по тому, как Савчук делал разнос, а она оправдывалась, Зубатый понял, что никакой проверки обстоятельств смерти сына и никакого прокурорского контроля давно нет. Все уже забыто или почти забыто, поскольку у каждого следователя в производстве сразу несколько дел, более срочных и важных, чем простая проверка обстоятельств суицида.н не почувствовал обиды или разочарования, внутренне давно согласившись, что даже самые скрупулезные исследования причин гибели Саши ничего нового не дадут и не откроют. После встречи с кликушей на Серебряной улице Зубатый исподволь и непроизвольно начинал верить, что все это действительно наказание. И теперь надо беречься, чтоб не отсекли вторую руку...еспомощный и невнятный лепет следователя неожиданно закончился вполне ясным выводом, зацепившим внимание Зубатого. - Остается темное пятно с Кукшинской. Пришел ответ на один запрос, из Тулы. Ижевск, Кинешма и Москва молчат. - Пошлите повторные запросы, от моего имени. Я подпишу. - Хорошо, сделаю... - Что на Кукшинскую по Туле? - недовольно спросил Савчук.ледователь покосилась на Зубатого. - Да практически ничего. Ее второй муж, Засекин, отбывает наказание за ограбление, пять лет строгого режима. Кукшинская умудрилась продать его квартиру, но законность сделки никто не оспаривал. - Она что, была замужем? - не вытерпел Зубатый. - Дочку от первого брака сдала в дом ребенка, - охотно объяснила следователь. - От второго брака детей нет. Хотя кто знает... - Ладно, - ворчливо сказал Савчук. - Сегодня же посмотрите комнату Александра. Письма, дневники, фотографии... Разумеется, с вашего позволения, Анатолий Алексеевич.убатый ожидал нечто подобное от этой девицы, но сейчас вдруг понял, что впускать в дом никого нельзя: там находилось слишком много сора, который не выносят из избы, и надо самому разгребать эти конюшни. - Позволения не будет, - заявил он. - Екатерина Викторовна немного успокоилась, а тут опять начнется... Раньше надо было думать! - И то верно, - согласился Савчук. - Сам вскрою комнату и посмотрю, - пообещал Зубатый. - Только я не с этим пришел.рокурор взглядом выпроводил следователя. - Рад помочь, выкладывайте, Анатолий Алексеевич. Он начал рассказывать о вчерашней встрече с Кремниным, но едва упомянул о мнимых могилах на кладбище психбольницы и пропавших дебилах, как заметил, что Савчук теряет интерес и слушает вполуха. - Два года подряд проверяли анонимки, - чуть ли не зевнул он. - Ничего серьезного, врачи друг друга подсиживают, истории болезни прячут... - И что? Вскрывали могилы? - Для эксгумации нужны веские основания. Например, уголовное дело.убатый неожиданно понял, что ему просто опять отказывают, к чему он не привык и что происходит это давно - с тех пор, как снял с себя полномочия: в глаза говорят одно, обещают все решить, помочь, но абсолютно ничего не делают. Тон и поведение прокурора, которого он за уши вытащил на это место (специально ездил в Генеральную прокуратуру), Зубатого не возмущали, он не ждал какой-то благодарности и особого отношения; его обескуражило спокойствие и полное отсутствие желания разобраться в этом деле. И к совести взывать бессмысленно... еще полтора месяца назад Савчук бы сам подпрыгивал и свою армию законников на морозе строил... - Запрос члена Совета Федерации - основание для полной проверки? - почти добродушно напомнил о своем положении Зубатый. - Или, например, распоряжение Генерального прокурора?авчук мгновенно оценил обстановку и попытался откатиться назад. - Анатолий Алексеевич! Ну зачем же так? Сами все решим, проверим, - и точно, как пройдоха Шишкин, положил перед Зубатым бумагу и ручку. - Напишите короткое письмо с просьбой разобраться. А дату не ставьте... - Сам разберешься, по собственной инициативе, - он встал и бросил папку с историями болезни на стол прокурора. - Это тебе для затравки.идно было, Савчук еще терпит его, но балансирует на грани. - Одного не понимаю, зачем это вам? - хохотнул он невесело. - Ладно бы, в избирательную кампанию... Нет, мы все проверим, но в чем ваш интерес?убатый намеревался рассказать ему о юродивом старце и вообще рассчитывал на душевный разговор, как бывало не раз на охоте, у костра, однако бывший истребитель оказался недостойным посвящения в такие личные тайны. - Дураков жалко, - серьезно проговорил Зубатый и ушел, не подав руки.оведение прокурора он расценил однозначно и сразу же вычеркнул его из круга близких, которым доверял. Он предполагал, что подобное обязательно случиться, как только лишится власти, и заранее мысленно отсортировал тех, кто его предаст, однако Савчук не входил в это число, и потому Зубатый испытывал глухое разочарование. Он пытался успокоить себя, внушить, что все нормально, идет проверка на вшивость, и чем скорее отсеются случайные люди, тем будет надежнее этот круг. Так ведь уже было, когда в девяностом году его неожиданно и беспричинно сняли с должности председателя исполкома закрытого города-спутника, известного под названием Химкомбинат, и на несколько месяцев он оказался безработным. В то время рядом осталась Снегурка, Марусь и еще два-три человека, несмотря ни на что сохранивших дружеские отношения.а последнее время он привык, что секретарша встречает его подчеркнуто внимательно и ласково, скрывая под этим свое искреннее сострадание, однако сейчас Зубатому показалось, будто она чем-то смущена и встревожена. - У вас что-то случилось? - спокойно спросил он. - Спасибо, все хорошо, - торопливо заверила она, распахивая перед ним дверь кабинета и будто прячась за нее, - Хамзат Рамазанович звонил, будет через сорок минут. - Сразу ко мне...н едва успел раздеться в комнате отдыха, как на пороге появился Марусь, а за его тучной фигурой еще две такие же - заместителей Шумова и Костылева. С тех пор, как Зубатый сложил полномочия, они приходили поодиночке, в разное время, чтобы меньше попадаться на глаза. И не потому, что опасались за свое будущее - не хотели подставлять его, поскольку и так бродили слухи, будто Зубатый узурпировал власть. Сравнительно молодой Шумов при своих ста семидесяти килограммах имел рост метр девяносто и еще как-то боролся за фигуру - ездил на охоту, пытался бегать и ходить на лыжах; Марусь с Костылевым при таком же весе, ростом были метр с кепкой и на внешний вид давно махнули рукой.аместители поздоровались, как-то несмело потоптались у двери, после чего расселись за приставным столом. В избирательную кампанию Крюков, а точнее, его журналисты и московская пиар-команда отыграли их комплекцию по полной программе.начала выпустили листовку с изображением силуэтов трех толстяков, без всякого текста, намекая избирателям-бюджетникам, дескать, вот кто на самом деле правит областью и жирует за их счет. Затем эту картинку сделали заставкой ко всем критическим материалам и наконец, ТЮЗ в спешном порядке поставил детский спектакль "Три толстяка" и несколько погожих вечеров бесплатно играл его на площади, собирая тысячные толпы.х открытое появление да еще втроем, сразу насторожило: в последний раз они являлись в таком составе, чтобы сообщить о гибели Саши... - Анатолий Алексеевич, ну я уже стал, как черный вестник, ей-богу, - проговорил Марусь. И будто под коленки ударил. Зубатый мгновенно подумал о Маше - не может быть, вчера разговаривал! Жена утром была дома, жива и здорова... Отец! Вернулся и не позвонил отцу!... - Ну что, не тяни! - Вчера из министерства пришло сообщение по электронной почте, - тоскливо затянул Костылев, отвечающий за промышленность. - Генеральным директором Химкомбината назначили варяга. Какой-то Манукян, из томского почтового ящика. - Не какой-то, а физик-ядерщик, доктор наук, - облегченно поправил Зубатый. - Ну и что?н трижды ездил в Москву по поводу трудоустройства, два раза на собеседование в министерство и на согласование к премьеру - вопрос с назначением был практически решен... - Они что там, с ума сошли? - подал голос Шумов. - Что творится, Анатолий Алексеевич? - Не переживайте, мужики, - отмахнулся Зубатый. - Работы на наш век хватит... еще раз прислушался к себе - ни обиды, ни разочарования, напротив, как-то легко стало, свободно. Не сказать, что его насильно тянули на Химкомбинат, но и особого желания не было: предложили должность - он не отказался, поскольку имел соответствующее образование, работал главой администрации закрытого города, в общих чертах производство знал, а в тонкостях должны разобраться ученые. Другое дело заместители обнадежились, рассчитывая уйти на комбинат вместе с Зубатым, а теперь все повисло в воздухе. А ему после тяжких последних месяцев состояние невесомости было даже приятно... - Ну, у тебя и нервы, Анатолий Алексеевич, - заметил Марусь. - Я сегодня ночь не спал... - У меня вчера лайки вернулись, - почему-то вспомнил Зубатый. - Посидел с ними в обнимку, погладил и успокоился. Говорят, собаки снимают с человека отрицательную энергию.аместители переглянулись - не того ждали, не подготовились и пауза затянулась. - Да, кстати! - дубовый стул под Марусем выгнул ножки. - Утром Крюков прилетел. Был в администрации. Секретарша говорит, сумасшедший какой-то, глаза вытаращенные, рот не закрывается... - Крюков привез тяжело больную мать, - перебил его Зубатый. - Ничего здесь смешного нет. - Я не смеюсь, - обиделся тот. - Подумал, какой смысл переносить инаугурацию? Он просил неделю, а вернулся через два дня - вполне укладываемся. Столько приглашенных из Москвы, из соседних областей. Надо перед всеми извиниться... - Значит, не переноси, ты же хозяин. - Тогда инаугурация послезавтра, - трагично произнес Марусь и встал. - День простоять да ночь продержаться .. Да, и еще, тут Крюков бумагу оставил... Дело щепетильное .. - Ну, говори! - Требует освободить дом губернатора. Сегодня... Все-таки его вынуждали выносить сор из избы... - Считайте, я уже съехал, - отрезал Зубатый. - Остались квартиранты...