Даниил Корецкий. Смягчающие обстоятельства Изд. Москва, "Эксмо-пресс", 1998 OCR Палек & Alligator, 1998 Глава первая. МОЗАИКА Слухи буквально душили город. Всегда сопутствующие пожарам, авариям, несчастным случаям, оживленные прямо пропорционально необычности события, сейчас они бурлили как никогда -- настолько чрезвычайным, из ряда вон выходящим было происшествие. -- У них еще за углом машина стояла, а в ней три здоровенных битюга... -- шептались на троллейбусной остановке. -- Двести тысяч, жена в банке работает, в курсе дела... -- слышалось в толпе у кинотеатра. -- Так и написали: мол, и судью, и прокурора, и начальника милиции... Вот уже несколько месяцев изощрялась взбудораженная фантазия обывателя, компенсируя недостаток информации вымыслом или преувеличениями. Кто-то напрягается, измышляя, чтобы продемонстрировать причастность к сведениям, недоступным "простому" человеку, кто-то добросовестно пересказывает услышанное в очереди -- приятно хоть на несколько минут оказаться в центре внимания, -- кто-то просто болтает от скуки. -- А я слыхала: грозятся сорок детей украсть, -- вещает старушка на лавочке у подъезда. -- Я своего Игорька ни на шаг не отпускаю... Молва стоуста и безлика. Но в основе слухов -- болтливость и некомпетентность, качества, которые порознь не живут. Игнат Филиппович Сизов, известный множеству хороших и еще большему числу совсем скверных людей под прозвищем Старик, знал это лучше, чем кто бы то ни было. Поэтому, услышав досужие россказни, он брезгливо морщился. В душе. На лице его редко отражались эмоции. -- Она в тот день снимала с книжки деньги и все видела. Так они ее выследили и через окно застрелили. Вчера вечером, истинная правда, я живу напротив... Протискивающийся в трамвайной толчее к выходу, Сизов раздраженно взглянул на массивную челюсть и толстые накрашенные губы, вплетающие еще одну чушь в букет небылиц о "Призраках". Спрыгнув на серую булыжную мостовую, он через несколько кварталов отыскал нужный адрес, открыл ветхую калитку и прошел в угол захламленного двора к запущенному, покосившемуся флигелю. Последний раз он был здесь давно, лет пятнадцать назад, да, точно, декабрьской ночью шестьдесят четвертого. Желторотый Мишуев, подчиняясь короткому жесту, стал под окно, а он взлетел на крыльцо и с маху вышиб дверь. Может быть, именно эту -- растрескавшуюся и многократно латанную. Не стараясь скрыть шаги" он поднялся по скрипучим ступенькам и вежливо постучал. В это время на другом конце города в своем кабинете Мишуев, поучая, как обычно, Кранкина и Гортуеза, тоже вспоминал Старика: -- Не учитесь работать у Сизова! Его слава сильно преувеличена, хотя когда-то что-то, возможно, и было. Но теперь он выработался и списан в тираж. Одно слово -- пенсионер. Чтобы не скучать, ходит, копается в мелочах, занимается всякой ерундой. А Сизов сидел в убогой, пахнущей сыростью комнатенке и толковал с субъектом весьма предосудительного вида о каких-то котах и кошках, выяснял, сколько у них усов и когтей на лапах, как расположены хвосты, есть ли кисточки на ушах. Если бы молодые сотрудники увидели эту картину, они согласились бы со словами Мишуева, тем более что говорить он умел очень убедительно. Но Александр Крылов знал цену его убедительности, знал Сизова и потому ни при каких обстоятельствах не признал бы, что Старик может заниматься ерундой. Он вообще позволял себе не соглашаться с начальством, а Мишуева откровенно недолюбливал, потому и сидел в районе, хотя несколько раз подворачивалась возможность уйти с повышением в областной Аппарат. Иногда он об этом жалел, сейчас наступила как раз такая минута: рутинные обыденные бумаги, осточертевшая повседневная мелочевка, а там, в управлении, другой уровень работы, другой масштаб, именно там осуществляется настоящий, главный розыск, к которому районные отделы подключены постольку-поскольку... Крылов меланхолично глядел в окно, туда, где, сталкиваясь, перекручивались и втягивались воронкой подземного перехода плотные потоки прохожих. Усредненные модой прически, одежда и обувь делали их похожими. То, что отличает каждого, запрятано глубоко внутри и проявляется в привычках, поступках, линии поведения. Беглым да порой и пристальным взглядом этого не ухватишь. Лишь в конкретной жизненной ситуации личностные свойства обнаруживают себя, и человек может раскрыться с совершенно неожиданной стороны. Крылову и его товарищам подобные превращения были хорошо известны, но и они к ним не привыкли. Одно дело, когда в основе содеянного лежит неконтролируемый взрыв эмоций, вспышка страстей, аффект, и совсем другое -- подленький расчет, похоть, корысть. Сизов особенно ненавидел трусость, двоедушие и коварство, считал, что эти свойства натуры ни при каких обстоятельствах понять и объяснить невозможно. Превыше всего Старик ставил уверенность в человеке; ненадежность, по его мнению, тоже не могла быть ничем оправдана. Крылов, делающий жизнь со Старика, был солидарен с его мнением и старался, чтобы на него самого можно было полностью положиться. До сих пор ему это удавалось -- он никогда никого не подводил, даже по воле объективных обстоятельств, на которые частенько списывают необязательность и разгильдяйство. Ветер вогнал в кабинет облако пыли, и Крылов захлопнул раму. Через несколько минут звонок внутреннего телефона отправит его на очередное происшествие районного масштаба, и оно неожиданно окажется узловым моментом жизни, первым звеном в длинной цепи причинно-следственных связей, ведущих к той самой обусловленной объективными обстоятельствами ненадежности, которую он допустит первый и последний, один-единственный раз, за которую будет плачено дорогой ценой и которую он никогда не сможет себе простить. Но сейчас Александр Крылов ничего этого не знал, он вернулся к работе, настроение понемногу улучшалось. А Сергея Элефантова угнетала тоска и тревога, окружающие замечали его состояние, но не удивлялись: очередной отказ Комитета по делам изобретений и открытий поступил в институт и канцелярия еще до обеда разнесла весть по всем этажам. Орехов проснулся с тяжелой головой, но "поправился" и, весело насвистывая, загрузил в багажник "ЗИМа" ящик чешского пива и связку воблы -- сегодня он организовывал баню для уважаемых людей. Один из них -- Алексей Андреевич Бадаев -- был не в духе, нервничал, даже париться не хотел. Но Кизиров с Платошкиным уговорили -- дескать, все обойдется, не впервой. Кизиров накануне крупно выиграл в преф и был доволен собой, а Полковник и того больше: он купил Элизабет давно обещанные бриллиантовые серьги, та пришла в восторг и сделала все, чтобы Семен Федотович ощутил себя настоящим мужчиной. Надежда Толстошеева и вовсе находилась на седьмом небе: все складывалось отлично, одно к одному. Хорошо съездила в столицу, удачно скупилась и выгодно расторговалась, Владимир позвонил в магазин и сообщил, что у них с братом все в порядке, скоро ожидается партия импортной обуви, а Марианна пообещала принести чеки... Да Галка из посредбюро пригласила к себе на вторник, познакомит с солидными людьми, может, и решится вопрос с кооперативом. Вот только Нежинская не забрала набор на шубу, хотя и обещала зайти сегодня утром, а держать товар Надежда не любила: Бортануть бы ее -- та же Марианна просила шкурки, -- да не стоит: баба деловая, со связями, может пригодиться... Вадик Колосов был, пожалуй, счастливей всех: на детской площадке он нашел интересную тяжеленькую штучку -- сплющенный кусочек металла с четкими наклонными вмятинками сбоку. Дима сразу предложил в обмен никелированный шуруп, да и другие дети просили подержать или хотя бы посмотреть. Меняться Вадик не стал, держать и смотреть давал, а потом сунул находку в карман, куда складывал все нужные и полезные вещи. Вечером, когда он спал, мама вытряхивала из штанов в мусорное ведро граммов триста всякой всячины. Если рассматривать вблизи кусочки мозаичного панно, нипочем не поймешь, что же оно изображает. Но чтобы охватить взглядом всю картину, надо по крайней мере догадываться, что цветные осколки связаны между собой определенной логикой единого замысла. В кабинете Крылова звякнул внутренний телефон. Глава вторая. ПРОИСШЕСТВИЕ Хуже всего было то, что не удавалось установить направление выстрела. Я все-таки пригнулся к пробоине -- будто ребенок продышал в мутном стекле чистый кружочек, позволяющий без пыльной пелены видеть серый бетонный скелет двенадцатиэтажной "свечки", колкие огоньки электросварки, оранжевые жилеты и коричневые каски монтажников, зависшую неподалеку кабину башенного крана, сияющие свежей краской рамы и балконы недавно заселенного дома. Работы предстояло много, потому что и каркас двенадцатиэтажки, и кран, и добрый десяток квартир новостройки могли иметь отношение к этому окруженному паутинкой радиальных и круговых трещин отверстию с выщербленными краями, сквозь чешуйчатую воронку которого тянуло пыльным ветром и просачивался грохот близкой стройки. Если соединить ниткой точку попадания с пробоиной и продолжить воображаемую линию, она упрется в место, где находился стрелок. Но сейчас обычный способ не годился: экспериментальная планировка -- окна в противоположных стенах. Всегда светло, сухо, хороший обзор. И возможность сквозного пролета пули. Я повернулся, сделал несколько шагов по пушистому ковру, по которому нужно ходить босиком, чтобы он упруго щекотал подошвы, переступил через ползающего на четвереньках Зайцева и подошел к окну, выходящему на южную сторону. Перекресток внизу казался игрушечным, напоминающие божьих коровок легковушки, дожидаясь разрешающего сигнала, накапливались перед светофором, затем срывались с места и, набирая скорость, растягивались на подъеме к Южному микрорайону. До седьмого этажа доносился тугой гул протекторов и едва ощутимый запах выхлопных газов. Я потрогал раму с неровными осколками оставшихся стекол. Второй опорной точки, необходимой для визирования, увы, не существовало. Может, необычная планировка способствует сквознякам... А в остальном эксперимент удался: квадратная комната, много солнца, воздуха. Распахнутость стен создавала ощущение простора, сохраняющегося даже сейчас, когда здесь толклись шесть человек. Средних лет супруги -- жильцы с четвертого этажа, -- вполглаза наблюдая, как Ивакин штангенциркулем замеряет пробоину, то и дело непроизвольно осматривались по сторонам. Я много раз замечал: люди охотно идут в понятые, наверное, потому, что получают возможность на законном основании приобщаться к тайнам чужой жизни. Сейчас я попробовал взглянуть вокруг их глазами. Солидный импортный гарнитур, низкие, располагающие к отдыху кожаные кресла, матово отблескивающий журнальный столик, пружинящие блестящим ворсом ковры на стене и на полу -- все тщательно подобрано и гармонирует между собой. У хозяйки хороший вкус. "Интересно, сколько стоит выстроить и обставить это кооперативное гнездышко?" -- подумал я, направляясь в прихожую и вновь переступая через Зайцева. -- Не мельтеши, Саша, -- сквозь зубы процедил тот. -- Пойди лучше побеседуй с соседями. Следователь старательно растягивал рулетку, конец которой держал Гусар, и диктовал сам себе: -- В трех метрах двадцати двух сантиметрах от северной стены, возле застеленной простыней тахты, на ковре темно-бурое пятно неправильной формы размером семнадцать на двенадцать сантиметров, по внешнему виду напоминающее кровь... Я щелкнул затейливым замком и едва успел схватиться за ручку: невесть откуда взявшийся ветер резко рванул дверь. Подъезд играл роль вытяжной трубы. В трех соседних квартирах никого не оказалось, я спустился на шестой этаж, потом поднялся на восьмой, для очистки совести заглянул на девятый. Безрезультатно. Никто ничего не знал, не слышал и не видел. Когда я вернулся, Зайцев, неловко согнувшись у простреленного окна и закрыв левый глаз ладонью, смотрел через бумажную трубочку, вставленную в пробоину. Трубочка свободно двигалась вправо-влево и вверх-вниз, но следователь упрямо пытался сориентировать ее по единственной опорной точке. Ясно: хочет хотя бы приблизительно