рихвати и полбутылки. Старичок получил штоф, но наверх не спешил -- ему, похоже, и тут было неплохо. Опрокинул стаканчик, замурлыкал тонким голосом песенку и пошел стрелять по сторонам шустрыми, по-молодому блестевшими глазками. Вмиг оглядел все общество, задержался взглядом на "деловых" и повернулся к стойке, где трактирщик Абдул, спокойный, жилистый татарин, которого знала и боялась вся Хитровка, вполголоса толковал о чем-то с бродячим старьевщиком. Говорил все больше последний, а трактирщик отвечал односложно, без охоты, неспешно вытирая грязной тряпицей граненый стакан. Но седобородый старьевщик, в добротном нанковом пальто и калошах поверх сапог, не отставал -- все нашептывал что-то, перегнувшись через стойку, и время от времени тыкал пальцем на короб, что висел на плече у его спутника, маленького киргиза, настороженно поглядывавшего вокруг узкими, острыми глазами. Пока все шло по плану. Эраст Петрович знал, что Грушин изображает барыгу, который прикупил по случаю полный набор знатного инструмента по медвежатному делу и ищет хорошего, понимающего покупателя. Идея-то была неплоха, но уж больно тревожило Фандорина внимание, с которым разглядывали старьевщика и его подручного "деловые". Неужто раскусили? Но как? Почему? Ксаверий Феофилактович замаскировался виртуозно -- нипочем не узнаешь. Вот и Маса тоже чувствует угрозу -- встал, засунув руки в рукава, наполовину прикрыл толстые веки. В рукаве у него кинжал, а поза означает готовность отразить удар, с какой бы стороны он ни был нанесен. -- Эй, косоглазый! -- крикнул один из "деловых", поднимаясь. -- Ты какого корню-племени? Старьевщик проворно обернулся. -- Киргизец это, мил человек, -- вежливо, но безо всякой робости сказал он. -- Сирота убогий, басурманы ему язык урезали. А для меня в самый раз. -- Ксаверий Феофилактович сделал какой-то хитрый знак пальцами. -- Култыхаю по рыжему, шмаленку гоняю, так мне шибко болтливые-то без надобности. Маса тоже повернулся спиной к стойке, поняв, откуда предвидится настоящая опасность. Глаза он и вовсе закрыл, но искорка между век нет-нет да посверкивала. "Деловые" переглянулись между собой. Загадочные слова старьевщика почему-то подействовали на них успокаивающе. У Эраста Петровича отлегло от сердца -- не промах Грушин, может за себя постоять. Фандорин вздохнул с облегчением и вынул из-под стола руку, которую уж было положил на рукоять "герсталя". А не следовало бы вынимать. Воспользовавшись тем, что оба повернулись к нему спиной, трактирщик внезапно подхватил со стойки двухфунтовую гирю на бечевке и вроде бы легким, но страшным по мощи движением стукнул ею по круглому затылку "киргизца". Раздался тошнотворный треск, и Маса мешком осел на пол, а подлый татарин сноровисто -- чувствовалась изрядная практика -- ударил в левый висок начавшего оборачиваться, да так до конца и не обернувшегося Грушина. Ничего не понимая, Эраст Петрович опрокинул стол, рванув из-за пазухи револьвер. -- Ни с места! -- закричал он бешеным голосом. -- Полиция! Один из "деловых" сунул руку под стол, и Фандорин тут же пальнул. Парень заорал, схватившись обеими руками за грудь, повалился на пол и забился в судорогах. Остальные замерли. -- Кто шевельнется -- пристрелю! Эраст Петрович быстро водил дулом -- то на "деловых", то на трактирщика, -- а сам лихорадочно прикидывал, хватит ли на них на всех пуль и что делать дальше. Врача, врача нужно! Хотя удары гирей были так сильны, что врач вряд ли понадобится... Он окинул взглядом зал. С тыла стена, с флангов вроде бы тоже порядок: слепой как сидел, так и сидит, только вертит головой да хлопает своими жуткими бельмами; девка от выстрела проснулась, подняла смазливое, но испитое личико. Глаза черные, блестящие -- видно, цыганка. -- Тебе, сволочь -- первую пулю! -- крикнул Фандорин татарину. -- Я суда ждать не буду, я тебя прямо сейчас... Он не договорил, потому что цыганка бесшумно, как кошка, приподнялась и ударила его бутылкой по затылку. Впрочем, Эраст Петрович этого не видел. Для него просто наступила чернота -- внезапно и безо всяких причин. Глава девятая, в которой Фандорина ждут новые потрясения В себя Эраст Петрович приходил постепенно, чувства оживали по очереди. Первым включилось обоняние. Пахло кислятиной, пылью и порохом. Потом воскресло осязание -- щека почувствовала шероховатую деревянную поверхность, запястья саднили. Во рту солонило -- не иначе как от крови. Последними вернулись слух и зрение, а вместе с ними, наконец, заработал рассудок. Фандорин понял, что лежит на полу лицом вниз, руки скручены за спиной. Приоткрыв один глаз, коллежский асессор увидел заплеванный пол, шмыгнувшего в сторону рыжего таракана и несколько пар сапог. Одни были щегольские, хромовые, с серебряными оковками по носку и что-то уж очень маленькие, будто на подростка. Чуть дальше, за сапогами, Эраст Петрович увидел такое, что разом все вспомнил: прямо на него смотрел мертвый глаз Ксаверия Феофилактовича. Пристав тоже лежал на полу, и лицо было недовольное, даже сердитое, словно желающее сказать: "Ну уж это совершенная ерундовина вышла". Рядом виднелся залитый кровью черноволосый затылок Масы. Эраст Петрович зажмурился. Хотелось снова уйти в черноту, чтоб ничего больше не видеть и не слышать, но резкие, мучительно отдававшиеся в мозгу голоса не позволили. -- ...Ну, Абдул -- голован! -- говорил один, возбужденный, с сифилитической гнусавостью. -- Как этот по фене заботал, я уж думал не тот, а Абдул как хрясь гирей-то! Неспешный голос с татарским проглатыванием окончаний пробасил: -- Как ж не тот, дурь твоя башка! Сказан ж было -- который с косоглазым китаезом, того и бей. -- Дык этот не китаеза, а киргизец. -- Сам ты киргизец! Мног у нас тут по Хитровке косоглазых-то ходит? А и ошибся бы -- невелик беда. Скинули бы в рек, да дел с концом. -- Фиска-то какова, -- заговорил третий голос, вроде бы искательный, но с истеричной ноткой. -- Кабы не она, дедок этот нас всех порешил. А ты, Миша, говорил, их двое будет, а, Миш? А их, Миш, вишь, трое. И Ломтя вон продырявили. Кончается Ломоть-то, Миш. Всю внутреннюю он ему пулей прожег. Услышав имя "Миша", Фандорин окончательно передумал уходить в черноту. Болел ушибленный затылок, но Эраст Петрович отогнал боль, загнал ее в пустоту, в ту самую черноту, откуда недавно вынырнул. Не до боли сейчас было. -- Тебя бы, Фиска, кнутом по роже, чтоб не пила, -- вяло, с развальцей, произнес фальцет. -- Но заради такого случая прощаю. Ловко легаша одарила. Подошли два алых сафьяновых сапожка, встали напротив хромовых. -- Можно и по роже, Мишенька, -- певуче пропел хрипловатый женский голос. -- Только не гони. Третий день тебя, соколика, не видела. Истосковалася вся. Приходи нынче, поласкаю. -- После поласкаемся. -- Щегольские сапожки сделали шаг и приблизились к Фандорину. -- А покамест поглядим, что за жук такой припожаловал. Вертани-ка его, Шуха. Ишь, глазом высверкивает. Эраста Петровича перевернули на спину. Вот он каков, Миша Маленький. Ростом цыганке чуть выше плеча, а против "деловых" и вовсе недомерок. Лицо тонкое, дерганое, уголок рта подрагивает. Нехорошие глаза, будто не человек, а рыба смотрит. Но в целом, пожалуй, красавчик. Волосы поделены пробором ровнехонько пополам, на концах курчавятся. Неприятная деталь: черные усики точь-в-точь как у самого Эраста Петровича, и подкручены точно так же. Фандорин немедленно дал себе зарок, что усы фиксатуарить больше никогда не станет. Тут же подумалось: а больше, пожалуй, и не придется. В одной руке бандитский король держал "герсталь", в другой -- стилет, который Фандорин носил у лодыжки. Выходит, обыскивали. -- Ну и кто ж ты такой будешь? -- спросил сквозь зубы Миша Маленький. Если смотреть снизу, он казался вовсе не маленьким, а совсем напротив -- прямо Гулливером. -- С какой части? С Мясницкой, что ль? Верно, оттуда. Все мои гонители там собрались, вампиры ненасытные. Эраст Петрович, во-первых, удивился "гонителям" и "вампирам", а во-вторых сделал себе на будущее пометочку, что в Мясницкой части, кажется, взяток не берут. Полезная информация. Если, конечно, доведется воспользоваться. -- Почему вас трое пришло? -- задал Миша не вполне понятный вопрос. -- Или ты один, а те сами по себе? Был соблазн кивнуть, но Фандорин решил, что правильнее промолчать. Посмотреть, что дальше будет. Дальше было скверно. Коротко размахнувшись, Миша ударил лежащего ногой в пах. Эраст Петрович видел замах и успел подготовиться. Представил, что с размаху прыгает в прорубь. Ледяной водой обожгло так, что по сравнению с этим удар кованым сапогом показался сущим пустяком. Фандорин даже не охнул. -- Крепок старый, -- подивился Миша. -- Видать, придется повозиться. Ну да ничего, так оно даже антиресней, да и время имеется. Киньте его, ребята, покамест в погреб. Закусим чем бог послал, а тама и покуражимся. Распалюся-разыграюся, а Фиска меня после охолонит. Под визгливый женский хохот коллежского асессора за ноги проволокли по полу за стойку, потом каким-то темным коридором. Скрипнула дверца погреба, и в следующий миг Эраст Петрович ухнул в кромешную тьму. Кое-как подобрался, но все равно ударился боком и плечом. -- Держи клюшки свои, горбушка! -- крикнули сверху со смехом. -- Погуляй там, милостыньку пособирай! На Фандорина один за другим упали оба его коротких костылька. Тусклый квадрат наверху с треском исчез, и Эраст Петрович закрыл глаза, потому что все равно ничего не было видно. Изогнув кисть, он пощупал пальцами путы, стягивавшие запястья. Ерунда -- обычная веревка. Нужна мало-мальски твердая, желательно ребристая поверхность и некоторое количество терпения. Что это там такое? А, лесенка, о которую он только что ударился. Фандорин повернулся к лесенке спиной и принялся быстро, ритмично тереть веревку о деревянный стояк. Возни было, пожалуй, минут на тридцать. И Эраст Петрович стал считать до тысячи восьмисот -- не для того, чтобы скоротать время, а чтобы не думать о страшном. Но отсчет не мешал черным мыслям вонзаться иглами в бедное сердце коллежского асессора. Что же вы натворили, господин Фандорин! Нет вам прощения и теперь уже не будет никогда. Как можно было притащить в этот зверинец своего старого учителя! Добрейший Ксаверий Феофилактович поверил своему молодому другу, обрадовался, что еще может послужить на пользу отечества, а вон как все вышло. И не судьба виновата, не злой рок, а неосторожность и некомпетентность того, кому отставной пристав доверял, как самому себе. Ждали, ждали хитровские шакалы Фандорина. Точнее, того, кто придет с "китаезой". На верную казнь вел близких людей бездарный сыщик Фандорин. А ведь предупреждал Грушин, что у Миши Маленького вся полиция куплена. Проболтался кому-то из своих людей несимпатичный Хуртинский, а тот послал весточку на Хитровку. Куда как просто. Потом, конечно, выяснится, что у них там в секретном отделении за иуда такой, но ведь Масу с Грушиным не вернешь. Непростительная оплошность! Нет, не оплошность, преступление. Эраст Петрович застонал от нестерпимой душевной муки, заработал руками еще быстрей, и веревка раньше ожидаемого вдруг поползла, ослабла. Но не обрадовался коллежский асессор, а только закрыл освободившимися ладонями лицо и заплакал. Ах, Маса, Маса... Четыре года назад, в Иокогаме, спас Фандорин, второй секретарь российского посольства, жизнь пареньку-якудза. С тех пор Масахиро стал верным -- да что там -- единственным другом и не раз спасал жизнь падкому на приключения дипломату, однако по-прежнему числил себя в неоплатном долгу. Ради чего, господин Фандорин, притащили вы сюда, за тридевять земель, в чужой мир, хорошего японского человека? Чтобы он нелепо, по вашей же вине, погиб от подлого удара душегуба? Горько, невыразимо горько было Эрасту Петровичу, и если не разбил он себе голову о склизкую стену подвала, то лишь благодаря предвкушению мести. Ох, как безжалостно отомстит он убийцам! Ксаверию Феофилактовичу как христианину это, может, и все равно, а вот японская душа Масы в ожидании следующего рождения наверняка возрадуется. За собственную жизнь Фандорин больше не опасался. Был у Миши Маленького хороший шанс прикончить коллежского