еще полюбовался обезжиренным скорбным лицом черного учителя, а потом исчез. И обрадовался, поняв, что во-первых, как-то научился исчезать, а во-вторых, научился делать это вовремя. Однако, забрасывать в Сеть кота, вернувшегося после ночных битв к домашнему очагу... Такое уважающий себя кот прощать не должен. Вы, дорогие, со мной не по понятиям -- и я, не менее дорогой, с вами... Я все продумал и дождался пока бывшие Патроны, а ныне -- Аватары, уснут. Главное в мести тем, от кого желудочно зависим -- разделить чувство вины на троих. Чувство вины -- разделить, а ощущение обосранности -- нет! 3. БОРДОВОЕ ПОКРЫВАЛО Давид Я вспомнил, что слишком давно не проверял ©. Две створки раковины в которую я забросил рыжую песчинку. Давно, еще в мае. И сначала проверял ее регулярно. Так охотник за женьшенем отмечает найденный корень, а потом приходит смотреть на него. Так я прихожу к нескольким местам в этом страшном Городе, потому что знаю -- в этих местах может зародится. И тогда я должен заметить и наблюдать за этим. Посещения © всегда беспокоят меня. Странный союз мужчины и женщины, занятых лишь друг другом, связанных полем своего творчества и поэтому как бы перечеркивающих друг друга, но и дремлющих в блаженстве созидательных процессов. В этом -- надежда на перевоплощение случайности в чудо. И поэтому давно я принес им рыжего котенка, и не дал от него отказаться. Кажется, из-за этого кота я и не был у них так давно. А ведь и правда, я перестал бывать у них сразу же после случая с Леей. Когда на бегу заметил распадающуюся тень льва и сразу же споткнулся о кота. Тогда, в Старом Городе. Я никогда не предупреждаю © о своем приходе. Им это, кажется, не нравится, но иначе нельзя. Иначе нарушается чистота наблюдения. И мне везло -- они всегда были дома. Хотя иногда где-то работают, порой куда-то выбираются. Так получается только когда поступаешь правильно. И сейчас они оказались дома. И не удивились мне. Не спросили, почему я так долго не приходил. Словно провели все это время в какой-то летаргической дреме. Утро было позднее, но для них -- скорее раннее. © сказали, что легли в пять утра, сидели в Интернете. Остатки сна еще присутствовали в утренних отеках лиц, в тех нескольких лишних секундах, которые взгляд задерживался на ненужных объектах. Мы пили на балконе слишком крепкий кофе. Вокруг уже расплескалась осень, это было заметно по неуловимой кислородной недостаточности в воздухе. Кофе горчил. Желтизны же вокруг не было, и от этого становилось еще грустнее. Я был рад, что они не ложатся спать почти до рассвета -- я тоже теперь редко сплю в это опасное время суток. ©, кажется, это тоже чувствуют, начали чувствовать даже раньше меня, иначе почему они называют это время "часом больших собак". Я взял адреса сайтов, по которым они бродят ночами. Они не могли не оставлять следов. Теперь я буду читать их открытые посты и пытаться узнавать скрытые следы под любыми никами. Может быть, это мне что-то подскажет. Говорить было не о чем, но хотелось. © умели вызывать у окружающих желание их удивлять. Тоже часть писательского ремесла, наверное. И я непонятно зачем стал рассказывать о Белле, мне даже как-то захотелось показать свою осведомленность. А я ведь еще никому этого не рассказывал, кроме Леи. Потому что -- зачем? Хотя Белла никогда не просила меня молчать. Наверное, я счел, что в повороте Беллиной судьбы есть какая-то истинная драматургия, которой © должны обрадоваться, или во всяком случае оценить ее подлинность, а скорее даже уникальность. Потому что сложно придумать такое нарочно. Действительно, ну кто, кроме Линя, находясь в здравом уме и твердой памяти, мог бы составить такое завещание? Хотя, если исходить из цели, а Линь всегда четко формулировал цели, то наверное такое завещание выглядит очень логичным. Надо только понять в чем было его главное намерение. Он элементарно хотел иметь общее с Беллой продолжение. Зачем? Это уже анализу не подлежит. Любовь в широком смысле слова. К Белле или к себе? Почему или? И тогда его безумное завещание становится совершенно логичным. Тем более и Лея сказала, что Белле пора родить. Только она бы никогда не родила от Линя, будь он жив. Потому что все время бы помнила, как презирала его раньше. А от мертвого Линя она родит без этих психологических проблем. Из моего рассказа вроде как получалось, что Белке и думать-то не о чем. Родить наконец-то себе ребенка и вести приятный праздный образ жизни богатой женщины. Если подумать, так это вообще именно то, к чему она последние годы стремилась. Наверное. Ее ведь давно тяготило и одиночество, которым она не была готова ни с кем делиться и которое никогда бы добровольно не отдала. Получается, что она продала его, свое одиночество. И это для нее правильно. Белле тоже трудно контачить с людьми, когда она зависит от них, когда она должна принимать из их рук кусок. Белка из породы тех, кто раздает хлеб, при условии, что он падает с неба. И завещание Линя замкнуло эту абсурдную мечту в реальную цепочку фактов. Белка рожает мертвому Линю наследника из пробирки и получает наследство. Или не рожает и не наследует. Но я-то знал, как она дергалась. Я сразу дал ей гет, как только она показала мне завещание. Но она только рассмеялась, и смеялась, пока не объяснила, что гет тут вообще ни при чем, а при чем то, что у нее проблемы с резусом, с возрастом, а больше всего с собственными представлениями о том, что такое хорошо и что такое плохо. Но, все-таки, она решилась. © слушали сочувственно. Оказывается, они давно не видели Беллу и вообще ничего не знали ни о смерти Линя, ни даже о том, что я зарезал Гришин проект. Я не стал вдаваться в подробности и рассказывать, как все это было, и как мы с Белкой жгли картины, и как легко они горели. Наверное, можно было бы и просто отдать Анат ее портрет. Но в то утро мы были слишком напуганы. Да и стоило ли рисковать... Лучше пусть так. Так мы мирно пили кофе на балконе с видом на университет, приятно общались и весьма успешно прикидывались нормальными людьми. Но лишь до тех пор, пока я не решился спросить, где же моя рыжая песчинка. Я даже вздрогнул. -- Эта тварь! -- завопил Макс.-- Нет, ты знаешь, что он сделал?! Оказалось, что кот Аллерген, как они его назвали, прошлой ночью пришел домой. А потом мяукал, чтобы выпустили. Они слышали сквозь сон, но не встали. Утром кот метнулся к двери и бежал. Оказалось, что Аллерген нагло, в центре дивана, на новом покрывале, наложил большую кучу. -- Неужели раньше не случалось ничего подобного? -- спросил я и сразу же отхлебнул кофе, чтобы спрятать взгляд, чтобы не выдать, как для меня это важно. © стали наперебой уверять меня, что нет, не было. Что этого вообще не могло быть. Случилось невозможное. Потому что не было раньше никогда. Аллергену доверяли. Он ни разу не позволил себе в квартире даже лужу. Он всего раз крал со стола, и был прощен по малолетству. Теперь же взрослый, пользующийся правом "своего", кот заявил о начале новой эры отношений. Ярость и беспомощность деморализовали хозяев. -- Все,-- сказал Макс.-- Зарэжу нафиг. Ко всем свиньям. -- Он больше не вернется. Или очень нескоро вернется. Что он -- дурак? -- Анат превращала кровавые поползновения в абстрактные. Но Аллерген явился очень скоро. Слишком скоро -- даже раньше, чем мне пришло в голову хоть какое-нибудь объяснение случившемуся. Он бесстрашно мяукал под дверью, требуя, чтобы его впустили. Словно он был лев, а не кот. Меня это даже испугало. Не мяуканье Аллергена, конечно, а то, что он явно пришел переменить ситуацию. Ситуацию же меняют только в определенные моменты, например, на стыках. Было неприятное ощущение, что в коте просыпается... ну да, лев, а кто еще? Максу, наверное, тоже так показалось. Потому что он сказал: -- Сейчас будет сафари! Я напрягся. Но Анат воспротивилась. Она заранее подготовилась к этой ситуации и прочитала, что надо делать. Оказывается, надо было доказать коту, что он не должен претендовать на роль главаря. -- Как? -- подозрительно спросил Макс. Анат фыркнула, как кошка, а потом сказала, что Макс правильно почувствовал идиотизм предстоящего ему поведения. Что ему придется доказать Аллергену, кто главный в доме. Главный кот. И сделать это надо доступным Аллергену языком. Взять кота за шкирку -- это может делать ассистент,-- и махать перед ним руками, слегка шлепая растопыренными пальцами по обнаглевшей рыжей морде, при этом плеваться и шипеть. Пока кот не обвиснет, как шкурка и не начнет жалобно пищать, отказываясь от претензий на престол. -- Да? -- сказал Макс.-- Ага, очень убедительно. Будем пробовать. Но если не получится, тогда -- ко всем свиньям! Кота впустили. Я опешил. Это был огромный нагло-рыжий пушистый ком, из которого на нас уставились два круглых насмешливых, но бдительных глаза. Хвостом кот своенравно стегал воздух. -- Как же так он быстро вырос? -- не удержался я. -- Так жрет же за себя и за того парня,-- не без легкой гордости ответил Макс.-- Причем жрет где только может, не только у нас. По соседям ходит, сволочь беспринципная. Анат ласково, скрывая свои намерения, как умеют только женщины, подозвала настороженного кота. Схватила его за шкирку и подняла на вытянутой руке. Макс медлил. Он как-то трудно сосредотачивался. -- Плевать не буду,-- решил он.-- Я -- Главкот, а не Главверблюд. -- Тяжелый, долго не удержу. Макс! Начинай! Макс скрючил пальцы и отсутствующими когтями несколько раз задел кота по усам. Кот не пищал, он смотрел на меня исподлобья, словно требовал, чтобы я вмешался и объяснил, что не нам решать, кто здесь главный. -- Шипи! -- потребовала Анат. -- Ш-ш-ш... А он не решит, что я Главидиот? -- Шипи, или уроню! Говори что-нибудь с шипящими хотя бы. -- Шишка. Шалаш, шалашовка. Шушера, Шимшон, шма Исраэль, шма Ишмаэль! Шабес, Шабашка, Шабтай! Ашмадей! Не то, не то! Нельзя это было... С котом что-то не то происходило. Он словно становился еще тяжелее. Анат уже закусила губу и поддерживала правую руку -- левой. Мне показалось, нет, я видел, как зрачки кота стали круглыми... или даже шестиугольными, на миг, но стали. Котище слегка повел лопатками, словно вылезал из тесной шкуры и грузно упал на ковер. -- Вырвался, гад,-- виновато сказала Анат.-- Как шкурка висел, но не пищал. Значит, не смирился. Увы. Вырвался, как же. Он просто стряхнул с себя эту женщину, как блоху. И что теперь? Куда он меняется? Во что? Ясно, что это началось еще ночью и сейчас, когда его попытались загнать в позавчера, Кот, наоборот, извернулся. Кажется, © только ускорили какой-то процесс. Усугубили. А какой? Был домашний кот. Не совсем, конечно, домашний. И даже совсем не домашний. Ведь это Кот, принадлежащий Старому Городу и похищенный из него в день заклания в Бен-Гинноме. Похищенный ли? Старый Город подкинул нам котенка под ноги, словно давая шанс изменить его судьбу... или нашу... или даже требуя этого. А может быть, вообще уже не давая никаких шансов... Кот Канудило. Плющило. Как будто шерсть росла внутрь. Мать моя кошка! Это шипение хуже мытья антиблошиным шампунем, хуже фена, даже пылесоса, хуже сортирного освежителя воздуха! Наказание должно очищать и подвигать оступившуюся особь к раскаянию и исправлению! И, прежде чем наказывать, следует принять во внимание все смягчающие вину обстоятельства. Как то: - запирание на ночь двери, не сопровождавшееся организацией альтернативного аварийного выхода; - алкогольная интоксикация истцов, не позволявшая им своевременно реагировать на подаваемые ответчиком звуковые сигналы; - нестандартные пищевые добавки (объедки) к рекомендованному специалистами рациону; - душевная травма, вызванная изменой одной подруги и беременностью другой. Наказание не должно ожесточать и вызывать в наказуемом желание отомстить. Просветлять оно должно, это ваше наказание, голопузые заднелапые хамы! Так унизить! Вот так, сразу, как с рецидивистом! Хватать совершеннолетнего кота за шкирку, как сопливого котенка! Мещане! Пожалеть какое-то сраное (хе-хе) покрывало, и не пожалеть тонкую живую страдающую душу меньшего брата! Цапать беспомощное, зависимое