ашисто подписалась, поблагодарила. -- Я хочу, чтобы ты начала вникать в проблему. Может, что-то непонятно? Спрашивай, я объясню. -- Честно говоря, я не ухватываю сути. Только общий смысл, и то очень расплывчато. -- Ничего, малыш, это вполне естественно: ты же только начинаешь. Вот, почитай. Он принес стопку специально подобранных книг. В нужные места уже были вложены закладки, особо важные, ключевые моменты он отчеркнул карандашом. Ни один научный руководитель не опекает так своего ученика. Духовная пища добыта, приготовлена и даже разжевана. Осталось только проглотить. А ведь основная масса непроизводительных затрат времени и сил при научной работе приходится на подбор, анализ литературы, выборку нужного материала. Уж кто-кто, а Элефантов это хорошо знал. И ощущение своей полезности для любимой женщины согревало ему душу. Нежинская лечилась в пригородном санатории, но часто приезжала. Она предупредила, что будет давать один звонок и класть трубку, это послужит условным сигналом, и когда через несколько минут звонок повторится, у телефона должен находиться Элефантов. А он в разговоре называл ее именем своего товарища, и, таким образом, коллеги не должны были ничего заподозрить. Правда, Спирька каким-то шестым чувством улавливал, в чем дело, вздыхал, хмурился и мрачнел. Но Сергей не обращал на это внимания: все мысли концентрировались на взаимоотношениях с Марией. Наличие общей тайны, казалось, объединяло их, и он даже не задавался вопросом: откуда у Нежинской опыт в ухищрениях по части конспиративных телефонных звонков? Может быть, оттого, что самый естественный ответ был бы ему неприятен. Как правило, она назначала свидание, он отвечал нейтральными, ничего не значащими фразами, а в условленное время уходил по выдуманным неотложным делам. Они встречались у Марии, и встречи эти были кратковременными: она спешила к ребенку, или на очередную процедуру, или куда-то еще, и самое неприятное заключалось в том, что Элефантов в глубине души не верил вполне убедительным и, казалось бы, безупречным во всех отношениях объяснениям. Хотя очень хотел им верить. Он влюблялся в Нежинскую все сильнее и сильнее. Мельчайшие детали в ее облике, черточки, на которые Сергей не обращал внимания в других женщинах, подчеркивали необыкновенность Марии. Его восхищала изящная прямая фигура, стремительная летящая походка, манера держать голову. Восхищала чистоплотность и аккуратность, даже в сильный дождь она не забрызгивала ноги, не надевала несвежих или чуть примятых вещей. На стельках ее обуви не было следов пота, а кожа ступней была тонкой и гладкой, как пергамент, ни огрублений, ни мозолей, будто она ходила, не касаясь земли. Он умилялся детской привычке употреблять слова с ласкательным оттенком: дождик, трамвайчик, зубик, полотешко. Необыкновенная, возвышенная, чудесная -- женщина из мечты. Прекрасная Дама. И помыслы она пробуждала соответствующие: чистые, романтичные и возвышенные. Преклонять колени, стремглав поднимать упавшую перчатку, салютовать шпагой, целовать край платья, выполнять прихоти и капризы, драться из-за нее на дуэли. Прекрасной Даме должны были соответствовать окружение и обстановка, и Элефантову хотелось ходить с ней в картинные галереи, театры, на концерты. Вспоминая свое прежнее отношение к ней, вспоминая пыльные неприбранные квартиры и незастеленные диваны, Элефантов содрогался от ужаса и отвращения. Надо же! Он обращался с ней, как со шлюхой! Она не подавала виду, что это ее унижает, но в душе, наверное, сильно переживала. Забыла ли она? Простила ли? Или до сих пор стоят между ними эти проклятые замызганные комнатушки с мышиным запахом и порождают тот холодок, который, он явственно ощущает, иногда проскальзывает в ее отношении? Мысли Элефантова самопроизвольно возвращались к тому, о чем он старался не думать. Что-то не получалось. Отношения с Марией не складывались так, как бы ему хотелось, в них чувствовалось неравенство. Он жил только ею. Одно ожидание встречи пробуждало приподнятость настроения, все другие "земные" дела отходили на второй план, казались мелкими и незначительными. Свидание было праздником, рождало бурю эмоций, светлые и радостные чувства. И сама она была праздником. Женщина-праздник. Свои действия теперь он рассматривал с одной позиции: как отнесется к ним Мария? Каждый ее звонок, случайная встреча на улице будоражили все его существо. Если в условленное время телефон не звонил, он поднимал трубку: не испортился ли аппарат, а услышав ровный гудок, начинал волноваться, томился, не находя себе места, и не мог заниматься никакими делами до тех пор, пока не раздавался долгожданный звонок. Он понял, почему пешком поднимается к ней на седьмой этаж: ценность предстоящего свидания была настолько велика, что он не мог рисковать им из-за поломки лифта. В общем, он жил только ею. А она... Элефантов так и не мог понять, как она относится к нему. Он вообще очень мало знал о жизни Марии. Что она любит и что ненавидит, чем увлекается, где, как и с кем проводит время в промежутках между их встречами? Скрытность Марии настораживала и вызывала тягостные раздумья. Так же, как некоторые слова и фразы, проскальзывавшие в безобидном разговоре. -- Можешь надеть эти тапочки, они специально для гостей. -- И часто у тебя гости? -- Довольно-таки. У меня ведь много друзей. "Откуда ты их берешь?" -- хотелось спросить Сергею. Круг его друзей был довольно узок -- в основном бывшие соученики, несколько сослуживцев да люди, с которыми его связывали длительные отношения и общие интересы. Он знал, что некоторые легко зачисляют в друзья случайного знакомого, попутчика в поезде, особенно, если он может оказаться чем-то полезен, обмениваются телефонами и обращаются за помощью, если понадобится. Сергею такие легкие, поверхностные отношения казались какими-то недостойными, хотя иногда он думал, что чего-то не понимает и его взгляды чересчур консервативны. Но Мария по идее тоже должна быть консервативной -- женщинам, во всяком случае порядочным, вообще свойственна сдержанность при установлении контактов. И тем не менее ее пухлая записная книжка с трудом вмещала многочисленные номера телефонов, в основном с мужскими именами. Откуда? Где она знакомится с ними и на какой почве находит общий язык, оставалось загадкой. Она вообще не афишировала свои знакомства, раскрывались они обычно случайно: неосторожной фразой, неожиданным телефонным звонком, нежданной встречей на улице. Объяснить подобную контактность с противоположным полом у любой другой женщины Элефантов смог бы двумя-тремя словами, но применительно к Прекрасной Даме такое объяснение, конечно, не годилось. Он отказался надевать "гостевые" тапочки и ходил босиком, решив, что со временем заведет здесь собственные домашние туфли. В своем воображении Сергей рисовал приятные картины: как квартира Нежинской станет для него вторым домом, а он сам превратится в необходимого Марии человека, с которым можно посоветоваться, поделиться горем или вместе порадоваться, которому можно полностью доверять и на которого можно рассчитывать в трудную минуту. И тогда все остальные "друзья" станут ей не нужны, ибо женщине достаточно одного преданного и любящего мужчины. А "гостевые" тапочки она выбросит. Согреваемый такими размышлениями, Элефантов купил комнатные туфли, но вытащить их из портфеля в последнюю минуту постеснялся: в столь тонком вопросе инициатива должна была исходить от Нежинской. Но... Похоже, что Мария и не помышляла об этом. Когда она встречалась с ним, улыбалась, разговаривала, его не оставляло болезненное чувство, что на его месте мог быть любой другой, ничего бы не изменилось: те же обезличенно-ласковые фразы, тот же внимательный, ничего не выражающий взгляд, те же округловежливые благодарности в ответ на знаки внимания... Внешне казалось, что все хорошо, нормально, но между ними существовала какая-то стена. И только в минуты близости стена растворялась, Мария принадлежала ему вся, целиком и полностью. Исчезала тень отчужденности, холодок в отношениях, бесследно пропадала горечь, постоянно сопутствующая их отношениям. И когда она билась в объятиях и закрывала трогательно согнутой ладошкой его глаза, чтобы он не видел искаженного гримаской страсти, но оттого еще более прекрасного лица, а он целовал эту ладошку и жадно впитывал каждое ее движение, каждый жест, стон или возглас, он в полной мере ощущал чувство, называемое любовью. Но когда все кончалось, между ними вновь постепенно появлялась проклятая преграда и вместе с тем возвращалась мысль, что и в постели на его месте мог быть другой, ничего бы не изменилось, и вела бы она себя с другим точно так же. У него сразу портилось настроение и съеденная ложка меда начинала горчить и отдавать дегтем. Он мучительно размышлял, почему сила и искренность его любви не вызывали у Марии такую же волну ответного чувства. Не находя ответа, он начинал опять винить себя, свою черствость и бестактность, проявленные тогда, три года назад. Что сделано, того не вернешь. А Марию можно понять: душевные травмы не затягиваются очень и очень долго и трудно сразу изменить отношение к тому, кто их причинил. Но он не пожалеет усилий, чтобы убедить Машеньку: того, прежнего, Элефантова больше нет! Собственно, ему и не требовалось прикладывать никаких усилий: желание помогать Марии было так велико, что у него все получалось само собой. В квартире Нежинской чувствовалось отсутствие мужской руки, и никогда не занимавшийся хозяйственными делами Сергей с удовольствием перечинил задвижки на дверях, поставил на место оторвавшуюся раковину в ванной, с трудом вывинтив пригоревший к патрону цоколь, заменил лампочку на кухне. -- Устал? -- ласково спросила Мария. -- Да нет. -- Чего там нет. Я же вижу. -- Она поцеловала его в щеку. Элефантов расслабился, усталость прошла. Он чувствовал удовлетворение от выполненной работы, а главное -- от того, что в отличие от многочисленных друзей Марии, бывавших у нее в доме, обратил внимание на требовавший вмешательства непорядок. После ужина они сидели на балконе. -- ...Да и вообще он был со странностями. Иногда его накрывало: внешне вроде нормально, а на самом деле напряжен, взвинчен, все внутри буквально дрожит. А я это хорошо чувствовала. Даже к психиатру ходил, какие-то таблетки принимал... Как ни старался Элефантов, понять причину развода Марии он не мог. Она отвечала округло, обтекаемо, и было не ясно, что же побудило ее оставить человека, с которым она прожила восемь лет и который ее бесспорно любил. Она намекала, что он "делал гадости", но привести конкретных примеров не могла. Да и сказанное сейчас тоже ничего не объясняло. -- Ладно, зачем прошлое вспоминать! Смотри, какие звезды. Сюда бы телескоп. Может, увидели бы марсианские каналы. -- А что это такое? -- Ну и темная ты, Маруська! -- Какая есть! -- она своенравно поджала губы. -- Только не вздумай обижаться! -- Сергей схватил ее в охапку и, преодолевая шутливое сопротивление, покрыл лицо поцелуями. Ночь он опять провел без сна, любуясь спящей Марией, но утром чувствовал себя бодрым, сильным и отдохнувшим. До тех пор, пока не увидел, как Мария, собираясь, надела подаренный Астаховым браслет. Враз все изменилось. Улетучилось приподнятое настроение, навалилась слабость, он сел на тахту и откинулся к стене -- вялый, разбитый бессонной ночью, удрученный нахлынувшими мыслями. Она не упоминала, даже намеком, о других мужчинах, которые были в ее жизни. Больше того, держалась так, как будто упрекнуть себя ей было решительно не в чем. -- Представляешь, -- пожаловалась как-то она, -- к Вальке пришли гости, -- она показала пальчиком в сторону квартиры соседки, -- а среди них оказались друзья Нежинского. Так они стали жалеть его, а меня поносить: дескать, я от него гуляла налево и направо. Представляешь? Налево и направо! В голосе Марии было столько возмущения, что вздорность порочащих ее небылиц казалась очевидной, и Сергей сочувственно кивал головой, разделяя ее негодование, хотя глубоко-глубоко, где под чувствами и эмоциями сохранялась способность объективно мыслить, проскальзывало удивление: как может Мария так искренне