Николай Иванов. Спецназ, который не вернется --------------------------------------------------------------- Народный журнал Учредитель: ЗАО "Роман-газета" Журнал зарегистрирован в Комитете РФ по печати. Свидетельство о регистрации No 013639 от 31 мая 1995 г. Основана в 1927 г. OCR: Наталья Литвиненко --------------------------------------------------------------- ПОВЕСТЬ ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ У кого-то в Кремле на них наверняка хранится более обширное досье: рост, вес, дата рождения, послужной список... Я же перед вылетом спецназовцев на задание успел по просьбе комбрига Зарембы записать лишь по две-три странички из того, что они сочли нужным рассказать мне о своей жизни. Он словно все предчувствовал... Сейчас, когда спецназовцы не вернулись, когда молчит мой телефон, остается единственное желание: показать московским "архивариусам", кого они посылали на верную смерть. Чтобы они приобщили мои короткие записи к тем данным, которые казались им более важными -- рост, вес, дата рождения, послужной список... Глава 1. На суше "SОS" не принимается Состав тянулся обреченно , будто машинисты знали о засаде и предстоящем грабеже. Но увы: кто загнал себя в колею, личной судьбой не распоряжается. -- Давай-давай,-- прекрасно знали, что поезду деваться некуда, и поджидавшие добычу налетчики. Машинист послал в преддождевое небо не- сколько коротких гудков. Может, так требовалось по инструкции, но один к одному вышел сигнал "SОS". Морзянка ткнулась в одну гору, во вторую, исцарапала себе бока в глухом извилистом ущелье и окончательно расшиблась о скалы, клыкасто ощерившиеся вдали. На них, повиснув клочьями, и умолкла. В этот момент впереди прогремел взрыв. Он взметнул узкие ленты рельс, в воздухе поотрывал и отбросил прицепившиеся к ним черные обрубки шпал, оставив после себя запах тротила и сгорбленный стальной узор. Поезд подобно загнанному в угол зверю теперь уже надсадно заревел, попятился. Но куда отступать, ежели и сзади щелкнул хлыст: "Стоять!" -- Дик ду*,-- удовлетворенно оценил проделанное командир. Он единственный стоял на затоптан- ной, всей в шрамах и перетяжках спине БТР. Черная разлапистая борода, длинные, свисающие на плечи волосы, перехваченные зеленой исламской лентой с арабской вязью и эмблемой волка. Угрюмый, знающий себе цену Одинокий Волк. Остальные из его команды залегли в дубовой роще, подгадавшей вырасти аккурат к началу войны и теперь охотно и зло помогавшей им воевать с федеральными войсками. Зато спокойно, размеренно, на автомобилях,-- затмив дерзостью индейцев времен покорения Дикого Запада и даже летучие отряды самого батьки Махно,-- налетчики двинулись к сжавшейся коричневой гусенице грузового поезда. -- Вскрывать пятый, шестой, десятый и двенадцатый вагоны,-- сверившись с записями в блокноте, отдал приказ Одинокий Волк. Сам, покачиваясь в такт с бронетранспортером на неровностях, подъехал к тепловозу. Пружинисто спрыгнул, привычно отбросил назад непокорно взметнувшиеся волосы Машинист и его помощник лежали вниз лицом. На их вывернутых назад руках поблескивали наручники. -- График не выдерживаете, товарищи железно- дорожники,-- пожурил Волк, перешагнув через пленников.-- Целых семь минут задержки. Заставляете волноваться, думать неизвестно что. Следующий раз так не поступайте. Похоже, железнодорожники теперь жалели, что не опоздали на час, на два, навсегда. И уж наверняка клялись себе, что, если останутся живы, никогда не поведут локомотив в сторону Чечни. -- Как погода в Москве? А здоровье вашего президента? Вопросы не для ответов, а в пустоту, чтобы подчеркнуть свое безраздельное господство: хочу убиваю, хочу милую. А под настроение еще и разговоры веду. Да и приятно поинтересоваться самочувствием Ельцина у людей, которые лежат, уткнувшись мордой в пропитанную мазутом и мочой насыпь. И угадать, чего они в данный момент желают президенту. -- Если останетесь живы, передадите ему привет от чеченских волков. Он так и не понял, кого тронул. И зачем. Усмехнувшись, заскрежетал горными ботинками вдоль состава. Когда-то закончится стрельба, сменятся правители, не сумевшие предотвратить чеченскую бойню, а народ будет помнить тех, из-за чьей бездарности его тыкали носом в мазут и мочу... Из помеченных вагонов в подошедшие КрАЗы грузили мешки, коробки и ящики с продовольствием, стройматериалами, Все, что нужно для долгой войны. Работали пленные солдаты, которые по мере приближения Волка сгибались уже не под тяжестью груза, а под взглядом. Боевики держали пленников под прицелом, пиная под зад тех, кто мешкал или пытался передохнуть,. -- Ильяс,-- произнес себе под нос Волк, Однако тот, кого назвали по имени, отчетливо услышал командира и мгновенно вырос рядом. Впрочем, рядом с Валком вырасти невозможно: на фоне двухметрового кудлатого начальника остальные боевики казались приземистыми, незначительны- ми, даже если они были с макушки до пят обвешены оружием. Ильяс был перепоясан пулеметной лентой, а сам "красавчик"** покоился у него на плече. Аккуратная бородка, тщательно подогнанный камуфляж подчеркивали его щегольство, но что такое пичужка, пусть и прилаженная, перышко к перышку, по сравнению с медведем? Вытянула шею, замерла, потеряла и голос, и вид. -- Вскрой последние шесть вагонов. Искать ничего не нужно, они пустыми вышли уже из Москвы. -- Есть! -- по-армейски отозвался щеголь и с удовольствием выпорхнул из-под взора командира. Если прогремевшие взрывы небо еще выдержало, то теперь дождь сорвался сверху и разбился о землю. Ни добрым молодцем, ни резвым скаку- ном не стал,-- с первой минуты превратился в занудливого и враз надоевшего всем дряблого старикашку с шамкающим и чавкающим ртом, -- Живее, шевелись,-- потребовали от пленных надсмотрщики.-- Макни тут из-за вас. Не "вертушек" боялись, не появления бронегруппы федеральных войск, их беспокоила только непогода. Значит, где-то рядом с поездом притаились расхлябанность и предательство противной стороны. Одинокий Волк вернулся к тепловозу, Дождь ненасьпио клевал тела лежавших на земле железнодорожников. Заодно пытался пощипать и молоденького охранника с крупной родинкой на щеке, но тот забрался в кабину и поглядывал оттуда на происходящее. Изредка жужжал фонариком, найденным в вещах арестантов. И лишь приближающийся командир прервал его благостное пребывание в тепле и сухости. Крайними, правда, все равно оказались пленники: если Одинокий Волк перед этим перешагнул через них, то охранник, не желая грязнить полусапожки, прошелся по их спинам. Не заметил что вызвал недовольство старшего, да наверное это и не сыграло бы никакой роли. Судq по всему, молодой волчонок состоял в близком родстве с командиром, иначе вместо Ильяса бегал бы он открывать вагоны или стоял бы на охране русских солдат. По-видимому, дело обстояло именно так, ибо командир ничего не сказал охраннику. Перепрыгнул с насыпи на отмытую от пыли тушку бронетранспортера, дал отмашку механику-водителю. Тот плавно тронул машину в сторону рощи, за ними потянулись груженные под завязку КрАЗы. По образовавшимся колеям погнали пленных. У разграбленного состава остались лежать лишь железнодорожники. Очередные жертвы преступного сговора московских криминальных воротил с чеченцами. Правда, им повезло больше, чем угнанным в плен солдатам. Пожилой не скрывал слез, помощник рассматривал красные полосы, оставшиеся от наручников. К их спинам виновато и побито притулился мокрый тепловоз... * Все хорошо" (чеч.). ** В обиходе -- пулемет. Глава 2. "Никто, кроме вас Чем больше слякоти на улице, тем уютнее кажется в кабинетах. Даже в самых казенных. Правда, нынешняя политическая элита впорхнула в государственные апартаменты словно не для державных и многотрудных дел, а для кутежа на одну ночь. А потому пожелала в первую голову для себя комфорта и благ. Вместе с мусором и затхлостью евроремонты вынесли из чиновничьих кабинетов строгость, деловитость, книги, а главное чувство ответственности. И вот уже раскованность не отличить от расхлябанности. Удобства ради отдыха, а не как стимул в работе. В открытую утверждалось господство кайфа и всесильности, подтвержденное обилием телефонов и кнопок для управления людьми, деньгами, территориями, политическими движениями. Обязательным антуражем власти стали всевозможные кофейные уголки для светских бесед и утех с молоденькими секретаршами. Закон взращенных в заграничных командировках первых демократов: на первом месте я, начальник, а все остальное потом. Истинные русские демократы, эти романтики- мечтатели о светлом будущем вседозволенности и демократии -- но не страны! -- оказались отброшенными прочь своими более наглыми и практичными "заграничными" попутчиками. И покаются они позже: мол, мы стреляли только в коммунизм, и жаль, что попали в Россию... Бог им всем судья,-- стрелявшим, заряжавшим ружья и подносившим патроны. Он милостив, но это не значит, что все будут прощены и попадут в рай. И стояние со свечами в храмах под телекамерами не спасет. Покаяние начинается в душе, озвучивается не всегда и позднее... Пока же в стенах кабинетов слышались не покаянные, а совсем иные речи. -- Что наш Туркмен?* -- Как всегда думает, что сеет ветер. -- Наши Указы готовы ему на подпись? -- Ждем лишь удобного момента. -- В первую очередь проталкивайте чеченскую папку. Остальное может подождать. -- Ясное дело. Разговор на некоторое время иссяк. Хозяин кабинета постоял у широких окон, из которых были видны кремлевские башни. Вслушался как подо- бает по новой моде в дальний звон колоколов... Ох, Москва-Москва, златоглавая вверху и переполненная вцепившимися друг в друга паука- ми-политиками внизу. Прекрасный город, где творится вся эта гнусность, объявляемая потом мудрой политикой. Здесь продавалась и заклады- валась страна в угоду личным амбициям и клановым прихотям. Здесь под малиновый звон церковных звонниц вершатся деяния, постыдные для честного христианина. Так ведь это лишь для честного... Хозяин, человек с короткой шеей, а потому поворачивающийся сразу всем корпусом и похожий на памятник, мягко ступая прошел по коврам к журнальному столику, жестом усадил посетителя в глубокое кресло напротив себя, под- черкнув тем самым, что разговор только начинается. Но выпить ни спиртного, ни кофе не предложил, утверждая деловой характер встречи. Сам усаживался долго, медленно отыскивая удобное положение для спины и всего себя- мону мента. -- Я просил, Вениамин Витальевич, чтобы из Москвы в Чечню попадало как можно меньше солдат. Но вчера по телевизору снова показывали похороны. Сколько можно? -- С вашего позволения,-- толстячок машинально вытер платочком глубокие залысины, с первыми словами хозяина покрывшиеся капельками пота.-- хоронили офицера, а их трудно отследить. Солдатских же гробов в столице по край- ней мере не предвидится: москвичей на войну давно не посылали. -- Семьям офицеров давайте ссуду, берите всю организацию похорон на свой счет, но набирайте людей так, чтобы тела увозили как можно дальше. Оградим Москву от "похоронок", значит можно считать, что войны нет. -- А есть наведение конституционного порядка, панимашь,-- явно кого-то передразнивая, пожал плечами собеседник. * Скорее всего речь шла о Б.Н.Ельцине, имевшем почетное гражданство Туркменистана. Хозяин поддерживать коллегу не стал, хотя и усмехнулся сходству интонации с президентской. А может, осторожничал, до конца не доверял собеседнику, хотя тот из кожи вон лез, доказывая свою преданность. Впрочем, рожденные перестройкой политики, несмотря на размашистые, грубые действия по отношению к стране и народу, себя трусливо берегли. И потому друг перед другом обезьянничали, с удовольствием затаптывая пошатнувшихся и упавших с жердочки власти. Но только вот странность: если упавшие или изгнанные демократы не оказывались в тюрьме или за границей, то тут же объявлялись руководителями фондов, банков, корпораций, втихую созданных под себя еще во времена государственной службы. Не забывали себя ребята, ох, не забывали. Не нащлось ни одного, кто бы оказался гол как сокол, положив живот свой на дела державные. Не для того власть захватывали... Сейчас хозяина тоже волновали более прозаические вещи: -- Что с подбором спецназовца? Вместо ответа собеседник вжикнул замком на папке, вытащил из ее чрева несколько снимков и листок с записями. -- Подполковник Заремба Алексей Тимофеевич,-- принялся вполголоса читать, хозяин объективку на офицера, невольно выделяя голосом места, которые привлекли его внимание.-- Воевал в Афгане... Четыре ордена, не хило... Ранен. Командир спецназа... Разведен... Уволен из армии во время боевых действий в Чечне... Чем же провинился наш добрый молодец? Хозяин потянулся к снимкам, вгляделся в коренастого, крутолобого подполковника. Черно-белое фото -- из личного дела, со всеми регалиями. Два цветных -- любительские, из чьего- то альбома: Заремба на них запечатлен перед строем солдат и на броне БТР. Дождавшись, когда начальник запомнит лицо спецназовца, гость доложил по увольнению подполковника: -- Отказался снимать красный флаг. -- Какой флаг? Откуда снимать? -- Перед президентскими выборами войска в Чечне разделились: зюгановцы подняли на 6пок- постах и на антеннах бронемашин красные, советские флаги, а "туркмены" -- полосатые российские. -- И почему пострадал один Заремба? -- Стал со своей машиной под красным флагом в "коридор". О "коридоре" хозяин тоже, видимо, не имел представления. Недовольно поджал губы когда подчиненные вынуждают задавать им вопросы, это аукается в первую очередь им самим же. Вениамин Витальевич, надо отдать ему должное, и сам кожей почувствовал неудобство шефа и поспешил объясниться без напоминаний: -- При появлении в Чечне важных лиц от аэропорта до центра Грозного выстраивают из бронемашин живой щит, так называемый коридор безопасности. В этот раз прилетел кто-то из президентского окружения, а тут на переднем плане спецназ с красными знаменами на ветру. Флаги Зарембе, конечно, приказали снять, а тот уперся: я присягал этому цвету. Послали солдат сорвать, а им очередь из пулеметов поверх голов. Так что за действия, "повлекшие угрозу для жизни подчиненных..." -- Прекрасно. Где он сейчас? -- Пьет и мается. Особенно после поражения Зюганова. Держим на контроле, можем представить вам в любой момент. -- Мне -- не нужно. Этот вопрос до конца будет лежать на ваших плечах. Таким же образом подберите ему команду. Собеседник попался понятливый, кивнул головой: -- Ясно. Только единственный штрих, с вашего позволения: всех мало-мальски толковых мужиков мгновенно подбирают коммерческие структуры И, насколько я осведомлен, за очень приличную сумму. Это к вопросу об оплате... Хозяин поднялся, этаким монументом прошелся по коврам. Но не озабоченно или обреченно, а чтобы размять спину, которая, видать, серьезно его донимала. Одновременно дал понять собеседнику, от волнения выпиравшему пот со лба, что тот вытаскивает на свет Божий совершеннейшие глупости. -- А мы ни в коем случае не отрываем их от новой работы,-- сделал несколько медленных задираний подбородка из серии упражнений "я гордый". Значит, у него болела не поясница, а грудные или шейные позвонки. Болезнь тех, кто много сидит, склонившись над столом.-- Это -- разовая операция, за которую мы очень хорошо заплатим. С выдачей аванса. Подчеркни -- очень приличного. И потрафь им: мол, никто, кроме них, не сможет выполнить такое задание. Подлинные профессионалы маются в офисах от безделья и мелочевки, перегорают, ржавеют. И если учуют запах настоящего риска, по крайней мере примут стойку. Таких и подбирай. Но по тем пунктам, которые оговорили раньше. Встал, прошел к карте. Недовольно покряхтел: неудобно все-таки расположена эта Чечня, приходится нагибаться. Вгляделся в коричневые разводы, будто уже высматривал в них спецгруппу Зарембы -- И вот когда они примут стойку, ты им -- про деньги. И не стесняйся, они уже успели понять, сколько могут стоить. За одну идею сегодня, сам понимаешь... -- Понимаю. -- И забрасывай в Балашиху, на учебный центр "Вымпела". Все равно он простаивает. Да и подальше от лишних глаз. Все. -- С вашего позволения,-- откланялся гость. В приемной вытер уже не только лоб, но и шею, на которую упали новые проблемы. В тихом омуте... Стреляли из трех положений. Сначала три выстрела -- в прыжке. Здесь важно не спускать глаз с мишени, а не смотреть на землю и место, куда падаешь. Второе упражнение -- перекат. Катишься по земле, пистолет зажат обеими руками над головой. Стреляешь в белый свет, как в копеечку, но шум создается достаточный, чтобы не оставлять противника в благостном вальяжном состоянии. И -- кувырки. Через голову, плечо, вперед, назад и сразу огонь. Не запутаться, в какой стороне враг, и опять-таки думать не о собственном приземлении, а о необходимости нажать на спусковой крючок. За тренировкой группы Заремба наблюдал издали. Делал это не из желания подсмотреть что-то в замочную скважину, а из чувства самоуважения: его пока никто не представлял как командира. Но глаз уже отмечал главный недостаток, который он не хотел бы видеть у своих подчиненных: группы как таковой еще не существовало. Стреляли шесть человек, которые занимались на огневом рубеже каждый сам по себе. Патроны снаряжали молча, ждали своей очереди на стрельбу в одиночестве, тем более к стреляющему никто не подходил, мишени не осматривал, советов не давал. Исключение в какой-то степени составила женщина, возле которой старался находиться поближе высокий светловолосый парень с косичкой в волосах. Но судя по всему, здесь присутствовала не забота о качестве стрельбы, а что-то из области любовной лирики. -- Ну, и как они вам на первый взгляд? -- поинтересовался Вениамин Витальевич. Ни должности своей, ни звания, ни даже фамилии он не назвал при знакомстве. Это из чекистских замашек, а когда он беспрепятственно -- милиция и руководство полигона взяли под козырек -- про- ехал на закрытый участок "Вымпела", Заремба утвердился окончательно: звания и должности сегодня -- ерунда. Главное -- от чьего имени ты действуешь. От чьего имени действовал Вениамин Витальевич, оставалось секретом. Его фраза "Я из Кремля" -- слишком общая. Тот пижон, из-за которого подполковник расстался с погонами, тоже приезжал в Грозный от имени Кремля. На прощальном ужине, обращаясь к офицерам бригады, Заремба с грустью предугадал: -- Генералов и начальников снимают и назначают, а воевать будем мы. Теперь уже -- вы... В Чечне он сам уже перестал не то что запоминать в лицо все новых и новых своих начальников, а и фамилии их не записывал. Они менялись как носовые платочки у экзальтированных, слезливых дам. Чтобы спасти лицо в чеченской авантюре, Москва делала отчаянные попытки найти среди военных симбиоз волка и овцы. Хотели спихнуть весь позор на армию, да еще так, чтобы она не взбунтовалась. И одновременно закрыть вспенившиеся рты правозащитников, робко, но уже повякивающих на власть за Чечню. Требовалось учитывать Кремлю и мрачные лица тех, кто жаждал быстрого успеха хоть в чем-нибудь. В итоге получалось совсем ни к черту, совсем плохо: ни боевых действий, ни мира, одни подлости. С обеих сторон. В такой ситуации на войнах народу гибнет всегда больше. -- Ну, так что? -- напомнил о себе Вениамин Витальевич, увидев, что спецназовец ушел в воспоминания. -- Женщина-то зачем? -- Марина? Жила в Грозном, знает язык. И ко всему -- чемпионка МВД по пулевой стрельбе. Остальные? -- Ее светлый ухажер -- Иван Волонихин,-- не мог не заметить отношений парочки и кремлевский посланник.-- Альпинист, мастер по выживанию в экстремальных условиях. А главное -- врач. Тот, который снаряжает магазин патрона- ми,-- Семен Дождевик. Прапорщик, десантник. Или, как вы нас поправляете -- сначала десантник, а потом все остальное,-- польстил Зарембе Вениамин Витальевич, увидев на груди у подполковника десантную тельняшку. -- Дальше,-- постарался остаться равнодушным спецназовец: ему надо сколачивать команду для боя, а не для пьянки. -- Мишени пинает, недовольный,-- капитан Василий Туманов. Пограничник. Всю жизнь на заставах, прекрасно знает горы. -- Горы знают многие,-- не удовлетворился кандидатурой Заремба. -- Немногословен,-- вытерев пот со лба, добавил плюс Вениамин Витальевич. Заремба отметил, что он мгновенно потел при малейшей нестыковке с его отработанными планами. Нет, он не из КГБ, там таких не держали. Он в самом деле из Кремля. Меня это не касается,-- снова не согласился подполковник с методом, по которому отбирали кандидатов.-- Может кому-то и нужны молчуны, а мне -- профессионалы. А там пусть хоть арии поют, хоть "Лебединое озеро" танцуют. -- Отчаянный. Говорит и делает,-- выдал последний аргумент собеседник. -- Ладно, посмотрим. Эти двое? -- указал спецназовец взглядом на оставшихся парней. -- Левый -- капитан Юра Работяжев. Минер: ставит, снимает, подрывает. Был контужен в Таджикистане. Второй -- Игорь Чачух, бывший лет- чик. Но...-- опередил он новое недовольство спецназовца,-- кандидат по всем немыслимым видам спорта. После увольнения в запас сам обивал пороги военкомата: призовите хоть куда - нибудь. Свой человек. -- Меня представите вы? -- Да, пойдемте. Группа встретила их внешне равнодушно, хотя взоры подчиненных сошлись на Зарембе еще до того, как его представили. Командир -- он и щит твой, и меч. Награда и взыскание. Будущее. Кучер твоих нервов. С кем поведешься, от того и наберешься. Пословица старинная, наверняка по другому поводу придуманная, но для армии более всего подходящая. Единственная оговорка -- командира не выбирают, его всучивают как конфетку в неизвестной обертке: что-то есть, а вкус и сорт пока неизвестны... Ну вот вы и все вместе,-- произнес Вениамин Витальевич, давая понять и командиру, что замен в группе не предполагается.-- Задание в общих офертах вам известно: в отряде Одинокого Волка имеются документы, которые могут про- лить свет на многие моменты войны в Чечне. В Кремле очень заинтересованы их получить. Надеемся на вас. У Зарембы выстраивалась масса вопросов, на которые,-- он не был наивен,-- ответов получить невозможно. Кому именно в Кремле потребовались документы? Эти документы являются компроматом на Чечню или на Москву? Чем обернется их добыча -- миром или новыми боями? Кому подыгрывает его группа -- интересам страны или мафиозной кучке дельцов, от которых Кремль совершенно не застрахован? Задал два вопроса рангом поменьше и значимостью пожиже: Почему не посылают кадровых офицеров и как нас выведут на отряд Волка? -- С ним иногда переговаривается по спутниковой связи один из влиятельных российских бизнесменов. Так что в нужный момент точка переговоров будет зафиксирована с точностью до метра. А насчет армейского спецназа... Наверное, не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы понять: официальная информация мгновенно становится известна чеченцам. А мы не должны дать им ни одного шанса перепрятать документы. Это пока все, что я могу вам сообщить. Помолчал, посмотрел на часы, словно именно они отмеряли время на подготовку: -- У нас одна неделя, Все, что необходимо -- питание, снаряжение, оружие, -- будет выделено по первому требованию. Желаю успехов. Поднял, прощаясь, руку, засучил ножками к оставленной на обочине дороги машине. Спецназовцы молча проводили его взглядами. Когда БМВ скрылась за створками полигонных ворот, повернулись к командиру: давай, пробуй командовать. А мы посмотрим. -- Что смотреть,-- прекрасно понял их Заремба. Хуже всего, когда командир приходит в группу последним и невольно чувствует себя новичком.-- Времени мало, а то, что увидел со стороны, ниже всякой критики. Извините, но буду говорить жестко. Если хотим вернуться живыми. -- И что же у нас... ниже критики? -- поинтересовался ухажер Марины. -- Сегодняшняя подготовка позволит бороться с неплохо обученной группой противника, но оставляет мало шансов выйти победителями. Меня же волнует конечный результат.-- Чувствуя, что подчиненным неприятно с первой мину- ~ ты слушать его замечания, тем не менее сказал и о ' медлительности, и о разобщенности. -- А сами вы откуда, позвольте поинтересоваться? -- продолжал допытываться Волонихин. -- Спецназ ГРУ, Главного разведуправления Генерального штаба. -- А-а,-- протянул Иван, и непонятно осталось, удовлетворен он ответом или взыграла-таки ревность, что над ним, "кагэбешником", начальником встал конкурент по разведке. -- Продолжим тренировку. А с завтрашнего дня переходим на казарменное положение. Состав группы буду утверждать накануне вылета в Чечню. Здесь Заремба чувствовал себя уверенно. Пусть Вениамин Витальевич хоть весь Кремль привезет ~ на смотрины, он согласится пойти на операцию только с теми, кого сам посчитает нужным взять. В этом не сомневался и я, успевший узнать Зарембу во время своих предыдущих командировок в его бригаду спецназа. Собирал я материал для женского журнала, которому, если честно, побоку были армейские проблемы. Но читательницы затеяли на его страницах дешевенький, сентиментальный спор: может ли быть настоящая любовь у военных? Редактор почувствовала жилу и уйму новых подписчиц и бросилась на разработку шельфа с восторженными глазами гимназистки. Я баловал- ся лирическими заметками в военных газетах, там меня и разыскали. -- Надо помочь женщинам.-- Давая согласие на командировку от чужого журнала, главный редактор не забыл подмигнуть: -- Только ты смотри, держи марку. А если надо, то и покажи, как любят военные. Опыт-то наверняка есть. Был ли у меня опыт в делах сердечных? А у кого его нет! И погоны особой роли в любви не играют, здесь журнал изначально не тграв. Лично у меня была такая ситуация: комната в коммуналке и соседи -- подсматривающая за всеми баба Степанида, пьяница Петро и, конечно, Таня. Муж ее сидел где-то "на химии" за драку, я влюбился в нее по уши, но холостяцкую свободу потерять по- боялся, и мы расстались. А с просьбой женского журнала я поехал в спецназ ГРУ -- к этим разведзверям, вдоволь по- мотавшимся по всем горячим точкам бывшего Союза. Дня два или три лазил вместе со взводами и ротами по чащам и оврагам, пил спирт и болотную воду, ел галеты и мокриц, спал на деревьях привязанным к стволам и не спал вообще. Про душевные россказни, нужные журналу, временно не заикался, и меня, как говорится, спецназовцы по полной программе водили мордой по стиральной доске, показывая боевое мастерство и умение. Думали, готовлю материал для "Красной звезды". А мне нужны были душа, лирика... Попался сам комбриг Заремба, и то в последний день. Не усмотрел подвоха в "женском вопросе". После окончания учений и кружки спирта разбередил -- не без моей помощи -- свою душу. Начал с шуточек, ухмылочек,-- как о чем-то дав- нем и несуразном, несущественном для армейской печати. И которое, если уж забывается им самим, наверняка забудется корреспондентом, утром уезжающим из рязанских лесов в благополучненькую столицу. Только корреспондентом ничего не забывается. Тем более в руки шло как раз то, ради чего затевался весь сыр-бор. И лишь комбриг ушел спать, я вместо своей "спокойной ночи" принялся записывать в блокнот только что услышанное. Про трех лейтенантов, приехавших в первый "афганский" отпуск на берег Черного моря. Про дежурную -- тетю Нину, с которой случилось искупаться в ночном море на женском пляже. Ее слова -- "Найди меня", собственно, и оберегали подсознательно Зарембу всю афганскую войну. x x x Материал про женский пляж журнал не напечатал. Начались выборы, женщины полезли в политику, в редакционной почте нашлось письмо какой-то истеричной демократки с призывом оставить кастрюли как пережиток коммунистического бреда и идти на баррикады светлого демократического завтра. Новый шельф, на разработку которого поехал уже не я. Я продолжал мотаться по гарнизонам, полигонам, аэродромам и прочим военным точкам. С грустью отмечал: чем больше бушевали митинговые страсти в Москве, тем угрюмее становились лица солдат и офицеров, дырявее их одежда, скуднее пища, холоднее казармы. Несмотря на все уверения властей, светлое демократическое завтра переросло в послезавтра, в ближайшее будущее, в перспективу, в прогноз, в мечту. Разрушалось все, строилось лишь благополучие немногих "новых русских". Пир во время чумы... Иногда натыкался на записи, сделанные у Зарембы в спецназе. Даже послал ему подготовленный к печати рассказ. Но ответа не дождался: наверняка подполковник носился по большим и малым войнам, взахлеб глотавшим российских парней. Время от времени пытался угадать, где он тянет свою солдатскую лямку. Оказалось, совсем рядом, в Балашихе. Телефонный звонок от него раздался совершенно неожиданно. С одной стороны, стало неудобно, что материал не увидел свет, а с другой -- я обрадовался, что спецназовец жив. Торопливо напросил- ся на встречу. -- В шесть утра на автобусной остановке около КПП дивизии Дзержинского,-- сразу согласился тот, правда, не поинтересовавшись, каким образом я доберусь в такую даль в такую рань. Добрался. И сразу узнал в одетом в камуфляж подполковнике героя некогда "не разработанного шельфа". Он тоже взглянул на меня наметанным глазом, оценил полевую одежду и тут же, особо не вдаваясь в воспоминания, перебросил в броне- транспортер, урчавший за автобусной останов- кой. -- На полигон,-- приказал водителю. БТР оказался забит людьми. Мне молча кивну- ли, потеснились, высвобождая местечко. Поддавая нам всем под зад, боевая машина помчалась по лесным дорогам, словно желая взбить внутри себя из нас масло. Наше счастье, что путь оказался не долгим. -- Я чего тебя позвал,-- отвел меня в сторонку Заремба уже на полигоне, когда вылезли из железного чрева и разминались после дороги.-- По- мнишь свой женский пляж? Пляж был его, но я кивнул. -- Тренируюсь здесь с группой, на все про все -- пять дней. Посмотри, может, что-либо тебе подойдет -- все бойцы и,-- он посмотрел на девушку, кланяющуюся в разминке истыканной ножами сосне,-- Марина -- в жизни -- одиночки. Я предполагаю, почему именно таким образом шел подбор в мою группу, но мои умозаключения все равно ничего не изменят.-- Постучал задником ботинка о землю, выдалбливая каблуком бороздку. Признался и в истинной причине своего быстрого согласия на встречу: -- Ты должен мне по- мочь. Кроме того, что они...-- он запнулся и по- правился: -- ...что мы все одиноки, у нас нет и команды. А ее надо попытаться сколотить. Не хочу командовать будущими посмертными героями, к тому же не особо понятно за что погибши- ми. Вчера перебирал старые записи, наткнулся на твой женский пляж,-- он упорно продолжал отнекиваться от него.-- И подумал: надо пробовать вариант и с тобой. Извини, что использую, но мне нужно сохранить людей, и поэтому все условности отметаю. Если есть возможность, потолкись тут с нами, расшевели ребят, встряхни их со стороны, так сказать, душевности. Чтобы они помнили, что могут потерять,-- не побоялся напомнить и свою неприятную афганскую страницу. -- А меня возьмете? -- чувствуя горяченькое, я попробовал поиметь свою журналистскую выгоду Заремба отрезал сразу, растоптав тщательно выбитую траншейку: -- Нет. Категорически. Ни при каких условиях. Сегодня -- только ты мне. -- В Чечню? -- безошибочно угадал я четверку в таблице умножения два на два. -- В нее,-- подтвердил результат Заремба. -- Что-то серьезное? -- задал и тут же понял наивность вопроса: спецназ ГРУ по мелочам в карманах не шарит. Сам же и перебил усмешку подполковника: -- Добро. Остаюсь. Заремба загнал свою группу не просто в казарму. Он завел ее в лес и не разрешил выходить оттуда ни под каким предлогом. Еда -- подножный корм, спать -- в шалаше, греться -- у костра,-- здесь он крутился как старый еврей в ломбарде. Вместе с ним крутились и мы. Стрельбы, марш-броски, походы по карте, рукопашка, перевязка раненых, выход на связь -- под эти тренировки, между прочим, неплохо шли и беседы за жизнь. А под вечерний костерок и вообще стелились как сало на черный хлеб -- полная гармония и аппетит. А Василий Туманов, вчерашний пограничник, даже попросил: - Я кажется, очень неожиданно исчез для одной женщины. Будет возможность, позвони ей и скажи, что я скоро вернусь. История еще более банальная, чем у меня с Татьяной в коммунальной квартирке: во время собственного развода ~Василий познакомился с судьей. Вернее, сначала галантно назвал ее "Вашей светлостью", а когда она поправила -- судей называют "Ваша честь", улыбнулись друг другу. Между ними, конечно, что-то произошло, но тем не менее судья не развела Тумановых. На повторное заседание в связи с отлетом в Чечню капитан теперь не успевал, но ему важнее был не сам развод, а слово, данное "ее светлости". ...Мы сидим с Мариной в буйстве-- летней ночи со всеми ее вздохами и запахами, нас розовато освещает костер, вокруг -- лес. И -- Иван Волонихин. Он подобен стаду бизонов, вытаптывающих землю вокруг водопоя. Но я туп и кровожаден. Я впился в свою добычу и ни- чего не желаю замечать: ни топтаний, ни покашливаний, ни треска сучьев. Завтра группа улетает в Чечню, Марина оказалась единственной, кому Заремба сказал категорическое "нет" на участие в операции, и мне важно уловить чувства человека, который не прошел по конкурсу. Пусть даже и не на войну. Марина расстроена, разговор не поддерживает, но я не перестаю бередить ее рану и лезть в душу. Когда еще выпадет такой сюжет? Подленький мы все же народец, журналисты. Сволочи. Выручает Заремба, неслышно подошедший к костру: -- Что, гвардия, не спится? Огонь имеет удивительное свойство отключать людей, завораживать их, погружая в воспоминания. И когда я огляделся, оказалось: группа уже в полном составе сидит рядом и смотрит на пламя. А оно, глупое, рвалось вверх, пытаясь располосовать острыми пиками навалившееся жирное брюхо ночного неба и вырваться к звездам. Только ночи ли бояться одинокого костра! Она легко отрывала и тут же без следа проглатывала кусочки пламени, придавливая обессиленный огонь к углям. И новые порции хвороста -- лишь легкая закуска гурману, после которой аппетит только разыгрывается. Огню весь лес отдай -- и окажется мало. Подвигаюсь, давая командиру место на бревне. Но подполковник спустил с поясницы привязанный резинкой кусок поролона, сел на эту само- дельную индивидуальную подстилку. Все, Заремба там, в Чечне... -- Завтра в шестнадцать ноль-ноль прибыть на аэродром, в шестнадцать двадцать -- колеса самолета в воздухе, -- уточнил последние сроки спецназовец.-- От участия в задании еще можно отказаться, и без всякого объяснения причин, "Нет",-- и все. Задача предстоит насколько простая, настолько и непредсказуемая. -- Я не согласна с вашим решением насчет меня,-- тут же произнесла Марина. Я не сомневался, что она скажет что-то подобное, и даже откинулся на локти, давая девушке и командиру возможность посмотреть друг на друга. Заремба смотреть не стал. Ответил в пустоту: -- Там не кино. -- Знаю. Потому и настаиваю на своем участии. -- А я не меняю своих решений. Чтобы занять руки и не выдавать своего неудовольствия, подполковник вытащил из чехла нож, называвшийся "король джунглей" -- тайную зависть всей группы. Подвинул им подгоревшие с одного края, но сумевшие было спастись от центрального огня сучки-коротышки. Потом отвинтил крышку в рукоятке. Из нее пружиной выдавился пластмассовый патрон, заполненный крючками, булавочками, спичками, карандаши- ком, иголками с ниткой, лейкопластырем, миниатюрным скальпелем, пинцетиком и всякой другой мелочевкой. Подполковник посмотрел на компас, оказавшийся в отвинченной крышке, словно подрагивающая фосфорная стрелка указывала не только стороны горизонта, но и единственно верный путь в отношениях с командой. Перепалка не пошла на пользу: у костра затихли. Лишь потрескивали как одиночные выстрелы раскалываемые жаром угли. -- Тогда я тоже говорю "нет",-- неожиданно, может быть и для самого себя, произнес Волонихин. Вот тут уж Заремба резко вскинул голову. Доктор шел на принцип, лишь бы не оставлять Марину одну. В любом ином случае Ивану можно было аплодировать, но ведь речь и в самом деле шла не о съемках в кино. Ясно же, что Заремба просто ограждает Марину от опасности. Первым успокоился компас. Спецназовец сверился со светящимися показаниями и с так и не переборенным раздражением принял отставку доктора: -- Хорошо. Кто еще? -- Д-д-давайте с-с-спок-койнее,-- торопливо предложил Работяжев, от волнения заикаясь сильнее обычного. -- Что спокойнее? -- поинтересовался закусивший удила Заремба. И в очередной раз наверняка пожалел, что согласился принять группу, как кота в мешке. Л-л-лично я не хочу с-с-ссор,-- обескураживающе откровенно отозвался сапер.-- И н-нам нужен доктор. -- Нам нужно доверие друг другу и беспрекословное подчинение,-- отмел все иное Заремба.-- Когда я говорю "нет", значит -- нет. -- Скажите "да",-- тихо и жалобно предложи- ла выход из спора Марина. Все почему-то посмотрели не на нее и не на командира, а на Ивана Волонихина -- что предпримет тот? Ох, док-док, загнал ты себя в угол ненужным рыцарством. Моли теперь Бога, чтобы Заремба настоял на своем. Ибо если что-то случится с девушкой, тебе такого креста не вынести... Иван только сжал губы, зато Заремба вновь взялся за рукоятку "Короля джунглей". Но чем ему мог помочь нож в мирной обстановке, когда не нужно никого убивать или даже пугать? Не дай Бог никому оказаться на месте командиров, которые принимают решения. И тем самым вешают на себя души подчиненных... Хотя, если смотреть с моей, журналистской точки зрения, девушка, как писали раньше в передовицах о победителях социалистического соревнования, являлась связующим и цементирующим звеном группы. По крайней мере, она невольно заставляла заботиться о себе и убирала расхлябанность. Тем самым оберегая мужчин от слишком рискованных или необдуманных решений. Похоже Заремба и сам это прекрасно просчитывал, потому в нем и боролись благородство и точный расчет. И когда он мгновенно не отреагировал на просьбу Марины, когда сразу не прозвучало жесткого "нет", не только я, но и остальные почувствовали: решение не окончательное, возможны варианты. До взлета самолета уйма времени, и Марина еще может побороться за место под солнцем. В смысле -- в строю. Чтобы пойти под пули. Господи, зачем это ей? Заремба, прояви характер, сдержись и все-таки оставь девушку на Большой земле. Несправедливо это, когда одни женщины лежат под пулями, а другие -- в ванной, наполненной шампанским. А ведь и первое, и второе для них создаем мы, мужики. Давайте оставим пули для себя... -- Спокойной ночи,-- нашел самый верный выход Заремба.-- Отдыхайте. Завтра достаточно напряженный день. И первым ушел в сторону шалаша. -- Отдыхайте,-- эхом повторил Волонихин, поднимая за руку Марину. Он имел на это право после того, что сделал. Взрослые люди, они не стали никого стесняться или делать вид, будто между ними ничего не про- исходит. Улыбнулись нам всем и исчезли в лесу, не боясь ни многозначительных взглядов, ни осуждений. x x x ...Совету Зарембы и Волонихина идти спать последовали Работяжев и наша гидрометеорологическая парочка -- Дождевик и Туманов. Я, остающийся в Москве и никуда не спешивший, думал о спецназовцах, а лучше, чем у огня, места для этого на земле не сыскать. Напротив, в ярком отблеске костра, молча сидел бывший летчик майор Игорь Чачух, как оказалось, мой земляк. Самое яркое событие в его жизни, как мне показалось,-- катапультирование из горящего ракетоносна. У военных, впрочем, служба или что- то связанное с ней всегда впереди планеты всей. Игорь думал о чем-то своем, но лишь я обратил на него внимание, неожиданно спросил: Как думаешь, Заремба возьмет Марину? -- Пятьдесят на пятьдесят. ' -- Волонихин зря вылез. Обойдемся без женщин, и командир должен настоять на своем. Кажется, Зарембу впервые назвали командиром в разговоре. Прогресс.. -- Знать бы, что все пройдет нормально,-- в свою очередь помечтал я о несбыточном. На растревоженный Кавказ едут, в амбициозную и раздразненную Чечню -- не на Канары. А ведь еще совсем недавно, в проклинаемые кое- кем советские времена о Кавказе пелись иные песни: Давно не пахнут порохом ущелья, И песен смерти пули не поют. В горах бывает жарко от веселья, Когда невесту замуж выдают. Может, войну развязали те, кому был не нужен этот покой, кто сделал все, чтобы взорвать изнут- ри Союз? Ау, герои, первыми поднявшие руку на Отечество! Вы орете только о реформах, а кровавые мальчики из Таджикистана, Чечни, Приднестровья, октябрьской Москвы в глазах еще не пляшут? Нет? Тогда у вас не то что благородства или сочувствия собственному народу нет, но в первую очередь нет ни стыда, ни совести. А бред- ни о борьбе с партийным тоталитаризмом -- задворки антисоветской пропаганды, которая находила как раз тех, кому начхать на Родину. -- На родину давно ездил? -- поинтересовался летчик, в данный момент имея в виду Брянщину. -- Давно. Все некогда,-- почему-то стал оправдываться я. Виноватые всегда оправдываются, а не объясняют... -- Если вдруг что...-- Игорь протянул листок с телефонами и адресами. Почти как перед этим пограничник. Значит, ребята смотрят на задание достаточно серьезно. И оценивают его трезво. А я оправдьваюсь потому, что еще более них чувствую серьезность операции... -- Пусть не понадобится,-- прячу записку в блокнот. -- Пусть,-- согласился Чачух с пожеланием и посмотрел на блокнот так, словно я запрятал туда его судьбу. Марину и Ивана из леса мы с Игорем так и не дождались. Вроде и не ставили себе такой цели, но перед сном оба посмотрели на часы, оглядели темноту вокруг себя. От влюбленных одна польза -- они не занимают места в шалаше. Значит, ляжем мы, раз не "легла" в блокнот Марина. Глава 4. "Нам ничего не выгорает" Рано утром, когда все еще спали, Зарембе приказали прибыть с группой на аэродром не в шестнадцать часов, как обговаривалось ранее, а ровно в девять. Вместе с Мариной, хотя подполковник по мобильному телефону и предупредил неизвестного Вениамина Витальевича об исключении Марины Милашевич из команды. -- Если поедешь с нами до аэродрома, захватишь ее обратно,-- попросил меня Заремба, не став спорить в эфире. -- Что с Волонихиным? -- Летит. -- По возвращении сразу позвони. Не знаю как насчет сразу, но объявлюсь. -- Наверное, я ничем не смог тебе помочь... -- Со стороны виднее. Сделано максимум. Спасибо. -- Если честно, завидую. -- Не надо завидовать солдату на войне. Тем более что падаль, которая сунула нас в чеченскую грязь, нас же ею потом и умоет. И мертвых, и живых. Или не быть мне генералом. Судя по его увольнению из армии, генералом теперь ему не стать никогда. И это потеря в первую очередь для армии и страны, а не для него лично. Профессионал не пропадет. Страна пропадет без профессионалов... -- Зачем тогда летишь? Брось все к чертовой матери. Спенназовец обреченно усмехнулся и объяснил как маленькому: -- Сейчас, к сожалению, время руководителей, А они разучились принимать решения. Я, подполковник, еще заменим: если откажусь, найдут другого. И может получиться, что хуже меня. Вот если бы начали отказываться от этой войны генералы... Или хотя бы потребовали раз- вязать им руки: воевать -- так воевать! А то сегодня -- вперед, а назавтра ты уже убийца. И -- назад, да еще не стрелять. Мы некоторые села по пять -- семь раз брали и отдавали обратно. От- да- ва- ли! И каждый раз -- с новыми потерями. Не знаешь, кому это надо? Нет, Зарембе нельзя лететь в Чечню. Это не Марина не готова к операции, а он сам. В нем болит сама война и то, как ее вела Россия. Как с ним самим обошлись там. Как профессионал- спецназовец Заремба свернет горы, а как человек -- не переплывет и ручей. Что в нем возобладает? Поинтересуется ли хоть кто-либо когда-нибудь его психологическим состоянием, а не боевой выучкой? Пока же в ожидании "рафика", высланного за труппой, каждый коротал время по-своему. Подполковник ушел колдовать над своим рюкзаком. Василий Туманов метал ножи в сосну, на свое не- счастье выросшую неподалеку от автостоянки. Всаживал капитан ножи безошибочно, с разного расстояния, но, присмотревшись, я заметил особенность -- никогда с четного количества шагов. Видимо, лезвие достигает цели именно с трех, пяти, семи, девяти метров. А если судить по многочисленным зарубкам-шрамам на теле сосны, провожала она отсюда очень и очень многих. Куда? Сколько не вернулось? Волонихин, став на руки вниз головой, отжимался от земли. Лицо его побагровело от усилия, хвостик волос, стянутых резинкой, окунался в пыль, но Марина, опершись на снайперскую винтовку, смотрела на доктора восхищенно. И тот готов был зарываться в пыль лицом, лишь бы не угас огонек в глазах девушки. Появление в группе Волонихина для меня оставалось наибольшей психологической загадкой. Ну ладно командиры -- те всегда рвутся в бой, если не трусы. Но когда врач, пусть даже в прошлом и военный, сам напрашивается на войну, и войну не за Отечество, а по сути братоубийственную, -- это абсолютно непонятно, Тем более после скандального, прогремевшего на всю страну решения руководителей Первого медицинского института не принимать на учебу бывших солдат-контрактников. По их мнению, человек, который добровольно, за деньги шел убивать других, не может по своей сути стать врачом. В чем-то начальство мединститута понять можно А вот Иван... Впрочем, какое мне дело до него? Человек, как правило, принимает только похвалу и награды. На остальное ощетинивается... -- Чем озабочен? Рядом вновь стоял Заремба. Грибы растут более шумно, чем он ходит. -- Озабочен? Жизнью. Ее раскладом. -- И кому что выгорает? -- Боюсь, что нам,-- я обвел взглядом группу, не отмежевывая себя,-- ничего. -- Это ты брось,-- не согласился подполковник.-- Если еще и мы в этой жизни потеряемся, не найдем ориентиры, то кому выживать? -- Новым русским. Это не так страшно. Среди них, насколько успел заметить за свою гражданскую жизнь, полно порядочных людей. Которые не зашмыгали носом и не загнусавили, а засучили рукава и вкальвают. А подлости хватает везде. Да мне ли тебе рассказывать? Среди вас, журналюг, сколько умничающих и поучающих, а сами палец о палец не ударили? Надеюсь, я к таким не отношусь? -- Такие у меня бы не стояли здесь.-- Подполковник помолчал, но, наверное, когда-то журналисты достали его, и он продолжил тему сам: -- У вашего брата всегда преимущество первого выстрела. И выбора оружия. Не замечал, что вы расстреливаете людей из любых удобных вам положений? Потому вас и не любят. -- Ну не все же такие,-- продолжал защищать я хотя бы себя. Хотя правду оставлял за Зарембой. Журналисты любят налететь, отыскать самые поганые дыры и сунуть туда свой нос. Потом сделать глубокомысленное лицо и, ни за что не отвечая, пожурить, поучить, походя похлопать по щекам кого бы то ни было. Ах, какие мы умные! Смелые! Принципиальные! А на самом деле, собрав гонорары на чужих проблемах, оставляем человека одного. А сами летим дальше, вынюхивая сенсацию и делая на ней себе имя и состояние. Трутни! Сам журналист, но порой не просто стыжусь, а уже ненавижу эту продажную в большинстве своем профессию, людей, подстраивающихся под главного редактора, политическую власть, рекламных агентов, но на всех перекрестках орущих о своей независимости. Независим спецназ. Вот они захотят -- полетят, а нет -- и никто их не сдвинет с места. Потому как в чеченской войне понятия долга и совести, на чем зиждется офицерство, не совпадают. Работы в ней -- да, под завязку. Риска -- сколько угодно. Нервов, отчаяния, неразберихи -- тоже хлебай из корыта. И именно на эту часть бойни бросают Зарембу с группой. Если выйдет удача, мгновенно присосутся комментаторы, оценщики, провожающие, встречающие, сопровождающие, подписывающие: "Мы пахали"... Провал -- отдуваться подполковнику одному. -- Извини. Я, наверное, перегибаю палку, но это потому, что немного дергаюсь,-- откровенно признался Заремба, думая, что я умолк из-за журналистики.-- Срок мал, люди не мои, задание темное... -- Ты, главное, не забудь объявиться, когда вернетесь,-- повторил я просьбу. -- Успокаивай, успокаивай. Благое занятие, особенно в отношении меня,-- распознал мою по- спешность подполковник. -- Кремень? -- Не жалуюсь. Иначе не быть мне...-- он впервые запнулся на любимой присказке, но закончил: -- ...пенсионером. Насчет пенсионерства не знаю, а вот на военном аэродроме в Чкаловском от руководства группой его практически отстранили. Полненький, с капельками пота на глубоких залысинах Вениамин Витальевич сам стал приглашать спец- назовцев по одному в комнату, на двери которой красовалась зеленая табличка "Таможня". Ее успешно проходил каждый, потому что назад не вернулся никто. Даже вызванная вслед за Волонихиным Марина. -- Ох, влезаю я куда-то по самые уши,-- оставшись последним, прищурил глаз Заремба. Словно пытался просмотреть через дверь, как оценивают его команду и какова роль его самого в закручивающемся действе. -- Пожалуйста,-- в тот же момент пригласили на "таможню" и его. Подполковник протянул мне руку, но расстаться нам не дали. -- Извините, а это кто? -- озабоченно спросил спортивного вида парень, работавший дверной ручкой. -- Мой товарищ,-- даже не стараясь казаться дружелюбным, ответил Заремба. Обратил свой взор снова на меня.-- Давай, до встречи. И будь поосторожнее, мало ли что,-- последнюю фразу он произнес шепотом, показав глазами себе за спину. Никогда не относил себя к паникерам, но тут сердце почему-то екнуло в нехорошем предчувствии. А ведь в самом деле: я невольно соприкоснулся с тайной, о которой скорее всего не должен был знать. О том, как нынче убирают свидетелей, пусть даже и случайных, газеты пишут через день. Сам пишу. И уже порой нет разницы, мафия этим занимается или власть... -- Возвращайтесь,-- отметая свои, еще только предполагаемые проблемы, ответил спецназовцу. За ним захлопнулась дверь. Какая к черту " таможня". Здесь должна висеть табличка "Война". ...Частник, согласившийся подбросить до метро, в прошлой, доразвальной жизни наверняка имел отношение к органам, потому что сразу от- метил мою нервозность. Присмотрелся и неожиданно кивнул на зеркальце заднего вида: -- Что, догоняет кто-то? Мне зеркала показалось мало, я обернулся. Несколько машин, вылупившись блестящими на солнце глазами-фарами, угрюмо плелись за нами. Какая из них могла принадлежать "наружке", определить оказалось не под силу, и сосед подсказал: -- Посмотри во второй "строчке" бежевую "вольво" За "прокладочкой" из микроавтобуса. Машина как машина. -- Проверимся,-- вошел в непонятный мне раж частник. Впрочем, почему непонятный? Если он в самом деле служил в контрразведке, то в нем сейчас проснется азарт профессионала. И тогда -- держись. Держался за скобу над дверцей, потому что помчались с такой скоростью и такими перестроениями, что сомневаться, кем был водитель, больше не приходилось. После развала Союза у нас, к сожалению, полстраны оказалось в "бывших". И в первую очередь из тех, кто служил Отечеству, а не заготавливал себе соломку для подстилки. Проснется ли когда-нибудь совесть у нынешних демократов, чтобы хоть на миг забыть о собственном кармане и подумать о России? Откуда свалилась на нас эта свора, где ее взрастили и кто воспитывал? Почему оказались у власти и при деньгах? Как долго планируют жировать? Что станут потом мямлить в свое оправдание? Да и станут ли? Что им мнение других... -- "Наружку" сбросишь в метро,-- продолжал получать я инструктаж от парня, неизвестно почему сразу принявшего мою сторону. А вдруг я враг? Или в сегодняшней России тот, кто борется с властью -- изначально друг простого народа? -- Сделаешь два-три выхода из вагона перед закрытием дверей, пару пересадок -- и останешься чист, как кошелек пенсионера. Будь. Я продолжал не верить в слежку за собой. В честь чего она? Заремба выполняет хоть и деликатное, но правительственное задание, я -- военный журналист, а не шалава из бульварной газетенки, способная растявкать любое слово по белу свету. Зачем "наружка"? Если у кого-то возникли ко мне вопросы -- задавайте откровенно, мне скрывать нечего. Убеждал себя так, а сам ввинчивался в толпу у турникетов. Бежал по эскалатору, несколько раз принимая вправо и пропуская текущий следом поток вперед. Потом понял, что внизу меня ждать еще удобнее и прекратил попытки пере- хитрить собственную тень. А вдруг меня захотят убрать? Чушь. Мелькнувшая мысль показалась настолько нелепой, что усмехнулся сам. Но сам и почувствовал, что улыбочка-то вышла настороженной. А тут еще на глаза попалась неестественная парочка в переходе: парень в инвалидной коляске без ног просит милостыню, а рядом старушка продает пензу, которой оттирают мозоли на пятках. И это не парадоксы московского метро. Это сегодняшняя жизнь России. Где молодым парням отрывает ноги в непонятных разборках, а матерей заставляют торговать, чтобы выжить. Это Россия, где законы и нравственность -- разные вещи. Где власть и народ -- совсем не одно и то же. Где не в чести честь и единство слова и дела... Нет, в такой России могут убить свои. Могут. Поэтому, не забывая советы водителя, несколько раз выскакивал из вагонов через закрывающуюся дверь. Пропускал электрички, переходил на противоположные пути, словно проехал свою станцию. И старался увидеть тех, кто станет дергаться вслед за мной. Но или я был дилетант в шпионских штучках, или никакой слежки не велось: ничего не увидел. С тем и приехал домой. Зато дома младшая дочь наябедничала на старшую: -- А Таня днем не хотела идти со мной играть.-- Таня... В эти дни очень часто вспоминал ту, в честь кого это имя появилось в нашей семье. -- А что ты ищешь? -- не отступала младшая, когда полез в самые дальние шкафы за самыми дальними блокнотами. Телефон "коммуналки" сохранился. Пока жена не пришла с работы, торопливо набрал код и номер. Алло, кого вам надоть? -- послышался старческий голос. -- Баба Степанида? Щас мущинский голос позову, а то ничего не слышу. Петь, подойди, возьми трубку. Быстрее Петра пришла моя жена. Она завозилась с замком, и я торопливо спросил: Дядь Петя, Таня дома? А кто говорит? -- Квартирант ваш стародавний. Она дома? -- Сейчас нету. Как мужа убили, так уехала домой. Но скоро обещалась вернуться. Хочешь увидеть, бери бутылку и приезжай. Но только вот кто ты, не припомню. Кто я такой? Трус и бездарь. -- Ну что, лентяи,-- добавила с порога эпитетов и жена.-- За хлебом-то хоть сходили? -- Ты приедешь? Ждать? -- не желал расставаться с надеждой на халявную выпивку дядя Петя. Вряд ли. Жизнь всегда приземленнее мечтаний -- это уже понято и пройдено. Хотя кто нас постепенно отучает от поэзии? Только потому, что в ней, несмотря на легкость, все намного строже -- ритм, рифма... Какая рифма к слову Таня? Любовь? Медленно положил трубку на пузатый серый телефон. Надо идти за хлебом... Глава 5. В пасти одинокого волка Через лощину -- пулей. Один бежит -- остальные прикрывают. Движение по лесу -- в шахматном порядке. Следом в след давно не ходят, здесь не детская игра в шпионы. Засаду следует ожидать в любое мгновение, и основное при выстрелах в упор -- не оказаться под одной очередью. Привал -- каждый и отдыхает, и сторожит самого себя. Плюс прикрывает спину товарища. Нет нужды беспокоиться и за свою -- прикроют другие. "Онемели", лишь ступив на территорию "свободной и независимой Ичкерии". Да и о чем разговаривать -- идти надо. Поглубже в пасть тому волку, что выбран чеченцами для своего символа и застыл на зеленых знаменах и эмблемах. Когда хищник откусывает руку? Если пытаешься вырваться. А все нужно делать наоборот: если хватает тварь руку, засовывают ее как можно глубже ей в пасть. Тогда зверь захлебывается, сам разжимает зубы и отскакивает в сторону. В тылах Ичкерии разведчику спокойнее. В тылах боевики хвастливее и беззаботнее. Федералы, конечно, могут "позвонить"* в любое селение, но такое случается не часто, а на войне на подобном не зацикливаются. Нет-нет, в тылах хорошо -- хоть в своих, хоть у противника. Дальше сами. -- Добро. Заремба протянул руку казакам, которые вели его группу тайными тропами в нужный квадрат. Еще одна страничка чеченской войны, мало афишируемая, но от того не исчезнувшая -- участие в ней добровольцев-казаков. В первую голову -- терских, пятигорских. Два батальона станичников, полулегально поставленные на довольствие армии, умываясь кровью, два года тянули солдатскую лямку на чеченском фронте. Бились казаки с чеченами люто, друг друга в плен не брали. На них, полулегальных черновых войны, и вывели Зарембу: эти проведут незаметно хоть до самого Дудаева, если он жив. Довели. До отметины на карте, которую оставил ногтем атаман. В действительности это оказалось опушкой дубовой рощи, где им и предстояло расстаться. -- Быть удаче, -- все три казака-проводника подняли вверх автоматы. -- Быть,-- в ответ отозвалась группа. Сказали хотя и полушепотом, но вместе получилось достаточно громко для спецназа, Однако Заремба на этот раз простил прокол: иногда важнее настрой подчиненных, даже если он не стыкуется с конспирацией. Казаки развернулись в обратную сторону -- немолодые уже, наверняка отцы семейств. А служи они в армии, подбирались бы уже к погонам подполковников. Что их заставило взять в руки оружие? О романтике говорить глупо. Только близость дома и желание остановить войну как можно дальше от него. Да и показать беспокойному соседу, что рядом тоже не олухи. И тот, кто покажет зубы, в ответ получит зуботычину, а не заискивающую улыбочку. Разведчики провожали взглядами казаков до тех пор, пока те не скрылись за склоном. Не заостряли внимания, но каждый понял, что обрывалась последняя ниточка, связывающая их с мирной жизнью, Родиной. * Обстрелять (арм. жег.). Правительство хотя и твердило, что Чечня -- неотъемлемая часть России и наша Родина, но после всего свершившегося русские не особо-то и желали иметь в кровном родстве такого шумливого и чванливого братца. Барьер, когда трудно представить уход от России какого-то народа, оказался преодолен, и русские сами начали требовать от правительства: дайте всем "независимым" полную свободу. Наиполнейшую. Но -- с обязательным закрытием всех границ, введением таможен, исключением из рублевой зоны. И пусть та же Чечня попробует жить самостоятельно, не имея внешних границ с другим миром. И посмотрим, кто к кому первый приедет с поклоном... Но то политика, эмоции, а Заремба стоял с группой на грешной земле в грешное время. -- Все! -- оборвал, отрезал он и прошлое, и наступившее гиблое настроение. Сделал это, возможно, слишком грубо, ведь не солдаты из стройбата стояли перед ним. Но в то же время именно потому, что не желторотые юнцы влезли в Чечню, они его и поняли. Жизнь каждого зависла на волоске, а волосок этот вся- кий способен оборвать. Им ли не знать этого... -- Не станем о грустном,-- грустно, но улыбнулась Марина. Оказалось, что худо-бедно, но за неделю в группе научились улавливать и устанавливать общее настроение. Это несколько обрадовало подполковника, и он с уже большим оптимизмом оглядел команду. Взгляд невольно остановился на Марине. На "Таможне" Вениамин Витальевич мягко, но непоколебимо отвел все его попытки исключить девушку из операции. -- Она уже получила аванс,-- как последний аргумент он положил пухленькую ладонь на сто- почку сберкнижек у края стола.-- Здесь же и ваши сорок процентов. Протянутая подполковнику сберкнижка оказалась заполненной на его имя. -- Возвращаетесь и получаете остальное. Вот "Трудовое соглашение" на выполнение строительных работ в Чеченской Республике и наши обязательства. Вот ваши доверенности друг на друга, если вдруг кто-то... Нужно только поста- вить образцы подписей, которые нотариус, с вашего позволения, готов заверить. Прямо сейчас. Все предусмотрел Вениамин Витальевич. Отрезал пути к отступлению и тут же зазывал вернуться -- конечно, не с пустыми руками. Но главное, вроде не ловчил и не оставлял на потом договора и обязательства. Знать, документы Одинокого Волка ему или Кремлю очень нужны. Очень. Но Марина все равно не полетит. Или она, или он. -- Или она, или -- я.-- Заремба даже не стал смотреть, какая цифра вошла в сорок процентов аванса. -- Вы оба,-- все еще мягко продолжал встречать сопротивление командира толстяк, но капельки пота с залысины платочком промакнул. -- Но вы понимаете... -- А вы? -- оборвал на этот раз Вениамин Витальевич.-- Вы думаете, она от хорошей жизни бежит на войну? Что она имеет на сегодня? Только служебную комнатушку в подмосковных лесах, которой она навек привязана к колонии. Саму колонию. Можно только представить, до какой степени ей все это обрыдло. А ты хочешь, чтобы она до конца дней своих служила в лесу надзирательницей? -- Ну почему же... -- А потому, -- продолжал напирать толстяк.-- И вот она захотела заработать денег и купить квартиру в Москве. И у нее, как понимаешь, только два пути -- на панель или на войну. Ты желаешь видеть ее в борделе? Поймите, подполковник, эта командировка даст ей сразу столько денег, что она сможет решить половину своих проблем. И начать новую жизнь. И не надо отбирать у нее этот шанс. Лично я не хочу. Заремба сник. В отличие от него, занимавшегося боевой подготовкой группы, Вениамин Витальевич залез в проблемы Марины и теперь крыл любой козырь. -- А это вам на дорогу и всякие непредвиденные расходы,-- Вениамин Витальевич протянул подполковнику перетянутые резиночкой стопки долларов и рублей.-- Можете тратить по своему усмотрению. Масксеть "Крона", маски-чулки,-- словом, все, что заказывали, здесь,-- он указал на стоявший у входа рюкзак. -- Хорошо,-- принял деньги Заремба. -- Ваши документы прикрытия,-- толстяк подал спецназовцу удостоверение. Майор милиции. В командировке -- задание на поиск тел погибших сотрудников МВД. -- Похоронная команда? -- усмехнулся Заремба. Вениамин Витальевич развел руками: -- Гуманность всегда открывала самые прочные двери и растапливала сердца. Это -- на всякий случай для своих, чтобы меньше задавали вопросов. Было заметно, что он рад смене разговора. Еще бы -- от него и требовалось исключить любой шум вокруг группы. И никаких отсекающихся и остающихся -- мало ли что начнут болтать. Все, кого первоначально отобрали,-- полетели, и кому повезло -- прилетят. Получили деньги -- разошлись. Зато Заремба ясно представил, как плотно, намертво они схвачены потными пухлыми ручонками Вениамина Витальевича. Думал, на "гражданке" все проще, чем в армии. Теперь знает: да, в войсках все намного грубее, но зато не так потно и липко. Душно на воле-то, оказывается! На войну. Хоть и в Чечню -- но подальше от душной многозначительности. -- Мы готовы. -- Чудненько. Ваш позывной -- "Кобра": существо осторожное, но при опасности кусает первой и смертельно. Думаю, дня через три мы встретимся здесь же. С вашего позволения, самолет до Минеральных Вод ждет вас, а там вас встретят и уточнят последние детали. Уточняли не в Минводах, а в Пятигорске, куда их привез из аэропорта на обед сухощавый интеллигентный старик. -- Выход завтра на рассвете, Терское казачье войско выделит проводников. Часов в пятнадцать на вас выйдут по связи и сообщат координаты поисков объекта. Все дальнейшее -- исходя из задания и ситуации. Ситуация пока складывалась нормально: группа в Чечне, до связи с Москвой оставалось около часа. Идти дальше смысла не имело, вдруг придется возвращаться. При таком раскладе лучше устроить перекур. -- Перекур,-- подтвердил Заремба свои мысли командой. И сразу оценил Работяжева. Тот обо- шел, проверил каждую кочку, куст на опушке, где решили остановиться. Глаз сапера не отметил ни- чего подозрительного, и Юра разрешил располагаться. Наверное, можно было предложить пообедать вместе и казакам, но потом Заремба успокоил себя: им предстоит дорога назад, а лишний час на воюющей территории всяких разных случайностей только добавляет. Потом, по воз- вращении, можно будет поднять стакан и сказать чистосердечно казачье "Любо". Свои пластмассовые стаканы наполнили кипятком из термоса, растворив в них брикетики грибного супа. Запах пошел такой, что все завертели головами и постарались проглотить бульон как можно скорее. Все-таки не зря разведку сажа- ют на сухпайки. Про пятнадцать часов, время выхода в эфир, все знали, и чем ближе стрелки собирались "держать уголок", спецназовцы подтягивались поближе к командиру. Хотя что особенного могла сказать Москва? Она и сказала всего одну фразу: -- Семнадцать. А хоть двадцать пять. Квадраты наносили на карту Чечни произвольно, но группа склонилась над коричнево-зеленым топографическим листом, ожидая, куда ткнет острием "Короля джунглей" Заремба. Уколол зеленую кляксу не так уж и далеко от местонахождения группы -- в полутора часах хорошего хода. В Москве иной раз до работы столько добираются, а им предстояло добежать до войны. Не быть им пенсионерами, если к вечеру не заработают оставшиеся шестьдесят процентов. -- Ноги в руки,-- произнес подполковник. И расставил "шахматы": -- Юра, ты первым. Где можно -- бегом. Семен,-- поискал глазами Дождевика. -- Я,-- отозвался прапорщик, выступив из-за кустов: пока все наблюдали за картой, он добро- вольно нес охрану группы. -- Прикрываешь Работяжева, и только его. Группу замыкает Чачух. Вперед. Сложность бега по лесу -- не успеваешь ориентироваться и очень трудно выдерживать прямой путь. Все норовишь обогнуть слишком низкие деревца, поднырнуть под те деревья, где побольше света. А сверяться с картой и компасом требовалось постоянно: промахнешься на деление -- и можно бежать хоть до самого Индийского океана, мыть сапоги в котором призывал в свое время Владимир Вольфович Жириновский. -- Левее. еще левее,-- подправлял острие бега Заремба. Им к Индийскому океану не требуется. Нужно залезть в пасть к Одинокому Волку. И вырвать добычу. Только наверняка он ее с собой не носит. Оттого нужно сесть на хвост и притащиться за боевиками в лагерь. Выждать рядышком с лежбищем ночь, и утром, когда банда уйдет на очередной захват поезда,-- а коммерсант из Москвы выходил на Волка именно по поводу его движения,-- взять штабную землянку. А в ней -- небольшой зеленый сейф с ручкой-штурвалом. Шифр Вениамину Витальевичу разузнать не удалось, но Работяжев получил пластилиновую хреновину, которая без огня и дыма вырежет любой замок за считанные секунды. Все почему- то думают, что самые секретные в армии -- это связисты. Но тщательнее, чем подрывников, сейчас в разведку не отбирают никого. Их такому учат, что саперы в секунду способны разнести в прах то, что создавалось годами и вроде бы самым тщательнейшим образом охраняется. И пусть после этого засекреченные связисты выходят в любой эфир с любой информацией под любой шифровкой -- будет уже поздно... -- Шагом,-- подал негромкую команду под- полковник, когда воткнулись в семнадцатый квадрат на карте, а на местности перепрыгнули небольшую речушку на дне оврага. Выстроили "елочку" -- оружие направо- налево через одного. Афган хоть кого-то чему-то научил. Заремба в последний раз позволил себе обратить особое внимание на Марину. Волонихин держится к ней поближе, словно надеется в случае опасности закрыть девушку собой. Эх, док-док, неужель не знал, что на войне первыми страдают романтики? Молись всем богам, чтобы пронесло. Марина увидела взгляд командира, ободряюще улыбнулась: не подведу, все обойдется. К сожалению, не от тебя это зависит, девочка. 16 К тому же нутром почуяли, что ступили на землю Волка: воздух способен держать запах опасности, и хороший спецназовец нюхом вычислит источник. Движение разведчиков отчетливо замедлилось, дыхание они сдерживали в груди, не давая ему с шумом вырываться наружу. Но, кажется, оно замерло вовсе, когда увидели открывшуюся им картину. У дороги, только бочком, краешком коснувшейся дубовой рощи, стояли, уткнувшись в при- дорожную канаву, два сожженных грузовика, жутко выставивших наружу свои закопченные внутренности. Между грузовиками в неудобной позе, подвернув ногу, лежал солдат. Будь жив, уже давно поменял бы положение... Марйна, сердобольная душа, первая подалась к нему, но Работяжев успел перехватить девушку за руку и, не выпуская, оглянулся на командира. Тому из-за деревьев картина виделась не полностью, но когда выступил на просвет, понял: осторожность сапера имела под собой основания. Рядом с местом боя, в боковом углублении канавы, виднелся холмик. Если это могила остальных погибших, то почему не предали земле и этого несчастного солдата, оставив его лежать между машинами? -- Я п-посмотрю,-- одними губами доложился Работяжев. -- Семен,-- на всякий случай напомнил Дождевику его обязанности беречь сапера подполковник. Обидел прапорщика: тот и так курицей-наседкой вертелся вокруг группы. Но слова командира постарался воспринять не как напоминание, а как просьбу: мол, положиться можем только на тебя. Заремба легким нажимом на плечо послал сапера на открытое место. Юра на коленях осторожно покрутился вокруг погибшего, с сомнением покачал головой и дал отмашку подполковнику -- уходим. Спецназовец некоторое время поколебался, но потом все же развернул группу и увел обратно в лес. -- Что там? -- не боясь показаться наивной, поинтересовалась через несколько метров Мари- на у Работяжева. Может б-быть, з-заминирован. -- Труп? И-именно т-труп,-- кивнул сапер. -- А если... нет? Сапер ничего не ответил. Решения принимает Заремба, и тому тоже оставлять непогребенного солдата наверняка было стыдно. Но подполковник на то и командир, что в первую очередь думает о живых. И о выполнении задачи. Если случится подрыв, его эхо в кустах не спрячешь, он насторожит Волка, а это совершенно ни к чему, да еще на самом начальном этапе операции. -- А если н-нет, то н-нет,-- чуть резковато, за- ранее волнуясь, ответил Марине Работяжев. Объяснять некогда, что они не на студенческих раскопках погибших в Великую Отечественную где-нибудь на территории ныне мирной Смоленской области, а на войне. Здесь выбор приходится делать намного чаще. И на первый взгляд не всегда вроде более нравственный. Отыскивая след Волка, прочесывали теперь лес "гребешком". Семнадцатый квадрат, откуда велись переговоры с Москвой -- всего-то километр на километр, поэтому не может быть, чтобы взгляд не споткнулся о какую-нибудь зацепку. Волку сторожиться незачем, следы наверняка существуют и их остается только обнаружить. Первым, требуя внимания, поднял руку Туманов. Пограничник есть пограничник, талант вместе с личным оружием на склад при "дембеле" не сдается. Окурки "LМ" валялись небрежно -- не солдатские, которые докуриваются до изжеванного фильтра, а отброшенные после нескольких затяжек в свое удовольствие и с сознанием того, что в кармане еще целая пачка и можно позволить себе пошиковать. Или в самом деле времени у курцов только и было -- выйти в эфир и узнать у бизнесмена расписание грузовых поездов. Что же за сволочь в Москве продает своих? И сколько их, таких благодетелей, выступающих под лозунга- ми защиты прав человека? И главное: почему они еще не в "Матросской тишине", если о них знают в Кремле? А может, именно потому они на свободе, что подобравшимся к власти сегодняшним правителям бардак в Чечне самим выгоден? Чем больше задавал Заремба себе вопросов, тем глубже влезал в политику. А чем дальше входил в эти кущи, тем неуютнее ему становилось от нравов ее обитателей. Лучше уж рассмотреть , окурки да вдавленные в податливую лесную, землю следы. Листва, правда, спружинила и делает вид, будто на нее никто не ступал -- но это все чеченские штучки, все против федералов. Но не выйдет нынче, не получится. Не на тех напали. Отодвинув листья, Туманов и Заремба ~ посмотрели в одну н ту же сторону. Да, Волк ушел . в лес, ушел неторопливо -- так действуют, когда в округе нет охотников. Но нынче охотник нашелся. Не хотелось бы бравады, да еще преждевременной, но про себя Заремба решил: его выстрел прозвучит первым. А значит, победным. -- Пошли перекатом,-- ощущая в себе зарождающийся зуд, отдал он команду. -- Перекатом,-- передали от одного другому команду в группе, потому что слова командира вышли и замерли около его рта. Один движется -- остальные прикрывают. Даже не перекат это, а гусеница, подтягивающая свое тело к цели. Катились- подтягивались, выбирая самый легкий путь. И не ошибались -- Волк в самом деле ни от кого не прятался, людей трудностями по дополнительной охране не нагружал и следов своих не заметал. Вскоре послышались и голоса боевиков. Догнали. Пошли еще тише и осторожнее. Нет, все же хорошо разведчику в глубоком тылу противника. Красота! Умей самый мизер, и неприятель сам приведет к своему ночлегу. Ночлег не ночлег, а кухней запахло. Возбужденные возгласы волчьей стаи подтвердили, что они приближались к базе, и Заремба остановил группу. Теперь -- все. Ни шагу вперед. Как ни будь беспечен Волк, а посты вокруг лагеря он уж расставил точно. А при появлении командира охрана по крайней мере первое время станет демонстрировать ревностное отношение к службе. Ради Аллаха, ребята, служите и выслуживайтесь. Настоящая встреча впереди. И опять Заремба успел отметить, что от его дум попахивает бахвальством. Чечены -- народ горячий, война их научила многому, и если считать боевиков детьми с рогатками, сам останешься на растерзание шакалам и птицам, как тот несчастный солдатик около сгоревших машин. Воспоминание о нем было неприятным. И скорее потому, что группе пришлось уйти от погибшего, даже не предав тело земле. Когда такое было видано? Подавляя недовольство собой, Заремба остановился. Вгляделся в карту. Место, к которому вышли, он бы и сам присмотрел для базы. Слева -- плотно сбившиеся коричневые линии, под которыми тонкой синей ни- точкой сумел пролечь по дну оврага ручей. С другой стороны коричневые линии горбатились до небольшого поселка и уж там резко сбрасывали вниз и дубовую рощу, и дома. С военной точки зрения идеально: овраг прикрывает от непрошеных гостей, а взгорок защищает, создает "мертвую зону" при стрельбе артиллерии. Браво, Волк. Ты наверняка служил в Советской Армии. -- Отходим,-- все так же негромко продолжал отдавать команды подполковник. На этот раз волной передавать указание не потребовалось, так как движения командира говорили сами за себя. А отход -- это благо: тем, кто пусть вчера еще считался трижды опытным, но давно не ходил под пулями и не нюхал опасности, на первый раз лучше отойти и успеть хлебнуть свежего воздуха. Успокоиться. Теперь уже не по нюху, а по карте отыскали себе место для отдыха и ночлега. Подальше от оврага -- вода, к сожалению, всегда привлекает лишнее внимание. Поглубже в бурелом, куда даже волки не станут переться. К тому же ночью. -- На ночь остаемся здесь,-- оценил стоянку Заремба. Математика разведки: боевая задача минус комфорт дают в итоге жизнь. Но лежбище готовили аккуратненько. Выстелили ложбинку листьями, ветками, мхом, занавесились маскировочной сетью "Крона". В Балашихе долго вертели привезенные Вениамином Витальевичем спальные мешки, но в конце концов отказались от них -- хотя и не вес, но зато объем они все же создавали, и Заремба попросил приготовить для группы обыкновенные брезентовые подстилки. Размышлял: не на кавказскую недельную свадьбу собрались, а ради тепла на одну-две ночи он маневренностью и безопасностью группы жертвовать не собирался. Костер тоже не разрешил разводить. Хороший нос дым в лесу чувствует как алкаш выпивку, а семнадцатый квадрат -- рядом. Да и на сон особо не заглядывались -- часов в пять утра желательно лежать около лагеря Волка и своими глазами следить, сколько человек уходит на железную дорогу, а в каких местах и кто остается в лагере. Дежурство после некоторого раздумья распределил так, чтобы Волонихин и Марина отстояли свое время до темноты. Еще приворкуются рядышком, согреются, положат головы друг другу на плечики и прикорнут в блаженстве. Дома отоспимся. Кажется, Иван рассчитывал как раз на обратное, хотел даже предложить свои услуги на самое томительное -- предрассветное время, но потом обмяк, все же постеснявшись лишний раз вылезать со своей симпатией к Марине. Могло ведь сложиться и хуже, то есть дежурство порознь, поэтому лучше грызть семечки из кармана, нежели смотреть на орехи, висящие высоко на ветках. Для влюбленных главное -- уединение. И когда группа улеглась в лежбище, Дождевик поменял Марине винтовку на свой автомат, девушка и Иван с удовольствием взяли оружие на изготовку, сняли его с предохранителя. Готовы. Можете спокойно отдыхать. И нетерпеливо ушли в лес. -- Слушай, а ты можешь вспомнить, что делала пять лет назад? -- сделал попытку остановить вопросом девушку доктор. Полностью уловка не прошла, но Марина замедлила шаг: -- А зачем? -- Я ровно пять лет назад надумал жениться. На этот раз Марина остановилась, ожидая продолжения. И Волонихин торопливо завершил: Но никого не нашел. -- Пять... лет... назад...-- принялась вспоминать девушка.-- Я вообще-то служила в женской колонии, но вот пять лет назад выезжала на первенство Европы по пулевой стрельбе среди правоохранительных органов. Между прочим, заняла четвертое место. -- Жаль, что не первое. Чемпионов показывают по телевидению, я увидел бы репортаж и сказал: "Беру в жены эту безумно симпатичную спортсменку". -- Конечно, а не чемпионки вам не нужны! -- Марина попыталась идти дальше, но Иван не позволил: -- Я только хотел сказать, что если бы тебя показали по телевидению, я увидел бы тебя гораздо раньше. -- Не надо, не надо,-- выставила руку Марина, но сама же ею и провела по груди доктора.-- А где сам-то хоть находился в это время, чем занимался? -- "Качал маятник" где-то в Азии. -- А что это ты так увлечен ласточками? Извини, я подсмотрела, как ты их рисовал. Думала, может меня... -- Ласточки? -- переспросил Волонихин. Он явно тянул время и подбирал ответ.-- Мечта детства -- сотворить памятник ласточке. Туманов, между прочим, неплохо рисует, обещался помочь. Марина глянула и хитро, наклонив голову, -- мол, не о пограничнике речь -- вернула разговор обратно: -- Странное желание. -- Да нет, ничего странного,-- улыбнулся доктор. Помолчал, вспоминая что-то или решаясь сказать правду. Победило второе. Он разжал объятия.-- Просто... просто мне нравилась одно время женщина с такой фамилией -- Ласточки- на.-- Осторожно посмотрел на Марину: обиделась? Но та покачала в задумчивости головой, принимая признание. Помечтала: -- Хорошо, когда мужчины так вспоминают своих женщин. Жаль, что у меня другая фамилия и... что я не выиграла первого места. -- У тебя прекрасная фамилия. Ласточка -- она... она улетающая, -- почувствовав грусть в голосе Марины, принялся успокаивать Иван.-- Она -- недоступная. А ты -- земная. Тебя можно потрогать, прикоснуться, ощутить, обнять. Марина подумала над сказанным, выискивая ступеньку, на которой оказалась в раскладе Волонихина. В какой-то степени согласилась с отведенным ей местом, хотя зависть к неизвестной Ласточкиной осталась. Всегда так: земным, тем, кто рядом, -- не ставят памятников и не сочиняют поэм. Но кто знает, что лучше... _Только давай без обид, ладно? -- попросил совсем по-детски Волонихин. -- Все это жизнь, Ваня,-- успокоила его Марина.-- Что ж я, не понимаю? И тогда текла жизнь, и сейчас,-- она погладила автомат, стволом вынюхивающий землю. Тот благодарно прильнул к мягкому боку хозяйки, замер. -- Я тоже так хочу,-- кивнул на оружие Волонихин. Сопротивлялась Марина слабо, и он обнял девушку. Автоматы соскочили с их плеч и ревниво ударили по ногам, забыли, мол, за любовью самых преданных и верных друзей. -- Я хо-чу к те-бе,-- добравшись сквозь локоны к ушку, прошептал доктор. -- На посту не разрешается,-- так же на ушко ответнла Марина.-- Вы что, не знаете Устава гарнизонной и караульной служб? -- Ой, что-то ведь помню. Кажется, так: "Услышав лай караульной собаки, немедленно доложить дежурному по караулам" Но у нас, между прочим, ни собак, ни начальника караула. Так что... -- ...Так что будем вдвойне бдительны. Нельзя,-- повторила она.-- Давай вернемся, а потом, если захочешь, обдумаем наши отношения. -- А здесь у нас не отношения? Мы сейчас что, роботы? Не человеки? -- Мы сейчас на посту. Ребята спят, надеясь, что мы их охраняем,-- она поправила куртку. Увидев, что Иван опустил руки, подмигнула: -- Давай хотя бы обойдем вокруг. -- А потом? -- с надеждой посмотрел Волонихин. -- А потом... -- Марина сама прильнула к нему, замерла на груди. -- Я несколько раз уже пожалела, что согласилась лететь. Но мы оказались вместе, и я забываю о своих сомнениях. Знаешь,-- торопливо остановила она Ивана, который подался к ней.-- Знаешь, чего только боюсь? Убить человека. Даже боевика. Как бы я не хотела этого делать! Всю жизнь занималась стрельбой, но представить, что мишенями станут люди... -- Авось все обойдется. Заремба у нас спец. А что здесь у тебя? Погоди-ка, что за жук? -- Иван испуганно-дурашливо наклонился к девушке и принялся торопливо расстегивать пуговицы на куртке. Марина, веря и не веря в сказанное, стала брезгливо отряхивать "пятнашку" и одновременно отбиваться от рук Ивана. Потом вдруг насторожилась: -- Тихо! Не только Иван, и лес замер, послушавшись просьбы. -- Показалось, кто-то прошел. -- Показалось. Так куда у нас уполз жук? "Показалось",-- мысленно успокоил их и Семен Дождевик, беззвучно отступая в лес. Когда он, проворочавшись в лежбище, встал и взял снайперскую винтовку Марины, Заремба разрешительно кивнул: подстрахуй, ежели не спится. Подстраховал. Не хотел натыкаться на парочку, но в то же время забеспокоился: если он смог неслышно ходить вокруг лагеря, то почему на это не способен противник? Про отношения Марины и Ивана думать не хотелось -- все взрослые люди. А что ему самому нравится девушка -- так то блажь. Он перетерпит, не впервой. Не впервой и кого-то прикрывать. -- Не спится. Я пока похожу, посмотрю,-- соврал Зарембе, когда пришел поменять винтовку на автомат. Подполковник, приученный дорожить каждой минутой отдыха, молча прикрыл глаза -- смотри сам. Как тяжело глядеть со стороны на амурные похождения того, кто тебе нравится -- это Семен помнил еще по курсантским временам и особенно во время восхождения на двухсотгысячник советских Карпат -- Говерлу. Восхождение планировалось массовым -- по всей видимости, это считалось одним из достижений Прикарпатского военного округа в развитии спорта. Имелась одна особенность -- в команде курсантов числилась и преподаватель русского языка Ирина, сама сиявшая для курсантов неприступной вершиной. Из-за нее и полез мять горные бока и бить ноги он, без двух минут лейтенант Семен Дождевик. Этой малости до офицерского чина так ему все же не хватило. Именно у подножия Говерлы в ночь перед началом восхождения заместитель начальника училища, сам положивший глаз на преподавателя, принялся считать курсантов. Чисто дисбатовская привычка, тем более что полковник прибыл в училище, откомандовав дисбатом несколько лет и выведя его чуть ли не в отличные. Самая верная примета -- негнущийся указательный палец, которым он безапелляционно тыкал в каждого встретившегося на Он и обнаружил отсутствие Ирины и... Нет, не его, Дождевика. Проведи он ту ночь с Ириной, пошел бы на все и ни о чем бы не пожалел. Преподаватель отсутствовала вместе с его другом Ива- ном Щербаком. А он, проклиная и ненавидя себя, подсматривал за их поцелуями со стороны. Интересно, где сейчас Щербак? Его, как сироту, в отличие от Семена после разборок в училище оста- вили, а перед самым выпуском он женился. Конечно, не на Ире. Ее увез с собой в Москву, в Академию Генерального штаба тот самый замначальника училища. Но полюбила ли его Ира? Восприняла ли ее нежная и распахнутая душа негнущийся указательный палец бывшего командира дисбата? Несколько месяцев назад, уже в генеральских погонах, тот мелькнул на экране телевизора в репортаже из Чечни; как всегда, распоряжался и указывал. Значит, такие, как он, и ведут эту дурацкую войну. Неосознанно, по-детски даже позлорадствовал, в чеченской войне нет побед и она получается именно потому, что во главе армии стоят подобные генералы. Однако, когда предложили слетать в Чечню, согласился мгновенно и именно из-за генерала: вдруг удастся ненароком столкнуться со своим обидчиком! Сцен и выяснения отношений не случится, не те ранги. А вот каким-либо образом узнать, где осталась Ира... Потому и не спится. Из- за нее, а теперь еще и из-за Марины. Неудачник, наверное, он по жизни, вот и все объяснения. Глава 6. "Задание выполнено. Мы возвращаемся" -- Подъем, мужики. Встаем. Будил группу Заремба, хотя крайним в списке охраны стояли Дождевик и Работяжев. Те колдовали над брикетиками сухого спирта, подогревая баночки из сухпайка над синеватой дерганой головкой пламени. -- А кофе в постель? -- с полным пониманием невозможности подобного и заранее без претензий, но с долей женского каприза и мечтательности потянулась Марина. И ошиблась в своем неверии! Семен протянул ей хотя и не горячий, но достаточно теплый стаканчик кофе. Остальные выпили свои порции из термоса еще вчера, а вот он свой глоток не только сберег, но и успел подогреть. Марина посмотрела на него пристально, и Семен смутился, впервые удостоившись такого внимания. Вздохнул зато Заремба, краем глаза поймавший все эти молчаливые знаки внимания. Его беспокоила эта атмосфера влюбленности. Один Иван ничего не понял, уверенный в своей неотразимости и в том, что Марина отдает ему предпочтение, Тоже протянул руку. -- А остальным? -- Кто п-первым встал, т-того и т-тапки,-- давней солдатской присказкой оградил Семена и его чувства Работяжев. Поддержал и Туманов: -- Нас послали решить проблему, но кто сказал, что кормнть будут? Из ассортимента -- лишь радость от нового дня. Утро только начиналось. Что ему до людских слабостей и тонкостей: не спеша, с невероятной выдержкой размывало черную пустоту, а в ней, в постепенно проявляющейся туманной бледности уже сам по себе прорисовывался лес. Хороший художник одним мазком восстановил бы порядок на холсте, а рассвет суеты не любит. Рассвет мудр, он знает, что после его воцарения мир опять помчится в своем угаре впереди паровоза... А из Москвы паровоз вышел еще вчера, и сейчас тянет за собой состав где-то в пределах Ставрополя. В силах Зарембы сделать так, чтобы он беспрепятственно, по графику дошел до места назначения. Но... О попавших на войну людях рассуждать труднее, чем о явлениях природы. Здесь действуют другие категории. Какие-то документы в сейфе Одинокого Волка стоят дороже содержимого вагонов, которые ограбят через несколько часов. Дороже людей, сопровождающих состав и подвергающихся риску. Без бумажки ты букашка... -- А мне-то какой сон снился,-- вернул внимание к себе не думающий сдаваться Волонихин.