л усилившееся беспокойство и понял, что оно связано с недавним звонком Громакова. Активность Сизова в ревизии архивных дел ему совсем ни к чему. Дело усугубляется тем, что на эту чертову Сыскную машину трудно найти управу: он легко обходит всю иерархическую лестницу и заходит прямо к генералу. Говорят, тот начинал у него стажером. Может быть... Когда Крутилин докладывал об Игнатове, Павлицкий предложил на его место Сизова. Еще чего не хватало! Может, потому он так землю и роет? Впрочем, Крутилин не станет менять одного предпенсионера на другого, к тому же человека Павлицкого. Если, конечно, он будет принимать решения. А будет ли? Какая у него ни мощная рука в министерстве, а обком крепко поддерживает Павлицкого. Неизвестно, что перевесит... По широкой мраморной лестнице Мишуев спустился на второй этаж, где располагались кабинеты руководства. У высокой отделанной под дуб двери он замешкался, перебрал, будто проверяя, документы в прозрачной папке, вошел в приемную, поздоровался с новой секретаршей, наглядно воплощавшей принцип омоложения аппарата, и сквозь темный тамбур между полированными дверями прошел в кабинет Крутилина. Полковник был молод для своего звания и должности -- недавно ему исполнилось сорок четыре. Жесткие черные с заметно пробивающейся сединой волосы, выпуклый лоб, светлые навыкате глаза, массивный прямой нос, нависающий над верхней губой, округлые щеки и детский, с ямочкой, подбородок. Стоя под тяжелым взглядом почти навытяжку, Мишуев доложил результаты работы по "сицилийцам". Доложил удачно: ни разу не заглянув в бумаги и не сбившись. -- Почему на оперативное совещание при начальнике управления идете вы, а не руководство уголовного розыска? -- глухим рокочущим голосом спросил Крутилин и презрительно выпятил нижнюю губу. -- Полковник Силантьев болен, -- быстро ответил Мишуев и, чуть помешкав, продолжил: -- Игнатов... В общем, Игнатов послал меня. -- Понятно... -- с тем же презрительным выражением протянул Крутилин. -- У него более важные дела... Ладно! Посмотрим, как он уйдет: по выслуге или по служебному несоответствию! На Мишуева будто холодом дохнуло. "Ну и крут мужик! Верно говорят -- не одну шкуру спустит!" -- И с чем же вы идете на оперативное совещание при начальнике управления? -- голосом, не предвещающим ничего хорошего, продолжал полковник. -- С этой хреновиной? Он кивнул на пластиковую папку, и Мишуев инстинктивно спрятал ее за спину. -- Анализ камня, идентичность карьера, -- передразнил Крутилин. -- И что дальше? Установили -- камень из этого разреза. Ну? Его по паспорту выдали с записью в книге регистрации? Кому мозги припудривать?! Нужен круг отрабатываемых лиц, улики, приметы, связи! Нужна информация из уголовного мира: почерк, клички, "черные" автоматы! Вот работа сыщиков. А камень и следователь с экспертами изучат, вам вообще нечего туда лезть! Крутилин резко встал из удобного кожаного с высокой спинкой кресла так, что оно, дребезжа металлическими колесиками, отъехало к стене, подошел вплотную к начальнику отдела особо тяжких, как будто хотел ударить. Мишуев непроизвольно попятился. -- А если не хотите работать или не получается, надо честно сказать и идти в народное хозяйство, мы вас поддержим, -- другим, неожиданно миролюбивым тоном продолжил полковник. -- И не надо никаких академий, чего деньги тратить... Крутилину нравилось внушать страх, и он умел это делать. Он "колол" самых отпетых бандитов, чем и был известен во всех северных тюрьмах, колониях и пересылках. Сломив чужую волю, он переходил на мягкий, доброжелательный тон, который резко не соответствовал смыслу произносимого, и окончательно деморализовывал жертву. Сейчас ему тоже удалось достигнуть цели -- Мишуев чувствовал себя бесформенным пластилиновым комочком, над которым навис гранитный кулак. -- Жаль, меня не было в городе, я бы с места происшествия след зацепил, -- так же мягко, даже с некоторой долей сочувствия говорил полковник. -- Беда в том, что у вас профессионалов нет... Разве что Сизов... Я посмотрел все разработки отдела -- он один действует как настоящий сыскарь. По пристальному взгляду Крутилина Мишуев понял, что тому прекрасно известно о его взаимоотношениях с бывшим наставником. -- Я не все доложил, -- попытался он выправить положение, но Крутилин отмахнулся. -- На совещании доложите. Там и послушаем, и решим, кто на что способен. Если работать тяжело, не справляетесь -- пишите рапорт. Чего зря хлеб есть! Последнюю фразу полковник произнес почти дружески. Оставшиеся свободными десять минут Мишуев нервно курил в закутке на площадке лестницы черного хода. "Ну их к черту, такие оперативки! -- заторможенно думал подполковник, чувствуя, как постепенно высыхает спина. -- Пусть Игнатов ходит, он за это деньги получает. Тут не авторитет заработаешь, а голову потеряешь. Как с ним работать? Зверь! Пожалуй, Павлицкого он сожрет. Непременно сожрет! И всех его людей, как водится. И тех, кто стоял в стороне, обязательно... Ну и бойня будет! Нет, надо дергать в Москву. Пересидеть два года, пусть все закончится, устоится... Только похоже, что с этой идеей ничего не выйдет. Пока не раскроем "сицилийцев", он и заикнуться об учебе не даст..." В примыкающий к генеральскому кабинету зал заседаний Мишуев заходил в самом скверном настроении. Начальник управления генерал-майор Павлицкий занял свое место во главе стола ровно в шестнадцать, как и было назначено. Выглядел он не по-генеральски -- маленький, сухой, подвижный -- и потому постоянно носил форму и требовал того же от подчиненных. Поэтому двенадцать человек по обе стороны длинной полированной столешницы были облачены в казенное сукно серого и защитного цвета. Только тринадцатый позволил себе явиться в светлом импортном костюме свободного покроя и сел не как все, а напротив генерала, в противоположный торец стола, получив возможность бесцеремонно осматривать собравшихся выпуклыми льдистыми глазами. У него был властный вид, внушительная фигура, уверенные манеры, и если бы посторонний человек вошел в зал, он бы не сразу определил, с какой стороны находится "глава стола" и кто руководит оперативным совещанием. На такой эффект Крутилин и рассчитывал. Чувствовалось, что он собран и готов постоять за себя, если начальник попытается поставить его на место. Но генерал начал совещание как ни в чем не бывало, и, хотя на лицах офицеров ничего не отразилось, можно было с уверенностью сказать, что этот факт обязательно станет предметом кулуарного обсуждения и сделанные из него выводы окажутся не в пользу Павлицкого. Первым заслушали начальника управления исправительных дел о массовых беспорядках в шестой колонии, затем докладывал Мишуев. На этот раз главное внимание он сосредоточил на Алексее Сивухине как перспективном фигуранте для дальнейшей разработки, про кусок ракушечника и поиск карьера упомянул вскользь, зато рассказал об отработке автовокзалов, которой занимается Сизов. Сообщение прозвучало весомо, даже Крутилин к концу перестал презрительно кривиться. Генерал задал несколько вопросов о Сивухине, Мишуев толково ответил. -- Есть предложение одобрить проводимую отделом работу и предложить активизировать линию розыска использованного преступниками автомата, -- подвел итог Павлицкий. Возражений не было. Мишуев сел на место и перевел дух. Сивухин, конечно, пузырь, который рано или поздно лопнет. Но сегодня он удержал его на плаву, а это очень важно -- не утонуть сейчас, сию секунду, потому что завтра будет уже другая ситуация, другие доказательства, другая обстановка. Подполковник вполуха слушал выступление начальника УБХСС, совсем не слушал зама по хозяйственной работе, который возмущался нерациональным использованием автотранспорта, и насторожился, когда слово взял Крутилин. -- Я согласен с предыдущим выступлением. -- Полковник навис над столом, упираясь в деревянную поверхность побелевшими пальцами. -- Машины должны использоваться для раскрытия преступлений, расследования и выполнения других конкретных задач службы. На работу и домой можно ездить общественным транспортом. Поэтому я свою машину отдаю в пользование оперативного состава управления и призываю других сделать то же самое. Это раз! Полковники, подполковники и один майор недовольно зашевелились. -- Второе, -- не обращая внимания на возникший шумок, невозмутимо продолжал Крутилин. -- Отмечаю низкий уровень исполнительской дисциплины руководства уголовного розыска. Я работаю полтора месяца, за это время Силантьев не выходил на работу по болезни, Игнатов самоустранился от руководства службой в связи с тем, что готовится к уходу на пенсию. Предлагаю на следующем оперативном совещании заслушать Игнатова и решить вопрос о его служебном соответствии. При отрицательном решении изменить основание увольнения с соответствующим уменьшением пенсионного содержания... Присутствующие загудели. Пенсия, выслуженная за двадцать пять лет, -- самое святое, что есть у увольняемого офицера. Замахиваться на нее не принято. Тем более что каждый может легко представить себя на месте обиженного. -- Третье, -- полковник повысил голос. -- При таком положении вещей совершенно не продумано направление в академию Мишуева. Учиться, конечно, надо, и, если он возьмет "сицилийцев" или хотя бы выйдет на них, можно будет его отпустить, но не оголяя руководства уголовным розыском! Значит, надо производить омоложение аппарата, особенно начальников отделов и управлений... Дальше Мишуев не слушал. "... Или хотя бы выйдет на них..." Значит, не все потеряно... Крутилин сел, глядя прямо перед собой. Получалось, что он смотрит на генерала. -- Вы закончили, товарищ полковник? -- очень вежливо спросил Павлицкий. -- Закончил. -- Подведем итог, -- не вставая, сказал генерал. -- По первому пункту вы приняли решение, полностью входящее в вашу компетенцию. Отказ от использования личной машины можно приветствовать. Надеюсь, другие руководители последуют вашему примеру... А если нет, возможно, я сам издам соответствующий приказ... Недовольный шумок снова всколыхнулся над длинным полированным столом. -- Может, действительно всем целесообразно пересесть на городской транспорт? Тем более мне известно, что вы задерживаете в нем карманников. На вашем счету четырнадцать задержаний по месту прежней службы и восемь -- в московском метро, во время учебы. Я не ошибаюсь? Крутилин очень внимательно посмотрел на генерала. В комнате стало тихо. -- Нет, товарищ генерал, не ошибаетесь. Все точно. -- Вот и хорошо, -- кивнул Павлицкий. -- Может быть, на транспорте установится порядок. Хотя лично я считаю, что руководители областной милиции имеют возможность более эффективными методами бороться с преступностью. Крутилин, набычившись, не сводил с генерала внимательного взгляда. -- По второму и третьему пунктам, -- монотонно говорил генерал. -- Вы являетесь куратором оперативных служб и отвечаете за работу уголовного розыска. Поэтому для вас открыто широкое поле деятельности. Действуйте! Принимайте решения в пределах своей компетенции, вносите предложения, если вопрос выходит за ее пределы. Кого увольнять, кого посылать на учебу, кого назначать на должность -- это, извините, буду решать я. Снижать пенсию я никому не собираюсь, надо быть людьми и понимать: существуют болезни, усталость, нервные стрессы. Отбирать за это то, что пожилой человек зарабатывал всю жизнь, просто несправедливо... -- Правильно, Семен Павлович! -- от души выкрикнул начальник УИД, и все одобрительно зашумели, бросая косые взгляды на Крутилина. Тот еще больше набычился, как боксер, прячущий подбородок от нокаутирующего удара. -- И последнее. Существует порядок, субординация, дисциплина. Я настоятельно прошу вас приходить к начальнику управления в форменной одежде. Генерал выдержал паузу и, добродушно улыбнувшись, добавил: -- А в трамвае можете ездить в штатском. Что поделаешь, если у вас такое хобби! Одиннадцать офицеров расхохотались. Мишуев улыбнулся одной половиной рта -- той, что была обращена к генералу. Лицо Крутилина осталось невозмутимым. -- Все свободны, -- объявил Павлицкий