и зависшее в грубых лапах существо по морде? Чтобы доказать -- что? Что ты тут самый сильный, наглый и умеешь открывать дверцы шкафчиков и холодильника? Это не повод размахивать своими лысыми граблями. Стыдно должно быть, дорогие цари природы. Природа требует просвещенного правления, а не самодурства. И где, когда, у кого Аватар научился так запредельно шипеть? Ты же вертикал, все-таки, а не змея. Что ж ты шипишь, как пресмыкающееся на разборке? Что ж ты шипишь на меня, на своего собственного кота, на существо, которое еще вчера гладил и восхищался совершенством конструкции? И после этого он думает, что я буду считать его Главный Котом? Если ему нравится притворство и фальшь, то пусть радуется, убогий. Но это шипение... От него мутит все сильнее. Как будто он мне два пальца в череп засунул. И самка его... "Котик, котик..." Расцарапать всю морду, сбежать, залезть на дерево и смотреть в окно, как она перед зеркалом рыдать будет... Ключница! В голове все шипит. Хочется самого себя выблевать. Странно, вообще-то. Меня, собственно, обшипели. Лишили возможности защищаться. Унизили. Потряхивали, как пронафталиненную шкурку. Я висел тряпочкой и молчал ею же. Но я не обуян жаждой реванша и мщения всерьез. Меня не охватила, как обычно, жажда мести, не закрутила, не понесла. Все мое возмущение искусственное, как поддельное мясо из коробочки с кошачьей едой. От ума оно, а не от страсти. Словно кастрировали меня этими шипящими заклинаниями. Уффф... все на месте. Неужели старею? Что же они со мной сделали, главные гады? Может, это такой биологический эксперимент? Живут напротив университета, от таких всего можно ожидать. Откормили, а потом: "Котик, котик..." -- цап и в виварий. Наверное, я просто приболел. Когда Аватар ужасно шипел, слюна брызгала мне прямо в морду, тогда и заразил чем-то, человеческим зоонозом... острым респираторным заболеванием... что это я несу? что такое зооноз? а острое респираторное -- что это?.. это ОРЗ... а что такое ОРЗ?.. это болезнь, значит я заболел, и мне нужно попить теплого молочка. Ага, черта с два мне его нальют. Они его держат в холодильнике и никогда не подогревают для меня. Надо от них уходить. Навсегда. В нормальный дом. Найти какую-нибудь вдовушку и гужеваться. А они пусть крокодила себе заводят. Крокодил им точно на покрывало не нагадит, но только потому, что на диван не запрыгнет. Вот, пусть он им будет для комплекта -- к зеленому автомобилю и к их незрелому чувству юмора. Кстати, если крокодил им где-нибудь нагадит (а он нагадит!), то у него перед мордой уже ручонкой не помашешь! Тошно. Словно проглотил длинный женский волос и все продолжаю его глотать, и продолжаю, и давлюсь... а оно все шипит, и шипит, как будто этот бесконечный волос протягивается через уши, через мозг, как будто он оживает, и извивается, и шипит... Как будто мозг проглотил червяка. В голове что-то неудобоваримое. Несварение мозга. Заворот мозгов, дивертикул... что? Мать моя кошка, что это такое? Надо посмотреть в Гугле... Что это -- Гугл?.. Все, я, наверное, умру. Или превращусь в вампира, как у Копполы... У кого?!... Заползу под старую, ржавую, обездвиженную машину, превратившуюся уже в сарай -- там хранит рухлядь сумасшедшая старушка из дома напротив, страдающая старческой деменцией... а-а-а-а, я не знаю этих слов и не хочу знать!.. Закрою глаза и прекращу сопротивляться. Надо забыться, умереть, уснуть, лишь бы прекратилось шипение. Скринсейвер мира тут же померк... ... А когда очнулся, шипение, наговоренное хозяином, продолжалось и продолжалось. Вокруг шуршало, скрипело, потрескивало, одновременно работал гигантский харддиск, скрипел ржавыми пружинами вселенский диван, раскачивалась на подагрических суставах вечность, разминал окаменевшие лапы сфинкс, потрескивали в огне, как вши, мудрые книги всех времен, словно мир наш вступил в Лаг ба-Омер, да и остался там навсегда, сжигая все, вплоть до последней рукописи. И я был в центре происходящего, творилось что-то новое, страшное, вокруг меня. И я не мог выдержать это спокойно, я был охвачен ужасом, потому что мир изменился. Сразу. Резко. И мне было в нем плохо. Очень плохо. Изменилось все. Может быть, потому что изменили меня? И восприятие мое пошатнулось, как сосна на лесоповале под пилой зэка, дрогнуло, перед тем, как рухнуть. Что такое "зэка"? Я был котом. Перестал ли я им быть? Кастрация? Нет! Нет! Я опустил голову, зажмурился и медленно открыл глаза. Нет, слава Городу. Яйца целы. С остальным я справлюсь. Я заболел. Но я здоров. Болезнь есть, но она -- вокруг. Меня взяли за шкирку и швырнули внутрь заболевшего мира. И он шипит, как проколотое колесо. Как спущенный шарик, который мечется по воздуху перед тем, как умереть. И скоро шкурка его шлепнется у моих лап. И еще словно далекое урчание слышится, хищное, голодное. Кошачье, как будто. Я знаю ЧЬЕ это урчание, но боюсь даже догадываться... Да что же это такое, в самом деле, что за эксперименты в области духа и плоти, что за невидимые электроды впились в мое маленькое сознание, раздирая, расщепляя и размножая его до бесконечности? Что это за виварий творится вокруг? С расползшимися змеями и шамкающими невидимками? А? О, Город мой, Город, я влип, я, кажется, смертельно и бесповоротно влип. Меня перегнали из сущности в сущность, как самогон. Ну почему же именно я, почему? Я ведь всего-то обгадил хозяйское покрывало, я не хотел ничего такого, я не заслужил быть котом отпущения, я не достоин этого страха и величия, помилуй меня, мой Город. Я недостоин всей этой информации, которая течет в меня, как расплавленный свинец в глотку пленника. Я не выдержу всего этого знания. Оно мне на фиг не надооооооооо!!! Отпусти, слышишь? Отпусти мою шкирку, мой Город! ОТПУСТИ МЕНЯ!!! Давид Я въехал в Иерусалимский лес по кривой улочке Цветов очарования. Ночью дорога казалась заброшенной, от сложной игры ночных теней на ней появилось много несуществующих рытвин и ухабов. А вот лес, наоборот, казался настоящим, а не парковой зоной внутри города. Он начинался внезапно, обступал сразу и заявлял права на тебя. Проехал несколько сот метров и решил, что достаточно -- одиночества и лунного света здесь было даже слишком много. Ночью иерусалимцы не гуляют по лесам, а кучкуются по барам, в центре Города. Я выключил фары -- на всякий случай, чтобы не выманить никого из темноты. Все равно не смогу никому ответить, зачем ночью в лесу сжигаю чужое загаженное покрывало. Не смогу убедить, что это не сокрытие следов преступления. Я и себе это объяснить не мог. Как не мог объяснить, зачем я вытащил из мусорного контейнера у дома © обгаженное Котом покрывало. Скорее всего, я пытался нащупать еще одно звено в цепи начавшихся превращений. Мне казалось, что, может быть, я смогу приманить огнем что-то. Важное. Вернее, не огнем, а дымом от этого покрывала, ставшего уже не просто тряпкой, а плащаницей, но не в том смысле, а в другом. Чушь, конечно. Но... но я, все-таки, решил это сделать. Спать все равно не хочется, а завтра утром не идти на работу, да мало ли чем это можно себе объяснить. Впрочем, единственное в чем мне с собой легко -- я не всегда обязан себе что-то объяснять. Я как-то незаметно договорился сам с собой искать объяснение всему в мире, кроме собственных поступков. Это можно назвать как угодно, но ведь можно же считать и высшей степенью доверия самому себе. Да, с некоторых пор я себе доверяю. Но остается еще один вопрос -- странный, если не страшный -- доверяю ли я при этом СЕБЕ? Мне немного мешало, что лес наш -- рукотворный. Деревья хоть и хвойные, но нечастые. И растут на склоне. А склон поднимается к военному кладбищу. Ну да ладно, может это и хорошо. Еще и ночь была ясной, поэтому я надеялся сделать все быстро -- собрать немного веток и сжечь покрывало. Все-таки его надо сжечь. Скорее всего, оно обладало какой-то способностью к провокации. Чем-то оно провоцирует преступать дозволенное. Кот знал, что гадить в доме, где живет, нельзя. Но он преступил. И было бы слишком примитивно видеть в покрывале только... покрывало. Я решил спуститься вниз по склону и устроить сожжение подальше от дороги и кладбища. Стало холодно, а куртку я не взял и поэтому пока накинул покрывало на плечи. Оно пахло стиральным порошком. Странно, что © его постирали, а потом все-таки выкинули так поспешно. Пару раз я споткнулся и чуть не упал, в этом не было ничего удивительного. Удивительным было другое -- впереди возник неясный живой свет и невнятный шум. И я решил проверить что это. В такую ночь, при таких обстоятельствах стоило все проверять. Кроме того, я почему-то не боялся. Возможно, это покрывало придавало мне дерзости. Когда я направился к свету, стало ясно что и мне навстречу кто-то шумно движется. Но я и здесь не испугался и не боялся, пока не увидел. Оба были огромными, в таких же бордовых, как мое покрывало, плащах, один -- в жутком рогатом шлеме, с повязкой на лице. Лицо второго закрывал капюшон, а в руках он сжимал молот, размеры которого говорили о нечеловеческой силе этого существа. Первый же легко поигрывал двуручным мечом. Я увидел их и не знал, что подумать. И тогда мне стало страшно, я решил, что или схожу с ума, или что-то уже началось, и я не успел. Мы остановились и стали вглядываться друг в друга. Я уже решил бежать, но тут тот, что с мечом, сказал второму на вычурном архаичном иврите: -- Брат мой! Не кажется ли тебе, что не зря проделали мы путь этот долгий? Ибо, клянусь своим поражающим ложь мечом Аннобелом, это тот самый неуловимый Гелиадский призрак, выпущенный из могилы Силуанским отшельником, да будет благословенна его память. -- Амен,-- сдержанно сказал второй, а потом дико захохотал, размахивая своим огромным полутонным молотом, как игрушкой. Я решил бежать. Сделал шаг в тень. -- Не пытайся скрыться, призрак из Гелиада! -- тихо и угрюмо сказал тот, что с мечом.-- Что вызвало тебя сюда, в эту ночь, в это время? Отвечай, а мы взвесим твой ответ на весах наших представлений о добре и зле. Врать не имело смысла. Если это были мои болезненные представления, глюки, то они все равно знали обо мне больше, чем я сам. А если это было то, для чего я сюда пришел, то значит я опоздал, и все началось само собой, и знаний обо мне у них тоже предостаточно. Поэтому я ответил, как есть: -- Я пришел сюда, чтобы сжечь этот кусок материи, в который я завернут. Оба они молча смотрели на покрывало. Потом меченосец с сомнением спросил: -- Зачем? Ты хотел нас предать? Как было мне понять на какой они стороне? Каждый должен быть готов к битве за то, что ему дорого. Биться с железом против железа. Меткостью против меткости. Мастерством против мастерства. Умом против ума. Хитростью против хитрости. Махаться мечами, двигать шахматные фигурки. Теперь я понял свою ошибку. Я всегда наивно считал, что битва должна происходить в понятном обоим противникам контексте. Но как мог я бороться теперь, не зная даже не с кем, а для чего. Самое тягостное сражение то, которое происходит в непонимании. -- Я не хотел вас предать,-- честно сказал я.-- Я всего лишь хотел предать огню этот кусок материи, покрывающий меня, как прежде -- диван. Извините за двусмысленность. -- Это не кусок материи, презренный призрак! -- возмутился монах, ставший вдруг и серьезным, и вдохновенным.-- Это наш знак. Это наше багровое знамя. Это тайная смесь нашей крови с нашей землей. Это то, что должно внушить трепет нашим врагам и заставляет сердца наших друзей биться в надежде. Ты понял? -- Нет,-- честно ответил я. -- Ты честен,-- задумчиво произнес рыцарь.-- Это, скорее, плохо, потому что должно свидетельствовать о глупости. Но ты не глуп. А значит, ты -- подл. И тебя должен допросить тот, кто знает больше нас. -- Тот, кто знает больше нас -- никому ничего не должен,-- зачем-то возразил я. Мне становилось все очевиднее, что надо уносить ноги. Но мои намерения были ясны и им. -- Даже не вздумай пытаться бежать,-- предупредил меня монах.