-- Сплю среди чего-то воздушно-легкого, рядом скрипка играет. Запах кофе опять же. Все, думаю, в раю. Открываю глаза, вижу Работяжева и понимаю, как глубоко прокололся: не может быть Юры в раю. Значит, это я в Чечне. -- И п-правильно понял,-- не обиделся сапер.-- Спать б-будешь в раю. Подергались, разминаясь и согреваясь. Зарембы даже почистил зубы: разжевал маленькую веточку, посыпал ее солью и с натужным удовольствием освежил рот. Куда там "Блендомексам", "Диролам" с кселитом и щеткам с нестандартной поворачивающейся головкой из телевизионных роликов! Заремба на войне -- лучший рекламный ролик года. Марина к радости спецназовцев разрешила каждому отпить по полглотка из свалившегося с неба стаканчика. Не досталось, как водится, самому Семену, но он купался в счастье из-за того, что сумел угодить девушке. Логово разворошили, остатки пищи прикопали -- не было здесь никого. Нет никого в тылах Ичкерии, пусть до поры до времени успокоится и упьется своим снобизмом. Все равно придет час, когда и хвост подожмется. и коготки обломаются. Комар слону тоже ничего не может сделать, а вот ежели сам попадет под гнев великана -- ни мокрого места, ни пыли, ни воспоминаний. Вообще-то счастье всех маленьких и злющих в том, что исполины толстокожи и добры по своей сути... -- Попрыгали,-- традиционно заставил подчиненных подполковник, когда все собрались и приготовились к возврату в семнадцатый квадрат. Кое-что подтянули, перепроверили -- и вот теперь в самом деле в путь. Оружие на изготовку. Охота пошла... А птицы свиристели так, будто не существовало никаких артобстрелов, воя авианалетов, взрывов и стрельбы. Солнце незащищенно -- без бронежилета, каски и маски-чулка -- развалилось в поднебесье, совершенно не боясь, что в такую-то мишень самый плохонький солдат и то не промахнется. всадит пулю из любого положения точнехонько в лоб. И лес, неженка, все никак не мог окончательно сбросить с себя дремоту. Как и Волонихин, видимо, не веря в то, что просыпается не в раю. Заремба ткнул пальцами в разные стороны, рассредоточивая отряд на видимое расстояние. Подозвал к себе Марину, которая могла пригодиться в первую очередь со своим знанием языка. Вениамин Витальевич все же не зря хлеб свой жует: как бы то ни было, а группу подобрал не с бухты-барахты, каждый получается при деле. Как и вчера, сначала учуяли дым костра, а затем стали различать и негромкие голоса часовых. Марина остановилась, вслушалась: -- Через пять минут собираются будить отряд. -- Быстрее,-- поторопил своих подполковник. Позицию требовалось занять до того, как начнется хождение в лагере. Только бы артиллерия не села на любимый конек: "боги войны" подгадывали время первого утреннего намаза и начинали стрельбу-разминку. Заодно проверяя, что важнее чеченцам: летящий снаряд на земле или Аллах в небе. Как правило, выходил снаряд, потому что молитвы забывались на первых секундах свиста и боевики разбегались по норам и щелям. Им же, спецназовцам, сейчас бежать некуда. Да и не великое это счастье -- попадать под собственый артобстрел. Если Вениамин Витальевич такой уж всесильный, может, догадается и сумеет предотвратить стрельбу хотя бы в семнадцатом квадрате, Сумел. Не стреляли. И Зарембе сквозь деревья отчетливо стали видны боевики на противоположном склоне оврага. Чеченцы выбирали себе местечко около ручья, чтобы подмыться перед совершением молитвы,-- к Аллаху можно обращаться только чистым. Подполковник отодвинул от края оврага Марину, ограждая ее от мужского утреннего быта, а сам принялся считать людей, угадывать их возраст, фиксировать оружие и отмечать места, откуда слышатся голоса. Хотелось подойти как можно ближе к отряду: при мелкой суете легче спрятаться. Поэтому, когда чеченцы помолились и поползли вверх, жестом приказал оставаться всем на месте, а сам вместе с Мариной и Дождевиком вслед за последним боевиком перемахнул через речушку по узкому бревнышку, легшему затылком и пятками в песчаные подмытые берега. А все же хорошо, что сюда хоть изредка, но постреливает артиллерия и залетают "верхушки". Берег, то ли, чтобы перекрыть путь к лагерю, то ли для защиты от осколков, огородили плетнем, и именно за ним и залегли спецназовцы, спрятав лица под зелеными масками. Сколько воевал Заремба в Чечне, а получилось так. что лагерь боевиков видел в первый раз. Пять-шесть землянок были вырыты прямо под деревьями, ходы сообщения между ними -- тоже среди деревьев, что маскировало лагерь от обзора с воздуха. В самом большом котловане под масксетью стояли "уазик" и санитарная "таблетка" -- машина для перевозки раненых. Около огороженного плетнем закутка, у самого мощного дуба лениво полоскался в тумане зеленый флаг. Здесь же, но с другой стороны дерева, горел костер. Над пламенем гасила искры и рассеивала дым подвешенная вверх дном металлическая лодка. Два парня орудовали у казанка, пробуя варево. В ожидании завтрака около тридцати боевиков крутились на поляне. Убивая время, несколько человек пытались помочь молодому пареньку сделать на турнике "солнышко". -- Хлест нужно делать,-- тихо подсказал Заремба.-- Подмахни задницей. Но у гимнаста уже ослабли руки, он что-то кричал помощникам, но его не отпускали и раскачивали как сосиску снова и снова. Рядом таскали штангу, сооруженную из двух насаженных на кол траков, и поднимали траковые же гантели. Под- битая российская техника снабжала боевиков спортинвентарем. Но все эти кашевары, гимнасты,-- шелупонь. Пехота. Заремба высматривал и пытался определить Одинокого Волка. Собственно, тот тоже совершенно не нужен, и никакой роли в предстоя- щей операции ему не отводилось. Его путь лежал на железнодорожный перегон. Но командир всегда ищет командира у неприятеля -- так уж повелось у тех, кто скрещивает оружие. Нашел. По уверенной походке, по тому, как при его приближении боевики почтительно замирали, Заремба узнал Волка. А главное, успел ухватить, из какой землянки тот вышел. Центральной. Самой недоступной, расположенной недалеко от турника, костра и флага. При любом расчете -- всегда под присмотром. -- С именем Аллаха садятся кушать,-- пояснила Марина действия в лагере. -- Вижу часового. Слева. Мелькнул на тропе,-- выдал более ценную информацию Дождевик. Тропа -- да, тропы нельзя забывать. Любая дорожка, ведущая к лагерю, или охраняется, или утыкана минами для непрошеных гостей. -- Смотрите,-- отрывая пристальное внимание командира от Волка, внесла свою лепту в осмотрительность и Марина. С другой стороны лагеря на поляну выехал на белой лошади паренек лет тринадцати. Он ловко спрыгнул с коня, хлопнул того по крупу -- иди пасись, а сам, прихрамывая, поспешил к костру. В отряде паренька наверняка любили -- каждый, мимо кого проходил, норовил потрепать его по черным кудрям, что-нибудь сказать. Так, окруженный всеобщим вниманием, он подошел к Одинокому Волку и что-то доложил. Скорее всего, весть привез не удручающую, потому что командир тоже потрепал связного по голове и пригласил к столу. -- Что-то насчет машин сказал, -- дотягивалась ухом до слов Марина. -- Машины подойдут к поезду,-- догадался сам и успокоился Заремба. Неизвестная весть, принесенная противнику пусть даже на белом коне, настораживает. Особенно накануне собственного прыжка. -- Всем строиться. Об очередном намерении банды можно было догадаться теперь и без слов, по одним действиям, но девушка передала команду Волка вслух. Волк говорил что-то еще, но теперь Марина копила информацию, чтобы выдать самую суть. И только когда боевики, оставив на поляне пять человек, повернулись и строем ушли из лагеря, она продолжила репортаж: -- Пообещали вернуться через три-четыре часа. Старшим остался Ильяс. Уходящий на задание Волк больше не интересовал Зарембу. Все внимание привлекала пятерка, с сожалением глядящая вслед товарищам. К ней необходимо добавить еще минимум человека четыре на постах. Но даже при таком соотношении на успех рассчитывать можно. "Кобра" должна укусить первой. За тем и шли. -- Подтягивай сюда по одному остальных,-- отдал Дождевику команду подполковник. Прапорщик сполз на дно оврага, перебежал по мосту ручей и, хотя его наверняка уже видели свои, исчез в чаще. Команда получена четкая: подтягивать, а не приглашать. Значит, он приведет спецназовцев след в след, заранее обрисовав им обстановку. -- Подождем немного, пока у оставшихся спадет возбуждение, а отряд уйдет подальше,-- поделился с Мариной дальнейшими планами Заремба. -- Без стрельбы не обойдется? -- Попробуем.-- Стреляют на войне, но не в разведке. Марина имела в виду немного другое. -- Пацаны еще,-- кивнула на оставшихся в лагере. Ильяс, единственный среди оставшихся боевиков бородач, представлялся и самым старшим по возрасту. Он сначала расспрашивал о чем-то связного, потом помог взобраться тому на лошадь и парнишка ускакал в сторону села. Остальные занялись каждый своим делом. Похоже, за войну и лесное затворничество боевики смертельно надоели друг другу, потому что рассосались в разные стороны -- кто опять на турник, кто пить чай, кто читать книгу. Худощавый, небольшого росточка парень извлек из закутка обшарпанную гитару и, поминутно ошибаясь и спотыкаясь о струны и ноты, принялся бить "восьмерку". -- Может, поучить? -- сзади подполз Волонихин. Конечно, даже Дождевика обогнал, спеша к Марине. -- А ты умеешь играть? -- встрепенулась та.-- Я тоже. Странно, что они еще не обо всем переговорили и не все разузнали друг о друге. Пусть получше узнают друг друга, авось на счастье. Слово "счастье" -- среднего рода, значит, для всех. Не успел подполковник подумать о своих, как потребовал к себе внимание Ильяс. Не найдя себе занятия в лагере, он взял ведро и направился к ручью. На бревно-мосток ступал как раз Туманов, и Заремба яростно замахал ему -- исчезни, Но слишком быстр оказался Ильяс, слишком неустойчивое положение на бревне занял пограничник..Да и до ближайших кустов что вперед, что назад ему все равно в два раза дольше, чем боевику выйти на берег. И в последний отчаянный жест, и не жест даже, а увидев вскинутый для стрельбы автомат в руках командира, Туманов не нашел ничего более спасительного для группы, как соскользнуть с моста в воду. Наверняка он хотел удержаться за бревно, но руки не удержали и поток вынес его на свою говорливую середину. Единственное, что сумел сделать Василий без всплесков, -- прижаться к берегу и заплыть под бревенчатый настил, выступающий в воду. На нем, скорее всего, боевики стирали свои вещи. По крайней мере, Ильяс именно там принялся полоскать в ведре тельняшку. Туманов не вспльвал, видимо, найдя-таки опору, и мыльная вода наверняка стекала ему на голову. Как долго собирался стирать боевик, сколько мог продержаться в холодной горной воде пограничник -- про то цыганки перед отлетом не гадали, и Заремба жестами распределил: он сам держит Ильяса, Волонихин и Марина -- лагерь. Но не хотелось, ох как не хотелось начинат