жаловаться на несправедливость обвинения человеку, наверняка знающему, что она, мягко говоря, не являлась образцом супружеской верности? Ведь она изменяла мужу с ним, Элефантовым, и прекрасно знает, что ее отношения с Астаховым, Спирькой, да и связь с Эдиком, которая, судя по всему, возникла давно, еще в период замужества, не могут быть для него тайной. То ли у нее короткая память и она действительно верит в собственную непогрешимость, то ли разыгрывает специально для него сцену оскорбленной невинности. Оба объяснения не укладывались в облик той Марии, которую Сергей любил, и в результате защитной протестующей реакции он вообще выбросил из памяти этот эпизод. Но однажды Мария рассказывала про свою стычку с начальством, и непрошеная мысль появилась снова. -- Вызывает меня Бездиков и говорит: "Вы почему отказываетесь работать по второй теме?" Ну, а я немного сартистировала и отвечаю: "Как же я могу по ней работать, если меня не включили в список исполнителей?" Непривычное слово "сартистировала" резануло слух, но в большей степени царапнуло душу. Вспомнился их разговор в больнице, после которого он решил быть с ней во всем и всегда откровенным, и мимолетное подозрение по поводу неискренности ее доведения. Если такое словечко обыденно в ее лексиконе и привычно употребляется в доверительных беседах с подружками... Значит, она "артистка"? Элефантов знал, что существует категория женщин, у которых фальшивы смех и слезы, взгляды и жесты, горячие слова и пылкие клятвы. Тогда она сыграла блестящую роль, возможно, лучшую в жизни. Подружки, наверное, обхохотались, слушая, как она обвела его вокруг пальца! Но нет, непохоже. "Артистки" всегда преувеличивают свои чувства, а Мария, напротив, очень скупа на проявление эмоций. Вот хотя бы ее поведение во время развода -- держалась как ни в чем не бывало. Элефантов спросил, чем это объясняется, неужели полным равнодушием? -- Люди бывают разные, -- ответила она. -- Один кричит: "Смотрите, как я страдаю! ", "мне плохо, пожалейте меня", "моя боль сильнее любой! ". А другой молчит, никому не жалуется, переживает все внутри себя. Но это вовсе не значит, что он меньше мучается. После такого ответа Элефантову стало стыдно за свой вопрос. И все же... В память врезался давний эпизод: они очередной раз собирались "в гости", Мария позвонила мужу и озабоченно-деловым голосом сообщила: "Меня посылают на завод, так что приду попозже. Да, да... Ну, что делать -- работа..." Интонации передавали и огорчение, и вынужденную уступку настоятельной необходимости, проскальзывала даже тончайшая нотка желания как можно скорее разделаться с делами, чтобы быстрее оказаться дома, рядом с супругом. А Элефантов, оглаживая взором угловатое девчоночье тело, которое меньше чем через час будет принадлежать ему, задумчиво удивлялся: "Ну и хитра, чертовка! А ведь никогда не подумаешь!" Тогда он не оценивал эту хитрость: во-первых, она была направлена не против него, а во-вторых, тогдашнее отношение к Марии не вызывало потребности или даже желания анализировать руководящие ею побуждения либо каким-либо иным путем проникать в ее внутренний мир. Да-а-а... Вот и пойми ее! Настораживающие, пугающие черты настолько тесно переплетались с вызывающими уважение и нежность, что Сергей так и не мог разобраться, что же представляет собой Мария Нежинская. Раньше, когда вопрос о ее взаимоотношениях с мужчинами его нисколько не волновал, в дружеской беседе они коснулись щекотливой проблемы. -- Как живешь, Машка? -- после работы они зашли в летнее кафе и лениво ковыряли мороженое, прихлебывая мелкими глотками холодное "Ркацители". -- Да так, -- она пожала плечами, разминая в мельхиоровой вазочке политые вареньем белые шарики. -- Не особенно... Для души ничего нет... Она сказала это тихим, как всегда, спокойным голосом, но с отчетливыми нотками грусти, что было для нее совершенно необычно. И главное -- она говорила искренне, Элефантов почувствовал это всем своим существом и удивился еще больше, так как излишней откровенностью она его никогда не баловала. Он ощутил, что между ними на миг установилась такая атмосфера доверия и понимания, какой еще никогда не было. Только на мгновение, потому что он не был готов поддержать ее, сохранить, напротив, почувствовал неловкость и попытался ввести разговор в привычное русло ерничанья и рискованных, на грани приличия шуток. -- А для тела? -- А-а! -- Мария небрежно махнула рукой. -- Для тела разве трудно найти! Тогда он посчитал это бравадой, но потом, влюбившись в Марию, думая о ней каждую минуту, мучительно ревнуя, он часто вспоминал сказанные ею в мгновенье откровенности слова. И каждый раз все внутри сжималось в комок. Но хотя он никогда не заговаривал с Марией об Астахове и Эдике, его постоянно мучила мысль: какое место занимает он, Элефантов, в этом четырехугольнике? Хотелось надеяться, что она покончила со старым, а раз хотелось, то он на это и надеялся. И вдруг этот браслет... Мария заметила изменение в его состоянии и присела рядом. -- Что тебя беспокоит? -- Понимаешь, -- Элефантов привлек ее к себе, прижался лицом к душистым волосам и тонкой шее. -- Когда мы близки, я чувствую, что ты меня любишь. А так -- между нами какая-то стена. -- Ну это же вполне естественно. Мария отстранилась и внимательно, думая о чемто своем, посмотрела ему в глаза. -- Ты чувствуешь, что я не полностью принадлежу тебе? -- Да, да, именно так, -- Элефантов нервничал, не скрывал этого и больше всего хотел, чтобы Мария развеяла его сомнения, это было легко -- улыбка, одно слово, ободряющий жест... Но она только задумчиво наклонила голову. -- Послушай, Машенька, -- решившись, он заговорил быстро и взвинченно. -- Я хочу, чтобы ты была только моей женщиной! То, что подспудно мучило его все это время, требовало выяснения, и он был рад неожиданно вырвавшимся словам, которые должны были сделать это. -- Это невозможно, -- холодно ответила Мария. Его как будто облили водой. -- Но почему, почему?! -- Хотя бы потому, что ты не можешь быть только моим мужчиной! -- Тон ее стал совсем ледяным. -- Почему же не могу? Я только этого и хочу! Единственное, чего я не могу -- жениться на тебе. -- Вот об этом и разговор. Что же ты мне в таком случае предлагаешь? -- Но ты можешь быть моей фактической женой... -- Да если хочешь знать, я это ненавижу! -- с неожиданной злостью сказала она. -- Что ненавидишь? -- Фактических жен, вот что! -- Она нервно мяла руками кружевной платочек. -- Но почему? -- Да что ты заладил: почему да почему! Подумай еще и о том, что я не могу все время оставаться одна! Мне надо выйти замуж, у ребенка должен быть отец! -- Одно не исключает другого. Встретишь хорошего человека и выйдешь... -- Как же я его встречу, если буду только с тобой? И потом, разве так сразу выходят замуж? Этому всегда предшествуют определенные отношения! Она была права, и эта правота убивала, так как не оставляла места надеждам. А мысль об "определенных отношениях" вызвала неистовую волну ревности. -- Но я же люблю тебя... И эта неопределенность положения так унизительна... Помнишь свою шутку? Она наморщила лоб. -- Ну, если бы ты с тем парнем поднялась к себе, а я остался сидеть внизу? Это же чертовски обидно... -- А ты не думаешь о том, что человек, с которым я поднялась бы наверх, может стать отцом моего ребенка? Приставший к ней на улице подвыпивший юнец явно не подходил на роль отца Игоря, и Элефантов поморщился. -- Или, думаешь, меня не унижает, когда ты приходишь ко мне ночевать и вынимаешь продукты, приготовленные руками жены, собиравшей тебя в командировку! Такой случай действительно был, они вдвоем съели сваренную Галиной курицу, он испытал неловкость и пожалел, что не выбросил приготовленный дома пакет, а Мария со смехом проехалась по поводу неверных мужей и сомнительных командировок. Значит, она просто скрыла, что ей так же неприятно, как и ему, значит, она тонко чувствует все шероховатости в их отношениях, отсюда и различаемый им холодок. -- И вообще, ты думаешь о моем положении? Что могут говорить обо мне? Шлюха, принимающая чужого мужа! Мария вскочила и возбужденно ходила по комнате. -- Но я люблю тебя! Очень люблю! Мне тяжело, я страдаю... -- А может быть, это месть? -- Она опять села рядом. -- Свыше? -- Пальчик указал на потолок. -- Но за что? -- За твое отношение ко мне три года назад! Нет, она не забыла незастеленных диванов, будь они прокляты! -- Но тогда я был совсем другим! -- в отчаянии выкрикнул Сергей. -- А сейчас я другая! -- отрезала Мария, и фраза причинила ему боль. Что она хочет этим сказать? -- Но что же делать? -- Да ничего. Пусть все так и остается. Чувства есть, будем встречаться время от времени на час-два... Ну что ж, получай по заслугам. Бумеранг возвращается. Значит, всего-навсего один из четырех углов. -- Ты хотя бы сняла эту побрякушку, -- он схватил ее запястье. -- Не буду! -- с упрямой злостью она выдернула руку. -- Браслет ни о чем не говорит! По крайней мере, о том, на что ты намекаешь! Элефантов снова поморщился. Да что она его, дураком считает? Когда мужчина делает женщине такой подарок, все ясно и без намеков. В память о совместной работе или товарищеских отношениях золотые браслеты не дарят. Зачем же отрицать очевидное? Впрочем, есть бабы, уверяющие, будто в постели с любовником их застали во время невинного отдыха! Но тут она тяжело вздохнула и, закрыв глаза, начала массировать веки -- неприятные мысли ушли бесследно, как вода в песок. -- Я тебя расстроил? Извини... -- порыв прошел. Остались только любовь, нежность и непереносимая горечь. -- Да ничего, -- судя по тону, она уже успокоилась. -- Пойдем, я обещала сходить с Игорьком в кино. Ты выходи первым. Что интересно: когда он приходил к ней просто так, она не стеснялась уходить вместе. А после близости предпочитала расходиться поодиночке. Женская логика! Поджидая ее на трамвайной остановке, Элефантов думал о состоявшемся разговоре. И чувствовал себя виноватым: Мария -- прямая и честная женщина, сама не затрагивала щекотливую тему, а он напросился, и она ясно дала ему понять, что он эгоист, думающий только о себе и ни в грош не ставящий интересы женщины, которую будто бы любит. Она права. Иметь комнатные туфли в ее квартире и жену -- в своей может только махровый эгоист. Разойтись с Галиной? Та уже давно не волнует его как женщина, но она прекрасный человек, любит его и совершенно не заслужила такого финала семейной жизни. И потом, Кирилл... Он никогда не поймет, как это его любимый папка будет жить где-то в другом месте, с чужой тетей и каким-то незнакомым мальчиком. И объяснить ничего ему будет невозможно. И как он будет существовать без Кирилла? Но без Марии он тоже не может... -- О чем задумался? -- Мария, как всегда, подошла незаметно, почему-то он не мог своевременно увидеть ее, даже если специально поджидал. -- О тебе. Она никак не отреагировала. И вообще держалась как посторонний человек, как будто не она металась в его объятиях час назад. Сергей проводил ее до дома матери и смотрел вслед, пока не захлопнулась дверь, ожидая, обернется она или нет. Она не обернулась. Как всегда. Тогда он поехал в аэропорт и вылетел в Москву, в командировку, которая для его жены началась еще вчера вечером. В самолете он размышлял о разговоре с Марией и грустил, но это была светлая грусть: его возлюбленная -- умная и порядочная женщина, она отвечает взаимностью, но более трезво смотрит на жизнь. И она права -- от фактов не уйти... Но эта правота казалась неправильной и несправедливой, мириться с ней было невозможно, но опровергнуть или поколебать невозможно тоже. Оттого и щемила душа и тоска требовала выхода. Сергей достал ручку и пристроил на колене блокнот. ... Но внезапно проступают слезы россыпью, Глаз твоих заледенеет свет, Больно колешь острыми вопросами, На которые ответа нет. И не первый я над ними мучаюсь -- Это ведь одна из вечных тем: Гибнут чувства, безнадежно путаясь В паутине жизненных проблем. Если бы она его не любила... Парадокс, но было бы легче: нет, значит, нет! А так... Вдвое, втрое обидней от злой гримасы судьбы, до боли, до слез жалко себя и ее. Нет, надо что-то