тве себя несколько увереннее, не пропускала в зал людей и вдруг откуда-то сбоку выскочил невысокий молодой человек с автоматом в руках. Он кинулся к Набиеву, но перед ним встали два офицера из охраны. Один из них сунул руку за борт пиджака, но первый секретарь отрицательно покачал головой. Руки, державшие автомат, ходили ходуном, мужчина кричал, и брызги слюны летели из его распяленного рта во все стороны. Чужак походил на сумасшедшего или одурманенного наркотиками человека. Набиев смотрел на него и не чувствовал ни страха, ни сожаления. Со стороны казалось, что ему уже все безразлично - и жизнь, и смерть совершенно не волнуют его. Начальник охраны, не моргая смотрел на руководителя республики. Он понимал, что стоит кому-нибудь из его людей сейчас выстрелить в нападавшего, как их тут же разорвут, расстреляют, размечут по залу сотни людей, толпящихся около двери, но, тем не менее, офицер ждал команды или разрешения Набиева обезоружить бандита. В его понятии любой человек, угрожавший оружием первому лицу республики подлежал немедленному уничтожению. Но у него был приказ не вмешиваться. По лицу мужчины пробежала судорога: - Ты не уедешь так просто,- закричал автоматчик,- или ты сейчас же отречешься от власти, или я убью тебя и себя! Угроза выглядела смешной и страшной одноременно. Смешной от того, что прокричавший ее дергался и метался по залу, казалось, что только чудо удерживает его на ногах. Страшной от того, что речь шла о человеческой жизни. Начальник охраны подошел на расстояние удара и прикинул как он одним движением уложит этого параноика на цементный пол. - Хорошо,- неожиданно для всех прозвучал тихий голос Набиева,- пусть пригласят телевидение. У двери закричали и через порог протолкались два человека - журналистка и оператор с камерой. Глава республики поднял глаза и, дождавшись, пока загориться красный глазок камеры, откинул мокрые пряди со лба и прерывающимся голосом смертельно усталого человека проговорил: - Во имя избежания кровопролития и для блага моего народа я отрекаюсь от всех постов и слагаю с себя все полномочия... * * * Леонид Федорович Чабанов увидел эту сцену в последних известиях и рассмеялся. - Ну, что ж,- проговорил он, не замечая округлившихся глаз Расимы, сидевшей напротив него за накрытым столом,- теперь только дурак не попытается взять власть в этой банановой республике. Но мы сегодня в этом торге участвовать не будем. Слишком незначительны ставки. Он поднялся и, подойдя к телефону, принялся крутить диск. На его вызов ответили по-таджикски из кабинета заместителя председатель горисполкома центра горно-бадахшанской области Таджикистана города Хорог. Только после того, как Леонид Федорович, произнеся пароль, рассмеялся, из уст второго человека в Хороге полилась чистая русская речь. - Все готово, наши люди и с этой, и с той стороны ждут только приказа,- любой, знавший Приходько, сказал бы услышав этот голос, что это Станислав Николаевич, но человек, с которым говорил Чабанов, по обличию походил на любого представителя коренного народа Средней Азии. - Я не хочу ни подгонять, ни удерживать вас,- голос Леонида Федоровича звучал ровно, с едва слышимой теплотой,- но прошу вас не форсировать события. Мне думается, что кажущаяся предсказуемость и легкость, с которой нам все удается, могут сыграть с нами злую шутку. Попугайте их, но не сильно, пусть поймут, что либо их не будет, либо они пойдут на сотрудничество с нами и будут и службу исполнять, и деньги получать. Помните - это русские люди и если пережать, то они перестанут бояться и думать о жизни. - Хорошо. - С богом,- Сам не зная почему, Чабанов первый раз в жизни вдруг упомянул бога, как будто дело, на которое он сейчас благославлял Приходько, было чем-то добрым и богоугодным. Несколько месяцев назад Станислав Николаевич озадачил его своим решением выехать в Таджиикстан и там, на месте, руководить операцией по перехвату путей переброски опия из рук КГБ. Поначалу Леонид Федорович увидел в этом неуверенность и от этого желание взять на себя непосредственное руководство, но потом понял, что тут все было несколько сложнее. Он понял, что Приходько из числа тех людей, кому, как воздух нужен риск, ощущение опасности, что он привык к этому состоянию. Может быть, попытка его начальства лишить разведчика букета острых ощущений, связанных с работой на чужой территории, и привела его к Чабанову, поэтому он и рвался на границу. Разобравшись в этом, Леонид Федорович отпустил его в Хорог. Станислав Николаевич, а уже несколько месяцев он, под видом таджика-партийного работника, изгнанного из Душанбе, работал в Хороге, воспринял слова Чабанова о боге не более чем разрешение к действию. Приходько, попрощавшись с Леонидом Федоровичем, подошел к радиостанции, стоявшей на угловом столике и, нажав тангенту на микрофоне, бросил в эфир короткую фразу: - Кор кунет - делайте работу. Эти два ничего не значащих, для непосвященных, слова привели в движение сотни людей по обеим сторонам таджикского участка советско-афганской границы. Несколько неизвестных напали на двоих солдат-пограничников, покупавших в крохотном сельском магазине конфеты. Когда старший лейтенант, ожидавший своих солдат в тени дерева, услышал крики дерущихся и, выхватив из кобуры пистолет и кинулся в магазин, там все было кончено. На заплеванном полу с развороченным животом корчился умирающий сержант, а в углу, ощерив окровавленный рот с обломками зубов, сидел второй пограничник. В его груди торчала черная рукоять таджикского ножа. Офицер взревел и кинулся к светлевшей за прилавком широко распахнутой двери, за которой уже никого не было. Таким, не спровоцированным нападениям, подверглись все пограничники, бывшие в это время в увольнениях или зачем-то посланные в городки и кишлаки горного Бадахшана. Все заставы Московского погранотряда в этот день попали под минометный и ракетный обстрел с сопредельной стороны. Несколько солдат было ранено. На следующий день на горной дороге из гранатометов был обстрелян караван машин, направлявшийся из штаба Хорогского погранотряда к границе. Было убито трое солдат и четверо ранено. Сгорело три грузовые машины. Теперь, то ночью, то днем через Пяндж перелетали мины и артиллерийские снаряды. Начались нападения на дозоры и патрули. Маневренные группы метались вдоль границы, но ни разу не заставали противника. Тот, при малейшей опасности, не принимая боя уходил за границу. Приграничье, и раньше не казавшееся особо дружественным, вдруг превратилось в сплошную зону огня. Любой кишлак, любой поворот дороги, любая горная высотка могли встретить пограничников огнем пулеметов, мячиками гранат, минометными залпами. Ни солдаты, ни офицеры, как это ни странно, оказались не готовы к жизни в условиях беспрерывного боя. Кроме того, они всегда жили, зная, что за спиной у них огромная, сильная страна, способная в любой момент поддержать их мощью многомиллионной армии, но этого не происходило. Шли дни, недели и пограничники всех рангов все более убеждались, что они, практически, брошены на произвол судьбы. Да, им привозят боеприпасы, да вертолеты забирают с застав раненых и убитых, но налеты продолжаются, ни в один кишлак без оружия не войти, ни по одной дороге спокойно не проехать. А из глубокого тыла, где жили их родители, приходили странные известия о невыплатах заработной платы и пенсий, о забастовках и беспорядках, о разрушении государства и коррумпированности властей. В души пограничников стало заползать сомнение в необходимости войны, которую они ведут. И солдаты, и офицеры стали неожиданно для самих себя задумываться о том, что, может быть, стоит самим поискать пути к миру. И тут на одну из застав пришел Рахматулло.Он был известен в этих краях не только своим уродством-горбом, веселым нравом и острым языком, но и тем, что был неисправимым нарушителем всех местных законов. И при этом ему все сходило с рук. Начальник заставы, когда увидел перед собой Рахматулло, а за его спиной дежурного, чуть не выругался. Он решил, что задержание горбуна ничем хорошим не кончится. Предыдущие три раза, когда пограничники заставы арестовывали его при нарушении границы и отправляли в отряд, Рахматулло неизменно возвращался и потом долго насмехался над "зелеными фуражками" в местной чайхане, на крохотном кишлачном базаре и всех уличных перекрестках. Вот и теперь, увидя нарушителя на пороге своего кабинета, офицер захотел только одного - дать ему в челюсть, но делать этого на глазах солдата было нельзя и, кроме того, капитан вдруг увидел в руках сержанта грязный автомат с исцарапанным цивьем. - Это что за ружье?! - В голосе командира было столько ярости, что дежурный, отступив на шаг, протянул вперед оружие: - Он пришел с этим автоматом на заставу. - Ты?! - Теперь офицер был готов от радости обнять Рахматулло, потому что в этот раз того не могли спасти ни ущербность, ни родство. Появление с оружием в руках в пограничной зоне по всем законам каралось тюремным наказанием.- Доигрался. - Он сам к нам пришел,- почему-то подчеркнул сержант. - Немедленно оформить нарушителя по всем правилам и подготовить транспорт для отправки в отряд! - Подожди, начальник,- Рахматулло поднял руку,- не спеши, я не побегу от тебя - сам пришел, с тобой поговорить хочу. - О чем, о чем мы с тобой можем говорить? Рахматулло оглянулся, посмотрел по сторонам: - Начальник, я тебе скажу такое, что тебя очень обрадует. Только говорить я с тобой буду один на один. Капитан кивнул дежурному и тот, отступив за порог, прикрыл за собой дверь. - Значит так, начальник, - горбун сделал попытку направиться к стулу, стоявшему напротив стола начальника заставы, но наткнувшись на острый взгляд офицера, чуть-чуть отошел от двери,- ты хочешь, чтобы на твоем участке все было тихо, а в твоих солдат не стреляли? - Ну, ну,- усмехнулся капитан. - Совет полевых командиров предлагает тебе сотрудничество. Мы заранее сообщаем тебе о наших караванах. Ты приказываешь их пропустить или не замечаешь и получаешь за это деньги. Хорошие деньги. И тебе хватит, и твоему заместителю, и прапорщику, и солдатам. Ни в тебя, ни в твоих людей больше никто не будет стрелять. На участке тихо будет. - Это что за " совет полевых командиров " образовался, я что-то о таком не слыхал? - Офицер закурил сигарету и почти вплотную подошел к странному собеседнику. - Шутишь, начальник? В Душанбе власти уже нет. А тут мы ее взяли. - Ты, что ли, тоже - командир? - Да,- Рахматулло гордо выпрямился и протянул руку, чтобы поправить ремень автомата, но не найдя его на плече, досадливо дернул щекой,- а чего - в школе я десять классов закончил, места здешние знаю лучше тебя, люди у меня есть. На его смуглом, небритом лице было написано столько гордости и самодовольства, что капитан едва сдержался, чтобы не ударить нарушителя. - Так,- он громко втянул воздух и выдохнул,- дежурный! - Я, товарищ капитан,- сержант мгновенно вырос на пороге. - Обыщите его, наденьте наручники и подержите в нашей кутузке, пока я донесение напишу. Горбун чуть не расхохотался в лицо офицера, спокойно подставил руки под стальные браслеты и без слов дал себя обыскать. В его карманах кроме нескольких патронов, пачки сигарет и коробка спичек ничего не было. - Уведите! Капитан написал донесение, пересказав в нем все, о чем говорил ему Рахматулло, замечатал бумаги в конверт и отправил вместе с ним в штаб отряда, снарядив для охраны два ГАЗ-66 вместе с восемью пограничниками. Ровно через три дня Рахматулло опять появился у ворот заставы. На его плече висел тот же грязный автомат. - Убью суку! - Взревел капитан, увидя его на пороге своего кабинета. - А я, начальник, к тебе отношусь лучше. Мои люди еще вчера, когда ты ходил вокруг Черного камня, могли тебя пристрелить, а я не разрешил. Пришлют нового, зачем нам это? - Отберите у него оружие и гоните взашей!.. Капитан сдался только через месяц, когда окончательно убедился в том, что ни он, ни его бойцы никому не нужны. Этому предшествовал почти десятичасовой бой на соседней, двенадцатой, заставе. Весь тот день он вместе со своими солдатами провел в окопах, в ожидании нападения, круживших вокруг них то ли афганских