и встал. Загремели стулья. У широкой двери, в которой открывалась только одна створка, на мгновение возникла давка. -- Ну и выдрал Семен Павлович этого петуха, -- не особо снижая голос, говорил начальник информационного центра. -- Насухую выдрал... Причем культурно... Руководители курируемых Крутилиным служб открыто высказываться избегали, но перешептывались с улыбками. Поражение "варяга" было наглядным для всех, кроме него самого. -- Доложился неплохо, -- буркнул он Мишуеву на ходу. -- Лучше, чем у меня в кабинете. Жми на этого типа, он, видно, еще не полностью лопнул. И скажи своим: пусть дурака не валяют, шкуру спущу! В коридорах управления было людно: сегодня давали зарплату, поэтому к концу работы все сходились на службу. К этому дню планировалось и возвращение из командировок. Идя к себе, Мишуев покосился на дверь с цифрой 78, хотел было зайти, но передумал. Пусть сам, невелик барин. За дверью семьдесят восьмого кабинета Губарев и Сизов доедали красногорскую колбасу, пили чай и вели тихую беседу. -- Я, говорит, вообще отошел, связи растерял, дайте жить спокойно, -- пересказывал Губарев. Сизов хмыкнул: -- Ну-ну... -- А этот, последний: "С дорогой бы душой и всем почтением, но нет ничего такого на примете, даже краем уха не слыхал..." Старик доел бутерброд. -- Значит, один наган зацепил? Ну-ну... Нам-то он ни к чему, напиши рапорт да отдай в Прибрежный райотдел, пусть занимаются. Губарев приготовил лист бумаги и тут же, чертыхнувшись, поднял его со стола -- в нижней части расплывался мокрый полукруг. -- Стакан не вытер. Сегодня в Центральном дежурный на готовый протокол кофе пролил. Да, кстати, там Фоменко вертелся. Меня увидел -- хотел спрятаться, спросил, что делает, -- не ответил... Странно как-то. Сизов молча поднял телефонную трубку, набрал четыре цифры внутреннего номера. -- Здравствуйте, товарищ Крылов. Как жизнь проходит? У всех быстро... Слушай, Саша, что там у вас сегодня делал Фоменко? С кем работал? А на кой ему этот хулиган сдался? Ну и как, расколол? Да ты что! А, вот оно как. А для чего это им обоим? С тем-то ясно: лопнул, и все... А наш-то? Чья команда? Вот так, да? Ладно, спасибо. До связи. Сизов положил трубку. -- Ну что? -- спросил Губарев, но Сизов не успел ответить, как в кабинет без стука вошел Фоменко. -- Здорово, мужики! -- Он поспешно сунул каждому руку, быстро отдергивая ее обратно. -- Зарплату получили? Ну и класс! Запирайте дверь... Он распахнул пиджак и показал приткнутую за брючным ремнем бутылку водки. -- Как обещал, помните, Игнат Филиппович? Фоменко зря слово не бросит... -- Чем ты там занимался в Центральном с такой секретностью? -- спросил Сизов. -- Своих дел мало, решил району подсобить? Фоменко с отвращением скривился. -- Да по "сицилийцам"... Выходы на автоматы ищу. Начальник велел не распространяться... -- Это что, его идея? -- Ну да... -- Фоменко нетерпеливо переступал с ноги на ногу. -- Хватит про работу, Игнат Филиппович, она и так в печенках сидит... Валек, нарежь закуску. Он резко вынул из бокового кармана плавленый сырок с яркой зеленой этикеткой. -- Закуска у тебя всегда богатая, -- отметил Губарев. -- Игнат Филиппович, там колбаски не осталось? У меня полбатона есть и банка тушенки заначена. Сизов порылся в сейфе, извлек мятую оберточную бумагу, в которой оказался небольшой кусок колбасы с веревочным хвостиком. -- Класс, мужики! -- Фоменко суетливо застилал стол газетой. -- Сейчас накроем, как в ресторане... Сизов задумчиво оторвал веревку, понюхал зачемто колбасу и положил на стол. Как и большинство сотрудников уголовного розыска, он был не дурак выпить и еще помнил времена, когда в конце работы оперсостав, перед тем как разойтись по домам, открыто распивал несколько бутылок водки под немудреную закуску, чтобы снять напряжение и забыть кровь, грязь, человеческую жестокость, подлость и коварство, с которыми пришлось столкнуться вплотную за прошедшую смену. Времена меняются -- уже не ухватишь, выскочив на несколько минут в соседний гастроном, полкило любительской и отдельной, по триста граммов швейцарского и голландского, которые продавщица нарежет аккуратными тоненькими ломтиками, да и водку, если не зайдешь со служебного входа, не купишь без очереди, хотя она, зараза, и подорожала в четыре раза. Но главное -- отношение изменилось к этому делу. Закручивали постепенно гайку и завинтили до упора. Новые времена. А кровь и мозги человеческие выглядят, как и раньше, и запашок от лежалого трупа тот же, и в морге веселей не стало... А когда на пушку или нож выходишь, сердце еще сильней колотится да давление выше прыгает, чем тогда, -- годы-то набежали. А антистрессовых препаратов не изобрели, остается старое, проверенное средство, тем более и привычка какаяникакая выработалась, никуда не денешься... У каждого в разной степени. Вот Фоменко -- аж трусится от нетерпения, а Губареву просто любопытно, молодой еще... Хотя Веселовский тоже молодой, а очень уважает, ни одной возможности не упустит. Старик прислушался к своим ощущениям. Он знал, что его искал Мишуев, и сам собирался к начальнику с рапортом, но расслабиться действительно не мешало. К подполковнику можно зайти завтра с утра. Но, глядя на дружные хозяйственные приготовления Губарева и Фоменко, он почему-то не ощутил умиротворения и не настроился на общую волну предвкушения предстоящего застолья. -- Готово! -- Фоменко придирчиво осмотрел разложенные на газете листы белой бумаги -- вместо тарелок, горку нарезанного хлеба, сырка и колбасы, открытую банку консервов. -- Сейчас, только стаканы вымою... Он рванулся к двери. -- А Веселовского ты не звал? -- спросил Сизов. Фоменко остановился и поставил стаканы. -- Да я что-то его не понял, Игнат Филиппович. -- Он широко развел руками, изображая крайнюю степень удивления. -- Показал пузырь -- он обрадовался, руки потер, у меня, говорит, бутерброды есть... Я говорю, мол, идем к ребятам, я Игнату Филипповичу обещался. А он подумал-подумал и отказался. Мол, работы много... -- Фоменко снова собрал стаканы и понизил голос до шепота: -- Я думаю, он себя уже начальником чувствует. Ну и вроде как не хочет, чтобы все вместе... Фоменко подмигнул. -- Ну и ладно, нам больше достанется. Я мигом. -- Плечом он отдавил дверь и вышел в коридор. Сизов посидел молча, хмыкнул. -- Ну-ну... Встал, извлек из ящика стола свой рапорт. -- Ты вот что. Валек, пить-то вредно, помочи губы для вида, поддержи компанию. Я к Мишуеву. Он направился к двери, на пороге остановился. -- И еще. Будете уходить -- посмотри за ним. Если пойдет по центральной лестнице -- не пускай. Сведи по запасной, во двор, а выйдет пусть через "город". Здание областного УВД имело общий двор с городским, расположенным перпендикулярно. Фасады и соответственно подъезды выходили на разные улицы. -- Зачем это? -- удивился Губарев. -- Потом скажу. В коридоре Сизов столкнулся с сияющим Фоменко. -- Ну, погнали, -- начал тот и осекся. -- Куда же вы, Игнат Филиппыч? -- Начальник вызвал. Лицо Фоменко потухло. -- Мы подождем... -- Да нет, начинайте сами. Дело, видать, долгое... -- Жаль... -- Фоменко снова оживился. -- Ну дай Бог не в последний раз. Он юркнул в дверь семьдесят восьмого кабинета, раздался щелчок замка. Сизов направился к кабинету Мишуева. Начальник отдела особо тяжких находился во взвинченном состоянии. Анализируя выпад Крутилина в свой адрес и неожиданное заступничество генерала, он понял, что оказался между молотом и наковальней. Превратиться в фигуру, на которой начальники будут что-то доказывать друг другу, -- этого и врагу не пожелаешь. Любая твоя ошибка становится козырем в чужой игре, а кто работает без ошибок... Сизов вошел без стука. -- Вызывали? Мишуев уставился на подчиненного тяжелым, как у Крутилина, взглядом, но тут же почувствовал, что сходство в данном случае может носить только пародийный характер. Раздражение усилилось. -- Вами крайне недоволен начальник управления. Мишуев сделал паузу, наблюдая за реакцией Сизова, но тот не проявил ни малейшего беспокойства или хотя бы заинтересованности. -- Ему звонил председатель областного суда, рассказал о вашем визите, генерал спрашивает меня, а я ничего не знаю. Пришлось выслушать про недисциплинированность подчиненных, нарушение субординации, имитацию активной деятельности в ущерб конкретной работе. Сизов шагнул вперед и положил перед начальником отдела исписанный лист бумаги. -- Результаты моей конкретной работы отражены в этом рапорте. Мишуев бегло просмотрел документ, потом прочел еще раз, уже внимательней, растерянно провел ладонью по лбу. -- Ничего не понимаю. Вы что, ревизуете судебные дела? И зачем ехать за тысячи километров? Проверять правильность приговора? -- Это не моя задача, -- равнодушно ответил Сизов. -- Хотя проверка тут бы не помешала. -- Что вы имеете в виду? -- Отхлынувшее на миг раздражение накатило с новой силой. -- То, что сказал. Дело слеплено на соплях. Кроме признания обвиняемого, ничего и нет. Да и признание странное: дачу он едва нашел, мотив убийства толком не объяснил, нож описал смутно, куда выбросил -- показать не смог. Вот я и хочу узнать, держал ли он вообще тот нож в руках... -- Кем вы себя воображаете? Членом Верховного Суда?! Ваша задача -- отыскать "сицилийцев"! -- Не сдержавшись, Мишуев сорвался на крик, но тут же взял себя в руки и продолжил более спокойно: -- Выбросьте из головы беспочвенные фантазии и присоединяйтесь к той работе, которую успешно ведет Веселовский. Вы должны подавать пример молодым и менее опытным товарищам. Нельзя подчинять общее дело личным амбициям. -- Вы отказываете мне в командировке? -- по-прежнему невозмутимо спросил Сизов. -- Безусловно! Незачем впустую тратить время и расходовать государственные деньги! -- Подполковник пристукнул по столу кулаком, давая понять, что говорить больше не о чем. -- Наложите резолюцию на рапорт. Я буду обжаловать ваше решение руководству. Заодно доложу о причинах, заставивших меня обратиться к архивным делам. Сизов говорил строго официально, и Мишуеву стало ясно: прямо сейчас он отправится к Крутилину или Павлицкому и наболтает там такого, что начальнику отдела будет трудно объяснить, почему он пресекает похвальную инициативу сотрудника. А если Крутилин уцепится за эту старую историю... Мишуев придвинул рапорт, выдернул из настольного календаря шариковую ручку, занес над бумагой. -- Хорошо, сделаем эксперимент. Решили допросить давно осужденного Батняцкого? Полагаете это полезным для дела? Действуйте. Мишуев написал на рапорте: "Считаю целесообразным" -- и размашисто подписался. -- Только я думаю, что эта поездка ничего не даст. Кроме вреда. Потому что вы оголяете свой участок работы и перекладываете ее на коллег. Кроме того, зря тратите время и деньги. Посмотрим, кто окажется прав: вы или я. Кстати, доложите, чем вы занимались сегодня весь день. Выслушав доклад, подполковник отпустил Сизова. Когда дверь за оперативником закрылась, Мишуев обмяк, подпер голову руками и тяжело задумался. Он вышел из сложившейся ситуации единственно возможным способом и даже оставил за собой последнее слово. Но что дальше? В семьдесят восьмом-кабинете раскрасневшийся Фоменко учил жизни Губарева: -- Да гори она огнем, эта ментовка! Ты что, не заработаешь свои две сотни на гражданке? Беги, пока молодой! Потом затягивает: надбавки за выслугу, стаж для пенсии... А чуть оступился, уволили до срока, вот пенсия и накрылась. Он достал из-за тумбы стола на три четверти опустошенную бутылку, с сожалением взболтнул содержимое. -- Надо бы две взять... Давай стакан. -- У меня есть. -- Губарев показал, что не выпил до конца. -- Как хочешь. -- Фоменко вылил остатки водки себе, придвинул графин с водой поближе, приготовил кружок колбасы. -- Давай за то, чтоб я дослужил до полной выслуги! А ты... чтоб не уродовался на этой проклятой службе. А то дадут по башке, как мне... Ладно, будь! Он залпом выпил водку, лихорадочно плеснул из графина, запил и принялся жевать колбасу. -- До сих пор башка раскалывается, особенно осенью и весной. Так и боюсь, что еще схлопочу по