ожидание странника_, и не понимал, что это значит для боярышни. Перед собой он находил оправдание -- по пути случилось неожиданное, появилась уникальная возможность попасть к сонорецким старцам и, самое невероятное, увидеть либерею! Но одновременно как будто тревожно билась подспудная мысль, зудящая возле уха: уйдешь в Полурады, там и останешься... Прилетев в Аргабач, Сорока даже не сказался, тайно выманил из скита и спросил: -- Что, паря, не раздумал на Сон-реку сбегать? -- Веди, коль посулил, -- сказал Космач, ощущая прилив неожиданной тоски. До этого похода к старцам он никогда не воспринимал понятие "сбегать" в прямом смысле, а тут действительно начался бег и полностью изменилось представление о способах передвижения странников. Это был настоящий армейский маршбросок, с той лишь разницей, что пешего порядка вообще не было. За световой день они пробегали до двухсот километров, а то и больше, в зависимости от того, насколько чистой была тайга -- в буреломниках и густых зарослях по старым пожарищам сильно не разбежишься. Питались на ходу кусочками деревянно-твердой сушеной лосятины, которая пахла отвратительно, но была на удивление вкусной и быстро таяла во рту, оставляя терпкий привкус какой-то травы, а не мяса. Пили немного, и лишь когда перескакивали ручьи и речки, спали без костров и всякой подготовки ночлега -- голову и руки в сетчатый мешок от гнуса и на любое упавшее сухое дерево. После семнадцати часов бега ночью ворочаться не будешь, можно вообще спать, как птица, на ветке. Через неделю Космач начал догадываться о причине такой скорости: не привыкший к подобным нагрузкам и бесконечному бегу человек напрочь теряет чувство ориентации. Чтобы не упасть, надо было все время смотреть под ноги или чуть вперед; впереди перед глазами весь день моталась легкая котомка на спине Клавдия, под ногами мелькали мхи, травы и валежник. Стало казаться, будто они все время движутся за солнцем и утром бегут на восток, в полдень на юг и вечером на запад. Все прежние представления о передвижении в пространстве оказались разрушенными, поскольку пробежать без карты и компаса целый день, а потом точно выйти к землянке с запасом вяленого мяса или к переправе через большую реку, где в кустах замаскирован облас или, на худой случай, плот, для нормального человека было невозможно и воспринималось как чудо. На тринадцатый день пути они прибежали на высокий берег не очень широкой, с большими плесами, равнинной реки, настолько медленной, задумчивой и дремотной, что Космач угадал -- Сон-река! И сразу стал выискивать приметы, однако на первый взгляд все вокруг было как везде: нетронутые боры, заросшая красноталом пойма, в вечерний час остекленевшая вода и всплески крупных рыб. Пока Клавдий куда-то бегал, Космач будто вгляделся в эту реку, как в лицо незнакомца, и заметил отличия -- не в пример остальным, вытекающим из болот и окрашенных в темный, торфяной цвет, вода в этой чистейшая, горная, и если склониться над ней, полное ощущение, что самой воды нет и рыба плавает в воздухе. Да и растительность по берегам немного другая, отдельные гигантские деревья, возвышаются над основным ковром леса чуть ли не вдвое, будь то сосны и лиственницы на материковом берегу, пихты в пойме или тополя. Это был верный признак южной тайги! Клавдий прибежал через час, скинул бродни, сунул ноги в реку. -- Вот и доползли, паря, -- сказал с удовольствием. -- Покуда совсем не свечерело, я дале побегу, а ты топай к старцам, они тут рядом. Космач подхватил котомку, выскочил на высокий яр, но опомнился. -- Погоди, Клавдий, а как же мне назад? -- А ты что, паря, дороги не знаешь? -- изумился тот. -- Не знаю, не запомнил... -- От какой бестолковый, а сказывают, ученый... Ладно, я на обратном пути забегу. Людей, живущих на берегу Сон-реки, назвать старцами не поворачивался язык: поджарые, но жилистые, крепкие мужики с дремучими бородами, непокрытыми головами и разбойничьими глазами, женщины в зрелом возрасте и с бесстыдно распушенными волосами. И все наряжены далеко не по-иночески, в крестьянские одежды из домотканой цветной материи и желтую сыромятную кожу. Обычаи были совсем другие: без привычных среди старообрядцев чинных поклонов при встрече, без "Христос воскресе", "благодарствуйте" -- без всего, что важно для живых людей, чтобы строить отношения. Эти живые и бодрые мертвецы существовали в монастыре каждый сам по себе, не имея никакой власти -- вождя, настоятеля или игумена. Возможно, потому с самого начала Космачу показалось, что в братии существует некий разлад, затаенный, едва уловимый конфликт каждого с каждым и отдельно между старцами и старицами. Однако тогда он отнес это к специфике иноческого образа жизни. А как же еще должны вести себя полтора десятка пророков, собранных в один монастырь? Вероятно, Сорока каким-то образом представил им Космача, сонорецкие скитники обычных вопросов чужаку не задавали, спросили только, потребляет ли он летом пищу, и показали лабаз, срубленный на трех высоких пнях, чтоб медведь не достал. -- Там возьмешь. Бытовавшее на Соляном Пути убеждение, что они питаются только водой и отварами ягод, "святым духом" живут (как предполагал Космач, особым способом дыхания, когда продукты распада углекислого газа усваиваются кровью через легкие), не выдерживало никакой критики. В летние месяцы старцы действительно ничего не ели и, как птицы, пили только росу, собирая ее рано утром чистой холстиной (промокали и отжимали в берестяной туес, причем каждый себе). Однако на все остальное время мешками заготавливали сушеные ягоды всех сортов, пудовые связки вяленой медвежатины, лосятины и рыбы. Лабаз ломился от продуктов, оставшихся с прошлой зимы, а уже шла заготовка на следующую. Другое дело, ели старцы очень мало и в холода: на весь день кусочек вяленины, две горсти ягод и горсть сладко-кислой серой муки, бог весть из чего смолотой. Если учитывать, что в некоторых старообрядческих толках существовал культ еды, когда на завтрак подавали по четыре -- пять блюд, то рацион старцев в самом деле "святой дух". Что касается их религиозных воззрений, здесь действительно было нечто неожиданное, оригинальное, но покрытое таинствами. Космачу долго не удавалось послушать и посмотреть их общую литургию, когда старцы и старицы раз в день собирались вместе на восходе солнца и пели гимны. То ли от чужака прятались, то ли так уж заведено было, но каждый раз они выбирали новое место где-нибудь на высоком берегу, и угадать его оказывалось невозможно. Пока на Сон-реку не вернулся из бегов Клестя-малой, пророчествующий странствующий старец, своеобразный отщепенец, ибо жил он не в кельях "братского корпуса" -- хоромины, выстроенной, как в Полурадах, под прикрытием огромной сосны, а в тесной землянке, вырытой прямо в песчаном берегу. Все население монастыря уже примелькалось, наконец-то Космач стал различать, узнавать старцев и стариц (в их лицах было что-то общее, делающее всех похожими, как родных братьев), и вот появилась новая личность -- короткий длиннорукий человек в пегой, свитой в жгут бороде и задиристым, вызывающим видом. Возникнув внезапно, он прошел через монастырь, от гордости никого не заметив, спустился под берег, разделся донага и стал плескаться в воде. Голову намыливал водорослями, тело мыл с песком, вместо полотенца вытерся осокой, надел чистое рубище и залез в свою нору. Гостеприимство на Сон-реке тоже было специфическим, своего крова никто не предложил (возможно, оттого, что не след быть под одной крышей живому с мертвецом), потому Космач ночевал на берегу, чтобы не демаскировать с воздуха, под старым развесистым кедром, благо стояла жара и даже ночью было душно. Ночью Клестиан Алфеевич растолкал его и велел идти к нему в землянку, мол, сейчас дождь пойдет. На небе были звезды, однако Космач пошел, и, как выяснилось через пять минут, не зря -- ливень хлынул как из ведра. В землянке оказалось просторно, чисто, и особенно поразил запах, а точнее, воздух: дыхание замедлилось само по себе, голова просветлела и отлетел сон. Ему хотелось поговорить -- это был первый такой контакт, но хозяин завалился на топчан и уснул под раскаты грома. Зато утром разбудил и знаком позвал за собой, как выяснилось, на литургию. Космач не прятался, просто стал чуть в стороне, а старцы выстроились полукругом, и служба началась. Весь этот обряд, чтение стихов, мощное хоровое пение на незнакомом языке, да и само звучание языка, впрочем, как весь жизненный уклад старцев, был бы невероятно интересен для филолога или этнографа; Космач искал письменные исторические источники, ту самую либерею, за которой прибежал в такую даль. А похоже, Клавдий Сорока обманул, в монастыре не было ни одной постройки, подходящей для хранения огромной библиотеки, -- по келейкам ее не растащишь и в сарайчик не спрячешь. Обследование окрестностей тоже ничего не дало, по крайней мере на два километра вокруг никаких признаков потаенного хранилища, одни угольные ямы да какие-то непонятные круги, выложенные из камня. Сразу же после литургии Космач спросил Клестиана Алфеевича напрямую: -- Покажи царские книги? Тот охотно зазвал в землянку, вытащил из-под топчана самодельный деревянный сундук. -- Гляди, коль есть охота. Сундук оказался забитым берестой. Это были списки, выполненные, может, лет сто назад с неких первоисточников, тексты на трех языках -- древнерусском, греческом и арабском, выдавленные по мягкой бересте и написанные чернилами вишневого цвета. Что мог, Космач прочитал сам, остальное ему переводил Клестя-малой. Переписчики тщательно скопировали требники, заповеди отцов церкви, наставления по богослужению, возможно, первых христиан. Несомненно, это были следы символа Третьего Рима, однако всего лишь следы, более интересные для богословов и археографов. -- А где же оригиналы? -- между прочим спросил Космач. -- Откуда все это списали? -- Нету, -- просто ответил старец. -- Когда пришел на Сон-реку, уже не было. Тебя Сорока с толку сбил? -- Сорока... -- Нашел кому верить. -- Клестиан Алфеевич к уху склонился и зашептал: -- Я один скажу тебе, где. У остальных спросишь, обманут, скажут, мы их в бочки засмолили и утопили в реке. Никто тебе правды не скажет! На самом деле на Сон-реке лет семьдесят тому раскол случился. Токмо о нем помалкивают старцы. Вышел сначала спор великий: братия говорит, царя в России нету, надо выходить в мир, а наставник Амвросий Нагой с малым числом старцев против встал, мол, анчихрист пришел, еще далее в леса бежать надобно. Амвросия прогнали из монастыря, а либерея по праву всегда достается гонимым. Так он построил великие лодки, погрузил царские книги и уплыл с верными старцами по Сон-реке. А нам одна береста досталась, и с той поры без наставника живем. И поделом! -- И где же теперь Амвросий? -- безнадежно спросил Космач. -- Кто его знает?.. Говорили, где-то на устье причалил. Но сколько ни ходили по Сон-реке, никто устья не мог отыскать. Я, грешным делом, тоже бегал. Ушел вниз, как Амвросий поплыл, до заморозков бродил, со зверями дикими сражался, тонул и горел. Через все прошел, а возвратился в монастырь сверху. Должно, где-то сбился с пути. Не может ведь река по кругу бежать? * * * Он не спал и потому слышал, как скрипнули ступеньки деревянной лестницы и кто-то осторожно, в мягкой обуви прошел по залу: вероятно, толстяк не мог уснуть и спустился вниз. Он что-то принес и поставил на столик, затем сходил к вешалке и бережно укрыл Космача шубой. -- Я не сплю, -- проговорил тот, не открывая глаз. -- Это хорошее состояние отдыха -- между сном и явью, -- прозвучал в ответ незнакомый голос и, напротив, почувствовался слишком знакомый запах. -- Все равно, с добрым утром, Юра. Космач не шевельнулся, только веки поднял. Напротив за столиком сидел Данила и аккуратно набивал трубку. Живой, здоровый, помолодевший и даже ничуть не заикался! Проще и естественней было бы встретиться с неприступным Цидиком, чем с Василием Васильевичем, почти умиравшим, когда уезжал к сестре в Севастополь, и, казалось, безвозвратно утраченным, как выпавший молочный зуб. Откуда он здесь?.. -- Все равно, здравствуйте. -- Космач сел. -- Хотя я где-то между сном и