сь Мария и с улыбкой кивала, давая понять, что сейчас спустится вниз. Мария похудела и осунулась, под глазами появились темные круги, челка не могла замаскировать кровоподтека на лбу, но для Элефантова она ничуть не утратила очарования и притягательной силы. В отличие от большинства находящихся здесь женщин, растрепанных, неопрятных, расхаживающих в рваных халатах и стоптанных шлепанцах, Мария не перестала следить за собой. Красивые отглаженные платья, модные босоножки. И пахло от нее совсем не больничным: чистым телом, шампунем и импортным мылом. -- Как тебе это удается? -- поинтересовался как-то Элефантов. -- Очень просто: познакомилась поближе с сестрой-хозяйкой и теперь принимаю душ каждый день! Встречала она его весело, целовала в щеку, зарывалась лицом в букет. -- Ты меня балуешь! Чудесные розы! В палате все заметили, что у тебя постоянный вкус! "И постоянен я не только к сорту цветов", -- впрочем, это он сказал про себя. Решиться на объяснение он так и не мог, потому что не был уверен, как расценит Мария его признание. Они уходили за больничную ограду в большой тенистый парк, гуляли по малолюдным аллеям, сидели на разноцветных скамейках, грызли яблоки и болтали. Травмы и больничная обстановка не оказали угнетающего влияния на Марию. Она шутила, смеялась анекдотам, рассказывала забавные истории из местной жизни. Элефантов пытался расспросить, что же с ней произошло, но Мария отвечала кратко, без всяких подробностей: -- Пошла на красный свет, а из-за поворота -- "Волга". Хорошо еще, что водитель успел притормозить. У Элефантова на миг возникло неприятное ощущение, что она лжет. Но с какой стати? -- Если посмотреть на твои ушибы, то может показаться, что ты сидела в самой машине, -- осторожно сказал он. -- Знаешь, такие ссадины остаются от удара в лобовое стекло во время резкого торможения... -- Ну почему... Ссадины все одинаковы... То же самое ощущение шевельнулось опять, хотя Элефантов не смог бы объяснить, каким чувством он улавливает оттенок фальши в невозмутимо-спокойном голосе. Да ему и не хотелось ничего объяснять и ни о чем задумываться. Сомнение шевельнулось и исчезло. Элефантову было хорошо с Марией, он подумал, что за годы знакомства они никогда не проводили столько времени вместе, не гуляли просто так, не разговаривали на мелкие житейские темы, которые, оказывается, тоже могут быть важными и интересными. И никогда он не хотел так заботиться о -- Марии, никогда не скучал по ней и не стремился увидеться, никогда не дарил ей цветов. "Моя вина! -- думал он, досадуя на себя. -- Сколько времени упущено! Если бы я отнесся к ней тогда по-другому, все было бы иначе. Она бы, конечно, не связалась с этим ничтожеством Спирькой, дорвала бы с Астаховым и была бы гораздо счастливее, чем сейчас... Каким же я был дураком!" Часы их свиданий пролетали очень быстро, она провожала его до ворот и возвращалась, а Элефантов смотрел вслед, лаская взглядом легкую фигурку до тех пор, пока она не скрывалась из глаз. Каждый раз он ожидал, что она обернется, помашет рукой, улыбнется на прощание, и будет понятно, что между ними протянулась какая-то ниточка, пусть пока еще тонкая... Но Мария никогда не оборачивалась, и это его обижало, хотя обида оставалась глубоко-глубоко внутри, а в голову одна за другой приходили тягостные мысли. Да, Мария радовалась его приходу, да, она целовала его и охотно проводила с ним время, но он чувствовал, что она рассматривает его просто как хорошего знакомого, отвлекающего от однообразия больничной жизни. И не больше. Наверное, так же, а может быть, еще радостнее она встречала и Спирьку, который тоже часто приходил сюда. Элефантов поморщился, как от зубной боли. По молчаливому уговору они со Спирькой проведывали Марию в разные дни, и тот тоже очень суетился, собираясь к ней. После беседы у пивной Элефантов почти перестал с ним разговаривать, но по отдельным репликам, которые предназначались специально для него, понял, что к Марии ходит кто-то еще. Присутствие этого третьего иногда давало о себе знать: как-то Мария, позвонив, отменила Спирькин визит, и тот, отвернувшись к окну, переживал, нервно глотая сигаретный дым. А однажды соседка по палате, которая завидовала небольничному виду Марии, частым посещениям и обилию цветов, улучив момент, как бы невзначай сообщила Элефантову: -- Сегодня к ней муж приходил. Долго разговаривали, почти до самого обеда! Элефантов понял, что это и есть Он. Но почему "муж"? Догадки досужей сплетницы? Или так отрекомендовала Мария? Недалекие, примитивные бабы всегда выдают любовников либо сожителей за законных супругов, чтобы подчеркнуть свою добропорядочность. Но Мария не станет прибегать к столь жалким уловкам. Как бы невзначай, полушутя, он пересказал этот разговор Марии и напряженно замолчал. Нежинская неопределенно пожала плечами. -- Они же не знают, кто муж, кто не муж... От этого обтекаемого, ничего не объясняющего и довольно двусмысленного ответа тоже дохнуло неискренностью. Почти неуловимо. Но достаточно для того, чтобы на душе заскребли кошки. Впрочем, теперь кошки скребли на душе постоянно. От неопределенности положения. Ревности. Неотвязных тягостных мыслей. Вчера, например, Мария привела его к остановке и посадила в подошедший троллейбус раньше обычного. Попросту говоря, выпроводила. Умело, так, чтобы он этого не заметил. Зачем? Все дела и заботы отодвинулись для Элефантова на второй план, ничто его не интересовало, не радовало и не огорчало. Ничто, кроме одного. Мария. Мария. Мария. Он стал хмурым, невнимательным и рассеянным. Работа валилась из рук, исследования не продвигались ни на шаг, он с трудом отбывал урочные часы. И оживал, только когда шел к Марии. Нет, когда видел ее одну и проходили опасения, что можно столкнуться с Ним и оказаться в дурацком положении бедного родственника. Он ведь ужасно боялся дурацких положений. И не терпел неопределенности. На первый решительный шаг его толкнул Спирька. -- Наверное, лучше не ходить к Марии, -- он пришел с опухшей помятой физиономией, в обед выпил пива и опять захмелел. -- Даже мне. -- Почему? -- поинтересовался Элефантов. -- Видишь ли, в чем дело, -- когда у Спирьки пробуждался алкогольный интеллект, он становился вычурным и велеречивым. -- Можно ей помешать. У нее ведь свои дела, о которых ты, как человек, бесспорно, неглупый, -- он сделал полупоклон, -- безусловно, не можешь не догадываться. Она свободная женщина... Элефантова передернуло. -- ...и это многое означает. Не правда ли? -- А почему ты подчеркнул "даже мне"? -- В Элефантове вновь начала зарождаться тихая ярость. -- Да потому, -- Спирька многозначительно полузакрыл глаза, -- что у меня с ней особые отношения, в которые тебе лучше не лезть. Элефантов стиснул зубы. "Ах ты жалкая пьянь! Особые отношения! Да я сделаю из тебя котлету! Но вдруг это правда? Нет, к черту, хватит! Спрошу у нее напрямую! Если она занята и я ей мешаю, значит, надо взять себя в руки и кончать со всем этим! А если он пытается интриговать, то я отучу его раз и навсегда!" -- Сегодня у меня к тебе дело. Элефантов волновался и безуспешно пытался это скрыть, но отступать не собирался. -- Пожалуйста, -- Мария не выразила удивления, как будто по деловым вопросам к ней обращались тут каждый день. -- Ты обсуждаешь с уважаемым Валентином Спиридоновым мои визиты? Волнение усилилось, он почувствовал, что у него дергаются губы. Никогда раньше такого с ним не было. -- Нет, -- несколько удивленно ответила Нежинская. -- Почему ты спросил? -- Наверное, не просто так. Губы у него задергались еще сильнее. -- Ты волнуешься, -- встревоженно сказала Мария. -- Серега, ты сильно волнуешься! -- Да, я сильно волнуюсь, -- голос предательски подрагивал. -- Но я хочу знать правду... Волнение Элефантова передалось и Марии, она говорила напряженно и нервно. -- ...и я тебе отвечу. Спиридонов хороший человек -- добрый, мягкий, отзывчивый. Но он не тот, кого я могла бы любить и находиться в близких отношениях... Ее голос тоже дрогнул, на глаза навернулись слезы, она сдавила пальцами переносицу и запрокинула голову, но говорить не перестала. -- Не тот. Он недостоин любви. Мне очень неприятно говорить на эту тему, но раз ты поставил вопрос... Ответ Марии опередил вопрос Элефантова, очевидно, она предугадала ход его мыслей. -- ...Я считаю, что человека, готового на все ради бутылки водки, любить нельзя! Она прикрыла глаза и, закрыв ладонями лицо, приложила пальцы к векам. Такая реакция настолько не соответствовала ее обычной невозмутимости, что у Элефантова мелькнула чудовищно нелепая мысль: Мария играет, причем хорошо играет... Он даже не успел устыдиться: подозрение бесследно растворилось в нахлынувшей теплой волне. Она говорила искренне, она открыла свою душу, которую обычно прятала за напускным равнодушием и рискованной бесшабашностью, поэтому ее поведение и кажется необычным! Мария оказалась такой, какой он ее видел, и от этой мысли Элефантову -- захотелось плясать! -- Успокойся, Машенька, -- он отнял ее руки от лица и с жаром принялся их целовать. -- Извини, что заставил тебя нервничать, ты хорошая, порядочная женщина... -- Порядочная! -- с оттенком то ли горечи, то ли сарказма произнесла Мария, и Элефантов не понял, к чему относится эта горечь или сарказм. -- ...А Спирька -- мерзавец! В подсознании Элефантова вертелся целый рой вопросов по поводу обстоятельств, косвенно подтверждающих слова Спирьки, но он отмел их начисто. Если верить человеку, то полностью и безоговорочно. Именно так он и поверил Марии. А всякие зацепки для подозрений... Мало ли какие бывают совпадения, иной раз кажется, что факты бесспорны, а на самом деле за ними ничего не стоит. Мария откровенна и правдива, а раз так... -- Завтра же набью ему морду! Этих слов Элефантов не говорил уже лет двадцать пять -- со времен начальной школы. -- Не хватало еще, чтобы вы из-за меня дрались -- Мария несколько успокоилась. -- Нашли яблоко раздора! Не вздумай этого делать! Элефантов пообещал, но про себя решил, что, если Спирька хотя бы намеком еще раз бросит тень на Марию, он вобьет слова ему в глотку вместе с обломками зубов. Но Спирька больше ничего о Марии не говорил. Да и вообще они совсем перестали разговаривать, за исключением тех случаев, когда по условиям работы без этого нельзя было обойтись. Теперь Элефантов постоянно думал о Марии, -- и мысли эти были радостнее, чем прежде. Раскрывшись с неожиданной стороны, она стала еще дороже. "Вот видишь, -- говорил себе Элефантов, -- стоило только поговорить откровенно, по-человечески, и все стало на свои места! А ты почти год носил в себе сомнения, переживания и чувства, стеснялся... Она же не может читать мысли?" И он решил всегда быть с Нежинской прямым и честным. В эти же дни, размышляя о взаимоотношениях с Марией, он неожиданно сочинил стихи. Они родились сами -- оставалось только перенести на бумагу: Будь все это игрою от скуки, Я, конечно, спокойней бы был И забыл твои нежные руки, Запах бархатной кожи забыл, Я не ждал бы тебя, как прохлады, И не видел бы в розовых снах, Позабыл бы я привкус помады На податливых мягких губах. Постоянство мне служит укором, Но в привычном мелькании дней Все стоит перед мысленным взором Хрупкость стройной фигурки твоей. Когда-то давно, в юности, он писал стихи одной женщине, но так и не показал их ей. Сейчас его тоже охватили сомнения: не будет ли он смешным? Но колебался Элефантов недолго: он же решил быть откровенным и полностью доверять ей. А она сумеет правильно оценить его поступки. -- Удивительно... Мария внимательно посмотрела на него и перечитала еще раз. -- Удивительно... -- медленно повторила она. -- Просто так этого не напишешь. Тут нужно вдохновение... Мария с каким-то новым выражением рассматривала Элефантова, а он радостно думал, что не ошибся: только тонкая натура способна так точно все понять. Фактически он признался ей в любви. Выздоравливала Мария медленно: мучили головокружения, иногда нарушалась координация движений, резкость зрения. Ей кололи кучу витаминов и укрепляющих препаратов, но