ней, тогда каюк... Как дотяну до выслуги -- сразу уйду. Так еще хрен получится: видишь, какая каша заваривается? Крутилин с генералом тягается, Мишуев чего-то на Старика взъелся... А я ничего не хочу, только чтоб не трогали. И на Старика удивляюсь: у него давно выслуга есть, а уходить и не думает... Хотя он настоящий сыщик, ему жизни нет, если по следу не бежать, комбинации не разыгрывать... На площадке второго этажа Сизов снял и перебросил через плечо пиджак, ослабил и сбил на сторону галстук и развинченной походкой пошел по лестнице вниз. В вестибюле стоял длинный болезненно худой Бусыгин -- самый противный сотрудник инспекции по личному составу, рядом -- Шаров из политотдела, в дверях дежурной части напряженно застыл ответственный -- майор Семенов. -- Товарищ майор, можно вас на минуту? -- обратился Бусыгин к Сизову. И, когда тот подошел, спросил: -- Почему вы в таком странном виде? -- Жарко, -- невнятно буркнул Старик, отвернув лицо в сторону. Он видел, как Семенов досадливо махнул рукой и скрылся за дверью. Бусыгин оживился: -- Жарко? А чем от вас пахнет? -- Не знаю, -- так же невнятно ответил Старик. -- Капли выпил от сердца. -- Ах капли! -- Бусыгин совсем расцвел. -- Тогда попрошу пройти на секундочку в дежурную часть. Он показал рукой, будто Старик не знал, куда надо идти. -- Прошу! -- Сизов на ходу надел пиджак, привел галстук в нормальное положение и первым вошел в дежурку. Семенов уже сидел за пультом, а в углу, под схемой расстановки патрульно-постовых нарядов, приткнулся на табуретке фельдшер из медпункта. -- Здравствуй, Андрей. -- Сизов протянул Семенову руку. -- У тебя есть акт на опьянение? Тут Бусыгин какой-то цирк устроил, надо его проверить. Как раз удачно -- и доктор здесь, и индикатор трезвости наверняка поблизости. Давай оформляй. Семенов захохотал и от полноты чувств врезал кулаком по подлокотнику кресла. -- Надумал щенок поймать матерого волка... Ну, давайте попробуем, кто из вас того... Шаров тоже не смог сдержать улыбку, а до Бусыгина дошло не сразу: он всматривался в Сизова, и лицо его постепенно принимало обычное кислое выражение. -- Чего смешного? Был сигнал, мы обязаны проверить, -- угрюмо выговорил он. -- Сигнал, говоришь? -- продолжал веселиться Семенов. -- Какая же это... такие сигналы дает? Вы теперь с того сигнальщика спросите! -- По телефону... Как тут спросишь... Бусыгин резко повернулся и почти выбежал из дежурной части. Придя домой, Сизов позвонил Губареву. -- Как дела, Валентин? -- Ничего, обошлось, -- крякнул Губарев. -- Фоменко рвался через центральный подъезд выйти, еле оттащил. А там инспекция пьяных отлавливала... Откуда узнали-то, Игнат Филиппыч? -- Узнал... Значит, рвался? Ну ладно, будь! Не кладя трубку. Старик набрал номер Веселовского. -- Как жив-здоров, Александр Павлович? -- Кто это? -- быстро спросил тот. -- Неужто не узнал? Несколько секунд телефон молчал. -- А-а-а, здравствуйте, Игнат Филиппыч! Преувеличенно бодрый тон не мог скрыть напряжения в голосе. -- Бусыгин передал тебе привет. Снова пауза. -- А я-то при чем? Я ничего... Что Бусыгин? Сизов опустил трубку на рычаг. Глава восьмая До Москвы Сизов долетел за полтора часа, затем сутки провел в вагоне поезда Москва-Воркута. Вынужденное безделье вопреки ожиданию не тяготило его, привыкшего к каждодневной круговерти срочных заданий, неотложных дел и всевозможных забот. Половину дороги он проспал, а потом бездумно смотрел в окно, отказавшись играть в карты и выпивать с тремя хозяйственниками средней руки, успешно решившими в столице какой-то свой вопрос. Он не любил случайных знакомств и избегал досужих расспросов, обычных при дорожном общении. В Микуни он вышел из вагона, провожаемый любопытными взглядами попутчиков: режимная зона, здесь царствовало управление лесных колоний и высаживались, как правило, только люди в форме внутренней службы -- гражданские объекты поблизости отсутствовали. По однопутке допотопный паровоз потащил короткий состав в глубь тайги, и через несколько часов Сизов шагнул на перрон маленькой станции, которая, казалось, выплыла из начала сороковых годов: игрушечный вокзальчик красного кирпича, бревенчатая пристройка "Буфет", давно забытые медные краны и указатель "Кипяток". И патруль, безошибочно подошедший к нему -- единственному штатскому среди пассажиров вагона. -- Гражданин, ваши документы и цель приезда, -- козырнул старший лейтенант с заношенной красной нарукавной повязкой, на которой когда-то белые буквы составляли непонятную непосвященным аббревиатуру ДПНК (дежурный помощник начальника колонии). У двух подтянутых настороженных прапорщиков на повязках были другие надписи: Кон. ВН (контролер войскового наряда). Сизов предъявил удостоверение и расспросил, как пройти в "Комилес". Управление располагалось рядом со станцией в новой четырехэтажке из красного кирпича. Любому приезжему бросалась в глаза скрытая связь между вокзалом и управлением: во всем поселке только эти два здания были выстроены из нетипичного для лесного края стройматериала. Но лишь человеку, знающему о соотношении бюджетов "Комилеса" и местного исполкома, было ясно, кто кому оказал похозяйски "шефскую помощь". Начальник оперативно-режимного отдела -- шустрый молодой капитан, привыкший схватывать вопрос на лету и тут же с ним разделываться, затратил на Сизова пять минут. -- Батняцкий? Фамилия ничего не говорит. Значит, не отличался. Какое учреждение? Тройка? Тогда быстро... Он нажал клавишу селектора, вызывая дежурного. -- Лезвин еще не уехал? У тебя? Быстренько ко мне. И пояснил: -- Начальник "стройки". Его как раз только сейчас выдрали, по дороге обязательно будет вам жаловаться, приготовьтесь. Зато вечером наверняка... Он звонко щелкнул себя по горлу и подмигнул. -- Так что можно и потерпеть. Верно? Сизов Промолчал. Он не любил фамильярности. -- А вот и Лезвин, знакомьтесь! В кабинет вошел пожилой майор с лицом неудачника. Впрочем, Сизов подумал, что если бы на его плечах были полковничьи погоны, он бы не выглядел пожилым и не казался неудачником -- просто хмурый усталый мужик лет под пятьдесят. Почти всю дорогу он молчал. "УАЗ" ходко углублялся в тайгу. С двух сторон выложенную из бетонных плит дорогу обступала глухо шумящая зеленая стена. Из леса сильно тянуло сыростью. С каждым километром пляшущее над бетонкой облако гнуса уплотнялось. Сизов представил эти места зимой. Мороз, жесткий, как наждак, снег, безлюдье... -- Снега много наметает? -- спросил он, чтобы завязать разговор. Лезвин уверенно вел машину. Сизова вначале удивило, что он обходится без водителя, но, судя по манере езды, начальник колонии часто садится за руль. -- Снега? -- отозвался он. -- Скоро покажу... Сизов не понял, что ему собираются показать: было тепло и невозможно представить, что где-то, даже в самой чащобе, сохранился снег. Бетонные плиты кончились, машину затрясло по бревенчатой лежневке. Лезвин сбавил скорость. -- Вон, справа, видите? Сквозь поредевшую стену леса просматривалась обширная вырубка. Бросалась в глаза одна странность: высоченные, до полутора метров, пни. -- Вот столько наметает. -- Лезвин выругался. -- За это я в прошлом году выговор схлопотал. -- За снег? -- снова не понял Сизов. -- Да не за снег, -- досадливо сказал Лезвин. -- За своих долбо... Они перед тем, как пилить, должны утоптать до земли, чтобы от корня оставить не больше десяти сантиметров. А это работа нелегкая и в план не идет. Вот и срезают там, где снег заканчивается! -- Есть же бригадир, мастер... -- Такие же долбо... -- повторил Лезвин с прежней досадой. -- И так же заинтересованы в кубометрах. К тому же сразу в глаза не бросается, а когда растает, лесная инспекция и поднимает тарарам... Штрафы, предписания, протоколы. Кто виноват? Зэков-то пайки не лишишь, а начальнику в самый раз строгача закатать. Лезвии притормозил, мягко перекатившись через прогнившее бревно. -- А лесовики не отстают: проведите санитарную расчистку леса -- и все! Поспиливайте до положенного уровня -- и баста! А кто будет из-за этих огрызков человеко-часы затрачивать? -- Так вас сегодня из-за этого? -- поинтересовался Сизов. -- Да нет. Дважды за одно не бьют. Два офицера рапорта на увольнение подали... Лезвин тяжело вздохнул. -- Их тоже понять можно. Службу закончили, хотят отдыхать, а я их посылаю лежневку чинить. Конечно, не нравится. А кто меня поймет? Бревна то гниют, то расходятся на болоте, без ремонта за сезон можно дорогу потерять. На пятый ЛЗУ сейчас только на вездеходе проедешь. -- А почему офицеров? Бригаду осужденных поставить -- и все дела! -- А кто будет кубики давать? У нас каждый день в пять часов селектор, и знаешь, что генерал спрашивает? Не про оперативную обстановку, не про политиковоспитательную работу, не про подготовку к освобождению. Вопрос один: выполнен план? И не дай Бог сказать "нет". Так что зэков на это дело отвлекать нельзя. Что остается? Обстоятельства на меня давят, а я на офицеров. В результате "неумение работать с личным составом" и очередной выговорешник! Лезвин снова выругался. -- Я уже двадцать лет майор, десять -- здесь, на полковничьей должности. Видно, майором и сдохну. Впереди показались сторожевые вышки. -- Приехали, -- утомленно сказал Лезвин. -- Сейчас попаримся, банька должна быть готова -- и на ужин. Заночуете у меня, жена полгода как уехала. После бани Лезвин немного размяк. Чувствовалось, что владевшее им внутреннее напряжение прошло. Сноровистый сержант накрыл стол в небольшой кухне типовой квартиры -- если не выглядывать в окно, можно было легко представить, что находишься в новом микрорайоне Свердловска, Москвы или Тиходонска. Только обилие на столе грибов -- жареных, маринованных, соленых, банка моченой брусники и мясо тетерева выдавали месторасположение жилого блока лесной исправительно-трудовой колонии строгого режима. Лезвин отпустил сержанта, оценивающе глянул на Старика и поставил на стол две бутылки водки и граненые стаканы. Притомившийся с дороги и не евший целый день, Сизов сразу охмелел и усиленно принялся за закуску. Лезвин лишь цеплял вилкой скользкие маринованные грибы. -- Через два года пенсия -- уеду в Ташкент. Не бывали? Жаль, расспросил бы... Правда, говорят, нельзя резко климат менять. С минус пятидесяти до плюс пятидесяти -- даже чугунный котелок растрескается. А организм-то привык за десять лет... Лезвин хлопнул ладонью по столу. -- Десять лет! Срок! Они там, -- он показал рукой в стену, -- мы здесь. Вот и вся разница. А мороз, глушь, лес кругом -- это общее. Не задумывались? -- Преувеличиваете, устали, наверное, -- с набитым ртом ответил Сизов. -- Устал, точно... Не обращай внимания. Со свежим человеком всегда на болтовню тянет, дело-то к старости. А тут как? Сижу один, даже выпить не с кем. С подчиненными невозможно -- надо дистанцию держать. Одному -- страшно... Раз, два -- и готово. Сам не заметишь, как сойдешь с катушек. Но в последнее время позволяю. Лезвин с силой провел рукой по лицу, снова наполнил стаканы. -- Жена, правда, пообещала вернуться, дотерпит два года. А одному здесь труба. Давай. Глухо звякнуло толстое стекло. -- Брусникой попробуй закуси, -- переведя дух, посоветовал Лезвин. И без всякого перехода сказал: -- А ты такой же... -- Он замялся, подбирая слово, но так и не нашел подходящего. -- С какого года? Постарше меня, значит... А тоже майор. И жены, видно, нет. -- Откуда знаешь? -- удивился Старик. -- Вижу. Я ведь тоже сыскарь. Начинал инспектором оперчасти, так и прошел всю лестницу -- до начальника. Лезвин хитро улыбнулся. -- Скажешь, в огороженной зоне легче преступника ловить, чем по всей стране? И за банку сгущенки мне любое преступление раскроют? Сизов промолчал. Все аргументы в вечном споре оперативников ИТК и сыщиков уголовного розыска были ему хорошо известны и собственная позиция определена предельно четко. Но обижать хлебосольного хозяина не хотелось. -- Но это только на первый взгляд все просто, -- запальчиво продолжал Лезвин. -- Ты с нормальными людьми работаешь -- свидетели, потерпевшие, вообще все вокруг. А здесь какой контингент? Светлых