асессора -- там, наверху, когда тот лежал на полу оглушенный, связанный и безоружный. А теперь извините, ваше бандитское величество. Как говорят игроки, карта легла не в вашу масть. Медный крест на цепи и чудные звездчатые вериги по-прежнему висели у бывшего горбуна на шее. Да эти болваны еще и подарок преподнесли -- клюшки в погреб швырнули. А это означало, что в распоряжении Эраста Петровича был целый японский арсенал. Он снял с шеи вериги и разъял их на звезды. Пощупал краешки -- отточены, как бритва. Звезды назывались _сяринкенами_, и умение метать их без промаха входило в самую первую ступень подготовки ниндзя. В серьезном деле кончики еще и отравой смазывают, но Фандорин рассудил, что ладно будет и без яда. Теперь оставалось собрать _нунтяку_ -- оружие пострашнее любой сабли. Эраст Петрович снял с себя крест на цепочке. Сам крест отложил в сторону, а цепочку разомкнул и приладил к ней свои костыльки -- к одному концу и к другому. Оказалось, что на деревяшках для этой цели имеются специальные крючочки. Молодой человек, не вставая с земли, высвистел нунтякой над головой молниеносную восьмерку и остался вполне удовлетворен. Угощение готово, дело за гостями. Нащупывая в темноте перекладины, поднялся по лесенке. Уперся головой в люк -- заперто с той стороны. Что ж, подождем. Овес к лошади не ходит. Он спрыгнул вниз, опустился на четвереньки, зашарил руками по полу. Через минуту наткнулся на какой-то раскисший рогожный куль, от которого невыносимо несло плесенью. Ничего, не до нежностей. Эраст Петрович откинулся головой на импровизированную подушку. Было очень тихо, только шныряли во тьме юркие зверьки -- наверное, мыши, а может, и крысы. Ох, скорей бы, подумал Фандорин и сам не заметил, как провалился в сон -- минувшей-то ночью поспать не довелось. Проснулся от скрежета открываемой дверцы и сразу вспомнил, где находится и почему. Неясно только было, сколько прошло времени. По лесенке, покачиваясь, спускался человек в поддевке и юфтевых сапогах. В руке он держал свечу. Эраст Петрович узнал одного из Мишиных "деловых". Следом в люк влезли знакомые хромовые сапожки с серебряными оковками. Всего гостей было пятеро -- сам Миша Маленький и четверо давешних. Для полного удовольствия не хватало только Абдула, отчего Фандорин немного расстроился и даже вздохнул. -- Вот-вот, легаш, повздыхай, -- оскалился жемчужной улыбкой Миша. -- Щас ты у меня так заорешь, что крысы по щелям упрячутся. С дохлятиной обжимаешься? Энто правильно. Скоро сам такой будешь. Фандорин посмотрел на куль, служивший ему подушкой, и в ужасе сел. С пола на него пялился проваленными глазницами давний, разложившийся труп. "Деловые" заржали. У каждого кроме Миши Маленького в руке было по свечке, а один еще и держал какие-то клещи или щипцы. -- Нешто не пондравился? -- глумливо поинтересовался недомерок. -- О прошлую осень шпичка поймали, тоже с Мясницкой. Знакомый ай нет? -- Снова хохот, а мишин голос стал ласковым, тягучим. -- Долго мучился, сердешный. Как стали мы ему кишки из брюха тянуть, и мамочку, и тятеньку вспомнил. Эраст Петрович мог бы убить его в эту самую секунду, в завернутых за спину руках было зажато по сяринкену. Но поддаваться неразумным эмоциям недостойно благородного мужа. С Мишей нужно было потолковать. Как говорил иокогамский консул Александр Иванович Пеликан, к нему "накопились вопросы". Можно, конечно, сначала обезвредить свиту его хитровского величества. Уж больно удобно стоят: двое справа, двое слева. Огнестрельного оружия ни у кого не видно, только Миша все играется ладным "герсталем". Но это не страшно -- про кнопочку он не знает, а с неснятым предохранителем револьвер стрелять не будет. Пожалуй, лучше попытаться что-то выведать, пока Миша Маленький чувствует себя в силе. А то неизвестно, захочет ли потом говорить. По всему видать -- малый с норовом. Ну как заартачится? -- Портфельчик я ищу, Мишутка. А в нем деньжищщы, аграмадные тыщщы, -- пропел Фандорин голосом незадачливого мошенника-горбуна. -- Ты его куды подевал-то, а? Миша изменился в лице, а один из его подручных гнусаво спросил: -- Чего это он полощет, Миш? Какие такие тыщи? -- Завирает, сука лягавая! -- рявкнул "король". -- Клин промеж нас вбить хочет. Ну да ты у меня, падла, щас кровью закашляешь. Выдернув из сапога узкий, длинный нож, Маленький сделал шаг вперед. Эраст Петрович сделал выводы. Портфель взял Миша. Это раз. В шайке об этом не знают, а, значит, делиться добычей он не намерен. Это два. Испугался разоблачения и сейчас заткнет пленнику рот. Навсегда. Это три. Нужно было менять тактику. -- Ты постой-постой, я дедок-то непростой, -- зачастил Фандорин. -- Ты меня в тычки, я в молчки. Ты ко мне с лаской, и я к тебе с подсказкой. -- Погоди его кончать, Миш, -- схватил главаря за рукав гнусавый. -- Пущай погутарит. -- От Петра Парменыча господина Хуртинского нижайшее, -- подмигнул Маленькому коллежский асессор, так и впиваясь ему глазами в лицо -- верна ли гипотеза. Но на сей раз Миша и глазом не повел. -- А дедок-то под малахольного куксит. Парменыча какого-то приплел. Ничего, мы ему щас мозги-то на место поставим. Кур, ты садись ему на ноги. А ты, Проня, клещи дай. Запоет кочетом, ворон поганый. И понял Эраст Петрович, что ничего интересного ему хитрованский монарх не скажет -- слишком своих стережется. Фандорин глубоко вздохнул и на миг прикрыл глаза. Радостное нетерпение -- самое опасное из чувств. От него много важных дел срывается. Открыл Эраст Петрович глаза, улыбнулся Мише и выбросил из-за спины правую, а за ней и левую ладонь. Шших, шших -- свистнули две маленькие вертячие тени. Первая вошла в горло Куру, вторая Проне. Те еще хрипели, брызгая кровью, еще шатались, еще толком не поняли, что умирают, а коллежский асессор уж подхватил с земли нунтяку и вскочил на ноги. Миша Маленький не то что предохранитель, и руку поднять не успел -- деревяшка стукнула его по темечку: не слишком сильно, только оглушить. Ражий парень, которого он давеча назвал Шухой, едва разинул рот и тут же получил мощный удар по голове, от чего рухнул навзничь и более уже не шевелился. Последний из "деловых", клички которого Фандорин так и не узнал, оказался ловчее своих товарищей -- от нунтяки шарахнулся, выхватил из голенища финку, увернулся и от второго удара, но беспощадная восьмерка перебила руку, что держала нож, а затем проломила резвачу череп. Эраст Петрович замер, регулируя дыхание. Двое бандитов корчились на земле, суча ногами и тщетно пытаясь зажать разорванные глотки. Двое лежали неподвижно. Миша Маленький сидел, тупо мотая головой. "Герсталь" посверкивал в стороне вороненой сталью. Фандорин сказал себе: "Я только что убил четырех человек и ничуть об этом не жалею". Очерствел душой коллежский асессор за эту страшную ночь. Для начала Эраст Петрович взял оглушенного за ворот, хорошенько тряхнул и влепил две звонкие оплеухи -- не из мести, а чтоб побыстрее очухался. Однако затрещины произвели совершенно магическое действие. Миша Маленький вжал голову в плечи и заныл: -- Дедушка, не бей! Все скажу! Не убивай! Жизнь молодую не губи! Фандорин смотрел на плаксиво скривившуюся смазливую мордочку и только диву давался. Человеческая натура не уставала поражать Эраста Петровича своей непредсказуемостью. Кто бы мог подумать, что разбойничий самодержец, гроза московской полиции, так расклеится от пары пощечин. Для эксперимента Фандорин чуть покачал нунтякой, и Миша сразу прекратил нытье -- зачарованно уставился на мерно покачивающуюся окровавленную деревяшку, втянул голову в плечи и задрожал. Надо же -- сработало. Крайняя жестокость -- оборотная сторона трусости, философски подумал Эраст Петрович. Что, в сущности, неудивительно, ибо это две наихудшие черты, какие только бывают у сынов человеческих. -- Если ты хочешь, чтоб я тебя доставил в полицию, а не умертвил прямо здесь, отвечай на вопросы, -- своим обычным, не юродским голосом сказал коллежский асессор. -- А отвечу -- не убьешь? -- пугливо спросил Миша и шмыгнул носом. Фандорин нахмурился. Что-то здесь все-таки было не так. Не мог этакий слизняк держать в страхе весь преступный мир большого города. Для этого требуются железная воля, недюжинная сила характера. Или что-то, с успехом эти качества заменяющее. Что? -- Где миллион? -- мрачно спросил Эраст Петрович. -- Где был, там и есть, -- быстро ответил Маленький. Нунтяка снова угрожающе качнулась. -- Прощай, Миша. Я тебя предупреждал. Мне оно и лучше, расквитаюсь с тобой за своих товарищей. -- Я честно, как перед Богом! -- Щуплый, перепуганный человечек закрыл голову руками, и Фандорину от всей этой сцены вдруг стало невыносимо тошно. -- Я, дедушка, по-честному, вот Христом-Богом. Слам как был в портфеле, так и есть. -- А портфель где? Миша сглотнул, подергал губами. Ответил едва слышно: -- Тут, в каморке потайной. Эраст Петрович отшвырнул нунтяку -- больше не понадобится. Поднял с пола "герсталь", рывком поставил Мишу на ноги. -- Идем, показывай. Пока Маленький лез по лесенке, Фандорин снизу тыкал его стволом в зад и продолжал задавать вопросы: -- Про "китаезу" от кого узнал? -- От них, от Петра Парменыча. -- Миша обернулся, поднял ручонки. -- Мы ведь что, мы люди подневольные. Он наш благодетель, он заступник. Но и спрашивает строго, и забирает, почитай, половину. Славно, скрипнул зубами Эраст Петрович. Куда как славно. Начальник секретного отделения, правая рука генерал-губернатора -- шеф и покровитель московской преступности. Теперь понятно, почему этого объедка Мишу никак поймать не могут и почему он на Хитровке такую власть забрал. Ай да Хуртинский, ай да надворный советник. Вылезли в темный коридор, пошли по лабиринту узких, затхлых переходов. Два раза свернули влево, раз направо. Миша остановился у низкой, неприметной двери, стукнул в нее хитрым условным стуком. Открыла давешняя Фиска -- в одной рубашке, волосы распущены, лицо сонное и пьяное. Гостям ничуть не удивилась, на Фандорина вообще не взглянула. Прошлепала по земляному полу до кровати, плюхнулась и тут же засопела. В углу стояло щегольское трюмо, явно позаимствованное из будуара какой-то дамы. На трюмо чадил масляный светильник. -- У ней прячу, -- сообщил Маленький. -- Она дура, но не выдаст. Эраст Петрович крепко взял заморыша за тонкую шею, притянул к себе и, глядя ему прямо в круглые, рыбьи глаза, спросил -- чеканя каждый слог: -- А что ты учинил с генералом Соболевым? -- Ничего. -- Миша трижды мелко перекрестился. -- Чтоб мне на виселице околеть. Знать про генерала ничего не знаю. Петр Парменыч сказали, чтоб портфель с сейфа взял и чтоб сработал в аккурате. Сказали, не будет там никого и не хватятся. Ну, я и взял, дело плевое. Еще они говорили, как поутихнет, деньги пополам, и меня с чистыми бумагами из Москвы отправит. А если что -- из-под земли достанет. Петр Парменыч достанет, он такой. Миша снял со стены коврик, изображавший Стеньку Разина с княжной, открыл в стене какую-то дверцу и зашарил в ней рукой. А Фандорин стоял, покрывшись холодной испариной, пытался постичь весь чудовищный смысл услышанного. Не будет там никого и не хватятся? Так сказал своему подручному Хуртинский? Значит, знал надворный советник, что Соболев живым в "Дюссо" не вернется! Недооценил Эраст Петрович хитрованского владыку. Непрост был Миша, и не такой уж жалкий слизень, каким прикинулся. Оглянувшись через плечо, он увидел, что сыщик, как и следовало ожидать, ошарашен сообщением и руку с револьвером опустил. Шустрый мужчинка резко обернулся, Эраст Петрович увидел наставленное на него дуло обреза и едва успел ударить по нему снизу. Ствол жахнул громом и пламенем, обдал лицом жарким ветром. С потолка посыпалась труха. Палец коллежского асессора непроизвольно нажал на спусковой крючок, и снятый с предохранителя "герсталь" послушно выпалил. Миша Маленький схватился руками за живот и сел на пол, тоненько заойкал. Памятуя о бутылке, Эраст Петрович оглянулся на Фиску. Но та на грохот и головы не подняла -- только ухо подушкой прикрыла. Вот и объяснилась нежданная мишина покладистость. Ловко сыграл, усыпил-таки бдительность и привел сыщика туда, куда хотел, Откуда только ему было