овать клуб вдов. А почему она взяла себе девичью фамилию? - Она развелась с Павлом. Так что формально она не вдова, - пояснил я. - И тут я тоже осталась одна, - грустно заметила Евгения. - Без мужа, без клуба. Только не предлагайте свои услуги в качестве компаньона! - Я молчу, - сказал я. - И я могу прямо сейчас отправиться в библиотеку и закрыться там, чтобы не смущать вас. Только скажите сначала, как отнеслась милиция к вашему заявлению? - Спрашивали про любовниц. Взяли адреса всех сотрудников фирмы. Интересовались, не было ли угроз в его адрес. Не заметила ли чего странного в его поведении. Не было ли каких-нибудь странных посетителей, - Евгения посмотрела на меня. - Посетителей из провинции, лет тридцати, ростом метр семьдесят пять - семьдесят восемь... Рассказывающих довольно сомнительные истории о серии убийств бывших сослуживцев Олега. - Вы сказали <нет>. - Я сказала, что подумаю. Потом она отвела меня в библиотеку указала на небольшой кожаный диван и сказала: - Это ваша территория. За дверью - моя. И лучше держитесь от нее подальше. - Ну да, газовый баллончик, - вспомнил я. - И пистолет Олега, - добавила она, прежде чем закрыла дверь. Я поставил сумку рядом с диваном и опустился на сверкающую кожу. Та довольно скрипнула. В этой комнате не было окна, зато по трем стенам выстроились стеллажи с книгами. Диван и бронзовый торшер составляли единственные предметы мебели. Аскетическая обстановка, самое место для полуночных размышлений. - Константин, - раздался легкий стук в дверь, и я вскочил с дивана, как будто тот стал раскаленной плитой. Не ожидал от себя такой прыти. - Константин, это я... - Неужели? - Я хотела найти пистолет Олега. Нет, не то чтобы вас пугать, просто вдруг вспомнила про него... Я уже понял, в чем дело. - Пистолета нет на месте, так? - Вот именно, и я не знаю, куда он мог деться. Олег не носил его с собой постоянно... - Видимо, возникли чрезвычайные обстоятельства, - предположил я. - Ему вдруг срочно понадобилось завещание и пистолет. Хорошенький набор. Только куда с таким ходят? Не знаете? - Понятия не имею, - ответила из-за двери Евгения. После чего вдруг услышал слабый и странный звук, напоминающий мяуканье котенка. - Что это? - насторожился я. - Вы слышали? - Слышала? Ах, это... Это я зевнула, - смущенно призналась Евгения. - Уже первый час. Не буду больше вас отвлекать, спокойной вам ночи... Я разочарованно смотрел на дверную ручку, которая так и не удосужилась повернуться. - И это все? Все, за чем вы приходили? - спросил я. - Ну да. А вы что, хотели вместе со мной поискать пистолет? Нет, спасибо, как-нибудь в другой раз. И она ушла. Я снова сел на скрипучий диван и долго сидел в неподвижной позе, символизирующей усталость и разочарование. Честно говоря, я надеялся, что какое-то время спустя в коридоре послышатся тихие шаги, ключ войдет в замочную скважину, дверь приоткроется... Нет, у меня не было особенных надежд на такое чудо. Но все равно мне было чуть досадно, что чуда не случилось. С другой стороны, у меня этой ночью появилась масса времени для размышлений по более серьезным поводам. И мне не понадобилось особо мучить свой мозг, чтобы понять - прошло время расследований, пришло время выживания. По крайней мере - попыток выживания. И в связи с этим меня посетило два озарения: оптимистическое и пессимистическое. Оптимистическое заключалось в том, что я знал один способ выжить. Пессимистическое состояло в том, что я знал только один такой способ. Он назывался Валерий Анатольевич Абрамов. 14 Женщина из отдела по связям с общественностью компании <Вавилон 2000> смотрела на меня через толстое стекло, что делало ее похожей на диковинную рыбку в огромном аквариуме. - Ваша фамилия? - спросила она, изучая меня взглядом, пронизывающим, как рентген. - Какое средство массовой информации представляете? - Моя фамилия Шумов, - признался я. - Представляю газету <Городские вести>. Я хотел взять у господина Абрамова интервью по поводу его благотворительной деятельности, совсем недавно он оказал помощь детской больнице... - Ваше удостоверение, - сказала женщина, не обратив внимания на мою болтовню. Мне пришлось сделать заискивающе-виноватый вид: - Я внештатный сотрудник, поэтому... - У внештатных сотрудников тоже должны быть удостоверения, - отрезала дама. Охранник за моей спиной многозначительно кашлянул. - Я недавно работаю, и поэтому... - продолжал врать я, потому что пути назад у меня не было. - <Городские вести>, - холодно произнесла женщина, и ее пальцы застучали по клавиатуре компьютера. - От <Городских вестей> с нами работают Аветисов и Козаков. Никаких Шумовых. Вот так. - Она подняла на меня глаза, и я понял, что мой поход к Абрамову провалился по всем статьям. Охранник, торжествующе осклабившись, вывел меня из двадцатидвухэтажной башни компании <Вавилон 2000>, высившейся неподалеку от станции метро <Юго-Западная>. Разве что пинка под зад я не удостоился. Охранник поберег сверкающие ботинки. Но посыпать голову пеплом и бежать, горько плача, к метро я не собирался. У меня был всего один выход, и я не собирался так легко от него отступаться. Если у меня и было в жизни что-то, чем я мог гордиться, - так это моя независимость. Еще когда я работал в охранной конторе Макса, я делал все, чтобы быть хозяином самому себе. Я этого добился, Макс меня выгнал, и независимость стала еще более явной. Я правду сказал тогда растерянному Рафику - у меня нет хозяина, я работаю на самого себя. И это мой кайф, но, как и у любого кайфа, в этом случае бывают кое-какие нехорошие последствия. Например, когда тебе приходится тягаться с крупной конторой, которая способна стереть тебя в порошок, абсолютно не напрягаясь. Николай Николаевич использовал против меня ФСБ. Крупнее и круче вряд ли что можно вообразить. И пока я сохранял свою сладкую независимость, у меня не было ни единого шанса выжить в этой схватке. Поэтому мне стоило похоронить на время независимость и пойти на поклон к другой крупной конторе. Которая именовалась <Вавилон 2000>. И которая была способна стать для меня тем, чего мне катастрофически не хватало в последние дни, - стать моей опорой. Если мне удастся это провернуть, Николай Николаевич окажется в преглупом положении - ведь он считает, что гонится за мелкой сошкой, а наткнется на рой взбешенных ос. Если только мне удастся провернуть задуманное. Но пока осуществление задуманного шло туго. Меня выставили за порог, и теперь я мог лишь любоваться на памятник современного конструктивизма - здание корпорации <Вавилон 2000>. Ни больше ни меньше. Причем любоваться на значительном удалении от ворот, иначе охрана непременно заинтересовалась бы, какого черта я тут делаю и не собираюсь ли подложить бомбу в знак протеста против чего-нибудь. Кстати, вот хороший способ обратить на себя внимание. Только боюсь, что разговаривать в этом случае мне придется не с Валерием Анатольевичем, а все с той же ФСБ. Поэтому я держался подальше и не думал о бомбах. Мне нужно было связаться с Абрамовым. И срочно. Лучше всего - сегодня, потому что имелись хорошие шансы, что Николай Николаевич отправит своих людей навестить квартиру Булгарина. Посмотреть его архивы и так далее... Уходя, я велел Евгении не открывать никому, кроме милиции и меня. Но, кажется, она не намеревалась выполнять мои распоряжения. Мне нужно было привлечь внимание Абрамова. Облить себя бензином и поджечь перед воротами компании? Потом я буду неразговорчив. Писать Абрамову письма? Это займет уйму времени, да и потом, вряд ли он сам читает письма, на это есть сотрудники секретариата. А те не поймут. В каком-нибудь западном фильме герой в подобной ситуации бросился бы на телевидение, в газеты, на радио... И предал бы сенсационные факты гласности, посрамив тем самым силы зла. Но у нас тут местная специфика. Во-первых, по части доказательств у меня негусто. А во-вторых, известным я после такого разоблачения стану, только... Я стану известным покойником. Вряд ли общественное мнение что-то значит для Николая Николаевича. А в-третьих, я не думаю, что сам Валерий Анатольевич захочет предать гласности эти факты. Так мне казалось. Значит, телезвездой мне не быть, и на радиостанцию <Эхо Москвы> меня тоже не пригласят. Требуется придумать другой способ, как добраться до Абрамова. - Броситься под колеса его лимузина? Меня переедут, а скажут потом, что была попытка террористического акта. Террорист-камикадзе погиб. Такой вариант мне не подходит. Я и сам не заметил, как стал расхаживать взад-вперед по улице, бросая раздраженные взгляды на здание <Вавилон 2000>. Прогулки вдоль фонарных столбов - три вперед, потом три назад. На столбах - рекламные щиты и плакаты. <Имидж ничто - жажда все>. <Распродажа в автосалоне>. <Интернет - дверь в будущее>. Потом все в обратном порядке. Интернет, автосалон, имидж. И снова: имидж, автосалон, Интернет... Внезапно я вспомнил: стоя у конторки той самой дамы, которая потом лихо выставила меня за дверь, и ожидая, пока она закончит болтать по телефону, я услышал: - Интервью в двенадцать - нереально... Да. Сейчас? Сейчас он у себя в кабинете. Работает. Сейчас тоже нереально... Вот именно. Работает в кабинете, я ж говорю... Абрамов работает в кабинете. Я вспомнил несколько фотографий, виденных мною в газетах и журналах: председатель совета директоров корпорации <Вавилон 2000> деловито восседает на рабочем месте. На заднем фоне - непременный компьютер. Как правило, включенный. Если Абрамов работает в кабинете... Я поднял глаза на рекламный плакат. Дверь куда? 15 В самом низу рекламного плаката, извещавшего, что Интернет - это не что иное, как дверь в будущее, значился адрес компьютерного салона, предоставлявшего всевозможные услуги желающим. Я был желающим, и я прошел двести метров в направлении Ленинского проспекта, а потом свернул направо. И увидел подвал с железной дверью и соответствующей вывеской. В главном зале торговали компьютерами, и пока я тихонько пробирался мимо продавца, тот активно пытался всучить пятитысячедолларовый ноутбук какому-то бритоголовому шкафу в кожаной куртке, который все повторял как попугай: <А какие тут еще навороты?> В следующем зале продавали программное обеспечение, и тут в основном крутились подростки, присматриваясь к новым <стрелялкам> и <бродилкам>, исходя слюной по причине невозможности купить все сразу. Мой человек сидел в третьем зале. Он выглядел как сумасшедший - стоящие дыбом немытые волосы, легкая щетина, три серьги в правом ухе, одна - в левом. Рядом с табуретом стояли кроссовки. Из кроссовок торчали носки. Сам работник компьютерного фронта трудился босиком. Правой рукой он щелкал <мышью>, а второй пытался есть йогурт. Первое у него получалось лучше, чем второе. Когда он повернулся ко мне, лицо его было от носа до подбородка испачкано в йогурте. Я сделал вид, что все так и должно быть. У всех свои недостатки. - Что вы хотели? - поинтересовался он, стремительно доедая йогурт и иногда даже попадая ложкой в рот. - Выход в Интернет? Говорите, что нужно, я выведу вам нужный сайт... - То, что мне нужно, - сказал я, усаживаясь рядом с оператором, - навряд ли называется Интернет. - Электронная почта? - Нет, - покачал я головой. - Мне нужен добротный и быстрый взлом. - Чего? - Оператор толкнулся пятками в пол, и его кресло уехало в другой конец комнаты. - Какой такой взлом? - Мне нужно проникнуть в компьютерную систему одного учреждения, - сказал я и улыбнулся: слишком уж озабоченное лицо смотрело на меня из угла комнаты. Озабоченное и перепачканное йогуртом. - Насколько я знаю, классный компьютерщик должен уметь такое делать. - Фильмов, что ли, насмотрелся? - неодобрительно спросил оператор. - Хакеры там всякие, да? Так это ж кино. - Я плачу сразу и не торгуясь. - Угу, - пробормотал оператор, яростно почесывая затылок. - Понимаешь, кино - это такая лажа... В жизни все гораздо круче. Штука баксов. - Идет, - сказал я и выгреб из кармана остатки денег заказчицы. - Штука так штука. Сделать нужно прямо сейчас. - Сработаем, - пообещал оператор, стремительно убирая деньги в карман. - А куда ты надумал влезть? - Да тут, с вами по соседству. <Вавилон 2000>. Наступила тишина. Потом оператор проехался