пятен нету! Лезвин открыл вторую бутылку. -- Развелся? -- неожиданно вернулся он к прежней теме. -- Ага... -- Сизов придвинул стакан. -- Бес попутал на молодой жениться... Они снова выпили. Лезвин заметно опьянел и начал рассказывать про свою жизнь. Старик этого не любил, но сейчас раздражения не испытывал. В черноте за окном шумела невидимая тайга, сзади, со стороны охраняемой зоны, изредка доносились резкие выкрики часовых. Тиходонск остался где-то далеко-далеко, и все заботы куда-то бесследно исчезли. Он ощущал приятную истому и умиротворенность, которой не испытывал уже давно. Лезвин разбудил его в шесть утра. Он был бодр, подтянут и официален. Гладко выбритые щеки, запах хорошего одеколона, выглаженная форма. Через сорок минут, позавтракав остатками вчерашнего ужина и выпив крепчайшего, приготовленного Лезвиным чая, они были в кабинете начальника колонии. -- Хотелось бы вначале получить ориентирующую информацию о Батняцком, -- усевшись на жесткий стул у приставного столика, сказал Сизов. -- Кто он, чем дышит, как ведет и так далее. -- Знаем такого... -- сказал Лезвин, подходя к картотеке и выдвигая ящичек с наклеенной буквой Б. -- Я их всех знаю. Сейчас найдем... Через несколько минут Лезвин извлек прямоугольную карточку из плотной бумаги. -- Так, вот он. Судим за хулиганство к двум годам, отбыл год. Второй раз -- причинение тяжких телесных повреждений, повлекших смерть потерпевшего, -- двенадцать лет. Осталось ему, сейчас скажу... Пять лет шесть месяцев и семнадцать дней. Поощрения, взыскания... Лезвин протянул карточку Сизову -- тот быстро просмотрел убористый текст. -- Благодарность за опрятный внешний вид, выговор за курение в неположенном месте... Мелковат масштаб. -- Правильно подметили, -- кивнул Лезвин. -- А поначалу записного урку изображал: жаргон, рассказы про громкие дела... Только птицу видно по полету -- здесь его быстро раскусили, поутих. Отрицаловка не признала, в актив не пошел, так и болтается посередке. Статья у него серьезная, гордится ею, по их ублюдочным порядкам это вроде институтского диплома. Хозяйственники, мужики, бытовики приходят -- он перед ними хвост распускает, воровскому "закону" учит. И с начальством старается не ссориться. В общем -- и нашим, и вашим. Как-то записался на прием, спрашивает: если на следствии и в суде неправду сказал, что делать? У них у всех это бывает: психологический кризис -- невмоготу больше сидеть, и все! Тут глаз да глаз нужен: может в петлю влезть, или на запретку под пулю сунуться, или в побег пойти, хотя куда здесь бежать... Чаще начинают биографию выправлять, писать во все концы: мол, чужую вину взял или враги оговорили... Пишут, ответа ждут, получают, читают, снова пишут, а время катится, глядишь, кризис и прошел. Так и с Батняцким -- объяснил ему порядок пересмотра дела, только он, кажется, и не подавал. Лезвин посмотрел на часы. -- Через полчаса их выводят на лесоучасток. Хотите поговорить с ним сейчас -- я дам команду. А если еще что-то надо подработать, может, приговор почитать, тогда до вечера, когда вернутся. -- Приговор я читал. Давайте сразу к делу. -- Сизов приготовил свои бумаги. Лезвин набрал две цифры на диске старого телефонного аппарата, резко бросил в трубку: -- Батняцкого из второго отряда ко мне! -- И, повернувшись к Сизову, другим тоном сказал: -- Разговоры у вас доверительные пойдут, так что я мешать не буду. Садитесь на мое место. Он вообще-то спокойный, но если что -- здесь кнопка вызова наряда. Сизов усмехнулся. Подождав, пока за Лезвиным закрылась дверь, он по-хозяйски занял место начальника и осмотрелся. Кабинет напоминал сельский клуб: просторная пустоватая комната, голые стены и окна без занавесок, вдоль стен -- ряды допотопных стульев с лоснящимися дерматином сиденьями. Только сейф, шкаф картотеки и решетки на окнах выдавали специфическое назначение помещения. В дверь тихо постучали, и порог переступил приземистый человек в черной засаленной на предплечьях робе. -- Осужденный Батняцкий, второй отряд, статья сто восьмая часть вторая, срок двенадцать лет, явился по приказанию начальника колонии. А где же он? Вошедший, озираясь, завертел стриженой шишковатой головой на короткой шее. -- Садитесь, Батняцкий. Майор Лезвин вызвал вас по моей просьбе, -- сказал Сизов, внимательно рассматривая осужденного. Невыразительное лицо, мясистые губы, маленькие прищуренные глазки. Батняцкий сел, облокотился на стол и довольно улыбнулся, показав два ряда железных зубов. -- Чему радуешься? -- Ясно чему! Отряд на работу повели, а меня -- сюда. Что лучше -- лес валить или разговоры разговаривать? Вот и радуюсь. -- Он оглянулся на дверь и потер руки. На каждом пальце был вытатуирован перстень, тыльную сторону ладони украшало традиционно восходящее солнце и надпись "Север". -- А о чем собрался разговаривать? -- Об чем спросите. У кого карты есть, кто чифир варит, кто пику имеет. Что вам интересно, про то и расскажу. А могу и написать, почерк у меня хороший, разборчивый. Батняцкий замолчал, присматриваясь к собеседнику, и понимающе покивал головой. -- Сразу не распознал, хотя почуял: что-то не так. У наших рожи красные, загрубелые, глаза от ветра со снегом воспаленные... А вы издалече, никак из самой Москвы? Чифир вас, стало быть, не интересует... Ну да я про все в курсе, давно сижу, могу, если надо, и про начальство наше -- как бдят они, как службу несут. Вы по званию кто будете? -- Я из Тиходонского уголовного розыска, майор Сизов. Батняцкий дернулся как от удара. -- На понт? А книжку свою красную покажешь? Сизов извлек удостоверение, раскрыл, не выпуская из рук, протянул осужденному. Батняцкий приподнялся с места, долго вчитывался, потом плюхнулся на стул. Глаза его беспокойно бегали. -- Настоящее? -- Видно было, что он брякнул первое, что пришло в голову, стараясь выиграть время. -- Я вижу, парень, ты совсем плохой. -- Сизов спрятал документ. -- Чего задергался? Привидение увидел? Батняцкий почесал в затылке. -- Можно считать и так. Вчера про Сизова разговор с Изобретателем вели, а сегодня он на голову свалился. Самолично, через семь тысяч верст. -- А чего про меня говорить? Я же не председатель комиссии по помилованию. -- Болтали про сыскарей да следователей, он тебя и вспомнил. Механическая собака, говорит. Сизов усмехнулся. -- Ну-ну. Любить ему меня не за что, да вроде и не обижался. -- Да вы не так поняли! -- торопливо заговорил Батняцкий. -- Он по-хорошему! В одной книжке вычитал: была механическая собака, ей запах человеческий дадут, пускают, и амба! -- неделю рыщет, месяц, год, через реки, через горы, никуда от нее не денешься! -- Интересно. И где люди такие книжки находят? -- Да он штук сто прочел! -- с гордостью сказал осужденный. -- Знаете, как у парня котелок варит? -- Знаю. Только жаль -- в одну сторону: сберкассы, сейфы. Сизов выдержал паузу, внимательно глядя на Батняцкого. -- У тебя тоже неплохо сработало, как мне зубы заговорить да испуг спрятать. А у самого шестеренки крутятся -- зачем по мою душу прибыл опер из Тиходонска? Батняцкий пожал плечами. -- Да мне какое дело -- откуда. И чего гадать, сами скажете. -- Чифир меня не интересует, да и другие тухлые твои истории. Это ты от небольшого ума: дескать, покантуюсь от работы, сдам оперу туфту всякую да еще посмеюсь над ним с дружками-приятелями. -- В голосе оперативника лязгнул металл. Батняцкий заерзал на стуле. -- Я ж сначала не врубился... Думал, кабинетный фофан с какой-то проверкой приехал. -- Он изобразил смущение, но получилось довольно ненатурально. -- Ну теперь мы с тобой познакомились, и расскажи мне по порядку, да без финтов всяких, свое дело, -- четко сказал майор, в упор глядя на Батняцкого. Тот отвернулся к окну. -- Эка вдруг... Полсрока отмотал, уже и забыл, за что сижу. -- Убийства не забываются. По ночам мучают, спать не дают, иной раз с ума сводят. А у тебя легко как-то -- раз и забыл! -- Не убийство, а тяжкое ранение. Тут две большие разницы. Я ж не виноват, что он помер! -- Батняцкий сел вполоборота и смотрел прямо перед собой. -- А кто виноват? -- Вы к словам не цепляйтесь. Я убивать не хотел. Так и в суде объяснил... -- Да ничего ты не объяснил. Ни как попал на дачу, ни как возвращался, ни почему убил... -- Сизов говорил тихо и монотонно. -- По пьянке-то... разве вспомнишь! -- перебил осужденный. -- Ни кто видел тебя до или после, ни откуда нож взял, ни куда дел его, -- будто не услышав, продолжал майор. -- Пьяный был. Всю память отшибло, -- повторил Батняцкий. -- Какой с пьяного спрос? Сизов медленно, со значением, принялся перебирать лежащие перед ним бумаги. Батняцкий напряженно следил за его руками. -- Чья пудреница на земле возле трупа валялась? -- Вопрос прозвучал резко, как выстрел. -- Про это и вообще не знаю. Может, днем хозяева потеряли... Сизов разложил на столе фотографии. Обычная финка, "лисичка", складной охотничий, пружинная "выкидуха". -- Взгляни-ка сюда. Батняцкий встал, посмотрел, с недовольным видом вернулся на место. -- Какой похож? Хотя бы приблизительно? -- Оперативник подобрался. -- Вы чего хотите? Признался, рассказал, показал, срок получил, сижу, чего еще надо? -- жалобным голосом проныл допрашиваемый. -- Чего нервы мотаете? -- Какой? Пусть ты его пьяным вынимал, но в карман-то трезвым клал? Вот и покажи! Батняцкий ткнул рукой в охотничий складень. -- Такой примерно, только ручка другая. Сизов расслабился и собрал фотографии. -- Не в цвет, приятель. Осужденный вскочил. -- Интересное кино! Семь лет назад что ни скажу -- все в цвет, капитан Мишуев с ходу в протокол строчит! А теперь стали концы с концами сводить! Чего вдруг? -- А того, что твой нож сейчас опять объявился. Рядом с тремя трупами. Двое -- работники милиции. Батняцкий испуганно отшатнулся, но тут же взял себя в руки. -- Чего я, за эту пику вечный ответчик? Выбросил -- и дело с концом. Откуда знаю, кто подобрал и что ею сделал? Сизов недобро усмехнулся. -- Выбросил, говоришь? Ну-ну... Он пристально смотрел на осужденного, пока тот не опустил глаза. -- Зачем чужое дело взял? Батняцкий молчал, оперативник ждал ответа. В кабинете наступила тишина. За окном гудел, разворачиваясь, лесовоз. Наконец осужденный вышел из оцепенения. -- Пустые хлопоты, начальник, -- глухо сказал он. -- Все сказано и забыто. Зря через всю страну тащились. Могли приговор прочесть. -- Читал. Но хотел сам убедиться... -- Сизов криво, пренебрежительно улыбался. -- В чем? -- Батняцкий нервно дернул шеей и в очередной раз оглянулся на дверь. -- В том, что ты такой дурак, -- равнодушно бросил майор. -- Конечно... Зэк всегда дурак... -- Не за здорово живешь в зону полез. Это ясно, был замазан по уши, но двенадцать лет мотать за дядю... Батняцкий быстро глянул на майора и снова опустил голову. Сизов продолжал размышлять вслух: -- "Мокр уху" взял для авторитета, вместо какойнибудь пакости, за которую свои сразу же в "шестерки" определят... Со сто семнадцатой соскакивал скорей всего. -- Понятно! -- зло оскалились железные зубы. -- Мишуев полную раскладку дал, а ты, начальник, из себя ясновидца разыгрываешь! Чего вам теперь от меня надо? Или интерес поменялся? Чего душу рвешь?! -- Истерику не разыгрывай, пустой номер! -- повысил голос Сизов. -- А что дурак -- факт. Я ведь твою жизнь внимательно изучил. Обычно пацаны хотят летчиками стать, чемпионами, а ты о чем мечтал? С четырнадцати лет истатуировался, железки всякие в карманах таскал, песни тюремные заучивал, несовершенными кражами хвастал. Хотел, чтоб за блатного принимали! Чтоб боялись, заискивали... Да нет, кишка гонка -- сам же и подносил хвосты настоящим уголовникам. Первый раз за что сел? Гадил пьяным на улице. А распинался -- драка, с ножами, двоих пописал... Дешевка! Батняцкий закусил губу. -- Со стороны легко по полочкам разложить! Ну дурил по молодости -- мало таких? А меня всегда норовили в землю вогнать. Загремел по первому разу, вышел досрочно, все нормально... И опять непруха! Познакомился на танцах с одной дурой, пообнимались, я бутылку купил -- ноль восемь, выпили, чего еще надо? Думал, поладим, а