знать, что быстротой реакции Эраст Фандорин славился даже среди "крадущихся"? Вопрос -- здесь ли портфель. Эраст Петрович отодвинул ногой дергающееся тело, сунул руку в нишу. Пальцы нащупали бугристую кожаную поверхность. Есть! Фандорин наклонился над Мишей. Тот часто мигал и судорожно облизывал побелевшие губы. На лбу вспыхивали капельки пота. -- Дохтура! -- простонал раненый. -- Все расскажу, ничего не утаю! Ранение тяжелое, определил Эраст Петрович, но калибр у "герсталя" маленький, так что, если быстро доставить в больницу, возможно, и выживет. Надо, чтоб выжил -- такой свидетель. -- Сиди и не дергайся, -- сказал Фандорин вслух. -- Пригоню извозчика. А попробуешь уползти -- из тебя вся жизнь вытечет. В трактире было пусто. Сквозь мутные полуоконца проникал тусклый свет раннего утра. Прямо посередине, на грязном полу, обнявшись, валялись мужик с бабой. У бабы был задран подол -- Эраст Петрович отвернулся. Больше вроде бы никого. Нет, в углу на скамье спал вчерашний слепой: под головой котомка, на земле посох. Трактирщика Абдула -- того, с кем Фандорину очень надо было повидаться, -- не видно. Но что это? Вроде кто-то похрапывает в подсобке. Эраст Петрович осторожно откинул ситцевую занавеску, и отлегло от сердца -- вот он, паскуда. Раскинулся на сундуке, борода торчит кверху, толстогубый рот приоткрыт. Прямо в зубы коллежский асессор и сунул ему дуло. Сказал задушевно: -- Вставай, Абдул. Утро вечера мудреней. Татарин открыл глаза. Они были черные, матовые, лишенные какого бы то ни было выражения. -- Ты побрыкайся, побеги, -- попросил его Фандорин. -- А я тебя тогда убью, как пса. -- Чего нам бежат, -- спокойно ответил убийца и широко зевнул. -- Не малец бегат. -- На виселицу пойдешь, -- сказал Эраст Петрович, с ненавистью глядя в маленькие равнодушные глазки. -- Это уж как положен, -- согласился трактирщик. -- На все воль Аллах. Коллежский асессор изо всех сил боролся с неудержимым зудом в указательном пальце. -- Ты еще об Аллахе, мразь! Где убитые? -- А чуланчикам пока прибрал, -- охотно сообщил нелюдь. -- Думал, после речк кидал. Вон он, чуланчик. -- И показал на дощатую дверь.. Дверь была заперта на засов. Эраст Петрович скрутил Абдулу руки его же кожаным ремешком, а сам с тоскливо ноющим сердцем отодвинул засов. Внутри было темно. Помедлив, коллежский асессор сделал шаг, другой и вдруг получил сзади мощный удар ребром ладони по шее. Ничего не понимая, полуоглушенный, рухнул лицом в пол, а кто-то навалился сверху, горячо задышал в ухо: -- Гдзе гаспадзин? Убивачи собака! С трудом, с запинкой -- удар-то был нешуточный, да и во вчерашнюю шишку отдался -- Фандорин пролепетал по-японски: -- Так ты все-таки учишь слова, бездельник? И не выдержал -- разрыдался. Но и на этом потрясения не кончились. Когда, перевязав Масе разбитую голову и отыскав извозчика, Фандорин вернулся за Мишей Маленьким в Фискину каморку, цыганки там не было, сам же Миша уже не сидел, привалившись к стене, а лежал на полу. Мертвый. И умер он не от раны в живот -- кто-то очень аккуратно перерезал бандитскому королю горло. Эраст Петрович с револьвером наизготовку заметался по темному коридору, но тот разветвлялся и уходил в кромешную сырую тьму. Тут не то что найти кого-то -- дай Бог самому не заблудиться. Выйдя из "Каторги" наружу, Фандорин зажмурился от выглянувшего из-за крыш солнца. Маса сидел в извозчичьей пролетке, одной рукой прижимая, вверенный ему портфель, а другой крепко держа за шиворот связанного Абдула. Рядом торчал бесформенный куль -- обмотанное одеялом тело Ксаверия Феофилактовича. -- Пошел! -- крикнул Эраст Петрович, вскакивая на козлы рядом с ванькой. Поскорей бы из этого проклятого Богом места. -- Гони на Малую Никитскую, в жандармское! Глава десятая, в которой генерал-губернатор пьет кофе с булочкой Вахмистр, дежуривший у дверей Московского губернского жандармского управления (Малая Никитская, дом 20) взглянул на странную троицу, вылезавшую из извозчичьей пролетки, с любопытством, но без особого удивления -- на таком посту чего только не насмотришься. Первым, споткнувшись на подножке, слез чернобородый татарин со связанными за спиной руками. За ним, подталкивая пленника в спину, спустился какой-то косоглазый в драном бешмете, белой чалме и с богатым кожаным портфелем в руке. Последним не по годам легко спрыгнул с козел старик-оборванец. Малость приглядевшись, вахмистр увидел, что у старика в руке револьвер, а у узкоглазого на голове вовсе не чалма, а намотанное полотенце, местами запачканное кровью. Дело ясное -- секретная агентура с операции вернулась. -- Евгений Осипович у себя? -- спросил старик молодым барским голосом, и жандарм, опытный служака, никаких вопросов задавать не стал, а только взял под козырек: -- Так точно, полчаса как прибыли. -- Вызови-ка, б-братец, дежурного офицера, -- немного заикаясь, сказал ряженый. -- Пусть оформит арестованного. А там, -- он мрачно показал на коляску, в которой остался какой-то большущий куль. -- Там наш убитый. Его пусть пока отнесут на ледник. Грушин это, отставной пристав следственной части. -- Как же, ваше благородие, отлично помним Ксаверия Феофилактовича, не один год вместе служили. -- Вахмистр снял кепи и перекрестился. Эраст Петрович быстро шел по широкому вестибюлю, Маса едва поспевал за ним, помахивая пузатым портфелем, кожаное чрево которого чуть не лопалось от пачек ассигнаций. В управлении по раннему времени было пустовато -- да и не такое тут место, где толпятся посетители. Из дальнего конца коридора, где на закрытой двери красовалась табличка "Офицерский гимнастический зал", доносились крики и звон металла. Фандорин скептически покачал головой: тоже еще жизненная необходимость для жандармского офицера -- на рапирах фехтовать. С кем, спрашивается? С бомбистами? Все пережитки прошлого. Лучше бы дзюдзюцу изучали или, на худой конец, английский бокс. Перед входом в приемную обер-полицеймейстера сказал Масе: -- Сиди тут, пока не позовут. Портфель сторожи. Голова-то болит? -- У меня голова крепкая, -- гордо ответил японец. -- И слава Богу. Смотри у меня, ни с места. Маса обиженно надул щеки, видимо, сочтя указание излишним. За высокой двустворчатой дверью оказалась секретарская, откуда, судя по табличкам, можно было попасть либо прямо, в кабинет обер-полицеймейстера, либо направо, в секретную часть. Вообще-то имелась у Евгения Осиповича и собственная канцелярия, на Тверском бульваре, однако его превосходительство предпочитал кабинет на Малой Никитской -- поближе к потайным пружинам государственной машины. -- Куда? -- приподнялся навстречу оборванцу дежурный адъютант. -- Коллежский асессор Фандорин, чиновник особых поручений при генерал-губернаторе. По неотложному делу. Адъютант кивнул и бросился докладывать. Через полминуты в секретарскую вышел сам Караченцев. При виде нищего бродяги замер на месте. -- Эраст Петрович, вы?! Ну и типаж. Что случилось? -- Многое. Фандорин вошел в кабинет и затворил за собой дверь. Адъютант проводил необычного посетителя любопытным взглядом. Встал, выглянул в коридор. Никого, только напротив двери сидит какой-то киргиз. Тогда офицер на цыпочках подошел к начальственной двери и приложил ухо. Слышался ровный голос чиновника для особых поручений, время от времени прерываемый басистыми восклицаниями генерала. К сожалению, только их-то и можно было разобрать. Реплики звучали так: -- Какой такой портфель? ... -- Да как вы могли! ... -- А он что? ... -- Господи! ... -- На Хитровку?! * * * Тут дверь из коридора распахнулась, и адъютант едва успел отпрянуть -- сделал вид, что как раз собирался постучаться к генералу, и недовольно обернулся на вошедшего. Незнакомый офицер с портфелем подмышкой успокаивающе вскинул ладонь и показал на боковую дверь, что вела в секретную часть: мол, не беспокойтесь, мне туда. Быстро прошел через просторную комнату, исчез. Адъютант снова приложил ухо. -- Кошмар! -- взволнованно воскликнул Евгений Осипович. А минуту спустя ахнул: -- Хуртинский? Это невероятно! Адъютант так и распластался по двери, надеясь разобрать хоть что-то в рассказе коллежского асессора, но здесь, как назло, влез курьер со срочным пакетом и пришлось принимать, расписываться. Еще через две минуты из кабинета вышел генерал -- раскрасневшийся, взволнованный. Однако судя по блеску генераловых глаз новости, кажется, были неплохие. За Евгением Осиповичем шел таинственный чиновник. -- Надо покончить с портфелем, и тогда займемся нашим Ванькой Каином, -- сказал обер-полицеймейстер, потирая руки. -- Где он, ваш японец? -- В коридоре д-дожидается. Адъютант выглянул из-за створки, увидел, как генерал и чиновник останавливаются перед оборванным киргизом. Тот встал, церемонно поклонился, приложив ладони к ляжкам. Коллежский асессор о чем-то встревожено спросил его на непонятном наречии. Азиат снова поклонился и ответил что-то успокоительное. Чиновник повысил голос, явно негодуя. На лице узкоглазого отразилась растерянность. Кажется, он оправдывался. Генерал вертел головой то на одного, то на другого. Рыжие брови озадаченно насупились. Схватившись рукой за лоб, коллежский асессор повернулся к адъютанту: -- Входил ли в приемную офицер с портфелем? -- Так точно. Проследовал в секретную часть. Чиновник весьма грубо оттолкнул сначала обер-полицеймейстера, а потом и адъютанта, бросился из секретарской в боковую дверь. Остальные последовали за ним. За дверью с табличкой открылся узкий коридор, окна которого выходили во двор. Одно из окон было приоткрыто. Коллежский асессор перегнулся через подоконник. -- На земле отпечатки сапог! Он спрыгнул вниз! -- простонал эмоциональный чиновник и в сердцах двинул кулаком по раме. Удар был такой силы, что все стекло с жалобным звоном высыпалось наружу. -- Эраст Петрович, да что случилось? -- переполошился генерал. -- Я ничего не понимаю, -- развел руками коллежский асессор. -- Маса говорит, что в коридоре к нему подошел офицер, назвал его по имени, вручил пакет с печатью, взял портфель и якобы понес мне. Офицер, действительно, был, да только вместе с портфелем выпрыгнул через это вот окно. Какой-то кошмарный сон! -- Пакет? Где пакет? -- спросил Караченцев. Чиновник встрепенулся и снова залопотал по-азиатски. Халатник, проявлявший признаки чрезвычайного беспокойства, достал из-за пазухи казенный пакет и с поклоном протянул генералу. Евгений Осипович взглянул на печати и адрес. -- Хм. _"В Московское губернское жандармское управление. Из отделения по охране порядка и общественной безопасности санкт-петербургского градоначальства"._ -- Вскрыл конверт, стал читать. -- _"Секретно. Господину московскому обер-полицеймейстеру. На основании 16-ой статьи Высочайше утвержденного положения о мерах по охранению государственного порядка и общественного спокойствия и по соглашению с санкт-петербургским генерал-губернатором, воспрещается повивальной бабке Марии Ивановой Ивановой ввиду ее политической неблагонадежности жительство в Санкт-Петербурге и Москве, о чем имею честь уведомить Ваше Превосходительство для надлежащего сведения. За начальника отделения ротмистр Шипов"._ Что за чушь! Генерал повертел листок и так, и этак. -- Обычная циркулярная писулька. При чем здесь портфель? -- Чего ж тут не п-понять, -- вяло проговорил переодетый коллежский асессор, от расстройства даже начав заикаться. -- Кто-то ловко воспользовался тем, что Маса не понимает по-русски и с б-безграничным почтением относится к военной форме, в особенности если видит саблю на боку. -- Спросите его, как выглядел офицер, -- приказал генерал. Чиновник немного послушал сбивчивую речь азиата, да только махнул рукой: -- Говорит, желтые волосы, водянистые глаза... Мы д-для него все на одно лицо. Он. обратился к адъютанту: -- А вы разглядели этого ч-человека? -- Виноват, -- развел руками тот, слегка покраснев. -- Не присмотрелся. Блондин. Рост выше среднего. Обычный жандармский мундир. Капитанские погоны. -- Вас что, не учили наблюдательности и словесному п-портрету? -- зло поинтересовался чиновник. -- Тут от стола до двери всего десять шагов! Адъютант молчал, покраснев еще гуще. -- Катастрофа, ваше п-превосходительство, -- констатировал