с гостя он никак не реагировал, и тот продолжал. -- Спасая вас, я не ставлю никакой конкретной цели, хотя, может быть, я вас о чем-то и попрошу, но об этом позже. Убежден, такой человек, как вы, заслуживает помощи, несмотря ни на какие ошибки, заблуждения, злоупотребления, наверное, этого требовали какие-то высшие цели, интересы, пока неведомые мне. Теперь самая трудная и последняя часть вашего вопроса -- кого я представляю, кто стоит за мной и какие цели преследую я сам? Что бы я ни сказал по этому поводу, покажется неубедительным, а порою даже ложью. Возможно, я покажусь вам человеком с непомерным тщеславием, пытающимся взять груз не по плечам, -- судить вам. Шаг к тому, что затеял, я сделал -- сижу перед вами. Наверное, Акмаль-ака, вы отдаете себе отчет, что сегодня безвременье, безвластие, хотя видимость ее и сохраняется. Отсюда неустойчивость, неопределенность во всем, и потому на данный момент я никем не уполномочен вести переговоры с вами, никто не стоит за мной, я пока представляю самого себя. От неожиданности хан Акмаль выронил четки и поднял помутневшие то ли от выпивки, то ли от внутреннего напряжения глаза и, не скрывая разочарования, злобы, спросил строго: -- А кто вы такой, чтобы игнорировать всех и так высоко возносить себя? Сенатор рассчитывал на эту реакцию и, чтобы сбить пыл хану, вновь потянулся за сигаретой, оказавшейся последней в пачке. -- Кто я такой? -- сказал он, закурив. -- Человек не растерявшийся, реально знающий обстановку на сегодня, в будущем имеющий возможности оказывать влияние на события в крае, как вы прежде. А если еще откровеннее, я хочу заменить вас, природа не терпит вакуума, ваше место все равно рано или поздно кто-нибудь займет, я решил, что мне это по силам. И вам, наверное, лучше знать своего преемника в лицо. Ваши друзья, имея власть, проворонили ситуацию и сегодня без сожаления отдают вас на заклание, и если я, единственный, прорвался к вам с помощью, не логично ли благословить меня, назначить своим преемником? Аксайский Крез засмеялся сначала тихо, а затем зашелся в громком, истерическом хохоте, гость не сразу понял, то ли это искусственная, деланная веселость, то ли хозяину действительно смешно, а может, опять какой-нибудь трюк, чтобы сбить его с толку, следовало спокойно выждать и не любопытствовать. Насмеявшись вдоволь, хозяин вытер слезившиеся глаза и сказал, улыбаясь, вполне искренне: -- Вспомнил один старый случай, о нем лет двадцать назад печатали в газетах. Помните, в Конго при Чомбе арестовали нашего корреспондента "Известий" Николая Хохлова? Так вот, он беседует со своим сокамерником в тюрьме, естественно, о политике. Сосед по нарам разъясняет корреспонденту позицию своей партии, программу, цели, часто упоминает пышное ее название. Идеи партии настолько привлекательны, смелы, пронизаны духом демократии, свобод, что наш журналист не выдерживает и честно признается, что, к сожалению, не знает ни этой партии, ни ее численности, ни где размещается ее штаб-квартира, хотя и живет в Браззавиле давно. Заключенный не смущается неведением корреспондента известной газеты и говорит, что не мудрено, вы и не могли знать об этой партии ничего. Вконец смущенный Хохлов спрашивает -- она что, тайная? Да нет, отвечает коллега по несчастью, -- не тайная, но дело в том, что эту партию я придумал здесь, в тюрьме, в этой камере, и пока состою в ней один, но место генерального секретаря я решил зарезервировать за собой, идеи все-таки мои! Не кажется ли вам, что ваши амбиции в чем-то схожи, уважаемый товарищ Акрамходжаев? -- Да, действительно, история смешная. Наверняка нечто подобное происходит сейчас и у нас в стране. Пользуясь демократией, свободой слова, терпимостью к разным идеям, и у нас развелось немало людей, подобных вашему генсеку без партии из Конго. Но в остальном я все-таки с вами не согласен. Для начала хотя бы то, что я нахожусь на свободе, а сегодня в наших условиях, когда расчищаются рашидовские конюшни по аналогии с авгиевыми, мало кто может дать гарантии на этот счет, у многих рыло в пуху. Даже в вашем положении, при ваших регалиях, связях, деньгах шансов остаться на свободе никаких, это однозначно, на что же рассчитывать остальным? Сенатор увидел, как побледнело лицо у Креза, он вроде собирался что-то сказать или даже прервать его, но сдержался, удар был нанесен сильно и вовремя. Действительно, смеется тот, кто смеется последним. -- Теперь насчет тех, кого я представляю, или, по-конголезски, о членах партии, о программе. Повторяю, сегодня не время формировать ни единомышленников, ни определять какую-нибудь стратегию. Пусть все пройдут проверку временем, выдержат беспрецедентную чистку, а потом я определюсь, буду знать, на кого можно положиться и у кого какие взгляды на самом деле. Мое нынешнее служебное положение напоминает мне работу рентгенолога, я вижу всех, кого хочу, насквозь. А насчет программы -- спешить тоже не следует, неизвестно, куда еще страна повернет. Прокурор почувствовал, что в разговоре произошел какой-то перелом, и, судя по растерянности хана, в его пользу, и он уже уверенно продолжал: -- Обстоятельства, дорогой хан, и определят и стратегию, и тактику, и людей, которые лучше всего подходят для этого. Вы формировали правительство и партийный аппарат на свой лад, делали ставку на людей, которые ныне предали вас. Впрочем, оговорюсь, предательство я бы пережил, если за ним стояла цель, но я не могу пережить их растерянности, трусости, никчемности. Вы можете хотя бы сегодня понять, что все, кого двигали много лет, сказались полными ничтожествами, не способными даже защитить себя, где уж тут думать об Отечестве. Всю жизнь метались между официальным курсом и вашими желаниями, а сегодня не могут прибиться ни к тому, ни к другому берегу, потому что везде опасно и нигде нет гарантий, а эти люди живут только при гарантии их привилегий. А то, что за привилегии следует бороться или их защищать, они к этому не приучены, готовы служить при ясной погоде и попутном ветре, а сегодня штормит... -- Тут вы в точку попали, Сухроб-джан, не на тех людей мы ставку дали, не ту породу вывели, -- спокойно поддержал Иллюзионист. -- Вот именно, метко вы сказали -- не та порода. Ныне они ни народу не подходят, ни власти, оттого и злобствуют, мешают перестройке, лежат бревном, да что там бревном, железобетонной глыбой на путях обновления. -- Перестройки? -- переспросил ехидно хан Акмаль. -- А почему бы и нет? Только на ее дорогах есть возможности найти реальную самостоятельность республики, ее независимость, а там посмотри, все революции делались поэтапно, даже Октябрьской, если не запамятовали, предшествовала главная -- февральская. Сначала проедемся с партией на трамвае перестройки, а там видно будет. А при самостоятельности Узбекистана, как я ее себе представляю, мы сможем быть здесь не тайными хозяевами края, как вы, дорогой хан, а открытыми, легальными. Суверенитет предполагает многое, тут уж вы не будете свои желания подстраивать под настроение Кремля, а такой путь открывает только перестройка, ей действительно альтернатив на данном этапе нет, она вполне совпадает с вашими целями, насколько я их знаю, Акмаль-ака. Политика вещь тонкая, и я в ней, честно говоря, пока небольшой специалист, но я найду себе стоящих советников, консультантов, один, я думаю, уже есть, -- Сенатор выразительно посмотрел на хозяина дома и понял, что тот остался доволен таким поворотом разговора, -- сейчас столько неформальных объединений плодится каждый день и порою в их программах я вижу рациональное зерно, я и отберу из них лучшее, столкну лбами наиболее амбициозных идеологов, чтобы в их распрях понять настоящую суть и прикурить от их молнии, отберу идеи, что выживут в спорах и подойдут моим устремлениям и, конечно, сложившимся обстоятельствам. Так могу ли я сегодня говорить о какой-нибудь конкретной программе? Возвращаясь опять к вашему конголезцу, скажу, был бы лидер, а партия и программа найдутся, дайте только срок. -- Убедить вы меня не совсем убедили, но здоровое зерно в ваших суждениях есть. Эх, если бы я мог вас консультировать и поддерживать легально хотя бы года два-три, мы с вами преобразили бы наш край. -- И он потянулся к пачке. Увидев, что она пустая, сказал: -- Я сейчас принесу. -- И исчез из комнаты. Отсутствовал он долго, минут десять. Вернулся с двумя пачками точно таких же сигарет "Кент" и небрежно бросил их на дастархан. Прежде чем закурить, аксайский Крез сказал: -- Вы меня сегодня бросаете из огня да в полымя, черт возьми, если бы вы знали, как я жалею, что устраняюсь от активного влияния на события в крае! Только сейчас я увидел перестройку вашими глазами, понял, какой это мощный локомотив для наших целей, если умело пользоваться его тягой и попутным ветром. Давайте выпьем за новое мышление, как говорит с трибуны наш эмоциональный генсек. Они снова выпили, на этот раз хозяин был куда гостеприимнее, вновь предлагал закусить, пододвигал то одно, то другое. "Значит, я нашел-таки путь к упрямому хану", -- подумал радостно прокурор, но тут Иллюзионист одарил его новым вопросом: -- И все-таки, Сухроб-джан, чем же я буду обязан за ваш риск, за сохранение мне жизни, я привык за все платить и хотел бы знать цену. Идеи идеями, а деньги деньгами. Если вы собираетесь меня заменить, как вы выразились, и играть впредь такую же роль, как и я, в судьбах края, вам следует кое-что иметь в кармане, политика без денег мертва, особенно у нас на Востоке, тут на голую идею не клюнут, уж поверьте моему опыту. Аксайский Крез, опять довольный, громко засмеялся, почуяв слабое место напористого претендента на ханский престол. Настал черед изворачиваться человеку из ЦК, от просьбы помочь финансами ему все равно не уйти, не хотелось, чтобы это прозвучало жалко, унизительно, да и вырвать следовало солидную сумму, а не крохи, подачки, поэтому он начал издалека: -- Вы же прекрасно знаете, для политики всегда находятся деньги, такова уж природа человека. Идея зеленого знамени витает в воздухе, и она притягательна для многих, -- вновь осторожно закинул удочку гость, -- и на такие дела не скупятся, а в нашем крае, по моим скромным подсчетам, на руках гуляет около двух миллиардов незаконно нажитых денег, это огромная сумма в такой бедной стране, как наша, тем более наличными. Я уже говорил, что моя нынешняя работа напоминает мне рентгенологию, я уже просветил сотни людей, и данные о них заложил в память компьютера. Большинство из них еще на свободе, а многие из них даже не догадываются по своей беспечности, самоуверенности, что им давно сели на хвост. У каждого из них в обмен на информацию я могу вытянуть изрядную сумму, я ведь буду апеллировать только к людям, имеющим миллионы. Но это будет меня кое-чему обязывать, к тому же многих из них мне действительно не жаль. Но если ради целей надо будет поступиться принципами, я это сделаю, но деньги добуду. Есть еще аспект, почему они могут легко расстаться с деньгами, правда, этот вариант коварный, не делает мне чести, но с вами, моим будущим главным советником, я поделюсь. Кажется, англичане сказали, что в политике все средства хороши. А план такой: я подготовлю секретный документ на фирменном бланке ЦК КПСС, разумеется фальшивый, в котором будет туманная информация о якобы предстоящей реформе денег и о суровых мерах по ее обмену только по месту работы, с подробной декларацией и так далее, тут страху нагнать несложно. Этот документ я буду показывать каждому индивидуально, и им ничего не останется, как с радостью расстаться с деньгами, с надеждой, что этот жест при определенных обстоятельствах будет оценен. -- Сухроб, ты -- дьявол! Такая идея не могла прийти даже мне в голову, ты действительно политик, восточный политик... Скажи честно, почему не начал операцию с меня, я бы клюнул? Подача оказалась столь к месту, что Сенатор воспрянул: -- Ну, во-первых, не в деньгах счастье, вы понимаете, я их в конце концов найду. А зачем мне вас обманывать, если я хочу с вами сотрудничать и очень рассчитываю на вашу помощь не только финансами... К тому же, как вы понимаете, реформа неизбежна, вы ведь чувствуете шаги инфляции. -- Логично. Но все-таки, сколько ты рассчитывал заполучить в Аксае? Настойчивость, с какой обладатель двух Гертруд допытывался