делать! Черт возьми, но как же разорвать проклятую паутину? За иллюминатором поплыл вверх горизонт, сильно накренилось крыло. Самолет заходил на посадку. Элефантов снова ходил по кабинетам, снова демонстрировал таблицы, расчеты, схемы и графики, доказывал, убеждал, спорил и не соглашался, находил союзников и противников, в общем, варился в котле, избежать которого не может ни один человек, пробивающий новую спорную идею. Но странное дело: все это не затрагивало его как обычно, воспринималось отстранение, словно происходило с кем-то другим. Потому что значимость вопроса, который ему предстояло разрешить, отошла на второй план, оттесненная мыслями о Марии. После окончания рабочего дня Элефантов не бродил по столице, не ходил в музеи, театры и выставочные залы, отклонял предложения ребят из головного НИИ "сообразить" чего-нибудь, хотя это, несомненно, способствовало бы установлению более тесных контактов, так необходимых человеку в его положении. Он просиживал вечера в отдаленной гостинице и остановившимися глазами смотрел в окно, разрываемый противоречивыми чувствами. Ему все на свете стало неинтересно. Все. Кроме одного. До-тошноты грустно в синий вечер, И по телу пробегает дрожь, Я другой, такой, как ты, не встречу, Но и ты меня второго не найдешь. Втайне, не признаваясь даже себе, он надеялся: стихи сделают то, чего не смогли слова, -- переубедят Марию. В конце концов, логически безупречные решения далеко не всегда являются правильными, любовь выше трезвого расчета. Сергей писал Марии через день, как бы разговаривая с ней, ощущая ее присутствие. Часто рвал исписанные листы и начинал все заново: оказывается, сказанное и написанное здорово различаются между собой, на бумаге слова приобретают иной оттенок и из возвышенных могут стать стыдными и пошлыми. Понимая, что при нынешних темпах почтовой связи он вряд ли успеет получить ответ, Сергей имел затаенную мысль: может, Мария напишет и, когда не заставшее его в Москве письмо вернется обратно, даст ему прочитать. А может, напишет и сохранит до его приезда... Когда он вернулся, оказалось, что Мария писем не писала. -- Они бы все равно не дошли. От ее трезвого тона мысли о написанных и неотправленных письмах показались ему совсем глупыми. Отсутствовал он немногим более недели, но за это время Мария отдалилась от него еще больше. Иногда оказывалось, что им не о чем говорить, и Сергей, многократно извинившись, рассказывал привезенные анекдоты, большинство из которых совсем не подходили для нежных ушек Прекрасной Дамы. К его удивлению, Марию это ничуть не шокировало, более того, многие она уже откуда-то знала. Пытаясь вернуться к общему делу, Элефантов завел разговор о науке, но выяснилось, что Мария не раскрывала принесенных им книг. -- Знаешь, все некогда: то домашние дела, то с Игорьком надо позаниматься. Да и чувствую себя неважно, головокружения донимают. Это объяснение тоже не показалось убедительным, тем более что Мария затеяла ремонт и тратила уйму сил и времени, чтобы добыть паркет, импортную плитку, необычную сантехнику. -- Валечка, здравствуй! -- радостно говорила она в телефонную трубку, и Сергей удивлялся такой сердечности, ибо Мария всегда была невысокого мнения о соседке, считала ее сплетницей и за глаза пренебрежительно называла Валькой. -- Я достала тебе чудесные босоножки. Да, да, шпилька, двенадцать сантиметров. Что-что? Югославские. Да, сто. В общем, принесу, посмотришь. А как там мой вопрос? Сейчас запишу. Как зовут? Молодой? Ха-ха-ха, постараюсь. Ну" всего доброго. -- Здравствуйте, это Алик? Я от Валентины Ивановны. Да, Прохоровой. Вы мне поможете с чешским компактом? Я буду очень признательна. Да, да. Ха-хаха. Ну, может быть. Так когда подъезжать? И так целый день. Элефантов давно чувствовал, что интересы Марии лежат в чуждой для него сфере. Вот и сейчас он не мог понять, чем салатный или голубой унитаз лучше обычного и стоит ли он таких усилий. Под предлогом разгрома в квартире и крайней занятости Мария прекратила свидания с ним, и оказалось, что без постели -- единственного связывавшего их звена -- они совершенно чужие люди. Пожалуй, со Спирькой у нее было больше общего. В период расцвета отношений Сергея с Марией тот терпеливо выжидал, а сейчас как ни в чем не бывало вернулся к прежней роли. Вновь Мария заинтересованно обсуждала с ним что-то вполголоса, прекращая разговор при появлении постороних, вновь он приносил ей какие-то свертки и пакеты, у них была уйма общих знакомых, они могли подолгу разговаривать, весело смеялись. Все это вызывало у Элефантова чувство недоумения и обиды: ну что, спрашивается, могло связывать Прекрасную Даму с жалким спивающимся человечком? Потом оказалось, что Мария подружилась с краснолицым истопником института Толяном. Молодые здоровые парни, занимающиеся работой для пенсионеров, всегда казались Сергею ущербными. Но Толян, судя по всему, таких взглядов не разделял. У него было много свободного времени и "жигуль" -- он оказывал услуги по извозу тем институтским начальникам, которым не был положен персональный автомобиль, и, пользуясь их благосклонностью, успевал калымить, сшибая рубли, трояки и пятерки. Когда Элефантов первый раз увидел, как Мария любезно беседует с Толяном, дружески улыбается ему, он от удивления чуть не лишился дара речи. -- Что у тебя с ним за дела? -- Договаривались насчет мебели, у него знакомый на базе. -- А почему он смотрел на тебя маслеными глазами? -- Глупый, Толян -- хороший парень. И снова для Элефантова оказалось загадкой, что хорошего может найти Прекрасная Дама в этом прощелыге. Дела захватили Нежинскую целиком. Алик достал голубой унитаз и раковину для ванной, Толян -- фарфоровые краны и какой-то необычный душ, неизвестный Саша -- паркет. Эдик Хлыстунов и Толян перевозили все это на квартиру Нежинской, Виктор монтировал. Сергей как-то сам собой оказался вне круга ее дел и интересов. Она его ни о чем не просила, хотя он был бы рад выполнить ее просьбу. Впрочем, он не умел ничего доставать и даже не знал, где водятся импортные унитазы, паркет и тому подобное добро. Мария это прекрасно понимала. Зато Хлыстунов проявил способности незаурядного снабженца. То он принес образцы немецких моющихся обоев, то нашел человека, имеющего выход на розовый кафель, потом договорился насчет уникальной газовой плиты. Словом, незаменимый, очень полезный и практичный друг. Теперь Эдик заходил к Марии почти каждый день, ждал ее после работы на своем "Москвиче", несколько раз она уезжала с Толяном. Все эти алики, эдики, толяны, саши и Викторы роились вокруг Марии, как мошкара вокруг яркой лампы, наперебой выполняя ее желания: договориться, достать, обеспечить, привезти. Вряд ли можно было предположить, что эта прожженная публика просто так, бескорыстно, оказывала ей всевозможные услуги, не ожидая ничего взамен. Ну, Эдик понятно, но остальные... Глядя, как мило обращается Мария со всей этой братией, Элефантов вспомнил слова Спирьки о товаре, которым она расплачивается за услуги, и ему хотелось кричать. Разве она не понимает, как могут истолковать эти прохвосты ее любезность? А если понимает, почему так держится с ними? Душа у него все время болела, он тосковал, не находя ответа на мучающие вопросы. Тугой узел проблем следовало решать радикальным способом. Так будет правильно и честно. -- Выходи за меня замуж. Он ожидал любой реакции, но не такой. Мария надула щеки, выпучила глаза, сделав смешную гримасу и дурачась, закрутила головой. -- Нет, не выйду! -- Почему? -- Перестань! -- она отмахнулась. -- Скажи почему, -- настаивал Элефантов. -- Да потому, что это глупости, -- Мария снова сделала пренебрежительный жест. -- Не понимаю. Она оставила шутливый тон. -- У тебя хорошая семья, любимый сын. О тебе заботятся, и, к слову, лучше, чем это делала бы я... -- Я это знаю, и все равно... -- Подожди, -- она остановила его решительным жестом. -- Разрушать все это? Ради чего? Ведь нечто необыкновенное у нас будет недолго, от силы год. А потом -- все то же самое. Мария не была мудрее его и не сказала ничего нового. Обо всем этом он думал и сам. Но она рассуждала трезво, отстранение, чего он делать не мог. -- Пусть только год, я согласен... -- Согласен? -- раздраженно перебила она. -- А о Галине и Кирилле ты подумал? Она отдала тебе лучшие годы жизни, родила сына, а теперь ты хочешь бросить ее? Разрушить семью? Ведь семья -- это самое главное, что есть у человека! -- Постой, постой, -- на этот раз он осмелился не оставлять без внимания неоднократно подмечаемое противоречие между словами Марии и ее поступками. -- От тебя, мягко говоря, странно слышать панегирики в защиту семьи! Ты же сама развелась с мужем! И по своей инициативе! Мария запнулась, как плохо подготовленный оратор при неожиданном вопросе, и Элефантов испугался собственной дерзости: никогда раньше он ей не перечил. -- Да, я разошлась с мужем и живу одна, и мне это нравится! -- Она быстро оправилась, и теперь в голосе слышалась злость. -- Но я не ставила развод в зависимость от каких-нибудь причин. И не спрашивала ни у кого предварительного согласия на замужество! А ты это делаешь! Элефантов смутился, почувствовал себя уличенным в чем-то предосудительном, недостойном, хотя, на его взгляд, ничего предосудительного или недостойного не сделал. А в мозгу раскаленным гвоздем торчала в запале вырвавшаяся у Марии фраза: "Я живу одна, и мне это нравится!" Впервые пришла ужасная мысль, что она вовсе не женщина с несложившейся судьбой, напротив, она выбрала ту судьбу, которая ей больше подходит. Представления о Нежинской как о матери, в одиночку поднимающей ребенка, развеялись, еще когда он поближе познакомился с ее бытом. Игорек, о котором она много говорила, жил с Варварой Петровной сам по себе, лишь изредка на выходные Мария брала его погостить. Все остальное время она была свободна от семейных обязательств и тех ограничений, которые неизбежно связаны с замужеством. "Свободная женщина"! Когдато он считал это позорящим ярлыком. И это, оказывается, ее вполне устраивало! Как же так? От растерянности и недоумения у Элефантова перехватило горло. Как же так? Совершенной только что открытие перечеркивало облик Марии. Значит, в его логические построения вкралась какая-то ошибка. Но какая? Он искал ее и не находил, спорил сам с собой, и все это вовсе не способствовало душевному покою. Домой он приходил рассеянным и раздраженным, Галина ничего не спрашивала, обходясь с ним бережно и осторожно, как с тяжелобольным. Но долго это продолжаться не могло, и как-то она задала назревший вопрос: "Что с тобой, Сереженька? У тебя неприятности?" Врать, изворачиваться и лицемерить он не мог. Или не хотел. Стараясь не глядеть в остановившиеся глаза жены, он сказал все, что требовалось в данной ситуации. Она хорошая жена и прекрасный человек, но, к сожалению, любовь прошла и семейная жизнь начала его тяготить. Он пытался бороться, но с этим ничего не поделаешь. Так что... Высказавшись, он вышел на балкон и закурил, ощущая себя предателем. Галина весь вечер тихо плакала в спальне, потом ушла к матери, на другой день, вернувшись с работы, он обнаружил, что ее и Кирилла вещи исчезли. Квартира сразу опустела, и Элефантов почувствовал себя осиротевшим. "Ничего, -- стиснул зубы Сергей. -- По крайней мере, так честнее". Мария никак не отреагировала, когда он рассказал о случившемся, как-будто его личная жизнь не имела к ней ни малейшего отношения. Она была целиком поглощена своими новыми заботами. Толян принес ярко иллюстрированный западногерманский каталог "Квартирные интерьеры", и она с упоением подробнейшим образом изучала его. У Элефантова мелькнула мысль, что если бы она так же самозабвенно занималась теорией передачи информации, то достигла бы значительных успехов. А если бы уделяла столько времени чтению, то перечитала бы все книги из своей библиотеки. Увы... За последние годы она прочла только несколько повестей, да и то таких, которые пользовались шумной популярностью у играющих в интеллектуалов обывателей. Читала очень медленно, как второклассница, -- сказывалось отсутствие навыка. Суждения ее о книгах и кинофильмах были