Акмаль рявкнул бы на человека, прервавшего важную беседу, но сейчас лишь обернулся и улыбнулся, словно одобряя своего любимца. А тот вдруг склонился к нему и нанес короткий удар в челюсть, видимо, там, в разведке, он часто пользовался этим приемом. Камалов не успел и глазом моргнуть, как "афганец" уже всовывал заранее заготовленный кляп находящемуся в нокауте хану Акмалю. Прокурор мгновенно вскочил и с пистолетом в руках бросился к двери, коридор оказался пуст. Они вдвоем подхватили тучного аксайского Креза и поволокли его из краснознаменного зала. Пройдя по коридору несколько шагов, "афганец" открыл дверь с другой стороны устланного коврами прохода, комната слева выходила окнами в сад. На веранде просторной комнаты окна оказались распахнуты настежь, и внизу их поджидали четверо дюжих "монтажников", они ловко подхватили человека с кляпом во рту за руки и за ноги и побежали садом к вагончикам строителей, где должен был приземлиться вертолет. Камалов легонько подтолкнул "афганца" в спину и сказал: -- И ты, парень, беги к вертолету, тебе нельзя оставаться в Аксае, а там что-нибудь придумаем, авось никто не видел твоего участия. -- И бритоголовый, ловкий парень побежал вслед десантникам, быстро уносившим хана Акмаля к бытовкам монтажников. И вдруг, когда "афганец" уже сворачивал с освещенной аллеи вглубь сада, он вскрикнул и упал. Камалов, бежавший следом за ним, не видел, как кто-то сзади него в белом метнул вслед "афганцу" нож. Прокурор склонился над парнем и увидел, что нож пробил сердце насквозь, острие торчало из груди, метал человек, умевший обращаться с холодным оружием. А от ограды яблоневого сада бежали "монтажники" с короткоствольными автоматами наперевес, уже слышался шум вертолета в небе и грохот бронетранспортеров, влетающих в сонный Аксай. Камалов положил "афганца" на откуда-то взявшиеся носилки и вдвоем с каким-то десантником понес к башенному крану, а остальные кинулись в дом искать метателя. Но в пустом особняке нашли только тщедушного старика в белом, молившегося в самой дальней комнате, и испуганного человека, показавшего обкомовское удостоверение. Когда человеку в белом сообщили о злодейском убийстве "афганца", тот молитвенно сложил руки и сказал: -- Он был мой племянник, я его рекомендовал на работу в дом. -- И старика больше ни о чем не расспрашивали. Сабир-бобо не простил предательства даже своему племяннику, которого очень любил. Через двадцать минут после начала операции вертолет с ханом Акмалем взмыл в небо. Когда вертолет скрылся с глаз, произошло еще одно непредвиденное происшествие, совсем недалеко от яблоневого сада, но уже в горах раздались поочередно три взрыва, заставившие прокурора Камалова задержаться в Аксае еще на несколько часов. Впрочем, он догадался, что это означает -- потерю знаменитых досье хана Акмаля, на которые так рассчитывал генерал Саматов. Хладнокровному Сабиру-бобо даже смерть любимого племянника не помешала уничтожить главные архивы, этот вариант у них был давно оговорен и отработан. Взрывом вслед вертолету духовный наставник как бы давал знать хану Акмалю, что архивов, главных улик его деятельности, нет и он волен избирать любую тактику защиты, все тайны партийной и хозяйственной элиты края отныне находились при нем самом. Вернувшись в Ташкент, Камалов забежал лишь на полчаса домой, чтобы переодеться, и тут же отправился в ЦК партии. Вначале он поднялся на второй этаж к Сенатору, но того не оказалось на месте, секретарша объяснила, что он сейчас на приеме у Первого. "Вот и хорошо, не придется дважды докладывать", -- подумал прокурор и пешком поднялся на пятый этаж, в приемную. Помощник, увидев его в дверях, пошел доложить, и его тотчас пригласили к хозяину просторного кабинета. Сенатор действительно находился там, и, судя по двум толстым папкам перед ним, долго. Увидев Камалова, Первый вышел из-за стола и пошел ему навстречу улыбаясь, и прокурор сразу понял, что они еще не знают об аресте аксайского хана. После традиционного приветствия Первый, оглядев его внимательно, участливо сказал: -- Выглядите вы неважно, словно всю ночь охотились за бандитами, у вас ведь появился отдел по борьбе с организованной преступностью, мне вот только сейчас об этом доложили, пусть они и занимаются этим, а вы уж вырабатывайте стратегию, тактику, осуществляйте общее руководство. Пока Первый не убрал с его плеча руку, провожая к столу, Камалов вдруг остановился и, глядя прямо в глаза Первому, сказал: -- А вы большой провидец, оказывается, я действительно всю ночь охотился, но только за одним бандитом, но он, поверьте мне, стоит сотни преступников. -- И как, удачно? -- спросил с интересом Первый. -- И кто же у нас такой главный бандит, за которым охотился прокурор с особыми полномочиями из Москвы? -- Я арестовал Акмаля Арипова, бывшего доверенного человека Шарафа Рашидовича. -- Вы хотите сказать, Героя Соцтруда, депутата Верховного Совета СССР, члена ЦК, Лауреата Государственной премии, выдающегося хозяйственника? -- спросил Первый абсолютно беспристрастным, спокойным голосом, и трудно было понять, куда он клонит. -- Я человек новый и не знал, что у обыкновенного хозяйственника столько почетных званий, но уверен, что ему придется расстаться со всеми наградами, титулами и регалиями... И вдруг хозяин кабинета вполне равнодушно прервал: -- Арестовали так арестовали, вам виднее, мы не собираемся влиять на правовые органы, не так ли, Сухроб Ахмедович? Сенатор, не зная, как реагировать, встал и сказал, обращаясь к Первому: -- Я забираю, с вашего позволения, прокурора и, ознакомившись детально с арестом, доложу вам. -- И они покинули кабинет, из окон которого открывалась удивительная панорама на живописный сквер имени Гагарина, с прекрасным памятником ему на природном возвышении, с фонтанами, лягушатниками для детворы и утопающим в зелени стадионом "Пахтакор", на котором любил бывать сам Шараф Рашидович. С пятого на второй этаж спускались пешком, и с каждой мраморной ступенькой, устланной ковровой дорожкой, прокурор ощущал, как росло напряжение между ними, хотя шли они молча. Казалось бы, по логике, вроде радоваться надо, но радости на лице Акрамходжаева не читалось. Скорее наоборот, даже Первый среагировал на неудачную реакцию своего заведующего отделом, это не ускользнуло от внимания Камалова. Вот хозяин республики держался что надо, хотя и понимал, наверное, что арест аксайского хана опасен для него, а вдруг Арипов решит выложить карты на стол, потащит за собой на скамью подсудимых всех остальных, не принявших должного участия в его судьбе? Нет, хозяина больше устраивала бы смерть хана Акмаля, но почему же столь хмур Сухроб Акрамходжаев? Такая вот мысль одолевала прокурора Камалова, пока они добирались до кабинета на втором этаже. Только они вошли в кабинет, хозяин бросил папки с документами на стол и, не скрывая раздражения, спросил: -- Что это вы себе позволяете, Хуршид Азизович? Камалов, словно не замечая тона, не спеша уселся и спросил спокойно: -- Я не понимаю, о чем это вы? -- Об аресте уважаемого в республике человека. Вопрос о привлечении его к уголовной ответственности решать не нам, и даже не на пятом этаже, Ариповым занимается Москва. -- И он многозначительно поднял палец, что выглядело в данной ситуации нелепо. -- А как же ваши статьи о праве, уважаемый доктор юридических наук, о верховенстве законов над идеологией, над телефонным правом и прочей номенклатурной неприкосновенностью? Вы ведь так блестяще разгромили подобную практику! -- заведомо распаляя хозяина кабинета, спрашивал Камалов, пытаясь наконец-то разобраться со столь популярным юристом в крае. -- Ах, оставьте вы, -- раздраженно отмахнулся тот, -- теория одно, а практика совсем другое, вам ли мне объяснять, наверное, не так просто дослужились до генеральских погон. -- Да, непросто... -- задумчиво ответил Камалов, чем совсем сбил с толку собеседника. -- А впрочем, -- продолжал прокурор после затянувшейся паузы, -- мне кажется, Первый одобрил мой поступок, он, видимо, знает, какой вред может нанести Арипов, оставаясь на свободе. К тому же, помните, он сказал, что ЦК не будет вмешиваться в дела правовых органов, отчего же вы расстраиваетесь? Ведь это вполне в нашей с вами компетенции, я вам такие документы покажу, что у вас пройдут все сомнения и тревоги по поводу моей самодеятельности. -- Последними фразами Камалов открыто блефовал, делая из себя этакого наивного служаку. Шеф долго и откровенно хохотал, он действительно поверил в сказанное Камаловым. -- Да, не ожидал я от вас подобной наивности, а впрочем, понятно, Москва одно, Восток другое. Вы что, на самом деле поверили, что Первый в восторге от вашей акции? -- А как же, он вообще никак всерьез не прореагировал, помните он сказал, -- "арестовали так арестовали", станет он вмешиваться в дела какого-то директора совхоза, -- гнул свое прокурор. -- А где сейчас находится Арипов? -- вдруг резко повернув тему, спросил он, видимо, у него возник какой-то план, круто меняющий ситуацию. Камалов посмотрел на часы и сказал: -- Сейчас, я думаю, он уже подлетает к Москве, а через два часа будет в следственном изоляторе КГБ... Тут выдержка окончательно подвела Сенатора, он заметно побледнел, и вся важность, с которой он всегда держался, вмиг слетела с него, видимо, у него подкосились ноги, и он вяло плюхнулся в кресло и устало закончил: -- С вами не соскучишься, дали бы хоть Первому переговорить с ним, а впрочем, вы правы, зачем ему такая встреча. -- Потом, совладав с собой вновь, встал из-за стола и сказал, пытаясь казаться искренним: -- Извините меня, у нас такие решительные поступки случаются редко, и я не оказался готовым воспринимать их без эмоций, извините за несдержанность. Я поздравляю вас, ибо знаю, как вы рисковали, беря на себя такую ответственность. -- И он протянул руку, считая инцидент исчерпанным. После того как Камалов поставил в известность Белый дом о том, что он арестовал хана Акмаля, в течение часа пришло неожиданное озарение, определившее на будущее его отношение к Сенатору. Прокурора обескуражило то, как Первый среагировал на сообщение. Какой тактический расчет строился за внешним равнодушием? Возможно, сейчас, после нового доклада, что Арипов уже подлетает к Москве, реакция у хозяина республики иная? Волновало его больше другое. Отчего такое негативное отношение к аресту Арипова у заведующего Отделом административных органов ЦК? Разве он не понимает, какая угроза исходила от хана Акмаля, пока он находился на свободе? Почему он так близко принял его арест? Что кроется за его первой реакцией -- раздражительностью и почти с обморочной бледностью? Почему он огорчился, узнав, что арестованного переправили в Москву? Что бы дала встреча Первого с арестованным ханом Акмалем, о котором он случайно обмолвился? Ни на один из этих вопросов не находилось сколь-нибудь вразумительного ответа -- все не стыковалось ни с его должностью, ни с его юридическим мировоззрением, получившим столь широкую огласку в крае. Прокурор моментально вспомнил его блистательные статьи, некоторые из них он читал по два-три раза, столь оригинальны, свежи по мысли, смелы, они были юридически безукоризненны. И вдруг: "Теория одно, практика другое", это никак не вязалось с автором выстраданных душой публикаций, подобных взрыву или извержению вулкана. Такое не могло родиться ни в равнодушном, ни в холодном сердце, и подобное мог написать только человек незаурядный, неординарно мыслящий, юрист с ярким умом, аналитическим мышлением. А за время совместной работы он не слышал от своего шефа в ЦК ни одной фразы, даже близкой по звучанию к тем знаменитым текстам, ни одна идея, мысль, исходящая от него, не отличалась оригинальностью нового мышления. Словно Акрамходжаева подменили после его триумфа. Что бы означала столь разительная метаморфоза? И еще, и опять же из последней беседы: "наверное, непросто дослужились до генеральских погон..." За это в прежнее время, безусловно, давали пощечину и вызывали на дуэль. Как-то не вязалась гнилая философия с авторством благородных статей в защиту закона и права. Не мог подлый человек поднять такие проблемы, для этого нужен свет ума и души. Отчего такое разительное раздвоение личности? И если