по комнате, попутно пнул ногой дверь, и та захлопнулась. - Ну вы, чайники, совсем охренели, - сообщил оператор, возвращаясь к столу. - А <Бэнк оф Нью-Йорк> не надо? - Пока не надо. Только <Вавилон 2000>, - повторил я. - А что именно? Финансовая отчетность? Это вряд ли, там самая крутая защита. Туда вряд ли прорвусь... - Мне нужно, чтобы председатель совета директоров прочитал на своем мониторе мое послание, - сказал я. - Немедленно. - Надеюсь, там приличный текст? - захохотал оператор. - Порнуху я не передаю! Точнее, передаю, но не за штуку! - Это не порнуха. - Я взял со стола лист бумаги и написал фломастером пятнадцать слов. Оператор мельком глянул на них и кивнул. - Такое можно, - сказал он. - За такое не сажают. <За такое сразу убивают>, - подумал я. 16 Очень скоро оператор забыл о моем существовании; он уставился на свой монитор и беспрерывно гонял пальцы по клавиатуре. При этом он издавал весьма странные звуки, то есть странными они были именно в этой ситуации. В спальне, занятой двумя любовниками, они были бы уместны и естественны. Но оператор говорил это, влюбленно глядя в монитор: - Ну, давай, давай, давай... Вот так, молодец. А теперь... Вот-вот, именно так. Умница. Теперь сюда... и медленно, медленно... Класс. А что здесь? Вот что у нас здесь, ага... Это мне нравится. Это мне очень нравится. Это я сделаю вот так - ласково, не торопясь... Да! Да! Я почувствовал себя лишним в этой комнате. И вышел осторожненько прикрыв за собой дверь, чтобы громким звуком не помешать оператору в его страстных компьютерных играх. Некоторое время я бродил по залам, делая скептически-оценивающее лицо и стараясь сойти за большого специалиста. Я не хотел, чтобы продавец доставал меня советами или расспросами. Я просто ждал. И я дождался: дверь комнаты раскрылась, и оттуда выкатилось кресло с оператором. Тот довольно скалился, показывая мелкие желтые зубы. - Ну и все, - сообщил он. - Дело сделано! - Точно? - Точнее не бывает! - захохотал оператор и уехал на кресле обратно к компьютеру. Похоже, он сразу же выбросил меня и мой заказ из головы, погрузившись в очередную игрушку типа <Тотальной аннигиляции>. Хорошо устроился парень - вынырнул на пять минут из кибер-дебрей, заработал штуку баксов и опять с головой в монитор, мочить космических тварей из бластера. А тут - реальная жизнь двадцать четыре часа в сутки, нон-стоп. И хотел бы соскочить куда-нибудь, да не выйдет. И бластер мне бы пригодился. Но каждому свое. Кто-то живет и умирает в обнимку с монитором, кто-то медленно выходит из этого подвала и тащит свое тело к зданию <Вавилон 2000>, не ведая, что приготовлено в меню: жизнь, смерть, страх, боль? Решаю уже не я - я свой ход сделал, назвался и вышел на открытое пространство. Мне осталось дождаться реакции со стороны <Вавилона 2000>. Холодный ветер трепал полы моего плаща, но башня абрамовской корпорации выглядела со стороны еще более холодной. Холоднее, чем лед. Я стоял и ждал, изредка поглядывая на часы. Прошло минут пятнадцать, прежде чем я заметил движение от здания в сторону ворот. Это был не тот охранник, что сопровождал меня час назад к даме из отдела по связям с общественностью. Это был широкоплечий высокий мужчина в черном костюме. Когда он приблизился, я смог рассмотреть его сосредоточенное лицо и оценить его возраст - около сорока. Он остановился по ту сторону ворот, смерил меня внимательным взглядом и коротко спросил: - Это вы? Вместо ответа я кивнул. - Пойдемте со мной, - сказал мужчина, сделал едва заметный знак рукой, и ворота приоткрылись, пропуская меня на территорию <Вавилона 2000>. Туда, где я мог найти поддержку. Туда, где я мог найти смерть. Это зависит от того, насколько я правильно все рассчитал. Время теоретических рассуждений закончилось, пришло время практических экспериментов. На собственной шкуре. 17 Мы молчали всю дорогу от ворот до здания корпорации <Вавилон 2000>, и это делало расстояние в сто - сто двадцать метров почти бесконечным. Я шел впереди, он сзади, и я чувствовал покалывание сотен маленьких иголочек в затылке, куда, вероятно, был направлен его взгляд. Мне было неуютно. Сработали фотоэлементы, и двери перед нами разъехались в стороны, пропуская внутрь. Динамики откуда-то сверху произнесли по-русски и по-английски <Добро пожаловать>. Какая любезность. Мы вошли в огромный вестибюль, где я уже побывал в свой прошлый визит. Но тогда охранник повел меня вправо, туда, где висел на стене перечень офисов на разных этажах, где стояли телефонные кабины для переговоров из вестибюля с верхними кабинетами, где с приятным перезвоном открывались двери скоростных лифтов. Там в основном и толпились люди, громко разговаривая, суетливо перемещаясь от лифтов к телефонам, от телефонов к девушкам из канцелярии. Это были обычные, рядовые посетители. Мой провожатый тронул меня за плечо и повел налево. Я бросил прощальный взгляд на залитый светом вестибюль и зашагал по узкому коридору, который также был оборудован люминесцентными светильниками, но сразу показался мне куда более темным и мрачным. Было ясно, что мы идем туда, куда простых смертных обычно не водят. В тайные кабинеты, куда непросто попасть, но откуда гораздо сложнее выйти. С каждым шагом все дальше от обычных людей, от обычного мира. Что ж, я сам этого хотел. Коридор закончился стальными дверями, которые никак не отреагировали на мое прикосновение к дверной ручке и на попытку ее повернуть. Из-за моего плеча появилась рука, отодвинула панель на стене, и толстые пальцы с неожиданной быстротой набрали код. Двери бесшумно открылись. Дальше по коридору за конторкой сидел коротко стриженный здоровяк в камуфляже. Увидев нас, он поднялся, вышел навстречу, перекрыв мощной фигурой проход. - Лицом к стене, - это в мой адрес. - Ладони на стену. Ноги расставить в стороны. Не дергаться. - Его руки неторопливо изучили меня от лодыжек до затылка. - Чисто. Можете опустить руки. Что я и делаю. Парень в камуфляже заходит обратно за свою конторку, делает движение рукой. Раздается тонкий писк, и в стене перед нами открывается еще одна дверь. Но это уже не коридор. Это лифт. Провожатый пропускает меня вперед, потом заходит сам. Он не нажимает кнопок. Лифт просто едет наверх. И мы молчим. Едем мы недолго, но за это время я успеваю подумать о том, что в каких-нибудь двухстах метрах по тротуару ходят простые люди, озабоченные своими простыми делами и не подозревающие, что происходит в возвышающейся по соседству двадцатидвухэтажной башне за воротами, за многочисленными дверями, снабженными сигнализацией, за постами охраны. А здесь совсем другое. Здесь скрытый от постороннего взгляда мир, со своими законами и со своими нравами. Он находится на обычной улице, в обычном районе, но в то, же время он наглухо изолирован от того, что происходит вне стен здания. Я даже вспомнил свою первую неделю в армии, когда сержант разбил мне лицо ударом тяжелого деревянного табурета, я отлетел к окну, на несколько секунд потерял сознание, а когда очнулся и стал вытирать кровь, подумал о том, что вот за этим окном - светит солнце, ездят машины, девушки едят мороженое, а дети играют в песочницах, и мордобой считается правонарушением, за которое можно попасть в милицию. Казарма находилась в черте города, но граница между <внутри> и <снаружи> была настоящим <железным занавесом>. Снаружи - улыбки, музыка из радиоприемников, киноафиши и пиво. А здесь внутри, когда я все-таки встану на ноги, - еще один удар табуретом. Ощутите разницу. Лифт плавно остановился, и провожатый подтолкнул меня вперед. Еще один коридор, ни одного человека по пути не попадается, потом еще одна дверь, провожатый опережает меня, толкает здоровенной ладонью в дверь... - Проходите, - басом говорит он. И я прохожу. В небольшой плохо освещенной комнате сидит за письменным столом сорокасемилетний мужчина с круглым лицом и некрасивым носом-картошкой. Светлые волосы расчесаны на пробор. Очков в тонкой оправе, которые можно было раньше видеть на фотографиях, теперь нет. С некоторых пор Валерий Анатольевич Абрамов носит контактные линзы. В очках он выглядел более импозантно. Впрочем, меня пригласили не для консультаций по имиджу председателя совета директоров корпорации <Вавилон 2000>. У меня другая миссия. Я делаю шаг по направлению к Абрамову и хочу протянуть ему руку; но тут меня словно танковым тягачом тянет назад. Мой провожатый склоняется к моему уху и произносит негромко и весьма убедительно: - Если вы сделаете хоть одно движение, которое покажется мне подозрительным, я вас убью. Почему-то этому человеку веришь с первого и до последнего слова. Блестящий оратор. Абрамов оторвался от бумаг, поднял голову и посмотрел на меня. Его взгляд был обычным. Никаких мелодраматических страстей, никакого страха или гнева. Это был взгляд человека, занимающегося целый день напролет довольно скучной работой и слегка из-за этого уставшего. И я был частью этой работы, не более, не менее. - Во-первых, - негромко и внятно проговорил Абрамов, - вы находитесь в комнате для конфиденциальных разговоров. Здесь стопроцентная звукоизоляция плюс специальные датчики, исключающие любую возможность прослушивания. Здесь можно обсуждать самые тайные и деликатные проблемы. Хотя Горский, - он кивнул на моего провожатого, - утверждает, что здесь можно заниматься и другими вещами. Например, если мне понадобиться убить кого-то, так лучше места не найти. Тихо и спокойно. - На какое из двух возможных мероприятий приглашен я? Собеседование о деликатных вопросах или убийство? - Я взялся за стоящий рядом стул, вопросительно взглянул на Горского - тот, похоже, не собирался меня за это убивать - и я сел. А потом вконец обнаглел и закинул ногу на ногу. Горский не пошевелился. - Вообще-то вас никто не приглашал, - ответил Абрамов. - Вы сами напросились. <Я знаю, что случилось в марте девяносто шестого года. Жду у ворот через пятнадцать минут>. Ваш текст? - Мой, - согласился я. - Во-вторых, - продолжал Абрамов, - прежде чем мы начнем, скажите, пожалуйста: сколько еще человек знает то, что знаете вы? - Ноль. Никто. - Неужели? - Абрамов недоверчиво поднял брови. - А ваш помощник? - Какой помощник? не понял я. - Который влез в нашу компьютерную систему. Вы хотите сказать, что он ничего не знает? - Конечно! Он просто отправлял сообщение, он тут вообще ни при чем, - торопливо проговорил я, не сводя глаз с Абрамова. Тот был совершенно спокоен. - Ладно, - сказал он. - Горский, сделай распоряжение. Горский молча вышел из комнаты, и мы остались один на один. - Не боитесь остаться без охраны? - спросил я. - А вы не боитесь? Находиться здесь не боитесь? - задал встречный вопрос Абрамов. - Бояться уже поздно, - сказал я. - Правильно, - кивнул Абрамов. - Сейчас Горский распорядится, чтобы этого взломщика отпустили. Из этой комнаты нельзя звонить по мобильному, поэтому Горскому пришлось выйти. - А где этот... этот взломщик? - Я смотрел на Абрамова, еще не до конца веря ему, не веря в его возможности, которые он так походя демонстрировал и не требовал аплодисментов. - Что с ним? - Точно не скажу. Но он уже минут пятнадцать как у моих людей. Они должны были его основательно обработать, но раз вы гарантируете, что он тут не замешан... - Абрамов развел руками и улыбнулся, как бы говоря: <Вот какой он я, благородный и милостивый>. Властитель людских судеб. Беззвучно вошел Горский, кивнул Абрамову, сигнализируя, что поручение выполнено. Снова закрылась дверь, и я снова ощутил присутствие Горского у себя за спиной. Не слишком приятное ощущение. - Пусть невинные не страдают, - сказал Абрамов. - А вот с вами мы продолжим. Вы знаете, кто я, но я не знаю, кто вы. - Намек понял. - Я повернулся к Горскому и на его глазах медленно опустил свою руку в карман плаща. Горский кивнул, и я извлек визитную карточку. - Вот, - сказал я и показал Абрамову ее лицевую сторону. - Можно поближе? - попросил тот, но я не спешил выполнить его просьбу. - Вы верите в приметы? - сказал я. - Дело в том, что с тремя людьми, которым я давал визитку, случилось несчастье. Одного сбило машиной, второго застрелили, третий вообще пропал. Рискуете продолжить список... - Я не суеверен, - сказал Абрамов, и, повинуясь