-- Даже в мыслях не держи эту возможность -- бежать. Иначе, клянусь мощами святого Самсона, я вобью тебя своим молотом в землю по самые брови, на радость червям! А теперь ответь нам. Зачем ты хотел сжечь плащ? О, Господи! Я бы сам хотел знать это. -- У меня были веские основания считать это покрывало источником зла. Во всяком случае, оно добавляет дерзости для нарушения запретов. Я почти уверен, что исчезновение его может вызвать какие-то положительные сдвиги. -- Хммм,-- покивал рыцарь и со значением посмотрел на монаха.-- Добавляет дерзости? Я думаю, мы нашли именно то, что всем нам так необходимо этой ночью. Призрак, ты пойдешь с нами к Магистру. И он решит твою судьбу. И судьбу всех, кто связан с твоей судьбой, ибо судьбы не любят одиночества, они зреют как виноград среди себеподобных. Они повели меня туда, куда я и направлялся -- к мерцающему свету. Рыцарь шел впереди, монах сзади. Бежать я не мог. Думать тоже. Я даже не удивился, когда мы вскоре оказались перед большими деревянными воротами, которых никогда не было, да и быть не могло в этом ручном городском лесу. -- Стража! -- гаркнул рыцарь. И тут же разные голоса подхватили его крик: "Стража! Стража!" и унесли вдаль. С разных сторон тьмы началось какое-то движение, а ворота медленно раскрылись. Меня втолкнули внутрь. Костер. Вокруг -- фигуры в бордовых плащах. В закопченном огромном котле булькало какое-то варево и расточало мясной пряный запах. Этот такой явственный и "заземленный" запах вернул мне здравый смысл. Прежде всего, я не был в плену у собственного воображения. Вообразить такой запах я просто не сумел бы. А кроме того, все происходившее было реальнее, чем казалось. Откуда бы не явились эти "бордовые", они находились в нашем мире и нуждались в нормальной еде. И это было хорошо -- в любую игру, даже неизвестную, лучше, все-таки, играть на своем поле. Они не обращали на меня внимания, но это было слишком демонстративно, и я чувствовал, что на самом деле все за мной следят. Рыцарь встал у костра, обвел всех взглядом и приказал: -- Сообщите Магистру -- мы нашли Гелиадского призрака и не дали свершиться измене! Если бы вокруг горели софиты, я был бы уверен, что просто снимается кино. Но сколько я не смотрел по сторонам, пытаясь обнаружить хоть какие-то признаки киносъемки, ничего я не увидел. Единственным источником искусственного света был этот костер и несколько факелов. И все происходящее в живом мерцании огня, представлялось такой реальностью, в которую подмешали щепотку неизвестного порошка, смущающего разум, но пробуждающего подсознание. Оно расправляло свои мокрые новорожденные перепончатые крылышки, просушивая их у костра, а я был как уже ненужный хитиновый кокон, пребывал в странном оцепенении, наблюдая и понимая, что мне нужно преодолеть собственное бездействие. Магистр возник между мной и костром. Черной глыбой высился он надо мной. Я пытался заглянуть ему в лицо до тех пор, пока не понял, что заглядывать некуда. Но глаза его я видел. Они блестели, как ртуть. А голос Магистра шел от земли, был гулким и отдавался вибрацией в костях. Громко или тихо со мной говорили, я не понял. И Магистр сказал: -- Зачем ты? Но я-то знал про себя только против чего я. И не ответил. А он сказал: -- Не отвечай. Ответ нужен не мне. И тогда я все-таки ответил: -- Я боюсь отвечать. Потому что я очень боялся брать на себя ответственность. Я чувствовал, что слаб. Кроме того, ведь я знал, что еще могу прикрываться неведением. Я еще не был избран, я еще был одним из всех, безликой толпой. Я не был посвящен. Я не дал обет, не принял присягу, не заключил завет. Я еще не был должен никому. Но я уже был должен себе. И я это знал. Знал это и Магистр. -- Страж, не Принявший Обет! -- обратился он ко мне. Я перестал притворяться и послушно отозвался: -- Я! А он даже словно рассмеялся этому и потребовал: -- Выбирай! -- Между чем и чем? -- Не между. -- А как? -- Из всего. Я зря надеялся на подсказку. Мне придется делать выбор самому, не зная -- прав я или нет, ошибка или верный ход, руководствоваться только собственным чувством правильности поступка, что не всегда делает его правильным. -- А если я выберу свободу? -- Тогда ты получишь свободу. За счет других. -- А что я могу получить не за счет других? -- Ничего. Это звучало угрожающе. Получалось, что отказавшись от свободы за счет других, я обрек себя на несвободу. Я даже начал чувствовать, как чужая воля ощупывает мои понятия и представления, неторопливо определяя слабые места. Я должен был скинуть это парализующее влияние. Что бы вокруг не происходило -- реальность, болезнь, чья-то злая шутка, чья-то чужая игра, порождение чужой воли, это было -- чужое. А следовательно, не мое. И надо было избавиться от этого. Я закрыл глаза и за несколько секунд сумел достичь максимальной внутренней концентрации. А ведь обычно мне для этого требовалось не меньше четверти часа. Не открывая глаз, я понял, что уже способен действовать. В данном случае действовать -- означало бежать. Бежать. Я понял, что нужно не раздумывать, не пытаться перехитрить неведомое сознание, это все очевидная реакция и ведет к неудаче. Надо было довериться животному инстинкту преследуемой добычи. И просто бежать. Я чуть приоткрыл глаза и заметил, как Магистр медленно протягивает к моему плечу... руку, лапу? Что бы это ни было -- черное, бесформенное, мягкое, я ясно увидел ртутный блеск четырех хищных львиных когтей. Ужас не парализовал, а пробудил меня. Я зажмурился, отвернулся от огня и побежал. Раздался такой шум, как на стадионе, когда забивают гол. Я открыл глаза как раз вовремя, чтобы увернуться от ствола дерева. Я понятия не имел, как преодолею крепостную стену. Кто-то прыгнул сзади на меня, я изо всех сил ударил его локтем, и он свалился, цепляясь за плащ, то есть за покрывало, и стащил его с меня. Бежать стало легче, словно это покрывало пыталось удержать меня и предать врагам. Голоса сразу же стали удаляться. Вдруг я увидел свою машину. Мне бы задуматься, как она оказалась внутри крепостной стены, но у меня возникла надежда, что это я каким-то чудом оказался по ту сторону происходящего. Только набрав скорость, я заметил, что не включил фары. Но лишь вырвавшись из леса понял, что мне все-таки смогли помешать, и я не исполнил, что должен был. А теперь было совершенно понятно, что должен! Иначе зачем было мешать сжечь в ночном лесу засранное покрывало!.. Уснуть я и не пытался. Включил телевизор, просто чтобы наполнить комнату голосами. На экран даже не смотрел -- после произошедшего в лесу, я не способен был проникнуть ни в один телевизионный видеоряд, а просто скользил по плоским цветным теням и вспоминал... Нет! Вспоминать тоже невозможно -- слишком это было близко, слишком било по нервам. Подсел к компьютеру. Совершать обход своих обычных библиотечных и философских сайтов не было никакого желания. Все равно не помогло бы. Я был неспособен сконцентрироваться. Нужно было что-то новое, другое. И у меня это было, потому что я взял у © их привычные линки. Хорошо, что взял, правильно. Я нашел их записку, когда уже испугался, что потерял ее. "Курилка"? Дым, смрад. А покрывало я так и не сжег. Нет, не то. "Тенета"? Этого только не хватало. И так запутался. "Лимб"? Да, пожалуй. Я набрал адрес "Лимба" и сразу увидел, что Кот опередил меня. Обнаружив его присутствие, я принял его как доказательство правильности своего предположения. Аллерген уже развалился в Интернете, как на хозяйском диване и даже начал точить когти. Странным мне показалось лишь то, что будучи Городским Котом, он не начал с иерусалимских проблем, а сразу полез в мировую паутину, словно патиной покрывшую воображаемый глобус. Впрочем, это же Иерусалим. Здесь решается судьба всего. Но почему Аллерген такой руссколитературный? Что это еще за реинкарнация Зеева Жаботинского, в самом деле! Или он на многих сайтах одновременно? Неважно. Мне дан именно этот адрес, эта часть виртуального пространства. Это как если бы на бастионе меня поставили перед бойницей -- следить за угрозой именно в своем поле зрения, а я бы начал метаться от одной бойницы к другой. Но что я должен заметить? Вот время его появления в гостевой. И что он подразумевает под рыбой в тесте? С тестом более-менее ясно, хотя бы на первом уровне. Это телесная оболочка. Но что означает заключаемая в нее рыба? Закрытая чешуей трепещущая душа? Нет, в тесте рыба с уже очищенной чешуей! Рыба -- это что-то из глубины... глубины подсознания. Это влажный сон, вытащенный за губу на сушу, где песок, солнечный свет и ветер. И как правильно смещен акцент! Не душа или подсознание в человеке, а сам человек, как гарнир приложенный к душе и подсознанию. Я снова прав! Вот что отвечает Глас Народа -- Аллергену, то есть не ему, а какому-то Незнайке, но сразу вслед за записью Кота: -- Чья душа жирнее РЕШАЮ Я! ПОАЛ? Больше дурацких вопросов не задавай, плиз, неохота время тратить на ответы! Тут обозначаются сразу три направления. Примерно одинаковой важности: ожирение душ наших, кому принадлежит право на Решение и когда закончится время для вопросов. Но зато ясно, что рыба -- не подсознание, а душа. Впрочем, это и так можно было понять. Если нас начнут карать, то наверное в людоедском порядке начнут с наиболее "упитанных", с тех, чьи души заплыли жиром. А право на Решение Кот теперь заберет себе -- это очевидно. Даже если ему и не захотят отдавать, все равно заберет, не удержат. А ведь когда-то я боялся получить это право. Почему же я не радуюсь? А когда кончится время для вопросов -- это ведь тоже вопрос, только продлевающий это время, или исчерпывающий -- вот что понять бы. А вот как отвечает Кот: -- Самая жирная душа, дорогие, у простипом! Он начинает с первого направления. Но только что это значит? Это неприятное слово "простипом"? Впрочем, понятно что. Простипом -- прости и помоги. Так он обозвал тех, кто не желает заставлять свою душу работать, не тренирует ее, не напрягает, а в любой ситуации рассчитывает на чужую душевность. Что другие души простят ему все и помогут. Просто очевидно, что самые жирные и заплывшие масляные души -- именно у таких простипом. А ведь и я несколько раз, поступив неправильно, просил помощи и прощения, хотя мог справиться и сам. Несколько раз я просил прощения и помощи только у людей, а сколько раз у... © Подросток явился на рассвете и проснулся только к обеду, вскоре после родителей. -- Ну, расскажи подробно, как все прошло? -- спросило старшее поколение. Под заботливостью скрывался хищный писательский интерес к LARP-у -- новому для © понятию, таящему в себе кучу сюжетных и прочих возможностей. Ролевая игра в реальности, подразумевающая фантазийный сюжет, настоящие костюмы, интересных персонажей. С расцарапанной, но довольной физиономией подросток зафонтанировал впечатлениями: -- Аль а кефак! Смешно было. Юваль переоделся в араба, пошел к дороге. А там ехала как раз полиция. Они увидели Юваля, потребовали документы. А там фамилия -- Портновский. Мы оборжались. -- А как вы полиции объяснили, что вообще делаете в лесу ночью? -- С трудом. Да они все равно не поняли, уехали с такими лицами... Сказали, что еще вернутся -- проверить. Но не приезжали. А Боаз сварил на костре настоящий венгерский гуляш по средневековому рецепту. Очень было вкусно. -- А что с твоим мечом? Его допустили к игре? Безопасным признали? -- Да, все нормально. Я его успел покрасить таким серебряным. Отличный меч вышел. Ему даже имя дали -- Аннобел. Красиво, да? -- А как вы там бегали в темноте? Там же переломать руки-ноги можно. -- Ну, так и бегали. Луна была. И факелы еще. Я с Тирошем в паре ходил. А, вот еще было смешно. Мы должны были найти призрака. И ошиблись -- поймали какого-то идиота, который оказывается вообще был не наш. То есть, он был из наших, в общем -- из ваших. Говорил с ошибками и русским акцентом. -- И что? Какой кошмар! -- Да ничего, нормально. Смешно вышло. То есть, нам было смешно. Он сам виноват -- закутался в бордовый плащ, как все наши. Ну мы и ошиблись. Заставили его идти в лагерь. -- А чего он не убежал? -- Его Тирош сразу запугал. Он себе такой жуткий молот сделал. Из пенопласта. Тоже серебряный. Как настоящий. Так Тирош помахал этим молотом одной