ряженый. -- Миллион пропал. Но как, каким образом? Просто мистика! Что же теперь делать? -- Ерунда, -- махнул Караченцев. -- В миллионе ли дело? Найдется он, никуда не денется. Тут дела поважнее. Петру Парменычу драгоценному визитец надо нанести. Ох, фигура! -- Евгений Осипович недобро улыбнулся. -- Он нам все вопросы и прояснит. Надо же, как интересно все сложилось-то. Ну-с, теперь и нашему Юрию Долгорукому конец. Пригрел на груди гадюку, да как сердечно! Коллежский асессор встрепенулся. -- Да-да, едемте к Хуртинскому. Не опоздать бы. -- Сначала придется к князю, -- вздохнул обер-полицеймейстер. -- Без его санкции невозможно. Ничего, я с удовольствием посмотрю, как старый лис будет крутиться. Дудки, ваше сиятельство, не открутитесь. Сверчинский! -- Генерал взглянул на адъютанта. -- Мою карету, да поживей. И пролетку с арестной командой -- пусть к генерал-губернаторскому дому за мной следует. В статском. Пожалуй, хватит троих. Я думаю, в данном случае обойдется без пальбы. -- И он снова плотоядно улыбнулся. Адъютант бегом бросился исполнять приказ, и пять минут спустя запряженная четверкой карета уже неслась во весь опор по булыжной мостовой. Следом мягко покачивалась на рессорном ходу коляска с тремя агентами в штатском. Проводив кортеж взглядом из окна, адъютант снял телефонный рожок и крутанул ручку. Назвал номер. Оглянувшись на дверь, вполголоса спросил: -- Господин Ведищев, это вы? Сверчинский. * * * Пришлось дожидаться аудиенции в приемной. Секретарь губернатора, почтительнейше извинившись перед обер-полицеймейстером, тем не менее весьма твердо заявил, что его сиятельство очень заняты, пускать кого-либо запретили и даже докладывать не велено. Караченцев взглянул на Эраста Петровича с особенной усмешкой: мол, пусть старик покуражится напоследок. Наконец -- прошло никак не менее четверти часа -- из-за монументальной, раззолоченной двери донесся звук колокольчика. -- Вот теперь, ваше превосходительство, доложу, -- поднялся из-за своего стола секретарь. Когда вошли в кабинет, выяснилось, каким таким значительным делом занимался князь -- кушал завтрак. Собственно, с завтраком уже было покончено, и нетерпеливые визитеры застали самый последний этап трапезы: Владимир Андреевич приступил к кофею. Он сидел, аккуратно подвязанный мягкой льняной салфеткой, макал в чашку сдобную булочку от Филиппова и вид имел чрезвычайно благодушный. -- Доброе утро, господа, -- ласково улыбнулся князь, проглотив кусочек. -- Уж не обессудьте, если ждать пришлось. Мой Фрол строг, не велит отвлекаться, когда кушаю. Не подать ли и вам кофею? Булочки отменные, просто во рту тают. Тут губернатор пригляделся к спутнику генерала повнимательней, удивленно заморгал. Дело в том, что Эраст Петрович по дороге на Тверскую отцепил седую бороду и парик, однако лохмотья снять возможности не имел, поэтому вид у него, и в самом деле, был непривычный. Владимир Андреевич неодобрительно покачал головой и откашлялся. -- Эраст Петрович, я, конечно, говорил вам, что ко мне можно запросто, без мундира, но это уж, голубчик, того, чересчур. Вы что, в карты проигрались? -- В голосе князя зазвучала непривычная строгость. -- Я, конечно, человек без предрассудков, но все-таки попросил бы впредь в таком виде ко мне не являться. Нехорошо. Он укоризненно покачал головой и снова зашамкал булочкой. Однако выражение лиц обер-полицеймейстера и коллежского асессора было настолько странным, что Долгорукой перестал жевать и недоуменно спросил: -- Да что стряслось, господа? Уж не пожар ли? -- Хуже, ваше высокопревосходительство. Много хуже, -- сладострастно произнес Караченцев и, не дожидаясь приглашения, сел в кресло. Фандорин остался стоять. -- Ваш начальник секретной канцелярии -- вор, преступник и покровитель всей московской уголовщины. У господина коллежского асессора есть тому все доказательства. Такой конфуз, ваше сиятельство, такой конфуз. Прямо не знаю, как выбираться будем. -- Он выдержал маленькую паузу, чтобы до старика как следует дошло, и вкрадчиво продолжил. -- Я ведь имел честь неоднократно доносить вашему высокопревосходительству о неблаговидном поведении господина Хуртинского, но вы не внимали. Однако мне, разумеется, и в голову не приходило, что занятия Петра Парменовича криминальны до такой степени. Генерал-губернатор выслушал эту короткую, эффектную речь с приоткрытым ртом. Эраст Петрович ждал крика, возмущения, расспросов о доказательствах, но князь ничуть не утратил спокойствия. Когда обер-полицеймейстер выжидательно замолчал, князь задумчиво дожевал кусок, отхлебнул кофею. Потом укоризненно вздохнул. -- Очень плохо, Евгений Осипович, что вам это в голову не приходило. Вы ведь как-никак начальник московской полиции, столп законности и порядка. Я вот не жандарм, и делами загружен побольше вашего, все многотрудное городское управление на себе тащу, а Петрушку Хуртинского давно на подозрении держу. -- Неужто? -- насмешливо спросил обер-полицеймейстер. -- Это с каких же пор? -- Да уж порядком, -- протянул князь. -- Петруша мне давно нравиться перестал. Я еще три месяца назад отписал вашему министру, графу Толстову, что по имеющимся у меня сведениям надворный советник Хуртинский -- не просто мздоимец, а вор и лиходей. -- Князь зашелестел бумажками на столе. -- Вот и копия где-то была, письмеца моего... Да вот. -- Он поднял листок, помахал издали. -- И ответец от графа был. Где же он? Ага. -- Взял другой листок, с монограммой. -- Прочитать? Министр меня полностью успокоил и велел из-за Хуртинского не тревожиться. Губернатор надел пенсне. -- Послушайте-ка. _"На могущие возникнуть у Вашего высокопревосходительства сомнения касательно деятельности надворного советника Хуртинского спешу заверить, что этот чиновник ежели подчас и ведет себя труднообъяснимым образом, то отнюдь не из преступных видов, а лишь выполняя секретное государственное задание сугубой важности, о чем ведомо и мне, и Его Императорскому Величеству. Посему хотел бы успокоить вас, дражайший Владимир Андреевич, и особо оговорить, что задание, исполняемое Хуртинским, никоим образом не направлено против..."_ M-м, ну да это уже к делу не относится. В общем, господа, сами видите -- если здесь кто и виноват, то отнюдь не Долгорукой, а скорее ваше, Евгений Осипович, ведомство. Разве у меня могли быть основания не доверять министерству внутренних дел? От потрясения обер-полицеймейстер потерял выдержку и порывисто поднялся, протянул руку к письму, что было довольно глупо, потому как в столь серьезном деле мистификация исключалась -- слишком легко проверить. Князь благодушно протянул листок рыжему генералу. -- Да, -- пробормотал тот. -- Это подпись Дмитрия Андреевича. Ни малейших сомнений... Князь участливо спросил: -- Неужто вас начальство не сочло нужным известить? Ай-ай-ай, нехорошо это. Неуважительно. Стало быть, вы не знаете, что за таинственное задание исполнял Хуртинский? Караченцев молчал, совершенно сраженный. Фандорин же размышлял над интригующим обстоятельством -- как получилось, что переписка трехмесячной давности оказалась у князя под рукой, среди текущих бумаг? Вслух же коллежский асессор сказал: -- Мне тоже неизвестно, в чем заключалась секретная деятельность г-господина Хуртинского, однако на сей раз он явно вышел за ее пределы. Его связь с хитрованскими бандитами несомненна и никакими государственными интересами оправдана быть не может. А главное: Хуртинский имеет явное касательство к смерти генерала Соболева. И Фандорин коротко, по пунктам, изложил историю похищенного миллиона. Губернатор слушал очень внимательно. В конце решительно сказал: -- Мерзавец, очевидный мерзавец. Надо его арестовать и допросить. -- За тем мы к вам, Владимир Андреевич, и п-пришли. Совершенно иным, чем прежде, тоном -- молодцевато, почтительно -- обер-полицеймейстер осведомился: -- Разрешите исполнять, ваше высокопревосходительство? -- Конечно, голубчик, -- кивнул Долгорукой. -- Уж он, негодяй, за все ответит. По длинным коридорам шли быстро. Сзади громыхали в ногу агенты в штатском. Эраст Петрович не произнес ни слова и вообще старался на Караченцева не смотреть -- понимал, как мучительно тот переживает свое поражение, а еще более неприятный и даже тревожный факт: оказывается, есть какие-то тайные дела, которые начальство предпочло доверить не московскому обер-полицеймейстеру, а его извечному сопернику, начальнику секретного отделения губернаторской канцелярии. Поднялись на второй этаж, где располагались присутствия. Эраст Петрович спросил дежурившего у входа служителя, здесь ли господин Хуртинский. Выяснилось, что у себя, с самого утра. Караченцев воспрял духом и еще больше ускорил шаг -- несся по коридору пушечным ядром, только шпоры позвякивали да постукивали аксельбанты. В приемной начальника секретного отделения было полным-полно посетителей. -- На месте? -- отрывисто спросил генерал у секретаря. -- Точно так-с, ваше превосходительство, однако просили не беспокоить. Прикажете доложить? Обер-полицеймейстер отмахнулся. Оглянулся на Фандорина, улыбнулся в густые усы и открыл дверь. Сначала Эрасту Петровичу показалось, что Петр Парменович стоит на подоконнике и смотрит в окно. Но уже в следующее мгновение стало ясно: не стоит, а висит. Глава одиннадцатая, в которой дело принимает неожиданный оборот Владимир Андреевич Долгорукой, сдвинув брови, уже в третий раз читал строки, набросанные хорошо знакомым почерком: _"Я, Петр Хуртинский, повинен в том, что из алчности совершил преступление против долга и предал того, кому должен был верно служить и всемерно помогать в его многотрудном деле. Бог мне судья"._ Строки были кривые, налезали одна на другую, а последняя и вовсе заканчивалась кляксой, будто писавший вконец ослаб от избытка раскаяния. -- Так что показал секретарь? -- медленно спросил губернатор. -- Перескажите еще разок, и пожалуйста, голубчик Евгений Осипович, поподробней. Караченцев уже во второй раз, более связно и спокойно, чем в первый, изложил то, что удалось выяснить: -- Хуртинский пришел на службу, как обычно, в десять часов. Выглядел обыкновенно, никаких признаков расстройства или возбуждения секретарь не заметил. Ознакомившись с корреспонденцией, Хуртинский начал прием. Примерно без пяти одиннадцать к секретарю подошел жандармский офицер, представился капитаном Певцовым, курьером из Петербурга, прибывшим к надворному советнику по срочному делу. У капитана в руке был коричневый портфель, по описанию в точности соответствующий похищенному. Певцов был немедленно впущен в кабинет, прием посетителей приостановлен. Вскоре выглянул Хуртинский и велел никого больше до особого распоряжения не впускать и вообще ни по какому поводу не беспокоить. По словам секретаря, его начальник выглядел чрезвычайно взволнованным. Минут через десять капитан удалился и подтвердил, что господин надворный советник занят и отвлекать строго-настрого запретил, поскольку изучает секретные бумаги. А еще через четверть часа, в двадцать минут двенадцатого, появились мы с Эрастом Петровичем. -- Что сказал врач? Не убийство ли? -- Говорит, типичная картина самоповешения. Привязал на шею веревку от фрамуги и спрыгнул. Характерный перелом шейных позвонков. Да и записка, сами видите, повода для сомнений не дает. Подделка исключается. Генерал-губернатор перекрестился, философски заметил: -- "И бросив сребренники в храме, он вышел, пошел и удавился". Нынче судьба преступника в руце Судии более праведного, чем мы с вами, господа. У Эраста Петровича возникло ощущение, что подобная развязка князю как нельзя более кстати. Зато обер-полицеймейстер явно пал духом: думал, ухватил драгоценную ниточку, которая выведет его к целому золотому клубку, а ниточка возьми да оборвись. Сам коллежский асессор размышлял не о государственных тайнах и межведомственных интригах, а о загадочном капитане Певцове. Совершенно очевидно, что именно этот человек за сорок минут до появления в приемной Хуртинского выманил у бедного Масы соболевский миллион. С Малой Никитской жандармский капитан (или, как склонен был полагать Фандорин, некто, переодетый в синий мундир) отправился прямиком на Тверскую. Секретарь рассмотрел его лучше, чем адъютант обер-полицеймейстера и описал так: рост примерно два аршина семь вершков, широкие плечи, соломенные волосы. Особая примета -- очень светлые, почти прозрачные глаза. От этой детали Эраст Петрович поежился. В юности ему довелось столкнуться с человеком, у которого были точно такие же глаза, и Фандорин не любил вспоминать ту давнюю историю, обошедшуюся ему слишком дорого. Впрочем, тягостное воспоминание к делу не относилось, и он отогнал мрачную тень прочь. Вопросы выстраивались в такой очередности. Действительно ли этот человек жандарм? Если да (и тем более, если нет), то в чем его роль в соболевском деле? Главное же -- откуда такая дьявольская осведомленность, такая фантастическая вездесущесть? Как раз в это время сформулировал интересовавшие его вопросы и генерал-губернатор. Правда, звучали они несколько иначе: -- Что будем делать, господа детективы? Что прикажете наверх докладывать? Убит Соболев или умер своей смертью? Чем занимался у нас, то есть у вас, Евгений Осипович, под носом Хуртинский? Куда подевался миллион? Кто такой этот Певцов? -- В голосе князя за показным добродушием прорезывались угрожающие нотки. -- Что скажете, ваше превосходительство, защитник наш драгоценный? Генерал, волнуясь, вытер платком вспотевший лоб: -- У меня в управлении никакого Певцова нет. Возможно, он, действительно, прибыл из Петербурга и вел дела с Хуртинским напрямую, минуя губернскую инстанцию. Предполагаю следующее. -- Караченцев нервно потянул себя за рыжую бакенбарду. -- Хуртинский втайне от вас и от меня... -- Обер-полицеймейстер сглотнул. -- ...