арусь все понял и горячо заверил: - Мы этот вопрос утрясем, Анатолий Алексеевич. Они встали из-за стола, но сразу не ушли - пожалуй, минуту топтались молча, выказывая желание что-то еще спросить или сказать, однако почему-то никто не решился заговорить, хотя взгляды их слов не требовали. В глазах стоял один, давно знакомый вопрос - что же с нами будет?.. 7 Ему приснилось, будто спит в курсантской казарме, только почему-то один, все койки вокруг пусты, и тут его будят две красивые и совсем не знакомые девушки, вроде бы из текстильного института. Однако Крюкову откуда-то известно, что они не студентки, ищущие себе мужей-военных, а на самом деле одна из них - переодетая и перевоплощенная бывшая жена, а вторая - студентка Лиза, которая подрабатывала в штабе во время избирательной кампании. И обе они - ведьмы, а явились под другими личинами, чтобы забраться к нему под одеяло и умертвить каким-то ядом, исходящим от их кожи. Зная такие намерения, Крюков стал отбиваться и, чтобы не прикасаться к обнаженным телам, хватал за распущенные космы, отрывал от себя, откидывал в стороны, и в пальцах оставались клочки липких волос, которые он с омерзением стряхивал. А ведьмы снова тянулись к нему руками, лезли под одеяло, и он опять драл их за космы, чувствуя, как слабеет и скоро не сможет сопротивляться. Но и они будто поняли, что просто так Крюкова не взять и пошли на хитрость, вроде бы заплакали, ушли куда-то и подослали мальчика лет шести с беленькими кудрявыми волосенками. И этот херувимчик будто бы его внебрачный сын, которого родила и бросила студентка Лиза, и теперь он плачет и просится к отцу под одеяло, чтобы согреться. Крюков изловчился, схватил его за волосы и отбросил, потому что из его тела тоже сочился яд, и, наверное, закричал, потому что увидел склонившуюся над ним мать. - Что ты, Костенька? Что с тобой, сыночек? - А что они ребенка подсылают! - возмущенно проговорил он, еще окончательно не проснувшись. - Какого ребенка? - Не знаю, ерунда какая-то, - Крюков слышал свою отчетливую, без малейшего заикания, речь. - Это мне приснилось, мам, все в порядке. - Напугал-то как! - тихо засмеялась мать. - Ой, спишь ты не спокойно, всю ночь руками махал, ворочался, мычал... Батюшка родимый. Он тоже, как выпьет, бывало, так и... - Сколько времени? - умышленно перебил он. - На улице еще темно... - Шестой час, сынок, рано, спи, - взяла его за руку. - А я посижу с тобой рядом, сон поберегу да хоть насмотрюсь на тебя. Не то ведь вскочишь и улетишь, как всегда. Поди, больше и не увижу... - Ты поедешь со мной! - Тише, тише, чужие люди в доме, разбудишь... - Они не чужие... Я без тебя не уеду, мам, это решено.на примолкла на минуту, потом вздохнула и погладила руку. - Думаю и так, и сяк... И надо бы с тобой доживать, чтобы не чужие люди схоронили. А вдруг мешать буду, под ногами путаться? - Кому мешать-то, мам? Мне, что ли? - Жене твоей... Я ведь сама всю жизнь хозяйкой в доме была, характер к старости неуживчивый сделался. Одной ногой в могиле, а что не по мне, так не стерплю... - Нет у меня жены, - сразу решился и сказал Крюков. - Я давно развелся и живу один. - Вот оно как, - протянула мать и выпустила его руку. - Хоть бы отписал, предупредил, я ведь ничего не знаю... А почто разошелся-то? - Понимаешь, мам, она просто оказалась дурой. Такая крикливая уличная торговка, невыносимо скандальный характер. - Когда брал, не видел? - Я ведь тогда служил еще, другие интересы, и вообще... Показалось, бойкая девчонка, да и в военном городке выбирать было не из кого... - Подождал бы, чего торопиться? - Ты знаешь, какая жизнь, в гарнизонах? Или от тоски свихнешься, или сопьешься. Холостому там нельзя, смерть. Я же не знал, что все так повернется... - А оно повернулось, и жена сразу дурой стала? - Мам, но я теперь живу в другом обществе! - Крюков сам нашел руку матери. - Нужно ходить на приемы, встречи, презентации, а с ней нельзя появляться в высшем свете. Один позор, больше ничего! - На карточке видала, вроде миловидная, симпатичная... - Симпатичная, пока рта не открывает... - Не знаю, дело, конечно, твое, - после паузы проговорила она. - Тебе и впрямь жена нужна умная, обходительная да к людям ласковая. Коль теперь губернатор... Да ведь я о своем пекусь, мне внука жалко, так на руках и не подержала... А ты с женой не пробовал поговорить? Если она одумалась, потише стала, поскромней? Мы ведь, женщины, не понимаем, с кем живем, потом локти кусаем... Может, и у нее ума прибавилось? - Наоборот, последний растеряла. Против меня пошла, позорила на всю область.ать опять надолго замолчала, но рука ее немного потеплела и стала мягче. - На примете-то есть кто? - Да есть, мама. От невест теперь отбоя нет, - Крюков вздохнул. - Только спешить не буду. - Но и тянуть нельзя. Не дело это, губернатор и разведенный, бездомный. Люди не станут верить. - Ну, дом у меня есть! Настоящий губернаторский - старинный, красивый. Четырнадцать комнат! Вот приедешь - увидишь. - Господи, зачем же столько? - ужаснулась и обрадовалась мать. - Как барыня будешь жить! - засмеялся Крюков. - Хватит этих бараков. - Ничего пока не скажу, - мать встала, поправила одеяло. - А ты поспи еще. Может, последний раз в отчем доме... Ох, беда, и так думаю, и эдак... Жалко бросать, столько лет прожили, молодость в этих стенах прошла, в этом городе. И отец твой здесь остается, на могилку бы надо сходить... Да ведь, с другой стороны, и тебя одного оставлять - худо. Советчица из меня никудышная да хоть рядом буду, и то польза... За разговором, за радостью от обретенного дара речи Крюков незаметно забыл дурной сон с ведьмами, закрыл глаза, вздохнул облегченно и уснул сном праведника. А разбудил его Кочиневский, чем-то встревоженный и озабоченный. - Тут соседка приходила, - доложил он. - С Валентиной Степановной поговорила и обе куда-то ушли. - Как ушли? - Крюков потряс головой, просыпаясь. - Когда? - Полтора часа назад. И до сих пор нет. - О чем говорили, слышал?очиневский пощупал подсохшую ссадину на губе. - Не знаю, верить или нет... Будто этот вчерашний парень... Фильчаков... Скончался в больнице. - Ты что? - Крюкова подбросило. - С ума сошел? - Может, сплетни. Это же не город - большая деревня... - Надо немедленно выяснить! - Ефремов пошел выяснять... - Куда пошел?! В больницу?! - Не знаю, может, и в больницу. Ну, или в милицию. Где еще можно получить точную информацию? - Идиоты! Этого нельзя делать! - не сдержался и закричал Крюков. - Любой интерес вызовет подозрения! Ты понимаешь это?! - Константин Владимирович, но мы уже были в милиции, - Кочиневский заговорил в сторону. - На нас и так подозрение. Ситуация гнилая... - Кто тебя просил бить этого наркушу? Я? - Нет, вы не просили... - Зачем же ты ударил?!н посмотрел куда-то мимо, пожал плечами. - У вас как-то получалось... Не солидно. Нет, я не отказываюсь, ударил я. Если что, все возьму на себя. Вы только не забывайте обо мне. Его спокойный тон как-то сразу вразумил, отмел панику. Кочиневский был профессиональным телохранителем и до сих пор работал в частном охранном предприятии - создать свой штат Крюков мог лишь после вступления в должность, однако этот парень сам пришел в избирательный штаб, предложил свои услуги и хорошо поработал во время кампании. Вопрос о его зачислении в личную охрану был решен. - Ты что же, думаешь, я тебя отдам? За какого-то ублюдка?очиневский на сей раз посмотрел прямо. - Спасибо, Константин Владимирович, но труп - это серьезно. Тем более, нас там видел мальчишка. - Какой мальчишка? - Да уголь воровал. Вы еще сказали, чтобы он ничего не боялся - Не помню... - Потом вы еще начали рассказывать о профессоре Штеймберге. - Ладно, все равно. Все было в пределах необходимой обороны, - отрывисто проговорил Крюков. - Фильчаков напал с ножом, требовал деньги. Угрожал зарезать. Был в состоянии наркотического опьянения. Понял, да? - Понял, но ведь ножа не было... - Менты найдут. У них после вчерашнего поджилки трясутся. А ты просто исполнял свой служебный долг. - Я этого не забуду, Константин Владимирович... - Да уж, пожалуйста, не забудь, - он быстро, по-армейски, стал одеваться. - Ефремову все растолкуй, чтобы не было разноголосицы. И еще. Позвони в администрацию области, закажи четыре билета на вечерний рейс и машину в аэропорт.елохранитель накинул пальто и вышел - мобильный телефон работал только в одной точке на огороде, среди неубранной капусты. Крюков откинул занавеску, встал к окну и в то же время увидел, как напротив дома остановились две машины - черная "Волга" и желтая милицейская, откуда выскочили двое в форме и следом за ними Ефремов.