явью... -- Нет, я тебя разбудил, -- привычно широко улыбнулся Данила и неторопливо, со вкусом распалил трубку. -- И я не двойник. Знаю, вы там меня давно похоронили... Но видишь, я вернулся. Как заяц под гончаками, вернулся и на второй круг пошел. Одет он был по-домашнему, словно только что встал с постели: длинный махровый халат поверх пижамы, тапочки и шейный платок, которого он сроду не носил. -- А где же... дефект речи? -- совсем не к месту спросил Космач. -- Тоже морской климат?.. Бывший завкафедрой бережно положил трубку на специальную подставку и стал намахивать на себя струйку дыма. -- Юрка, кончай издеваться. Какой там климат? Ты же знаешь, я заикаюсь только в минуты сильного волнения. -- Не замечал... -- Погоди, ты почему со мной разговариваешь так, будто не рад? -- От шока отойти не могу... -- Сейчас снимем шок. -- Данила достал из бара новую бутылку. -- Ты, кажется, с коньяка начал? -- Нет, я ничего не пил, только кофе. -- За встречу придется! Пока он ходил к шкафу за чистыми бокалами и разливал, Космач мысленно пробежал по цепочке, приведшей его сюда, но в обратном порядке. Выходило, что водитель "волги" и толстяк напрямую связаны с прилизанной аспиранткой. Она всучила деньги за билеты и вывела через черный ход прямо в их руки. Неужели Данила служит Цидику? Не может быть! Впрочем, кто знает, как погнали его гончаки по второму кругу? -- Мне врачи запретили и пить, и курить. -- Он подал коньяк. -- Так что я только нюхаю. Ну, язык мочу, как кот. А ты выпей. Космач вылил в рот коньяк и откатил от себя бокал. -- Еще плесните. -- Ради бога! -- И еще я не замечал, что вы любите сюрпризы, разные там спецэффекты. -- Это ты про что? -- Коль узнали, что я прилетел к Цидику, могли бы подтянуться туда. Встретились бы возле постели умирающего... -- Т-ты что, б-больной? -- резво подскочил Данила. -- Вот теперь вижу. -- Ч-что ты видишь? Н-ну, охломон!.. -- Что заикаетесь вы при сильном волнении. Василий Васильевич все-таки отхлебнул коньяка и стал раскуривать трубку. -- Я не понял, зачем надо было посылать за мной этих мужиков? Под разными предлогами тащить меня в этот... домик? Сказали бы, что к вам, -- сам бы поехал. -- Не поехал бы. -- Да почему же? Если рейс задерживают и есть время? -- Ох, будто я тебя не знаю! -- Данила вроде бы отошел от волнения, повеселел. -- Скажи тебе -- начнешь думать. Зачем это надо? Не связан ли я с Цидиком, раз знаю, что ты приехал?.. И на всякий случай не поедешь. А потом, у тебя крестьянская натура. Хоть в аэропорту сидеть, но все ближе к дому. Что тебе учитель, когда ты взрослый и самостоятельный и уже забыл, кто тебя с дерева снял и стоя писать научил. Я ж помню, как ты пришел сдавать вступительные экзамены! В морской форме... Ты же сразу после Морфлота поступал, в звании сержанта. -- Старшины первой статьи... -- А, все равно... Да, в глаза бросался... Вот. Ну и, признаюсь, хотел сделать сюрприз! Удивить, что жив и бодр. Ты меня каким запомнил? -- Наверное бы, и правда не поехал, -- признался Космач. -- А я что говорю? -- Данила вдыхал даже не дым, а его запах. -- В Симферополе меня вынесли из самолета на носилках. Не верится, да?.. Два месяца пластом лежал, ни тяти, ни мамы. Сестра кое-как устроила в военный санаторий. Хорошо, гражданство не сменил... Я там год лежал, как срок отбывал. На ноги-то подняли, а как жить в таком состоянии, не научили. Сестру по рукам связал, день хожу, день лежу... В общем, затолкала меня в военно-морской госпиталь на операцию. Посмотрели меня и говорят, мол, оперировать будем, но шансов мало. Такие операции удачно за бугром делают, за хорошие деньги. Ну или в "кремлевке" бесплатно. А мне ни туды, ни сюды. Согласился, а сам помирать готовлюсь. Гуляю однажды по берегу, морским воздухом дышу, за парапет держусь. Остановился дух перевести -- подходит здоровый такой мужик, в шортах. Что, говорит, дед, совсем худо? Меня зло взяло -- какой дед? Пятьдесят четыре тогда было!.. А пригляделся -- мать ты моя, профессор Ровда! Помнишь, деканом был?.. Но он-то меня не узнает! Ну, стал на него ругаться да заикаться -- узнал, глазам своим не поверил. Знаешь, у нас с ним отношения были не очень. Думаю, пусть гад не видит меня немощным и сдыхающим. В общем, отлаял его и поперся... Вечером приходит в палату, садится, я его гнать, говорю, понимать должен! Не могу я на здоровых и цветущих смотреть! Не дразни меня, дай спокойно под нож лечь... Потом как-то слово за слово, разговорились, в прошлых отношениях разобрались. Оказывается, там ректор интриги плел, чтоб выжить Ровду... В общем, утром разошлись. Данила принес фрукты из холодильника, открыл коробку конфет, но сам есть ничего не стал -- раскурил новую трубку. Глядя на виноград, Космач снова вспомнил Вавилу: ведь сколько не будет его, столько и к пище не притронется. У жен странных этих странников был такой обет -- поститься, если муж не вернулся к назначенному сроку или весточку не послал, что задерживается. (Расчеты времени в пути, даже длиной в год и более, поражали своей точностью -- плюс-минус два дня.) В один раз пекли жданки -- маленькие, величиной с яйцо, круто посоленные хлебцы, что-то вроде опресноков, всего сорок штук, и ели по одному в день. Чем дольше не являлся муж, тем черствей и крепче они становились -- мучились и таким образом разделяли участь странствующего. А если жданки съедали и он не приходил, то еще сорок дней пили только воду... -- Ну так вот, -- оборвал воспоминания Данила. -- Ровда в каком-то правительственном санатории там отдыхал. А где работает, чем занимается -- молчок. Этот шахтер всегда был такой, не поймешь, то ли сердится на тебя, то ли чем-то недоволен... Выписался -- ни слова не сказал и ничего не обещал. Вдруг через неделю меня в самолет в сопровождении медсестры и в Москву. И в "кремлевку"! Там мне эту легочную артерию всю до нитки перебрали, заштопали, и вот уже три года я кроссы бегаю. Ровда ушел из университета, когда начались массовые сокращения. И последняя встреча с ним оставила неприятный след: декан вдруг разорался на Космача, что тот самовольщик, расходует государственные деньги неизвестно на что, носится с какими-то полудикими девками, выдавая их за феномены, а его задание -- установить арамейские литературные источники в старообрядческой среде, выяснить, с какой практической целью кержаки пользуются мертвым языком, -- так и осталось невыполненным. В общем, пообещал издать приказ, чтоб экспедиционные деньги вычли у Космача из зарплаты, и выставил из кабинета. Это было как раз после похода на Сон-реку, и, вероятно, Ровда что-то заподозрил. А буквально через месяц декана выставили самого, и, по слухам, он перебрался в Москву, чуть ли не в МГУ. Космач вдруг увидел, что все прекратилось: и ветер, и этот летящий горизонтально к земле снег; залепленные им стены домов и высокие заборы плачут сплошной капелью, и где-то за черепичными крышами отраженно, неуверенно проглядывает туманное солнце. -- Ч-что там? -- почему-то тревожно спросил Данила. -- Цидик умер. Он помолчал, спросил коротко, чтоб долго не заикаться: -- П-почему т-так решил? -- Буря улеглась. -- П-примета, что ли? -- Народные наблюдения. -- Сейчас п-проверим! -- Данила включил телевизор. Шли восьмичасовые новости. Показывали кадры, снятые скрытой камерой: министр парился в бане с несколькими девицами. Потом появилась еще одна, ведущая, невнятно съязвила по этому поводу, и тут же пошел репортаж о чернобыльцах, объявивших голодовку. Лежащие на матрацах мужики скоро заменились на одного, в сбитой набекрень шапчонке, -- этот зачем-то в одиночку рыл метро в заброшенной деревне. Ведущая хотела закончить на этом и уже ободряюще улыбнулась, но улыбка получилась длинной и скоро перелицевалась в скорбную мину. Во весь экран появился портрет Цидика. -- См-м-мотри, сб-б-бывается! -- не дождавшись сообщения, замычал Данила. -- К-как тут после этого н-не верить? И все-таки он до конца выслушал известие о кончине академика, после чего выключил телевизор, налил коньяка и перестал волноваться. -- Помянем... душу грешную. Не чокаясь, помочил язык, отставил бокал. -- Ты мне вот что скажи, Юрий свет Николаевич... Как тебе удалось заставить его произнести отречение? Я сегодня из-за этого ни грамма не спал. Ты великий злодей или гений? -- Какое отречение? -- Космач на самом деле не понял его. -- Да ладно! Признавайся! Чтобы Цидик своими собственными руками удушил дитя?.. Нет, ты злодей! -- Ну вот, наконец-то врубился, зачем меня сюда привезли... А откуда вы знаете об отречении? Уже показали по ящику? -- Нет, не показали и вряд ли покажут... Но я два часа назад посмотрел пленку. Там ведь было две камеры? -- Я не считал... -- Это потрясающе! И ведь в здравом уме и твердой памяти, произношение четкое... Как ты его, Юр? -- Давайте так, Василий Васильевич. -- Космач пристукнул ладонью по столу. -- Я ничего не скажу, и больше не спрашивайте. Это тайна исповеди. -- Резонно. Не буду, -- сразу согласился Данила. -- Но ты знаешь... Все напрасно. Король умер -- да здравствует новый Цидик!.. Я не исключаю, будут какие-то пертурбации, реформы... Может, сначала даже упразднят. Но он восстанет из пепла в совершенно ином обличье, но с прежним суконным нутром. И мы вряд ли сначала догадаемся, что это наш старый знакомый супостат... Не обольщайся, Юра, здесь не спасают ни гений, ни злодейство. ЦИДИК в России вечен, потому как нужен любой власти... Между прочим, у нас с тобой из-за него так судьбы похожи... -- Ну уж! -- усмехнулся Космач. -- Я всегда был у вас в вассальной зависимости. Данила подпрыгнул, засмеялся зло и весело. -- Кто? Ты был? Будет врать-то! Вассал нашелся... Да ты все самое ценное всегда тырил! Весь изюм выковыривал! Знаю: что в твой мужицкий кулак попало -- ничем не выжать. Читал я твой диссер, читал! И один знаю, что от меня утаил и что сам нашел... Юр, но я без всяких претензий. Ты имел полное право... -- А где это вы мой диссер читали? Не в милиции ли? -- Почему в милиции? -- Но его там отняли. -- К нам в управление твой опус попал из какого-то архива. Может, и МВД. -- Данила сделал паузу, чтоб набить третью трубку, но поглядывал с откровенно хитроватым прищуром -- Ленин да и только... А Космача подмывало спросить, что это за управление, в который раз упоминаемое, однако вспомнил о самолете и погоде. -- Телефон здесь есть? -- Обижаешь! -- Данила оставил свое занятие и принес телефонную трубку. -- Прямой московский... Справочную аэропорта он нашел через 09, но долго не мог пробиться -- видно, все кинулись звонить, как только утих штормовой ветер. Наконец втиснулся и получил то, что предполагал: вылет по-прежнему задерживался по метеоусловиям Москвы -- обледенела полоса... Тем временем Данила открыл одну из тумбочек, достал желтый потрепанный пакет и, вернувшись на диван, поставил возле своей ноги. -- Ну что, сидим курим? -- спросил и, не дожидаясь ответа, положил пакет на колени Космача. -- Вот тебе мой подарок, вассал. Не забывай своего феодала. В пакете оказалась толстая архивная папка, а в ней -- тот самый первый экземпляр докторской диссертации, когда-то изъятый в милиции. Отпечатано на не совсем свежей пишущей машинке, некоторые буковки подпрыгивают, допустимые на одну страницу исправления тщательно замазаны белым штрихом -- наверное, теперь все делают на компьютере, а тогда было столько мучений, машинистка ревела и бешеным деньгам по сорок копеек за лист была не рада... -- Спасибо, -- искренне сказал Космач. -- Извините, отвлекся... Ностальгия! -- З-значит, д-давай так. -- Данила вкушал дымок. -- В-в таком виде не п-пойдет. Сегодня же отдам д-девкам в управлении, д-дня за два н-наберут. Сканировать н-невозможно, текст слепой... -- Зачем? -- Что -- з-зачем, олух? -- Набирать зачем? -- Т-ты же упразднил ЦИДИК! Б-будешь защищаться, п-пока он не воскрес. А где -- я найду. Хоть за бугром. Будут тебе и рецензенты, и оппоненты... Космач вспомнил письмо профессору Желтякову, лежащее вместе с паспортом в кармане, взвесил в руке пухлый том и положил на столик. -- Не знаю, что в мире творится?.. Может, звездный час подступает? Два предложения в течение одной ночи! С двух отрицающих друг друга сторон. Не