несамостоятельными, поверхностными, чтобы не сказать -- примитивными. Все это ей снисходительно прощалось: мол, что взять с красивой женщины! Влюбленный Элефантов собирался подтянуть ее до своего уровня, подбирал книги любимых авторов, представлял, как они станут обсуждать их, надеялся, что сможет сформировать у нее собственную позицию. Но у Марии находились сотни причин, мешающих выполнять намеченную программу. В ее интерпретации все свободное время тратилось на хозяйственные заботы и воспитание ребенка. Однако Элефантов видел, на что у нее уходили часы, а то и целые дни. Съездить в дальний конец города к знакомой посмотреть шкурки для дубленки, потом по рекомендациям искать хорошего скорняка, договариваться с ним, записываться в очередь. Потом надо было примерить у другой знакомой финские сапоги, и снова поиски сапожника, который может аккуратно ушить голенища по ноге. Постепенно Элефантов понял, что эти дела никогда не кончатся, на смену одним придут другие, отнимая у Марии силы и время. Бег в беличьем колесе? Но можно ли осуждать женщину за то" что она хочет быть элегантной? Жизнь есть жизнь, она молода и вынуждена сама заботиться о себе. Неужто было бы лучше, если бы она просиживала над книжками и одевалась в то вторсырье, которым завалены промтоварные магазины? Элефантов представил, как выглядела бы Мария в платьях, туфлях и пальто, купленных в свободной продаже. Нет, сказать такое мог только самый отъявленный ханжа. И все же... Есть немало женщин, успешно сочетающих природную тягу к красивым нарядам с занятием настоящим делом! Может быть, и Мария научится совмещать? Поэтому он обрадовался, увидев у нее только что купленный томик Грина. -- Десять рублей отдала. Пусть лежит для Игорька. Элефантов был противником покупок у спекулянтов. Хотя, с другой стороны, где еще взять хорошую книгу? Вот только прочтет ли ее Игорек? Достать книжку, легче, чем привить интерес к чтению. А кто занимается воспитанием парня? Бабушка знает одно: накормить и напоить. Приходящая мама? Она больше говорит, чем делает. Многочисленные дяди, играющие с ним, как с котенком? Впрочем, это уже другая тема. -- Дашь прочитать? -- Элефантов провод рукой по обложке. Феерическая фантазия Грина увлекала его с детских лет. -- Конечно. -- Кстати, ты знаешь, что Грин никогда не путешествовал? -- Знаю. Он был пьяницей, работал в порту, ничего не видел... Выдумывал и писал... Такая уничижительная оценка великого романтика сразу отбила охоту продолжать разговор. Но книжку он взял. Сергей уже понял всю бесплодность своих мечтаний. Нежинскую не интересовало то, что, по его представлениям, должно было интересовать. В этом заключалась горькая правда. Точнее, ее половина. А вторая половина была еще более горькой, он сам тоже не оченьто интересовал Марию. Эту мысль он старательно прогонял и даже делал вид, что ее вообще не существует, но она мелькала вновь и вновь, и надо признаться, что каждый раз для нее были какие-то основания, и в последнее время все более весомые. Сославшись на дела, она отказалась провести с ним выходные, а в субботу он видел ее в машине Хлыстунова. В воскресенье он искал ее целый день, на стук никто не отозвался, номер Варвары Петровны долго не отвечал, потом трубку взял Игорек и ответил, что мамы дома нет, и когда она придет, он не знает. Голос у ребенка был печальным, и Элефантова он называл дядей Валей. Где она? С кем? Эти вопросы грызли Элефантова, не давали ему работать, читать, отдыхать, спать. Он чувствовал себя больным. В понедельник Мария долго беседовала с Эдиком по телефону, он что-то предлагал, она соглашалась. После работы Сергей пошел ее проводить, пригласил в кино, но она ответила, что спешит к Игорьку. -- Почему так? -- недоумевал Элефантов. "Да потому, что ты отъявленный собственник и гордец. Ты презираешь Спирьку и Эдика, считаешь себя выше их, а почему, собственно? Они добрые, отзывчивые, покладистые ребята, они помогают Марии, не претендуя на монополию в чувствах. Ей с ними легче и проще, чем с тобой, недаром она поддерживает с ними ровные добрые отношения уже много лет. А ты вспыхнул как порох и требуешь исключительного внимания, такой же пылкой, как сжигающая тебя, страсти! Ты нетерпим, неуступчив и к тому же семейный, любые отношения с тобой создают женщине репутацию разрушительницы семейного очага! Что, съел?" Невидимый собеседник был желчным, беспощадным и злым. Но был ли он правым? Элефантов сидел один в пустой квартире. Вечер тянулся до бесконечности долго, деть себя было некуда. Он стал думать о Спирьке и Эдике. У них было много общего: оба не любили ни с кем ссориться, не могли открыто отстаивать в принципиальном споре свою точку зрения. Не отягощены особыми принципами, не стремились быть первыми в чем бы там ни было. Не ставили высоких целей и вместе с тем не упускали возможности урвать то, что можно, без особого риска для себя. Оба не слишком щепетильны в вопросах чести, им можно безнаказанно наставлять рога, да и плевок в физиономию они скорее всего снесут как безобидную шутку. Последствий-то никаких -- вытерся, и все. Нет, равняться на таких славных ребят он не будет. Но что привлекает к ним Марию? Что? Что?! Они удобны, да, именно удобны, но разве это-свойство может казаться привлекательным для такой женщины, как Нежинская. Мысль Элефантова билась в тупике, что было для него совершенно непривычно, он умел с ходу решать любую задачу, верил в свои силы, всегда рассчитывал только на себя. Все, чего он достиг, являлось результатом его собственных усилий, плодом его трудоспособности, целеустремленности, ума. Он знал себе цену и сознавал, что обладает большими способностями, чем многие его сверстники, поэтому чувствовал себя уверенно, не тушевался перед авторитетами, держался независимо с начальством, по всем вопросам имел собственное мнение и не боялся его высказать. Это позволило добиться хороших результатов в науке, уважения коллег, признания, пусть пока и небольшого, в профессиональных кругах. Словом, у него никогда не было поводов к недовольству жизнью. Главное у человека -- перспектива, считал он. А у него перспектива была. Он никогда не стремился к славе, почестям, огромным окладам и головокружительным премиям, не потому, что был аскетом и бессребреником, просто полагал, что все это вторично, главное -- делать Дело, и делать его хорошо, чтобы дать Результат, а тогда как сопутствующие основному эффекту побочные явления появятся должности и почетные посты, успех и материальный достаток. Он не любил хвалиться и хвастать по мелочам, в принципе был равнодушен к недоброжелательности завистников, не участвовал в тайной борьбе за лучшее место, десятирублевую надбавку к зарплате и благосклонность руководства. По его мнению, каждый имел свою цену, ясно видимую любому умному и здравомыслящему человеку, и цену эту, нельзя искусственно поднять мышиной возней, угодничеством и подхалимством. Такое мнение не могли поколебать примеры дутых авторитетов, которые сумели окольными тропками добраться до желанного кресла и накрепко вцепились в подлокотники: бедняги всю жизнь дрожат от страха, что обман раскроется и придется покинуть чужое, хотя и насиженное, место. Он не оглядывался на других, не завидовал более пробивным и удачливым, более оборотистым и ловким. Он делал свое Дело, и Дело должно было говорить само за себя. Трамплин почти построен, оставалось прыгнуть. И он был уверен, что ему удастся и это, как удавалось все, за что он брался. И вдруг все пошло прахом. Оказалось, что Дело -- не самое главное в жизни, самым главным оказалась Мария. А для нее почему-то не представляли ценности его достижения, цели и перспективы, отношения с ней были какими-то темными и запутанными, жила она по непонятным ему законам и руководствовалась побуждениями, постигнуть которых он тоже не мог. Стремясь завоевать ее любовь, он как-то незаметно потерял самостоятельность и независимость, а вместе с ними -- уверенность в себе. И если говорить положа руку на сердце, ничего не добился. Он чувствовал, что она оценивает людей по своей ценностной шкале, по каким-то одной ей известным показателям, и здесь он проигрывает аморфному пьянице Спиридонову, афористичному Хлыстунову, всем этим толянам, аликам, сашам, Викторам, которых он считал никчемными, нестоящими людишками. Подошло время очередной региональной конференции по проблемам передачи информации, которая в этом году проводилась на базе их института. -- Готовься, будешь знакомиться со своим научным руководителем, -- сказал Элефантов Марии. Та умела переключаться быстро и несколько дней прилежно сидела над теми материалами, которые он для нее подготовил. Эдик, Толян и остальные исчезли как по мановению волшебной палочки, резко уменьшилось число телефонных переговоров. "Может же, если захочет!" -- умилялся Сергей и с радостью разъяснял Нежинской непонятное. У него создавалось впечатление, что непонятно ей больше, чем она показывает. Общий интерес, темы для разговоров сделали свое дело: за эти дни они опять сблизились, точнее, Мария держалась так, будто никакого охлаждения отношений не было. Снова они вместе шли с работы, оживленно болтали, обсуждали предстоящую конференцию. -- Вообще-то я боюсь, -- призналась Нежинская. -- Как подумаю о встрече с профессором, становится не по себе... -- Почему? Карпухин очень доброжелательный, мягкий человек. -- Да я не о том! -- Она досадливо взмахнула рукой. -- Я же ни черта не знаю, а тут надо будет что-то обсуждать, отвечать на вопросы... Это беспокоило и Элефантова. Он сам чувствовал, что форсирует события, не просто подталкивает Марию, как когда-то обещал, а тянет ее за собой со скоростью большей, чем та, на которую она способна. Но иного пути расшевелить ее он не видел. Ничего, втянется. Мария произвела на Карпухина благоприятное впечатление. Он одобрил план диссертации, а прочитав статью, посмотрел на Нежинскую с интересом. -- Вы мыслите в унисон с Сергеем! Смело, масштабно, перспективно! Мы это обязательно опубликуем в следующем же сборнике. Кстати, почему бы вам не выступить на конференции с сообщением? Мария удрученно покачала головой. -- Я сейчас нездорова. Недавно перенесла сотрясение мозга и никак не оправлюсь... "И все-таки она артистка", -- Элефантов подумал без осуждения, как об отвлеченном факте, ведь сейчас, в данный момент и в данной ситуации, это ее качество было для него неопасным. Официально день конференции считался рабочим, но поскольку часть сотрудников выступала с докладами и сообщениями, а часть -- обеспечивала организацию быта и досуга приезжающих участников, в лабораториях оставалось не так уж много народа. -- Ни пуха ни пера, -- напутствовала Мария Элефантова, который, как всегда, в последнюю минуту просматривал тезисы докладов. -- Желаю удачно выступить. -- Придешь послушать? Она секунду помолчала, как бы прикидывая что-то. -- Пожалуй, нет. Чувствую себя неважно, а вечером -- внутривенные вливания. Нотку неискренности в ее голосе могло уловить только обостренное восприятие Сергея. Или его непомерно развитое и подозрительное воображение? Выступил Элефантов успешно. Его засыпали градом вопросов, он отвечал быстро, коротко, точно, жалея, что в зале нет Марии. Когда объявили перерыв, он незаметно ушел и вернулся к себе. В секторе оставался один Спирька. На стуле Марии висела ее сумка, которая для начальства должна была изображать, что она на минутку вышла, а на самом деле означала, что она еще зайдет в конце дня. Элефантов сел за свой стол. Непредвиденное отсутствие Марии взволновало его. Почему она не сказала, что собирается уходить? Где она? Когда-то давно его эти вопросы не беспокоили. Сейчас же каждая отлучка Марии вызывала тревожное неприятное чувство. И ревность. Ведь теперь он любил ее. И знал, что может стоять за этими отлучками, короткими безобидными переговорами в коридоре, телефонными звонками. Элефантов никогда не ревновал жену. Во-первых, она не давала повода, а во-вторых, он наверняка знал, чувствовал, что для нее другие мужчины просто не существуют. В Галине он был уверен. В Марии -- нет. Да и о какой уверенности может идти речь, если она сама прямо и