душманов, то ли отрядов местных полевых командиров. Он смотрел через окуляры бинокля на черные стволы пулеметов, нацеленных на свою заставу и слушал призывы о помощи с двенадцатой. Через несколько часов ожидания капитан, неотрывно глядя на плывущие в мареве зноя рыжые камни, принялся про себя молить душманов напасть на него, потому что слышать голоса гибнущих товарищей и не иметь возможности им помочь - это было выше его сил. Он несколько раз порывался выйти из окопов, чтобы отогнать врага и послать хоть десяток солдат на помошь гибнущей двенадцатой и каждый раз замполит подносил ему флягу с водкой и, отрицательно качая головой, говорил: - Мы не можем им помочь, Витя, ведь мы же сами почти окружены. Вертолеты появились только на рассвете следующего дня, когда душманы уже уходили. Капитан, убедившись, что его люди вне опасности, сел в свой УАЗик и поехал на двенадцатую. Там, среди пепелища заставы он увидел отрезанную голову русского парня и чуть не зарыдал от ярости и отчаяния. Он даже не заметил протянутую руку лейтенанта - единственного офицера, оставшегося в живых после этого ада. Только когда тот окликнул его, капитан повернулся и обнял ссохшегося и поседевшего после боя приятеля. Тот ткнулся в его плечо и, сглатывая слова и задыхаясь, проговорил: - Это наш пулеметчик. Он сдерживал их почти весь день. Они подошли к нам только тогда, когда он был убит. Это они уже мертвому отрезали ему голову. Если бы не он, на заставе вообще не осталось бы живых. Капитан поднял голову и увидел редкую цепочку оборванных, обгорелых и кое-как перевязанных солдат, которые по приказу начальника отряда строились, чтобы их смогли снять прилетевшие из столицы журналисты. - Они нас сверху, как в тире, расстреливали,- тело лейтенанта била мелкая дрожь и капитан снова прижал его к себе, чтобы не видеть ни трясущихся рук полуживого офицера, ни хмуро-деловитых лиц своего начальства,- и все равно не могли убить, слышишь?! А эти суки-вертушки прилететь не могли. Ты слышишь, у них была нелетная погода?! И мангруппа, где-то в горах вела бой... Один из подошедших ближе журналистов, хотел было записать на диктофон то, что говорил лейтенант, но наткнулся на начальника штаба отряда и отброшенный злым выражением его лица отошел. Кто-то из солдат, отвечая на вопрос журналиста, заплакал и капитан, скрипнув зубами, осторожно отодвинул лейтенанта и, козырнув начальству, пошел к своей машине. Его никто не задерживал. Уже подъезжая к своей заставе, он вдруг понял, что теперь его Родиной стала его крохотная семья - маленький сын и жена. Это все, ради чего ему надо было жить и для кого зарабатывать деньги. Через два дня на крохотном кишлачном базаре он встретился с Рахматулло и, твердо взглянув в его бездонные глаза, проговорил: - Я согласен. - Ты будешь знать обо всем за сутки,- ответил таджик и, опустив голову, отошел. Похоже, ему тоже было противно видеть то, что происходило вокруг них, во что превратилась еще вчера могучая страна. * * * Приходько уехал из Горно-Бадахшанской Автономной области Таджикистана, когда лично убедился, что бывшей советско-афганской границы для чабановских караванов с опием уже не существует. Его озадачило только то, что весь край стремительно превращался в центр по продаже и перекупке наркотиков. Продуктов, раньше поступавших в горные кишлаки и аилы из Москвы, тут уже не было. Предприятий, хоть мало-мальски способных дать местному населению возможность пропитания, здесь отродясь не строили. Чтобы не умереть с голоду, жители горных кишлаков должны были становиться либо контрабандистами наркотиков, либо бандитами. Что они с успехом и делали, при любой возможности пытаясь ограбить и чабановские транспорты. Но за это отвечали уже другие люди и отвечали огнем самого современного оружия. Совсем скоро ценность пограничного, горного края поняли и местные таджики. Они сначала попытались перехватить пути перевозки опия из рук завербованных Приходько людей, а потом начали налаживать свои каналы. Это вызвало новый виток кровопролития, но все это пришло позже, а сейчас Станислав Николаевич считал свою работу выполненной и со спокойной душой сел в Ошском аэропорту на самолет, летящий в Москву. Там он собирался взять семью и слетать на пару недель на Мальорку, чтобы отдохнуть и одновременно проконтролировать поступление денег на свои счета. * * * Полковник Рахимов уже вторую неделю был на полулегальном положении. Люди генерала пока не пытались задержать его, но не особо жаловали всех, кто с ним работал, стреляя в них при любой возможности. Те, на огонь, отвечали огнем. Пока это была незаметная война, в которой потери считали только командиры и о которой не сообщали в газетах и по телевидению. Обе стороны старались не оставлять на поле брани ни своих убитых, ни своих раненых, потому что и те, и другие, предпочитали доводить начатое до конца. Пока Алишер проигрывал своему бывшему начальнику. Тот опередил его во времени и, кроме того, располагая аппаратом комитета безопасности, использовал это в полной мере. Полковник начал создавать свою сеть только после приезда в Душанбе Никитина. Москва передала ему часть своих людей, внедренных в республику, дала выходы на пограничников и войсковые части, но при этом ни те, ни другие не получили четкого приказа содействовать полковнику и все зависило от его личного обаяния и умения убедить людей. Но как можно было убедить командира корпуса, или полка, которые привыкли к языку команд и с плохо скрываемым раздражением относились к офицерам службы безопасности. Рахимову помогало только то, что многие из тех, кто сейчас служил в Таджикистане, знали его по Афганистану. Там в горах Пандшера и Кандагара они ни раз дрались плечом к плечу и видели насколько он храбр и честен. Но храбрым и честным был и его генерал, который, конечно же не сообщил командованию советских частей о собственной игре, как не сообщила им об этом и Москва. И тут Рахимов часто попадал в неловкое положение. Его люди получали оружие и снаряжение с армейских складов, а генерал после каждой стычки звонил в штаб корпуса и требовал выяснить откуда у бандитов армейское вооружение. Войсковые офицеры, не посвященные в тайные игры Москвы, уже начинали косо поглядывать на полковника. Он отправлял шифровки Никитину. Тот обещал все уладить и все оставалось по-прежнему. Зная Олега Андреевича, полковник был уверен, что тот делает все от него зависящее, но этого оказывалось мало, потому что его начальство предпочитало не афишировать разгорающееся противостояние за опийный рынок. Может быть, это делалось еще и из-за того, что оно с первых же дней стало обретать черты борьбы за власть над республикой. Дрязги Душанбинских и Московских КГБешников всколыхнули такую взрывоопасную смесь межэтнических, межнациональных и межрелигиозных противоречий, которые почти сразу превратили Таджикистан в поле гражданской войны. Кулябцы, все время советской власти, считавшие себя обойденными выходцами из Ленинабада, которых в этих краях с трудом признавали таджиками, пользуясь ослаблением центральной власти, попытались взять реванш силой оружия. В этот спор юга с севером, за передел сфер влияния и рынков собственности, вмешались националисты, желавшие очистить республику от русских и узбеков, которые, как им казалось, захватили все хлебные места в управленческом аппарате. Эта "домашняя" свара скоро вышла за пределы не только республики, но и границ Союза ССР. Исламские фундаменталисты, поначалу скрывавшиеся в тени властных, денежных и клановых интересов, быстро поняли, что если не начать активных действий, то можно вообще остаться ни с чем. Подталкиваемые, вооруженные и обученные на деньги пакистанских и саудовских единоверцев, они стремительно ворвались на поле гражданской войны и безжалостно принялись обращать местное население в свою веру... Вот и сейчас Рахимов сидел за столом и, разглядывая карту республики, думал о страшной судьбе своего народа. Он был таджиком, но своим народом считал всех советских людей. Офицерская судьба поносила его по Союзу и он видел, что везде - в Средней Азии и на Камчатке, за Полярным кругом и на Украине, простые люди никогда не делились по национальности или цвету кожи. Это они - русские, украинцы, узбеки, татары и все, кто оказывался в этот момент рядом - в голоде, крови и непосильном труде возвели огромную державу. Это их руками убивали своих врагов, те, кто считал себя избранными и руководил страной. Это его народ, став рабом и выполняя волю своих правителей, превратил великую Россию в кровавого людоеда, ставшего пугалом всего мира. А теперь, теперь Рахимов был нужен в другом качестве и другой генерации чиновников, решивших натянуть личины демократов и делавших вид, что заботится о благе страны, на деле разрушая ее своей некомпетентностью и непомерной жадностью. Но сейчас его больше всего волновало то, что, в спор его Московского и Душанбинского начальства за опий уже вмешалась третья сторона. Воспользовавшись тем, что две первые были заняты кровавым выснением отношений, кто-то, решительно ворвался на территорию Горного Бадахшана и, пользуясь тем, что Кремль почти забыл о пограничниках, проломил рубеж и погнал через республику тоннами опий. Рахимов попытался помешать этому, но его люди тут же нарвались на хорошо вооруженные и обученные отряды, охранявшие караваны с наркотиками. Полковник, отведя своих подчиненных, смог сделать только одно - натравить на чужаков уже появившиеся банды самих бадахшанцев. Они не могли причинить им ущутимого вреда, но некоторым образом тормозили передвижение грузов через свою территорию. По решительности и отточенности действий чужаков, он понял, что имеет дело с европейцами, которые не только прекрасно разбираются в местной обстановке, но и имеют связи с афганскими душманами. По его мнению это могли быть люди из Москвы или Ташкента... Размышления офицера прервал длинный междугородний звонок. - Рахимов,- в голосе его помощника было что-то такое, что полковник автоматически выдвинул ящик своего стола и достал из него пистолет,- они перерезали почти полгорода. Я никогда не видел такого ужаса и столько крови! - Кто, где, откуда ты? - Я в Турсун-Заде, звоню с КПП полка. Сегодня ночью отряды вахабистов, незаметно просочились в город и устроили резню в микрорайонах. Они убивали всех, кого не считали истинными мусульманами. Тут и русские, и таджики, и узбеки,- было слышно, что офицер сглотнул комок, застрявший в горле,- они убивали, не разбирая, ни пола, ни возраста. Я видел стариков и женщин, здоровенных мужиков и крошечных детей. На мой взгляд, за ночь убито больше десяти тысяч человек. Они даже не сопротивлялись... - Ты сошел с ума, - закричал Рахимов,- такого не может быть! - Это мир сошел с ума,- в голосе помощника звучала отрешенность человека, только что увидевшего столько горя, что полковник, собравшийся выругаться, сомкнул уста. - Здесь, вокруг ограды полка собрались тысячи людей. Они просят помощи, защиты. - Так помогите им. - У меня всего два десятка человек. Мы несколько часов вели бой с вахабистами, я потерял троих и едва защитил одну многоэтажку. - А что командир полка? - Он доложил в штаб корпуса. Ему запретили вмешиваться в конфликт, назвав его внутритаджикским делом. Рахимов выругался, потом, помедлив, приказал: - Начни организовывать отряды самообороны, народное ополчение, черт побери, что угодно. Открой склад военкома, раздай людям оружие. - Оно уже досталось вахабистам,- перебил его офицер. - Конфискуй охотничьи ружья, делай пики, копья, сабли, смотри сам, на месте,- Рахимов кричал, понимая свое бессилие.