его жесту, Горский взял визитку у меня из руки и положил ее на стол перед Валерием Анатольевичем. - Частный детектив. Константин Сергеевич Шумов. Ну что ж, добро пожаловать, Константин Сергеевич. И теперь большая к вам просьба - объясните, что вы имели в виду, когда утверждали: <Я знаю, что случилось в марте девяносто шестого>. - Хорошо. - Я освоился в этом мрачноватом месте и даже стал слегка покачивать носком ботинка. На мое счастье, Горский не счел это угрожающим жестом и не свернул мне шею. - Мы с вами земляки, Валерий Анатольевич. Вы уехали из Города, ну а я там все еще живу. - Похвальный патриотизм, - отреагировал Абрамов. - Я тоже люблю свой Город, но масштаб моего бизнеса вынуждает меня работать в Москве. - Я читал об этом в газетах. Я вообще много о вас читал. Я готовился к нашей встрече. Так уж получилось, Валерий Анатольевич, что ваше имя попалось мне в связку с расследованием одного дела. Того самого, о котором я упомянул в начале. Человек взял у меня визитную карточку, а потом его сбило машиной. Он умер. - Из-за того, что взял визитную карточку? - поинтересовался Абрамов. - Они действительно приносят несчастье? - Вы же не суеверны, - напомнил я. - Меня тоже заинтересовала причина его смерти. Тем более что в случайности этого наезда засомневался сын покойного. Девятнадцатилетний юноша, курсант военного училища. Он не поверил официальной версии и решил провести самостоятельное расследование. Это стоило ему жизни. Его убили и инсценировали повешение. - Какой ужас, - медленно произнес Абрамов. Как мне показалось, он был действительно потрясен. - Жизнь в Городе меняется не в лучшую сторону. - Возможно, - сказал я. - Так вот, разбирая бумаги покойного, я обнаружил кое-какие записки. Своего рода мемуары. К слову сказать, этот человек был в прошлом офицером ФСБ. - Мемуары? - Абрамов чуть качнул головой влево. Потом вправо. Он словно рассматривал меня под разными углами. - Многие офицеры ФСБ теперь пишут мемуары. А все от плохого финансирования. - Мемуары, помимо прочего, касались некоей операции, осуществленной весной девяносто шестого года группой офицеров ФСБ, куда входил и сам покойный. Я узнал, что за два месяца до того другой человек из этой группы погиб насильственной смертью. Три дня назад еще один бывший офицер ФСБ был убит выстрелом в затылок у своего дома. Наконец, позавчера четвертый участник той группы пропал без вести, уже здесь, в Москве. Напрашивается вывод, что все эти смерти, несчастные случаи, исчезновения связаны между собой. Все это - цепь спланированных событий. - Это очень занимательно, - сказал Абрамов, с демонстративным легкомыслием вертя в пальцах паркеровскую ручку. - Только один вопрос: а я здесь при чем? - Ваша фамилия была в мемуарах того человека, которого сбило машиной. Там было сказано, что в марте девяносто шестого года четыре офицера местного ФСБ под руководством присланного из Москвы человека осуществили секретную операцию, направленную против известного бизнесмена Валерия Анатольевича Абрамова... Внезапно я обнаружил, что Горский более не находится у меня за спиной, а стоит справа, почти вплотную. Абрамов перестал изображать, что мой рассказ его не касается. Он положил ручку на стол и медленно произнес: - Дальше. - Целью операции было заставить Абрамова направить имеющиеся в его руках финансовые средства не на поддержку предвыборной кампании президента, а на другие цели. За несколько недель до того Абрамову было доверено распоряжаться средствами не только его собственной корпорации, но и средствами других коммерческих структур, пожертвованных на предвыборную кампанию... - Я замолчал, надеясь, что Абрамов захочет что-то добавить или уточнить, но тот лишь произнес прежним металлическим голосом: - Дальше. - Однако повлиять на вас, Валерий Анатольевич, им не удалось. Очевидно, вследствие этого предвыборная кампания того кандидата, для которого собирали деньги некоторые офицеры ФСБ, провалилась. Высшее руководство, до поры до времени закрывавшее глаза на эти аферы, после июля девяносто шестого года спохватилось и уволило всех сотрудников, замешанных в подобных операциях. Эти четверо, что работали против вас, также были уволены. Пятый, человек из Москвы, руководитель всей акции, в качестве наказания был отправлен в Чечню... Но история на этом не закончилась. Прошло несколько лет, и кто-то поочередно расправился со всеми четырьмя участниками той операции. Кто-то не захотел оставлять их в живых. - И вы знаете, кто это? - вкрадчиво произнес Абрамов. - Вы знаете этого человека? Горский едва не взгромоздился ко мне на колени, и мне пришлось возмущенно на него взглянуть. Тот отступил на пару сантиметров назад. - Знаю, - сказал я. - Думаю, и вам будет интересно узнать имя этого человека. - Весь внимание, - сказал Валерий Анатольевич. Сам того не замечая, он навалился грудью на край стола и вытянул шею. Чтобы лучше слышать тебя, дитя мое. - Его зовут Николай Николаевич, и он полковник ФСБ, - сказал я, - Он недавно вернулся в Москву. Его деятельность в Чечне высоко оценили, он пошел на повышение и решил, что ему необходимо избавиться от нежелательных свидетелей. Он убил уже четверых своих бывших помощников и того юношу. Полагаю, что он захочет теперь убить и меня. Это достаточный повод для нашей встречи? Если бы в этот момент в комнате рванула бы пара взрывпакетов, а из вентиляционного отверстия повалил бы цветной дым, как на эстрадном шоу, мое сообщение не могло бы стать более эффектным. Абрамов резко откинулся на спинку своего стула, и я испугался, что сейчас раздастся треск ломающегося дерева, и президент огромной корпорации, миллиардер и меценат, нелепо грохнется на пол. Но такого удовольствия он мне не доставил. Горский тоже как-то растерялся. Он сначала схватил меня за горло, резко встряхнул, затем отпустил, шагнул к столу Абрамова, нелепо дернулся, замер, снова повернулся ко мне и промычал нечто нечленораздельное. Если бы не кашель, вырывавшийся с болью из моей гортани после контакта с пальцами Горского, я бы мог насладиться сценой полного изумления, охватившего этих самоуверенных мужчин. К моему удивлению, первым опомнился Горский. Он присел на корточки, так, что его голова оказалась вровень с моей, и пробасил, одновременно показывая мне огромные кулаки: - А ты не врешь? Ты не врешь, а?! - Нет, - прохрипел я. И тогда заговорил Абрамов. Не считаясь со своим общественным положением, материальным благосостоянием и международной известностью, Валерий Анатольевич матерно выругался. Очень длинно и очень грязно. Вот оно, истинное лицо капитализма... - Браво, - захрипел я и пару раз сдвинул ладони. - Бис! А мне - стакан воды... 18 Потом был стакан минеральной воды без газа для меня, рюмка коньяку для Абрамова и нагоняй для мистера Горского. - Почему об этом ничего не знаю?! - кричал Абрамов, пользуясь звуконепроницаемостью стен. Сейчас он уже не напоминал бесстрастного и всемогущего хозяина вселенной. Он напоминал человека, у которого не все в порядке с нервами. И который чем-то очень сильно недоволен. Я знал, чем. И Горский теперь это знал тоже. - Потому что было официальное сообщение о его смерти, - сказал Горский. - Я бы мог съездить в Чечню, чтобы лично убедиться в его смерти... - А что ж не съездил? - желчно поинтересовался Абрамов. - Не было такого указания. - А инициативу проявить - слабо? Черт! - Абрамов все не мог успокоиться, его взгляд блуждал по комнате, пока не наткнулся на меня. - А теперь он вернулся, да? - вопрос адресовался мне, и я кивнул. - Это точная информация? - С неделю назад ему вручили правительственную награду, и эта церемония демонстрировалась в телевизионных новостях. А главное доказательство - гибель этих четверых. Николай Николаевич убирает свидетелей. - Почему ты называешь его по имени-отчеству? - насторожился Горский. - Потому что я не знаю его фамилии. В мемуарах он упоминается как Николай Николаевич. - То есть ты его ни разу не видел в лицо, не встречался с ним? А как ты его узнал в телевизоре? - допытывался Горский. - Это не я. Это один из тех, кто с ним работал. - Да ты не его пытай, Горский - простонал из-за стола Абрамов. - Пытай своего осведомителя из ФСБ! Сейчас же! Сегодня же! И еще - скажи, пусть мою пресс-конференцию перенесут с двух часов на половину четвертого. У меня сейчас будет серьезный разговор с Константином Сергеевичем. - Мне уйти? - переспросил Горский. - А вы тут - вдвоем? - Ты как мама школьницы, ей-Богу! Я уйду, а вы тут не наделаете глупостей? Не наделаем, иди! Горский недоверчиво покачал головой, но все-таки отправился выполнять поручения босса. Абрамов еще некоторое время продолжал бушевать и материться, но затем пришел в прежнее спокойно-рассудительное состояние. - Я упустил главный вопрос, - сказал он в прежней жесткой манере. - Что нужно лично тебе? Зачем ты со мной связался? Хочешь продать эту информацию? - Это можно назвать и продажей информации, - согласился я. - Вероятно, вы не обратили внимания, но я уже сказал: Николай Николаевич убрал четверых свидетелей, а теперь ему стало известно, что я обладаю кое-какой информацией. Думаю, он захочет меня ликвидировать. - Так ты хочешь защиты? - сделал вывод Абрамов. - Защиты и возмездия. Я работаю по поручению одной женщины, ее муж был убит Николаем Николаевичем. Ее сын тоже погиб. Ей сейчас угрожают люди Николая Николаевича. Но она по-прежнему хочет отомстить ему. - Погиб сын... - медленно проговорил Абрамов. - Ну да, ты говорил - инсценировали повешение... Девятнадцать лет. Н-да... Между прочим, фамилия этого Николая Николаевича - Яковлев. И я был уверен, что его уже давно сожрали черви под землей. Оказывается, это червям не повезло. Он снова выбрался на поверхность. - И я думаю, что у вас есть желание отправить его на тот свет, - сказал я. - Желание не менее сильное, чем у той женщины, о которой я только что сказал. - Ты думаешь? Или ты знаешь? - Абрамов прищурил глаза, и передо мной теперь сидел кто-то вроде хитроумного восточного мудреца, едва заметно покачивающего головой из стороны в сторону. Мудрец экзаменовал меня на сообразительность. - Я догадываюсь. У вас ведь тоже есть причина для мести? - Ты знаешь. - Это уже было утверждение. - Я догадываюсь, - возразил я. - Догадываюсь, что случилось с вами в марте девяносто шестого года. В чем заключалась та секретная операция. - Что случилось со мной? Со мной ничего не случилось. - Экзамен продолжался, но я знал ответ на этот вопрос. - С вами - ничего. Они убили вашу жену и дочь, - сказал я и сам не поверил, что сумел это выговорить. 