она кочевряжиться стала... Я и придушил малость. А потом этот опер, Мишуев, говорит: знаешь, мол, что она несовершеннолетняя? Как так, здоровая кобыла! А он статью показывает -- до пятнадцати! И позору сколько: воры ноги будут вытирать, в половую тряпку превратишься. У Батняцкого внезапно сел голос, он сипло закашлялся. Из мутного графина Сизов налил полстакана желтоватой, с осадком воды. Батняцкий жадно выпил, железо стучало о стекло. Поставив стакан, он вытер рот ладонью. -- Опер разговоры задушевные заводит да про Яблоневую дачу расспрашивает, и как-то само собой получается, что если я там был, то заявление кобылы исчезает. Ну понятно -- за "мокруху" лучше сидеть... Так и поднял чужое дело! Потом уже смекнул: обвел меня опер вокруг пальца -- кобыла небось взрослой была и никакого заявления вообще не подавала... -- И не надоело лес валить? -- С моим характером на воле не удержаться, зона -- дом родной. Так что все равно... Паханы уважают, авторитет небольшой имеется, пайку дают. Жить можно. Только климат да лес к земле гнут. Ничего, через год на поселение переведут, перетопчемся. Губы Батняцкого сложились в издевательскую усмешку. -- Пожалели? Для протокола ничего не скажу, не старайтесь. Где вы раньше были со своим сочувствием? "Вот ведь сволочь", -- подумал Старик. -- Я всегда был на своем месте. И сейчас, и тогда. А жалеть тебя нечего и не за что. К тому же я не больно жалостливый для вашего брата. Мне больше людей жалко, которых вы грабите, калечите, убиваете. Так что не попадайся мне на дороге! -- Сыщик говорил тихо, но с напряжением и один раз даже непроизвольно скрипнул зубами. Сизов собрал фотографии, документы, сложил в папку, щелкнул застежкой. Батняцкий неотрывно следил за каждым его движением. -- Как-то вы со злобой ко мне, начальник, не похорошему. А чего я сделал, если разобраться? -- Ничего путного и доброго ты в своей дрянной жизни не сделал. Зато бандитам поспособствовал: сел вместо них -- пусть еще людей убивают! А нам помочь не хочешь, хвостом крутишь, даже шерсти клок с тебя не возьмешь! Обиженного строит! Мы эту падаль все равно отыщем, дело времени! И берегись, если они еще что-то успеют заделать! Крепко берегись! Стриженый человек в черной робе с прямоугольной нашивкой "Батняцкий. Второй отряд" на правой стороне груди беспокойно заерзал. -- Да какая с меня помощь? Что я знаю? -- просительно заныл он. -- Ну слышал краем уха, что на дачах местные ребята фраеров динамили: девчонку подставляли и брали на гоп-стоп... А кто, что -- без понятия. За что же на мне отыгрываться? -- Вспомни, кто и что про это рассказывал, -- перебил майор, не проявляя, впрочем, особого интереса. -- Век свободы не видать -- не помню... Так, болтали... Девка, говорили, красивая, ресторанная краля... Больше, честно, не знаю. Я ведь как откинусь, не в Америку приеду, а в Тиходонск, какой мне резон вас дразнить? Сизов нажал кнопку, и рослый сержант увел осужденного. Почти сразу же в кабинет вернулся Лезвин. Он был в хорошем настроении. -- Как поработали? Успешно? -- улыбаясь, спросил начальник колонии. -- Пока трудно сказать... -- Сизов сосредоточенно делал какие-то записи в своем блокноте. -- Кое-что, похоже, зацепил. Он дописал и захлопнул блокнот. -- А у вас, я вижу, хорошие новости? Лезвин кивнул. -- С пятого участка два лесовоза прошли, и ребята свои рапорта забрали. Нормально! Через час пожилой прапорщик вез тиходонского сыщика к поселку. На том месте, где вчера Лезвин тормознул перед сгнившим бревном, два лейтенанта ремонтировали лежневку. Выбравшись на бетонные плиты, "УАЗ" увеличил скорость. Стаи мошкары красно-черными брызгами залепляли ветровое стекло. Прапорщик, выругавшись, включил стеклоочистители. Глава девятая Тиходонск встретил Сизова обычными для лета пыльными бурями и новостями. Кружащиеся по асфальту окурки, сигаретные пачки, взлетающие у лотков выносной торговли обрывки газет, людей, защищающих глаза от порывов ветра, обильно насыщенных песком, -- все это Сизов увидел, как только вышел из аэровокзала. Новости он узнал, когда прибыл в управление, сразу угодив на оперативное совещание отдела. -- Общительный, веселый, представился земляком сержанта, пирожками угостил, в общем, вошел в доверие. Дело к обеду, этот Саша зовет всех в вагон-ресторан. Двое пошли, третий -- первогодок -- остался, сидит на рундуке с оружием, стережет. -- Веселовский докладывал обстоятельно и солидно. Он тоже успел слетать в командировку, и Сизов не сомневался, что результаты их поездок будут сопоставляться Мишуевым с особенной тщательностью. -- Вдруг прибегает Саша, растрепанный, возбужденный. "Скорей, ребят бьют!" Ну и третий побежал. Никакой драки, товарищи спокойно борщ едят. Саша куда-то пропал. Вернулись -- в рундуке пусто, и с боковой полки попутчик исчез. Видно, соучастник... -- Задешево отдали оружие, -- нравоучительно сказал Мишуев. -- И вот результат -- сами под трибунал, десятки жизней под угрозой! Цена беспечности! Скажите, Александр Павлович, -- подчеркнуто уважительно обратился он к Веселовскому, -- удалось идентифицировать стволы? -- Тысячи гильз просеяли на стрельбище, нашли совпадающие с нашими. Значит, по крайней мере один украденный автомат -- у "сицилийцев". -- С достаточной долей вероятности можно сказать, что и второй у них. Это уже не голые догадки. -- Начальник отдела одобрительно покивал. -- Что еще сделано? -- Ориентировки с приметами и фоторобот магаданские товарищи разослали по всей стране. Результатов пока нет, -- скромно пояснил Веселовский. Он избегал смотреть на Старика. А тот, напротив, внимательно разглядывал капитана и пришел к выводу, что он напоминает Мишуева в молодости. Хотя внешне они не были похожи. -- Ясно... -- сказал подполковник. -- Теперь послушаем товарища Сизова. Он не знал, что услышит, поэтому на мгновение утратил обычную невозмутимую вальяжность. -- Слушать особенно нечего, для протокола Батняцкий ничего не сказал. Так, ориентирующая информация и личные впечатления. Мишуев перевел дух. -- Подведем итоги. Сизов съездил за тридевять земель вхолостую, Губарев уперся в тупик. А Веселовский и под его руководством Фоменко заметно продвинули розыск! Я настоятельно рекомендую остальным брать с них пример. Сизов раздраженно двинул стулом. -- Тем более что линия Сероштанова майором Сизовым до конца не отработана. Преступление совершено на восемнадцатом километре междугородной автотрассы. А мы так и не знаем, где и зачем потерпевший посадил "сицилийцев" в машину, куда вез, где и почему его убили. -- Чтобы это узнать, надо раскрыть преступление, -- подал голос Старик. -- Что и является нашей прямой задачей! -- парировал Мишуев. -- А потому Сизов должен заняться частниками, промышляющими междугородным извозом. Пройдите по местам их сбора -- аэропорт, автовокзал, железнодорожный вокзал и постарайтесь выявить очевидцев. Тех, кто видел, как Сероштанов брал пассажиров. В помощь вам придается Губарев. Веселовский и Фоменко работают по своему плану. Вопросы есть? Нет. Все свободны. Веселовский, Фоменко и Губарев вышли из кабинета, Сизов остался на месте. -- Что у вас? -- недружелюбно спросил начальник. -- Отработка частников представляется мне бесперспективной. -- Объем работы большой, но делать ее надо. -- Подполковник смотрел сурово и требовательно. -- Дело не только в объеме работы. Эта публика не любит попадать в свидетели. Даже если что-то знает -- предпочитает молчать. К тому же, по моим данным, Сероштанов редко искал клиентов на вокзалах: возил по предварительной договоренности. -- Что вы предлагаете? -- Мишуев раскрыл папку с бумагами и занялся своей работой, давая понять, что только чувство деликатности не позволяет ему выставить бывшего наставника в коридор. -- Покопаться в прошлом. Поискать хозяина ножа, который семь лет назад так и не нашли. -- Майор явно не ценил доброе отношение начальника. Мишуев резко отодвинул папку. -- Опять о Яблоневой даче? Вы настояли на поездке к Батняцкому, и что он вам сказал? -- Что взял чужое дело. -- Сволочь! -- вырвалось у подполковника, но он тут же спохватился. -- Они все так говорят, когда припечет. -- И строго добавил: -- Почему не доложили на совещании? -- Сказано без протокола, а поскольку ситуация складывается щекотливая... -- Что за намеки? -- перебил Мишуев. -- Выражайтесь яснее и имейте в виду: я щекотки не боюсь! -- Пока мне ясно только одно: на "сицилийцев" надо выходить через старое дело. Прошу разрешить работать в этом направлении. Вокзалы и аэропорт могут отработать Губарев и райотделы по территориальности. -- Не вижу оснований изменять задание, -- жестко сказал подполковник. -- Приступайте к выполнению и каждый вечер докладывайте результаты! -- Вас понял, -- не по-уставному сказал Сизов и вышел из кабинета. В последующие дни майор Сизов отрабатывал вокзалы и аэропорт. Естественно, здешние "колдуны" не искали контактов с милицией и не горели желанием оказать помощь в розыске. Старик фиксировал их фамилии и номера автомашин, вызывая переполох и недовольство, которое, впрочем, проявлялось, когда он отходил на достаточное расстояние. Фамилии ему были нужны для рапортов о проделанной работе, которые он составлял очень подробно и аккуратно. Читая их, начальник мог быть уверен, что Сизов с утра до вечера выполняет порученное ему задание, которое формально отвечало плану поисковых мероприятий, но реально -- и всякий мало-мальски смыслящий в розыске человек это прекрасно понимал -- дать ничего не могло. При таком объеме работы у майора не должно было оставаться времени на всякие глупости, связанные с делами прошлых лет. Его и не оставалось. Но Сыскная машина умела функционировать в режиме запредельных возможностей. В восемь утра Сизов начинал прочесывать автовокзал. "Колдунов" в это время практически не было, и он говорил с водителями междугородных рейсов, диспетчерами, контролерами, уборщицами платформ. Через пару часов, примостившись на ступеньках идущего на запад "Икаруса", доезжал до железнодорожного вокзала, где менял декорации: отправляя Губарева на свое место, сам продолжал его работу -- "трусил" дворников, носильщиков, кассиров и других работников, чьи окна выходили на привокзальную площадь. К середине дня появлялись промышляющие дальним извозом частники, он переключался на них, потом, захомутав одного, перебирался в аэропорт. Потолкавшись среди местных водил, опять заезжал на автовокзал и, направив Губарева в аэропорт, завершал официальную часть работы. Работая "в четыре руки", они плотно прикрывали все ворота города. К вечеру список сыщиков пополнялся таким количеством фамилий, что их вполне можно было разбросать на три рапорта, высвободив себе пару дней, но при этом не исключались накладки: если, например, "колдун" попадет в аварию, а из рапорта выходит, что в этот день он как ни в чем не бывало беседовал с опером, "химия" мгновенно обнаружится. Хотя вероятность подобных состыковок была невелика, Сизов не хотел оставлять за спиной уязвимых моментов и включал все фамилии в один дневной рапорт. Питался он, как обычно, в буфетах и столовках, иногда вспоминая фразу известного в былые годы деловика: "Скажи мне, что ты ешь, и я скажу тебе, как ты живешь". Тот деловик, если исходить из его собственного афоризма, жил отлично. Сизов был на обыске и помнил глубокий сухой подвал добротного дома, забитый развешанными на крюках ароматными копченостями, грудами деликатесных консервов, невиданными винами и коньяками и другим съестным дефицитом. Если с той же меркой подойти к жизни майора Сизова, то символом ее стал бы огромный, плохо прожаренный пирожок и кастрюля жидкой бурды, именуемой в общепите "кофе". Плюс рентгенограмма желудка, на которой гастрит вот-вот грозил перейти в язву. Правда, бесплатные санаторные путевки пока позволяли отодвигать осуществление этой угрозы. А у деловика, которого Сизов через несколько лет встретил в Юрмале выходящим из пропитанной запахом очень крупных взяток шикарной гостиницы, язва уже была, что подтверждало мнение Старика о полной бессмысленности придуманного им