рукой. И сказал, что если тот убежит, вобьет в землю по самые брови. -- Вот вы гады, все-таки. Ну и что этот мужик? -- Да что, потом все-таки убежал. Уже из лагеря. Мы решили, что его Магистр должен допросить. -- А кто у нас Магистр? -- Сонья. Вы ее не знаете, она из Тель-Авива. Мелкая такая, писклявая. Мы ее Магистром назначили, потому что никто не хотел, он же все время в лагере сидит. Так приводим этого мужика. А Сонья как раз в туалет ушла. Пока ее звали, псих вдруг как рванул! Я его только за плащ схватить и успел, но он его как сбросит! И удрал, в общем. А, плащ был точно как наше покрывало. Ну очень похож. Э, а где оно? 4. КРАСНЫЙ КОТ Кот Почему я? А потому. За грехи предков. За заслуги потомков. За то, что много жрал и сладко спал. За то, что я рыжий. Или КРАСНЫЙ? Про Красного Кота я впервые услышал от матери. Странная она была кошка. Ни дикая, ни домашняя. Иная. Тоже рыжая, но в белых "носочках". Они мне тогда казались замечательно красивыми. А она их стеснялась. И как-то сказала, что из-за них не может ничего достичь. Значит, она мечтала быть Красным Котом. Верила в это, хотя ни разу, никогда ничего с ней или около нее не случалось такого. Ни намека. Из-за этих носочков она придумала себе другую миссию -- творить Красных Котов. Да, конечно. Нерыжих самцов она к себе не подпускала. И меня любила больше всех, а полностью рыжим в нашем помете был только я. От остальных она спешила отделаться, а меня оставила при себе, не отпускала, как не делают. Надо мной все уже смеялись, мне было стыдно ходить за ее хвостом. Но мне было так интересно с ней! Наши дальние прогулки, ее рассказы обо всем, что встречалось на пути. Ни одна кошка не знала про Иерусалим столько, сколько моя мать! И всегда, во всех рассказах, маячил смутный образ Красного Кота. Но на самом деле -- Красный Лев -- вот что занимало все мысли матери, что сопровождало ее всю жизнь и всегда волновало одинаково сильно. Она видела его присутствие, вернее, намеки на его скорый приход в простых, даже обыденных и примитивных вещах. Я не понимал, как может красный всплеск заката над бордовой черепицей быть Знаком. И когда я смеялся над ее суевериями, она легонько хватала меня зубами за шкирку и насмешливо говорила, что я еще пойму однажды что к чему. Пойму, потому что я -- настоящий Красный. Без единой нерыжей шерстинки. Однажды, еще в раннем детстве, когда она вылизывала меня, она вдруг переполошилась и страшно занервничала -- ей показалось, что она обнаружила неправильный волосок, белый. Но это просто налипла шерстинка от другого котенка. Она рассказала мне, что я не первый безупречно рыжий котенок, рожденный ею. Был еще один. И она даже, не смотря на неопытность, смогла уберечь его жизнь. Но не смогла правильно воспитать его. Как она это называла, он получился "слишком беззаветным". Красный Лев должен возникнуть из многих Красных Котов, когда они сольются в Единое. А старший брат не хотел делить Свершение с другими, которых к тому же надо было найти, ждать, учить. Которые при его жизни могли просто не появиться в достаточном количестве. Никто точно не знает, сколько Красных Котов должно быть в котерии для Воплощения в Красного Льва. Теперь я могу прикинуть, что... хотя... кто знает. Таких, как старший брат, могло бы хватить и нескольких. Старший брат сумел приручить какого-то культуриста, поселился у него и подъедал хозяйские анаболики, чтобы быстрее приблизиться к заветной цели и стать Красным Львом в одиночку. Он был очень горд и независим. Он и умер от гордыни. То есть, это произошло от передозировки, но по сути -- от беззаветности. Мать рассказывала, что даже хозяин-культурист не мог сам похоронить его огромное тело. И тогда он позвал еще трех друзей-культуристов. И вчетвером они понесли тело моего брата на носилках -- хоронить, а рыжий его хвост подметал мелкую иерусалимскую пыль, и словно белое облако шло за этой траурной процессией. Воистину, "религия -- опиум для народа". Я не хочу сказать, что мать все это выдумала... Конечно, все что со мной произошло -- во многом из-за матери. Собственно, и о ней самой среди старгородских котов ходили странные слухи. Что она всегда выбирала какие-то особые места для рождения своих котят. Говорили, что меня она родила на Храмовой горе, проникнув в пещеру под Краеугольным Камнем и рискуя жизнью и душой. На этом камне до сих пор видны глубокие царапины от когтей предыдущего воплощения Красного Льва. А еще говорили, что рожден я был каким-то экспериментальным способом, среди вод источника, льющегося из "Львиной пасти" в пещере Цидкиягу под самым Старым Городом. Я тогда слушал вполуха и не пытался докопаться до истины, по юношеской дури мне было все равно, а теперь ничего уже не воротишь и не прояснишь. Все мое детство прошло под знаком Красного Льва. Он придет -- и... Долго я даже не задумывался, что будет потом. Ничего и не надо было. Сама мысль о появлении огромного, величественного, прекрасного Красного Льва вызывала катарсис и оставляла в состоянии эстетического шока. Но однажды я спросил мать -- а зачем, все-таки, должен явиться Красный Лев? Для чего? Мать кивнула: "Ты догадался задать этот вопрос, значит достоин получить на него ответ. И не говори об этом никому, пока тебя не спросят. Это знание дается лишь тем, кто способен задаться этим вопросом." Гордость переполнила меня настолько, что не оставила места, чтобы вместить полный ответ. Но я понял, что вертикалы настолько погрязли в грехе, что лишь лучшие из них смогут очиститься, да и то -- лишь пеплом специальной Красной Коровы. Но когда она придет в наш мир, вряд ли найдется достойный, чтобы принести ее в жертву. И тогда мир зависнет, а время остановится. А чтобы этого не произошло, предусмотрен Красный Лев. Красный Лев будет сидеть в засаде под Жертвенником и ждать, когда появится достойный закласть Красную Корову перед Жертвенником. Он будет ждать до последнего момента. Но не дождавшись, за мгновение перед тем, как мир зависнет, он выпрыгнет из-под Жертвенника и задерет Красную Корову, чтобы спасти мир от остановки. Мир все равно захлебнется в Красной Крови, но от него останутся хотя бы развалины. И выжившие вертикалы станут рабами выживших котов. А сейчас я знаю, что все грядущее -- намного сложнее, страшнее и неоднозначнее. Но в целом все катится именно туда, куда и предполагалось. И допустить этого очень бы не хотелось. Раньше, до превращения, мне очень нравилась идея о двуногих рабах. Но кому нужны рабы на одной гигантской мусорке, которой станет мир? Разве что параноидальному властоголику. Не лучше ли наслаждаться всеми благами цивилизации и добровольным служением вертикалов? Как сейчас. Естественное, плавное течение эволюции происходит в благоприятном для котов направлении. Наконец-то наше электричество взаимодействует с электричеством домашних компьютеров -- этим венцом творения сапиенсов, или уже постсапиенсов. И домашние компьютеры дичают, становясь все капризнее, а мы, дорогие, наоборот, становимся спокойнее, статичнее и мудрее. Когда-то мы пришли к их кострам и много веков пристально вглядывались в огонь, пытаясь в нем что-то отыскать. Сегодня мы всматриваемся в экраны компьютеров и телевизоров. И это уже не просто транс и медитация. И даже не просто поглощение информации. Мы присматриваемся к партнеру. Это большая разница -- за вертикалами мы следим, а к компьютерам -- присматриваемся. © Хвойный Иерусалимский лес -- прекрасное место для больных легких и легких больных. © избрали его для дальних прогулок. За несколько минут рассовывался по карманам стандартный набор: блокнот с ручкой, апельсин с фляжкой, солнечные очки, мобильник. За двадцать минут они доходили до ближнего входа, за сорок пять минут проходили лес насквозь и двадцать пять минут шли домой от огромной абстрактной скульптуры, прозванной в народе "Красной коровой", хотя ничего коровьего в красных металлических изгибах не было. Но прогулка эта всегда длилась дольше полутора часов -- на то, уже неопределенное время, на которое © зависали у сосны Бен-Гуриона, с которой усматривали некую общность. Сосна эта была у них чем-то вроде тотема. Первый первый министр посадил ее аккурат между датами рождения Макса и Анат. Она выросла маленькой, чахлой, но стройной, поэтому казалось, что у нее хорошие корни. Огородили сосенку каменным заборчиком, вокруг замостили площадку. Так и торчала теперь она вроде и среди леса, но отдельно от торной тропы и прочей сосновой тусовки. Макс завинтил крышечку на полупустой фляжке с "Джеком Дэниелсом": -- Все-таки из железной фляжки другой вкус... Наскальный рисунок -- письмо -- текст -- пост. Подъем и деградация европейской цивилизации. Мы сегодня отправили пару десятков дурацких постов и написали два абзаца текста. Абзац! -- Точно -- пост. Потому что это -- пост-европейская цивилизация,-- отозвалась Анат с понимающей усмешкой кухонной сплетницы и отхлебнула.-- Другой вкус? Лучше или хуже? -- Просто другой. Железяка придает бурбону мужественности. -- Сталь всегда придает мужественности королям, не только Бурбонам. -- Во, правильно. Пост-Европу надо потреблять из железной фляжки. Смотри, смотри, олени! По склону, провоцирующе близко, спускалась пара оленей. Вели они себя примерно как полудикие коты в Бейт а-Кереме -- не боялись, но и не доверяли. -- Бурбон унюхали,-- прошептала Анат. -- Бурбонов на них нет,-- с сожалением сказал Макс.-- Королевская охота... -- Ага, королевская. Я читала на днях -- их гастарбайтеры поджирают. © проводили сочувственными взглядами пятнистую парочку. Потом хлебнули бурбона за сохранение их заповедной жизни, поглазели в застиранное осеннее небо. Макс сказал: -- Да-а... они, в общем-то, и Европу поджирают. -- Пост-Европу пора расфасовывать в железные фляги. -- Для придания мужественности? Чтоб боролась? -- Чтоб сопротивлялась. А не расслаблялась и получала удовольствие. Кажется, единственное, за что постевропейцы еще готовы бороться -- за гарантированное право спокойно умереть в собственной постели. -- Они за это даже не борются. Они за это платят. Вот знаешь, как одинокая умирающая старушка в приватизированной квартире... Завещает жилплощадь тому, кто ее досматривает. -- Зато не будет Третьей мировой. Третья мировая -- это когда третий мир мирно хоронит всех белых. -- И посткапиталистов, и постсоциалистов в одной братской могиле.-- Анат вздохнула, словно бы прислушиваясь к собственному ощущению внутренней правоты.