лег на спину и ударил обеими ногами в дверцу. Ему показалось, что она немного поддалась. - Еще,- вскрикнул Голубев,- вроде стало полегче. Мощный удар качнул машину и нога освободилась. - Ну,- сильные пальцы майора пробежали по ноги,- крови нет, смещения, вроде- тоже. Попробуй встать. Голубев чуть прижал пятку к полику и вскрикнул от жгучей боли, рванувшей из ноги в голову. Воронов хлопнул его по плечу: - Сиди и не шевелись. Там, похоже, все таки перелом. Он выпрыгнул из машины, и она заплясала под усилиями трех человек. Журналист поднял голову и осмотрелся. Тент был в нескольких местах порван, как будто его разрезали ножом. Лобовое стекло почти полностью высыпалось и только в левом углу, напротив лица водителя еще толчал кусок стекла, пробитый пулей. На полике лежала горсть стрелянных гильз. Он нагнулся и подобрал одну. На ноге, чуть выше стопы появилось какое-то полыхающее пятно и боль медленно поднялась по бедру. Заломило виски. Он сморщился и потянулся к бутылке. - Все,- сержант и офицеры сели на свои места,- едем домой. Водитель с сомнением повернул ключ зажигания, и нажал стартер. Мотор послушно взревел и "УАЗик" понесся назад к военному городку. В Ашхабад Голубев вернулся только через две недели и на военном вертолете. Все это время он лежал в лазарете отряда. Оказалось, что у него треснула кость и пришлось наложить гипс. Когда он появился с палочкой в редакции, редактор рассмеялся: - Бандитская пуля? - Так, случайная авария,- отмахнулся Голубев, но еще пару недель придется походить в гипсе, чтобы кость срослась. * * * Звонок министра застал Голубева врасплох. Почти месяц он не мог попасть к тому на прием, а тут, едва он пришел из госпиталя, где ему сняли гипс, позвонил сам генерал Вадимов. После того, что произошло на границе, журналист с волнением ожидал этой встречи. Но сейчас, после короткого разговора с генералом, его больше всего занимали слова Вадимова: "Приходите со всем... " До назначенной встречи было еще два часа и все это время он проходил по комнате, раздумывая, над тем, что бы это значило? Наконец, он решил, что это может означать, что ему надо прийти со всеми документами. Вещей у него было совсем мало и все помещалось в одном портфеле, поэтому Голубев захватил с собой все. Постовой, остановивший его на пороге министерства, удивленно качнулся в сторону распухшего портфеля, но тут с лестницы сбежал подтянутый майор-пограничник. - Вы Голубев? - Да,- ответил журналист, доставая удостоверение. Офицер, не обращая внимания на документ, приглашающе кивнул головой: - Генерал ждет вас. Милиционер, зло сверкнул в его сторону глазами, но послушно поднес руку к козырьку. Пушистая ковровая дорожка гасила их стремительные шаги. Майор был молод, подтянут и даже кобура с пистолетом, оттягивавшим его пояс, казалась лишь последним штрихом в его ладной фигуре. - Извините,- Побаливавшая нога не давала Голубеву идти в ногу с быстро шагавшим офицером,- а что пограничники стали служить в милиции? Пшеничные усы майора дрогнули в усмешке: - Я только временно прикомандирован к качестве адьютанта к генералу. Так же, как и он, временно сменил должность комдива на кресло министра. Голубев удивился. За почти два десятилетия журналистской работы он ни разу не слышал, чтобы армейского генерала назначили министром внутренних дел. - В тридцатые годы,- он недоуменно пожал плечами,- такое бывало, но в наше время? А что в Союзе уже перевелись профессионалы или милицейская академия закрылась? В глазах майора появилось что-то отрешенное. Журналисту показалось, что его провожатый перебирает в уме возможные варианты ответов. - Генерал прибыл сюда по распоряжению ЦК для наведения порядка в местной милиции, почти насквозь прогнившей и коррумпированной. А я у него вместо офицера по особым поручениям и телохранителя. Пограничник повел глазами по сторонам и только тогда Голубев увидел, что на его поясе, вместо обычной, висит открытая кобура. А в ней не штатный пистолет Макарова, а тяжелый Стечкин. Офицер открыл широкую дверь и пропустил журналиста вперед. В огромной приемной, перед столом с двумя телефонами и радиостанцией сидел капитан милиции. В углу перелистывал журналы прапорщик. На его петлицах тоже зеленели опушки пограничных войск. Майор распахнул правую дверь и снова приглашающе взмахнул рукой: - Прошу, генерал ждет вас. Вадимов оказался высоким, широкоплечим мужчиной. У него было сильное и уверенное рукопожатие, а в серых глазах сверкало что-то настороженное. - Еще хромаете? - Усадив Голубева у окна, спросил министр,- я получил шифрограмму от Селезнева, так что в курсе ваших дел. Голубев чуть развел руками и улыбнулся: - В нашей работе всякое может случиться... Министр сжал скулы и его глаза заледенели: - В нормальном, правовом государстве, в которое мы сейчас пытаемся превратить Союз, подобных "случайностей" быть не может. Там вор и бандит сидят в тюрьме или, по крайней мере, с ними ведется борьба на уровне всего государственного аппарата. - Генерал замолчал и, почему-то, взглянул на часы. - А у нас,- Голубев вдруг подумал, что тот сейчас откажется от беседы, сославшись на занятость или неожиданно возникшие проблемы,- разве вы не ведете эту борьбу? - Мы ведем, но нам так мешают, что я порою чувствую себя, как в осажденной крепости. - Вы, советский генерал, министр внутренних дел целой республики? - Начиная перестройку, наша партия была намерена освободиться от баласта, случайного элемента, попавшего в ее ряды и дать нашему народу возможность жить по-человечески. - И что же? - Все оказалось значительно сложнее - язва разложения поразила даже высшие структуры партийного и государственного аппарата некоторых республик. У нас любят шуметь, кивая на узбекское дело, а я сегодня с уверенностью могу сказать, что наша Туркмения немногим отличается от Узбекистана. Может быть, масштабы не те, да направленность другая - воздух вместо газа и нефти по трубопроводам не прокачаешь, но и тут "воняет" так, что ни один Геркулес не расчистить эти Авгиевы конюшни. - Для этого сюда и прислали армейского генерала? - Голубев не спускал глаз с лица министра,- положение такое сложное, что нужен человек со стороны, не из системы внутренних дел? Генерал усмехнулся: - ЦК решил, что я подхожу для этой роли, а я человек военный и иду туда, куда меня посылают. У нас мало времени, вы должны через тридцать минут быть в самолете. Вещи и документы с вами? - Он кивнул на портфель, который Голубев оставил у двери. - Да, но мы только начали разговор. - А вы используйте то, что получили на границе,- глаза министра напоминали стальные стержни,- можете от моего имени написать только то, что коррумпированность проникла здесь во все структуры власти - партийный и государственный аппарат, но мы намерены бороться с ней до конца. Я прошел суровую школу, воевал в ограниченном контингенте советских войск в Афганистане и привык выполнять поставленную задачу. Преступники, как бы высоко они ни сидели, рано или поздно окажутся в тюрьме. Он наклонился и достал из-под стола черный дипломат: - Тут некоторые документы. Я прошу вас доставить этот дипломат в ЦК, Яковлеву. Билет на самолет для вас куплен,- генерал вдруг приложил палец к губам и перевернул лежащий на столе лист бумаги. "Главное - микропленка. Мой адьютант встретит вас в самолете. Делайте все, что он скажет." - Моя машина мигом домчит вас до трапа самолета. Ну,- он протянул Голубеву крохотный ролик, который тот сунул в пистончик,- доброго вам взлета и посадки. Прапорщик, сидевший в приемной, увидя Голубева, поднялся и шагнул к двери. - Распорядитесь о машине сопровождения,- распорядился генерал, пожимая руку журналисту, - и отметьте ему командировочное. Капитан щелкнул каблуками. - В следующий раз я отвечу на все ваши вопросы,- министр улыбнулся и, повернувшись, закрыл за собой дверь кабинета. Министерская "Вольво" неслась, вслед за машиной с милицейской мигалкой, по осевой. Встречные машины шарахались в сторону и или прижимались к обочине. В салоне было прохладно, но у Голубева горело лицо и стучало в груди.