насчет денег, несколько смущала прокурора и даже вновь насторожила, но он отнес это за счет жадности хана. О его скупости ходили легенды, в порыве откровенности Иллюзионист любил похвалиться, как некой добродетелью: "Я жадный человек, очень жадный, для меня недоплатить -- равно что найти", -- и в довершение такого признания громко смеялся, ощерясь золотозубым ртом. -- В начале нашего разговора я сказал, что, возможно, и попрошу об одной важной для меня услуге, в моих планах она занимает куда более ценное место, чем деньги. -- Что может быть ценнее денег, за них можно любую услугу купить, -- не сдержался вновь хан, коньяк, видимо, снова ударил ему в голову, они заканчивали и новые бутылки Сабира-бобо. -- Нет, такую услугу я нигде купить не могу. Другого человека, кроме вас, который может услужить мне в этом вопросе, просто нет. Я имею в виду вашу картотеку, ваши досье на многих интересующих меня людей. Говорят, она уникальна, и вы ее собирали по крохам, систематически, в течение двадцати лет, я бы не хотел, чтобы эти бесценные сведения попали в руки КГБ, они знают, что у вас есть подобные документы. Бумаги не помогут вам, а лишь усугубят ваше положение, слишком взрывоопасно их содержание. Если бы мы располагали временем, а его уже нет, я бы доставил сюда новейший комплект компьютера и специалистов, и они месяца за три-четыре, в крайнем случае за полгода, заложили бы все в его память -- и не пришлось бы содержать столь внушительные и трудоемкие хранилища в ваших знаменитых подземельях со штатом людей, имеющим к ним доступ, сделали бы несколько копий и хранили их в надежных тайниках, а уничтожить все заложенное дело секундное -- стоит лишь клавишу нажать. -- Да, возможности компьютера я вовремя не оценил, жизнь, быт, информатика -- все стремительно меняется, и я уже порой за чем-то не поспеваю, но и старомодным мышлением я понимал громоздкость, неудобство, опасность своего тайного архива, и оттого с самых интересных материалов сделал несколько фотокопий. Мне кажется, чтобы уничтожить все мои материалы, нужно по крайней мере недели две и человек пять, не гнушающихся тяжелой физической работой. -- Раз уж вы коснулись своего любимого детища, позвольте я задам один давно мучающий меня вопрос? -- Пожалуйста. -- Рашидов не опасался растущих объемов ваших досье? -- Нет, от него я и получал много интересующих меня материалов, и не всегда в частных беседах. Однажды доставили и Аксай от него целый опечатанный контейнер бумаг. Шурик мне доверял, кто знает, может, он считал, что это не мои досье, а его? -- Какой Шурик? -- растерянно спросил гость, посчитав Иллюзиониста окончательно опьяневшим и несшим всякую чушь. -- Шурик? Разве вы не слыхали, что я давно дал ему такое прозвище и за глаза иначе его не называл. Гость спокойно вздохнул, думал, напрасно проговорил ночь с пьяным человеком. -- Теперь вы согласны, что моя просьба поделиться информацией из ваших источников дороже денег? -- спросил он, вкладывая в сказанное лесть, и продолжил: -- Но и информация, не подкрепленная крепкими финансами, всего не сделает. А деньги, что я хочу у вас заполучить, послужат прежде всего возвращению вас в легальную жизнь. Ведь изменись обстановка в стране, власть, ее цели, все для вас станет на место, но чтобы это произошло, нужны люди, средства, долгая работа и, конечно, удача. -- Да, удача, случай, обстоятельства в политике не последнее дело. Значит, дорогой прокурор, хотите заполучить мое досье, а заодно и мои деньги? -- спросил хан Акмаль слишком уж весело и почему-то поднялся. "Вот я и добрался до главного, -- подумал Сенатор, -- теперь не помешала бы мне его жадность и самоуверенность, что он в обмен на бумаги выкупит себе жизнь, с КГБ такие торги не пройдут, это не ОБХСС, придется расшифровать каждую строку тайных досье, а за грехи ответить по закону, там миллионами никого не соблазнишь. Вера во всесилие денег может на этот раз его погубить. Самое слабое место подобных людей, -- неожиданно подумал гость, -- они абсолютно уверены, что все продается и все покупается, дело лишь за ценой". Такая мысль показалась ему даже открытием, и он решил дома занести это в дневник, где он фиксировал свои жизненные наблюдения. Хан ходил где-то за его спиной, и высокий ворс афганского ковра ручной работы скрывал его грузную поступь, зато он хорошо слышал его дыхание, тяжелое, одышливое от жирной пищи, частого курения и неумеренных выпивок. Наверное, просчитывает, какой суммой следует поделиться, чтобы и гостя не обидеть, и интереса его к себе не потерять, подумал человек из ЦК и потянулся к серо-голубой пачке "Кент", отыскавшейся среди ночи и в Аксае. И вдруг произошло невероятное. Хан Акмаль, ходивший у стены со знаменами, сделал стремительный рывок к дастархану, у которого спиной к нему полулежал на мягких подушках гость, переступил через него, грубо выругался, и с силой ударил ногой по руке, наконец-то дотянувшейся до пачки "Кент", лежавшей в дальнем углу скатерти. Пачка сигарет, словно выпущенная из катапульты, глухо ударилась в оконное стекло. Гость не успел ничего понять от неожиданности, как хан начал пинать его ногами, приговаривая: -- Дураков ищешь, мент поганый? Думаешь, не знаем, с кем ты в Ташкенте якшаешься день и ночь, ходишь в доверенных людях у нового прокурора республики, с твоей помощью они пересажали половину уважаемых людей республики. Сейчас ты подробно расскажешь, с кем так замечательно выстроил идею отнять без особых хлопот у меня все: и деньги, и тайны людей, правящих? Кто помог? Москвичи, следователи по особо важным делам, догадались, или твои друзья в прокуратуре, или в КГБ такую складную сказку сочинили -- ислам, зеленое знамя, деньги во имя будущего свободного Узбекистана... А я, дурак, ведь чуть не клюнул. Как ловко придумал -- занести все в компьютер, а копию в КГБ, в прокуратуру, да? Вот сейчас вызову человека, он большой мастер по части дознания, не скажешь -- живым не выпустим. И смерть, достойную предателя своего народа, придумаем. Ты, кажется, говорил, что тебе тандыр-кебаб у меня понравился и бассейн? Так вот -- умрешь в наслаждении: или уничтожим в прекрасном голубом зале, или сжарим живьем в тандыре, а потом отдадим свиньям, чтобы и следа твоего поганого в Аксае не осталось. А перед смертью послушай теперь меня, умник. Ты думаешь, закон в руках у прокуратуры, суда, юстиции, МВД, КГБ -- чушь собачья, это для тех, кто не догадывается, кто хозяин в стране. А хозяин один, он и есть закон, имя его -- партия! Я, к твоему сведению, сопляк, член ЦК, депутат в обоих Верховных Советах, я могу ошибаться, даже совершать преступления, но я и люди, подобные мне, я имею в виду видных членов партии, неподсудны. Самое большее наказание -- отстранят от дел и отправят на пенсию, и то с персональными привилегиями, которые таким, как ты, щелкоперам, законникам, и не снились. Да ты сначала поинтересовался бы, дурья башка, кто из Москвы, из больших людей бывал здесь, в Аксае, с кем я общался там, у них в столице, у кого с Шарафом Рашидовичем гуляли в гостях на дачах в Белокаменной. Они ведь тут такое вытворяли да такое по пьянке говорили, а у меня все зафиксировано, подшито в дело. У меня натура такая, есть бухгалтерская жилка, люблю учетность и отчетность. Так что, милый, я с этими людьми в одной обойме, в одной упряжке, кто же позволит меня посадить. А ты предлагаешь мне стать иммигрантом в стране, где я настоящий хозяин. Не выйдет! Пока у руля партии и государства мои друзья, ни тебе, ни твоим коллегам, даже из КГБ, я не по зубам, заруби это себе на носу. А сейчас ты на собственной шкуре испытаешь, испугался я тебя или нет, даже если ты и заведующий отделом ЦК, -- и он громко крикнул: -- Ибрагим! Ибрагим! Прокурор услышал еще издали, в коридоре, за закрытой дверью скрип сапог бегущего человека. Наверное, кто-нибудь из утренних сотрапезников, подумал он и не ошибся, в комнату влетел, гремя чем-то железным в руках, тот, который и провел его в эту краснознаменную комнату, и он наконец за весь долгий день услышал его имя -- Ибрагим. Учтивый сотрапезник подбежал к лежавшему гостю и с ходу пнул кованым сапогом в бок, прокурор аж передернулся, подумал, не выбил ли он ребро, такая острая боль ударила сразу в позвоночник, и в этот момент Ибрагим поддал ему еще раз, и Сенатор дико закричал. -- Кричи, кричи, тут тебя ни твое КГБ, ни МВД не услышат, -- злорадно сказал Иллюзионист и засмеялся, его поддержал золотозубый вассал. Ибрагим вдруг рванул его правую руку к себе, и только теперь гость увидел, что гремевшее в руках железо -- наручники. Человек в костюме навырост привычным движением защелкнул их на руке и перехватил левое запястье, но тут вышла заминка, он хотел замкнуть чуть выше часов, но зев наручников оказался для этого мал, гость все-таки был крупный мужчина. Ибрагим кинулся расстегивать браслет, но это ему не удавалось, "Ролекс" имел двойной запор с секретом. Не выдержав возни помощника, хан Акмаль поспешил ему на помощь и, только прикоснувшись к тяжелому золотому браслету, который Ибрагим наверняка считал своей добычей, вдруг удивленно, отчасти с испугом спросил: -- Откуда у вас, Сухроб-джан, эти часы? -- Вопрос прозвучал в такой интонации, что Ибрагим невольно отошел подальше, почувствовал, что произошло какое-то недоразумение. Сенатор моментально уловил растерянность хозяина, понял, что это его единственный шанс остаться живым, ибо знал, что в горячке хан непредсказуем, поэтому, собрав всю выдержку, спокойно ответил: -- Японец подарил. -- Какой японец, настоящий, из Страны Восходящего Солнца? -- вытирая взмокший лоб, спросил хан Акмаль. -- Артур Александрович, есть такой человек, близкий друг Анвара Абидовича, он и Шарафа Рашидовича хорошо знал, а Японец -- его московская кличка. -- Артур ваш знакомый? -- уже совсем ошалело спросил хан Акмаль и жестом подозвал Ибрагима, чтобы тот снял наручники. -- Да, мы с ним хорошие друзья, и он мне многим обязан, -- ответил спокойно избитый гость, словно ничего не произошло, и потянулся за второй пачкой сигарет, лежавшей там же, где и первая. Иллюзионист услужливо протянул огонек зажигалки и закурил сам. -- Ничего себе история вышла, я-то думал, ты засланный казачок. -- Сомнения все еще отражались на его одутловатом лице, и мысль работала лихорадочно: как быть, как быть -- прокурор читал это без особых усилий, и вдруг лицо хана Акмаля просветлело, обращаясь к Ибрагиму, он сказал: -- Соедини-ка нас по срочной с Артуром, сейчас глубокая ночь, наверняка дома, он порядочный семьянин, скажи, что его просит Акрамходжаев. "Наконец-то сообразил, как проверить", -- подумал Сенатор и с удовольствием затянулся, бок от удара сапогом побаливал. Прежде чем выйти из краснознаменной комнаты, Ибрагим снял с подоконника телефонный аппарат и поставил его перед прокурором. "Хоть бы он оказался дома, хоть бы был дома", -- твердил как заклинание гость, вспыльчивый норов аксайского хана гарантий не предполагал. Они продолжали молча курить, разрядить обстановку хану, видимо, не хватало фантазии, а у гостя для светской беседы были слишком напряжены нервы. Так они просидели минут семь-восемь, не больше, эти мгновения для прокурора показались часами. Наконец-то распахнулась дверь и на пороге появился другой золотозубый, второй сотрапезник за завтраком, он, вежливо обращаясь к гостю, произнес: -- Сухроб-ака, пожалуйста, возьмите трубку, на проводе Ташкент. Как ни старался прокурор себя сдержать, но все-таки рванул трубку торопливо, и суетливость его не осталась незамеченной хозяевами. -- Здравствуйте, Сухроб Ахмедович, -- раздался в трубке, как всегда, бодрый голос Шубарина, -- рад вас слышать даже среди ночи, но, честно говоря, не ожидал, что вы забрались так далеко, надеюсь, приятно проводите время у моих друзей? -- Японец говорил в свойственной только ему манере, лаконично, с подтекстом, он давал понять, что догадался, что прокурор попал в беду и разговор прослушивают. -- Да, ночь выдалась фантастическая, сожалею, что не подбил вас на совместную поездку, здесь такой удивительно волшебный парк, бассейн, сауна, и хозяин встречает по-хански. -- Для потехи не зажаривает кого-нибудь из гостей живьем, это в его духе... -- сбивая все на шутку, со смехом спросил Артур Александрович. -- Я здесь один, ночь