19 - Моя жизнь становится все более странной, - сказал Абрамов. - Все, что я делал в последние лет двадцать пять, можно объяснить стремлением придать моей жизни как можно большую независимость - от властей, бандитов, финансовой ситуации в стране, капризов погоды и так далее. Я хотел, чтобы моя жизнь принадлежала только мне и никому больше. Но со временем я начинаю сомневаться в возможности реализовать мои планы. В мою жизнь влезают все новые и новые люди. Десятки газетных статей написаны обо мне, и, читая их, я прихожу в ужас: там упоминается моя фамилия, там напечатаны мои фотографии, но это не я. Я не так думаю и не так говорю, как представлено в газетах. Они все перевирают, а в результате сотни тысяч читателей составляют мнение о Валерии Абрамове именно по этим публикациям. Мою жизнь извращают кто как сможет. У кого на что хватит фантазии. И меня это бесит. - Он тяжело вздохнул и посмотрел на меня, словно я сидел в этой комнате напротив него уже две тысячи лет и успел до смерти надоесть Валерию Анатольевичу. - А теперь приходите вы, и оказывается, что вы так глубоко влезли в мою жизнь, как этого не делал никто. У меня были свои семейные тайны, у кого их нет? У меня был повод проснуться среди ночи, пойти в бар, взять там бутылку коньяка и выпить в память о моих потерях. Это было мое и только мое. Теперь приходите вы, и моих тайн больше нет. И знаете, что я чувствую сейчас? Желание вас убить. Горский некстати вышел. - Мне подождать? - нарушил я этот монолог. - Конечно. Горский нам еще понадобится. И мое желание тут ни при чем, потому что я уже давно научился контролировать свои желания. Загонять их в несгораемый сейф, запирать там и выпускать лишь через месяц, год или десять лет. - То есть мое убийство вы занесете в бизнес-план на следующий год? - Вы эгоист, как и все ваше поколение, - раздраженно ответил Абрамов. - Вы постоянно думаете только о себе. Вы искали встречи со мной лишь потому, что вам понадобилась защита от Николая Николаевича Яковлева. А если бы такой угрозы не было? Вы бы и думать забыли о том, что случилось в марте девяносто шестого года с моей семьей! Подумаешь! С кем не бывает! Кстати, откуда вы узнали? Из тех мемуаров? Они с вами? - Нет, - сказал я. - С собой я такие ценные вещи не ношу. Они в надежном месте. - Но они у вас не целиком, - утвердительно произнес Абрамов, и мне опять почудилось, что возможности этого невзрачного человека со старомодной прической действительно неограниченны. Бог двадцать второго этажа. Все видит и все знает. - Там не хватает последних страниц, - сказал я. - А откуда вы узнали? - Мою жену никто не убивал. Хотя ее нынешнее состояние не слишком отличается от состояния мертвеца. Она находится в клинике для душевнобольных. - Не в России? - предположил я, и Абрамов кивнул. - В своих интервью вы утверждаете, что ваша дочь летом девяносто шестого года уехала учиться в закрытый пансион в Швейцарии. А ваша жена живет где-то рядом, поправляет здоровье. - Тут я не солгал. Она действительно поправляет здоровье. Просто поправить его уже невозможно, - Абрамов говорил это все без надрыва, без скупых мужских слез на щеках. Он просто излагал факты - У меня были веские основания не разглашать факт смерти моей дочери.. А у вас есть семья? Дети? - Он требовательно уставился на меня, и я снова вспомнил ассоциацию с экзаменом. Но тут у меня не было ни единого шанса ответить так, как нужно. - Нет, - вздохнул я. - У меня нет ни семьи, ни детей. - Хорошо устроились! - желчно бросил мне Абрамов. - Вы ни за кого не ответственны. Ни за кого не отвечаете. Не жизнь, а малина! И вы никогда не поймете, что такое терять. Что такое тащить на руках мертвое тело собственного ребенка, которого ты носил еще двухнедельным, годовалым... Которого ты вырастил и воспитал, дал ей все, что она хотела, дал ей жизнь. А потом ты находишь своего ребенка в машине, с перерезанным горлом, рано утром, и ты не можешь понять, что заставило убивших ее людей сойти с ума, потому что нормальным людям такого не сделать! Ей было семнадцать, и она еще не начала жить. Она умерла. Я берег ее семнадцать лет, я берег ее от болезней и от обид, но так и не уберег. Я теперь не могу смотреть на родителей с детьми, счастливых родителей со счастливыми детьми. Мне хочется подбежать и заорать: <Не будьте такими счастливыми и беспечными! Будьте начеку! Будьте осторожны! Берегитесь, потому что беда придет, и она придет неожиданно, и вы не будете к ней готовы. И вы потеряете все самое дорогое!> Его голос, его быстрые слова, режущие словно бритвой по телу, его неподвижные зрачки - все это гипнотизировало. Абрамов лишь изредка хлопал одной ладонью по другой, словно отбивая ритм. Ритм того потока болезненных признаний, который он выплескивал на меня. Я не хотел это слушать, но я не мог подняться со стула. - И еще я ненавижу таких, как вы, - сказал Абрамов. - Эгоистов, которые никогда не испытывают такой боли. Вы так себя любите, что не обзаводитесь ничем, что бы вас обременяло. У вас нечего отнять. Он замолчал и несколько минут просто сидел за столом, глядя куда-то в пространство. Затем он вздохнул, посмотрел на часы и произнес вполне нейтральным обыденным голосом: - В половине четвертого у меня пресс-конференция. Я должен закончить с вами до этого времени. Извините, что не смог сдержаться. Это была моя тайна, и я не мог делиться такими чувствами с кем бы то ни было... Горский бы ничего не понял. А вы... Вы просто попали под горячую руку. Еще раз извините. Больше не будем заниматься эмоциями, займемся делами. Итак, вы узнали о той операции из мемуаров покойного... - Леонова, - сказал я. - Павел Леонов, его сбили машиной. Полный вариант мемуаров забрали люди Николая Николаевича. Это стоило жизни сыну Леонова, молодому парню... - Да, вы говорили, - отмахнулся Абрамов. Ведь речь шла не о его ребенке. - И что в этих мемуарах? Кроме Николая Николаевича, не упоминается никто из организаторов акции? - Только сам Николай Николаевич и четверо офицеров городского управления ФСБ. - Вы, кстати, путаете, - заметил Абрамов. - Их всего было четверо, Яковлев плюс три офицера. Ну так и что... - Это вас неверно информировали, - возразил я. - Всего их было пятеро. - Дорогой мой, - вздохнул Абрамов. - Если бы вы знали, каких трудов мне стоило тогда выяснить причину случившегося с моей дочерью. Я задействовал все свои связи, чтобы выявить участников той операции. И все оказалось бесполезным. Мне повезло позже, по чистой случайности я встретился с бывшим офицером ФСБ, который знал Яковлева и знал суть его операции. Он назвал мне все фамилии. Точнее, продал, и это была довольно дорогая покупка. Яковлев и три офицера... - Абрамов наморщил лоб, вспоминая. - Леонов, Калягин и еще один на К... - Кожухов, - подсказал я. - Вот видите! - бросил на меня самоуверенный взгляд Абрамов. - Получается всего четыре человека. А не пять. - Пятый, - сказал я. - Это тот, кому вы заплатили деньги. Конечно, он знал обо всей операции в деталях. Он сам в ней участвовал. И он назвал все фамилии, кроме своей собственной. Он знал, что остальные никогда до такого не додумаются, остальные будут молчать... Абрамов сидел словно изваяние. Потом он нашел силы выдавить из себя: - Он?! Этот?! - Да, он самый. Ваши деньги нашли хорошее применение. У него процветающая фирма по торговле импортной сантехникой. Он перебрался из Города в Москву. Он, наверное, о вас тепло вспоминает... То есть вспоминал. - Поясните... - сдавленным голосом попросил Абрамов. - Олег Петрович Булгарин, - сказал я. - Человек, который назвал интересующие вас имена и фамилии... Ему это не прошло даром. Он исчез позавчера, и я подозреваю, что навсегда. Николай Николаевич предупреждал всех четырех, что разглашение информации недопустимо. Если я догадался об источнике богатства Булгарина, то это тем более мог сделать и Яковлев. Так что Булгарин мертв, как и трое других участников операции. - Нет, - сказал Абрамов. 20 На протяжении всего нашего разговора, а особенно с той минуты, когда я признался, что знаю о смерти дочери Абрамова, меня не покидало ощущение, что Валерий Анатольевич одну за другой снимает с себя маски, тонкие, плотно облегающие кожу лица, настолько искусно выполненные, что их можно было принять и за истинного Валерия Анатольевича. Однако он говорил все более и более откровенные вещи, и одновременно маски спадали с его лица, и каждая последующая была более простой и реалистичной, нежели предыдущая. С потерей очередной маски Валерий Анатольевич все более и более походил на простого смертного, сущность которого не смогли изменить ни деньги, ни влияние, ни двадцатидвухэтажная штаб-квартира на Юго-Западе. И когда он сказал мне в лицо: <Я ненавижу таких, как вы. Эгоистов, которые никогда не испытают такой боли...>, в его голосе и в его лице отразилось действительно искреннее страдание, а я подумал, что вот наконец передо мной тот Валерий Анатольевич Абрамов, каким он бывает, выудив из бара глубокой ночью бутылку коньяка, глотая горьковатую жидкость, грезя об ушедшем... Я решил, что только что была снята последняя маска. Но затем, в ответ на мое сообщение о смерти Булгарина, выдавшего Валерию Алексеевичу своих коллег, Абрамов как-то странно изменился в лице, говоря <нет>. В его глазах мелькнуло нечто вроде доброй хитринки, а потом снова передо мной сидел прежний Абрамов, растерянный, удивленный, неверящий, что его могли так обмануть. - Нет, - повторил он. - Хотите сказать, что его не убили? - теперь удивился я. - Вообще-то тело пока не найдено, но вряд ли Булгарин нужен Николаю Николаевичу живым. - Я не то хотел сказать, - досадливо поморщился Абрамов. - Я все не могу поверить, что я заплатил почти полмиллиона долларов одному из убийц своей дочери. Он сидел напротив меня, я пожал ему руку и поблагодарил за сведения... Он долго пересчитывал деньги, боялся, что его обманут. Сволочь, какая сволочь... - Валерий Анатольевич, - спросил я, стараясь чтобы вопрос звучал безобидно, хотя Абрамов был слишком умен для безобидного восприятия моих слов. - Вот вы узнали от Булгарина имена тех людей, которые похитили вашу дочь. И что вы после этого сделали? Абрамов понял все как надо, но постарался это скрыть. Маски снова пошли в ход. - Вероятно, я стал немного меньше переживать, - сказал он. - Раньше я не знал, теперь узнал. И это ничего в принципе не изменило, потому что знание имен не могло воскресить дочь. - А как же месть? - Что месть? Это примитивное чувство. Я был полон желания мести в то утро, когда я нашел Жанну убитой. Вот если бы тогда мне попался один из пятерых, я бы загрыз его, я бы рвал его ногтями, зубами! Я бы разодрал его, как медведь кролика! - В глазах Абрамова появился блеск, и я ему поверил. Он бы и вправду разодрал кого-ибудь. - А потом прошло время... У меня были другие дела, другие заботы. - Вы заперли свою месть в сейф? И когда вы ее выпустили? - У вас хорошая память, - похвалил меня Абрамов. - Я собирался выпустить ее на Николая Николаевича, но этот... Булгарин сказал мне, что Николай Николаевич погиб в Чечне. Мстить было некому. - А как же Леонов, Калягин, Кожухов? Им вы не хотели отомстить? - Никогда, - твердо заявил Абрамов. - В чем смысл? Они просто исполнители, <шестерки>... С таким же успехом можно мстить автомобилю, на котором они везли тело моей дочери. Хотя после того, что вы мне рассказали, Булгарина я бы с удовольствием взял за горло, вот так, - и Абрамов показал, как именно, - и медленно бы сдавливал, пока он не начнет синеть... Ну, потом бы я его, конечно, отпустил. И передал бы в руки Горского. Это уже цинизм, Константин, убить девушку-подростка и стребовать с родителей убитой деньги. Это какое-то вырождение, деградация... - Вряд ли сам Булгарин так про себя думал, - сказал я. - Мне кажется, он очень гордился проявленной находчивостью. Ну да ладно... То есть вы считаете главным виновником Яковлева. Но я читал в тех мемуарах, что Яковлев действовал по поручению неких сил в руководстве ФСБ и чуть ли не членов правительства. Они хотели привести своего человека к победе на президентских выборах, им нужны были деньги... - Полный бред. - безапелляционно заявил Абрамов. - Чушь собачья. Это была легенда, вывеска. Не было никакого своего кандидата в президенты, не было никакой политической группировки, занимавшейся такими экспроприациями. Я вспомнил, что нечто подобное говорил мне и Кожухов, но тот не стал вдаваться в подробности. Абрамов был более словоохотлив. - Было вот что, - сказал он. - Несколько очень умных ублюдков, в том числе наш дорогой Николай Николаевич, решили нагреть руки на том политическом психозе, который существовал в первой половине девяносто шестого года, перед президентскими выборами. Была куча кандидатов в президенты, каждый давал свои обещания, рейтинг Ельцина был нулевой, все предсказывали ему каюк... Помните? - Нет, - сказал я. - Я не интересуюсь политикой. - Ну а телевизор-то смотрите? - Практически не смотрю, - ответил я, вызвав улыбку на лице Абрамова. - Бывают же такие счастливые люди, - с иронией произнес он. - Придется вас попутно просвещать. Так вот, в той ситуации вокруг предвыборных кампаний крутились очень большие деньги. Как вы выразились, финансовые потоки. По всей стране, в каждом регионе - чтобы напечатать плакаты, листовки, провести агитационные мероприятия, купить рекламное время на телевидении... И так далее. Группа ублюдков решила это использовать. Они находили людей, которые в разных частях страны распоряжались финансами, и делали им предложение: профинансировать их кандидата, который будет круче всех остальных. Кого конкретно - не говорили, но показывали всякие поддельные бумажки и фотографии, доказывавшие существование некоей группировки московских политиков и финансистов, стоящей за кулисами и управляющей развитием