особого эффекта это не давало. Иногда Мария начинала грустить, и Элефантов ненавязчиво, исподволь ободрял ее, как бы невзначай рассказывая истории об аналогичных, только еще более тяжелых болезнях своих дальних знакомых, которые в конце концов полностью выздоравливали. Ему удавалось ободрить ее, поднять настроение, и как-то она сказала: -- Ты действуешь на меня успокаивающе. Как это у тебя получается? Он только пожал плечами. Ответить правду? Прозвучит слишком красиво и напыщенно. -- Не знаю. Но то, что его поддержка нужна Марии, обрадовало Элефантова. Он чувствовал, что она стала относиться к нему лучше, и еще, уже в который раз, выругал себя за излишнюю гордость, мешавшую раньше открыться любимой женщине. Но через несколько дней произошло событие, вновь выбившее его из колеи. Было воскресенье, и он приехал к Марии во внеурочное время -- перед обедом. -- Сегодня мы не пойдем гулять, -- она, как всегда, весело поздоровалась, поблагодарила за цветы. -- Ко мне приедут из дома... Они сидели на скамейке у входа в клинику, когда к ним вприпрыжку подбежал Игорек. -- Мама! -- Он обхватил Марию за шею, и она прижала сынишку к себе. Вслед за внуком не торопясь шла Варвара Петровна, а следом, широко улыбаясь, -- Эдик Хлыстунов с объемистой хозяйственной сумкой в руках. -- Здравствуй, Серега, -- он протянул руку, ничуть не удивляясь встрече. -- Как наша больная? -- Да вроде поправляется. -- Элефантов лихорадочно думал: почему Хлыстунов здесь? Обычная услужливость свойского парня -- подвезти, поднести, проведать? Или нечто другое? Он умел быстро реагировать на неожиданные ситуации, но сейчас настолько растерялся, что не мог прийти ни к какому выводу. -- Пойдем, Мария, я тебе передачу до палаты донесу, а то сумка тяжеленная! Элефантов первый раз встретился с матерью Марии, говорить им было не о чем, и он стал беседовать с Игорьком на школьные темы, одновременно напряженно обдумывая ситуацию. Нежинской и Хлыстунова не было долго, раза в три дольше, чем требовалось, чтобы отнести передачу. За это время Элефантов связал воедино целую цепь, казалось, разрозненных фактов. Эдик иногда звонил им и, поболтав с кем-нибудь из сотрудников, звал к телефону Марию. Время от времени он заходил, и Мария выходила его провожать. Все как в случае с Астаховым, один к одному, но Элефантов никогда раньше не обращал внимания на это совпадение, не проводил между Петром Васильевичем и Хлыстуновым никаких параллелей. Когда однажды Нежинский приревновал Марию к Эдику, Элефантов первым посмеялся над вздорностью подобных подозрений. Глупец! А цепочка разматывалась все дальше. Неоднократно Мария беседовала по телефону с матерью Эдика, на вопросы отвечала, что они знают друг друга давно, через общих знакомых. Элефантову показалось странным, что только после знакомства с Эдиком Мария выяснила, что давно знает его мать, но значения этому он не придал. В прошлом году Эдика видели в Хосте в то же время, когда там отдыхала Нежинская. Но и это он посчитал случайностью. И, наконец, последнее -- недавно Эдик на своем "Москвиче" попал в аварию. Сам он не пострадал, но сетовал, что сильно повредил машину. Вот и разгадка таинственному происшествию с Нежинской! Хлыстунов! Элефантов чувствовал себя последним идиотом, которого только что обвели вокруг пальца. И не один раз. Он вспомнил придуманный Честертоном эффект почтальона: от привычного, примелькавшегося человека не ждут чего-то необычного. Вернулись Эдик с Марией. Веселые, оживленные. Он сыплет анекдотами, она смеется. -- Ну что, поехали? Я тебя подвезу! Эдик всегда был услужливым парнем. Мария поцеловала мать и сынишку. -- А нас? И предприимчивым, старался ничего не упускать. Она чмокнула Эдика и Элефантова. -- До свидания. Спасибо, что проведали. Потом подошла к Эдику вплотную и три раза крепко поцеловала его в щеку. Сердце у Элефантова покатилось куда-то вниз. Эдик завез домой Варвару Петровну и Игорька, дружески попрощался и пообещал еще заехать. Чувствовалось, что он в семье свой человек. -- Где ты отдыхал? -- спросил Элефантов, когда они остались одни. -- На море, -- беспечно ответил Хлыстунов. -- В Хосте? -- Ага, -- он отвел глаза и не спросил, откуда Сергей это знает. -- С Марией? -- продолжал Элефантов, подумав, что любой на месте Эдика послал бы его к черту за такую назойливость. -- Ну как тебе сказать... Я в санатории, а она дикарем... Эдик не любил ни с кем ссориться. Элефантов почувствовал, что он врет, но даже эта ложь дела не меняла. -- Я слышал, ты разбил машину? -- Кошмар! Вернулся из отпуска и на второй день -- бац! Пришлось крыло менять и лобовое стекло! Еще повезло -- нашел знакомого, он все быстро сделал, и обошлось не так дорого! "Марии обошлось дороже, -- зло подумал Элефантов. -- До сих пор расплачивается". Он вспомнил, сколько уколов и других неприятных процедур пришлось перенести Нежинской. И из-за чего? Из-за этого благополучного и самодовольного везунчика? Впрочем... -- Ты жениться не думаешь? -- Нет, -- Эдик бросил быстрый взгляд и опять не поинтересовался, чем вызван подобный вопрос. Взяв два дня за свой счет, Элефантов съездил в Хосту. Зачем он это делает -- он не знал, но противиться охватившей его потребности оказался не в состоянии. В квартирном бюро узнал, где останавливалась Нежинская, и через час стоял в маленькой опрятной комнатке с двумя кроватями и окном, выходящим на море. -- У меня летом жили муж и жена из вашего города, -- хозяйка, маленькая приветливая женщина, как видно, любила поговорить. -- Мария и Эдик. Им понравилось. Так будете заезжать? "Муж и жена"! Элефантов посмотрел на стоящие рядом кровати, представил, как Хлыстунов и Нежинская ложатся спать, как они просыпаются... Как будто поковырял подсыхающую рану. -- Наверное, нет, -- Элефантов чуть поклонился, -- слишком жаркая комната, уж извините. То, что таинственный соперник оказался всего-навсего Эдиком Хлыстуновым, вызвало у Элефантова двоякие чувства. С одной стороны, было досадно, что Мария связалась с мелким коммерсантом, но Элефантов ее за это не осуждал: женщина -- слабое существо, ее легко увлечь, особенно если рядом никого нет. Он вновь выругал себя за старые ошибки. С другой стороны, Элефантов не считал Хлыстунова серьезным конкурентом. Так же как и Спирька, он во многом проигрывает ему, Элефантову, и Мария это увидит. А значит, можно радоваться, что у нее не оказалось кого-то похожего на Астахова. Нежинская не спросила, почему он не приходил несколько дней, а Элефантов, естественно, не стал ничего объяснять. -- Скоро меня выписывают, -- по тону нельзя было понять, радует это ее или нет. -- Надо готовиться к нормальной жизни. В воскресенье нарушу режим и отправлюсь к маме. Тут мне уже изрядно надоело! -- Отлично! -- обрадовался Элефантов. -- Давай встретимся! -- Ну что ты, -- Мария покачала головой. -- Я так соскучилась по Игорьку. Проведу целый день с ним. -- Тогда я позвоню. Но когда Элефантов в воскресенье позвонил, ответила Варвара Петровна. -- Марию?.. -- голос у нее был несколько растерянный. -- Она уже уехала. "Куда?" -- хотел спросить Элефантов, но не спросил. Возвратиться в клинику она не могла: еще рано, на какой-то час не стоило и вырываться. Значит... Ему опять стало тошно. Значит, Мария соскучилась по Эдику больше, чем по сыну... Сев в такси, он поехал к дому Нежинской. Если у подъезда стоит машина Хлыстунова, значит, догадка верна. Еще издали среди нескольких автомобилей, припаркованных на тротуаре, он заметил светлый "Москвич". Тот или нет? 12-27 КЛМ. Но какой номер у Эдика? Этого он не помнил. Вроде бы его машина чуть светлее... А на крыше, кажется, багажник... Элефантов поймал себя на том, что нарочно занимает голову всякими мыслями, лишь бы не представлять происходящего наверху, на седьмом этаже, в квартире Марии. "Кого обманываешь? Сам себя? Ты же рассчитал, что они здесь, и приехал убедиться! Вот, пожалуйста, то, что ты и ожидал увидеть -- автомобиль, светлый "Москвич"! Не будь его -- это ничего бы не означало: Эдик мог повезти ее к себе на Южный, но ты бы тешил себя иллюзиями -- дескать, ошибся... Так не прячь голову в песок! Ты же не открыл для себя ничего нового!" Но одно дело -- представлять отвлеченно, а другое -- знать, что это происходит именно сейчас, сию минуту, совсем неподалеку... Элефантов задрожал от горя и унижения. Подняться наверх и колотить в дверь? Скорее всего ему не откроют... А если и откроют? Элефантов почувствовал, как кулаки наливались свинцовой тяжестью. Раз! В солнечное правой! Два! Крюк слева в челюсть! Три! Сплетенными в замок руками добить ударом по шее! Он никогда не решал таким путем никаких вопросов, считая, что драка -- не метод достижения целей. Но сейчас испытывал острое желание избить Эдика. Жестоко. В кровь. Хотя никогда в жизни он по-настоящему не дрался, он ни на минуту не сомневался, что ему это удастся. Благопристойный, не любящий ссор Эдик -- обыкновенный трус, он ничего не сможет противопоставить его ярости! Ну, а что потом? Элефантов представил отвращение в глазах Марии, и кулаки разжались. Но ярость требовала выхода. Проколоть шины "Москвича"? Разбить стекла? Еще глупее. Ссутулившись, Элефантов побрел прочь. В конце концов, Эдик ни в чем не виноват. И она тоже. Когда у них все начиналось, он был равнодушен к Марии и его не стоило принимать в расчет. А сейчас изменить устоявшиеся отношения непросто. Для этого недостаточно дарить женщине цветы и писать стихи. Надо убедить ее в глубине и искренности своих чувств, войти в ее жизнь, стать для нее необходимым... И он сумеет это сделать! Но безукоризненная логичность рассуждении не помогла Элефантову. "Значит, все верно? Женщина, которую ты любишь, спит с каким-то хлыщом, а ты считаешь это правильным? -- внутри сидел злой бес, считавший своим долгом как можно сильнее растравить ему душу. -- Браво! Ты прямо образец объективности! И всепрощенчества!" У Элефантова пропал аппетит и появилась бессонница. Осунулся, похудел. Как оленю с простреленным легким, ему не хватало воздуха, и он ходил с полуоткрытым ртом, не видя ничего вокруг. Как-то вечером его неудержимо повлекло к дому Марии, он надеялся на чудо, и оно произошло: "Москвич" 12-27 КЛМ по-прежнему стоял у подъезда. Значит, машина принадлежала кому-то из жильцов! Значит, когда он в прошлый раз мучился подозрениями у безобидного автомобиля, в квартире на седьмом этаже никого не было! И хотя он понимал: это дела не меняет, то, чего он стыдился и боялся, скорее всего происходило в другом месте, у Эдика, в Южном микрорайоне, у него будто камень с души свалился. Странное существо -- человек! Правда, через некоторое время тоска нахлынула снова и с утроенной силой. Мария готовилась к выписке. Здесь он разнообразил длинные часы вынужденного безделья, помогал отвлечься от невеселых больничных размышлений, ободрял и поддерживал ее... Такая роль стала привычной для обоих. А как сложатся их отношения теперь? Ведь он может попросту оказаться ненужным... -- Я пока поживу у мамы, но буду звонить, -- рассеянно сказала на прощание Мария. -- И ты звони, когда захочешь. Конечно, она не привязалась к нему так, как он бы этого хотел. Пока. Но скоро все переменится. Сидящий в Элефантове бес издевательски засмеялся. А, собственно, отчего все должно перемениться? Почему Мария вдруг предпочтет тебя остальным? Что есть у тебя за душой? Возможности, власть, деньги? Вот то-то! Зато у меня голова на плечах! Эка невидаль! Посмотри вокруг -- вон их сколько, голов-то! Да еще каких, не чета твоей! Модные прически, фирменные шляпы, кожаные и замшевые кепочки! А что под ними -- никого не интересует. К тому же там у всех одинаково -- серое мозговое вещество. И каждому хватает: на недостаток ума никто не жалуется. Правда, ты гордишься своей способностью быстро перерабатывать информацию, выдавать качественно новые мысли, идеи, теории... Но кому это нужно? И какая польза, например, Марии от твоего хваленого интеллектуального потенциала? И тут Элефантова осенило. Надо предложить Марии заняться наукой! Это ее захватит, отвлечет