Только сейчас, когда все происшедшее с ним вот-вот останется позади, он вдруг подумал о нереальности окружающего мира. Если бы это происходило где-нибудь в Латинской Америке или Африке, в то в такую сказку можно было бы поверить. Но он видел за окном проносящиеся мимо привычные лозунги на русском и туркменском языках: "Партия - честь и совесть нашей эпохи!" "Партия и народ едины!", а перед глазами стояли бьющийся в руках майора Воронова черный ствол автомата и скачущие по полику машины золотистые гильзы. Картина была такой явственной, что он почувствовал горьковатый запах горелого пороха и скривился. И сейчас - министр внутренних дел республики вел себя так, словно был в окружении врагов. Советский генерал, на территории Советского Союза!? Это было что-то запредельное. Может же быть, что они все больны? Собралась группа параноиков в военной форме, которые хотят помешать Горбачеву осуществить демократизацию страны и специально нагнетают напряженность, чтобы ввести в государстве военное положение. А он, известный журналист Голубев, используется ими, как приманка, запал в бомбе, готовой уничтожить только-только нарождающийся мир добра и справедливости. Он незаметным движением тронул крохотный патрончик, лежащий в его пистончике. Интересно, что же там за информация и почему ее надо передать Яковлеву? Пожалуй, это единственное, что успокаивало его. Этот невысокий, толстенький человек, больше похожий на дьячка из небольшой русской церкви, чем на секретаря ЦК, внушал ему доверие. Машина, визжа тормозами, повернула к зданию аэропорта и, через проезд для членов правительства, вынеслась на летное поле. Голубев увидел вереницу пассажиров, тянущихся под заходящим, но еще нестерпимо жарким солнцем, к трапу и обрадовался. " Еще немного поплаваю в собственном поту,- подумал он,- а там самолет взлетит и прощай знойная Туркмения." "Вольво" медленно подрулила к трапу, прапорщик поправил кобуру и вышел из кабины. Он дошел с Голубевым до контролера и, протянув тому билет журналиста, веско обронил: - Распоряжение министра внутренних дел. Мужчина в грязном синем кителе внимательно посмотрел на журналиста, потом взглянул на двоих офицеров милиции, вышедших из сопровождавшей машины и, придержав рукой, шагнувшую на трап женщину, сказал: - Проходите. Прапорщик пожал Голубеву руку и ткнул пальцем за спину: - Мы подождем пока ваш самолет взлетит. Журналист кивнул и поднялся в самолет. Тонконогая стюардесса приветственно кивнула ему головой: - Ваша фамилия Голубев? - Да. - Командир просил вас зайти в кабину. Он сказал, что вы полетите с экипажем. Пойдемте, я провожу вас. Она с интересом взглянула на него и пошла вперед. Он, недоумевая, двинулся вслед. За дверью пилотской кабины его встретил адьютант генерала, которого он недавно оставил в приемной министра внутренних дел. Только в этот раз тот был в летной форме. - Быстро,- адьютант министра кивнул летчикам и те, переглянувшись, подняли одну из плит пола. - Спускайтесь,- пограничник ободряюще улыбнулся,- у нас совсем нет времени. Они один за другим пробрались сквозь тесный люк и оказались в багажном отделении самолета. Сюда, сквозь широко открытый проем, сыпались чемоданы и сумки пассажиров самолета, которые сбрасывал с машины молодой парень. - Дайте мне вашу поклажу,- майор кивнул Голубеву на синий китель, лежащий на штабеле багажа,- надевайте его. Вы поедете другим рейсом. Голубев пожал плечами: - К чему эта таинственность? - Генерал всегда знает, что делает и никогда этим не шутит. Пригнитесь и ложитесь на дно грузовика.. Он вспомнил как свистели пули, пролетавшие мимо его лица, и молча забрался в грузовик. Грузчик ткнул пальцем в сторону кабины. Он переполз туда и тут же чуть не задохнулся под тяжелым брезентом, которым его накрыл, прыгнувший вслед за ним майор. Еще некоторое время он слышал скрежет передвигаемых чемоданов и негромкую ругань парня. Потом стукнул закрываемый борт, взревел мотор и машина тронулась с места. Минуты через три брезент съехал в сторону и Голубев увидел лицо адьютанта. - Теперь быстро за мной. Они спрыгнули с машины и Голубев чуть не вскрикнул от боли, резанувшей едва зажившую ногу. Майор сбросил китель и журналист сделал то же самое. Грузчик взял форму из их рук и почти бегом кинулся к кабинке грузовика. - У нас десять минут до отправления вашего поезда,- адьютант взял из его рук портфель и шагнул вперед,- у меня тут машина, думаю, что мы успеем к самому отправлению. Теперь он несся назад в город, только в этот раз он сидел на переднем сидении серебристой "Волги". Ему вдруг пришла в голову странная мысль помолиться. Он бы и сам не мог объяснить своего желания, но Голубеву вдруг показалось, что если он сейчас же не вспомнит какую-нибудь молитву, то никогда не выберется живым из Ашхабада. Его пристрелят люди с черными лицами и зароют вместе с майором где-нибудь в жарком песке. И никто, никогда не узнает где лежат его кости. В голову лезли слова гимна, пионерских песен, дурацкого шлягера " На недельку в Комарово ", но он не мог вспомнить ни строки из молитв, которые разучивала с ним бабушка. Тогда он, закрыв глаза, прошептал про себя : " Господи, спаси и сохрани меня, хотя бы для того, чтобы эти люди, которых я узнал здесь, не мучились от того, что не смогли защитить меня!" Майор остановил машину около здания железнодорожного вокзала. Голубев взглянул на огромную вывеску из гнутых неоновых трубок : "Ашгабад" и вошел вслед за своим провожатым в сумрачное здание. Они прошли через зал ожидания, заваленный лежащими на полу людьми, и вышли на перрон к фирменному поезду "Ашхабад". - Ну,- майор протянул ему руку и легкая тенниска обтянула его мощное плечо,- у вас два билета в "СВ" и не вздумайте согласиться на подселение кого-нибудь на второе место. - А если это будет Клаудиа Кардинале? - Голубев попытался пошутить, но, увидя в глазах офицера тревогу, осекся. - Пожалуйста, не выпускайте из рук дипломат и не выходите ночью из купе.- Майор сунул что-то ему в руки.- Вот вам, на всякий случай, ключ, который не только открывает, но и закрывает все двери в вагонах. - Будете в Москве... - Я вас найду. Голубев, показав проводнику билет, вошел в вагон, а адьютант министра отступил в тень и постарался сделаться незаметным. Он хотел посмотреть не войдет ли в вагон кто-нибудь подозрительный и как отправится поезд. Журналист, найдя свое купе, положил под лежанку портфель и, подсунув дипломат под бок, уселся у окна так, чтобы его не было видно с перрона. Почти тот час поезд мягко тронулся и здание Ашхабадского вокзала поплыло назад. " Вот и все ",- подумал он с облегчением, хотя и сейчас, после необычного бегства из самолета, продолжал сомневаться в необходимости такого приключения. Ни майор, ни Голубев не знали, что в это время самолет, в котором он должен был лететь в Москву, уже выкатился на рулежную дорожку. Летчики из Московского авиаотряда, совершавшие этот рейс, внимательно смотрели на взлетную полосу. Офицер, таким странным образом уведший одного из пассажиров, показал им удостоверение майора комитета государственной безопасности и предупредил, что возможна попытка диверсии. - За багаж я ручаюсь,- сказал он,- а вот при взлете, смотрите сами. Командир последний раз проверил работу двигателей, тормоза и запросил разрешение на взлет. Получив " добро ", он взглянул на второго пилота и, подав сектор газа вперед, начал разбег. Он не мог сказать прошла секунду или десять, потому что смотрел в этот момент на приборы, но ему показалось, что одновременно с ускорением, вдавившим его тело в спинку сидения, раздался крик второго пилота: - Трос! Тормози! Летчик вскинул голову и увидел в лучах заходящего солнца черную тень, перекрывающую взлетную полосу. Он мгновенно сбросил газ и попытался затормозить стремительное движение самолета. - Командир! - Ему показалось, что в кабине что-то упало и, видя неотвратимо надвигающийся на них трос и понимая, что сейчас может произойти с машиной и почти двумя сотнями пассажиров, он чуть довернул ручку и выкатился с взлетной полосы. Самолет вздрогнул и заскакал по неровной глине засохшего до каменной тверди такыра. Только когда машина остановилась, командир услышал крики боли и страха, несшиеся из салона. - Леня, посмотри, что там,- сказал он бортинженеру и впервые увидел как трясутся его руки. - Солнце,- голос второго пилота был похож на вскрик плачущего мальчишки,- нас спасло солнце. Если бы оно было чуть выше, то мы бы не увидели тени от троса... Этой ночью Голубев почти не спал. Он закрыл дверь на защелку и вскакивал от каждого шероха. Кроме того, мешала спать и нога, не на шутку разболевшаяся после прыжка из кузова грузовика. Он немного забылся под утро, когда из распахнутого окна пахнуло прохладой, а из-за двери стали доноситься голоса просыпающихся пассажиров. Его разбудил стук в дверь. Голубев подпрыгнул и тут же схватился за дипломат. Тот лежал там, куда он его положил - под подушкой. - Да? - спросил он, подходя к двери - Чаю не хотите?- голос проводника был сух, но предупредителен. Журналист распахнул дверь: Лицо туркмена было таким же черным, как и лица тех людей, которые стреляли в него из "ЗИМа", только глаза были добры и усталы, да и в руках он держал на пистолет, а сверкающий поднос с шестью стаканами в подстаканниках. - Эта даже не смешно,- удивился Голубев,- в таких же подстаканниках я пил чай много лет назад, когда ездил с мамой и папой по Союзу. Разве на железной дороге ничего не меняется? - Почему же,- усмехнулся проводник,- картинка на сахарной упаковке уже другая. - Картинка? - Голубев расхохотался и забыл про все страхи,- дайте мне два стакана чая и горсть сахара с новыми картинками. Проводник одним взглядом окинул купе, отметил задравшуюся подушку: - Вы и дальше пойдете один?