ловно под коленки ударили, первой мыслью было - сдал! Пошел и заявил, чтобы самому выкрутиться, и теперь приехал с милицией арестовать! Крюков инстинктивно отпрянул, встал за косяк, ощущая, как знакомый болезненный спазм сжимает горло, потом и вовсе задернул занавеску. Вдруг возникло детское желание спрятаться, как прятался от пьяного отца: втиснуться, например, под диван, забиться там в угол и замереть. Но диван был настолько низкий, что и голова бы не пролезла, поэтому он заметался по комнате, выскочил на кухню, заглянул в пристройку, где увидел свой пиджак со значком депутата Госдумы. В следующий миг он стряхнул с себя наваждение: депутатские полномочия прекращались после инаугурации и никто не имел права арестовать его! этот момент на пороге очутился Ефремов. - Доброе утро, Константин Владимирович! - сказал самодовольно. - Вся местная верхушка пожаловала! Глава администрации, начальник милиции и прокурор. Принимайте! - З-зачем? - быстро спросил Крюков, чтобы не заикаться. - Хотят принести извинения за вчерашний инцидент! Просят выйти! - Й-я не пойду! - совсем беспричинно крикнул он. - Мне не нужно извинений! - Надо, Константин Владимирович, - твердо сказал помощник. - Это в наших интересах. - Какие к черту интересы? Не хочу никого видеть! Я приехал за матерью! Ничего не хочу! - Это я их сюда привез. - Кто просил? Зачем? - Лучший способ обороны - нападение, - ухмыльнулся бывший спецназовец. - Как военный человек, вы должны понимать. Этот пацан умер в больнице, а слух по городу пошел, будто чем-то стукнули. Теперь судмедэкспертиза причину смерти установила - передозировка наркотиков. Они какую-то гадость отваривали и кололись. Крюков отвернулся, чтобы справиться с судорогой лица, помял щеку, потер подбородок. Обычно он все схватывал на лету, что помогало и выручало всю жизнь, но сейчас прилив сильного волнения поколебал, смутил сознание и смысл сказанного Ефремовым дошел не сразу. К тому же, он имел привычку говорить иносказательно, намеками, показывая свой острый, подвижный ум, и это всегда раздражало. Однако Крюкову захотелось как-то поблагодарить его, выразить признательность, чего он искренне никогда не делал и делать не умел, поэтому унял подергивание лица и обернувшись, проговорил: - В-ворюга, сволочь... На глазах у больной старухи... На кайф сменял! Вот тебе и н-наказание! - Константин Владимирович, надо выйти к местному бомонду, - напомнил помощник. - Принять повинную. Одна мысль, что придется стоять перед начальником милиции, прокурором и мэром города, слушать их слова и что-то говорить в ответ, заклепывала горло, и тянущее, отвратительное чувство закипало под ложечкой. - Н-нет, - сказал он. - Не пойду! Что я буду л-лепет слушать? Пусть наводят порядок! Милиция обнаглела, ч-чистят карманы, такие же ворюги! - Вот и скажите им в лицо! Прокурору! - Я не выйду к ним. Пусть останутся в напряжении, - Крюков подтолкнул помощника к двери. - А ты пойди и скажи: я извинения принял.фремов работал помощником депутата третий год и хорошо понимал шефа. - Ну что же, это вариант, - согласился он. - Подержать в напряжении совсем неплохо.адел шапку и скрылся за дверью. А Крюков бросился к окну и выглянул, отодвинув край занавески. Помощник в таких ситуациях держаться умел, стоял расслабленно и надменно, словно генерал перед подчиненными; те же пытались принять стойку "смирно", говорил только один милицейский полковник, и все слушали внимательно, кивали согласно. Наконец, Ефремов небрежно подал руку и все ее пожали крепко, с удовольствием, будто совершали приятную и полезную работу. Глядя на все это, Крюков неожиданно испытал удовлетворение, пожалуй, еще большее, чем если бы сам принимал извинения. Он непроизвольно засмеялся, стукнул кулаком по ладони. - А что вы думали!акончив ритуал рукопожатия, помощник немедленно развернулся и пошел в дом, а прощенная местная власть, чуть помешкав, расселась по машинам и покатила прочь. Крюков смахнул улыбку с лица, но душа продолжала смеяться, и смех ее был заслуженным, праведным, ибо эта свора местных начальников, привыкшая унижать и растаптывать, сама была унижена и растоптана.фремов вернулся первым, за ним - Кочиневский, все это время торчавший на огороде, оба с трудом скрывали радость. И лишь слушая их доклады, Крюков вспомнил, что матери до сих пор нет, а вызванная машина из Кемерово придет через три часа. Ни слова не говоря, он пошел к соседке, но дома оказался лишь внук, пацан лет двенадцати, который таращился на Крюкова и бормотал, что не знает, куда ушла бабушка. Поднимать тревогу было еще рано, однако она как-то незаметно и быстро вытеснила искристое ребячье торжество и защемила душу. Он не подал виду, что встревожен, распорядился приготовить завтрак и собираться в дорогу. Однако телохранители что-то почувствовали, а возможно, оценивали ситуацию и Кочиневский, ничего не объясняя, вызвался взять такси и съездить на шахту Сибирская. Также ничего не уточняя, Крюков после завтрака отпустил его, а сам еще раз заглянул к соседям. На сей раз и внука не застал, хотя дверь была открыта. Он просидел на скамеечке возле крыльца четверть часа, пока не пришел Ефремов. - Может, в больницу позвонить? - предложил он. - Или в "скорую". Валентина Степановна совсем слабенькая, с палочкой отправилась... - Нужно было не пускать! - огрызнулся Крюков. - Меня разбудить! Или на худой случай, выяснить, куда и зачем пошла. Помощник достал телефон и направился в огород, на капустную грядку. Спустя некоторое время он прибежал и доложил, что полтора часа назад в городскую травматологию поступила старушка с открытым переломом ноги и в бессознательном состоянии, по приметам очень похожа на Валентину Степановну. На улице сильно подтаяло и было так скользко, что и здоровому-то человеку переломаться - раз плюнуть, поэтому Крюков наскоро оделся и вместе с Ефремовым побежал к почте ловить машину. Около получаса они махали руками всем проезжающим автомобилям, и Крюков физически чувствовал, что он опаздывает. Наконец кое-как поймали частника и приехали в травматологическое отделение городской больницы. Но там, в приемном покое, его будто нокаутировали, сообщив, что безымянная старушка только что скончалась, не приходя в сознание, и тело перенесено в морг. Какая-то женщина в фуфаечке поверх белого халата проводила их к каменному сараю, отомкнула дверь и включила свет. Затык, возникший в гортани, будто черная, заразная болезнь, расплывался по всему телу, руки и ноги становились несгибаемыми, и все-таки Крюков перешагнул порог. Несколько обнаженных трупов лежало на железных столах без всякого покрова, источая страх смерти. Хотелось зажмуриться, но веки не закрывались. - Ваша бабушка? - настойчиво спрашивал кто-то возле самого уха. - Что вы молчите? Ваша или нет?т остывающего, безобразно и бессовестно брошенного старушечьего тела шел пар.н увидел лицо и мгновенно прорезался голос: - Нет! Нет! Не наша!.. Или это Ефремов сказал вместо него? Крюков попятился назад, потом развернулся и чуть не наткнулся на стол с покойником. Худосочное, костлявое тело, огромный кадык на горле и открытые - косые! - Фильчаковские глаза! Все остальное он помнил смутно. Неизвестно почему, из каких побуждений, откуда это вдруг взялось, всплыло в душе, но Крюков вроде бы пытался закрыть Фильчакову глаза, или только подумал сделать это. Однако ладони запомнили холод плоти, прежде чем чьи-то сильные, горячие руки выволокли его из сарая.а улице он пришел в себя от того, что Ефремов протирал ему лицо мокрым снегом. - Зрелище ужасное, - гудел его голос. - Ничего, Константин Владимирович, без нашатыря обойдемся... Я тоже чуть не сломался. Нет, я всякое видел, но тут... - Там Фильчаков, - отчетливо произнес Крюков. - Да нет его! - раздраженно сказал помощник, словно отвечал уже не первый раз. - Это старичок какой-то лежит. - Я видел - он! Глаза... - Ничего ты не видел! - вдруг грубо закричал Ефремов. - Ну все, хватит! Слюни тут распустил, пацан! тем самым будто ледяной водой окатил. - Ты как разговариваешь? - встрепенулся Крюков. - Что это значит? - Простите, Константин Владимирович, - тут же повинился он. - Что вы в самом деле? Ну так же нельзя! - А где Фильчаков? - В суд мед экспертизе, - помощник повел его с больничного двора. - Прокурор сказал. Поедем домой! - Поедем, - сразу согласился он. - Главное, мамы тут нет...ока ехали на Шестую Колонию, Крюков почти освободился, отряхнулся от навязчивых видений, как отряхиваются от пыли, и все-таки в сознании осталось легкое и тайное убеждение, что косоглазый покойник на столе - Фильчаковский поскребыш.очиневский с шахты Сибирской еще не приехал, но зато в соседнем дворе копошилась соседка. Крюков выскочил из машины и сразу же устремился к ней. - Тетя Поля, а где мама?оседка отчего-то заскочила на крыльцо и взялась за дверную ручку. - Что тебе? - спросила, пугливо тараща глаза, как ее внук. - Я маму ищу! Ехать пора! Он знал тетю Полю с раннего детства, сколько помнил себя. Сердобольная соседка жалела Костю и часто прятала в своей квартире, когда пьяный отец устраивал дебоши, и потом всегда радовалась, если Крюков приезжал к матери погостить, зазывала к себе, угощала и в шутку обещала отдать за него свою младшую дочь, которая еще училась в начальной школе. Сегодня ее поведение обескуражило. - Не знаю, где твоя мама! Не знаю! - спрятавшись за дверь, она выглядывала, словно боязливая птица. - Вы же утром вместе ушли? - Ушли... - Где же мама осталась? - На кладбище! - соседка затворила дверь и заложила засов. - Там ищи! Только сейчас он вспомнил, что мать упоминала о кладбище, и, должно быть, поехала туда, чтобы попрощаться с могилой отца. В тот же миг он забыл о тете Поле и выбежал на улицу, но оказывается, Ефремов отпустил такси. Они снова вышли к почте и на сей раз голосовали около часа, пока не увидели подъехавший к дому микроавтобус - тот самый, что встречал в аэропорту. Крюков отлично помнил место, где похоронили бригаду ремонтников, хотя бывал на кладбище и на могиле отца всего дважды - на похоронах и перед отъездом в суворовское. Искать было легко: всех погибших шахтеров хоронили на специально отведенном, почетном участке, в самом центре, и памятники ставили за счет шахты, по тем временам богатые, из черного мрамора, с эмалевыми портретами. По старой памяти он вошел через центральные ворота, по широкой дороге, завернул за каменную сторожку и сразу понял, что заблудился, и могилы не найти. Сотни черных надгробий распускались веером во все стороны, заполонив все проходы и дорожки, так что и наступить некуда. И само кладбище уже сползло со склонов холма и захватило все видимое пространство, став размером чуть ли не с город. Крюков забрел в это волнистое, черное море, покружил возле берега и выбрался на сухое. Среди могил не было ни единой живой души, если не считать воронья, будто чайки, плескавшегося над безбрежным простором.