впереди, и программа развлечений мне неизвестна, я ведь в Аксае первый раз, может, и такое предстоит. -- Понял, желаю хорошо погулять, пожалуйста, передай трубку Гречко. -- Здравствуй, Артур, извини, что поднял среди ночи, пили тут за твое здоровье, -- говорил Иллюзионист, не сводя глаз с Сенатора. -- Ко мне нагрянул неожиданно гость, жаль без тебя. Мы с ним малость повздорили, ты уж извини, он, оказывается, твой друг. -- Да, он мой друг, дорогой Акмаль, и нет цены его жизни, ты уж с ним повнимательнее, да смотри, чтобы он в понедельник на работе был вовремя, он сказал, где работает? -- еще раз подстраховал Шубарин прокурора, не понимая, что привело того к опасному хану. -- Сказал, сказал, не беспокойся, доставлю в лучшем виде. Жаль, Артур, что мы в последнее время мало видимся, и я не знаю всех твоих друзей, -- успел бросить упрек хозяин дома, и разговор неожиданно прервался. Сенатор знал привычки Японца и понял, что тот обрубил разговор, слишком долгие беседы вызывают любопытство ночных телефонисток. -- Да, промашка вышла, -- вполне искренне признался Иллюзионист, -- вы уж извините, Сухроб-джан, я, наверное, действительно уже стар, не могу отличать друзей от врагов, раньше я такие непростительные ошибки не совершал, людей читал словно книгу. Но вы должны понимать, и история-то непростая, разговор шел о жизни и смерти, вариантов не слишком много, чтобы выбирать. Исмат! -- крикнул он неожиданно. Вошел двойник человека с наручниками. -- Пусть зайдет Ибрагим и извинится перед дорогим гостем, он, кажется, невежливо с ним обошелся. Человек, которого звали Исматом, ответил: -- Акмаль-ака, он и так, узнав, что Сухроб-джан близкий друг Артура, места себе от страха не находит. Чтобы не попадать на глаза гостю, ушел домой, я не стал его задерживать, у него все из рук валится... -- Ну ладно, пусть придет утром извиняться, -- буркнул хозяин дома. -- Раз уж пришел, распорядись, чтобы включили сауну, а повара пусть быстренько пожарят штук двадцать перепелок в кипящем курдючном жире, можно и шашлыки из печени. Стол накройте в другом месте, лучше на воздухе, чтобы ничто не напоминало гостю о неприятных минутах, а мы с Сухроб-джаном пойдем в бассейн, поплаваем. Вода освежает, бодрит, в воде легче проходят обиды, по себе знаю. Все понял? -- Да, хозяин, -- по-военному ответил Исмат и быстро заскрипел в коридоре сапогами. -- Вставайте, Сухроб, покинем это неудачное место, зайдите к себе в комнату, возьмите халат, оставшуюся часть ночи проведем приятнее. Я вижу, вы, как и я, ночной человек, сова, и, может, оба любим именно предрассветные часы, что наступают, я жду вас в купальном зале. Когда минут через десять он появился в купальном зале, Иллюзионист уже был там, расхаживал в просторном, до пят, ярко-красном балахоне с капюшоном, висевшем у него за спиной как казачий башлык. Увидев гостя, он скинул махровый халат прямо на ковровую дорожку и плюхнулся в бассейн. Не стал дожидаться особого приглашения и Сенатор, вода манила еще сильнее, чем вечером. Прокурор, вспоминая о своих страхах в бассейне всего несколько часов назад, вспомнил и про тандыр, где могли изжарить его живьем, подумал, что его сомнения не были столь беспочвенны, ведь обещал Иллюзионист и смерть в роскошном купальном зале, отчего в таком случае не током? Но сейчас страха он не ощущал, и не оттого, что рядом купался сам хан Акмаль, а потому, что имел гарантию Шубарина, тот если страховал, то надежно. Сенатор также небрежно скинул золотистый махровый халат на ковровую дорожку, оглядел кровоподтек от сапога Ибрагима на левом боку и шумно, как и хан Акмаль, плюхнулся в воду. Вынырнув у противоположной бровки, он подумал, как хорошо, что Иллюзионист затеял ночное купание, прохладная вода с гор успокаивала, даже унялась боль в боку, бассейн служил психологической разрядкой после того шока, что он пережил в краснознаменной комнате. Хан Акмаль шумными саженками подплыл к гостю и, видя, что тот уже почти успокоился, сказал: -- Сухроб-джан, как хорошо, что у вас на руке оказались эти часы, они спасли вам жизнь, честно говоря, на меня от горя, от обиды затмение нашло. И я, конечно, знаю, что меня бросили, предали, порвалась связь и с Ташкентом, если бы располагал прежней информацией как при Шурике, разве я не знал бы, что вы в друзьях с Артуром? А он молодец: людей с такой хваткой мало, вот кому бы я отдал портфель министра экономики даже в исламском правительстве. Идеология идеологией, религия религией, а Шубарин лучше других знает, как народ накормить, обуть, он извергается идеями как нефтяной фонтан. Тут, в Аксае, я претворил в жизнь многие его проекты и рад, что у вас под боком такой надежный советник. А его преданность этому мерзавцу Тилляходжаеву поразила всех, оттого и отступились от его семьи. Ведь я в курсе дел, и еще этот тайный ночной стрелок, стреляющий без звука, мистика какая-то. -- Ариф стрелял с глушителем, а его пятизарядный "Франчи" имеет прибор ночного видения, он стреляет на звук, на голос, на шорох, я видел, как он тренируется, -- фантастика! -- Да, у Артура всегда все первоклассное: и бухгалтера, и плановики, и мастера, и даже убийцы, а какие у него телохранители, я хотел у него переманить Коста, не удалось, -- сказал с сожалением Иллюзионист, -- а какие подарки он делает? Радуешься как ребенок, его подарок и спас вам жизнь, а меня от греха. Мне он подарил "Ролекс" лет пять назад, мы случайно, не сговариваясь, встретились в Москве, я с Шарафом Рашидовичем на сессии Верховного Совета СССР был, обедали в его любимом ресторане при гостинице "Советская", Артур его "Яром" на старый манер называет. Вручая за столом подарок, он сказал: "Акмаль-ака, вот часы известной швейцарской фирмы, сделаны они для меня по индивидуальному заказу, таких с платиновыми стрелками и платиновым циферблатом немного, и у кого вы увидите их на руке, считайте, что это наши люди и они вас поймут и окажут поддержку". -- Жаль, у вас на руке не оказалось "Ролекса", быстрее нашли бы общий язык, -- засмеялся гость. -- Да, я тут ношу их редко, слишком уж бросаются в глаза в нашей глуши, считай, только раз они и пригодились бы, -- ответил Иллюзионист. -- Один раз, но мне он чуть не стоил жизни, -- с обидой произнес гость. -- Не будем об этом вспоминать, дорогой Сухроб-джан, все хорошо, что хорошо кончается, я обязательно искуплю свою вину. Поверьте, я умею не только наказывать... В дверях сауны, выходящих к бассейну, появился уже знакомый банщик и сказал: -- Сухроб-ака, уже сто десять градусов, можно и в сауну... -- Сауна это хорошо, живо хмель выгонит, -- рассмеялся хозяин загородного дома, и они поплыли в разные стороны к трапам, гость к тому, где ему показалось, что его ударило током. В парной хан Акмаль снова вернулся к мучившей его мысли. -- Да, быстро стали меня забывать, быстро списали. Прошло только три года, как нет нашего Шурика, и все пошло кувырком, какие-то новые люди повсюду, без роду без племени. Поистине по-русски: с глаз долой, из сердца вон. И Артур меня бросил, впрочем, я сам должен был знать, как идут у него дела, обязательно наткнулся бы и на вас. К Шубарину я обращался редко и только по просьбе Шурика, если дела решались за пределами республики. У Японца большие связи в Москве, да и повсюду. И ваш вертикальный взлет, как у английского истребителя "харриер", я проворонил, видимо, действительно стар стал, не понимаю время. Если бы вы знали, как трудно ощущать, что уже не владеешь ситуацией, чего-то недопонимаешь. Не будь я так упрям, понимай время, уже два года назад перевел бы свои архивы в память компьютера. Приезжали тут из Москвы два спеца, прислал их надежный человек, он мне видеофильмы уже много лет поставляет, они за большие деньги хотели сделать то, что ты сегодня предлагал, у них компьютер был "ИБМ". А мне тогда казалось, что в натуре, в бумагах, надежнее, целее. Сегодня я понял, что мог бы забрать в изгнание и весь архив, самое ценное в моей жизни, в одном чемодане. Владея им, я по-прежнему был бы силен и по крайней мере сохранил жизнь, торгуя сведениями оттуда. Иная информация дороже жизни, тем более если она касается чужой. Иногда за убийство я рассчитываюсь не деньгами, а канцелярской папкой с двумя-тремя бумажками, за деньги могли бы и отказаться, за сведения никогда, срабатывает во много крат надежнее, эффективнее. Вот что такое, дорогой Сухроб-джан, мой архив, которым вы хотите завладеть, ему цены нет. -- Знаю, дорогой директор, оттого и рискую. Даже допускаю мысль, что больше половины бумаг окажутся ненужными, новое время сметает многих людей, а вслед за ними и кланы, навсегда. Уж поверьте мне, пройдет два-три года, и не останется даже понятия -- номенклатура, на ней все ныне и стоит, и ею же все стопорится в перестройке, а у вас ведь досье на нее в основном. Предполагаю, что партии придется кое-где потесниться, а где-то уступить права, увидите, доживем еще и до беспартийных министров. Но может оказаться, что какое-то досье будет стоить сотен, оно одно может решить серьезный политический расклад. И еще. К какому правовому государству ни стремились бы, каким бы демократичным и прогрессивным ни стали, наверное, жизнь в наших краях всегда, при любом режиме, при любом знамени, будет иметь свой восточный колорит, я имею в виду политический и должностной, свою специфику, вот для этой самой специфики сгодятся все ваши досье, это уж точно. -- Да, вы все правильно рассчитали, должности и деньги не отменят ни при какой демократии, они всегда будут притягательны, -- поддержал тщеславие новоявленного политика дважды Герой Социалистического Труда. Долго наслаждаться в сауне и в бассейне им не дали, пришел Исмат и доложил, что в саду накрыт стол и что перепелок подадут минут через десять. Они вернулись из парной в купальный зал еще раз и прямо в халатах подошли к айвану, где снова их ждал щедрый дастархан. В бассейне и сауне Сенатор ощущал какой-то новый прилив сил, бодрости, наверное, все-таки это был короткий эмоциональный всплеск после пережитого стресса в краснознаменной комнате, и он вроде был готов гулять до утра, и тут ему не хотелось уступать хану Акмалю в энергии, жизнелюбии, что ли. Но едва он занял свое место на мягких курпачах, с удобной подушкой под боком, как понял, что чертовски устал и его уже не радовали ни обилие и изысканность стола, ни улыбки подружки Мавлюды, адресованные ему все чаще и чаще. Опять появился Сабир-бобо, на этот раз с другим подносом и всего одной бутылкой коньяка, он принес шоколадно-темный "Ахтамар". Сенатор машинально подумал, неужели у хана кончились запасы "Двина", но тот, словно уловив его мысли, сказал: -- "Двин" мягче, с него хорошо начинать застолье, а я вижу, вас клонит в сон, на этот случай "Ахтамар" надежнее, сейчас вы сразу почувствуете, проверено. Выпили. И впрямь коньяк подействовал бодряще, чему гость обрадовался, ведь дела он все-таки не решил, а уже давно наступило воскресенье. Но разговор как-то не клеился, уходил в сторону, прокурору хотелось, чтобы после беседы с Шубариным хозяин дома сам вернулся к основной теме, но тот не то чтобы юлил, но ни о деньгах, ни об архиве не говорил. Все больше о лошадях, о женщинах, о Шурике, но когда он уже сам собрался спросить, как же все-таки насчет дела, по которому он приехал, хан неожиданно сказал: -- Я вижу, вы устали, к ночным застольям не приучены, но если вы всерьез намерены заняться политикой, и это должны одолеть, все пригодится. Иногда какую-то уступку, подпись я вырываю на рассвете, днем вы ее не заполучите. Что касается вашего визита, а я вижу по глазам -- вам не терпится узнать результат, считайте, что я вам помогу. Хотя я сожалею, что о вашей затее не знал Артур Александрович. За ним всегда стоят солидные люди, игнорировать их грех, несерьезно. Сейчас уже утро, идите отдыхайте. Зульфия проводит вас, пообедаем после трех часов пополудни, к этому времени я приготовлю то, что представляет для вас интерес, и продумаю, как вас отправить незаметно, Артур очень беспокоился, чтобы вы не опоздали на работу. Он сразу понял, какому риску вы себя подвергaете, связь со мной афишировать ныне не модно. Зульфия! -- громко крикнул он в темноту, и из-за кустов можжевельника, окружавших айван, выпорхнула улыбающаяся подружка Мавлюды. -- Пожалуйста, отведи гостя