сон ли мне снится? Данила лишь покачал головой. -- Значит, ты Цидикад-до печенок достал. Открой секрет, как? М-может, он посвятил тебя в масоны? М-может, ты у нас уже мастер? Или повыше, какой-нибудь гроссм-мейстер? -- А у меня ощущение: и вы тащите меня в какую-то ложу. -- Правильное ощущение. Пора и н-нам сбиваться в стаю и жить по законам стаи. Жестоким, но справедливым. Т-ты вот здесь пишешь -- смена элит. Согласен. М-мы должны создать свою. А чтоб она стала жизнеспособной, н-на миру хоть глотки грызите друг другу, но внутри, в т-тайне от чужих глаз, -- истинные б-братские отношения. -- Он постучал пальцем по диссертации. -- Это не мои идеи -- т-твои. Хочешь, процитирую? -- Не надо, я все это забыл и вспоминать не хочу. -- Нет ты послушай! Старая боярская элита ушла, чтобы сохранить исконные русские традиции государственности. Ушла, чтобы вернуться! -- Данила окончательно успокоился и перестал заикаться. -- И ты здесь очень хорошо сказал, почему не вернулась, -- ее раскололи изнутри. Вот в чем наша древняя беда -- нет внутренней защиты. Внешней хоть отбавляй, если что, так наши казаки в Берлине. А внутри уязвимы! Или по чужому наущению собираемся скопом и тятьку бьем, или друг друга. А хочешь, скажу почему? Опять же читая бессмертные строки сего опуса!.. -- Он полистал диссертацию. -- "Христианство для изгнанной боярской элиты оказалось слабым цементирующим раствором, чтобы сохранить единство, ибо изначально возникло как раскольническое течение в иудаизме. Тысячелетний путь от первых христиан до Вселенского собора 1056 года претерпел множество расколов, с выделением из единой абстрактной конфессии сотен мелких групп, сект и школ, которые, в свою очередь, раскалывались на еще более мелкие. В результате этого бесконечного и хаотичного деления возникли абсолютно несовместимые формы, напоминающие сближенные до опасного расстояния ядерные массы. Поклоняясь одному и тому же Богу, они выражали крайнее неприятие друг друга, и более крупные всегда стремились огнем и мечом истребить или подчинить себе более слабых, поступая не по закону и заповедям, а с точки зрения примитивной и привычной силы, ибо внутренне чувствовали себя не защищенными этими законами и заповедями. Ужасающая жестокость религиозных войн, европейской инквизиции и русской охоты за раскольниками была продиктована этой незащищенностью, которая и утверждала принцип _несоразмерности наказания_ как единственную гарантию собственной внутренней безопасности". Выделено не мной. И написано тоже не мной! -- Это написано сонорецкими старцами двести лет назад, -- объяснил Космач. -- Я у них передрал. -- А как про сегодняшний день! -- всплеснул руками Данила. -- Таким выводам хочется верить... Но ты не обольщайся! Защититься я тебе помогу в любом случае, не исправляя ни одной строчки и почти без скандала. Но запомни: ты будешь всегда неугоден и левым, и правым, и атеистам, и верующим, и новаторам, и консерваторам. Потому что ты не принадлежишь ни к какой элите. Должно быть, ты сам это понял, иначе бы не почувствовал конфликта со средой обитания. И не уединился в своей деревеньке. -- Никогда не предполагал, что в элиту принимают, как в партию. -- Космач глянул на часы -- половина девятого, на улице солнце, и стена замка почернела от талого снега. -- Ладно тебе прикидываться-то!.. Не принимают, а приватно приглашают достойных. Видел, кто возле Цидика вертелся? Сроду не подумаешь, какой-то технарь Желтяков оказывается настолько близким к нему, что ходит через черный ход. -- А он что, технарь, Желтяков? -- Кто же еще? Преподает в Технологическом и подвизается в оборонке. Что-то удержало сказать о письме Цидика, адресованном профессору, махнул рукой. -- Веселые дела... -- Так вот, Космач, я приглашаю тебя в нашу стаю. -- Спасибо, но что я должен делать? -- Пока ничего особенного. Для начала пойдешь работать к нам в управление. В качестве вассала. -- А что за такое хитрое управление? -- Главное управление ревизии архивов, -- с удовольствием объяснил Василий Васильевич, -- Сокращенно ГУРА. Почти учитель в переводе с тибетского. -- И что за работа в этой ГУРе? Данила порылся в шкатулке с трубками, извлек совсем маленькую, набил сладковатым на запах табаком и стал просто посасывать мундштук. На ироничность он не обращал внимания. -- В общем-то, по нашему профилю... За последние полтораста лет во всяких закрытых... да и не совсем закрытых архивах скопилось огромное количество исторических ценностей и документов. Самых разных... В эти хранилища нога историка не ступала, в основном топталась жандармерия, полиция, милиция, КГБ, ну и прочие карательные организации... У кого-то изымали частные коллекции, наворованное или контрабанду... Что-то вывозили из побежденных стран в качестве контрибуции или просто как добытый трофей, но по каким-то причинам прятали. В музеи это не попадало... Документы терялись... Сам знаешь, сколько за эти полтора века сменилось властей. И элит!.. А три последних войны внесли полный сумбур. Эвакуировали, возвращали, потом снова эвакуировали... Что-то по дороге теряли, что-то находили... Короче, сейчас никто толком не знает, чем набиты многие сотни ящиков. Стоят с послевоенного времени. Конечно, советская элита кое-что пошерстила... Но по мелочам и лишь в Москве и Питере. Например, всю позапрошлую неделю работали в Рязани... В пятидесятых милиция сняла с поезда бесхозный багаж -- шесть металлических контейнеров. Глянули сверху -- черепки, косточки, ржавые железки, короче, материалы с археологических раскопок. Кто послал, откуда?.. Опечатали, присвоили инвентарные номера и сдали на склад... Через пятьдесят лет кто-то о них запнулся, собрали комиссию, вскрыли один контейнер, не поленились и развязали каждый мешочек... Мы потом насчитали пятьсот пятьдесят шесть только золотых изделий. Скорее всего, из раскопок скифских курганов в Сибири... Ты помнишь, кто в шестидесятых копал курганы в Сибири? -- Вроде академик Окладников, -- отозвался Космач. -- Вроде... Не вроде, а он!.. Но если он, почему материалы очутились в Рязани? А может, не один академик копал? -- Данила вдохновился. -- Есть еще и почище! В прошлом году выезжали в Пермь. Там городской организации ветеранов отдали полуподвальное помещение. Раньше был вещевой склад воинской части... Стали делать ремонт и за перегородкой в полкирпича обнаружили залежи холодного оружия семнадцатого -- восемнадцатого веков. Да не простого! Есть драгоценные экземпляры восточной работы, в золоте и сапфирах. И в хорошей сохранности... Кто собирал? Кто замуровал?.. В общем, сейчас мы разработали специальную программу, правительство денег на это не жалеет... Конечно, есть и неприятные моменты. Самые лучшие образцы оружия продали с аукционов на Западе. Надо же чем-то пополнять бюджет, казна пустая... Но это дело временное и поправимое. С жильем вопросов не будет. Видишь, какой домик? Из конфискованных, три года работаю и нынче уже рассчитался... -- Понял вас, Василий Васильевич. -- Космач принес телефонную трубку. -- Спасибо за предложение. Правда, очень интересное, даже в душе что-то ворохнулось... -- Слушай, К-космач... Я отказов н-не принимаю! Если т-тебе д-делается предложение, значит, все ппродумано и сог-гласовано. М-можно сказать, ты уже в штате. Сам Ровда двумя руками за тебя! Упоминание о бывшем декане всколыхнуло их последний неприятный разговор. -- А что, и этот шахтер с вами архивы копает? -- Да он же заместитель начальника ГУРА! Мозговой центр! -- И он -- за меня? -- Такие дифирамбы тебе поет -- заслушаешься. Телефон справочной службы был занят. -- Понятно... Только одно не ясно... Почему такое заманчивое предложение прозвучало сейчас, когда я приехал в Москву? Совпадение? Или увидели и вдруг вспомнили? Или есть еще какие-то особые причины? -- Ч-чего ты придираешься? Т-тебя берут п-под новую п-программу. Нам нужен хороший эксперт, к-которому можно доверять и к-который знает дело. Н-ну, если так важно, спроси сам у Ровды. -- Ладно, выпадет случай, спрошу... В общем, я отказываюсь. Знаю, что делаю глупость, но... -- Об-бъясни причину. -- С этим шахтером не хочу добывать уголек в одном забое. -- Юрка, только н-не ври и н-не выкручивайся! Начнешь мне тут сочинять... Говори правду! -- Есть понятие -- непреодолимые силы природы. -- Космач постоянно набирал номер справочной. -- Мороз, например, жара в пустыне, извержение вулкана... Короче, то, что человек не может остановить или как-то изменить. Я столкнулся с этим... только в другом смысле. Конфликт со средой обитания такая же непреодолимая сила. Может, самая непреодолимая... -- К-красиво сказал, молодец. Н-но я тебя быстро помирю со средой. -- Каким же образом? -- Н-надо ее поменять! -- Научите, как?.. Это же не квартира, не соседи и не жена... -- Т-ты дурью-то не майся, Космач. И не ври мне тут! Сам-то п-понимаешь, что говоришь? П-про конфликты девушкам рассказывай, им головы морочь! Надо было бы ему ответить резко и определенно, может, даже послать, но Космач до сих пор не мог преодолеть комплекс студента: кем бы ни был Данила -- навсегда оставался преподавателем, человеком довлеющим и оценивающим. А поскольку над ним исподтишка посмеивались, передразнивали, иногда грубовато шутили в его присутствии, распевая на экзаменах, то было еще и жаль его, как жаль немощного, выживающего из ума родителя. И сейчас он показался обиженным и жалким... -- Вы не сердитесь, Василий Васильевич... Но я не хочу что-то менять в жизни. Сижу в глуши, работаю в свое удовольствие. Кое-что скоро опубликую, есть предложение... Почти нет конфликтных ситуаций, и мне хорошо. Данила неожиданно закурил трубку и сделал несколько торопливых жадных затяжек. -- Знаю, почему не хочешь. Что ты мне про силы природы? Какую философию подверстал!.. Знаю я эти силы. К тебе же на днях... девица пришла, из скита. Боярышня Углицкая. -- Он подождал реакции, засмеялся натянуто, неприятно. -- Уж не собрался ли ты с ней в скит убежать?.. Если ты на княжне женишься, сам-то князь будешь или так холопом и останешься? Как там у них, по традиции?.. Космач отложил телефонную трубку и сжал кулаки. Бывший феодал заметил его состояние, оборвал смех, сказал деловито, но мягко: -- Ты вот что. Звони своей боярышне. Телефон в деревне у вас есть, пусть позовут. И скажи ей, чтоб летела сюда к тебе. Паспорта нет -- вопрос решим, человека найдем, чтоб сопроводил в Москву. С ней ничего не случится. И сунул трубку в руки. Говорить ему что-либо, тем более отрицать было бессмысленно. А Данила перешел в наступление. -- Зачем к тебе пришла? Только чтоб замуж пойти?.. Не исключаю, даже верю. На другой женщине ты жениться и не мог... Но ведь она еще весть принесла. Хочешь, скажу, какую?.. Чужак в скит пришел, от твоего имени. Так что ты уже работаешь. Он подождал реакции -- не дождался. -- Наверное, подумал, это человек Цидика? Потому легко согласился в Москву поехать... А он из нашего управления. Временно была потеряна связь. Ты же знаешь, куда его посадили? В коптилку! Рубленый колодец в четыре метра высотой, и на конус -- не выбраться. Нет, я восхищаюсь -- истинные средневековые нравы!.. Сейчас связь восстановлена. Так что звони боярышне, Юрий Николаевич. Космач еще раз набрал телефон аэропорта -- занято. Положил трубку, встал и надел шубу. -- Мне пора, учитель. Спасибо, что с дерева сняли, стоя писать научили... Ну и за всю прочую науку. -- Юра, не дури. Звони своей страннице. Здесь и свадьбу твою сыграем. -- Был очень рад встрече... Но -- время! Пока поймаю такси... -- Ну что же... Коль спешишь -- поезжай, -- вдруг согласился Данила. -- Но мой дом всегда для тебя открыт. А насчет такси не беспокойся. Тебя доставят к месту назначения. Космач глянул на пакет с диссертацией, но брать его не стал, чтоб оставить свободными руки: мысль о побеге уже вызрела. Иначе не отвязаться... Он перехватил взгляд. -- И правильно, оставляй. Сегодня же отдам, пусть набирают. Василий Васильевич вышел провожать в халате и тапочках. Руку пожал, посмотрел по-отечески ободряюще. -- Ну, будь здоров, не поминай лихом! Скоро свидимся. Машина теперь была другая, впрочем, как и вся ее команда, состоявшая из трех хорошо одетых