недвусмысленно сказала, что не собирается принадлежать только ему! Зазвонил телефон, Спирька взял трубку. -- Марии нет. Нет, сегодня ее уже не будет. Тревога Элефантова усилилась. Спирька, очевидно, догадывался, где она. И вид у него весьма хмурый. Значит... Болезненно восприимчивая, саднящая интуиция Элефантова отчетливо воспринимала исходящие от пустого стула Нежинской и оставленной для маскировки сумки волны чего-то предосудительного, нечистого, стыдного. Шевельнулось побуждение поехать к ней домой, но тогда предполагаемый позор мог стать явным. Сергей почувствовал опустошенность и бессилие. Непривычные чувства -- он всегда был уверен в себе, -- но в последнее время ощущаемые все хуже. Он ушел с работы, но на конференцию не вернулся и пошел домой. Есть не хотелось, с трудом заставил себя выпить чаю и проглотить кусочек хлеба с маслом. Галина всегда готовила к его приходу вкусный ужин. Как она сейчас? Что сказала Кириллу? Надо проведать его, но стыдно... И следует оформлять развод... столько лет прожито, зачеркнуть без боли невозможно... Терять всегда больно... А что приобретаешь взамен? Марию? Как умный и дальновидный человек, Элефантов понимал, что с Нежинской у него ничего не получится. Но это понимание оставалось глубоко в подсознании, всплыть и оформиться в четкую мысль он ему не позволял. Также, как не допускал в сознание много других трезвых и правильных мыслей, касающихся Марии. Можно даже сказать, что применительно к ней он утрачивал и ум, и дальновидность. Правда, не до конца. Галя и Мария... Одна думала о работе и семье, вторая -- только о себе, тряпках, развлечениях. Одна любила его преданно и самоотверженно, для другой он всего лишь один из многочисленных "друзей". Зато волосы у Марии пахнут лесом, любые связанные с ней пустяки будоражат все его существо, а каждая встреча с ней для него -- праздник. Даже ее одежда кажется ему особенной и необыкновенной. Элефантов вспомнил, что три года назад был равнодушен к Марии. Надо же! Как это могло быть? А может, так оно лучше? Ведь любовь принесла ему постоянную горечь, терзания, боль. А в равнодушии крылись спокойствие и неуязвимость! Он задумался. Нет, без чувств к Нежинской он был беднее. Тишину нарушила трель телефона. -- Добрый вечер. Мария! -- Здравствуй, Машенька! Тревоги, сомнения, переживания, подозрения и боль исчезли без следа. -- Ты меня искал? В конце дня она звонила на работу, и Спирька, как дрессированный попугай, пересказывал, кто ею интересовался. -- Да, заходил. -- Неважно почувствовала и пошла домой полежать. Сейчас ведь мне на капельницу. -- Бедный малыш! Элефантов искренне жалел ее. -- Как твой доклад? -- Нормально. Жаль, что тебя не было. -- Ничего, ты же можешь прочитать его специально для меня? -- Конечно. Приходи завтра в гости. -- Хорошо. Элефантов от радости подпрыгнул на стуле. Сейчас ему казалось, что все недавние сомнения не стоят выеденного яйца. Он с трудом дождался следующего дня, после работы томился, ожидая звонка в дверь. Мари" запаздывала. С улицы донесся замысловатый автомобильный сигнал: фа-фау-фау! Он вышел на балкон. Мария переходила улицу, а на противоположной стороне стояла украшенная разными побрякушками "Лада", шофер которой -- молодой усатый парень -- высунулся в окно и пытался привлечь ее внимание не только фасонистым сигналом, но и гортанными криками. Мария не реагировала, и "Лада" тронулась с места. -- Чего же ты опаздываешь, я заждался, -- он поцеловал Марию в гладкую пахучую щеку. -- Спиря увязался. Шел до самого дома. Там я с ним распрощалась, подождала немного -- и в машину. -- Вот в эту? Элефантов кивнул в окно. Мария захохотала. -- Нет. Из одной вышла, а другая уже тормозит! С собой звали. Если Мария приехала в автомобиле, то только в этом -- никакой другой машины поблизости не было. Но уточнять ничего не хотелось, и несоответствие между тем, что говорила Нежинская, и тем, что видел сам Сергей, прибавилось ко многим неясностям, не дающим ему покоя в последнее время. -- Куда же тебя звали? -- Не знаю, не интересовалась. Я ведь уже пришла куда хотела... Эти слова пролили елей на его душу. -- Тебя нельзя одну выпускать на свободу. Надо везде ходить с тобой! -- Ну-у-у, -- вытянув губы трубочкой, с легкой укоризной проговорила Мария. -- Ты хочешь посадить меня в коробочку! -- Она соединила согнутые ладошки, показывая, как именно он хочет оградить ее от окружающего мира. -- Так нельзя! "Почему нельзя?" -- с недоумением подумал Элефантов, но ничего не сказал. Присутствие Марии так радовало и волновало его, что трезвость мышления он утратил начисто. Так бывает всегда. -- Давай поужинаем? -- Спасибо, я не голодна. -- Машенька, как я соскучился по тебе... -- Я знаю, иначе бы я не пришла, я ведь опять расхворалась... -- Ты даже не представляешь, как много ты для меня значишь... -- Ты стал совсем другим... Ты так волнуешься. -- Да, когда я тебя жду и не знаю, придешь или нет... -- И когда я прихожу, тоже волнуешься... -- Тоже волнуюсь, -- Элефантов удивился, что Мария точно чувствует его внутреннее состояние. -- Это хорошо или плохо? "Почему?" -- хотел спросить Элефантов и опять не спросил. Что слова! Иметь бы тысячу губ, чтобы целовать одновременно всю Марию, не упуская ни одного сантиметра нежной кожи, десяток рук -- ласкать ее, как ли один мужчина на свете не ласкал свою возлюбленную... Сейчас он испытывал такую нежность к лежащей рядом нагой женщине, что, не задумываясь, вскрыл бы вены и отдал ей свою кровь. -- Машенька, ласточка, солнышко, звездочка... -- Иди ко мне, -- прерывисто вздохнула она. Потом Мария, как всегда, заспешила. -- Оставайся у меня. -- Не могу, обещала маме прийти. И так задержалась, надо позвонить. Сейчас только приму душик... Выйдя из ванной, она забралась на письменный стол, положив ноги на подлокотник кресла, и придвинула телефонный аппарат. Изнывающий от нежности Сергей гладил узкие ступни, хотел перецеловать пальцы, но постеснялся. И тут же подумал, что если бы Мария полностью отвечала взаимностью, он не боялся бы уронить себя в ее глазах таким проявлением чувств. Нет, не все у них гладко, далеко не все. И именно предчувствие близкой потери обостряет любовь и делает ее такой мучительной. -- Мам, здравствуй! Да, да, сейчас приду. Да, так получилось, задержалась. Из автомата. Да, около дома... Сергей любовался ее телом, маленькой аккуратной головкой, миндалевидными ноготками, покрытыми темно-бордовым лаком, но его второе "я" бесстрастно отметило, что врет она умело -- и интонации, и выражение лица были абсолютно правдивыми. Однако ко лжи она прибегала ради него, поэтому осуждать ее он не мог. -- Знаешь, что я тебе хотела сказать, -- одевшись, Мария села рядом, но смотрела куда-то в сторону. -- Ты должен быть спокойней. Она сделала паузу, но он молчал, ожидая продолжения. -- Ты все время смотришь на меня, ходишь по пятам, ревнуешь. Также нельзя! Это привлекает внимание и вообще... Надо держать себя в руках... Второе "я" Элефантова подсказало: "Уж она-то умеет держать себя в руках! Разговаривать с тобой, Спирькой, Эдиком, Астаховым, как с посторонними. Ни один мускул на лице не дрогнет! Артистка!" Сергей не собирался выяснять отношения и не был готов к этому. Единственное, что он понял из рассудительной и в общем-то правильной тирады Марии, прозвучало как детский лепет: -- Но я же люблю тебя! -- Ну и люби себе на здоровье! Кто тебе мешает? "Она говорит так, как будто это касается тебя одного!" -- Но любовь порождает ревность и все остальное... Мария тряхнула головой, и в этом движении чувствовалась некоторая раздраженность. -- Да что ты заладил про ревность! Смотри, какой Отелло! Держи себя в руках! Вот Валентин, -- голос ее приобрел явную назидательность, -- ведь он не изменил своего отношения ко мне. Понимаешь? Не изменил! "К чему она клонит?" Но задумываться над мелькнувшим вопросом он не стал. Раз она сама заговорила о Спирьке... -- Кстати, Машенька, давно хотел тебя спросить... Она выгнула бровь. -- Когда ты звонила из Хосты, помнишь? Мне показалось... В общем... Ты говорила ему "целуют в конце разговора? Элефантов просто хотел убедиться во вздорности своих подозрений. И убедить его было легко, он даже был готов поверить, что Спирька сказал "я тоже" в уже умолкнувшую трубку специально, чтобы позлить его. Марии достаточно засмеяться, отшутиться, просто взлохматить ему волосы или легонько шлепнуть по затылку -- дескать, каков ревнивец, -- чтобы он поверил ей слепо и бесповоротно и облегченно вздохнул. Но... -- Я не помню, -- она говорила невозмутимо и несколько задумчиво, и от этой невозмутимости и задумчивости за версту несло фальшью -- не помнить таких вещей было нельзя. -- Вообще-то не в моих правилах говорить такое... Невозмутимость не помогла. Неопределенность ответа, который можно изменить в любую сторону в зависимости от степени осведомленности собеседника, только усилила его сомнения. -- И потом Спирька рассказал, как вы с ним пили коньяк и шампанское у тебя в номере... -- Ну и что? -- Мария смотрела с вызовом, холодно и презрительно. -- Да, я могу выпить с мужчиной в номере гостиницы. И что из этого следует? Следует из этого обычно то, о чем взахлеб рассказывают любители похвастать пикантными похождениями, что обсуждают и смакуют всякие грязные типы и на что, не без умысла, расчетливо намекнул сам Спирька, чтобы вывести его из себя. Мария почувствовала -- вопрос получился риторическим. -- Ты ведь знаешь, я выпиваю очень умеренно и никогда не теряю контроля над собой. Даже если выпито много, это не значит, что пили поровну... Спирька уверял -- именно поровну. Да какое значение имеют детали! Кто сколько выпил -- велика важность! Дело не в частностях, о которых она говорит, а в главном, что обходит молчанием. Хотя и намекнула, мол, может позволять вольности, обычно расцениваемые как предосудительные, но это ничего не значит: в последний миг она превращается в неприступную крепость! В тот самый миг, когда свидетелей такому удивительному превращению уже не бывает... -- И вообще, -- Мария перешла в атаку. -- Я тебе уже говорила насчет наших отношений с Валентином! Сейчас я повторялась! Надеюсь, ты удовлетворен? Или хочешь обсудить кого-либо еще? Давай! Кто же следующий? Неприкрытая враждебность тона испугала Элефантова. Копаясь в прошлом, он может только озлобить Марию и потерять ее совсем. -- Да нет, ты меня не так поняла, -- жалко залепетал он опять. -- Я никого не хочу обсуждать и не хочу раздражать тебя... Он оправдывался, и в глубине души это было ему противно. Ведь он же ни в чем не виноват. -- Ну ладно, -- Мария смягчилась. -- Мне пора. -- Я тебя провожу. Несмотря на возражения, он на такси отвез Марию и, прощаясь, крепко сжал ем предплечье. -- Спасибо тебе. -- За что? -- улыбнулась она. -- За то, что пришла. И не сердись, я не хотел сказать ничего обидного. Мария кивнула и, не оборачиваясь, пошла к дому. Возвращаясь к себе, Сергей, как всегда после близости с Марией, ощущал душевный подъем, прилив сил, бодрость и уверенность. Правда, внутри копошился червячок. Тоже как всегда. "Почему она всегда ставит мне в пример Спирьку? Разве бесхребетность и неуважение к себе -- это достоинства? Какими мерками она руководствуется?" И, как всегда, он не давал простора этим мыслям, возвышенно думал о своей возлюбленной, не подозревая, что уже включен механизм бомбы, которая вдребезги разнесет все иллюзии на ее счет. Назавтра Элефантов опять уехал в Москву. Его вопрос стоял последним в повестке дня ученого совета, но он был спокоен: Карпухин сказал, что серьезных возражений ни у кого нет -- обычные замечания по мелочам. И точно. Председатель кратко доложил суть дела, охарактеризовал предложение Элефантова как новое и представляющее несомненный интерес, суммируя мнения членов совета, предложил доработать представленный материал, в частности, показать практические возможности внечувственной передачи информации, после чего на следующем заседании совет даст рекомендацию включить тему в план их института. Другие мнения есть? Других мнений не было. Обсуждение вопроса заняло пять минут. -- Доволен? -- спросил Карпухин. -- За месяц