от глупостей и мелочей, на которые можно незаметно растранжирить всю жизнь. Перед ней откроется необозримое поле для приложения сил, появятся реальные перспективы! Скоро он получит отдел, и Мария сможет беспрепятственно разрабатывать свою тему. Да, в конце концов, у него самого собрано материала не на одну диссертацию! Его идея Нежинской понравилась. -- Я и сама думала над этим. Я себя знаю, я справлюсь, буду работать как вол, надо только взяться. И чтобы меня кто-то подталкивал, направлял... -- Не беспокойся, я сумею подтолкнуть тебя, помочь. Через три года ты защитишься, гарантирую! Элефантова распирала радость: он сможет сделать для своей любимой большое дело, станет ей полезным, у них появятся общие интересы, общая цель... Но почему на ее лице явственно проступает сомнение? -- Тебя что-то смущает? -- Все не так-то легко, -- она помедлила, как бы раздумывая: продолжать или нет. -- Ты, например, до сих пор не кандидат. Элефантов немного обиделся. -- Я же не ставил пока такой цели. Занимался другими делами, экспериментировал, распылялся. Сейчас оформляю результаты и выйду на защиту. Ты что, сомневаешься? -- Да нет. Сомнение на лице не исчезало. -- Так в чем же дело? Тебе будет легче идти за мной. Я отдам половину того, что собрал, определю направление поиска, не будет получаться -- напишу сам! -- Вот это меня и смущает: все будет находиться в твоих руках. Они катались в колесе обозрения, кабинка медленно поднималась над городом, руки Элефантова, нервные и жилистые, лежали на металлическом штурвальчике. -- А чем плохи мои руки? -- он крутанул штурвальчик, и кабина завертелась вокруг оси. -- Ничем не хуже чьих-либо других! Бодрым тоном он пытался затушевать неприятное ощущение: Мария боится зависимости, но от друга, к которому искренне расположен, нельзя зависеть... -- Да, не хуже... -- неуверенно согласилась Мария. -- Ну что ж, попробуем... Прощаясь, он напросился к ней в гости и, дожидаясь назначенного дня, страшно волновался. Если раньше он ждал каждого телефонного звонка, то теперь боялся, что Мария передумает и отменит встречу. Он не стал вызывать лифт и пошел пешком, опасаясь, что Марии не окажется дома. Когда дверь открылась, волнение не прошло, к нему добавились неловкость и скованность, которых он не испытывал даже при первом свидании. Он неуклюже вручил Марии цветы, положил на стол фрукты и поцеловал в щеку, ощутив горький привкус. -- Ты как будто продолжаешь проведывать меня в больнице, -- засмеялась Нежинская. -- Наверное, уже привык, -- Элефантов старался никак не проявить волнения и неловкости. -- Ты ничего не чувствовала вчера, да и сегодня с утра? -- Ничего, -- непонимающе посмотрела она. -- А что? -- Ужасно тосковал по тебе, просто выть хотелось. Задрать голову и выть по-собачьи... Он уткнулся лицом в ее ладони, по одному целовал тонкие пальцы. -- Какой ты нежный, -- как-то задумчиво сказала Мария. -- Я давно тебя таким не видела... -- Ты никогда меня таким не видела. Я люблю тебя. Этого он не говорил ни одной женщине, даже собственной жене. Чтобы избегать красивостей. -- Что? -- она, очевидно, тоже не ожидала таких слов. -- Я люблю тебя. Он привлек Марию, целовал щеки, лоб, глаза. -- Почему ты такая горькая? Мария тихо засмеялась, и он уловил ответный порыв. -- Это косметическая притирка. Я же не думала... Она не договорила. Губы Элефантова вобрали привкус лекарства, и теперь горьким казалось все: нежная шея, трогательно худенькие ключицы, горькой была плоская чуткая грудь с большими коричневыми сосками, упругий живот, длинные гладкие ноги... Горькими были мягкие губы и быстрый горячий язык, и она, ощутив эту вернувшуюся к ней горечь, на миг отстранилась: -- Горькая любовь? -- Нет... Вовсе нет... -- ему хотелось высказать все, что делалось на душе, но слов катастрофически не хватало. -- Эта горечь -- ерунда... -- Ты стал совсем другим... Такой ласковый... -- Господи, Машенька, как я в тебя влюбился... -- Через три года? -- Мария смеялась. -- Да, через три... Я так мучился, переживал... Первый раз он полностью исповедовался, наизнанку выворачивал душу, и ему совсем не было стыдно. -- Я же этого не знала. "Конечно, не знала. А теперь знает. И все будет подругому", -- билась радостная мысль... Принимая душ, Мария прихватила волосы резинкой, и они торчали вверх, как корона. Она ходила по комнате обнаженной, и Элефантов любовался ею, про себя удивляясь переменчивости восприятия. -- Знаешь, чем отличается любимая женщина от нелюбимой? -- Нет, -- она выжидающе глянула ему в глаза. -- На нее приятно смотреть и после этого, -- он сделал паузу. -- А мне приятно смотреть на тебя. Она села на диван, и он, как мечтал когда-то, положил голову на острые коленки. -- Будешь меня любить? -- Почему "будешь"? Подразумевалось, что она уже сейчас любит, но Элефантову ее тон не показался убедительным. -- Будешь со мной? Ставя вопрос по-другому, он все-таки рассчитывал получить более четкий и обнадеживающий ответ. -- Надеюсь. Снова ему не понравилась неопределенность и нотки равнодушия в голосе. "Просто ей надо ко мне привыкнуть, -- решил он. -- А для этого требуется время". Уходить не хотелось. Элефантов долго прощался в прихожей, оттягивая момент, когда надо будет открыть дверь и захлопнуть ее за собой. -- Все было хорошо? -- спросил он напоследок. -- Да, спасибо, ты молодец. -- Тебе спасибо. Замок щелкнул, и Элефантов побежал вниз по лестнице. Все его существо пело, только в глубине души чувствовался неприятный осадок: на простыне он заметил несколько постыдных пятен -- следы своего предшественника. Или предшественников? Ну, ничего не поделаешь, жизнь есть жизнь... Сейчас его совершенно не интересовали ее взаимоотношения со Спирькой, Астаховым, Эдиком. Все это в прошлом! Прыгая через три ступеньки, он выбежал на улицу. Возле подъезда стоял светлый "Москвич" 12-27 КЛМ. И хотя Элефантов понимал, что это совершенно не нужно, несолидно и даже глупо, он не удержался и показал ему кукиш. Упругим, пружинящим шагом Элефантов шел по сказочному, раскинувшемуся на огромной зеленой равнине городу. Городу счастья из мечты своего детства. Он чувствовал себя молодым, бодрым, стремительным. Кровь играет, сила бьет через край. Сейчас он может бежать без устали несколько километров, прыгнуть на асфальт со второго этажа, драться один против троих, пробить голым кулаком стену в полкирпича! И весь этот физический и духовный подъем, это чудо перевоплощения вызваны чудесной женщиной, которая доверилась ему и ответила любовью на его чувство. Элефантову хотелось петь. "Все равно обойду я любого, в порошок разгрызу удила, лишь бы выдержали подковы и печенка не подвела!" Огромными упругими скачками он несся по бескрайнему зеленому простору, в лицо бил встречный ветер. Спирька, Эдик и даже Астахов остались далеко позади. Мария предпочла его им! И, черт побери, она не пожалеет об этом! У нее не сложилась судьба, она металась из стороны в сторону, наделала уйму ошибок... И все потому, что рядом не было надежного любящего человека, на которого можно положиться... Но теперь такой человек у нее есть... Его захлестнула теплая волна нежности. Он сделает все, чтобы помочь ей стать счастливой! Все, что сможет! В состоянии блаженной прострации Элефантов переходил через дорогу, как вдруг из-за остановившегося перед светофором троллейбуса с ревом выскочил автомобиль; он инстинктивно отпрыгнул, и машина пронеслась впритирку, обдав волной спрессованного воздуха и парализующего ужаса: слишком невероятной была эта бешеная скорость на красный свет по полосе встречного движения, гипсовая маска водителя, не сделавшего попытки объехать или затормозить, чудовищная реальность неожиданной, а оттого еще более нелепой смерти, которой только чудом удалось избежать. "Пьяный, что ли?" -- подумал ошарашенный Элефантов, глядя вслед вильнувшей обратно через осевую серой "Волге -- фургону с круглым пятнышком облупившейся краски на задней стойке кузова и вывалившимся уголком матового стекла. Трудно было поверить, что похожий на человека шофер только что походя готов был раздавить его и оставить расплющенным на асфальте на полпути от дома Марии к его собственному дому. Элефантов с болезненной ясностью почувствовал, что его смерть стала бы подлинным несчастьем только в одном из этих домов. От хорошего настроения ничего не осталось. Вечером по телевизору передали сообщение про нападение на инкассаторскую машину, очевидцев просили сообщить об увиденном. Элефантов позвонил, в институт пришел поджарый целеустремленный инспектор с волевым лицом, они поговорили в вестибюле, Крылов записал его адрес и служебный телефон: если понадобитесь -- вызовем, хотя вряд ли, опознать не сможете... Разглядывая собеседника, Элефантов думал, что этому обычному на вид парню предстоит стать на пути той темной и беспощадной силы, которая вчера пронеслась рядом, внушив ощущение беспомощности, растерянность и страх. А майору, похоже, не страшно, он рвется встретиться с взбудоражившими весь город "Призраками", тем острее ощущается собственная несостоятельность: даже примет не запомнил... Впрочем, ерунда, у каждого своя работа, а у него еще есть Мария" которая сочувственно выслушала рассказ об этой ужасной истории. Мария, Мария... Если бы в этот момент кто-нибудь сказал, что слова Марии про горькую любовь окажутся пророческими, он бы плюнул такому человеку в физиономию. Глава тринадцатая. РАССЛЕДОВАНИЕ Слова Старика запали мне в душу. Рассматривая вразброс усеянную пробоинами мишень, невольно подумал: а как бы отстрелял Элефантов? У него не дрожат руки, взгляд тверд и цепок, к тому же занимался альпинизмом. А Спиридонов, кстати, боится высоты... Зуммер внутреннего телефона прервал размышления. -- Саша, надо выехать на задержание, -- голос Гапаськова был достаточно серьезным. -- Получи оружие, Котов уже в машине, по дороге расскажет. Участковый рассказал немногое. Дом спокойный, и вдруг -- бытовой дебош с ножевым ранением. Преступник вооружен, грозит убить каждого, кто подступится. -- Наверное, это Петька -- больше некому, -- озабоченно размышлял вслух Котов. -- Выпить любит, нервнобольного изображает по пьянке, но серьезного за ним не водилось... Возле подъезда стояла "скорая", толпился народ, раненого успели погрузить в машину. -- В живот, проникающее, -- на ходу сказал врач. -- Состояние средней тяжести, нетрезв. После операции можно будет делать прогнозы... Мигнул маячок, "скорая" рванула с места. Врачам предстоит одна работа, нам -- другая. -- ...На кухне со всех столов ножи собрал и бегает по квартире, мать-перемать, всех порешу... -- ...думали, притворяется, а видно, вправду дурной -- глаза вытаращены, красный, ничего не соображает... -- Хорошо, успели выбежать, мог любого зарезать, он психованный... Возбужденно гомонили женщины в шлепанцах и домашних халатах, непривычно выглядящие на оживленной улице. -- Пойдешь с нами, Васильич? -- спросил Котов у крепкого, средних лет мужчины в майке и тренировочных брюках и расстегнул кобуру. Васильич без особого воодушевления кивнул. По крутой лестнице поднялись на третий этаж. Котов осторожно толкнул дверь, возле которой лепился добрый десяток звонков. -- Заходи, кому жить надоело! -- вырвался на площадку истеричный крик. -- Не дури, Петя, милиция. Котов нырнул в дверной проем, что-то ударилось о стенку, зазвенел металлический таз. Я прыгнул следом. В длинном коридоре голый по пояс человек с охапкой ножей под мышкой занес над головой руку, Котов, закрываясь табуреткой, двигался на него. Рука резко опустилась, нож пролетел над головой и хлестко ударился о дверь. Я схватил таз, защищаясь им, как щитом. Вам! Звонко отозвался импровизированный щит. Хлоп! Третий нож стукнулся о табуретку. Петя, как заправский метатель в цирке, выхватывал из-под мышки ножи и бросал, а мы наступали, оттесняя его в глубь коридора. Когда мы приблизились, он повернулся и побежал, я схватил с подоконника цветочный горшок и бросил вдогонку. Горшок угодил в голую спину, дебошир шлепнулся на пол. В каждой руке он держал ножи и отчаянно размахивал ими. -- Все равно не дамся! Всех порежу! -- Сейчас поглядим! Котов длинными деревянными щипцами, с помощью которых хозяйки вынимают из выварки белье, прижал шею хулигана к полу, я наступил на одну руку, осмелевший Васильич -- на другую. -- Докатился, поймали тебя, как гадюку! -- укорил он соседа. -- Убью и отвечать не буду! -- продолжал хрипеть тот. -- Ты, сука, считай, уже мертвец! -- Сейчас, сейчас... Котов защелкнул наручники. -- Вот теперь пугай как можешь! -- Что же вы со мной делаете, -- Петя неожиданно жалобно заплакал. -- Я -- больной, у меня нервы, в психиатричке лежал, а вы -- в кандалы... Да знаете, что вам за это будет?! У меня справок полный чемодан... -- Все, Петя, кончились твои справки. Котов перевел дух, вытер клетчатым платком вспотевшее лицо, поправил галстук, поднял с пола и отряхнул о колено фуражку. -- Кончились. Подошьют их, конечно, к делу, экспертизу тебе проведут и напишут: психопатические черты личности, алкогольный невроз... Петя притих, слушал внимательно, а при последних словах участкового блаженно улыбнулся и согласно закивал головой. -- ...