выполнял некие конфиденциальные поручения сверху. В их число, очевидно, входило и попечение за приездом Соболева. Зачем это понадобилось -- мне не ведомо. Очевидно, Хуртинский откуда-то узнал, что Соболев имеет при себе очень крупную сумму денег, причем свите об этом ничего неизвестно. В ночь с четверга на пятницу Хуртинскому доложили о скоропостижной кончине Соболева в номерах "Англия" -- вероятно, агенты, ведшие негласное наблюдение за генералом, ну и... Как мы знаем, надворный советник был алчен и в средствах неразборчив. Поддался соблазну хапнуть невиданный куш и послал своего клеврета, медвежатника Мишу Маленького, изъять портфель из сейфа. Однако афера, прокрученная Хуртинским, была раскрыта капитаном Певцовым, который, по всей вероятности, был приставлен наблюдать за наблюдающим -- у нас в ведомстве это часто бывает. Певцов изъял портфель, явился к Хуртинскому и обвинил его в двурушничестве и воровстве. Сразу же после ухода капитана надворный советник понял, что его песенка спета и, написав покаянную записку, повесился... Вот единственное объяснение, которое мне приходит в голову. -- Что ж, это правдоподобно, -- признал Долгорукой. -- Какие действия предлагаете? -- Немедленно послать запрос в Петербург касательно личности и полномочий капитана Певцова. Мы же с Эрастом Петровичем пока займемся просмотром бумаг самоубийцы. Я возьму к себе содержимое его сейфа, а господин Фандорин изучит записную книжку Хуртинского. Коллежский асессор поневоле усмехнулся -- уж больно ловко поделил генерал добычу: в одной половине содержимое всего сейфа, а в другой обычный блокнот для деловых записей, открыто лежавший на письменном столе покойного. Долгорукой побарабанил пальцами по столу, привычным движением поправил чуть съехавший парик. -- Стало быть, Евгений Осипович, ваши выводы сводятся к следующему. Соболев не убит, а умер своей смертью. Хуртинский -- жертва непомерного корыстолюбия. Певцов -- человек из Петербурга. Согласны ли с этими выводами вы, Эраст Петрович? Фандорин коротко ответил: -- Нет. -- Любопытно, -- оживился губернатор. -- Ну-ка, выкладывайте, что вы там навычисляли -- "это раз", "это два", "это три". -- Извольте, ваше сиятельство... -- Молодой человек помолчал -- видимо, для пущего эффекта -- и решительно начал. -- Генерал Соболев участвовал в каком-то тайном деле, суть которого нам пока неясна. Д-доказательства? Скрытно от всех собрал огромную сумму. Это раз. В гостиничном сейфе хранились секретные бумаги, утаенные от властей свитой генерала. Это два. Сам факт негласного наблюдения за Соболевым -- а я думаю, что Евгений Осипович прав и наблюдение было, -- это три. -- Эраст Петрович мысленно добавил: "Свидетельство девицы Головиной -- это четыре", однако приплетать к расследованию минскую учительницу не стал. -- Делать выводы пока не готов, однако на п-предположения отважусь. Соболев был убит. Каким-то хитрым способом, имитирующим естественную смерть. Хуртинский -- жертва жадности, потерял голову от безнаказанности. Тут я опять-таки согласен с Евгением Осиповичем. А истинный преступник, главная закулисная пружина -- тот, кого мы знаем как "капитана Певцова". Этого человека смертельно испугался Хуртинский, хитрец и разбойник, каких п-поискать. У этого человека портфель. "Певцов" все знает и всюду успевает. Мне такая сверхъестественная ловкость очень не нравится. Блондин со светлыми глазами, дважды появлявшийся в жандармском мундире, -- вот кого надо разыскать во что бы то ни стало. Обер-полицеймейстер устало потер веки: -- Не исключаю, что Эраст Петрович прав, а я ошибаюсь. По части дедукции господин коллежский асессор даст мне сто очков вперед. Князь, кряхтя, встал из-за стола, подошел к окну и минут пять смотрел на экипажи, рекой катившие по Тверской. Повернулся, в несвойственной ему деловитой манере сказал: -- Доложу наверх. Немедленно, шифрованной депешей. Как только ответят -- вызову. Быть на месте, никуда не отлучаться. Евгений Осипович, вы где? -- У себя на Тверском бульваре. Пороюсь в бумагах Хуртинского. -- Я буду у Дюссо, -- доложил Фандорин. -- Честно говоря, валюсь с ног. Двое суток п-почти не спал: -- Идите, голубчик, поспите часок-другой. И приведите себя, наконец, в приличный вид. Я за вами пришлю. Спать Эраст Петрович, собственно, не собирался, однако намеревался освежиться -- принять ледяную ванну, потом хорошо бы массаж. А сон, какой там сон, когда такие дела творятся. Разве уснешь? Фандорин отворил дверь номера и шарахнулся назад -- прямо под ноги ему повалился Маса, припал замотанной башкой к полу, зачастил: -- Господин, мне нет прощения, мне нет прощения, мне нет прощения. Я не уберег вашего _онси_ и не сумел охранить важный кожаный портфель. Но этим мои прегрешения не ограничились. Не в силах вынести позора, я хотел наложить на себя руки и посмел для этого воспользоваться вашим мечом, но меч сломался, и тем самым я совершил еще одно страшное преступление. На столе лежала сломанная пополам парадная шпажонка. Эраст Петрович сел на пол рядом со страдальцем. Осторожно погладил его по голове -- даже через полотенце ощущалась огромная шишка. -- Маса, ты ни в чем не виноват. Грушина-сэнсэя погубил я, и этого я никогда себе не прощу. И с портфелем ты не виноват. Ты не струсил, не проявил слабость. Просто здесь другая жизнь и другие правила, к которым ты еще не привык. А шпага -- дрянь, вязальная спица, зарезаться ей невозможно. Купим другую, ей цена пятьдесят рублей. Это же не фамильный меч. Маса распрямился, по его искаженному лицу текли слезы. -- И все-таки я настаиваю, господин. Мне невозможно жить после того, как я вас так ужасно подвел. Я заслуживаю наказания. -- Хорошо, -- вздохнул Фандорин. -- Ты выучишь наизусть десять следующих страниц словаря. -- Нет, двадцать! -- Ладно. Но не сейчас, а потом, когда голова заживет. Пока же приготовь ледяную ванну. Маса бросился вниз с пустым ведром, а Эраст Петрович присел к столу и раскрыл записную книжку Хуртинского. Это, собственно, была не записная книжка, а английский schedule-book, календарный дневник, в котором каждому дню года отводилась особая страница. Удобная штука -- Эраст Петрович такие уже видел. Стал перелистывать, не надеясь найти что-либо существенное. Все сколько-нибудь секретное и важное надворный советник, конечно, держал в сейфе, а в книжку записывал всякие мелочи для памяти -- время деловых свиданий, аудиенций, докладов. Многие имена обозначены одной или двумя буквами. Надо будет во всем этом разобраться. На 4 July, Tuesday (то есть, по нашему 22 июня, вторнике) взгляд коллежского асессора задержался, привлеченный странной продолговатой кляксой. До сих пор ни одной кляксы и даже помарки в книжке не было -- Хуртинский, по всему видно, был человеком исключительной аккуратности. И форма кляксы чуднАя -- словно чернила не капнули с пера, а были размазаны нарочно. Фандорин посмотрел листок на свет. Нет, не разобрать. Осторожно провел по бумаге кончиком пальца. Кажется, что-то было написано. Покойный пользовался стальным пером, нажим у него сильный. Но прочесть не представлялось возможным. Маса принес ведро льда, загрохотал в ванной, зашумела вода. Достав саквояж с инструментарием, Эраст Петрович вынул нужное приспособление. Перевернул страницу с кляксой, с обратной стороны приложил листочек тончайшей рисовой бумаги, несколько раз прокатил по ней каучуковым валиком. Бумага была не простая, а пропитанная особым раствором, чутко реагирующим на малейшие неровности рельефа. Подрагивающими от нетерпения пальцами коллежский асессор поднял листочек. На матовом фоне прорисовался слабый, но отчетливый контур букв: _Метрополь No 19 Клонов_. Записано 22-го июня. Что было в этот день? Командующий 4-ым корпусом генерал от инфантерии Соболев завершил маневры и подал рапорт об отпуске. Ну, а в гостинице "Метрополь", в 19-ом нумере находился какой-то господин Клонов. Какая между двумя этими фактами связь? Вероятно, никакой. Но с чего бы Хуртинскому понадобилось замазывать имя и адрес? Очень интересно. Эраст Петрович разделся и залез в ледяную ванну, которая на миг заставила его отрешиться от посторонних мыслей и, как обычно, потребовала напряжения всех душевных и физических сил. Фандорин окунулся с головой и досчитал до ста двадцати, а когда вынырнул, и открыл глаза, то ахнул и залился краской: на пороге ванной стояла остолбеневшая графиня Мирабо, морганатическая супруга его высочества Евгения Максимилиановича герцога Лихтенбургского, и тоже вся пунцовая. -- Прошу извинить, мсье Фандорин, -- пролепетала графиня по-французски. -- Ваш слуга впустил меня в нумер и показал на эту дверь. Я полагала, здесь находится ваш кабинет... Инстинкт воспитания, не позволявший сидеть в присутствии дамы, толкнул охваченного паникой Эраста Петровича вскочить на ноги, но в следующую секунду, в еще большей панике, он плюхнулся обратно в воду. Графиня, залившись краской, попятилась за дверь. -- Маса! -- заорал Фандорин бешеным голосом. -- Маса!!! Появился мерзавец и палач с халатом в руках, поклонился. -- Что вам угодно, господин? -- Я тебе дам "что угодно"! -- зашелся в крике Эраст Петрович, от возмущения совершенно потеряв лицо. -- Вот за это я заставлю тебя вспороть брюхо! Да не вязальной спицей, а палочкой для риса! Я тебе, безмозглый барсук, уже объяснял, что в Европе ванна -- дело интимное! Ты поставил меня в дурацкое положение, а даму заставил сгореть от стыда! -- Перейдя на русский, коллежский асессор крикнул. -- Прошу извинить! Располагайтесь, графиня, я сейчас! -- И снова по-японски. -- Подай брюки, сюртук, рубашку, гнусная каракатица! В комнату Фандорин вышел полностью одетый и с безукоризненным пробором, но все еще красный. Он не представлял, как после случившегося скандального происшествия будет смотреть гостье в глаза. Однако графиня против ожиданий совершенно успокоилась и с любопытством разглядывала развешанные по стенам японские гравюры. Взглянула на сконфуженное лицо чиновника, и в ее синих соболевских глазах промелькнула улыбка, впрочем, тут же сменившаяся самым серьезным выражением. -- Господин Фандорин, я осмелилась придти к вам, потому что вы старый товарищ Мишеля и расследуете обстоятельства его кончины. Муж уехал вчера вечером с великим князем. Какие-то срочные дела. А я повезу тело брата в имение, хоронить. -- Зинаида Дмитриевна запнулась, словно колебалась, стоит ли продолжать. И потом решительно, словно головой в омут, проговорила. -- Муж уехал налегке. А в одном из его сюртуков, оставшемся здесь, прислуга