- Продержись пару часов - я вышлю тебе ветолет с оружием. Встречай его на городской площади. Когда офицер положил трубку, Рахимов некоторое время сидел, уставясь на свой пистолет, потом рывком подтянул к себе телефон без диска и поднял трубку: - Соедини меня с " Гранитом ". " Гранит "? Дай мне " Сыроежку ". " Сыроежка "? Дай мне " Патефон ". Полковник Рахимов,- бросил он, услышав голос телефониста,- найди мне командира полка! - Васильев,- спокойный, окающий голос командира полка вызвал у полковника раздражение, но он, сдерживая себя, поздоровался и спросил,- ты можешь защитить горожан? - Только тех, кто стоит за воротами и вокруг забора,- ответил командир,- я просил у командира корпуса разрешения вывести людей и очистить город от бандитов, но он приказал не вмешиваться. - А когда мы с тобой в Афгане драпали из того ущелья, хотя у тебя и у меня был приказ драться до последнего солдата, ты о чем думал?! - О своих бойцах, о матерях, которые их ждут,- выругался полковник,- а ты, Рахимов, мне на психику не дави. Привези приказ от командира корпуса или дивизии, я тебе мигом город очищу. - А до этого будешь смотреть как на твоих глазах будут резать людей? - Да, буду! - Закричал офицер,- у меня тоже дети и я не хочу оставить их сиротами и идти под трибунал, понял?! А твои, твои гебешники знаешь что сделали? Посадили свои семьи на машины, выставили у бортов охрану и укатились из города. Как ты это называешь, а?! - Но ты-то не ушел и помощник мой, майор Кенджаев, не ушел. - Был он только что у меня, кричал здесь, руками махал и грозил мне карами небесными. - Дело разве в карах? Как ты после того, что произошло, будешь в глаза своим детям смотреть? Ты, офицер, защитник справедливости и чести! - А у московского дерьма, у тех сук, которые нас с тобой посылали в Афган, а сейчас бросают, как кость, толпе, связав по рукам и ногам, есть честь? - Ты от ответа не уходи, с этими подонками если не мы, так сами история разберется. - Насрать мне на историю, я тебя о сегодняшнем дне спрашиваю! - И я о том же. - Не хочешь сам послать своих солдат, дай им это сделать самим.- Рахимов нашел выход из создавшегося положения. - То есть? - У тебя в полку есть таджики? - Рахимов говорил, пристукивая рукятью пистолета по столу и не замечал этого. - Три лейтенанта - танкиста и десятка полтора бойцов. - Так пусть они сядут на свои танки и выйдут в город. - Ты что?- Командир полка чуть не задохнулся от ярости,- не понимаешь о чем говоришь?! Я же тебе русским языком сказал - у меня приказ не вмешиваться! - А ты и не вмешивайся. Пусть они это сделают против твоей воли, а когда уже будут за воротами, тогда ты отдай приказ об их аресте и доложи начальству, что они дизертировали, желая защитить от смерти родственников. Уверен, что танки, с моими людьми на броне, вышибут этих подонков из города. А там, через день - другой, будут уже другие власти, которые сами позаботятся о своих жителях. Трубка молчала. - Алешка,- взмолился Рахимов,- ты же сам себе не простишь того, что не попытался спасти людей, я же тебя знаю... - Хорошо,- в голосе офицера звучали спокойствие и решительность. Я разрешу им выйти из расположения на трех танках с полным боекомплектом. В этом вселенском бардаке такое могут и простить. - Спасибо, Васильев. Г Л А В А 16. Переброску опия через Узбекистан, Киргизию, Казахстан и Россию Чабанов организовал, широко и дерзко. Наркотик везли в трубах большего диаметра, направлявшихся на строительство нефте-и газопроводов. Прямо на заводе, производившем высоковольный кабель, его закатывали в медную оплетку и сматывали в бухты, оставив, собственно, самого кабеля метра по три - четыре. Так, что если вдруг дотошному таможеннику на польско-советской границе захотелось бы проверить груз, он бы наткнулся на самый настоящий многожильный медный кабель. Вблизи столицы Киргизии по распоряжению Леонида Федоровича было создано больше двух десятков лабораторий, перерабатывающих опий-сырец в героин. Часть его реализовывалась и вывозилась в обычном виде. А часть - тайно перебрасывали в Туркмению и там, на огромной бахче, мешочки с наркотиком вращивали в арбузы. Потом, когда они достигали зрелости, их вагонами развозили по всей России. Серьезный человек обратил бы внимание на то, что некоторые составы с арбузами и дынями охраняли так, как не охраняли товары западных фирм, но таких уже не было. Вся страна занималась политикой и, кто в страхе, кто в надежде на лучшее, ждали перемен. А Чабанов делал деньги и через свои фирмы на Западе вкладывал их в электронику, газо-и нефтедобычу, домостроение и банковские операции с недвижимостью... * * * Краем глаза он увидел выдвигающийся из-за камня черный ствол гранатомета и, не раздумывая, оттолкнулся обеими ногами от брони БРДМа. В воздухе его догнал тяжелый удар и жгучая волна взрыва опалила огнем лицо и руки. Только потом он почувствовал, как острые камни врезались в спину и по правому плечу побежал горячий ручеек крови. Не обращая внимания ни на боль в спине, ни на почти онемевшую руку, он рванул отвороты куртки и одним движением натянул ее на голову, погасив горящие волосы. Только потом он услышал крики боли, свирепый солдатский мат и вопли атакующих душманов. Не поднимая головы, он повел глазами по сторонам и увидел, что у пулемета, на шедшем вслед за его машиной броневике, стоит его начальник штаба и короткими очередями бъет по рыжым скалам. Майор оглянулся и, встретившись с ним глазами, улыбнулся. " Жив! " - Понял он движение губ своего друга и, приподнявшись, оглянулся. В колонне горели три машины и два броневика. Идущий впереди танк, медленно поводя башней, бил из пушки куда-то вверх. Из-под колес бронетранспортеров рокотали автоматные очереди - его солдаты вели бой с нападавшими. Он встал и, глядя на начальника штаба, стремительными рывками менявшего пулеметную ленту, шагнул к нему... и тут что-то задребезжало. Он вскинул автомат и пришел в себя. Кто-то стоял за порогом его квартиры и беспрерывно давил кнопку звонка. Министр окончательно проснулся и, передернув затвор "Узи", с которым с некоторых пор почти не расставался, неслышно подошел к двери. Прижавшись к стене вблизи дверного проема, он поднес стоявшую тут клюку к глазка и несколько раз прикрыл и открыл стеклышко. Трель стихла, но никто не стрелял. Только тогда он, держа палец на спусковом крючке автомата, сам заглянул в глазок. За дверью стоял Мурад Эсенов. Он заведовал отделом ЦК Компартии Туркменистана и был тайным агентом и старым другом министра. Тот распахнул дверь и втащил приятеля через порог. - Что ж ты делаешь?! - Прошептал министр, когда они вошли в его кабинет,- как ты мог открыто прийти ко мне? - А ты,- Мурад кивнул на автомат в его руках,- почему не перейдешь жить в военный городок и не поставишь около порога охрану? - Ты хочешь, чтобы я жил как в аквариуме? - А ты не думал, что ради тебя они могут рвануть этот дом, угробив ни в чем не повинных людей? Министр улыбнулся и отрицательно покачал головой: - Ты слишком долго прожил за пределами Туркмении. Тут рядом со мной живут две семьи из такого рода, что в этом доме даже комара опасно убивать. Меня, за порогом моей квартиры - да, но жителей дома не тронет никто. Эсенов усмехнулся и тяжело опустился в кресло. - Ты, министр внутренних дел, генерал, а ведешь себя, как пацан. Спрятал семью в российской деревне, ходишь по дому с автоматом в руках, а веришь в силу средневековых обычаев. Генерал отложил в сторону оружие и, тряхнув копной густых, обильно посеребренных волос, невесело рассмеялся: - Давай не будем решать кто из нас делает больше ошибок. Тебя так трудно и долго внедряли в святая святых местных коммунистов, а ты взял и открыто пришел ко мне - ставленнику Кремля, пытающемуся расчистить местные авгиевые конюшни от коррупции, казнокрадства и торговли государственными должностями. Так кто из нас пацан? Сухое, нервное лицо Эсенова дернулось. - Я узнал такие вещи, за которые сейчас же могут полгорода снести. Держать их у себя было бессмысленно - в любой момент их могли взять вместе с моей головой. А мне очень не хочется умирать задарма. Вот я и прибежал к тебе, нарушив все наши конспиративные правила. - Они стоят того, чтобы ты раскрылся? Гость повел головой по сторонам, задумчиво посмотрел на старинную казачью саблю, висевшую на ковре и набор курительных трубок, выставленных в стеклянной витрине. - В двух словах - в республику из-за кордона поставляется оружие и наркотики. Но и то, и другое не для внутреннего пользования - опий здесь выращивают веками, а автоматов хватает со времен нашей "миротворческой миссии" в Афганистане - а для переброски внутрь Союза. Большая часть стволов идет в Прибалтику и на Кавказ, что-то в Центральную Россию. Наркотики - поставляются в Европу и Штаты. Кроме того, мне удалось добыть перечень должностей с расценками. Теперь я знаю - сколько, за какой партийный или государственый пост, в какой валюте и кому надо заплатить. Еще мне удалось записать разговор Первого с одним из родовых вождей, в котором они рассуждают о будущем страны, вне Союза. Там есть много интересного и четко обозначены выходы с суммами подношений на Кремль, - Эсенов отвел глаза,- эти имена вслух лучше не произносить. Названы и несколько Люксембургских банков и фирм, через которые перебрасываются деньги на счета в Европу. Есть несколько совершенно не знакомых имен, но произнесенных с таким почтением, что я думаю - они имеют вес на уровне или выше Кремля. В моем дипломате не только пленки, но и документы, среди них телеграммы, копии счетов и отчетов. Лицо генерала окаменело, а в глазах загорелись какие-то огоньки. - Если говорить коротко, то я свои миссию считаю выполненной,- Эсенов встал и, подойдя к стене, зачем-то потрогал ножны сабли. Потом потер пальцем потемневшую рукоять. - Она у тебя настоящая? Министр вскинул голову, как будто только что пробудился ото сна, и невидящим взором посмотрел на своего друга: - Да, дедовская. Он у меня у Буденного служил. Мне его шашка по наследству досталась. - А мой дед, наверное, против твоего воевал.Только у меня его оружия не осталось. Даже не знаю где он похоронен и похоронен ли? - Война,- неопределенно проговорил генерал, пожимая плечам. - Гражданская,- уточнил гость.- Вот и сейчас, я боюсь, что наши лидеры, может быть, сами этого не до конца понимая, снова ведут страну к гражданской войне. Только если она случится, Россия наверняка потеряет Сренюю Азию, Кавказ, Крым, Прибалтику, Украины... Теперь ее окружает не тот мир. Генерал не любил отвлеченных рассуждений. Он был человеком дела и всем разговорам предпочитал действие, а рассуждения облекал в конкретные пункты плана или приказа. Гость, как только сейчас заметил министр, был одет не по погоде. На нем был черный костюм, а хрустальной белизны рубашка под подбородком была затянута в темный, под цвет пиджака, галстук. - Не жарко, на дворе почти сорок градусов? - Он решил сменить тему разговора. - Это чтобы не переодевали, когда в гроб будут класть,- невесело пошутил Эсенов, потом усмехнулся.