а в конце добавят: способен отдавать отчет в своих действиях и руководить ими, вменяем. Значит, можешь отвечать перед судом, перед людьми, потерпевшим... Петя икнул, из носа выскочила сопля. -- А если я извинюсь? Извинюсь я? Я ж его не сильно порезал! И перед вами на колени встану... -- Пошли в машину! По дороге Петя плакал, жаловался на горькую судьбу, нервное расстройство, помешавшее стать дипломатом, ругал потерпевшего, который и сам во всем виноват. Сдав его наконец в дежурную часть, я с облегчением вздохнул и тщательно вымыл руки. Но через час пришлось повторить эту процедуру, потому что ко мне пришел сотрапезник по вечеринке у Рогальских -- величавый Семен Федотович, который начал с приглашения потолковать в ресторане по душам, а закончил обещанием завтра же вручить сберкнижку со вкладом на предъявителя. Между этими предложениями он невнятно бормотал что-то про неприятности по работе, непорядок в документах, из-за которых образовалась недостача, упоминал Широкова, опечатавшего склад, и делал многозначительные жесты, сопровождающиеся столь же многозначительным подмигиванием. Он изрядно подрастерял свою важность, был явно напуган и выглядел довольно жалко, если бы не эти потирания пальцами и подмигивания -- как своему, я бы не вышел из себя, не стал бы хватать его за шиворот и выбрасывать из кабинета и уж, конечно, не наподдал бы коленом под зад, что совсем недостойно работника милиции. Тем более что к двери приближался очередной посетитель, и посетителем этим, как ни странно, оказался Сергей Элефантов. -- Ты что, мысли прочел? Теперь тебя можно вызывать без повесток? -- Да я насчет Юртасика. Его мать на работу прибежала: узнай, что теперь будет... -- Какая мать, какой Юртасик? -- Вы сегодня задержали Петю Юртасика, он соседа ножом пугал, что ли... Я с ним в школе учился. Вот мать и пристала: сходи, узнай у Крылова, он тебя допрашивал, вроде как знакомый... -- А она откуда в курсе всех дел? Элефантов махнул рукой. -- Когда придет к вам, поймете. Уникальная женщина! Энергии вагон, уже весь город на ноги поставила! -- Скажи, что ко мне ходить не нужно. Дело передадут в прокуратуру -- тяжкие телесные повреждения, сопротивление работникам милиции, а потом -- в суд. Раз Элефантов и без вызова оказался у меня, я решил его допросить, но сказать о своем намерении не успел: в кабинет влетела полная краснолицая женщина в черном траурном платье с ворохом бумаг в одной руке и клеенчатой хозяйственной сумкой в другой. -- Кого в суд? Петю моего?! -- с негодованием закричала она и, отпихнув Элефантова в сторону, плюхнулась на стул передо мной. -- Да вы знаете, какой он больной? Он себя не помнит, не отвечает за себя, его психозы накрывают... Вот, вот, -- она бросала неразборчиво исписанные листки с лиловыми печатями и прихлопывала сверху ладонью. Толстые, унизанные кольцами пальцы громыхали о стол, подтверждая весомость каждого документа. -- А вот от самого профессора Иваницкого, -- победно громыхнула посетительница последний раз и снисходительно глянула на меня. -- А вы говорите -- под суд! -- в голосе Петиной мамы слышались великодушные нотки, извиняющие человеческую глупость. -- Так что оставляйте себе справки, какие надо, кроме, конечно, профессорской, а Петьку отдайте, мы его с Серегой сейчас в психдиспансер отвезем, я уже договорилась. Как у нее все просто получалось! -- Да вы не думайте, я через час заявление от Кольки привезу, что он претензий не имеет. Если надо еще чего -- тоже привезу. Хотите, напишет -- сам на ножик напоролся?! -- Ничего он не напишет. -- Да ну! Как же иначе! Я ему уже апельсинов купила, -- посетительница приподняла, как бы взвешивая, свою сумку. -- Меду купила, курицу, орехов... -- Потерпевший сейчас на операционном столе, неизвестно, выживет ли... -- Ничего, завтра напишет. Я ему бульон понесу вместе с Серегой... Элефантов незаметно выскользнул за дверь. -- Так где Петька? -- деловито спросила она. -- Смирительную надевали? Можете снять, мы с Серегой его управим, он меня слушается. Я вызвал помощника дежурного и, с трудом прервав словоизвержение Петиной мамы, объяснил, что отпускать ее сына никто не собирается, интересующие вопросы она сможет выяснить у следователя, а сейчас я прошу ее покинуть кабинет. Сержант взял ее под локоть и, преодолевая некоторое сопротивление, с вежливой настойчивостью вывел в коридор, а я, чуть не испепеленный ее прощальным взглядом, посочувствовал следователю, которому придется вести это дело. Бесцеремонная посетительница выбила меня из колеи и спугнула Элефантова, который, видимо, хорошо знал, чего можно ожидать от матери бывшего соученика. Я сидел перед чистым лицом бумаги, собираясь с мыслями, когда в кабинет зашел председатель домкома по Каменногорскому, 22, Бабков, такой же величавый, как и в прошлый раз. -- Только что повестку принесли, -- сообщил он, усаживаясь. -- Да я и сам собирался. Вы меня позавчера позвали чердак смотреть, а зря... Вот! Он вытащил из портфеля и бухнул на стол тяжелый газетный сверток, в котором оказался ржавый амбарный замок. -- В углу лежал, а вы не заметили! Как он туда попал, где раньше висел -- вопросов встает много... -- Егор Петрович, а вы могли бы узнать того человека? -- Который на чердак лазил? Конечно! Только покажите, сразу скажу! Я пригласил понятых и положил перед Бабковым лист с десятком фотографий. -- Не этот, не этот, не этот... Палец миновал фото Спиридонова, не остановился и на снимке Элефантова. -- Вот он! -- Точно? -- Абсолютно, так и запишите: твердо опознал на девятой фотографии, ну и так далее. Бабков "опознал" подставную фотографию, на которой изображен человек, заведомо не имеющий отношения к делу. -- Ошибки не будет? -- Никогда! У меня память острая! Я составил протокол, Бабков с достоинством расписался. -- Я так понимаю, что если у вас его фотография имеется, то, значит, узнали, кто такой, -- он был явно доволен своей проницательностью. -- Неплохо, неплохо... Егор Петрович настолько размяк, что мне удалось убедить его забрать замок. Ушел Бабков в полной уверенности, что оказал следствию неоценимую услугу. На следующий день я допрашивал мордатого автомобилевладельца Петра Гасило. Он, как и в прошлый раз, ничего не знал и не помнил, но я придумал, как освежить его память. -- На каком-этаже вы живете? -- На втором, -- вопрос его явно удивил. -- Вокруг есть высокие дома? -- Напротив пятиэтажка... -- удивление возрастало. -- Вы занавешиваете окна? Гасило стал нервно теребить замок своей замшевой куртки. -- Когда как... А почему... Почему вы об этом спрашиваете? -- Да так. Советую задергивать шторы перед тем, как включаете свет. И поплотнее. Гасило бросило в жар. -- Вы думаете, и в меня могут... -- Не исключено. На всякий случай примите меры предосторожности и не выходите на балкон. -- Какие это меры! -- Гасило подскочил на стуле. -- Он может меня у подъезда, в машине, да где угодно! Не я, а вы обязаны принять меры! -- Для этого мы должны знать как можно больше. А вы не хотите говорить откровенно. И тем самым, возможно, подвергаете свою жизнь опасности. -- Еще не хватало! И правда, Машка... То есть Мария Викторовна сказала: "От него всего можно ожидать". Действительно, стрельнет в меня, чего доброго... Вот ввязался в историю! Гасило обхватил голову руками. Он был готов. И я предложил ему по порядку, подробно рассказать о событиях того вечера. Страх оказался прекрасным стимулятором памяти: он заговорил охотно, с жаром и жестикуляцией. -- С Машкой меня кент познакомил, Толян, она с ним в институте работает. Было у них что или нет -- не знаю, он говорит: помоги, баба деловая, внакладе не останешься. Ну, помог, не жалко, взяла стенку, потом звонит: на чашку кофе... Ну, ясное дело. Пришел, кофе, коньяк, то да се, короче, остаюсь ночевать, она уже постель стелит, вдруг -- дзинь! Я сразу думаю: кто-то камень в стекло пустил! А она за бок -- хвать, согнулась, смотрю -- кровь! Гасило испуганно выкатил глаза, заново переживая страшную картину. -- Эх, говорит, зря связалась с этим полудурком, и мне -- быстро звони в "Скорую". Он перевел дух. -- Выбежал на улицу, позвонил, сел в тачку, а ехать не могу: руки, ноги дрожат. Думаю: еще чуть, получил бы "маслину" в голову, и все удовольствие! -- Нежинская знает, кто в нее стрелял? -- Конечно! -- хмыкнул Гасило. -- Не каждый же день в нее стреляют. Но не скажет. Я потом расспрашивал, она в ответ: наверное, один дурачок из бывших друзей, от него всего можно ожидать. И предупредила: держи язык за зубами! Гасило посмотрел искренним взглядом раскаявшегося правонарушителя. -- Потому и держал. Но если самого могут прихлопнуть -- какой резон молчать? Уходя, он спросил, не мог бы я охранять его по вечерам частным образом, за вознаграждение. Видно, от страха ум за разум совсем зашел у бедняги. Следующим на повторный допрос пришел Спиридонов. Пористая дряблая кожа, воспаленные глаза, отечность -- скрытый порок все отчетливее проявлялся во внешности, по существу, переставая быть скрытым. Добавь сюда грязную мятую одежду -- и никаких вопросов: спившийся бродяга, готовый клиент для вытрезвителя. Но Спиридонов в отглаженном, хотя и не слишком тщательно, костюме, чистой рубашке, при галстуке. И впечатление меняется, потасканный вид можно легко объяснить нездоровьем... Особенно если такому объяснению склонны верить. Он тоже придерживался первоначальных показаний, демонстрируя полную неосведомленность по всем задаваемым вопросам. -- Вы хорошо стреляете? Я спросил это неожиданно, без всякой связи с предыдущим, но Спиридонов не удивился. -- Не знаю... Когда-то занимался, имел разряд. А недавно на соревнованиях отстрелял скверно. Без тренировки навык теряется... "Да и пьянство не способствует точности", -- подумал я и спросил, где он находился в вечер преступления. -- Какого числа? -- переспросил Спиридонов, сосредоточенно щурясь, и мучительно задумался. -- Точно не помню. В какой-то компании. И поспешил пояснить: -- Как раз дни рождения у товарищей шли один за другим да торжества разные. Он вытащил записную книжку с календариком и принялся тщательно его рассматривать. Я уже точно знал главное -- не он. Независимо от того, есть у него алиби или нет. Не он. -- Вот, кажется... Да, точно! Вначале пили пиво в баре, до закрытия, а потом пошли ко мне. Ну, в общем... посидеть. С кем был? Пожалуйста, записывайте... -- Вас не удивляют мои вопросы? -- Чего ж удивляться? Мария мне все рассказала. Вот вы и ищете... -- Нежинская кого-нибудь подозревает? -- Спросите у нее. Насколько я знаю, нет. Она вообще не распространяется об этой истории -- кому приятно? -- Что вы можете сказать об Элефантове? -- А чего мне о нем говорить? Я не начальник, не отдел кадров. Спиридонов держался совершенно спокойно, хотя пальцы дрожали. Может, они всегда дрожат? Подписав протокол, он задержался у двери. -- Элефантов -- способный парень. На все руки мастер! Сейчас ищет биополя, когда учился -- увлекался