в дом, а то он заплутает, если не в саду, то в коридорах. И не забудь поставить у кровати столик с минеральной водой или холодным чаем, после таких застолий жажда мучает. Зульфия выслушала молча и также молча глазами дала понять, чтобы гость следовал за ней. Едва они отошли подальше, Сенатор взял ее руку и сказал: -- Весь вечер мучился, придумывая тебе имя, а оказывается, тебя зовут Зульфия -- красивое имя, и оно тебе очень идет. Зульфия, -- проговорил он шепотом и нараспев. Она повернулась к нему и озорно ответила: -- Зачем же мучились, Сухроб-ака, спросили бы, вам бы я не соврала. Он хотел сказать ей еще что-нибудь ласковое, нежное, но на пороге дома их уже поджидал золотозубый Исмат, увидев его, и Зульфия как-то сразу посерьезнела, прибавила шаг, образовав заметную дистанцию. Как только они вошли в комнату, он попытался ее обнять, но она, шурша хан-атласным платьем, ловко выскользнула из его рук и, улыбаясь, сказала: -- А как же насчет минеральной воды, яхна-чая, вас ведь жажда до смерти может замучить? -- О, это уже вторая моя смерть за сегодняшнюю ночь будет, Ибрагим собирался меня живьем зажарить на вертеле в тандыре, без чая и минеральной я не умру, меня другое будет мучить -- тоска по тебе, -- попытался отшутиться гость. Выглянув на секунду в коридор, она неожиданно заговорщически прошептала: -- Потерпите немного, сейчас Акмаль-ака с Исматом уедут, я сама слышала, как они договаривались, и тогда я к вам загляну... Зульфия ушла от него, когда уже совсем рассвело. Поднялся он в два часа дня сам и сразу, уже по привычке, отправился в бассейн. В доме стояла тишина, словно он вымер, слышалось лишь щебетанье птиц в саду, пернатые со всей округи, даже с гор, облюбовали владения аксайского хана. Дверь сауны распахнута настежь, но банщика не видно, наверное, парилка сегодня отменялась. На секунду мелькнула тревога, не задумал ли хан еще какую пакость, от него все можно ожидать, но опять успокоил состоявшийся разговор с Шубариным, его страховали. Теперь уже другая мысль мучила, какую сумму отвалит Иллюзионист в счет будущего государства с исламским знаменем или новой партийной власти сталинско-брежневского образца с твердой рукой, где хан Акмаль вновь будет почитаться за образец верного ленинца. Плавал он долго, часы на стене из красного обожженного кирпича успели отбить три пополудни, и только тогда он услышал, как у зеленых ворот раздался сигнал черной "Волги" хана Акмаля, его музыкальный итальянский клаксон узнавался издали. "Наконец-то", -- подумал Сенатор, но выходить из бассейна не спешил, пусть хозяин дома думает, что гость не волнуется. Услышав за спиной скрип знакомых сапог, прокурор вынужден был оглянуться, прежде чем его окликнут и поздороваются. К бассейну шел не директор, как он рассчитывал, а Исмат. -- Салам алейкум, Сухроб-ака, -- приветствовал он гостя довольно-таки сухо, -- как отдыхали в нашем доме, как настроение? -- Традиционный восточный ритуал, когда обмениваются ничего не значащими фразами. -- Спасибо, все нормально, отдохнул прекрасно. А где же Акмаль-хан, он обещал пообедать вместе со мной после трех, в доме, как мне кажется, ни одного человека, кроме вас. -- Да, все верно, обед уже почти готов, но Акмаль-хан забыл сказать, что он состоится в другом месте, там вас и ждут, я за вами. Прокурору пришлось прервать купание и идти спешно переодеваться. Шагая коридорами просторного дома, он то и дело озирался по сторонам, хотел увидеть Зульфию, попрощаться с ней, а может, выведать, отчего изменились планы у хана. "Волга", выехав из яблоневого сада, повернула в сторону грязной снежной шапки гор вдали. Миновали шлагбаум, где охранник, вчера ранним утром приметив вертолет, бросился в сторожку предупреждать по телефону то ли Ибрагима, то ли Исмата. Сегодня дежурил другой, толстый, в мятой киргизской шляпе из белого войлока. Через полчаса одолели еще один охраняемый пост, хотя дорога вела только в горы и ни одной машины не попадалось навстречу. "Как в строго охраняемом заповеднике", -- подумал прокурор и стал оглядываться по сторонам. Пологие склоны гор из-за обилия водопадов, мелких речушек зеленели густой сочной травой, многие годы не знавшие косы. Ореховые сады и дикие яблони, росшие вперемежку с арчой и кустарником, спускались к буйно цветущим альпийским лугам, нигде ни обрывка газеты, целлофана, ни стекла, блеснувшего на солнце, много лет народу сюда ходу нет, только доверенным пасечникам, егерям, охотоведам. Хан Акмаль собственной волей объявил горы заповедной территорией, везде расставил предупредительные щиты, обещающие крупный штраф, суровое наказание за нарушение владений, а кое-где даже обнес высокой колючей проволокой. Почувствовав тишину, покой и безлюдье, сюда потянулся отовсюду зверь, налетела и птица, и горы стали богатым охотничьим угодьем хана. И на зайца, и на лисицу, и на оленя, и на кабана, и на джейрана, и на косулю, волка и росомаху, и даже на медведя можно было охотиться в ханских владениях. В горных речках плескалась форель, а в озерах обжились бобры и ондатра. Десять лет прошло, как охотоведы завезли из Сибири соболя, куницу, колонка и белку, они тут хорошо прижились под охраной человека. Дорога к охотничьему дому в горах, а они, как понял Сенатор, ехали туда, не была такой уж явной, хотя, казалось бы, как спрячешь дорогу, но и тут хан исхитрялся. Асфальт часто петлял, иногда прерывался, ближе к горам даже стоял знак "Тупик", и дорога обрывалась километра на два, но затем вновь шла аккуратно мощенная трасса, которую знали только хорошо посвященные люди. И туг Иллюзионист блефовал по привычке, уж казалось, зачем, территория и так объявлена заповедной, крутом шлагбаумы и вдруг такие сюрпризы, тайные тропы. Наверное, все-таки чтобы никто не подглядывал закрытую жизнь хозяина и его высокопоставленных гостей, слуг народа, как любил иногда называть себя хан Акмаль. Огромный дом, каменное строение, он лишь по специфике мог называться уменьшительно -- охотничий домик, что для непосвященного предполагает непрезентабельность, минимум комфорта, гарантируя лишь тепло и крышу над головой, ибо сама охота и есть дорогое и редкое в наш век удовольствие, выпадающее на долю лишь избранных. Но по двум квадратным трубам дымохода, с обеих сторон брандмауэрной стены высокой черепичной крыши гость быстро определил, что в доме на каждой половине имелся зал с камином, а два камина говорили о претенциозности хозяина, никто не обделен -- ни те, кто играет в карты, ни те, кто хотят спокойно смотреть телевизор или слушать музыку, разная, видимо, тут собиралась публика. Подъехав ближе к красно-кирпичному зданию с битумно-черной расшивкой швов, прокурор догадался, что и купальный зал с бассейном и сауной, и охотничий дом творения рук одного архитектора, а скорее всего, и то и другое скопировано почти один к одному с тщательной привязкой к местности из какого-нибудь модного журнала, а может быть, из каталогов известной строительной фирмы или архитектурной мастерской. В последние десять лет все это в изобилии, включая каталоги по одежде, аппаратуре, ввозилось в Узбекистан, здешние подпольные миллионеры обслуживались предприимчивыми людьми по каталогам, в числе таких людей, конечно, был и хан Акмаль. Те коммивояжеры, что регулярно доставляли в Аксай видеофильмы, могли завезти и каталоги по архитектуре, тем более по просьбе директора. Если бы не явно восточная открытая веранда, примыкающая к особняку, и высокие резные двери, характерные опять же только для Средней Азии, то снимок охотничьего дома хана Акмаля вполне можно было принять за строение в швейцарских Альпах, или на Пиренеях, на границе Франции с Испанией, или где-нибудь на Балканах, в Черногории, Косове, а может, в Греции, в предместье Солоник, есть похожие места. Горы, они почти везде одинаковы, и разницу может заметить только опытный глаз или человек, хорошо знающий местность, теперь гостю становилось понятным, почему владельцы новомодных карабинов "Беретта", "Франчи" любили прилетать сюда на охоту, такие условия и таких глухонемых слуг, как Сабир-бобо, видимо, мало где могли предоставить. Въехали за высокую ограду, выложенную из камня, видимо, территория была обнесена задолго до строения с двумя каминными залами, или же когда-то на месте краснокирпичного здания имелось другое сооружение, переставшее устраивать разбогатевшего хозяина и из-за удобства строительной площадки и удивительного ландшафта вокруг снесенного в пользу псевдомодерна в стиле тридцатых годов. О том, что каменная ограда стара, говорил тот факт, что вся она поросла мелкими вьющимися растениями, такие заборы по весне сами по себе зацветают густой яркой зеленью, но чтобы так ровно и плотно, на это нужны годы и годы. Нынешние каменные стены, увитые жестким пожелтевшим стлаником, и кроме архитектуры самого здания придавали нездешний вид горной резиденции хана Акмаля. В дальнем углу двора, где разместилась дощатая летняя кухня, крытая горевшей на солнце белой жестью, полыхали огни очага, топившегося тяжелой и жаростойкой лиственницей из соседнего, за перевалом, лесного кордона, сновали взад-вперед знакомые по загородному дому повара. Возле них мелькнула и поджарая фигура Сабира-бобо, опять же во всем белом. Вблизи особняк оказался умело спроектированным, такие здания в этих краях не строят, предпочитают возводить дом на ровных площадках. С той стороны, откуда они въехали, попадали к парадному входу, но сразу на второй этаж, потому что возвели здание в двух уровнях, и, обойдя строение, можно было заглянуть на первый, откуда наверх вела широкая винтовая лестница из хорошо полированного дуба. Как только они вышли из машины и "Волга" стала осторожно съезжать в подземный гараж, имевший крутой уклон, на пороге появился сам Иллюзионист в спортивном костюме "Адидас", в мягких кроссовках, вероятнее всего, он только что вернулся с прогулки. Там, в какую сторону ни пойди, водопады, родники, мелкие речушки, альпийские луга, как рассказывал по дороге об охотничьем домике Исмат, прекрасно знавший места. -- Задерживаетесь, задерживаетесь, дорогой Сухроб-джан, -- встретил хозяин, посматривая на часы, и Сенатор увидел золотой "Ролекс", что получил хан Акмаль пять лет назад в ресторане гостиницы "Советская". Его взгляд не остался незамеченным, и Иллюзионист сказал: -- Да, да, те самые, решил похвалиться. -- И, поздоровавшись, протянул левую, руку, часы у него оказались абсолютно новенькими, видимо, хан действительно их редко носил. -- Прошу в дом, я только с прогулки, дошел до самого дальнего водопада Учан-су, проголодался, да и вы, видимо, сегодня еще не садились за стол, небось и голова со вчерашнего побаливает, просит, чтобы ее полечили. Хан Акмаль сегодня был приветлив, улыбчив, источал радушие и гостеприимство. Но все же не покидала мысль, а почему он меня так далеко в горы завез, ведь часа через три-четыре я должен отправиться в обратную дорогу. Самолетом он все-таки не располагает, к чему напрасные хлопоты, я ведь приехал не восторгаться охотничьим домиком в стиле модерн и угодьями, где водятся кабаны и олени. Прошли просторную прихожую, обшитую темным деревом, одолели коридор, куда выходила лестница с первого этажа, взятая в ажурное кольцо из литой бронзы, по верху обрамленная тем же дубом, что и перила лестницы, чтобы какой-нибудь загулявший гость не свалился вниз, и хан Акмаль распахнул высокую дверь, оказавшуюся входом в каминный зал. Зал был просторным, он свободно вмещал два столовых гарнитура ручной работы из Пост-Сайда. Тяжелая, неуклюжая мебель, каждая рассчитанная на двенадцать персон, неожиданно полюбившаяся местным нуворишам и партийной элите, и оттого резко подскочившая в цене, здесь в просторе дома казалась к месту. Возможно, впечатление это складывалось оттого, что дальняя стена комнаты была занавешена огромным гобеленом светло-золотистых тонов, под цвет обивки мебели. Сюжет гобелена подчеркивал назначение дома, изображался царский выезд на охоту с псами и псарями, свитой и вельможами, дамами и кавалерами. Живописное полотно, что и говорить, оно привлекало внимание сразу, только потом, наглядевшись, натыкался глазами на камин, искусно обложенный снаружи местным рваным камнем и зиявший за тяжелой решеткой красным нутром из жаропрочного кирпича. На всю ширину