так, то человек на этой должности представлял не меньшую опасность, чем сам хан Акмаль на свободе. А не отсюда ли, если существует раздвоение души, двурушничество, происходит утечка информации? -- пронзила вдруг неожиданная догадка. Вернувшись к себе в Прокуратуру на Гоголя, он тут же вызвал к себе начальника отдела по борьбе с организованной преступностью, они с ним вернулись из Аксая одновременно. Трехдневная операция, проведенная в Намангане, дала Камалову возможность увидеть в деле людей, рекомендованных генералом КГБ Саматовым, и он остался ими доволен, лучшей проверки, конечно, и придумать было нельзя. Как только начальник отдела вошел в кабинет, Камалов попросил секретаршу ни с кем его не соединять по телефону, даже если позвонят из ЦК, а такие звонки должны были последовать после первого шока от известия об аресте Арипова. Разговору со своим новым коллегой прокурор придавал сейчас куда большее значение, чем звонку из Белого дома. -- Ну, как среагировали в ЦК на нашу операцию? -- спросил полковник, он знал, что акция проводилась без согласования с верхами, и он переживал за прокурора Камалова, с которым ему предстояло теперь работать, генерал, рекомендуя его на работу в новый отдел Прокуратуры республики, рассказал, что это за человек, да и он сам видел его на деле в Аксае. -- Вынуждены были смириться с фактом, -- улыбнулся прокурор. -- Но, как говорится, нет худа без добра. Встреча натолкнула меня на одну неожиданную мысль, сейчас я вам ее поясню. Новость, как говорится, не для слабонервных, но вначале небольшое вступление. Я появился у вас в КГБ неделю назад, и не только для того, чтобы ознакомиться с материалами ваших следователей по делу Арипова, а прежде всего чтобы заполучить надежных людей, хотя бы на ключевые посты и еще потому, что меня тревожит постоянная утечка информации. Операция по захвату хана Акмаля была засекречена строжайшим образом, и потому имела успех. Но наша операция, как мне кажется, кое-кому сорвала какие-то планы. У одного человека от сообщения проявилась такая нескрываемая досада на лице, что он теперь явно сожалеет о своей несдержанности. -- Вы же не каждому в коридоре ЦК рассказывали об аресте Арипова, -- прервал полковник. -- Но если вы имеете в виду Первого, -- продолжал он, видимо считая, что Камалов не знает до конца местных хитросплетений, -- то он иначе не должен был реагировать. Они с ханом Акмалем давние приятели, и Первый уже однажды его крепко выручил. -- В том-то и дело, -- сказал мягко Камалов, -- что Первый равнодушно встретил весть об аресте в Аксае. Теперь пришла очередь удивляться собеседнику. -- Кто же еще мог присутствовать там при вашем докладе на пятом этаже? -- Сухроб Акрамходжаев, -- не стал мучить коллегу Камалов. -- А ему-то отчего сожалеть, он должен только радоваться, -- сказал растерянно полковник. -- Я тоже так считаю. Ну, как новость? -- Действительно, не для слабонервных. -- Я чувствую, что нам следует взять его жизнь под микроскоп, возможно, через него идет один из каналов утечки информации. -- Не много ли две противозаконные акции за неделю? -- шутливо спросил полковник. Но прокурор, не обращая внимания, продолжал: -- Пока не прояснится ситуация, очень внимательно анализировать то, к чему он проявляет интерес, и по возможности не ставить его в известность о ближайших планах. И последнее, у меня возникли самые серьезные подозрения в авторстве Акрамходжаева его знаменитых статей, сделавших его самым популярным в народе юристом. Пожалуйста, аккуратно добудьте мне его докторскую диссертацию и наведите справки, как проходила защита, где, кто был оппонент, в каких библиотеках он собирал материал, там есть ссылки на очень редкие издания, мне кажется, он вряд ли их держал когда в руках. И попутно, какова была реакция его коллег на защиту докторской и как он попал в аппарат ЦК, ведь, как мне известно, он не был и дня на партийной работе, хотя нашего брата юриста среди аппаратчиков тьма, и кто рекомендовал его туда? Это официальная сторона, так сказать. Но в Ташкенте, как и в любом другом культурном центре, есть люди, которые готовят научные труды по заказу для высокопоставленных чиновников и вообще для предусмотрительных людей с деньгами. Нужно проверить по этим каналам, может, ниточка тянется оттуда. Слишком уж велика разница, на мой взгляд, между печатным и, так сказать, живым, устным Сухробом Ахмедовичем. И вообще два слова о подпольных центрах, где словно блины пекутся научные труды для нечистоплотных людей. Сегодня нам пока не до них, но держите в голове, это тоже один из видов организованной преступности, крайне опасная форма правого нигилизма, интеллектуальное негодяйство с особым цинизмом и заведомо преднамеренное. Обе стороны, участвующие в этом, на мой взгляд, разлагают общество, разрушают его нравственные формы. И обещаю, если я здесь задержусь, я выведу мерзкий промысел и законным путем аннулирую сотни кандидатских и докторских диссертаций, чтобы впредь не было повадно другим. В тот же день, незадолго до ухода Камалова с работы домой, у него в кабинете раздался междугородный телефонный звонок, звонили из Прокуратуры СССР. -- Ну и наделали вы переполох в Москве, вот только со второго подряд совещания вернулся. Отстояли вас, да и следователь наш по особо важным делам не подвел, крепкими аргументами запасся, как чувствовал, сколько у Арипова в Москве покровителей. А как у вас? -- У нас, как мне кажется, дебаты по этому поводу впереди, пока шоковое состояние у большинства. Хотя телефон у меня обрывают, отовсюду просят подтвердить арест, так сказать, из первых уст. Многим кажется, что случившееся нереально, фантастика, арестовать Арипова, депутата, Героя Соцтруда и прочая, прочая... -- Если будет туго, ставьте нас в известность, в обиду не дадим. Не забывайте о человеке, которого я упомянул тогда при встрече. -- И разговор неожиданно прервался. "Неужели меня прослушивают?" -- мелькнула мысль у прокурора Камалова. x x x Как только Сенатор узнал подробности ареста хана Акмаля из уст самого Камалова, он тут же связался с Шубариным. -- Артур, ты не возражаешь, если мы с тобой где-нибудь пообедаем сегодня? -- спросил он. Шубарин понял, что возник срочный разговор с глазу на глаз, и предложил: -- Заказать столик в "Лидо"? -- Я бы хотел реже бывать там, оставив лишь инспекционные визиты к Наргиз. Давай лучше проедем в сторону Чимкента, найдется какая-нибудь чайхана по душе обязательно. Заезжай за мной через полчаса, я выйду, как обычно, с черного хода. -- Что-нибудь случилось? -- спросил Шубарин, как только Сенатор появился из ворот хозяйственного двора, таким растерянным, жалким Японец никогда не видел вальяжного, властного Акрамходжаева. -- Разве я когда отвлекал тебя по пустякам? -- ответил вопросом Сенатор, быстро ныряя в машину Японца. Артур Александрович выехал на Софийский проспект, оттуда на Чимкентский тракт рукой подать, прав Сенатор, там начиная от дендропарка на окраине Ташкента до старинного русского поселка Черняевка чайхана следует за чайханой, одна уютнее другой, то в тополиной роще, то на берегу какой-нибудь речушки или полноводного канала, то возле внушительного хауза. И в каждом поселке, прямо у дороги, мясные ларьки с подвешенными тушами курдючных баранов, купят печенку с думбой (курдючным салом), вот тебе и свежайший шашлык за десять -- пятнадцать минут. От неожиданных мыслей Шубарину так захотелось шашлыка, что он вдруг, не по настроению товарища, выпалил озорно: -- Угощу я тебя, Сухроб, шашлыком из свежей печенки, и все твои беды покажутся незначительными. Что ты повесил нос? Разве убил кого? Да и в этом случае есть выход -- откупиться, запугать, запутать, засадить за себя другого. Можно даже добровольца найти, а с тех пор, как идет афганская война, открылась и реальная возможность бежать за границу в любое время года, ты ведь знаешь, у нас в резерве и такой ход есть, лишь бы были деньги. Надеюсь, ты не промотал пять миллионов, что выдал тебе хан Акмаль за спасение своей души? С ними и на Западе не пропадешь, хотя говорят, что не конвертируемая валюта у нас, не верь, многим нужны наши деревянные рубли. Сенатор вдруг улыбнулся, с лица его исчезла тревога, и он, хлопнув водителя по плечу, сказал оживленно: -- Удивительный ты человек, Артур. Вот побыл с тобой десять минут, ни о чем не говорил, и упала тяжесть с души. Когда ты рядом, действительно веришь, что безысходных ситуаций не бывает. Какой мощный заряд энергии от тебя всегда идет! Увидев у обочины мясной ларек с подвешенной под марлей тушей, Шубарин остановил машину. -- Я сейчас. У этого среднего барашка, как учил меня великий гурман Икрам Махмудович, должна быть замечательная печень, если, конечно, нас уже не опередили. Вернулся он быстро, с небольшим свертком, оставалось лишь выбрать чайхану, где жарили шашлыки. Нашлась и чайхана километров через десять, в приграничном селе между Казахстаном и Узбекистаном, хотя она вряд ли отличалась от других населенных пунктов хоть слева, хоть справа от границы, если не считать того, что здесь уже продавали чимкентскую водку и знаменитое чимкентское пиво. Плутоватого вида шашлычник, приняв из рук Шубарина сверток, прижал правую руку к сердцу и сказал: -- Садитесь отдыхайте, сейчас подадут чай, шашлык в самом лучшем виде будет через пятнадцать минут. -- Он еще издали от самой дороги приметил мужчин, в которых за версту, как ни скрывай, виделось высокое начальство, на Востоке на этот счет редко ошибаются. Пока мыли руки, выбирали айван поуютнее, до них уже доносились от мангала дразнящие запахи шашлыка из печени, шашлычник действительно оказался расторопным, и дело свое знал. К шашлыкам подали не только традиционно мелко нашинкованный лук под винным соусом и приправленный жгуче-красным корейским перцем, но и салат ачик-чучук, подавая его, молодой плут заговорщически шепнул: -- Может, водочки отборной подать к таким аппетитным шампурам? -- Гости вежливо отказались. Все это время ни один из них не попытался нарушить договор, не заговорил о деле, хотя оно беспокоило и того и другого. Как только перешли на чай, Артур Александрович сказал: -- Ну вот, теперь можно и проблемы обсудить. Обед прежде всего, как говорит наш общий друг Файзиев. -- Арестовали хана Акмаля, -- бросил небрежно сотрапезник, желая увидеть, какой эффект произведет сообщение на Шубарина. Тот внимательно посмотрел на Сенатора, словно его разыгрывали, и усмехнулся. -- Без твоего ведома, без ведома и согласования в ЦК? -- Он хорошо знал, на каком уровне что решается. -- Представьте себе, да, без моего ведома, без согласования не только с нашим ЦК, но и без разрешения из Москвы. Такие вот, мой друг, разбойничьи времена настали, называется это верховенством закона над идеологией, то бишь над партией. -- Смотри, как далеко у нас гласность и демократия шагнули, -- присвистнул Японец, -- и кто же такой смельчак? И долго ли ему еще занимать свой пост после такого самоуправства? -- Некий Хуршид Азизович Камалов, -- поддразнивая Шубарина, сказал Сенатор. -- Ну почему же некий? Камалов -- Прокурор республики, ты уже с высоты Белого дома никого в грош не ставишь, а зря, на Востоке всякий чин имеет силу, тем более такой... -- мягко пожурил тот собеседника. -- Может, у тебя уже есть ключи к нему? -- обрадованно встрепенулся Сенатор. -- Нет, -- сразу отрезал Японец, но, видя опять смятение на лице Сенатора, продолжил: -- Но это вовсе не означает, мой дорогой Сухроб, что к нему нельзя подобрать ключи, если, конечно, понадобится. До сих пор я знал только одного прокурора, равнодушного к деньгам. -- Любопытно, кто же это? Ты мне никогда о нем не говорил, -- вновь оживился доктор юридических наук. -- Амирхан Даутович Азларханов, я очень его уважал. -- Несмотря то что он тебя предал? -- спросил крайне удивленный Сенатор. -- Нет, он меня не предавал, но это совсем другая история, давай вернемся к нашей, нужно ли искать подходы к прокурору Камалову и зачем? -- Боюсь, что надо. Я сделал одну непростительную ошибку, неправильно среагировал на арест хана Акмаля, и он, кажется, намерен сделать из этого выводы и наверняка попытается взять мою жизнь под микроскоп и будет всячески избегать посвящать меня в тайны прокуратуры, а я хочу владеть