представить, откуда могли стрелять. -- Диаметр отверстия -- от девяти до девяти с половиной миллиметров, -- значительным тоном сообщил Гусар. -- Можно было бы предположить "ПМ", но расстояние... Сотня метров -- для пистолета далековато... Скорей всего какой-то из девятимиллиметровых охотничьих карабинов -- "лось", "медведь"... -- В стекле пуля оставляет отверстие больше своего калибра, -- вмешался Ивакин. -- Так что здесь не "девятка"... -- Вы уже начали оперативное совещание? -- недовольно спросил Зайцев, отрываясь от своего занятия и выразительно посмотрев на превратившихся в слух понятых. -- Пусть лучше Гусаров ознакомит товарищей с протоколом. Сделать это вызвался Ивакин. Пока он выразительно читал казенный текст, мы вполголоса переговаривались в противоположном углу просторной комнаты. -- Или с двух верхних площадок этой башни, -- Зайцев кивнул в сторону стройки, -- или из кабины крана. Может, крайние окна нового дома, но маловероятно. -- Однако! -- Лицо Гусара выражало полнейшее недоумение. -- Прямо итальянский детектив! И ради чего? Уж точно не из ревности! -- Почему же, мой юный друг? -- поинтересовался Зайцев. -- Слишком сложно. Обычно кухонный нож, кирпич, топор, кастрюля с кипятком... Да и потом... Видели ее фотографию? Вот, на серванте лежала. Он протянул маленький прямоугольник. Вытянутое лицо, длинный нос, запавшие щеки, мешки под глазами. Вид нездоровый и изможденный. Я испытал некое разочарование, наверное, оттого, что по ассоциации с обстановкой и убранством квартиры представлял хозяйку иной. -- Внешний вид ни о чем не говорит, -- сказал Зайцев. -- Слышал поговорку: на каждый товар есть свой покупатель, только цена разная? А в любовном ослеплении люди склонны переплачивать... Верно. Кровавые драмы разыгрываются, как правило, вовсе не из-за красавиц. -- И вообще, юноша, избегайте категоричных суждений, -- нравоучительно произнес Зайцев. -- Особенно если они поспешны и не продуманы. Следователь зевнул. -- Устал и есть хочу. По "Призракам" ничего нового? Я качнул головой. Понятые подписали протокол, но уходить не спешили. Тайны хороши, когда разгаданы. -- Сколько стоит такая квартира? -- неожиданно брякнул Гусар. Женщина обиделась: -- Это вы не у нас спрашивайте. Мы пять лет за границей работали, в тропиках, в обморок от жары падали! И на заводе уже пятнадцать лет! Тон ее стал язвительным. -- Потому вы у других спросите, на какие деньги да как попали в кооператив... У нас своим поотказывали! -- А что вы можете сказать о Нежинской? -- продолжал наступать Гусар. -- Да ничего. Встречаемся иногда в подъезде. Здороваемся. -- Культурная дамочка, -- подал голос мужчина, но под взглядом жены осекся. -- Знаем мы культурных! Я горбом, а они... Женщина замолчала. Я дернул Гусара за рукав, предупреждая следующий вопрос. -- Большое спасибо, товарищи. -- Зайцев с открытой улыбкой пожал понятым руки. -- Вы нам очень помогли. Сейчас опечатаем квартиру, и все -- можете быть свободны. Через полчаса я обследовал строящееся здание. Кроме неогороженных лестничных маршей и междуэтажных перекрытий, еще ничего смонтировано не было, поэтому путешествие на двенадцатый этаж, производило сильное впечатление. Трудно представить, чтобы кто-нибудь отважился подняться туда в сумерки. Бригада рабочих сваривала арматуру железобетонных плит с каркасом и заделывала раствором монтажные проемы. Пахло горящими электродами и мокрым цементом, трещала вольтова дуга, громко перекрикивались монтажники. Под ногами змеились черные провода с неизолированными медными скрутками соединений. -- А если наступят? -- Я пальцем показал сопровождавшему прорабу опасные места. -- Не наступят! -- преувеличенно весело ответил тот. -- Ребята опытные, со стажем! -- Опытные, говоришь? А в прошлом месяце на Котловане неопытного убило? Сидеть-то кому -- знаешь? Прораб поскучнел. -- Сейчас сделаем! -- и с натугой рассмеялся. -- Если днем черт ногу сломит, то ночью и подавно! Никого здесь не было! Действительно, рабочие не заметили следов пребывания постороннего человека. Я походил по площадке. Причудливая башня экспериментального кооператива "Уют" хорошо просматривалась почти отовсюду, но прилепившаяся, как ласточкино гнездо, квартира Нежинской то пряталась за колонну, то перекрывалась сварочным агрегатом или бетономешалкой, то оказывалась в створе с тросами лебедки. Одно место было подходящим, но оружие пришлось бы держать на весу, что снижает вероятность верного выстрела. А вот кабина крана расположена подходяще... Направляясь к лестнице, я заметил, что провод надежно изолирован. -- Сказано -- сделано! -- похвастал прораб. -- Пока гром не грянет... -- пробурчал я. -- Кто охраняет стройку по ночам? -- Есть люди, специальный штат держим. И днем, и ночью сторожат... -- Не спали этой ночью? Небритый, неопределенного возраста сторож, часто моргая красными веками, отрицательно покачал головой. -- Кто-нибудь посторонний на стройку заходил? Он снова мотнул головой. -- Вы что, немой? -- Гы-гы-гы... Почему немой? Очень даже разговорчивый! Только не с милицией, гы-гы-гы... Он старался дышать в сторону, но хитрость не помогла -- запах перегара чувствовался даже на расстоянии. Понятно, как он сторожил территорию в минувшую ночь и что мог видеть. Я подошел к прорабу, ожидавшему в стороне с безразличным лицом. -- Кабина крана заперта? -- Должна. Но точно не скажу, а спросить некого -- крановщик болеет. -- А ты слазь, посмотри, гы-гы-гы, -- прогнусавил сторож. -- Могу подсадить, гы-гы-гы... Лезть на верхотуру не хотелось. Зачем? Вызвать крановщика, поручить ему осмотреть свое хозяйство, допросить -- и дело с концом! Но я разозлился. Не столько на пьяного полудурка, неспособного хорошо выполнять любую работу и начисто отрицающего в других возможность риска ради дела, сколько на себя, готового подтвердить эту тупую, примитивную уверенность. Сплюнув, шагнул к лестнице. Самое главное -- не смотреть вниз, но и тогда ощущаешь под ногами многократно увеличенную воображением бездну. И приходит мыслишка, что рука или нога могут соскользнуть, проржавевшая скоба -- отвалиться, либо порыв ветра опрокинет кран... Когда видишь вблизи много аварий, несчастных случаев и катастроф, очень легко представить, как все это может произойти с тобой. И хочется замереть, а потом медленно, осторожно сползти туда, где твердо, привычно и безопасно. Кто что скажет? А на гыгыканье какого-то пьянчуги -- плевать... Но я не спускался, а карабкался вверх, пока не уткнулся в исцарапанную, мятую, с облупившейся краской дверь. Мне нужна была передышка, к, к счастью, кабина оказалась незаперта -- Забравшись внутрь, перевел дух и плюхнулся на крохотное жесткое сиденье. Руки и ноги дрожали. Ладони саднили, в них глубоко въелась ржавчина, кое-где содрана кожа. Балкон Нежинской находился почти прямо напротив, и, если поднять половину рамы, получится прекрасный упор для винтовки. Стрелять отсюда очень удобно. Удобно? Я с сомнением посмотрел на дрожащие пальцы. Вначале надо успокоиться. Я расслабился, закрыл глаза и вдруг ощутил... Или показалось? Вроде бы нет. Даже не запах, а слабый его оттенок. Знакомый, но очень неподходящий для этого места. Кислый, острый, несмотря на ничтожную концентрацию. Так пахнет в тире, круглосуточно, им пропитаны воздух, стены, пол стрелковой галереи. Запах сгоревшего пороха. Встрепенувшись, я тщательно осмотрел кабину: шарил по полу, заглянул за кресло, проверил пазы рычагов, приподнял резиновый коврик. Что надеялся найти? Гильзу? Окурок со следами слюны и характерным прикусом? Визитную карточку или паспорт преступника? Не знаю. Просто делал то, к чему был приучен многими годами розыскной работы с ее основным принципом -- не упускать ни малейшей возможности добыть новое доказательство. Достаточно четкое, материальное, не допускающее двояких толкований. При этом не особенно рассчитывал на успех. Чудеса случаются крайне редко. Несколько минут я спокойно посидел в металлическом, обтянутом потрескавшимся дерматином креслице, смотрел на ведущую к Южному микрорайону дорогу и размышлял о делах, не имеющих ни малейшего отношения к службе. Потом начал спускаться, и получалось это гораздо лучше. Ступив на землю, с облегчением вздохнул и с удовольствием сказал сторожу: -- Может, тебя подсадить? Слазишь, проветришься! -- Не надо, гы-гы-гы... Мы не милиция, нам это ни к чему. Издевательские нотки в голосе исчезли, я усмехнулся... Когда я вернулся в отдел, кабинеты коллег пустовали, все напряженно работали по "Призракам". Дело Нежинской возникло совсем не ко времени, отняв почти полдня. Впрочем, новые происшествия никогда не приходятся кстати. Я тоже окунулся в водоворот событий: проверил несколько сообщений о подозрительных лицах, обошел ранее работавших врачами пенсионеров. В конце дня я сидел в кабинете и, глядя в пространство перед собой, оттягивал момент, когда надо будет заняться оформлением собранных материалов. -- Это вы следователь Крылов? Дверь открыл высокий полный мужчина лет шестидесяти. Красное лицо, седые, стриженные "под ежик" волосы. -- Если вам угодно называть следователем инспектора уголовного розыска, то да. Он помолчал, переваривая нарочито запутанную фразу, потом махнул рукой. -- Какая разница! Я живу по Каменногорскому проспекту, двадцать два, и дежурный сказал, что мне надо разговаривать с Крыловым! -- В голосе слышались нотки раздражения. -- Все правильно, это моя зона. -- Я вспомнил четырехэтажный дом старой постройки, стоящий на пересечении двух оживленных магистралей. -- И что случилось? -- Бабков Егор Петрович, председатель домкома, -- отрекомендовался посетитель. -- К тому же председатель товарищеского суда и командир народной дружины. И чтоб вы были в курсе, в прошлом -- ответственный работник. Я едва заметно поморщился. -- Я звонил вам месяц назад и сообщал о подозрительном факте. Теперь хочу узнать, какие меры приняты. -- Что за факт? -- Вечером, около десяти, слышу -- Кто-то прошелся мимо моей двери. Я живу на четвертом этаже, квартира -- в конце коридора, дальше -- только лестница на чердак. Кого туда может понести? Тем более что он заперт! Председатель домкома многозначительно поднял палец. -- Жду, что дальше будет. Полчаса, час -- тишина. Не спит же он под дверью! Оделся, вышел, глядь -- чердак открыт! Значит, воры? Но что там красть? Подхожу, а навстречу -- человек! Меня что удивило: тепло, сухо, а он в плаще-болонье и в таком же берете! Я удостоверение дружинника предъявляю, говорю: "Кто вы такой и что здесь делаете?" А он в ответ: "Из райжилуправления, состояние крыши проверял". -- "Почему ночью?" -- "Днем, -- говорит, -- времени нет". -- "Тогда покажите документы!" И что вы думаете? Бывший ответработник раздулся от негодования. -- Он меня отталкивает с улыбочкой: "Ложись спать, папаша, а то бессонницу наживешь!" И пошел себе. Я за рукав -- хвать! Только он вырвался и вниз. Тут я какое-то звяканье услышал... Мне с самого начала показалось: что-то у него спрятано под плащом! Ну, бежать за ним я не стал, пошел позвонил, ваши приехали, осмотрели чердак и ушли. "Не волнуйтесь, -- говорят, -- все в порядке!" А где же порядок? Вот вы мне разъясните: кто это был, чего хотел? -- Может, бродяга? Ночлег искал или собирался белье украсть? Заявитель с сомнением покачал головой: -- Не похоже. Лицо, манеры, поведение... Какой там бродяга! Я подумал, что и вправду из РЖУ, сходил, поинтересовался -- никого не посылали. Наступила пауза. -- Знаете, что я думаю? Под требовательным взглядом мне стало неловко за свою недогадливость. -- Может, он из тех бандитов? -- со зловещей интонацией выпалил седоволосый. -- Кстати, сколько человек они убили? Болтают разное, а мне для информированности... -- Почему, у вас появилось такое подозрение? Милицию буквально засыпали сообщениями о предполагаемых "Призраках", не имеющими под собой абсолютно никаких оснований. -- Честному человеку ночью на чердаке делать нечего... А денег много забрали? Неужели правда сто тысяч? А визитную карточку оставили? Посетитель утратил сановитость: любопытство