афоризма. Рапорт о проделанной за день работе Сизов передавал с Губаревым в управление, после чего нырял в Центральный райотдел, где изучал прекращенные дела и отказные материалы семи-, восьмилетней давности. Архив после окончания рабочего дня закрывался, но знакомые опера затаскивали в пустующий кабинет связанные шпагатом пачки тонких папок в картонных или бумажных обложках, и Старик, оставшись один в привычной казенной обстановке, неторопливо развязывал тугие узлы, окунаясь в удивительный мир счастливых находок, неожиданных открытий и случайных совпадений. Вот гражданин сообщает о сорванной с головы шапке, а через пару дней признается, что потерял ее по пьяному делу. Или заявляет об избиении, а вскоре пишет: "Телесные повреждения получил при падении в подвал". Сегодня озабочен кражей портфеля, а завтра находит портфель на лестнице. Накануне требует привлечь обидчика к ответственности, а сейчас утверждает, что никаких претензий к нему не имеет. Ничего удивительного: раскрываемость преступлений в те годы была почти сто процентов. Иногда потерпевшие упирались и не хотели "находить" пропавшее, исцелять побои или признаваться в "ошибке", но дела это не меняло. "... Учитывая, что гр-н Сомов оставил мотоцикл без присмотра на неохраняемой стоянке да еще не оборудовал его противоугонным устройством, он сам виновен в происшедшем угоне..." "... Заявление гр-ки Петровой о краже у нее пальто объективно ничем не подтверждается, а следовательно, оснований для возбуждения уголовного дела не имеется..." "... Поскольку телесные повреждения, по заключению су дебно-медицинской экспертизы, относятся к легким, повлекшим кратковременное расстройство здоровья, рекомендовать потерпевшей обратиться в народный суд в порядке частного обвинения..." Майор быстро продирался сквозь горы исписанной корявыми почерками бумаги в поисках следов разбойной группы, о которой упомянул Батняцкий. Иногда откладывал какой-нибудь материал в сторону, чтобы потом взглянуть свежим взглядом, но утром, поспав пару часов на сдвинутых стульях или брошенной на пол шинели, после дополнительного изучения возвращал папку на место. Когда внизу начинали звенеть ведра исполнявших роль уборщиков пятнадцатисуточников, Сизов увязывал архивные материалы жестким шпагатом, запирал кабинет и, заехав в управление побриться, отправлялся на автовокзал. На четвертый день такой жизни Губарев застал майора в кабинете около восьми утра. Тот делал выписки из мятой папки в синей бумажной обложке. -- Я уж и отвык видеть вас за столом, -- сказал Губарев и кивнул на исписанный листок. -- Зацепили что-нибудь? -- Похоже, -- как всегда, не проявляя эмоций, ответил Старик и, откинувшись на спинку стула, с хрустом потянулся. -- И что же? -- Да особенного-то и ничего, -- прищурился Старик. -- Некий гражданин Калмыков заявил о попытке ограбления. Потом написал, что ошибся, перепутал, преувеличил. -- Бывает... -- Бывает-то всякое... -- задумчиво проговорил Сизов. -- Только произошло это на Яблоневой даче за десять дней до убийства Федосова. -- Интересно. А кто занимался? Сизов глянул в глаза собеседнику. -- Наш начальник, тогда еще капитан, а ныне подполковник Мишуев. -- Вот так блин! -- оторопело вымолвил Губарев. Фоменко бы сказал: "Я ничего не слышал!" -- А ты что скажешь? -- Сизов не отводил взгляда. -- Как что? Надо беседовать с Калмыковым. -- Наши мнения совпадают. -- Майор протянул напарнику свой листок. -- Здесь его установочные данные. Проверь, не изменился ли адрес, и вызови на девятнадцать. А я пока сдвину стулья и вздремну пару часов. Ну этот автовокзал к чертовой матери! В то время, как майор Сизов прикорнул в чуткой полудреме на разъезжающихся стульях, начальник отдела особо тяжких Мишуев объяснялся с Крутилиным. -- Люди работают, -- стараясь быть убедительным, говорил он. -- Линия автоматов повисла в воздухе: магаданцы давно разослали фоторобот -- результата нет. Что может Веселовский? Переключился, пошел по новому кругу -- от багажной веревки, которой был связан Сероштанов. Проверяет товарные станции, речной порт... Выпуклые холодные глаза полковника выражали безмерную скуку. Он действительно отдал оперативникам персональную машину, ездил городским транспортом, вмешивался в уличные конфликты и лично доставил в Прибрежный райотдел двух хулиганов. Пожилые руководители считали его надменным выскочкой, ищущим дешевой популярности, молодые оперативники -- "настоящим ментом" и правильным мужиком. В одном мнения сходились: человек он в общении неприятный. -- Как же вы не поймете, -- ласково сказал Крутилин. -- Веревка -- это фигня! На ней можно только повеситься тому начальнику отдела, который не умеет организовать работу. Именных веревок не бывает, а потому на "сицилийцев" она никогда не выведет. По крайней мере напрямую. Пусть ею занимаются участковые райотделов. Тон полковника и сочувственная участливость, с которой он растолковывал свою мысль, подошли бы для общения с умственно отсталым ребенком. -- ...А вы доложите, как собираетесь поправить дело? И когда дадите результат? Задача уголовного розыска -- произвести задержание. Значит, нужны конкретные данные: кто преступники и где находятся! Мишуев растерянно молчал, остро ощущая собственную беспомощность. Если бы такие вопросы ставили перед ним с самого начала карьеры, он бы до сих пор был рядовым опером в районе. Дело в том, что Мишуев совершенно не владел логикой оперативного мышления. Лишенный природных способностей шахматист может разыгрывать механически заученные партии, но ему никогда не стать мастером. Зато, выдвинувшись по организаторской линии, третьеразрядник сумеет вполне успешно командовать гроссмейстерами... Поняв, что из миллионов пронизывающих жизнь линий причинно-следственных связей он не способен наверняка выбрать ту, которая соединяет место происшествия с преступником, начинающий оперативник Мишуев окунулся в общественную деятельность. Через год его хорошо знали в райкоме, он стал постоянным участником всевозможных активов и конференций, дежурным и довольно красноречивым оратором. Волна успеха могла вынести его в сферу идеологической работы, но дальновидный Мишуев воспротивился, боясь затеряться среди стандартно-благообразных молодых людей с ловко подвешенными языками, обильно населяющих это поприще. Он рассудил, что общественная активность заметно выделит его именно на прежней службе, где вечно озабоченные, задерганные оперативники только радовались, если находился желающий выступить на собрании или поучаствовать в очередном мероприятии. Вместе с тем надо было "давать процент", что он тоже делал с помощью нехитрых приемов, распространенных в то время повсеместно. В отличие от большинства замотанных делами коллег, он регулярно читал юридические журналы и специальные сборники. Наткнувшись на разработку моделей розыска убийцы, обусловленных спецификой места происшествия, Мишуев на совещании по обмену опытом представил недавно раскрытое преступление как результат использования последних достижений науки, чем привел в восторг генерала. И все шло хорошо. Была поддержка, были составленные подчиненными розыскные планы, было умение показать себя, было доброе отношение начальства. Преступления либо раскрывались, либо нет. В первом случае это была заслуга Мишуева, во втором -- неизбежные в любом деле издержки, не снижающие опять-таки оценки проделанной Мишуевым работы. -- Какие наиболее перспективные мероприятия вы планируете провести в первую очередь? -- снова спросил Крутилин, лениво пролистывая розыскное дело. От третьеразрядника требовали гроссмейстерской игры. -- Сизов и Губарев ищут свидетелей на автовокзале, -- наугад сказал Мишуев. Полковник захлопнул дело и бешено вытаращил глаза. -- Я не могу понять, как вы руководите отделом, -- зло процедил он. -- По-моему, вы ничего не смыслите в розыске! У Мишуева захолодело внутри. Так оно и было. Но то, что Крутилин разгадал это, грозило катастрофой. -- У вас есть единственная козырная карта -- отпечаток пальца. Надо разыгрывать ее в первую очередь! -- Там же ручной поиск, -- почувствовав почву под ногами, Мишуев приободрился. -- Министр приказал собрать двести экспертов со всей страны... Сидят, перебирают... -- Двести экспертов?! А сколько из них приехало? Вы что, не знаете, как отпускают специалистов? Хорошо, если треть собрали! В общем, так! Командируйте человека в центральную картотеку, пусть посмотрит, как выполняется приказ министра, если что не так -- поднимает шум! Пусть мозолит глаза начальству, теребит всех, пока не получит ответ! -- Хорошо, я пошлю Веселовского. Он парень шустрый, с инициативой. -- Посылайте кого находите нужным, -- мягко проговорил Крутилин. -- А я на днях побеседую с Сизовым, подумаю... Может быть, в ближайшее время вы сдадите ему дела. Калмыков оказался огромным парнем с красным лицом и лопатообразными руками. Клетчатая ковбойка не сходилась на мощной шее. -- Вот у меня повестка, -- сообщил он от двери. -- К Сизову. Это вы будете? -- Я, -- майор показал на стул. -- Садитесь. -- Спасибо, я уже сидел. -- Свидетель оглушительно хохотнул и пояснил: -- Это такая шутка. Попробовав стул рукой, здоровяк аккуратно уселся и осмотрелся по сторонам. -- Повестку принесли, думал -- за аварию на Октябрьском шоссе, а оказалось, не в ГАИ, в угро. С чего бы это? -- Значит, жизнь идет по плану -- автошколу успешно окончили, сели за баранку... -- Сизов будто продолжал начатый разговор. -- Шофер первого класса! -- довольно сообщил свидетель. -- Как и хотели -- мощный самосвал? -- Рефрижератор... -- Калмыков запнулся. -- Постойте, а откуда знаете-то? Про планы, работу... Автошколу вспомнили -- то ж когда было... Считай, семь лет. -- Зачет по материальной части сдали на "отлично", решили отметить и пошли в кафе "Север". Вот с этого места расскажите подробно, по порядку. -- Ничего не пойму! -- недоумевающе сказал водитель. -- Я уж забыл про тот случай... А вы, выходит, все копаете? Чудеса! Мне почудилось, капитан хотел закрыть дело... -- По порядку. -- Сизов был невозмутим. -- Пришли в кафе... С кем? -- Один был. Хотел подзаправиться да принять сто граммов с прицепом. А тут подвернулась эта Тамара. -- Он удивленно всплеснул руками. -- Смотри, сколько лет прошло, а имя запомнил! Другой раз через неделю забуду наглухо, а здесь само выскочило! -- Как она подвернулась? -- Деньги подошла разменять, двадцатипятирублевку. В буфете, говорит, сдачи нет, а ей сигареты нужны. Пожалуйста, разменял, еще подумал: дурак, деваха красивая, чего растерялся... А она опять подходит -- прикурить просит. Ну, тут я пригласил ее за столик, вина взял, конфет, и пошло-поехало: танцы, манцы, анекдоты... Дело к закрытию, я уже веселый, она тоже... Может, говорю, продолжим? Соглашается: мол, дача в Яблоневке пустая, там и выпивка есть, и закуска. Далековато, конечно... Калмыков сделал выразительную паузу. -- Да уж больно заманчиво... И поехал на свою голову! Во двор зашли, по тропинке к дому, а навстречу мужик... "Привела?" -- и ножик наставляет... А сзади из кустов -- второй... -- Здоровяк нервно засмеялся. -- Мы так не договаривались -- рванул обратно, сшиб этого второго, только меня и видели! Хорошо, что не растерялся, аж сейчас мороз по спине... -- В заявлении про нож ни слова -- Почему? -- Капитан спрашивает: "Ты нож видел?" Нет -- темно ведь, но щелкнуло, как финка выкидная, и вроде блеснуло... Что это, кроме кнопочного ножа? А он опять: "Раз не видел, значит, догадки, а в протокол только факты нужны. Тебе ж показаться могло? Могло. То-то!" -- А дальше? -- Поехали с ним на дачи, искал я долго, еле нашел. Оказалось -- хозяева в отъезде, дом забит, на калитке замок сломан -- заходи кто хочет! Капитан поскучнел, говорит: "Ты этих мужиков опознать можешь?" Какой там -- только тени видел. "А почему решил, что ограбить хотели?" А чего ж -- премию выписать? А он сердится: "Опять догадки! Может, это твоей девчонки братья? Или муж с другом? Может, хотели отучить козла от чужих огородов?" Калмыков вздохнул и развел руками. -- Разозлился я и написал, что ничего