ситуации. Давались обещания высоких постов вплоть до министерских, обещания финансовых льгот. Кому-то хватало и этого, чтобы поверить и раскошелиться, пусть не намного, на несколько тысяч долларов. Группа ублюдков работала очень активно, и если сто раз они собрали по пять тысяч долларов, получилось уже полмиллиона. Ну а они собирали, как правило, больше пяти тысяч. Потом они обнаглели и стали требовать больше денег, а если человек отказывался, его запугивали или шантажировали. В девяти случаях из десяти это срабатывало. Тогда группа ублюдков решила, что уж если пугать и шантажировать - то за большие бабки. И они стали искать людей, с кого можно такие бабки содрать. - И нашли вас, - сказал я. - Вот именно. То, что я получил определенные полномочия от региональной конференции бизнесменов, было сообщено в газетах. Да и я сам весьма неосторожно выступил в какой-то телевизионной передаче. Меня спросили, насколько эффективное действие окажут собранные нами деньги на избирательную кампанию президента. Я был в хорошем настроении... Как полный кретин. Я был в хорошем настроении и сказал, что с такими средствами, как у нас и у других сторонников президента, мы можем сделать все. Скажете, циничное заявление? - Нет, зачем... то есть, вы признались, что имеете в своем распоряжении большие деньги, и привлекли к себе внимание. - Вот именно. Я в то время жил в Москве, а жена с дочерью - в Городе. Я считал, что Москва - более опасный город. Все получилось совсем наоборот. В начале марта я приехал в Город, чтобы решить вопросы работы в регионе. По бизнесу и в связи с избирательной кампанией. Я был очень занят, буквально на полчаса заскочил к жене и поехал на встречу с редакторами местных газет. Вот... - Абрамов вздохнул, перевел дух и сокрушенно покачал головою. - Неожиданно он сменил тему. - Да, вот я уж точно никогда не напишу мемуаров. Как будто нож у меня сейчас в горле сидит... Я много думал о тех событиях, но никогда не произносил вслух... Кажется, это называется спазмы. - Он взял бутылку минеральной воды, которую Горский притащил для меня, и налил полный стакан, а потом залпом выпил. - У вашей дочери не было охраны? - спросил я, чтобы вернуть Валерия Анатольевича к рассказу. Вероятно, мои слова были равнозначны повороту ножа в его ране, но я это сделал. Я часто причиняю людям боль и иногда прошу за это прошения. Иногда - нет. - У нее не было охраны, - Абрамов поставил перед собой стакан и уставился на него так пристально, словно был алкоголиком, а на дне стакана оставались последние капли спирта. - У нее не было охраны, когда она ходила в школу. Я считал, что в Городе спокойнее, чем в Москве. Когда жена с дочкой приезжали ко мне в Москву, их сопровождали двое телохранителей. Везде. А в Городе... У жены был охранник-водитель, а в школу дочка ходила пешком. Ей было семнадцать, и она хотела быть самостоятельной. И вот в тот день она ушла в школу утром... И не пришла. А в почтовом ящике тут же оказалось письмо на мое имя. Жена увидела его, вскрыла... Ну, она вообще-то была крепкая женщина. Когда-то. А тут ее подкосило. Упала в обморок... И с этого началось. Нервы. Горский - он как раз был тем охранником-водителем - позвонил мне по мобильному. Я вернулся домой, у жены уже был врач, колол ей что-то успокоительное. Горский показал мне письмо. То cамое где говорилось, что мне предлагают обменять мою дочь на финансовую поддержку анонимного кандидата в президенты. Указывались номера счетов в Швейцарии и в Москве... Меня предупреждали, что если милиция узнает, то Жанны я больше не увижу. - Сколько они просили? - Деньги вас интересуют, да? - Абрамов презрительно покосился на меня. - Деньги - это важно. А что чувствовала моя дочка, когда ее затолкали в машину, заткнули рот, завязали глаза... Наверное, избили, чтобы не сопротивлялась. Можете представить, что она чувствовала?! И что она кричала бы, если бы могла кричать?! <Папа! - кричала бы она. - Спаси меня!> А я... Я не знал, где она, я не мог ей помочь. Вам не понять этих чувств, у вас ведь нет детей, вы предусмотрительный... Вы не хотите пережить такое. А я пережил. Мне это стоило... Мне это многого стоило. А сколько они просили? Много они просили... Больше, чем я мог им дать. Если бы речь шла о моих собственных деньгах, я бы заплатил сразу. И я предложил им это. - Что именно? - Был один звонок от них. Они спрашивали, готов ли я выполнить условия. Я сказал, что такие суммы я не смогу перевести, потому что они не принадлежат лично мне... Я предложил им двести тысяч долларов. Наличными. Отсутствие преследования и все такое. Немедленный обмен дочери на двести тысяч. Они отказались. То есть тот человек, с которым я разговаривал по телефону, сказал: Или все, или ничего. Если в течение двадцати четырех часов деньги не поступят на счета, Жанна умрет>. Такой вышел разговор. Горский сказал, что, когда я повесил трубку, лицо у меня было абсолютно белым. Горский испугался, что я тоже упаду в обморок, как и жена. Но я выдержал... - Это было сказано Абрамовым не без гордости. - Я выдержал. - Выдержали в том смысле, что не отдали деньги? Другой человек в такой ситуации, возможно, и врезал бы мне по морде. И отчасти был бы прав. Но Абрамов не стал совершать резких движений в направлении моего лица. Эмоции в сейфе и все такое. Он постучал ручкой по столу, сделал скучное лицо и заговорил так монотонно и бесцветно, как если бы был бесталанным преподавателем коммерческого техникума и объяснял основы бухгалтерского учета. Но на самом деле он объяснял, почему он не смог спасти свою дочь. - Поймите, Константин, это было ошибкой с самого начала. Их ошибкой. Николая Николаевича и компании. Любая тенденция рано или поздно достигает своего пика, а потом неизбежно идет вниз. Если бы они продолжали и дальше сшибать по пять-десять тысяч долларов, у них довольно долго бы еще не возникало проблем, потому что такие суммы - карманные деньги для крупного финансиста, и он расстается с ними почти безболезненно. Когда же они стали требовать миллионы долларов, это было уже нереально. Как бы я ни любил свою дочь, как бы ни хотел ее спасти, но сделать то, что они от меня требовали, невозможно. Это был абсурд. У моей корпорации все средства вложены в различные проекты, изъять их практически невозможно. То, что мне доверили другие банки и компании, - это не мой карман. Они же следили, как я расходую средства. Начни я отправлять деньги <налево> - и все, конец. Скандал и все прочее... - Конец чему? Вашей корпорации? - Вашему влиянию? - Всему. Это стало бы достоянием прессы, мне понадобилось бы давать объяснения. Вероятно, ничем бы хорошим это не кончилось. Я бы не успел перевести все те суммы, что от меня требовали. Таким образом, я бы убил и Жанну, и дело. Я предложил двести тысяч собственных денег. Мне сказали: <Или все, или ничего>. Все или ничего. Таков был выбор для Валерия Анатольевича. Если точнее, все или Жанна. Отдать все деньги ради ее спасения, спасти дочь, но лишиться денег, доверия в деловом мире, влияния... Что ж, Валерий Анатольевич сделал свой выбор. Правильно говорят, что бизнесмены - тоже люди, но другие люди. Особенные. В юности я увлекался переписыванием в блокнот разных умных мыслей. Так вот, кто-то из римских императоров сказал: <Жизнь - борьба и странствие по чужбине. Что может быть ценнее в странствии по чужой стране, чем родная душа? Тем более ребенок, которого мы воспитываем в соответствии с собственными убеждениями, то есть пытаемся сделать улучшенную копию самого себя>. Получалось, что, пожертвовав своим ребенком, Абрамов убил часть себя. И навсегда остался в одиночестве. А ради чего жертвы? Ради чего такая жертва? Те же самые римляне приносили в жертву богам то, что им самим было не нужно. Мы же приносим в жертву самое дорогое. И это прогресс? Впрочем, все эти слова остались в моей голове. Говорил Абрамов. - Я просидел с Горским на кухне всю ночь. Он, кстати, единственный человек, который знает об этой истории. Ну, теперь еще и вы. Мы сидели и молчали. И глядели на часы. Я надеялся, что они перезвонят и скажут, что согласны на двести тысяч. Или на триста. Я бы выкрутился и нашел триста, но они не позвонили. Долго, очень долго. А мне нужно было продолжать свою работу, я и так отменил несколько встреч в первые часы после того, как узнал об исчезновении Жанны. И вот утром, рано утром, Горский пошел готовить машину, чтобы я поехал на какой-то там завод. И в машине на месте водителя он нашел Жанну. У нее было перерезано горло. Горский потом сказал, что у нее также были сломаны несколько пальцев и челюсть. Кровоподтеки на шее. Видимо, ее сначала пытались душить, она сопротивлялась. И тогда ей перерезали горло. Я заранее сказал Горскому, что если... Если это случится, то мы не будем никуда сообщать. Мы просто похороним ее. Вдвоем. Так мы и сделали. Пришлось положить Жанну в багажник. А за городом, в лесу я сам нес ее на руках. Я плакал. Честное слово, я плакал. - Абрамов смотрел на меня, ожидая, что я подвергну его слова сомнению. Но я не сомневался в способности этого человека исторгать влагу из глаз. Мои сомнения были другого рода. - Скажите, в чем смысл такой секретности? - спросил я. - Ведь вы не просто замолчали смерть дочери, - вы стали рассказывать во всех интервью, что ваша дочь внезапно решила продолжить обучение в закрытом пансионе для девушек в Швейцарии. Кстати, это меня и навело на мысль о ее смерти. В ранних интервью вы говорили, что Жанна отвергает саму мысль постоянного проживания за рубежом. И вдруг - Швейцария. Именно после марта девяносто шестого. Одновременно и жена перемещается туда же, хотя раньше, как вы говорили, ее интересовало лишь домашнее хозяйство. Вот почему я решил, что ваша жена тоже погибла. - Нет, моя жена действительно в Швейцарии. А что касается секретности вокруг смерти Жанны... Вы можете сказать, что это цинизм, но - Жанна умерла, и ей уже ничем нельзя было помочь. А вот сообщения о ее гибели, о попытках меня шантажировать - это серьезно повредило бы моему делу. То есть организации и финансированию президентской кампании. Инвесторы могли бы испугаться. Я сделал вид, что все нормально. Я похоронил свою дочь в лесу. Горский полтора часа копал могилу, потому что земля была еще промерзлая. А потом я сразу уехал в Москву и велел вывезти туда жену. Под усиленной охраной. И продолжил свою работу. - Вы не пытались отомстить сразу? У вас же были номера счетов... - Я продолжил свою работу, - повторил Абрамов. - Ставки были чересчур высоки, чтобы бросать все и предаваться мести. Только после выборов, когда мы победили, я получил назначение на государственный пост, приобрел массу новых связей, в том числе в спецслужбах... Вот тогда я стал интересоваться, кто были те ублюдки. - И что вы выяснили? - То, что я вам рассказал вначале. Про группу ублюдков и ее деятельность. К маю девяносто шестого года они засыпались где-то в Сибири - то ли в Красноярске, то ли где-то рядом... Опять-таки жадность, опять-таки ошибка в расчете. Ими занялись спецслужбы, и огласки это не получило, потому что ублюдки сами были кто из ФСБ, кто из МВД, кто из президентской охраны. Человек пятнадцать всего. Ездили по стране и вербовали себе помощников в местных структурах. Но правду-то знали только эти пятнадцать. Помощникам вешали на уши всякую лапшу о государственных интересах... А это был обычный рэкет. Так вот, из этих пятнадцати трое сбежали за границу, забрав большую часть денег. Один покончил с собой. Двоих посадили, а остальные... Николая Николаевича отправили в Чечню. Что называется, искупать кровью. А помощников, работавших в регионах, просто поувольняли и взяли подписку о неразглашении. Вот так мне рассказали. В самых общих чертах, без единого имени. - Имена вам назвал Булгарин. - Да, он. Прошло уже несколько месяцев, но я все равно обрадовался. Я-то думал, что он выдаст мне имена главарей, тех пятнадцати. А он назвал одного Яковлева и троих <шестерок>. Да к тому же выяснилось, что Яковлев погиб в том же девяносто шестом году. В Грозном. Получалось, что я зря заплатил... - Но теперь все изменилось, - напомнил я. - Яковлев не просто вернулся живым, он вернулся сильным. Он идет наверх и подчищает за собой. У вас есть кого ненавидеть. - Правильно подметили, - усмехнулся Абрамов. - Мужчине надо все время кого-то ненавидеть, иначе инстинкт хищника притупляется... Я его ненавижу. Я хочу его смерти. Как и вы, Константин. Как и та женщина, о которой вы говорили. Мне кажется, когда есть такая общность интересов... Иначе говоря, если бы здоровье Николая Николаевича оценивалось в ценных бумагах, я бы не решился сейчас играть на повышение. - Что мы будем делать? - спросил я. - Понятия не имею, - Абрамов посмотрел на часы и резко встал из-за стола. - Я же начальник, я просто принимаю решения. А другие люди думают, как эти решения выполнить. - И кто эти другие люди? - Мистер Горский ждет вас за дверью, - сказал Абрамов и доброжелательно улыбнулся. - Мне кажется, что наша встреча оказалась весьма плодотворной и закончилась на оптимистической ноте. Всего хорошего, Константин. Меня ждут на пресс-конференции. Надев маску респектабельного улыбчивого джентльмена, Абрамов вышел из комнаты. Мне почему-то улыбаться не хотелось, хотя я получил практически все, за чем шел сюда. Проклятая человеческая природа. Никогда не бывает стопроцентного удовлетворения. 