пересиливало привычный стереотип поведения. -- Сколько их -- трое? Я все-таки представитель общественности! -- Спасибо за сигнал, мы проверим, если понадобится -- примем меры. То, что я оставлял вопросы без ответа, вызвало у посетителя раздражение. -- И дайте письменный ответ, чтобы все было официально! Дверь за Бабковым закрылась. Управившись почти со всеми бумагами, я сделал то, в чем отказывал себе три дня: набрал знакомый номер и попросил Риту Владимировну. -- А кто спрашивает? -- после паузы поинтересовался женский голос. Я назвался. -- Рита Владимировна в командировке, звоните послезавтра. -- Вы это не всем говорите? Иначе для чего представляться? На другом конце провода чувствовалось замешательство. -- Она в командировке, -- заученно повторили ответ и отключились. Я очень тихо положил трубку. С Ритой мы познакомились год назад во время операции "Прыгающие тени". В городе совершались разбойные нападения на гуляющие пары, приманкой для преступников пустили поисковые группы. Яшку Волошина сопровождала высокая худая дружинница, на них и вышел расстрелянный ныне Толстых. Волошин сумел обезвредить бандита, но получил серьезные ранения, мы с товарищами ожидали в "неотложке" до часу ночи, пока хирурги не сказали, что опасность миновала. Врачи попросили доставить домой выведенную из нервного шока Риту, я отвез ее -- нашпигованную транквилизаторами, безвольно-молчаливую, с огромными синими кругами вокруг запавших глаз. А через неделю мы встретились у Волошина в больнице, Лешка шел на поправку, и Рита улыбалась, но синие тени остались, и, когда улыбка исчезала, девушка выглядела усталой и грустной. Впечатление оказалось неверным, просто такова особенность ее лица, но это я узнал позднее, а тогда мы вместе вышли из больницы, пошли пешком, поужинали в кафе, погуляли по набережной, рассматривая огромные белоснежные теплоходы. Прогулка удалась на славу, мы обменялись телефонами, стали встречаться регулярно. Одно время мне казалось, что я влюблен, но отношения наши складывались не просто, светлая полоса сменялась черной, и вот странная и неожиданная командировка... Выяснить в отделе кадров, что к чему? Я привычно поднял телефонную трубку. Отдел кадров, вокзал и аэропорт, гостиницы города пребывания -- технология поиска заинтересовавшего уголовный розыск человека отработана достаточно хорошо. Я чертыхнулся и бросил трубку. Глава третья. РАССЛЕДОВАНИЕ -- Если ты не ошибаешься, надо искать здесь... Зайцев вычертил схему, как всегда, аккуратно, и тонкая линия, проведенная от кабины крана через квартиру Нежинской, уперлась в фасад девятиэтажного дома. -- ...но обнаружим мы в лучшем случае след рикошета. А пуля могла уйти куда угодно... Несколько секунд он посидел молча. -- К тому же, если стреляли не из мощного оружия -- боевой винтовки, карабина, автомата, пуля, потеряв энергию, вообще не долетела до стены, а упала где-то тут... Он указал карандашом на площадку между домами. -- В любом случае шансов найти ее практически нет. Но мы все же попытаемся... -- А что дал визит в больницу? -- Посмотри сам. -- Зайцев протянул тонкую папку. -- А потерпевшую можешь даже послушать, кассета внутри. Я пробежал глазами протокол допроса дежурного хирурга, отыскивая интересующие меня вопросы. Ага, вот... "Что можно сказать относительно размера пули, причинившей ранение?" "Ничего определенного. Как вы понимаете, цель передо мной стояла совсем другая. А сейчас, после операции и ушивания раны, установить это и вовсе невозможно". Надо же, и здесь ничего! Так, теперь еще одно... "Почему вы сразу не сообщили в милицию о поступлении пациентки с огнестрельным ранением?" "Раненая заявила, что она сама позвонила нольдва, поэтому дублировать звонок необходимости не было, тем более началась подготовка к операции. Утром заведующий отделением, обнаружив в регистрационном журнале отсутствие отметки о передаче телефонограммы в милицию, дал указание оформить все как полагается. Тогда я на всякий случай позвонил еще раз". С этим все ясно. Послушаем запись... Я вставил кассету в видавший виды магнитофон и нажал клавишу. "Следователь прокуратуры Центрального района, юрист первого класса Зайцев сего числа в помещении хирургического отделения горбольницы N 2 допросил в качестве свидетеля Нежинскую Марию Викторовну, русскую, беспартийную, незамужнюю, имеющую на иждивении сына семи лет, с высшим техническим образованием, работающую инженером в научно-исследовательском институте проблем передачи информации..." Зайцев говорил без выражения, монотонно, привычно перечисляя все то, что требуется отражать в вводной части протокола. Качество записи неважное: плывет звук, слегка фонит, время от времени раздается шорох или громкий треск. "... Нежинской объявлено, что допрос производится с применением звукозаписи. Используется магнитофон "Весна", пленка шестого типа, скорость -- четыре и семь десятых сантиметра в секунду". Зайцев перевел дух и продолжал обычным тоном: "Мария Викторовна, расскажите о вчерашнем происшествии". "Даже не знаю, что рассказывать..." Пауза. Чувствовалось, как она сосредоточивается. "Я приняла душ и собиралась ложиться спать... Только подошла к кровати, застелила, вдруг удар, как будто кнутом или, точнее, раскаленным прутом... Не поняла, в чем дело, схватилась за бок -- кровь..." Долгая пауза. "Продолжайте, пожалуйста". Пауза. "Ну, вот и все... Что еще рассказывать?" "Во сколько это было?" "Где-то в начале одиннадцатого". "Слышали выстрел?" "Нет. Я даже не могла понять, что случилось, откуда кровь..." "Стреляли с северной стороны или с южной?" "Ей-Богу, не знаю..." "В каком положении вы находились?" "В каком? Попробую вспомнить..." Пауза. "Наклонилась, выпрямилась, повернулась... Нет, не помню..." "Кто, кроме вас, находился в квартире?" "Никого..." -- В голосе явно слышалось недоумение. "В двадцать два двадцать в диспетчерскую "Скорой помощи" позвонил неизвестный мужчина, который рассказал о случившемся. Кто это был?" "Ах, вот вы о чем! -- Недоумение в голосе исчезло. -- Я выбежала на лестничную площадку, сверху шел человек, я попросила его вызвать "Скорую"..." Странно. В интересующее нас время никто из квартир, расположенных на восьмом и девятом этажах, не выходил. Да если бы и выходил, то ехал бы в лифте. А чердак заперт на замок, я проверял. Кто же это мог быть? Ладно, потом, слушаем дальше... "Почему вы не зашли к соседке? Ведь по лестнице мог никто и не идти?" "Все правильно. Но в такой момент разве об этом думаешь..." "Скажите, как получилось, что кровь осталась только на месте ранения? Если вы выходили, то пятна должны быть и в прихожей, и на лестничной площадке..." Пауза. "Так я же зажала рану полотенцем..." "И полностью остановили кровотечение?" "Ну, не совсем..." "Да, в комнате много пятен -- между кроватью, сервантом и столом. Но ни одного -- за пределами этого участка. Ни одного в коридоре. Ни одного на лестничной площадке". Долгая пауза. "Что же вы можете сказать по этому поводу?" "По какому? Вы же ничего не спрашиваете!" Хитрая штучка! Отчего же она так крутит? "Относительно локализации пятен крови на определенном участке вашей квартиры и отсутствии их за его пределами". С Зайцевым подобные номера не проходят. Чем больше юлит допрашиваемый, чем старательнее прикидывается дурачком, тем терпеливее и внимательнее становится следователь. "Просто у тахты я находилась больше времени -- перевязывалась, ждала "Скорую"... А на площадку выскочила на секунду..." "Понятно... -- Зайцев секунду помолчал. -- А как разбились стекла в окне и балконной двери?" "Сквозняк. Когда открывается входная дверь, я всегда их закрываю. А тут было не до того..." "И с этим ясно, -- мягко произнес Зайцев. -- Но на осколках брызги крови. Как они могли появиться, если вас в этот момент не было в комнате?" Пауза. "Ну, потом же я пришла! А кровь продолжала идти!" Судя по голосу, она вполне искренне хотела помочь следователю разобраться в неясных для него вопросах. "Недавно вы сказали, что зажали рану полотенцем и почти остановили кровь..." "Да, но она просачивалась, продолжала капать..." "Все ясно, все ясно..." Я достаточно хорошо знал Зайцева, чтобы понять, что он намеревается задать неожиданный вопрос. "А чьи тапочки стояли возле тахты?" "Ничьи. Их надевают мои гости". "В этот день у вас были гости?" "Нет, я же сказала: никого не было". "Почему же домашние туфли стояли возле тахты, а не в прихожей?" "Не знаю. Это такая мелочь, на которую не обращаешь внимания. Наверное, переставили во время уборки..." "И наконец, основной вопрос: кто мог в вас стрелять?" "Понятия не имею! Скорее всего кто-то ошибся... Или случайность..." "Враги у вас есть?" "Нет, что вы! Наоборот -- друзей много!" Короткая пауза. "И последнее. Почему вы сказали врачу, что звонили в милицию?" "Я сказала?" Удивление было ненаигранным. "Да, вы". "Ах да, действительно..." Вспомнила? Что ж, звучит вполне естественно. "Я же попросила того мужчину вызвать "Скорую" и позвонить в милицию. Разве он этого не сделал?" "Вы хотите еще что-нибудь сообщить по существу дела?" "Нет, больше добавить нечего". "В таком случае вам предлагается прослушать звукозапись допроса..." Я выключил магнитофон. -- Ну, что скажешь? Судя по едва заметной улыбке Зайцева, он был не очень склонен верить показаниям потерпевшей, во всяком случае в отдельных деталях. О том же говорила и схема, по которой он построил допрос. Но, заново прокручивая в уме фонограмму, я не находил ничего такого, что могло бы насторожить. Отвечала Нежинская совершенно спокойно, ровно, уверенно. Тон, отдельные нотки, интонации -- все было искренним, без малейшей напряженности или натянутости, которые всегда сопутствуют лжи. Разве что паузы в нескольких местах... Но это объяснимо -- вспоминала. Кстати, на наиболее острые вопросы она отвечала без всяких раздумий. Нет, придраться не к чему. Разве что логические зацепки? -- По-моему, она говорит правду. -- И тебе ничего не показалось странным? -- Показалось. Что она не послала тебя к черту, когда ты выяснял всякую ерунду насчет расположения пятен крови и домашних туфель вместо того, чтобы устанавливать преступника. Зайцев засмеялся и многозначительно поднял палец: -- Вот то-то и оно. Значит, это не показалось ей ерундой. К тому же она, похоже, совершенно не интересуется перспективами следствия. -- Оба этих обстоятельства могут объясняться очень просто. Воспитанность не позволяет грубить следователю, деликатность -- задавать лишние вопросы. Зайцев как-то странно смотрел на меня. -- Может быть, может быть... Ну, а как тебе человек на лестнице? Это самое слабое место в ее версии. Притянуто за уши. Слишком часто нам подсовывают таких случайных прохожих, которых невозможно установить и допросить. Но с другой стороны... -- Разве можно полностью исключить случайности? Зайцев посмотрел на меня с тем же выражением. -- Признайся, тебе хочется ей верить? -- Я стараюсь верить каждому. До тех пор, пока он меня не убедит, что этого делать не следует. -- Брось, Саша! Ты же не интервью даешь для газеты! Мы с тобой профессионалы, постоянно имеем дело с ухищрениями разного рода, обманом, ложью. Это неизбежно сказывается на отношении к тому, что нам рассказывают, появляется критичность восприятия, в общем, ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Без этого мы не смогли бы успешно работать -- любой обвел бы вокруг пальца... Но интересный психологический феномен: я поймал себя на том, что мне хочется верить Нежинской! И принимать за правду ее толкование самых сомнительных фактов! Вчера весь вечер ломал голову, пытаясь это объяснить, -- не мог... А сегодня вижу, что ты тоже утратил специфику восприятия! Так? А ведь действительно, Зайцев прав! Что же получается? -- Да, точно... Я тоже склонен ей верить. Даже с этим сомнительным человеком на лестнице... -- Вот видишь! -- Но, может, она действительно говорит правду! Мы это чувствуем и верим ей, несмотря на мелкие неувязки. И тут же удивляемся своей доверчивости. Значит, мы не чрезвычайно доверчивы, а слишком подозрительны. Все становится на