ожалуй, от растерянности и отчаяния он бы закричал - мама! - но перед взором нарисовался Ефремов. - Где? Я сейчас найду, Константин Владимирович! Укажите примерное направление. - Там, - неопределенно махнул рукой Крюков. - Где-то там. сам снова шагнул в волны. Фамилии на табличках были знакомые, с детства на слуху; лежали тут бывшие известные хулиганы и стахановцы, директора шахт и короли поселков, и даже одноклассники - все вместе, но могилы отца не было, сколько они ни бродили средь заросших травой и присыпанных осклизлым снегом могил. И вдруг Крюков, как недавно в морге, натолкнулся на знакомое, узнаваемое косоглазое лицо, и механично имя прочитал вслух: - Егор Михайлович Фильчаков... - Вот он! Вот он! - закричал непроизвольно. Подскочивший к нему помощник взял его под руку и повел на центральную дорожку. - Домой поедем, Константин Владимирович. Нет ее здесь...рюков послушно поплелся за ним в микроавтобус. На обратном пути он тупо смотрел в лицо водителя - меланхоличного, ко всему привычного и готового на все, человека - ну хоть бы мускул дрогнул, хоть бы веко дернулось! - Ну ты и сука, - сказал ему Крюков, однако тот не расслышал или не обратил внимания.очиневский поджидал у калитки, взъерошенный и одновременно какой-то прибитый. - Валентина Степановна попала в больницу, - сообщил он, почему-то дергаясь. - Сейчас приезжал мэр города... - В какую больницу?! - мгновенно взорвался Крюков. - Когда, почему? - Пока в нормальную, - хладнокровно ответил охранник. - Но могут и упрятать в кемеровскую, если сейчас ее не заберем. У нее неадекватное поведение. Она хотела мужа своего из могилы выкопать, чтобы с собой взять...янущая, мучительная боль в солнечном сплетении вдруг разом оборвалась, и один ее конец, будто отпущенная праща, стеганул по глазам... 8 Зубатый отрешенно посидел несколько минут, затем вспомнил, что надо бы осмотреть комнату Саши, схватил с вешалки пальто, кепку и остановился на пороге. Если сейчас уйти, то завтра вряд ли удастся вернуться, а послезавтра - инаугурация, и этот кабинет уже будет занят. Так что и отсюда уходить нужно навсегда. Он вернулся к столу, выломал из большой рамки и сунул в карман фотографии Саши и Маши, подергал ящики - мелочь всякая, ненужный мусор, который выбросить не жалко. Потом прошел вдоль длинных шкафов с сувенирами, из доброй сотни блестящих безделушек выбрал холщовое полотенце с тканым узором - память о пивной ярмарке, и успокоенный, плотно притворил за собой дверь. - До свидания, - обронил секретарше.о дворе дома, возле парадного, стояла еще одна машина, с московскими номерами, так что приткнуть свою оказалось некуда. Войдя в переднюю, он услышал из распахнутых дверей столовой воркующий баритончик Ал. Михайлова и тихий, виолончельный распев бесприданницы. И эти непривычные уху голоса как-то сразу сделали обстановку неузнаваемой, возникло чувство, будто Зубатый пришел в чужой дом и теперь по-воровски подглядывает за чужой, существующей без него жизнью, а своя тем временем отделилась от общего течения и ушла, как дорога, в бесприютное, осеннее поле.радучись, он поднялся на второй этаж, на цыпочках пробрался в кабинет и там долго стоял, прислушиваясь и вспоминая, зачем пришел. И вспомнил, когда снизу донеслись голоса - кажется, обнаружили его присутствие и теперь искали. Зубатый достал ключи от комнаты Саши и так же осторожно пробрался к двери. И лишь когда открыл замок, увидел, что полоска бумаги с печатями аккуратно разрезана - кто-то открывал, кто-то уже побывал в комнате, причем тайно, с отмычкой, поскольку ключи все время находились в сейфе. Предупрежденная прокуратура сюда не сунется, жена хоть и просила открыть комнату, но сама бы никогда не решилась, поскольку относилась к опечатанной двери с каким-то опасливым благоговением да и не смогла бы подобрать ключи. Значит, сюда забралась бесприданница. Возможно, для того и появилась в доме, чтобы убрать из Сашиной комнаты компромат...щущая редкостное состояние гнева и беспомощности, Зубатый переступил порог и закрыл за собой дверь на замок, поскольку в коридоре уже послышались шаги и громкий возглас Кати: - Странно, нет нигде!..н не знал, что нужно искать - наркотики, фотографии, письма или еще какие-то свидетельства образа жизни сына; он просто двинулся вдоль стен, всматриваясь во все вещи и предметы аскетически обставленной комнаты. Зубатый не помнил, когда был здесь в последний раз, возможно, полгода или даже год назад, и потому не мог знать, что было и что могло исчезнуть. В школьное время Саша увлекался бодибилдингом (этот период совпал с охотничьим азартом), качался каждый день, соблюдал белковую диету, и с тех пор у него остались тренажеры, штанга, гантели, но почему-то пропали снимки Шварценеггера и прочих знаменитых качков, развешанные в ту пору по стенам. Вероятно, снял, когда изменились увлечения, да и фирменное никелированное и черненое железо превратилось в груду тусклого и пыльного металлолома, сваленного в углу, как некие материальные остатки далекого прошлого.а, период мужских устремлений сына был еще виден, но почему-то никак не отметился другой, актерский - ни фотографий знаменитостей, ни каких-либо чисто театральных предметов и вещиц, например, афиш и программок, если не считать засохший и почерневший букет роз. Кто его преподнес? За что?.. коридоре опять простучали шаги, но мимо двери. Зубатый прокрался к столу, сел и подвигал ящики: еще собранные в детстве камешки, стреляные гильзы, тут же сломанная электронная игрушка, Несколько зажигалок и множество авторучек, фломастеров, пустых и давно засохших - одним словом, ничего, никаких записей, дневников и тем более, писем. Или кто-то, вошедший сюда раньше, все забрал?.. Компьютер в комнате был, однако тоже напоминал материальные останки и стоял на полу за диваном, покрытый пылью времен: увлечение этой игрушкой у Саши прошло очень быстро, еще в школе, и после этого он к нему вряд ли прикасался. И вообще, он всегда быстро чем-то увлекался, просил купить те же тренажеры, собак или ружье, но как-то очень уж быстро терял интерес и остывал.убатый еще раз обошел комнату, посмотрел на корешки книг за стеклом шкафа - приключения и фантастика, давно, пожалуй, с седьмого класса не читанные. Учебники и книги по театральному искусству, которые должно быть, он иногда открывал, почему-то валялись на полу, наверняка брошенные незадолго до гибели. Две открытых книжки лежали справа от кресла, друг на дружке: верхняя, "Жизнь растений", развернулась веером и было не понять, в каком месте Саша читал, второй книжкой оказался Геродот, и открыта она была на странице, где древний историк описывал гиперборейцев, которые жили очень долго и когда уставали от жизни, поднимались на скалы и бросались в море...н вздрогнул и замер - Саша искал способ расквитаться с жизнью? Потому забрался на чердак девятиэтажки?ет, не может быть! Книги брошены давно, все покрылось пылью. Если и читал, то уж никак не перед смертью...н сел в кресло и стал смотреть в сводчатое окно, выходящее на реку: Саша сидел вот так же и смотрел на воду, зимой и летом; и на ту сторону смотрел, где стоят похожие дома, как на Серебряной. И о чем-то ведь думал, возможно, и решение уйти из жизни было принято здесь... - Я слишком поздно родился, чтобы жить с вами, люди...о почему?! Закончилось увлечение жизнью? Много что попробовал, испытал на себе, в том числе и наркотики, после чего потерял интерес к существованию. Поздно родился! Мир и образ жизни в этом мире не устраивали его, и не потому ли он ринулся в театральную студию, в актерскую, придуманную, наигранную и иллюзорную жизнь?днако и она оказалась нестерпимой, ибо существовать в ней можно лишь имея характер и повадки Ал. Михайлова... все-таки, кто входил сюда и что вынес? Следов обыска незаметно, впрочем, если здесь побывала бесприданница, то наверняка знала, что и где лежит, взяла компрометирующие ее бумажки или предметы и вышла. Кажется, рылись в платяном шкафу, дверца приоткрыта, торчит рукав пиджака...отя у Саши всегда был беспорядок, сам убирал редко, а мать или домработницу не впускал, запирая комнату на ключ. Постельное белье выдавал раз в неделю и получал новое, как в общежитии...ачем он это делал? Что скрывал? Может, какие-то тайные детали своего существования?.. Зубатый открыл шкаф - мебель во всем доме была антикварной, отреставрированной, однако сохранившей запах старины - по крайней мере, так казалось. Вместе с рубашками, свитерами и брюками висел костюм магистра - черная мантия и четырехугольный колпак с кисточкой. Вещь для сына странная, неожиданная, но если вспомнить, что учился в студии, то все объясняется: принес из театральной костюмерной, к примеру, для репетиций и забыл сдать... Но что он репетировал?од одеждой, внизу, оказалась картонная коробка, замотанная скотчем, и довольно тяжелая - пожалуй, единственный закрытый предмет, и потому Зубатый достал складной нож и разрезал упаковку...о, что было там, в руки брать не хотелось, но одновременно и не открывало никакой тайны. Побуревший от времени, наверняка выкопанный из могилы череп, лопаточная, скорее всего, кость и муляж скованных наручниками, отрубленных гипсовых рук со струйками нарисованной крови. Тут же лежал явно бутафорский кинжал с красными пятнами на лезвии и настоящая фашистская бляха полевой жандармерии.