Относительно вашего соперника. Кому-то из влиятельных персон Крюков очень понравился, полагаю, Кузмину. Это он плетет свои тайные интриги... Знаете, некоторые политики в преклонном возрасте ищут как бы свое продолжение в молодежи. Не хочется умирать, когда достиг вершин! А ваша эта клиника пока что ощутимых результатов не дает. Вот они и ищут себя в подрастающем поколении, выбирают нечто похожее и ведут к власти. Нет, они не наставники, и не учителя, тут другие отношения - где-то на уровне подсознания. Они непроизвольно вкладывают в избранника собственное мироощущение, психологию, нравы, привычки, и я вам скажу вещь потрясающую: таким образом они продляют собственную жизнь. Наверняка вы замечали, сколько у нас в правительстве таких избранников? Посмотришь, ну, кретин натуральный, глаза стеклянные, гримасничает, речь с дефектами, а кочует из одного правительства в другое. Все от него плюются, но сделать ничего не могут, ибо знают, кто за ним стоит. Почему таких идиотов выбирают? Да потому, что только идиот обладает повышенной внушаемостью, живет подкоркой, способен впитывать и нести чужой образ. Прошу заметить, образ, в котором, собственно, и сосредотачивается квинтэссенция жизни. Крюков оказался таким счастливчиком, а скорее, глубоко несчастным, чего еще не понимает. Но его уже двигают! Захотелось победить на губернаторских выборах, одолеть такого зубра, как вы - победил и одолел чужими деньгами и руками. Но хватился и понял: не потянет, начал отходить назад, на запасные позиции. Однако не исключено, изначально перед ним была поставлена задача пройти выборы, обкататься, обтереться, поучаствовать в крупном скандале - своеобразный тренинг политика. Думаете, он как-то пострадает в этой ситуации? Ничего подобного!.. Правда, по некоторым кулуарным сплетням его судьба наказала. Насколько мне известно, с ним возникли какие-то проблемы, вроде бы со здоровьем. Зубатый чувствовал, как хорошо отработанная, с правильными смысловыми ударениями и глубоко артистичная речь очаровывает, притягивает, и следовало прикладывать усилия, чтобы не поддаться его таланту. В администрации президента знали, кого посылать... - Зачем мне все это? - спросил он. - Должен предупредить, у меня больше нет желания участвовать во всей этой кутерьме. Никакого. Передайте это своей персоне.л. Михайлов умел скрывать истинные чувства. Но когда он это делал, голос у него становился высоким, каким-то выпуклым и прозрачным, как увеличительное стекло. - Анатолий Алексеевич, ну будет вам, - сказал мягенько. - Хватит набивать себе цену. Что вы в самом деле, как барышня? Нет желания, не хочу... Он никогда не позволял себе такого тона, и это могло означать, что режиссеру пообещали финансировать из бюджета новый фильм. Иначе бы он никогда не пошел на оскорбления. - Тепло у вас в машине, - похвалил Зубатый и открыл дверцу. - Но пора и на мороз. Будьте здоровы.л. Михайлов высунулся на улицу следом за ним, но только чтобы низким, ворчащим басом окликнуть своего водителя... 16 Дар речи к бабке Степаниде вновь стал возвращаться за несколько дней до Нового года, но смысл первых слов, сказанных ею отчетливо, был еще не совсем понятен. - Он... идет...асилий Федорович обрадовался, бросился к постели. - Кто идет?олее-менее вразумительно она ответила лишь на следующий день. - Вижу... Святой идет... После этого Зубатый выбрал момент и попросил Василия Федоровича растолковать заявление Женьшеня. - Знаешь, я ведь в ее эти самые дела не лезу, - признался он. - Что она видит, кто там идет, от меня закрыто. - А ты спроси! - Ну! Боже упаси! Слушать надо, что она сама говорит. Больше знать не положено.ще через день бабка Степанида произнесла фразу, еще более понятную: - Встречайте, святой придет митинской дорогой. - Когда придет? - безнадежно попробовал уточнить Василий Федорович, но старуха замолчала. Говорила она, не открывая глаз, будто во сне, и оказывается, это обстоятельство как раз подчеркивало, что ее устами говорят высшие силы. Василий Федорович велел запрягать мерина и ехать по митинской дороге. Снегу перед Новым годом навалило много, но без оттепелей он не оседал, лежал пухлой периной, так что конь брел по брюхо - дороги здесь давно не чистили и наезживали всего одну, в Макарьино, где был магазин. Зубатый проехал всего версты четыре, мерин взмок, притомился и встал.ыло ощущение, что бабка Степанида все-таки бредит, поскольку передвигаться по зимнему проселку можно было лишь на охотничьих лыжах, и что-то не верится, чтоб святые на них ходили. Однако Зубатый терпеливо выстоял до сумерек, после чего кое-как развернул коня и приехал домой.а следующий день старуха повторила ту же фразу, но уже в бодром, а значит, ворчливом состоянии. - Что вы сидите? Идите встречать. По митинской дороге идет!асилий Федорович как-то отговорился, убедил Женьшеня, что ему положено дежурить у постели, но Зубатый еще раз съездил, теперь уже по торному следу, простоял в лесу до ночи и вернулся ни с чем. - Может, она бредит? - предположил он, когда остался вдвоем с Василием Федоровичем. - Если говорит, значит, правда. Она никогда зря не скажет. - Но там снегу по пояс! - Так ведь святые, они и по воде ходят, аки посуху.ера Женьшеню у него была безграничной. Между тем она начала вставать и ходить по избе, отчего Зубатый чувствовал себя неловко и норовил куда-нибудь уйти. Мало того, однажды утром приехала женщина с ребенком, которой бабка Степанида давно обещала лечение, и поселилась вместе с ней в горнице. Еще через день пришла вторая машина, привезли сразу трех подростков, и в доме стало не развернуться. Василий Федорович поставил железную печку в летней избе и они с Зубатым переселились туда, однако такая роскошь была не надолго. На лечение к Женьшеню стояла очередь, многие ждали по нескольку лет, и сейчас народу немного только потому, что мало кто знает о возвращении целительницы. А узнают, и самому Василию Федоровичу не будет места, сколько раз в стойле ночевал, в обнимку с мерином. Ближе к лету вообще толпами пойдут, в палатках жить станут, поскольку бабка Степанида лечит не телесные болячки, не суставы и кости, а душу, душевные болезни. Столпотворение будет до сентября, потом она незаметно соберется и вдруг исчезнет, оставив своих пациентов, которые еще неделю будут колготиться возле дома, просить Василия Федоровича самому попробовать излечить хворь, совать ему деньги и всякие подарки. Но он не умеет, ничего не знает и даже ни разу не видел, как это делает Женьшень, потому что целительство души - дело тайное. Летнюю избу с одинарными рамами в окнах было не натопить, тем паче, буржуйкой, которая мгновенно остывала, и приходилось кочегарить ее день и ночь. Зубатый все чаше подумывал об отъезде и загадал себе: если на Новый год ничего не произойдет, первого же числа уедет.