ситуацией в республике постоянно, ты ведь знаешь мои цели, я открылся тебе после тайного визита в Аксай. -- Да, это серьезная промашка. Не хотел бы я попасть под его прессинг, он сейчас у себя в Прокуратуре организовал отдел по борьбе с мафией и взял туда людей из КГБ на ключевые посты. -- Вдруг его озарила новая идея, и он спросил быстро: -- А где содержится хан Акмаль, в какой тюрьме? Сенатор, понявший ход мыслей собеседника, грустно вздохнул: -- Хан Акмаль нам уже не по зубам, и передачку ему не организовать ни за какие деньги! -- Круто Камалов повернул. -- "Таких, как я, не арестовывают! Я неподсуден!" Старый идиот, я ведь предлагал ему исчезнуть, хоть внутри страны, хоть за рубежом. "Я умру в Турции с тоски", -- передразнил Акрамходжаев хана Акмаля. -- А в советской тюрьме проживешь до ста лет! -- взорвался вдруг Сенатор, но тут же сбавил пыл и ровным голосом спросил: -- А теперь-то понятно мое беспокойство? -- Арест хана Акмаля вызовет тревогу у многих, представляю, какая сейчас паника в республике, ведь он ко всему прикладывал руку, почти к каждому назначению, и знает такое... -- И о тебе, и обо мне, черт меня дернул ехать в проклятый Аксай, пропади пропадом его миллионы, -- вновь завелся Сенатор, но сразу как-то сник под жестким взглядом собеседника, тот не выносил ни истерик, ни малодушия. -- Не паникуй прежде времени. Хан Акмаль фигура, он в Москве с такими людьми повязан... тебе даже представить трудно, и им не резон отдавать его в руки правосудия. А то, что его в Белокаменную вывезли, может, даже лучше, ближе к своим покровителям будет, а тут его со страху и убрать могли, ведь ни для кого не секрет, что преемник Рашидова его ставленник. Время смутное, неясное, непонятно, какая чаша весов перетянет. Бьюсь об заклад, дело его промаринуют лет пять, не меньше, а там как в поговорке у нас на Востоке: или ишак умрет, или арба развалится. Его жизнь на собственном языке завязана, и он это понимает. Потом после паузы, что-то обдумывая, спросил: -- Наверное, у тебя появился какой-то план, раз ты пригласил меня пообедать? -- Шубарин направил разговор в нужное русло: -- Да, план есть. Я считаю, что тебе следует немедленно вылететь в Москву, поднять свои связи, своих людей и выяснить как можно подробнее: что за человек Камалов, кто за ним стоит? В чем его сильные и слабые стороны? Только отыскав ключи к Камалову, приручив его, мы сможем контролировать ход следствия над ханом Акмалем, а в этом заинтересованы многие. Честно говоря, мы с Салимом давно решили не впутывать тебя ни в политику, ни в уголовные дела, ты чистый финансист и бизнесмен, им и оставайся, а с этим мы и сами справимся, но в Москве у нас ходов нет, выручай. А дальше с Камаловым мы займемся сами с Салимом. -- Спасибо за доверие, за заботу о моем благополучии, но у меня к этому плану есть существенные дополнения. Следует взять под тщательный контроль его работу в Ташкенте, для этого все цели хороши: активизировать наших людей в Прокуратуре и милиции, поставить все его разговоры на службе и дома на прослушивание. Если надо будет, приставить к Камалову вплотную Айдына, турка-месхетинца, читающего по губам, задействовать аппаратуру, полученную в подарок от хана Акмаля, -- вы должны знать все, о чем он говорит и даже думает, он несет в себе большую угрозу для наших друзей. По странному стечению обстоятельств обед в чайхане на Чимкентском тракте закончился минута в минуту, когда начальник нового отдела по борьбе с мафией покидал кабинет Камалова, получив задание взять под микроскоп жизнь Сенатора. Часть IV Катран на Чимкентском тракте Налог банды Лютого. Круглый стол с участием рэкетиров. Смерть Ашота на пороге "Лидо". Коста в смокинге и жилете из кевлара. Месть Шубарина за смерть своего телохранителя. Чешское пиво и израильский автомат "Узи". Телефон прокурора прослушивается на центральной телефонной станции. Айдын -- человек, читающий по губам. Прокурор возвращается к смерти Кощея и ночного охранника из Прокуратуры республики. След преступника ведет в Белый дом на берегу Анхора. Мафия собирает досье на прокурора Камалова. Ресторан "Лидо" готовился к встрече нового тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года. С самого раннего утра работали дизайнеры, художники, осветители, оформители витрин, специалисты по автоматике и электронике, акустике и светомузыке. Ожидалось большое музыкальное представление. Наргиза сумела уговорить известную индийскую танцовщицу Лали, гастролирующую в Ташкенте, чтобы она в новогоднюю ночь выступила в "Лидо". Уже третий день какие-то серьезные молодые люди монтировали посреди зала удивительной красоты вращающуюся елку, она даже ненаряженная притягивала к себе взгляды. Говорят, такую красавицу Файзиев добыл по военному ведомству, доставили ее из Сибири в чреве гигантского "Антея". Наргиз подъехала к своему заведению в этот день перед самым обедом, утрясала в банках последние финансовые дела преуспевающего ресторана в уходящем году. До открытия "Лидо" оставалось двадцать минут, и она видела, как сворачивали работу оформители зала, чтобы продолжить ее завтра на рассвете и сегодня уже не мешать нормальной работе ресторана. Оглядев сделанное, она подумала про себя, как хорошо, когда каждый занят своим делом и никого не нужно подгонять, контролировать, все старались подать товар лицом, чтобы и на следующий год заключить контракт, а впереди еще предстоял бал на Восьмое марта. На оформление зала не скупились, все равно каждый посетитель в таких случаях оплачивал особый входной билет, а новогодние балы в "Лидо" давались вплоть до встречи Нового года по старому стилю, и заключительный, тринадцатого января, по размаху не уступал тому, что отмечали в ночь на первое. Большинство столиков заказали уже давно, с осени, но имелся в запасе и резерв, и сегодня столы стояли гораздо плотнее, чем обычно. Ей уже намекали, что за столик в новогоднюю ночь запоздавшие гости готовы платить тысячу рублей, возможно, "Лидо" посещали богатые клиенты. Осмотрев зал к открытию и оставшись довольной, она подошла к старшему смены и, сообщив ему сумму премиального фонда, спокойно направилась к себе в кабинет, слыша за спиной восторг, ликование, и не только в зале, но и на кухне, и в заготовительных цехах. Наргиз достала документы из банка и решила, не откладывая в долгий ящик, разделить премиальный фонд. Проработав час, поняла, что придется делать два-три варианта денежного расклада и обязательно согласовывать с Файзиевым. Приближалось время обеда, и Наргиз, отложив дела в сторону, прошла незаметной, хорошо задрапированной дизайнером дверью в комнату, прилегающую к ее служебному кабинету. Трудно одним словом определить назначение этой комнаты, сказать, что ее личная, не совсем верно, хотя тут у нее имелась и небольшая ванная, и даже гардероб, где хранилась часть ее туалетов, в углу, совсем по-домашнему, стоял японский телевизор "Шарп", подарок Шубарина ей на день рождения. Имелся и диван, где она в жару, приняв душ, отдыхала иногда в этой комнате, накрывала столы для гостей, которые не очень хотели, чтобы их видели в основном зале, в общем, просторные, хорошо и со вкусом обставленные апартаменты, где Наргиз обычно и обедала. Когда, вымыв руки, она вернулась в кабинет, чтобы заказать по внутреннему телефону обед, то обнаружила у себя троих незнакомых людей. Один, молодой, высокий, с бычьей шеей, стоял у двери, а двое других шумно, с комментариями, рассматривали настенный японский календарь не то с гейшами, не то с манекенщицами в пикантных позах. -- А у вас, оказывается, есть и потайная комната, -- сказал, хищно улыбаясь, один из тех, что рассматривал гейш, сзади, видимо из-за модной одежды, он ей показался моложе, на самом деле ему уж было под сорок. Лицо нагловатого мужчины ей показалось знакомым, и она вспомнила, что не раз видела его в "Лидо", он всегда сорил деньгами направо и налево. Она подумала, что они зашли насчет билетов на новогодний бал и хотела пройти к столу, но другой, коренастый, тоже с бычьей шеей, отчего Наргиз их тут же внутренне окрестила быками, преградил ей дорогу и показал на диван у стены, где уже развалился тот, что постарше. -- Что вы себе позволяете? -- спросила жестко Наргиз, но тут же осеклась под стеклянным холодом пустых глаз, в руке у "быка" поблескивал нож. Наргиз одернула костюмчик, кокетливо окинула себя взглядом в зеркале, поправила волосы, все еще лихорадочно подыскивая предлог, чтобы вернуться за стол, была там у нее под столешницей незаметная утопленная кнопка, и стоило ей легонько нажать коленкой, не привлекая внимания, ей пришли бы на помощь. Но, видя, что за стол вернуться не удастся, прошла к дивану и уселась рядом с мужчиной, судя по всему, главным в компании, она уже вполне владела собой и сказала спокойно: -- И таким пошлым способом вы намерены вырвать у меня стол на новогодний бал? Мужчина рядом рассмеялся и, достав пачку "Мальборо", сказал: -- Чудо баба, нисколько не хуже, если не лучше тех китаянок или японок, а главное, ничего не боится! Наргиз вновь попыталась встать, как бы обидевшись, и попасть за стол, но мужчина схватил ее за руку и усадил на место. -- Меня зовут Лютый, Толик Лютый, может быть, слыхала, а район, где находится твое "Лидо", моя территория; она перешла мне по наследству, когда убили Джалала, так сход решил, теперь поняла, зачем я пришел? -- Нет, не поняла. Ну, допустим, ты хозяин территории, а я при чем здесь, ребята? -- А притом, -- начал сидевший рядом Лютый, -- наверное, в райком, райисполком носишь исправно, по графику, должна и нашу долю отстегнуть. -- Вам за что? -- дерзко спросила Наргиз. -- А за то, что и им, -- ответил спокойно Лютый, -- они дают тебе дышать, и мы пока тоже, а то перекроем кислород. -- Как же вы мне его перекроете, фонды обрежете, спиртного лишите? -- Нет, это по части дневного райкома, а мы для начала устроим погром тысяч на двадцать, чтобы месяц ремонтировать, а если не поумнеешь, спалим совсем. Ты последняя в моих владениях не платишь дань, я всех обложил, до последнего кооператора. -- И не стыдно тебе приходить в праздник, портить человеку настроение в Новый год, когда у нас главная работа только начинается? -- выпалила Наргиз сердито и искренне, так что Лютый на миг растерялся. Воспользовавшись моментом, Наргиз встала и сказала, не давая опомниться соседу: -- Вопрос серьезный, и платить, наверное, придется. Я слышала, и уйгуры в "Пекине", и евреи в парке Победы кому-то платят, но я не намерена платить одна. Я должна поставить в известность и тех, от кого получаю спиртное, продукты, зелень, фрукты, лепешки. Но я не желаю уподобляться вам и портить людям праздник, потерпите, дайте спокойно закончить новогодние балы, а потом приходите, поговорим всерьез, с гарантиями. Называйте день и топайте, у меня много дел, и я еще не обедала. Остановились на встрече вечером, пятнадцатого января, но гости не спешили уходить, и тогда Наргиз открыла без страха сейф, чем окончательно покорила визитеров, и достала две банковские пачки пятирублевок и протянула Лютому со словами: -- В счет будущей платы, расписки не требую, надеюсь, на праздники хватит. Наргиз действительно никого не беспокоила в праздники и лишь третьего января, когда Артур Александрович заехал пообедать, сообщила о визите рэкетиров в "Лидо". Шубарин поблагодарил Наргиз за выдержку, за верное решение, принятое ею, и попросил до пятнадцатого числа выделить небольшой столик, откуда бы хорошо просматривался проход к директорскому кабинету, который с завтрашнего вечера будет занимать Коста с двумя-тремя приятелями, а место швейцара, опять же до назначенного дня, займет брат Ашота, Карен, хорошо ориентирующийся в уголовном мире Ташкента, парадная дверь "Лидо" будет связана со столиком Коста сигналом. Уверенность, спокойствие, с каким Артур Александрович воспринял неприятное сообщение, успокоили ее; как бы она ни храбрилась, визит Лютого не шел у нее из головы, ей было жаль свое детище, в которое вложено столько любви, энергии, сил, надежд. Шубарин не стал беспокоить вначале совладельцев ресторана, а вечером пригласил к себе домой Коста и Ашота и, вкратце рассказав случай в "Лидо" накануне Нового года, сказал телохранителю с укоризной: -- Ашот, дорогой, мне кажется, ты перестал контролировать ситуацию в городе. На что молчаливый, немногословный Ашот буквально взорвался: -- А кто сейчас в стране что-нибудь контролирует? Как только в прошлом году, в январе, у ресторана "Ереван" Сашка Веселый и Изя Либерман в упор расстреляли из боевых карабинов Нарика Каграмяна и Вали за то, что они обложили кооператоров непомерной данью, все рухнуло в один час, не знаешь, кто теперь в Ташкенте хозяин. Нарик держал всех в узде, и каждый знал свой шесток, и не было в столице неконтролируемых преступлений, такого беспредела как нынче. Молодые, словно с цепи сорвались, не хотят признавать никаких авторитетов, живут одним днем, бомбят всех без разбору, нет уважения ни к чину, ни к званию, не придерживаются никаких воровских правил, уже своих кидают как хотят. Нарик незадолго до смерти говорил мне, что в Ташкент отовсюду съезжается самая отчаянная шпана, там, в России, им такие богатые грабежи не снились, а тут, по наводке, меньше чем за стотысячный куш не согласятся и пачкаться за один заход, а список, кого можно грабануть, всегда можно купить за хорошие деньги у наводчиков, и в милиции есть люди, торгующие такими сведениями. На сегодня наш край оказался лакомым куском для жестоких грабителей. Конечно, не меньше богатых людей и в Москве, и на Кавказе, особенно в Азербайджане. Там при Алиеве почище дела проворачивали, чем при Рашидове, по крайней мере золотую саблю и персональный мраморный дворец Шараф Рашидович Брежневу не дарил. Но воровской мир Кавказа гораздо круче, чем у нас в Средней Азии, он на свою территорию чужих не пускает, сам стрижет богатеньких. Но, уверяю вас, Артур Александрович, мы не те люди, чтобы кому-то платить налоги. До сих пор мы всегда справлялись с вашими врагами, вспомните хотя бы ростовскую банду, вооруженную до зубов, им не помогли даже их "шмайссеры". Разберемся и с Лютым. Не знаю, сколько у Лютого людей, но на всякий случай я хотел бы, чтобы Сухроб свел меня с Беспалым, Артемом Парсегяном, я для него не указ, он сам не последняя фигура в Ташкенте, у него есть отличные ребята, да и он сам мужик не промах, один на один любого удавит, а может, нам и придется схлестнуться с ними баш на баш, не так ли, Коста? -- Я всегда готов, -- отвечал Коста, долго молчавший сегодня. -- Кстати, Коста, -- перебил Шубарин, -- с завтрашнего дня ты целыми днями страхуешь Наргиз в "Лидо" и отвозишь ее домой, а план Ашот разработает с Беспалым, хорошо, что он о нем вспомнил. Как только Коста вместе с Ашотом уехали, Артур Александрович позвонил Сенатору и сказал, что он хотел заехать к нему на чашку чая. К пятнице, пятнадцатого числа, они уже знали все о банде рэкетиров, и сколько в ней человек, и на каких машинах разъезжают, и даже когда у них "съем" денег. Он как раз приходился на пятнадцатое, и пятница у них выпала напряженная, и Шубарин отметил их недальновидность, а точнее, беспечность, не стоило им совмещать столь горячие дела на конец недели. За два часа до начала встречи в "Лидо" к Коста поступило сообщение, что Лютый с компанией, все до одного, объезжают на двух "Жигулях" свои владения и собирают дань с кооператоров, мелких фарцовщиков, спекулянтов, с каждого торгового лотка, имеющего нелегальную прибыль. Судя по всему, настроение у банды прекрасное, и дела идут как по маслу, нигде не возникало сопротивления, конфликтов, дань платили безропотно и исправно, с большим рвением, чем государству. Видимо, и дело с "Лидо" они считали уже решенным. Такая самоуверенность возмутила даже видавшего виды Коста, ему казалось, что хотя бы сегодня, в назначенный день, стоило приглядеться к "Лидо", а вдруг засада, ловушка? Но никого из банды Лютого и ее окружения не появлялось у ресторана ни вчера, ни сегодня, на этот счет Ашот и Коста всегда были предусмотрительны, береженого бог бережет. Если бы у банды Лютого не кружилась голова от успехов, и они тщательнее готовились к встрече с очаровательной Наргиз, и не считали бы ее только за пикантную женщину, наверное, обнаружили, что на крыше "Лидо" появился высокий, стройный мужчина, якобы ремонтирующий антенну, увидели у него в руках нечто похожее на футляр для музыкальных инструментов, что никак по логике не вязалось с ремонтом антенны, и поняли бы, что и на крыше их ждет засада. А за полчаса до того, как они подъехали к ресторану на белых "Жигулях", могли увидеть, что на стоянку въехали два зеленых "джипа", с форсированными двигателями, принадлежащие, судя по номерам, частным лицам, и заняли удобные позиции в разных концах стоянки. Конечно, автоматы Калашникова и короткоствольные армейские карабины им вряд ли удалось бы разглядеть. Но внешний вид молодых людей, расположившихся в машинах и почему-то их не покидающих, несмотря на крепчающий к ночи мороз, навел бы на мысль, что орлы неспроста съехались к "Лидо". Но чего Лютый не предусмотрел, того не предусмотрел, и подготовка на подступах к "Лидо" прошла по плану и без особых осложнений. Рация, связывавшая Коста с помощниками, работала непрерывно, и он знал маршрут и настроение банды от точки к точке, сообщили, что из кафе "Салтанат" они вышли уже навеселе. За час до начала операции в "Лидо" съехались основные совладельцы ресторана. Наргиз провела их через свой кабинет в служебную комнату, где по плану уже был накрыт хорошо сервированный стол на шесть персон, но телевизор свой она на всякий случай вынесла оттуда в приемную, главные события должны были разыграться все-таки в закрытом банкетном зале. Как ни странно, больше всех волновался, нервничал Икрам Махмудович, и это не осталось не замеченным Шубариным. Подлаживая как профессиональный гангстер пистолет под пиджак, он сказал ему: -- Выпил бы ты чего-нибудь, уж очень заметно волнуешься, а твоя роль простая. К назначенному времени быть в зале с Наргиз, твое присутствие их сразу успокоит, тебя они хорошо знают. Встретите, ведете к нам, представите, усадите за стол, затем вместе с Наргиз оставите нас. Ваша забота заключается в одном: оркестр примерно с полчаса должен играть только жизнерадостные, заводные ритмы, чтобы зал сорвался плясать. Можешь не беспокоиться, никто с улицы не ворвется в ресторан, с крыши нас страхует Ариф, и из кабинета никто не сделает и шагу. Как только начнем переговоры, в приемную Наргиз войдет Карен с товарищем, и гости будут блокированы тройным кольцом. Глядя, как небрежно возится с оружием Сенатор (пистолет у него находился без действия с той давней ночи во дворе Прокуратуры республики, когда он пристрелил Кощея и охранника), Файзиев подрагивающей рукой налил себе большую рюмку коньяка и выпил залпом, словно воду, а стоявший рядом невозмутимый Миршаб, вооруженный как и компаньоны, подал ему ломтик лимона и спросил: -- Икрам, может, тебе жаль, что Лютый не успеет попробовать прекрасный десерт из ананасовых долек, присыпанных шоколадной пудрой? -- Шутка оказалась столь к месту, что от нее все долго и охотно смеялись, и нервный шок у него моментально прошел. Неожиданно вошел Карен и сказал, обращаясь к Артуру Александровичу, коротко: -- Едут! Файзиев взял под руку Наргиз, вышел из апартаментов и, судя по звукам, раздававшимся в приемной директора, включил телевизор. Оставшиеся в зале, не сговариваясь, вдруг сделали одновременно по мусульманскому обычаю "оминь" и отошли к окну, выходящему на площадь. Прожектора, ярче чем обычно, освещали заснеженную автостоянку, где с заведенными моторами стояли два "джипа", готовых по первому же сигналу блокировать белые "Жигули", в которых появится банда. Трое у окна внимательно осмотрели друг друга и остались довольны, впервые им предстояла столь деликатная миссия, сопряженная с риском, и Шубарин, чувствуя напряжение своих коллег, сказал как бы случайно: -- Хотите свежий анекдот? И через пять минут из банкетного зала раздался такой гомерический хохот, что он перебивал звуки телевизора. Наргиз с Икрамом Махмудовичем долго и удивленно переглядывались и пропустили момент, когда появился Лютый с двумя сопровождающими, но не с тем, что в первый раз, хотя и этих Наргиз тут же окрестила быками. Лютый подошел к Наргиз, поздоровался с ней за руку, небрежно кивнул Икраму, не принимая того всерьез, и спросил: -- Наргиз, кто это у тебя так весело развлекается? -- Зайдешь, увидишь, -- ответила хозяйка ресторана, все еще продолжая удивляться несмолкающему смеху из приоткрытых дверей. -- Веселые люди, -- ответил Лютый, уже расслабленно. -- Очень, -- улыбаясь сказала Наргиз, -- давайте раздевайтесь -- и за стол переговоров, мне кажется, они хохочут оттого, что давно хотят выпить. -- Такие дипломаты нам по душе, -- рассмеялся Лютый, предлагая подельщикам раздеться, причем у одного в этот момент вырвался железный кастет из кармана, тот неловко его подобрал и уже не стал брать с собой. Потому что Наргиз сказала с издевкой: -- Нехорошо на переговоры с такими вещами ходить. -- И пригласила долгожданных "гостей" в тайный банкетный зал. Когда они вошли в зал, трое у окна продолжали хохотать, и, судя по их виду, делали это отнюдь не искусственно, и с лица Лютого и его товарищей окончательно сошло напряжение, и вошедшие тоже невольно улыбнулись. -- Наше руководство, -- туманно представила Наргиз Лютому троих мужчин у окна. Обменялись рукопожатиями, и Артур Александрович сразу пригласил всех за богато накрытый стол. Гости сели так, чтобы хорошо видеть входную дверь, и это заметил Шубарин, но в той ловушке, что он им приготовил, уже ничего не спасало, капкан захлопнулся. -- Ну, слушаем вас, -- сказал Шубарин, как только уселись друг против друга как на серьезных дипломатических переговорах. -- А что нас слушать, -- усмехнулся Лютый, -- это мы вас слушаем, мы свое уже сказали хозяйке. -- И он повернулся, ища глазами директоршу ресторана. Икрам обходил гостей, разливая коньяк по бокалам, а Наргиз поправляла что-то возле своего любовника, видимо, она переживала, что против него оказался самый здоровенный рэкетир. -- Они в курсе дела, я все доложила, -- ответила Наргиз. -- Значит, вы решили обложить нас данью, и сколько же с нас причитается? И как платить: ежемесячно, поквартально или раз в год? -- поинтересовался опять же Японец. -- Ежемесячно, как со всех, пятнадцатого числа, пять кусков, думаю, что по-божески -- "Лидо" дорогой ресторан... -- Вполне по-божески, -- вмешался в разговор Сенатор, -- мы готовы заплатить и больше, но в чем гарантии безопасности? -- Мы даем вам дышать, вот и все гарантии, -- весело рассмеялся Лютый, ему, видимо, понравилась компания. -- А если другие ваши коллеги совершат налет на "Лидо", как быть в таком случае? Вы погасите наши потери? -- не отступал Сенатор. Лютый, наверное, никогда не предполагавший такого поворота разговора, недоуменно переглянулся с товарищами, те неопределенно пожали плечами. -- Остальные платят и никаких гарантий не требуют, -- вымолвил он растерянно и вроде как с обидой. И тут хозяева вновь дружно рассмеялись. -- А мы, дорогой, не как все, нам гарантии нужны, а вдруг ваши конкуренты учинят погром, должны же вы хотя бы частично нести ответственность? -- подключился к разговору и Владыка Ночи. Лютый задумался с ответом, а Японец предложил: -- Давайте сначала выпьем, закусим, а потом и придем к какому-нибудь обоюдовыгодному решению, а то Наргиз скоро подаст горячее. Усыпляя бдительность налетчиков, Сухроб Ахмедович опять продолжил якобы волновавшую его тему. -- Я не оговорился, дорогие гости. Мы готовы платить вам не пять, а шесть тысяч, но с условием: чтобы в "Лидо" регулярно дежурили в качестве вахтера и гардеробщика два дюжих молодца, а если еще надежнее, то и ночной сторож должен быть ваш человек. -- Пахать целый день в кабаке от зари до зари за шесть кусков? -- искренне удивился один из сопровождающих Лютого. Наверное, тут, разгорелись бы жаркие дебаты, но в этот момент в банкетный зал вошли сразу трое "официантов" с дымящимися подносами, и Лютый, уже изрядно веселый, сказал шумно: -- Давайте еще по одной дернем перед горячим, давно такой хороший коньяк не пил, а если честно, никогда. -- Давайте, -- согласился Шубарин и налил всем бокалы вновь, стараясь не смотреть в сторону сервировочного стола, куда "официанты" неловко поставили подносы с горячим. Он боялся