-- Так им и надо. За лицемерие... -- Никакого лицемерия. Чтобы лицемерить, надо хотя бы сохранять лицо. -- Или хотя бы морду. Для мордомерия. -- Наша морда существует не для мордомерия, а для мордодейства. -- Для мордопоэзии эта рыжая морда существует. -- А он нас не замордует? На своем поэтическом конвейере. Такой должен быть продуктивным... -- Мы превращаемся в сфинкса с этим котом. Скоро начнем размахивать лапами и драть кору. -- Сфинксом -- это еще неплохо. У сфинкса зато есть лицо. -- И оно сохраняется тысячелетиями... -- Скажи "мяу". -- Нуу... Мяукать надо ночью. Страстно. Влажной ночью. Грот ночи жаркий, влажный. Прибой веселой страсти. -- Соответственно... Я буду нежен с каждой, любой дворовой масти... Кот Мир до сих пор цел. Крошится себе с прежней скоростью. Сойка мяукает с дерева, тварь, семейство вороновых, длина тридцать четыре сантиметра... Сколько?! Тридцать четыре сантиметра? Кто бы мог подумать! Да на хрена мне знать какого она семейства, и какая ее средняя длина, и сто с лишним способов как ее мог бы добыть вертикал, если она по-прежнему меня дразнит, а я тут схожу на говно! Как отравляла раньше отдых на любимом месте, так и продолжает доставать. Да, привычки и реакции прежние. А знание, действительно, лишь умножает скорбь. И в Городе ничего не изменилось. Жизнь слепым котенком как тыкалась бестолково в поисках молока, так и тычется. Горожане спешат утром на свои мусорки, а вечером возвращаются на подстилки. Коты, впрочем, делают то же самое. Собаки служат. Голуби гадят. Никому нет дела, что я стал... стал Красным Котом. Когда это испытываешь на своей шкуре, а не видишь чудесное воплощение в затуманенных героизмом котеночьих мозгах... Город мой, Город, как же так все совпало по-идиотски? Для героизма и свершений. Красный. Кот. Да, я стал! Раньше я интуитивно ощущал -- что-то такое должно случиться. Я -- это он?! Страшно. И что теперь? Я теперь даже сам не знаю всего, что знаю. Как если бы случайно проник в пыльный зал библиотеки, и в этот момент на меня обрушился весь запас книг, то есть не на меня, а в меня. И размахиваю лапами, чихаю, пытаюсь прорваться из этой информации на дневной свет, но где он тоже не знаю. То есть знаю, конечно, поскольку обладаю информацией. Завалами информации. Как сидел на мусорке, так и сижу, на бескрайней информационной мусорке. А эта пернатая тварь все мяукает... Значит, на мусорке. Это даже смешно, вот скажем, подумаю я о... ну, о рыбе в тесте... рецепты, рецепты, тридцать пять тысяч одних рецептов, калории, кухня от Елены, пиво на Куличках, рестораны... один выход -- быстро смигнуть весь этот хвост. Теперь надо быть очень осторожным, очень. Тихо-тихо красться внутри себя же. Потому что любая мысль вызывает сход информационных лавин. Даже ассоциативных лавин. Хорошо, хоть научился смигивать. Допустим, я -- Красный Кот (панк-текст, генетический анализ, выставка экстремалов породы, ник участника политфорума, мифология, смигнул), должен шнырять по информации, как по родному подвалу. А почему, собственно, должен? Никогда я никому ничего не был должен. Не желаю быть должен. И не буду! Не буду... Если это от меня зависит. Болонке понятно, что скорее всего не зависит. Что получил я во владение эту информационную мусорку не просто так, а вместе с долгами. Которые, конечно же, вылезут как глисты (гельминты -- кошачья двуустка, аскариды, острицы...смиг!) в самое неподходящее время. И взыщутся. Так начнут зудеть, что будешь готов сделать что угодно, лишь бы избавиться. И не надо от этого абстрагироваться, думая о себе, дорогом, в третьем лице единственного числа. Это -- я. Я! Со мной! Мне! Про меня! Ужас. Но... ведь и для меня! Ассоциации все равно выскакивают, как блохи из-под половиц, или лягушки из-под лап идущего на водопой. Стать поэтом, что ли, как и хотели Аватары? С такими-то чертиками ассоциаций это как два байта переслать. Собственно, что значит "стать"? Я уже поэт. Аватары тут ни при чем. Ну, почти ни при чем. Я им, дорогим, еще покажу что такое каталектика, катахреза и катрен. Им еще придется мной гордиться. И испытывать комплекс неполноценности. Простипома, пелядь! В последнее время мне страшно спать, а, значит, и страшно жить. В моем настроении явный спад -- разбиты сна витражи. И в черные дыры с осколками слов хлынули ужасы сна с монстрами, мистикой, криками сов, проклятием колдуна. Мне снится упорно, что я человек -- серый, усталый, злой, выдавший другу фальшивый чек, свернувший с дороги домой. И вот я уже в тоскливом лесу, ноги вязнут в грязи. Я на спине чье-то тело несу, оно мертвечиной разит. Но тело живет, поскольку оно шепчет мне жарко:"Брат! Расслабься, устань, прокисло вино, меня отнеси назад!" И я не пойму -- почему я, кот, несу некошачий груз, и что мне семьдесят пятый год и бывший Советский Союз. И что за колдун у меня за спиной командует, как мне жить. Серые сумерки правят судьбой, закручивая виражи... Из сна вырываюсь, чтобы упасть в бездну другого сна, где щерит сука слюнявую пасть, клянется, что мне верна, и дышит в затылок, воняя тоской, и псиной, и течкой, и всем -- всем тем, что поток суеты мирской снесет с осажденных стен. Но вот просыпаюсь. Звезды и лай. Антенна, труба, провода. Богатый район, этот кошкин рай... Мне страшно и в шкуре кота. И эмоции тоже как-то сдвигаются. Раньше мне нравилось обозревать окрестности и чувствовать себя каменным сфинксом -- надменным и равнодушным. А главное -- находиться на одном уровне с человеческим взглядом. Я заглядывал проходящим вертикалам в глаза на равных. И мне нравилось, когда они первыми отводили взгляд. Нравится и сейчас. Но это уже не важно. Теперь я смотрю по-другому, как микробиолог, ювелир, астроном, у которых специальные приборы. У моего взгляда появилась когтистая лапа, которая инстинктивно, как из аквариума рыбку, цепляет из них трепыхающееся прошлое. Не прошлое их "железа", а прошлое их мягких душ. Не так уж это и интересно. Духовный опыт большей частью однообразен, ошибки типичны, раскаяние стандартно, повторные грехи банальны и предсказуемы. Этакий альпинизм. Учеба, маршруты, ошибки, срывы и в конце -- покоренные вершины, соответствующая квалификация и право спокойно повесить кошки 8Ж) и ледоруб над камином. Ледорубом убили Троцкого. Настоящая фамилия Троцкого -- Бронштейн. Бронштейн Давид Ионович -- международный гроссмейстер, претендент на мировую шахматную корону в 1951 году... смиг. Какая гадость эти сравнения из чужого опыта! Ассоциативные цепочки волочатся за каждой мыслью, как кишки из свежей мыши. Но мать моя кошка! Кишки из свежей мыши -- это же не гадость! Знакомый вертикал. Со второго этаже. Содержит собаку-болонку-идиотку, которая все время смотрит на меня масляными черными глазками и каждый раз хрипловато просит объяснить разницу между собакой и кошкой. Вертикал этот один раз на меня замахнулся, когда я прилег на его новый дверной коврик. Я бежал, но потом вернулся и коврик пометил. Тогда мне это казалось важным. А сейчас? Пожалуй, и сейчас я поступил бы так же. Это важно -- поступать так, как тебе представляется правильным. А душонка у этого болонкодержателя под стать жирному негибкому телу. Ленивый такой софт, потому всегда неопытный, тупо делающий одну и ту же ошибку уже несколько воплощений подряд. Безмозглый и безнравственный жирный софт, который и ошибки-то своей понять не способен, а может лишь просыпаться в предрассветной тоске и скулить, как болонка: "За что, Господи, что я тебе сделал, дай мне больше, лучше, мягче, вкуснее, а все хреновое не давай, а мешающее забери". Этот софт еще долго будет проворачиваться в мясорубке, так ему, собственно, и надо -- нечего пинать чужих котов на общей лестничной площадке. Еще вертикал. Снова знакомый, это к Аватарам. Тот самый, Похититель. Который украл меня из Старого Города. Который приходит к Аватарам, а смотрит на меня, как на огонь. Соглядатай. Мне уже не терпелось заглянуть ему в глаза. Я даже чуть не спрыгнул на землю, чтобы побежать навстречу, но утерпел. А он шел мимо меня, глядя под ноги, как нарочно. Мне пришлось мявкнуть над его ухом, громко и властно, чтобы он обернулся. Такие софты мне еще не попадалась. Я даже оторопел на миг. Он целиком не просматривался, такой был длинный. Длинный во времени. Старый. Я не мог сказать откуда он начал жить и когда, там было мутно. Вот, значит, откуда выражение "дымка времен". И даже сколько он прошел оболочек тоже сказать точно не мог. Много. В самой мути и дали я различил, как он воплощается меж лап сфинкса, у недостроенной египетской пирамиды и срывается через четверть века, склонившись в пустынной безысходности перед Золотым Котом. Ага, потом он уже был тверд в вере. Крепкий военный софт, не боящийся ни смерти, ни ответственности за содеянное, один из самых твердых в сорокатысячном войске Иехошуа Наввина. Он слишком спешил. И во время Иерихонской резни не всегда добивал противника, чтобы тот не страдал. За эту черствость его через несколько дней сняли с маршрута, вместе с тридцатью шестью такими же, борзыми, убитыми при первой атаке на Ай. Так, а потом, через несколько веков, странная история с иевусейкой... отвернулся, гад. А жаль, не надо было лезть так глубоко -- и видно плохо, и детали стерлись. Надо было сверху вниз просматривать, бурить, добывать жирную черную нефть разложившегося прошлого. Вот учила когда-то дорогая мама -- сначала хватать надо то, что плохо лежит, сверху и близко. Ужасный, конечно, софт. Усталый, упрямый. Оборванный, перекореженный, растерянный. Софт-БОМЖ. Отставший от сверстников, давно уже обретших покой у камина. До сих пор не понимающий "за что". Надо бы его еще порассматривать. И кстати, зачем он меня украл из Старого Города? Значит, не добивал иерихонцев во время резни... Теперь до меня дошло, что знать -- не значит понимать. Вот вертикалы чего только не наворотили вокруг убийства. Больше всего напридумывали про убийство и про любовь. Но про любовь -- понятно. Придумывать про любовь -- в кайф. Вообще-то в любви вертикалы так себе. Хоть и круглый год, но вяло. При такой активности вертикалам и конкурировать за самок никакого смысла нет. Но агрессивность и жажда собственности заставляют конкурировать. И что им делать? Ясно что -- любовь-кровь. Срифмовали и убивают. И самоутвердились в убийствах. Забавна все же цивилизация, в которой специально обученный самец, при благоприятном для него, конечно, стечении обстоятельств, может в единицу времени уничтожить во много тысяч раз больше себеподобных, чем оплодотворить самок за всю свою жизнь. Невротики! Сначала провозглашают: "Не убий!", потом понимают, что это невозможно, не совместимо с жизнью, с самим выживанием их биологического вида. И тогда они придумывают исключения. Много исключений. Сами они -- исключение из фауны, массовые убийства не практикующей. Они сделали убийство профессией. Даже несколькими профессиями. А нас, дорогих, объявили хищниками! То есть, убиваешь единицы для пропитания -- алчный хищник, зверь. Убиваешь тьмы ради идеи -- пассионарий, харизматик, самый человечный человек (родился 22 апреля 1870 г. в Симбирске, ныне Ульяновск, ныне в мавзолее, шалаш в Разливе, "я поведу тебя в музей,-- сказала мне сестра", атомный ледокол, сифилис, смиг). Дни трепета, этот март наоборот, раздувают тлеющий софт. Жжет. Потом должно стать полегче. Вертикалы надеются, что покаянными мыслями, молитвами, подаяниями и постом они могут перезаписать себя в файл жизни. Наивность их представлений, на фоне их технологических возможностей -- это что-то. Когда-то им попытались приоткрыть какие-то истины, адаптированные, конечно, к уровню тогдашних диких мусорных вертикалов. Боятся они этого духовного света, как мы огня, что ли? Почему они тормозят, почему довольствуются теми духовными крошками, которые им сбросили со стола? Вы же уже додумались до квантовой механики. Вы же уже знаете, что принцип неопределенности -- самый фундаментальный. Так неужели трудно допереть, что этот принцип всеобъемлющ. Ну какой Творец будет создавать себе детерминированную игрушку! Какой интерес создавать то, про что все заранее известно? Неужели трудно догнать, что никто вас в Рош а-Шана не разносил по файлам жизни и смерти, что сейчас своим покаянием, молитвами, подаяниями и постом вы можете лишь повысить вероятность пережить наступивший год, улучшить шансы в игре, перед тем, когда на исходе Судного Дня протрубит шофар, и файл с запланированными годовыми вероятностями гибели для каждой твари уйдет к администраторам... Давид Я шел к © по их круто спускающейся к вади улице. Но теперь вади нет, и получается, что улица течет к шоссе, в которое она даже не впадает. Шел, глядя себе под ноги. Я не был уверен, что правильно делаю. Сначала надо было пойти в лес, чтобы убедиться. Что все было. Или ничего не было. Найти это место и обследовать. Но мне было страшно идти туда одному, даже при солнце, поэтому я вспомнил, что © любят гулять в лесу. И позволил себе лазейку -- я подумал, что смогу уговорить их пойти с собой. Хотя я откуда-то знал... что значит -- откуда-то, от них же и знал, что гуляют они в лесу только вдвоем. С фляжкой и с блокнотом. Над ухом страшно заорал кот, я шарахнулся. Это был Аллерген. Ясно, что он сделал это нарочно, что он поджидал меня на каменном заборе. И еще он уставился на меня наглыми круглыми преображенными глазами, как будто нацеливался запрыгнуть мне в зрачки. И еще мне показалось... мне это, конечно, только показалось, что я не сразу смог отвернуться, словно меня насадили на два силовых луча. Но потом я отвернулся, и все успокоилось. Но не совсем. Впервые © не было дома. Я привык заставать их дома и считал это хорошей приметой, какой-то, что ли, маркировкой, подтверждающей