о, что Саша одно время увлекался сатанизмом, Зубатый узнал лишь после его смерти от начальника УФСБ, который в общем-то и успокоил, что это лишь веяние моды, дурь золотой молодежи и ничего серьезного. По-видимому, так оно и было: коробка с атрибутами, впрочем, как и черная мантия, находились в шкафу невостребованными и напоминали сваленный в угол металлический хлам тренажера - символа физической силы.убатый сунул коробку назад, закрыл шкаф и. в задумчивости еще раз обвел взглядом комнату. Вывод уже зрел, в подсознании крутилась по спирали мысль-догадка, но где-то на последнем витке срывалась - чего-то недоставало, какой-то мелкой и важной детали. Он пошел снова по кругу и будто споткнулся, вспомнив слова блаженной старухи: - Ищи Бога, а не власти!..а ведь Саша Бога искал! Но, оказавшись в безбожном мире, не увидел его, не почувствовал, и не потому ли в его комнате нет ни единого христианского символа, как и прочих религий? Все есть, следы самых разных его увлечений, вплоть до черной магии, но нигде ни крестика, ни иконки, ни божка.н действительно родился слишком поздно, чтобы жить. Боги к тому времени уснули...а минуту Зубатый почувствовал себя беспомощным и слабым, но потом встрепенулся, вспомнив о Маше. Закрыл комнату, по-воровски вернулся в кабинет и заперся на ключ. Внизу по-прежнему слышались голоса, причем веселые - Ал. Михайлов рассказывал что-то забавное, смеялся бархатистым баритончиком, будто кот мурлыкал. Но Катя вроде бы все еще бродила по дому и искала, потому как время от времени раздавался ее громкий и театрально удивленный голос: - Куда он делся?..убатый достал мобильный телефон, набрал номер дочери - Финляндия ответила короткими гудками. Прислушиваясь к голосам, доносящимся из зала, он еще дважды повторил звонок, но на том конце кто-то плотно сидел на телефоне. Тогда он включил автодозвон, прилег на кушетку и прикрыв глаза, стал мстительно думать, мол, пусть кричат, ищут, пусть с ног собьются, а он и звука не подаст, кто бы ни постучал. В дверь на самом деле стучали и окликали, однако Зубатый жмурился и таил дыхание. Он не уловил мгновения, когда задремал, вернее, даже уснул, потому что с уголка губ сбежала нитка слюны, и резко вскочил: возле уха заверещал телефон. - Маша? Маша! - спросонья спросил он громко, забыв о конспирации, но услышал голос Хамзата. - Я приехал, стою у вашего дома. Надо говорить. Зубатый встряхнулся и отер лицо. - Сейчас спущусь. Набросил плащ и не скрываясь, протопал по лестнице. В зале его услышали, сразу стихли голоса, и жена спросила вслед: - Толя! Ты откуда? Где был?..н даже не оглянулся и вышел во двор. Судя по всему, Хамзат только что вернулся из командировки, ждал возле крыльца и от нетерпения копытил землю. Небритый, черный, с воспаленными от бессонницы глазами, в заляпанном дорожной грязью камуфляже, начальник охраны напоминал чеченского боевика. Он демонстративно оглядел чужие машины во дворе и кивнул на ворота. - Говорить надо там.ели в его машину, Хамзат снял берет и сходу доложил: - В Новгородскую область ездил. Деревню Соринская Пустынь нашел. Есть такая. - Разумеется, есть, - спокойно проговорил Зубатый, хотя ощутил тихий душевный трепет. - Как там дороги? - Дороги нет, а дорожный знак сам видел. Только какая область, не понял. - Как это - не понял? - С одной стороны - Псковская, с другой - Тверская, а я заехал через Новгородскую. Где был, сказать трудно, границы не видно, карты нет. Местные жители сами не знают, в какой области живут. Одни пенсионеры, никому не нужны. Мобильник не берет, мертвая зона. - Ну, а место найдешь? - Как не найду? С закрытыми глазами найду. Поехали! - На себя-то посмотри? - урезонил его Зубатый. - Тебя милиция не останавливает? - На каждом посту под автомат ставят. Я привык... - Езжай домой, приведи себя в порядок. Нечего народ пугать. - Думал, надо срочно, - Хамзат не умел расстраиваться и сразу же злился. - Ехал всю ночь, машину толкал, телефон в лужу уронил... - А что со старухой? - Как что? Я старуху не искал. Вы сказали, деревню искать. - Хоть что-нибудь узнал о ней? - Одни говорят - хорошая бабка, лечит людей, и как это по-русски... Роды принимает. - Повитуха. - Другие говорят - ведьма, нечистая сила... - Ты скажи, кто она? Зовут как? - Бабка Степанида зовут. Фамилии никто не знает. - Ладно, сначала в Соринскую Пустынь. - Когда поедем? - Ты сейчас другим займешься, - Зубатый помедлил. - Возьми наших хозяйственников, транспорт и вывези вещи из дома. Пока из моего кабинета и Сашиной комнаты. - Я не понял, Анатолий Алексеевич. Какие вещи? - Мои вещи! - Как твой вещи? - взволновался Хамзат. - Зачем? Из дома не надо уезжать! Кому отдашь дом? Этой свинье? - Ладно, тихо! - прикрикнул Зубатый. - Делай, что сказано!ачальник охраны засверкал черными глазами. - Не буду! Не повезу! Сказал: деревню срочно найти - я нашел! Сказал ехать - поеду! - Погоди, Хамзат! - он заговорил примирительно. - Понимаешь, в чем дело... К сожалению, на Химкомбинат взять с собой не смогу. Генеральным назначили другого... Понимаешь, о чем речь?... - Конечно понимаю! А вещи не повезу. Сказал, в деревню ехать надо - правильно сказал. Я же знаю, зачем деревню искал! Зачем старуху искал! Поедем и найдем! - Можешь показать на карте или нарисовать схему, сам найду. - Где найдешь? - он вскинул и затряс руками, подыскивая слова. - Без меня не найдешь! Машину бросил, пешком через лес шел. Людей нет, одну женщину встречал, сказала - туда иди. Я здесь не покажу, куда иди, там покажу! А деревня за рекой, река широкая, брода нет. На чем поплывешь? Лодки есть - не дают, говорят, иди отсюда, черный! Ты белый, и тебе не дадут - плохой народ. - Ну, хорошо, - сдался он. - Спасибо, Хамзат Рамазанович. - Зачем - спасибо? Я службу знаю! Спасибо... забухтел что-то по-ингушски. Зубатый вернулся в дом, поднялся в кабинет и открыл шкаф с охотничьим снаряжением. Баритон переместился наверх, и скоро в дверь постучали. - Анатолий Алексеевич? Можно к вам?идеть и отмалчиваться теперь не имело смысла, он зашнуровал охотничьи ботинки и открыл.л. Михайлов относился к тем мужским особям в театре, которых называют Актер Актерыч - понять, когда он живет и когда играет уже было невозможно. Сейчас он изображал скорбного близкого, переживающего за своего друга - будто несколько минут назад не мурлыкал с девицей за столом. - Примите мои соболезнования... Только что вернулся из Соединенных Штатов... и был потрясен, не мог поверить. Смерть - явление таинственное, загадочное, но гибель Саши и особенно эта записка... Мы все виноваты, не уберегли... А возможно, не смогли бы уберечь. Мы предполагаем, Господь располагает... последнее время Зубатый много раз слышал подобные слова от самых разных людей и всегда терялся, не зная что ответить. Сказать спасибо вроде бы не к месту: разве можно благодарить за такие чувства, как сострадание, стоящее рядом с чувством любви? Стоять молча и кивать тоже вроде бы нехорошо... сейчас он выслушивал знаменитого режиссера и одновременно не внимал его словам, потому что сознание зацепилось за слово "смерть" и сразу же вспомнился врач Кремнин, вернее, его утверждение, что где-то в Москве существует институт бессмертия. Конечно, Ал. Михайлов не настолько состоятельный человек, чтобы тратить деньги на будущее долголетие, да и не такой еще старый, но с его способностями проникать во все круги и сферы жизни, просачиваться сквозь самые толстые, неприступные стены и силой своего таланта воздействовать на сознание сильных мира сего, он должен получить, а точнее, вкусить благо бессмертия бесплатно. Его могут угостить, как угощают с барского стола крепостных актеров. И если еще не предложили попробовать столь экзотического яства, в любом случае, вращаясь в среде политиков и олигархов, он должен был слышать об этом институте.олько вот как спросить, как объяснить свой интерес, не выдавая существование юродивого старца?росто так, в гости, Ал. Михайлов никогда не приезжал, поскольку вся его жизнь, кроме того короткого времени, когда он находился на съемочной площадке или охоте, была отдана поиску людей, готовых финансировать новый фильм. Что бы он ни делал, какие бы слова и речи ни произносил, каких бы депутатов ни протаскивал в Госдуму и за каких бы олигархов ни вступался - все было посвящено добыче денег. Причем, он не скрывал, не стыдился этого, и будучи хвастливым, в узком кругу с удовольствием рассказывал, как "обувал" известные нефтяные компании, газовиков и люберецких бандитов. По первости Зубатый даже спорить с ним пытался, мол, этично ли снимать на "грязные" деньги фильмы о чистых и вечных чувствах, однако у режиссера в запасе имелось десятки философски и исторически обоснованных аргументов, которыми неопытных собеседников он сбивал с ног. - Вы, как патриот, согласны, переливать колокола на пушки допустимо. - говорил он. - Представьте себе, возможен и обратный процесс. Причем, порох, кровь и страдание насыщает медь особым, русским национальным звучанием.адо полагать, и на сей раз он явился не для того, чтобы высказать соболезнования, не исключено, познакомиться с новым губернатором и через него обновить связи со своими меценатами. Пока Зубатый размышлял, как завести речь о таинственном институте, посвященный во все его дела Ал. Михайлов сам предложил свои услуги, мол, я знаю, цепь неприятностей не закончилась, вновь открыт вопрос с работой, однако по поводу Химкомбината не поздно все переиграть. - А вы знакомы с Кузминым? - вдруг спросил он. - Кто такой? - Если спрашиваете, значит не знакомы, - задумался режиссер. - Ладно, берусь вас свести с ним и многие вопросы отпадут. Наверное, вы чем-нибудь его разозлили. - Я много кого разозлил... - Но только бы не Кузмина! - Он что, святой? - Пожалуй, святой. Нет, даже апостол. Вот его раздражать и, тем паче, злить категорически воспрещается. Ал. Михайлов будто бы даже загоревал, но про Кузмина больше не поминал и стал убеждать перебраться в Москву, где открываются большие перспективы, и не нужно поддаваться ложной скромности. - Скромность, дорогой Анатолий Алексеевич, - с удовольствием повторял он, - прямой путь к неизвестности.