нашла вот это. Эжен такой рассеянный! Графиня протянула сложенный листок, и Фандорин заметил, что в руке у нее осталась еще какая-то бумажка. На бланке 4-го армейского корпуса размашистым почерком Соболева было написано по-французски: _"Эжен, будь 25-го утром в Москве для окончательного объяснения по известному тебе предмету. Час настал. Остановлюсь у Дюссо. Крепко обнимаю. Твой Мишель"._ Эраст Петрович вопросительно взглянул на посетительницу, ожидая разъяснений. -- Это очень странно, -- почему-то шепотом произнесла та. -- Муж не сказал мне, что должен в Москве встретиться с Мишелем. Я вообще не знала, что брат в Москве. Эжен сказал лишь, что нам нужно сделать кое-какие визиты, а потом мы вернемся в Петербург. -- Действительно странно, -- согласился Фандорин, заметив по штемпелю, что депеша отправлена из Минска с нарочным еще 16-го. -- Но почему вы не спросили об этом у его высочества? Графиня, закусив губу, протянула второй листок. -- Потому что Эжен скрыл от меня вот это. -- Что это? -- Записка Мишеля, адресованная мне. Очевидно, была приложена к депеше. Почему-то Эжен мне ее не передал. Эраст Петрович взял листок. Видно было, что написано наспех, в последнюю минуту: _"Милая Зизи, непременно приезжай вместе с Эженом в Москву. Это очень важно. Я не могу тебе сейчас ничего объяснять, но может сдаться,_ (дальше полстрочки зачеркнуто) _что мы долго с тобой не увидимся"._ Фандорин подошел к окну и приложил записку к стеклу, чтобы прочесть зачеркнутое. -- Не трудитесь, я уже разобрала, -- сказала за спиной дрогнувшим голосом Зинаида Дмитриевна. -- Там написано: _"что эта встреча будет последней"._ Коллежский асессор взъерошил мокрые, только что причесанные волосы. Так, получается, Соболев знал, что ему угрожает опасность? И герцог об этом тоже знал? Вон оно что... Он обернулся к графине: -- Я сейчас ничего не могу вам сказать, мадам, но обещаю, что выясню все обстоятельства. -- И посмотрев в полные смятения глаза Зинаиды Дмитриевны, добавил. -- Разумеется, со всей возможной д-деликатностью. * * * Едва графиня ушла, Эраст Петрович сел за стол и по обыкновению, желая сосредоточиться, занялся каллиграфическим упражнением -- стал писать иероглиф "спокойствие". Однако на третьем листке, когда до совершенства было еще очень далеко, в дверь снова постучали -- резко, требовательно. Маса пугливо оглянулся на своего священнодействующего господина, на цыпочках просеменил к двери, открыл. Там стояла Екатерина Александровна Головина, золотоволосая возлюбленная покойного Ахиллеса. Она пылала гневом и оттого казалась еще более прекрасной. -- Вы исчезли! -- воскликнула барышня вместо приветствия. -- Я жду, схожу с ума от неизвестности. Что вы выяснили, Фандорин? Я сообщила вам такие важные сведения, а вы сидите тут, рисуете! Я требую объяснений! -- Сударыня, -- резко перебил ее коллежский асессор. -- Это я у вас требую объяснений. Извольте-ка сесть. Взял нежданную гостью за руку, подвел к креслу и усадил. Себе придвинул стул. -- Вы сообщили мне меньше, чем знали. Что затевал Соболев? Почему он опасался за свою жизнь? Что т-такого опасного было в его поездке? Зачем ему понадобилось столько денег? К чему вообще вся эта таинственность? И, наконец, из-за чего вы рассорились? Из-за ваших, Екатерина Александровна, недомолвок я неправильно оценил ситуацию, в результате чего п-погиб один очень хороший человек. И несколько нехороших, у которых тем не менее тоже была душа. Головина опустила голову. На ее нежном лице отразилась целая гамма сильных и, видно, не очень-то согласующихся между собой чувств. Начала она с признания: -- Да, я солгала, что не знаю, чем был увлечен Мишель. Он считал, что Россия гибнет, и хотел ее спасти. В последнее время он только и говорил, что о Царьграде, о немецкой угрозе, о великой России... А месяц назад, во время нашей последней встречи, вдруг заговорил о Бонапарте и предложил мне стать его Жозефиной... Я пришла в ужас. Мы с ним всегда придерживались различных взглядов. Он верил в историческую миссию славянства и в какой-то особенный русский путь, я же считала и считаю, то России нужны не Дарданеллы, а просвещение и конституция. -- Екатерина Александровна не справилась с голосом и раздраженно взмахнула кулачком, словно помогая себе проскочить трудное место. -- Когда он помянул Жозефину, я испугалась. Испугалась, что Мишель, словно бесстрашный мотылек, сгорит в том жарком огне, к которому манит его честолюбие... А еще больше испугалась, что он добьется своего. Он мог бы. Он такой целеустремленный, сильный, удачливый... Был. Во что бы он превратился, получив возможность вершить судьбами миллионов? Страшно подумать. Это был бы уже не Мишель, а кто-то совсем другой. -- И вы донесли на него? -- резко спросил Эраст Петрович. Головина в ужасе отшатнулась: -- Как вы могли такое подумать? Нет, я просто сказала: выбирай -- или я, или то, что ты затеваешь. Я знала, каков будет ответ... -- Она зло вытерла слезы. -- Но мне и в голову не приходило, что все закончится таким скверным и пошлым фарсом. Будущего Бонапарта убьют из-за пачки ассигнаций... Сказано в Библии -- "будут постыжены гордые". Она замахала руками -- мол, все, больше не могу, и заплакала навзрыд, уже не сдерживаясь. Подождав пока минует пик рыданий, Фандорин вполголоса произнес: -- Похоже, д-дело здесь вовсе не в ассигнациях. -- А в чем? -- всхлипнула Екатерина Александровна. -- Ведь его все-таки убили, да? Я почему-то верю, что вы докопаетесь до истины. Поклянитесь, что расскажете мне всю правду о его смерти. Эраст Петрович сконфуженно отвернулся, подумав о том, что женщины несравненно лучше мужчин -- преданнее, искреннее, цельнее. Разумеется, если по-настоящему любят. -- Да-да, непременно, -- пробормотал он, твердо зная, что никогда и ни за что не расскажет Екатерине Александровне всей правды о смерти ее возлюбленного. Тут разговор пришлось оборвать, потому что за Фандориным явился посыльный от генерал-губернатора. * * * -- Как содержимое сейфа, ваше превосходительство? -- спросил коллежский асессор. -- Обнаружили что-нибудь интересное? -- Массу, -- с довольным видом ответил обер-полицеймейстер. -- Картина темных делишек покойного в значительной мере прояснилась. Надо будет еще поколдовать с расшифровкой денежных записей. Со многих цветков наша пчелка нектар собирала, не только с Миши Маленького. А что у вас? -- Да есть кое-что, -- скромно ответил Фандорин. Разговор происходил в генерал-губернаторском кабинете. Самого Долгорукого, однако же, пока не было -- по словам секретаря, его сиятельство заканчивали обед. Наконец появился Владимир Андреевич. Вошел с видом загадочным и значительным, сел, официально откашлялся. -- Господа, по телеграфу получен ответ из Петербурга на мой подробный рапорт. Как видите, дело было сочтено настолько важным, что обошлось без проволочек. В данном случае я -- всего лишь передаточное звено. Вот что пишет граф Толстов: _"Милостивый государь Владимир Андреевич, в ответ на Вашу депешу довожу до Вашего сведения, что капитан Певцов, действительно, состоит при шефе Жандармского корпуса и в настоящее время находится в Москве с особым заданием. В частности, капитану предписывалось негласно изъять портфель, в котором могли содержаться документы, представляющие государственную важность. Следствие по делу о кончине генерал-адъютанта М.Д.Соболева Высочайше предписано считать законченным, о чем будет отправлено соответствующее определение и Евгению Осиповичу. Чиновника особых поручений Фандорина за самоуправство -- привлечение к секретному расследованию частного лица, что повлекло за собой гибель вышеозначенного лица -- Высочайшим же указанием велено от должности отстранить и поместить под домашний арест вплоть до особого распоряжения. Министр внутренних дел Д.А.Толстов"._ Князь сокрушенно развел руками и молвил потрясенному Фандорину: -- Вот, голубчик, как оно повернулось. Ну да начальству видней. Побледнев, Эраст Петрович медленно поднялся. Нет, не строгая, но, в сущности, справедливая монаршая кара заставила похолодеть его сердце. Хуже всего было то, что позорно провалилась версия, выдвинутая им с таким апломбом. Принять тайного правительственного агента за главного злодея! Какая постыдная ошибка! -- Мы тут с Евгением Осиповичем потолкуем, а вы уж, не обессудьте, ступайте к себе в гостиницу, да отдыхайте, -- сочувственно сказал Долгорукой. -- И не вешайте носа. Вы мне пришлись по сердцу, я за вас перед Петербургом похлопочу. Коллежский асессор понуро направился к выходу. У самых дверей его окликнул Караченцев. -- Так что вы там обнаружили, в записной книжке? -- спросил генерал и незаметно подмигнул -- мол, ничего, перемелется -- мука будет. Помолчав, Эраст Петрович ответил: -- Ничего интересного, ваше п-превосходительство. * * * В гостинице Фандорин прямо с порога объявил: -- Маса, я обесчещен и помещен под арест. Из-за меня погиб Грушин. Это раз. У меня больше нет идей. Это два. Жизнь кончена. Это три. Эраст Петрович дошел до постели, не раздеваясь, рухнул на подушку и тут же уснул. Глава двенадцатая, в которой капкан захлопывается Первое, что увидел Фандорин, открыв глаза, -- заполненный розовым закатом прямоугольник окна. На полу у постели, церемонно положив руки на колени, сидел Маса -- в черном парадном кимоно, лицо строгое, на голове свежая повязка. -- Ты что это вырядился? -- с любопытством спросил Эраст Петрович. -- Вы сказали, господин, что вы обесчещены и что у вас больше нет идей. -- Так что с того? -- У меня есть хорошая идея. Я все обдумал и могу предложить достойный выход из тяжелой ситуации, в которой мы оба оказались. Ко всем своим многочисленным проступкам я прибавил еще один -- нарушил европейский этикет, запрещающий пускать женщину в ванную. То, что я не понимаю этого странного обычая, меня не оправдывает. Я выучил целых двадцать шесть страниц из словаря -- от легкого слова _вонютика_, что означает "человек, от которого неприятно пахнет", до трудного слова _во-су-по-мо-си-те-фу-со-то-во-ва-ние_, что означает "оказание помощи", но даже это суровое испытание не сняло тяжести с моей души. Что до же вас, господин, то вы сами сказали: ваша жизнь кончена. Так давайте, господин, уйдем из жизни вместе. Я все приготовил -- даже тушь и кисточку для предсмертного стихотворения. Фандорин потянулся, ощущая блаженную ломоту в суставах. -- Отстань, Маса, -- сказал он, сладко зевнув. -- У меня есть идея получше. Чем это так вкусно пахнет? -- Я купил свежие _бубрики_, самое лучшее, что есть в России после женщин, -- печально ответил слуга. -- Суп из прокисшей капусты, которым здесь все питаются, просто ужасен, но _бубрики_ -- прекрасное изобретение. Я хочу напоследок потешить свою _хара_, прежде чем разрежу ее кинжалом. -- Я тебе разрежу, -- погрозил коллежский асессор. -- Дай-ка бублик, я страшно голоден. Перекусим и за работу. * * * -- Господин Клонов, из 19-го? -- переспросил кельнер (так, на германский лад, называли в "Метрополе" старших служителей). -- Как же-с, отлично помним. Был такой господин, из купцов. А вы, мистер, ему знакомый будете? К вечеру идиллический закат внезапно ретировался, вытесненный холодным ветром и быстро сгущающимся мраком. Небо посуровело, брызнуло мелким дождиком, грозившим к ночи перерасти в нешуточный ливень. В связи с погодными обстоятельствами Фандорин оделся так, чтобы противостоять стихии: кепи с клеенчатым козырьком, непромокаемая шведская куртка из перчаточной лайки, резиновые галоши. Вид у него был до невозможности иностранный, чем, очевидно, и объяснялось неожиданное обращение кельнера. Семь бед один ответ, решил коллежский асессор, он же беглый арестант, и, перегнувшись через стойку, прошептал: -- Вовсе я ему не знакомый, милейший. Я жандармского корпуса к-капитан Певцов, а дело тут важнейшее и секретнейшее. -- Понял, -- тоже шепотом ответил кельнер. -- Сию минуту доложу. Он зашелестел учетной книгой. -- Вот-с. Купец первой гильдии Николай Николаевич Клонов. Въехали утром 22-го, прибыли из Рязани. Съехать изволили в ночь с четверга на пятницу. -- Что?! -- вскричал Фандорин. -- Это с двадцать четвертого на двадцать пятое?! И прямо ночью? -- Точно