- Спросил он, ставя стаканы на столик. - Да, я люблю ездить на поездах в одиночестве. Проводник ушел, а он с удовольствием попил горячего чаю и рассмеялся, вспомнив, что в его портфеле нет ни крошки еды. - Еду можно купить на ближайшей станции или,- Голубев замолчал и внимательно оглядев себя в зеркале, продолжил вслух,- сбегать в ресторан и поесть там чего-нибудь горяченького. Только вот, что лучше - по вагонам ходить опасно, покупать еду из рук неизвестной продавщицы - тоже? Но есть хочется... Поезд чуть дрогнул и стал замедлять ход. Скоро за окном поплыли глинобитные мазанки, около которых стояли и лежали верблюды с облезлыми горбами. Он увидел туркменок в длинных цветастых платьях, с дисковидными металлическими украшениями на груди. Они держали в руках связки копченой рыбы. Голубев припал к окну и вдруг увидел горку огромного золотистого от горячего копчения жереха. Схватив дипломат, он одним движением запер купе и кинулся к выходу. Рыба была прелестной не только на вид, но и на запах. Не торгуясь, он купил самую большую и побежал назад в вагон. В купе Голубев вытряхнул вещи из полиэтиленового мешка и, водрузив на него рыбину, принялся, жмурясь от удовольствия, поедать нежное, сочащееся жиром мясо. Его остановило только то, что рыба кончилась. Он с сожалением посмотрел на груду костей и рассмеялся: - Как жаль, что все когда-нибудь кончается. Надо было бы купить еще пару штучек. А если к ним добавить горячей картошечки, корочку черного хлебца с луковицей и боченок пива... Он вздохнул, взглянул на блестящие от жира руки и, обернув ручку дипломата бумагой и прихватив полотенце, пошел умываться. Пассажиры, стоявшие в коридоре, с недоумением смотрели ему вслед. Он увидел их взгляды, когда обернулся, прежде чем открыть дверь туалета. - Действительно,- пробормотал он себе под нос, закрываясь в тесной кабинке,- только миллионер или идиот может таскаться с дипломатом в туалет, но, как это ни смешно, я не отношусь ни к первым, ни ко вторым. Потом он сходил в ресторан, неплохо пообедал и прихватил с собой несколько бутылок минеральной воды. К полудню его стало клонить в сон. Поборовшись несколько минут с собой, он уложил дипломат под подушку и заснул. Проснулся Голубев часа через два и вдруг понял чего ему не хватает - газет или журналов. Детектив на английском, валявшийся в его портфеле, был прочитан уже дважды. Он выглянул в коридор и осмотрелся. Все купе были закрыты, похоже, что его попутчики либо спали, либо были заняты своими делами. Он вернулся к себе и старательно прикрыл дипломат подушкой, потом, закрыв дверь на ключ и, ежесекундно оглядываясь, пошел к купе проводника. Тот что-то читал. Голубев оглянулся - в коридоре по-прежнему никого не было. - Извините,- сказал он, стукнув костяшками пальцев по стенке, чтобы привлечь внимание проводника,- у вас есть что-нибудь почитать? - А что вас интересует? Голубев снова повернулся и взглянул на безлюдный проход. - Газеты, журналы, книги - что угодно - Выбирайте,- проводник кивнул на полку. Только тут Голубев увидел, что на ней лежит стопа потертых газет и журналов. Сначала он потянул все, потом, постеснявшись, стремительно перебрал печатную продукцию, похоже, копившуюся тут несколько лет и взял несколько "Огоньков" и пару "Литературок". Журналист поблагодарил проводника, вернулся к своему купе, сунул ключ и похолодел - дверь была открыта. Сердце скакнуло и гулко ударило в ребра. Он точно помнил, что, прежде чем отойти от своей двери, закрыл ее. Секунду поколебавшись, Голубев потянул дверь и сразу увидел лежащую на другом диване свою подушку. Дипломата в купе не было. Он кинулся назад, к проводнику, потом пробежал в другую сторону - к тамбуру. Коридор вагона, как и тамбур, были пусты. * * * Через три часа дипломат с копиями документов, добытых подполковником Эсеновым, лег на стол Леонида Федоровича Чабанова. Он открыл замочек и, подняв глаза на Боляско, спросил: - В этот раз много было стрельбы? - Все было тихо. - А этот журналист? Боляско пожал плечами: - Он даже не знает что здесь лежит. Его попросили привезти чемоданчик в Москву. - А наши соперники, ты выяснил откуда они? Начальник СБ опустил глаза: - Все было так жестко, что взять живьем никого не удалось. Я знаю наверняка только одно - помимо людей этого генерала, там были офицеры комитета госбезопасности, но они работали против него и едва не угробили всех пассажиров самолета, на котором этот журналист должен был лететь в Москву. Леонид Федорович кивком поблагодарил Сергея и углубился в чтение документов, с таким трудом перехваченных его людьми. Он перебирал бумаги, смотрел фотографии, копии расписок, пробежал глазами длинный список людей, так или иначе продававших должности, Родину, честь или больше работавших на себя, чем на свой покорный и неприхотливый народ. Его радовало то, что среди них почти не было тех, кто хоть каким-то образом был связан с его Организацией. У него на столе лежал не просто компрамат, практически, на все руководство Туркмении с выходами на Кремль, в ЦК и правительства других республик, это была удавка, с помощью которой можно было заставить работать на себя чуть ли ни половину чиновничьего Союза. Она была интересна еще и тем, что среди документов были и номера секретных счетов, названий банков и кодовых слов, позволявших немедленно управлять этими деньгами. - Жалко списывать в запас такого боевого генерала,- он поднял глаза и посмотрел в сереющие за окном сумерки,- но придется убирать его с этого поста и отзывать в Москву. Пусть поработает с бумажками, подумает над бренностью жизни, оценит " щедрость и доброту " родной власти, а там, может быть, мы с ним встретимся и он поймет, что поставил на не ту лошадь. Мне такие люди нужны. Г Л А В А 17. Москва врастала в перестройку. Это было ужасно. Город стремительно превращался в громадный азиатский базар, где торговые ряды чередовались с помойками. Все автобусные остановки, тратуары, подходы к станциям метро были забиты торгующей публикой. Прямо на тратуарах лежали газеты, листы бумаги, клеенка, полиэтилен, на которых были выставлены товары. Здесь было все: хлеб, печенья, торты, колбасы, обувь, одежда, электроника, запчасти к автомобилям и мотоциклам, книги... Тут же, присев под ноги пешеходов, в импровизированных закусочных, можно было купить и съесть порцию пельменей, вареников или горячие котлеты. Любой желающий мог тут выпить спиртного, подаваемого в залапанном жирными руками и облизанном сотнями губ стакане. Водка пахла керосином и была синеватой на вид, но зато стоила почти в два раза дешевле государственной и за ней не надо было выстаивать громадную очередь. Поев, люди тут же бросали обрывки бумаги, использовавшиеся, как тарелки, огрызки, окурки. Мусор летал под ногами прохожих, поднимался порывами ветра и снова ложился на тратуары. Здесь все было, как всегда - пакостили, где ели и спали, где пили. Чабанов шел по Москве и не узнавал этого прекрасного и гордого, по его мнению города. Он помнил и любил тихие, светлые улочки Замоскворечья, по которым гулял молодым человеком. Огромные площади и широкие проспекты центра. Утреннюю свежесть только что умытых улиц и густоту вечернего воздуха, пропахшего пылью и выхлопными газами. Леонид Федорович помнил, как однажды, много лет назад решил встретить рассвет на Красной площади и поразился тому как много здесь было молодежи. Со всех сторон бренчали гитары, сотни молодых людей пели песни, пили шампанское и целовались. И только когда одна из юных шалуний с разбегу прыгнула к нему на грудь и наградила его горячим поцелуем, он вспомнил, что сегодня во всех школах страны " Последний звонок "... Москва-а-а-а! Даже в этом слове для него было что-то величественное и зовущее вздохнуть полной грудью. Ему вдруг стало жалко себя. Он дошел до Тверского бульвара, нашел скамейку, стоявшую под старой липой, где наметил встречу с Приходько, уселся и принялся раздумывать над тем, что произошло с ним, с этим городом, с его мечтами. Каждый день он становился богаче и могущественнее, но при этом каждый день терял что-то доброе, щемившее душу и делавшее его жизнь интереснее. Кажется совсем недавно Чабанов радовался первому лучу солнца, утренней прохладе, улыбке ребенка. Он мог часами рассматривать юную розу и, как с живыми, разговаривать с росинками, гревшимися в потаенных уголках цветка. Еще вчера Леонид Федорович мог случайно поймать адресованную ему лукавинку, вылетевшую из-под ресниц улыбку прохожей незнакомки, и греться в ее лучах весь день. А теперь... Он горько усмехнулся над собой и вспомнил как молодым человеком мечтал пройтись по Парижу и посмотреть на бразильский карнавал. Недавно он провел целый месяц во Франции и приобрел виллу на Канарских островах и это были обычная страна и обычный дом, от которых в его душе осталось так же пусто, как и до того, как он все это увидел и купил. И это была не старость. Это было что-то другое... Может быть, бог, а он последнее время все чаще задумывался над сутью религии и ему казалось, что в его сознание приходит вера, давая человеку власть и деньги, взамен отнимает цвет жизни, которым щедро одаривает бедных и простых людей. Сейчас все прелести мира, которым он жил раньше объединились в его душе в одно - борьбу за власть. Только в этой борьбе и смертельном риске, связанном с ней, он находил удовольствие. Как-то раз он даже пожалел, что пристрелил Беспалова. Если бы тот был жив и охотился на Чабанова, жизнь была бы намного интереснее. Ведь в целом свете не осталось человека, который бы так хорошо знал Леонида Федоровича. Прошло уже несколько лет с того дня, а ему все время кажется, что если бы он в тот злополучный день не дал бы волю своей ярости, то Беспалов повинился бы и вернулся к нем. Тогда было бы еще интереснее. Как это было ни странно, но Чабанов, в долгих ночных раздумьях и спорах с самим собой, понял, что за всю жизнь у него было только два близких ему человека - Аннушка и Беспалов. И обоих он убил своей рукой...