свои места, и оснований для беспокойства нет! -- Подожди, Саша, давай без шуток. Зайцев выглядел озабоченным, и мне стало неловко за свое зубоскальство. -- Противоречий и неточностей в рассказе Нежинской -- вагон и маленькая тележка. Я буду раскручивать каждое, невзирая на субъективные ощущения, но сейчас речь даже не об этом. Тебе не кажется, что мы столкнулись с очень странным преступлением? Следователь выжидающе поднял брови. -- А что в нем, собственно говоря, странного? -- Давай посмотрим. -- Зайцев взял ручку и положил перед собой листок бумаги для заметок. -- Необычный способ: выстрел с дальней дистанции в окно седьмого этажа из нарезного оружия. Раз! Он поставил жирную единицу. -- Звука выстрела никто не слышал. Значит, глушитель? Два! Выстрел прицельный, точный, несмотря на расстояние. Скорее всего использовалось специальное прицельное устройство. Три! -- Стоп, стоп, стоп! -- перебил я его. -- Ты уж совсем расфантазировался! Глушитель, прицел! Это же Гусар придумал! Ну, ему-то простительно... Мало ли почему не слышали выстрела! Уличный шум, машина проехала, ветер отнес звук -- тысяча причин! Да и далеко! А малокалиберка, например, хлопает слабо -- Что касается точности, то хороший стрелок и без прицела обойдется! Зайцев слушал с легкой усмешкой. -- Я говорил с экспертами-баллистами. До крана -- девяносто два метра. Это много. Значит, стреляли из боевого оружия, а не из мелкашки. А в темноте по цели в освещенном окне даже хороший стрелок без специального устройства вряд ли попадет. -- Этак ты договоришься до инфракрасного стереоприцела! -- Не исключено. Зайцев произнес это настолько серьезно, что мне стало не по себе. -- Далее. Пули у нас нет. Четыре! Стекла по случайному стечению обстоятельств разбиты вдребезги. Пять! Потерпевшая ничего не знает. Шесть! Мет ни одного очевидца -- семь! Неизвестно, кто звонил в "Скорую", -- восемь! Противоречия между обстановкой места происшествия и показаниями Нежинской -- девять! А мы с тобой склонны ей верить! Десять! Зайцев намалевал на исчерченном листке огромную десятку и отбросил ручку. -- Не слишком ли много неясностей, стечении обстоятельств и мешающих следствию совпадений? У тебя в практике было хоть одно подобное дело? Дело, в котором полностью отсутствуют улики, соображения о причинах и мотивах преступления и даже основания для выдвижения обоснованных версий? Лично у меня не было! Он встал, обошел стол, выглянул в коридор и, плотно захлопнув дверь, подошел к сейфу. Позвенел ключами, с лязгом повернул стальную ручку, вытащил из внутреннего отделения лист бумаги и, вернувшись на место, положил перед собой текстом вниз. -- А Нежинская, между прочим, работает в НИИ проблем передачи информации и, насколько мне известно, в группе, разрабатывающей совершенно новый перспективный метод! Все вместе взятое заставляет проверить вот эту версию. Он протянул лист: -- Прочти внимательно. Я читал очень внимательно, потом еще раз и, не удержавшись, покрутил головой: -- Ну, ты придумал! -- Конечно, она совершенно непривычна и кажется невероятной, но полностью охватывает всю совокупность "случайностей". Поэтому игнорировать ее нельзя. -- Однако это находится вне нашей компетенции... -- Что -- это? Голая гипотеза? Я звонил туда. -- Он неопределенно указал через плечо. -- Говорят: проверяйте, будут подтверждающие факты -- подключимся... -- И потом, я бывал в НИИ ППИ... Зайцев встрепенулся: -- Когда? -- Месяца два назад, сразу после разбоя... Их инженер видел, как уходили "Призраки", чуть не раздавили его в лепешку... Так вот, в подробности я не вдавался, но, кажется, никакой оборонной тематики у них нет. -- Сейчас все надо проверять тщательно. С учетом многочисленных странностей происшествия. -- Ну хорошо, будем проверять. Я задумался: спросить или обидится? Следователь почувствовал и вопросительно посмотрел на меня. -- Слушай, Виталий, а зачем ты выглядывал в коридор? Что надеялся увидеть? Или кого? Зайцев засмеялся: -- Глупости, конечно. Но, знаешь, когда подумаешь, что это может быть действительно так, -- он показал на лист, который я держал в руках, -- ей-Богу, не по себе становится! -- По-моему, ты преувеличиваешь. Зайцев пожал плечами. -- А как себя чувствует потерпевшая? -- Нормально... Ранение касательное, повезло: пуля скользнула по ребрам. Кстати, -- он улыбнулся, -- она совсем не похожа на свою фотографию. -- Когда выписывают? -- Обещают через неделю. За это время отработай институт, если не будет никаких зацепок, займись версией ревности. Пройдись по ее связям, установи круг общения... -- Характер взаимоотношений с окружающими, особое внимание -- бывшему мужу, -- продолжил я. -- Так? -- Иными словами, не учи ученого. Что ж, вас понял. Ну ладно, посиди минуту. Зайцев отстучал на машинке несколько строк, подписал и дал бумагу мне. Письмо на имя начальника райотдела. "В связи с расследованием уголовного дела по факту покушения на убийство гр-ки Нежинской М. В, прошу активизировать розыск преступника, а также принять меры по установлению личности очевидцев и иных лиц, осведомленных по интересующим следствие вопросам. В порядке статьи 127 У ПК РСФСР поручаю в случае необходимости производить допросы свидетелей и протоколы направлять в мой адрес". -- Все ясно? -- Яснее некуда. -- Я изобразил почтительный поклон. -- Разрешите выполнять? -- Выполняйте. Подыгрывая мне, Зайцев важно махнул рукой: -- И не забывайте докладывать о ходе работы! -- Может, прикажешь докладывать и о ходе личной жизни? Следователь улыбнулся. -- Не стоит. Это оставь для дневников. Или мемуаров. -- При том объеме заданий, которые ты мне даешь, мемуары останутся ненаписанными -- на личную жизнь просто не остается времени... Глава четвертая. КРЫЛОВ В шутке Крылова имелась немалая доля истины. Когда он учился в школе, его время четко делилось на урочные часы и часы отдыха. Распорядок дня висел над столом перед глазами и неукоснительно соблюдался: строгий отец и властная мать поддерживали в доме железную дисциплину. Выйти гулять с пятнадцати до восемнадцати -- промежуток, отведенный для выполнения домашних заданий, -- было так же невозможно, как, например, закурить за семейным столом, плюнуть на воскресной прогулке или привязать банку к хвосту соседского кота. Зато в восемнадцать наступала свобода, которой можно было пользоваться как угодно (не нарушая, разумеется, принятых в семье принципов поведения) с одним обязательным условием: вернуться не позже установленного срока. И насколько Саша помнил, это условие соблюдалось им при любых обстоятельствах. После восьмого класса родители отдали Александра в техникум, чтобы приобрел хорошую специальность, приучился работать и не стал, упаси Боже, валять дурака с ранних лет. Техникум был выбран не просто так -- престижный, радиотехнический, программа оказалась сложной, не имеющий склонности к точным наукам Александр учился с большим трудом, и только выработавшаяся привычка подчиняться дисциплине помогла пересилить неоднократно возникавшее желание бросить все к чертовой матери и пойти рабочим на завод. Границы свободного времени для него расширились до двадцати двух часов, но и в этот период Саше не удавалось избавиться от неприятных опасений, что зазубренные формулы по электротехнике могут к завтрашнему дню вылететь из головы, или что курсовой проект рассчитан неверно, или что в сегодняшнюю контрольную по математике вкралась ошибка, да не одна, а может, и не две... Он возвращался домой раньше положенного, испуганно просматривал конспекты, читал учебники -- родители не могли нарадоваться прилежанию сына -- и рано ложился спать, чтобы с утра еще раз повторить заданный материал. Так продолжалось все четыре года. Александр ухитрялся неплохо учиться и окончил техникум почти без троек, родители были довольны и настаивали на продолжении учебы -- радиотехнический институт находился всего в двух кварталах от дома, очень удобно. Но он отказался наотрез, первый бунт на корабле, оказавшийся, как ни странно, успешным: отец усмотрел в нем проявление воли, а мать -- признак взросления. Александр работал на радиозаводе, в конструкторском бюро, с восьми до семнадцати, а потом наслаждался свободным временем, которое наконец действительно освободилось от беспокойных мыслей. Работа его не увлекала, и он забывал о ней сразу же, как переступал порог проходной. Если попытаться, найти в его жизни предпосылки перехода в милицию, это вряд ли бы удалось: в отличие от сверстников, Саша Крылов не увлекался даже детективными книжками. Но в нем жили стремление к справедливости и ненависть к торжествующему хамству, к грубой, не признающей преград силе. В школе, а позднее в техникуме он вступался за слабых, хотя не всегда это происходило удачно: случалось получать синяки, шишки и ссадины, но они не останавливали. Несколько раз Александр одергивал на улице распоясавшихся хулиганов, при этом обойтись словами увещеваний не удавалось. Однажды одурманенный алкоголем длинноволосый юнец вытащил нож, Крылов еле успел перехватить руку, и тут рядом скрипнули тормоза патрульного автомобиля. В милиции отчаянный парень понравился, лейтенант Свиридов, документировавший происшествие, пригласил его заходить, Александр зашел -- раз, второй, третий. Инспектор был немногим старше -- года на три-четыре, они подружились, все свободное время Александр стал проводить в райотделе, выезжал на места происшествий, разбирался с доставленными, отбирал объяснения, участвовал в обысках и не слишком рискованных задержаниях. "Свободное" время стало для него более насыщенным, чем рабочее, и он с нетерпением ждал момента, когда можно будет оторваться от ватмана, покрытого замысловато пересекающимися линиями очередной радиосхемы, от листков с расчетами частотных характеристик приемного или усилительного блока, от толстых, пестрящих цифрами справочников и окунуться в хитросплетения человеческих отношений, в анализ чужих, не охватываемых поправочными коэффициентами поступков, в разгадывание тайн, перед которыми бессильна даже высшая математика. У него появились новые друзья, новые интересы, новые проблемы, и желание поступить на юридический факультет появилось как бы само собой. Родители его не одобрили -- отец всю жизнь работал мастером, потом начальником участка станкостроительного завода, мать трудилась там же нормировщицей, и в их представлении уважения заслуживала только деятельность, непосредственно связанная с материальным производством. Но препятствовать замыслам взрослого сына они благоразумно не стали, понимая, что вряд ли сумеют его переубедить. Год Александр проучился на вечернем отделении, потом перевелся на стационар, все это время поддерживал самые тесные связи с милицией, и, когда подошел момент распределения, вопрос о судьбе нештатного инспектора уголовного розыска Крылова решился как само собой разумеющийся. Он пришел на службу не новичком, но бремя ответственности, которое раньше не ощущалось, придавало работе совсем другой смысл. Александр попал на стажировку к Старику и потом считал, что именно Старик сделал из него настоящего сыщика. Отчасти это соответствовало действительности, хотя огромную роль тут сыграли трудолюбие, добросовестность, точность и обязательность -- качества, привитые Крылову в семье. На самостоятельной работе Крылов показывал неплохие результаты, сразу ощутив, путем каких затрат удается этого добиться. Время перестало делиться на рабочее и личное, в любой момент он мог перейти из обычного, знакомого всем привычного мира в другой -- тревожный, нервный, нередко опасный. Иногда для этого надо было войти в дверь -- райотдела, служебного автомобиля, следственного изолятора, больницы или морга, чаще граница перехода не имела материальной формы -- просто незримая черта вокруг места происшествия, известных немногим адресов людей, внешне ничем не отличающихся от окружающих, или определенный рубеж времени, рассекающий его жизнь надвое. И когда он возвращался в обыденный мир, мысли оставались там, за чертой: не темнил ли на допросе Валерка Котов по кличке