и воспитанных мужчин. Один из них оглядел громоздкую фигуру Космача, однако сесть на переднее сиденье, где было бы свободней, не предложил, открыл заднюю дверцу и посадил в середину. Подперли боками с двух сторон, водитель выставил на крышу маячок и поехали. Надежд, что в аэропорт, уже не было никаких, и оставалось, не показывая вида, запоминать дорогу да мысленно готовиться к защите. Пожалуй, теперь начиналось самое главное -- можно сказать, дружеская беседа с Данилой отходила на второй план. Уговаривать или допрашивать станут другие, чужие люди, ничем не связанные, и потому особенно рассусоливать не будут. Но и ему будет легче... * * * За свою судьбу Космач не волновался, одна боль и тревога преследовала -- боярышня, оставленная в Холомницах. Когда он ушел к сонорецким старцам и, естественно, в Полурады не попал ни к началу успенского поста, ни к зиме, она прождала его ровно год и, по рассказам Клести-малого, высохла в щепку, если бы не успели отнести ее на Сон-реку к старцам, наверное, умерла бы. Но даже после излечения все равно каждый год ждала его к началу успенского поста, по сорок дней сидя на жданках. В то время он не знал об этом, но сейчас прекрасно представлял, что задержись он на день -- снова начнется пост... А более всего в голове зудела мысль о внезапном и откровенном признании Коменданта. Почему он сделал его накануне событий? Случайно получилось или так замыслили в этом управлении, узнав, что боярышня идет к Космачу? Покаявшемуся старику будет больше доверия... Оставалось надеяться и утешать себя природной кержацкой прозорливостью Вавилы, ее детским умением уходить от опасности. Когда он пришел в Полурады с ассистенткой, долго никак не мог встретиться с боярышней с глазу на глаз. Наблюдал за ней, много раз пытался перехватить, когда Вавила по какой-то надобности уходила в лес или носила воду с озера, и даже устраивал засады -- бесполезно! Она будто чуяла преследование и невероятным образом уходила от него. Наконец, изучив ее каждодневные маршруты и занятия, он установил закономерность: по понедельникам с утра боярышня стирала белье на озере в километре от скита. Брала две корзины на коромысле, самодельное, неприятно пахнущее жидкое мыло, валек и, несмотря на погоду, почти в один и тот же час шла в свою прачечную: жизнь в скиту была размеренной и ритмичной. Лучше места для встречи было не сыскать, можно подойти незаметно и так же исчезнуть, если появится кто-то еще. Но стоило Космачу прийти на озеро чуть раньше и затаиться где-нибудь на берегу, стирка или вовсе отменялась, или вместо Вавилы приходила ее мать. Тогда он устроил засаду у намеленного настоятелем сонорецкого монастыря Амвросием камня в березовом лесу, куда боярышня тайком бегала молиться. Приходил сюда и рано утром, и днем, и даже ночью, часами сидел и слушал, надеясь уловить хотя бы ее шаги -- все бесполезно. И, отчаявшись, однажды вышел из укрытия, встал на камень, поднял руки, взмолился: -- Господи! Услышь меня! Приведи ее сюда! Может быть, мгновение прошло, не больше, а Вавила неожиданно вышла из-за берез, показалась и тут же скрылась. Космач вскочил с колен, побежал следом, но только мелькающее среди деревьев ярко-синее платье увидел. Так бы и не встретился, если б по какой-то непредсказуемой, дикой случайности не столкнулся в лесу, когда она шла с ведрами сотового меда на коромысле. А потом возле угольных ям сама подошла... На московской кольцевой повернули направо и минут двадцать ехали на хорошей скорости, после чего выскочили на новенькую развязку, выписали круг и полетели в сторону области. Сопровождающие сидели с каменными лицами и за всю дорогу даже словом не перебросились. Только однажды пискнул радиотелефон, и водитель обронил некую контрольную фразу -- то ли начальству, то ли жене: -- Я завтракал сегодня, на аппетит не жалуюсь. На тридцать втором километре свернули влево, на заснеженную, обледеневшую дорогу, въехали в лес и скоро очутились перед воротами воинской части. Из будки выскочил офицер и успел распахнуть створки, так что машина даже не останавливалась. Вид у территории был нежилой, несколько солдат ковыряли лопатами тающий снег у казармы, вдали ползал одинокий грейдер, и больше ни души. За каменными постройками и березовой лесополосой оказались склады -- огромные ангары, выстроенные колоннами, тянулись вглубь и исчезали в белизне сугробов. А между ними все пространство вкривь и вкось было заставлено танками, укрытыми снегом до самых башен, так что они выступали над поверхностью, будто могильные холмики, и потому торчащие наружу стволы орудий напоминали кресты, поваленные бурей или чьей-то злой волей. И все вместе походило на паровозное кладбище: повсюду реял дух смерти, как будто исходивший от некоей потусторонней силы. По единственной расчищенной дороге машина докатилась до облупленного двухэтажного здания среди складов и с ходу въехала в подземный гараж. Космача провели по внутренней лестнице на первый этаж и оставили в небольшой комнате, весьма напоминающей гостиничный номер -- даже сидячая ванна есть, только вот на окне, под симпатичными жалюзи, решетка из толстой арматуры. Дверь не заперли, вероятно, полагаясь на внутреннюю и внешнюю охрану, ушли, не сказав, сколько здесь сидеть и чего ждать. Космач осмотрел свою камеру, потом выглянул в коридор -- пусто в обе стороны, нет обычного для конторы движения, или еще рабочий день не начался?.. Только у лестницы, отмеченной южными растениями в кадках, маячит часовой в гражданском костюме, но с коротким автоматом на плече. Мысль о побеге все время сидела в голове, становилась навязчивой и мешала сосредоточиться. Поэтому он заставил себя прикрыть дверь, стащил с постели чистое, отглаженное белье, не раздеваясь, лег на матрац и укрылся шубой. У странников, впрочем, как и у старообрядцев некоторых других толков, была одна замечательная черта: пока они на воле и в своих пенатах, можно одним неосторожным словом обидеть смертельно и не дождаться прощения. Но стоит кому-то из них попасть в тюрьму (а попадали часто), вдруг откуда-то появлялись и железные нервы, и абсолютное спокойствие в любой ситуации. Они стоически выносили издевательства над собой, с готовностью подставляли другую щеку и при этом благодарили своих обидчиков, таким странным, неожиданным образом достигая обратного эффекта -- неуязвимости. Ему хоть кол на голове теши, все -- спаси Христос. Наверное, дело было в особом, ныне утраченном восприятии мира: они принимали его таким, каков он есть, и не старались ничего изменить, зная, что это промыслы Господни. Поэтому на свободе действовали одни законы, в неволе -- совсем другие, ибо только в юзилище начинается путь мученичества и сильный должен прощать слабости слабого. Непротивление злу становилось мощнейшим способом самозащиты от книжников, фарисеев и скверны, от них исходящей. А короче -- от среды обитания. Космач все это знал, однако не мог быть ни подвижником, ни мучеником, а сыграть все это еще никому не удавалось. Оставалось единственное средство самообороны, много раз проверенное на практике и изобретенное теми же странниками: прикидываться блаженным, полоумным, темным кержаком, из-за своей дикости не понимающим, что происходит и что от него требуется. При этом бесконечно молиться, петь псалмы, тропари и таким образом выматывать нервы противнику. Эти воспитанные и образованные ребята вряд ли когда сталкивались с подобными субъектами и долго не выдержат. Заснуть он не успел, хотя позывы уже чувствовал, дверь открылась, и на пороге оказалась официантка с подносом -- принесла завтрак! Может, не в тюрьму -- в санаторий попал?.. -- Зачем вы сняли белье с постели? -- спросила она удивленно. -- Дак замараю, -- простецки объяснил Космач, сгребая в одну тарелку салат, омлет и сосиски с зеленым горошком. -- Один раз поспать могу и так. А то стирать кажный раз... И посуды много не носи, нам привычней с одной миски хлебать. А заместо вилки -- ложку бы дала. Официантка недоуменно пожала плечиками и удалилась. А он облил мешанину горчицей и стал механически брякать вилкой. Съел все до последней горошины, подчистил тарелку кусочком хлеба -- салфетку не тронул, бережно отложил в сторону: важна была каждая деталь, надо вживаться в роль и валять дурака так, чтобы даже опытный глаз ничего не заметил. Ровно в десять, когда должен был открыться аэропорт, в комнату заглянул один из парней и сообщил, что его приглашают на беседу к начальнику управления. Космач надел шубу, шапку взял в руки. -- Ну, айда, раз приглашает. Кабинет был на втором этаже, в приемной за компьютером сидел молодой человек, видимо, секретарь, он же охранник: кулаки размером с телефон. Но тоже воспитанный. -- Пожалуйста, снимите шубу, -- сказал он, а сопровождающий уже держал руки, чтобы принять одежду. -- Да не хлопочи ты, -- отмахнулся Космач. -- Мне не жарко. Они особенно не настаивали, разве что на лицах обозначилось легкое недоумение. За двойными дверями оказался просторный кабинет с длинным столом для совещаний, полукруглым в торце, где должен был восседать начальник, которого почему-то не было. -- Прошу, присаживайтесь. -- Парень отодвинул один из стульев, а сам приоткрыл боковую дверь, что-то сказал и тотчас вышел. Минуты две Космач оставался один, стоял и исподтишка озирался: на стене висела огромная карта СССР, еще одна, поменьше, была скрыта за шторами, в углу старый засыпной сейф, а за спинкой высокого канцелярского кресла на малиновом бархате -- две перекрещенные шашки без ножен. Кабинет был явно генеральский, однако из боковушки вышла женщина лет сорока в костюме малахитового цвета и с совсем короткой, под мальчика, прической, отчего голова казалась очень уж маленькой. -- Вот вы какой! -- сдержанно воскликнула она. -- Ну, здравствуйте, Юрий Николаевич! Меня зовут Светлана Алексеевна... Да вы присаживайтесь. Какая у вас роскошная доха! Но вы снимите ее, у нас тут тепло. Можно, поухаживаю за вами? И стала рядом, чтобы принять шубу. Этот негромкий, задушевный и чуть дрожащий голос несколько обезоруживал: чтобы сопротивляться, прикидываясь юродивым, нужен был серьезный противник, с которым за честь побороться всеми доступными средствами, которого можно бить презрением, ненавистью, на худой случай, просто смеяться над ним. Но чтобы юродствовать перед женщиной, не скрывающей обыкновенного бабьего любопытства, требовался холодный цинизм, а это стало бы слишком сильным средством, тем самым несоразмерным наказанием. Он понимал, что здесь не все так открыто и просто, что за внешней доброжелательностью и милой улыбкой непременно кроется что-то еще и эти тонкие, женственные ручки могут быть сильными и жесткими и, наверное, уже были таковыми, иначе его не привезли бы сюда под конвоем. -- Мой самолет улетел, -- сказал Космач, сбрасывая шубу. -- По вашей милости... Она будто бы встревожилась, пошла к столу. -- Этого не может быть! Мне сообщили, задержка до четырнадцати часов. -- Вызвала секретаря. -- Немедленно уточните вылет рейса господина Космача! Ей хотелось произвести впечатление. Поджидая результат, она спросила между прочим: -- Вы успели вздремнуть, Юрий Николаевич? -- Да, спасибо... -- Кстати, слышали сообщение? Академик Барвин скончался сегодня утром. -- Я знаю. Она помялась, ее благородно-бледные впалые щечки чуть порозовели. -- Весь московский бомонд в полном недоумении. Гадают: почему неприступный Барвин в последние часы жизни разыскал и пригласил к себе никому не известного кандидата наук? И провел с ним -- даже подсчитали! -- два часа семь минут. Поразительная щедрость!.. Не удовлетворите мое праздное любопытство? Почему?.. -- У академика были причины, -- уклонился Космач. Настаивать она не стала, и теперь следовало ждать второго вопроса, наверняка интересующего бомонд: каким образом Космачу удалось заставить Барвина собственными руками ликвидировать ЦИДИК? Спросить не успела -- вошел секретарь и доложил, что аэропорт по-прежнему закрыт до четырнадцати из-за сильного обледенения и вся спецтехника сейчас работает на полосе. Светлана Алексеевна попросила принести кофе и приступила к делу. -- Вы так сильно разочаровали Василия Васильевича, -- проговорила