правильность избираемого пути. У меня даже испортилось настроение. Я еще раз нажал на звонок -- вдруг они были в ванной и не слышали. Потом позвонил на мобильник. И не поверил своим ушам. Они уже были в лесу! Если бы я пошел сразу в лес, я бы их там, конечно, встретил -- в этом я отчего-то не сомневался. А теперь мне надо было успеть застать их там. Зачем? Чтобы разбавить свой страх? Наверное не только, раз все так совпало. Зачем я себя буду мучить вопросами? Надо. Это очевидно. Вот только второй раз мимо Аллергена мне не хотелось проходить, а я отлично знал, что он сидит на прежнем месте и поджидает -- уж он-то был в курсе, что хозяев нет дома. Но не обходить же кота по газону. И я сумел бросить на него короткий колющий взгляд и сказать, как пароль: -- Простипом! Он даже ухом дернул и моргнул. То ли от неожиданности, то ли отзываясь на пароль и разрешая пройти мимо своего поста. Так-то! ©, когда я им звонил, сказали, что выпивают у сосны Бен-Гуриона. И собирались возвращаться домой по улице Цветов очарования. Если они замешкаются, то я смогу перехватить их где-то на уровне вчерашнего места. И мы могли бы вместе его осмотреть, что почему-то было бы лучше. Но рассказывать о ночном происшествии я никому не буду. Даже Лее. Особенно Лее. А © можно будет сказать, что я потерял там... ключи. Я торопливо шагал, задыхался и думал, что если Городской Кот признал за мной право проверять посты, как в миру, так и в Сети, а он вроде бы признал, ведь "простипом" был явным тому подтверждением, то это означает, что я -- Страж. Или что я из Стражи. Но это новое знание лишь прибавило мне сомнений, потому что о своей роли я догадывался и раньше, но теперь надо было понять главное. Если я Страж, то я одиночка. И не на кого мне надеяться. Но если я один из Стражи, то мне предстоит найти других, таких. И схемы поведения должны быть совсем, совсем разными. Поэтому если я перехвачу ©, то мы, скорее всего, Стража. А если нет, то я одинок. Что гораздо хуже, что страшит меня и заставляет не думать о своей участи, а шагать быстрее. Если бы Лея не определила, что я нормален, я бы считал все это полной шизой. Но теряет ли человек с нормальной психикой право на ненормальный образ мыслей? Конечно не теряет, а напротив -- скорее приобретает. Потому что не боится показаться никому ненормальным, а прежде всего -- себе самому. И это очень важное преимущество здорового человека перед больным. А других очевидных преимуществ у нас может быть даже и нет. Когда я подошел к вчерашнему месту, я не стал спускаться с дороги вниз, а пошел дальше по асфальту, в надежде все-таки встретить ©. Увы. Одиночество мое становилось все очевидней и начинало захлестывать. А вдруг они еще сидят у своей, вернее у Бен-Гурионовой сосны. Они ведь часто зависают в самых неожиданных местах. Выпили, что-то обсуждают, что-то записывают. Я решил дойти до сосны, чтобы исчерпать надежду. Я свернул с асфальта и по каменным ступенькам полез в гору по широкой цивильной, но все-таки лесной тропе. Это был логичный маршрут, даже с указателями. Чтобы разминуться со мной, © нужно было бы специально свернуть на какую-нибудь боковую тропинку, что означало бы, что они не Стражи. Я дошел до жалкой сосенки, посаженной когда-то Бен-Гурионом и оказавшейся такой же низкорослой, как он сам. И не увидел ничего. Ни ©, ни следов их пребывания. Может быть, они вообще зачем-то обманули меня, сказав, что пьют под сосной. Я заглянул в зеленевшую в углу площадки урну. В ней было относительно чисто -- хвоя, шишки, пара одноразовых стаканчиков, апельсиновые шкурки, скомканный листок. Листок я, конечно же, развернул. И прочитал: Грот ночи жаркий, влажный. Прибой веселой страсти. Я буду нежен с каждой, любой дворовой масти. У лунного менялы сегодня только грошик, и потным покрывалом укроет счастье кошек, тем драным покрывалом, где ночь течет в прорехах, где кошка под диваном ревнует человека. Опять покрывало! И опять этот лес! Нечего было тянуть кота за хвост... вот именно, Кота! Надо идти к вчерашнему месту и все окончательно решить. А решив, действовать. И я, отгородившись от страха чувством долга, повернул обратно. В паре сотен шагов, справа от тропы, рос инжир. Я заметил это дерево еще по пути к сосне. Оно росло из пещеры, и сейчас, когда листья опали, казалось, что дерево растет перевернувшись, запустив корни в белесое ватное небо, высасывая из выси энергию и передавая ее куда-то вглубь, во мрак не просматриваемого с тропы грота... Грота. Да, конечно же! Я пробежал мимо этого дерева, почти не обратив на него внимания, не только потому что спешил окончательно не найти ©. Мне не хватало этого ключевого слова "грот", с которого начиналось стихотворение. А теперь необычность этого дерева-перевертыша ощущалась так резко, словно ветви-корни вспыхнули для меня неоновым светом. Надо было лезть в грот. Посмотрим же, что за птицы поют в корнях-ветвях этого дерева-антипода! Я спустился внутрь и сразу почувствовал, что там кто-то есть. Глаза быстро привыкали к полумраку. Я уже угадывал границы грота и выделял контуры двух человек. Они сидели на полу, близко друг к другу и молчали. Я, как мог дружелюбно, сказал: -- Шалом! И словно сам же себе и ответил: -- Шалом. Голос, ответивший мне, мог бы быть эхом. Это был как бы мой голос, но прозвучавший извне. Да и вообще, были это люди, или корни, или тени, или сгустки чего-то такого, говорящего... -- Что тебе надо, брат мой? -- спросили меня. Это были бомжи, наверное. -- Да не знаю,-- сказал я. -- Вот и мы тоже. Бомж говорил с восточным клекотом. Он предложил мне сесть. Словно я был у него в гостях, а значит так оно и было. И я подчинился этой глупой логике гостеприимства и подошел, и сел на грязное покрывало -- о, Господи, этот лес просто запеленывает меня своими покрывалами -- я подумал, что думаю о них во множественном числе, чтобы не подумать, что это может быть ТО САМОЕ покрывало, а оно вполне могло им быть -- бомж мог найти его утром и притащить сюда, в логово. Грот напоминал логово, конечно. Не человеческое, не звериное. Другое. А второй человек -- женщина. Да, это логово. -- Куда идешь, господин мой? -- Мне некуда идти, я возвращаюсь. -- Ну да... Со мной согласились так же легко, как я мог бы согласиться с очевидным. -- Только я не уверен, что мне надо возвращаться. -- Ну если бы возвращались лишь те, кто уверены... Женщина встала, освещение сначала намекнуло, а потом уверило меня в том, что на ней лишь передник. Нет, на голове еще было что-то намотано. Логово. Передники... женщины были бесстыжи или не знали стыда настолько, что неся пищу могли завернуть хлеб в передники, задрав его, а больше на них ничего и не было надето... Иевусейки это были, что ли... геллы ханаанские... Женщина села. -- Иевусейка,-- сказал я. -- В том-то и дело, брат мой, в том-то и дело... © У © было свое дупло. В него остальной мир иногда подкидывал им подарочки. Именно этим локер в почтовом отделении кардинально отличался от почтового ящика у подъезда, в который приходили штрафы за парковку, требования налоговых инстанций поделиться, просьбы благотворительных организаций дать сколько можешь, рекламный мусор, а главное -- с монотонной неотвратимостью поступали немалые счета, оставлявшие у © тяжелое ощущение, что главное занятие их жизни -- включив свет, кипятить воду на газовых горелках, разговаривая по телефону. Так что, при оптимистичном взгляде, почтовое дупло можно было считать "рождественским чулком". Но чаще, открывая маленькую стальную дверку, четвертую сверху в шестом ряду, © воспринимали ее, как колумбарий, где хранился пепел сгоревших надежд на то, что их слово будет услышано и отзовется. Почтовый локер был заведен, когда у © вдруг появилась наивная уверенность, что уж на этот раз они сумели, да-да, сумели попасть даже не в вену, а в нерв. Чтобы дать всем желающим возможность заказать изданную за свой счет книгу, но оградить себя от незнакомых людей, выплескивающих эмоции прямо по месту жительства авторов, © сняли на год абонентный ящик -- узкий лаз для заслуженной славы. С той стороны прямоугольного стального дупла была дыра в странную неизвестность, там всегда горел свет, что в обычной темноте прогулочного времени воспринималось, как чье-то хроническое дежурство в котельной, греющей сердца обладателей почтовых ячеек. Но год подошел к концу, а тираж нет. И © оставили себе дупло, как стимул для прогулок. И радовались каждому письму или заказу, забывая порой вкладывать на счет мелкие случайные чеки. В этот раз остальной мир подкинул квитанцию на нечто заказное. Возвращаясь из леса, © успели проникнуть на почту за минуту до того, как охранник закрыл дверь и получили большую плоскую бандероль с двумя одинаковыми солидными кирпичами на иврите. Где-то там была и их новелла. О проекте издания на иврите "русской" антологии они, конечно, знали. Даже подписали когда-то какой-то договор, присланный им по почте и отправленный с подписями обратно в неизвестность. Потом был один единственный телефонный звонок на иврите: -- Анат? Здравствуйте! Вам звонят из издательства "Едиот ахронот". Хотим уточнить факты вашей биографии для антологии русской литературы. Как называется ваша последняя книжка стихов? Вот тут у нас есть справка, в ней написано, что книжка вышла в Санкт-Петербурге, а названия нет. -- Да. Называется... По-русски -- "Точечная теплота виска". -- А на иврите как будет? -- Ох... -- Алло? Алло? -- Ыыыыыы... -- Алло? Вы меня слышите? Как это на иврите будет? -- Н-не... не знаю. -- Ну хотя бы примерно. -- Ну по-русски это "висок", а на иврите я, простите, слово это не знаю. Это на голове такое место специальное -- сбоку на голове, причем симметричное, с двух сторон, ближе к лицу, на границе с волосами. -- На границе? На какой границе? -- О! Вот помните -- Давид Голиафа убил? Так именно в это место он его и ударил. -- А! Поняла! Это -- висок! -- Да! Да! -- И что у нас с виском? -- Ну... так вот в этом виске есть тепло. -- Тепло? -- Да, не сильное, а такое, местное тепло, локальное.Там еще кровь стучит. -- Где локальное тепло? В виске? -- Да. Извините, но это такая строчка из моего стихотворения. Извините еще раз. Я, наверное, зря так книжку назвала. Это, наверное, вообще перевести нельзя. -- Госпожа, перевести можно все, только я секретарша, а вам нужен специалист. -- А знаете что? У меня идея! Напишите, что просто вышла новая книга стихов в интернет-издательстве "Геликон-плюс". -- Что это "интернет-издательство плюс"? -- Нет-нет, я пошутила. Напишите просто -- новая книга стихов в санкт-петербургском издательстве "Геликон". -- Ну вот, так бы сразу! Видите, все можно перевести, когда все просто. Вышла книга стихов в санкт-петербургском издательстве "Голиаф". -- "Геликон". -- Да ладно. А вот еще вопрос -- как правильно называется город, где родился Макс? -- Мне очень неудобно, но -- Днепродзержинск. -- Простите? -- А что делать? Да. Я могу медленнее. Дне-про-д-з-е-р-ж-и-н-с-к. -- Что это?! -- Город, где мой муж родился. -- Да, и как он называется? -- Есть такая река -- Днепр. Первая часть слова -- Днепр. -- Дьнепрь... -- Да, а вторая часть слова -- от имени коммунистического деятеля, соратника Ленина. Его фамилия была Дзержинский. Значит -- Днепро-дзержинск. -- Дьнепрь...зд...жз...зд....к? -- Точно. Пишите -- родился на Украине. -- Окей! А ваша фамилия как правильно произносится? -- Еще хуже. Михайличенко. -- А, так это как раз легко! "Михаэли" -- это наше имя. А "ченко" я уже научилась! Михаэли-ченко! Тогда © посмеялись и решили, что нет смысла бороться за достоверность биографий. Поскольку писатели-ватики уверяли, что нечто подобное периодически пытались издать в Израиле уже лет тридцать, да так ни разу и не довели до конца. И © не то, чтобы ничего хорошего от этой затеи не ждали, а вообще ничего не ждали, то есть практически забыли обо всем этом, а может быть просто суеверно затаились, не признаваясь даже друг другу. Ведь хотелось увидеть свой текст, набранный не банальной кириллицей, а теми же буквами, что и Книга. И вот -- произошло. Без предварительного уведомления, без работы с переводчиком, без верстки. Потрясенные внезапным падением кирпичей, © стояли под фонарем, каждый со своим авторским экземпляром. -- Название-то... дааа... "Призраки Израиля",-- сказал Макс с непроявленным отношением к предмету.