успеешь? "Успею за два дня", -- хотел ответить Элефантов чистую правду, но передумал. -- Постараюсь. Хотя замечания накидали серьезные. -- А что ты думал, брат, у нашей фирмы уровень -- будь здоров! На улицу Элефантов вышел в хорошем настроении. -- Постой, Серега, -- его догнал Володя Калина, завотделом беспроволочной связи. -- Мечты сбываются, старик! Рад за тебя. Все сбывается, если изо всех сил бить в одну точку. Правда, -- он хохотнул, -- вопрос в том, сколько уйдет на это времени. Иногда всю жизнь простучишь, как дятел, а результатов -- никаких! Так что тебе повезло. Володя был умным парнем, довольно известным, несмотря на молодость, теоретиком и хорошим администратором. Ко всему этому -- большим жизнелюбом, балагуром, знатоком бесчисленного количества анекдотов и постоянным тамадой на любых застольях. С Элефантовым они испытывали взаимную симпатию. -- Понял, к чему я клоню? По его хитрому прищуру Сергей, конечно, все понял, но решил подыграть и постарался изобразить недоумение. -- Не совсем. -- Странно, ты же сообразительный парень. Видно, у тебя избирательная непонятливость. С тебя же причитается! -- Ну что ж, придется уступить такому прямолинейному натиску. Куда пойдем? -- О, я знаю чудесное местечко неподалеку. Калина заговорщически взял его под руку. -- Как ты насчет кавказской кухни? Элефантов подкатил глаза и восторженно покачал головой. -- Отлично, там мы с тобой обсудим взаимно интересный вопрос. И имей в виду -- я угощаю! По Гоголевскому бульвару они вышли на Калининский проспект. -- Хочешь пить? Элефантов кивнул. -- Сейчас изопьем холодного кваску. На углу вилась к квасной цистерне огромная очередь. -- Перестань. Пошли дальше. -- Почему? -- Тут человек девяносто, не меньше! -- Ничего, движется быстро. -- Пошли, пошли, -- Элефантов потащил Калину за собой. Тот рассмеялся. -- Я и не думал становиться. Это был тест для тебя. Прелюдия к настоящему разговору. -- Что за тест? -- Ну вот объясни: почему ты ушел? Ты же хочешь пить? -- Ну и что? Потратить сорок минут из-за кружки кваса? Да дело не только во времени. Знакомиться, смотреть на потные физиономии вокруг... "Кто последний? Нет, я за этим мужчиной... Вы здесь не стояли!" Бесцельное, зряшное времяпрепровождение... И вообще... -- Ну-ну, формулируй четче! -- Калина даже чуть забегал вперед, чтобы заглянуть ему в лицо. -- Да, лучше потерпеть! А если хочешь четкую формулировку, пожалуйста: предполагаемая кружка кваса не превышает на весах целесообразности неприятных ощущений, связанных с ее получением. Значит, предпочтительнее от нее отказаться. -- Прекрасно, прекрасно, -- Калина сиял от удовольствия. -- Но люди-то стоят! Почему? -- Не знаю. Наверное, меньше ценят свое время. Или больше хотят пить. -- Вот туг ты не прав. Сам же сказал, дело не только во времени. И умирающих от жажды здесь нет -- любой может потерпеть часок. В чем же загвоздка? Элефантов пожал плечами. -- В разном отношении к своим желаниям, прихотям, потребностям! Эта очередь -- только модель. Миниатюрная, но исправно действующая и достаточно наглядная. Тебе неприятно целый час изнывать на жаре, и ты уходишь, а есть люди, которые очень заботятся о каждом, даже самом маленьком, своем желании И удовлетворяют их, не считаясь ни с чем! Живоглоты! Калина оживленно жестикулировал, так что Элефантов отошел на полшага в сторону. -- И рассуждают живоглоты совершенно иначе. Когда пить хочется, подумаешь -- потерять полчасачас! Зато возьму уж не одну маленькую кружечку, а две большие и напьюсь от пуза. А значит, не зря стоял! Улавливаешь? Они каждый раз собирают все силы и бьют в одну точку. И достигают цели! Кстати, зачастую за наш с тобой счет! -- Вот да все как? -- удивился Сергей. -- Это уж ты загнул! -- Вовсе не г! Ты же ушел? Значит, очередь на одного человека короче! И я ушел. На двух! А сколько еще прошло мимо тех, кому лучше потерпеть, чем в толпе толкаться! Соображаешь? Калина сделал короткую паузу, переводя дух. -- Ты сколько раз отдыхал по профсоюзным путевкам? Ни разу? Мол, чего там, и так обойдусь? А ведь наверняка есть у вас в конторе человек, который через год каждый год ездит! Есть ведь? -- Есть, -- кивнул Элефантов. -- Небось жалуется все время на здоровье, сочувствия у всех ищет, начальству глаза мозолит, в местком бегает? Так? -- Примерно так. -- Вот пожалуйста. Что подтверждает мою теорию. -- Ну ты даешь, Владимир! Целую теорию из простой очереди вывел! -- Я же теоретик. Каждый день иду с работы, натыкаюсь на эту цистерну, размышляю, к людям приглядываюсь. Ведут они себя по-разному: один стоит и ждет, настырно, терпеливо, только с ноги на ногу переминается да пот утирает. Другой ловчит: вроде бы прохаживается от нечего делать, а сам норовит вперед пролезть, хоть несколько человек обойти. Калина остановился. -- Хочешь, вернемся, сам понаблюдаешь? -- Да ладно! Верю на слово. -- Только есть у них одна общая черта... Калина сделал паузу. -- ...Лица у всех какие-то, -- он пощелкал пальцами, подбирая нужное слово. -- Невыразительные, что ли... -- Ну это понятно. Одухотворение не увидишь. Занятие-то мало способствующее самоуважению. И удовлетворения не приносит. -- На твой взгляд. И на мой тоже. Действительно, силы распыляются, дробятся и цели достигаются только мелкие, сиюминутные. Но сами-то они этого не понимают! Урвал путевку, приобрел ковер, достал цветной телевизор лучшей марки, выбил квартиру -- и рад! -- Гм... Квартира, по-твоему, тоже украдена? -- Смотря с чем сравнивать. По их масштабам -- событие грандиозное, главное в жизни. А Карпухин уже доцентом был, докторскую писал, а жил в коммуналке. Только недавно трехкомнатную получил Ну, новый дом, как обычно: обои отваливаются, плинтусы отходят, в рамах щели, кухня темно-синей масляной краской выкрашена, как общественный туалет. Жена жалуется: надо ремонт делать, а ему не до того -- то монографию заканчивает, то рецензиями завален, то с аспирантами возится. Так и живут. -- За научными материями забывать о делах мирских тоже не годится. А то вся наша ученая братия будет в лохмотьях ходить да в винных бочках спать. Полгода назад Элефантов бы этого не сказал. А сейчас пытался оправдать повышенную активность Марии по благоустройству своего жилья, чтобы не относить ее к обидной категории живоглотов, давящих друг друга в очереди за квасом. Впрочем, она не стала бы стоять в очереди. И терпеть жажду не стала бы тоже. Элефантов совершенно точно знал, как бы она поступила. Нашла бы знакомых, стоящих у самого прилавка. Или познакомилась бы с продавцом. На худой конец послала бы Спирьку, тот исправно выстоит сколько нужно и принесет ей кружку на блюдечке. Могла попросить Эдика или Толяна -- те привезли бы по целой канистре. А если бы очень захотела, нашла бы среди своих друзей такого, который может пригнать полную цистерну прямо к ее дому. Да, именно так привыкла она решать все проблемы. Но... Среди деляг, с которыми она связана, принцип "услуга за услугу" непоколебим. А какие услуги способна оказать она? Никаких, кроме разве что... Сергей вспомнил, что говорил по этому поводу Спирька. Тогда он и думать о таком не хотел, но другого объяснения ее широких контактов и обширных возможностей найти не удалось. К -- тому же... Спирька, конечно, никчемный, спивающийся человечек, он безвольный, бесхарактерный, беспринципный... Но справедливости ради следует сказать, что пристрастия врать, звонить языком абы о чем, без всякого повода, у него нет. Сердце Элефантова покатилось куда-то вниз, интерес ко всему пропал, от хорошего настроения не осталось и следа. Больше всего ему сейчас хотелось закрыться одному в комнате, лечь в постель и заснуть. Но рядом шел Володя Калина, и надо было скрыть свои чувства. -- Все правильно, старик, кто спорит! -- Калина говорил по-прежнему с жаром, увлеченно. -- Но дело в пропорциях -- сколько приходится на духовное и сколько на материальное. Вот я на тот год во Францию по научному обмену еду. Буду читать лекции, заработок приличный, валюты -- завались. Некоторые завидуют -- оденешься во все фирменное, ковров накопишь, сервизов, а может, и автомобиль привезешь! Да разве в этом дело? Ну, куплю я, конечно, дубленку эту проклятую, пиджак кожаный, джинсы и другого говна наберу, но разве я из-за этого еду? Мне надо в ихнем котле повариться, литературу перекопать, с ведущими физиками пообщаться, материала для докторской поднабрать! Да еще хочу страну посмотреть, на Эйфелеву башню подняться, по ночному Монмартру погулять, по кафе, бистро, ресторанчикам пошляться! Это же интересно, старик! И впечатлений -- на всю жизнь! А у меня от хороших впечатлений вдохновение появляется, идеи новые приходят, мысли кипят, работа сама идет! Может, привезу болванку диссертации! -- Смотри, если будешь во всеуслышание кричать о своих намерениях ходить по парижским ресторанам, то можешь дальше Тулы не уехать, -- мрачно пошутил Элефантов. Калина криво усмехнулся. -- Пару лет назад доцент Парненко вернулся из ФРГ. Нигде не был, ничего не видел, дом -- лаборатория, лаборатория -- дом. В кино ни разу не сходил, лишней чашки кофе не выпил. Аскет, да и только. На четырнадцать килограммов похудел! Зато навез десять чемоданов шмотья да "Волгу" двадцать четвертую на чеки взял. Теперь отъелся опять и важный -- не подступись, даже с Карпухиным свысока разговаривает. А научный результат загранкомандировки -- не надо было в Тулу посылать! Они прошли по Калининскому, свернули между высотными зданиями на узенькую улочку, по ней вышли на Арбат. -- Пришли, -- бодро объявил Калина, указывая на выписанную затейливыми буквами вывеску "Шашлычная "Риони". Небольшой темноватый зал был почти полон, но заказ официантка приняла быстро, быстро принесла закуску, графинчик водки и бутылку "Цинандали". -- Что-тго ты поскучнел, старик, -- сказал Калина. -- В чем дело? -- Тебе не кажется, что жизнь устроена несправедливо? -- спросил Элефантов -- Водка быстро ударила в голову, и он захмелел. -- Бывает Особенно когда что-то не получается. Но у тебя поводов грустить, по-моему, нет. Калина наколол на вилку маслину и вопросительно поднял ее над тарелкой. -- Насколько я знаю, диссертация у тебя на мази. Статьи приняты к публикации блестящие -- наши их рецензировали. Ты закладываешь фундамент новой отрасли науки перспективы -- дух захватывает... -- Да я не о том. Элефантов разлил остатки водки. -- Твоя теория насчет квасной очереди навела меня на мысль: а ведь настырные, не отличающиеся щепетильностью люди находятся в лучшем положении, чем скромные и застенчивые. На самом деле эта мысль периодически мучила Элефантова, и сейчас она появилась тоже не без причины. Но раскрывать ее Сергей не хотел и предпочел сослаться на теорию Калины. -- Почему? -- Маслина описала в воздухе полукруг. -- Да потому, например, что могут большего добиться. -- Чушь. Калина аккуратно съел маслину и положил косточку на край тарелки. -- Настырность и бесстыжесть не заменят ума, способностей, таланта. -- Я опять не о том. Возьмем, например, успех у женщин... -- О да! -- Володя рассмеялся. -- Тут, как говорится, нахальство -- второе счастье. Но... Он съел еще маслину. -- Ну тоже с оговорками. Женщины есть разные. И та, о которой стоит говорить, не подпустит к себе нахала и проходимца на пушечный выстрел. Элефантов тоже всегда так считал. Но теперь он любил женщину, которая постоянно общалась с проходимцами, не считая их таковыми. И поскольку сам он не мог объяснить, чем это вызвано, пытался получить ответ у свежего, незаинтересованного и умного человека. -- Не скажи На лбу у такой публики ничего не написано, а маскироваться умеют отлично Забьют баки -- будь здоров! -- Ты рассуждаешь абстрактно? -- проницательно посмотрел на него Калина. -- А что? -- Да то, что когда говоришь о женщинах вообще -- это одно, а если при этом имеешь в виду определенную -- жену, сестру, любовницу или кого-то там еще, -- то совсем другое. Калина ожидал ответа, но Сергей промолчал. -- Помнишь, в детстве в Опанаса играли? Глаза завязаны -- и хватай кого сумеешь. У меня сосед был -- Колька, лет на пять постарше, так вот его я никогда поймать не мог. По всей комнате поищу, и на шкаф