менить место жительства, работу, обстановку - лучший выход из вяло текущей депрессии. Этот город все время будет напоминать о трагедии с сыном, о собственном поражении. Дескать, если есть какие-то мысли относительно своего будущего, надо их озвучить: в горе мы обязаны помогать друг другу.ак обычно говорят с потерпевшим, с больным или с человеком, безвинно попавшим в тюрьму - в общем, с людьми, которые вызывают жалость. - Мыслей много, - проговорил Зубатый. - А озвучить нечего.ажется, Ал. Михайлов решил, что он страдает провинциальной стеснительностью, решил разговорить, отвлечь. - А вы никак на охоту? - Можно и так сказать, - отмахнулся Зубатый. - В таком случае, я с вами! Карабин и амуниция всегда со мной, - режиссер засуетился и вдруг пожаловался. - Как только сменилась власть, сразу изменилось отношение. Какие стали люди! Начальник охотуправления выдал всего две лицензии на медведя! Всего две! Как быстро все перекрашиваются! - Это верно! - Так берете меня? У вас же наверняка лицензии не отстреляны? Когда вам было... А мы бы вместе поехали и закрыли все бумаги! - На сей раз не получится, я по делам еду. А вот вернусь... - Когда? - Через два дня. - Ловлю на слове! - засмеялся Ал. Михайлов. - Буду ждать! Посмотрел на сборы, что-то вспомнил, вмиг сделался вальяжным и продолжил тоном старой барыни: - Полно вам, Анатолий Алексеевич! Вы не стесняйтесь. От души готов помочь, похлопотать, ей-богу! - Это вы о чем? - Да о помощи, о помощи! Ситуация-то не простая...убатый про себя ухмыльнулся и подыграл. - Впрочем, вы можете помочь... - Разумеется, могу. Даже с Кузминым познакомлю. - Знакомить не надо. Сделайте милость, отыщите мне адресок одного учреждения. - Какого учреждения? - В Москве или где-то в Подмосковье есть частная клиника. Занимается проблемами долголетия. Ее называют клиникой бессмертия... - Боже правый... Вам-то зачем? - Мне-то не к чему, да есть одно обязательство. Близкому человеку помочь. - Вам бы в пору сейчас о себе подумать! - назидательно и чуть растерянно проговорил Ал. Михайлов. - Только адрес клиники и к кому там обратиться, - нажал Зубатый. - Думаю, вам не составит труда...н не сказал ни да, ни нет, как-то неопределенно рукой махнул, выскользнуть хотел. - Клиника, клиника бессмертия... Что-то не припомню, Анатолий Алексеевич... - Скажите прямо, найдете клинику? Или кого-то еще попросить? Знаменитый режиссер ставил фильмы и играл в них героев широких и великодушных, поэтому сделал вид, что обиделся. - Что вы, право!.. Сейчас я не готов ответить. О клинике ровным счетом ничего не слышал... Да отыщу вам адрес! - Спасибо, - Зубатый руку ему пожал. - Я приеду дня через два-три.н подхватил рюкзак и пошел в двери. - А ружье? - вслед спросил Ал. Михайлов. - Вы забыли ружье! 9 Соринская Пустынь открылась внезапно и сразу от края до края. Она стояла на противоположном покатом берегу, среди высоких холмов, покрытых сосновым лесом, обращенная окнами на реку и задами на всхолмленные и зарастающие поля. Может, оттого, что день был ясный, а осенний воздух прозрачный и звонкий, может, потому, что смотрел издалека и с высокой террасы, но вначале деревенька показалась акварельным рисунком в детской книжке - чистенькая, с берендеевскими домиками, квадратиками огородов и еще зелеными выпасами, по которым бродили кони. И все это с размытыми, неясными линиями, призрачно, будто отражение на зарябленной воде. Он готовился к этому мгновению, ждал: вдруг затрепещет душа, проснется генетическая память, шестое чувство или хотя бы покажется знакомым это место, однако сколько не прислушивался к себе - ничего подобного не происходило, возможно, оттого, что всю дорогу думал и заново прокручивал в сознании последний крутой разговор с Хамзатом. Начальник охраны не хотел оставаться в машине, оставленной посередине разбитой торфянистой дороги, порывался идти с ним, причем так навязчиво, что вывел из терпения. Зубатый обложил его матом, приказал возвращаться домой и заниматься перевозкой вещей, мол, приедешь за мной через двое суток, и когда тот воспротивился, объявил об увольнении, развернулся и пошел в одиночку. Кавказский скакун запрядал ушами, задергал тонкой нервной головкой и взял с места в галоп.ожет, поэтому он шел и ничего в нем не трепетало, разве что в какой-то момент исчезло ощущение времени, да и то потому, что вокруг не было никаких знаков - столбов электролинии, антенн на крышах, техники на улице. То ли шестнадцатый, то ли девятнадцатый век. Но стоило спуститься с горы к реке и взглянуть на деревню поближе, как время вернулось, и тут же обнаружились следы колхозной цивилизации. Сквозь высокий засыхающий чертополох проглядывали обрушенные силосные ямы, остовы комбайнов, кирпичные столбы от разрушенных коровников, еще какое-то железо, конструкции, постройки неизвестного назначения, и все это уже врастало и уходило в землю. большая часть домов стоит с заколоченными, а то и выбитыми окнами... ладно бы водная преграда впереди - саму дорогу, связывающую с миром, давно размыло ливнями и весенними водами, в глубоких логах и низких местах она превратилась в болото, и судя по следам, здесь передвигались в основном на конной тяге. И между прочим, ездили вброд через реку!убатый пошел по тележным следам и через двести метров, напротив заброшенной фермы, обнаружил брод. Река в этом месте текла быстрее, и от солнечных лучей проглядывало дно. Он нашел палку, забрел, сколько можно было в охотничьих ботинках и проверил дно - глубоко. Только на коне или в крайнем случае, на машине, и вода ледяная. На той стороне, чуть левее, видны были деревянные лодки, но ни единого человека и при этом, на въезде в деревню, словно некий знак, занесенный из будущего, торчал дорожный указатель, не простреленный, не ржавый, с отчетливыми синими буквами по белому фону - Соринская Пустынь. Вероятно, поставили, чтобы хоть кто-нибудь узнал, что еще существует на свете такое место... - Эй, люди! - крикнул Зубатый. - Дайте лодку!они на выпасе вскинули головы, насторожились и через минуту уже снова щипали увядающую траву. - Перевезите! - еще раз крикнул и успокоился: кричать тут бесполезно.н ушел от брода вверх по реке, к тому месту, где на другом берегу стояли привязанными еще несколько лодок, но и там, у высоких, красивых домов не было ни единого человека, хотя виднелась крыша белой машины.рошло полчаса, но на улице не появилось ни души. Зубатый ходил по берегу взад вперед, пока не заметил бегущего по огородам мальчишку. - Эй, парень! - крикнул. - Перевези!от на миг остановился и побежал дальше. Наконец, возле фермы появился мужчина в дождевике и с топором. Он пробрался сквозь крапиву и стал отдирать доски с высоких деревянных ворот. Слышен был певучий скрип гвоздей, треск и непонятное ворчание - на реке всегда хорошо слышно, однако когда Зубатый позвал мужика, тот даже не оглянулся. И лишь когда оторвал несколько досок и взвалил на спину, вдруг заметил и повернулся. - Чего тебе? - Мне бы к вам переехать, на ту сторону! - К кому пришел? - строго спросил он. - А хоть бы и к тебе. Я тут никого не знаю. - Чего же тогда приперся? - Родню ищу, - признался Зубатый. - Моя фамилия - Зубатый. - Ну и что? Моя фамилия тоже Зубатый, Иван Михайлович. - Вдруг мы родственники? - Однофамильцы, - отрезал тот. - А если нет? - Сейчас, доски отнесу, - подумав, согласился мужик. - Только у меня лодка течет. Он нес доски вдоль берега, а Зубатый шел за ним по противоположной стороне, пока он не скрылся во дворе крайнего дома. Появился минут через десять, в шляпе, спустился к реке, не спеша вычерпал воду из лодки, сел на весла и поплыл. На вид это был типичный колхозный начальник шестидесятых годов: выбритое до блеска морщинистое лицо, пиджак, галстук, шляпа и брезентовый дождевик - все старое, протертое на сгибах, но выстиранное и наверняка откатанное вальком. А по возрасту ему было за семьдесят, хотя издалека выглядел молодо и чем-то напомнил отца, когда тот после освоения казахстанской целины переоделся из не модного уже к тому времени военного френча в цивильную одежду, к которой впоследствии постепенно привык, но так и не научился носить.тарик оглядел его с ног до головы, хмыкнул. - Вроде и впрямь Зубатый по породе... Ну, садись.ттолкнувшись от берега, Зубатый прыгнул в лодку и тут же получил матерок. - Опрокинешь ведь, леший! - Извините... Иван Михайлович поворчал и скоро успокоился. Греб он мощно, умело - видно сразу, на реке вырос и был еще в силе. - Ну и чей ты, Зубатый? - спросил он. - Алексея Николаевича сын. - Какого Алексея Николаевича? - Возможно, вы его не знаете. Но Николая Васильевича должны знать. Старик грести перестал. - И такого не слыхал... Какой-то ты подозрительный, парень. - Как это? Детский дом здесь был? Ну, или детская колония для беспризорников? - А что тебе колония?н не греб, но лодка уже ткнулась в берег. Зубатый сделал паузу, перевел дух. - Ладно, а слыхали о Василии Федоровиче Зубатом? - Что про него слышать? На том краю живет, - он махнул рукой. - Это мой прадед! - Кто? Васька прадед?! - Василий Федорович Зубатый! - Тебе лет-то сколь, парень? Полста уж всяко есть, а Васька со мной с одного года! Прадеда нашел... - Тогда мне нужен другой Василий Федорович, ему должно быть лет сто десять. - Ну ты загнул! Столько у нас не живут. Это где-нибудь на Кавказе... - Неужели здесь не слышали о старце? Высокий, седой, длинная белая борода, босым ходил...