Они не приходили к нему во снах, но он постоянно чувствовал их рядом с собой. Иногда ему казалось, что, если бы мог, то он отдал бы за их оживление все свои богатства, всю свою власть. Тяжелые листья зашумели над его головой. Чабанов поднял глаза и долго смотрел в пыльную зелень. Действительно, в нынешней жизни ему не хватало только этих двоих людей. - Прошу прощения,- прошелестел рядом с ним голос Приходько,- я не опаздал? Чабанов опустил голову и понял, что Станислав Николаевич, с которым он собирался тут встретиться, давно стоит рядом и не решается нарушить его раздумья. - Что же вы,- Леонид Федорович встал и пожал ему руку,- стоите, поди, давно, а одернуть старика не желаете? Присаживайтесь. Бывший разведчик сел рядом с Чабановым и внимательно посмотрел на него. Леонид Федорович увидел, что в глазах Приходько появилось что-то жесткое, он чуть-чуть сощурился: - Шутите? Чабанов некоторое время смотрел на своего помощника, потом положил руку на его острое колено: - Скажите, вам не жалко Москву? Смотрите во что она превратилась. Приходько приподнял брови. - Это проходяще. Город, как человек, переживает переходный период. Только, если мы, старея, не можем вернуть себе молодость и былую силу, то Москва, поверьте мне, скоро сбросит с себя эти рубища умирающего социализма и оденется в самый модный и дорогой наряд. Умрем мы, мостодонты уходящей эпохи, придут новые люди, как уже бывало сотни раз, и наша Москва станет, как всегда прекрасной и молодой царицей городов русских. Я много видел в этом мире и пришел к выводу, что все древние города имеют странную и необъяснимую способность с каждым новым поколением своих жителей молодеть. Может быть, люди отдают им часть своих сил, а, может, природа дарит им весну, помня о вековых страданиях, выпавших на долю этих городов. Париж, Вена, Берлин, Варшава... Вот Нью-Йорк, к примеру, не таков. Он, при всей своей красоте, вызывает у меня чувство чего-то искусственного, парадного, что ли. Чабанов хмыкнул и снова вспомнил Беспалова. Сейчас рядом с ним сидел умный, образованный человек, с неординарным мышлением, но разговоры с ним походили на медицинскую операцию в стерильном блоке. "Интересно, что он ответит, если спросить его сейчас,- Леонид Федорович хмыкнул себе под нос,- о том что он станет делать, если сейчас мы бы оказались в дремучем лесу, а я был бы ранен? Костя, не задумываясь ответил бы - взвалил бы на плечи и потащил к людям. А он - наверное бы пристрелил, чтобы не оставлять живого свидетеля и не мучиться, спасая меня?" Чабанов искоса взглянул на своего собеседника. Тот сидел рядом с ним и спокойно наблюдал за проходящими мимо них людьми. Его лицо было спокойным и приветливым. "Нет, услышав этот вопрос он, как всякий нормальный человек, решит, что я немного не в себе." - Итак, - Леонид Федорович закинул ногу на ногу и повернулся к соседу,- что наши бараны? - Что-то около десяти процентов оставляют в стране. Похоже, генсек понял, что надо не только готовить тихую заводь далеко от распадающейся родины, но и здесь что-то разместить. Деньги уже вложили в только что организованные банки, предприятия, превратили в золото и драгоценности. В основной массе, это средства, бывшие в поле зрения республиканских ЦК, обкомов, горкомов... Основная же масса того, что можно назвать остатком партийных денег, ускорено перебрасывается за рубеж. С большим трудом нам удалось выснить только несколько имен тех, кто непосредственно занимается размещением сокровищ за границей. Во-первых, - сам Николай Дружина и несколько особо преданных ему людей. К их услугам банки, работавшие с нашими еще с двадцатых-тридцатых годов. Некоторые из них принадлежат, на мой взгляд, так или иначе завербованным людям. Не агентам, в прямом смысле этого слова, а бизнесменам, которые каким-то образом попали в поле зрения наших спецслужб или решили, что тайные операции с большевиками выгоднее, чем обычное предпринимательство. Таким образом, часть средств ложится по старым адресам, часть вкладывается в совершенно новые и, вроде бы, не запачканные сотрудничеством с нами фирмы. Из своего опыта знаю, что документов о переброске, практически, не оставляют. Или их так мало и информация в них такова, что разобраться в ней могут только люди, посвященные в эти секреты. Конечно, их хранят в таких тайниках... Чабанов задумчиво чертил что-то на земле: - А люди, тот же Дружина или его ближайшее окружение? - Туда, где на них лежит компромат, мы проникнуть не смогли. Но мне удалось выяснить, что его просто нет. Он всегда был скромен и честен. Тем и понравился Брежневу и досидел до нынешних времен. - Жена, дети, родственники,- Чабанов отбросил в сторону веточку и заровнял подошвой свой рисунок,- не может же быть, чтобы люди не имели пороков, пристрастий, любви, наконец. Вы неограничены в средствах - тратьте столько, сколько посчитаете нужным. Приходько поднял голову и посмотрел Чабанову прямо в глаза. - Там ничего нет. Все они нормальные люди и с рождения пользовались всеми благами, дававшимися ответственным работникам ЦК КПСС. Среди их семей нет ни наркоманов, ни гомосексуалистов, ни собирателей драгоценностей, ни убийц. Это просто честные люди. - А деньги? - Леонид Федорович дернул плечом,- им что деньги не нужны? - Они у них есть. Кроме того, ни сам Дружина, ни его семья не страдают клептоманией и сундуки сокровищами не наполняют.Эти люди родились в сытых семьях, не страшаться остаться голодными и не страдают желанием делать запасы. - Украдите его детей, внуков, черт побери, есть же чем его взять за горло! Приходько покачал головой. - Я обдумал и просчитал все варианты. Во-первых, их хорошо охраняют. Во-вторых, любой неординарный случай засветит посторонний интерес и, а там тоже умные люди, они тут же уберут его с этой должности и сменят номера счетов. Чабанов встал и прошелся вдоль скамейки. По его лицу бродила легкая улыбка. - Убирать его нельзя,- негромко проговорил, глядя на Леонида Федоровича, Станислав Николаевич,- у них, неприменно, на этот случай есть запасной вариант, тоже не оставляющим нам ни одной возможности выигрыша. - Если мы снимем его с работы? - Он так ценен, что на это никто не пойдет. Сейчас у нас нет времеени для маневра, да и в любом случае мы проигрываем. - Чушь,- Чабанов чуть не взорвался,- он может получить инфаркт, попасть в аварию, наконец. А вот на его место мы должны посадить нашего человека, кристально чистого и честного, но нашего. Нам нельзя упускать такую возможность. Тем более, что в этом вселенском бардаке, похоже, мы единственная нормальная сила. - А время? - Но нового честнягу они будут вынуждены, хотя бы частично, но ввести в курс дел. Тут мы то же можем кое-что получить. А если посадим умного аналитика, то он сможет расшифровать их секреты, даже по тем крохам, как вы говорите, строго засекреченной информации. - прошептал Чабанов, почти вплотную склонившись к Приходько. - Хорошо,- кивнул головой тот,- завтра я доложу вам свои предложения, но у меня есть и другая информация. Станислав Николаевич задумчиво посмотрел вдаль. Легкая улыбка проползла по его тонким губам: - Похоже, среди части руководства страны, опирающейся на войска и службу безопасности, созрел заговор с целью сохранения Союза СССР. Леонид Федорович, уже севший рядом со своим собеседником, был вынужден почти прижаться к нему - так тихо звучал его голос. - Они хотят ввести военное положение в стране и осторожно перевешать особо ретивых демократов. - А что наш главный перестройщик? - Он в курсе дел, но, как всегда колеблется - головой кивает, но "да" вслух не говорит. Ему хочется и добрым быть, и государство с должностью не потерять - Это серьезно? - Да. Чабанов встал: - Пройдемся немного. Они шли по Тверскому среди гуляющих людей и никто не догадывался, о чем думает Чабанов. А он лихорадочно прокручивал в голове варианты и не мог прийди к окончательному выводу, что ему сегодня выгоднее - капитализм или социализм. По большому счету сейчас ему было глубоко наплевать и на, и на другое - его собственное государство было уже создано и не только защищало и его, и себя, но и могло существовать в другом измерении. Сейчас перед ним встал другой вопрос. Он думал о родине, о своей многострадальной России. Дать возможность вернуть ее народ назад, это обречь его на новые муки. Ведь, чтобы снова сделать эту страну покорной, надо будет расстрелять тысячи и тысячи человек, построить новые концлагеря, перекроить сознание молодежи и вывернуть из их голов то, что уже вложено пятью годами перестройки и демократии. К доброте даже такого - полуоткрытого общества, привыкнуть просто, вернуться назад в тюрьму, которой все семьдесят лет была Советская Россия, трудно. Чабанов вдруг разозлился. Горбачеву, сидящему на троне так высоко, что ему даже не видно происходящее внизу, просто: захотел - и повел людей к горизонту мечты, расхотел - и бросил на полпути, отдав в руки палачей и подонков. Сам-то, небось, и деньги про запас заложил и самолет приготовил, да и друзья на Западе не оставят в беде. Войска, конечно, не пошлют, но обменять на пару вагонов золота или торговый договор смогут. А что он сделал, что он сделал для народа?! Сломал железный занавес, распахнул ворота в Европу, а порушенная, соженнная, изнасилованная советской властью душа русского народа, о ней