камина, а он, пожалуй, тянул почти метра на два, висели над ним изумительные по красоте рога сохатого, прекрасно обработанные, наверняка подарок одного из охотников, подобные экземпляры лосей в этих местах не водились. Такие рога и по красоте и по размерам регистрируются международным охотничьим союзом, и счастливчику выдаются сертификаты, подтверждающие мировой стандарт. Хан уловил восхищение гостя, большинство из местной номенклатуры обычно восторгались гобеленом, и поэтому с гордостью сказал: -- Настоящие чемпионские рога! У меня на них есть документ, сертификат называется, по-немецки написано. Такие экземпляры, говорят, на аукционах тысячи долларов стоят, мне один большой человек подарил, сказал, что они в этом доме к месту. Сенатору казалось, что хан Акмаль предложит осмотреть дом, оба этажа, покажет и свою коллекцию ружей, но он неожиданно пригласил за один из накрытых столов, возле которых суетились две новые девушки. И гость почему-то решил, что хан куда-то торопится, может, он надумал вместе с ним наведаться в Ташкент? Но Иллюзионист, тоже читавший мысли гостя, открылся сразу, недоверие прокурора могло обрести неприязнь к нему, а ему сейчас этого не хотелось. Самоуверенный выскочка, делавший в большой политике первые шаги, чем-то походил на него самого, только был гораздо более образован, с иной хваткой, и в его стратегии имелась логика, и во времени он ориентировался куда увереннее многих. -- Вы, наверное, удивились, что обед перенесли сюда, в охотничий домик, но так сложились обстоятельства, и у меня не было возможности предупредить, не стану же я вас будить. Дело в том, что ко мне вечером прибывает Тулкун Назарович... Ах, вот он что затеял, решил подложить мне свинью, мелькнула молниеносная мысль у человека из ЦК. Скомпрометировать задумал и отстранить от дел или же, наоборот, хочет пристегнуть ко мне Тулкуна Назаровича, чтобы держать мои действия под контролем? Прокурора не устраивал ни тот, ни другой вариант, он не хотел ничьей опеки, ни с кем прежде времени не собирался делиться планами. С трудом сохраняя спокойствие, он сдержался от вопроса и продолжал чистить яблоко, поглядывая на каминные часы, начавшие отбивать четыре часа пополудни. Пауза затягивалась, хозяин дома ожидал, что эффект будет большим, но не сработало, и ему ничего не оставалось, как продолжить: -- Он прибывает в Наманган на какое-то совещание, назначенное на завтра, решил почему-то встретиться со мной. Он не догадывается о вашем визите ко мне? -- растерянно спросил хан Акмаль. -- Нет, не должен, я же вам сказал, что это моя частная инициатива, -- жестко ответил Сенатор, но про себя подумал, неужели позавчера засветился на ташкентском вокзале... -- Вы не беспокойтесь, с вашими делами я управился, все готово, -- продолжил торопливо хан, ощущая недовольство гостя. -- Решили вопрос и с вашим отъездом, Исмат сядет в Намангане на скорый поезд в двухместном купе, а вы войдете в вагон на первой же остановке поезда, она будет через час двадцать семь минут после отправления. На эту станцию вас и доставят мои люди. -- Зачем же беспокоить Исмата, -- перебил гость хозяина дома, -- пусть он отдаст билеты проводнику и скажет, что брат с женой сядут на такой-то станции. Для верности пусть вложит пятерку-десятку и попросит напоить чаем в дороге. -- Этого я сделать не могу. Артур очень беспокоился за вас, мои люди посадят вас в вагон, в купе вас примет Исмат. Когда Исмат увидит, что за вами захлопнется дверь вашего дома и позвонит Артуру, что вы у себя, тогда моя миссия будет окончена, такие у нас правила. Точно так же вам придется доставлять людей на место, которые придут к вам с серьезным разговором, запомните на будущее. К тому же вы не учли, какая сумма будет с вами и какие документы. Вы не смотрите, что Исмат не производит впечатления, как Коста или Ашот, но и он свое дело знает, можете спать спокойно, вы будете под надежной охраной. -- Спасибо, я как-то об этом не подумал. -- А теперь давайте выпьем, пообедаем, а потом прогуляемся к моему любимому водопаду, заодно поговорим о делах, когда еще увидимся, теперь я в Ташкент не ходок... -- И хан Акмаль принялся разливать коньяк, на этот раз он уже стоял на столе. Выпили, закусили, но застолье сегодня тянулось вяло, никак не могло набрать темп, и коньяк не помогал. Сенатор думал, зачем сюда собирался пожаловать Тулкун Назарович, неужели тоже решил предупредить старого друга о грозящей ему опасности? Мучила и другая мысль, не сообщит ли хан Акмаль о его визите и не окажется ли он сам на крючке у этого опытного интригана? А может, сам хан Акмаль срочно его вызвал, сославшись на то, что прокурор затеял в обход власть имущих что-то важное, и хотел заручиться у него в Аксае поддержкой -- появилась и такая мысль. Что ж, при таком раскладе он вроде снова возвращал к себе интерес, попадал в эпицентр внимания, как прежде. Но зачем ему это? Разве я не объяснил, что все они -- битая карта? -- задавал он себе вопрос и сам же себе отвечал, вполуха слушая хозяина дома и лениво ковыряя вилкой в знакомых тарелках английского фарфора со сценариями охотничьей жизни. Но Тулкун Назарович все-таки не шел у него из головы, что же крылось за его неожиданной, тоже тайной поездкой в Аксай? Но вслух он спросил: -- Гость остановится в загородном доме, где мы вчера с вами пировали? -- Нет, он просил меня принять его здесь, в охотничьем доме, он с Шарафом Рашидовичем бывал здесь не раз, сюда никто не может нагрянуть, даже случайно. Он, кстати, как и вы, хотел сохранить свой визит в тайне. -- Не проще ли было оставить меня там, внизу, я не сгораю от нетерпения увидеть его? -- обронил прокурор, вновь почувствовав какой-то подвох. -- Не волнуйтесь, встречи не произойдет, я думаю, и у него нет желания сегодня увидеть вас за этим столом. Представляете, что с ним случится, если вы вдруг войдете в зал, -- инфаркт самое меньшее, он ведь отдает отчет, какой отдел вы возглавляете в ЦК, с кем встречаетесь ежедневно. От разговора с ним я не жду каких-то результатов, чисто по-человечески меня разбирает любопытство, предупредит ли он меня об опасности, как вы, или нет? Или же приедет жаловаться и по старой привычке просить денег. Но как бы там ни было, я обязательно поставлю в известность, с чем он заявился, заодно прощупаю его, я решил дальше делать ставку только на вас. Почему я перенес обед сюда? Тут объяснение простое. Все, что вы просите, находится тут, поблизости, в горных тайниках, и я уже был здесь, когда получил сообщение о визите Тулкуна Назаровича. Я практически не успевал отобрать вам фотокопии, спуститься с гор, пообедать с вами и встретить нового гостя на въезде в Аксай, поэтому я перенес встречу в охотничий домик, вот и весь расклад. Я давно уже никого не принимал здесь, и следовало самому осмотреть дом, чтобы все выглядело по-прежнему. Через два часа мы вместе с вами поедем ему навстречу, в машине у меня телефон и с какого-нибудь поста передадут о передвижении гостя, как только они покажутся на горизонте, я сойду, а вас доставят на станцию. Видя, что гость не вполне доверяет его словам, хан решил изменить кое-что в намеченной программе и потому вдруг сказал: -- Я понимаю вашу настороженность, Сухроб-джан, меня бы тоже смутил визит Тулкуна Назаровича и навел на неприятные мысли, но так сложились обстоятельства, и, чтобы вы до конца не портили себе обед, я сразу же передам вам обещанное, может, это вновь вернет ваше доверие ко мне. -- И Иллюзионист вышел из-за стола и покинул комнату на несколько минут. Вернулся он вместе с Сабиром-бобо, сам он нес большой, потертый кожаный чемодан, а старик в белом щеголеватый атташе-кейс и какую-то большую коробку, тщательно запакованную и прихваченную со всех сторон широкими полосами самоклеющейся ленты, судя по всему, не очень тяжелую. Поставив коробку и кейс у стола, Сабир-бобо молча покинул каминный зал. Аксайский Крез бросил туго набитый чемодан прямо на стол и, кивком головы пригласив гостя, начал открывать замки. -- Вот деньги на благие дела, что вы задумали, и пусть над нашим краем скорее взовьется зеленое знамя ислама, -- сказал хан и распахнул крышку. Чемодан доверху был уложен вперевязку банковскими упаковками сторублевок, а поверху, для страховки еще и перетянут вдоль и поперек широкими кожаными ремнями, чтобы не болталось, видимо, в нем не однажды куда-то доставляли деньги. Сколько же здесь миллионов, и не куклу ли мне заряжает хан, от него всего можно ожидать, а внизу какие купюры, может, червонцы? -- мелькнула мысль у Сенатора, а вслух он хитро спросил: -- Я должен написать вам расписку? -- Надеясь таким образом узнать сумму, дареному коню ведь в зубы не смотрят. -- Обычно я так и поступаю, но сегодня другой случай, и пусть мое доверие станет основой наших отношений. А в дипломате фотокопии досье, которые, на мой взгляд, пригодятся вам в первую очередь, наверху там лежат документы и на сегодняшнего Первого, я отдаю вам его на растерзание. И последнее. Вчера я обещал чем-то загладить свою вину перед вами -- вот этот подарок в коробке, надеюсь, он порадует вас не один раз. Подарок особый, вам он как нельзя кстати, его по старой привычке привез мне два месяца назад тот самый человек из Москвы, что доставляет мне фильмы и кое-что по мелочи. Это прибор, довольно-таки компактный, несложный в обращении, как все японское, им можно прослушивать разговоры на расстоянии пятидесяти метров, сквозь любые стены, можно подсоединиться ко всякому телефону, неверное, таких приборов и в КГБ пока нет. Привезли прибор в страну по дипломатическим каналам, так что за ним хвоста нет. Хорошая игрушка, жаль, что она мне почти не нужна. Из своего кабинета на третьем этаже вы сможете свободно прослушивать разговоры Первого, любые секретные совещания у него, на которые не будете иметь доступ. Все тайное в Белом доме отныне для вас станет явным. Техника -- грозное оружие, жаль, раньше не было таких приборов. Хан Акмаль не на шутку разволновался, ему даже пришлось снять куртку. -- А больше мне жаль другое, знай я вас хотя бы три-четыре года назад, до смерти Шурика, я сделал бы ставку на вас, посадил бы на трон, у меня тогда и сил и средств хватало, и мы наверняка не оказались бы сегодня в такой ситуации. Если не при Андропове, так после его смерти подавно, отвели бы руку Фемиды от Узбекистана, разве мы одни погрязли в грехах, по сравнению с Кавказом мы, на мой взгляд, просто шалунишки. -- Да, вы правы, Акмаль-ака. Упущен год при Черненко, тогда, если бы приложить усилия, можно было и выдворить всех следователей с нашей территории, Костя знал, что его патрон благоволил к нашему краю, любил Шарафа Рашидовича и не хотел бы, чтобы отсюда пошли неприятные известия, связанные хоть с Ленчиком, хоть с его зятем, генералом Чурбановым, хоть с дочкой Галей. -- Эти трусы и невежды проморгали время, и сами теперь оказались в горящем лесу, от огня теперь никому спасения нет. Бог с ними, Сухроб-джан, и прежде чем предложить тост, чтобы эти деньги принесли вам удачу, я сделаю еще один подарок -- верну подлинник досье на вас. Завели его недавно, как только вы объявились в Верховном суде. Ныне, конечно, у меня не те возможности, чтобы похвалиться собранным, и это, скорее, жест моего доверия, расположения к вам, по чужим досье вы поймете, что я располагал интересными сведениями и разными источниками. Кстати, в некоторых важных документах я указал, от кого исходила информация, агентура в особых случаях может вам пригодиться. -- И хан Акмаль еще раз отлучился из-за стола, Долгое отсутствие и натолкнуло Сенатора на мысль о том, что хан решил отдать его досье в последний момент, он действительно хотел расположить гостя к себе. Вернулся хозяин дома с тощей канцелярской папкой, и ему тотчас вспомнилась вчерашняя фраза Иллюзиониста: "За иное убийство я рассчитываюсь не деньгами, а обыкновенной папкой с документами". Тогда смысл сказанного не то чтобы не дошел, он не потряс его, а вот сегодня, когда хан Акмаль небрежно бросил двадцатикопеечный бухгалтерский скоросшиватель с порядковым номером на коробке с прослушивающей аппаратурой из Японии, все прояснилось, стало на место, редкий по коварству ход. Только теперь он понял, почему иной раз за деньги не решишь того, что можно сделать за сведения о собственной персоне, следовало всегда уравнивать ценность двух чужих жизней, одна из которых зависела от тощей канцелярской папки, находящейся в твоих руках. Располагая огромным банком информации, Сенатор еще никогда не воспользовался подобным смертельным приемом -- хан умел загребать жар чужими руками, было чему поучиться. Невольно пришелся на память прокурору капитан Кудратов из ОБХСС, когда тот проделал за него с Салимом опасную часть операции по спасению Коста. -- Так давайте выпьем, чтобы то, ради чего вы настойчиво добирались ко мне, рискуя карьерой и жизнью, принесло вам удачу, -- наконец-то предложил тост хан Акмаль, и гость с удовольствием поднял бокал. Весь обед, опять же умело приготовленный и любезно подаваемый двумя хорошенькими девушками, прокурор сдерживал себя, чтобы не обращать внимания на коробку, где сверху лежало досье на него самого. Это давалось ему с трудом, испортило все наслаждение от трапезы, но экзамен, вольно или невольно устроенный Иллюзионистом, он выдержал, ни разу не потянулся взглядом к папке с четырехзначным номером, начертанным ярко-красным жирным фломастером. Заканчивая обед, Сенатор опять посмотрел на каминные часы и вспомнил, что, когда они садились за стол, хозяин сказал, через два часа мы выезжаем отсюда, до назначенного времени оставался ровно час, сегодня опять наступал день с жестким регламентом: дорога, поезд, встреча Тулкуна Назаровича. Взгляд гостя на часы не остался незамеченным, хан Акмаль сказал: -- Да, у нас с вами в распоряжении еще час, все идет по графику, я обещал показать вам свой любимый водопад, к нему мы сейчас и пойдем. -- Он взял стоящий перед ним хрустальный колокольчик и позвонил, через некоторое время в зал вошел Сабир-бобо. -- Мы сейчас пойдем прогуляемся, я должен показать Сухроб-джану хотя бы ближайшие окрестности дома, московские гости, много повидавшие, говорят, здесь красоты не уступают швейцарским, когда у него еще будет возможность приехать на отдых к нам. А ты загрузи в машину Джалила вещи нашего гостя, до Аксая я поеду с ними, а моя "Волга" будет идти следом, я пересяду в нее, как только получу сообщения о приближении Тулкуна Назаровича. Вернусь я сюда вместе с новым гостем часа через три, тебя тоже предупредят по телефону, постарайся сделать все как в прошлый раз. Тулкун человек капризный и надменный, тем более он приезжает опять с этой любовницей, татаркой, Накия или Нажия, кажется, ее зовут, ты у девочек спроси точнее, они ее тоже запомнили, и не забудьте в комнате поставить белые розы, это ее страсть. Сумасшедшая баба, в прошлый раз задумала купаться ночью голой у меня в парке среди моих любимых лилий и лотосов, и даже Тулкун не смог остановить, все спрашивала, кто красивее, я или лилии, -- засмеялся хан, видимо, вспомнив скандальную историю годичной давности. Старик в белом выслушал хозяина молча и, ни слова не сказав, вышел из комнаты. Человек из ЦК так и не решился спросить, почему он всегда молчит, но то, что старику отведена в доме не последняя роль, Сенатор почувствовал только сегодня. Во двор спустились через первый этаж, воспользовавшись лестницей в середине коридора, которую гостю все-таки хотелось увидеть, она вела прямо в бильярдный зал, и у прокурора сложилось цельное впечатление о доме, хотя он не видел ни одной спальной комнаты, ни большого банкетного зала, о нем ненароком упомянул за обедом Иллюзионист. Огибая строение, Сенатор высчитал, что в дом можно попасть еще и с торца здания; аксайский хан, как и везде в среде своего обитания, понастроил тайных входов и выходов, наверное, чтобы держать под контролем жизнь своих высокопоставленных гостей. Внутренний двор оказался куда просторнее, чем та часть с парадного входа, он полого спускался к темневшему вдали ущелью и занимал гектара два, огороженный все тем же каменным забором. Не облагороженный, как в парке с лилиями, но бережная рука человека чувствовалась внимательному глазу, она тут не старалась подменять природу. Да, на Акмаля-хана работали люди со вкусом. Они шли рядом, вполголоса переговариваясь, а из окна второго этажа каминного зала им долго глядел вслед безмолвный человек в белом, наверное, он старался запомнить незваного гостя, спустившегося с неба как снег на голову и внесшего сумятицу в жизнь его хозяина. Волновал его и чемодан с деньгами, из Аксая многие уезжали с деньгами, но столько не увозил еще никто, а ведь еще вчера, когда хан Акмаль вышел за сигаретами и перекинулся с ним и Ибрагимом двумя-тремя фразами, жизнь этого человека, казалось, была уже решена, она не стоила и ломаного гроша. А сегодня хан вернул ему даже досье на него, ничем особо не примечательное, что, впрочем, тоже есть характеристика человека, тут главное, с каких позиций посмотреть. Хан, не найдя ничего интересного, сказал однозначно: "Хорошо метет следы, такого голыми руками не возьмешь". И держится с ним хан уважительно, как в лучшие годы с Шарафом Рашидовичем. Старик чувствовал, что с этим человеком без галстука ему придется еще не раз иметь дело, и он старался не только запомнить, но и понять его, а бытовые обыденные привычки опытному человеку говорили о многом. Например, он не сводил с него глаз за обедом, в специальное окошко, умело задрапированное над камином, среди роскошных рогов сохатого, как среагирует он на досье на самого себя, которое хан специально бросил на расстоянии протянутой руки, а тот даже глазом в ту сторону не повел, понимая, что его в очередной раз проверяют. Такое поведение говорило о многом, прежде всего о характере, силе воли, сдержанности, культуре, уме, наконец. А как он равнодушно глянул на деньги, даже не спросив сколько, когда хан распахнул крышку чемодана. Многие тут от жадности теряли контроль над собой, проверка деньгами практиковалась в Аксае в особо изощренной форме, и не всякий из уважаемых выглядел достойно, как этот джентльмен без галстука. -- Мы, наверное, не скоро увидимся, а телефонам я не очень доверяю, большинство из них прослушивается, и не обязательно по требованиям органов или с санкции прокурора, тем более у такого должностного лица, как вы, владеющего государственными секретами, -- сказал хан Акмаль, -- поэтому, пожалуйста, спрашивайте, что вас интересует, наш восточный такт, сдержанность иногда мешают делу. Мы сегодня должны оговорить многое, в свою очередь, я тоже кое о чем вас спрошу. Но если мне вдруг понадобится передать вам что-то срочное, я воспользуюсь только нарочным, у вас теперь во дворе ЦК много жалобщиков, как мне сказали, так что мой посланник не бросится в глаза, это будет обязательно житель Аксая, поэтому, пока не уехали, восстановите в памяти всех, кого вы видели тут, у меня не работают случайные люди. Воспользуюсь я, при надобности, и вашими днями в общественной приемной ЦК, поэтому, уходя, не забудьте заглянуть в коридор, может, там будет ходок и от меня. Вот только теперь Сенатор не чувствовал подвоха в словах Иллюзиониста и очень жалел, что неожиданный приезд Тулкуна Назаровича не дал ему толком затронуть волнующие его проблемы. -- Спасибо за подслушивающую аппаратуру, но я хотел бы заполучить и вашего человека, читающего по губам, мне о нем с восторгом говорил Шубарин, он как-то пользовался его услугами. Что он за человек? Располагая деньгами, я немедленно купил бы ему дом в Ташкенте и перевез его туда с семьей, он-то мне нужен будет часто, человек всегда мобильнее любой техники. -- Наверное, ему больше подойдет квартира, а не собственный дом, он холостяк, двадцать восемь лет, пять из них провел в тюрьме, там он и обучился своему редкому ремеслу, ко мне попал случайно, я спас его от нового срока заключения. Работает он фантастически, я проверял его несколько раз на себе. Сижу разговариваю с кем-нибудь, передо мной магнитофон, а Айдын, он турок-месхетинец, где-то метров за тридцать с биноклем в руках располагается на дереве, на шее у него тоже магнитофон, для контроля. А затем сличаем обе записи, точность поразительная, хорош он и тем, что и узбекский, и русский знает в совершенстве, ведь у нас порою в разговоре невольно переходят с одного языка на другой, особенно грешат этим партработники и городская интеллигенция. -- Спасибо, Акмаль-ака, считайте, я его забрал, как только подготовлю ему жилье, за ним приедет человек, вы уж поговорите с Айдыном, что работа ему предстоит серьезная, иногда, мол, государственной важности, ну, и оплата, разумеется, профессорская. Скажите ему, раз он знает Артура Александровича, что требования у меня будут точно такие же. Но это лишь одна просьба. Я хотел бы в некоторых случаях пользоваться и вашим табибом, укорачивающим человеческую жизнь. Шубарин как-то упоминал о сигарете, выкурив которую прощаешься с жизнью на следующий день, и главное, невозможно определить отравление при экспертизе. Не ваш ли лекарь мешает в табак хитрое зелье? -- Нет, не мой, Артур к нему не обращался, я бы знал. А что касается сигареты, ничего в нее не мешают. Сигарета вещь хрупкая, нежная, тем более фирменная, чем обычно и привлекают курильщика. А делается это так, сигаретку сутки держат в особой табакерке, и она впитывает ядовитый аромат, не убивающий вкуса и запаха табака. Такая табакерка у меня есть, разживемся и для вас. Способов отправить человека на тот свет тайно нынче много, есть снадобье, вызывающее через время инфаркт и даже опасные раковые заболевания, в каждом конкретном случае лучше советоваться со знахарем, как я и делаю, он столько людей на тот свет отправил, что в сотрудничестве с вами не откажет, но он работает не в Аксае, сюда он наведывается в горы на все лето за травами, а живет он у вас под рукой, в Ташкенте, я с Айдыном передам его координаты, я рад, что вы собираетесь работать всерьез. Они выбрались далеко за ограду охотничьего дома и шли рядом хорошо вытоптанной тропинкой в горы, то и дело останавливаясь, но разговоры у них были не об удивительной природе, открывающейся вокруг. Уже доносился шум водопада, но они его не слышали, их волновало другое. Гость, пользуясь минутами откровения непредсказуемого хана, торопился прояснить ситуацию. -- Хотя вы отказались от расписки, я все-таки вернусь еще раз к деньгам. -- Сенатор упорно гнул свое. -- Там, мне кажется, миллионов шесть, не больше... -- Да, вы почти угадали, всего пять, -- уточнил Иллюзионист. -- Пять или шесть в принципе особой разницы не имеет, и та, и другая сумма невелика. Вы знаете, чтобы сейчас провернуть какое-нибудь серьезное дело, нужны счета с пятизначными и шестизначными цифрами. Я расцениваю ваш взнос как первоначальный, что-то вроде аванса в привлекательное, но рискованное предприятие. -- Сенатор ожидал, что хан вскипит, скажет что-нибудь о неблагодарности, но он ошибся. -- Да, пожалуй, можно считать мой вклад даже не авансом, а единовременным пособием, я отдаю себе отчет, что задуманное вами стоит больших денег, я сам вчера говорил, что огромные средства необходимы для создания молодежного, студенческого движения, бесплатно заниматься политикой никто не станет, на все нужны деньги. И считайте, что они у вас есть. Но если я немедленно передам вам средства и архивы, ответьте, зачем нужен я сам? -- Хан посмотрел на гостя, и в его взгляде не было присущей ему всегда агрессии, видимо, он говорил искренно. -- Я и документами поделился лишь отчасти, отдал то, что, считаю, может пригодиться вам в ближайшее время, и опять из тех же соображений. Денег должно хватить примерно на год, если за это время ваша работа покажется целесообразной, эффективной -- за финансирование не волнуйтесь. Денег я скопил достаточно и хотел использовать примерно на те же цели, что и вы, тут у нас разногласий нет. -- А как вы узнаете, эффективна ли моя работа, движется ли, политика не бег на короткие дистанции, если вам придется уехать или, извините, хуже того, вас арестуют? -- Вот за это у вас не должна болеть голова, я узнаю обязательно, и если вдруг умру, об этом будут в курсе мои доверенные лица, их много, и они всегда придут к вам на помощь, так и в дальнейшем, в вас будут вглядываться внимательно, я ведь все эти годы не сидел сложа руки, тоже что-то создал. И не обижайтесь, если я сегодня не все разложил по полочкам, вы возникли из ничего, вас не было в моих планах, а теперь вы занимаете в них главное место, и все это, заметьте, за сутки, перестроить стратегию тоже нужно время, и после вашего отъезда я займусь этим вплотную. Может, встреча с Тулкуном Назаровичем что-то еще прояснит? -- Но как мне все-таки быть, если с вами что-то случится? -- решился на откровенный разговор прокурор. -- Да, вполне резонный вопрос, он меня не обижает, если понадобится срочная помощь, найдите Сабира-бобо. -- Видя удивление на лице гостя, он повторил. -- Да, да, Сабира-бобо, считайте, он мой духовный наставник. Человек железной воли, лишен тщеславия, он сам себе придумал образ служки, чтобы не привлекать ничьего внимания, и держится в таком обличье уже почти пятнадцать лет. Он мало говорит, но зато умеет слушать. Вот к нему и обратитесь, он знает всех моих друзей и единомышленников, моих последователей, короче, всех тех, кого я объединил за эти годы, а их много, они повсюду, он сегодня укладывал деньги и понял, что вы теперь в Ташкенте наше особо доверенное лицо. -- Хан Акмаль неожиданно сделал паузу, и они услышали грохочущий рядом водопад. -- Мои московские гости назвали его Летящая вода, от него в округе брызги летят как от шампанского, а внизу все пенится, шумит, искрится, пузырится, как знаменитый напиток, которому Артур отдает предпочтение перед всеми другими. -- Хан Акмаль оглянулся по сторонам, словно кого-то поджидал, и предложил: -- Давайте, Сухроб-джан, присядем на эти валуны, шагов через двадцать от шума низвергающейся воды ничего не будет слышно, а мне еще есть что сказать вам. Близость водопада, стремительной горной реки чувствовалась, и камни, на которых они расположились, не держали тепла послеполуденного солнца, они казались влажными. -- Визит Тулкуна Назаровича, -- продолжил разговор директор, -- оказался некстати, только сегодня мы нашли толком подход друг к другу, а поговорить всласть нет времени. Я благодарен вам за предложенный вариант иммиграции в соседние республики. Скажу честно, такой исход для себя я тоже предусмотрел, и давно. У меня есть не только резервный дом, поддельный паспорт, но даже жена, которая говорит всем, что мы в разводе из-за того, что у нее нет детей. Время от времени туда наведывается мой двойник с подарками, так что мое появление там вряд ли для кого-то окажется неожиданным и привлечет внимание. Говорят, у меня шахматный склад ума, видимо, учитывая многовариантность и непредсказуемость моих ходов, хотя я, кроме нард и картежной игры, не признаю ничего, даже бильярд, наверное, оттого я пять лет назад, в безоблачное время, придумал для себя плацдарм для отступления. Вчера, когда вы ушли отдыхать, я вернулся в бассейн, попросил затопить сауну, вызвал массажиста и все время думал о вашем предложении -- бежать ли мне? О том, что надо мной сгущаются тучи, я чувствую, и разрозненные сведения об опасности ко мне все-таки поступают, и у меня нет оснований не доверять вам, и я, наверное, действительно играю с огнем. И все-таки сегодня, на прощание вот здесь, у водопада, я твердо решил не бежать. Скажете -- безумие? Возможно. Но весь опыт моей жизни говорит, что люди моего круга, ранга, положения, называйте как хотите, -- неподсудны! Таких, как я, не сажают -- это бросит тень на партию. Вы, наверное, потребуете еще хотя бы один аргумент в пользу подобной логики -- пожалуйста. Пока Шурик лежит, захороненный в центре города, напротив выстроенного им самим Музея Ленина, как вернейший его ученик и последователь на Востоке, и пока его именем названы города, площади, улицы, никто не посмеет меня пальцем тронуть. Такого прецедента, чтобы вчерашнего верного ленинца, почти члена Политбюро, орденоносца, так быстро выкинули из истории партии, не было. Допускаю, что лет через двадцать -- тридцать дойдет очередь и до него, как подоспело время разобраться со Сталиным, тогда, может быть, неблагодарные потомки и предпримут какую-нибудь пакость с перезахоронением, с переименованием, как нынче у нас повелось, но сегодня, когда повсюду сидят его друзья, его ученики, его вассалы, на такое никто не пойдет. А тронь меня, придется выкапывать Шурика, я один отвечать не намерен, да что Шурик, которому ныне все равно, мертвые сраму не имут, кажется, так у русских, со мной на скамью подсудимых пойдут многие охотники, любившие уют этого дома. -- Хан Акмаль кивком головы показал в сторону особняка с высоким брандмауэром, как бы делившим дом на две половины. -- Вот они где у меня все. -- Иллюзионист крепко сжал свой пухлый кулак. -- Вы, дорогой прокурор, в аппарате ЦК человек новый, не знаете реальную силу партии, они не должны дать меня в обиду, иначе им всем не поздоровится, мы все из одного котла ели. Вот это и останавливает меня от иммиграции, я ведь уже не молод, на перспективы долго рассчитывать не могу. Потом, вы не допускаете мысль, что мое бегство будет многим на руку, на меня таких собак навешают, век псиной пахнуть будешь, не отмоешься. Я не хочу отвечать за других. И последнее. Возможно, меня и арестуют, я подготовил себя и к такому исходу, я знаю, какими козырями располагаю. Будь что будет -- семь бед один ответ. Без Аксая мне нигде не быть самим собой, только тут для всех я бог и царь. А сегодня, заручившись вашей дружбой, я тем более не склонен исчезать, если понадобится, если будут топить, организуете с Артуром побег из тюрьмы, вот тогда я подамся к одной из бедных женушек, дожидающейся меня целых пять лет, почти как Одиссея, но, надеюсь, до этого не дойдет. Вот что хотел сказать относительно себя. -- Хан Акмаль встал и, глянув на часы, спокойно предложил: -- Давайте потихоньку возвращаться, время подпирает, а по дороге я еще кое-что вам скажу, но это уже не касается меня лично, а нашего общего дела. И они повернули назад, так и не дойдя до водопада, не до Летящей воды было сейчас хану, да и гостя не очень-то волновали красоты природы. Последнее обстоятельство, желание Иллюзиониста остаться в Аксае до любого исхода, несколько путало планы прокурора. Но следовало выслушать его до конца. Огибая причудливо расположенные валуны у водопада, напоминавшие, наверное, некоторым японский сад камней, они вернулись на тропу, ведущую к особняку, красиво возвышающемуся невдалеке, место для него оказалось выбранным идеально. -- Вы только начинаете свои первые шаги в политике, а время торопит, поджимает вас, поэтому мне хотелось бы дать вам несколько конкретных советов. Они, на первый взгляд, могут показаться не столь существенными, далекими от ваших целей, но они-то, если вдуматься, проанализировать, работают на вашу идею. Мы сегодня уже несколько раз упоминали Шурика, будь он жив, я клянусь вам, республика никогда не попала бы под микроскоп следственных органов Прокуратуры СССР. Виноваты мы, не виноваты -- вопрос другой. Бесспорно для меня и то, что взлет нашего государства и нашей республики, лучшие его годы, как ни парадоксально ныне звучит, пришлись на время правления Рашидова и его друга Брежнева. Таких успехов, подъема жизненного уровня, массового жилищного строительства республика не будет знать еще долгие годы. За время его правления сложился не только административно-партийный аппарат, но выросла и собственная интеллигенция, а эти два основных сословия являются катализатором подъема национального сознания. И аппарат, и интеллигенция еще скажут свое слово. На фоне былых успехов и удач быстро забудутся неудачи, ошибки Шурика, ибо страна, как я вижу, вступает в полосу кризисов, их так много, что всего и не перечесть, а так называемая гласность и демократия расшатывают до конца дисциплину и порядок, которых всегда не хватало системе. Почему я читаю вам этот ликбез, да потому, что вижу, вы уже списали Шарафа Рашидовича, а он есть олицетворение определенного порядка, восточной интерпретации марксизма-ленинизма, он, как никто другой, учитывал национальную специфику в государственном устройстве, тут ему в настойчивости не откажешь. Вы ведь до конца не знали все его цели и устремления, а он смотрел далеко. Я когда-нибудь расскажу о нем подробнее, а вы обрадовались, нашли приписки, вышли на след миллионов и миллиардов. Ну и что? Кто бросит в него камень, что он воровал для себя, жил жизнью сибарита? Такого человека вы вряд ли найдете, он жил жизнью аскета. Это глубоко трагическая фигура, если кто-то всерьез будет исследовать его жизнь, уверяю вас, убедится в этом. Скажете, что его поступки, помыслы не последовательны, зачастую во вред республике, нации? Да, разделяю, могу и примеры назвать. Но вспомните ленинское -- "Шаг вперед -- два шага назад", а ему в условиях жесткой руки Москвы, чтобы сделать шаг вперед, иногда приходилось делать десять назад, на давно завоеванные позиции, но тот единственный вперед, который без отступления никак не мог быть сделан, все-таки свершался! Оставался завоеванной позицией! Он создал республику не последнюю в союзе пятнадцати, назовите город, где у нас нет высших учебных заведений, университетов, престижных научно-исследовательских центров, а на это, дорогой, у других стран уходят столетия, века, а он одолел эту историческую дистанцию за двадцать лет. К чему я это говорю? К тому, что у нас мало авторитетов, ярких личностей, как нация с самостоятельной государственностью мы молоды, и нет нужды топтать в грязь достойные истории имена. -- Что вы предлагаете? Напечатать панегирик в честь вашего друга и покровителя? -- усмехнулся Сенатор. Хан Акмаль пропустил иронию мимо ушей, словно не слышал, и спокойно продолжал: -- Да, сегодня ни одна газета, ни один журнал, кроме пасквиля о нем, ничего другого не напечатают. Но вы пошевелите мозгами, задумайтесь, почему при таком потоке грязи, обрушившейся на Сталина, его имя все еще любимо и чтимо народом? -- Потому что все обросло мифами, легендами, народ не поймет, где правда, где ложь. -- Верно, -- обрадовался Иллюзионист. -- Вы сразу поставили точный диагноз, а почему бы не воспользоваться готовым беспроигрышным рецептом? -- Видя недоумение собеседника, пояснил: -- Нужны мифы, легенды о Шарафе Рашидовиче, подумайте об этом на досуге. Для начала я подброшу две-три идеи. Такую, например, что он не умер, а схоронили его двойника, а сам он спокойно живет в Афганистане, Иране, Саудовской Аравии. Разве ему сложно было пересечь границу в Термезе? Вы вчера и мне предлагали этот вариант. Другая версия, более трагическая. Он не умер от инфаркта, а его убили. Казалось бы, исход один -- смерть, но убили -- это уже жертва. Ни в коем случае не надо отрицать его ошибок, они очевидны. Приписывал? Да, приписывал. Знал, что каждую осень в республику поступает около миллиарда незаработанных денег за счет повального искажения государственной отчетности? Знал. Почему воровал или способствовал казнокрадству из всесоюзного котла? Потому, что считал, за хлопок республике платят ничтожно мало. Не поймет народ? Поймет, поймет -- за рабский труд на хлопковых полях нынешняя плата унизительна. Может, не поймут в Москве или еще где-то, но для нас важно, чтобы поняли здесь, в Узбекистане, двадцать миллионов коренного населения, а на остальных наплевать, вас не должны волновать чужие эмоции. А дехканин свое слово еще скажет, попомните это, если уж я их с трудом удерживаю, то при нынешней свободе все кончится взрывом. А идея о сознательном воровстве, широко внедрившись в массы, спасет многих наших казнокрадов, да и меня тоже. Предвижу новые контраргументы. Почему воровал? Во благо Отечества, тех двадцати миллионов, задавленных хлопком. Что успел сделать награбленными миллионами для Отечества и для нации? И тут есть прекрасный ответ. Многое думали сделать, понастроить школ, больниц, но не успели -- все Москва отобрала, у одного бедного Анвара Абидовича сразу десять пудов золота из могилы отца выкопали. Результат? Мы -- жертвы! А к жертвам всегда есть сострадание, а в ином случае можно рассчитывать и на понимание, тем более если подавать материал в подобном ракурсе. Вот что нужно осторожно, в удобоваримых дозах внедрять в сознание обывателя, внутри и за пределами республики. -- Да, никогда до этого бы не додумался, -- искренне признался Сенатор. Оставшуюся часть дороги прошли молча, наверное, каждому из них было о чем подумать. Прежним путем, через бильярдный зал поднялись по винтовой лестнице с мраморными ступенями в каминный зал, где к приходу с прогулки обновили стол, хан Акмаль предложил