рассмеяться, глядя, как неуклюже, боясь уронить посуду, действует Беспалый, небрежнее всех, профессиональнее, держался Коста, ну а как тренировался с подносом Ашот, он уже видел. Выпили и, когда гости дружно принялись уминать деликатесы, щедро выставленные Наргиз, совладельцы "Лидо", не сговариваясь, нажали под столом друг другу на ноги -- кульминационный момент наступал. Как только Артур Александрович посмотрел в сторону "официантов", они взяли каждый по тарелке с поддонником с жаренными в белых грибах перепелками и, зайдя за спины ужинающих хозяев, поставили перед ними одновременно источающие нежные ароматы блюда. Так же дружно они вернулись и на другую сторону стола, и как только поставили тарелки перед "гостями", произошло неожиданное, а точнее, много раз отрепетированное в банкетном зале. Жесткие салфетки на рукавах официантов из крепкого белорусского льна, чуть длиннее обычных, в мгновение ока превратились в удавки, что традиционно применяют итальянские мафиози и американские гангстеры. И недожевавшие гости уже хрипели, выкатив глаза в сильных руках противников, а тут еще каждому в грудь ткнулось дуло пистолета, и расторопные руки выдернули из-за пояса Лютого новенький пистолет и ножи у двух его приятелей. Из кабинета Наргиз вбежал молодой, смугловатый парень, и вмиг на руках у каждого из гостей оказались наручники, и их буквально вырвали из-за стола и швырнули к стенке. Лютый подумал, что их прихватила милиция, хотя солидные и вальяжные дяди никак не напоминали ему привычных оперов. А в зале кутеж, казалось, достиг высшей точки, оркестр так наяривал еврейское "семь сорок", что весь пьяный люд сорвался в пляс. Лютый, видимо, чтобы поднять дух у своих подельщиков, вдруг грязно выругался и выкрикнул истерично: -- Ну, сука подлая, ты еще ответишь за свое предательство! Ашот, стоявший рядом, словно взбеленился, он с большой симпатией относился к Наргиз. -- А ты еще оскорбляешь и унижаешь порядочную женщину? -- И ударил так сильно, что казалось, у Лютого отлетит голова, одновременно раздался какой-то неприятный хруст и судорожный всхлип, но Ашоту было ясно, что главарь проглотил сразу несколько своих передних зубов. Стоявший рядом здоровенный детина, тот, что сидел напротив Миршаба, попытался вдруг ударить Ашота ногой в пах, но Коста опередил его. Тыльной стороной ладони, которой он разрубал любой кирпич, резко ударил прямо по кадыку "бычьей" шеи, и гигант рухнул столбом, и из угла его рта на усы потекла тонкая струйка крови. Лютый, мотая головой, вдруг шепеляво сказал с ненавистью, обращаясь к Ашоту: -- А ты, армяшка поганый, еще попомнишь меня. -- И Ашот моментально нокаутировал его и стал избивать ногами, но Артур Александрович тут же оттащил своего телохранителя, сказав при этом: -- Я думаю, хватит, они люди неглупые, и думаю, что осознали свою ошибку. И вдруг третий рванулся к окну, видимо желая вызвать подмогу, но тут начеку оказался Беспалый, подставивший ножку, и тут же упавшего кинулись зверски избивать ногами. Хозяева "Лидо" вернулись за стол, налили себе, "официантам" и Карену тоже. Продолжая прерванный ужин, Шубарин сказал, обращаясь к Коста: -- Подведи, пожалуйста, Лютого к окну и объясни ситуацию, пусть выбросит из головы всякие глупости. Мы отпустим его живым при одном условии... Коста подвел обмякшего главаря к окну и показал на два "джипа", готовых сорваться к белым "Жигулям", где дожидались своих еще трое из банды. После этого всех повели в ванную, привести себя в божеский вид, там с них сняли наручники, теперь они уже не представляли угрозы никому. Когда Лютого вновь подвели к столу, Шубарин сказал: -- А условия мои, дорогой, такие. Сейчас мы позовем из зала метрдотеля, он знает в округе всех кооператоров. Он сядет за телефон и будет приглашать всех, у кого вы сегодня собирали налоги, и ты каждому из них, с извинениями, запомни, с извинениями, вернешь деньги и пообещаешь впредь их не беспокоить. А сейчас ты пойдешь к своей машине без всяких фокусов, предупреждаю, ибо сопровождать тебя на стоянку будет Ашот. Любое твое неверное движение, и он с удовольствием пустит тебя в расход, в таком случае под огонь попадут и твои друзья в машине, у людей в "джипах" в руках настоящие автоматы, они никогда не раздумывают, проверено. А эти два орла у нас останутся в заложниках, ты сегодня проиграл по всем статьям. Ну как, договорились? Лютый ответил отказом. -- Ну ладно, бог тебе судья, -- спокойно воспринял Японец, -- я отдаю тебя в руки Ашота, пусть он как хочет, так и поступает, я знаю, что еще никто так прилюдно не оскорблял его. Ашот сгреб Лютого за шиворот и поволок в ванную, но в последний момент главарь задушевно прохрипел: -- Согласен, ваша взяла. -- Ну вот, другое дело, а теперь ступайте за деньгами, а ты, Ашот, будь внимателен, он любую подлость может выкинуть. Прежде чем выйти, в комнате на секунду погасили свет, это послужило сигналом "джипам", чтобы они вплотную подъехали к белым "Жигулям" и были начеку. Минут через десять Лютый вернулся с улицы со спортивной сумкой, полной денег, и Шубарин засадил Файзиева за телефон, и через некоторое время к "Лидо" начали съезжаться недоумевающие кооператоры. Пока раздавали деньги, у совладельцев "Лидо" вышло принципиальное разногласие по поводу того, как поступать дальше с бандой Лютого. Сенатор и Миршаб утверждали, что нужно вызвать милицию и оформить дело, а дальше они возьмут ситуацию под контроль, и каждому из них за вооруженный разбой по пятнадцать лет гарантировано. Шубарин категорически был против вызова милиции, он сказал, что его не поймут ни Коста, ни Ашот, ни Беспалый. В конце концов выслушали и "официантов", они тоже взяли сторону Японца, негоже, мол, защищаться руками милиции, это шло вразрез с их идеологией. О сложившейся спорной ситуации без обиняков рассказали Лютому, и только тут он понял, что имеет дело не с милицией, а со своими, более удачливыми и сильными коллегами. Взяв с банды, по воровскому ритуалу, честное слово, что они оставят район в покое, рэкетиров отпустили с миром. Прошел месяц со дня проведения "круглого стола" с рэкетирами, и история стала забываться. В штат ресторана зачислили людей по рекомендации Ашота и приняли строгие меры по безопасности. Время от времени к Шубарину поступали и данные о Лютом, банда зализывала раны и не выходила на охоту, видимо, награбленного до января им хватило для долгой и безбедной жизни. Впрочем, как сказали Коста с Ашотом, Лютому оставался один путь -- сняться с бандой из Ташкента и приглядеть себе другой город, тут уже давно все поделено, и свое никто так просто не уступит, да и с подмоченной репутацией больше не подняться. Еще через месяц Японцу доложили, что Лютый ставит себе золотые зубы и собирается перебраться в Ашхабад, там кто-то из его лагерных дружков высоко взлетел и держал столицу Туркмении в руках, как некогда Нарик Каграмян Ташкент. Правда, теперь они чаще стали наезжать в город, в район вокзала и переквалифицировались в "наперсточников", оказывается, Лютый был в этом деле ас. Непонятно, почему он сменил столь выгодную профессию на рискованное дело рэкетира, наверное, легкий заработок на первых порах вскружил голову. В те дни они не выезжали на "работу", часами напролет играли в карты по-крупному, все в том же загородном доме на Чимкентском тракте, купленном на шальные рэкетирские деньги. Иногда играть к ним приезжали и люди со стороны, и у Лютого появилась мысль, а не открыть ли солидный катран. И об этих планах Лютого знали в "Лидо". К весне история с рэкетирами стала забываться, дела у "Лидо" по-прежнему шли в гору, но и забот хватало, один прокурор Камалов требовал к себе какого внимания, и тут нельзя было пускать дело на самотек, слишком глубоко начал копать прокурор. x x x Досье на Камалова, наконец-то поступившее из Москвы, не обещало покоя, прокурор имел серьезную школу жизни, и опыта борьбы с преступностью ему не занимать. Миршаб с Сенатором понимали, что в республике появился человек с серьезными намерениями и особыми полномочиями, о том, чтобы его запугать или купить, не могло быть и речи. Тщательно собранные данные о прокуроре, которого они тут же, в целях конспирации, назвали "Москвич", запали в память, и Сухроб Ахмедович мог, словно абитуриент, без запинки, рассказать его биографию: ...Хуршид Азизович Камалов родился в 1940 году в Фергане. После войны его отца переводят работать в Москву. В 1963 году с отличием заканчивает юридический факультет Московского государственного университета, и ему предлагают остаться на кафедре, но он рвется на родину. По распределению попадает работать в Прокуратуру республики и уже через два года становится прокурором одного из районов Ташкента. На посту районного прокурора у него происходит серьезный конфликт с одним родовым кланом в столице. Конфликт имел такую огласку, что в дело вмешался сам Рашидов, и только явная молодость Камалова спасла его от суровой расправы. Строптивого прокурора, чтобы одумался, отправляют подальше -- в Москву, в очную аспирантуру, на три года. Аспирантом он пробыл год, работая над необычной для того времени темой "Преступление против правосудия", то есть преступление в среде самих правоохранительных органов, потом неожиданно перешел на работу в уголовный розыск, где прослужил до 1971 года, и ушел из органов в звании подполковника. Милицию он покинул в результате серьезных ранений, полученных во время операции по задержанию вооруженной банды на столичном ипподроме, стрелял в него коллега, капитан милиции. К этому времени заинтересованным лицам стало известно, что подполковник Камалов и есть тот самый тайный охотник, который выслеживал оборотней и предателей в милицейской среде. В конце семидесятых годов благодаря ему произошла основательная чистка милицейских рядов в Москве, особенно в высших ее эшелонах. Оттого в него и стрелял капитан милиции. В 1972 году, провалявшись одиннадцать месяцев по госпиталям и чудом оставшись живым, Камалов, уже в звании полковника, защищает в закрытом заседании свою давнюю диссертацию. Научная работа с самого начала имеет гриф "Совершенно секретно", ибо касается изъянов всей структуры правовых органов страны. Кроме нескольких экземпляров диссертации, попавших в высокие инстанции, работа остается засекреченной до сегодняшнего дня. После защиты диссертации он получает служебную командировку на год во Францию, где в предместье Парижа изучает методы работы Интерпола. В результате поездки появляется еще один основательный научный труд с предложениями и выводами по борьбе с организованной преступностью, который также дальше министерских кабинетов не получает хода. С 1973 года он становится преподавателем специальных дисциплин в закрытых учебных заведениях КГБ, и тут напрашивается вывод: некогда на работу в уголовный розыск он попал не случайно, а с особыми полномочиями. В 1978 году в связи с резким ростом преступности в столице его назначают прокурором одного из районов Москвы. В 1981 году, во время правления Л. И. Брежнева, у прокурора Камалова возник конфликт, подобный тому, что случился у него когда-то в молодости в Ташкенте, и тут он схлестнулся с кланом власть имущих в стране. Не без помощи Ю. В. Андропова, который в свое время лично ознакомился с двумя его научными работами под грифом "Совершенно секретно", уезжает в Вашингтон возглавить службу безопасности в советской миссии в США. Камалов является в стране одним из ведущих специалистов по борьбе с организованной преступностью и часто привлекается для разработки долгосрочных и стратегических программ. Несмотря на засекреченность научных работ, известно, что он давно добивается создания в стране сети отделов по борьбе с организованной преступностью, что и сделал немедля, став прокурором Узбекской ССР. Известно также, что все три зама председателя КГБ республики, включая генерала Саматова, ведающего кадрами, в прошлом ученики Камалова, вот почему новый отдел по борьбе с мафией укомплектован бывшими работниками КГБ, которые вряд ли порвали связи со своей мощной организацией. Аккуратно отпечатанный текст заканчивался небольшой припиской, сделанной от руки: "Прокурор Камалов представляет реальную угрозу для всего делового и уголовного мира, и при первой возможности