одка ткнулась носом в берег, Зубатый вышел на сушу, подтянул за цепь. Не бросая весла, старик выбрался из лодки, выгнул грудь и распахнул дождевик, показывая орден Отечественной войны. - Все названные тобой граждане в нашей деревне не проживают. Это я тебе как председатель сельсовета говорю, с сорокалетним стажем. Предьяви-ка документы!убернаторское удостоверение он давно сдал, в кармане оставался один документ - члена Совета Федерации, который он и предъявил старику. Тот вылез на берег, не забыв приткнуть лодку, внимательно прочитал вслух, что написано, и не поверил, поскольку никогда ничего подобного в руках не держал и о чиновниках такого ранга представление имел смутное. Однако не испугался, не смутился, а вернул удостоверение и сомнительно покрякал. - Кто знает, кто ты есть... Однофамилец. - Ну так расскажи про моих родственников, Иван Михайлович! - Что я тебе скажу? Ничего не скажу... - Говоришь, председателем сорок лет... - На моей памяти таких не бывало! - А жестянщики-медники когда-нибудь в Соринской Пустыни жили?тарик сделал стойку, но тут же хитровато отвел глаза - что-то скрывал! - Да вроде жили... Кто их знает? Жестянщики... Что-то не помню таких. У нас гончарня стояла, шорная мастерская, обозный цех... - А если поточнее? Были медники? - Дак это еще до революции, и не у нас, а при монастыре были кустарные мастерские, - Иван Михайлович терял интерес к разговору и помаленьку отступал к своему двору. - Я что? Маленький был, не помню...убатый пошел за ним. - А в каком месте колония стояла? - Колония? Так твоя родня в колонии была? - Мой дед там воспитывался, Николай Васильевич. - Вот оно что, - удивленно протянул старик. - Они ж там все поумирали! - Кто поумирал? - Да эти, воспитанники. Мор был! - Не знаю, мой дед жив остался, потом жил в Липецкой области, оттуда на фронт ушел и не вернулся... - Так он у тебя беспризорник был? - Отец рассказывал... - Тогда он не наш, не соринский! - Но фамилия - Зубатый! - Погоди, если твой дед в беспризорники попал, значит, осиротел? - Наверное, так... - Что-то я такой истории в наших краях не слыхал. Как, говоришь, прадеда звали? - Василий Федорович. - Нет, один есть, а второго не помню. - Хорошо, а где была колония? - Это не в самой деревне! - чему-то обрадовался старик и махнул рукой в сторону реки. - Тоже в монастыре располагалась. Километров семь будет отсюда! Ты иди, иди, там поспрашивай. - Люди-то в монастыре есть? - Откуда? Зернохранилище закрыли, так давно пустой стоит. - У кого же я поспрашиваю? Иван Михайлович направился в свой двор, Зубатый не отставал. - Там что, тоже поселок?казавшись во дворе, он неожиданно увидел, что на верстаке под навесом стоит новенький гроб без крышки. - Ты иди, иди отсюда! - застрожился Иван Михайлович. - Некогда мне с тобой! - Ну, ладно, - согласился Зубатый, - Спасибо за лодку. Может, заплатить нужно? - Не надо мне денег, иди! - А кому гроб мастеришь? - Хоть бы и себе! - проворчал старик. - Давай, вали, Совет Федерации... Зубатый пожал плечами и пошел вдоль по улице: власть тут была не в авторитете, а прародина - если это была она - встречала, как чужого и это вызывало печаль. Он миновал две усадьбы и заметил старушку, выметающую двор - маленькая, седенькая, в валенках с галошами. Он подошел к штакетному заборчику, облокотился и поздоровался, но хозяйка головы не подняла, шаркая метлой. - Мамаша, можно вас на минуту? - громче сказал он.абушка вроде бы даже в его сторону посмотрела и ничего не заметила, Зубатый постоял, пожал плечами и двинулся дальше, высматривая людей. В середине деревни возле усадьбы стоял колесный трактор с телегой и чувствовалось: здесь живет молодой и домовитый хозяин. Однако на стук вышел мальчишка лет двенадцати и на вопрос, где отец, ответил с веселой легкостью: - Собакам сено косит!асмеялся и убежал. Часть домов в деревне была заброшена, в нескольких жили и с десяток давно превратились в дачи, уже законсервированные на зиму. Зубатый еще раз попытал счастья, постучавшись в дверь ладного, ухоженного пятистенника с зеленой крышей, возле которого стояла чистенькая "Нива" (как-то ведь проехала сюда!), но и тут встретили хмуро. По виду городской мужчина, припозднившийся дачник, смерил его взглядом, закинул в багажник полупустой рюкзак и спросил так, что отбил всякую охоту разговаривать: - Что вам надо? Ну что? - Где тут дорога в монастырь? - только и нашелся Зубатый, удивленный крайним раздражением.от еще раз взглянул с ненавистью и, подчеркивая остроту ума, язвительно выговорил: - Дорога в монастырь лежит через грехи. - Сел в машину и, развернувшись, опустил стекло, сдобрился из мужской солидарности. - Иди вон там, вдоль берега, по столбам. это время на крыльцо вышла пожилая и с виду интеллигентная женщина, взглянула презрительно и бросила что-то похожее на "подлец" или "подонок", однако "Нива" уже мчалась вдоль улицы и получилось так, что слова прозвучали в сторону Зубатого. - За что же меня-то? - спросил он с усмешкой. - Извините, это к вам не относится, - сердито произнесла она и проводила гневными глазами удаляющуюся машину. - Забудьте к нам дорогу, негодяй!азвивать чужую ссору или даже присутствовать при ней настроения не было, потому Зубатый обогнул усадьбу, направляясь к реке, и пока не скрылся за колхозными сараями, все чувствовал на себе тяжелый, угнетающий взор пожилой хозяйки пятистенника. Хотелось оглянуться, и он потом оглядывался, но скандальный дом уже заслонил ржавеющий ангар, а зарастающий проселок возле заброшенной линии электропередач змеился вдоль высокого берега и тянул куда-то в молодые сосновые боры, по вечернему пронизанные солнцем и оттого красные. В лесу было тихо и сухо, Зубатый незаметно перестал вспоминать неприветливую Соринскую Пустынь и навязчивого Хамзата, дышал по-летнему хвойным воздухом, рвал и ел переспелую бруснику и постепенно успокаивался. И когда рядом внезапно и резко зацокала белка, прыгнув с земли на дерево, он неподдельно вздрогнул от испуга, засмеялся и с этого мгновения заметил, что идет и непроизвольно улыбается, чего не было давным-давно.н не заметил, как и дорога, и длинный ряд деревянных столбов кончились, вдруг оборвавшись у подошвы высокого, безлесного холма, на вершине которого виднелись явно церковного вида постройки. Траву здесь не косили и не выбивали скотом много лет, поэтому она вымахала в человеческий рост и стояла непроходимой стеной, напрямую не продраться, и он двинулся дальше по проселку, уходящему вдоль подошвы холма. Через пять минут он увидел впереди какой-то частокол, торчащий из травы, и не сразу понял, что попал на кладбище, сбегающее по склону к лесу. Старая его часть давно заросла, а новая, нижняя, еще белела свежими крестами, яркими пластиковыми и пожелтевшими еловыми венками.ришлось вернуться и пойти кромкой леса, огибая открытое место, и когда впереди блеснуло широкое, с тонкой линией другого берега синее озеро, Зубатый наконец-то рассмотрел монастырь - низкие строения красного кирпича с дырявыми шиферными крышами вместо колокольни и церковных куполов. Остатки стен и построек еще торчали из буйных засыхающих трав и по их гребню росли высокие и гибкие рябины, нагруженные ягодами.есмотря на старость и запустение, отмытый дождями кирпич казался алым, яркими пятнами, словно брызги крови, рдели на солнце гроздья рябины, и само солнце, заваливаясь за противоположный берег, горело красноватым пламенем остывающего металла. ни единой живой души! Даже птица не перепорхнет, мышь не зашуршит - воистину Пустыня.о, что он ждал всю дорогу, покой и душевный трепет, нахлынули незаметно, и когда все это почувствовалось, Зубатый обнаружил, как начинает стремительно темнеть, и состояние, которое можно было назвать благодатью, улетучивается вместе со светом. Вдоль берега озера оказалась хорошо набитая тропа, по которой он и поднялся к ближайшему каменному надолбу. А забравшись наверх, понял, что вокруг лишь руины и нет места, где можно переночевать. Вместе с ушедшим солнцем от глубокого потемневшего озера потянуло холодом, и на зреющем темнотой небе проступили льдистые и низкие звезды. Еще минут десять, сбившись с тропы, он продирался сквозь заросли, озираясь с мальчишеским испугом, пока зарево не погасло и землю не накрыло суровым сукном солдатского одеяла. голове постукивала назойливая и будто кем-то продиктованная мысль - ночью здесь оставаться нельзя. Нельзя! Подгоняемый ею и подавляя желание оглянуться, он выпутался из зарослей и лишь на опушке леса обернулся - по всему открытому пространству, где когда-то стоял монастырь, откуда-то снизу, от корней трав поднимались и светились неясные огоньки, словно оброненные китайские фонарики.орога далеко уходила от реки, и в бору оказалось настолько темно, что он сначала шел с вытянутыми руками, боясь удариться о дерево, и только когда вышел на проселок, стал ориентироваться по белым песчаным колеям, рыщущим между столбов. Он шел и думал, что обязательно придет сюда завтра, днем, все обойдет, посмотрит, поскольку в этом месте что-то есть, что-то притягивает - память ли о предках или сам разрушенный монастырь, намеленное место, как бы сказала Снегурка. Между тем начало холодать, и когда Зубатый вышел на поле, услышал, как под ногами хрустит подмороженная трава. Земля под открывшимся звездным небом белела от инея, а на реке у берега шуршал тонкий лед. В темной, непроглядной деревне горело всего три огонька, очень похожих на те, что мерцали в траве монастырского двора, ночь лишила пространство всяческих ориентиров и казалось, эти светлячки парят над землей. Только сейчас он подумал о ночлеге и вдруг отчетливо представил, что ждать утра придется возле костра - зря погорячился и отправил Хамзата! Народ в деревне негостеприимный, вряд ли кто пустит, тем паче, ночью, и все-таки он выбрал ближний светлячок и пошел напрямую, переступая через разрушенные поскотины.