выпить на посошок. Коробку, чемодан, досье из комнаты уже унесли, прокурор на всякий случай выглянул во двор, там стояли две черные "Волги" с одинаковыми номерами, и в багажник одной из них укладывали чемодан с деньгами, а коробку с подслушивающей аппаратурой, как вещь хрупкую, поместили на заднее сиденье салона, внизу все было готово к отъезду. Хан Акмаль придирчиво осмотрел стол, словно ему чего-то недоставало, и вдруг спросил: -- Вы в ближайшие дни увидите Артура, я хотел бы передать ему подарок. Вряд ли я скоро с ним встречусь, а через чужих передавать не хотелось бы, эту вещь тоже афишировать не стоит, иначе от нее никакого толку. -- Да, я буду с ним обедать во вторник и с удовольствием вручу. Передавать подарки гораздо приятнее, чем поручения, -- рассмеялся Сенатор. -- Нет, поручений никаких, хотя это вполне в духе наших восточных традиций, вслед за подарком обычно следует просьба, вы правы. Иллюзионист опять поднял хрустальный колокольчик и позвонил, в зал тотчас вошел Сабир-бобо с плетеной корзиной в руках, накрытой белой крахмальной салфеткой, он поставил ее на стол, чуть поодаль от сервированной его части. -- Пожалуйста, принесите ту штуку, что не подошла мне и которую мы решили подарить Шубарину. Старик молча отошел от стола. -- А эта корзиночка вам в дорогу, вдруг хорошая компания сложится в поезде, погуляете. Не забудьте, когда будем уходить. Вернулся Сабир-бобо быстро и передал хозяину небольшой яркий пакет, в каких обыкновенно продаются шерстяные вещи известных фирм, свитера, пуловеры, жилеты. Прокурор почти отгадал, потому что Акмаль-хан небрежно достал из упаковки жилет с перламутровыми пуговицами, но не вязаный, а из добротного материала, темно-серого цвета, вполне элегантный, но что-то консервативное, старомодное все-таки чувствовалось в нем. Слишком мал у горла вырез, будет теряться красота галстука, двубортный, с большим запахом на груди, и, пожалуй, чересчур удлиненный. Вряд ли такой жилет, скорее всего английский, мог доставить радость Японцу, тот уж слишком внимательно относился к своему гардеробу. -- Ну, как мой презент? Вряд ли у кого в Ташкенте есть такая новомодная штука, я думаю, он обрадует моего друга Артура, -- улыбался Крез, держа на вытянутых руках подарок. -- Я обязательно передам, -- ответил вежливо Сенатор, не желая огорчать хана Акмаля. Хозяин дома понял, что до прокурора не дошла ценность подарка, и он, бережно укладывая его обратно в пакет, сказал: -- О, это волшебный жилет, он из кевлара, а Артур человек рисковый, часто искушает судьбу. На Востоке жилету цены нет, вам ли не знать. Что чаще всего у нас стреляют в спину или бьют ножом под лопатку. А второго выстрела Японец никогда не допустит, даже без телохранителя. "Пуленепробиваемый жилет!" -- наконец-то дошло до него, и он сконфуженно улыбнулся. -- Да, американский, там каждому полицейскому положен, жизнь человеческая у них в цене. Привезли для меня, но он мне мал, не сходится на груди, да и ни к чему теперь, и вам он тоже мал, -- предупредил он гостя, видя, как загорелись у него глаза, -- а вот Артуру будет как раз, мы тут прикидывали на Айдына, он по комплекции как наш друг. -- Да, вы действительно щедры как Крез, спасибо и от меня, и от Артура Александровича. Последний тост подняли за успехи и удачу задуманного, не успели они толком закусить, как каминные часы отбили еще один час. По тому, как директор глянул на свой золотой "Ролекс", Сенатор понял, что пора уходить, хозяин ни при какой ситуации не встанет первым, таковы уж традиции Востока, много в них привлекательного, гость там действительно превыше всего. Прокурор сделал "оминь" и решительно поднялся из-за стола, и в последний момент почувствовал, что ему не хочется уезжать из уютного, хорошо спланированного особняка с красной черепичной крышей. Он увидел себя ненастным осенним вечером в этом зале у топившегося камина, в теплом стеганом халате, с бокалом виски в руках, и никого в пустом доме, ни друзей, ни женщин, а только тихие, все понимающие слуги, как Сабир-бобо. Вдруг он подумал, если когда-нибудь свершится задуманное и он займет кабинет на пятом этаже в Белом доме, при любом знамени, особняк оставит за собой и будет приезжать сюда на охоту, устраивать балы на открытом воздухе во внутреннем дворике, опускающемся к ущелью. Словно уловив его мысли, хан Акмаль спросил: -- Что, не хочется уезжать из этого дома? -- Не хочется, здесь прекрасно! Как вольно дышится, -- ответил прокурор с неожиданным волнением и грустью в голосе. -- Да, я тоже ощущаю магию его стен, я рад, что он вам доставил минуты радости. -- И хан Акмаль, как был в "Адидасе", так и поспешил из зала, видимо, время подпирало до предела. Прихватив корзиночку со снедью, где легко угадывалась бутылка коньяка и шампанского, Сенатор вышел следом. Хан Акмаль, видимо, по привычке занял место рядом с шофером, а прокурор расположился по соседству с коробкой, и вновь досье оказалось вблизи. Папку просунули между обвязкой упаковки, чтобы случайно не выпала где-нибудь, но он не забывал о ней ни на минуту, какое уж тут затерять! Как только Сабир-бобо захлопнул дверцу машины за гостем, "Волга" мощно рванула с места, видимо, шофер знал о цейтноте. -- Не отказывайтесь от любой командировки в Наманган, я всегда найду возможность тайно переправить вас в Аксай, могу и сам туда прибыть инкогнито, живая беседа, личный контакт не повредят нашему общему делу, мы еще таких слухов напридумаем, вашему идеологическому отделу наперекор, -- продолжил народный депутат тему, начатую у водопада. -- На одной хлопковой теме десяток жутких проблем можно выкатить: от экологической, где засилье дефолиантов губят землю, до жилищной: бедному дехканину нет места построить дом для сына, все занято проклятым хлопком. Да что дом, в иных местах люди годами под кладбище места выбить не могут -- опять же хлопок. Хлопок создает и продовольственную проблему. Когда-то нас заверили, вы решите хлопковую независимость страны, а мы вас завалим овощами, фруктами, мясом и молоком, а "завалим" не получилось, хотя мы свой долг выполнили до конца, дали не только стране, но и всем друзьям по СЭВу, а что имеем взамен... голодное существование и безработицу в благодатнейшем краю. А теперь еще находятся умники, которые уверяют, что мы сидим на шее у других, едим чужое мясо и чужой картофель. Ловко используя все беды и просчеты, можно повести народ за собой куда хочешь, государственная машина неповоротлива, и эту медлительность тоже надо учитывать, дорогой мой Сухроб-джан... -- Акмаль-ака, вы, конечно, говорите очевидные и бесспорные истины, мы сейчас с вами не в президиуме партийного собрания, объясните мне как на духу -- почему вы прозрели только с гласностью и перестройкой? Почему вы вчера молчали? Вы, обласканный государством человек, депутат, орденоносец, Герой Социалистического Труда. Вы имели возможность не только с трибун, но и в доверительной беседе со своими влиятельными московскими друзьями, приезжающими на королевскую охоту, да и в тиши подмосковных государственных дач, сказать о болях и страданиях узбекского народа, вас, наверное, выслушали бы. Разве не ваш друг Шурик довел площади монокультуры до таких размеров, что народу и для кладбищ места не осталось? Он что, не понимал, чем грозит тотальный хлопок для республики с самым плотным народонаселением в стране. Разве он не знал, что за хлопок мы платим здоровьем нации, детей, что они чуть ли не с колыбели в поле? Не знал, что школьники и студенты больше на хлопковых полях, чем в классах и аудиториях? Да что проку от того, что Леонид Ильич, говорят, обожал наш край и дружил с Шарафом Рашидовичем, народ от этого что выиграл? Иллюзионист вдруг расхохотался, причем не деланным смехом, а настоящим, заразительным, азартным, откинув голову на высокий подголовник сиденья. -- Ах, как эмоционально задавали вы вопросы, Сухроб-джан, жаль не было магнитофона, не мешало бы послушать себя со стороны. Вы пылали таким праведным гневом, и, право, роль обличителя вам к лицу. Вы что, всерьез считаете, что политика служит народу, учитывает его заботы, чаяния? Отчасти, дорогой, лишь отчасти, не забывайте это в самом начале своей политической карьеры. Массы нужны для реализации определенной политики, и сегодня народу надо задавать только мои вопросы и подсказывать мои ответы, и в той последовательности, в какой я их сформулировал, и ни в коем случае не ронять в толпу ваше любопытство, адресованное лично мне и моему другу Шарафу Рашидовичу. Вы имеете право их задавать, чтобы не наделать впредь ошибок Шурика, да и моих, и вам я, конечно, отвечу, но даже в эпоху тотальной гласности, с традиционной оговоркой советского чиновника -- не для печати -- исключительно для вашего просвещения. И в это время в машине раздался телефонный звонок, Иллюзионист сам поднял трубку и молча выслушал говорившего, и лишь в конце сказал: -- Ибрагим, все идет по программе, я встречаю вас у Красного камня, не обращайте внимания на "Волгу" Джалила, не останавливайте ее, она спешит к поезду. Все, до встречи. Обернувшись к гостю, хан Акмаль с разочарованием в голосе произнес: -- Жаль, Красный камень минут через пять, там я сойду, а вам, чтобы получить ответы, придется приехать в Аксай еще раз, заодно я подробнее расскажу о Шурике, ведь мало кто его по-настоящему знал, и даже в своих книгах, как писатель, он не поведал сокровенных мыслей, очень скрытный был человек. Машина остановилась, прежде чем выйти, Арипов оглянулся на заднее окошко, вдали, на взгорке, показалась вторая "Волга". Сухроб Ахмедович тоже вышел из салона попрощаться с необыкновенным хозяином, с которым провел непростые сутки, они могли лечь в основу иного романа или киносюжета, так лихо все было закручено от первой до последней минуты пребывания на земле Аксая. По традиции они обнялись на прощание, и в последнюю минуту Сенатор понял, что до Акмаля-хана наконец-то дошло, какая петля стягивается у него на шее, и здесь, у Красного камня, один на один, всем своим потерянным видом нагловатый аксайский Крез не скрывал, что он очень надеется и рассчитывает на прокурора. И все же последним его словом все равно оказались деньги, вера в их всевластие. -- Вы денег не жалейте, деньги есть. Если не берут десять тысяч, переходите сразу на пятьдесят, сомневаются при пятидесяти -- давайте сто! Удачи вам! Хан Акмаль сам приветливо распахнул дверцу машины и предупредил напоследок -- Как увидите навстречу две белые "Волги", пригнитесь, вы же знаете, какой Тулкун хитрый, я тоже хотел бы, чтобы ваш визит остался в тайне. Одна черная "Волга" подъехала к Красному камню, другая с таким же номером отъехала, страна Зазеркалья с ее причудами, непонятными тайнами, секретами оставалась за спиной. Прокурор понимал, что догляд за ним продолжается, небрежно откинулся на спинку сиденья и Закрыл глаза, всем видом показывая усталость и равнодушие ко всему, а мысль его, напряженная, кружила вокруг досье на самого себя, до которого было рукой подать, но нетерпение проявлять не следовало. Человек, живущий достойной жизнью и не знающий за собой грехов, не должен проявлять интереса ни к каким бумагам о себе, он так и поступал, так завтра Джалил и доложит хану Акмалю. От выпитого, от суеты напряженного дня его клонило ко сну, лишь четкая работа мозга не давала ему возможности задремать, он искал повод, причину, чтобы небрежно взять папку и успокоиться наконец. Что знал о нем хан Акмаль, кто у кого в большей зависимости оказался? -- Гости появились, -- предупредил вдруг равнодушно Джалил. Прокурор открыл глаза и увидел, как навстречу с большой скоростью неслись две белые "Волги". Сенатору показалось, что они сами едут медленно, и потому сказал: -- Пожалуйста, прибавь скорость, и дорога, и видимость позволяют, чтобы у них вдруг не возникло желания остановить нас. Шофер тут же дал газу, и стрелка спидометра сразу метнулась за отметку "120", люди хана, видимо, приказы не обсуждали ни при каких обстоятельствах. Когда до встречных машин осталось метров двести, Сухроб Ахмедович пригнулся, и через мгновение белые "Волги", с форсированными двигателями, при матовых стеклах, скрывающих тех, кто находится в салоне, со свистом пронеслись рядом. Джалил и сидевший за рулем первой машины Ибрагим, приветствуя друг д