акустическими системами, научную работу писал, премию получил. А недавно вспомнил старое и сделал Громову глушитель на лодочный мотор, тот очень доволен. До свидания. Выходя, Спиридонов чуть заметно улыбнулся. Что ж, намек более чем прозрачен. Интересно, за что он ненавидит коллегу? Громова я повстречал у института после работы, мы шли в одном направлении и разговорились. Об отдыхе на природе, охоте, рыбалке. Громов рассказал, что проводит выходные на реке, забираясь на катере вверх по течению, где есть необитаемые острова с прекрасными пляжами и отличным клевом. Я спросил, сколько времени надо добираться до столь благодатных мест и много ли при этом сжигается бензина. Разговор перешел в техническое русло, оказалось, что у Громова такой же катер, как у моего приятеля, я пожаловался на сильный шум мотора, мешающий отдыхать. Громов обрадованно закивал, сказав, что это конструктивный недостаток данного типа двигателя, но ему сделали специальное устройство, сводящее шум к минимуму. Видя мое сомнение, он азартно предложил немедленно проехать на пристань и убедиться в сказанном. Я согласился. Действительно, небольшой перфорированный цилиндр, врезанный в районе выпускного патрубка, почти устранял рев мотора. Я очень заинтересовался приспособлением, но Громов сказал, что такие не продаются, ему изготовил сослуживец -- Элефантов, "я его знаю и могу попросить сделать еще одно". -- Работы здесь немного, Сергей за два часа выточил, прямо у нас, на производственном участке. Главное -- все рассчитать. А у него есть универсальная формула -- сам вывел! Говорил: возьми авторское свидетельство -- пойдут эти штуки в производство -- разбогатеешь. А ему возиться неохота! Громов любезно одолжил чертеж глушителя, и расстались мы весьма довольные друг другом. Мне не терпелось поговорить с Элефантовым, и хотя следующим днем была суббота, позвонил ему домой. -- Вас слушает автоматический секретарь, -- раздался голос Элефантова. -- Хозяина нет дома, если хотите что-нибудь передать -- магнитофон запишет. У вас есть три минуты, говорите. Я ничего говорить не стал и повесил трубку. Тут же раздался звонок. -- Добрый день. Это я звоню. С момента ссоры после посещения Рогальских мы не виделись. -- Добрый день. -- Ты еще злишься? -- Она говорила примирительным тоном. -- Да нет... Я действительно не злился, но что-то в отношении к Рите изменилось, хотя я пока не понял, что именно. -- Может, встретимся вечером? -- В семь возле речного вокзала? -- Хорошо. Я позвонил экспертам, Давыдов оказался на месте. Главный специалист по любым смертоносным предметам. -- Ты мне и нужен. Сейчас подъеду. Через полчаса я положил перед ним чертеж и спросил, можно ли использовать подобную штуку для бесшумного выстрела. Давыдов всмотрелся, одобрительно причмокнул языком. -- Конечно. Только почему такой здоровый? На пушку? -- Изготовить меньшего размера, наверное, несложно? -- Дело техники. Важно знать принцип. Прямо из кабинета Давыдова я позвонил Элефантову. -- Вас слушает автоматический секретарь, алло, я слушаю, хозяина нет дома, да здесь я, говорите, -- два одинаковых голоса накладывались друг на друга, -- ...магнитофон запишет, черт, опять... Раздались короткие гудки. Я собирался вызвать Элефантова к себе, но в конце концов можно приехать и к нему домой. Дверь открылась после второго звонка. Элефантов держал в руке дымящийся паяльник, пахло канифолью. -- Только влез в схему, пока не сделал пайку, не мог оторваться, -- пояснил он. -- Проходите. Элефантова, похоже, не удивил мой приход. А может, он хорошо владеет собой. Серый, выкрашенный эмалевой краской ящик возле телефона был раскрыт, наружу торчали жгуты разноцветных проводов. -- Автоматический секретарь барахлит. Не отключается, когда я беру трубку. Чаю выпьем? Видимо, отказ прозвучал слишком сухо. -- Это официальный визит? -- Да, пожалуй. -- Тогда одну секунду, я сделаю так... и вот так... Он дважды прикоснулся паяльником к контактам. -- Теперь -- к вашим услугам. Я спросил, где он был в вечер покушения на Нежинскую, Элефантов пожал плечами. -- Может, гулял, ходил в кино, может, дома: работал или читал. Не помню. Да для вас это и неважно. Вас интересует, чтобы кто-нибудь подтвердил, где я находился в тот момент. А я веду довольно замкнутый образ жизни, мало с кем общаюсь. Так что алиби у меня нет. -- А что вы можете сказать о Нежинской? Лицо Элефантова окаменело. -- Почему я должен о ней говорить? Он принялся запихивать жгуты проводов в чрево автоматического секретаря, лица его я больше не видел. -- Вы с ней долго работали, ее научные исследования соприкасаются с вашими, она написала статью под влиянием ваших идей. Плечи Элефантова дернулись. -- Черт, током ударило! В дверь позвонили. -- Зотов Володя, -- представил Элефантов жизнерадостно улыбающегося толстяка с грушевидным лицом и таким же грушевидным туловищем. -- Мой сосед и товарищ по детским играм. Похоже, он был рад перемене темы разговора. -- Я к тебе за шнуром, -- объявил Зотов и капитально уселся в кресло. -- Хочу переписать пластинку, а подсоединить проигрыватель к магнитофону нечем. Проигрыватель старый, там выход двухконтактный, а сейчас на всех шнурах штепсельные разъемы, -- пояснил он мне. -- Я, конечно, если бы знал -- на работе подобрал, но сегодня выходной, а товарищ принес пластинку... Элефантов вынес ему шнур. -- Это не такой. Здесь вилка не с той стороны. -- Да какая разница? Включишь наоборот! -- Это будет неправильно. Качество может пострадать. Зачем? Лучше все сделать хорошо. -- Ну, бери этот, -- Элефантов дал гостю второй шнур. Тот его придирчиво осмотрел, помял в руках, вытянул во всю длину и покачал головой. -- Этот тоже не годится. Изоляция треснута. Вот тут. Давай нож -- разрежем оплетку -- сам увидишь. Элефантов обреченно махнул рукой и принес целый моток разнообразных шнуров. -- На, сам выбирай! Ты меня вводишь в безысходное состояние! Он повернулся ко мне. -- Однажды на Памире ночевали на леднике, туман, звезд нет, чернота кругом, крючья поползли, пока закрепились заново, потеряли ориентировку, где пропасть -- справа, слева, близко, далеко? -- Со мной тоже был случай! -- оживился Зотов и положил шнуры на пол. -- Пошел я в подвал, тут свет погас, а у меня ни свечки, ни фонарика, и где дверь -- убей, не помню... -- Пожалуйста! -- Элефантов воздел руки к небу. -- Ну можно ли выносить этого человека? На леднике оставалось только ждать рассвета и не шевелиться, а с ним -- не давать пищи для разговора и ждать, пока уйдет. Зотов не обиделся. -- Я не спешу. Нюсе сказал -- к тебе пошел, за шнурами. Может, пива попьем? Я схожу. Только баллон дай, да и деньги у меня в других штанах. -- Пива не хочу. Выбирай шнур, я спешу. Элефантов мученически вздохнул и вышел на балкон. -- Чего это он такой нервный? -- добродушно улыбаясь, спросил Зотов, и я понял, что выносить его в больших дозах очень трудно. -- Вы где работаете? -- В пожарной охране. Нелюбезность тона не смутила собеседника, наоборот, он улыбнулся еще шире. -- Вот здорово! Я тоже хотел когда-то. Вы у меня дымоход не посмотрите, я тут рядышком живу, три минуты хода... -- Исключено, сегодня я отдыхаю. -- Ну ладно. -- Зотов рассматривал шнуры вместе и по отдельности, сравнивал длину, толщину и другие, известные только ему параметры, морщил лоб, хмурил брови, но сделать выбор не мог и вновь положил шнуры на пол. -- Интересно, как он починил свой автоответчик? Выставив массивный, обтянутый вылинявшим трико зад, Зотов склонился над аппаратом, чем-то щелкнул, послышался характерный звук движущейся ленты. -- ...Ты даже этого не смог сделать! Я буду молчать, мне ни к чему скандал, думаю, у тебя хватит ума... Злой женский голос был мне знаком, я бы вспомнил, кому он принадлежит, если бы послушал еще немного, но Элефантов вихрем влетел в комнату, отшвырнул Зотова в сторону и выключил магнитофон. -- Какого черта! Ты мне все испортил! Я не закончил ремонт, а теперь надо все начинать заново! По ярости Элефантова я понял, чей это голос. -- Ничего ему не сделалось. Серый, давай посмотрим, -- растерянно бубнил Зотов, но Элефантов не желал его слушать. -- Ты нашел, что хотел? -- Они все не подходят: один короткий, у другого вилка плохо припаяна... Знаешь что, дай паяльник, я быстренько поправлю. По лицу Элефантова было видно, что сейчас он сделает нечто страшное, но тут, к счастью, зазвонил телефон. -- Меня нет, -- быстро сказал толстяк. -- Я только что ушел домой. Элефантов снял трубку. -- Да, у меня, -- он мстительно улыбнулся. -- Передаю... Грушевидное лицо Зотова обмякло. -- Сейчас иду... У него не было подходящего, пришлось искать, подбирать, чинить... Да, домой... Нет, больше никуда... Нюсь, а Нюсь... -- Уже положила... Испуг прошел, и Зотов говорил как ни в чем не бывало. -- Дай мне тот шнур, что я первым смотрел. Раз такая спешка -- больше ничего не придумаешь. Толстяк неуклюже выкатился из комнаты. -- Посмотрите в окно, не пожалеете, -- сказал Элефантов. Мы вместе пронаблюдали, как Зотов выскочил из подъезда, дернулся было к беседке, где забивали "козла", но, влекомый неведомой силой, протрусил мимо, рысцой пересек двор и скрылся за углом. -- Живет и доволен жизнью... Я почувствовал, что настроение у хозяина испорчено, и не стал спрашивать про устройство к лодочному мотору Громова. В конце концов, сделать это никогда не поздно. Вечером, как договорились, мы встретились с Ритой. В свое оправдание она сказала, что пошла со мной к Рогальским "для установления контактов", так как Галина обещала помочь ей разменять квартиру. -- Не могу же я вечно жить с родителями! А разъехаться на хороших условиях тяжело. Пообщались для дела, ничего страшного, не понимаю, почему ты вдруг встал на дыбы! -- "Для дела"! Ко мне на правах друга приходил Семен Федотович, просил уладить его неприятности! -- Кстати, Галина мне об этом говорила. Ты можешь что-нибудь сделать? -- Уже сделал. Дал коленом под зад и выбросил из кабинета. Рита надулась. -- Не исключено, что она так же поступит со мной. -- Может, прикажешь "для дела" влезть в грязные махинации твоих приятелей? -- Галина сказала, что там недоразумение с документами, надо просто объяснить... -- За такое "недоразумение" положено лет десятьпятнадцать. И помогать в этих делишках я никому не намерен. Даже ради твоей квартиры. -- Ладно, не сердись, -- Рита взяла меня под руку, плотно прижалась, заглянула в лицо. -- Я же не знала, что это так серьезно. Больше никогда не обращусь с подобными просьбами, обещаю. -- И вообще держись подальше от этой публики. Их взаимные услуги, встречные уступки засасывают, как болото. Дашь палец -- руку откусят. -- Хорошо, милый, -- кротко согласилась она. Мы гуляли по набережной, поужинали в крохотном кафе у самой воды, потом поехали ко мне -- родители были в отпуске. И все же в наших отношениях что-то изменилось. Но что? Обдумывать это мне было некогда, потому что перипетии расследуемого дела вытесняли из головы все остальное. -- Значит, ты его подозреваешь? -- спросил Зайцев, рассматривая чертеж глушителя. -- Прямых данных по-прежнему нет, но... Чувствую, что он как-то причастен к этому выстрелу. Может быть, не в качестве главной фигуры, но все-таки... -- Почему не главной? -- Нет мотива. Просто так положительный человек, научный сотрудник, автор изобретений, статей и т.д., и т.