убатый был уверен, что перед ним тот самый красивый пятистенник с зеленой крышей - кажется, рамные переплеты в светящихся окнах те же, вычурные, лучистые, и заборчик палисадника похож, и растворенная калитка знакома. Желания входить сюда не было, вечером здесь кипели страсти, и вряд ли теперь наступил покой, но оглядевшись, он понял, что стучаться больше некуда: пока шел, два других огонька погасли. К тому же окна в доме и входные двери почему-то были распахнуты, несмотря на конец октября и ночной морозец. Зубатый поднялся на высокое крыльцо, прошел темные сени, ориентируясь на светлый дверной проем и здесь постучал в косяк. - Можно к вам? Здравствуйте.икто не ответил, хотя в доме чувствовалось присутствие людей и вроде бы доносился приглушенный, монотонный голос, то ли напевающий, то ли ворчащий. Он переступил порог и оказался в освещенной передней, где на полу сидел к нему спиной и умывался огромный рыжий кот. Деревенский половичок вел к дверному проему, прикрытому вздувающимися от сквозняка ситцевыми занавесками. - Хозяева, пустите переночевать, - Зубатый снял кепку и раздвинул занавески.начала он увидел задернутое простыней зеркало прямо перед входом, и потом, слева, у распахнутых окон, гроб на табуретках. Три старухи в шалях и зимних пальто сидели возле, одна у изголовья покойного нараспев читала молитвы из черной книжки. Все это было настолько неожиданно, что Зубатый на минуту замер, не зная, как поступить - поздороваться или тихо уйти, пока не заметили, ибо ночевать здесь нельзя. Он не хотел смотреть на покойного, однако взгляд сам отыскал его желтое лицо: это был глубокий старик с редкими седенькими волосами, возраст и смерть сделали свое дело - разгладили и вовсе убрали отличительные признаки и теперь он просто походил на мертвеца.от кому делал гроб зловредный Иван Михайлович...н бы ушел, но секундой раньше от гроба встала одна из старух, и Зубатый узнал ту интеллигентную пожилую женщину, что ругалась вслед уезжающей "Ниве". - Вы зачем сюда вошли? - Извините, не знал, - он почувствовал себя виноватым и маленьким. - Искал, где переночевать...енщина (назвать такую старухой невозможно) пристально посмотрела ему в лицо. - А это опять вы...Что вы тут ходите? - Простите, у вас горе, я не вовремя, - Зубатый хотел выйти, но она остановила властным голосом: - Постойте! Что вы ищете? - Переночевать.енщина будто сдобрилась, но тон остался прежним - Хорошо, ступайте ко мне в дом. Скажите Елене, я прислала. - Спасибо. А где ваш дом? - Как где? Вы же были сегодня возле него. Он сообразил, что в темноте перепутал дома, поблагодарил и с облегчением покинул скорбный пятистенник. И только оказавшись на улице, он будто споткнулся от внезапной мысли: а что если этот покойник - его прадед, юродивый старец?! Было желание немедленно вернуться и спросить, но Зубатый насильно развернул себя и повел к калитке - нет, такое совпадение невозможно! И вообще невозможно, чтобы его отпустили домой умирать или отдали тело, так необходимое клинике бессмертия для изучения и исследований. И все равно надо было хотя бы имя покойного спросить...оплутав в темных лабиринтах изгородей и заплотов, он наконец-то выбрался на центральную улицу, почти сразу нашел знакомый пятистенник и нащупал ногами колеи от "Нивы", подъезжавшей к воротам. Света в окнах не было, однако в доме топилась печь, из трубы валил дым и вылетали искры. Хороший хозяин не ляжет спать, пока не протопит печь и не закроет трубу, значит, домочадцы сумерничали. Зубатый постучал в дверь и буквально через секунду загорелся свет, вспыхнула лампочка над крыльцом. - Мама, ты? - спросил из-за двери женский голос. - Нет, но она прислала меня к вам, - Зубатый опасался напугать хозяйку и, кажется, напугал. - Вас зовут Елена? - Кто там? Вы кто? - голос аж зазвенел. - Меня прислала ваша мама, - совсем уж бестолково стал объяснять он. - Я был в доме, где покойник... - Что вам нужно? - Переночевать. - Я вас не пущу! Идите отсюда. А то мужа позову! - Ваш муж уехал еще вечером, - не задумываясь о последствиях, предположил Зубатый. Женщина тревожно затихла, и голос, раздавшийся через минуту, был хрипловатый, надломленный, со слезами. - Что вы хотите? Ну, что?.. - Мне некуда идти. Я приезжий. - Но почему пришли к нам? Здесь что, гостиница? - Я только что разговаривал с вашей матерью. Она сказала, чтобы шел сюда, к вам, и попросил Елену впустить. - Нет, все равно не открою, - лишь через полминуты отозвалась женщина. - Кто вы такой? - Моя фамилия Зубатый, Анатолий Алексеевич, - объяснил он, полагая, что местная фамилия сработает. - Корнями я отсюда, из Соринской Пустыни... Она договорить не дала. - Пожалуйста, уходите, я не впущу! Не хочу никого видеть. - А можно на крыльце посидеть? Ваша мама придет и пустит. Вместо ответа послышался стук двери, и все стихло. Скоро в доме выключил свет, однако лампочка над головой горела, и оттого казалось, что он стоит на освещенной сцене и держит паузу. Зубатый сел на ступеньки, натянул на голову капюшон, подобрал колени и поджал к животу руки: куртка была теплая, но пока шел - пропотел и теперь спину холодило. Одно из окон выходило на крыльцо, за стеклом просвечивалась белая шторка, и он неотрывно смотрел, не колыхнется ли, не подойдет ли кто, однако внутри дома был полный штиль. Минуло четверть часа, и он уж подумывал, не уйти ли куда-нибудь за деревню, где можно развести костер и если не поспать, то погреться, как в сенях снова хлопнула дверь. Голос был негромкий, усталый и подавленный, словно у наплакавшегося ребенка. - Что вы сидите? Что ждете? - Маму, - отозвался Зубатый. - Какую маму? - Которая сейчас возле покойного. Не знаю, как ее зовут. - Она до утра не придет. - Буду ждать до утра, - он почувствовал, что вместе с усталостью голос женщины подобрел. - Кстати, Елена, а как его звали? - Кого? - Усопшего? - Зачем это вам? Хотите разговорить, вызвать доверие? Чтобы открыла? - Нет, я ищу своего прадеда, - неожиданно для себя признался Зубатый. - Или хотя бы какое-то известие о нем. Сегодня увидел покойного и подумал - вдруг он? - Это не ваш прадед, - уверенно заявила женщина. - Он безродный. - Так не бывает. - Почему? Илиодор был последним иноком Соринской Пустыни. И в монастырь попал еще в юности. Детей не имел... У Зубатого от предчувствия удачи зажгло под ложечкой. - Как его мирское имя? - Никто не знает. Да и он сам забыл. - Сколько ему было лет? - Возможно, около ста... - Жаль, он должен был знать моего прадеда... - Не исключено... - А где инок жил все это время? Вдруг скажет, по миру бродил, в больницах содержался... С той стороны ничего не сказали, но ручка замка щелкнула, и дверь отворилась. На пороге оказалась женщина лет тридцати пяти в ярком спортивном костюме, несмотря на дачный вид, с бигудями, повязанными платочком, взор такой же спокойный, открытый и пристальный, как у матери. И такая же барственная стойка. - Входите, - обронила она и пошла вперед.епло в доме он ощутил сначала лицом, а когда снял куртку, то и спиной, в передней топилась голландка, возле открытой дверцы стояла скамеечка, на полу - кофе и сигареты. - Только тихо, - предупредила, приложив палец к губам. - Мальчик спит...убатый стащил ботинки, на цыпочках прошел к печке и сел на скамейку. Елена куда-то удалилась, а он сидел перед огнем, грел лицо, колени и руки, и через несколько минут почувствовал, как наваливается сон и падает голова. И это в такой момент! Ведь и впрямь подумает, что втерся в доверие, выпросился, чтобы поспать в тепле. Надо бы расспросить хозяйку о Соринской Пустыни, о монахах, об умершем старичке, наконец, о юродивом старце; он же сидел, клевал носом и ничего не мог поделать с собой, ощущая бездумное умиротворение. Даже мысль о дочери, о напророченной опасности не бодрила. Сквозь дрему он будто слышал детский голос и топот босых ножек по деревянному полу, несколько раз ясно прозвучала фраза "Мама, я не хочу спать", или сам выговаривал эти слова, пытаясь отогнать сон? Еще отметилось в сознании, как чьи-то руки раскидывают постель на полу - тут же, в передней, возле печки, все остальное пропало, едва он положил голову на подушку.роснулся он от холода и обнаружил, что спит одетым на матраце, без одеяла, за окном уже светлеет, а Елена закладывает дрова в печь. - Наверное, замерзли? Дом у нас ужасно холодный, - сказала она, заметив, что ночной гость проснулся. - Низ весь прогнил, из подпола дует... - А снаружи такой красивый, - проговорил он хрипловато. - Всего лишь фасад... Как зиму перезимуем? - Я подумал, это у вас летняя дача, - Зубатый сел и отер лицо. - Это и есть дача... Он сразу вспомнил вчерашний конфликт возле дома и замолчал. Кажется, на эту семью обрушилось сразу все - полный разлад, смерть последнего инока, должно быть, близкого человека, участь зимовать в холодном доме, а тут еще гость с неба свалился... это время из комнаты выбежал мальчик лет четырех, с разбега бросился к матери и вдруг увидел чужого. - Мама, это кто? - зашептал, прижимаясь лицом к лицу. огромных карих глазах было лишь любопытство. Елена обняла сына и погладила белесую головенку. - Не бойся, это прохожий... - А, прохожий, - успокоился тот. - А где бабушка? - Она еще не вернулась. - А мы пойдем дедушку хоронить? - Пойдем... Мальчишка не сводил глаз с чужака и терся о материнский бок. - Я у тебя посплю, - сказал он. - Возьми на ручки? Так спать хоче