н не ждал приглашения на елку к Зубатым "девкам" и хотел напроситься сам, однако после приезда Ал. Михайлова и разговора с ним поклонницы заподозрили, будто Зубатый умышленно выдворил его из деревни, мол, потому режиссер не зашел в гости. А ведь обещал зайти, пока Зубатого ждали, и очень мило разговаривал с женщинами; они на стол собрали, чтобы попотчевать кумира - полуфразами и полунамеками об этом проговорилась старшая. Он не хотел посвящать "девок" во все обстоятельства встречи, сказал лишь, что они рассорились с режиссером, и поэтому он уехал, не попрощавшись. Кажется, это еще сильнее подпортило обстановку, и теперь он не мечтал встретить вместе Новый год. тут, накануне праздника, Елена сама попросила съездить в магазин, и, когда они выехали из мертвой зоны, Зубатый остановил машину и позвонил в Финляндию. - Пап, приезжай ко мне на праздник, - неожиданно попросила Маша. - Я не знаю, с кем буду в эту новогоднюю ночь. - Как не знаешь? А где Арвий? - Он мечтал продавать ядерное топливо, но его мечты рухнули. - Что стряслось? - Потом расскажу. Не задавай больше вопросов, а забери меня отсюда. Если сейчас не можешь, то после праздников обязательно. Ладно? - Заберу! - пообещал он. - А что с мамой? Она что там, с ума сошла? Что за девка у нее поселилась? Неужели она в самом деле беременна от Саши? - Привезу домой, сама спросишь!лена слышала весь разговор, хотя демонстративно отвернулась, возможно, потому и спросила, мол, где он будет встречать Новый год. Он лишь пожал плечами, в ушах еще звучали слова Маши. - Если есть желание... приходите, - как-то несмело пригласила Елена. - А я ведь не откажусь! - Мы будем ждать. И вот около полуночи, за пятнадцать минут до Нового года они сидели за столом возле елки, когда прибежал встревоженный и радостный Василий Федорович. - Идет! - закричал с порога. - Сказала, сейчас идет! Только не по митинской дороге, а от Макарьино! Перепутала немножко... Что сидишь? Беги, встречай!н не задумывался ни на мгновение, напротив, сразу ощутил, как забилось сердце - конечно, он и должен явиться в новогоднюю ночь! Схватил куртку, шапку и в передней услышал голос старшей Елены. - Василий Федорович, куда же вы его посылаете? От стола, до двенадцати осталось четверть часа! - Он идет встречать святого старца! - Какого старца? - Своего прадеда! Он ведь ради этого и приехал! А я с вами тут посижу... Зубатый выбежал на улицу и поймал себя на мысли, что суетится. Сначала побежал за машиной к дому Василия Федоровича, но на ходу сообразил: мороз за двадцать, вряд ли без разогрева заведешь, а время поджимает. Если старец действительно идет и на сей раз бабка Степанида не обманула, то по логике вещей должен явиться ровно в полночь, а остаются считанные минуты. Он развернулся на полпути и метнулся к Соре. На Новый год в деревню приехало много дачников, поэтому в домах горел свет, почти везде топились печи и откуда-то доносилась музыка.н долго стоял на берегу возле брода и всматривался в противоположный, глухой и темный - не появится ли на заснеженной реке человеческая фигура? За спиной, в деревне, взлетали ракеты, трещали фейерверки, слышался смех, пьяные и веселые голоса, но все это доносилось из другого мира, к которому он был непричастен. Зубатый ждал чуда, явления и был уверен: с третьей попытки обязательно встретит старца, нужно лишь терпеливо ждать, несмотря на мороз, на то, что вытащили из-за стола, из приятной компании.отом он спустился на лед, чтобы видеть кромку леса на той стороне - где-то там выходила дорога. От напряжения в глазах начинало мельтешить и двигаться все, что как-то выделялось на фоне снега, в какой-то момент казалось: идет! - и замирала душа, перехватывало горло, однако стоило отвести взгляд или моргнуть, как призрак исчезал. Он не замечал времени и лишь чувствовал, как от неподвижности замерзают ноги.рение устало, и Зубатый уже переставал различать линию берега, поэтому непроизвольно, шаг за шагом, подходил все ближе и ближе. И вдруг холод окатил спину, а ноги вмиг стали горячими.а другой стороне от леса отделилась смутная, вытянутая тень - словно тряпка на ветру полоскалась. И сколько не смаргивай, не закрывай глаза - не пропадает, а напротив, увеличивается. Через минуту он уже точно различил человека, который шел почему-то враскачку, припадая на одну ногу и, часто оступаясь, издавал нечленораздельные звуки, будто пьяный. И вдруг остановился, замер, после чего послышался напряженный голос: - Эй, кто там? душе ничто не откликнулось. Если бы старец пришел, наверное, все было бы не так... - Это я, - отозвался Зубатый. - Кто - я? - Зубатый!еловек выругался и начал приближаться. Скоро перед ним оказался Иван Михайлович, с рюкзаком за плечами и на одной лыже. - Что ты тут стоишь? - заворчал он. - Народ пугаешь... - Новый год встречаю. А ты что ходишь по ночам? - Да, так разэтак, хотел к празднику свежей рыбки поймать, - он снял шапку, от головы валил пар. - Вечерком побежал заманы проверять на озеро и лыжу сломал! Сколько времени? Зубатый глянул на часы - шел второй час Нового года... - К празднику опоздал... - И хрен бы с ним! Ко мне же гости приехали. Три дочери с зятьями... И хоть кто-нибудь бы хватился, вспомнил про отца да навстречу пошел! Даже этот, рыбнадзор...