п., не станет лезть на башенный кран и палить в сослуживицу из винтовки с самодельным глушителем. Не станет, и все тут! -- Это верно. Следователь раскрыл картонную папку, перелистнул несколько страниц. -- Давай твои протоколы -- подошью в дело, -- скучным голосом сказал он. И невыразительно продолжил: -- Ты знаешь, что у него произошло с женой? Нет? А я узнал. Влюбился он внезапно! Горячая любовь, безумная страсть -- настолько, что решился бросить семью! А от сильных чувств к поступкам из ряда вон выходящим -- один шаг! -- Даже к покушению на убийство? Трудно поверить. Не тот человек! -- Кстати, многие допрошенные отмечают, что он сильно изменился в последнее время. Очень сильно. Зайцев опять полистал дело, нашел нужный лист, с расстановкой прочел: -- Элефантова трудно узнать, иногда создается впечатление, что он превратился в другого человека. Следователь захлопнул папку. -- Вот в каком направлении нам придется работать. Почему он так изменился, чем вызвано происшедшее с ним превращение? И самое главное: на что способен новый, изменившийся Элефантов? Глава четырнадцатая. ПРЕВРАЩЕНИЕ После близости с Марией все изменилось. Исчез сгибающий в три погибели гнет, стало легко дышать, жизнь снова наполнилась смыслом. Элефантов расправил плечи, ощущая, что к нему вернулась былая энергичность и уверенность в себе. За неделю он разобрал гору накопившихся бумаг: возвращенные на доработку статьи, отклоненная заявка на изобретение, черновики неоконченных работ, беглые заметки по проведенным опытам. Еще недавно ему казалось, что справиться со всем этим будет невозможно и за полгода. Наконец-то он сделал то, что давно собирался: отыскал и склонил к сотрудничеству раздражительного и нелюдимого Пореева, которого все считали сумасшедшим или шарлатаном, потому что он уверял, будто умеет читать чужие мысли. Но он не был ни тем, ни другим. Уровень биопотенциала Пореева оказался в восемь раз выше, чем у любого из наугад выбранных полутора десятков человек. Полуинтуитивные догадки подтверждались практически. Теперь следовало проводить сотни контрольных измерений, экспериментировать, расширяя состав контрольной группы, активно искать других, подобных Порееву уникумов. Предстояла огромная, дьявольски интересная и чрезвычайно перспективная работа, справиться с которой в одиночку, полукустарными методами Элефантов не мог. Он подготовил подробную докладную записку в министерство, аргументированно обосновал необходимость организации отдела по проблемам сверхчувственной связи. Директор поморщился, покачал головой: -- Уж больно здесь мистикой попахивает. Смотри, Сергей Николаевич, не навреди сам себе. Курочкин и так тебя алхимиком выставляет, да и бывший начальник, Кабаргин, считает авантюристом. Защитился бы на своем энцефалографе, положение приобрел, а потом... Но докладную подписал. Итак, все шло хорошо, все получалось и удавалось. Наступила полоса везения, и Элефантов не сомневался: удачу ему приносит Мария. Она же -- источник вдохновения, муза, способствующая его творчеству. Он хорошо спал, часто снилась Мария, и сны эти были легкими, радостными и приятными. Они встречались несколько раз в неделю, и каждый раз Элефантов волновался, отправляясь на свидание. Он обнаружил, что для него стало потребностью дарить Марии цветы, причем только такие, которые ее достойны. Приторно красивые каллы отвергались, как неискренние, восковые лилии -- как ненатуральные, георгины казались слишком печальными. И если не было достаточно свежих и красивых роз излюбленного им сорта, Элефантов покупал естественные и милые ромашки либо махровые с горьким ароматом гвоздики. Ярко-красные или снежно-белые. Полутонов и оттенков он не признавал. По дороге он внимательно осматривал встречающихся женщин, сравнивая их с Марией. И сравнения были явно не в их пользу. Мария никогда не наденет желтые туфли под зеленое платье. Не будет зевать и лузгать семечки на улице. Не станет перекрикиваться с подружкой через дорогу. Разве что вот эта стройная девушка в джинсовом костюме и красивых солнцезащитных очках... Но когда они поравнялись, Элефантов заметил, что умопомрачительные босоножки открывают давно не мытые ступни, и брезгливо передернулся. Представить, чтобы Мария легла в постель, не вымыв ноги, было, конечно, совершенно невозможно. Несомненно, Нежинская -- необыкновенная женщина. Хотя и довольно своеобразная. Она ничего не рассказывала о себе, и он знал о ней очень мало. Она не ходила в театры, редко бывала в кино. Мало читала. Не боялась пьяных и темных улиц. Принимала как должное комплименты и знаки внимания. Никогда ни на что не жаловалась и ни о чем не просила. Никогда не говорила: "Я люблю тебя". Он шептал эти слова в маленькое нежное ушко в минуты близости, как-то она со стоном выдохнула в ответ: "И я... ", и в другой раз: "Я тоже..." И только. Элефантов не считал вырванное в мгновенья страсти признание полностью добровольным, ему хотелось большего. Однажды, когда все кончилось, он спросил напрямую: -- Ты меня любишь? И услышал: -- Мне хорошо с тобой. Сдержанность Марии насторожила. -- Почему ты не говоришь, что любишь? -- Я так не могу... "Что "не могу"? Не могу сказать неправду? Но она же спит со мной, а без любви, конечно, не стала бы этого делать... Или не могу выражать словами сокровенные чувства? Более вероятно, ведь Машенька -- сложная натура..." Мысли роились, как всполошенные птицы, но ответа -- точного, ставящего все на свои места -- не появлялось, и оттого Элефантов, любящий ясность и определенность, испытывал какой-то дискомфорт. Сомнения порождали тягостные размышления. Сколько раз эта красивая женщина со внешностью школьницы обсуждала вопрос о своем отношении к любовнику? И со сколькими мужчинами? Всегда стремящийся к полной информированности Элефантов с удивлением обнаружил, что лучше пребывать в неведении на этот счет, и если бы смог, то предпочел бы забыть о том, что знал. По молчаливому уговору они не упоминали имен Спирьки, Эдика, Астахова, как будто те не имели к Марии никакого отношения, но их тени время от времени омрачали настроение Элефантова. Когда он смотрел на белье Марии, изящное, невесомое, сразу же вспоминалось, что Спирька видел его тоже. И хотя воспоминание, вытесненное реальностью происходящего, мелькало глубоко-глубоко в подсознании, он ощущал острый укол ревности. В объятиях Марии он забывал обо всем на свете. Но неприятное чувство никогда не исчезало совсем, проявляясь в самые неподходящие моменты. Она говорила "спасибо" после каждой близости, и это расценивалось им как признак глубокой внутренней культуры и душевной тонкости. Но иногда мелькала болезненная мысль: какой предыдущий любовник научил ее этому? Он ругал себя, обзывал ханжой, но отделаться от ранящих переживаний не мог. Ему казалось, что Мария холодна и не испытывает таких же чувств, как он. Изо всех сил он старался убедиться в том, -- что ошибается. -- Ты вспоминала обо мне? -- Конечно, глупый... И на сердце сразу становилось легко и спокойно. "Время, на, все нужно время. Она привыкнет ко мне, убедится в моей искренности, в моих чувствах, поймет, что я совсем не тот, каким был три года назад. И тогда доверится мне полностью". Но время шло, а спокойствие не приходило. Скорее наоборот. -- Ты знаешь, я собираюсь уехать. На север. Они гуляли по длинному, рассекающему город надвое тенистому бульвару, и то, что она сказала, прозвучало совершенно ошеломляюще. -- ??! -- Наш родственник сейчас работает в Воркуте начальником шахты. Зовет к себе: заработки высокие плюс коэффициент... -- А как же диссертация? -- более глупого вопроса задать было нельзя. -- Буду там заниматься. Да и уезжаю-то не на всю жизнь. Года через три вернусь... Элефантов не мог поверить, что она говорит всерьез. -- Да Бог с тобой, Машенька! Какая Воркута? Ты посмотри на себя! Мария была в кипенно-белом сафари (все белые вещи она стирала каждые три дня), превосходно оттеняющем загар, изящные босоножки на высоченной "шпильке" подчеркивали стройность тонких ног. Хрупкая, как былинка. -- Ты же европейская женщина, картинка из журнала! -- Элефантов даже проглатывал слова от волнения. -- Пальчики как спички, маникюр... Что тебе взбрело в голову? Да и зачем тебе эти деньги? Мария выпятила нижнюю губу. -- Без денег ты не человек... -- То есть как? -- Элефантов не поверил ушам. Это была "философия" деляг и коммерсантов, которых он откровенно презирал. -- Выходит, Никифоров не человек? У него самого тоже не было денег, но он привел как пример безденежья своего бывшего завлаба, непрактичность и житейская беспомощность которого вошли в поговорку у всех, кто его знал. -- Человек, конечно, человек, -- голос у Марии был скучный, казалось, она жалеет, что сболтнула лишнее. Интересно, где она набралась этой дури? Сама-то она так думать не может, это ясно... -- ...Но без денег не обойтись, -- вслух размышляла она. -- Нужна дубленка, а это как-никак восемьсот рэ. А то и больше. Где их взять? -- Может, купить пальто? -- нерешительно посоветовал Элефантов, ощущая радость от сопричастности к делам и заботам любимой женщины. -- В нем мне будет холодно, -- чуть капризно проговорила она, и Элефантов понял, что сморозил глупость. Стереотип мышления! Жена прекрасно обходится стареньким пальто, дубленка для нее -- недостижимая мечта. Но Мария -- совсем другое дело! Ей, худенькой и нежной, красивый тулупчик просто необходим! И тут же он остро ощутил свою несостоятельность. Он всегда считал, что деньги -- всего лишь бумажки, которые не определяют человеческого счастья. Но если бы сейчас случилось чудо и откуда-то появились эти проклятые восемьсот рублей, он был бы счастлив, что может порадовать Машеньку, защитить любимое существо от зимнего холода. Хотя дубленки в большом дефиците... Просто так не купишь, надо "доставать", а для этого знать ходы-выходы, иметь "контакты", связи с нужными людьми... Жизнь повернулась непривычной стороной, и Элефантов почувствовал незнакомое чувство беспомощности. Неожиданно вспомнился забывшийся эпизод детства. На открытой киноплощадке неподалеку от дома по субботам собирался "птичий рынок". Кроме голубей, канареек и попугайчиков, здесь продавали рыбок, черепах и прочую живность. Сергей любил разглядывать умильно-потешных котят и неуклюжих щенков, которых хозяева приносили в выстланных тряпицами корзинах, клеенчатых сумках или просто за пазухой, выкладывали на жесткие лавки и отчаянно нахваливали, привлекая внимание возможных покупателей. -- Злые, как черти, а вырастают во! -- крепкий небритый парень лет двадцати пяти, который казался маленькому Сергею взрослым мужиком, может быть, благодаря именно заросшей физиономии, а может, изза уверенной манеры держаться, будто весь базар принадлежал ему, -- водил ладонью в метре от земли, и хотя с трудом верилось, что пять мохнатых комочков могут превратиться в таких огромных псов, Сергей заинтересованно остановился. Щенков было пять -- четыре черные, как смола, один светлый и мельче размером. -- Их мать чуть не до смерти загрызла соседа, а в прошлом году двоих в клочья порвала, -- громко рассказывал мужик. -- Я ее по пьяному делу ногой ударил, так килограмм мяса из икры вырвала. Подходи, покажу! Он задрал штанину. "Нашел чем хвастать", -- подумал Сергей, уверенный, что такими жуткими историями можно только отпугнуть покупателей. Но небритого обступили люди, с интересом разглядывали изуродованную ногу, с таким же интересом поворачивались к щенкам, поднимали их, распяливая на весу, тыкали пальцами в крошечные ротики, разжимали слабые челюсти, проверяя прикус. Черные пытались устрашающе щериться, издавали писк, похожий на рычание, хватали острыми неопасными пока зубками грубые чужие руки и тем вызывали смех и одобрительно реплики. Светлый щеночек добродушно переносил малоприятные процедуры, очевидно, думая, что с ним так играют, и даже несколько раз лизнул малюсеньким круглым розовым язычком вертевшие его пальцы. -- Сейчас, надо его разозлить, -- мужик поставил светлого на скамейку и стал больно щелкать по головке, но щенок только пятился, растерянно тычась мордочкой то в одну, то в другую сторону. -- Сейчас, сейчас... -- приговаривал мужик, сам начиная свирепеть. -- Брось, не видишь, что ли, -- злости у него нет, -- сказал кто-то. Люди стали расходиться. Черных щенков раскупили, светлый остался один, и охотников на него не было, хотя, на взгляд Сергея, из всей пятерки он самый симпатичный и совсем не заслужил разлуки с братьями, одиночества и ударов по голове. -- Что смотришь, пацан, нравится? -- обратился хозяин к Сергею и добродушно подмигнул. -- Беги к мамке, бери деньги, за десятку отдам. Старая десятка, а впоследствии новый рубль, была по тем временам для шестилетнего пацана солидной суммой. Но он со всех ног бросился домой, уверенный, что на такое благое дело деньги у матери найдутся. Ася Петровна выслушала его сбивчивый рассказ и поморщилась: -- Что за глупости, не хватало еще псины в доме! И потом, они заразные -- глисты, блохи, чумка. Ты совсем с ума сошел! Сергей побежал обратно, опасаясь, что продавец ушел, но тот был на месте. -- Ну что, принес? Нет? Эх ты, -- мужик опять добродушно подмигнул. -- Ну ладно... Не тащить же его обратно. Он махнул рукой и стал собираться. У Сергея мелькнула надежда, что сейчас хозяин возьмет и отдаст ему щенка без всяких денег. А уж мать он сумеет уговорить, в конце концов, можно положить подстилку в коридоре, у двери, он сам будет ухаживать, ведь держат же многие собак и ничем не болеют... Мужик посчитал деньги, засунул в карман, осмотрелся -- не забыл ли чего, но не положил щенка в уютную, пахнущую собачьим теплом корзинку, а взял двумя пальцами за задние ноги и коротким движением ударил о край скамейки, в третий раз добродушно подмигнул Сергею, завернул серое тельце в смятую газету, которую постилал на лавку, и бросил в кучу мусора. Если бы не эти добродушные подмигивания, до Сергея тоже не сразу бы дошел смысл совершившегося, настолько невероятно жестоким и вместе с тем будничным оно было, но, по крайней мере, он не стал бы лезть в мусор и разворачивать смятую газету в надежде, что это фокус, пусть и неудачная, но шутка неплохого в общем мужика, оставившего ему таким образом целого и невредимого щенка... Потом он бился в истерике, ругал мать самыми жуткими словами, и испуганные родители всерьез собирались купить ему собаку... Беспомощный Элефантов из далекого детства вернулся в настоящее. Вдруг вспомнилась тяжесть десятитысячной пачки, которую он весело швырнул перед Семеном Федотовичем, и он с удивлением ощутил сожаление... Да что это с ним! Через некоторое время подоспеет крупная сумма за внедрение в производство бесконтактного энцефалографа, и тогда... -- Пока я не могу тебе ее купить... Но через годик... -- Да ну тебя к черту! -- раздраженно сказала Мария. -- Что я, тебя прошу? Элефантов ошеломленно замолчал. Он никогда не думал, что корректная и тихая Мария способна на грубость. Тем более что он ее не заслужил. Тут же всплыл в памяти давний разговор со Спирькой, когда тот утверждал, что кроткий вид Нежинской обманчив, на самом деле ей пальца в рот не клади. "Неужели он знает ее лучше, чем я?" -- мелькнула горькая мысль. А на втором плане проплыла другая, не менее неприятная: что кроется за этим желанием уехать на север? ...Одно из двух: или она тяжело переживает разлуку с Астаховым и хочет убежать подальше, как раненое животное прячется в чащобе, зализывая раны, либо... Начальник шахты, о котором говорила Мария, -- Петренко Петр Григорьевич -- уехал в Воркуту совсем недавно. Раньше Мария не называла его родственником, считалось, что он хороший знакомый их семьи. Сорок лет, энергичный, перспективный. Как Астахов. И тезка... Может, и он такой же родственник? Любой из этих вариантов означал, что к нему, Сергею Элефантову, она не испытывает никаких чувств, не связывает с ним свои планы на будущее. Но почему? Неужели он такой никчемный? "Да брось, Серега! Нечего цепляться к мелочам и превращать муху в слона! Надо занять ее делом, заинтересовать, и она перестанет метаться туда-сюда!" -- одернул он себя, но неприятное ощущение не исчезло полностью -- какая-то крохотная пружинка закатилась в дальний закоулок души, где уже накопилось изрядное количество других, точно таких же. Тему для Марииной диссертации Элефантов сформулировал в тот же день: "Физико-математический аппарат экстрасенсорной связи". Тут же составил план, за неделю написал реферат. -- Так быстро? -- Мария удивилась не зря: у начинающего аспиранта или соискателя на все это уходит обычно месяцев семь, а то и десять. -- Ты молодец! Ему было приятно, тем более что похвалила она его только второй раз. Сдержанность Нежинской огорчала, полностью раскрывшись, он ожидал такого же ответного чувства, но вместо теплой волны любви и нежности ощущал исходивший от нее холодок. Он убеждал себя, что это ему только кажется, заглядывал в васильковые глаза, надеясь увидеть то ласковое сияние, которое появлялось иногда три года назад, но, увы, непроницаемые шторки скрывали происходящее в ее душе, и лицо всегда оставалось спокойным и до равнодушия бесстрастным. Вскоре Элефантова вызвали в Москву, в министерство. Он доложил результаты своих исследований вначале сотруднику, курирующему их институт, затем начальнику отдела. Те слушали внимательно, но, как ему казалось, без заинтересованности и в конце задавали один и тот же вопрос: "Чем подтверждаются ваши выкладки?" Он рассказывал о феномене Пореева, показывал таблицы, схемы и графики контрольных измерений, чувствуя, что все это особенно не убеждает собеседников. -- А вы уверены, что биопотенциал вашего, гм, телепата, -- слово "телепат", непривычное и даже неуместное в строгой обстановке министерства, прозвучало как ругательство, -- действительно выше нормы? Начальник отдела внушительно возвышался над полированным, темного дерева столом. Массивная голова на толстой шее, аккуратный пробор в редеющих волосах. Красивые импортные очки с дымчатыми стеклами несколько компенсировали заурядность лица. И голос у него был внушительный, веский, отбивающий всякую охоту спорить. -- Но, Алексей Архипович, вот же результаты замеров, а вот, для сравнения, данные контрольной группы. Элефантов держался уверенно, так как был убежден в неопровержимости представленных материалов, но по безмолвной реакции куратора понял, что дерзость его поведения переходит всякие границы. Дымчатые стекла зловеще блеснули. -- Графики и таблицы я видел. -- Фразы получались рублеными и тяжелыми. -- Но это только цифры, не больше. Как они получены? Методика экспериментов? Оборудование, аппаратура? И вообще, как вы фиксируете биопотенциал? И что это за единица измерения "мнеж"? Элефантов смутился. Во-первых, потому, что Алексей Архипович нащупал самые уязвимые точки его теории, а во-вторых... "Мнеж" расшифровывалось очень просто: Мария Нежинская. Но об этом не знал еще ни один человек на свете. Даже она сама. -- Биопотенциал измерялся на приборе моей конструкции... -- Он защищен авторским свидетельством? Безусловно, Алексей Архипович обладал железной хваткой и беспощадным ударом. Элефантов уже знал, что последует за этим. -- Нет, заявка отклонена... -- Наверняка в связи с недостаточным теоретическим обоснованием? -- Да... Но прибор-то существует! А заявку я доработаю и представлю повторно! -- Я вам, конечно, желаю успеха. Но пока получается, что все ваши выводы строятся на результатах измерений уровня биополя, а прибор, которым это делается, официально не признан! Так? -- Так. Эле фантов решил и проигрывая не терять достоинства. -- А следовательно, научность и достоверность вашего исследования равняется... Чему? -- Вы хотите сказать -- нулю? Ну а если через полгода, год заявку примут, биоэнергометр получит право гражданства, что тогда? -- Не знаю. -- Теперь дымчатые стекла блестели немного снисходительно. -- Тогда будет видно. Куратор поднялся, всем своим видом давая понять, что недопустимо затянувшийся визит пора заканчивать. -- Но такой подход приведет только к потере времени! Ведь уже сейчас видно, что существует эффект экстрасенсорной связи! Разве можно отказываться от исследований только по формальным соображениям? Элефантов почти кричал, куратор, втянув голову в плечи, делал вид, что его здесь нет, он не видит и не слышит происходящего. Наступила тревожная пауза. В проблеске очков появился интерес. -- Ну что ж... Если ваша правота пропорциональна убежденности... Пусть головной НИИ даст свое заключение. Одобрят саму идею -- мы не станем придираться к формальностям. В головном институте Элефантов разговаривал с профессором Карпухиным. Ранее они несколько раз встречались на конференциях, Карпухин доброжелательно отзывался о его докладах, интересовался научными планами. Сейчас он тоже встретил его приветливо. -- Мне лично твоя разработка нравится. Смело, ново, логично. Но, -- он потрогал короткий седеющий "ежик". -- Что скажет совет? С одной стороны -- это не по нашему профилю, с другой -- институтов и министерств такого профиля пока что вообще не существует. Да и все остальное -- чисто оценочные вопросы. Можно решить их так, можно -- этак. И каждое решение будет правильным. Даже не знаю, что получится... Ну да ладно, -- он решительно взмахнул рукой. -- Зачем попусту гадать и распускать слюни раньше времени! Свои взгляды нужно отстаивать. Так что готовься убеждать членов совета! -- Иван Егорович, у меня еще один вопрос. -- Элефантов прикладывал усилия, чтобы не показать смущения. -- Наша сотрудница выбрала тему, смежную с моей. Я хотел проконсультироваться -- насколько она диссертабельна. Он протянул листок с планом. -- Ну-ка, ну-ка... Карпухин читал, далеко отведя руку. -- Это даже слишком широко. Тут замах на докторскую! Но весьма толково. Как ее фамилия? -- Нежинская. -- Никогда не слышал. Она публиковала что-нибудь? -- Да нет, только начинает... Вы не согласитесь взять научное руководство? -- Ну отчего же! Тема интересная, перспективная. Вот только справится ли она? Знаешь, сколько есть соискателей, неспособных довести до конца то, за что они взялись? -- Справится. -- Тогда вопросов нет. Через месяц я приеду к вам на конференцию, пусть подготовят развернутый план, мы поговорим и будем решать. Кстати, а что ты думаешь? -- У меня уже все на выходе. -- Так выдавай побыстрее. А то талантливая молодежь, -- Карпухин потряс планом, -- тебя обойдет. -- Пусть обходит, я только порадуюсь. Распрощавшись с Карпухиным, Элефантов выскочил на улицу. Три дня он работал на пределе. Бесконечные министерские коридоры, двери, похожие одна на другую, встречи на разных уровнях, беседы, от которых многое зависело, споры с теми, с кем удобнее соглашаться, обидное чувство неравенства, когда невольно ждешь, что собеседник противопоставит твоей аргументации административный окрик, сразу дающий понять, кто есть кто. Все на нервах, с постоянным напряжением. Болела голова, хотелось есть, но усталости он не чувствовал, наоборот, ощущал эмоциональный подъем. Даже не от того, что командировка прошла в общем-то успешно; хотя значимость этого была чрезвычайно высока, она отходила на второй план по сравнению с тем, что являлось для него СЕЙЧАС более важным. Мария! Они договорились: если он окончит дела раньше срока, то прилетит к ней и ночь они проведут вместе. Шансов справиться с делами до окончания командировки было совсем немного. Но он приложил все силы, и ему это удалось. Уже опаздывая в аэропорт, Элефантов забежал в несколько магазинов. Французских духов, которые он мечтал подарить Марии, в продаже не оказалось, но зато ухитрился без очереди купить шикарный бельевой гарнитур в яркой, красочной коробочке. Таксист гнал вовсю, но, когда они приехали, уже началась посадка в самолет, и билет ему продали на следующий рейс, вылетающий через два часа. Отсрочка огорчила Элефантова, он подошел к секции и, когда поток пассажиров иссяк, спросил у красивой, сильно накрашенной дежурной, не сможет ли она отправить его немедленно. Дежурная окинула внимательным взглядом, и, видимо, он ей понравился, потому что спросила она любезным тоном: -- А зачем вам спешить? Через два часа спокойно вылетите без лишних хлопот! -- Дело в том, что меня ждет любимая женщина. И хочется увидеть ее как можно скорей. Элефантов сам удивлялся, что спокойно говорит такие слова постороннему человеку и не испытывает при этом ни малейшего смущения. Дежурная посмотрела на него с новым выражением, сделала исправление в билете и пропустила к автобусу. Когда садились в самолет, она прошептала что-то на ухо стюардессе, та удивленно воскликнула: "Разве в наше время такое бывает?!" -- и во время полета смотрела на Элефантова с нескрываемым интересом. От этих взглядов он чувствовал себя неловко и отворачивался к иллюминатору, хотя там ничего, кроме