загляну, нигде нету. Расспрашиваю -- он смеется: "Фокус", -- говорит. Недавно встретил его, посидели, выпили, он и вспомнил: "Помнишь, как я тебя, маленького, дурил? Выйду на балкон и смотрю, как ты корячишься. Ну и умора! Неужто не догадывался?" Калина усмехнулся и наколол очередную маслину. -- А я и вправду не догадывался. Не потому, что со, всем дурак, просто балкон -- запретная зона, у меня и в мыслях не было, что он туда пойдет... Ну да это так, к слову. А вот на твой вопрос... -- Ты когда-нибудь задумывался: каково быть красивой женщиной? Калина доел маслины и теперь задумчиво скреб вилкой донышко пустой розетки. -- Это настоящая трагедия! Представь себе: мужики вьются кругом, угождают, улещают, и каждый хочет только одного! Хм! Пожалуй, Мария не считает свое положение трагическим. -- Буквально рвут на части! Одна, положим, устоит, а две другие махнут рукой: "А почему бы и нет?" У Элефантова снова оборвалось сердце, и он пожалел, что затеял этот разговор. К счастью, подошла официантка с металлическими тарелочками, в которых дымился аппетитный шашлык. -- Настоящий, бараний! -- гордо сказал Калина. -- Теперь разливай вино! Сергей ел и пил, хвалил вино и мясо, хотя не ощущал вкуса ни того, ни другого. К кофе он заказал триста граммов коньяка и опьянел довольно прилично. -- Послушай меня внимательно, старик, -- голос Калины доносился откуда-то издалека. -- У меня есть к тебе предложение. -- Замуж, что ли, зовешь? -- неприлично захохотал Элефантов. -- Почти. -- Владимир невозмутимо поигрывал кофейной чашечкой. -- Не забегай вперед и не перебивай. Есть идея -- создать у нас сектор внечувственной передачи информации. В моем отделе -- все же это беспроводная связь! Он улыбнулся и сделал маленький глоток. -- И, постарайся не упасть со стула, тебе предлагается его, возглавить. Очевидно, он ожидал бурной реакции -- радости, удивления, но Элефантов и бровью не повел. -- Условия сказочные: квартиру получишь в течение полугода, сейчас у нас сдается дом в Бирюлеве. Темы спланируешь сам. Оборудование, приборы -- какие захочешь. Ну и всякое-разное: будешь нашим сотрудником -- легче пройдет диссертация, возможности публикаций, полезные контакты, дальнейший рост. Я тебе говорил, что уезжаю на два года, порекомендую тебя на свое место, все равно возвращаться не думаю -- или в докторантуру, или... Да неважно! И вообще, у нас завлабы пенсионного возраста и даже... Одним словом, перспективы имеются. Так как? Элефантов плохо переносил сумятицу столичной жизни, огромные, отнимающие несколько часов в день расстояния, бурлящие толпы на улицах, шум, гам и суету. И был привязан к родному городу. Это начисто лишало предложение Калины какой-либо заманчивости. Но вдруг пришла мысль, от которой он подпрыгнул на стуле. -- А для жены работа найдется? -- Разве она у тебя радиофизик? Я думал... -- Да, и занимается проблемами экстрасенсорной связи! -- Ну о чем разговор! Конечно, найдется! Вот оно, решение проблемы! На этот раз узел будет наконец разрублен! И он, и, главное, Мария избавятся от прошлого, начнут жизнь на новом месте. Что было -- уйдет, и черт с ним, у него и так голова кругом идет от всех раздумий! Перегнувшись через стол, Элефантов хлопнул своего будущего начальника по плечу. -- Считай, что я дал согласие! -- Отлично, старик! -- Хотя... -- сквозь вызванную алкоголем эйфорию проступила реальность и созданная в воображении радужная картина поблекла. -- Лучше я вначале посоветуюсь с женой... Раньше все важные для семьи решения принимал он, и любое Галина считала правильным. И она мечтала переехать в столицу. Но теперь, говоря о жене, он имел в виду Марию. А та, во-первых, не была его женой, а во-вторых, принимала все решения не руководствуясь побуждениями, которых он так и не смог постигнуть. При таких обстоятельствах давать согласие явно преждевременно, особенно если учесть, что без Марии переезжать в Москву он не собирался. -- Да, посоветуюсь... И тогда... Тон его стал неуверенным. Несмотря на опьянение, он понимал: у них с Марией нет совместного будущего. -- Давай быстрей, старик! Я должен говорить с руководством. Ты сколько здесь пробудешь? -- Еще недели две, наверное. Мне попутно навесили кучу заданий. -- Это долго. Позвони ей. Элефантов представил телефонный разговор с Марией и тяжело вздохнул. -- Серьезные дела обговариваются при личных встречах... Калина с некоторым удивлением развел руками. -- Смотри, тебе видней. Две недели можно и подождать. Получше в таких делах не тянуть... -- Понимаешь, посоветоваться надо... Тогда и решим... -- уныло бормотал Элефантов. Он опять впал в меланхолию. В последнее время резкие перепады настроения стали для него привычными. -- Когда решишь, сразу же сообщи. -- Ладно, -- Элефантов кивнул. Через шестнадцать дней он позвонил Калине и сообщил, что не может принять его предложение. -- Да ты что, старик? -- удивился тот. -- И голос у тебя какой-то не такой. Случилось что? -- Приболел, -- глухо ответил Элефантов и попрощался. Что он мог объяснить? Вернулся Сергей в субботу в середине дня. Несколько минут размышлял, куда ехать. Собственно, такого вопроса перед ним не стояло: конечно, к Марии! Но он боялся появляться у нее без предупреждения, чувствуя, что то горькое и стыдное, что вплеталось в их отношения и на что он старательно закрывал глаза, может проявиться при неожиданном визите. Правда, однажды он спросил у нее, вкладывая в интонацию особый смысл: -- Я могу приходить к тебе без приглашения? -- Ну... меня трудно застать дома... -- Неважно. Могу или нет? -- Конечно. Она, ответила так, будто не существовало никакого скрытого смысла в этих вопросах и ответах, словно в их отношениях не было двойного дна, на которое она сама же указала, заявив, что не может принадлежать только ему. И он не поверил в искренность ответа, ни к чему ее не обязывающего, так как запертая изнутри дверь гораздо надежнее скрывает от глаз незваного гостя то, что ему не следует видеть, чем словесный запрет. Но не поверила одна рассудочная половина его "я", а другая, чувственная, возликовала: ведь если не очень задумываться, то именно так и должна ответить Мария. Он рассердился на себя за эту радость и никогда не пользовался предоставленным ему правом. -- Ладно! Почему надо предполагать что-то нехорошее? На этот раз он вошел в лифт и, в напряжении выйдя на площадку, увидел, что дверь в квартиру Нежинской распахнута настежь. В недоумении он замешкался. -- Руки вверх! Мария с красным пластиковым ведром стояла у него за спиной и широко улыбалась. Понятно: выбрасывала мусор. В домашнем халатике, без грима, с веником в руках, она казалась совсем девчонкой, помогающей матери по хозяйству... -- С приездом! Чего ты молчишь? -- Ты одна? -- Конечно! -- Ее голос звучал так, будто иначе и быть не могло. У него отлегло от сердца. -- Проходи, раздевайся. Как съездил? Она была приветлива, доброжелательна, и ему стало стыдно за свои сомнения. Похоже, что Мария рада ему, значит, соскучилась, значит... Сергей поцеловал ее, она ответила, но вдруг высвободилась. -- Не надо. -- Почему? Что случилось? -- Да то, что я не терплю, когда сразу берут быка за рога! -- О чем ты говоришь, Машенька? Какого быка? Я люблю тебя, я очень скучал, я хочу... -- Посмотри на себя, у тебя на лице написано, чего ты хочешь! Это было обидно и несправедливо, Элефантов отчетливо почувствовал, что она лжет, и раздраженность в голосе -- попытка как-то замаскировать ложь. Между ними вползло нечто скользкое и постыдное, он сразу подумал, что Мария встает очень рано и с утра занимается уборкой, а сегодня обычный распорядок нарушен, и это нарушение как-то связано с ее ложью и ее неестественным поведением. У Элефантова задрожали губы. Он чувствовал себя как ребенок, потянувшийся к близкому человеку за лаской, а вместо нее получивший пощечину. -- Я должна собираться, меня Игорек уже заждался. -- Собирайся, я зашел на минутку повидаться. Ему удалось совладать с собой, голос звучал ровно, и он постарался, чтобы фраза получилась небрежной: дескать, забежал мимоходом и то, что она уходит, его вовсе не огорчает. Как неприкаянный, он прошелся по коридору, заглянул зачем-то на кухню, выкурил сигарету на балконе и вернулся в комнату. Мария сидела перед зеркалом, уверенно манипулируя затейливыми флакончиками, замысловатой формы коробочками, разноцветными тюбиками. Все яркое, красочное, с вытисненными золотом названиями известных европейских фирм. Руки ее так и летали -- штрих, черточка, мазок, точка... Элефантов никогда бы не подумал, что она употребляет краски не меньше, чем вульгарно размалеванные девицы: Напротив, чистое гладкое личико убеждало каждого, что она совсем не прибегает к косметическим уловкам. Вот что значит вкус. И умение скрывать свои секреты. И то и другое у Марии, несомненно, имелось. Говорить или нет? Раз, два, три... Не глядя, как хирург инструменты, она безошибочно выбирала то тонюсенькую кисточку, то крохотный карандашик, то пушистый тампончик. Движения быстрые, точные, расчетливые. Спирька утверждал, что она чрезвычайно расчетлива и практична. Элефантов был уверен в обратном, но ему все чаще приходилось убеждаться: тот болтает не зря и знает Марию гораздо лучше. Ведь сдружилась она с Толяном, имеющим выходы на импортную мебель, именно с началом ремонта! Совпадение? Но тогда же появились Алик, Саша, Виктор -- сантехника, паркет, монтажные работы. И вообще, у нее не было бесполезных друзей, каких-нибудь романтичных мечтателей или мечтательных романтиков. Все они обладали связями и какими-то возможностями. Вот разве что он сам... Хотя... Эта мысль раньше не приходила в голову, и сейчас он даже вздрогнул. Ведь когда Мария пришла в НИИСАиС, он заведовал сектором и являлся ее непосредственным руководителем! Конечно, невеликий начальник, но всегда мог прикрыть опоздание или неуважительную отлучку, выполнить ее часть работы, представить в выгодном свете перед завлабом и руководством института. Кстати, он и делал все это, а значит, тоже был полезен. Неужели... В НИИ ППИ он уже не являлся начальником, к тому же прошлого хватало, чтобы относиться к Марии не так, как к другим, помогать с расчетами, когда она не укладывалась в срок. Значит, ей не было необходимости пускать его к себе в постель. До тех пор, пока он не защитил диссертации... Черт побери! Это не совпадение -- это продуманная линия поведения, образ жизни, круто замешанный на личной выгоде! Проклятый Спирька кругом прав! "А впрочем, так даже лучше, -- мелькнула подленькая мысль. -- Если Мария действительно настолько расчетлива, то она будет двумя руками держаться за меня! Ведь то, что я могу для нее сделать, не идет в сравнение с импортным унитазом! И за предложение поехать в Москву должна ухватиться!" Мыслишка, что и говорить, недостойная. Плевать! Лишь бы Мария была с ним! Цель оправдывает средства? Раньше он так не думал. Изменился? И не только в этом. Он стал другим в тот момент, когда Мария заявила, что не может принадлежать только ему. Этим она перечеркнула образ Прекрасной Дамы, а он сделал вид, будто ничего не заметил. Один компромисс рождает второй, третий... Новый Элефантов мирился с унизительной неопределенностью своего положения и докатился до того, что готов вместо любви довольствоваться расчетливостью! И самое главное -- он прекрасно понимал все это, как Понимает очнувшийся после наркоза хирургический больной, что ему ампутировали ногу. Но боль заглушена морфием, и в одурманенном сознании еще теплится надежда, что это только страшный дурной сон, проснувшись, он окажется здоровым и обе ноги, конечно, будут на месте... И ему, бедняге, только и остается пестовать свою сомнительную надежду -- ведь больше он ничего сделать не в состоянии... Говорить или нет? Мария тщательно красила губы. Сначала темнокоричневой помадой, потом малиновой с перламутровым опенком. Элефантов почему-то вспомнил, как три года назад во время очередного свидания просил ее вытереть губы: "А то явлюсь домой разрисованным", а она, хладнокровно посмотревшись в зеркальце, спокойно сказала: "Ерунда, еще пара поцелуев -- и все сотрется". Говорить или нет? -- Ну вот и все, я готова. Лицо Марии неуловимо изменилось, вначале он не мог понять, отчего, но потом взгляд зацепился за одну мелочь: у нее были нечетко очерченные губы, и это ее нисколько не портило, но сейчас помада, скрыв незначительный промах природы, добавила ее внешности микроскопический плюс. Мария хорошо знала цену детали -- десятки таких крохотных плюсиков, складываясь воедино, давали ошеломляющий эффект. Она подошла совсем близко и смотрела в упор, как бы пытаясь разглядеть отражение своих усилий, но ничего не спрашивала, она вообще никогда не интересовалась мнением окружающих о себе. Или делала вид, что не интересуется. -- Ты просто красавица! Красивее тебя в городе нет женщины! -- Есть, есть, -- снисходительно проговорила Мария, довольная произведенным впечатлением. -- Для меня нет... Она так же снисходительно махнула рукой, и Элефантов совершенно ясно понял, что хотя ей и приятно его восхищение, но глубоко не затрагивает и что это не для него она так старательно делала макияж, не для него надела новую кофточку, с кадлевидным вырезом и бюстгальтер, поднимающий грудь. Она стояла радом -- ослепительно красивая, нарядная, любезно улыбающаяся, и внешне все было в порядке, никаких поводов для беспокойства, но он чувствовал, что между ними тонкая ледяная пластинка и женщина по ту сторону ее -- совершенно чужая, далекая и недоступная. И он, уже ни о чем не раздумывая, со всего маху ударил в эту преграду: быстро, горячо вывалил ворох слов, в котором перемешались и предложение Калины, и прекрасные перспективы, и его чувства, и преимущества столичной жизни... Он торопился, нервничал, ощущал, что его слова не достигают пели, что не сейчас и не так следовало говорить на столь серьезную тему, видел со стороны себя -- взволнованного и растерянного и ее -- безразлично-спокойную, и от этого еще больше волновался и спешил, настолько, что даже стал сбиваться, а это было и вовсе ему не свойственно... Когда он замолчал, заговорила Мария. Вначале спокойно, потом все более раздражаясь и повышая голос, она упрекнула его в том, что он думает только о себе, а у нее есть обязательства перед ребенком и престарелой матерью, бросить которых она не может, да и состояние здоровья не позволяет ей резко ломать жизненный уклад, срываться с места и начинать устраиваться заново в совершенно чужом городе, среди незнакомых людей, и он сам мог бы это понять и не заставлять ее лишний раз нервничать, если бы был более чуткий и испытывал к ней те чувства, о которых столь часто говорит. В конце она уже кричала, и он стушевался, потому что не мог с ней спорить -- все аргументы напрочь вылетели у него из головы и возвращались, когда в них уже не было надобности. Чувствуя себя виноватым, он стал успокаивать ее и успокоился сам, они вместе вышли из дома, на углу у сухонькой старушки он купил ей два букета белых гвоздик, она удивилась, что оба предназначены ей, и он, как мог небрежно, пошутил: "Чтоб крепче любила", тогда она сделала вид, будто отдает цветы обратно, и он не понял, что она хотела сказать этим жестом. -- Все-таки я рад, что тебя увидел, -- сказал он на прощанье. -- А я вначале испугалась, -- неожиданно призналась она и засмеялась. Он удивился: во-первых, потому, что по ней это совершенно не было заметно, а во-вторых, чего же пугаться? И он спросил, но она ответила как-то невразумительно, фразой, которая ничего не объясняла: -- Ты пришел неожиданно... Придя домой и прокручивая в памяти все происшедшее, он понял, что она действительно испугалась его неожиданного прихода, и довольно сильно, раз потом, когда испуг прошел, почувствовала такое облегчение, что даже сказала ему об этом. Чего же было пугаться? Значит, было чего. Придавленный тоской, Элефантов выпил снотворного и впал в тяжелый сон до утра. Ему приснилось, что Эдик целует Марию, уверенно, по-хозяйски, прямо у него на глазах, не перенеся такого позора, он вступил в драку, но силы оказались равными, а применять жестокие, эффектные приемы, которые сразу же принесли бы победу, он почему-то не стал. Проснувшись, он долго думал о Хлыстунове, недоумевая уже в который раз: чем тот мог так расположить к себе Марию? Чем он лучше его, Элефантова? Не находя ответа на эти вопросы, он испытывал к Эдику все большую неприязнь, временами доходившую до ненависти. В воскресенье время тянулось еще медленней, а вечер и вовсе оказался бесконечным. Он ходил из комнаты в комнату, не находя себе места. Дьявольски хотелось увидеть Марию, услышать ее голос, погладить нежную кожу предплечья, уткнуться лицом в ладони... Но она сказала, что будет сегодня занята домашними делами. Девяносто девять процентов за то, что это обычная отговорка, но он предпочитал верить в остающийся один процент. Элефантов опустился в кресло. В квартире был полумрак, сильно пахло сигаретами. Галина не разрешала курить в доме. Четко высвечивались зеленые цифры на циферблате электронных часов. Нервно прыгали точки, отмечавшие ход секунд. Они уходили быстро. И впустую. Раньше Элефантов считал себя рационалистом и не допускал непроизводительных затрат времени. "Надо спешить, -- считал он, -- только так можно успеть что-то сделать, чего-то достигнуть". У него была четкая, последовательно продуманная программа, ясная, реально достижимая цель. Как давно это было! Сколько времени потрачено на бесплодные раздумья и нерациональные переживания! И цель теперь у него какая-то туманная и временами малореальная, как мираж. Интересно, какая цель в жизни у Марии? Элефантов распечатал очередную пачку, щелкнула зажигалка, неверное газовое пламя выхватило из темноты стеллажи с книгами" стол, платяной шкаф. Вопрос, который он задавал себе и раньше, но мимоходом, вскользь, не стремясь ответить. Красивое лицо Марии не было замутнено раздумьями о своем месте в жизни. Она производила впечатление женщины, которая знает, чего хочет. Но предпочитает не распространяться об этом. Даже становясь свидетельницей споров: что главное для человека, как нужно жить и для чего вообще живем мы на земле, споров, в которых люди часто против воли обнажают свое существо, -- она отмалчивалась, не определяя собственной позиции. О чем думала Мария, чем жила? Что волнует ее, что радует и что огорчает? Этого Элефантов не знал, хотя был знаком с ней несколько лет, и не просто знаком... Раньше он не задумывался, что Мария очень скрытная по натуре. О себе она практически не рассказывала. Хотя оброненные невзначай фразы -- даже очень осторожный человек иногда проговаривается, редко: раз-два в год, но он хорошо помнил все, связанное с Марией, -- так вот, эти случайные фразы, выстраиваясь одна за другой, могли дать представление о внутреннем мире Нежинской. И хотя Элефантов противился этому, давние, однажды произнесенные и уже забытые ею слова стали вспыхивать у него в памяти, как яркие цифры электронных часов, складываясь в цепочку, отражающую логику характера женщины, которая все эти годы оставалась для него загадкой. "Знаешь, как женщина становится другом? Знакомая -- любовница -- друг... У меня много друзей... Без денег ты не человек... Я немного сартистировала... Они говорят, что я гуляла от мужа направо и налево. Представляешь? Направо и налево!.. Ну я же не грубиянка. Я не могу рычать на людей... Ведь семья -- это самое главное, что есть у человека!.. Я -- женщина свободная... Я живу одна, и мне это нравится!.. Знать ты ни о чем не можешь! Ты можешь только догадываться!.. Браслет ни о чем не говорит! По крайней мере, о том, на что ты намекаешь... Да, я могу выпить с мужчиной в номере гостиницы. И что из этого следует?" Цепочка получилась скверная, от нее за версту несло ложью, изощренностью и пороком. Эти сорвавшиеся с языка фразы, соединенные друг с другом, приобретали совершенно иное звучание. И никак не могли принадлежать Прекрасной Даме. За ними крылась логика хищницы -- недалекой, но хитрой, жадной, расчетливой и распутной. Элефантов так вдавил сигарету в пепельницу, что обжег себе пальцы. Однажды они с Марией заспорили: что есть хитрость. Он считал, что это способ компенсировать недостаток ума, она же горячо отстаивала прямо противоположное. Элефантов с горечью усмехнулся. Он не раз говорил ей, что она умная женщина. Да и другие говорили. Лесть? Отчасти, но не только. Она умела производить такое впечатление. Интеллигентное лицо, задумчивые глаза, немногословность, за которой должно скрываться нечто значительное, определенный житейский опыт. Вот, пожалуй, и все. Маска, прикрывающая пустоту. Широтой кругозора и глубиной мышления она, конечно, не обладала. Умение "подать себя" -- другое дело. Например, когда нечего сказать, сделать вид, будто есть о чем промолчать... Стемнело, но свет включать не хотелось. Элефантов встал, на ощупь нашел диван, растянулся, не забыв поставить на пол, чтобы были под рукой, пепельницу и сигареты. Курил он обычно немного и сегодня втрое перекрыл норму, во рту было горько, в горле першило. В открытую балконную дверь тянуло свежим ветерком. На душе тоже было горько. По всем канонам сейчас следовало напиться, но для него такой рецепт не годился: будет еще хуже. Конечно, Марию не назовешь умной женщиной -- вернулся он к прерванной мысли. Или хотя бы последовательной. Сквозь разрывы в облаках просматривались звезды. Дул ветер, облака двигались, и казалось, что светящиеся точки летят по небу, как армада ночных бомбардировщиков. Хотя ночные бомбардировщики наверняка не имеют сигнальных огней. Вот что значит стереотип мышления! Она мыслила стереотипами, подходящими для данной конкретной ситуации. В отрыве от нее безупречно правильные стереотипы вступали в противоречие. Вот, например, как в разные моменты времени она оценивала их отношения. Снова в телетайпной ленте памяти отчетливо пропечатывались давно умершие фразы. "Это оправдано, если есть чувства. А если их нет... Я не могу быть только с тобой! Мне надо выйти замуж, у ребенка должен быть отец!.. Нет" не выйду, все это глупости... А о Галине и Кирилле ты подумал?.." Элефантов глубоко затянулся и, ощутив прилив дурноты, погасил сигарету. Кто же такая Мария Нежинская? Если быть объективным и придерживаться логики фактов, получить ответ нетрудно. Как называется женщина, постоянно изменяющая мужу? Да еще с несколькими любовниками? Идущая на связь без любви вопреки объявляемым вслух принципам? Привыкшая изощряться, выкручиваться, лгать и предавать? Ничего не стесняющаяся и до бесстыдства раскованная в постели? И, конечно, научившаяся всем своим постельным штучкам не в супружестве? Не пощадившая мужа ради сомнительной "свободы" и откровенно упивающаяся ею? Ответ так и вертелся на языке, -- короткое, хлесткое и оскорбительное бранное слово. Если бы кто-нибудь посмел так назвать Нежинскую, Элефантов сцепился бы с ним насмерть, бил, кусал, царапал, грыз, пока не прикончил или пока сам оставался жив. Но сейчас к страшному ответу он пришел сам! На основе бесстрастного анализа неопровержимых фактов! Но ведь Мария, чистоплотная и аккуратная Мария, с нежным лицом и прекрасными глазами, с милой привычкой добавлять уменьшительные суффиксы в слова, с синей жилкой на левой щиколотке, которую он так любил целовать, не могла, никак не могла быть!.. На этот раз он даже мысленно не произнес грязного, обжигающего, как позорное клеймо, слова. Элефантов вскочил и щелкнул выключателем. Как вообще можно было додуматься до такого! Он стоял посредине комнаты, щурясь от яркого света, и постепенно приходил в себя. Виноваты темнота, одиночество, ударная доза никотина, гипнотизирующие мерцающие часы. Человек, который несколько минут назад в темноте с холодной безжалостностью патологоанатома препарировал светлый облик Прекрасной Дамы, не был Сергеем Элефантовым! "Как раз он им и был! Нормальный человек -- спокойный, трезвый, с цепким аналитическим умом! А не слепой сентиментальный олух, в которого ты превратился за последние месяцы!" Такое с Элефантовым случилось впервые: его "я" раздвоилось, одна часть управлялась разумом, вторая -- чувствами, и эти части спорили между собой. Расщепление сознания -- признак шизофрении. Он вспомнил рассказ Марии, как ее муж лечился у психиатра. "Да