Фингал, где, кроме автоматической камеры хранения, могут быть спрятаны вещи с квартирной кражи на Садовой, почему не удалось тралом и магнитом вытащить из озера нож Николаева и есть ли смысл обращаться за помощью к водолазам... Да и можно ли разграничить служебную и личную жизнь инспектора Крылова, если даже с Ритой он познакомился в связи с розыском "прыгающих теней" -- разбойников Толстых и Браткова! И потом... Они встречались три месяца, Рита не подпускала его ближе той границы, которую она наметила для себя как допустимую, в их отношениях стал чувствоваться холодок, и, судя по всему, они должны были расстаться. Наступил день, когда Крылов решил: пора, не следует дожидаться, пока она сама тебя бросит. Дело было вечером, моросил дождь, скверная погода, скверное настроение, он медленно брел по улице и бездарно вмешался в драку, вспыхнувшую у винного магазина. Двое били одного, и, как нередко бывает, вся троица обрушилась на непрошеного чужака, имевшего наглость их растаскивать. Представляться работником милиции было поздно, положение складывалось глупое, Крылов вяло отмахивался, калечить нетрезвых драчунов он не собирался и пытался придумать, как выпутаться из этой истории. Проще всего, конечно, было убежать, мокрые улицы пустынны, никто не увидит, но такой позорный путь не годился для уважающего себя человека. Скованность жертвы вдохновила нападающих, они прижали Крылова к стене и энергичней замолотили кулаками, а низенький кривоплечий субъект, тот самый, которого только что били, подобрал ящик из-под бутылок и бросил ему в голову. Крылов разозлился, на счастье его противников, из магазина выскочила женщина в некогда белом халате и истошным голосом закричала: "Милиция! ", после чего компания без малейшего промедления бросилась наутек. Спасительница завела Крылова в подсобку, смазала водкой ссадины и предложила принять стаканчик вовнутрь. Он отказался, чем окончательно расположил к себе продавщицу, и она выпила за его здоровье, ругая рваных шаромыжников, нападающих на приличных трезвых людей. Дождь усилился, болела голова, нос распух, кровоточили царапины на лице, магазин закрывался. Идти домой не хотелось, чтобы не пугать мать, да и вообще не хотелось двигаться -- досталось ему все-таки прилично. Было только одно место, куда хотелось попасть, и если, бы его там ждали, это окупило бы все неприятности сегодняшнего вечера. Крылов последовал совету многоопытной продавщицы, настойчиво рекомендовавшей запастись от простуды бутылкой водки, взял такси и поехал к Рите. В этот вечер он впервые остался у нее ночевать. Некоторое время спустя она рассказала, что приняла в тот день такое же решение, и, если бы он, избитый, не пришел к ней, доказав тем самым, что она ему необходима, они бы наверняка расстались. -- Перст судьбы! -- улыбнулся Крылов, а сам подумал, что судьба только поставила на его пути пьяных дебоширов, а довершила дело въевшаяся в кровь привычка пресекать беспорядки независимо от того, находишься ты на службе или нет. И еще раз отметил, что служебное и личное переплетаются в жизни инспектора настолько тесно, что иногда их трудно разделить. Пожалуй, только один раз удалось это сделать: когда они с Ритой уехали на месяц в небольшое село под Анапой. Недостаток бытового комфорта компенсировался километровой ширины песчаным пляжем, тянувшимся до самого горизонта. Курортники концентрировались на маленьком пятачке вокруг лежаков и тентов, дальше пляж был непривычно пустым, они уходили подальше и, перейдя вброд неширокую протоку, устраивались на небольшом островке -- остатке размытой волнами косы. Лежали под пощипывающим кожу солнцем на чуть влажном песке, ели с хлебом и солью огромные -- три штуки на килограмм -- розовые помидоры, поднимая фонтаны брызг, бегали по мелководью, любили друг друга в теплой солоноватой воде, смотрели, как погружается в море багровый солнечный диск, пытаясь поймать приносящий счастье зеленый луч, устало брели по остывающему рыхлому песку к далеким маленьким домишкам... Этот месяц у моря остался для Крылова воспоминанием о личной жизни в чистом виде, полностью освобожденной от служебных забот, но и тогда ниточка, связывающая его с райотделом, не обрывалась: начальство знало, где искать инспектора в случае необходимости, и он был готов к тому, что в любой момент местный участковый может принести предписание прервать отпуск и возвратиться к месту службы. Может быть, эта готовность и позволяла ему острее ощущать прелесть каждого дня, каждого часа отдыха. И вообще, как Крылов неоднократно убеждался, те, кого угнетало вытеснение личного времени служебным, не задерживались в милиции, а оставшихся такое положение не пугало, и если они и жаловались, то больше для порядка, как это сделал он сам, упрекнув Зайцева, что тот лишает его личной жизни. Тем более что сегодняшний вечер инспектор собирался посвятить именно ей: они с Ритой шли в гости. К месту встречи Рита пришла, как всегда, вовремя -- свежая, энергичная, праздничная, хотя Крылов затруднился бы сразу ответить, как ей удалось достигнуть такого эффекта, имея всего лишь час после работы. Они прошли два квартала, сокращая путь, свернули на узенькую старую улочку, чудом сохранившуюся среди районов современной застройки: облупившиеся фасады, выбоины на мостовой, низкие мрачные подворотни. На перекрестке притулилась к забору остроконечная будочка образца начала пятидесятых годов с перекошенной вывеской "Пирожки". Крылов сжал локоть спутницы: -- Обрати внимание. Рита непонимающе осмотрела грузную, равнодушно жующую женщину неопределенного возраста за тусклым стеклом. -- Что в ней особенного? -- О-о! Тетя Маша -- уникум. Торгует пирожками почти сорок лет и все на этом месте. Питается исключительно своим товаром, ходит в одном платье и платке, а по слухам -- миллионерша. -- Миллионеры всегда отличаются скромностью и умеренностью в еде. -- Не веришь? Когда мне ее показали лет пятнадцать назад, я тоже не, поверил. Кстати, она выглядела точно так же и так же ела пирожок. Похоже, время ее не трогает. -- Ну, время ладно. А почему ее не трогает ОБХСС? Не из скромной же зарплаты скоплен этот миллион? Да и как она могла ухитриться сделать такой бизнес на копеечном товаре? -- Настойчивость и последовательность -- вот весь секрет. Подойди, купи пару пирожков. Даже если ей пригрозят, что отрежут руку, все равно недодаст дветри копейки, не грозить -- обсчитает на гривенник. С рубля или тем более с трешки сыпанет такую кучу меди -- вовек не пересчитаешь. Никто и не считает -- ссыпал в карман и пошел. А там уже обман на полтинник. Мелочевка, конечно, постарела тетя Маша, а раньше не брезговала "левым" товаром, была в доле с кухней -- недовложения, хищения продуктов, а в голодное время за кило муки золотое колечко с камушком не глядя отдавали... Дело рискованное, три судимости, никогда не признавалась: я не я, и хата не моя -- вот весь разговор. Деньги в бутылках хранила: зальет горлышко сургучом -- и в землю в разных местах. В шестьдесят восьмом у нее обыск делали -- весь огород перекопали, замучились, шесть бутылок нашли, а сколько их всего? Небось сама не помнит... После того раза затихла, сшибает копейки, опасается, нюх как у лисы, сколько контрольных ни делали -- обсчет мизерный, извиняется, кается, ошиблась, мол, без того умысла, неграмотная, старая, больная, одинокая -- пожалейте... За три копейки не судят, ну, объявят выговор да премии лишат. А она в день две тысячи пирожков продает! -- Кошмар какой-то! -- Рита невольно оглянулась. -- С виду обычная тетенька... Как же так? -- А ты хотела, чтобы у нее клыки росли? -- Да нет, но вообще... И зачем ей деньги в земле? -- Спроси. Она, конечно, откровенничать не будет, но для самой себя объяснение у нее имеется, не сомневайся. И по нему выходит, что она умней, хитрей и достойней всех вокруг. А ощущать себя так ей помогают те бутылочки закопанные. Кстати, в определенных кругах она авторитет, к ней прислушиваются, советуются. Пару раз видел: подъедет какой-нибудь франт -- машина разукрашена, стекла темные -- и беседует с тетей Машей почтительно, а то и домой подвезет, не боится, что жиром сиденья испачкает. -- Никогда не подумаешь... Переулок закончился, Крылов с Ритой вышли на светлый широкий проспект, Рита вздохнула: -- Здесь все совсем по-другому. Бедный ты мой сыщик! -- Почему бедный? -- Тебе большую часть жизни приходится проводить в таких закоулках. -- На красивых улицах тоже есть для меня работа... Они шли мимо модного в городе коктейль-бара. За тяжелыми портьерами метались сполохи цветомузыки, гремели динамики мощных стереоустановок, клубился табачный дым, но толстые стекла наглухо отгораживали все происходящее внутри от неудачников, не догадавшихся заранее приобрести входной билет и томившихся в отдалении от интимного полумрака, подсвеченного изнутри танцевального круга, модерновой, обтянутой красной кожей стойки с высокими табуретами, коктейлей в запотевших стаканах. Томление усиливали яркие блики, прорывающиеся сквозь щели в шторах. Среди ожидавших у Крылова было много знакомых, большинство отворачивались или делали вид, что не узнают инспектора, который вряд ли вызывал у них положительные ассоциации, наоборот -- напоминал о старых грехах, забытых обещаниях, невыполненных обязательствах, так и оставшейся неизмененной жизни и других неприятных вещах. Три симпатичные, без чувства меры использующие косметику девицы все же поздоровались, с явным интересом разглядывая Риту. -- Это и есть твоя работа? -- с сарказмом спросила она. -- Именно. -- Молодые, красивые... -- С расстояния не меньше трех метров. -- ...одеты, как кинозвезды. -- И что интересно, стоимость наряда на каждой превышает сумму годового заработка. А две вообще не работают последнее время. -- Как же это им удается? -- По-разному. Клянчат у родителей -- это называется "доить стариков", спекулируют, не брезгуют и приемами древнейшей профессии... -- Такая же плесень, как твоя тетя Маша. Только вид фирменный. -- И резоны у них свои имеются: дескать, умеют жить красиво, не в пример сереньким мышкам, вкалывающим за зарплату и попадающим в ресторан два раза в год. У них каждый день праздник, такси, бары, шампанское, коньяки. Они выходят "на охоту", чтобы самим выбирать себе партнера, как это делают мужчины. И тешатся мыслью, что это им удается. -- А на самом деле разве нет? -- Обойти особенности пола нельзя, и срабатывают извечные законы природы: выбирают все-таки их, хотя они и получают некоторую возможность корректировать этот выбор, возможность, ограниченную степенью спроса на предлагаемый товар. А выглядит такая, с позволения сказать, "охота" гораздо постыднее, чем соответствующее занятие мужчин, и обозначается словом, не допускающим двояких толкований. Они знают это и пытаются изобразить себя этакими свободными женщинами, стоящими выше предрассудков... Крылов внезапно замолчал и усмехнулся: -- Я разговорился, как на лекции. -- Мне было интересно. Ты, оказывается, еще и философ да вдобавок знаток женских душ... Бедный Сашка... -- Опять "бедный"! Почему же? -- Нельзя быть знатоком женских душ. Иначе неизбежно станешь циником или несчастным разочаровавшимся человеком, а то и подлецом. Да-да, не перебивай меня, я знаю, что говорю. Так что ты не заглядывай, пожалуйста, мне в душу, ладно? И вообще никому, если не по службе. Пока бродишь там, в нехороших темных переулках -- дело одно, а вышел -- все! -- Ты меня пугаешь? У тебя в душе есть что-то такое, что не хочется показывать? Крылов хотел сказать это весело, но шутливый тон не получился. Он привык находить ясность во всем и не терпел недомолвок, умалчиваний, туманных намеков. С Ритой достигнуть полной ясности не удавалось. Иногда у нее резко менялось настроение, и он не мог понять, почему. Как-то раз она неделю избегала его, потом все пошло, как прежде, объяснить, что произошло, она отказалась. Она вообще не любила рассказывать о своей прошлой жизни, Крылов так и не узнал, кто был холеный, в летах мужчина, поздоровавшийся как-то с Ритой на улице, почему она не