его следует дискредитировать или еще лучше -- уничтожить!" Так что в эти дни совладельцев "Лидо" занимала не только банда Лютого, но и проблема прокурора Камалова, судя по всему, крепко севшего на хвост Сенатору. Вообще решили, что история с бандой Лютого больше никогда не будет иметь продолжения. Но все оказалось иначе, история сделала драматический поворот, позже Шубарин скажет: зло порождает только зло. В конце марта, когда повсюду в Ташкенте розово и буйно цвел миндаль и в воздухе стоял стойкий запах цветущей в каждом палисаднике персидской сирени, Артур Александрович встречал высокого гостя из Москвы. Впрочем, гость этот прибыл не к нему лично, а в Совмин республики. Знакомы они были с Шубариным давно, и на руке у гостя поблескивал все тот же золотой "Ролекс", в общем, валет пиковый. В Совмине многие знали об этой дружбе; Японец, пользуясь знакомством, решал не только свои дела, но и проблемы республики. Поэтому Шубарин принимал большого чиновника в "Лидо" персонально. Гость так загулял на пышном приеме своего давнего друга Японца, что к концу вечера свалился в буквальном смысле и везти его в резиденцию ЦК, где он остановился, было бы предательством, и гостя уложили на диван в кабинете Наргиз, обеспечив на ночь сиделкой. Покидали они в тот вечер "Лидо" последними. Не успели сойти с мраморных ступенек на площадь перед рестораном, как раздалось сразу несколько пистолетных выстрелов, чуть позже, запоздало, и одна автоматная очередь. Ашот, выходивший, как всегда, первым, шел чуть впереди компании, и первые пули сразили его наповал. А Шубарина чудом уберегла от смерти Наргиз, женским чутьем она уловила что-то неладное в красных "Жигулях" седьмой модели, медленно выезжавшей из ночной тени здания, как только они появились из ресторана. Еще не прозвучал первый выстрел, как она рывком свалила Артура Александровича на скользкий мрамор и своим телом прикрыла его, она поняла, что охота шла на Шубарина. Позже она рассказывала, как спиной ощущала ту самую автоматную очередь, что разбила тонированные финские стекла на входных дверях "Лидо". Больше нападавшим не удалось сделать ни одного выстрела, потому что чуть замешкавшийся в гардеробе Коста выскочил с пистолетом и успел, открыть огонь по отъезжавшей машине. Тут же объявился и ночной сторож с автоматом, и Коста было рванулся кинуться в погоню за красными "Жигулями", но Шубарин остановил его, сказав кратко: -- Не надо, они от нас никуда не уйдут. -- И как бы в подтверждение собственной догадке спросил: -- Лютый? -- Конечно, я видел его рожу. -- Ну что ж, я принимаю его вызов, это уже серьезно, но сейчас не до него, займемся Ашотом. Пожалуйста, вызови из дома сюда Карена. -- И они вдвоем перенесли телохранителя в вестибюль "Лидо". Схоронили Ашота с почестями, отметили семь дней. И вновь собрались на большой совет в закрытом банкетном зале "Лидо". И вновь Сенатор и Миршаб, располагая подробными сведениями о банде, предлагали сделать анонимный звонок в уголовный розыск полковнику Джураеву, и можно было не сомневаться, что от него Лютый не ушел бы. Вариант отвергли с ходу, речь шла уже о мести. Тогда Миршаб предложил еще один похожий, но любопытный выход, связаться с казахской милицией в Чимкенте, загородный дом находился уже на территории соседней республики. Но взбунтовался Коста, сказав: -- Убили нашего товарища, а хотим наказать врагов руками милиции. -- И он, неожиданно выложив крупные фотографии дома на отшибе, где дислоцировалась банда, предложил свой план, с которым согласились все, кроме Карена. Он тоже не был против, только требовал, чтобы главную роль в операции отвели ему, как самому заинтересованному лицу. Участники круглого стола не согласились с доводами Карена и решили, что Коста все-таки предпочтительнее, он обладал большим жизненным и профессиональным опытом и жаждал мести не меньше, чем Карен, его с Ашотом связывала давняя дружба по первому лагерному сроку, и, как он обмолвился, это дело его чести. Операция не требовала особой подготовки, все упиралось в банду Лютого, когда они, устав от "наперсточного" бизнеса, позволят себе отдых, а свободное время они проводили только за одним занятием -- карты и вино. Изредка бывали там и женщины, но блатной мир, по сравнению с казнокрадами, растратчиками, фарцой, цеховиками, кооператорами, не высоко ценит прекрасный пол, таковы воровские традиции, где чтится только мать. Но ждать пришлось недолго, в начале недели в "Лидо" раздался телефонный звонок, с вокзала сообщали, что сегодня Лютого с дружками милиция согнала с рабочего места по случаю приезда какой-то делегации, и они, затарившись водкой в железнодорожном ресторане, поехали к себе отдыхать. Ситуация складывалась идеальная. То, что Лютый купил себе дом с заросшим глухим садом на отшибе поселка, тоже упрощало операцию. В те дни, когда Лютый с товарищами промышлял наперстком на вокзале, Коста с Беспалым, Арифом и Кареном побывали внутри дома, со способностями Парсегяна открыть дверь не представляло труда. И теперь каждый из четырех участников операции ясно представлял картину и знал свой маневр, на точности, на расчете, ну, конечно, еще на риске и дерзости строился план. Коста переоделся в тот же костюм официанта, что три месяца назад, только под смокинг надел жилет из кевлара, что принес из дома Артур Александрович. Пуленепробиваемый американский жилет так поразил воображение участников операции, что они не задумываясь решили его испытать, и Арифу пришлось сделать выстрел из знаменитого "Франчи" с глушителем, результат ошеломил, окрылил, все поверили в успех дела. Пока Коста экипировался, принесли ему большую корзину с выпивкой, закусками, обычный ассортимент для богатого обслуживания на выезде, и такое "Лидо" практиковало для своих постоянных клиентов. Поймав случайное такси, Коста без сопровождения, страховки, оружия отправился в резиденцию Лютого у бывшей овчарни. Подъехав к катрану, в котором прежде, судя по саду и по самой постройке, жил хозяйственный, не лишенный вкуса и претензий человек, Коста попросил остановиться как раз напротив окон зала, где обычно резались в карты, и долго рассчитывался с таксистом, давая возможность хозяевам хорошо разглядеть неожиданного визитера. Выйдя из машины, он аккуратно поправил бабочку, одернул смокинг и, подхватив корзину, в которой явно чувствовалась снедь, постучал в дверь. И ее тотчас рывком открыли. Незнакомый молодой парень молча показал ему рукой вперед. -- Мир дому сему, -- сказал Коста учтиво, как только оказался в зале. Шесть человек за столом действительно играли в карты, и, судя по деньгам, лежавшим в центре, да и возле каждого из них, по-крупному. Седьмой стоял у него за спиной, не было лишь того здоровенного бугая, которого Коста вырубил тогда одним ударом. -- Обшманай его как следует, -- хищно ощерившись золотозубым ртом, приказал Лютый тому, что стоял за спиной. -- Нехорошо гостей встречаете, -- отреагировал Коста, поднимая руки вверх и поворачиваясь к тому, кто должен был его обыскать. -- Ты бы, падла, о гостеприимстве помалкивал, -- добавил один из тех, кто был тогда на переговорах в "Лидо". Пока его обыскивали, кто-то встал из-за стола и сдернул накрахмаленную скатерть с корзины и тут же радостно взвизгнул: -- Толян, ты говорил закусывать нечем, а тут такая жратва, слюнки текут. -- И все разом сбежались к корзинке. -- Ты это нам привез? -- спросил недоуменно Лютый. -- Да, вам, я приехал передать, что мои хозяева готовы принять ваши условия без всяких оговорок. -- Наконец-то поняли, с кем имеют дело, -- сказал гордо и взволнованно Лютый и предложил гонцу сесть, видимо, неожиданный визит сильно возвысил его в глазах банды. Ашота в городе знали и оттого ждали ответной мести, а тут все так легко улаживалось. -- А не отравили эти торгаши-мироеды свой гостинец? -- вдруг среди всеобщей эйфории сказал один из тех, что все время не отходил от окна, выходящего на дорогу. Коста достал из корзинки бутылку водки, бутылку коньяка, ловко откупорил их, налил в один стакан и коньяк и водку, сделал себе бутерброд из нежнейшей югославской ветчины и, подняв стакан, сказал: -- За мир. -- И, выпив залпом, с удовольствием закусил. -- Кто же такое добро будет травить, лопух? -- сказал со смехом встречавший у двери и стал разливать всем такой же ерш, какой выпил Коста, и никто не стал ему возражать или останавливать. -- Мы замиряться с вами не собирались, -- сказал веско главарь, -- но раз вы протягиваете руку, грех ее отводить, хватит крови, да и в Ташкенте нас могут не понять. Поэтому, по нашему обычаю, я тоже повторяю твой тост: -- За мир. Все дружно выпили и стали прямо руками брать рыбу, мясо, индюшку, казы из корзины, хотя там сбоку лежали и приборы одноразового пользования. -- Удачный день, -- сказал весело Лютый, победно оглядывая сотоварищей, видимо, тяжелый разговор у них вышел накануне, -- давайте за него и выпьем, если мы замиримся с Японцем, цеховиком, нас признают в Ташкенте, и мы вновь вернем себе свой район. -- Выпили и за это. Захмелев, Лютый вдруг ошарашенно вскочил. -- Но теперь условия будут другие. Наши. Не пять тысяч, а десять. Как говорится, жадность фрайера погубила. -- И, глянув выжидающе на Коста, добавил: -- Потянут твои хозяева? -- Потянут. Они очень хотят мира, я это точно знаю, и из-за пяти тысяч мелочиться не станут. -- Ну вот и прекрасно, что поумнели, а когда же платить начнете? -- Хоть сейчас, только у меня нет машины, пусть кто-то поедет со мной, заедем к Наргиз, возьмем деньги, и я лично передам вам в руки. -- Идет, -- согласился Лютый, -- валяйте, только еще одно условие. Загрузи за наш счет пару таких корзин, а как придешь, накрой нам стол по-человечески, посуда тут найдется, обмоем день победы и замирения. Отправили самого молодого, а за руль белых "Жигулей" пришлось сесть Коста, парень не имел прав. Подъехали к "Лидо", где уже вовсю начиналась вечерняя жизнь, парень, сопровождавший Коста, заметно нервничал, и Джиоеву даже пришлось его успокаивать. Наргиз, по сценарию, находилась в кабинете одна, чтобы ничто не вызвало подозрения. Войдя, Коста устало плюхнулся в кресло, показывая сопровождающему, какого он страха натерпелся в резиденции Лютого, вкратце сообщил директрисе о переговорах и закончил: -- Но теперь, Наргиз Умаровна, условия у них другие. Требуют десять тысяч. Наргиз удивленно посмотрела на сопровождающего, словно дожидаясь подтверждения. И тот, польщенный вниманием к собственной персоне, сказал: -- Да-да, Толян сказал -- десять. -- И я уже вам все приготовила, -- ответила она расстроенно и показала на яркую спортивную сумку "Адидас" на полу у стола. Но потом, как бы отвлекая внимание от сумки, подошла к вмурованному в стене сейфу и, открыв его, достала деньги в разных купюрах. Выложив на стол, пригласила Коста с сопровождающим помочь ей считать. Молодому доверили набрать две тысячи четвертными, Коста ту же сумму -- червонцами, а сама она стала добирать оставшуюся тысячу -- пятерками. Деньги отсчитали быстро, потом она сгребла всю сумму и небрежно бросила их в сумку, где также разнокупюрно, валом, уже лежали пять тысяч. Потом, как бы спохватившись, она сказала: -- Я так рада, что эта жуткая история наконец-то заканчивается, и пусть Лютый примет от меня личный подарок. И она стала складывать в сумку поверх денег дюжину заранее заготовленных бутылок темного чешского пива "Дипломат" и в довершение бросила туда же два блока сигарет "Мальборо". Видя, что у молодого глаза загорелись от пива и от сигарет, она взяла со стола одну пачку и протянула ему со словами: -- Кури на здоровье. -- И тут же открыла ему баночное пиво, финское, достав все из того же холодильника, где хранилось и чешское. Пока молодой попивал пиво, внесли две корзины с закусками. Достав портмоне, он спросил: -- Сколько с меня? -- Он запомнил слова главаря "за наш счет" и не хотел мелочиться в глазах красивой женщины. Но Наргиз запротестовала: -- В другой раз. Сегодня в день примирения считайте подарком от "Лидо". Коста подхватил сумку с пола, молодой в обе руки тяжеленные корзины, и они отправились в обратный путь. На самом выезде из города, на обочине, белые "Жигули" поджидала "Волга" Парсегяна, кроме владельца машины в ней находились Ариф и