угольной черноты, видно не было. На стоянке такси толпилась очередь, но расторопный дядя с лицом пройдохи, заломив невероятную цену, посадил его в оранжевую "Ладу" и, чтобы сделать поездку приятней, включил магнитофон. Стереоколонки создавали в замкнутом пространстве исключительный эффект, музыка обволакивала сознание, Элефантов расслабился и закрыл глаза. Мария! Она была его путеводной звездой, маяком, к которому он стремился через время и расстояния, преодолевая все препятствия, встающие на пути. Сейчас они увидятся. Скучала ли она по нему? Ждет ли его с таким же нетерпением? В окнах Нежинской света не было. Может, устала и рано легла спать? Ведь уже почти одиннадцать! Поднимаясь пешком по лестнице, он ощутил сильное волнение, когда звонил в дверь, волнение усилилось. Никакого ответа. Нет дома? Но они же договорились! Или наоборот -- дома, но не одна? Его бросило в жар. К будке телефона-автомата он подошел с ужасным настроением. Сейчас все выяснится. Если ее нет у матери... Уже заранее он чувствовал себя обманутым и обокраденным. -- Алло, -- родной голос Марии мгновенно стер мрачные мысли, Элефантов ощутил острую радость, прилив сил и угрызения совести за то, что мог думать о всяких глупостях. -- Здравствуй, Машенька! -- Здравствуй. Печаль в ее голосе вновь заронила в душу тревогу. -- Как дела, родная? -- Не очень хорошо. Неприятности... -- Что случилось? -- Потом расскажу. -- Так ты будешь ночевать у мамы? -- Наверное... В голосе он уловил неуверенность. -- Или все-таки подъедешь? -- Ну хорошо... -- произнесла она после чуть заметной паузы. -- Жду тебя, дорогая, целую! Обуреваемый сложными чувствами, Элефантов сел на скамейку чуть в стороне от дома. Раз Мария ради него идет через ночной город, значит, она любит! Между ними уже существует незримая связь, и ее сдержанность и немногословие он напрасно принимает за холодность. От этих мыслей стало хорошо и спокойно. Но что за неприятности? Ведь ему почти ничего не известно о ее жизни. Как она проводит время без него, чем интересуется, что ее радует и печалит... Он не решался расспрашивать, боясь спугнуть преждевременным любопытством то тонкое, едва ощутимое, что их объединяло. Но, с другой стороны, она-то должна испытывать потребность поделиться с ним своими заботами? А если нет, значит, она ему не доверяет... Но почему? Как бывало почти всегда, размышления о взаимоотношениях с Марией вызывали у него горький осадок своей шаткостью и неопределенностью. Ночной ветерок продувал насквозь, и Элефантов поежился. Вдали показалась пара, Элефантов не обратил на нее внимания, но, когда они подошли ближе, в девушке он узнал Марию. Вот тебе на! С кем это она? С Эдиком? Или с кемлибо еще, неизвестным ему, Элефантову, но имеющим на нее достаточные права? Откуда он взялся? Находился в гостях у Варвары Петровны и пошел ее проводить? А у Марии не было повода отказать? У него опять стало муторно на душе. Ситуация складывалась совершенно нелепая. Если сейчас они как ни в чем не бывало поднимутся к Нежинской... Да нет, она этого не допустит, она же знает, что он здесь и ждет... Но она тоже может быть связана обстоятельствами, возможно, потому у нее и был такой грустный голос. Элефантов сжал зубы. Еще никогда неопределенность его положения по отношению к Марии не проявляла себя так наглядно. Пара подошла поближе, и Мария протянула парню руку, но тот покачал головой и пошел с ней дальше. Свет фонаря высветил его лицо -- Элефантову оно было незнакомо. Кто же это? Они подошли к дому, Мария снова попыталась распрощаться, и вновь ее спутник не захотел этого сделать, а указал на дверь подъезда. Мария возражала и осматривалась по сторонам, и вдруг Элефантов понял, что это совершенно посторонний человек, который скорее всего увязался за ней в поисках легкого приключения. У него будто гора с плеч свалилась. Ситуация упростилась до предела. Он устал, перенервничал, замерз, ему совершенно не хотелось драться, да и настроение было совсем не боевое, но этот расклад был стократ лучше любого другого... -- Мария! Он вышел из тени и направился к ней. Мария пошла навстречу. -- Это что -- уличные приставания? Он крепко взял Марию за руку, высоко, ощутив тепло ее подмышки. -- Да, -- она засмеялась. -- А я ищу тебя, ищу. Они подошли к подъезду. Парень стоял на месте. Года двадцать два, довольно нахальное лицо, кажется, нетрезв. Надо было отдать Марии портфель, но теперь этот жест мог излишне обострить обстановку. -- Он тебе ничего не сделал? -- Нет, что ты, -- она весело улыбалась. Элефантов предпочел бы обойтись без драки, но был готов в любую минуту бросить портфель и выполнить отработанную серию: раз, два, три! -- Ну, вот вы меня и проводили, -- весело обратилась Мария к парню. -- Как и договаривались. До свидания. Она протянула руку, тот попрощался и молча ушел. Элефантов расслабился. Ему не понравилось, что Мария слишком приветлива с каким-то пьяным уличным приставалой. -- Почему ты его сразу не отшила? -- Ну а как? Он привязался в трамвае -- провожу и провожу... -- Существует много способов отбить охоту к подобным провожаниям! -- Ну я же не грубиянка... Я не могу рычать на человека... "Странное рассуждение", -- подумал Элефантов. -- К тому же на свету такая публика не опасна. Вот в темном месте им лучше не попадаться. Тогда они уже ничего не слушают. От такой осведомленности Элефантова несколько покоробило, но, поглаживая сквозь мягкую ткань тонкую руку, он чувствовал, как все его печали, тревоги и сомнения улетучиваются без следа. Лифт не работал, они поднимались пешком, на площадке шестого этажа Мария сказала: -- Постой пока здесь. Валька наверняка меня поджидает. Она не ошиблась. Соседская дверь распахнулась, как только звякнули ключи, и сразу же завязался оживленный разговор. Слов разобрать было нельзя, и оставалось только догадываться, о чем можно болтать на лестнице в двенадцать часов ночи. Время шло, и Элефантов готов был разорвать никогда не виденную им Вальку на куски. Не для того же он мчался за несколько тысяч километров, нервничал и мерз, чтобы торчать в полночь на площадке между этажами и слушать ее сплетнеобразную скороговорку. Он удивлялся выдержке Марии: она отвечала спокойно, иногда смеялась как ни в чем не бывало. Наконец они распрощались. Хлопнула одна дверь, потом другая. Через несколько минут тихо спустилась Мария. -- Я сказала ей, что пойду выносить мусор. Так что поднимайся, дверь будет открыта. Только попав наконец в квартиру Марии, Элефантов почувствовал, как он устал. Она готовила ужин, а он, сидя на табуретке, привалился спиной к стене и, любуясь каждым ее движением, рассказывал о результатах своей поездки, жаловался на бюрократизм чиновников министерства и ограниченность экспертов Комитета по делам изобретений. Мария возмущалась вместе с ним, и ее поддержка так радовала Элефантова и прибавляла ему сил, что все препоны, которые совсем недавно раздражали и несколько пугали, теперь казались совсем несерьезными и легко преодолимыми. -- Да, я же тебя просватал! Мария посмотрела непонимающе, и он передал свой разговор с Карпухиным. -- Этот человек дельный, солидный, авторитетный. Если дал согласие на руководство -- считай, полдела сделано. -- Спасибо, дорогой. Ему показалось, что в этой благодарности нет души, и он уже в который раз отогнал неприятную, мысль. Мария казалась веселой, поэтому только после ужина он со стыдом вспомнил, что не спросил о ее горестях. -- Что у тебя за неприятности, а, Маш? -- Мама заболела, -- как всегда, не вдаваясь в подробности, ответила Мария, и опять ее ответ показался неправдоподобным. -- Как же ты ушла? И вообще, твоих родственников не шокировал поздний звонок и срочный вызов на ночь глядя? Мария отмахнулась и скривила гримаску -- дескать, не впервой. Элефантова слегка покоробило. Когда Мария начала стелить постель, он вспомнил про подарок. -- Зачем это? -- как-то растерянно спросила она, увидев яркий шелк и тонкие кружева. Губы ее дрогнули -- за все годы, что он ее знал, это было первое неконтролируемое проявление эмоций. -- А зачем дарят? -- он опять погладил ее руку. -- Чтобы сделать человеку приятное. Нравится? Она помолчала, ему показалось, для того, чтобы побороть дрожь в голосе. -- Очень красиво, но... Мне даже неудобно... Она действительно смущена и растрогана, хотя, как обычно, пытается скрыть свои чувства. И ей действительно было неловко. Это омрачало радость Элефантова: ведь от Астахова она принимала более дорогие подарки. Когда он вышел из ванной, Мария, как обычно, приготовила постель, убрала верхний свет и включила ночник. -- Уже поздно, а я так устала сегодня, -- ему показалось, что она смотрит немного виновато. -- И чувствую скверно. Голова кружится, поташнивает... -- Значит, давай спать, -- не раздумывая, ответил Элефантов. -- Просто спать. Жертвуя радостью, которую ему доставляла близость с Марией, он не испытывал ни малейшего разочарования или досады. Напротив -- удовлетворение от того, что может таким образом проявить искренность и чистоту своих чувств. Предусмотрительная Мария достала два одеяла, и, лежа рядом, они не касались друг друга. Чуть слышно тикал будильник, четко прорисовывалась на полу посредине комнаты тень от рамы. Лунный свет ласкал полированную "стенку", отражался в зеркале, дробился в рюмках и фужерах. Несмотря на усталость, спать не хотелось. Было хорошо, покойно, уютно. Нервотрепка в министерстве, спешка, неурядицы с билетами, ночной полет -- совсем недавние события казались страшно далекими и совершенно нереальными. А остальное? Призрачный серебристый свет, зыбкие очертания малознакомой комнаты, блики и полутени, упругость непривычной тахты... Это разве реально? Или всего-навсего чуткий предрассветный полусон, который легко исчезает, оставляя разочарование и огорчение от того, что не сбылось что-то желанное, важное и хорошее, до которого было рукой подать? -- Чем у тебя пахнут волосы? -- он ожидал, что ответ убедит в реальности происходящего и все опасения тут же исчезнут. -- Не знаю, -- похоже, она не была расположена к разговорам. -- Лесом, -- он зарылся в них лицом. -- Ты русалка... -- Разве русалки живут в лесу? -- Да, в бездонных таинственных озерах, в самой чащобе. Он поймал себя на мысли, что болтает чепуху. Аромат, исходящий от Марии, достигался умелым применением дорогой парфюмерии, никакого колдовства тут не было. Но разве это имеет значение? -- Я люблю тебя. -- Успокойся и спи. -- Да я не к тому, -- его несколько обидело, что Мария так приземленно истолковала его слова. -- Просто я хочу, чтобы ты это знала. -- Спокойной ночи. -- Спокойной. Всю ночь Элефантов не спал. Он смотрел на тонкий профиль Марии, слушал ее тихое дыхание, поправлял одеяло и думал, что первый раз ночует в чужой квартире, но странно -- чувствует себя здесь как дома. Стыдно сказать, но даже лучше, чем дома. И спящая рядом женщина близка и дорога ему, как никто другой. Что же это будет? За завтраком Мария спросила: -- Почему ты вчера сидел в сторонке и не встречал меня? Элефантов пожал плечами. Говорить напрямую об унизительной неопределенности своего положения ему не хотелось. -- Я же не знал, с кем ты идешь... Вот и ожидал, как развернутся события. -- А представляешь, если бы мы с тем парнем спокойненько зашли в дом и поднялись ко мне? -- пошутила Мария и засмеялась. Две серии опытов прошли удачно, как говорится, "в цвет". Поскольку визит в министерство дал обнадеживающие результаты, директор выделил Элефантову персональную лаборантку -- совсем юную пухленькую Леночку, которая с осознанием важности выполняемой работы производила измерения и чертила на больших листах ватмана красочные графики. Благодаря этим графикам результаты экспериментов приобрели солидную и вполне наглядную форму. К Сергею вернулась прежняя работоспособность. Он оформил первую главу диссертации, подготовил выступление к предстоящей конференции и написал статью "Биополе человека как носитель информации (Постановка проблемы)". Внизу он поставил фамилию автора -- М. Нежинская. Мария прочла, разм