он думал? Прекрасное - культура, история, искусство - служит опорой души народа. Сломав его, разбив, разметав, Ленин и его последователи разрушили фундамент государства, его устои, заставляющие людей биться и отдавать за родину жизнь. На изгаженном, вытоптанном месте не вырастет любви к своему народу, своему прошлому, воинского мужества и гражданской доблести. Забыв о своем славном прошлом, народ обращается в толпу оборванцев, жаждущих лишь набить брюхо! Это он, теряя накопленное веками богатство души, уже почти превратил свою страну в огромную свалку мерзости и запустения. Это он из культурного и высокообразованного русского народа почти переродился в полууголовный сброд, который даже народные песни поет на лагерный лад. А сейчас, этот уголовный фольклор, подменивший культуру великого народа, активно пытаются разбавить западной массовой культуры, рассчитанной на простых пожирателей, плодящуюся амебу, в которую пытаются превратить русский народ всякие партийные лидеры. Но с другой стороны, если народ уже сознает себя народом, то черные раны на его прекрасной земле укрепляют его ненависть и ярость в боях с захватчиками. Лицезрение поругания укрепляет душу народа только в том случае, если народ, сотворивший красоту своей земли, накопивший прекрасное, понимает, чего он лишился! Если понимает! Как это ни горько сознавать, но сама история не дала бывшему советскому народу времени на то, чтобы понять что же он есть, ощутить себя носителем вековых традиций. И если сейчас бросить его в новый концлагерь, то он уже никогда не поднимется с колен и может раствориться среди других народов планеты, как это произошло с вавилонянами, египтянами, ассирийцами. Евреев сохранила в веках всеобщая ненависть. Они не могли слиться с теми, кто из столетия в столетие боялся и ненавидил их. Не могли, хотя бы, из гордости, из уважения к самим себе. Евреи, презиравшие своих гонителей, никак не могли опуститься до того, чтобы слиться с ними. Они брали язык, носили одежду народа, рядом с которым жили, но никогда не меняли свою душу на жизнь. Страдающая и помнящая свою историю, свою культуру душа еврейского народа помогла ему выжить. А кто и что поможет русским, кто даст им возможность возвыситься до высот, с которых их сбросил интернациональный и безродный сброд, захвативший власть в семнадцатом году?! Чабанов остановился и, скрипнув зубами, повернулся к Приходько. - Мы не можем позволить этим полубандитам, полугенералам загнать Русь обратно в удмуртские болота. Надо показать этому бесхребетному президенту, что о его хитрости знает мир. Кроме того, сейчас мы можем поставить на господина-товарища Ельцина. Он из ненависти к бывшему своему лидеру и желания властвовать - перевернет горы. У вас есть связи и выходы на Клинтона или Тетчер? - Да,- глаза Станислава Николаевича заледенели и превратились в два пушечных жерла. - Надо немедленно передать им всю имеющуюся у вас информацию. Только так мы сможем сохранить это движение. Мне очень хочется думать, что страна идет вперед, но даже, если это не совсем так, то возврат назад, убьет душу русского народа, окончательно подорвав в нем веру в свои силы. Приходько молчал. Сегодня на рассвете его разбудил один из осведомителей, работавший высокопоставленным чиновником в министерстве иностранных дел и рассказал о том, что задумано создание Госкомитета по Чрезвычайному Положению. После этого Станислав Николаевич извелся. Впервые он не знал, что делать. Возврат к Союзу мог быть и его возвратом к прежней должности во внешней разведке, возвратом к мечте о генеральских лампасах и высокому положению в огромном государстве. Но с другой стороны он понимал, что в нынешней обстановке это чревато отступлением назад и, может быть, до самого тридцать седьмого года. В этом случае никто не мог гарантировать ему не только возвращение полковничьих погон, но и нормальной жизни. Он помнил с каким выражением ужаса и омерзения на лице говорил о репрессиях тридцатых годов его отец, чудом переживший их в крохотной деревеньке за Уралом. Все нынешнее утро Приходько провел в разговорах, телефонных звонках, ведя полунамеком беседы со своими бывшими сослуживцами, знакомыми чиновниками из ЦК и правительства, пытаясь выяснить их отношение к грядущенму перевороту, чтобы самому прийти к окончательному решению, но все они сами не знали к какому берегу пристать. И вот сейчас, после трех минут раздумий, Чабанов предлагает ему сделать ставку на Ельцина и дальнейший развал страны. Дело в том, что Станислав Николаевич не верил, что, начав распадаться, Союз не вовлечет в это движение и внутренние части России. Он знал, что громогласное заявление Ельцина о том, что каждый теперь может взять столько свободы, сколько захочет, пробудило мечты о "Шапке Мономаха" десятков и сотен людей, едва вкусивших от пирога власти. Пример трех президентов, прославившихся после Беловежского договора, не мог не быть заразительным.Тем более, что в России всегда хватало авантюристов и прожектеров, уверенных, что на уровне отдельно взятого района, города или села можно построить сытое благополучие хотя бы для себя и своей родни. Приходько был уверен, что амбиции и неуемное желание править и богатеть - могут разорвать страну и ввергнуть ее в гражданскую войну. И сейчас ему надо было в несколько секунд решить: что для него страшнее - вчерашняя диктатура или завтрашняя кровопролитная бойня на пороге собственного дома. Под ногой Чабанова хрустнула сухая ветка. Станислав Николаевич повернулся к спутнику. - Если года два-три мы продержимся без гражданской войны,- как-то отстраненно проговорил Леонид Федорович,- то сможем поднять страну. Русскому мужику дать бы почувствовать в себе хозяина, дать ему время уверовать в необратимость движения к собственному делу, собственному дому. - Хорошо,- Приходько склонил голову,- в ближайший час эта информация будет в госдепе Штатов и секретариате Тетчер. Бывший разведчик в очередной раз удивился тому, что о будущем государства думает человек, создавший мощную преступную организацию. Он хмыкнул себе под нос: " Может быть, в этом и скрыта тайна русской души, что о народе заботится советский Робин Гуд, а не те, кому это положено делать." Они расстались по перекрестке улицы Горького и Тверского. Станислав Николаевич пошел дальше, а Чабанов остался у подножия памятника Пушкину. Он снова сел на скамейку и погрузился в размышления. Ему хорошо думалось в людской толчее, но сейчас его мысли замкнулись вокруг одного - что сделать, чтобы пробудить к жизни ту великую Русь, которая дошла до берегов Тихого океана и в горе, крови и страхе создала великую державу, растворив в себе поколения самых разных завоевателей. Приходько было сложнее. Впервые в своей жизни он собирался предавать своих товарищей. Ведь по всем нормам, которыми была пропитана его плоть, сведения, добытые его человеком, составляли государственную тайну и ни под каким видом не могли попасть к врагу. Он шел в сторону министерства иностранных дел, где в баре для журналистов, как всегда в это время, толклись резидент ЦРУ и глава московской резидентуры английской МИ-6. Два милиционера на входе в министерство дернулись в его сторону, чтобы проверить документы, но он поднял глаза и они оба, как заведенные, вскинули ладони к козырькам. Это узнавание никогда не доставляло ему удовольствие. Потому что оно было следствием не уважения, а патологического страха, вбитого в почти каждого советского человека. Среди людей, которых он знал и которые знали какое ведомство, еще вчера, представлял Приходько, было всего несколько человек, относившихся к нему без страха. Интересно, что, идя на встречу с Чабановым, он тоже гадал - испугается тот или нет. Но в первую же секунду он почувствовал в этом огромном и сильном человеке только одно - неподдельный интерес как к работе, так и личности Приходько. Это был интерес не покупателя, а человека, который выбирал себе сподвижника, товарища, на которого можно положиться. Все это было так незнакомо, что уже тогда Станислав Николаевич решил - с Леонидом Федоровичем можно даже дружить. Он поднялся по лестнице в бар и тут же увидел тех, с кем был намерен встретиться. Служба наблюдения не только держала в этом баре своих людей, но и прослушивала и записывала на видио, все происходящее здесь. Приходько не опасался этого. Он думал над тем, как незаметно передать информацию. Американец, пивший пиво, медленно встал и пошел в сторону туалета. Станислав Николаевич напрягся и, выждав, несколько минут, двинулся в ту же сторону. Они встретились на пороге зала и даже сам ЦРУшник не почувствовал того, что ему в его карман упала крохотная кассета. Англичанин получил ее у стойки бара, когда стоявший сзади Приходько журналист из "Правды", случайно толкнул его. Станислав Николаевич выпил еще пару порций виски и, кивнул симпатичной рыжеволосой девушке, направился в ресторан. Девица, выждав положенное время, подошла к его столику. - Если ты не прочь и у тебя есть несколько часов,- Приходько специально шептал громко, чтобы его было хорошо слышно,- то давай пообедаем и поедем ко мне на дачу - отдохнем. Девушка внимательно посмотрела в его глаза и согласно кивнула. Он заказал еду и с удовольствием принялся есть и пить. Девчонка была в меру умна и прекрасно