не было. Зачем в дураках ходить? С тех пор милицию за квартал обхожу. Свидетель обиженно замолк. -- Тамара эта как выглядела? -- не проявляя видимого интереса, спросил оперативник. -- Внешний вид, одежда, поведение? -- Симпатичная! Фигуристая, волосы черные до плеч. Одета... Вся в красном: платье, пояс такой широкий, как из клеенки, туфли, сумочка... А чулки черные! -- Калмыков азартно хлопнул себя по колену. -- Хороша, зараза! Но видно, что девка неправильная. Курила много... Да! -- Он значительно поднял палец. -- Когда от вина разомлела, сболтнула, что кабаки любит, в "Спутнике" чуть не каждый день бывает. Я еще подумал: на какие такие деньги? Или каждый день ухажеров меняет? Не понравилось мне это... -- Узнаете? -- отрывисто бросил Сизов главный вопрос. -- Если в той же одежде... Баба приметная! Да зачем? Я никаких претензий не имею. -- Не имеете, значит... -- Сыщик согласно покивал. -- А если бы получили ножом в печень? Тогда бы имели? -- Ясное дело! Раз обошлось, чего вспоминать? -- А ведь гуляют они на свободе, и ножичек выкидной при них... Это у вас претензий не вызывает? Вдруг опять повстречаетесь? -- Вы на меня свои дела не перекладывайте! -- досадливо сказал Калмыков. -- Вам за одно деньги платят, мне -- за другое. А оборонить себя сумею, не беспокойтесь! Сизов составил объяснение, протянул водителю, тот внимательно прочитал и расписался. -- Можно уходить? Старик кивнул. -- Но еще понадобитесь. У нас к вашим знакомцам серьезные претензии имеются! Водитель вышел в коридор и почти столкнулся лицом к лицу с Мишуевым. -- Здравствуйте, -- буркнул он и, обойдя подполковника, начал спускаться по лестнице. -- Здравствуйте, -- недоуменно ответил начальник отдела и, оглянувшись, проводил здоровяка задумчивым взглядом. Потом толкнул дверь семьдесят восьмого кабинета. -- Кто сейчас у вас был? -- спросил он у Сизова. -- Лицо очень знакомо. -- Шофер первого класса, который считает, что борьба с преступностью -- дело милиции и его не касается, -- обтекаемо ответил майор. Мишуев отметил, что Сизов не встал и никак не обозначил почтения к вошедшему начальнику. "Может, ему уже известно о планах Крутилина?" -- подумал подполковник, а вслух сказал: -- Вот народ! Никакой сознательности. Где же я видел эту физиономию?.. Он по-хозяйски сел на стул, достал сигареты, не предлагая Сизову, закурил. -- Значит, опрашиваете водителей, -- миролюбиво констатировал Мишуев. -- И каковы результаты? Сизов пожал плечами. -- Каких и следует ожидать. Вы же поручили мне самую бесперспективную линию. Добыто полезной информации -- ноль. И вывод -- Старик выработался, пора отправлять на покой. Это и есть главный результат. По крайней мере вам кажется именно так. -- Нет бесперспективных линий, есть бесперспективные работники... -- отозвался Мишуев после некоторой заминки. -- Вот, например, Веселовский: инициативен, находчив! Надо сказать, что он оправдывает надежды. -- С помощью оправданных надежд "сицилийцев" в камеру не посадишь, -- усмехнулся Сизов. Не обратив внимания на реплику, подполковник бросил пробный шар: -- А вы, насколько мне известно, продолжаете свое подпольное расследование, в ущерб полученному заданию. Потому-то и нет положительных результатов. Сизов опять усмехнулся. -- Задание я выполняю, и вы об этом знаете -- каждый вечер получаете доклады. Что до остального... У меня есть своя версия, занимаюсь ею в личное время в соответствии с законом и служебной дисциплиной. Считаете возможным запретить? Мишуев промолчал. -- Запретить можно многое, почти все. -- Старик понизил голос. -- Только черта с два кто-то помешает мне отыскать "сицилийцев" и вцепиться им в глотки! -- По-моему, вы переутомились, -- сухо сказал Мишуев. -- Неужели действительно считаете, что я препятствую розыску преступников? Он встал и молча вышел из кабинета. Придя к себе, Мишуев вызвал Веселовского, приказал лететь в Москву и без результата экспертизы пальцевого отпечатка не возвращаться. -- А какое задание определить Фоменко по работе с Сивухиным? -- поинтересовался Веселовский. -- Да бросьте вы его к чертовой матери! -- поморщился подполковник. -- Отдайте все материалы в райотдел, пусть отвечает за хулиганство! Веселовский чуть заметно улыбнулся, и Мишуев поспешил сгладить свою непоследовательность: -- На определенном этапе наш интерес к нему был оправдан, но сейчас ясно, что к "сицилийцам" он не подстегивается. Веселовский подумал, что этот интерес обойдется Сивухину в три-четыре года отсидки -- на острастку местной шпане и на пользу состоянию правопорядка в микрорайоне. Если подполковник предвидел такой результат с самого начала, значит, он мудрее, чем о нем думают. -- Да, вот еще... -- Мишуев сосредоточенно сдвинул брови. -- Как обстановка в отделе? Настроения, взаимоотношения? -- Нормально вроде... А там кто знает... В душу-то каждому не заглянешь... Я больше контактирую с Фоменко. -- А почему? -- быстро спросил подполковник. -- Да так как-то... Он звезд с неба не хватает, но службу знает. И без всяких фантазий. Разрешите идти? Мишуев кивнул. То, что подчиненный ничего не сказал о Сизове и Губареве, само по себе было ответом. После разговора с Крутилиным Мишуев находился в растерянности. Не то чтобы он поверил в высказанную полковником угрозу -- замена начальника отдела не такое простое дело и вряд ли по зубам этому Бульдогу, но ясная и прогнозируемая перспектива дальнейшей службы сейчас выглядела размытой и неопределенной. Поэтому особенно важна стабильность в отделе. Подполковник уже жалел, что начал подталкивать Сизова к почетной отставке. Собственно, и визит в семьдесят восьмой кабинет имел целью не только зондаж настроения и намерений старейшего сотрудника, но и демонстрацию возможности примирения. Но где там! Старый упрямец настроен категорично... И черт бы с ним, если бы он не ковырялся в старых делах... Мишуев похолодел. Он вдруг вспомнил, откуда знает здоровяка шофера, вышедшего из семьдесят восьмого кабинета. А в семьдесят восьмом кабинете Губарев дописывал рапорт: "... Опрошено три диспетчера, восемь перронных контролеров, двенадцать водителей. Положительных результатов получить не удалось..." -- Завтра опять по вокзалам? -- обреченно спросил он, откладывая ручку. -- Нет. Завтра тебя ждут рестораны, бары и красивые женщины, -- улыбаясь, сообщил Сизов. Губарев чертыхнулся. -- Неужели опять бросают на антисанитарию? Отстреливать бродячих собак, разгребать мусорные свалки, заставлять домовладельцев красить заборы? Или еще что-то придумали? Старик от души рассмеялся, что случалось крайне редко. -- Нет, на этот раз без обмана. Смотри! Майор вынул из ящика увесистый альбом в потертом коленкоровом переплете, раскрыл наугад. На разноформатных нумерованных фотографиях были запечатлены молодые женщины, в конце альбома каждому номеру соответствовали фамилии, имена, адреса, у некоторых -- клички. -- С утра покажешь этих птичек Калмыкову, если никого не опознает, отправишься в "Спутник" и поработаешь по приметам некой Тамары. Сизов двинул по столу небольшой листок. -- Вредное производство, -- ободренно сказал Губарев, просмотрев убористый текст. -- Они же могут посягнуть на мою добродетель. -- Ерунда. Даром, что ли, в твоей аттестации написано "морально устойчив"! -- Старик стер с лица улыбку. -- И знаешь что... Работай аккуратно, без рекламы. Сейчас обстановка в управлении складывается так, что нужен козел отпущения. Похоже, что наш достойный руководитель готовит на эту роль меня. А я хочу уйти чистым. Возьму "сицилийцев" -- подаю рапорт! Глава десятая Предчувствия никогда не обманывали Старика. В его способности предвидеть события было что-то мистическое. Впрочем, провидческий дар можно объяснить вполне реалистично: большой опыт общения с людьми плюс развитая интуиция. Как бы то ни было, он предугадал намерения начальника отдела, хотя и не знал, что они реализуются в виде тонкой картонной папки, в которую Мишуев вложит полученный от Громакова запрос на архивное дело Батняцкого и черновик собственного рапорта на имя генерала. В рапорте сообщалось о нарушении старшим оперуполномоченным Сизовым субординации и служебной дисциплины, выразившемся в подделке подписи начальника отдела, а также о бессмысленной поездке в командировку, не давшей никакого результата Конечно, компромат слабенький, но осведомленные люди хорошо знают: заведенное досье разрастается очень быстро. Сизов также предчувствовал, что Калмыков никого не опознает в фотоальбоме, потому что там собраны снимки только профессионалок, хорошо известных милиции. Да и поход в "Спутник" по делам семилетней давности тоже скорей всего не увенчается успехом. Просто Губарев должен выполнить обязательную в подобных случаях программу, после чего данная линия розыска независимо от результата считается отработанной. Следуя общепринятым методикам, иных путей выйти на Тамару не существует. Но у Сыскной машины были свои методы. На разболтанном гремящем трамвае Сизов добрался до Берберовки. Бывший поселок стал микрорайоном, впрочем, заметных изменений там не произошло -- только блочные пятиэтажки встали вместо бараков на грязных, изрытых, непроезжих круглый год улицах. Сизов зашел в замызганный подъезд, поднялся на последний этаж и позвонил у свежепокрашенной двери, вокруг ручки которой пробивались потеки копоти. -- Здорово, Игнат. -- Открывший дверь человек в вылинявшем мешковатом трико как будто ждал его прихода. -- Видишь, что делают, сволочи! -- Он указал на следы копоти. -- Я крашу, а они жгут! Ну, поймаю! -- Кончай воевать, Поликарпыч. -- Сизов протиснулся в коридор. -- Не надоело? -- А чего еще делать? Больше-то ничего и не умею. Поликарпыч, прихрамывая, прошел на кухню, плюхнулся на табурет. -- Если всю жизнь кусать да гавкать, на пенсии сам себя грызть начнешь. Тебе-то небось тоже скоро? За последние годы Поликарпыч сильно сдал. Обрюзг, сгорбился, похудел. Сизов вдруг увидел в нем себя, и ему стало страшно. -- Хорош плакать! Сизов осмотрелся. Окно без занавесок, голые стены, колченогий стол. На полу десяток трехлитровых баллонов с водой. -- Воду так и дают по графику? -- Утром и вечером, с шести до десяти. Чтоб они сдохли! Выпить хочешь? Старик покачал головой. -- Еще возвращаться на службу. -- У меня и нет ничего, -- желчно осклабился Поликарпыч. -- Только хлеб дома держу да картошку. В будни на мехзавод пускают -- там столовка хорошая... -- Чего же предлагаешь! -- Сизову захотелось поскорее уйти отсюда. У Поликарпыча всегда был скверный характер, но не до такой степени! -- Я к тебе по делу. -- Ясно-понятно, -- буркнул хозяин. -- Стал бы ты в эту дыру тащиться. -- Семь лет назад в "Спутнике" сшивалась красивая брюнетка с длинными волосами, Тамара. Вся в красном, широкий пояс... Помнишь такую? -- Тамара? -- Поликарпыч пожевал губами. -- Была одна Тамара -- маленькая худая вертихвостка, так та белая, перекисью красилась. А других не помню. Сложив руки на груди, -- хозяин замолчал, и вид у него был уже не такой, как несколько минут назад: будто невидимый компрессор подкачал воздух в полуспущенную шину -- он распрямился, вроде как окреп, и даже морщины разгладились, а может, так казалось оттого, что в глазах появилось новое выражение. Сизов выдержал паузу. -- Ну, поройся, поройся в своих захоронках. Ты ж каждую записывал! Поликарпыч встал и направился к кладовке. -- Посмотрю, если не выкинул... Сизов сдержал улыбку. Через пять минут отставной и действующий сыщики просматривали изрядно потрепанные записные книжки с малоразборчивыми записями, обменивались короткими фразами и переглядывались, понимая друг друга с полуслова. -- А знаешь что, -- уставившись в пространство перед собой, сказал Поликарпыч, когда последняя страница его домашнего архива была перевернута. -- По приметам похожа на Статуэтку. И место совпадает -- "Спутник". И одежда. Только она Вера, а не Тамара. Он пролистал блокноты в обратную сторону. -- Вот... -- Темный ноготь с кровоподтеком у основания подчеркнул одну из записей. -- Строева Вера Сергеевна, Пушкинский бульвар, 87, квартира 14. Старик ждал