Карен. Пропустив машину вперед, они потихоньку поехали вслед, Карен всю дорогу сокрушался, что Коста без них справится с бандой. За столом шла напряженная игра, и на их появление не обратили особого внимания, только Лютый, раздававший карты, спросил мельком у сопровождающего: -- Ну, как дела? -- Все о`кей, в лучшем виде, хозяйка еще подарок тебе передала, сейчас обалдеете. -- И выхватив оба блока "Мальборо" из сумки, молодой кинул их на стол. Их тут же бросились разрывать и делить. Коста тем временем, ловко открыв всю дюжину пива, доставил их тоже играющим. Пиво вызвало больший восторг, чем сигареты, и все, дружно задрав головы, принялись пить, а Коста стал выкладывать на диван деньги, и все хорошо это видели. -- Халдей, оставь деньги в покое, сами посчитаем, лучше накрой стол, как Лютый велел, -- сказал кто-то, на миг оторвав от губ бутылку с пивом. -- Меня зовут Коста, -- сказал почему-то гонец и продолжал: -- Я сейчас накрою такой стол, век не забудете... -- И тут же раздалась автоматная очередь, хотя Коста и не вынимал рук из яркой спортивной сумки с деньгами. Так и не доставая из "Адидаса" с двойным дном легкий израильский автомат "Узи", он продолжал стрелять, только один успел рвануться к приоткрытому окну и выпрыгнуть на улицу, но там его в ту же секунду настигла пуля Арифа, страховавшего именно окна. Через минуту-две все было кончено. В комнату с последними выстрелами ворвались Карен с Беспалым. -- Я же сказал, что он нам ничего не оставит,-- сказал огорченно Карен. И в этот момент Лютый на полу слабо шевельнулся и выронил из рук пистолет, так и не успев сделать ни одного выстрела. -- Ах, этот гад еще жив! -- обрадованно вскрикнул Карен и, подойдя к главарю, добил его из нагана. -- Ну, теперь наведем марафет -- и живо отсюда, надо быстрее на трассу, хотя "Узи" не "Калашников", выстрелы могли и засечь, -- сказал Коста и стал складывать деньги с дивана и картежного стола в сумку. Через несколько минут Лютого с дружками сложили в кучу и облили бензином, а когда "Жигули" съехали со двора, Беспалый подпалил строение с крыльца, чтобы дом запылал, когда они будут уже на Чимкентском тракте. x x x Камалов почти не выходил из дома без оружия. Опыт, интуиция бывшего розыскника подсказывали, что он находился под чьим-то пристальным вниманием, под колпаком, хотя он вряд ли мог привести хотя бы один пример, работали все-таки против него в высшей степени профессионалы, да и человек, стоявший за всем этим, видимо, хорошо изучил его и знал, какой опыт жизни у него за плечами. В последнее время прокурора преследовала одна неприятность за другой. Стоило ему подписать ордер на арест какого-то высокого должностного лица, как тот в самый последний момент пускался в бега, а то обнаруживали его труп где-нибудь в парке или овраге. Или там, где предполагалась крупная конфискация имущества, в доме оставались одни голые стены, и вся наличность, демонстративно лежавшая на столе, выражалась в десятках рублей, что, видимо, должно было намекать на скромную жизнь от получки до получки, что потом, по прошествии времени, выгодно обыгрывалось в жалобах. Камалов взял со стола подготовленный для него список, в ближайший месяц он должен был подписать ордер на арест этих людей, и стал внимательно просматривать. "Кого же из них предупредят в первую очередь, а кого постараются убрать?" -- думал он, припоминая дело каждого из внушительного ряда. -- Ачил Садыкович Шарипов, -- прочитал он вслух и вспомнил, как упомянул фамилию высокого сановного лица из Совмина в гостях у своих родственников и какую в ответ получил информацию, до которой вряд ли бы добрался через прокуратуру. Оказывается, его зять, майор Кудратов, жил неподалеку от них, в этой же махалле, и он узнал многое: и как Кудратов, пользуясь покровительством тестя, попал в ОБХСС, имея диплом культпросветучилища, и как там быстро продвинулся в чинах, и какой дом отгрохал, и какие пиры закатывает, и как денно-нощно везут ему все с доставкой на дом, да и сам редко с пустыми руками возвращается. Прокурор хорошо помнил дело Шарипова, тесть ворочал более солидными делами, чем его вороватый зять. Взгляд Камалова неожиданно упал на телефон, и ему вдруг пришла внезапная мысль. Он поднял трубку и позвонил в следственный отдел. -- Пожалуйста, ускорьте дело Шарипова, через два дня я должен подписать ордер на его арест, есть такая команда сверху, -- закончил он туманно. И тут же вызвал к себе, начальника отдела по борьбе с организованной преступностью и объявил ему: -- У меня возник план. Вот, пожалуйста, возьмите адрес. По моим предположениям хозяин особняка в ближайшие сутки должен то ли кинуться в бега, то ли станет спешно вывозить и прятать добро. Держите ситуацию под контролем, в случае побега арестуйте. Когда Камалов на другой день появился на работе, начальник отдела по борьбе с организованной преступностью дожидался его в приемной. По взволнованному виду подчиненного он понял, случилось что-то с Шариповым, хотя знал, что у особого отдела в производстве десятки горячих дел и каждое из них в любую минуту могло "обрадовать" неслыханным ЧП. Интуиция сработала верно. Едва они вошли в кабинет, как полковник доложил: -- Три часа назад, рано утром, когда уже рассвело, Ачил Садыкович застрелился у себя в саду. -- Да, я не предусмотрел этот вариант. Никогда не предполагал, что такого жизнелюбца сумеют склонить к самоубийству. А не замаскированное ли это убийство? -- спросил вдруг Камалов. -- Нет. Исключено. Наш человек через две минуты после выстрела кинулся к забору и может подтвердить. Шарипов застрелился собственноручно. А люди у него в доме вчера были -- трое. Задержались до глубокой ночи. Слышалась музыка, во дворе готовили плов, и мои люди подумали -- гости. -- Тогда все совпадает, -- обронил странную фразу хозяин кабинета. -- А как вы сумели предугадать смерть Шарипова? -- спросил ничего не понимающий полковник. -- Ну, смерть я как раз не предугадал. Я предсказывал лишь побег или вывоз добра из дома. А теперь после смерти Шарипова вопрос о конфискации отпадает сам собой, тут он все верно рассчитал. А что касается того, как я узнал об этом, не предполагайте во мне ясновидящего, все гораздо проще -- мой телефон прослушивается. Дав полковнику прийти в себя от неожиданного сообщения, Камалов продолжил: -- Сейчас же свяжитесь с генералом Саматовым, и попросите его помочь специалистами по прослушиванию и звукозаписывающей аппаратуре. Заполучив людей, объясните ситуацию и поезжайте на центральную телефонную станцию, наверняка мой телефон прослушивается оттуда. То, что он прослушивается, подтвердила смерть Шарипова, я специально обронил по телефону, что через два дня арестую его. Перед самым перерывом на обед в кабинете у прокурора раздался телефонный звонок, докладывал полковник: -- Вы оказались правы, телефон ваш прослушивался. Мы изъяли японскую аппаратуру и большую бобину с записью, задержали и инженера связи Фахрутдинова. Своей вины он не отрицает, но чувствую, что мы вряд ли через него проясним ситуацию, запутанная история... -- Доставьте связиста ко мне, я хочу сам поговорить с ним, -- сказал Камалов и, положив трубку, облегченно вздохнул. Подтверждались все его сомнения, против него действовал умный и изощренный враг, и появлялся шанс выйти на след. Не успел прокурор подняться к себе из столовой на первом этаже, как к нему ввели Фахрутдинова. Щегольски одетый молодой мужчина, лет тридцати пяти -- тридцати семи, не был ни смущен, ни подавлен арестом, но и не держался вызывающе, что бывает нередко. Только руки с длинными, хорошо тренированными пальцами, холеные, знавшие каждодневный уход, как у пианиста, выдавали его волнение. По рукам и определил Камалов в нем картежника. Эта новая беда, до сих пор недооцененная ни законом, ни обществом, давно и прочно, как наркомания и проституция, глубоко пустила корни в нашей пытающейся всегда казаться высоконравственной, пуританской стране. Да и лицо с живыми, умными глазами, несмотря на кажущуюся беспристрастность, выдавало, что он волнуется, пытается искать выход из неожиданной ситуации. Прокурор не раз встречал подобных людей, от природы щедро одаренных умом, талантами, но пагубная страсть подавила в них все человеческое, и все проблески ума, таланта служили одному -- пороку, картам. Перед прокурором Камаловым сидел, кажется, такой же обреченный человек. "От азартных игр исцеления нет и не бывает, любые попытки лечения -- напрасные хлопоты", -- сказал как-то ему один из крупных московских картежных шулеров. -- Я слушаю вас, -- обратился хозяин кабинета к задержанному. Несколько странное начало не смутило связиста. -- А мне нечего сказать вам, все, что знал, сказал. И вряд ли моя исповедь добавит что-либо новое, -- ответил Фахрутдинов спокойно. -- И давно вы занимаетесь прослушиванием, часто ли поступают такие заказы? -- Я работаю в Министерстве связи пятнадцать лет, как специалист на хорошем счету, но до сих пор никто не обращался с таким предложением. Я не уверю вас, что не стал бы этим заниматься, просто раньше спроса не было. Хотите верьте, хотите нет. -- И он пожал плечами. -- И когда же поступил заказ взять под контроль мой телефон и кто проявляет столь пристальный интерес к делам прокуратуры? -- По вашему прокурорскому взгляду я понял, вы сразу догадались, что я игрок, катала. В картах и причина, как я сейчас понимаю. Потому я свой ответ начну с карт, возможно, это что-то и прояснит для вас. Три месяца назад я неожиданно начал выигрывать, и длилось это довольно-таки долго, пять -- шесть недель подряд. Не сказать, чтобы выигрывал крупно, я игрок средний, хотя катаю уже регулярно лет десять. Думаю, в кругах картежников меня знают, до сих пор я за свои проигрыши всегда отвечал, вы ведь знаете, как дорога репутация в нашей среде. Но потом я "попал" раз, другой, и на очень крупные суммы, таких проигрышей я раньше себе никогда не позволял. А тут удачи последнего времени вскружили мне голову, и я все время пытался отыграться, увеличивая и увеличивая ставки. Сегодня мне понятно, выиграть я не имел ни малейшего шанса, против меня действовал выдающийся игрок, ас, да и все мои предыдущие выигрыши тоже кем-то тщательно организованы. В общем, мне включили "счетчик" и предложили продать дом, доставшийся в наследство от родителей! А куда деваться с семьей, детьми? О том, чтобы набрать требуемую сумму, не могло быть и речи, я даже вслух не мог назвать цифру, она приводила в ужас любого нормального человека. Тем временем долг неожиданно перевели на другого игрока, я никогда не встречал его в картежных кругах, как, впрочем, и того, кому проиграл, только слышал краем уха, что тот залетный катала из Махачкалы. Впрочем, для меня и любого другого картежника не имеет значения прописка проигравшего или выигравшего -- платить надо в срок. Я уже подумывал и о бегах, и о самоубийстве, как вдруг позвонил мне на работу тот новый человек, которому я был должен. Он назначил мне встречу в кооперативном кафе "София", что в парке Победы. Там он и предложил в счет погашения долга поставить на прослушивание один телефон. Я тут же спросил -- чей? Он засмеялся и сказал, что в моем положении глупо задавать такие вопросы и какая мне разница, кого прослушивать. Но в тот вечер он так и не сказал, кто его интересует. Получив мое согласие, уговорились о встрече на работе. В назначенное время, за час до начала смены, когда в помещении я находился один, пришли двое молодых людей, в темных очках, прекрасно знавших свое дело, и подключились к вашему телефону. Моя задача состояла в том, чтобы, когда позвонят, достать бобину с записью и выйти на автобусную остановку, всегда заполненную людьми. Я должен был держать бобину за спиной и ни в коем случае не оглядываться, когда ее будут забирать. Так я всякий раз и поступал, не испытывая никакого любопытства оглянуться и узнать в лицо связного, скорее всего такого же несведущего человека, как и я. -- Ловко, ловко, -- прервал прокурор разговорившегося каталу, надеясь на этот раз смутить его. Но он, словно на отдыхе, ловко перекинул ногу на ногу и, не обращая внимания на колкость прокурора, сказал обескураживающе: -- Знаете, товарищ прокурор, я ведь не сказал бы вам ничего даже в том случае, если