21 Горский шел по коридору, и гулкое эхо его тяжелых шагов разносилось вокруг, словно штормовое предупреждение перед началом стихийного, бедствия. Я едва успевал за ним, обреченный разглядывать широкую спину абрамовского телохранителя по пути от комнаты для конфиденциальных переговоров к кабинету самого Горского. - Заходи, - кивнул Горский, открывая дверь. - Чувствуй себя как дома. У меня дома. Это меньше всего походило на стандартный офис. Здесь не было компьютера, не было ксерокса и каких-либо аппаратов специальной связи, кроме обычного телефонного аппарата. Зато на стене висела мишень для игры в дартс и календарь, иногда Горский забавы ради отправлял дартс в ягодицу Ирине Салтыковой. На стеллажах вместо папок с деловой документацией пылились стопки всевозможных журналов, а также с десяток в мягкой обложке. На самом почетном месте в кабинете стоял огромный телевизор <Сони>. Горский заметил, что я изучаю обстановку, ухмыльнулся и тяжело опустился в кресло, одновременно взгромоздив ноги в тяжелых ботинках на стол. - Так вот и живу, - сказал он. - Почему он называет тебя мистер Горский? - поинтересовался я. - А вот из-за этого, - Горский кивнул на свои ноги. - Увидел как-то, что я сижу в такой позе, и стал издеваться - мол, ты, Горский, как настоящий американский ковбой. Только коровами от тебя не пахнет. Вот и стал звать мистером. Я думаю, что это не самое хреновое прозвище. Да ты садись... - гостеприимно предложил он. - Раз босс велел нам вместе работать, придется так и делать. Я вообще-то не против. Надоело одному пахать... - Как одному? - удивился я, присаживаясь на диван: - У Валерия Анатольевича один телохранитель? - Ты не понял, - снисходительно произнес Горский. - У него их мешок. Особенно после той истории... Ну, ты понял. Ме-шок, - по складам повторил он. - Охранников. А. я-то не охранник. Ты же видишь - босс пошел на пресс-конференцию, а я остался с тобой... Там о нем другие позаботятся. А я буду смотреть телик, а может, даже пропущу пару банок пива... - Горский вытащил из ящика стола дистанционный пульт управления и нажал кнопку, но в результате заработал не телевизор, как я ожидал, а из стены выехал мини-бар, доверху заполненный банками и бутылками. Горский бросил на меня взгляд, полный самодовольной гордости. Он явно ожидал от меня восхищения, и это восхищение я ему обеспечил. - Ого! - изумленно сказал я. - Ничего себе! - Это куда лучше, чем целый день носиться с боссом по Москве, - признался Горский. - А денег я получаю больше, чем те мальчики, что ездят с боссом. Мне это нравится! - И за что же тебе платят? - сказал я, ловя брошенную Горским банку <Гиннеса>. - Честно говоря, это все из-за той истории. Если бы я тогда не оказался рядом с женой босса... Так бы я и остался в Городе. Считай, что мне платят пожизненную пенсию за мое молчание, за то, что я тогда был вместе с боссом, долбил эту гребаную землю, а она такая твердая в марте... - Но это не все, - сказал я, не спрашивая, а констатируя факт. - Есть и другие обязанности. Как, например, сейчас. - Ну да, - Горский не стал отрицать. - Кое-какие интимные поручения. Если бы ты оказался простым шантажистом, я бы переломал тебе руки. Ну, раз уж ты не простой шантажист, тогда мне придется заняться Колей Яковлевым, который, как Фредди Крюгер из <Кошмара на улице Вязов>, - никак не соглашается сдохнуть. Может, святой водичкой его побрызгать? - Осиновый кол в грудь, - поддержал я. - И еще в задницу, чтобы наверняка! - предположил Горский и громко захохотал, отчего кресло под ним жалобно застонало, а подошвы ботинок, смотревшие на меня, ритмично затряслись. - Ну это все шутки, как ты понял, - сказал он, отсмеявшись. - А на самом деле... - Что на самом деле? - Если Яковлев действительно пошел наверх, мы не можем просто подкараулить его у подъезда и сунуть ему финку между ребер. Тут придется делать что-то более хитрое. К тому же... - Горский прикинулся Майклом Джорданом и отправил пустую пивную банку в корзину по высокой дуге. - Три очка! Так, о чем я? - О чем-то хитром, - напомнил я, про себя подумав, что хитрость - это то, что наполняет изнутри и самого Абрамова, и его телохранителя. Каким бы простым и приятным парнем ни старался прикинуться мистер Горский, я думал о нем, как о ком-то хитром. - Вот именно, - кивнул Горский. - Нам нужно, во первых, поймать Яковлева врасплох, а во-вторых - обставить его смерть так, что мы тут совершенно ни при чем. - Кирпич на голову, - сказал я. - Это примитивно, - поморщился Горский. - И, между прочим, трудно попасть. - Это один мой знакомый так называл несчастные случаи, которые на самом деле таковыми не являются, - пояснил я. - Кирпич на голову. - Я понял, - кивнул Горский. - Да, нужно именно такое... А потом, нужно просто выяснить, где сейчас бродит этот Яковлев? В Москве он или нет? - Его люди уже с неделю стараются сесть мне на хвост, - сообщил я. - Сначала в Городе, потом в Москве. Они хотят забрать у меня кое-какие документы. - Если они гоняются за тобой, - рассудительно произнес Горский, - то, наверное, Яковлев захочет с тобой побеседовать, когда тебя поймают. Выяснить, что и как. Ты понял? - Хочешь, чтобы я стал приманкой? - Ты такой догадливый, - уважительно сказал Горский. - Прямо как я. 22 Похожие чувства, наверное, испытывает старый холостяк, женившийся на старости лет и внезапно ощутивший всю прелесть положения, когда многое уже не надо делать самому. Для этого есть специальный человек под названием жена, и, приходя домой, ты с удивлением обнаруживаешь, что обед готов, полы вымыты, рубашки выстираны и поглажены. Есть от чего прийти в восторг, тем более что обратная сторона этой райской жизни далеко не сразу бросается в глаза. Так и здесь: Горский по телефону заказал для меня авиабилет до Города, по телефону же его оплатил, по телефону заказал в кабинет обед из трех блюд на две персоны. Второй персоной был я. Не дожидаясь тонких намеков на возможные расходы, Горский выдал мне две тысячи долларов. - Машина до аэропорта будет в половине седьмого, - сообщил он, - Есть еще какие-то пожелания? Я пожелал поговорить по телефону. Горский пожал плечами и вышел из кабинета, оставив меня наедине с телефонным аппаратом. Впрочем, я помнил, что сказал Абрамов, - во всем здании есть только одна комната, в которой прослушивание исключено. Я находился в другой комнате. Тем не менее я позвонил Евгении Булгариной и справился о новостях. Как и следовало ожидать, тело Олега Петровича не было найдено - ни мертвое, ни живое. Пара новых деталей... О которых стоит подумать. Следующим был Гарик. - Ты у меня не то что в долгу, - с порога сообщил он. - Ты у меня в долговой яме! Но только больше суток я этого Лернера не продержу. Приезжай и сам с ним объясняйся... - Можешь начинать, на дожидаясь меня, - сказал я. - В Москве пропал без вести гражданин Булгарин О. П., с которым Лернер работал в Городе. Вот пусть пишет все, что знает о Булгарине, пусть доказывает, что не имеет к этому делу никакого отношения. Я приеду сегодня вечером, поздно, и с утра включусь в работу. Еще какие новости? - Домой лучше не ходи. Дело не в Филине, а в том, что, кроме наших ребят, там еще торчат парни из ФСБ, причем ничего конкретного они не говорят. Мой человек в ФСБ тоже не может ничего объяснить. Якобы это идет не от местного начальства, а аж из Москвы. - Да, я в курсе, - сказал я, чем, видимо, поверг Гарика в крайнее изумление. - Ты там в каких сферах вращаешься, а? Ты случайно не погряз в кремлевских интригах? Говорят, это очень прибыльное дело... - Я возвращаюсь в город сегодня, - повторил я. - Я тебе позвоню. А ты пока не распространяйся о моем возвращении. Пока. - То есть скоро мне придется кричать о твоем возвращении на каждом углу? - предположил Гарик - Я правильно понял? - Правильно. И наведи еще справки по последним действиям Гиви Хромого против банды Кожаного. Или наоборот - Кожаного против Гиви. - Так Кожаного убили, - сказал Гарик. - Грохнули у его собственного дома. Люди Кожаного думают, что это дело рук Гиви, и смазывают свои помповые ружья. Скоро займутся боевой раскраской, а там выйдут на тропу войны. - Ясно, - сказал я и положил трубку. Стало понятно, что дальше засиживаться в Москве мне нельзя. Иначе Гоша, Сыч и прочие горячие парни начнут стрельбу, не дождавшись меня. А я кое-что хотел сказать им. Нечто вроде приветственного слова при открытии торжественного мероприятия. А вот человеку из московского ГУВД, племяннику шефа Гарика, я из этой комнаты звонить не стал. Не захотел. Да и времени до отъезда в аэропорт оставалось всего ничего. Мистер Горский был настолько любезен, что поехал провожать меня в аэропорт. Вместе еще с двумя парнями из службы безопасности корпорации - с квадратными челюстями и сплющенными боксерскими носами, в одинаковых шерстяных костюмах они выглядели близнецами. Мистер Горский помыкал ими с завидной бесцеремонностью. - Едем на скромной тачке, - сообщил он мне в подземном гараже. - Чтобы не выделяться. Скромная тачка в корпорации <Вавилон 2000> называлась не <Запорожец>, а <Крайслер>. Сев в машину, я снова увидел в зеркальце сломанный нос водителя и повернулся к Горскому: - Я тут вспомнил про одного парня... Он работал в конторе Булгарина. И в первый день, как я сюда приехал, этот тип следил за мной. Наверняка по приказу Булгарина. Невысокого роста, широкоплечий, бывший боксер или борец. Лет двадцать пять - двадцать семь. Нос сломан В конторе Булгарина он состоит кем-то вроде начальника службы безопасности. Крутится на входе и отпугивает посетителей своей рожей. Если бы ты мог его разговорить... - Я мог бы его разговорить, - кивнул Горский. - Вот посажу тебя на самолет и займусь. <Крайслер> летел по омытым дождем московским улицам и вскоре вырвался на шоссе, ведущее к аэропорту. Горский оптимистично мычал какую-то мелодию, потом скорчил досадливую мину, хлопнул себя по лбу и сказал: - Чуть не забыл! Вот тебе для связки. - Откуда-то появился сотовый телефон. - Действует по всей европейской части России, за него проплачено вперед, так что о деньгах не думай. Отдашь, когда закончим. - Отдам? А я-то думал, что вы, богатеи, кидаетесь такими игрушками направо и налево. - Не были бы мы богатеи, если бы кидались сотовыми телефонами направо и налево, - важно произнес Горский, и я понял, что это повторенная мысль его босса. В аэропорту Горский устроил мне внеочередной проход через паспортный контроль, хотя я его об этом не просил. - Особо там не затягивай, - напутствовал он меня. - Сразу бери быка за рога. И звони. - Непременно, - пообещал я и направился к группе пассажиров, ожидавших рейса на Город. 23 Самолет принадлежал частной авиакомпании, а поскольку Горский мне об этом не сообщил, приятная новость достигла моих ушей на высоте трех тысяч метров. - Наш самолет набирает высоту, - сказала стюардесса. - Как и наша авиакомпания. Сегодня мы открываем регулярное пассажирское сообщение с Москвой, и по этому поводу наша молодая энергичная авиакомпания дарит всем пассажирам небольшие сувениры. Всем раздали значки в форме маленького самолетика, и маленький мальчик, сидевший впереди меня, пришел в дикий восторг. Мой восторг был куда меньшим, особенно при известии о том, что для данной авиакомпании это не только первый рейс из Москвы, но и первый рейс после получения ими лицензии. Вспомнил, что самолет, в отличие от компании, показался мне очень старым. Мое воображение немедленно нарисовало картину его падения, саморазрушения в воздухе, столкновения с другим самолетом и прочие варианты, при которых слова <счастливого полета> будут звучать как посмертное издевательство. В такой ситуации, правда, была и своя мрачноватая прелесть. Филин, Николай Николаевич Яковлев, Абрамов и еще ряд людей будут долго мучить себя тщетными догадками, какую информацию унес я с собой в могилу и какую оставил в тайниках на черный день, а также была ли авиакатастрофа случайной, или ее организовал некий враг. Я разорву связь между ними, я останусь непораженной мишенью... Хорошенькая эпитафия, ничего не скажешь. При заходе самолет несколько раз изрядно тряхнуло, но затем все наладилось, и перспектива воздушной катастрофы исчезла, что, однако, не делало намечающуюся интригу менее смертельной. Я подумал, что в подобных ситуациях все участники игры стараются запудрить друг другу мозги, но самые рьяные настолько этим увлекаются, что сами перестают понимать, где ложь и где правда, и каков процент лжи в тех двух словах, что они сейчас произнесли. Булгарин пудрил мозги мне, я - Абрамову, он отвечал мне тем же... Николай Николаевич Яковлев при встрече не преминет толкнуть какую-нибудь патриотическую речугу вроде тех, которыми он поднимал на великие дела Леонова и остальных. Есть еще Лернер, профессия которого состоит в запудривании мозгов. И я подумал о Филине, который был чужим в этой компании по одной простой причине - Филину не надо было врать. Он был откровенным убийцей на коммерческой основе, он брал деньги и убивал безо всякой посторонней болтовни. Искренний парень. Только почему-то я не горел желанием вновь с ним встретиться. Я опять припомнил узкий проулок, ствол, глядящий мне в лицо, удивленные глаза Филина... Как бы то ни было, но я вернулся в Город, а значит, я вернулся на территорию Филина. Он был где-то здесь и вряд ли собирался промахнуться вновь. Возле аэропорта я взял такси и поехал в Город. По пути я обдумывал возможные варианты и остановился на возвращении в гостиницу <Колос>, бывший Дом колхозника. Люди Николая Николаевича едва ли ожидают такого. Они наверняка думают, что я буду обходить гостиницу стороной, памятуя тот поздний визит, закончившийся выламыванием двери. Но я не злопамятен. Тем более что за номер заплачено. Я рассчитался с таксистом и зашагал к гостинице. Оглядев автостоянку, я увидел там свой <Шевроле>. То есть не мой <Шевроле>, а машину, предоставленную мне Ольгой Петровной Орловой. Тем не менее я испытал удовольствие, как будто обнаружил старую и дорогую вещь, некогда утерянную, а затем случайно найденную. <Шевроле> стоял в том же месте, где я его оставил несколько дней назад, - свидетельство того, что в этом мире кое-что еще остается неизменным. Мелочь, но приятно. Я поднялся на пятый этаж, подмигнул дежурной и направился к своему номеру. - Вы вернулись? - запоздало спросила дежурная, обращаясь уже к моей спине. - Вернулся, - сказал я. - Надеюсь, дверь починили и раму заколотили? - Да, - дежурная подумала и добавила не столь уверенно: - Кажется. - И незваных гостей у меня в номере нет? - Конечно! Примите наши извинения за тот инцидент... - Ей пришлось кричать, чтобы слова достигли моих ушей. А <инцидент> она произнесла как <инцендент>. Я улыбнулся и вставил ключ в замочную скважину. Потом выждал несколько секунд. Но никто за дверью не шевельнулся, не взвел курок и не выпрыгнул в окно. Тишина как на кладбище. Я посмотрел в сторону дежурной по этажу и помахал ей рукой. Все нормально. Я отпер дверь и вошел в номер. Зажег свет и на долю секунды зажмурился. Потом открыл, глаза, огляделся... И разжал кулак. Столбик из пятирублевых монет, завернутых в плотную бумагу, упал в карман плаща. Левой рукой я поставил сумку на пол. Они не только починили замок и заново заколотили оконную раму, они навели здесь образцовый порядок. Не хватало только приветственного транспаранта: <Добро пожаловать, Константин Сергеевич!>. Но и без оного мне было приятно сюда вернуться, ведь это был мой <домозаменитель>. Завтра предстояло многое сделать, поэтому я собирался хорошенько выспаться. Белье было свежим, белоснежным и едва ли не хрустящим. Класть в такую постель уставшее немытое тело было бы кощунством, и я отправился в душ. Стоя под струями теплой воды, я вспоминал десятки подобных моментов в своей жизни, когда, вернувшись домой после изнурительных и небезопасных приключений, я опускался на свой старый продавленный диван, закрывал глаза, что не мешало мне точно подносить к губам бокал с мартини, если у меня был мартини, или с чем-то другим, не менее расслабляющим... Что еще? Ласковый взгляд на окружающие меня предметы, замершие на своих местах, покрытые пылью, которые, как и <Шевроле> на автостоянке, подтверждали, что не все меняется в мире... Пусть хотя бы книжный шкаф остается на прежнем месте. Мне нужно иметь точку опоры. Что еще? Еще можно было позвонить Ленке и сказать: <Я дома>, а потом сразу бежать открывать дверь, чтобы через считанные секунды она уже была рядом со мной на диване, и можно было ничего не делать, просто сидеть рядом, говорить или даже молчать... Положить голову на ее теплые колени, чувствовать ее нежные пальцы... Я что, забыл выключить телевизор? Я вышел из ванной комнаты с полотенцем на бедрах и сразу же понял, что лучше было это полотенце использовать по-другому: например, завязать в узел на одном конце, намочить его, чтобы было тяжелее, и крутить этой штукой вроде пращи... Хотя вряд ли это меня бы спасло. Меня уложили первым же ударом в челюсть. От этого удара я отлетел назад, ударился спиной и затылком об косяк и сполз на пол, успев попутно получить пару пинков в ребра. Мое лицо постепенно смещалось вниз, вскоре оказавшись там, где только что были ребра. Неудивительно, что третий удар кроссовкой разбил мне лицо. Рот оказался полон крови, а голова - полной тумана. Меня выключили, как телевизор. Так мне, лопуху, и надо. 24 Но в одном я не ошибся - телевизор действительно работал. Они включили его, чтобы заглушить все прочие звуки. Это был ночной канал, и это была очередная серия очередной трансляции <Семнадцати мгновений весны>. Если бы мне не выбили зуб, не разбили лицо и не врезали по ребрам, я бы даже и ухмыльнулся, глядя на троих мужиков, уставившихся в экран, как кролик в пасть удава. <- А теперь расскажите мне о пасторе, - сказал Мюллер. Штирлиц сделал лицо умненького мальчика, которому учитель незаслуженно поставил четверку, и буркнул: - Вот с этого и надо было начинать. - Мне лучше знать, с чего начинать - немедленно заорал Мюллер>. - Вот в точности наш шеф, - прокомментировал сцену один из троих. - Сначала одно, потом другое, а наорет все равно на тебя, будто ты виноват, что у него семь пятниц на неделе... - Он очнулся, - пихнул его в бок второй, показывая на меня. Третий просто подошел ко мне и еще раз пнул меня. Я мог понять его недружелюбное поведение: это был тот самый тип, которого я несколько раз двинул затылком об пол в леоновской квартире. Ему было на что обижаться. Выглядел он уже лучше, чем в тот момент, когда я оставил его лежать на полу. Я хотел сказать ему что-то вроде <Привет>, но смог издать только хрип. Я сплюнул на пол сгусток крови и обломок зуба и укоризненно посмотрел на троих своих гостей. - Скажи спасибо, что не убили, - сказал в ответ первый. - Еще успеем, - рассмеялся второй. - Это точно, - мрачно подтвердил третий. Я помнил его фамилию - Семенов. И ой не согласился бы с мнением Валерия Абрамова, что месть - это тупое чувство. Семенов выглядел как прирожденный мститель. Я подумал, что его стоит опасаться. И снова сплюнул кровь на пол. Во рту у меня было слишком много крови. - Короче, - сказал первый, взглянул на часы. - Время позднее, всем надо домой, так что не будем тянуть резину. Ты знаешь, кто мы, мы знаем, кто ты. Дальше: что нам нужно. Ты забрался в чужую квартиру и забрал оттуда чужие вещи. Их нужно вернуть. - Все? - проговорил я разбитыми губами, которые казались мне в этот момент толстыми, как у негра. - Ты должен прекратить распространять слухи, порочащие честь и достоинство офицеров ФСБ, - строго сказал второй. Я рассмеялся. - Ну что вы, ребята? - медленно произнес я. - Какая честь? Какое достоинство? Вы втроем избили одного, к тому же голого, мужика. Не волнуйтесь, к вам эти слова не имеют никакого отношения - ни честь, ни достоинство... Третий хотел мне врезать, но первый его удержал. - Мы могли бы действовать против тебя официально, - сказал второй. - Возбудить уголовное дело о распространении клеветы... О незаконном вторжении в квартиру Леонова. Об ограблении квартиры Леонова. Мы могли это сделать. - А что ж не сделали? - осведомился я. - Или вы любители неформального общения? Неформалы от ФСБ? Черта с два вы можете что-то сделать официально! Я, видите ли, незаконно вторгся к Леонову, а этот тип, что, законно? - Я показал на Семенова. - Орлова больше не является твоим работодателем, - напомнил второй. - Она решила прекратить расследование смерти сына, согласившись с официальной версией. Очень мудрое решение. Так что у тебя больше нет оснований ворошить это старое барахло. И нет оснований утаивать документы, принадлежащие бывшему сотруднику ФСБ. Я имею в виду Павла Леонова. Давай, что нашел, и расстанемся по-хорошему. - Ты мудр, как три Штирлица, - ответил я, и все трое, не сговариваясь, посмотрели на экран телевизора. - Я отдам тебе леоновские бумажки, а вы меня подвесите к потолку, как леоновского сына, да? Трое переглянулись. - Если ты не отдашь эти бумажки, мы с тобой точно сделаем что-нибудь нехорошее, - пообещал Семенов. - У нас богатая фантазия и богатый опыт. - Неужели? - Я негнущейся рукой зацепил полотенце, подтянул к себе и набросил на бедра. - Это чтобы ваша фантазия не забрела слишком далеко, - пояснил я свои действия. Семенов выматерился. Я осмотрелся кругом - мой номер, бывший десять минут назад образцом чистоты и порядка, снова был разгромлен. И когда они успели устроить такой бардак? - И вы опять ничего не нашли, - констатировал я. - И не найдете. Потому что я не такой кретин, чтобы таскать ценные вещи с собой. Или хранить их в номере. Это гарантия моей жизни, и она, как смерть Кащея, спрятана весьма и весьма основательно. - Или ты скажешь, где, или я буду ломать тебе поочередно все пальцы на руках, - предложил Семенов. - Устраивает? - Я могу умереть от болевого шока, - возразил я. - Мне никогда не ломали все пальцы, только по одному. Я могу не вынести такой ужасной пытки. А бумажки спрятаны не просто так. Если я не подам о себе вестей в течение двух недель, бумаги пойдут в прессу. Надо это Николаю Николаевичу? Они явно растерялись. Им велели выбить у меня документы, а потом ликвидировать. Самоубийц-висельников с разбитыми лицами не бывает, поэтому меня бы, вероятно, вывезли за город и утопили. И они с удовольствием это сделали бы, особенно Семенов, но главной их задачей все-таки была не моя смерть, а картриджи с леоновскими мемуарами. И они растерялись. На лице первого читалось большое желание сбегать к начальству и спросить совета, но... - Есть такой вариант, - сказал я. - Вы извиняетесь передо мной и едете по домам. И больше не попадаетесь мне на глаза. - Ха-ха, - сказал первый. - У меня есть тоже предложение: мы выкидываем тебя из окна. Черт с ними, с бумажками. - Очевидно несовпадение позиций договаривающихся сторон, - заключил я. - Надо искать компромисс. - Надо тебе яйца оторвать, - душевно предложил Семенов. - То-то ты все под полотенце заглядываешь, - понимающе кивнул я. - Ну хорошо, вот такая идея: вы оставляете меня в покое, я отдаю вам то, что я забрал у Леонова в квартире и не треплюсь на эту тему. Идет? - Идет, - сказал первый. - Давай сюда бумажки. - Иногда создается впечатление, что вы не хотите достичь компромисса, - сказал я. - Мне нужны гарантии, что вы меня не тронете. - Гарантирую, - быстро сказал первый. - Давай бумажки. - Не будь таким дураком, - попросил я. - Мне нужны гарантии от самого. От Николая Николаевича. Я хочу с ним встретиться и лично отдать ему леоновские мемуары. А он пусть лично мне гарантирует безопасность. Ему я поверю. - Он с такой швалью не встречается, - сказал третий. - А с какой швалью он встречается? - огрызнулся я. - С тобой, что ли? Короче, не будет Николая Николаевича, не будет мемуаров. А чтобы он понял, что ему обязательно нужно со мной встретиться, скажите ему: <Есть писатели мертвые, а есть писатели живые>. - Чего-чего? - первый посмотрел на остальных. - И что, из-за этой ерунды он кинется тебе навстречу? - Помчится, - заверил Я. - Со страшной силой. Не перепутайте: <Есть писатели мертвые, а есть живые>. Он поймет. - А если не поймет? - Тогда добавьте, что я могу организовать ему встречу с живым писателем. Это должно привести Николая Николаевича в неописуемый восторг. - Ну хорошо, - задумчиво произнес первый. - И когда ты хочешь встретиться? И где? - Понадобится время. Одни сутки. Чтобы и мне, и Николаю Николаевичу как следует подготовиться. В шесть часов утра. Завтра. В цирке. - В цирке? - поморщился второй. - Там же холодно... Да еще в шесть утра. - А ты не приходи, - усмехнулся я. - Пусть Николай Николаевич один приходит, без эскорта... Согласны? В шесть утра, в цирке? - Тебе позвонят, - сказал первый. - Сегодня до десяти утра будь в номере. Тебе позвонят. Ты узнаешь наше решение. Они переглянулись, как нерешительные гости, чувствующие, что уходить уже пора, но не решающиеся сделать это в одиночку. Потом первый все-таки мотнул головой в сторону двери, и двое других последовали за ним. - Все хорошо, - сказал я им вслед. - Только Семенова завтра с собой не берите. Я на него обиделся. Могу и зашибить сгоряча. Семенов дернулся было назад, но его снова сдержали. - Если я еще раз! - прохрипел Семенов, ненавидяще глядя на меня. - Еще раз с тобой столкнусь! Одному из нас - кранты! Точно! - Это цитата, - разочарованно заметил я, садясь на корточки. Затем медленно встал на ноги, использовав дверной косяк как опору. - <Три мушкетера>. Рошфор говорит Д'Артаньяну: <Если мы еще раз встретимся, то один из нас убьет другого>. И что ты думаешь? Через двадцать лет Д'Артаньян таки замочил этого придурка. Так что, Семенов, заходи двадцать лет спустя после обеда. Буду ждать. Семенов неожиданно улыбнулся. - Я тебя убью, - пообещал он. - Поболтай напоследок, идиот. И они ушли. Я снова посмотрел на свой разгромленный номер, потом проковылял в ванную комнату, увидел свое лицо в зеркале и простонал: - Вот гады... В таком виде я даже себе не нравился. Но самое главное - без пяти десять они позвонили. Еще бы им не позвонить! И, конечно, они были согласны. 25 - У тебя есть ровно один час на все твои дела с Лернером, - сказал Гарик. - Я обязан его сегодня же выпустить. - А показания по поводу своих отношений с Булгариным он написал? Гарик молча раскрыл папку и показал мне лист бумаги, исписанный примерно наполовину. - И это все? - Все. Лернер утверждает, что отношения были чисто деловыми и закончились, когда Булгарин перебрался в Москву. По поводу исчезновения Булгарина никаких соображений у него нет. Вовсю протестует и грозится пожаловаться в прокуратуру. Я буду тебе очень признателен, Костя, если ты сдержишь свое слово и сделаешь так, чтобы все закончилось без скандала. Что у тебя, кстати, с лицом? Это в Москве? - Нет, это уже здесь. Группа встречающих. - Я вспомнил, что в автобусе, когда я ехал на встречу с Гариком, пассажиры с опаской или с брезгливостью посматривали в мою сторону. Все удары, полученные мною за ночь, проявились теперь на моей физиономии, как проявляется изображение на фотобумаге. Давно я не видел столь мерзких фотографий. - Ну, в этом есть и свои плюсы, - оптимистично заявил Гарик. - Рожа у тебя так распухла, что никакой филин не узнает. О нем, кстати, никаких вестей. Как сквозь землю провалился. Тот мужик, которого он послал в церковь за конвертом, описал его внешность, но так приблизительно, что... - Гарик махнул рукой. - А ты его запомнил? Поможешь фоторобот составить? Я задумался и снова воскресил в памяти ту сцену в проулке - выскакивающий невесть откуда Филин, хлопки выстрелов, падающий Гарик, потом милиционер... Потом между мной и Филином не оказывается никого, и вроде бы я должен видеть его лицо... - Нет, - покачал я головой. - Не помню. Я как-то избирательно запомнил: помню, как он прищурил глаза. Еще в ствол я смотрел. А лицо как-то не запомнилось. Потом я отпрыгнул в сторону, а Филин пропал. - Улетел, - скептически произнес Гарик. - Н-да... Тем не менее тебе жутко повезло, что он промазал. В упор ведь промазал. - А ему не повезло? - обиделся я. - Ему не повезло, что у меня осечка вышла? Я бы там из него мишень бы сделал дырявую! - Может, вы там договорились? - предположил Гарик. - Делаем вид, что стреляем друг в друга, а сами пуляем в воздух и расходимся подобру-поздорову... Ну, не скрипи зубами, я пошутил. Иди к Лернеру, он в следственном изоляторе, как ты и просил. Там предупреждены о тебе. - Не пойдешь со мной? - повернулся я в дверях к Гарику. - Разве что поскачу на одной ножке, - ответил тот. - Меня утром сажают за стол, а вечером вынимают и везут домой. С тростью не хочу ходить. Хватит нам и Гиви Хромого. - Да уж, - согласился я. - Гиви Хромого номер два Город не переживет. С Гиви мне тоже надо было встретиться. Но позже, чуть позже. Сначала Лернер. Сначала бывший юрист Олега Булгарина. Я должен его разговорить. Не для протокола, не для официоза, а для себя. Неформальные методы правосудия... Хм. Я вспомнил ночных гостей, также считавших себя неформальными борцами за некие идеалы. И я вдруг подумал о том, что у нас с ними слишком много общего. Правда, я никогда не буду убивать девятнадцатилетних парней и подвешивать их на крюке из-под люстры. Но я могу сделать кое-что и похуже. Потому что считаю, что прав я, а не они. Потому что считаю, что у меня есть основания так действовать. Хотя бы в память о Юре Леонове. Хотя бы из-за этого. - Доброе утро, - сказал я, войдя в камеру Лернера. Дверь за мной с лязгом затворилась, и стали очевидны все прелести изолятора: тусклая лампочка под потолком, сквозняк и вонь. - Так. Значит, мне подбросили соседа для компании? - осведомился Лернер, и в его голосе смешались радость и подозрение, что подбросили ему не простого соседа, а <наседку> - стукача. Нотариус даже на нарах выглядел вполне респектабельно: толстый шерстяной свитер, спортивные штаны и кроссовки, надетые опять же на толстые шерстяные носки. Лернеру было за пятьдесят, он был гладко выбрит, а когда я сел рядом, то ощутил пробивающийся от него слабый запах туалетной воды. - Александр Исакович, - представился он. - С кем имею честь? - Это неважно, - сказал я. - Маленькое уточнение: я не ваш сосед. Я тот, из-за кого вы здесь сидите. - Можно ударить вас в лицо? - вежливо спросил Лернер. - Если найдете там свободное место. Масса людей желает ударить меня в лицо, и большинство из них оказалось шустрее вас, Александр Исакович. Но дело не в том. Дело в том, как вытащить вас отсюда. - Это элементарно, - сказал Лернер. - Открыть эту дверь, а дальше я выйду сам. - И что дальше? Далеко вы уйдете? - Домой, - сказал Лернер, но уже не так уверенно. - Что вы имеете в виду, молодой человек? Что значит <далеко вы уйдете>? Это угроза? - Это предостережение, - возразил я. - Находясь в этой камере, вы были в безопасности. А вот за пределами камеры, за пределами этого здания... Кто знает. - Ну да, - скривился Лернер. - Теперь выясняется, что вы мой благодетель и я вам должен быть по гроб обязан! Я член российской гильдии юристов и... - Гильдия вас не спасет в этой ситуации. Вы обладаете слишком опасной вещью, Александр Исакович. - Это вы про мою сберкнижку? - Нет, это я про завещание Олега Петровича Булгарина. Лернер недоверчиво покосился на меня, вздохнул и утомленно произнес, драматично потрясая руками: - Я уже пятьсот раз говорил, что никакого завещания у меня нет. Я говорил это тому человеку, который меня допрашивал, я написал это в своих показаниях... - Вы говорили это жене Булгарина, - продолжил я, и Лернер растерянно замолчал. - Откуда вы это знаете? - проговорил он некоторое время спустя, с прищуром глядя на меня. - Вы подслушивали мои телефонные разговоры? Но это незаконно! Я буду решительно протестовать... - Жена Булгарина мне сказала об этом, - перебил я. - Она мне рассказала про завещание. Про то, как Булгарин за день до своего исчезновения звонил вам. О том, что Булгарин оставил один экземпляр завещания у вас. Еще тогда, давно, два или три года назад. - Она напутала, - быстро сказал Лернер. - Она что-то напутала. - Отчасти вы правы, Александр Исакович. Она не в курсе дел мужа. Она, например, не понимала, зачем хранить один экземпляр завещания у вас, если сам Булгарин живет в Москве. А вы понимаете? - М-м... - Лернер замялся. - Но нет же у меня завещания, как вы не можете понять! - выдал он после краткого раздумья. - Хорошо, будем рассуждать теоретически. Булгарин составил некий документ, именуемый им завещание. Один экземпляр он оставил у себя, другой - у вас. Логично предположить, что такие вещи делают для того, чтобы, сохранить документ в случае каких-то чрезвычайных обстоятельств. Предположим, чисто теоретически, что Булгарин опасался каких-то людей, которые могут к нему прийти и изъять данный документ. А может быть, даже и убить Олега Петровича. В таком случае Олег Петрович всегда имеет запасной вариант, который хранится у вас. Если эти люди захотят всего лишь документ, а не жизнь Олега Петровича, он отдаст свой текст и ничего при этом не потеряет. А если его убьют, то вы будете должны вскрыть это так называемое завещание и огласить его... - Почему так называемое завещание? - встревожился Лернер. - Потому что документ, который у вас хранится, - это не завещание в традиционном смысле. Это мемуары Олега Петровича о его службе в ФСБ с указанием на его возможных убийц. Олег Петрович не должен был писать эти мемуары и не должен был делать еще кое-что. Но Олег Петрович все-таки это сделал и стал бояться, что ему воздастся по заслугам. И он составил это <завещание>. - Боже, - прошептал Лернер. - Боже... Я действительно составлял для Олега Петровича завещание, настоящее завещание. Но я никогда не заглядывал в ту папку, которую он оставил мне на хранение. Я не знаю, что там! Боже... - Вот именно. - Я с удовлетворением наблюдал волнение на его лице. Наконец-то Лернера пробрало. - Олег Петрович жил себе не тужил, а потом узнал, что человек, которого он опасался больше всего, человек, который больше всех не заинтересован в существовании таких мемуаров, не погиб, как считалось раньше. Более того - этот человек решил уничтожить все компрометирующие его материалы. Некоторое время Олег Петрович выжидал, надеясь, что все обойдется. Но потом он узнал, что трое из его бывших сослуживцев погибли в течение двух месяцев при странных обстоятельствах. И Олег Петрович испугался. Настолько, что стал вздрагивать при слове <мемуары>. Он-то хорошо помнил, что этот человек запретил разглашать информацию. А Булгарин ослушался. Тогда он побежал. - Куда? - непонимающе спросил Лернер. - Как куда? Вы вспомните, о чем он спрашивал вас, когда звонил последний раз? Только вспомните по-настоящему, не для протокола, а для себя... Ну! - Не кричите, - попросил Лернер. - Ну... Он спрашивал меня о здоровье. О делах. Потом он спросил, не собираюсь ли я уезжать из Города в ближайшее время. То есть... Он что, собирался приехать ко мне? - Скорее всего он уже приехал. - Но вы сказали, что он исчез! - Он исчез из Москвы, чтобы сбить со следа своих преследователей. Но он их не сбил, понимаете? Они тоже здесь. Если уж я разузнал о существовании булгаринского <завещания>, то те, другие люди, - тем более. Они хотят любой ценой заполучить это завещание. То, что хранится у вас. Вы сейчас уйдете из камеры, придете домой... А там вас уже ждут. И вряд ли Булгарин. Он один, а преследователей у