продолжения. -- Не профессионалка, в скандалы не попадала, приводов не имела. Но почти каждый день в кабаке ошивалась. Я с ней беседовал пару раз для профилактики... Потом как-то вдруг пропала, может, замуж вышла... А недавно встретил случайно возле "Локона" -- выскочила в белом халате воды попить. Конечно, не узнала... Старик записал фамилию, прозвище, адрес. Поликарпыч удовлетворенно кивнул. -- Есть польза от отставной ищейки? Может, рано нас списали? "Нас!" -- Старика покоробило. -- Я тебе так скажу: мы хотя образования не имели, но раскрываемость давали! И настоящую, не липовую! -- Всякую... -- Но не так, как сейчас! -- Ты отстал. Сейчас все по-другому. -- Да знаю я! Но эти, новые, все равно работать не умеют! И не хотят! Кто из них ко мне хоть раз пришел? Запросят ИЦ-картотеку: нет, и ладно -- пошел домой отдыхать. Наше поколение и слова такого не знало -- отдыхать! Сейчас говорят: "Пили, били..." Но ведь блат знали, в любую хазу спокойно входили, а чтоб кто-то на опера руку поднял... Я не говорю -- пику достать... -- А как Фоменко по башке трахнули? Забыл? Поликарпыч отмахнулся. -- Когда тебя выставят, ты тоже многое забудешь. А я выброшу эту макулатуру. -- Он потряс одной из записных книжек. -- Все равно она никому не пригодится. Глава одиннадцатая На следующий день модный дамский парикмахер Вера Строева по пути на работу дважды прошла мимо неприметного молодого человека, на которого не обратила ни малейшего внимания и не заподозрила, что он проводит скрытую фотосъемку. Еще через день свидетель Калмыков из нескольких предъявленных ему снимков уверенно выбрал фото Строевой, пояснив, что именно о ней он давал ранее показания и ее называл Тамарой. Вечером курьер отнес девушке повестку. За два часа до ее прихода Сизов зашел в областную прокуратуру. Спустившись в цокольный этаж, он без стука вошел в маленький кабинет с зарешеченным окном. Сидящий за столом высокий худой мужчина мгновенно перевернул лежащий перед ним документ текстом вниз и встретил гостя взглядом, от которого неподготовленному человеку хотелось попятиться. -- Здорово, Вадим! -- А, это ты... Здорово! Взгляд стал мягче, но ненамного. Последние пятнадцать лет Трембицкий работал по убийствам, и это наложило на него заметный отпечаток. Резкий, малоразговорчивый, он никому не доверял, постоянно носил при себе пистолет и был готов к любым неожиданностям. Несколько раз во время следствия по шумным делам людская молва уже хоронила его и всю его семью. К Сизову он относился хорошо, но тем не менее перевернутый лист остался лежать в прежнем положении. -- Нашел "сицилийцев"? -- натянуто пошутил следователь. -- Пока нет. А ты? Трембицкий накрыл перевернутый лист руками, осторожно протащил по поверхности стола и, приоткрыв ящик, согнал документ туда. Проделав эту процедуру, он с явным облегчением выпрямился. -- Есть одна зацепка. От автоматов... Трембицкий замолчал, и Сизов понял, что больше он ничего не скажет. О ходе расследования важняк информировал только одного человека -- прокурора области. И то только в тех пределах, в каких считал возможным. -- А я пробую вариант со старым делом, -- сказал Старик. -- И мне нужно прикрытие на всякий случай. В семьдесят восьмом кабинете областного УВД Сизов и Губарев готовились к встрече Строевой. -- Вот сигареты. -- Губарев достал из кармана яркую пачку, тщательно протер платком и положил на стол. -- "Кент"! То, что надо. Только бери аккуратно, за ребра. -- Обижаете. -- Сразу, как сравнят, зайди и скажи. Только чтоб она не поняла. Что-нибудь типа: "Вам звонили". Губарев кивнул, посмотрел на часы и молча вышел из кабинета. Через несколько минут дверь приоткрылась. -- Мне нужно к Сизову... На пороге стояла эффектная брюнетка в модном облегающем платье, подчеркивающем достоинства фигуры. -- Проходите, присаживайтесь, -- пригласил майор, разглядывая посетительницу. Выглядит лет на двадцать пять, гладкое фарфоровое личико, умеренный макияж, ухоженные руки. Почти не волнуется. Строева опустилась на краешек стула. -- Еще в милиции не была. В народный контроль вызывали, товарищеский суд разбирался -- ни одной бесквитанционки, а она все пишет и пишет! Вот дура завистливая! Ей место не в нашем салоне, а в вокзальной парикмахерской! Лишь бы нервы мотать... Сизов сочувственно кивнул. -- Мы уже и на собрании заслушивали, и в профкоме были, ну скажите, сколько можно? На лице Строевой эмоции не отражались, только поднимались полукружия бровей и закладывались глубокие морщинки на лбу. Она покосилась на сигареты. -- Можно закурить? А то свои забыла. -- Курите, курите, -- кивнул майор, не отрываясь от бумаг. Строева вскрыла пачку, ловко подцепила наманикюренными коготками сигарету, размяла тонкими пальчиками. -- Фирменные. Хорошо живете! Она улыбнулась. -- Неплохо, -- согласился Сизов, подняв голову. Он отметил, что улыбка у девушки странная: верхняя губа, поднимаясь, обнажила ровные зубы и розовую десну, а нижняя осталась ровной. Не улыбка, а оскал. Строева поднесла сигарету к губам, ожидающе глядя на Сизова, но тот не проявил понимания, тогда она вытащила из небольшой кожаной сумочки зажигалку, закурила, откинулась на спинку стула и забросила ногу на ногу. -- По-моему, это неправильно. Пишет всякий кому не лень, а милиция тут же повестку... Сколько можно! -- Разберемся, Тамара Сергеевна, -- успокаивающе сказал майор. -- Вера Сергеевна! -- еще не понимая, машинально поправила Строева. -- Ах да, извините. Тамарой вы представлялись некоторым из своих знакомых. Строева поперхнулась дымом. -- Когда? Я никому чужим именем не называюсь! У меня свое есть! Сизов молча смотрел на собеседницу. Она снова застыла в неудобной позе на краешке стула. На лбу проступили бисеринки пота. Коротко постучав, в кабинет вошел Губарев. -- Игнат Филиппович, сигареткой не выручите? -- Бери, но с возвратом. Губарев аккуратно поднял сигаретную пачку и вышел. Сизов продолжал рассматривать Строеву. -- Почему вы молчите? -- забеспокоилась она. -- И что это за намеки? -- Вам придется вспомнить и рассказать один эпизод из своей жизни. Семь лет назад, вечером, в кафе "Север" вы подошли к одинокому молодому человеку и попросили его разменять двадцать пять рублей... -- Этого не было! Я никогда не подхожу к мужчинам! -- Вы очень эффектно выглядели: жгучая брюнетка в красном платье с широким красным поясом, черные чулки. У вас была такая одежда? Строева напряженно задумалась: -- Я... не помню. -- Это очень легко уточнить. Можно спросить у ваших подруг по общежитию, можно... -- Кажется, действительно носила красное платье с поясом. Ну а чулки -- разве упомнишь... -- Тот молодой человек опознал вас по фотокарточке, опознает и при личном предъявлении, а на очной ставке подтвердит свои показания. -- Он просто трус и слизняк! -- гневно выкрикнула Строева. -- На нас напали грабители, и он убежал, а меня оставил на растерзание! Она заплакала. Сизов невозмутимо выжидал. Постепенно Строева успокоилась, достала платок, осторожно, чтобы не размазать тушь, промокнула глаза. -- В милицию вы, конечно, не заявили, примет не запомнили, -- прежним тоном продолжил майор. -- Так? -- А что толку заявлять? Разве мне легче станет? И как их запомнишь, если темно? Она нервно порылась в сумочке, обшарила взглядом стол. -- Ваш товарищ так и не вернул сигарет. -- Пачка у экспертов, -- пояснил оперативник. -- Они исследуют отпечатки ваших пальцев. -- Зачем? -- испуганно вскинулась Строева. -- Что я, воровка? -- Объясню чуть позже. -- Сизов не сводил с допрашиваемой пристального взгляда. -- А пока скажите, что произошло на дачах через десять дней, когда вы привели туда нового знакомого? Статуэтка остолбенела. -- Какие десять дней?! Какой новый знакомый? Ничего не знаю! Вы мне собак не вешайте! Я... Я жаловаться буду! Прямо к прокурору пойду! Последние слова она выкрикнула тонким, срывающимся на визг голосом. -- А почему истерика? Если не были больше на дачах, так и скажите. -- Майор говорил подчеркнуто тихо. -- Вызывают, нервы мотают... Никогда и никого я туда не водила! Одного раза хватило, чтобы за километр Яблоневку обходить! -- Она глубоко затянулась, закашлялась, протерла глаза. -- Пудреницу не теряли? -- по-прежнему тихо спросил Сизов. -- Когда эти типы напали, всю сумочку вывернули! Хорошо, голова уцелела! -- не отрывая пальцев от глаз, глухо произнесла Строева. -- Мы говорим о разных днях. После того, о котором вспоминаете вы, место происшествия осматривалось очень подробно, но ничего найдено не было. А через десять дней, когда очередной ваш спутник не успел убежать, нашли пудреницу. Она лежала в трех метрах от трупа... -- Ничего не знаю! Вы меня в свои дела не запутывайте! -- закричала Строева, с ненавистью глядя на майора, но тот размеренно продолжал: -- С нее сняли отпечатки пальцев, и сейчас эксперты сравнивают их с вашими, оставленными на сигаретной пачке. Подождем немного, и я задам вам еще несколько вопросов. Лицо Строевой побагровело, и пот проступал уже не только на лбу, но и на щеках, крыльях носа, подбородке, будто девушка находилась в парилке фешенебельной сауны, только готовая "поплыть" косметика была до крайности неуместна. -- Я больше не желаю отвечать ни на какие вопросы! Я передовик труда, отличник бытового обслуживания! У меня грамоты... -- Это будут смягчающие обстоятельства. Чистосердечное признание тоже относится к ним. Советую учесть. -- Да вы меня что, судить собираетесь? Красивые губы мелко подрагивали, и Сизов знал, что произойдет через несколько минут. -- Я собираюсь передать материал следователю. Он тщательно проверит ваши доводы и скорее всего полностью их опровергнет. А потом дело пойдет в суд. -- За что меня судить?! -- Строева еще пыталась хорохориться, но это плохо получалось, чувствовалось, что она близка к панике. -- За соучастие в разбойных нападениях. В зависимости от вашей роли -- может быть, и за соучастие в убийстве. Надеюсь, что к последним делам ваших бывших приятелей вы не причастны. -- Какие еще... последние дела? -- Охрипший голос выдавал, что она из последних сил держит себя в руках. И Сизов нанес решающий удар. -- Три убийства. Двое потерпевших -- работники милиции. По контрасту с будничным тоном сыщика смысл сказанного был еще более ужасен. -- А-а-а! -- схватившись за голову, Строева со стоном раскачивалась на стуле. Фарфоровое личико растрескалось, стало некрасивым и жалким. -- Это звери, настоящие звери! Они запугали, запутали меня... Я же девчонкой была -- только девятнадцать исполнилось! Ну любила бары, танцы, развлечения... Зуб предложил фраеров шманать, я отказывалась, он пригрозил. Он психованный, и нож всегда в кармане, что мне оставалось? Когда этот здоровый убежал, Зуб меня избил за то, что такого бугая привела... Она захлебывалась слезами, и голос ее звучал невнятно, но обостренный слух Старика улавливал смысл. -- А этот, второй, только слово сказал. Зуб его ножом... Разве ж я знала, что он на такое пойдет... Я с той поры от них отошла, в последние годы совсем не видела, думала, посадили... А они вот что... -- Кто такой Зуб? -- властно перебил Сизов, знающий, как пробивать стену истерической отчужденности. -- Зубов Анатолий, а худого звали Сергей, фамилию не помню... -- словно загипнотизированная, послушно ответила Строева. Когда в кабинет вернулся Губарев, Строева сидела, безвольно привалившись к холодной стали сейфа, а Старик быстро писал протокол. На скрип двери он поднял голову и устремил на вошедшего вопросительный взгляд. Губарев замялся. -- Ну? -- Вам не звонили. Сизов ошарашенно помолчал. -- Точно? -- Не точно. -- Губарев переступил с ноги на ногу. -- Как бы лучше объяснить... Плохая слышимость. Невозможно разобрать, кто звонит и кому. Сизов что-то сказал про себя, только губы шевельнулись. -- Ладно, разберемся. Организуй машину и понятых, мы с Верой Сергеевной прокатимся по городу да съездим на Яблоневую дачу. -- Майор повернулся к Строевой. -- Посидите пару минут в коридоре, нам нужно обсудить небольшой вопрос. Когда Строева вышла, майор набросился на молодого коллегу: -- Что ты плетеш