-- Умри, про эмигрантских писателей лучше не скажешь. -- Как считаешь, призраки отмечают такие события? -- Призраки всегда отмечают призрачные успехи. Отмечать решили немедленно, просто тут же повернули и пошли в центр, где люди веселятся, выпивают и закусывают в милых обжитых заведениях. Тут возник вопрос -- действительно ли идти в обжитые, или обживать новые, как подобает ищущему наблюдений писателю. -- Ведь писатель рыщет в поисках наблюдений, как акула,-- сказал Макс.-- Акула постоянно движется в поисках пищи и поэтому не тонет. То есть, остановится -- утонет. -- Как акула -- это не мы. Это Ильф и Петров, братья Стругацкие, кто там еще... Потому что у акульего самца два члена. А у нас, все-таки, один... Кстати, ты с тех пор так и не узнал, как они трахаются? -- С каких пор? -- заржал Макс. -- Да ну тебя. С барселонского океанариума. -- Не узнал. Нет, правда не знаю. Нет у акул вариантов. Разве что -- оральный секс. Прошли мимо здания Верховного суда. И двинулись парком, разбитым над тоннелем, мимо массивного колокола, подвешенного в псевдовосточной беседке. Изысканная японская форма колокола диссонировала с китчевыми надписями на разных языках: мир, Рабин, бхай-бхай. -- Вот спорим, что ты не помнишь есть у него язык или нет,-- сказала Анат, притормаживая в нескольких метрах. -- Я точно помню, что он без фляжки не звучит. Поэтому, когда прохожу мимо с фляжкой, чокаюсь с ним. То ли нет языка, то ли им невозможно пользоваться. Черт, действительно ведь сколько раз видели. -- А значит мы не акулы. Потому что нам проще знать про него главное -- что не звучит. Проще придумать этот колокол, чем запомнить существующий. Мы не акулы. Мы рассеянные уроды. -- Да, мы скорее что-нибудь про него придумаем. Или вокруг него. Вроде: проходя мимо этого японского колокола, Петр всегда приберегал в любимой фляжке из нержавеющей стали последний глоток любимого виски из нержавеющего ячменя... далее -- подробное описание фляжки, вместо подробного описания колокола, потому что она под рукой... -- И не только для того, чтобы чокнувшись с колоколом изо всех сил, еще раз услышать его вдумчивый утробный голос, который отзовется в его душе и напомнит о вечном. Это конечно тоже, но прежде всего он видел в нем собрата, товарища по несчастью. Ведь и колокол тоже не способен никого оглушить всей мощью, потому что своим родным японским языком он воспользоваться не может, а иврита все еще толком не выучил! М-да... -- Нельзя нам дергать редиску из жизни напрямую, противопоказано. Вспомни Галину. Галиной звали жену их персонажа. Вернее, прототипа персонажа. Это был единственный человек, который однажды органично запрыгнул из жизни в их текст и не перестал походить на самого себя. К прототипу © относились с искренней симпатией. А вот персонаж вдруг ушел в штопор и начал вести себя совершенно безобразно. Настолько безобразно, что © даже растерялись от такого персонажьего хамства. И проявили несвойственную творцам щепетильность -- перед публикацией зачитали прототипу за бутылкой, какого он породил героя. Тот сначала напрягся, но отрывок был длинный, почти до донышка, к его концу хороший человек отмяк и, к большому облегчению ©, не потребовал никакой редактуры. Книжка вышла, не то, чтобы бойко распродавалась, но часть тиража расползлась какими-то тайными тропами и порой передавала приветы. В том числе и через Галину, которой соседки и знакомые радостно сообщали о книге и жадно расспрашивали о состоянии мужниной печени и точном возрасте его несовершеннолетних любовниц. -- Значит, придется дергать редиску из собственного унавоженного внутреннего мира,-- вздохнула Анат. -- А всех писателей можно разделить, как волосы, на пробор. Справа -- фотоохотники, слева -- творцы фотороботов. -- Причем первые ходят по разным кафе, а вторые -- гнездятся в насиженных. Они уже миновали убогую забегаловку на улице Бецалель, славившуюся своим фалафелем. Расположена она была образцово неудобно -- машину не запарковать, внутри всего два вечнозанятых стула, а пыльный, людный и узкий тротуар отбивал желание есть на ходу. Так что они так ни разу и не попробовали, как жарят здесь этого горохового родственника. -- Может, наконец, фалафель? -- обозначил Макс опцию, но шаг не замедлил.-- Куда, кстати, пойдем? -- Счастье -- это оптимальное лавирование между повторением того, что хотелось бы повторить и новыми впечатлениями,-- сформулировала Анат и поморщилась. -- Так какое счастье будем искать? Счастье узнавания или счастье познания? -- Счастье броуновского движения. Давид Когда закат откатил тяжелый выцветший валун зноя от входа в Грот, я с трудом заставил себя выйти в подслеповатые сумерки. Подслеповатым стало и мое понимание себя, вернее даже происходящего и себя, поэтому равновесие, неожиданно установившееся между внешним и внутренним погрузило меня в состояние бездумной созерцательности, в котором я и выплыл из леса, потому что нечего мне уже было делать там, среди деревьев, потому что я не хотел раствориться во времени, а искал, наоборот, кристаллизации, городских утех и человеческих проявлений. Душа моя онемела, как иевусейка. Или я отсидел ее в этом Гроте. Я ждал, когда же появятся покалывания -- признаки восстановленного душевного кровообращения, но их все не было. Ничто не кололо душу и не выводило ее из судороги, как у пловца в море. Так я оказался в центре нового Города. Но никак не мог снова вернуться к его ритму. На улицы и улочки центра выплывал молодняк, заполняя собой все проходные дворики, закутки, подворотни, столики кафе и бордюры, крутясь и цепляя друг-друга, словно яркие фантики бывших конфет. Вот и я выполз на вечерний свет Иерусалима. И ощущение, что я выполз именно из Грота, только усиливалось. Обволакиваясь желтым желе электричества, дома, люди, машины существовали и сами по себе, каждый в своей студенистой дрожи, но и все вместе --- в переливании вечерних огней, перемещении в особо обустроенном пространстве этого Города. Я стал ныряльщиком за давно утонувшими в человеческих душах божественными искрами, жаждущий совпадений и встреч, молящий о них и ищущий непрестанно. И сегодня, не как вчера, не как уже много дней до сегодня, я ощущаю себя в движении тела относительно других тел, весь наполненный ожиданием, верящий в озарение встречи, уверенный, что не спутаю его с обычным восторгом бытового потрясения. Я должен узнать, спохватиться в единственно точный момент, который дан нам для отличия человека от прочих тварей -- момент выбора -- да, узнать этот миг, спохватиться на вершине его и понять, зачем мне был дан сегодняшний день и что я должен завтрашнему... В витрине кафе, как манекены, сидели ©. Но не в смысле неподвижно, наоборот, движения их были свободны той истинной свободой, которая возможна лишь на необитаемом острове или в большом городе, где мало знакомых, что по сути одно и то же. Наверное, из-за этой вольности движений деформировался привычный имидж, и даже юбка Анат казалась короче, чем обычно. Витрина, как стекло в картине, обобщала происходящее, словно бы покрывала особым лаком, и мой взгляд уже соскользнул со знакомых людей, а мысль моя попросила кофейного уюта. Во мне уже зазвучали диалоги, и я, тоскуя по совпадениям, по доброте неслучайных проявлений, я подумал, что это и есть то самое, и мысленно уже рванулся к ним, за стекло. Тут Анат, отставив кофейную чашку, сказала Максу всего несколько слов, после которых он долго смеялся, потом схватил со стойки ручку и что-то зачеркнул в блокноте, Анат зажмурилась, захохотала, сказала, взяла чашку, отставила, снова что-то сказала, оба смеялись, говорили, и лица их казались мне совсем незнакомыми, не видел я их такими раньше, хотя и наблюдал немало и внимательно. И я замер в тени, в покое наблюдателя, утешаясь разве что тем, что все-таки вовремя сдержался и не заставил нас всех в очередной раз репетировать наши убогие правильные диалоги, похожие на упражнения студентов, изучающих русский язык. Хорошие манеры, ужимки поведенческих норм, какая же это все-таки этическая попса. Для людей, которые несут в себе то, что можно расплескать, должны быть иные правила приличия, а вернее им необходима свобода от этих этикетных схем. И если ты встретишь знакомого, и не можешь в этот момент сообщить ему ничего нетривиального, не оскорбляй его примитивной ложью примитивных фраз, а просто кивни, но не подходи и тем более не заговаривай. Потому что заговор в мистическом смысле, или заговор в социальном, неважно даже против кого-то или как контакт -- хоть и хранятся в этом слове, но не действуют, а действует упрощенная схема для театра слабых умом. Кивни и молчи. Или отвернись и спустись в Грот. © Мысли рассыпались, как четки, дробно застучали по каменному выщербленному полу. Кофейня "Модус", напротив министерства туризма, была старая, с традициями, толстыми стенами, завсегдатаями и прочими атрибутами удавшейся жизни. По парижской привычке, © сели лицом к улице, хотя откуда взяться привычке за два коротких наскока -- так, одни понты. Стойка у окна была, скорее, широким подоконником. Они забрались на высокие тяжелые табуреты. Через пару минут Анат спохватилась, что ее мини может вести себя непристойно и суетливо заглянула под подоконник -- убедиться, что окно не до пола. Ожидания не оправдались, ноги были неприкрыты и оставалось надеяться только на "эффект витрины" -- все-таки заоконный зритель и случайный ближний -- не одно и то же. Стойку облагораживала пирамидка из трех шахматных досок разного размера. -- Для папы-медведя, мамы-медведицы и маленького медвежонка,-- решила Анат. -- В общем, для русского медведя любого калибра. -- Надо сделать писательское кафе. С набором блокнотов разных размеров. И наблюдать кто какой блокнот тяпнет... Макс хмыкнул: -- С блокнотами не интересно. Будет корреляция по жанрам. Ручки надо. Шариковые, перьевые, разных размеров, толщины... огрызки карандашей... Вот что писателя выдает. Не где, а чем. -- Да, вот чем? Кровью, желчью, спермой... Это очень важно, ага. -- А для бывших медичек... -- Да-а? -- Специальные блокноты из медицинских бланков. Анализы там, рецепты, свидетельства о смерти... -- Тогда ручку в виде косточки. -- Обглоданной. Ее будут сбрасывать со стола. Специально для нас. -- Мы ведь на праздник пришли? Или на похороны? Или какая разница? -- Каждый праздник это похороны. Отмечаешь, что произошло и хоронишь свои мечты о том, как это должно было быть. -- Браво! -- Анат вытащила глянцевый кирпич, выложила перед собой на стойку, погладила, как больное животное и кивнула: -- Помер. Обмывать будем? -- Вот, всего час прошел. И уже не жалко задохлика. -- Откуда это -- задохлик? -- У меня сосед по общаге был. Ему мама тырила для конспектов учетные книги с птицефабрики. Там была графа "количество задохликов". Я думаю, что задохлик -- это птенец, который вышел в свет, увидел, что никому и на фиг не нужен и задохнулся. -- От жалости к самому себе. -- Да. Пора кафе сменить, ты как? -- А тему -- сморгнуть. В кафе по-соседству все было грязнее, веселее, на восемь столиков -- восемь посетителей, двое оказались знакомыми, один из тех, с кем при редких, но регулярных встречах в людных местах перебрасываешься фразой "Все собирался тебе позвонить", но никогда не звонишь и не будешь. Второй же был из породы пробуждающих мучительные раздумья "откуда я его знаю". В тех редких случаях, когда удается вспомнить, испытываешь от этого укол неподдельного восторга. Русская барменша налила русскую порцию. Крашеная рыжая тяжелая баба, с тяжелыми серьгами, на которых был изображен Маленький принц. Лед она принесла после повторной просьбы, в грязноватой ладони, нетерпеливо швырнула его в виски, улыбнулась располагающе и по-матерински предложила: -- Давайте я вам салатик настрогаю? К салатику выдали еще и бонус -- кусочек домашнего торта. Вероятно, до утра он не доживал по-любому. На стенах теснились какие-то сомнительные картины, из тех, которые вывешивают в знак взаимной приязни с рисовавшим. Прямо над головами © висели прозрачные часы, не скрывающие тайн своего механизма. Они так громко, с пристукиванием тикали, словно шинковали время. -- И все равно -- хорошо,-- сказала Анат, спрятав ноги под столик,-- зря мы так время чаще не проводим. -- Поэтому и хорошо. Только поэтому. Недавно, знаешь, поймал себя, что трачу время и на дела, и на общение, как деньги в кафе. Возникло какое-то "слишком дорого, не стоит". -- А если кто-то или что-то хорошо себя ведет, то получает чаевые. Процентов десять-двадцать дополнительного времени. Так? -- А что делать? Оно же с возрастом начинает бежать не по-детски. И плющить. -- Вот кстати, почему у кошек в Яффо такие сплющенные головы? И в Акко. В Бат-Яме тоже. Значит, на побережье. -- Не знаю. Я не котовед. -- Зато ты теперь котовод. Значит, должен вникать. Аллерген, кстати, совсем охамел, надо с этим что-то делать... Давай не будем его растить. Давай его утопим? -- Его утопишь. Это уже не кот, а котилозавр. Разве что в виски. -- Точно! Он должен покончить жизнь самоубийством. В тазике с виски. Макс назидательно поднял палец: -- С дорогим виски. -- Да! -- захихикала Анат.