ответила и у нее на весь вечер испортилось настроение. И что она имела в виду сейчас? -- Просто предостерегаю тебя. Это еще хуже, чем идеализировать нас: когда стремишься к идеалу, всегда разочаровываешься. Вот я и предупреждаю: не надо заглядывать внутрь, копаться в чувствах, мыслях, поступках, не надо... Неясности, связанные с Ритой, задевали Крылова за живое, вызывали беспокойство, он понимал, что ревнует, а поскольку считал ревность свойством слабых натур, злился на себя и отчасти на Риту. Сейчас он тоже ощутил раздражение и не посчитал нужным, а может, просто не сумел скрыть. -- Я не патологоанатом, чтобы "заглядывать внутрь" и в чем-то там "копаться"! Но анализировать чувства близкого человека, стремиться узнать его духовный мир, радости, сомнения, переживания -- естественная потребность каждого. Исключая, конечно, дураков. И если тебе это неприятно, если есть что скрывать, то, может, имеет смысл подыскать мне замену? Крылов остановился, Рита, по инерции сделав несколько шагов, обернулась, они напряженно смотрели друг на друга. Рита не терпела резкого тона, при каждом удобном случае любила подчеркнуть свою независимость, и Крылов был почти уверен, что сейчас она вздернет подбородок и медленно, почти по слогам скажет: "Может, и имеет". И все закончится, он повернется и уйдет, забудет адрес и телефон, а она, конечно, тоже не придет и не позвонит. Но получилось по-другому. Рита подошла вплотную, взяла его под руку, коснутлась губами щеки. -- Ладно, извини, не будем... Это я так. И без всякого перехода спросила: -- Ты расследуешь дело Нежинской? Крылов даже растерялся от неожиданности. Он никогда не говорил с Ритой о "живых" делах, тех, что находятся в производстве, еще не прошли через суд и не сданы в архив, и сейчас молниеносно прокрутил в голове, где и как он мог проговориться. Нет, ничего. -- Откуда ты знаешь? -- Встретила институтских подружек, они и рассказали, что в Марию кто-то стрелял через окно. Высоко, седьмой этаж, а ты рассказывал, что на кран лазил. Здорово? Кажется, это называется дедукцией? Рита говорила весело, оживленно, как будто между ними не было никакой размолвки. Да и Крылов, ошеломленный услышанным, мгновенно забыл происшедший только что инцидент. -- Ты училась с Нежинской? -- На одном курсе. Только группы разные. -- Вот так совпадение! И что за человек? Рита засмеялась: -- Теперь я представляю, как ты допрашиваешь! У Крылова нетерпеливо дернулся уголок рта. -- Тихая, ничем не выделялась, училась средне, старалась быть "как все". Но себе на, уме: скрытная, девчонки любят посплетничать -- она слушала, но о себе никогда не рассказывала. -- Часто ее видишь? -- После института встречались случайно раза три в городе. "Как живешь, кого видишь?" -- поболтали и разбежались. Мария за последние годы изменилась: знаешь, есть женщины, которые в тридцать гораздо привлекательнее, чем в шестнадцать. Расцвела, одета шикарно, броская, красивая и фигура по нынешней моде пришлась: высокая, худая, как мальчишка, -- французский тип. Через дорогу идет: машины притормаживают, сигналят -- приглашают покататься. Она освоилась с новой ролью, держится, будто так и должно быть. -- Может, ты говоришь про однофамилицу? Я видел ее фотографию -- ничего похожего... -- А ты посмотри в натуре. И обрати внимание на одежду. Импорт, фирма, высший разряд! -- На какие шиши? -- Вот этого не знаю. С мужем разошлась, живет одна... Я тебе только одно скажу: одета она явно не по средствам. Слишком дорого для порядочной женщины... Да ладно, что мы все черт-те о чем! Хватит. Уже пришли. Обойдя припаркованный вплотную к подъезду массивный черный "ЗИМ", они поднялись на второй этаж. -- Хотя бы сказала, к кому и по какому поводу. Крылов оглядел обитую обожженными досками дверь, бронзовую табличку с витиеватой надписью: "Р. Рогальский". -- Галка -- школьная подруга, сто лет не виделись, а на днях встретились случайно в магазине... -- Рита не закончила фразу. -- Наконец-то! На пороге стояла миниатюрная симпатичная брюнетка в рискованно декольтированном платье, подвижная, быстрая -- этакий живчик с голой спиной. -- Думала, уже не придете! В одно мгновение она расцеловала Риту в щеки, царственно подала Крылову расслабленную кисть и, явно удивившись, что он ограничился рукопожатием, увлекла в комнату. Во главе богатого стола сухопарый, с лошадиным лицом человек в сером отлично пошитом костюме стоя произносил тост. Прервавшись на полуслове, он недовольно повернул к вошедшим строгое лицо с бородавкой на правой щеке. Эту бородавку Крылов уже; видел, но когда и где -- не помнил, очевидно, в одну из необязательных мимолетных встреч, которыми изобиловала его служба. -- Подруга немного задержалась, -- извиняющимся тоном сказала Галина и, указывая пальцем, спешно представила десяток напряженно застывших с рюмками гостей. Не успев опомниться, Крылов оказался между круглолицей скованно чувствующей себя Надеждой и крепко пахнущей дорогими духами Викой, похожей на маленькую тропическую птичку с ярким оперением. -- ...Но теперь, Ромик, работать тебе будет сложнее, -- продолжил тостующий. -- Больше ответственности, строже спрос. Из рядового труженика ты превратился в руководителя, в подчинении у тебя люди, на плечах -- план. От души поздравляю, хочу пожелать успеха в новой должности и не сомневаюсь, что ты сумеешь преодолеть все трудности! Растроганный хозяин протянул через стол мощную, длинную, как оглобля, руку, тонко запел хрусталь. -- Ты молодой, растущий, дай Бог, не последний раз пьем за твое повышение. Очевидную снисходительность интонации Рогальский принимал как должное. -- Спасибо, Иван Варфоломеевич, большое спасибо... Необычное отчество оказалось второй броской причиной, и Крылов вспомнил все вплоть до фамилии: семь лет назад у Кизирова обворовали дачу, и он почему-то старался преуменьшить размер ущерба, чем удивлял работающего по делу Волошина: странный потерпевший. Судя по уверенным манеайм, обкатаным официальным оборотам речи и властному тону, он перерос должность прораба стройуправления. Вон как почтительно слушают его Рогальские, да и остальные, кроме, пожалуй, Семена Федотовича. Тот всем своим видом дает понять, что тоже важная шишка. Крылов терпеть не мог незнакомых компаний, пришел сюда только из-за Риты, которую хозяйка посадила между собой и пегим -- неудачно покрасился, что ли? -- Толиком, и сейчас, подавляя нарастающее раздражение, пытался определить, что же за люди выпивают, закусывают" смеются и оживленно болтают вокруг него. -- Ах нет, Семен, я плохо переношу тропики, и потом змеи... Хочу в круиз по северным морям, -- капризно говорила отстранение -- красивая Элизабет, отправляя в рот прозрачно-розовый ломтик семги. -- ...выменял малый альбом Дали -- ну и вещь, доложу я вам, -- ум за разум заходит!.. -- ...достань, не пожалеешь: вся жизнь царского двора описана, министры, военные, и как его убили... -- ...Алексей Андреевич специальный экстракт принес, финский. Капнешь на камни -- пар мятой пахнет... Что-то последний раз его не было, видно, ревизия не окончилась... -- Тихо, товарищи! -- внушительно сказал Семен Федотович, поднимаясь с рюмкой, и шум моментально стих. -- Я предлагаю поднять бокалы за нашего друга Алексея Андреевича Бадаева. Многие из присутствующих его знают -- это честный и порядочный человек, готовый прийти на помощь в трудную минуту. Сейчас у него неприятности по работе -- козни недоброжелателей и завистников, но мы не дадим Алексея в обиду, каждый найдет веское слово, чтобы защитить его от кляузников и анонимщиков! -- За Алексея Андреевича! С суровой сосредоточенностью все истово, будто оказывая помощь попавшему в беду товарищу, выпили до дна. Крылов поставил на стол чуть пригубленную рюмку, поймал осуждающий взгляд Кизирова и принял его, увидел мелькнувшую искорку узнавания, которая тут же потухла: где уж там -- мимолетная встреча в коридорах отдела, вот Волошина он бы узнал... И все же что-то удержало негласного тамаду от готового сорваться замечания, он отвернулся и принялся за бутерброд с икрой. Строгость момента прошла, снова ели, добродушно улыбались, разговаривали. -- ...с моего номера ничего не видно, тем более туман, ну, думаю, зря все, расслабился, а он как раз на меня и вышел... Начинающий полнеть парень с развитыми надбровными дугами и носом бывшего боксера вскинул воображаемое ружье, и жест получился убедительнее, чем его недавние рассуждения о сюрреализме Сальвадора Дали. -- Ты, Орех, не первый раз засыпаешь, -- хохотнул гориллообразный Рогальский и угодливо добавил: -- Хорошо, что Иван Варфоломеевич не дремал, -- ушел бы зверь! -- ...Никогда не подумаешь, что из воска! В зале ужасов -- мороз по коже, одна из нашей группы чуть в обморок не упала! Элизабет повернулась к Рите, в мочке уха вспыхнула сине-зеленая искра, Крылов перехватил жадный взгляд Ореха. -- Вы были в Англии? А во Франции? Где же вы были? Ну что вы, обязательно поезжайте! Париж, Эйфелева башня -- на фотографиях совсем не то... -- ...Зауэр "три кольца" лучше, тут меня никто не переубедит... Крылову казалось, что все разговоры нарочиты и призваны создать некий уровень, отвечающий представлению собравшихся об атмосфере светского общения. Но все их старания изобразить если не интеллектуальную элиту, то по крайней мере достаточно близкий к ней круг были напрасны. Хотя Крылов мог поклясться, что сами они этого не понимают и любуется собой: умными, развитыми, осведомленными о вещах, недоступных всяким середнячкам. Но разве может напыжившаяся кошка выдать себя за тигра? -- Первый раз попала в избранное общество, все такие умные, культурные. -- Приняв молчаливость Крылова за смущение. Надежда почувствовала в нем родственную душу, а выпитый коньяк способствовал доверительности и откровенности. -- Мы люди простые -- я в магазине, муж слесарем... Она вдруг осеклась, будто сболтнула лишнее, даже испуг метнулся в глазах: -- В таких домах никогда не бывала, вот и сижу как дура... Когда кругом незнакомые и сказать нечего, каждый себя дураком почувствует, правда ведь? -- Как же оказались у незнакомых? -- нехотя ответил не расположенный к беседе Крылов. -- Галину знаю, доставала ей кое-что: сапоги, пиджак кожаный... -- Наденька, милая, мне тоже сапоги позарез нужны! -- перегнулась через Крылова, щекоча лицо густо надушенными волосами. Вика. -- Зима на носу, а я разута, сделай, век не забуду! Что надо -- с меня! Надежда выпрямилась, ощутив привычную почву под ногами, -- куда девалась сконфуженность! -- Приходи в универмаг, пятая секция, спросишь Толстошееву, -- с достоинством ответствовала она. -- Мы хоть и не начальники, но тоже кое-что можем! -- Поменяемся местами? -- возбужденно попросила Вика, переставляя тарелки. -- Хочу выпить с подругой". А пальто с ламой сейчас есть? Крылов пересел, оказавшись рядом с Рогальским. -- Все кричат: "Ах, какой спектакль! ", билетов не достать, по четвертаку продают, ну, купил -- чепуха на постном масле... -- Ты не прав, Ромик, надо воспитывать вкус, чаще бывать в театрах, постепенно начнешь понимать... -- втолковывал Семен Федотович. Они продолжали пыжиться. Но запал скоро пройдет, иссякнет запас умных слов, а выпитое спиртное довершит дело, и вечеринка войдет в привычное русло, когда сразу станет видно, кто есть кто. Так и получилось. Минут через сорок в комнате стало шумно, чинный строй застольных бесед разлетелся на рваные осколки, и содержание их стало более приземленным и практичным. -- ... с лидазой очень тяжело, но для Бадаева я конечно, постараюсь... -- ...стекла на веранду и шифер. Иван Варфоломеевич все подписал, надо машину подогнать и вывезти... -- ...пятнадцать метров сверх нормы -- очень много, придется переписать акт обследования, я скажу кому следует... -- ...если переведут на безалкогольные да еще пиво запретят -- нам всем труба... -- ...