так-с. Я сам не присутствовал, но тут запись -- извольте взглянуть. Полный расчет произведен в полпятого утра, в ночную смену-с. Сердце Эраста Петровича сжалось от нестерпимого азарта, знакомого только заядлым охотникам. С деланной небрежностью он спросил: -- А каков он на вид, этот Клонов? -- Обстоятельный такой господин, солидный. Одно слово -- купец первой гильдии. -- Что, борода, большой живот? Опишите внешность. Есть ли особые приметы? -- Нет, бороды нет-с, и фигура не толстая. Не из Тит Титычей, а из современных коммерсантов. Одевается по-европейски. А внешность... -- Кельнер подумал. -- Обыкновенная внешность. Волосами блондин. Особые приметы... Разве что глаза-с. Очень уж светлые, какие у чухонцев бывают. Фандорин хищно хлопнул ладонью по стойке. В яблочко! Вот он, главный персонаж. Въехал во вторник, за два дня до прибытия Соболева, а убрался в тот самый час, когда офицеры вносили мертвого генерала в обкраденный 47-ой номер. Горячо, очень горячо! -- Так вы говорите, солидный человек? Поди, люди к нему приходили, деловые п-партнеры? -- Никаких-с. Только пару раз нарочные с депешами. По всему видно было, что человек приехал в Москву не по делам, а больше развеяться. -- Это по чему же "по всему"? Кельнер заговорщицки улыбнулся и сообщил на ухо: -- Как прибыли, первым делом стали насчет женского пола интересоваться. Мол, какие на Москве есть дамочки пошикарней. Чтоб непременно блондинка, да постройнее, с талией-с. С большим вкусом господин. Эраст Петрович нахмурился. Получалось что-то странное. Не должен бы "капитан Певцов" блондинками интересоваться. -- Он об этом говорил с вами? -- Никак нет-с, это мне Тимофей Спиридоныч рассказывали. Они у нас кельнером служили, на этом самом месте. -- Он вздохнул с деланной грустью. -- В субботу преставился Тимофей Спиридоныч, царствие ему небесное. Завтра панихида-с. -- Как так "преставился"? -- подался вперед Фандорин. -- От чего? -- Обыкновенно-с. Шел вечером домой, поскользнулся, да затылком о камень. Тут недалеко, в проходном дворе. Был человек и нету. Все под Богом ходим. -- Кельнер перекрестился. -- Помощником я у них состоял. А теперь повышение вышло. Эх, жалко Тимофея Спиридоныча... -- Значит, Клонов с ним про дамочек говорил? -- спросил коллежский асессор, остро чувствуя: вот сейчас, сейчас спадет пелена с глаз и картина произошедшего откроется во всей своей ясной и логичной цельности. -- А подробней Тимофей Спиридоныч не рассказывал? -- Как же-с, любил покойник языком почесать. Говорит, обозначил девятнадцатому (так мы про меж собой постояльцев называем, по нумеру-с) всех московских блондинок высокого классу. Больше всего девятнадцатый мамзель Вандой из "Альпийской розы" заинтересовался. Эраст Петрович на миг закрыл глаза. Вилась-вилась веревочка, да вот и кончик показался. * * * -- Вы? Ванда стояла в дверях, кутаясь в кружевную мантилью и испуганно смотрела на коллежского асессора, чья мокрая кожаная куртка, отражая свет лампы, казалась обрамленной сияющим нимбом. За спиной позднего посетителя шелестела и двигалась стеклянная стена дождя, еще дальше чернела тьма. С куртки на пол стекали ручейки. -- Входите, господин Фандорин, вы весь промокли. -- Самое удивительное, -- сказал Эраст Петрович вместо приветствия, -- что вы, мадемуазель, до сих пор еще живы. -- Благодаря вам, -- передернула тонкими плечами певица. -- У меня до сих пор перед глазами нож, который все приближается, приближается к моему горлу... Я по ночам спать не могу. И петь не могу. -- Я имел в виду вовсе не герра Кнабе, а Клонова. -- Фандорин в упор смотрел в огромные зеленые глаза. -- Расскажите мне про этого интересного господина. Ванда не то удивилась, не то изобразила удивление. -- Клонов? Николай Клонов? При чем здесь он? -- А вот в этом мы сейчас разберемся. Вошли в гостиную, сели. Горела только настольная лампа, накрытая зеленой шалью, отчего вся комната была похожа на подводный мир. Царство морской волшебницы, подумалось было Эрасту Петровичу, но неуместные мысли были решительно отогнаны прочь. -- Расскажите мне про к-купца первой гильдии Клонова. Ванда взяла у него мокрую куртку, положила на пол, нимало не заботясь о сохранности пушистого персидского ковра. -- Очень привлекательный, -- мечтательным тоном произнесла она, и Эраст Петрович ощутил нечто вроде укола ревности, на которую, однако же, не имел никаких прав. -- Спокойный, уверенный. Хороший человек, мужчина из лучших, такого редко встретишь. Мне, во всяком случае, такие почти не попадаются. На вас чем-то похож. -- Она слегка улыбнулась, и Фандорину стало не по себе -- околдовывает. -- Но я не понимаю, почему вы им интересуетесь? -- Этот человек не тот, за кого себя выдает. Он никакой не к-купец. Ванда полуотвернулась, взгляд стал отсутствующим. -- Это меня не удивляет. Но я привыкла к тому, что у всех свои тайны. В чужие дела стараюсь не вмешиваться. -- Вы проницательная женщина, мадемуазель, без этого вы вряд ли преуспели бы в вашей... профессии, -- Эраст Петрович смутился, понимая, что не совсем удачно выразился. -- Неужели вы никогда не чувствовали исходящую от этого ч-человека угрозу? Певица быстро обернулась к нему: -- Да-да. Иногда. Но откуда вы это знаете? -- Я имею веские основания полагать, что Клонов -- человек опаснейший. -- И без малейшего перехода: -- Скажите, это он свел вас с Соболевым? -- Нет, вовсе нет, -- так же быстро ответила Ванда. Не слишком ли быстро? Она, кажется, сама это почувствовала и сочла нужным поправиться: -- Во всяком случае, к смерти генерала он никоим образом непричастен, клянусь вам! Все произошло именно так, как я вам рассказывала. Вот теперь она говорила правду -- или верила, что говорит правду. Все признаки -- модуляции голоса, жесты, движения лицевых мускулов -- были именно такими, как следует. Впрочем, не исключено, что в госпоже Толле пропадала незаурядная актриса. Эраст Петрович поменял тактику. Мастера сыскной психилогии учат: если есть подозрение, что допрашиваемый не искренен, а лишь играет в искренность, нужно обрушить на него град быстрых, неожиданных вопросов, требующих односложного ответа. -- Клонов знал про Кнабе? -- Да. Но какое... -- Он говорил о портфеле? -- О каком портфеле? -- Упоминал Хуртинского? -- Кто это? -- Он носит оружие? -- Кажется, да. Но разве закон это запре... -- Вы с ним еще встретитесь? -- Да. То есть... Ванда побледнела, закусила губу. Эраст Петрович понял: сейчас станет врать, и скорей, пока не начала, заговорил по-иному -- очень серьезно, доверительно, даже проникновенно: -- Вы должны сказать мне, где он. Если я ошибаюсь и он не тот, кем я его считаю, ему лучше снять с себя п-подозрение сейчас. Если же я не ошибаюсь, это страшный человек, совсем не такой, как вам представляется. Насколько я понимаю его логику, он не оставит вас в живых, это не в его правилах. Я поражен тем, что вы до сих пор еще не в покойницкой Тверской полицейской части. Ну же, как мне его найти, вашего Клонова? Она молчала. -- Говорите. -- Фандорин взял ее за руку. Рука была холодной, но пульс бился часто-часто. -- Один раз я уже спас вас и намерен сделать это вновь. Клянусь вам, если он не убийца, я _его_ не трону. Ванда смотрела на молодого человека расширенными зрачками. В барышне происходила внутренняя борьба, и Фандорин не знал, чем склонить чашу весов на свою сторону. Пока он лихорадочно соображал, взгляд Ванды обрел твердость -- перевесила какая-то мысль, оставшаяся Эрасту Петровичу неведомой. -- Я не знаю, где он, -- окончательным тоном произнесла певица. Фандорин немедленно встал и откланялся, более не сказав ни единого слова. К чему? Главное, что она с Клоновым-Певцовым еще встретится. Чтобы выйти на цель, достаточно установить грамотную слежку. Коллежский асессор остановился посреди Петровки, не обращая внимания на дождь, который, правда, лил уже не так яростно, как прежде. Какая к черту слежка! Он же под арестом и должен безвылазно сидеть в гостинице. Помощников не будет, а в одиночку толковое наблюдение не организуешь -- тут нужно по меньшей мере пять-шесть опытных агентов. Чтобы мысль свернула с заезженной колеи, Фандорин быстро и громко хлопнул в ладоши восемь раз. Спрятанные под зонтами прохожие шарахнулись от сумасшедшего, а на устах коллежского асессора появилась довольная улыбка. Ему пришла в голову оригинальная идея. Войдя в просторный вестибюль "Дюссо", Эраст Петрович сразу повернул к стойке. -- Любезный, -- начальственным голосом обратился он к портье, -- соедини-ка меня с номерами "Англия", что на Петровке, а сам поди, у меня к-конфиденциальный разговор. Портье, успевший привыкнуть к таинственному поведению важного чиновника из 20-го, поклонился, поводил пальцем по висевшему на стене листу телефонных абонентов, нашел нужный, снял рожок. -- "Англия", господин Фандорин, -- сказал он, протягивая коллежскому асессору слуховую трубку. Там пропищали: -- Кто телефонирует? Эраст Петрович выжидательно посмотрел на портье, и тот деликатно удалился в самый дальний угол вестибюля. Лишь тогда Фандорин, приложив губы к самому переговорному отверстию, произнес: -- Извольте пригласить к аппарату госпожу Ванду. Скажите, срочно вызывает господин Клонов. Да-да, Клонов! Сердце молодого человека билось учащенно. Пришедшая ему в голову идея была нова и до дерзости проста. Дело в том, что телефонная связь, столь стремительно завоевывавшая популярность у жителей Москвы, при всем своем удобстве технически была пока далека от совершенства. Смысл сказанного разобрать почти всегда удавалось, но тембр и нюансы голоса мембрана не передавала. В лучшем случае -- и то не всегда -- было слышно, мужской это голос или женский, но не более того. Газеты писали, что великий изобретатель мистер Белл разрабатывает новую модель, которая будет передавать звук гораздо лучше. Однако, как гласит китайская мудрость, своя прелесть есть и в несовершенствах. Эрасту Петровичу еще не приходилось слышать, чтобы кто-то пытался выдать себя в телефонном разговоре за другое лицо. Отчего же не попробовать? В рожке зазвучал визгливый, прерываемый потрескиваниями голос, вовсе не похожий на вандино контральто: -- Коля, ты? Какое счастье, что ты догадался мне протелефонировать! "Коля"? "Ты"? Хм! А Ванда быстро, глотая слоги, кричала в трубку: -- Коля, тебе угрожает опасность! У меня только что был человек, который тебя ищет! -- Кто? -- спросил Фандорин и замер -- сейчас она его разоблачит. Но Ванда ответила как ни в чем не бывало: -- Сыщик. Он очень умный и ловкий. Коля, он говорил про тебя страшные вещи! -- Чушь, -- кратко отозвался Эраст Петрович, подумав, что роковая женщина, кажется, не на шутку влюблена в жандармского капитана первой гильдии. -- Правда? Я так и знала! Но все равно ужасно разволновалась! Коля, почему ты телефонируешь? Что-нибудь изменилось? Он молчал, лихорадочно соображая, что сказать. -- Мы что, завтра не встретимся-етимся? -- На линии возникло эхо, и Фандорин заткнул второе ухо, потому что разбирать быструю речь Ванды стало трудно. -- Но ты обещал, что не уедешь, не попрощавшись-авшись! Ты не смеешь-еешь! Коля, что ты молчишь-чишь? Встреча отменяется-яется? -- Нет. -- Собравшись с духом, он выдал фразу подлиннее. -- Я только проверить, все ли ты правильно запомнила. -- Что? Что проверить? Видно, Ванде тоже было слышно неважно, но это как раз было очень кстати. -- Все ли ты правильно запомнила! -- крикнул Фандорин. -- Да-да, конечно-ечно! "Троицкое подворье", в шесть, седьмой нумер, со двора, постучать два раза, три и еще два-ва. Может быть, все-таки не в шесть, а позже-озже? Сто лет не вставала в такую рань-ань. -- Ладно, -- сказал осмелевший коллежский асессор, мысленно повторив: шесть, седьмой, со двора, два-три-два. -- В семь. Но никак не позже. Дела. -- Хорошо, в семь! -- крикнула Ванда. Эхо и треск внезапно исчезли, ее голос раздался очень ясно и был, пожалуй, даже узнаваем. Он звучал так радостно, что Фандорину стало стыдно. -- Даю отбой, -- сказал он. -- Откуда ты телефонируешь? Где ты? Эраст Петрович воткнул рожок в гнездо и крутанул ручку. Оказывается, телефоническая мистификация необычайно легка. Надо учесть на будущее, чтобы