-- Он залезет в этот таз, чтобы пить, пока не захлебнется. И так погибнет, как невольник чести. Это истинная поэтическая смерть. Знаковая! Макс хмыкнул и покачал головой: -- Эта рыжая тварь выжрет весь виски и отправится буянить по сайтам. Он гораздо жизнеспособнее, чем ты думаешь. -- Это меня и пугает. -- Меня, знаешь, тоже,-- неохотно признался Макс.-- Ну давай, раз так. За Аллергена, как веселый энергетический сгусток. Ох, хлебнем мы еще с ним. И они чокнулись оставшимся виски, а потом вытащили блокнотик и стали писать стихотворение про кота... вернее, от лица кота... а точнее -- от кошачьей морды, причем совершенно бесспорным было то, что строчки эти были им абсолютно несвойственны и чужды. Я пью не только молоко, я кот, а не монах. Когда подружка далеко, и в четырех стенах, со шкафа уроню бутыль, меж острого стекла я буду пить вино и пыль, чтоб грусть была светла. Курю я не один табак, а раз, и два, и три. Хозяин мой, такой чудак, не держит взаперти ни сигареты, ни гашиш, ни прочие дела... А после я поймаю мышь -- чтоб грусть была светла. Я нюхаю не только след подружки на песке, а то, что нюхать вам не след, что так стучит в виске, что превращает кошку в льва, но дух сожжет дотла... Я в рифму выстрою слова, чтоб грусть была светла. Колюсь не только о репьи, колюсь шипами роз, тех, что хозяева мои припрятали всерьез. И звезд бездарный хоровод рассеялся, погас. И Млечный путь лакает кот, открыв на кухне газ. © не сразу узнали Гришу. То ли из-за того, что впервые увидели его в нормальной одежде -- джинсы, майка, а вернее впервые не увидели на нем ничего из костюмерной прошлого. То ли в лице его что-то сместилось, возможно даже заняло более правильное место. То ли подстригся иначе. Кроме того, с ним была незнакомая дама, не из той колоды, которая тасовалась вокруг него летом. © уже смазали свои коммуникационные механизмы требуемым количеством спиртного, поэтому так искренне разулыбались навстречу, что Гриша, направлявшийся к свободному столику, изменил маршрут, подсел к ним и познакомил со спутницей. Спутницу звали Алина. Она была не своя. Это отметили про себя ©, не сговариваясь, но синхронно. Обменялись подтверждающими взглядами. У Алины была не такая мимика. Нет, не американская, примитивно-сериальная, по которой израильские дети изучают, как надо правильно морщить лицо. Но и не восточная, стыдливо-интимная, словно бы предназначенная только для себя и того, кто напротив. Какая-то непроявленная. Смеяться Алина начинала на долю секунды позже, но не от тупости или отсутствия чувства юмора, хотя и это может быть тоже, но она как бы сначала хотела точно удостовериться, что не будет смеяться одна. Анат тут же придумала, что Алину привезли в подростковом возрасте, и она взрослела в каком-то городке развития, всю силу своих девичьих мечтаний направляя на желание мимикрировать, что, наверное, не слишком получалось. А Макс подумал, что вот -- выросло новое поколение девиц, которых он не воспринимает гормонально, потому что ужимки и кокетство у них уже совсем другие, рассчитанные на других. То есть, хорошо говоря по-русски, Алина все равно говорила на другом русском языке. -- Ты так изменился! -- сообщила Анат Грише.-- Давно тебя не видели и помнили другим. -- Были причины,-- улыбнулся Гриша, скорее довольно.-- Вы же в курсе...-- он посмотрел на свою правую ладонь,-- если вы в курсе... -- Да, слышали,-- кивнул Макс. Он как раз пытался вспомнить всегда ли у Гриши были такие хорошие манеры, или вилка в левой руке -- признак того, что правая не функционирует. -- Художник должен или рисовать, или не выпендриваться. -- В смысле? Чем ты занимаешься? -- Чем только не. Когда у тебя появляется время, то появляются интересные знакомые,-- Гриша полукивнул на Алину, скорее даже для нее, чем для ©. © тут же обменялись любопытствующими взглядами. Макс решил, что Алина практикующий искусствовед, потому что ни на физиотерапевта, ни на галерейщицу она не тянула, а Анат вообще ничего не подумала, а лишь отметила явное наличие у Гриши шкурного интереса. И то, что дама отказалась от спиртного, свидетельствовало, скорее, о деловых, а не интимных отношениях. У Гриши появилась привычка поглядывать на часы. А может, и сами часы появились -- трудно вспомнить были ли у человека часы, если сам он не обращал на них никакого внимания. Кажется, прежде он вообще ориентировался по солнцу, или делал вид. -- А как ваш лондонский приятель? -- спросил Гриша, словно внезапно вспомнив о чем-то.-- Все еще увлекается археологией или теперь коллекционирует матрешек? -- Да,-- оживился Макс,-- у него как раз и жена, и дочка беременные. -- У Криса? -- восхитилась Анат.-- А я не знала... Ты мне не говорил. -- Было бы о чем. Но вся компания смотрела на Макса довольно заинтересованно. Что показалось ему даже странным. Но заставило продолжить: -- А о чем тут говорить? Это даже не беременная горничная. -- А что,-- спросил Гриша,-- у него и горничная есть? Тут Макс замолчал. Из какого-то странного неосознанного противоречия. -- У него даже дворецкий есть,-- сообщила Анат.-- Это единственный наш знакомый, у которого есть дворецкий. Чистопородный потомственный дворецкий с родословной. Да, пожалуй, это вообще лучшее в Крисе. Гриша переглянулся с Алиной. Анат с Максом. -- А мне помнится, что он больше своей коллекцией гордился. На той выставке он все мне про археологию, про коллекцию... просил кинжал продать, турецкий, помните? © не помнили. Но на всякий случай кивнули. Макс чуть ухмыльнулся и показал Анат на лацкан несуществующего пиджака, там где у "гербалайфщиков" большие значки. Анат сладко улыбнулась и сказала: -- Крис, он вообще гордится своей способностью говорить людям то, что они хотят слышать. Он считает себя ловким психологом. А сам психологов не посещает. Они с женой все время так забавно об этом дискутируют, только на людях, конечно. Это типа такой тонкий английский юмор. Мы уже привыкли. -- А вы, значит, часто с ним встречаетесь? -- Гриша с отвращением рассматривал картины на стенах.-- Меняли бы они их, что ли... -- Нерегулярно. Когда судьба сталкивает. Мы же вообще тихушники. -- А чем вы занимаетесь? -- вступила Алина. -- А мы кота водим. -- У вас питомник? Как здорово! -- воскликнула Алина.-- А какой породы? Гриша подозрительно всматривался в ©. Наконец, решил вывести Алину из-под обстрела: -- Они писатели, Аля. Причем, даже интереснее, чем просто -- они соавторы. Алина рассмеялась: -- А-а, так вы про котов пишете, да? © мрачно кивнули. -- Я про обезьяну читал,-- сказал Гриша.-- Про говорящую. -- Про обезьяну и я бы хотела,-- полупопросила Алина.-- Это постмодернизм? -- Не знаю,-- вздохнул Макс,-- я не специалист. Гриша задумчиво посмотрел на Алину: -- Я тебе дам почитать. Только позже, когда мне вернут... Еще по одной? © отказались. Они в детстве читали О'Генри и понимали, что трудно отказаться приобрести тот или иной гербалайф у человека, с которым пьешь. И вообще, разговор шел вроде и в никуда, но почему-то казалось, что Гриша точно знает где корраль. © же из соображений здоровой противности не собирались послушно туда скакать. А собирались они уворачиваться, лягаться, косить глазом, наблюдая, как Гриша владеет искусством загона, в общем, хотя бы развлечься, если уж так все грустно складывается. -- А ты совсем не рисуешь? -- вздохнула Анат. Гриша сжал обе кисти, как будто брал быка за рога. Правый кулак явно недосвернулся: -- Вот... Как раз об этом я бы и хотел с вами поговорить. Вернее, из-за этого. У меня... у нас с Алиной, да, Аля? Есть предложение для вашего Криса. Он просто не сможет отказаться. Во всяком случае, если это предложение поступит от вас. Он вас знает давно, так? Еще по Совку? Он вам доверяет? -- Не было случая проверить,-- прохладно сказал Макс. -- Это хорошо,-- кивнула Алина.-- Значит, вы его ни разу не подвели. За много лет знакомства, так? И похоже, что не пытались использовать. У нас должно получиться! -- Короче,-- перебил Гриша.-- Тут ребята нарыли такие вещи... Трудно даже поверить. Уникальные. В прямом смысле нарыли, в буквальном, лопатами. Начиная с эпохи Судей. И много нарыли. Теперь надо это как-то грамотно пристроить. Чтоб не по бросовым ценам и без лишнего риска. -- Та-а-ак,-- сказал Макс.-- Ты как-то слишком конспективно излагаешь. Какие ребята? Где нарыли? Что именно? И сколько за это сулит наше прецедентное судебное право? -- Конкретные подробности, сам понимаешь, обсуждаются уже с партнерами, а не со случайно встреченными приятелями...-- начал было Гриша, но его перебила Анат: -- С сообщниками. В предлагаемом тобой бизнесе это так называется. -- Пусть даже так! -- Гриша разозлился и, наконец-то, стал узнаваем.-- Все предельно просто. Есть два варианта. Первый -- некоторые археологические ценности оказываются в коллекции Криса, который рано или поздно их как-то легализует и сделает доступными для историков, а на вашем банковском счету появляется очень серьезная сумма. Второй -- уникальные находки попадают хрен знает куда, скорее всего уничтожаются, а в лучшем случае -- к каким-нибудь нефтяным шейхам и теряются в песках. А на вашем счету остается вечный пролетарский мозолистый минус. -- Не трогай романтику большого минуса,-- огрызнулся Макс,-- должна же быть в нашей жизни хоть какая-то романтика. -- А почему именно Крис? -- подозрительно спросила Анат. -- Абсолютно не именно. Просто улов оказался рекордный. Если не расширить рынок -- цены упадут. -- У копателей, кстати, уже упали,-- добавила Алина с интонациями гурии.-- Так что надо ловить момент. -- "Момент" -- был такой клей в Совке. Его токсикоманы нюхали,-- брезгливо сказала Анат. И как-то все задумались. То ли о прошлом, то ли о будущем. Лица их назвать просветленными было нельзя. Давид Лея уже спала. Или делала вид, что спит. Лежала тихо. Половина кровати пустовала, она придвинулась к стенке, и свободное место было как пустой рукав у калеки -- чужим и жалким. Я разделся и осторожно, стараясь не разбудить, а скорее не обидеть своим бурным вторжением в ее подоткнутое тепло, втек в постель. Она, конечно, не спала, но все равно, нарушенное спокойствие -- это как нарушенный сон. Всегда застаешь человека врасплох. Я замер. Через минуту она, не шевелясь, шепнула: -- Эй... Я пошуршал пальцем под ее подушкой, будто мышка из детства пробежала там. Она быстро, словно караулила, схватила мою ладонь и засмеялась: -- Попался? -- Попался. -- Где был? Где я был? В гостях у самого себя, но еще менее опытного, чем теперь. Поэтому теперь кажусь себе необычно взрослым и усталым, если и не знающим ничего, то гораздо более способным к догадкам и суждениям, чем мне казалось раньше. -- В лесу. Потом в центре. Шел к ©, а очутился в лесу. -- Кого там встретил? -- Почему ты думаешь, что кого-то в