с грустной улыбкой. -- Старик снова закурил и сегодня остался дома. Мы вызвали ему врача... У вас произошел конфликт? -- Прежде чем отвечать, хотелось бы услышать хоть какое-нибудь объяснение, что все это значит. Или вопросы здесь задаете только вы? -- Ну что вы, Юрий Николаевич! Я полагала, Даниленко все объяснил. Если что-то непонятно, пожалуйста, спрашивайте. Она слишком хотела быть открытой. -- Вопрос один. По какому праву вы воспользовались моим именем, сфальсифицировали письмо и заслали своего человека в скит? Секретарь принес кофе в нужный момент -- ей требовалась пауза. Вероятно, у Светланы Алексеевны было несколько вариантов ответов, и сейчас она выбирала тот, что годился для создавшейся ситуации. -- Человек, который проводил этот эксперимент, у нас уже не работает. -- А засланный казачок в скиту? -- Мы установили с ним связь и отозвали, -- доложила она. -- Сейчас он... в реабилитационном центре. Его долго держали в срубе, боязнь замкнутого пространства... Я приношу свои извинения. Попытка была неудачной, авантюрной, но когда разрабатывали план действий... Не могла глубоко вникнуть в суть проблемы. -- Она посмотрела виновато. -- Не казните, Юрий Николаевич. У нас нет практического опыта работы в среде старообрядцев. Василий Васильевич силен в теории, Сергей Иванович Ровда, ваш бывший декан, незаменим как генератор идей, но воплощать их... придется вам. -- Я объяснил Даниленко, почему это невозможно, -- начал было Космач, однако она вскинула руки. -- Юрий Николаевич, не спешите! У вас до вылета целых четыре часа. Хотя бы выслушайте меня. И потом, нельзя же так сразу и решительно отказывать женщине! Последнюю фразу можно было считать шуткой. В этот момент зазвонил один из пяти телефонов, Светлана Алексеевна точно выбрала и сняла трубку. Улыбка на ее лице медленно растаяла и стекла, оттянув книзу уголки губ, а взгляд невидяще замер и потяжелел. Она больше слушала и если отвечала, то редко и односложно, однако дважды четко повторила: -- Вы меня озадачили. Я ничего не понимаю. Это ее томительное состояние длилось недолго, до тех пор пока не положила трубку, после чего достала сигареты и зажигалку. -- Происходят весьма странные вещи. -- Она закурила и придвинула сигареты Космачу. -- Вы не встречали в квартире академика некоего Копысова? Престолонаследника Барвина? -- Нет, не встречал. -- Так вот... Вчера вечером произошла трагедия. Копысова застрелила жена, будто бы случайно. А сегодня утром... Погибла секретарь академика. Ее-то вы должны были видеть. -- Лидия Игнатьевна? -- Да... После смерти Барвина пошла домой и была сбита на пешеходном переходе. Автомобиль с места преступления скрылся... Тоже случайность? -- Не знаю... -- Один за другим погибают два человека, побывавшие в квартире академика. Что это может означать? -- Рок, -- буркнул в бороду Космач. -- Квартирка, я вам скажу, совсем не простая. Жженой серой пахнет... Светлана Алексеевна пропустила это мимо ушей. -- И там же был профессор из Петербурга, Желтяков... Вы там с ним не столкнулись, на черной лестнице? Космач незаметно пощупал в кармане письмо к профессору. -- Не столкнулся, но фамилию слышал... -- Очень странная личность, загадочная. -- Она любила эти слова и как бы оживала, когда их произносила. -- Но наверняка видели у академика еще одного человека... Его фамилия Палеологов. -- Имел честь даже познакомиться и отужинать вместе, -- усмехнулся Космач. -- Напрасно иронизируете. Он не простой человек, в какой-то степени даже опасный для вас. Разыскать автора диссертации 2219 поручала ему я. Только не сейчас, а еще три года назад, когда он был у нас. А потом в ГУРА пришел Ровда, за ним Даниленко, и мы сразу же установили автора, то есть вас. И надо-то было всего назвать тему и в трех словах объяснить концепцию. Приятно иметь дело со специалистами... Но Палеологова к тому времени уже не было. Он обнаружил у себя дворянские корни и, как всякий мечтатель, увлекся некими химерическими идеями. Если бы вы знали, к кому он возводит свою родословную! К Софье Палеолог, ни больше ни меньше. Даже придумал такую историю, будто Софья привезла с собой на Русь некоего близкого родственника, мальчика, в качестве пажа. Не знаю, был ли на самом деле мальчик, но этого мальчика мне жаль, он плохо кончит... Так вот, он до вчерашнего дня продолжал искать и пришел к академику с единственной целью -- вытащить из него фамилию диссертанта. Да, вы чуть не попали к нему в руки! Между прочим, вас спасла наша сотрудница. -- Не аспирантка ли? -- Теперь можно говорить. Да, наша Леночка... Она сделала продолжительную паузу и вдруг заговорила с интонациями брошенной жены: -- Палеологов работал у нас, когда мы были еще архивной группой. Очень талантлив, умеет проводить сложные комбинации, но авантюрист. И оказался подлецом. Негодяем! Я вытащила его из дерьма, на Арбате иконами торговал. Сделала для него все, свела с людьми на самом верху, посвятила во все тайны и секреты, потому что доверяла... А он воспользовался этим, открыл на стороне свое... предприятие и сбежал. Нам пришлось пересматривать многие проекты... Космач теперь не сомневался, что у нее с Палеологовым были личные, интимные отношения, женственная Светлана Алексеевна совсем не умела скрывать своих чувств и, похоже, до сих пор переживала разлуку. А разница в возрасте была лет в десять, и, видно, этот молодой талантливый сотрудник втирался в доверие к своей начальнице старым известным способом. -- На него это похоже, -- подбодрил он. -- Хотя академик отзывался о нем неплохо. Называл его судьей. -- Да, в нем есть что-то такое. И выражается это в высшем цинизме. -- Она встряхнулась и стала размышлять вслух. -- Но я не об этом... Мне сейчас пришло в голову: не он ли тут замешан? Имею в виду гибель секретарши... Нет, сам он на такое не пойдет. Мы никак не можем отследить, кто же стоит за Палеологовым. Сам по себе он мало что значит. Так, очень инициативный исполнитель и не более. Есть один ответственный работник из московского правительства, это мы знаем. Но далее ниточка тянется в Петербург. Идейный вдохновитель там. Скажу вам по секрету, мы пристально наблюдали за квартирой академика, а также за людьми, которые там появлялись. Мы ждали петербургского эмиссара, в тени которого работает Палеологов. Вычислить вас им не удавалось, и Барвин был последним шансом. Но из Петербурга приехал только профессор Желтяков и с целями совершенно иными... -- Тут я вам не помощник, -- развел руками Космач. -- И гадать не хочу, кто за кем стоит... -- Да, там черт ногу сломит, -- озабоченно проговорила Светлана Алексеевна и встряхнулась. -- Вам надо опасаться, Юрий Николаевич, все это очень серьезно. -- Знать бы кого... -- Охрану здесь мы обеспечим. А как быть с вашим деревенским прибежищем? -- Бог не выдаст, свинья не съест. -- А боярышня Углицкая?.. Вы оставили ее одну? Он так и не понял, то ли это угроза, то ли проявление заботы... -- За нее я спокоен. -- Так уверенно говорите... Впрочем, вам виднее. -- Она была не на шутку взволнована. -- Мы вынуждены работать вот в таких условиях, под защитой армии. Передвигаться в инкассаторских машинах с сопровождением. Да, и такое бывает. И нет у нас тут намеленных сонорецкими старцами камней, о которых вы так красочно писали. Это уже напоминало жалобу, причем довольно искреннюю -- впору подойти и по головке погладить... -- Не завидую, -- для порядка пробурчал в бороду Космач. -- И это лишь внешняя сторона, мы привыкли... -- по-бабьи вздохнула Светлана Алексеевна. -- А есть и то, к чему привыкнуть невозможно. В правительстве никто не знал, что такое ЦИДИК, пока не создали историко-архивную группу. Раньше так называлась наша ГУРА... Считали чисто научным заведением, финансировали, и никто особенно не вникал в его деятельность. Сидит там старый, заслуженный академик, правозащитник, интеллигент номер один, совесть нации... И пусть сидит, все при деле. Когда же начали работать, оказалось: ни в один закрытый архив мы без ведома центра попасть не можем. Главки и министерства дают разрешения, Главное архивное управление проходим без проблем! А для того чтобы получить бумагу в ЦИДИКе, нужно составить проектное обоснование, расписать, что мы там ищем, откуда получена информация, что искомое находится именно там и нигде более. И с какой целью!.. То есть ставят заведомо невыполнимые условия и отказывают. Кстати, чтоб вывезти ценности из страны для реализации за рубежом, надо было опять добиваться разрешения центра. Ладно, думаем, конкуренция, но проверили, он не работает в этом направлении, то есть одни контрольные функции. Как собаки на сене! Она сделала передышку, набрала номер телефона, послушала и положила трубку. -- Да, ЦИДИК, это была серьезная организация... -- Почему была? Даниленко уверен, и будет, -- сказал Космач. Светлана Алексеевна вздохнула и взяла новую сигарету. -- Возможно... Мы несколько раз обходили ЦИДИК через премьера, по прямому указанию, и получали неплохие результаты. Но тут же начиналась какая-то странная возня... Грязная возня. В зарубежной прессе вдруг появлялись публикации, дескать, группа мошенников, засевшая в правительстве, распродает на европейских аукционах национальное достояние. Прямо такие борцы! Ясно, откуда ноги растут... А потом Барвин сам в нескольких интервью прозрачно намекнул на несостоятельность правительства и премьера. Да, мы продавали кое-что, но почти всегда адресно, конкретно. Личная переписка, некоторые малозначительные документы, холодное оружие и даже драгоценности. Все это было изъято после революции и в пору военного коммунизма у богатых людей, прилипло к рукам чекистов и впоследствии осело в домах новой элиты. Но в тридцать седьмом году начался известный передел власти и капитала, ценности опять изъяли, но еще раз украсть не успели, да и боялись. И не наказания, прошу заметить. Считалось, эти вещички приносят несчастье... Потом война, эвакуация... Одним словом, многое сохранилось. Мы находили за рубежом потомков и предлагали выкупить реликвии. На самом деле рыночная стоимость, например, столового серебра, женских украшений девятнадцатого века и тем более всевозможных писем невысока, но потомки покупали очень задорого. Все вырученные средства шли в пенсионный фонд -- это было принципиально и, мы считаем, справедливо. Осудить правительство легко... Она говорила и не забывала о себе, более того, сама вслушивалась в сказанное и как бы оценивала свои удачные слова и обороты, делая паузы. И у нее еще был заряд, как у опытного стайера, но Светлана Алексеевна вдруг споткнулась, достала новую сигарету, но не прикурила. -- Знаете, Юрий Николаевич, из головы не выходит... Имею в виду гибель Копысова и секретарши. Не понимаю, что происходит. Если это война, то кого с кем?.. Может, вы все-таки позвоните к себе в деревню? Хотя бы предупредить, чтоб была осторожнее. У вас там есть надежные люди? Которые бы помогли в случае чего? -- Кому помогли? -- переспросил Космач. -- Вашей боярышне. Она же осталась одна! -- Нет, она ушла домой. -- Я боюсь, схватят по дороге! -- Не понимаю, какой смысл хватать ее? -- Не хочу вас пугать... Но ситуация складывается непредсказуемая. Боярышню могут взять заложницей, чтоб оказать давление на вас. Сейчас не брезгуют никакими средствами... -- А зачем на меня давить? -- Цели могут быть самые разные... И неожиданные. -- Она не хотела называть истинную причину. -- Например, заставить выполнять чужую волю. -- Думаю, до этого не дойдет, -- легкомысленно отмахнулся он. -- Вы упорно недооцениваете опасность. -- Светлана Алексеевна даже улыбнулась. -- Поражаюсь вашему спокойствию! Вот что такое жить в глухой деревне, в отрыве от этой сумасшедшей цивилизации. Мы тут, наверное, уже все неврастеники... Простите, я позвоню заместителю, попрошу выяснить некоторые обстоятельства.. -- Она набирала номер. -- Если это действительно случайность, то ничего... Но если... Боюсь произнести вслух, не верю... Кстати, я звоню Сергею Ивановичу Ровде! Что ему передать? -- Ничего. -- Да, я знаю, у вас были натянутые отношения... Но профессор сильно изменился. Похоже, телефон опять не отвечал. Светлана Алексеевна вызвала секретаря и