самому не попасть впросак. Придумать для каждого собеседника свой пароль? Ну, не для каждого, конечно, а, допустим, для агентов или просто для конфиденциальных случаев. Но думать сейчас об этом было некогда. Про домашний арест можно забыть. Теперь есть, что предъявить начальству. Неуловимый, почти бесплотный Клонов-Певцов завтра в шесть утра будет на каком-то Троицком подворье. Черт его знает, где это, да и в любом случае без Караченцева не обойтись. Следует произвести арест обстоятельно, по всей форме. Чтоб не ушел -- очень уж ловок. * * * Дом обер-полицеймейстера на Тверском считался одной из достопримечательностей первопрестольной. Выходя фасадом на респектабельный бульвар, где в погожие дни прогуливалось лучшее московское общество, двухэтажный дом казенного желтого цвета словно оберегал и в некотором роде даже благословлял приличную публику на изящное и безмятежное времяпрепровождение. Гуляйте, мол, просвещенные дамы и господа, по узкому европейскому променаду, вдыхайте аромат лип, и пусть вас не тревожит сопение огромного полуазиатского города, населенного по преимуществу людьми непросвещенными и невоспитанными -- власть здесь, вот она, на страже цивилизации и порядка, власть никогда не спит. В сем последнем утверждении Эраст Петрович получил возможность удостовериться, когда, перед самой полуночью, позвонил в дверь знаменитого особняка. Открыл не швейцар, а жандарм при шашке и револьвере, строго выслушал ночного посетителя, но ни слова ему не сказал и оставил дожидаться на пороге -- лишь вызвал электрическим звонком дежурного адъютанта. К счастью, адъютант оказался знакомым -- капитан Сверчинский. Он не без труда опознал в энглизированном господине оборванного нищего, вызвавшего утром в управлении такой переполох, и сразу стал сама любезность. Выяснилось, что Евгений Осипович, как обычно, перед сном прогуливается по бульвару. Любит ночной моцион и не пренебрегает им в любую погоду, хоть бы даже и в дождь. Эраст Петрович вышел на бульвар, немного прошелся в сторону бронзового Пушкина -- и точно: навстречу неспешным шагом шла знакомая фигура в длинной кавалерийской шинели и надвинутом на лоб башлыке. Стоило коллежскому асессору рвануться навстречу генералу, как откуда ни возьмись, будто из самой земли, по бокам выросли две бесшумные тени, а за спиной обер-полицеймейстера возникли еще два столь же решительных силуэта. Эраст Петрович покачал головой: вот оно, иллюзорное одиночество государственного человека в эпоху политического терроризма. Ни шагу без охраны Боже, куда катится Россия... А тени уж подхватили коллежского асессора под руки -- мягко, но крепко. -- Эраст Петрович, легки на помине! -- обрадовался Караченцев, а на агентов прикрикнул. -- Брысь! Надо же, а я тут вышагиваю, о вас размышляю. Что, не усидели под арестом? -- Не усидел, ваше п-превосходительство. Евгений Осипович, идемте в дом, время не терпит. Генерал вопросов задавать не стал, а сразу повернул к дому. Широко шагал, то и дело искоса поглядывая на спутника. Прошли в просторный овальный кабинет, сели к длинному зеленого сукна столу напротив друг друга. Обер-полицеймейстер крикнул: -- Сверчинский, будьте за дверью! Можете понадобиться. Когда обшитая кожей дверь беззвучно затворилась, Караченцев нетерпеливо спросил: -- Ну что? След? -- Лучше, -- сообщил Фандорин. -- Преступник. Собственной персоной. П-позволите закурить? Попыхивая сигарой, коллежский асессор рассказал о результатах своих изысканий. Караченцев все больше и больше хмурился. Дослушав, озабоченно почесал крутой лоб, отбросил непослушную рыжую прядь. -- И как вы трактуете всю эту головоломку? Эраст Петрович стряхнул столбик пепла. -- Соболев затевал какой-то дерзкий демарш. Возможно, переворот в духе восемнадцатого столетия. В общем то, что немцы называют putsch. Сами знаете, как Михаил Дмитриевич был п-популярен в армии и народе. Авторитет же верховной власти сейчас пал так низко... Да что я вам буду толковать, на вас все жандармское управление работает, слухи собирает. Обер-полицеймейстер кивнул.. -- О заговоре мне, собственно, ничего не известно. То ли Соболев возомнил себя Бонапартом, то ли, что более вероятно, вознамерился посадить на трон кого-то из родственников государя. Не знаю и не хочу г-гадать. Да и для нашей с вами задачи это несущественно. Караченцев на это только дернул головой и расстегнул шитый золотом воротник. Над переносицей у генерала выступили капельки пота. -- В общем, наш Ахиллес затевал что-то нешуточное, -- как ни в чем не бывало продолжил коллежский асессор и пустил к потолку такую элегантную струйку дыма, что одно заглядение. -- Однако были у Соболева некие т-тайные, могущественные противники, осведомленные о его планах. Клонов, он же Певцов -- их человек. С его помощью антисоболевская партия решила устранить новоявленного Бонапарта, но без шума, изобразив естественную смерть. Что и было исполнено. Экзекутору помогал наш з-знакомец Хуртинский, имевший связи с антисоболевской партией и, судя по всему, представлявший в Москве ее интересы. -- Эраст Петрович, не так быстро, -- взмолился обер-полицеймейстер. -- У меня голова кругом. Что за партия? Где? У нас, в министерстве внутренних дел? Фандорин пожал плечами: -- Очень возможно. Во всяком случае, без вашего шефа графа Толстова не обошлось. Вспомните письмо, оправдывающее Хуртинского, и депешу, покрывающую Певцова. Хуртинский оказался скверным исполнителем. Слишком уж надворный советник был жаден -- польстился на соболевский м-миллион, решил совместить полезное с приятным. Но центральная фигура во всей этой истории несомненно -- светлоглазый блондин. Здесь коллежский асессор встрепенулся, осененный новой идеей. -- Постойте-ка... А может быть, все еще с-сложней! Ну конечно! Он вскочил и быстро прошелся по кабинету из угла в угол -- генерал только следовал взглядом за мечущимся Фандориным, боясь нарушить ход мысли многоумного чиновника. -- Не мог министр внутренних дел организовать убийство генерал-адъютанта Соболева, что бы тот ни затевал! Это нонсенс! -- От волнения Эраст Петрович перестал заикаться. -- Наш Клонов, скорее всего, -- не тот капитан Певцов, о котором пишет граф. Вероятно, настоящего Певцова уже нет на свете. Тут пахнет очень хитрой интригой, задуманной таким образом, чтобы в случае провала все можно было свалить на ваше ведомство! -- неудержимо фантазировал коллежский асессор. -- Так, так, так. Он несколько раз быстро хлопнул в ладоши -- напряженно слушавший генерал от неожиданности чуть не подпрыгнул. -- Предположим, министр знает о заговоре Соболева и организует, за генералом тайную слежку. Это раз. Кто-то другой тоже знает о заговоре и хочет Соболева убить. Это два. В отличие от министра, этот человек, а вернее всего, эти люди, которых мы назовем контрзаговорщиками, законом не связаны и преследуют какие-то свои цели. -- Какие цели? -- слабым голосом спросил вконец замороченный обер-полицеймейстер. -- Наверное, власть, -- небрежно ответил Фандорин. -- Какие же еще могут быть цели, когда интрига разворачивается на таком уровне? Контрзаговорщики имели в своем распоряжении необычайно изобретательного и предприимчивого исполнителя, который нам известен как Клонов. В том, что он никакой не купец, можно не сомневаться. Это человек незаурядный, невероятных способностей. Невидим, неуловим, неуязвим. Вездесущий, он повсюду появлялся раньше нас с вами, наносил удар первым. Хотя мы и сами действовали быстро, он постоянно оставлял нас с носом. -- А вдруг он все-таки жандармский капитан и действует по санкции министра? -- спросил Караченцев. -- Что если... -- Он сглотнул. -- Что если устранение Соболева санкционировано свыше? Извините, но мы с вами, Эраст Петрович, профессионалы и отлично знаем, что для защиты государственных интересов иногда приходится прибегать к нетрадиционным методам. -- Зачем тогда было выкрадывать портфель, да еще из жандармского управления? -- пожал плечами Фандорин. -- Ведь портфель и так уже попал в жандармское управление, и вы по инстанции переслали бы его в Петербург, тому же графу Толстову. Зачем было огород городить? Нет, министерство здесь не при чем. Да и убить всенародного героя -- это вам не какого-нибудь генерала Пишегрю в тюрьме удавить. Поднять руку на Михаила Дмитриевича Соболева? Без суда и следствия? Нет. Евгений Осипович, при всех несовершенствах нашей власти это уж чересчур. Не поверю. -- Да, вы правы, -- признал Караченцев. -- И потом легкость, с которой Клонов совершает убийства, что-то уж больно мало похожа на государеву службу. Обер-полицеймейстер поднял ладонь: -- Погодите-погодите, не увлекайтесь. Какие, собственно, убийства? Мы ведь так и не знаем, был ли Соболев убит или все-таки умер своей смертью. По результатам вскрытия получается -- умер. -- Нет, убит, -- отрезал Эраст Петрович. -- Хоть и непонятно, как удалось скрыть следы. Если б мы тогда знали то, что знаем сейчас, мы, возможно, проинструктировали бы профессора Веллинга провести исследование более дотошно. Он ведь заранее был уверен, что смерть произошла вследствие естественных причин, а изначальная установка определяет очень многое. И потом, -- коллежский асессор остановился напротив генерала, -- ведь смертью Соболева не ограничилось. Клонов обрубил все возможные концы. Я уверен, что таинственная смерть Кнабе -- его рук дело. Посудите сами, разве стали бы немцы убивать своего офицера генштаба, даже с очень большого перепугу? Так в цивилизованных странах не делается. На худой конец принудили бы застрелиться, но мясницким ножом в бок? Невероятно! Клонову же это было бы очень кстати -- мы с вами полностью уверились, что дело раскрыто. Если бы не всплыл портфель с миллионом, мы бы поставили в расследовании точку. Крайне подозрительна также внезапная смерть кельнера из "Метрополя". Этот злосчастный Тимофей Спиридонович, видимо, провинился только тем, что помог Клонову найти исполнительницу, Ванду. Ах, Евгений Осипович, мне все теперь кажется подозрительным! -- воскликнул Фандорин. -- Даже смерть Миши Маленького. Даже самоубийство Хуртинского! -- Ну уж это слишком, -- скривился обер-полицеймейстер. -- Ведь предсмертная записка. -- Скажите, положа руку на сердце, стал бы Петр Парменович накладывать на себя руки, оказавшись перед угрозой разоблачения? Что, такой уж он был человек чести? -- Да вообще-то вряд ли. -- Теперь уже Караченцев вскочил и зашагал вдоль стены. -- Скорее попробовал бы сбежать. Судя по найденным у него в сейфе бумагам, покойник имел счет в цюрихском банке. Не удалось бы сбежать -- молил бы о пощаде, совал взятки судьям. Я эту породу хорошо знаю, исключительной живучести людишки. Да Хуртинский скорей на каторгу пошел бы, чем в петлю лезть. Однако записка начертана его рукой, это несомненно... -- Более всего меня пугает то, что во всех случаях подозрение об убийстве либо не возникает вовсе, либо, как в случае с Кнабе или Мишей Маленьким, оно со всей определенностью ложится на кого-то другого -- в первом случае на германских агентов, во втором на Фиску. Это знак высшего профессионализма. -- Эраст Петрович прищурился. -- Я одного в толк не возьму -- как он мог оставить в живых Ванду... Кстати, Евгений Осипович, надо немедленно выслать за ней наряд и убрать ее из "Англии". Вдруг ей протелефонирует настоящий Клонов? Или, того хуже, вздумает исправить свою непонятную оплошность? -- Сверчинский! -- крикнул генерал и вышел в приемную распорядиться. Когда вернулся, коллежский асессор стоял у висевшей на стене карты города и водил по ней пальцем. -- Где это -- Троицкое подворье? -- спросил он. -- "Троицкое подворье" -- это номера на Покровке, недалеко от церкви Святой Троицы. Вот здесь, -- показал генерал. -- Хохловский переулок. Там когда-то и в самом деле было монастырское подворье, а сейчас -- полутрущобный лабиринт из пристроек, флигельков, бараков. Обычно номера называют просто "Троица". Места неблагополучные, оттуда и до Хитровки рукой подать. Однако живет в "Троице" не совсем пропащая публика -- актеришки, модистки, разорившиеся коммерсанты. Надолго там жильцы не задерживаются: либо выкарабкиваются обратно, в общество, либо пр