провели инвентаризацию -- опять недостача двести рублей! Я говорю: Катька, раз вместе работаем, надо друг другу доверять. А ты что же делаешь? "В чудную компанию мы попали", -- Крылов снова ощутил волну раздражения, тем более что Толик с видом записного соблазнителя обхаживал Риту. Какого черта вообще его сюда занесло? Впрочем... Обычно они проводили время вдвоем или в узком кругу с друзьями, подругами -- устойчивые связи, привычные отношения, неожиданности исключены. Другое дело сейчас: незнакомое окружение, новые знакомства, обильная выпивка, соблазны -- вон как сосед старается, тут возможны всякие зигзаги, этакий "люфт" поведения, когда человек раскрывается с неизвестной стороны... Значит, первый раз появилась возможность посмотреть, как Рита проявит себя в тех или иных ситуациях. Крылов отогнал возникшую мысль как недостойную, она просочилась из тех участков мозга, которые пропитаны сомнениями и недоверием, но все-таки что ей говорит этот хмырь? Крылов напряг слух. -- Такой женщине обязательно надо иметь свободные деньги, чтобы не задумываться, сколько можно потратить... -- На тряпки? Я сама шью и прекрасно обхожусь. -- Не только. От красивой женщины должно хорошо пахнуть, значит, французские духи, мыло по два рубля... -- Не обязательно. Нужно мыться каждый день, и запах будет не хуже. -- Можно в этом убедиться? -- В голосе Толика появились многозначительные интонации, и он потянулся носом к шее собеседницы. -- Конечно. -- Рита с улыбкой качнула в пальцах вилку, и Толик едва успел отдернуть голову. -- Попробуйте мыться каждый день. Крылов рассмеялся. -- Выпьем за чистоплотных людей! Ваше здоровье, Толик! Тот натянуто улыбнулся и поднял рюмку. В компании возникло некоторое замешательство: никто не понял, чем вызван странный тост Крылова. -- И за хороший слух! -- Низкий баритон Семена Федотовича прозвучал как разрешение, рюмки опрокинулись, хотя вряд ли сказанное Крыловым стало понятнее. А сам Крылов уяснил две вещи: во-первых, Семен Федотович здесь главный, во-вторых, он пристально наблюдает за ним весь вечер. -- Хватит пить! -- весело закричала хозяйка. -- Давайте танцевать. Ромик, сделай! Хозяин подошел к сверкающей никелем стойке, вывел звук на полную мощность и приглушил свет в соседней комнате. -- Здесь у нас будет танцзал, прошу. Только хрусталь не бейте. -- Пляшем? Сухой лапкой с хищными кроваво-красными коготками Вика вцепилась Крылову в локоть, подалась к нему, почти вплотную приблизив бледное лицо. По расширенным зрачкам и неконцентрируемому взгляду было видно, что она сильно пьяна. -- Следующий танец. Крылов высвободил руку и, успев оттеснить быстро оправившегося от неудачи Толика, увлек Риту в розоватый сумрак, где, тесно прижавшись друг к другу и не слишком прислушиваясь к музыке, колыхались несколько пар. -- Зачем ты меня сюда привела? -- отодвинув прядь волос и прикоснувшись губами к чуть оттопыренному ушку, спросил он. -- Ты хоть знаешь, что это за публика? Прикосновение и исходивший от Риты родной будоражащий аромат успокоили его, раздражение начало проходить. -- Не сердись, Сашок. -- Рита провела ладонью по его шее. -- Люди как люди. Лиза-Элизабет -- заваптекой, Галка работает в посредбюро по квартирой, Романа только назначили заведующим в баре на Широкой. Остальные тоже приличные люди. Нам-то что до них? "Действительно, чего я взвился? -- подумал Крылов. -- Ничего страшного не происходит: пришли в гости, посидели, потанцевали и разошлись. Водить дружбу с четой Рогальских или их приятелями никто меня не заставляет". Но в глубине души он понимал, что, успокаивая себя подобным образом, сознательно закрывает глаза на важное обстоятельство: далеко не все равно, с кем садишься за один стол, неосмотрительность здесь оборачивается неразборчивостью, диктующей свои правила поведения, порождающей компромиссы с самим собой, настолько мелкие и незначительные, что никогда не поверишь, если не знаешь наверняка, что они способны до неузнаваемости перекроить человека и тот даже не поймет, что в длинной цепи уступок собственным слабостям, порокам или бесхарактерности решающую роль сыграла та, первая, самая маленькая и безобидная. -- И все-таки давай уйдем отсюда. Рита замешкалась с ответом. -- Так сразу неудобно. Побудем еще немного для приличия. Хорошо? Крылов нехотя кивнул. -- Вот и умница. Рита поцеловала его в подбородок. -- Пойдем к остальным, а то мы остались в одиночестве. Действительно, кроме них, в "танцзале" возилась на диване только одна пара. Гости сидели за столом и оживленно разговаривали, при их появлении наступила пауза. "Похоже не на веселую вечеринку, а на деловую встречу", -- отметил Крылов. -- Присаживайтесь, сейчас Ромик сделает всем коктейли, -- с обворожительной улыбкой произнесла хозяйка, пристально рассматривая Крылова. -- Только не такие, как на работе, -- ухмыльнулся Толик. -- Все равно они лучше твоих котлет, -- парировал Роман. -- По крайней мере от них никто не болел дизентерией. -- Не ругайтесь, мальчики, -- вмешалась Галина. -- Лучше пусть кто-нибудь расскажет интересное. -- А в мою знакомую через окно стрельнули! -- сообщила раскрасневшаяся Надежда. И, оказавшись в центре внимания, бойко пояснила: -- Я ей иногда коечто доставала, а тут договорились -- не пришла. Оказывается, какие-то бандиты убить хотели, хорошо, промахнулись, ранили только, сейчас в больнице. И никого не поймали... Напрягшийся было Крылов расслабился. Такими сведениями располагает полквартала. -- И не поймают! -- Дряблые щеки Толика, обвисая, делали его похожим на бульдога. -- Даже этих, которые банк ограбили, найти не могут! -- Не банк, сберкассу, -- поправил Орех. -- Троих охранников перебили, у них обрез из пулемета. Забрали двести тысяч и визитную карточку оставили -- череп с костями и подпись: "Призраки". -- Вранье, -- авторитетно перебил Кизиров. -- Не двести тысяч, а восемьдесят. Никаких пулеметов, никаких карточек. И застрелили не трех, а одного. -- Я слышала, они письмо в милицию прислали: если будете нас искать, убьем сто человек. -- Какой ужас! -- Вика схватила Рогальского за руку. -- Неужели и правда убьют? -- И про письмо вранье! Весь город кишит самыми нелепыми слухами, меньше верьте сплетням! -- Иван Варфоломеевич, конечно, более информирован, но люди зря говорить не будут, -- не сдавалась Рогальская. -- Вот сволочи, работать не хотят, грабят, людей убивают! -- Роман сжал огромные кулаки. -- Надо будет ружье зарядить! -- Такие жулики серьги вместе с ушами вырвут! -- поежилась Элизабет. -- Хоть бы их поскорее посадили! -- Ты бы выдала их, если б знала? -- Вика налила очередную рюмку. -- Вот еще! Чтоб дружки отомстили? -- Поймать их не так-то просто, -- сказал Орех, плотоядно щурясь на Элизабет. -- Все учтено, все продумано, видать, умные люди. К тому же за свою жизнь борются да за деньги большие. А милиционеры за зарплату работают да за медальку... У кого интерес больше? Элизабет поощряюще улыбнулась, Семен Федотович нахмурился. -- Неверно говоришь, голубок. Найдут, из-под земли достанут! Государственных денег да крови им не простят! -- Государственных денег и без крови не прощают, -- бросил реплику Кизиров. -- Девяносто три прим, в особо крупных -- и к стенке. -- Интересно, где они сейчас, в эту минуту? -- спросил, обращаясь ко всем, бывший боксер. -- И что делают? -- Сидят в каком-нибудь подвале, деньги пересчитывают, пьют... -- Да они, видать, совсем не из нашего города: свои-то разве пойдут на такое? -- с житейской мудростью рассудила Толстошеева. Она снова утратила бойкость и держалась скованно и напряженно, как в начале вечера. -- Небось уехали давно за тысячу верст, схоронились где-то на Севере... -- Может, даже в этом доме сидят в подвале, на чердаке или в квартире за стеной. -- Орех постучал по ковру. -- Не нужны мне такие соседи! А ружье заряжу медвежьими пулями... -- Пошел бы охотиться на них? -- Нет уж, лучше на кабанов, у тех пулеметов нет! -- Я бы тоже не хотел этих ребят ловить -- терять ведь им нечего. Крылов почувствовал гордый взгляд Риты. -- Однако здесь не много смелых мужчин! -- Сколько же? -- поинтересовался Кизиров. -- И что считать смелостью? -- То, что противоположно трусости! Давайте выпьем за Сашу... Крылов досадливо поморщился, протестующе поднял руку, но она не остановилась. -- Он совсем недавно награжден орденом... -- За трудовую доблесть? Передовик? Пятилетку в четыре года? Толик оживился, и даже в глазах невозмутимого Семена Федотовича мелькнула тень интереса. -- Саша получил боевой орден Красного Знамени! В голосе Риты отчетливо читалось удовлетворение собственницы. Что с ней происходит, черт побери? -- Вы военный? Это спросил сам Семен Федотович. -- Летчик! -- со смехом сказала Рита, давая возможность Крылову молчанием подыграть ей и скрыть профессию, которая, судя по всему, не должна была вызвать у собравшихся теплых чувств. Но зачем вообще она это затеяла? -- Вы правда летчик? -- поинтересовалась хозяйка. -- Я работник уголовного розыска, -- отчетливо выговорил Крылов, и в голосе его прозвучало больше вызова, чем ему бы хотелось. -- Какой ужас! -- ахнула Вика. -- Теперь нас всех посадят! Роман резко ткнул ее локтем в бок, водка выплеснулась на платье. В компании наступило замешательство. -- Ну и ничего, -- сглаживая неловкость, бодро проговорила хозяйка. -- В милиции тоже есть хорошие люди. Вот один раз, когда у меня украли сумку... -- Конечно, ничего, -- тоном, которым тактичные люди разговаривают с тяжелобольными, поощрил Крылова Семен Федотович и отпихнул возбужденно шепчущего ему на ухо Толика. -- У нас любой труд почетен... Тем более угрозыск... Это ОБХСС придирается, а угрозыск ловит бандитов, жуликов. -- Ничего себе... -- хихикнула Вика и выпила. -- А ты можешь этому бульдогу руку сломать? -- Убери ее. Рома, -- обиделся Толик. -- Каждый раз одно и то же. -- Пусть умоется! -- распорядился Семен Федотович, и Роман утащил упирающуюся Вику в ванную. -- Вам тоже нехорошо? -- наклонился Кизиров к Надежде Толстошеевой, которая побелела, словно перед обмороком. Та беззвучно шевельнула губами. -- Перебрали девчата! -- деланно весело сказала Галина, выводя Надежду в другую комнату. -- Ничего, оклемаются! -- Да, пить -- здоровью вредить! -- скорбно кивнул Кизиров. И без всякого перехода продолжил: -- Так что там с этими бандитами? Сведения есть разные, а как на самом деле? Крылов пожал плечами: -- Я занимаюсь другой работой. Кизиров переглянулся с Семеном Федотовичем. -- Понимаю, понимаю... Служебная тайна, бдительность -- все правильно... Он сделал паузу. -- Но объясните мне как специалист дело Волопасского... Мы все его знали, человек порядочный, не бандит, как же он мог задушить эту девку? Да еще изза денег? Ерунда какая-то! Все равно что представить, будто Семен Федотович убьет Элизабет, чтобы забрать серьги! Крылов снова пожал плечами. -- Вина Волопасского доказана, приговор вступил в законную силу. О чем тут говорить? -- Не приставай к человеку, Иван, -- прогудел Семен Федотович. -- У него работа болтовни не любит, понимать надо! Давайте лучше выпьем за человечность... К столу вернулась Галина Рогальская, поискала глазами по сторонам, рассеянно сообщила: -- Полегчало Надьке. Воды попила, на воздухе постояла -- и очухалась. Я ее в такси посадила. -- Работать можно везде, -- продолжил Семен Федотович, -- главное, надо оставаться человеком. -- Что вы имеете в виду? -- Крылов уже понял, как закончится этот вечер. -- Вот вы пили за чистоплотных людей. И я о том же. Неважно, какая у тебя профессия, важно быть порядочным, принципиальным. Если там вор, бандит, убийца -- никакой пощады, крути его в бараний рог! А если хороший человек, по работе неприятности, попался, семья, дети, -- надо ему помочь. Ведь правильно? У него ни ножа, ни пистолета, он никому не опасен, зачем же его за решетку сажать, вместе с преступниками? Люди должны помогать друг другу! Ты его поддержал в трудную минуту, он тебя -- всем хорошо, все довольны. По-моему, так и надо. Правда? Слова Семена Федотовича проще всего было расценить как призыв к индивидуализации ответственности, гуманности закона, глубокому и всестороннему выяснению всех обстоятельств дела -- основным принципам советского судопроизводства, с которыми солидарен любой юрист. Проще всего было неопределенно