н заплакал как ребенок, навзрыд, и отталкиваясь одной ногой, покатился к другому берегу. Зубатый еще постоял, осмотрелся - чуда не случилось. Да и не могло случиться. Скорее всего, бабка Степанида не предсказательница, не ведьма и не блаженная, через уста которой говорит Бог, а просто бродячая повитуха с заметными отклонениями в психике. Собрала все последние сплетни об экс-губернаторе, в обилии бродившие по городу, подкараулила на Серебряной и выдала. Он же, под впечатлением гибели сына и особенно от фанатичных заявлений Снегурки, поверил. Поскольку в это время копался в себе и пытался хоть как-нибудь объяснить причину, поднявшую Сашу на крышу девятиэтажки. Поверил полубезумному вздору старухи, потому что очень хотел поверить в нечто необычайное. Когда-то не принял, не обратил внимания, можно сказать, оттолкнул старца, назвавшегося прадедом - это подходящий грех и, наказание за него суровое. А то, что просто не углядел за сыном, не заметил, когда он оторвался от него и пошел познавать мир через наркотическое опьянение, или, напротив, испытал и отверг этот мир - для понятия греха и наказания все это слишком расплывчато, неопределенно. Так он думал и бродил по реке вдоль засыпающей после утомительной встречи Нового года деревне на горе, не зная, к кому постучаться. У Василия Федоровича давно погас свет, да и не хотелось возвращаться в дом, где находилась обманувшая его бабка Степанида. В доме Зубатых "девок" тоже оказалось темно, и лишь красноватыми отблесками, будто лучами заходящего солнца, отсвечивали топящиеся печи. Еще раз проситься на ночлег по законам драматургии слишком навязчиво, тривиально и пОшло. тут же, на зимней, заснеженной Соре, в новогоднюю ночь, у Зубатого созрела мысль уехать из Соринской Пустыни не дожидаясь утра. И не прощаясь. Пусть все думают, что он встретил старца и с ним куда-то исчез. этой мыслью, как с дитем на руках, он еще раз прошел вдоль деревни и лишь утвердился в своем решении. Потому что его, как и Ивана Михайловича, никто не хватился, не встревожился и не пошел искать. И самое главное, этого не сделала Елена...ашина стояла возле дома Василия Федоровича, насквозь промерзшая и заиндевелая - страждущие на праздник разъехались по домам, во дворе было непривычно пусто. Он сел, вставил ключ в замок зажигания и загадал: заведется без разогрева - уеду, пока все спят. Надо вывозить Машу из Финляндии, в конце концов, это сейчас важнее всего...оказалось, стартер завизжал на всю улицу, двигатель едва проворачивался, но надежда была, чувствовалось ускорение вращения. Зубатый подождал, давая восстановиться аккумулятору, после чего снова повернул ключ. Мотор начал уже схватывать и наверняка бы запустился, однако дверь распахнулась, и на крыльце оказался Василий Федорович. - Алексеич? Ты куда? Мы тебя потеряли! Он сбежал с крыльца и открыл дверцу машины. - Я здесь... - Ну что? Встретил? - Только Ивана Михайловича. - Неужели и на этот раз не пришел? - искренне изумился Василий Федорович. - Ни по митинской, ни по макарьинской. Может, здесь еще какая дорога есть? - Нет больше дорог... - Напутал что-то твой Женьшень. - Не может такого быть! Ни разу не случалось, чтобы обманула! Ты где встречал-то? - На реке, по дороге ходил, по снегу... - А что там Ванька делал? - С озера шел, лыжу сломал. А потом плакал. Забыли про него, никто не хватился. Даже зять-рыбнадзор. Василию Федоровичу это уже было не интересно. - Он и спугнул старца! Ванька, он везде залезет! - Неужели святые кого-нибудь боятся? - серьезно спросил Зубатый. - И то правда... А зачем машину заводишь? Куда собрался? - Никуда, прогреть хотел... - Слушай, Алексеич, - он вдруг стал виниться. - Все ведь из-за меня да из-за моего Женьшеня. Сбили с панталыку. Ты уж меня прости, и на Степаниду не сердись. Видела она, видела - идет Святой! - Да ладно... - Мы тебе Новый год испортили, и у Зубатых "девок" все насмарку пошло.. Поругались они с матерью! Неслыханное дело. Получается, из-за нас с тобой. На тебя-то ничего, а нам с Женьшенем попало. Я уж и так, и эдак каялся... И ты сейчас поди к Ленке, принеси извинения. Она часа два где-то ходила, тебя искала. Вот мать и поднялась... - Искала? - Ну!.. Пришла, всех откостерила и легла. А старшая Ромку взяла и к нам. Ромка на печи спит, а они с Женьшенем сидят в горнице, колдуют. Зубатых "девок" оказалось не заперто, но в сенях темно, и повсюду поленницы дров. На ощупь он пробрался к двери, потянул за ручку, выпутался из одеяла, которым был завешан проем, и сразу ощутил тепло. Постоял у порога, присматриваясь: в просторной и украшенной ветками и игрушками комнате, в свете елочных гирлянд стоял накрытый и почти не тронутый новогодний стол, нераспечатанная бутылка шампанского, неразрезанный торт - следы так и не состоявшегося праздника. Он присел возле голландки и открыл дверцу - дрова догорали, пол топки нажженного угля излучали свет и жар, однако, настывший, он не мог согреться, и когда лицо и руки уже палило, по спине пробегала дрожь. Он расстегнул куртку и раскинув полы, встал к огню. Скоро запахло раскаленной тканью, но тепло дальше не проникало. Потом он снял ее, подстелил и повернулся спиной, как возле костра. И не увидел, как из спальни вышла Елена - почувствовал, кто-то смотрит. Он глянул через плечо и сказал то, о чем думал: - Я испортил вам праздник... - С Новым годом, - она встала сначала на колени, а потом села рядом, на куртку. - С Новым... - Мне кажется, это не последний праздник. - В общем, я тоже так подумал. - Да и этот еще не кончился... - Тогда принесу шампанское? - И закройте дверь на крючок... * * * Утро выдалось тихое, новогоднее, на улице немного потеплело и пошел снег, на который так приятно смотреть из постели сквозь полузамороженное окно. Нужно было встать и подбросить в печку дров, пока еще тлели угли, но так не хотелось выбираться из-под одеяла, и он оттягивал минуты, ощущая у плеча теплое дыхание. Первый раз постучали около одиннадцати, и он машинально сел, намереваясь встать, одеться и открыть, но Елена сонно прошептала: - Не надо... Это мама... Она все поймет.ще около часа он лежал, глядя в окно, и в голове не было ни одной беспокойной мысли. Потом залаяли собаки, причем, все разом, будто по зверю работали, но и это не могло встревожить его в то утро. И вдруг снова постучали - чужой, осторожной рукой, отчего Елена вздрогнула и приподняла голову. Зубатый встал, не спеша оделся, подбросил дров в печь и снова услышал стук. На кухне, откуда было видно крыльцо, окно напрочь затянулось изморозью, так что пришлось протаивать глазок. У входной двери стоял Василий Федорович. - Что там стряслось? - спросил Зубатый через дверь. - Выйди сюда, Алексеич. Он набросил куртку и вышел на крыльцо: шел снег и одновременно светило солнце, делая весь мир пенистым и искристым, как новогоднее шампанское. - Тут две женщины приехали, на машине, - полушепотом сообщил Василий Федорович. - Одна говорит, твоя супруга. - Что?.. - В шубке такой красивой. А вторая молодая, говорит, сноха... Ну и что им сказать? - Начинается новый год... Ни раньше, ни позже.скристый мир вокруг лопнул, как мыльный пузырь, остался только снег, опадающий на землю из чистого неба. - А если отправить их? Они сейчас возле меня, в машине своей сидят... Сказать, ты уехал? Но твоя "Нива" во дворе, видели... - Ничего не говори, я сейчас приду. - Алексеич, конечно, смотри сам. Но, может, не надо? - Надо.асилий Федорович покряхтел, подергал плечами и удалился. При любых обстоятельствах Зубатый не смог бы ничего сказать Елене и испортить ей это утро. Лишь наклонился, поцеловал и обронил на ходу, что скоро вернется. Она что-то почувствовала. - Я сейчас встану...еревня отдыхала после ночного гулянья, и лишь кое-где топились печи, пахло снегом и дымком. На полпути ему попались старшая Елена с Ромкой, возвращались домой. - С Новым годом, - вместо приветствия сказал Зубатый.на прошла мимо с гордо поднятым подбородком, но Ромка вывернул голову и помахал рукой. Деревня еще спала, но уже все знала...ашина бесприданницы стояла к нему носом, поэтому его увидели издалека и ждали. Когда оставалось десять шагов, дверца открылась, и появилась Катя. - С Новым годом, дорогой муженек! - сказала она, застегивая шубку. - Хотелось встретить его всей семьей, но не удалось. Мы с Лизой проехали полторы тысячи километров и застряли недалеко отсюда! Просидели всю ночь в лесу! Эта веселое и радостное начало значило лишь то, что у Кати большие проблемы и приехала она за помощью. Бесприданница из машины не показывалась. - Зачем ты приехала? Мы же с тобой разошлись. - Ну и что? Почему мы должны остаться врагами? - Что у тебя случилось? Выселяют из дома? - Кто нас выселит? Мы сейчас судимся с администрацией, Ал. Михайлов помог нанять московского адвоката. А он уверен, дело выиграем. - Тебе нужен развод? - догадался Зубатый. - Я не хочу с тобой разводиться! - засмеялась Катя, вводя его в заблуждение. - Так и будем разговаривать на улице? Мы замерзли! Пришлось экономить бензин, и в машине всю ночь было холодно. Мы третьи сутки без домашнего тепла, а Лизе это вредно.есприданница, как в спектакле, на условленной реплике вышла из машины - несчастная, замерзшая, брови домиком, и сладенько, нараспев: - Здравствуйте, Анатолий Алексеевич. С Новым годом.убатый открыл калитку. - Входите... В натопленной избе они сразу прилипли к печи, видно, и в самом деле перемерзли за ночь. Василий Федорович накинул полушубок, сказал с порога: - Чаем напой! И водочки добавь. Вон как трясет... этом доме без устали принимали всех, кормили, поили, обихаживали, лечили душевные язвы, но не имели представления об актерском искусстве, которое, как сорняк, прорастает в жизнь и собственно ею становится. Едва хозяин скрылся за дверью, женщины тут же отошли от печки, скинули шубки и сели к столу - будто и не тряслись полминуты назад. - В самом деле, Толя, где чай с водочкой? - засмеялась Катя. - Может быть, ты все-таки скажешь, зачем приехала?н давно привык к ее постоянной игре, и если на сцене существовал еще текст, всегда с разным содержанием, то в семейной жизни слова и краски были однообразными, и с первой же реплики можно было угадать, с какой драматургией станут развиваться события. Но странное дело, этот нехитрый набор всегда точно срабатывал, действительно вызывая искренние чувства. Наверное, здесь и крылся секрет театрального искусства... - Толя, случилась катастрофа, - упавшим голосом проговорила она. - Мы остались без работы.атя ждала реакции, вопросов, каких-то чувств, но Зубатый стоял к ним спиной, молчал и смотрел в окно. Пауза затягивалась, и бесприданница подыграла своей партнерше. - Мама, нас не слышат. - Ты же не знаешь, твои заместители захватили власть! - продолжала Катя. - В городе говорят - три толстяка... Марусь везде расставляет своих людей, даже в культуру залез! Туда, где ничего не понимает! Студию, которую создавала и два года вела я, он отдал Корневицкому! Этому проходимцу! Отлично зная, что ты его не любил и не жаловал, как актера. Значит, назло тебе, Толя! А Корневицкий отчислил Лизу.от почему они приехали!атя сделала необходимую паузу, чтобы он усвоил положение вещей, и заговорила тихо, трагично, как одна из чеховских сестер: - Знал бы ты, что сделали с театром за какие-то два месяца! Во что превратили драму, Толя! Сколько ты вложил труда, чтобы вытащить из Москвы Родионова. Квартиру ему пробил!.. И сюда вмешался Марусь! Репертуар перетрясли, выбросили всю классику! Теперь у нас театр английской драматургии! Одна иностранщина, с которой ты боролся. Родионов ушел, вернулся в Москву. А Лиза уже репетировала бесприданницу!то-то подобное уже было, поэтому Зубатый слушал так, будто во второй раз смотрел один и тот же спектакль. Если Катя по каким-то причинам невзлюбила главного режиссера театра, а они менялись чуть ли не раз в год, то начинала каждое утро и вечер рассказывать мужу о том, что он сделал нехорошего, непорядочного, какую актриску просто щупал за кулисами, с которой ночь провел, что сказал, как посмотрел; медленно, с нарастанием, капала на мозги теми каплями, которые камень точат, зная, что давить слишком резко нельзя, получится обратный результат.амое главное, все это было чаще всего правдой, но где же взять режиссера, который бы только ставил спектакли и не ругался матом, не выгонял пьяных актеров с репетиций, не пил сам и не спал с актрисами, которые забираются к нему в постель ради ролей в новом спектакле?се, что Катя рассказывала, имело место быть, но напоминало пытку и, в конце концов, Зубатый начинал злиться и спрашивал: - Я-то что могу сделать с ним?тот вопрос становился сигналом. Вскоре в департамент культуры приходило письмо с подписями обиженных актеров и актрис, а таких всегда хватало, но имени Екатерины Викторовны там никогда не было.чередного главного сжирали живьем. А все это происходило из-за банальной причины - не хватало денег на постановки, актерам же хотелось играть, и шла постоянная драка. Доходило до абсурда, когда мужчины готовы были играть женские роли и страшно завидовали женщинам, и наоборот...одионов был ставленником Кати и Ал. Михайлова, потому работал уже года три. - Ты должен вернуться, Толя, и навести порядок, - заявила Катя, как все приезжающие в Соринскую Пустынь. - Куда вернуться? Ты думаешь, что говоришь? - Есть все условия для возвращения, - вдруг вмешалась бесприданница. - Все, это не обсуждается, - отрезал Зубатый. - Я никуда не собираюсь возвращаться. - Как же я буду без работы? - воскликнула Катя, что означало близкие слезы. - Что станет с Лизой? С нашим будущим внуком? Неужели ты ничего не сделаешь для нее?н не хотел язвить, тем более, издеваться над ними - женщины и так выглядели жалко, но получилось непроизвольно. - Она все еще беременна? - спросил серьезно. Пауза означала, что сейчас стол обольется слезами, но заплакала одна бесприданница, тихо и горестно, как и положено сироте. - Как ты смеешь? - прошептала Катя. - Ты потерял остатки совести. Она ехала к тебе, как к отцу. Она полторы тысячи километров вела машину, тут же ела, спала - к тебе стремилась, за помощью. Потому, что она носит под сердцем твоего внука! Лизы потекла краска, отчего глаза будто провалились, сделались черными и страшными. - За что вы так не любите меня?убатый слышал это от нее не первый раз и опять почувствовал, как внезапный гнев начинает скручивать его судорогой. Он уже готов был спросить, мол, за что же любить вас, но в это время двери горницы распахнулись, и перед ними оказалась бабка Степанида. Все произошло, как в театре и, пожалуй, на минуту возникла немая сцена. - Вы что, девки, на мужика навалились? - вполне мирно спросила она. - Что вы все за глотку берете? Кто из вас беременный? Ты, что ли? уставила палец в бесприданницу. Та немного сдвинулась на лавке, приоткрыла рот, и на лице образовалось три черных пятна. - Вам что нужно? - спросила Катя. - Мне-то ничего. Это вы хлопотать приехали. - Можно, мы побеседуем с Анатолием Алексеевичем? - Беседуйте да не врите. А то ведь стыд и срам слушать.на бы ушла назад - уже и двери потянула за собой, но Катя возмутилась. - Что вы такое говорите? Как не стыдно! Пожилая женщина!абка Степанида оставила двери и перешагнула порог. - Ты что это меня стыдишь? Бесприданница отодвинулась еще дальше, в красный угол, отчего там потемнело, и лицо ее с тремя черными пятнами стало напоминать череп. - Почему вы сказали, будто мы врем? - все еще не сдавалась Катя. - Мы честные и порядочные люди! - Ты же сказала, девка беременная. А она пустая. - Как это - пустая? Седьмой месяц!.. - Ой, да замолчи! - отмахнулась бабка Степанида. - Ты что, слепая? Седьмой месяц - пузо до подбородка, а у нее где? Дай-ка, гляну?.. О-ох, девка... Да у тебя там все вязано-перевязано. Я же вижу. Один раз и родила, а больше не будет. Катю будто бы затрясло. - Да это же... Как вы можете?.. Говорить такое?.. Беременной женщине? - Ты уж лучше молчи, - посоветовала она. - А то ведь про нее много чего можно рассказать. Несчастная она девка! - Нет, это невыносимо! - Катя вскочила, пытаясь заслонить собой Лизу. - Какое хамство! Какая наглость! Анатолий, почему ты это позволяешь? У Зубатого было состояние точно такое же, как тогда, на Серебряной улице. - Зря ты меня срамишь, - жалостно сказала бабка Степанида, уставившись на бесприданницу. - Не хотела, да придется сказать. Ее первый отец испортил. Семь лет было. Вот отсюда и проклятие... Отца - в тюрьму, а к матери ухажеры ходили... - Прекратите!.. - Ох, беда... Как ей тяжко-то было, покуда не выросла. Эвон, шрам-то на щеке - от матери достался. А выросла, так вся во лжи извалялась. Жизнь передком брала, обманом да хитростью. Свое дитя хотела вытравить, но плод крепкий был. Вот и родила. - Господи! Да что же это творится?! - взмолилась Катя.абка Степанида голову опустила и спросила со вздохом: - А что может твориться, коли боги спят? 17 Эта последняя фраза бабки Степаниды засела в сознании, как солнечное пятно в глазу - куда ни посмотришь, всюду скачет перед взором, будто лазерная точка целеуказателя. Он старался думать о дочери, отмахиваясь от наваждения, вспоминал их первую поездку в Финляндию, которую Маша в буквальном смысле выревела - так ей хотелось побывать за рубежом. Ездил он тогда на экономический форум, где кроме общих слов и поучений заключались конкретные договоры с инвестиционными компаниями и где вертелась не одна сотня молодых бизнесменов, жаждущих чего-нибудь халявного в России. Как и где Маша подцепила этого Арвия, остается загадкой, вроде бы и далеко от себя не отпускал и присматривал; вполне возможно, сам Арвий искал себе выгодную пару и наткнулся на губернаторскую дочку. точки зрения Зубатого, что в нем было любить, не совсем понятно. Рано потолстевший, меланхоличный и, как показалось вначале, надменный тридцатилетний человек, едва переплевывающий свою губу, не знающий ни русского, ни толком английского. Но за семь дней пребывания Маша потеряла голову и землю под ногами. Тогда она училась еще на первом курсе, слаще морковки ничего не едала и носилась по бывшей окраине Российской империи с вытаращенными глазами. Он пытался осаживать ее, показывал, что и здесь есть помойки, пьянство и нищие, что за внешней благополучностью кроется бездуховность, тоска и сытая лень, так не похожая на русскую голодную, однако что ей были отцовские слова, когда удачливый и респектабельный Арвий стелился возле ее ног и намеревался сделать предложение. Побыли бы они тогда в стране Суоми с месяц, возможно, Маша сама бы кое-что рассмотрела в своем избраннике, но они скоро уехали, началась переписка, воспоминания и грусть, которая и родила любовь. После женитьбы Арвий больше проводил времени с Зубатым и нашими бизнесменами, нежели с молодой женой, поскольку замыслил построить в области комбинат детского питания. Его действительно построили, как совместное предприятие, с современным оборудованием и технологией. Почти сразу же российским партнерам толстый финн перестал нравиться, и они начали выжимать его из бизнеса. Естественно, пришлось заступиться за зятя. Тот почувствовал защиту и стал постепенно наглеть, выпрашивая то фанерный завод, то мебельную фабрику. Отматерить и выгнать его оказалось невозможно: во-первых, могла возникнуть ссора с дочерью, во-вторых, Арвий оказался непробиваемым. Переводчик у Зубатого был свой, поэтому все переводил дословно, однако иностранный зять выдворялся из кабинета и через пять минут возвращался назад как ни в чем не бывало и просил что-нибудь еще. Хамзат его ненавидел, но тоже сделать ничего не мог, опасаясь оскорбить шефа. Зять стал как злой призрак, как наваждение, и все разговоры с Машей ни к чему не приводили, Арвий просто не слушал жену и со средневековой жлобской упрямостью опять что-нибудь клянчил, одновременно объясняя губернатору, что такое рынок.аконец, в очередной раз, когда его партнеры еще раз сделали попытку отнять долю в бизнесе, тайно от жены и дочери Зубатый специально уехал на охоту, и Арвий вынужден был убраться домой, забрав Машу. тех пор они и жили в Коувале, где зять открыл сеть автомоек и перебивался мелким бизнесом. Со слов Маши, он мечтал вернуться в Россию и снова подняться, но уже без помощи тестя. Однако последние вести говорили об обратном: Арвий все-таки рассчитывал на Химкомбинат...убатый прилетел в Хельсинки в полдень и из аэропорта, как условились, позвонил Маше, но не на домашний, а на сотовый телефон. Он полагал, конспирация нужна, чтобы зять ничего не узнал раньше времени и не помешал побегу, но дочь назвала совсем другой адрес, куда нужно приехать и забрать ее. - Я все еще в госпитале, пап, - призналась Маша. - Не хотела тебя расстраивать... Пока Зубатый добрался до Коувалы и отыскал госпиталь, наступил вечер. Маша сидела на узлах в больничном холле, и он не узнал, а догадался что это и есть его дочь. - Ой, пап, как ты сильно изменился! - встретила его Маша. - Какой-то суровый стал...еред ним стоял живой скелет, обтянутый кожей череп улыбался. Он и спрашивать ничего не стал, только приобнял, забрал вещи и повел на улицу. А у Маши рот не закрывался. - Что, я здорово похудела? - трещала она, двигаясь ходульной походкой. - Вот такими возвращаются нормальные русские люди с сытого Запада. Ничего, теперь я с тобой и буду откармливаться. Буду есть все подряд: сало с маслом, макароны с поросятиной, баранину с гречневой кашей. У меня совсем не было аппетита! Я пила только воду и сок. - Ничего, ты поправишься, - односложно и почти сквозь зубы сказал он. такси она прервала монолог относительно своей внешности и неожиданно спросила: - Мы с тобой как-то по телефону говорили... И ты назвал меня левой рукой. Я все думала - почему? Зубатому не хотелось напоминать ей о брате, но иначе не объяснить. - Сашка был правой рукой, а ты - моя левая, которая ближе к сердцу. Маша на секунду прижалась к нему - подобная ее ласка была величайшей редкостью, росла она ершистым ребенком, и, когда повзрослела, характер не изменился, в семье считали, что она в деда Алексея, который всю жизнь отличался строгостью чувств. - Пап, я так соскучилась по дому! - снова затрещала она. - Тут все так же, сосны, елки, березы, и снег такой же, но ты же видишь, какая вымороченная жизнь! Люди какие-то примороженные, сонные, неинтересные. Как они здесь живут? Зачем? А эта многозначительность, за которой ничего нет! Знаешь, мне кажется, у них тут одна душа на всех. Потому и ощущение пустоты... Как хорошо, что я не приняла гражданство!го подмывало напомнить, как еще не так давно она ходила по тем же улицам с разинутым ртом, восторгалась красотой и удобством жизни, возможно, и замуж пошла, чтоб в раю пожить.о пути в Хельсинки Зубатый понял, что эта ее болтливость - остатки болезни, сильнейшей депрессии, которую она еще не пережила до конца, и поэтому старался обходиться с ней поласковее, но Маша заметила это. - Не узнаю тебя. Стал какой-то предупредительный, нежный... Даже противно. Если думаешь, что я еще болею, то зря. Чувствую себя великолепно! Но уже в самолете перестала хорохориться, немного расслабилась, а потом и вовсе уткнулась в жилетку. - Нет, я его не бросила, пап. И не смогла бы сама этого сделать. Все наоборот, он бросил меня. Стал приходить в госпиталь все реже и реже, иногда пьяный. Спрашивал, назначили ли тебя генеральным. Я маме позвонила. Она мне и открыла, что ты безработный и от всего отказываешься... Зачем я Арвию сказала? Он потом и вовсе исчез, а скоро звонить перестал. Я Новый год в госпитале встречала, в одиночку... - Не реви, все будет хорошо, - скупо утешал он и гладил по волосам. - Сказала бы это по телефону, сразу бы приехал и забрал. - Я еще надеялась, думала, что-нибудь с ним случилось... Дура, конечно. Все и так было ясно, он женился на мне по расчету. Из-за тебя, пап. Из-за тебя и ушел. - Все делается только из-за меня, - обиделся Зубатый. - И хорошее, и плохое. Но больше плохого. Я всем приношу несчастье. Маме, потому, что не принял ее наперсницу и первый раз в жизни не помог с работой. А Сашу я вообще довел до самоубийства, потому, что давил на него своим авторитетом. Вот и тебе принес горе, моя левая рука.... - Пап, я не хотела! - слез у нее не было, только глаза красные. - Все, теперь мир навсегда! Ты самый лучший на свете! Что бы я без тебя делала?то были ее детские слова, но прозвучали сейчас совсем не по-детски. А Зубатый не стал ее больше щадить. - Нет, Маша, ты все делала без меня. Я удерживал тебя от этого брака, помнишь? Ты поскандалила со мной, потому что мама была за тебя. Вдвоем вы меня согнули. Потом вы согнули меня, когда я попытался сделать из Сашки мужчину. Только попытался!.. Как же: профессия актера - это публика, цветы, поклонение... Мне надоело сгибаться перед большинством, и я от вас уйду. - Что ты говоришь, пап? - испугалась она. - Куда ты уйдешь? - Куда глаза глядят. - А куда они глядят? - Маша опять по-детски начала подлизываться. - Давай так, куда твои глаза, туда и мои! Я хочу жить с тобой. Ты же меня не бросишь? Буду готовить еду, ходить в магазин, мыть полы. Слушаться буду, честное слово! - Не ври. - Но я же твоя левая рука! Которая ближе к сердцу! - Прежде всего, я покажу тебя одной бабке, - заявил он. - Она хоть иногда обманывает, но говорят, толк есть. От народа отбоя нет. - Не хочу я к бабке! - Не бойся, она настоящая, из глубинки. Пусть она полечит тебя от всех хворей. Потом я тебя откормлю... - Погоди, мы где будем жить? На Химкомбинате? Мы сейчас куда едем? - В Соринскую Пустынь.на вдруг огорошила вопросом: - Пап, скажи честно, у тебя там есть женщина? - Есть. - Поняла еще тогда, по телефону. Ты слишком вдохновенно говорил о прародине. А вчера увидела тебя, и все подтвердилось. Ты влюблен, потому что стал ласковый. - Я этого не заметил. - Тогда мы не поедем в Соринскую Пустынь. - Почему? - Это станет моим предательством по отношению к маме, - дипломатично рассудила Маша. - Пусть она сейчас увлечена этой девкой и ничего вокруг не замечает, но ведь когда-нибудь наступит прозрение, ей станет горько и одиноко. - Ты стала совсем взрослая... Поезжай к маме. Ну или в квартиру на Химкомбинат. - А ты в Соринскую Пустынь? - До весны буду там. Потом не знаю... Не хочу загадывать. Она долго молчала, прикрыв огромные глаза, возможно, прикидывалась спящей. Потом, уже на подлете к Москве, вдруг обернулась к нему и сказала с детским всхипывающим вздохом, словно все это время плакала: - Поэтому Санька и прыгнул... Зубатый смотрел вопросительно, ждал - Маша не спешила. - Жить стало невыносимо. Везде, всюду. А он это так остро переживал!.. Такое ощущение, что-то незримо изменилось в мире. Будто земная ось искривилась. На первый взгляд, ничего не видно, но привычные вещи незаметно сдвигаются со своего места. Мы обнаруживаем лишь невыцветшие квадраты на обоях и пустые гвоздики, на которых когда-то висели картины бывшего мира. А еще качаются неподвижные лампочки над головой, под ногами образуются трещины, которых мы не видим, переступаем и проваливаемся. Мы не чувствуем, как все вокруг трясется, вибрирует - полный дисбаланс. И веет холодом, как во время оледенения. Что происходит, папа? - Боги спят, - сказал он коротко.на восприняла это спокойно, а может быть, на ее иссохшем лице уже не видно было ярких чувств. - А кто же правит миром, когда они спят? * * * Пограничник в аэропорту взял его паспорт, как обычно профессионально взглянул в лицо, сверяя с фотографией, и должен был бы поставить отметку, но еще раз поднял глаза и посмотрел внимательнее. - Что? - спросил Зубатый - Нет, все в порядке, пожалуйста! Этот повторный взгляд сразу же насторожил, поэтому он взял Машу за руку и не отпускал, пока не вышли за турникет в пустынный VIP-зал. И только он перевел дух, как боковым зрением увидел, что к нему приближаются, а точнее, надвигаются две мужских фигуры. Зубатый резко обернулся и инстинктивно толкнул Машу за спину. И в следующий миг узнал одного из мужчин - полномочный представитель президента, совсем недавно снявший генеральские погоны. Встречались они всего один раз перед выборной гонкой, когда вновь назначенный представитель ездил по областям знакомиться с губернаторами. Впечатление он оставил однозначное - приехал генерал. Он еще не сбросил шкуру всезнающего и всемогущего отца-командира, о всем судил легко, всем определял задачи, любил проверять порядок всюду, вплоть до туалетов По стойке "смирно" хоть и не ставил, но в кабинет вваливался, стул пододвигал ногой, шляпу бросал, как фуражку, чуть ли не под нос, и любил, когда его называют генералом. Он не поздоровался и не удостоил Машу даже взглядом, и стало понятно, что встреча ничего хорошего не принесет. Все внимание генерала было сосредоточено на одной сверхзадаче, хотя он еще старался шутить. Правда, юмор у него был свирепый, оставшийся от Советской армии: - Что? Хотел скрыться от нас за рубежом? Ха-ха!.. Ищем его по всей стране, а он к финнам ушел, как Ленин! - Здравия желаю! - Зубатый ухмыльнулся. - Не ожидал встречи с оркестром. Ну, уважили! Маш, посмотри? Ты видела живых генералов? Ему что-то не понравилось. - Ладно, хватит придуриваться. Пошли в машину. - Спасибо, у меня тут своя на стоянке. - Особый разговор к тебе есть. - Говорите здесь. - Я буду говорить там, где мне надо! - рыкнул он. - А я там, где хочу. - Ты чего это, Зубатый? - глаза у генерала были немного навыкате, отчего вид был вечно удивленный. - Сказал, в машину! Я его ищу тут по всему земному шару, службы подключил!.. Что встал? Двигай! Маша таращилась на него и сама тихонько уползала за спину - видно, все-таки отвыкла от реальностей мира на своем лживо-благонравном Западе. Если бы ее тут не было, он бы сразу загасил хамство, но она никогда не слышала от отца грубых слов, поэтому Зубатый поманил рукой генерала, наклонился к его уху и послал на три определенных буквы. Тот выслушал спокойно и даже с некоторым любопытством. - Я-то пойду, куда прикажешь. А вот если тебя пошлют, будешь бедный и бледный, - генерал огляделся по сторонам и отпихнул своего спутника, видимо, охранника. - Зубатый, кончай выдрючиваться! Ты что в самом деле? К нему переговорщиков шлют, послов, порученцев, а он всех посылает! Ждешь, когда президент сам к тебе придет? На поклон?.. И вообще, что ты хочешь? - Ничего. Я вот дочку из Финляндии привез. Видишь, там ее голодом заморили. Откармливать буду, холить и лелеять. Она у меня единственная осталась.енерал что-то вспомнил, мотнул головой и вроде бы выматерился про себя. - В общем, так. Президент назначил тебя исполняющим обязанности губернатора. Ты понял, Зубатый? - А меня кто-нибудь спросил? - Будто не спрашивали! Последний у тебя был, как его? Ну, опереточный этот, артист? - Он не опереточный - киношный. - Да какая разница! Он же тебе все сказал? Ну что ты ломаешься? Я тебе по-мужски говорю: надо помочь президенту. Там же не хрен собачий - ядерное производство! Позавчера еще назначил, а ты два дня по заграницам болтаешься. Зубатого было чувство, будто его насильно толкают в ледяную воду. Маша стояла чуть сзади, опершись на его плечо, и ему казалось, что дочь попала из огня да в полымя, сильно переживает за отца и от ужаса не может слова вымолвить, но она вдруг взяла его под руку и заглянула в лицо. - Пап, я так есть хочу! А вон оттуда вкусно пахнет. - И правда, Зубатый, пойдем, что-нибудь съедим, выпьем? - подхватил генерал. - Жрать охота... - Пойдем.ни сели в кафе за столик, охранник генерала ринулся к стойке. - Ну а где же Крюков? - спросил Зубатый. - Не понимаю, что происходит? - Ты думаешь, я понимаю? - у генерала вспыхнула застарелая злость. - Как этот урод попал в обойму? Кто за ним стоит, кто за руку ведет?.. Он в больницу загремел, все думали - кранты. Из генштаба ребята звонили, радовались... Хрен, выписался, вчера уже видели на Старой площади. - А что с ним было? - Неужели не слышал? Он же мать свою в Кремлевке чуть не задушил. - Мать?.. - Едва отобрали... И хоть бы что ему! Зубатый согнулся над столом и замер. Маша потрогала за плечо. - Ты что, пап? Тебе плохо? - Кажется, я знаю, кто правит миром, когда спят боги. - Вот такие уроды и правят! - не понимая, о чем они говорят, встрял всезнающий генерал. - Я на них в армии насмотрелся. Думал, на гражданке их меньше... Ладно, давай выпьем за твое назначение. Хочешь не хочешь, а указ подписан. - Партия сказала - надо, комсомол ответил - есть. - Ну хватит ерепениться! - Вы почему так разговариваете с моим отцом? - неожиданно возмутилась Маша. - Как еще разговаривать? - удивился генерал. - Мы друг друга понимаем. Ты бы вот вместо критики ему помогала! А то одна за границу удрала, за хорошей жизнью, второй вообще что вытворил!.. Взяли и бросили отца. Молодцы!.. Ешь давай и помалкивай, тебя не спрашивают и не всплясывай. Маша хотела еще что-то сказать, но в этот момент в кармане Зубатого зазвонил телефон. В трубке прозвучал голос отца... Тот сразу начал выговаривать, что звонит уже вторую неделю и никак не может дозвониться. - Погоди, - оборвал Зубатый. - Я тебе сюрприз приготовил. сунул телефон Маше. - Ой, дед! - запела та. - Как я по тебе соскучилась... - Ну, ты что не пьешь, Зубатый? - спросил генерал, наливая себе вторую рюмку. - У нас демократия русская, не хочешь - заставим, не можешь - хвоста накрутим. Ты на быках ездил?.. Вот, а я ездил в юности, после войны. Он же, зараза, встанет - с места не столкнешь. Тогда берешь хвост и крутишь, как веревку, пока у репицы не затрещит. Глядишь, пошел... Так мы до сих пор на быках и ездим. Президент мне крутит, я тебе, ты кому-нибудь еще - диалектика. А иначе в России ничего двигаться не будет.аша неожиданно вернула трубку. - Дед тебя требует. - Ну что, поговорил с внучкой? - спросил Зубатый. - Я еще с ней поговорю, - сказал отец. - Значит, сейчас берите билеты на самолет и ко мне сюда. Машка сказала, вы все равно в аэропорту сидите. - Сейчас это невозможно. У меня тут возникли проблемы. Как немного разберемся здесь, так прилетим. Маша насовсем вернулась! - Да что мне твоя Маша? Ты мне нужен! - А что там у тебя случилось? - Сам не знаю. В общем, ко мне на Новый год старик один прибился. Ты приезжай, посмотри, он или нет. Видно, не совсем в себе, иногда ничего, а иногда говорит что-то - ничего не пойму. - Это он! - закричал Зубатый. - Он пришел! Держи его! Не отпускай от себя ни на шаг! - Да откуда ты знаешь? Ты ж его не видел! - Знаю! Если пришел на Новый год, значит, он! Я его в другом месте встречал, а он к тебе!.. Сейчас же вылетаю вместе с Машей! Только в другой аэропорт переедем!..дивленный взгляд генерала помрачнел, лицо слегка вздулось и покраснело от глубокого внутреннего напряжения, будто ему и впрямь накручивали хвост... * * * Старец сидел, как икона - в переднем углу, на подушке, обрамленный с обеих сторон длинными белыми занавесками на окнах. С костлявых плеч крупными складками свисала широкая серая рубаха, поверх которой лежала почти свитая в жгут желтоватая борода, оттенявшая длинное, старчески розоватое лицо, до бровей прикрытое сверху серебристыми и реденькими волосами. Он спал сидя, опираясь костистыми кистями рук на палку, опущенные морщинистые веки казались безжизненными, ко всему прочему было совершенно не видно и не слышно дыхания. Сон его был настолько глубок, что отец даже не опасался разбудить его, ходил рядом по скрипящим половицам, звенел посудой и громко разговаривал. - Вот так может целый день проспать и на ночь за столом остаться, - рассказывал он. - Я поначалу все вздрагивал, не умер ли? Подойду, прислушаюсь или зеркало ко рту поднесу - нет, живой! А потом раздастся такой длинный вздох, я уж знаю, проснулся. Почти ничего не ест, иногда утром рыбы немножко или сухого творогу, потом воды с медом попьет - и на сутки. Такая диета у него. Ну, ладно, ему уж за сто лет, а ты-то до чего себя довела? - отец вдруг переключился на Машу. - Это что, мода теперь такая? стал заставлять ее есть, подсовывая лучшие куски. Было странно и непривычно сидеть за одним столом со спящим человеком, необычный образ которого притягивал взгляд и мысли. Они приехали на отцовскую заимку с вечерней машиной, пришедшей за сливками, и застали старца в глубоком сне. - Теперь до утра, - определил отец. - Он ведь не ложится в постель, так и спит на ногах. Да ты не торопись, наговоришься. Речь у него еще ничего, только медленно говорит, иногда не все поймешь. А начнешь переспрашивать - не любит, сердится, палкой стучит. Ведь как он пришел-то ко мне? Растел начался, мне не до праздника было, караулил ходил всю ночь и слышу: стучит кто-то за воротами, а собаки не лают. Раз вышел - стучат, второй, но три пса, и хоть бы один тявкнул! Фонарь взял, ружье, подхожу к воротам - человек стоит, сердится, ругается. Весь в рванье каком-то, на ногах чуни тряпочные. Что, говорит, не открываешь? Стучу, стучу!.. Мне чудно стало - откуда? Правда, дорога теперь всю зиму наезжена, так, наверное, с вокзала пришел. - Почему с вокзала? - Вот кажется, будто я нынче осенью его на вокзале видел. - На каком? - Да в Чулыме. Вроде похож... Да ведь бродяги-то все на одно лицо. - А дальше что? - Открывай, говорит, ворота! Смотрю, старик, зла не сделает, запустил.убатого бросало то в жар, то в озноб. - А он говорил, что твой родственник? Твой дед? - Ничего не говорил. - Ты бы спросил! - Спрашивал, молчит, только губами шевелит. Должно быть, уже не помнит. Раз у меня спросил - где жена? Да умерла, говорю, давно. А он: и у меня тоже умерла... Это помнит. А как зовут, почему сюда пришел - ни в зуб ногой. - Сам-то ты чувствуешь, что он родня? - Ничего я не чувствую. Старик да старик, бродяга. Я его в баню водил. Вшей-то, вшей, как в войну! - А ты прислушайся к себе! - Что прислушиваться-то? Я сам старый. Слушаю вон, как бы у меня сегодня аж две коровы сразу не растелились. В один день покрылись, так поди, в один и принесут. Эти голландки, они ведь как машины... Ты погоди, утром сам спроси его. Он рано проснется.убатый не спал всю ночь, сидел на пару со спящим старцем за столом и пил водку, если отец уходил в коровник, или стоял возле постели, где спала дочь. Старый и малый никак не реагировали ни на свет и хлопанье двери, ни на шум и громкие разговоры. Отец разгулялся и был уже пьяненький, когда наконец-то под утро одна из коров начала телиться. Прибежал на минуту, чтобы прихватить резиновые перчатки и какой-то физраствор.тарец проснулся, едва за отцом закрылась дверь. Громко и протяжно вздохнул и задышал нормально. Веки поднялись, на Зубатого глянули почти слепые глаза. - Кто это здесь? - врастяжку спросил он. - Твой правнук, - сказал Зубатый. - Что это ты говоришь? - он стукнул палкой. - Нет у меня никого. - Тебя же зовут Василий Федорович Зубатый? - Не знаю... - Как не знаешь? Ты работал жестянщиком в Соринской Пустыни. Помнишь? В монастыре? Там мастерские держали.н беззвучно шевелил бесцветными губами. Зубатый терял надежду. - А потом в страстную среду, утром, камень из земли всплыл, и вы все ушли в лес, выкопали там пещеру... - Не знаю, - рассердился старец, судя по стуку. - Это было в семнадцатом году! Ты пришел утром в храм, а там все затряслось, помнишь? И в алтаре появился камень. Из земли поднялся. Его закопал Арсений. Легенда такая. И сказал, выйдет, когда боги уснут. Вот боги и уснули! - Не понимаю я... Или не слышу. В ушах гудит. Люди говорят, говорят... - Ну, хорошо, - согласился Зубатый. - Не буду мучить, может, сам вспомнишь... Ты мне только скажи - когда боги спят, кто правит миром?тарец постучал палкой об пол. - Как кто? О-ох, бестолковый... Святые правят, святые. - Почему же неправда творится, если святые правят? - Так они же люди...