говорила на английском и французском. Ему было легко, а ей весело. Чтобы быть до конца последовательным и еще раз убедить тех, кто будет потом смотреть пленку, он, легко поддерживая ее под локоть, вывел свою спутницу из ресторана, сел с ней в такси и поехал на дачу. Вечер был так же прекрасен, как и день. Когда, в девятичасовом обозрении, политический обозреватель Би-би-си осторожно намекнул, что Россия на грани военного переворота, Приходько рассмеялся и почувствовал себя легко и свободно. Вашингтон сказал об этом часом позже. А через два дня танки Кантемировской дивизии вошли в Москву и страна узнала о создании ГКЧП. Приходько окончательно убедился в правоте Чабанова, когда увидел дрожащие руки Янаева. Из своего опыта он знал, что не профессионалы убивают от страха и неуверенности в своих силах. Здесь было и то, и другое. Вечером этого же дня к Анфисе Петровне, добработнице Николая Дружины, приехала дальняя родственница из Пскова. Девушка месяц назад кончила техникум и хотела пристроиться на работу в столицу. - Мама сказала,- чистые голубые глаза доверчиво и беззащитно смотрели на Анфису Петровну,- что вы мне поможете советом. У нас там сейчас такая карусель, что только в комке или в бардаке заработать можно, а у вас столица. Похоже, девчонка была так глупа, что даже не слушала ридио и не смотрела телевизор. Хозяйка, наливая ей очередную чашку чая, и подставляя ближе болгарский конфетюр, отвела глаза: - Да ты разве не слышала, что у нас тут творится? - Не-е-ет,- девчонка распахнула свои глазищи и чему-то испугалась. - Переворот у нас, ГКЧП, танки на улицах города. У резиденции президента России, которую сейчас, почему-то, стали Белым домом звать, баррикады строят. Соседский Витька там днями пропадает. Прибежал нынче на рассвете, взял буханку хлеба, да банку соленых огурцов и убежал. Мне его мать сказала, что он крикнул ей напоследок, мол оружие там раздают, драться собираются. Девчонка вскрикнула и прикрыла тонкой ладошкой рот: - Господи! - Вот и я так вскрикнула, когда хозяину-то моему про это рассказывала,- удовлетворенно усмехнулась простоте деревенской девчонки Анфиса Петровна,- да он успокоил. Никто, говорит, в Москве стрелять не будет, это Ельцину с похмелья приснилось, вот он и чудит, чтобы быстрее власть у Горбачева забрать. - А хозяин-то у вас,добрый? Может быть и мне так же, у кого-нибудь?.. Анфиса Петровна рассмеялась: - Так просто это не делается. Он человек государственный и к нему абы кого не подпускают, я уже не говорю, что этому надо специально учиться. Как, что подать, когда, с какой стороны положить... Девчонка не дышала. - А я могу этому научиться? Она была так непохожа на соседских детей, своих сверстников, которые в ее возрасте уже курили, целовались на подоконнике их подъезда и на любое замечание отвечали грубостью, что Анфисе Петровне захотелось хоть словом поддержать родственницу, потому что помочь она ей не могла. Она сама попала в штат хозуправления ЦК КПСС двадцать лет назад с помощью такой организации, что ей об этом и вспоминать не хотелось. - Трудно у нас и учиться трудно. Надо сначала где-то в ресторане или кафе поработать, потом, если тебя заметят, то могут забрать куда-нибудь повыше - в дом отдыха или санаторий, а там,- она тяжело вздохнула,- у нас тоже не сахар. К примеру, Дружина, он не только человек строгий, но и дотошный. Все у него расписано по минутам. Куда, когда, с кем и зачем. - Что же он,- охнула девчонка,- и ест, и спит по графику? - Да,- поджала губы Анфиса Петровна. - Вот каждый день в тринадцать тридцать он приезжает домой на обед, но обедает только стаканом молока и сухариком. А молоко это привозят на специальной машине ровно за десять минут до его прихода. - Разве такое возможно,- девчонка опять всплеснула руками,- что же он всегда-всегда в одно и то же время пьет молоко? А если жена, там, или дети - выпьют и ему не достанется? - Молока привозят ровно поллитра,- снова усмехнулась женщина,- я наливаю его в бокал и заношу в кабинет, где он отдыхает, ровно в тринадцать тридцать пять - за две минуты до того, как он его выпивает.Потом он тридцать минут отдыхает и никто не смеет его в это время беспокоить. Только если по телефону из Кремля позвонят, а так - все домашние на цыпочках ходят. Родственница видимо затосковала и с всхлипыванием принялась прихлебывать горячий чай, потом она подняла голову и вздохнула: - Вот со временем у меня ничего не получается. Я все время куда-нибудь опаздываю или прихожу раньше. Один из людей Приходько, записывавший разговор с микрофона, укрепленного в заколке для волос девушки, игравшей роль родственницы добработницы Дружины, улыбнулся и чиркнул что-то в своем блокноте. Приходько, к которому запись разговора попала через два часа, когда молодая родственница, загрустившая после разговора с Анфисей Петровной, уже собралась домой. - Ну, что же ты,- та попыталась остановить девчонку,- погуляй по Москве, посмотри столицу - в кои веки собралась и сразу домой? - Я лучше ваши столичные страсти у себя в Пскове пересижу и по телевизору посмотрю,- на лицу девушки промелькнула странная улыбка,- не дай бог стрелять начнут, так мои там от страха поумирают. Они обнялись и девчонка, размахивая своим легеньким чемоданчиком, сбежала по ступеням. Анфиса Петровна вздохнула, промокнула уголок глаза и почти сразу забыла о родственнице. Та, не оглядываясь пробежала до угла, повернула к скверу и села в стоявшую неподалеку светлую "Волгу". - Ну, лейтенант,- улыбнулся ей сидевший в машине мужчина,- все было сделано на высшем уровне, молодец! Девчушка довольно хмыкнула и откинулась на сидение, подставив лицо прохладным струям воздуха, ворвавшимся через открытые окна, когда машина тронулась и медленно вписалась в поток автомобилей, едущих про проспекту Вернадского. Приходько предложил Чабанову, на его взгляд, оригинальное решение проблемы уничтожения главного хранителя партийной кассы Николая Дружины, но Леонид Федорович решил немного подождать. - Посмотрим, как будут развиваться события, а то мы можем зря убить честного и хорошего, как вы сказали трудягу. Через несколько дней, после окончания дешевой опереты, под названием ГКЧП, и разозлившего Чабанова представления с возвращением домой под охраной бравых автоматчиков президента СССР, Леонид Федорович отдал распоряжение на проведение операции. Неподалеку от дома Дружины, машина, везшая ему молоко была остановлена. Сопровождающий положил руку на пистолет и увидел одного из своих начальников. - Не дергайся, капитан,- успокоил его командир,- врачи что-то мудрят и хотят немедленно взять на анализ пару капель молока из вымени нашей коровки. Офицер вышел и открыл заднюю дверь машины. В ее салон молодцевато прыгнул незнакомый медик в белом халате. Он внимательно осмотрел бирки с фамилиями кому предназначается молоко и, открыв свой чемоданчик, достал из него небольшой, совершенно пустой шприц и взял несколько проб молока. - Свободен,- начальник козырнул капитану и тот, взглянув на часы, сел в кабинку и кивнул водителю. Они не опоздали ни на секунду. Анфиса Петровна приняла из рук офицера молоко и, степенно пройдя на кухню, налила его в высокий бокал. Ровно в тринадцать тридцать семь Николай Дружина с удовольствием отпил первый глоток прохладного молока и захрустел сухариком. Через три минуты, после того, как он отставил бокал, липкая волна ужаса прокатилась по его телу. Мужчина поднял голову и увидел белые лопасти вентилятора, с угрожающим свистом рассекающие воздух. Ему показалось, что резиновые крылья превратились в сверкающие самурайские мечи, которые нацелены на его горло. С большим трудом он поднял дрожащую руку и отключил механизм. Едва слышный щелчок кнопки был так ужасен, что отбросил мужчину к спинке кресла и по его крупному, породистому лицу побежали капли холодного пота. Он захотел позвать жену, но, подняв голову, испугался - портьера у двери шевельнулась и ему показалось, что за ней скрывается какой-то страшный монстр. Ему захотелось заплакать и спрятаться под стол, но тут вдруг громко зазвонил телефон. Это был красный аппарат без циферблата и не отвечать на его требовательный голос было нельзя. Дружина положил потную руку на трубку и в страхе оглянулся. Ему показалось, что за его спиной появился какой-то незнакомец. Стараясь видеть все, происходящее сзади и спереди, и беспрестанно вертя головой, он поднял трубку. - Сейчас ты встанешь, откроешь окно,- голос был громоподобен и так строг, что мужчина поднялся и вытянулся у своего стола,- и шагнешь вниз! Какой-то слабый протест шевельнулся в душе Дружины. Он хотел что-то сказать, как-то возразить, но из его рта лишь вытекло жалкое подобие звука. Если бы в этот момент кто-то услышал это, то решил бы, что это скулит крошечный, недельный щенок. - Выполнять! - Хлестанул голос. Николай Дружина, крупное тело которого била мелкая дрожь, а липкий пот обильно струился меж лопаток, с трудом открыл створки громадного окна и, не оглядываясь, шагнул вниз. Даже в последнюю миллисекунду жизни, ему хотелось забиться в угол и зажать уши руками, чтобы спрятаться от этого резкого: " Выполнять! " Чабанов, узнав о происшествии, удовлетворенно хмыкнул и спросил Приходько: - Это, что гипноз? - Химия - А следы? - Ничего,- отрицательно покачал головой Станислав Николаевич. Тогда,- Чабанов протянул ему узкий листок бумаги,- вслед за ним надо отправить двух его сотрудников, с которыми нам не удалось найти общий язык. Пусть это будет выглядеть, как реакция на поражение ГКЧП и арест его руководителей... Г Л А В А 18. Леонид Федорович проснулся от того, что кресло под ним куда-то провалилось. Он открыл глаза и понял, что самолет идет на посадку. Чабанов взглянул в иллюминатор. В самом низу ослепительная голубизна неба перетекала в такую же ослепительную зелень океана. Между ними висела коричневая гроздь островов, окруженная пенистым ожерельем прибоя. Внизу, на белой от зноя земле, его ждали дочь, зять и внучка. Он почти год не видел Маринки, которая вместе с родителями жила теперь здесь, на Канарах, где Леонид Федорович открыл филиал своей фирмы и купил небольшой, но прибыльный отель. Им и руководили дочь с зятем, которых он убрал подальше от дрязг и волнений нынешней российской жизни. Внучка уже училась в восьмом классе и бойко говорила на трех языках. Самолет коснулся колесами бетона полосы, и ему показалось, что он увидел на балконе дочь с внучкой, но машина прокатилась дальше и подрулила к терминалу. Когда Чабанов, пройдя таможенные формальности, вышел в зал, он увидел сверкающие глаза своей внучки, которая неслась ему навстречу, забыв обо всем. - Деда,- крикнула она на весь зал, и Леонид Федорович забыл обо всех волнениях. Он даже забыл о том, что хотел внимательно посмотреть на людей, прилетевших с ним на самолете. В Москве ему показалось, что среди них мелькнуло чье-то очень знакомое лицо, вызвавшее неясное волнение. Маринка уже доставала до его подбородка. Он целовал ее тонюсенькие волосики и не мог сглотнуть комок, неожиданно подступивший к горлу. В плечо ткнулась дочь. Ее огромные глаза, так похожие на глаза матери, были полны слез. Из-за ее спины выглянул зать. Он был смущен и обрадован. - Ну, ну,- Чабанов обнял всех сразу,- дообнимаемся потом, не то я расплачусь. Зять потянул за руку дочь, а Леонид Федорович, прижимая к груди внучку, тронулся вслед за ними. Ослепительное солнце заставило его прижмуриться и прикрыть рукой глаза. Внучка звонко расхохоталась и протянула ему защитные очки. - Дед, ты сразу стал похож на нашего кота, помнишь у нас дома был огромный кот Барсик ? Баба еще жаловалась, что он как-то съел все блины, которые она тебе на ужин проготовила? Дочь вскинула глаза. В них был испуг, смешаннай с чем-то непонятным ему. Что-то острое, напряженное было в этом взгляде. - Конечно помню.- Чабанов улыбнулся дочери и погладил ее по коротко стриженным золотистым волосам. За последнее время в лице, фигуре и взгляде дочери появилось что-то властное, уверенное. Похоже, что управление отелем шло ей на пользу, раскрывая те черты чабановского характера, которые раньше не могли проявиться у обычного старшего инженера провинциального проектного института. - А ты помнишь, как один раз ты пыталась из Барсика сделать свою куклу и он сильно поцарапал тебя? Внучка звонко расхохоталась. - Я все помню. Я даже помню, как меня один раз украли. - Ну,- он уселся рядом с Маринкой на заднем сидении машины и снова улыбнулся солнцу, голубому небу и сверкающим глазам внучки,- ты была совсем маленькой. - А я все равно помню, как ты пришел за мной в какую-то маленькую квартирку. Я играла в большой комнате, а ты пошел в спальню и там громко разговаривал с тем маленьким потешным человечиком. Зять тронул машину и горячий соленый ветер рванулся в открытые окна. - Разве я не права, дед,- внучка дурнула его за руку,- ведь так все было, так? - Так, лапушка, так - он нагнулся к ней и снова поцеловал ее нежную, солоноватую щеку. Саня-волк, много лет назад заставивший Чабанова и его жену сильно поволноваться, уже года три, как упокоился на одном из городских кладбищ. Он был убит во время разборки с пришлыми "азерами", как в их городе звали азербайджанцев, которые решили, что это он держит в руках всю городскую торговлю. Всех приезжих, по приказу Чабанова, в ту же ночь арестовали. В следственном изоляторе из них выбили все деньги и связи и быстро осудили. До мест заключения живым не доехал никто. Он тогда хотел показать всем, что в их город никто не должен соваться. Полгода после этого в их края приезжали всякие посыльные и крутые ребята для выяснения обстоятельств дела. Часть из них была убита, часть исчезла еще по дороге, а часть до сих пор гнила по разным лагерям и тюрьмам. Потом молва, придуманная его штабом, возвестила всему Союзу, что в этих краях все в руках жестокого местного авторитета Клима и сюда не за чем соваться. - Ну, как дома, пап? - Дочь сидела, обернувшись к нему, и он, улыбнувшись ей и своим мыслям, достал из кармана плоскую сафьяновую коробочку с бриллиантовым колье и, открыв, протянул Гале. - Ой, - вскрикнула она, всплеснув руками,- какая прелесть! Чабанов подмигнул внучке и вытянул из другого кармана крохотные швейцарские часики в платиновом с золотым тиснением корпусе. Браслетик был украшен россыпями бриллиантиков. - А это тебе, лапушка моя.- Он примерил часы на руку Маринке и довольно улыбнулся,- как раз. - Дед! - Они обхватила его за шею и крепко поцеловала. - В них можно даже под водой гулять,- проговорил он. - А Славику я купил портсигар. Злые языки утверждают, что это сам Фаберже, но что бы кто ни говорил, а штучка, на мой вгляд, презанятная. Зять нежно провел пальцами по плоскому портсигару и Чабанов увидел в его глазах неподдельное восхищение: - Спасибо, папа, вы и так нас балуете! День пролетел так незаметно, что Чабанов даже удивился, когда вдруг увидел, что в саду вдруг зажглись фонари. Он повернулся, чтобы спросить у Маринки во сколько здесь зажигают освещение и увидел, что она спит, свернувшись в кресле калачиком. - Я сам отнесу ее в кровать,- Леонид Федорович взмахом руки остановил Славика, потянувшегося к дочери, подхватил внучку и, поднявшись с ней на второй этаж виллы, бережно уложил ее в постель. - Ну,- он, спустившись на веранду, поцеловал дочь,- вы ложитесь отдыхать, а я тут посижу, покурую и немного подумаю. Стройная, молодая испанка бесшумно убрала со стола, оставив ему бутылку коньяка, рюмку и лимон. Высокий лавр едва отмахивался своими тяжелыми листьями от легкого ночного бриза. Где-то за массивной белой стеной о чем-то переговаривались лягушки. Кому-то могло показаться странным, но привычное кваканье здесь, за тридевять земель от России, согрело его душу. Действительно, подумал он, разве много надо человеку? Семья, дом, счастливые дочь и внучка...И зачем ему все это - власть, борьба и богатства? В чем человеческое предназначение? Когда-то, много лет назад, он считал, что человек рожден для счастья. Потом решил, что его предназначение в том, чтобы нести счастье другим людям. С годами пришло другое прочтение смысла существования - его жизнью стала работа. Он считал, что только работа - интересная, увлекательная работа, когда не замечаешь ни времени, ни окружающей действительности - может сделать его счастливым. Когда пришла любовь, то она стала своеобразной подпоркой этой работы. Дома, рядом с женой, он набирался сил и идей для завтрашнего рабочего дня. Аннушка... Как много было для него в ее жизни... Вдруг ему показалось, что он что-то забыл, что сегодня должно было что-то произойти важное для него, а он об этом забыл. Чабанов поднял голову, взглянул в звездную глубину чужого неба, вздохнул полной грудью. - Пап,- от неожиданности он дернулся. Рядом с ним стояла дочь. - Что-нибудь случилось,- прошептал он, сам не зная почему,- ты чего не спишь? Она села напротив него и протянула руку к бутылке. - Ты помнишь какой сегодня день? Леонид Федорович почувствовал, что в его груди зарокотал бубен. Жар бросился в виски. - Мама сегодня погибла,- она взглянула в его глаза и ему показалось, что это Аннушка смотрит на него. - Господи,- выдохнул он и ему стало стыдно. Он действительно забыл о том, какое сегодян число. Да и, честно говоря, живя все эти годы вдали от дочери, он старался забыть этот день. Старался стереть из своей памяти полные презрения глаза Аннушки, в которые, потеряв голову от ярости, выстрелил в то несчастное утро. Он много думал над происшедшим и ему казалось, что если бы удалось повернуть время вспять, то она бы осталась жива, потому что через день, два он бы нашел слова, чтобы убедить ее, успокоить. Но в тот момент, в тот момент... У него снова заболело сердце и заныла разбитая о стену ванной рука. - Помянем мать,- он взял свой стакан, поднес к губам, но не смог сделать даже крохотного глотка. Спазм перехватил горло. Ему показалось, что воздух стал вязким и забил его легкие. Леонид Федорович кашлянул и отставил стакан. Дочь выпила коньяка и снова посмотрела на отца. - Ты знаешь, я тогда чуть не умерла. - Ее голос был тих и шелестел, как ночной ветер Ты был в Москве и не звонил нам. Милиция перевернула весь дом. Они обыскали весь город. Выставили патрули на въездах выездах, но так и не нашли того воришку. Следователь сказал мне, что по следам и состоянию квартиры, он может предположить, что это была случайная смерть. Похоже, тот вор вообще первый раз держал в руках оружие и сам испугался больше, чем мать. Если бы ты видел, что там было... Кровь...