кивнуть головой, промычать что-то вроде согласия, как принято среди воспитанных интеллигентных людей, чтобы не вступать в ненужный спор и не портить настроения себе и другим. Ведь ничего не стоило сделать вид, что не понимаешь, какой смысл прячет сосед по дружескому застолью за хорошими и правильными словами о порядочности, принципиальности, человечности. Но сам-то Семен Федотович знает, что ты прекрасно понял подтекст, да и остальные -- Толик, Галина, Элизабет -- все они ждут твоего кивка, потому что это и будет тот самый, первый маленький безобидный компромисс... -- Правильно я говорю? -- Семену Федотовичу не терпелось получить подтверждение своей правоты. -- Не понял. Вы хотите сказать, что грабителя и хулигана надо сажать в тюрьму, а расхитителя и взяточника отпускать, рассчитывая на его ответную благодарность? Называть вещи своими именами не принято по правилам игры, и Семен Федотович Оторопело замолк. Наступила короткая пауза. Вдруг Галина, которая уже несколько минут напряженно прислушивалась к чемуто, вскочила и бросилась в коридор. Распахнулась дверь ванной, раздался хлесткий шлепок. -- Идиотка, глаза! В комнату вбежал Роман с расцарапанным лицом, одна щека сохранила отпечаток ладони супруги. -- Вот дура! Я же ничего не делал! Из ванной донеслись еще несколько шлепков, Элизабет поспешила туда. -- Хорошо сидим! Еще по одной? Ваш тост, Семен Федотович! -- откровенно издевался Крылов. -- За чувство долга! -- Семена Федотовича было трудно выбить из колеи даже таким убийственным юмором. -- А вам что же, действительно никогда не предлагали? Крылов вспомнил тамбур ночного скорого, замызганный железный пол, по которому катались они с Глушаковым, тусклый свет слабой лампочки где-то далеко вверху, противную мысль о возможной смерти и о том, что проводник плохо подметает: в углу у распахнутой в грохочущую темноту двери валялись окурки. Как он все-таки заломал противника и отобрал у него пистолет, но поверил в победу и ощутил радость от выполненного задания только тогда, когда бандит срывающимся от боли голосом, выдавил: "В купе чемодан, там сорок тысяч. Бери себе, и разошлись, я здесь прыгну..." -- Отчего же! -- весело сказал он. -- Было дело! -- Раз рассказываешь, значит, не взял. Почему? Побоялся? Семену Федотовичу действительно было интересно. -- Побоялся, -- кивнул Крылов. -- Что он может в один прекрасный день прийти не к тебе, а к какомунибудь приличному человеку. Он посмотрел на Риту. -- Не знаю, как вы, мадам, а я ухожу. У хозяев и без нас много дел. Из "танцзала" доносились крики Галины и успокаивающее бормотание Романа. В коридоре Крылов столкнулся с Элизабет, которая выводила из ванной закутанную в халат и, казалось, совсем протрезвевшую Вику. -- Вы уже уходите? -- как ни в чем не бывало спросила она. -- Да, все было очень мило, как в лучших домах. Передайте привет хозяевам. До свидания. На углу Крылов остановился и взглянул на часы, твердо решив не ждать больше пяти минут. Рита выбежала через три. -- Зачем ты это затеяла? Она почувствовала, что скрывается за ровным тоном, но виду не подала. -- А что такого? Разве я сказала неправду? Но, встретив яростный взгляд Крылова, осеклась и продолжила, как бы извиняясь: -- Все бабы хвастались -- одна бриллиантами, другая -- заграницей, третья -- платьем, четвертая -- мужем. Ну и я похвасталась тобой. Или нельзя? -- А зачем тебе вообще мериться с ними? И выставлять мой орден против чьих-то побрякушек? Считаешь, что сопоставимые вещи? -- В том-то и дело, что нет! Орденов ни у кого нет... Они долго препирались под яркой ртутной лампой, вокруг которой кружилась в таком бессмысленном, как их перебранка, хороводе всякая ночная мошкара, наконец поссорились окончательно. На такси Крылов отвез Риту домой, не выходя из машины, сухо попрощался, усталый, злой и раздраженный поехал к себе. Это был далеко не самый удачный вечер в личной жизни Александра, и, если бы кто-нибудь взялся за повесть об инспекторе Крылове, он бы никогда не стал его описывать. Глава пятая. РЕЙД Спецмероприятие назначили на двадцать три часа. Как правило, в это время интересующие милицию лица уже возвращаются по домам, а если нет, ждать приходится недолго. Старик встретил Крылова внизу, в вестибюле, но Ласкин -- новый замполит отдела, пожелавший присутствовать на инструктаже, заметил его и отозвал Александра в сторону: -- Кто это? -- Не знаете, Николай Фомич? -- удивился Крылов. -- Это Игнат Филиппович Сизов. Слышали? Старик, Сыскная машина? -- А-а-а, -- без особого энтузиазма протянул Ласкин. -- И что он здесь делает? -- Пойдет со мной в паре. -- Пенсионер? В рейд? -- поморщился замполит. -- А случится с ним что -- кто будет отвечать? -- Да что вы, Николай Фомич, -- урезонивающим тоном сказал Крылов. -- Игнат Филиппович сам за себя ответит. Да и за нас с вами, если понадобится. К тому же вы его вполне могли и не увидеть. Последний довод подействовал -- Ласкин что-то пробурчал, но отстал. Крылов вернулся к Сизову. -- Про меня говорил? -- спросил Старик. -- Мол, какого черта старым козлам по притонам шляться, пусть дома телевизоры смотрят? -- Примерно так, -- усмехнулся Крылов. -- Только без чертей, старых козлов и телевизоров. -- И то хорошо. Новые начальники образованные, и слова у них другие, и знают все. Только скажи: почему преступность растет, раскрываемость падает, а они делают вид, что все нормально? И другим лапшу вешают? -- Не заводитесь, Игнат Филиппович, -- миролюбиво сказал Крылов. -- Может, сегодня еще будет повод. Они вышли на улицу. Возле отдела стояли пять микроавтобусов, мобилизованных на обувной фабрике, механическом заводе и в стройтресте. Крылов сверил номера с записью на обрывке протокола. -- Вот наш, -- он указал на видавший виды "рафик". Кроме водителя, в нем сидели два дружинника -- не столько для помощи, сколько для свидетельской базы. -- Александр Семенович, подождите! -- их догонял Юра Гусаров. -- Что случилось? -- Ничего. Ласкин сказал, что у вас нет пары, и направил... -- Ну, молодец! -- восхитился Старик. -- Меня вроде и нету, вы вдвоем, все, как положено, никаких отступлений. До этого без академии не дойдешь! Раньше думали, как преступление раскрыть, а сейчас -- как свою задницу уберечь. -- И вода раньше мокрей была... Поехали, что ли? -- Крылов полистал записную книжку. -- Вначале на Красногорскую, двести семь. -- К Медузе? -- с сомнением спросил Сизов. -- Был у него наган, так и ушел неизвестно куда. А потом за обрез отсидел. Но к "Призракам" он вряд ли вяжется... Хотя чего рассусоливать... Сизов распахнул дверцу и бодро запрыгнул на переднее сиденье рядом с водителем. -- Добрый вечер! Как настроение? -- Какое настроение! -- хмуро ответил водитель. -- Сегодня футбол по телеку, а я вторую смену ишачу! Им-то хоть три дня к отпуску дадут, -- он ткнул большим пальцем через плечо назад, в сторону дружинников, -- а мне что? Директор сказал: "Езжай", -- и все дела. -- Ладно, не плачься. -- Крылов хлопнул водителя по плечу. -- В случае чего я за тебя перед гаишниками похлопочу. -- Да мы сами за себя хлопочем... То бензин, то пятера, то червончик... Куда ехать-то? -- Крылов назвал адрес. "Рафик" неожиданно резво рванул с места, прокатил по ярко освещенному проспекту, свернул в проулок. Здесь фонари не работали, водитель включил фары и снизил скорость. -- Чуть в сторону -- и все, колдобина на колдобине. Хозяева! А по Красногорской вода уже десять лет течет. Осенью, весной -- слякоть, зимой -- лед. В одном и том же месте. А в кране воды нет, по графику; два часа утром, три -- вечером. Это порядок? А милиция работяг в вытрезвитель забирает Да шоферов штрафует! И все при деле... Видно было, что шофер уже выместил на собеседниках раздражение и бубнит по привычке к нравоучениям и обличению существующих порядков. -- Вот сейчас небось тоже какого-нибудь работягу захомутаете! У вас как рейд, хватают без разбора, для галочки. Вот меня один раз... -- Я тебе покажу этого "работягу"! -- перебил водителя Гусар, -- Зайдем вместе, и покажу. Кличка Медуза, вес под сто двадцать, хобби -- огнестрельное оружие. Очень любит таскать на животе наган да пугать кое-кого при случае... -- А нам что, тоже надо идти? -- спросил дружинник. -- Как захотите. -- Нам-то зачем, посидим в машине, -- буркнул водитель и замолчал. "Рафик" подскакивал на выбоинах, и в такт качался на пружинной ножке прихваченный резиновой присоской к лобовому стеклу термометр в виде глобуса. Этот термометр и упоминание о нагане Медузы пробудили в сознании Старика ассоциативную цепочку, и он, как бывало во время сердечных приступов, увидел словно воочию большой школьный глобус со сквозной пулевой пробойной. Глобус прострелил Гром -- такой грозный псевдоним выбрал себе маленький и худой Вася Симкин. Они занимались в обычном школьном классе с традиционным глобусом и скелетом, которому во всех школах Советского Союза обязательно вставляли между челюстями папиросу. И плакаты на стенах висели традиционные: таблица Менделеева, правила правописания шипящих, а поверх были наброшены другие -- граната "Ф-1" в разрезе, схема расстановки противопехотных мин, уязвимые места танка... А в челюстях скелета вместо папиросы торчала острая финка с утяжеленной черной ручкой, одну глазницу закрывала повязка -- бинт из индпакета, тоже работа Грома. Видно, в школе он был не подарок и учителям от него доставалось, правда, тогда у него не было нагана. -- Спорим, засажу прямо в фашистское логово? Он нервозно покручивал глобус, да и все нервничали более или менее заметно -- до начала рейда оставалось несколько часов. -- Брось дурить, -- отозвался Старик, но Гюрза подначила: -- Ни в жизнь не попадешь, особенно если крутиться будет! -- Посмотрим! -- задиристо отозвался Гром, заглянул в барабан, оттянул курок. -- С одного раза! Коршун бочком, вроде по нужде, направился к двери. Быстрый тоже поднялся и вышел. Гром проводил их взглядом, подумал и перенес глобус в угол, чтобы не был на одной линии с главным портретом, потом, не торопясь, раскрутил, быстро прошел к дальней стене и вскинул руку. Ба-бах! В замкнутом пространстве наган грохнул, как девятимиллиметровый вальтер. -- Теперь поглядим... Гром был рисковый парень, но подходил к желтоголубому шару с опаской: если попал не туда, кто знает, как обернется, могут и не посмотреть, что вечером переход. Недаром Коршун и Быстрый не захотели попасть в свидетели... По счастью, входное отверстие оказалось в центре никому не известной Гренландии, а выходное -- вообще в Тихом океане. -- Промах. -- Гром облегченно вздохнул. -- Спирт с меня. -- Лучше шоколад, -- попросила Гюрза. -- Две плитки. -- Идет. -- Симкин спрятал наган в карман галифе и поставил глобус на место. -- Не удалось перед рейдом выиграть. Ну, может, там повезет... В тот раз всей группе действительно повезло. Вечером переоделись в гражданское, построились вдоль глухого забора -- разношерстная компания, вроде охотников или рыболовов, только вместо двустволок да спиннингов -- пистолеты, редкие по тому времени автоматы да тяжеленные рюкзаки, набитые взрывчаткой. Две группы -- двадцать восемь человек. В первой -- командир Быстрый, комиссар -- Старик. Во второй командуют Смелый и Гвоздь. Интервал между переходами за линию фронта -- сутки. -- Ваша основная задача -- навести панику на территории врага. -- Командир диверсионного отряда особого назначения Грызобоев шел вплотную и строго, пристально вглядывался в глаза, будто гипнотизируя. -- Если каждый из вас взорвет одну машину и убьет пять немцев, цель будет достигнута! Запомните, вы в долгу перед теми, кто с первого дня бьется на передовой, кто уже убит или искалечен. Поэтому будьте готовы умереть достойно. Любое проявление трусости карается смертью! Командир и комиссар обязаны немедленно пристрелить труса и паникера. Грызобоев остановился возле Быстрого. -- Да и любой боец обязан убить труса независимо от его должности и звания, -- многозначительно продолжал он, почти прижавшись к лицу командира первой группы. Сильно пахло хорошим одеколоном. Скосив глаза, Старик ув