попросила связать ее с Ровдой. -- Факс из приемной Шашерина, -- доложил тот. -- Совещание в тринадцать тридцать. -- Меня не будет, -- проговорила она задумчиво и подождала, когда секретарь закроет дверь. -- У Барвина была личная причина не пускать нас в закрытые фонды. Мы случайно обнаружили документ, проливающий свет на некоторые тайные дела академика. Его предшественник имел доступ к архивам... В общем, занимался изъятием компрометирующих материалов на высокопоставленных деятелей коммунистической элиты. И совершил обыкновенное воровство -- вынес из хранилища масонский атрибут, некогда принадлежавший знаменитому Сен-Жермену. Вещица уникальная, оценивается в несколько миллионов долларов. По каким-то оперативным соображениям в закрытых архивах умышленно скрывают некоторые драгоценности, документы. Прячут от глаз музейщиков и общественности... Воришку схватили и тут же расстреляли, хотя краденого не нашли. Слишком много видел и знал... А символ розенкрейцеров попал в руки академика и до сегодняшней ночи находился у него. Как вы думаете, кто его получил по наследству? -- Не имею представления, -- в бороду пробубнил Космач. -- По нашим данным, профессор Желтяков. Только он входил и выходил через черный ход. -- Значит, вы проворонили несколько миллионов. -- Но кое-что выиграли, Юрий Николаевич, -- с гордостью произнесла она. -- Сейчас другое время. Еще недавно все было иначе. В разгар нашей войны с ЦИДИКом мы без всякого согласования отправили официальное письмо с предложением добровольно сдать государству незаконно присвоенную драгоценность. Тогда еще был дух романтизма, жаждали рыцарского поединка... В результате нас разогнали, точнее сказать, перевели на нелегальное положение, в котором находимся и сейчас. А в качестве отступного, через третьих лиц, премьер распорядился безвозмездно передать на Запад масонский архив. Но ему и это не помогло, отправили заседать в Думу... -- Я слишком далек от ваших войн... -- Если бы все были так далеки! -- Она засмеялась. -- Мы еще не можем до конца оценить, какую гору вам удалось сдвинуть прошлой ночью. Никто не ожидал!.. Утром премьер смотрел видеозапись и хватался за голову. Только не поняла, от ужаса или от восторга, -- старый дипломат... И хорошо, что вас не было в кадре. -- Вы еще не изжили романтизм. У Василия Васильевича другое мнение... -- Сказать откровенно, сейчас все зависит от премьера, -- почему-то шепотом произнесла Светлана Алексеевна. -- Мне кажется, он человек самостоятельный и решительный... Не знаю, что будет дальше, но сегодня дал добро. Под впечатлением увиденного. Мы начинаем реализацию программы, в связи с которой нам и пришлось обратиться к вам, Юрий Николаевич. Скажу сразу: вы и тут сыграли ведущую роль. Первым толчком послужила ваша диссертация, неожиданная, новая и убедительная концепция. Смена элиты! Да! Да, только это могло разодрать Россию. Церковная реформа лишь партитура для одного инструмента... Мы даже нашли некоторые подтверждения ваших выводов... Вам интересно узнать, какие? -- Я это давно пережил, -- отозвался Космач. -- С вами трудно разговаривать, -- вдруг искренне призналась она. -- Все время боюсь выглядеть смешной!.. Но позвольте изложить суть дела, а если появятся вопросы, сомнения, мы все обсудим. -- Ради бога... -- Работать в этом направлении мы начали пять лет назад, -- неожиданно жестко начала она, может, для того, чтобы не показаться смешной. -- По известным обстоятельствам, в закрытом режиме. Нас интересовали документальные свидетельства о процессе накопления и передвижения ценностей, сосредоточившихся к концу шестнадцатого века в Александровской слободе. Подобных исследований никто никогда не проводил. Мы проанализировали около семидесяти тысяч всевозможных источников, прямых и косвенных. Проследили судьбу многих более или менее известных изделий из драгоценных металлов и камней. Что, кому и когда было подарено, что принято в качестве даров, подношений, приданого. Где и что добыто в качестве трофеев в войнах, карательных походах опричнины и так далее. И сопоставили с тем, что известно на настоящий момент, что когда-то появлялось на рынках, аукционах либо находится в частных коллекциях. Скажу вам, результат был получен потрясающий... Узнать, что это за результат, Космачу так и не удалось, потому что в кабинет вошел секретарь с телефонной трубкой в руках. Светлана Алексеевна медленно встала, взяла трубку и тут же скрылась в боковой комнате, а секретарь как ни в чем не бывало составил на поднос чашки, сахарницу, вазу и стал ждать. Она вернулась минуты через две, уже в образе настоящего генерала. -- Объявите режим охраны и секретности по второй категории, -- распорядилась жестким, отрывистым голосом. -- В дополнение к этому выключить все компьютеры, отсоединить от телефонных сетей. И еще... Светлана Алексеевна вдруг задумалась, нашла сигареты и теперь ощупью искала зажигалку. -- Что еще? -- напомнил секретарь, делая пометки в блокноте. -- Пошлите Назарова в Строгино. Пусть проверит, где этот скульптор. -- Извините, какой скульптор? -- Фамилию выясните. Он снимал посмертную маску с академика Барвина. -- Сделаем. -- Да, вот что! -- Она наконец-то нашла зажигалку и прикурила. -- Всем сотрудникам управления я запрещаю пользоваться сотовой связью, как в служебном порядке, так и в частном. Использовать только защищенную связь. Мой приказ объявить немедленно. И вообще... Соберите все мобильники и на помойку! Секретарь молча удалился, а Светлана Алексеевна пружинисто села в свое генеральское кресло. -- Юрий Николаевич, я вас никуда не отпущу. По крайней мере, в ближайшие два дня, пока не прояснится ситуация. -- А что стряслось? -- спросил Космач. -- Я говорила вам. Вчера вечером убрали Копысова, сегодня утром -- секретаршу академика... -- Хотите сказать, я буду третьим? -- Третий уже есть. Час назад на конспиративной квартире нашу сотрудницу обнаружили мертвой. Имитация самоубийства, будто бы забралась в ванну и вскрыла вены... Та самая аспирантка Лена. -- Да, больше мы с ней не встретимся, -- проговорил Космач, ощущая озноб. -- Не встретимся? Вы хотели с ней встретиться? -- Она хотела... Но почему вы решили: имитация? На самом деле в квартире было очень тяжело, иногда жженой серой пахло. Она выглядела не лучшим образом, так что вполне возможно... -- Нет, невозможно! -- перебила Светлана Алексеевна. -- Невозможно... Вы ее плохо знаете. Человек потрясающей выдержки!.. Это убийство, я не сомневаюсь. Могли выследить только через мобильный телефон. Эта дрянь работает как подслушивающее устройство и радиомаяк... Вот что! Сейчас ступайте в свою комнату. Потом мы переправим вас в надежное место. -- А что если о своей безопасности я позабочусь сам? -- предложил он. -- Да вы просто не представляете, что происходит! -- вдруг визгливо прокричала она. -- За вами идет настоящая охота! Вы это понимаете? Помедлила немного и вызвала секретаря. Тот без слов взял шубу Космача и застыл у порога. -- Простите меня, -- повинилась она. -- Очень трудный день... Идите. И прошу вас, позаботьтесь о безопасности вашей боярышни. Только вы можете сделать это. Секретарь отвел его в ту же комнату, где Космач был утром, но дверь не запер. В глаза сразу же бросились изменения: на столике появились телефон и толстый справочник. Конечно, было бы неплохо позвонить Коменданту и выяснить обстановку, но хоть на арамейском говори, сам факт звонка станет доказательством, что Вавила осталась в Холомницах. Вероятно, охота действительно началась, только не за Космачом, а за ней... Весь остаток дня и вечер он просидел один, если не считать молоденькой официантки, принесшей сначала обед, а потом ужин. Поздно вечером дверь распахнулась, и на пороге оказался Ровда, изрядно постаревший, погрузневший и будто убавивший в росте. Некогда деятельный и властный декан стал улыбчивым, немного вальяжным и демократичным, и только угольная насечка на лице выдавала прошлое. Сергей Иванович достал из пакета водку, закуски в пластиковых тарелках, апельсины и яблоки -- словно в палату к больному пришел с передачей. И, кажется, куда-то спешил. -- Ну что, выпьем за встречу по русскому обычаю? -- Я бы лучше выпил на посошок, -- безрадостно сказал Космач. -- Ты особенно не торопись. -- Ровда поднял рюмку. -- Вернуться назад и опять сесть по горло в дерьмо всегда успеешь. Давай, я рад тебя видеть! Космачу никогда не приходилось сидеть за одним столом с деканом, в ту пору он был очень высоко от МНСа, чуть ли не с неба взирал, и такое пошлое дело, как выпивка, даже не подразумевалось. Это можно было с Данилой на кафедре раздавить бутылочку на двоих, посидеть и поговорить за жизнь. Причем в великой тайне от того же Ровды, который был еще членом парткома и блюл на факультете пуританскую нравственность. -- Я тебе должен сказать определенно, как мужик мужику, -- даже в новой ипостаси Сергей Иванович не растратил шахтерской прямоты, -- от таких предложений в наше время не отказываются. Особенно в твоем положении. -- Положение у меня прекрасное, -- не согласился Космач, с первого момента встречи ощущая желание сопротивляться. -- Прежде всего, я вольный, независимый человек. И меня это устраивает. -- А кому она нужна, твоя независимость? -- с партийной въедливостью спросил Ровда. -- Тебе лично? Может быть... Сидя в своей деревне, ты хоть заметил, что произошло со страной? С великой державой, которую демократы подложили под американцев? Заметил, как о нас вытирают ноги? Раньше декан с таким же напором клеймил низкую успеваемость, лодырей и пьяниц на факультете, и речи его всегда звучали убедительно. Сейчас Космач услышал фальшь: Ровда был слишком холеным и вальяжным, чтоб искренне переживать положение государства. Такими словами сейчас оперировали голодные, но патриотически настроенные старухи с плакатами. Он не делал пауз, должно быть, не хотел никакой полемики, и продолжал рубать уголек. -- Раздумывать у тебя времени нет, уже завтра надо начинать работать. Вопрос с жильем решен. У нас на балансе есть несколько коттеджей в ближнем Подмосковье, буржуйский поселок... Да ты сегодня утром был там! Рядом с Даниленко будешь жить. Охрана, дворник, домработница, персональная машина с водителем -- все оплачивается управлением. Я бы тебя сейчас свозил и показал, но объявлена вторая категория, никаких передвижений в темное время суток. Через день снимут, вместе поедем. Ровда разлил водку, сдернул пленку с тарелки, сунул пластмассовую вилку Космачу. -- Ты упрямый, если не сказать упертый. Это мне нравится. Мы с тобой сработаемся, Юрий Николаевич. Давай! Космач расправил усы, выпил и взял яблоко. -- Сергей Иванович, я дам согласие сейчас же, если вы ответите на простой вопрос... -- Ну? -- поторопил тот. -- Говори. -- Вы с Даниленко знали, где я живу, в каком положении. Если не ошибаюсь, негласно наблюдали за мной, чем я занимаюсь, кто ко мне приходит... -- Верно, присматривали. Потому что мы людей с улицы не берем. -- Моя диссертация попала к вам года три назад, если не больше... Почему же предложение сделали сейчас, когда я приехал в Москву? -- Ты что, не догадываешься? -- Что мои догадки? Хотел бы услышать от вас. -- Это для тебя принципиально? -- Сами говорите -- упертый. -- Есть несколько причин, -- Ровда оставил шахтерскую прямолинейность и начал взвешивать слова, -- которые благополучным образом связались воедино. Наконец-то бог прибрал... совесть нации -- это раз. Второе, тебе удалось... хотя бы на время вывести ЦИДИК из большой игры. Оказал неоценимую услугу... Ну и в-третьих, не скрою, все это понравилось премьеру. -- И это все? Сергей Иванович мгновение колебался, однако сказать больше не посмел, прикрылся грубостью. -- Тебе чего еще надо? Что ты ждешь? Чтоб премьер пришел уговаривать? -- В таком случае пьем на посошок! -- Космач сам налил водки. -- Счастливо оставаться, как говорят. Выпил и вылез из-за стола, оставив гостя одного. -- В чем дело, Юрий Николаевич? -- Я тут на одного человека погрешил... Подумал, Наталья Сергеевна работает на Цидика. А она всегда была вашим вассалом. Потому и карьеру сделала... -- Этого я скрывать не собирался... Но при чем здесь Наталья Сергеевна? -- Когда вам понадобилась моя диссертация, она явилась ко мне и уговорила поехать в Москву, вроде бы с академиком договорилась. Не шуба, так точно бы почки отбили в милиции. -- Ты что, думаешь, это сделал я? -- Бывший шахтер взбагровел. -- Если не вы, то кто-то из вашей команды. Ровда хотел спросить, кто, но удержался в последний момент, отбоярился: -- Мы от идиотов не застрахованы! -- Ладно, я не о том. Дело прошлое, бока зажили, уже забыл... Но ведь она второй раз заманила меня в Москву. Будто бы к умирающему академику, а на самом деле к вам. Ровда пошел на уступку. -- Если быть откровенным, то Барвин действительно просил тебя приехать. Факт неожиданный, но это факт. Мы воспользовались случаем. А как с тобой иначе? -- И опять не это главное, -- осадил его Космач. -- Наталья Сергеевна сообщила, что ко мне пришла Вавила Углицкая. Верно? А пришла, потому что в Полурадах вашего казачка, засланного от моего имени, посадили в сруб и не знают, что с ним делать. Вот после этого и решили предложить работу. А вы мне что-то про ЦИДИК, про премьера... Сказали бы сразу, что вам нужен не я, а она. Сергей Иванович выслушал спокойно и стал задумчив. Выпил рюмку водки, откинулся на спинку стула. -- Да, мы видим, как стареем сами, но не замечаем, как растут дети и ученики... Юрий Николаевич, ты должен понять, есть внутренние служебные секреты. Не я это придумал! А что касается Углицкой... Ее появление -- это счастливое совпадение. Я хорошо все помню... Она произвела тогда сильное впечатление... Кстати, ты так и не позвонил ей? -- Странники не пользуются мобильниками, -- съязвил Космач. -- Говорят, эти блага цивилизации имеют натуру весьма подлую... -- Вавила Иринеевна сейчас находится в Холомницах, -- уверенно заявил Ровда. -- Может быть, ты не знаешь... Она никуда не ушла. Или уходила и вернулась. Но не волнуйся за нее, мы взяли деревню под негласную охрану. Светлана Алексеевна настояла. Волосок не упадет. -- Спасибо! -- Космач потряс его руку. -- От всего сердца! Только напрасно хлопотали. Ну что, на посошок пили, давай теперь стременную, и я пошел. Или мне отсюда не выйти? -- Юрий Николаевич, ты выйдешь, но только на работу. -- Даже под пистолетом не пойду. Ровда подумал, взвесил что-то и вздохнул. -- Ладно, открою служебную тайну... В Москве и Петербурге существует некая организация, связанная с аристократическими кругами. Ни у кого не вызывала особого интереса, считалось, один из бывших дипломатов нашел себе забаву, чтоб коротать пенсионное время. На самом деле там варилась серьезная каша. Оказалось, твоя диссертация послужила им толчком к созданию законспирированной монархической партии. С новой концепцией Третьего Рима и Третьей династии. Весьма успешно обрабатывают мозги и тут, и на Западе. Истинных целей никто не знает, но ставку делают на библиотеку Ивана Грозного как символ Третьего Рима и на его мифическую казну, якобы вывезенную из Углича. На первый взгляд, полный бред и авантюра. Но выясняется, что Ватикан давным-давно ведет тайный розыск библиотеки в нашей стране и тоже называет ее символом Третьего Рима. А кто владеет им, тот владеет миром. Последнее время монархисты сильно активизировались. Ты сам видел, господин Палеологов явился к умирающему академику. Представь себе, что будет, если их партия выйдет из подполья с этим символом. -- Не выйдет, -- усмехнулся Космач. Ровда будто не услышал этого. -- Премьера лихорадит от одной мысли... В общем, ты займешься этой проблемой. -- Пусть премьер успокоится, библиотеку никто не найдет. -- Ты все понял, Юрий Николаевич? -- В общем, да. Только одна просьба. -- Говори. -- Даже заключенным полагается прогулка. Хоть на полчасика бы на воздух? Засиделся я в помещениях, развеяться бы, погулять, подумать? -- Ну что дурака-то валяешь? -- Ровда чокнулся с ним и выпил. -- Гуляй хоть всю ночь. Только по территории части и в сопровождении телохранителя. Но это в целях твоей же безопасности. Ты пока не знаешь обстановки и что значит вторая категория охраны. -- Значит, есть и третья? -- Есть первая, когда мы все сидим в подполье, -- проворчал Сергей Иванович, натягивая куртку. -- Как в оккупированной стране... Проводив его, Космач выждал четверть часа, после чего снял пиджак, отпорол подкладку, из-под нее достал паспорт, разогнул скрепки, корки снял, изорвал и бросил в унитаз, спустив воду. Листы же разделил на две части и вместе с билетом на самолет засунул между тканью и ватными подплечниками. Деньги распихал в лацканы с тыльной стороны, а записную книжку пролистал и с сожалением тоже отправил в унитаз. Оставалось еще не прочитанное письмо Цидика к профессору Желтякову. Космач разрезал конверт, достал лист бумаги, сложенный вдвое. Текст был старомодный, но лаконичный и емкий, да и почерк больного академика вполне разборчив. "Брат мой, Герман Лаврентьевич, -- писал Барвин. -- Имею честь представить моего ученика Юрия Николаевича Космача. Не оставь сего отрока без твоего благосклонного участия и наставления, ибо он заслуживает нашего внимания. Считай, это моя последняя воля. Барвин". Ниже была его характерная, известная по публикациям, роспись и дата, совпадающая с датой смерти. Еще не зная содержания, он хотел уничтожить это письмо в любом случае, но когда прочитал, заколебался: во-первых, это был документ, подтверждающий, что "совесть нации" могла, мягко говоря, кривить душой, называя Космача учеником. Во-вторых, Цидик, по сути, выдал ему мандат, с которым будет довольно легко найти загадочную личность Желтякова. И наконец, кем бы ни был академик, это письмо уже исторический документ, последний автограф... Он долго искал место, куда бы спрятать письмо, пока не остановился на брюках. Осторожно подрезал корсажную ленту на поясе, сложил конверт в несколько раз, промял сгибы ложкой и запихал поближе к спине. Потом оделся, проверил, не хрустит ли где бумага, охлопал плечи и лацканы -- при поверхностном обыске вряд ли найдут. В двенадцатом часу он решил, что самое время для прогулки перед сном, надел шубу, взял шапку и вышел в коридор. Охранник в черной форме стоял на лестничной площадке, как влитой, автомат на шее, руки на автомате -- фашист. -- Пойдем погуляем? -- предложил Космач. Вероятно, Ровда сделал соответствующее распоряжение, часовой слова не сказал, снял с вешалки пуховую куртку и жестом указал на ступени, мол, иди вперед. Вышли через подземный гараж, встретив по пути еще один пост, у въезда. На улице было тепло, под ногами чавкало, с крыш капало, а с танковых башен сползали шапки снега. Поскольку Космач оказался направляющим, то шел куда хотел, охранник следовал в трех шагах сзади. Однако скоро выяснилось, что ходить можно лишь там, где расчищено, в других местах снегу было выше колена. Остановился перед танками, выстроенными по фронту, спросил тоном скучающего обывателя: -- Откуда здесь столько техники? Кладбище! -- Из Германии вывели, -- охотно объяснил телохранитель. -- И куда ее? В переплавку? -- Что вы, это новейшие танки, Т-80. Только в Индию продают. -- Сроду внутри не был, -- признался Космач. -- В Морфлоте служил... Вот бы прокатиться? -- Мечтать не вредно, -- многозначительно отозвался страж. -- Да уж... Миновав ряды ангаров по наезженной дороге, Космач свернул на тропинку, но через сотню метров уперся в трехэтажное здание. Периметр воинской части освещался фонарями и был где-то близко, за складами, но подойти к нему не удавалось. Чтоб не вызвать подозрений охранника, Космач около получаса болтался посреди нагромождения бронетехники, дважды прошел мимо особняка, где располагался ГУРА, прогулочным шагом сходил чуть ли не до КПП. На обратном пути обнаружил дом, в котором было караульное помещение: разводящий повел смену на посты, цепочка из пяти солдат потянулась мимо пустых казарм к ограждению. Сделав небольшой круг, Космач будто бы случайно натолкнулся на ледяную дорожку, накатанную солдатскими сапогами, и когда освещенный забор оказался в двадцати шагах, охранник подал голос: -- Не будем волновать караул, берите левее. Не оглядываясь, Космач выполнил команду, однако успел заметить, что забор из железобетонных плит, высотой метра два с половиной и по верху обрамлен жидкой спиралью искристой колючей проволоки. И что еще было полной неожиданностью -- часовой по периметру передвигался на лыжах, гремящих по заледенелой лыжне. После такой прогулки он вообще потерял сон. Тщательный осмотр номера ничего не дал -- не оказалось ни одного предмета, который можно приспособить для резки колючей проволоки. Надо было бы успокоиться и отбросить мысль о побеге, по крайней мере отсюда, но он лежал и вспоминал свои инструменты в Холомницах: старые, но мощные ножницы по металлу, доставшиеся по наследству от старого хозяина дома, кусачки, бокорезы... Сейчас бы простые плоскогубцы сгодились! Потом долго и навязчиво думал, где можно их взять, и получалось, всего в двух местах -- в гараже, где видел слесарный верстак и шкафы, и еще в танке, где должен быть ремкомплект. Но люки танков, скорее всего, наглухо задраены, а незаметно найти и взять плоскогубцы в гараже почти нереально... В половине четвертого утра Космач выглянул в коридор. Фашист маялся на своем посту, боролся со сном и еще с жарой: расстегнул куртку, закатал рукава... -- Может, подышим свежим воздухом? -- Космач прихватил шубу. -- Почему так топят-то? Он не собирался бежать, безрассудное желание постепенно угасало, однако когда очутились на улице и порядочно отошли от особняка управления, в голове вновь засвербило, будто в носу перед тем как чихнуть. И все-таки Космач удержался бы, но охранник спровоцировал сам. Он бросил куртку на снег, положил автомат и, сняв черную форму, стал умываться снегом, кряхтел, отфыркивался и будто умышленно подставлял ухо... От короткого и мощного удара фашист завалился набок и затих, так что добавлять не пришлось. Мгновением позже Космач понял, что сделал глупость, но было поздно. Он разрядил автомат, закинул магазин подальше в снег, затем снял шубу и набросил на охранника -- слишком приметная и бежать тяжело. -- Считай, это тебе приз утешения... Его куртку натягивал на ходу, и хорошо, оказалась впору. Космач обошел стороной особняк ГУРА, постоял на углу склада, сориентировался и двинул к светящейся изгороди напрямую, по снегу, сквозь танковые шеренги и колонны, заваленные сугробами. Иногда проваливался между гусеницами, так что приходилось вскарабкиваться на броню, где было удобно, прыгал с машины на машину. Между забором и танками оказался приземистый железобетонный склад с плоской крышей. Обогнув его, Космач высунулся из-за угла: ярко освещенная лыжня проходила всего в нескольких метрах, часового не было видно ни в одной стороне. Он уже хотел перескочить открытое пространство, но в последнее мгновение увидел, что поверху забора кроме новенькой жестяной спирали идет многорядная старая проволока, натянутая на стальные кронштейны, так что образовывался метровый козырек. И самое непотребное -- среди колючих нитей торчат белые изоляторы, значит, есть провода под напряжением... Первой мыслью было замкнуть их, набросив сверху что-либо металлическое. Он вспомнил, что видел на броне буксировочные тросы, но когда вернулся к танковому лежбищу, глаз сам выхватил бревна, притороченные сзади к каждой машине, сухие, покрашенные зеленой краской. Он отстегнул два, взял под мышки и вернулся на угол склада -- часового по-прежнему не было! -- Ну, молись за меня, Елена! Кронштейны были сдвоенные. Первое бревно он пропихнул между сваренными уголками и изоляторами, осторожно положил на проволоку -- ничего не заискрило -- может, не под током, а может, просто сухое дерево не пробивает. Глянул в обе стороны -- нет часового! Второе бревно одним концом вставил в развилку, вторым упер в заледеневший снег. Длины хватило... На козырек взобрался просто, подтянулся на руках, оседлав бревно, однако там, наверху, надо было встать и сделать всего один шаг, но, ослепленный фонарем, одной ногой ступил мимо и, оттолкнувшись, прыгнул вперед. Удара током он не почуял, потому что упал плашмя на жесткий снег, и резкая судорожная боль слилась воедино со жгучей. Однако когда вскочил, почуял запах резины, подошва правого ботинка еще дымилась. Разбираться и тушить было некогда, утопая в снегу, он кинулся к лесу и лишь за крайними деревьями перевел дух. В воинской части по-прежнему было тихо, по крайней мере, не ревели тревожные рожки и по эту сторону забора не бегали тревожные группы. Бежать все время по лесу, оставляя следы, было нельзя, да и по размягченному глубокому снегу далеко не уйдешь. Надо выбираться на дорогу, а она, похоже, здесь единственная и ведет к воинской части. Пока не хватились, нужно уйти как можно дальше, лучше всего выйти на трассу и сесть на любой автобус или попутку. Через четверть часа Космач выдохся, полежал, распластавшись, попробовал сориентироваться, однако понял, что не знает точного направления, а фонарей на заборе не было видно. Забирая правее, он пошел вперед с надеждой подсечь дорогу и скоро выскочил на широкую просеку с высоковольтной ЛЭП. Он не помнил этой линии и двинулся наугад вправо. Идти стало легче, в некоторых местах снег сильно осел и доставал до щиколоток. Невысокую дорожную насыпь Космач увидел, когда чуть не наткнулся на нее, -- до рассвета оставалось еще минут тридцать. Дорога вроде была та самая, правда, лед за день подтаял и продавился колесами до асфальта. Космач расстегнул всю одежду до майки, чтоб хоть чуть остудить разгоряченное тело, и побежал размеренной трусцой. Он был уверен, что движется от воинской части в сторону трассы, к тому же скоро увидел сзади далекие фары машины и принял это за знак объявленной тревоги -- начали искать. Подпустив ее метров на двести, он выбрал льдистую обочину и спрыгнул под откос. Это был армейский "уаз", прокатившийся мимо на небольшой скорости. Выждав всего несколько секунд, Космач выбрался на дорогу и побежал следом за красными стоп-сигналами. И они-то отвлекли внимание! Машина вдруг стала притормаживать, потом и вовсе остановилась, выключив свет. И только тут он увидел, что впереди сквозь редкий лес просвечивают огни забора и горят окна КПП! Космач попятился, не сводя глаз с темного контура "уаза", развернулся и побежал в обратном направлении. Надо же, леший водит! Когда машина пропала из виду, растворившись в темноте, он прибавил хода, чтоб наверстать потерянное время -- на востоке, за спиной, светлая полоса! Он помнил, что впереди еще должно быть широкое поле, и спешил, чтоб перескочить открытое место по темноте. Примерно через два километра лес поредел, замаячило светлое пространство; сбавив темп, Космач приблизился к крайним деревьям и встал на обочине. Дорога по полю растаяла полностью, потому хорошо просматривалась темная полоса асфальта средь белой равнины, а на том краю уже мелькали редкие фары автомобилей на трассе. За спиной было тихо. И если б не этот странный "уаз", почему-то остановившийся недалеко от КПП, можно было бы подумать, что тревогу в воинской части еще не подняли. Но часовой давно бы уж обнаружил бревна у забора, да и оглушенный охранник должен прийти в себя... Выбежав на поле, он потерял остроту зрения, черная дорога скрадывала пространство и расстояние. Космач бежал почти наугад, с чувством пловца, бросившегося в стремительную незнакомую реку -- надо грести и грести, а противоположный берег все равно будет. Он уже есть в виде шоссе с огоньками... До перекрестка оставалось метров двести, и вдруг в лицо ударили слепящие лучи фар. Он инстинктивно заслонился рукой и на секунду замешкался от неожиданности, кинулся назад и словно напоролся на дальний автомобильный свет, ударивший с близкого расстояния. И прыгнул с насыпи с опозданием, в тот момент, когда заметил тени людей, бегущих к нему с двух сторон. Кювет оказался глубоким и заполненным раскисшим снегом. Он успел вырваться из ямы и уже почувствовал под ногами твердь, но перед глазами вдруг полыхнуло белое, слепящее пламя, а от мощного грохота голова вздулась, будто шар, и лопнула с звенящим треском. Потом сверху навалилось что-то громоздкое и грузное, вдавив его лицом в жесткий кристаллический лед... 7. Предводитель В первый момент Палеологов сообщению не поверил, посчитал за чей-то идиотский розыгрыш, поскольку голос по телефону спросонья узнать не мог, однако ничего не сказал, велел перезвонить на мобильный, номер которого был известен узкому кругу лиц. Не прошло и минуты, как звонок повторился. -- Автор у нас, -- доложил барон Гален. Удачи в жизни случались, но не так часто и не такие крупные, чтобы можно было верить безоговорочно. После того как Космач оказался в офисе ГУРА, за тройной системой охраны, надеяться было почти не на что. К воинской части отправили машину радионаблюдения, и то на всякий случай, вдруг да проскочит в эфире что-нибудь интересное. Перехватить Автора можно было только в случае, если его вывезут с объекта в обыкновенной машине и с небольшой охраной. Но и тогда риск оставался непомерным, перестрелки и трупов не миновать, а ГУРА -- контора государственная, под патронажем самого премьера... Надежды на удачу в Холомницах было больше, к тому же туда уехал сам генерал Ногаец... -- Вы его видели? -- спросил предводитель. Барон, как всегда, оставался выдержанным и кратким. -- Да, видел. Это он. -- Как выглядит? -- Все на месте, светлая борода, длинные темные волосы. -- Во что одет? На нем должна быть волчья шуба! -- Шубы нет, пуховая куртка. Но это он. -- Документы нашли? -- Нет, в карманах пусто. Предводитель верил и не верил. Однако совершенно отчетливо понимал, что два раза подряд не повезет и если удалось захватить Космача, то миссия генерала в Холомницах обречена на неудачу. -- Как его взяли? -- Перехватили в эфире сигнал тревоги. Оглушил охранника и перепрыгнул через забор. Считаю, повезло... -- Каким образом, барон? -- Не знаю, перепрыгнул. Да еще ряженым физиономии попортил. -- На заборе проволока под током! Сигнализация, спираль и часовые! -- Могу уточнить. Есаул только что вышел от меня... -- Не надо, высылайте машину! -- Предводитель натянул халат. -- От генерала что? -- Пока ничего конкретного. Гален легче верил в удачу, счастливое стечение обстоятельств, в Божье провидение, чем в находчивость и оперативность группы, работавшей по захвату Автора. В охранном предприятии случайных людей не было, принимали только бывших офицеров -- десантников, морпехов и ментов, но барону не нравился казачий антураж. Он считал это ребячеством, посмеивался над золотыми погонами и шашками, предпочитая форме цивильный деловой костюм. Офицеров на самом деле только поверстали в казачество, к соответствующему сословию раньше они не имели никакого отношения, будучи коренными жителями столицы и Подмосковья. Однако атаман Ногаец был исконным кубанцем, из старой казачьей семьи, до революции получившей дворянское достоинство. К мнению Галена он относился снисходительно: барон происходил из Австро-Венгрии, долгое время жил за рубежом и в тонкостях русской жизни почти не разбирался, хотя много лет работал в советских посольствах. Одеваясь, Палеологов подумал о Петербурге: надо бы отзвониться, сообщить об Авторе, но время семь, Землянов наверняка еще спит. Впрочем, такой вестью можно пожелать доброго утра... В последний раз они связывались по телефону в день смерти академика, и разговор состоялся неутешительный, Космача выпустили из квартиры Барвина через черный ход, о существовании которого никто не знал. Глеб Максимович взял трубку после второго гудка -- бодрствовал. -- Простите, я не разбудил вас? -- Ну что? -- отозвался Землянов. -- У вас в Москве встали? -- У нас уже гостей принимают, -- сказал предводитель, сдерживая чувства. -- Кто пожаловал в столь ранний час? -- Великий неизвестный Автор. -- Так. -- Длина паузы говорила о многом. -- Это событие, нужно обсудить. Через три часа жду. Палеологову очень хотелось взглянуть на Космача, но переносить встречу с Земляновым хотя бы на час было нельзя. Он приглашал к себе в исключительных случаях и всегда по вопросам основополагающим. -- Хорошо, я еду в аэропорт. И все-таки не мог изменить традиции, велел заехать в свои владения, на территорию дворянского собрания, и вошел в каменный сарай, оборудованный под конюшню. Здесь стоял его конь, служивший более талисманом, поскольку верховой ездой Палеологов занимался редко и мало. Найти настоящую парадную лошадь бело-серебристой, царской масти без единого темного пятнышка было делом невероятно трудным. Такая кобыла в единственном экземпляре оказалась в кавалерийском полку, который обслуживал Мосфильм, и потому как в России перестали снимать кино о революции, войне и военачальниках, а полк обнищал, коня удалось выкупить через генерала Ногайца по цене хорошего японского джипа. И теперь если предводитель куда-либо уезжал, то обязательно заглядывал в конюшню. -- Скоро придет твой звездный час, -- пообещал он коню и похлопал по изогнутой шее. Уже из машины предводитель позвонил Галену, сказал, что вылетает в Питер, и велел начинать работу с Автором. Всегда невозмутимый барон заколебался. -- Предлагаете мне составить первый разговор? -- Обязываю! Подготовьте его, объясните ситуацию, поставьте задачу. Все как мы намечали. Пока я не вернусь, пусть сидит и думает. Поселите в моих апартаментах, свободу не ограничивайте, но под пристальным наблюдением. Гален был искусным мастером "разговорного жанра", обладал редким даром убеждения и внушения, однако при этом не любил ответственности. -- Генрих Сергеевич, я боюсь навредить, -- начал упираться он. -- Первый контакт всегда самый важный, и вы сделаете это лучше. Тем более что с Автором уже встречались... -- Надеюсь на вас, барон! -- жестко оборвал предводитель. -- Не забывайте генерала. С Богом! Он велел водителю выставить на крышу спецсигнал и гнать по осевой; его всю жизнь преследовал рок опоздания, всегда не хватало одной минуты, а то и вовсе нескольких секунд. Он прилагал огромные усилия, чтобы преодолеть судьбу, но стоило чуть-чуть расслабиться, потерять ощущение времени, и все шло насмарку. Палеологов родился и вырос в Ленинграде, поэтому ездил сюда с удовольствием и тайной надеждой хотя бы раз задержаться на сутки, чтоб без всяких дел и забот побродить по местам юности, переночевать не в гостинице, а у отца на Васильевском, под особое, ностальгическое настроение, может быть, даже зайти к матери на Грибоедовский. Однако всякий раз, едва вывалившись из поезда или самолета, он забывал, в каком городе находится, и не то что суток -- часа свободного не было. Иногда, переезжая с одной важной встречи на другую, из окна машины он видел что-нибудь памятное, просил остановить и несколько минут потом стоял, тупо соображая, зачем же остановился. В лучшем случае он успевал позвонить родителям, и то, чтобы не расстраивать, врал, будто звонит из Москвы, благо появились сотовые телефоны. В столице Палеологов закончил историко-архивный институт, в общей сложности прожил уже тринадцать лет и все это время ее ненавидел. И когда искал любую работу без прописки, и когда был уже полноправным москвичом и устроился по специальности в музей Октябрьской революции. Однако, достигнув желаемого, понял, что опоздал, ситуация резко изменилась и все, что связано с революцией, стало непрестижным и подлежало сокращению. Он чувствовал презрение к Москве, когда, выброшенный на улицу, пришел на Арбат продавать две собственноручно написанных иконы -- в детстве окончил художественную школу, которая пригодилась в трудный час. На рынок он опоздал, места оказались заняты, и его вытолкнули из ряда. Палеологов не любил сдаваться, зашел с другой стороны и повесил свой товар на забор. К нему подошли, отняли одну икону и с другой вышвырнули вон, поскольку образа в то время писали и продавали тысячами. Он ушел в подъезд какого-то мрачного дома, поплакал там, вытер слезы, закусил губу и снова полез в ряды. Нагло потеснил парня, торгующего наградами, и встал, готовый умереть, но не сойти с места. И тут же налетел покупатель! Палеологов спрятал деньги и хотел уйти, но парень вынул из сумки подушечку с орденами. -- Под пять процентов. У тебя легкая рука. Фамилия как? -- Палеологов. -- Нет, под такую фамилию давать товар опасно. -- Почему? -- Придуманная фамилия-то, неестественная. Еврей, что ли? -- Я русский, -- с гордостью сказал он