Везде кровь... - Не надо,- он не смог посмотреть на нее и боялся протянуть к ней руку,- не надо вспоминать об этом. Я сам едва пережил это. Может быть, поэтому и сегодня так произошло. Он, наконец, перевел дыхание и, обронив каплю на землю, чтобы помянуть мертвых, выпил свой коньяк. Галя поднялась и отошла к краю веранды. Она молчала, о чем-то думая, а Чабанов, почему-то, не мог справиться с сердцебиением. Где-то в районе левой лопатки появилась жгучая боль, мешавшая нормально дышать. Он хотел поудобнее сесть, но какой-то страх не дал ему двинуться. - Ты знаешь, когда все успокоилось и я поняла, что родная милиция никого не нашла, я обошла всех соседей. Мне все время казалось, что в наш тихий район и в наш дом не может попасть посторонний. Чабанов с трудом дотянулся до бутылки и налил больше половины бокала. Едва шевеля рукой и сдерживая крик, рвущийся вместе с болью из груди, он осторожно поднес бокал к губам и чуть-чуть отпил. Жар потек по груди и ему показалось, что боль постепенно отходит куда-то вглубь спины. - Тетя Клава, ты помнишь, которая жила напротив нас, сказала мне, что слышала, как ты в то утро кричал на кого-то. Потом ей показалось, что хлопнула пробка от шампанского и все стихло. Часа через два, когда она гуляла с внуком по двору, она увидела, что ты вышел из дома. Она поздоровалась с тобой, но ты даже не заметил ее. Она сказала, что на тебе лице не было, а глаза были какими-то чужими. Дочь подошла почти вплотную и он увидел напротив себя глаза Аннушка, только сейчас в них было столько горя и боли, что он опять почувствовал удушье. - Скажи мне, за что ты убил маму? - Ты,- он взмахнул руками,- ты... - Пап, я тогда никому ничего не сказала и сейчас не скажу, - ее шепот грохотал в его голове,- но я не могу понять, что произошло между вами. Вы так любили друг друга?.. Чабанов хотел возразить, оттолкнуть, крикнуть на дочь, но неожиданно для самого себя быстро и просто рассказал ей все. Он вспомнил о том, как разуверился в советской власти, как создал сначала экономическое подполье, а потом и Организацию. Он рассказал о том, как воспитывал и учил Шляфмана, как вытаскивал из пропасти самоубийства Беспалова и как спас от алкоголизма удивительного экономиста Коробкова. - А потом,- в его голосе зазвучала горечь,- я забыл , что это обычные люди, люди со слабостями и грехами. Я забыл, что и у них бывают сомнения и черные полосы. Во время одной их них они пришли ко мне и предложили все бросить и просто жить, валяясь на песочке. Им было трудно, они сомневались и искали выход, а я не понял их. Я решил, что они хотят предать меня и приказал остановить их. Боль ушла вместе со словами и теперь Чабанову казалось, что во всем мире есть только два человека - он и его Аннушка. Это ей, а не дочери он говорил о том, о чем думал все эти годы, это ей он объяснял все то, чего не сказал в то несчастное утро. - Только Беспалов смог уйти, но его по пятам преследовали мои ребята из службы безопасности и он был вынужден, чтобы выжить заскочить на Петровку. Тогда я и потерял голову. Это я виноват в смерти матери. Я не смог, не нашел нужных в тот момент слов. Я не понял ее, а она не поняла меня. Мы оба в тот миг стали друг другу чужими, но если бы я мог все это вернуть,- он не заметив того застонал,- если бы та знала, сколько раз я хотел уйти вслед за ней. Господи, ни о чем содеянном не жалею, но даже сейчас я отдал бы все и свою жизнь в придачу, только бы вернуться в тот миг, чтобы она была жива. Звякнул стекло и он увидел перед своими губами бокал. В глазах дочери была темнота. Она вздохнула и, коснувшись губами его щеки, прошептала: - Папа, я прощаю тебя, думаю, что и мама тебя простила. Он поднял голову, но дочери уже не было, только в занавесях, отделявших веранду от дома, бродил ветер. Чабанов огляделся, на мгновенье ему показалось, что все это ему привиделось и он никому, ничего не рассказывал, но он опустил глаза и увидел второй бокал, по краю которого тянулась алая полоска губной помады. "Вот и преемница выросла,- подумал Леонид Федорович,- столько лет хранила в себе такую тайну и никогда ни жеста, ни слова не обронила. Сильный характер. Она сможет не только держать в руках Организацию, но и расширять поле ее деятельности, надо будет с утра начать вводить Галку в курс моих дел." Он откинулся на спинку кресла и посмотрел на небо. Огромные южные звезды тянулись друг к другу своими лохматыми щупальцами. Потом они посветлели и заполнили все вокруг. Рядом кто-то вздохнул, Чабанов вздрогнул и увидел напротив себя Беспалова. - Костя?.. - Не волнуйтесь, Леонид Федорович,- усмехнулся тот, поднося к губам бокал,- вы еще живы и на земле. - Костя, я думал, что я тогда... - Он привстал, чтобы убедиться, что перед ним сидит живой человек. - Сидеть!- В руке Беспалова появился пистолет, а в голосе звякнула решимость немедленно нажать на курок. - Костя,- в Чабанове не было страха, после разговора с дочерью он был уверен, что теперь сможет убедить кого угодно,- я всегда ждал тебя. Тебя мне всегда не хватало. Это ты был сегодян в самолете, а я все время мучился, ломая голову - кто бы это мог быть?. - Поэтому вы и шлепнули меня в квартире своей любовницы,- усмехнулся Беспалов,- а потом сняли с меня всю одежду и бросили на корм волкам? Чабанов виновато опустил голову: - Поверь мне, тогда я много наделал ошибок и дважды в жизни нажал на курок, но лучше если бы я дважды выстрелил в самого себя. Я до сих пор не понимаю, как вообще остался жив. Знаешь, если бы можно было бы все вернуть назад, то не было бы того вечера, когда мы не смогли вчетвером договориться и потом,- он взмахнул рукой и Беспалов снова приподнял пистолет,- когда я убил Аннушку и тебя... - А о Шляфмане и Коробкове вы, конечно, не жалели? - Ты, Костя, не прав, я не только жалел о них, но и помог семьям обеих выехать за рубеж и перевезти все, что они заработали. Шляфманы живут в Лозане, а Коробковы - в Калифорнии. Да и твоих никто не обижал и не трогал. Когда я узнал, что у твоего Витьки возникли проблемы с армией, то тут же послал людей и он остался учиться в институте. Не думай дурно, это было не желание замолить грехи, а искреннее раскаяние. В тот момент, когда вы пришли ко мне, я не понял, что вы все равно вернетесь. Ведь в этом мире просто не может быть по-другому. В нем нет, да и не было гребня на баррикаде. Раз всем нам не хватило место на той стороне, то мы просто не могли выбрать иной. И тогда, когда в квартире Расимы, я не дослушал тебя, ты прости, это стреляло горе по только что потерянной Аннушке. За спиной Беспалова появилась тень одного из охранников. Чабанов посмотрел на парня и отрицательно покачал головой. Беспалов резко повернулся, но сзади уже никого не было. - Мне пришлось убить одного из ваших людей,- проговорил он,- так что... - Ничего страшного.- Голос Чабанов был ровен и благожелателен,- все мы знаем на что идем и за что получаем деньги. - Интересная философия,- Беспалов отпил немного коньяка,- она способна оправдать все, что угодно. - Мне иногда кажется, что люди и существуют для того, чтобы сначала делать ошибки, а потом их оправдывать, иначе мы бы просто не жили на этой земле. Но давай оставим все эти мудрствования до другого раза. Костя, я все эти годы хотел тебя просить вернуться ко мне. У меня никогда не было друзей и я бы считал за честь назвать тебя своим другом, чтобы уже до самого конца не расставаться с тобой. Прости за все... Беспалов смотрел на Чабанова и думал о том, что уже много раз мог убить его. Там, в Москве, когда он пришел в себя под кучей прошлогодних листьев, в нем жила только месть. Благодаря ей он выполз и выжил. Он просто не мог умереть, не убив Чабанова, но потом, когда скрываясь, он понял, что его семье никто не угрожает, он отложил приведение приговора на лучшие времена. Он понял, что это Чабанов помог сыну избежать отправки в Чечню. Он догадался, что не без помощи Организации, его сын был направлен на учебу в Англию, а семья переехала во Францию. Все эти годы Беспалов издали наблюдал за своими родными и никогда не подходил ни к детям, ни к жене, считая, что они находятся под неусыпным вниманием людей Чабанова. А тот жил, как всегда. Ездил один по городам, парился в сауне, до поздна засиживался в кабинете. Даже режим своего предприятия, разработанный самим Беспаловым, не поменял. Он несколько раз смотрел сквозь прорезь прицела на высокий Чабановский лоб, но не решался дожать курок. Вот и сейчас, прилетев за ним в Испанию и пробираясь на виллу, которая в этот раз хорошо охранялась, он не до конца решил - убивать ему Леонида Федоровича или нет. - Прошу простить,- штора отошла в сторону и на веранде появился один из помощников дочери,- Леонид Федорович вам пришел срочный факс из Лондона. Чабанов взглянул на Беспалова и увидел, что тот накрыл пистолет рукой. - Читайте. Молодой человек скороговоркой перевел английский текст. - Странное приглашение,- удивился Леонид Федорович,- я о таком клубе не слышал. - Я немного знаю о нем,- голос Беспалова был ровен и деловит. Молодой человек удивленно взглянул на незнакомца, непонятно как попавшего на веранду к хозаину. Чабанов кивнул, отпуская юношу, и повернулся к Беспалову. - Это своеобразное правительство Земли,- проговорил тот, пряча пистолет в карман и протягивая руку Леониду Федоровичу. Фрунзе, Саарбрюккен 1999 г.