- Ты же знаешь, в ЦК в рубашке с коротким рукавом не походишь. Я к тебе вместо обеда выскочил, вот и не успел снять "униформы". - А-а-а,- как-то неопределенно протянул министр. Гость внимательно взглянул в его глаза и понял, что тот уже решает как, сохранив тайну, перебросить в Москву материал, который он принес. - Может быть военной фельдпочтой? - Я уже проверял - ее читают в местном КГБ. - Погранцы? - Длинная история - они все посылают через штаб округа. - Что у тебя нет самолета или верных людей в аэропорту? Генерал автоматически потянулся к столу и, взяв с него ремни наплечной кобуры, надел их и застегнул на груди. - Сейчас поедем к артиллеристам. Я с их командиром полка в Кандагаре водку пил, а там остальное и додумаем. Он сунул под левую руку свой "Узи" и поднялся. - Погоди секунду,- Эсенов подошел почти вплотную к нему и, глядя прямо в глаза, спросил: - Чьи интересы мы тут с тобой отстаиваем? Там такие фамилии, что мне вдруг подумалось, в не пешки ли мы в чужой игре? Может быть, с нашей помощью одни подонки пытаются отобрать деньги и должности у других, а? Генерал взял с вешалки легкую защитную куртку и, встав с боку окна, осторожно отодвинул занавеску. - Моя " Вольвочка " уже пришла,- он повернулся и, твердо глядя в глаза друга, сказал: - Меня сюда прислал Александр Яковлев. Мы говорили с ним перед поездкой. Он человек честный. Или ты думаешь, что я уже в людях перестал разбираться? Пошлем бумаги ему, а там посмотрим на их реакцию. Генерал впереди, гость позади - они подошли к двери. Министр, взглянув в глазок, открыл дверь. На лестничной площадке стоял прапорщик с петлицами пограничника на рубашке. Он удивленно поднял белесые брови: - Вы же сами приказывали, товарищ генерал... - Все нормально, Петя. Уже на улице, садясь в машину, генерал пропустил Эсенова вперед и тихо проговорил: - В конце концов - все мы шахматные фигуры на доске истории. Его спутник никак не прореагировал на эти слова. Он смотрел в проход двора. Там, чуть прикрывшись углом дома, стояла новенькая " Волга ". - Вот и все,- отрешенно прозвучал голос Эсенова,- они уже здесь и дороги назад для меня нет. Генерал чуть двинул плечом, отбрасывая полу куртки. Майор, стоявший у передней дверцы машины министра, приподнял дипломат и положил большой палец на кнопку, которая отбрасывала обе стенки чемоданчика, обнажая автомат. - Садись,- генерал чуть подтолкнул Эсенова в глубь салона,- стрелять не будем, да и они брать нас тут не решатся. Майор чуть отступил назад и, приподняв дипломат, прикрыл им и собой министра, садящегося рядом со своим гостем. Не успел генерал опуститься на сидение, как водитель дал полный газ. Адьютанту пришлось прыгать в стремительно уносящуюся машину. Едва коснувшись сидения, офицер всем телом повернулся назад, готовясь в любой момен открыть стрельбу по нападавшим. Но водитель "Волги", не скрывая своих намерений, почти в ту же секунду двинулся за машиной министра. - Обнаглели до предела,- прошипел от ярости майор. - Не обращай внимания,- проговорил, даже не глядя в сторону преследователей, генерал,- они наверняка из комитета и если мы их сейчас остановим, то предъявят свои удостоверения и скажут, что выделены для моей охраны. Водитель вопросительно посмотрел в зеркальце, стараясь поймать взгляд министра. - К артиллеристам, Петя. Знаешь, около кинотатра " Космос " полк стоит ? - Есть, товарищ генерал. Машины мчались по залитому полуденным зноем Ашхабаду. Редкие прохожие пробирались по тратуарам, держась вблизи домов и стараясь не выходить из-под тени раскидистых деревьев. Проспект Махтум-Кули, по которому они ехали, был полон автомобилями и водителю генерала, не снижавшему скорости и не обращавшему внимания на сигналы светофоров, приходилось метаться между едущими в обе стороны потоками. Кто-то из возмущенных шоферов сигналил, кто-то крутил пальцем у виска и материл водителей проносящихся по осевой машин. Преследователи шли метрах в тридцати сзади и, похоже, не собирались отставать. - Может быть,- голос водителя звенел от напряжения,- через Туркмен аул попытаемся оторваться? Там, правда, пыли придется поглотать и покидает, но я знаю такие проезды... - Давай,- согласился генерал. Водитель, почти не снижая скорости, свернул направо, и Эсенов сильно ударился головой об крышу. - Держись,- засмеялся министр,- Петя, если не расшибет, то точно довезет. Густая пыль заползла в, казалось бы, герметичный салон " Вольво ". Машину било и бросало. Майор, все время оглядывающийся назад, уже не видел за густым шлейфом, рвущимся из-под колес, машину преследователей. Вдруг " Вольво " взлетело и, ударившись всеми четырьмя колесами, об дорожное покрытие, машина понеслась по асфальту. - Пока они выберутся из пыли,- довольно проговорил шофер,- мы уже в полку будем. Мимо замелькали какие-то проулки, заставленные аккуратными деревянными домиками, огороженными невысоким штакетником и густо обсаженные вишнями. - Это что, Туркмен аул? - удивился генерал. - Да,- кивнул головой Эсенов,- только в этой части чуть ли ни сначала века живут русские и украинцы. - Сзади никого нет,- доложил майор. - Они могут поехать другой дорогой. - Нет,- возразил водитель, взглянув в зеркальце на Эсенова,- к этим воротам ведет только одна дорога. Да и кто знает куда мы поехали? Машина подлетела к высокому кирпичному забору, в котором темным провалом выделялись металлические ворота, выкрашенные в зеленый цвет. Не успел адьютант выскочить из машины, как ворота открылись и они увидели невысокого солдатика, безразлично взиравшего на проезжащую мимо машину. - Сними-ка с него стружку, а то пропускает, не глядя,- приказал министр,- и чтобы ту машину, если она придет, задержал. Пусть дежурного вызывает или вообще отсюда уйдет...Найдешь нас в штабе, поехали, Петя. "Волво" пронеслась по военному городку и замерла у беленного двухэтажного здания. - Спрячься куда-нибудь подальше, чтобы тебя тут не видели. - Я буду в парке машин "НЗ",- водитель ткнул перед собой рукой. Генерал кивнул и они с Эсеновым взбежали по ступеням высокого крыльца в здание. Дежурный офицер, поднявшийся навстречу, увидел на плечах тужурки генеральские погоны и громко вскрикнул: - Смирно! - Отставить,- бросил генерал,- командир у себя? - Так точно. - Меня здесь нет,- в голосе министра было столько стали, что даже Эсенов автоматически вытянулся,- ни для тех, кто будет спрашивать по телефону, ни для тех, кто сюда войдет, даже если это будет сам Генеральный секретарь или председатель КГБ, понял? - Так точно. Они бегом поднялись на второй этаж. Генерал, стукнув, открыл дверь кабинета командира полка. Навстречу им поднялся высокий полковник - Здравствуй, Андрей,- министр крепко пожал ему руку,- знакомся - это подполковник Эсенов. - Первых,- командир полка кинул руку к козырьку,- прошу садиться. - Особняк твой здесь? Офицер протянул руку к телефону: - Николай Васильевич, зайди, пожалуйста. Почти тот час через порог шагнул грузный майор, увидя посетителей, он повернул голову и, заметив генеральские погоны, медленно поднес руку к козырьку: - Начальник особого отдела... Генерал досадливо махнул рукой: - Николай Васильевич,- он повел рукой в сторону Эсенова,- в этом дипломате совершенно секретные документы. Мне нужно немедленно скопировать их в трех экземплярах. Два на микрофильмы, один на обычную бумагу и магнитофонные пленки. - Но-о? - Майор вопросительно посмотрел на командира полка. - Вам нужны наши документы? - ноздри генеральского носа раздулись, а голос опустился до шепота. - Вас, товарищ генерал я знаю. - Это подполковник Эсенов,- министр помолчал,- сейчас он заведует отделом ЦК местной компартии и допущен ко всем секретам страны. Эсенов молча достал свое удостоверение и протянул офицеру. Тот внимательно прочитал его и, закрыв, вернул владельцу. - Подполковник поможет вам,- министр усмехнулся,- а вашему начальству о нашем посещении можно доложить и завтра. Вы не против? - Генерал весело посмотрел на командира полка. Тот опустил глаза. Когда Эсенов с начальником особого отдела вышли, хозяин кабинета, пожав плечами, сказал: - Ты же знаешь, что я им не могу приказывать. Генерал, поднявшись и подойдя к шторе, почти полностью прикрывающей окно, взглянул вниз, потом повернулся к своему приятелю. - Когда он доложит своему начальству? - Вообще говоря, он мужик неплохой, может, и завтра... - Там мой адьютант идет,- генерал кивнул вниз,- прикажи дежурному, чтобы он его в какой-нибудь кабинет проводил, где можно журналы почитать - не хочу, чтобы его кто-нибудь увидел. Полковник поднял трубку, передал распоряжение дежурному по полку и поднял глаза на своего гостя: - Что так трудно? - Да, обложили суки со всех сторон. Кабинет слушают, следят, совершенно не скрываясь. - Он хотел сказать полковнику, что прошлую почту, посланную из его полка с фельсвязью, прочли в местном КГБ и, очень может быть, что " неплохой мужик Николай Васильевич " не портит отношения с местной службой безопаности, хотя это мог сделать и сам фельдегерь. Полковник поднялся и, достав из шкафа бутылку водки, несколько помидор, ломтей черного хлеба и солонку, вернулся к столу: - Накатим по единой? Генерал снял тужурку, командир полка покосился на служебную кобуру с "Узи", висящую под его левой рукой, но ничего на сказал. Он налил по полстакана водки и, подняв свой, спросил: - Назад, в армию не тянет? - Меня назад в революцию тянет,- ворчливо проговорил генерал и одним глотком выпил спиртное. - Если бы ты знал сколько вокруг дерьма. - Будто в армии его меньше. Министр кивнул и подставил стакан. Теперь они молчали. Пили водку, хрустели закуской и молчали. Генерал думал о том, что занялся почти неразрешимым делом. В Туркменской ССР продавалось и покупалось все. - должности, женщины, дети, земли и ордена. Сегодняшние слова Эсенова были для него не новы. О том же, осторожно и полунамеками, говорил и, посылая его сюда, Яковлев. Тогда, в Кремле, генералу, только что вышедшему из Афганской мясорубки, казалось все это детской шалостью зажиревших чиновников. "Прихвачу парочку, другую,- думал он,- проведу показательный процесс и стихнут." На деле же оказалось совсем не так. В горах Гиндукуша он знал где противник и кто защищает его спину, а здесь ему мешали все - от главы национальной компартии до председателя местного комитета госбезопасности. Он первый раз почувствовал себя разведчиком на чужой территории. За полгода работы в республике он потерял всех офицеров, приехавших с ним. Одному устроили аварию; другой отравился "несвежей рыбой"; у третьего открылся насморк, врач в госпитале выписал ему капли, а утром его нашли мертвым в собственной квартире. Медики утверждали, что это была аллергическая реакция. Несмотря на все это, генерал раскрыл всю пирамиду поборов, перекачки государственных средств в карманы и переброски денег и драгоценностей в Москву. Единственное, что было для него новым - это контрабанда оружием. Но он знал, что в руках местных националистов, а после начала новой национальной политики и перестройки, начатой Горбачевым, в республике появились и такие организации, копится оружие. Одному из его людей удалось сделать уникальный снимок - из-под полы распахнувшегося халата одного почтенного муллы, ведшего службу в мечети, виднелась рукоять современного пистолета. Больше всего генерал был удивлен, когда узнал, что в республике скрывают истинное положение с сельскохозяйственными угодьями. По данным статистики и документам, отправляемым в Москву пахотных площадей было намного меньше, чем на самом деле. Это помогало ставить рекорды или наоборот - просить помощи. Обо всем этом он, при первом же случае, рассказал в ЦК КПСС и в союзном министерстве внутренних дел. Яковлев, подняв мохнатые брови, попросил подтвержденные документами факты. А министр, недобро усмехнувшись, спросил: "Ты, случаем, не в кавалерии служил?" После этого, напившись в доме одного старого афганского сослуживца, генерал прошептал ему в ухо: " А может, их и надо время от времени отстреливать, чтобы в грязи и золоте не тонули? " Приятель пожал плечами: " Ты- министр, ты и решай." Если бы он хоть что-то мог решить сам... Генерал поднял голову от стола и посмотрел на часы: - Андрей, у меня к тебе просьба, пошли сейчас кого-нибудь в аэропорт, чтобы в воинской кассе купили билет на ближайший рейс на Москву для корреспондента ТАСС,- он полез в карман, достал визитку и протянул ее полковнику,- вот его фамилия. Второго офицера пошли на железнодорожный вокзал - пусть купит два билета в вагон СВ тоже на сегодняшний рейс до Москвы. Только, пожалуйста, пошли ребят быстрых и не болтливых. Полковник взял из руки генерала деньги и вышел из кабинета. Генерал подтянул к себе телефон и набрал номер правительственной гостиницы. Когда ему ответили он громко проговорил: - Вы хотели со мной встретиться? Я буду ждать вас у себя в кабинете в шестнадцать часов. И приходите со всем. Прежде чем журналист задал ему вопрос, он положил трубку и улыбнулся и пробормотал себе под нос: - Этот номер вы засечь не успели. Полковник вернулся с новой бутылкой и кругом бараньей колбасы. - Или хочешь нормально пообедать? - Спросил он, разламывая колбасу на несколько кусков. Министр отрицательно покачал головой. Они принялись есть и пить, вспоминая различные эпизоды из совместной военной службы в Афганистане. Минут через сорок через порог шагнул Эсенов. Генерал поднял на него глаза. - Все нормально. Ему удалось просмотреть всего несколько незначительных бумаг. - Звонил? - Нет, он же тут выяснил мою фамилию и должность . - Нам надо спешить. Ты?.. Эсенов повернулся к полковнику и, глядя ему в глаза, спросил: - Вы можете мне сейчас же дать использованную форму сорок восьмого размера с сержантскими погонами и сапогами сорокового размера? - Конечно. - Мне нужно, чтобы ваш кадровик оформил воинское требование и отпускное удостоверение до Ташкента на имя сержанта Исмаилова,- он достал из кармана потертый военный билет и протянул его командиру полка.,- и впишите сюда, все что нужно Тот кивнул головой, встал и вышел. - Одну микропленку ты возмешь с собой,- генерал потянул к себе дипломат,- она для Яковлева. Эсенов кивнул и принялся развязывать галстук. Когда полковник вернулся в комнату, он с аппетитом ел колбасу, запивая ее водой из графина, стоявшего на холодильнике. - А что же водку? - Спросил офицер, протягивая ему вещмешок. - Солдатам пить не положено,- ответил Эсенов. Он шагнул к двери, закрыл ее на ключ, быстро снял с себя костюм и рубашку, надел солдатскую форму, натянул на голову панаму и, аккуратно свернув гражданскую одежду, положил ее в вещмешок .Туда же сунул пачку каких-то документов, подержал в руке небольшой черный пистолет, потом, взглянув на генерала, перетянутого ремнями наплечной кобуры, положил оружие между одеждой, но, как обратил внимание командир полка, рукоятью вверх. - Ну,- генерал обнял Эсенова, превратившегося из чиновника, затянутого в черную тройку, в аккуратного, подтянутого солдата,- будем живы, свидимся. Тот, улыбнувшись, пожал руку командиру полка,- спасибо. Где сидит ваш кадровик? - Последняя дверь по правой стороне. Вопросов задавать он не будет. Министр, сморщившись, допил водку и подошел к окну. Наискосок, через залитый палящим солнцем плац, шел невысокий, стройный солдатик с вещмешком на левом плече. Он четко отдал честь встретившемуся ему офицеру, и генерал вернулся к столу. - Теперь ты понял, как мне здесь хорошо? Полковник кивнул и задумчиво произнес: - Вот, уж, никогда не думал, что и у нас такое возможно. Генерал катал хлебный мякиш и смотрел на часы. Ровно через тридцать минут, он поднялся: - Андрюша, скажи дежурному, пусть мой адьютант поднимется сюда и справься, может, билеты уже привезли. * * * Владимир Голубев, занимавший высокий пост главного редактора в зарубежной редакции ТАСС был в Туркмении со страной миссией. Его, в числе двух десятков известных столичных журналистов, разосланных по всем республикам Союза для помощи в организации освещения перестройки, прислали в Ашхабад. Так как он приехал с удостоверением, подписанным в секретариате ЦК КПСС, его незамедлительно принял Первый секретарь компартии Туркменистана. Беседа была странной. Партийный лидер не столько отвечал на вопросы журналиста, сколько сам их задавал. У Голубева сложилось впечатление, что здесь его приезд воспринимают как-то необычно. Целую неделю он работал в редакции республиканской газеты, пил с ее журналистами горячую водку и прохладный чай, ездил с ними по местным достопримечательностям и отсиживал ночные дежурства в секретарите. Люди, которым он должен был помогать, были крепкими профессионалами и в его помощи не нуждались, поэтому, когда прошли первые шесть дней его двухмесячной командировки, он стал тяготиться бездельем и, созвонившись с редакцией " Недели ", решил написать для нее серию очерков о пограничниках. Редактор газеты, которому он сказал о своем желании, тут же позвонил пограничникам и в министерство внутренних дел республики, чтобы выписать столичному журналисту пропуск в погранзону. Как оказалось, утром в штаб ближайшего отряда шла машина, в которой было одно свободное место, которое и предложили московскому журналисту. Он с радостью согласился. В начале шестого утра, едва Голубев успел побриться, рядом с гостиницей раздался громкий сигнал автомобильного клаксона. Он выглянул из окна и увидел стоящий внизу " УАЗик " и прогуливающегося рядом с машиной офицера в зеленой фуражке. - Я сейчас,- крикнул журналист и, бросив в дорожную сумку вещи, диктофон и бутылку водки, сбежал вниз. - Майор Воронов,- представился пограничник,- я могу посмотреть ваши документы? Голубев протянул хмурому офицеру свое удостоверение и полез было за паспортом, в котором стояли соответствующие отметки и разрешения, но майор хмыкнул что-то неопределенное и, вернув ему корочки, щелкнул замком задней дверцы: - Прошу. Как оказалось, в машине кроме сержанта-водителя, сидел еще один офицер в чине капитана. - Леонид,- его рука была удивительно жесткой, но на лице светилась добрая улыбка.- Разбудили мы вас? - Володя,- ответил Голубев, чуть не ударившись головой о металлическую стойку, потому что едва майор поднялся вслед за ним, как машина помчалась по просыпающимся улицам Ашхабада. - Мы хотим по холодку убежать подальше от города,- пояснил майор,- в горах будет прохладнее. - Да не спал я давно,- Голубев взмахнул рукой,- даже побриться успел. - Ну,- рассмеяся капитан,- тады, ой! А-то Борис все боялся вас будить. Это я нажал на сигнал, ведь мы на тридцать минут раньше подъехали. - Вот и зря, надо было сразу сигналить. Что мне - долго собраться? Диктофончик, рубашончик, да флакончик. Машина мчалась по пустынным улицам предрассветного города и прохладный воздух с силой врывался через открытые окна. - А я думал, что тут всегда жарко, как в печке,- пытаясь завязать разговор, прокричал Голубев. - Пустыня,- пожал плечом майор,- часов до трех не можешь заснуть от духоты и жары, а потом надо ватным одеялом укрываться, чтобы не замерзнуть. А на рассвете тут вообще прекрасно. Громадные акации и карагачи, плотно стоявшие по обеим сторонам Ашхабадских улиц, что-то шелестели тяжелами кронами. Голубев вдруг почувствовал себя так хорошо, что ему захотелось петь. Похоже, что это отразилось на его лице и сидевший рядом майор Воронов, улыбнулся: - Я тоже люблю быструю езду. Через час тут не разгонишься, а сейчас - только успевай жать на железку и радуйся жизни. - Вам надо в Фирюзу съездить, там любая жара ни по чем,- повернулся к ним капитан,- мы там пионерские лагеря держим. Горы, деревья, ледяная вода, чистый звонкий воздух... - Прекрасный шашлык и много водки,- в тон ему ответил Голубев.- Был я там с ребятами из редакции, даже покупаться в горной речке успел и порядком замерзнуть. - Это там запросто,- проговорил майор. - А хороший шашлык мы можем и по дороге поесть,- Леонид взглянул на своего товарища,- и водки холодной попить. - Только за обедом,- отмахнулся Воронов. - Я об этом и говорю, остановимся у Клыча, у него и шашлык хороший и водка в холодильнике всегда есть. Офицеры над чем-то задумались, да и рев мотора и свист ветра - не располагали к нормальному разговору. Голубев откинулся на спинку сидения и, глядя на мелькающую дорогу, незаметно заснул. Он проснулся от того, что почувствовал текущий по груди и спине пот. Журналист поднял голову и увидел смеющиемся глаза капитана: - Я тут от жары к сидения прилип,- сказал он смущенно,- и, конечно же, храпел? - В этом шуме храпа было не слышно,- Леонид окончательно развеселился,- да и проснулись вы во время. Сейчас почти полдень и мы подъезжаем к шашлычной Клыча. Впереди в мареве ослепительного жара показалась пересекающая асфальт мутная лужа воды, удерживаемой небольшими асфальтовыми валиками поперек дороги. Здесь, как уже знал Голубев, медленно проползающие это препятствие машины остужают разогреты скаты. Таким образом удлиняется срок работы резины, которая очень плохо переносит местную жару. Чуть в стороне от дороги, стоял глинобитный домик с большим навесом, под которым вился дымок мангала. Увидя его, Голубев почувствовал голод. - Вот и я так,- улыбнулся Воронов,- как только вижу шашлычную, так слюньки текут. Машина, прокатившись через водную ванну, спустилась в кювет и осторожно подрулила к домику. Услышав звук взревевшего мотора, из-за грязной от пыли, но когда-то белой занавески, появился здоровенный туркмен. На его бритой голове плотно сидела крохотная тюбетейка. - А,- обрадованно протянул мужчина,- это вы? К пограничникам у нас особое уважение. Он вопросительно взглянул на Голубева и, поймав приветственный кивок капитана, подошел к ним и с почтением пожал всем четверым руки. - Здравствуй, Клыч,- майор чуть задержал его ладонь в своей,- обрадуй столичного журналиста своим прекрасным шашлыком. - И холодной водкой,- хохотнул капитан,- но без пива. Острые глаза недобро кольнули Голубева и исчезли за опущенными веками. Огромный мужчина чуть-чуть склонил голову: - Люди из Москвы особо дорогие гости в наших краях,- голос шашлычника был благодушен, но сам он смотрел вниз,- садитесь, отдыхайте, я тут быстро все разложу. Мужчина исчез за занавеской и почти в ту же секунду появился вновь, неся в руках большой красный поднос. На нем стояла запотевшая бутылка "Столичной", несколько граненных стаканов, тарелки с огромными кусками каких-то неестественно алых помидор и тонкая лепешка. Голубев вскочил и кинулся к машине. Офицеры недоуменно переглянулись. Журналист выдернул из салона свою сумку и побежал назад. - У меня с собой "Посольская",- он торжественно извлек из сумки литровую бутылку,- она идет в любом виде. Клыч молча взял со стола бутылку, только что водруженную журналистом, и понес ее за занавеску. - Он прав,- Леонид свинтил крышечку с бутылки,- тут любую водку надо пить остуженной. Так она лучше идет, да и градусы, вроде, незаметнее. А это в туркменской жаре что-то да значит. - Ну,- майор разорвал лепешку на несколько кусков и поднял свой стакан,- со знакомством. Это была длинный обед или скоротечная пьянка, потому что, когда Голубев попытался прикинуть сколько же они выпили, то получалось больше, чем по литру на брата, а солнце едва сдвинулось с места. При этом, офицеры, практически, не ответили ни на один его вопрос о границе, отделываясь какими-то шутками и невероятными историями. А вот он, он рассказал им о своей работе, семье и детях, рассказал даже об удивившей его встрече с руководителем национальной компартии, который, говоря с ним, все время чего-то опасался. Клыч, степенно передвигаясь между их столом и мангалом, исправно подносил им шипящие от жара палочки с печенным мясом, менял бутылки, докладывал помидоры и лепешки. За все время он не произнес ни слова, как не сделал этого и сержант-водитель, запивавший шашлык мутным лимонадом. Наконец майор, отставил в сторону очередную опустевшую бутылку: - Вот мы и пересидели самую жару, теперь можно и дальше трогаться. Голубев, чувствуя себя довольно пьяным, но стараясь держаться ровно, медленно поднялся и полез в карман за бумажником. - Сегодня вы наш гость,- капитан достал из нагрудного кармана свернутую вдвое небольшую пачечку двадцатипятирублевых купюр. - Нет,- журналист распахнул свой бумажник,- я к такому не привык,- тогда поделим все пополам. Он протянул шашлычнику деньги, но тот, словно не видя его руки, взял причитающуюся сумму из рук Леонида и, чуть улыбнувшись, попрощался: - Приезжайте еще. Майор надел фуражку, проверил, приставив вытянутую ладонь ко лбу, расположение кокарды и не спеша пошел к машине. Когда она тронулась, он наклонился к Голубеву и, хлопнув его дружески по плечу, сказал: - Славно посидели. Граница, как-то, не располагает к пустой болтовне, а ты, как раз, не из тарахтелок. - Да,- капитан повернулся к ним,- мы тут в прошлом году везли к себе одного столичного франта, так он нас уболтал до дошноты. Все столичные сплетни рассказал, обо всех приемах и халявной жрачке поведал. Мы думали, что ты тоже из этих, допущенных к телу, а ты ничего, нормальный мужик. Голубев тоже хотел сказать им что-то доброе, но вдруг почувствовал себя таким усталым, что, откинув голову на скачущее под ним сидение, мгновенно заснул. Офицеры расхохотались, но это был добрый смех сильных людей. - Если командир решится, то надо будет его поберечь,- сказал майор, поправив голову спящего. Сержант, ничего не понявший в этой фразе, решил, что Воронов пьян, но капитан, совершенно трезвым взглядом посмотрел на товарища и утвердительно кивнул головой... Голубев пришел в себя от холода. Не открывая глаз, он протянул руки и, наткнувшись на жесткое, шерстяное одеяло, потянул его к подбородку, но тут же открыл глаза и сел. Рассвет лил прозрачную синеву сквозь широко распахнутое низкое окно. Под ним был кожаный диван, аккуратно застеленный простынью, в изголовье лежала большая подушка, а в ногах - одеяло, почти вылезшее из пододеяльника. Журналиста окатил стыд - он помнил, что после обильного и богато политого водкой обеда сел в машину, а тут незнакомая комната, постель... - Господи,- чуть не вскрикнул он и, вскочив, осмотрелся. Рядом с диваном стоял стул, на котором была аккуратно разложена и развешена его одежда. Тут же стояла его сумка. Он быстро оделся и только тогда взглянул на часы. Они показывали три часа утра. Голубев, проклиная себя, подошел к окну, из которого тянуло ледяным холодом. На подоконнике стояла бутылка минеральной воды с прислоненной к ней запиской: "Не волнуйся, все нормально. В этой жаре многие с непривычки после первой рюмки умирают, а ты просто заснул от усталости. Я сам тебя раздел и уложил баиньки. В шесть зайду, можешь к этому времени побриться. Еда стоит в холодильнике. В шесть тридцать тебя примет командир отряда. Леонид". В холодильнике бежали помидоры, большой кусок вареного мяса и банка кислого молока. Голубев выложил все на стол и, не зажигая света, принялся с аппетитом есть. Он запивал мясо холодным кислым молоком и мучительно вспоминал говорил ли он вчера о том, что любит после серьезных випивок похмеляться ледяным кефиром. "Говорил или не говорил,- в конце концов прервал он свои размышления,- а ребята без лишнего шума сделали все, как надо. Если что-то было не так, то извинусь - они меня поймут." После еды он, пристроившись у окна, побрился и, развернув блокнот, принялся записывать свои первые впечатления о границе. Воздух с каждой минутой все теплел. Поднимающееся солнце осветило небольшую площадь и угол кирпичного здания, которые он долго рассматривал, пытаясь представить себе, что там обычно происходит. Здание могло быть казармой, а площадь обычным армейским плацем. Без пяти минут шесть он увидел Леонида, стремительно идущего через площадь. Офицер был одет в выгляженную до хрустального звона форменную рубашку, с короткими рукавами, брюки и высокие ботинки. На его поясе висила кобура с пистолетом. Он поднял голову и, увидя Голубева, широко улыбнулся, приветственно взмахнув рукой. - Я так и знал, что ты проснешься раньше и будешь работать,- сказал на пороге капитан, крепко пожимая ему руку,- даже с Борисом поспорил на бутылку водки, что утром у тебя уже будет готов какой-нибудь репортаж. Голубев смутился: - Скажи, я вчера?.. - Да, брось, Володя,- Леонид приобнял его за плечи,- ты просто спал, но ногами шевелил. Я тебя спокойно довел до нашей микрогостиницы и уложил на диван. Борис доложил полковнику, что ты просто устал. Так что и тут все нормально. Он хочет с тобой поговорить, а потом мы поедем вдоль нашего периметра, я покажу тебе КСП, наши секреты и посты, поговоришь с ребятами, выяснишь все, что тебя интересует. Идет? Голубев внимательно смотрел в глаза капитана, пытаясь увидеть в них какое-нибудь лукавство или насмешку, но Леонид был так же приветлив, как и вчера. Владимир взял диктофон, сунул в нагрудный карман свой крохотный блокнотик и авторучку и повернулся к капитану: - Я готов. Тот посмотрел на часы: - Еще пятнадцать минут, но,- он хмыкнул,- полковник с шести часов на месте и к гостю отнесется с пониманием. Они прошли шагов десять и, обогнув кирпичное здание, которое Голубев рассматривал утром, вошли в него с торца. - Тут у нас штаб,- пояснил капитан, подведя его к деревянной двери, обшитой черным дермантином. Голубев оглянулся на стоящее в глубине коридора знамя и сержанта, поднявшегося при виде их, но остановленного взмахом капитанской руки и не произнесшего ни слова. Справа от солдата стоял стол с несколькими телефонными аппаратами, а перед глазами висела громадная доска с множеством сигнальных огоньков. Журналист попытался представить, что тут происходит, когда звучит сигнал тревоги. Он увидел раструб ревуна, укрепленный под самым потолком. Капитан громко постучал по ручке двери и, стерев с лица улыбку, шагнул за порог. Голубев вошел в комнату вслед за ним. В ее глубине за широким столом сидел сухощавый полковник. Он поднял глаза и, выслушав доклад капитана, вышел им навстречу. - Полковник Селезнев,- представился он, протянув руку. - Корреспондент ТАСС Голубев,- журналист, глядя прямо в глаза офицера, ответил на крепкое рукопожатие. Командир улыбнулся капитану и, встряхнув его руку, кивнул головой: - Прошу. Капитан сел у окна. Голубев направился к стулу, стоящему около стола. - Раз у нас обоих такие птичьи фамилии,- узкие губы полковника чуть разошлись в усмешку, то мы, я думаю, поймем друг друга. Что вы хотели бы увидеть у нас? Голубев, верный своей профессиональной привычке, поставил на стол диктофон и, спросив разрешение, включил его. - Сначала, если можно, расскажите немного о себе. Селезнев ответил коротко, не выходя за рамки обычных анкетных данных. - Прелестно, скажите, а что вы помните из самого-самого первого дня своей службы? Это было лет тридцать назад? Полковник на секунду задумался, потом широко улыбнулся: - Этого вопроса я не ожидал. Ну, что ж, как говорил Суворов - " удивил - победил ". Они, похоже, даже не заметив этого, проговорили два часа. Капитан, старавшийся стать незаметным, удивился тому, как интересно и образно рассказывал о различных случаях из своей жизни его командир, которого он знал жестким и суховатым, как в обращении с подчиненными, так и в жизни, офицером. Наконец командир поднял глаза и, как показалось капитану, удивился тому, что увидел на циферблате настенных часов. - Прошу меня простить,- подняв ладонь, он остановил новый вопрос Голубева,- у меня неотложные дела. Капитан в полном вашем распоряжении, а вечером, прошу ко мне домой на чашку чая. У нас тут редки московские гости, всем нам будет интересно послушать о столичных делах. Он легко поднялся со стула и, выйдя из-за стола, добавил: - Если вы не против? - Я с радостью отвечу на все интересующие вас вопросы. Неделю Голубев мотался с капитаном по границе. Он говорил с солдатами, ходил с ними в наряды, лежал в секретах, бегал полосу препятствий, ел в солдатской столовой, а вечерами пил водку в кампании офицеров, которые в это вечер не были заняты на дежурстве. Они нравились ему, он им. И только в разговорах с полковником он все время чувствовал какую-то недосказанность. Ему все время казалось, что офицер хочет поговорить с ним о чем-то таком, чего не скажешь ни за дружеским столом, ни в обычном разговоре. Из всего, что за это время журналист увидел в отряде его удивило только две странности. Первая - все офицерские семьи уже несколько месяцев жили в расположении, хотя до этого все они имели квартиры в небольшом городке, на окраине которого стоял штаб отряда. И вторая - детей пограничников всегда возили в школу и из школы на отрядном автобусе два вооруженных солдата и замполит. Леонид, у которого Голубев пытался получить разъяснения по этому поводу, пожал плечами и, отведя глаза, сказал: - Граница. Спросить об этом полковника Владимир, почему-то, не решился. За два дня до окончания командировки его неожиданно пригласил командир отряда. - С вами хочет поговорить первый секретарь обкома партии. Голубев недоуменно посмотрел на полковника. Все это время он жил в расположении штаба и ни с кем из местных жителей не встречался, поэтому и знать о нем, как ему казалось, не мог никто, кроме пограничников. Глаза полковника потеплели. Он усмехнулся: - Я тоже в недоумении, но раз Бердыев хочет с вами поговорить, то отказываться не следует. Поезжайте, когда закончите разговор, то прямо из приемной позвоните дежурному, он пошлет за вами нашу машину - я распоряжусь. Журналист хотел поблагодарить, сказав, что может приехать и на обкомовской машине, но полковник прищурил глаза и кивнул, прощаясь. Голубев молча вышел. Обком располагался в стандартном трехэтажном здании из стекла и бетона. Такие же постройки Голубев видел в Средней Азии и Сибири, Центральной России и Молдавии. - Только тут оно желтее, чем в других местах,- проговорил он, прощаясь с Леонидом, привезшим его сюда. - Жара,- голос капитана прозвучал громче, чем обычно,- вот штукатурка и пожелтела. Ну, будь... Голубев взбежал по ступеням, открыл тяжелую дверь и удивился - сразу за порогом в прохладном вестибюле за отгороженным квадратом из полированного дерева сидел милиционер. На черном, как сажа, лице сверкали белки глаз. Постовой лениво поднялся и, взглянув на распахнутую на груди рубашку и потертые джинсы журналиста, негромко процедил: - Ты куда? - Меня пригласил товарищ Бердыев,- Голубев потянул из кармана красное удостоверение и увидел, что милиционер стал втягивать огромный живот, выпиравший из застиранной форменной рубашки. - Вы из Москвы? - Теперь на черном лице светилось подобострастие,- проходите, извините, что сразу не узнал - служба у меня такая. - Ничего страшного,- Голубев удивился метамарфозе, происшедшей с милиционером и стал подниматься по лестнице. Шага через четыре он услышал, что милиционер кому-то докладывает о приходе московского журналиста. Приемная первого секретаря напоминала выставку текинских ковров, но в ней было прохладно, а воздухе чувствовался аромат чего-то удивительно тонкого. Когда тонкая, похожая на подростка секретарша выпорхнула из-за стола, он понял, что так пахнут какие-то легкие духи. Девушка подошла к нему и протянула крошечный квадратик белого картона: - Я правильно написала? Он опустил глаза и увидел свои фамилию, имя и отчество, напечатанные крупными буквами. - Да,- он улыбнулся ей и она, пройдя вперед, взмахнула тонкой рукой, приглашая его следовать за ней. В огромной комнате, со стенами, обшитими деревом и покрытыми коврами, под громадным портретом Первого секретаря ЦК компартии Туркмении сидел грузный мужчина в сером пиджаке. Он поднял голову и его лицо, лоснящееся то ли от пота, то ли от жира, расплылось в приветливой улыбке. Он резво выскочил из-за стола и кинулся навстречу гостю. Голубев заметил, что хозяин кабинета успел выхватить из рук секретарши картонку и, на ходу глянув в нее, он чуть ли не закричал: - Владимир Юрьевич, как можно, уже вторую неделю вы живете в нашем городе, а еще ни разу у меня не были!? Может быть, мы чем-нибудь вас обидели? - Да что вы, товарищ Бердыев, - журналист смутился, хотя в глубине души вдруг почувствовал какое-то удовлетворение от того, что его так радушно встречает первый секретарь обкома,- я, собственно, приехал писать о пограничниках, вот и пропадаю на заставах, а до города, как-то, не добрался. - Все мы тут пограничники. Это Селезнев считает, что только он и его солдаты охраняют границу, а мы тут с самого рождения защищаем рубежи нашей необъятной родины. Селезнев, Селезнев... Я на своем веку троих таких командиров здесь видел. Все они приехали из России и туда же уехали, а мы, как жили в наших песках, так и живем. Что-то в голосе секретаря обкома было такое, что заставило Голубева насторожиться. Может быть, некоторое принебрежение к офицерам, звучавшее в его словах. Или то, как он произнес слово "Россия", но журналист широко улыбнулся и спросил: - Может быть, сразу и расскажете о связях вашего района с Центром. Я знаю, у вас тут есть что продать в Россию - каракуль, газ, нефть, прекрасные дыни и арбузы, а помидоры,- он от удовольствия прищелкнул языком,- таких вкусных, громадных и мясистых помидор я не встречал ни в Америке, ни в Африке. Секретарь улыбнулся и, заглянув в бумажку, проговорил: - Владимир Юрьевич, вы забыли один из самых ценных товаров, который производится в наших краях - ковры. Эти ковры,- он взмахнул рукой, показывая на стены,- стоят на мировом рынке груду золота. А ткут их простые туркменские женщины, сидя на корточках под навесом. Ни машин, ни механизмом - только шерсть, из которой они делают нити и камешки, которые используются, как грузики, чтобы натягивать нить. Это чудо, если хотите, я вам покажу. - С удовольствием посмотрю Секретарша переступила с ноги на ногу. На ее спину из окна падало солнце и он увидел, на просвет, что ее ноги, почти по щиколотки, затянуты во что-то плотное. Ему всегда казалось, что туркменки чувствуют себя свободнее узбечек, а тут он увидел то, чего не видел в Ашхабаде - шаровары, в которых обязаны ходить мусульманские женщины, на молодой девушке. Она работала в обкоме, значит, по меньше мере, должна была бать комсомолкой. Хотя, он тут же поправил себя - что он мог увидеть в столице, если был в редакции, на привилегированном курорте и в театре. Это даже нельзя было назвать городом. - Владимир Юрьевич,- всплеснул огромными ручищами секретарь,- что-то я совсем растерялся. Гостя у порога держу. Пойдем, чуть-чуть посидим, немножко покушаем, чаю попьем, потом говорить будем. Секретарша уже стояла у ближайшей стены, распахнув дверь, замаскированную под панель, приглашающе улыбнулась. - Да я, собственно, только что ел... Тяжелая рука осторожно направила его через порог. В центре небольшой, похожей на узкий пенал, комнаты стоял стол, заваленный едой и заставленный бутылками. Холодные куры и ломти вареного мяса; круги колбасы и банки с красной икрой и крабами; нарезанные красные, белые и зеленые дольки дынь и алые, тяжелые ломти арбузов; виноград и персики; белый хлеб, лепешки и какая-то сдоба... Стол походил на выставку и склад продуктов одновременно. Сидеть за ним мог только герой, подобный Гаргантюа. Под стать еде были и спиртные напитки. Тут соседствовали польская и советская водка, американский и шотландскый виски, французский коньяк и кубинский ром. На самом углу стола стояла батарея вин. - Как говорил в том кино Шурик,- хозяин кабинета повел над столом ладонью - " что тут пить?" - Эт, точно. - А это уже говорил другой герой и в другом фильме,- довольно расхохотался секретарь. - Давайте, чуть-чуть закусим, пока принесут плов и шашлык. Голубев сел и решил, что в этот раз постарается сделать все, чтобы не напиваться. "Буду осторожно сливать под стол,- подумал он,- на ковре все равно ничего видно не будет." Не успел секретарь наполнить рюмки, как он задал ему только что прозвучавший вопрос о связях между Россией и его областью. - Я вам дам одну книжку,- отмахнулся секретарь,- там у меня все написано. Факты проверенные - сам собирал и книжку сам писал. - Это интересно,- Голубев поднял брови. - За встречу! Это был удивительный разговор.Он скакал с перестройки на историю партии, с философии на математику, как оказалось, секретарь когда-то заканчивал Ашхабадский мехмат и какое-то время работал учителем. Они говорили о моде и последних работах Ленина. Голубева забавляло, что его собеседник совершенно не отвечал на вопросы и не говорил ни о работе своего обкома, ни о своей области. Перемены горячих блюд ознаменовывались появлением мужчин. Неслышно, откуда-то из-за спины его собеседника появлялся человек с подносом, полным золотистого плова или десятком палочек шашлыка. Еду, как заметил журналист, носили трое мужчин. Он несколько раз порывался спросить чем вызваны смены официантов, хотя по всему было видно, что это были работники обкома. Поначалу он записывал разговор, надеясь утром выжать из него хоть какую-нибудь информацию для будущего матариала, но, исписав две кассеты, положил диктофон в сумку. За окном потемнело и, Голубев, недоумевая, посмотрел на часы. Оказалось, что их еда-беседа продолжается уже четвертый час. Он чуть не вскочил: - Простите, уже девятый час, похоже, я нарушил все ваши планы - рабочий день уже закончился? - О чем вы говорите?!- Вскричал секретарь,- у нас день не нормирован. Иногда мне приходится сутками не выходить из кабинета или не вылезать из машины. - Но вам нужно отдохнуть. - А вот это вы правильно заметили,- хозяин кабинета щелкнул пальцами и поднялся,- сейчас и поедем отдыхать. Они вышли из комнаты, прошли через кабинет. Голубев отметил, что секретарши в приемной нет, но за ее столом сидит один из тех, кто приносил еду. Увидя их, он вскочил и, склонив голову, сказал: - Все готово, машина ждет вас внизу. На площади перед обкомом не было ни одной машины. Из пустыни тянуло жаром уходящего дня. Голубеву вдруг показалось, что все люди исчезли и он остался один в целом свете. Ему стало тоскливо и страшно. Журналист поднял голову к небу. В его пыльной голубоватой глубине краснели две полосы - то ли росчерки облаков, то ли инверсионные следы самолета. Он вспомнил, что его старая бабашка, увидя такой закат, говорила : " завтра будет сильный ветер ". И сейчас он сказал тоже самое. - Ветер? - Удивился секретарь, и Голубев понял, что он не один,- в это время у нас дует только один ветер и тот - на рассвете. Едем. Они сели в машину и медленно поехали куда-то в сторону гор. В машине был холодильник, набитый бутылками чешского пива. Они пили холодной, горьковатый напиток и чему-то смеялись, но Голубев чувствовал, что непонятная тоска медленно сжимает его сердце. Что было дальше, он помнил отрывками. Было много людей. Все пили и ели. Играла какая-то незнакомая музыка. Потом появились танцовщицы в полупрозрачных туниках и шароварах. - Ну,- спросил кто-то,- какую хочешь, или возьмешь двоих, троих? - А, может, он любит мальчиков? - прозвучал чуть ли ни в ушах какой-то сладковатый голос. - Нет,- возразил первый,- он говорил, что ему больше нравятся пухленькие блондинки с круглыми коленками. - Хорошо,- приказал неожиданно появившийся рядом секретарь обкома, обнимая его за плечи, и Голубев почувствовал его тяжелое дыхание на своей щеке,- пусть с ним идут Леночка и Катя... Потом был какой-то провал, но он помнил, что из зала не выходил и ни с кем не уединялся. Только один раз чей-то женский голос прошептал ему на ухо: - Пожалуйста, думайте о том, что говорите, тут даже бред может стоить головы. - Кто вы? - спросил он, с трудом различая рядом с собой полноватое, немолодое женское лицо. - Я редактор областной газеты,- сказала женщина и тут же исчезла. Потом вдруг все закричали что-то приветственное. Голубев на какое-то мгновение отрезвел и увидел, что в дверях стоят три пограничника. Он пригляделся и узнал командира, майора Воронова и Леонида. Полковник рассмеялся и, подойдя к столу, взял в руки ближайшую бутылку и до краев наполнил пустой стакан. То же сделали его офицеры. Они одновременно поднесли стаканы к губам и выпили. Голубев вдруг почувствовал, что к его плечу прижалось что-то мягкое, он оглянулся и увидел рядом с собой незнакомую женщину. Она приподняла его и, прижавшись, куда-то повела. Пахнуло прохладой и послышался звякающий стальными нотками голос Леонида: - Не сажай его, положи на заднее сидение и разверни машину. Я схожу за нашими и мы сразу поедем. Никого к машине не подпускай! - Сумка, мой диктофон? - Голубев попытался подняться, но чьи-то сильные руки уложили его на бок. Засыпая он почувствовал, что держит в руках свою сумку. Он проснулся утром на знакомом диване. На подоконнике стояла бутылка воды, а в холодильнике - банка кислого молока. Утром пришел Леонид. - Я не понял,- спросил его Голубев,- что там вчера было? - Не знаю,- ответил капитан,- командир вызвал нас троих по тревоге и мы поехали на двух машинах на обкомовскую дачу за тобой. Пока мы отвлекали их и пили со всеми на брудершафт, редактрисса незаметно вывела тебя из дома. Потом мы уехали. Это все, что я знаю. Голубев прошелся по комнате и, вздохнув полной грудью прохладный утренний воздух, задумчиво произнес: - Там было что-то такое, знаешь, нехорошее, настораживающее, а вот что, что? Я тут с самого утра мучаюсь, вспоминаю и не могу вспомнить. - Он постучал себя по голосе,- такое ощущение, что она стала деревянной. - Ты, наверное, много выпил. - Да нет, я там часть успевал на ковер выплеснуть, пару раз менял свой полный бокал, на чей-то пустой. - А плов ты ел? - Естественно. - Они тут иногда в плов опий добавляют, говорят, что так вкуснее... - В обкоме партии?! Капитан вздохнул и промолчал. Голубев вдруг остановился и резко повернулся к собеседнику: - Я вспомнил. Кто-то за моей спиной спросил секретаря обкома по-русски: " Ты выяснил для чего он приехал? " " Он говорит, что писать о пограничниках ". "Из Москвы?" "Из Москвы он приехал в Ашхабад, а сюда он сам напросился." " Что-то ты стал удивительно наивным ". - Журналист посмотрел на пограничника. - Согласись, какой-то странный разговор? Я много езжу по Союзу и никогда не слышал, чтобы кто-то подвергал сомнению цель моей командировки. Леонид вздохнул: - Как только страна стала трещать по швам, тут многое стало странным. Расскажи командиру, может быть, он просветит тебя. Когда они вошли к полковнику, тот слушал последние извести. Голубев удивился тому, что узнал голос одного из журналистов радио "Свобода". Офицер повернулся к вошедшим, поздоровался и кивнул капитану: - Вы свободны. Потом он пригласил Голубева к столу и, сев рядом с ним, заглянул в его глаза: - Вы вели вчера записи? - Да - Они целы? - Да, я их прослушал два раза - так обычный треп без повода. Секретарь, как я понял еще вчера, может говорить часами, не передавая никой информации. - И, тем не менее, вы чем-то сильно озадачили его вчера. Мы приехали за вами в таком срочном порядке только из-за того, что мне сообщили, что вы можете исчезнуть, потеряться. - Потеряться? Чушь какая-то,- Голубев дернул плечами и огляделся. Часы показывали начало седьмого. На календаре стояли день и год. В кармане его рубашки лежали удостоверение и мандат из ЦК КПСС,- почему? - Это обычная человеческая логика - все, что видишь в первый раз или не понимаешь - вызывает страх и желание прихлопнуть, сбросить, пристрелить. Вспомните, как вы относитесь к пауку, незнакомому жуку, змее. - Ничего себе сравнения. Я, коммунист, журналист, приехал в обком партии и стал походить на страшного гада? Полковник положил руку на колено Голубева: - Вы восприняли мои слова несколько утрированно. Я говорил лишь о простейшей человеческой реакции, но относительно вчерашнего случая. Голубев смотрел на командира отряда и думал о том, что впервые встречается с таким проявлением того, что называется сдвигом на профессиональной почве. Журналист был совсем не молод и за свои сорок пять лет повидал достаточно много людей, чтобы делать такой вывод. Он заметил, что многолетняя работа, к примеру, врачом, заставляет профессионала в первую очередь видеть болезнь и ее последствия в человеке, а уже потом все то, что принято считать интеллектом. Он встречал милиционеров, которые чуть ли ни в каждом повстречавшемся им человеке видели потенциального преступника, но вот, чтобы пограничник?.. Селезнев улыбнулся: - Вы зря думаете, что у меня шпиономания или скрытая шизофрения. Тут во все времена процветали кумовство и взяточничество. Насколько я могу судить, при Брежневе все это достигло предела беспринципности. В местной чиновничьей среде сложилась четкая шкала ценностей и стереотипов, отличных от нормы. Все началось с того, что к власти допускались представители только тех родов, которые верой и правдой служили Советам. Потом эта система получила продолжение, став наследственной в размерах областей, городов и районов. Далее ее разнообразили тем, что оценили сколько человек, претендующий на определенную должность, должен заплатить тому, от чьего решения зависит дать ему это место или нет. В последние годы правления Леонида Ильича сложилась еще одна пирамида выкачивания денег. Ко всему, что я сказал добавилось то, что теперь любой человек, сидящий на какой-то должности, будь то учитель или секретарь ЦК республики, должен был ежемесячно передавать вышестоящим лицам определенную мзду. По худому лицу офицера прокатилась судорога усмешки: - Вы что не слышали об этом? - Напротив. Эта штука работает и В Москве. Но, насколько я могу судить, укрепилась только на высшем чиновнивьем уровне и в системе высшей школы. - Я очень надеялся, что мы поймем друг друга. - Полковник закурил и переключил вентилятор на вытяжку,- теперь вижу, что не ошибся в вас. Ладно бы, если бы мы с вами сидели в центре страны и говорили о коррумпированности чиновников, но мы находимся в нескольких километрах от границы. А рубеж всегда был привлекателен для всякого рода мелких и крупных жуликов. Но, пока страна была крепка, пересекать его, в основном пытались, используя бумаги из московских министерств или связи на таможне, а сейчас, когда все зашаталось, бандиты потеряли всякую совесть. Несколько месяцев назад, я получил от своей агентуры сведения о том, что с той стороны готовится переход целого каравана с опием в оплату за переброшенное душманам с этой стороны воинское снаряжение. Груз и нарушителей мы перехватили, а среди них оказался брат Бердыева. - Секретаря обкома? - Удивился Голубев. - Да. - Интересно,- журналист вскочил и заходил по комнату,- я могу об этом написать, конечно, для центральной прессы? - Можете, - усмехнулся полковник,- если напечатают. Я распоряжусь, чтобы Воронов дал вам некоторые данные и фотографии. Если надо, то можете сослаться на меня, но сейчас не это главное. - Я слушаю вас,- Голубев вернулся к столу и пожалел, что с ним не было диктофона. Он вопросительно взглянул на полковника и потянул к себе пачку белой бумаги, лежавшей на его столе. Тот согласно кивнул. - Не успели мы привезти нарушителей сюда, как мне позвонил сам Бердыев. Он спросил о караване и сказал, что немедленно приедет. Минут через тридцать он был уже здесь. Минут десять распространялся о том, что мы должны контактировать с ним по всем вопросам, потому что, как коммунисты находимся в прямом подчинении обкома, а потом прямо, без всяких обиняков, приказал мне освободить захваченных людей. "Пусть груз останется у вас,- принебрежительно махнул он рукой, как будто речь шла о нескольких бутылках водки, а не о таваре на миллионы долларов,- можете даже положить его себе в карман, но брата с его людьми немедленно освободите." - Вы представляете - каков подлец, мне начальнику погранотряда такое заявить прямо в лицо! Подлец! - Повторил поковник и ноздри его раздулись. Голубев понял, что гнев до сих пор душит офицера. Командир вдавил окурок сигареты в пепельницу и закурил новую. - Я сказал, что сейчас же прикажу арестовать его и этапирую вместе с контрабандистами в штаб округа. Он рассмеялся в ответ. Надо признаться, что этот человек начисто лишен чувства страха. Я видел его в различных ситуациях и знаю, что он храбр и отчаянности ему не занимать. "У вас нет оснований для моего задержания, полковник,- от ярости он перешел на шепот,- а вот я могу тут же потребовать от вашего руководства убрать вас из области. Хотел бы посмотреть на вас, когда за дискредитацию партийного руководства вас выбросят из армии и лишат вашей грошевой пенсии". - Честное слово, когда он сказал это, я чуть не ударил его по лицу. Он почувствовал это и шагнул мне навстречу: "Хотите померяться со мной силой,- Бердыев чуть не расхохотался мне в лицо,- или позовете на помошь своих солдат? - Я отошел к столу. Конечно, я не испугался его, но, согласитесь, это было бы смешно - командиру отряда устраивать драку в своем кабинете? " Подумайте о своих семьях ",- он шагнул к порогу и так посмотрел на меня, что я понял - это не пустая угроза и тут же вызвал наряд. Два вооруженных автоматчика выросли в дверях моего кабинета. Он взревел, но не решился вступать в потасовку с моими солдатами. Я тот час приказал майору Воронову взять автобус, несколько воруженных солдат и привезти все семьи офицеров в наш городок. Полковник прошелся по кабинету, постоял у окна и вернулся к столу. - Мы молчали. Я курил, а он сидел и о чем-то думал. Через тридцать минут Борис вернулся и доложил, что все в порядке, но в его глазах было что-то такое, что я, оставив солдат в кабинете, вышел за ним. Около офицерского дома,- доложил мне Воронов,- было человек десять молодых туркмен при нескольких машинах и ему, чтобы пройти в подъезд, пришлось применять силу. Более того, когда они увидели, что он выводит женщин и детей с чемоданами и пожитками, то взялись за камни. Воронов приказал солдатам приготовиться к бою. Только дула взведенных автоматов несколько охладили пыл родственников или подчиненных Бердыева. После этого все мы живем, почти на осадном положении в городке, а детей возим в школу и из школы под серьезной охраной. - А как ваш штаб, ЦК,- Голубеву показалось все это не только странным, но и похожим на сказку ,- как они отреагировали на все это? И что случилось с задержанными? Полковник отвернулся и отошел к окну. Какое-то время он стоял, ссутулясь, и смотрел на пустынный плац и угол казармы. - Первым через пару недель вернулся брат Бердыева, потом, через месяц, другой - все остальные. В тюрьму попал только старик - караванщик, на которого списали все. Как оказалось, остальные попали в руки пограничников случайно, а мы, не разобравшись, кинули всех в одну камеру... - А ЦК? - Ничего. Мы даже с ним сидим на заседаниях обкома. Я всегда готов к бою, а он делает вид, что ничего не было. Конечно, я доложил все своему начальству, они - выше... - И? Командир пожал плечами и усмехнулся. - Помните, Верещагина из " Белого солнца пустыни"? - Значит вам " за державу обидно ",- спросил Голубев, а держава вас не замечает: ни с должности ни снимает, ни помощи не оказывает? Так? - Да. Вот поэтому я и хотел, чтобы вы, там в Москве, все это, ну,- полковник смутился и опусти глаза,- кроме слов о моем начальстве и ЦК, обнародовали. Может быть, это заставит кое-кого там, наверху, зашевелиться. - Значит вы хотите сказать, что вчера, во время разговора со мной, они решили, что я приехал из Москвы специально по этому поводу и опасен для них? - А вы чтобы подумали? Если бы вы сначала приехали в обком, устроились бы на их даче, пили бы с ними водку и пилили бы их девочек, а потом приехали ко мне - все было бы по-другому, а так - извольте бриться. Вчера, во время пьянки, вы что-то неосторожно сказали, не то отмахнулись от чего-то, что вызвало жесткую реакцию Бердыева и его окружения. - Вроде, ничего такого не было. Может быть, то, что кто-то там заговорил о девочках, а я, похоже, во внутреннии покои не пошел? - Голубев нахмурился, вспоминая вчерашнее, - но, честное слово, я не мог им сказать чего-нибудь плохого. По крайней мере, раньше я за собой такого не замечал. Полковник усмехнулся. - У них другое представление о людях, чести, ценностях этого мира. Воронов сейчас подготовит для вас все документы и вы не позднее часа дня поедете в Ашхабад. Леонид и Борис будут вас сопровождать. Вы живете в гостинице ЦК? - Да. - Владимир вскочил, всплеснул руками,- не может же все быть так плохо? Это какой-то театр абсурда. - Может быть,- ответил офицер,- только вы мне нужны живым и в Москве. И еще, в Ашхабаде обязательно свяжитесь с министром внутренних дел республики, генералом Вадимовым. Он ведет свой бой и, если захочет, то расскажет вам больше интересного, чем я. Полковник пожал Голубеву руку и улыбнулся: - Удачи!.. * * * Солнце еще не набрало силу и откуда-то из пустыни еще тянуло ночной прохладой. Длинные тени от строений военного городка походили, как казалось, Голубеву на насторожившихся часовых. Он слышал негромкое пение утренних птиц и стрекотание кузнечиков и ему было хорошо и спокойно. Они снова сидели в том же самом " УАЗике ", только в этот раз во всех трех зажимах у дверей торчали пристегнутые к автоматам рожки с патронами. Кроме того, у Воронова на ремне, в открытой кобуре, висел пистолет, а Леонид забросил назад рюкзак: - Шашлык у Клыча на сегодня отменяется,- Голубев не понял чего в голосе капитана было больше смеха или тревоги. - А водку? - Пошутил Голубев, все еще не верящий в угрозу, о которой говорил командир отряда. - Мы немного попьем, когда доберемся до твоего номера в Ашхабаде. Там у вас неплохой ресторанчик,- теперь уже улыбнулся Леонид,- вот ты и устроишь нам прием по поводу своего возвращения в родные пенаты и, может быть, доведешь меня до машины. - Тогда мне надо это делать два раза. - А я за один - так наберусь, что тебе будет в два раза труднее меня тащить. - Поехали,- майор Воронов захлопнул со своей стороны дверцу, и сержант дал газ. Журналисту показалось, что почти мгновенно они въехали в раскаленную печь. Едва стены домов и кирпичные заборы городка отпрыгнули назад, как в машине стало трудно дышать. Он почувствовал, что горячий пот побежал по спине, повернулся к Борису, но тот сидел, сосредоточенно глядя перед собой. Автомобиль взлетел на какой-то колдобине, и Голубев увидел спины водителя и Леонида. Гимнастерку сержанта можно было выжимать, а рубашка капитана поражала свежестью и на ней не было видно ни одного мокрого пятнышка. - Как тебе удается не потеть? - Журналист склонился к плечу офицера. Он задал этот вопрос не от того, что интересовался работой желез Леонида, ему хотелось развеять напряжение, повисшее в салоне, как только "УАЗик" оказался за воротами городка. - Я не пью ничего, кроме водки,- серьезно ответил капитан, не поворачивая головы и не сводя глаз с летящей им под колеса дороги. Воронов был серьезен и непрерывно вертел головой, осматривал пространство с обеих сторон машины. Голубеву все это было непривычно и казалось наигранным мальчишеством, как и то, как они выхватили его с обкомовской пьянки. Он даже подумал о том, что, в одном из очерков о границе надо будет мягко и завуалированно сказать о тяготах пограничной службы, не дающих офицерам даже в семейном кругу забывать о своей невидимой войне. Во все происшедшей истории его озадачило слова незнакомой редакторши и то, что секретарь обкома за эти двое суток так и не позвонил ему. - Газу! - Неожиданно выкрикнул майор. Голубев дернулся и инстинктивно схватился за металлическую дугу сидения водителя. Мотор взревел, сержант припал к рулевому колесу, и журналист увидел, что слева, из-за какого-то разрушенного строения к ним несется огромный, черный "ЗИМ" - Влево,- закричал Леонид,- попробуй обойти!.. Тяжелый удар отшвырнул "УАЗик" и он завертелся на всех четырех колесах, как юла, на дороге. Сильная боль рванулась из левой ноги в голову. Голубев вскрикнул и тут же увидел около своего лица автомат Леонида. Машина продолжали реветь мотором и вертеться, а из черного ствола рванулся грохот и пули вспороли брезентовую обшивку. Капитан, держась одной рукой за спинку и, упершись одной ногой в приборную доску, почти лежал на боку и вслепую бил короткими очередями в ту сторону, где должна была находиться машина, ударившая их в борт. Бешенный рывок отбросил журналиста на спинку. "УАЗик", пролетев, уже по прямой, еще несколько десятков метров, стремительно развернулся. - Ложись! - Воронов с силой, пригнул его к переднему сидению. Голубев закричал от боли, рвавшейся из ноги, но прежде чем, опустить голову вниз, увидел, что из огромной черной машины торчат мужские руки с пистолетами в руках. Он успел подумать, что брезентовой покрытие машины пограничников - далеко не лучшая защита от пуль, как услышал над головой грохот Вороновского автомата и увидел, брызнувшие на полик золотистые гильзы. Над головой что-то хлопнуло и в глаза брызнуло солнце. " Тент разлетелся,- понял Голубев,- пулями разорвали". Невиданное возбуждение рванулось из его груди и он даже не понял, что в нем сильнее - боль или радость. - Жив?! - Он услышал голос майора и понял, что автоматы молчат. - Нога,- Голубев поднял голову и, сам не понимая почему, расхохотался. - Володька, ты не сдвинулся? - сверкающие от возбуждения глаза Леонида приблизились к его лицу. - Я такого плачущего хохотуна не видел. Машина дернулась и встала. - Колесо не крутится - белое лицо сержанта походило на восковую маску. Капитан выскочил из "УАЗика" и одним движением запрыгнул на капот. - Вон они, суки, на проселке пылят. Воронов, перевесившись через Голубева, попытался высадить его дверцу. Она была прорвана и вдавлена до самого сидения. - Как ты умудрился ногу туда засунуть? - Майор осторожно тронул его за бедро,- сильно болит? Голубев попытался двинуть зажатой между дверцей и сидением ногой и едва удержался от крика. С той стороны появилось лицо капитана. Он схватился обеими руками за дверцу и попытался вытянуть ее наружу, но она даже не шевельнулась. Воронов лег на сидение и, положив ноги на колени журналиста, уперся в искореженный металл. Машина дернулась и заходила, но нога Голубева по-прежнему оставалась в тисках. Он вдруг почувствовал, что сейчас потеряет сознание. - Где у тебя монтировка,- Леонид выругался,- попробуем хоть колесо освободить. Голубев увидел около лица бутылку водки: - На выпей,- майор участливо смотрел на журналиста,- все меньше будет болеть. Он оторвал крышечку и горячая, противная жидкость потекла в рот. - Гадость,- проговорил Голубев, но почти сразу почувствовал опьянение и боль действительно отошла. Воронов снова