бы знал, кто стоит за всем этим. Теперь наступил черед удивляться хозяину кабинета. -- Не понял. Почему же нужно брать всю ответственность на себя, не проще ли разделить ее с другими? Чистосердечное признание, раскаяние нашим законом принимается во внимание. Фахрутдинов вдруг вполне искренне засмеялся и сказал: -- Знаете, о вас в Ташкенте много слухов, говорят о вашей принципиальности, неподкупности, хватке. И то, что сели на ваш телефон, подтверждает, что многим власть имущим вы перешли дорогу. Но, поверьте, я не ожидал от вас подобной банальности -- "раскаяние, чистосердечное признание, суд примет во внимание..." Вы это всерьез? Вы действительно предлагаете мне все рассказать, раскаяться? -- А почему бы и нет, -- ответил не совсем уверенно Камалов. -- Знаете, за свое должностное преступление я могу получить от силы три года, хотя, впрочем, сомневаюсь, что сумеете подобрать статью и на этот срок. А если бы я знал, чей заказ выполняю, а это, наверное, люди серьезные, если вступают в борьбу с самим верховным прокурором, и рассказал вам о них, то есть чистосердечно раскаялся, меня ждал бы только один приговор -- смерть. Смерть в лагере или после, но все равно смерть. С той минуты, как я бы назвал имена людей, проявляющих к вам интерес, меня бы приговорили, и от наказания, как от включенного счетчика за проигрыш, никуда не уйти -- это понятно любому здравомыслящему человеку. Это у вас, слюнтяев-юристов, так называемых гуманистов, давно паразитирующих на преступности, а то и состоящих на довольствии у них, да еще и у продажных писак, писателей и журналистов, ищущих дешевой популярности у народа и желающих прослыть на Западе демократами, на уме одно -- как бы отменить смертную казнь и всячески улучшить жизнь и быт преступнику, придумать ему лишнюю амнистию и под любым предлогом открыть шире тюремные ворота. А ведь они-то, эти продажные юристы, знают, что в преступном мире всякое отступничество карается смертью и только смертью, и нет там никакой гуманности ни к старому, ни к малому. Теперь-то понятно, почему я не сказал бы, даже если и знал. И еще -- не выдав, я ведь в тюрьме буду на особом положении, вы же не станете меня уверять, что владеете ситуацией в местах заключения, потому что знаете, кто там настоящий хозяин. Преступный мир умеет ценить верность, не то что вы, правосудие, ни наказать, ни поощрить толком не можете, сами слюнявые и на слюнявых рассчитываете! Хотя Фахрутдинов говорил спокойно, взвешенно, прокурор чувствовал, что с ним начинается истерика, и потому нажал под столом кнопку. В кабинет тотчас вошел стоявший за дверью оперативник -- и инженера-каталу увели. После ухода Фахрутдинова прокурор долго расхаживал по кабинету, не отвечая на телефонные звонки, настроение вконец испортилось, и не только оттого, что невидимый и коварный враг ускользнул и на этот раз, не дав заглянуть ему в лицо. Огорчало его другое, в словах задержанного содержалось много истины, и он вспомнил: "ни наказать толком не можете, ни поощрить". Что на это ответить? Если он знал, что есть и восьмикратные и двенадцатикратные заключенные, за плечами которых убийства и разбой за разбоем, зачем его судить в тринадцатый раз, чтобы он в лагере, наводя страх вокруг, убил очередную безответную жертву и получил срок в четырнадцатый раз по любимой схеме юристов-гуманистов? Может, нужен какой-то порог судимостей в три-четыре раза, а дальше электрический стул, возможно, это остановит вал преступности? В том, что Фахрутдинов не знал, кто стоит за прослушиванием, прокурор был уверен, не сомневался он и в том, выдай инженер своих заказчиков, его ждала бы -- смерть, люди, шедшие на такой дерзкий шаг, конечно, жалости не ведали. В том, что прокуратуре и лично ему противостоит хорошо организованный, умный и жестокий противник, Камалов получил серьезное подтверждение. Подводя итог задержанию Фахрутдинова, он понял, что в его положении есть и выигрышные моменты, арестом на телефонной станции он давал знать противнику, что знает о противостоящих силах, разгадал их маневры. Прокурор понимал, какая нервозность, если не паника, царит сейчас в противоположном лагере после задержания связиста-картежника и какие у них возникают вопросы в связи с этим: откуда стало известно Камалову о факте прослушивания телефона, не донес ли кто? Знает ли тот, кто стоит за этим, и какие контрмеры готовится предпринять? В общем, сегодня забот хватало не только у него, но и у его соперников. Камалов прошелся по просторному кабинету и подошел к окну, выходившему на улицу. Напротив, через дорогу, трое подвыпивших мужчин, усиленно жестикулируя, о чем-то горячо спорили. Осенний ветер пузырил у них на спине пиджаки, и они, словно под парусом, не могли устоять на месте и оттого будто исполняли какой-то ритуальный танец, манерно извиваясь. -- Под парусом и под градусом, -- вырвалось вдруг у суховатого, не склонного к каламбурам, хозяина кабинета. Компания, осенняя улица задержали его взгляд, и чудеса продолжались. Усиливающийся западный влажный ветер трепал не только пиджаки, но и галстуки, широкие, длинные, давно вышедшие из моды. Они словно цветные змеи извивались и выползали из разгоряченного зева владельца и жалили собутыльника то в лицо, то в живот, то в грудь. И танец, что они втроем не прерывали ни на минуту, и эти змеи: красная, полосатая и рябая, тоже не унимавшиеся ни на секунду и жалящие непрерывно, и порою даже друг друга, составили вдруг для прокурора ирреальную картину, и он уже не видел за ними людей, а нечто тягостное, липкое, опутывавшее сознание и превращавшееся в некую картину ужасов. У него закружилась голова, и он невольно отпрянул от окна, словно боялся, что сделает шаг за подоконник. Он расстегнул ворот рубашки, расслабил узел галстука и присел на ближайший стул. Заработался, уже галлюцинации начались, пора бы отдохнуть, выспаться, подумал Камалов, он не пользовался отпуском уже давно, считай, с того дня, как в Кремле появился Юрий Владимирович Андропов, наделивший его еще в Москве особыми полномочиями по борьбе с коррупцией. Прошло несколько дней, но противник себя никак не проявлял, не обнаруживал. Хотя "Москвич", планируя то или иное мероприятие, повсюду расставлял капканы большие и малые, но соперник ловко обходил их. Неделю спустя, после задержания телефониста, Камалов готовил в Прокуратуре два важных совещания подряд, и на оба не собирался приглашать Сухроба Ахмедовича, ожидая увидеть его реакцию. Нет, он не мог напрямую подозревать того в организации подслушивания его телефона, для этого он мало чем располагал. Хотя, взяв его под колпак, обнаружил довольно странные связи для человека такого высокого общественного положения. Сухроб Ахмедович водил тесную дружбу с неким Шубариным, имевшим по всей республике ряд кооперативных предприятий и ворочавшим огромными суммами. Говорят, в прошлом, в доперестроечное время, он владел подпольными цехами и являлся одним из хозяев теневой экономики в крае. Ныне он свою деятельность легализовал, узаконил, исправно платил налоги в казну и, говорят, был первым из кооператоров, у кого на счету появился вполне законный миллион. Официальный миллионер испытывал нескрываемую тягу к политике, у него в приятелях числились многие партийные боссы, утверждают, что он прекрасно знал и Шарафа Рашидовича и был накоротке с самим ханом Акмалем. Поступили данные и о том, что он нередко бывает в респектабельном ресторане "Лидо", где хозяйкой заведения является бывшая танцовщица фольклорного ансамбля -- Наргиз, любовница Салима Хашимова из Верховного суда, самого близкого друга Акрамходжаева. По неподтвержденным данным предполагалось, что заведующий Отделом административных органов ЦК имел какой-то финансовый интерес в преуспевающем предприятии. Два важных совещания подряд, на которые он намеренно не приглашал своего шефа из ЦК, должны были вынудить того, если он действительно замышлял что-то против прокурора, действовать активнее и обозначить себя, но события вдруг повернулись самым неожиданным образом. На первом совещании во время основного доклада Камалов дважды ощутил, как солнечный зайчик пробежал у него по лицу. В тот день он не придал ему значения и даже не вспомнил позже, что бы это могло означать? Но случай повторился через день, когда он давал секретные установки отделу по борьбе с организованной преступностью, на этот раз его поразила неожиданная догадка. Как только закончил свою речь, он быстро написал помощнику записку такого содержания: "Пожалуйста, под любым предлогом вызови меня через десять минут в приемную". Через некоторое время он оказался в собственной приемной. Он тут же набрал номер телефона начальника уголовного розыска республики, полковника Джураева, с ним они уже проводили крупномасштабные операции, и к нему Камалов относился с безграничным доверием, хотя и знал, что за кадры работают в МВД. Полковник оказался на месте и, узнав прокурора по голосу, сказал: -- Чем обязан, знаю, вы по пустякам не беспокоите. -- Тут такая, на первый взгляд невероятная, ситуация. Я убежден, что на крыше здания напротив сидит человек с биноклем в руках и, читая по губам ход секретного совещания, спокойно записывает его на магнитофон. Вы скажете, мистика, в Прокуратуре посходили с ума? -- Нет. Я так не думаю, на Востоке людей, читающих по губам, немало. Более того, я бы не удивился, зная, какие у вас в производстве дела, если где-то неподалеку увидел автофургон, начиненный японской электроникой, откуда без помех прослушивали ваше совещание. Техническая вооруженность наших противников поражает меня, и я готовлю выставку тех средств, что нам удалось конфисковать, она должна нас заставить подумать о многом. А что касается вашего сообщения, продолжайте свое совещание, не спугните человека на крыше, я выезжаю на задержание сию минуту. Через час, когда прокурор закончил совещание, полковник Джураев уже дожидался его в приемной. Камалов тотчас пригласил его к себе. -- Ну как? -- нетерпеливо спросил он, теперь уже почему-то сомневаясь в своей догадке. -- Вы оказались правы, да мы сработали не лучшим образом, -- ответил полковник с досадой. -- Что, ушел? -- Обижаете, таких промахов мы себе не позволяем. Не уберегли. -- При попытке к бегству? -- вырвалось у прокурора. -- Все произошло странно и непредсказуемо, боюсь, на этот раз мы вряд ли возьмем чистый след. Слушайте. Через десять минут после вашего звонка я с двумя розыскниками уже поднимался из двух подъездов на крышу. Судя по расположению вашего окна, мы предварительно рассчитали, где должен находиться человек, интересующийся секретами прокуратуры. Мы не ошиблись, он находился там, где и предполагали. Занятый делом, он не заметил, как мы с двух сторон, почти вплотную, подошли к нему, он не делал даже попытки к побегу, только попытался стереть запись, и это ему не удалось, наручники быстро защелкнулись у него на руках. Когда мы вели его к пожарной лестнице, он вдруг споткнулся и упал. Я даже пошутил, что от страха ноги подкосились, но он не отвечал и не вставал. Когда я склонился над ним, увидел на груди, на рубашке, алое пятнышко крови. Пуля попала прямо в сердце, видимо, стрелял человек, страховавший его работу. Мы не слышали выстрела, стрелял профессионал, пользующийся глушителем. При нем было водительское удостоверение, и надеюсь, что нам с минуту на минуту дадут знать, кто он. -- Какая жалость, -- искренне вырвалось у Камалова, -- у нас набралось столько неотгаданных загадок, и мы могли сегодня получить ответ на многие из них. -- Не огорчайтесь, -- успокоил Джураев, -- люди, рискнувшие пойти на такой шаг, не остановятся на полпути, у них есть цель, и они обязательно проявятся, нужно быть начеку. И в этот момент вместе с помощником в кабинет вошел один из розыскников полковника. -- Ну что, выяснили, что это за человек? -- спросил охваченный азартом полковник. Вошедший протянул бумажку, и Джураев прочитал вслух. -- Айдын Бейбулатов, турок-месхетинец, тридцать лет, имел судимость. Еще недавно проживал в знаменитом Аксае и был среди доверенных людей хана Акмаля. -- Аксай? Хан Акмаль? Так вот, оказывается, куда ниточка тянется, -- прервал прокурор полковника. Вслед за бумажкой вошедший протянул Джураеву пулю со словами: