вным образом участки, где руда лежала на поверхности. Большинство шахт было заброшено. Работа, по существу, находилась в руках подрядчиков - богатых кулаков, владевших девятью-десятью лошадьми, снимавших отдельные небольшие участки и от себя уже набиравших рабочих - обычай, сохранившийся от дореволюционного времени. Ходим мы с Губинским по руднику, показывает он мне шурфы, карьеры да отвалы, показывает очень обстоятельно, объясняет, как производятся работы, жалуется на затишье. - Как услышал, что вы прибыли, - говорил он, - так даже вздохнулось легче. Вот, думаю, может, и начнется все по-старому, закипит рудник, пойдет работа по-прежнему. Многие уж отвыкли от рудника. Дня три ходили мы, и с его помощью я действительно все как следует осмотрел, только в нижние штольни не пустил меня Губинский. - Обвалились они, опасно, - объяснил он. - Еще при Колчаке рухнули. Впечатление от осмотра сложилось у меня невеселое. Работы - непочатый край, все запущено, порядок навести будет нелегко, трудов и денег придется потратить сверх меры. Осмотрел я, значит, рудник, и... нечего мне стало делать. Живу в гостинице и жду у моря погоды. Думаю-гадаю: случится или не случится какое-нибудь происшествие на руднике? И, признаться, хотелось мне, чтобы случилось. Виктор на глаза мне не показывался, но мельком я заметил, что он в той же гостинице остановился и особенно прятаться от меня не старается - надоела ему эта игра, да и мне самому она надоела. Рад бы его позвать, но характер выдерживали оба, и никто из нас не хотел первым нарушить условие, которое заключили перед поездкой. А тут еще пришло письмо от Савина. Передвигаются они с рудника на рудник и, точно назло, вместе с моим отъездом кончились всякие неприятные сюрпризы. Ни тебе обвалов, ни затопленных шахт. Настроение у Савина, судя по письму, превосходное, и принялся я упрекать себя в склонности выдумывать лишние страхи там, где их вовсе не существует. Вот в таком невеселом настроении поужинал я однажды вечером в ресторанчике при гостинице, захожу к себе в номер, зажигаю свет, взял какую-то книжку, лег на кровать и вдруг слышу из-под кровати голос: - Лежи, лежи, не ворочайся. Смотри в книжку, будто читаешь! Виктор! - Довольно тебе дурака валять, - говорю я ему спокойно. - Хватит нам в прятки играть. Точно дети балуемся. Ты бы еще маску пострашнее сделал да ночью пугать меня пришел. Вылезай да садись на стул, поговорим по-человечески. А то, смотри, встану да вытащу за уши. - Я тебе говорю - лежи, - отвечает Виктор. - Потерпи минутку. За тобой следят. - Как так? - спрашиваю и на всякий случай раскрываю книгу и делаю вид, будто ее читаю. - А так, очень просто, - отвечает Виктор. - Небось и сейчас какой-нибудь дядька против твоих окон торчит и следит за тем, что ты делаешь. - Ты не ошибаешься? - спрашиваю. - Ошибаешься, как же! - бормочет Виктор под кроватью. - Куда ты ни идешь, за тобой обязательно какой-нибудь тип следует. Второй день наблюдаю. Он за тобой, а я за вами. Вчера ты зашел в номер, спустил на окнах занавески, так он чуть носом к стеклу не приплюснулся. - А где же ты был? - спрашиваю. - А я во втором этаже помещаюсь. Открыл окно и дышу свежим воздухом... - Какие они из себя? - спрашиваю. - Да простые такие, по виду рабочие. Где же мне все узнать! Боялся тебя оставить. Еще убьют... - Ладно, посмотрю, - говорю. - Пойду пройдусь по городу. Ты покуда выбирайся, а завтра часам к трем прошу на это же место. - Проверь, проверь, - шепчет Виктор. - Свет погаси, а дверь не запирай, мой ключ что-то не очень к твоей двери подходит. Мне, конечно, и в голову не приходило, что в Крутогорске будут за мной следить! Вышел на улицу, пошел... Нет, никого не замечаю. Пошел быстрее... Никого! Тогда решил действовать старым испытанным способом. Пошел потише, чтобы тот, кто за мной следует, отстал, внезапно свернул за угол - и в ближайшие ворота. Слышу - остановился кто-то на углу, а потом мимо ворот пробежал. Выглянул я: какой-то мужчина в ватной куртке. Вышел обратно в переулок, иду вслед за ним. Добежал мужчина до угла, смотрит по сторонам, оборачивается - увидел меня. Растерялся, явно видно. Стоит на месте и смотрит. - Эй, гражданин! - кричу я ему. - Где тут Емельяновы живут? Заходил в тот дом, говорят - нету. - Какие Емельяновы? - спрашивает он. - Как какие? - говорю. - Назар Егорыч Емельянов! - Не слышал, - отвечает мой преследователь. - А вам зачем они? - Да свататься к его дочке хочу, - говорю, поворачиваюсь и иду обратно. И что бы вы думали! Помедлил он, помедлил и пошел за мной. Действительно, думаю, неопытные - нашли кого посылать! Пораскинул я тогда мыслями. Коли кто-то мной интересуется, думаю, может, и Губинский не зря ко мне привязался. Ей-богу, думаю, не зря... Выхожу утром из гостиницы - опять за мной какой-то хлюст тащится. Дошли до рудника. У конторы Губинский уже дожидается. - Куда сегодня? - спрашивает. Обернулся я - исчез мой спутник. Фигурально выражаясь, передал меня с рук на руки. - Сейчас надумаем, - отвечаю. - Только сперва минут на пять в рудничный комитет зайдем. Народ там постоянно толпится. Поговорили мы с людьми, посмеялись, Губинский с кем-то поспорил, а я отозвал в сторону председателя рудничного комитета и говорю ему вполголоса: - Даю тебе задание как коммунисту и красному партизану. Сослужи службу, задержи Губинского часа на два. Только деликатно, чтобы комар носу не подточил... Понятно? - Вот это правильно, - отвечает председатель. - Губинский при отступлении колчаковцев неведомо где недели три пропадал. Мы хоть и приняли его обратно в горный отдел, но сам я мало ему доверяю. Отошел я к Губинскому. - Пошли, что ли? - Погоди, Викентьич, - обращается тогда председатель к Губинскому. - Мне с тобой по одному делу надо посоветоваться. Тут ребята насчет расценок волынят. Давай проверим? - Не могу я, - отвечает Губинский. - Меня к товарищу Пронину прикомандировали. Вечером пожалуйста... - А вы не стесняйтесь, - говорю я. - Я пока в рудничное управление схожу. Там вас и подожду. - Останешься? - спрашивает председатель Губинского. - Ладно, - согласился он. - А захотите пройтись куда-нибудь - пошлите за мной, - говорит мне. - Одному-то вам несподручно... Оставил я Губинского в рудничном комитете, ни в какое управление, конечно, не пошел - и скорее к шахтам, тем самым, которые Губинский отсоветовал мне осматривать. Нашел себе по дороге попутчика - и вниз. Дошли до самых нижних штолен. Никаких разрушений! Так... Что же за смысл был, думаю, ему врать? Все равно обман откроется. Приедет комиссия, будет осматривать все шахты, и разрушенные и затопленные... Интересно! Теперь только не зевать. Нашел меня Губинский в рудничном управлении. - Еле высвободился, - говорит. - Чуть у наших организаций какая заминка, всегда ко мне обращаются. - Я все-таки думаю, - говорю ему, - спуститься в нижние штольни, может, можно пройти. - Что вы! - смеется Губинский. - Клети не поднимаются, и стремянки в колодцах поломаны. Вот через недельку, к приезду комиссии, починим, тогда и спустимся. Уговорил он, конечно, меня, отказался я от своей затеи. Походили мы по открытым разработкам и разошлись по домам. После обеда прилег я отдохнуть. - Ты здесь? - спрашиваю. Парень мой, разумеется, на посту. - Вот и кончилась наша игра, - говорю. - Теперь, брат, держи ухо востро. Обо мне можешь не беспокоиться, я предупрежу кого следует. А тебе следующее поручение. Последи за всей этой публикой, которая у меня под окнами околачивается и за мной по пятам ходит. Кто они, откуда, где встречаются. Излишнего рвения не проявляй, ни в коем случае не дай заметить, что мы ими интересуемся. А завтра вечером, как стемнеет, жди меня у церкви за телеграфом. Поутру я не без удовольствия привел Губинского в замешательство. - Ну вот, скоро расстанемся, - сказал я. - Получил телеграмму. Комиссия решила сократить срок своего пребывания на Урале. Все более или менее ясно. Дня через два, через три приедет в Крутогорск, осмотрит здешние рудники, тем дело и кончим. Губинский явно почувствовал себя неспокойно. Он задал мне несколько ничего не значащих вопросов, все время порывался уйти и вскоре действительно покинул меня, убедившись, что я полностью поглощен мыслями об устройстве приезжающих товарищей. Я и в самом деле проявил все то беспокойство, какое полагается обнаруживать в подобных случаях. Предупредил рудничное управление о том, что комиссия собирается ускорить свой приезд, поговорил в гостинице о номерах, зашел к уполномоченному Государственного политического управления. Откровенно говоря, только он и был мне нужен. Я договорился с ним о том, чтобы люди были наготове и в любой момент могли произвести операцию. В запасе у меня оставалось несколько часов. Читая книжки, написанные сотрудниками различных иностранных разведок, я всегда с недоверием отношусь к их рассказам о необыкновенной выдержке и спокойствии одних или обостренной нервной чувствительности других. Даже в самых исключительных обстоятельствах люди, как и всякие прочие живые существа, ведут себя естественнее и проще. Разумеется, я нервничал, но пересилил себя, пообедал и заснул, хотя спал недолго. В сумерках проснулся и, выглянув в окно, увидел на ступеньках гостиничного крыльца какого-то подозрительного типа, тщетно пытающегося изобразить на своей физиономии полное равнодушие. Я походил по комнате, позевал, бросил на подоконник фуражку, повесил на спинку стула брюки, взбил одеяло так, чтобы казалось, будто на кровати спит человек, и незаметно выскользнул в коридор. Хотя я и не очень верил в предусмотрительность своих противников, но все же допустил возможность того, что и у заднего крыльца дежурит какой-нибудь субъект. Поэтому я прошел в конец коридора, распахнул выходящее в переулок окно и быстро перемахнул через подоконник, прикрыл раму, нырнул во двор стоящего напротив дома и через несколько минут находился вне досягаемости своих надзирателей. Как и было условлено, я нашел Виктора за церковью. Он сидел на скамеечке у чьей-то высокой могилы, уныло поглядывая на густой дерн. - Ну, как твои успехи? - спросил я, садясь с ним рядом. - Так себе, - сказал он, чертя каблуком землю. - Все какие-то подрядчики. Глотов, Кирьяков, Бочин... Их там, по-моему, человек пятнадцать. Сыновья, а может, и работники ихние... Чаще всего они у Кирьякова собираются. Приходят, уходят. Прямо штаб там у них какой-то... - А Губинский бывает? - Техник, который с тобой ходит? Нет, не замечал. - Сейчас пойдем на рудник, - сказал я. - Я спущусь в шахту, а ты останешься наверху. По моим соображениям, сегодня там обязательно должны быть посетители. Ты по-прежнему не виден и не слышен. Но как только они вылезут обратно, отправишься за ними, узнаешь, куда они пойдут, и вернешься сюда. Виктор взглянул на меня исподлобья. - А что с тобой будет? - Я тоже вернусь сюда. А если до двенадцати не приду, отправишься в наше отделение, спросишь Васильева и расскажешь все, что тебе известно. - А если я с тобой вниз? Виктор зацарапал ногтем по скамейке. - В следующий раз, - сказал я. - Понятно? Низом, от реки, прошли мы к руднику, миновали уступы карьеров и подошли к той самой шахте, которую рабочие прозвали Богатой и куда особенно не хотел допустить меня Губинский. - Ну, марш... Я прикоснулся к плечу Виктора, он послушно отстранился и сразу растаял в ночном, внезапно сгустившемся мраке. Я ощупал в карманах револьверы, достал электрический фонарик, но зажечь не рискнул. Постепенно освоился. Подошел к колодцу. Прислушался. Все тихо. Ну, была не была! Пополз вниз по стремянкам. Темь. Тишь. Только слышу, как сердце колотится. Спустился кое-как вниз, чуть отошел в сторону и притаился. Ночь. Будто во всем мире наступила вечная ночь и я остался один. Тихо-тихо. Только из каких-то бесконечных глубин доносятся чьи-то вздохи. Страшно? Немного. И очень-очень грустно. И такое ощущение, будто время мчится, неудержимо сменяются минуты, часы, сутки. Сердце в груди бьется быстро-быстро, и кажется, точно сам ты несешься стремглав куда-то. Вдруг - шорох, и слабый стук, и слабый свет... Пришли! Спускается кто-то в шахту! Я не шелохнусь. Так и есть. Спускаются. Двое. Трое... К поясам шахтерские лампы прицеплены. Я еще подальше отполз. Встали они, переговариваются. Лиц не рассмотреть, но слышу по голосам - нет среди них Губинского. А я надеялся в шахте встретить его! - Динамит у тебя где сложен? - спрашивает один. - Близко, - отвечает другой. - Сегодня надо перенести, - говорит третий. Пошли они вниз, и я двигаюсь за ними в отдалении, по свету их ламп. Неужели, думаю, они сегодня шахту взорвать собираются? И шахту спасти надо, и взять мне их здесь не удастся - в трудное попал положение. Оступлюсь, думаю, загремлю, придушат они меня тут, как мышь клетью, и пистолеты мои не помогут. А ночные посетители знай себе носят, переносят, устраивают что-то. Тут опять слышу - спрашивает кто-то из них: - А запаливать кто же будет? - Завтра Филю пошлем, - отвечает другой. Отлегло у меня от сердца. Сравнительно недолго возились они в штольнях, быстро управились. Полезли обратно. Недолго вам гулять да лазить осталось, думаю. Дал я им время выбраться и еще переждал, чтобы как-нибудь случайно на них не наткнуться, и сам полез, прижимаясь к шершавым и грязным перекладинам стремянок. Очутился на свежем воздухе, вдохнул его полной грудью, и так мне все показалось кругом хорошо. Звезды светят, девки где-то вдали песни поют, и даже ночь вовсе не такая темная, как была недавно. Дошел обратно до церкви. Виктора еще не было. Прибегает запыхавшийся. - У Кирьякова они, - говорит. - Там что-то много народу собралось. Мужиков восемь. - Веди-ка меня туда, - говорю. Повел меня Виктор крутогорскими переулками. Дом Кирьякова почти на окраине стоял, и улица на городскую не походила - широкая, немощеная, как в деревне. За домами поле начинается, а дальше - лес. Дом у Кирьякова одноэтажный, деревянный, но из доброго теса сложен, под железо, с большими окнами и высоким забором огорожен. В окнах свет горит, во дворе собака брешет. - Здесь они, - говорит Виктор. Подтянулся я на руках, взглянул через забор. Собака в глубине двора цепью позвякивает, не спустили ее, посторонние в доме есть. В окно видно, что в комнате за столом люди сидят и закусывают. Эх, думаю, когда они еще так соберутся? Лови их потом всех порознь по городу... - А ну, - говорю Виктору, - лети к Васильеву. Пускай приезжают, берут. А я покараулю. Виктор убежал, я на всякий случай к соседнему дому в тень отошел. Стою, заглядываю через забор, нетерпение меня мучает. И вдруг слышу позади себя ласковый голос: - Интересуетесь нашей жизнью, товарищ Пронин? Повернулся я: стоит передо мной Губинский и рядом с ним два парня - медведи, а не люди, каждый косая сажень в плечах. - Да так, - говорю, - загляделся. Гулял по городу. Именины там, что ли? - Да нет, - говорит Губинский. - Здесь Кирьяков живет. У него всегда люди собираются. Он сказки сказывать любит. А тут еще приезжий один зашел, записать их хочет. Нарочно для этого ездит. Песнями интересуется, былями... Да вам не угодно ли зайти? - В другой раз как-нибудь, - говорю. - Поздно уж. - Ничего не поздно, - отвечает Губинский. - Хозяин рад будет. Право слово, зайдемте. - Спать хочется, - говорю. - В другой раз. - Идемте, идемте, - зовет Губинский. Вижу - не уйти мне от них. Встали парни с боков у меня - не пойду, так поднимут и унесут. - Если уж вы так настаиваете - пойдемте, - говорю. Подошли к калитке. Калитка заперта. Застучал Губинский как-то не по-простому, с перерывами. Условный стук, конечно. Выходит кто-то из дома, отодвигает засов, открывает калитку - показывается невысокий человек, немолодой, с бородкой. - А я к тебе, Павел Федорович, гостя привел, - говорит Губинский. - Сказки твои пришли слушать. - Что ж, милости просим, - отвечает хозяин. - Гостям завсегда рады. Запер калитку... Иду один в логово к зверю, не могу не идти. Заходим в горницу. Под потолком керосиновая лампа висит. За столом люди сидят. Действительно, человек семь или восемь. Лица сытые, одеты прилично. По облику зажиточные обыватели. Среди них только приезжий этот самый выделяется: и одет по-другому, и лицо интеллигентное. На столе бутылка водки, закуска, но по окружающим незаметно, чтобы они много выпили. - Вот еще одного гостя привел - товарищ Пронин, - называет меня Губинский. - Вы уж лучше скажите нам, как вас по имени-отчеству величать? - спрашивает хозяин. - Иван Николаевич, - говорю. - Вот и хорошо, - отвечает он. - Будьте как дома, присаживайтесь. Вижу, рассматривают меня. - Где это вы так выгваздались? - спрашивает Губинский с насмешечкой. - Точно где пьяный на земле валялись. Упали, что ли? - Поскользнулся, - говорю, а самого досада точит - понимаю ведь, что он надо мной издевается, сдерживаю себя. Поздоровался со всеми за руку, как полагается, сел. Наливают мне в рюмку водки, пододвигают студень. - Спасибо, - говорю. - Напрасно беспокоитесь. - Благодарить после будете, - говорит хозяин. - Кушайте. - А ты продолжай, продолжай, Павел Федорович, - говорит Губинский. - Мы ведь для того и зашли, чтоб тебя послушать. - В таком разе я спервоначала скажу, - говорит Кирьяков. - Другие не посетуют. А то Ивану Николаевичу неинтересно будет. Все идет мирно и приятно. Придвигаю тарелку со студнем, накладываю хрена из стакана, беру ломоть хлеба... Что-то дальше будет? - Я тут один уральский сказ сказываю, - обращается ко мне Кирьяков. - В старину еще наши мастеровые сложили. О том, как черт с кузнецом местами меняться задумали. Вот начнет кузнец работать в кузнице, наломает себе бока за четырнадцать часов, постоит у огня, перемажется весь черной сажей и впрямь на черта станет походить. Ну а потом куда кузнецу деваться, кроме как в кабак? Кто тогда не пил - тогда каждый пил. Придет кузнец в кабак, напьется в долг пьяным и начнет буянить. Тут его кабатчик за шиворот да на улицу: "Проваливай, черт грязный!" А сам лишнюю полтину в книжку за кузнецом запишет. Пойдет кузнец домой. Болит у него сердце, на всех серчает и кроет почем зря приказчиков, хозяина, кабатчика - одним словом, всех чертей, которые у него из жил кровь тянут. Много побасок про эту жизнь сложено, а говорить их боялись. Не ровен час, услышит гад какой и донесет приказчику. Вот одну из них я и сказываю. Сидят все, слушают. Едой так, между прочим, занимаются. Я тоже ковыряю свой студень и к соседям приглядываюсь. Все здоровые мужики и хитрые, видно, - должно быть, подрядчики или десятники. Рассматриваю и сам соображаю: дошел Виктор или еще не дошел? А Кирьяков продолжает рассказывать: - Вот раз вытолкнули кузнеца из кабака. "Иди, чертяка страхолюдный!" Пошел кузнец по улице, идет и думает: "Хоть я и не черт, а с удовольствием согласился бы стать чертом и в аду жить. Пускай черт на моем месте поживет, узнает, как здесь сладко". А черт - известно, черт. О нем скажешь, а он тут как тут. Услыхал, как кузнец чертыхается, и думает: "Постой, друг, ты, видать, не знаешь моего житья, вот поведу я тебя в ад, будешь помнить". Приходит черт к кузнецу и говорит: "Здорово, кузнец, давно я тебя хотел видеть". Спрашивает его кузнец: "А ты кто такой?" Черт покрутил хвостиком, подмигнул глазом и говорит: "Не узнаешь, что ли? Ты же со мной местами меняться хочешь. Вот я черт и есть". Кузнецу что - черт так черт. Не любил кузнец словами зря бросаться и говорит: "Давай меняться. Я к тебе в ад пойду, а ты ко мне в кузницу. У тебя лучше". Черт и говорит: "Ты в аду не бывал, смерти не видал, потому так и говоришь". Одним словом, черт свое, а кузнец свое. Тут черт осерчал на кузнеца за то, что тот ему перечит, и поволок в ад, показывать, как мученики да грешники жарятся в смоляных котлах. Тем временем я продолжаю рассматривать своих соседей по столу, приглядываюсь к ним и запоминаю. С одного на другого глаза перевожу, и только приезжего этого не удается рассмотреть. Сидит он в тени и низко-низко склонил лицо над записной книжечкой, все пишет - сказку, должно быть, записывает. Долго он так сидел, но вижу я, что чувствует он на себе мой взгляд. Поднял голову. Не стану хвастаться, мерзко стало у меня на душе, будто сам я в смоляном котле очутился. Узнал я его. В девятнадцатом году знал как учителя из-под Пскова, в двадцатом году принял за красноармейца с заставы... Неужели, думаю, обманет он меня и на этот раз? Где же, думаю, наши? Чего они медлят? А Кирьяков все рассказывает. - Пришли в ад, повел черт кузнеца по геенне огненной, показывает все, а сам думает, что кузнец устрашится и назад запросится. А кузнец идет и хоть бы что ему, как дома себя чувствует. "Кому ад, а мне рай", - говорит. Ходили они, ходили, черт и спрашивает кузнеца: "Ну как, страшно? Видишь, как грешники в смоле кипят?" Осерчал кузнец и говорит черту: "Иди ты к своей чертовой матери, не морочь мне голову. Вот я тебе покажу настоящий ад. Идем обратно на землю". Делаю я вид, что слушаю сказку, а сам совсем об ином думаю, и удивительно мне теперь, как я эту сказку на всю жизнь запомнил. Смотрю на своего знакомца и вижу - узнал он меня. Не только узнал, но и понимает, что я его тоже узнал. Смотрим мы друг на друга, точно ждем чего-то, и думаю я - кто первый из нас не выдержит? - А что, - вдруг прерывает он хозяина, - конец этой сказке скоро? - Почему не скоро? - отвечает хозяин. - Близко конец. Самую малость досказать осталось. Потащил кузнец черта в кузницу. Идут, пришли, а в кузнице ночь черная от пыли да от сажи. Сто горнов горят, четыреста молотов стучат. Рабочие ходят, рожи у них как полагается: нет кожи на роже. Кузнец впереди, черт позади. Тут начали железо из горна доставать и мастеру на лопате подавать. У черта искры из глаз посыпались, он уже и дышать не может. А тут еще беда: увидал хозяин кузнеца и закричал: "Ты что, черт, без дела расхаживаешь, морду побью!" Испугался черт, спрашивает кузнеца: "Что это он?" Покосился кузнец на черта. "Морды всем бить хочет, и тебе побьет", - говорит. Слышу я - стоит кто-то позади меня, дышит в затылок. Неужели, думаю, заметили что-нибудь? Неужели наши не могут подойти тихо? А сам смотрю на Кирьякова. - Собрался черт уходить. Кузнец и говорит ему: "Куда ты? Ты хоть погляди, как хозяин с нами расправляется, поучись с грешниками в аду обращаться". Но черт от страха говорить разучился, крутнул хвостиком, только его и видели. Взглянул Кирьяков на меня - глаза у самого смеются, пригладил ладонью бороду, слегка кивнул и сказал: - Вот вам и конец. И тут на меня обрушилось что-то тяжелое, перед моими глазами точно встал лиловый туман, и показалось мне, что у меня раскалывается голова. Нет, не показалось мне это, а на самом деле произошло. Очнулся я спустя неделю в больнице. Оказалось, ударили меня по голове поленом. Удивительно, как выжил. Вызвали ко мне Виктора. - Что было? - спрашиваю. - Услышали, что мы подъезжаем, вот и хлопнули тебя, - рассказал Виктор. - Двое пытались отстреливаться, да увидели, что нас - отряд, и тоже сдались. - А шахта? - С утра все облазили. Сколько они динамита туда нанесли! Теперь все в порядке. Рудничное управление собирается в шахтах работы возобновить. - Все взяты? - Конечно, все. Их тут целая банда оказалась. - Особенно смотрите за Роджерсом. - За каким Роджерсом? - спрашивает Виктор. - Как за каким? - говорю. - У Кирьякова, кроме местных жителей, находился еще приезжий? - Был там один, - говорит Виктор. - Какой-то научный работник. Всякие песни да сказки собирает. Так он как кур во щи попал. Зашел к Кирьякову сказки послушать, а тут такая история... Его, конечно, тоже задержали, но документы у него оказались в порядке, сам он страшно возмутился, потребовал, чтобы относительно его послали в Москву телеграмму, и в ответ сам Базаров телеграфировал: немедленно освободить. - Ну? - Ну его и отпустили... Даром что я был болен, а хотел встать и бежать. В третий раз ушел! Был в руках и ушел. В общем, наша комиссия поехала, и враги наши тоже послали свою комиссию. Когда стало известно, под какой личиной он ездил, не трудно было проследить, где бывал и с кем встречался этот фольклорист. Целые гнезда бывших промышленников и торговцев, кулаков и колчаковцев удалось тогда выловить. О самом Роджерсе сейчас же сообщили в Москву, но он успел уже удрать за границу. Один иностранец-коммерсант, весьма похожий на Роджерса, заявил об утере паспорта, - правда, подозрительно поздно заявил, когда тот успел перемахнуть с его паспортом через рубеж. Тут уж ничего нельзя было поделать. Базаров тогда был вне подозрений - его разоблачили много позже и в связи с другими событиями, и рассказывать об этом надо особо. Партия большевиков дала решительный отпор всем, кто предлагал сдать в концессию иностранным капиталистам важнейшие отрасли нашей промышленности, мы сами навели порядок на уральских рудниках.  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *  КУРЫ ДУСИ ЦАРЕВОЙ I Виктор только что закончил следствие по делу об убийстве нескольких советских работников в одной из национальных республик, подготовленном врагами Советской власти. Об этом деле Виктор не любил вспоминать. Не то чтобы оно было очень сложно, но целый ряд тяжелых обстоятельств не вызывал у Виктора охоты лишний раз перебирать подробности. Сдав отчет и доложив о результатах поездки, Виктор направился к Пронину, но не застал его в кабинете. - А где Иван Николаевич? - спросил он. - Дома, - ответили ему. - Взял на неделю отпуск и просил не беспокоить. Виктор позвонил к Пронину домой, но к телефону подошла Агаша, домашняя работница Пронина и самая верная хранительница его покоя. - Это я, тетя Агаша, - сказал Виктор. - Здравствуй. - Здравствуй, здравствуй, - отозвалась Агаша. - Иван Николаевич занят? - поинтересовался Виктор. - Книжки читает, - миролюбиво ответила Агаша, и по ее тону Виктор догадался, что Пронин все эти дни сидел дома и Агаша полностью могла проявлять свои опекунские наклонности, большей частью пропадавшие втуне. - Ну, так я сейчас приеду, - сказал Виктор и поехал к Пронину. В комнате все находилось на знакомых местах. Стол, как обычно, был пуст, на нем не было ничего, кроме маленького гипсового бюста Пушкина, стену сзади письменного стола закрывала карта страны, возле двери висела потемневшая от времени гитара, подарок Ольги Васильевой, цыганской певицы, спасенной некогда Прониным, у окна стояла тахта, на которую спускался дорогой текинский ковер, украшенный старинными саблей и пистолетами, и среди них терялся невзрачный короткий кривой кинжал - единственное напоминание о давнем деле, едва не стоившем жизни самому Пронину. Сам хозяин лежал на тахте, а вокруг него валялись десятки книжек и брошюр, и, судя по расстегнутому вороту гимнастерки и ночным туфлям, Иван Николаевич был всерьез увлечен чтением. - Долго, брат, пропадал, - добродушно упрекнул он Виктора, не вставая ему навстречу. - Чаю хочешь? - Судите сами, Иван Николаевич, - пожаловался тот. - Вокруг небольшого дела навертели столько... Питомец Пронина чуть ли не с тринадцати лет, Виктор прежде говорил с ним на "ты", но, выросши и начав работать под руководством Пронина, обязанный по службе обращаться к нему на "вы", невольно усвоил эту манеру обращения. Так теперь всегда они и разговаривали друг с другом: Пронин на "ты", а Виктор на "вы". - Слышал, слышал о твоих подвигах, - остановил его Иван Николаевич. - Даром что на диване лежу, а о твоих похождениях осведомлен. Ты мне лучше скажи, какие насекомые паразитируют на домашней птице? Виктор наклонился к разбросанным повсюду брошюркам. "Птицеводство", "Промышленное птицеводство", "Устройство инкубаторов", "Куры и уход за ними", "Уход за домашней птицей", "Куриные глисты и борьба с ними", - прочел он названия нескольких книжек. - Агаша, чаю! - весело закричал Иван Николаевич и хитро прищурился. - А известно ли тебе, Виктор Петрович, чем отличаются плимутроки от род-айлендов? Какая температура поддерживается в инкубаторах? Чем надо кормить вылупившихся цыплят? Агаша внесла стаканы с чаем, и хотя Пронин собирался отпраздновать десятилетний юбилей пребывания Агаши на служебном посту и знал всю ее подноготную, он никогда не говорил в ее присутствии о делах, и Агаша знала об этом и давно уже перестала обижаться на хозяина. Она расставила на столе варенье, печенье, закуски, вопросительно взглянула на Пронина и не без колебаний достала коньяк - она так и не могла понять, работает Пронин, сидя все эти дни дома, или отдыхает, а Пронин, любитель коньяка, во время работы не позволял себе прикоснуться к рюмке. Агаша вышла. Пронин придвинул к Виктору стакан с чаем. - Налить? - спросил Виктор, берясь за бутылку. - Себе, - сказал Пронин. - Мы непьющие. - Он достал из письменного стола стопку ученических тетрадок и положил их перед Виктором. - Любуйся. - Ничего не понимаю, - с досадой сказал Виктор, перелистав тетрадки. - Куры, куры, куриные сердца, куриные желудки. Зачем это вам понадобилось? - Вся разница в том, - наставительно объяснил Пронин, - что обычно любой гражданин для того, чтобы стать в какой-либо отрасли специалистом, должен проучиться года три-четыре, а то и больше, а чекист должен уметь стать специалистом в неделю. Конечно, - усмехнулся Пронин, - такому недельному врачу я бы не посоветовал браться за лечение людей, но в обществе других врачей он должен вести себя так, чтобы те не могли заподозрить в нем сапожника. - Значит... - В течение недели я намерен стать сносным орнитологом. Виктор задумчиво мешал ложечкой в стакане. В продолжение двух десятков лет он не переставал удивляться работоспособности и прилежанию этого человека, не учившегося ни в одном учебном заведении. Надо было обладать способностью Пронина за короткий срок так знакомиться с изучаемым предметом, чтобы потом вызывать специалистов на споры и подчас выходить из этих споров победителем. - Так какие же это куры заставили вас заняться орнитологией, если не секрет? - спросил Виктор. - Для тебя не секрет, тем более что тебе придется помочь мне разобраться во всей этой куриной истории, - сказал Пронин. - Не знаю, известно тебе или не известно, но неподалеку от... - он назвал один из городов центральной России, - находится крупный птицеводческий совхоз. Были там, конечно, и недостатки и пробелы в работе, но в общем числился он на хорошем счету. И вдруг множество кур погибает в течение нескольких часов. Злокачественная куриная холера! В чем дело, отчего, откуда - никто не знает. Установили карантин, изолировали заразный птичник и как будто локализовали опасность. Проходит неделя, и вдруг опять та же история: других кур как не бывало. Проходит еще неделя, все спокойно, и вдруг опять какая-то невидимая рука опустошает птичник. Куриная холера, говорят специалисты. Но откуда? Откуда, черт побери! Управление птицеводством отнеслось к этому довольно спокойно - ничего не поделаешь, эпидемия, торговли, мол, без усушки не бывает. Ну а мы подумали-подумали, да и решили, что не мешает этим делом заинтересоваться. Сейчас бактериологи производят много опытов в поисках средств для борьбы с эпидемиями. Но ведь наши враги могут заняться и экспериментами обратного порядка. Одним словом, профилактика не помешает. Поэтому в совхоз выедет еще один обследователь. - И этот обследователь?.. - Сидит, как видишь, перед тобой. - Да, чем только нашему брату не приходится заниматься... - Виктор вздохнул. - Когда думаете двинуться? Иван Николаевич взглянул на книжки. - Вот дочитаю... Дня через три, пожалуй. - Ну а что придется делать мне? - спросил Виктор и кивнул на брошюрки. - Тоже читать все это? - А ты не огорчайся... - Пронин усмехнулся. - Я, знаешь, даже увлекся... Но тут беседу их прервала Агаша. - Иван Николаевич, спрашивают вас, - сказала она, входя в комнату. - Пакет со службы. Говорят, срочный. Пронин вышел в переднюю, расписался в получении пакета и вернулся обратно. Он не спеша распечатал конверт, вытряхнул на скатерть телеграфный бланк, прочел бумажку. Брови его сдвинулись, глаза потемнели, и он медленно протянул листок Виктору. Это была телеграмма из совхоза. Текст ее был краток: "Вчера умерла признаками отравления мышьяком птичница совхоза Царева начато следствие". - Да, - задумчиво протянул Иван Николаевич, не глядя больше на свои книжки. - Не придется, видно, дочитывать эту беллетристику. Выеду в совхоз сегодня. II Пронин вышел из поезда. На перроне было солнечно и пустынно. Приземистое кирпичное здание станции утопало в зелени. Начальник станции, стоявший в конце платформы, быстро проводил поезд, и не успел еще тот скрыться за поворотом, как Пронин услышал попискиванье каких-то пичужек, шелест листвы, производимый слабым летним ветерком, и прерывистые хриплые выкрики петуха, должно быть нечаянно вспугнутого, и сразу ощутил, что находится в деревне. Он прешел через станционный зал. Там было прохладно и скучно. Несколько женщин сидели на деревянных скамьях и, прикорнув друг к другу, сонно ожидали прихода местного поезда. Пронин вышел на вымощенную площадь. Четыре повозки стояли возле забора. Разнузданные лошади, привязанные к изгороди, лениво жевали сено, охапками положенное прямо на землю. Возчики собрались у крайней повозки и попыхивали папиросками. - Здравствуйте, товарищи, - сказал Пронин, подходя к ним. - Попутчика мне не найдется? - А вы откуда? - спросил его низенький паренек, с любопытством рассматривая приезжего. Пронин и на самом деле выглядел необычно возле этой побуревшей станции и пыльных телег. В добротном костюме, мягкой фетровой шляпе, с перекинутым через руку пальто, особенно бросающимся в глаза благодаря вывороченной наружу блестящей шелковой подкладке, с небольшим чемоданом в другой руке, он казался здесь чуть ли не иностранцем. - А я из Москвы, - сказал Пронин. - Мне - в птицеводческий совхоз, знаете? - И так как ему никто не ответил, добавил: - Совхозов-то тут у вас вообще много? - Совхозов-то? - переспросил все тот же низенький паренек. - Есть тут совхозы... - И замолчал, так и не договорив фразы. - А вы, собственно, туда зачем? - спросил пожилой крестьянин с рыжей бородкой. - А я из Москвы, - повторил Пронин. - Обследовать. Я заплачу, конечно, - добавил он поспешно. - В обиде не останетесь. - Да ведь там карантин, - сказал паренек. - Не слышали? - спросил другой паренек, повыше, с лиловым мундштуком в зубах. - Или по этому самому делу и едете? - По этому самому и еду. - Пронин усмехнулся. - Так как же? - Вы что же, врач будете? - спросил крестьянин с рыжей бородкой. - Да, - признался Пронин. - Вроде. Но везти его все дружно отказались. - Отвезти отвезешь, а там возьмут и задержат в совхозе, - объяснил паренек с лиловым мундштуком. - Попадешь в карантин, не скоро вырвешься... Пришлось Пронину идти в совхоз пешком. Пылила укатанная проселочная дорога, легким слоем оседала пыль на коричневые ботинки, по сторонам зеленели овсы, и Пронин напоминал дачника, случайно попавшего в поле. Да он и на самом деле чувствовал себя легко и покойно и искренне наслаждался случайной этой прогулкой. Когда позволяли обстоятельства, Пронин умел забывать о делах и полностью отдаваться отдыху, чтобы с еще большей энергией и ясностью снова приниматься за работу. III Он пришел в совхоз засветло. Легкая изгородь, огораживая со всех сторон службы, дома и огороды совхоза, была вынесена далеко в поле. Издалека виднелись выбеленные постройки, бросаясь в глаза много раньше, чем сероватые избы соседней деревни, вереницей разбросанные на рыжем пригорке. У низких ворот, сбитых из длинных жердей, Пронина остановил старик сторож, не по сезону обутый в серые валенки. - Куда идешь, мил человек? В совхозе карантин, а на деревню стороной надо... И Пронину пришлось долго убеждать сторожа, покуда тот согласился его пропустить, хотя карантин был весьма условный, - стоило отойти в сторону, и можно было без спросу в любом месте перелезть через изгородь. Тянулись инкубаторы и птичники, почти черным казался в лучах заката кирпичный холодильник, поодаль находились сараи, склады, коровники и конюшни, а еще дальше стояли жилые дома рабочих и служащих. По пути Пронину встречались рабочие и работницы, подростки и дети, и все они с любопытством рассматривали необычного посетителя. Он миновал огороженные загоны, где гуляли тысячи квохчущих кур, спустился к пруду, обсаженному корявыми ветлами, и по земляной насыпи поднялся к бревенчатому двухэтажному флигелю, в котором помещались и контора, и квартира директора. Пронин нашел директора в конторе. Звали его Коваленко. Это был усталый и, должно быть, резкий человек со строгими голубыми глазами, одетый в зеленую выцветшую гимнастерку. Вместе со счетоводом и зоотехником он занят был составлением отчета о расходовании кормов. Узнав, что Пронин приехал из Москвы, Коваленко принялся рассказывать о мерах, принятых в совхозе для борьбы с инфекцией, спрашивать советов и даже предложил собрать работников совхоза на совещание. Но Пронин отклонил это. Он решил уподобиться самому заурядному обследователю и заявил, что прежде всего хочет ознакомиться с анкетами рабочих и служащих. Так поступали почти все обследователи. Чтение анкет результатов давало немного, и директор сразу разочаровался в приезжем. Совхоз нуждался в помощи опытного птицевода, а вместо него приехал присяжный канцелярист, меньше всего интересующийся птицей. С самого начала Пронин повел себя как неопытный следователь, впервые дорвавшийся до дела, и придирчивыми своими вопросами и недомолвками сумел быстро испортить настроение и директору, и счетоводу, и зоотехнику. Пронин долго оставался в канцелярии вдвоем с Коваленко. Смеркалось. Директор сам зажег большую и яркую лампу-"молнию", висевшую под потолком. Они сидели за узким столом, друг против друга, и Пронин изводил Коваленко, задавая ему докучливые и мелочные вопросы. За директором несколько раз приходили, звали по делам, спрашивали распоряжений, но Пронин не отпускал его, и Коваленко томился, не решаясь прервать беседу. Не один раз приходилось Коваленко выслушивать подозрение, высказанное и следователем и санитарным инспектором, о том, что в совхоз пробрался враг, который и отравил кур. Были люди, которые прямо обвиняли в этом Цареву, покончившую, как они говорили, с собой из-за боязни разоблачения. Но Коваленко отвергал эти предположения. Он хорошо знал работников совхоза и не верил, что кто-нибудь из них мог совершить подобный проступок. Куры в окрестностях не болели, инфекция была занесена случайно. Единственное, что вначале допускал Коваленко, так это самоубийство Царевой: старательная работница не простила себе оплошности, виновницей которой могла себя посчитать. Все то, что Пронин еще в Москве узнал о Коваленко, заставляло исключить его из числа тех, кто мог иметь причастность к преступлению. Красногвардеец, дравшийся и с красновцами и с деникинцами, хороший коммунист, болеющий за порученное ему дело. Жизненный путь Коваленко прям и ясен. Но Пронин не пренебрегал лишней проверкой, хотя отлично видел, что Коваленко, разговаривая, с трудом подавляет раздражение. Лишь после двухчасовой беседы с Коваленко Пронин признался наконец, кто он такой. - Фу-ты, черт! - облегченно воскликнул директор совхоза, явно польщенный оказанным ему доверием. - А я уж было ругаться с вами собрался. Как и многие бактериологи, с которыми тем временем встречался Виктор в Москве, Пронин допускал предположение, что птицу могли заразить. Поэтому он внимательно расспрашивал Коваленко о всех, кто работал в совхозе, и особенно подробно о Царевой. - Видите ли, - сказал Коваленко, - меня обязали не говорить об этом, но к вам, я думаю, запрещение не относится. Вскрытие показало, что у Царевой было холерное заболевание. Азиатская холера и холера куриная - вещи разные. Люди от кур не заражаются, и мы не связываем эти явления. Но... факт остается фактом. Панику мы разводить не хотим. Конечно, приняты все меры. Исследованы источники, колодцы. Нигде ничего. Других заболеваний тоже нет. Квартира, где жила Царева, опечатана. Прошло три дня. Опасности как будто нет, и решили зря людей не тревожить. Внешние признаки при отравлении мышьяком и холере схожи, - продолжал он, - и, конечно, никому в голову не пришла мысль о холере. Девушки тут у нас сразу решили, что Царева отравилась. Люди, знаете, падки на такие выдумки. - У меня к вам серьезная просьба, - обратился Пронин к директору. - Я прошу вас всюду рассказывать о неотразимом впечатлении, какое я на вас произвел. Этот докопается, почему отравилась Царева, должны говорить вы. От этого ничто не скроется, говорите всем, кого только ни встретите, и одновременно оповестите, что я прошу зайти ко мне всех, кто может хоть что-нибудь сообщить мне о Царевой, IV Виктору казалось, что он зря выполняет поручение Пронина, что Пронин ошибся и никакого преступления вообще не произошло, - передохли куры и передохли, с кого-то за это взыщут, и все этим кончится. Но Виктор знал: что бы там сам он ни думал, если ему дано поручение, оно должно быть выполнено точно и добросовестно. А Пронин поручил Виктору поискать среди бактериологов таких ученых, которые специально занимались изучением инфекционных болезней домашней птицы, чьими опытами мог воспользоваться преступник. И Виктор ездил по Москве от бактериолога к бактериологу; назвавшись работником совхоза, он каждому из них рассказывал об эпидемии, поразившей кур в совхозе, задавал однообразные вопросы и выслушивал однообразные объяснения. Первый же бактериолог, к которому Виктор явился, прочел ему подробную лекцию об эпидемиях, поражающих домашних птиц, и посоветовал немедленно обратиться в местное ветеринарное управление. Такой же разговор повторился у второго бактериолога, у третьего, и только свойственная Виктору дисциплинированность заставляла его точно выполнять задание Пронина и ездить от ученого к ученому с одними и теми же вопросами. Так, путешествуя по Москве, Виктор добрался до профессора Полторацкого, старого ученого и опытного педагога, вырастившего не одно поколение научных работников. Виктора провели в лабораторию. Большая комната была тесно заставлена высокими белыми столами с бесчисленными банками, колбами, пробирками и мензурками и все-таки казалась просторной и светлой - такое впечатление создавало изобилие хрупкой и прозрачной стеклянной посуды. Полторацкий, румяный старик с седой бородой, в своем халате больше похожий на повара, чем на ученого, стоял возле спиртовки и подогревал колбу с бесцветной жидкостью, а вокруг него толпились студенты - восемь человек, быстро сосчитал Виктор - и с интересом слушали наставника. - Ну-с, батенька, зачем вы ко мне пожаловали? - спросил профессор посетителя тем небрежным, покровительственным тоном, каким разговаривают все старые профессора со своими юными студентами. - Мне необходимо с вами посоветоваться, - сказал Виктор. - Мы нуждаемся в вашей консультации... - А вы поступайте ко мне в ученики. - Профессор засмеялся. - Обучим, и не понадобятся никакие консультации. - Он отставил колбу, потушил спиртовку, прикрыв ее стеклянным колпачком, и разлил жидкость из колбы по мензуркам. - А теперь, товарищи, - обратился он к студентам, - попробуйте оживить этот бульон, и тот, кому раньше всех это удастся... - Не договорил и прикрикнул: - Беритесь за микроскопы! - Подошел к Виктору. - Что ж, давайте поговорим. - Сел на табуретку и указал на другую посетителю. Педантично и монотонно Виктор вновь изложил историю заболевания кур и вновь повторил все те же вопросы, заранее зная ответы, которые должны были последовать. Но, к удивлению Виктора, профессор задумался и, точно что-то вспомнив, оживился и сам принялся расспрашивать посетителя. - Куриная холера, говорите, так-так, - приговаривал ученый. - Любопытно. Каких-нибудь два-три часа, и все куры лежат вверх ногами... Откуда могла быть занесена инфекция? Это не так интересно. Какой-нибудь голубь, случайность... Несущественно! Гораздо интереснее быстрое течение болезни. Вы не ошиблись: это действительно холера, а не какое-нибудь отравление? - Он вскочил с табуретки и позвал студентов. - Молодые люди, идите-ка сюда... Товарищ рассказывает об очень интересном случае молниеносной холеры... - Он как будто даже радовался. - Три стада кур точно корова языком слизнула. Обыкновенно холера протекает менее интенсивно... Виктор не понимал возбуждения профессора, но уже одно то, что он не получил стандартных ответов на стандартные вопросы, заставило его самого оживиться и с интересом слушать старика. - Лет пятнадцать назад под моим руководством работал доктор Бурцев, - продолжал профессор, усаживаясь опять на табуретку. - Это был талантливый и многообещающий бактериолог. Потом он отдалился от меня, начал работать самостоятельно, но я продолжал интересоваться его опытами. Лет семь или восемь назад... Да, лет восемь назад Бурцев принялся экспериментировать с бактериями азиатской холеры и холероподобных заболеваний. Экспериментировал он, разумеется, на кроликах, на курах. Потом перешел на одних кур и добился удивительных результатов. Болезнь протекала необыкновенно интенсивно. Зараженная курица околевала у него в течение часа! Бурцев утверждал, что он создаст такую антихолерную сыворотку, которая будет воскрешать умирающих... - Профессор замолчал. - Но Бурцев погиб. - Ученый даже не нахмурился, он просто излагал один из многих эпизодов из истории медицины. - В лаборатории Бурцева произошел трагический случай: ассистентка и два лаборанта, работавшие вместе с Бурцевым, внезапно заболели и погибли. Небрежность? Вероятно. Чья? Неизвестно. Нервы Бурцева не выдержали испытания, а может быть, он побоялся ответственности и покончил с собой, утопился. Виктор и студенты с любопытством слушали ученого. Профессор взял со стола какую-то пробирку, задумчиво посмотрел на свет, поставил обратно. По-видимому, он припоминал все, что знал об опытах Бурцева. - Видите ли, - точно оправдываясь, сказал Полторацкий, - у всех нас тысячи своих забот. Никто не продолжал работу Бурцева. Его записки и тетради, в которых регистрировались опыты, остались у жены. Они заключали в себе гипотезы. Ничего точного, ничего определенного... - Тут профессор опять встал и, стуча ребром ладони по столу, строго сказал: - Но если нечто подобное произошло не только в лаборатории, мы обязаны обратить на это внимание. Надо еще раз пересмотреть бумаги Бурцева, и возможно... - Он вопросительно посмотрел на Виктора. - Угодно вам сегодня вечером вместе со мной посетить вдову доктора Бурцева? V Подруги Царевой пришли в контору стайкой. Застенчиво подталкивая друг друга, они нерешительно остановились у порога. Это были здоровые и смешливые девушки, которых чуть смущала только встреча с незнакомцем да серьезность причины, из-за которой их вызвали. Пронин подумал, что Царева, должно быть, походила на своих подруг. Он пошутил над их застенчивостъю, и девушки усмехнулись - им, конечно, жаль было подругу, но они были молоды и не расположены к продолжительной грусти, да и грустить долго просто было некогда. Пронин потолковал с ними о работе, о песнях, о разных разностях, незаметно заговорил о Царевой, расспрашивал: какая она была, чем интересовалась, с кем гуляла... Одна девушка вспоминала одно, другая другое, если кто-нибудь что-либо запамятовал или ошибался, другие напоминали или поправляли, и Пронин легко узнал о Царевой все, что можно было о ней узнать. Дуся Царева родилась в соседней деревне, родители ее давно умерли, брат служил на заводе в Ростове, сама она вот уже четыре года работала в совхозе птичницей. Она считалась хорошей работницей, была ударницей, и в прошлом году ее даже премировали отрезом шелка на платье. Но ей не хотелось оставаться птичницей, и поэтому замуж она не выходила, а собиралась уехать в город учиться. - или в фельдшерскую школу, или в ветеринарный техникум. В селе Липецком, находящемся от совхоза в пяти верстах, в школе-семилетке открылись вечерние курсы для взрослых, и зимой Дуся ходила туда заниматься, ходила она еще на деревню к фельдшеру, он помогал ей готовиться к поступлению в школу. Ходила Царева вместе со своей подругой Жуковой, но весной Жукова бросила заниматься, а Дуся занималась с фельдшером до самой смерти. - Может, это она от любви к фельдшеру отравилась? - внезапно спросил Пронин. Но девушки не смогли даже сдержать смешка. - Что вы! Он совсем старый... Разговор с девушками подтверждал представление о Царевой, которое создал себе Пронин, но мысль о преступлении становилась все более шаткой. Со своей стороны Коваленко сделал все, чтобы лучше выполнить поручение Пронина, и с утра к приезжему потянулись посетители. Все сходились на том, что девушка, видно, сильно растерялась, посчитала себя виноватой и хлебнула с горя отравы. Один огородник Силантьев, придя в контору и тщательно затворив за собой дверь, шепотом высказал предположение, что отраву мог подсыпать Алешка Коршунов, который давно и понапрасну ухаживал за девушкой. Силантьева можно было успокоить сразу, сказав, что Царева умерла не от мышьяка, но Пронин вызвал к себе и Коршунова, хотя разговаривал с ним менее строго, чем с другими, потому что, глядя на его покрасневшие и вспухшие от слез глаза, Пронину всерьез стало жаль парня. Без особого труда создал Пронин у большинства своих собеседников впечатление о необыкновенной, своей проницательности, и разговоры о том пошли и по совхозу и по деревне, где жили и куда ходили обедать многие рабочие совхоза. Пронину хотелось осмотреть птичники, побывать в деревне, побеседовать с фельдшером, но он упорно не уходил из конторы, поджидая новых посетителей, и охотно беседовал с каждым, хотя некоторые являлись главным образом из любопытства. Часов около четырех в контору вошел плотный мужчина лет сорока с обветренным худым лицом, с желтыми щеками, поросшими рыжеватой щетиной, с ершистыми темными бровями, из-под которых смотрели умные серые глаза, одетый в дешевый синий костюм и сандалии на босу ногу. - Фельдшер Горохов, - представился вошедший. - Разрешите? - Вот и отлично! - обрадовался Пронин. - А я как раз собирался вечером к вам... - О Царевой хотели говорить? - спросил Горохов. - Жаль ее, очень жаль, хорошая была девушка. Но ведь вы, вероятно, знаете о результатах вскрытия... - Знаю, - сказал Пронин. - Но я хотел вообще поговорить... - Это, конечно, правильно, что запретили говорить об истинной причине смерти, зря тревожить население не стоит, - сказал Горохов - Но все у нас делают и не доделывают. Цареву похоронили, а в квартире дезинфекцию не произвели. Я к вам, собственно, по этому поводу и пришел. Правда, больше у нас ни одного подозрительного желудочного заболевания нет, и все-таки - неосмотрительность. Дезинфекцию произвести недолго, а на душе станет покойнее. Горохов долго толковал с Прониным, рассказывал о совхозе, о своей практике, о том, как трудно работать в деревне без врача, и ушел домой, только получив от Пронина обещание добиться у следователя разрешения произвести дезинфекцию. Ранним утром на полуторатонке, принадлежащей совхозу, Пронин поехал в Липецкое, где находился районный центр, встретился с местным следователем и вместе с ним вернулся в совхоз. Следователь снял печати и открыл комнату, в которой жила Царева. Пронину захотелось самому осмотреть ее. Он пробыл там часа два, и следователь, ожидая москвича на крыльце, посмеивался про себя, убежденный в бесцельности этого обыска. После осмотра они распорядились послать за Гороховым, и фельдшер не замедлил явиться, притащив с собой целую бутыль с формалином. Втроем они составили опись имущества Царевой, подробно перечислив платья, платки, наволочки, бусы, тетрадки и книжки, письма брата, коробку с пудрой, все вещи, все пустые флаконы из-под духов и одеколона, стоявшие для красоты на тумбочке, - словом, сосчитали и уложили все, вплоть до шпилек и металлических кнопок. Затем директор прислал в помощь фельдшеру двух работниц - мыть все и чистить, а Пронин и следователь ушли гулять в поле. Вскоре комната Царевой заблестела чистотой и так запахла формалином, что у всякого зашедшего туда начинала кружиться голова. Вещи Царевой были упакованы и связаны, их взвалили на грузовик, и следователь попросил Горохова поехать с ними в Липецкое, чтобы там оформить акт об изъятии вещей и дезинфекции квартиры. Пронин, позевывая, с ними распрощался, но, к удивлению Коваленко, не пошел в канцелярию, где ему была приготовлена постель, а заявил, что хочет перед сном побродить еще в окрестностях. Вернулся Пронин в совхоз только на заре. Коваленко слышал из своей комнаты, как его гость осторожно поднимался на крыльцо, но спать он так, должно быть, и не ложился. Не успел утром грузовик въехать во двор совхоза, как Пронин, бодрый и веселый, вышел из дома, поздоровался с вышедшим вслед за ним Коваленко, взял у Горохова копию акта, присланного следователем, мимоходом сказал, что картина всего происшедшего в совхозе ему совершенно ясна, объявил, что ему пора возвращаться в Москву, и попросил отвезти его на станцию. VI По широкой, неряшливо подметенной лестнице старого пятиэтажного дома Полторацкий и Виктор поднялись на четвертый этаж, нашли в списке жильцов, наклеенном возле звонка, имя Елизаветы Васильевны Бурцевой и, согласно указанию, позвонили три раза. Дверь им открыла сама Елизавета Васильевна, женщина лет сорока, рано начавшая стариться, с болезненным бледным лицом, с реденькими, начавшими уже седеть волосами, заплетенными в косички, по старой моде закрученными над ушами. В полутемной передней она не сразу узнала Полторацкого, сухо спросила, что ему нужно, а когда он себя назвал, краска смущения залила вдруг ее щеки, она заволновалась и торопливо стала приглашать и Полторацкого и Виктора пройти в комнаты. Они вошли в обычную московскую комнату, служившую одновременно и столовой, и гостиной, и спальней, заставленную сборной мебелью, где резной дубовый буфет и обитая потертым бархатом кушеточка стояли, тесно прижавшись друг к другу, точно в мебельном магазине. - Нехорошо! Нехорошо, Елизавета Васильевна, забывать старых знакомых, - шутливо сказал Полторацкий, с покряхтыванием присаживаясь к обеденному столу. - Я-то ведь еще помню, как Алексей Семенович упрекал вас в том, что вы ко мне неравнодушны... Зря, видно. - Он взглянул на Виктора. - А это... - Железнов, - назвал себя Виктор. - Тоже занимается... бактериологией, - добавил профессор, подумав. - Что вы, Яков Захарович, я вам очень рада, - сказала Бурцева, смущаясь еще больше. - Ну как вы? Как живете? - полюбопытствовал профессор. Минут пять расспрашивал он Елизавету Васильевну о ее жизни. После смерти мужа Бурцева изучила стенографию, служила на крупном машиностроительном заводе, жила вместе со старшей сестрой - та занималась хозяйством. - А мы к вам по делу, - внезапно сказал Полторацкий, прервав расспросы. - Помнится, у Алексея Семеновича были всякие там тетради, записи опытов и прочее. Сохранились они у вас? - Алешины записки? - переспросила Елизавета Васильевна и покраснела еще сильнее. - Как могли вы подумать, что я их... - сказала она с упреком и не договорила. - Как лежало все в столе у Алеши, так и лежит. - А вы не сердитесь на меня, - смущаясь сказал профессор. - Сам я все свои бумаги порастерял... - Он сердито посмотрел на Виктора - виновника и этого разговора, и того, что профессору приходилось врать, - и решительно сказал: - Тут у нас некоторые опыты думают повторить. С какой же стати пропадать трудам Алексея Семеновича. Так вот, - попросил он, - не одолжите ли вы мне эти записки на некоторое время? - Отчего же, - просто согласилась Елизавета Васильевна. - Мне не жалко... Она вышла в соседнюю комнату, и слышно было, как вполголоса переговаривалась с сестрой, потом зазвенели ключи, слышно было, как выдвигаются ящики, и вдруг Елизавета Васильевна негромко вскрикнула и заговорила с сестрой тревожнее и громче. Растерянная, вышла она к гостям, и следом за ней показалась в дверях и ее сестра. - Я не понимаю, Яков Захарович... - сказала Бурцева, запинаясь. - Ящики стола, где лежали рукописи Алеши, пусты... И Оля говорит - к ним не прикасалась. Никто из нас несколько лет не заглядывал в стол. Профессор растерянно взглянул на Виктора. Тот встал. - Вы, может быть, разрешите нам взглянуть? - спросил он. - Да, да, - поспешно сказала Бурцева. - Я сама хотела вас просить. Прямо что-то непонятное... Вместе вошли они во вторую комнату. Ящики письменного стола были выдвинуты - в них лежали какие-то книги и письма, раковины, высохший серый краб, но два ящика были пусты. Виктор осмотрел их - стенки покрывал легчайший налет пыли, осмотрел замок - замок был в порядке, - никаких следов. Забывая о своей роли спутника Полторацкого, Виктор принялся расспрашивать женщин, но те, встревоженные и растерянные, сами спешили высказать все свои догадки и предположения. Большую часть времени они проводят дома. Утром Елизавета Васильевна уезжает на службу, а Ольга Васильевна выходит только за покупками. Иногда они вдвоем, бывают в кино. Уходя из квартиры, комнаты всегда запирают. Изредка приходят гости. Обокрасть их никто не пытался. Ничего особенного они не замечали. Виктор все допытывался: кто бы мог находиться в комнатах в их отсутствие? Наконец Ольга Васильевна вспомнила: полотер. Но он натирает у них полы в течение семи лет, и за ним никогда ничего не замечали. Был месяцев шесть назад водопроводчик, вспомнила еще Ольга Васильевна, прочищал батареи центрального отопления. Больше ничего нельзя было добиться. Обе женщины, испуганные таинственным происшествием, вот-вот готовы были расплакаться. Виктор и Полторацкий с трудом их успокоили. - Небось сами запрятали куда-нибудь, а теперь ахают. Бабья память! - сердито сказал профессор, спускаясь по лестнице, и вздохнул. - Одним словом, неудача. - Как знать! - не удержался Виктор. - Знаете: нет худа без добра. - Ну конечно! - внезапно рассердился профессор. - Вам интересно искать, а мне иметь. - Но ведь для того, чтобы иметь, надо искать? - возразил Виктор. Профессор не ответил. Виктор вежливо проводил его до автомобиля, усадил его, а сам остался на тротуаре. - А вы? - спросил профессор. - А я задержусь, - сказал Виктор. - Так вы заходите, - сказал профессор. - Обязательно, - сказал Виктор. Он все-таки решил навестить и полотера, адрес которого дала ему Бурцева, и водопроводчика, адрес которого надо было взять у дворника или управляющего домом. Управляющего Виктор отыскал быстро. - Где живет ваш водопроводчик? - спросил он. - А мы приглашаем из соседнего дома, - сказал управляющий. - Вам он, собственно, для чего? - По поводу отопления, - сказал Виктор. - По поводу чистки батарей. Управляющий смутился - он принял Виктора за какого-то контролера. - При чем же тут водопроводчик? - обидчиво забормотал управляющий. - Года нет, как прочищали, да и денег не хватает. Вот осенью опять будем прочищать... - А полгода назад разве не прочищали? - строго спросил Виктор. - Зачем же полгода, когда я говорю - год, - обидчиво возразил управляющий. - Я же объясняю: не было средств. - А в отдельных квартирах чистку производили? - спросил Виктор. - С какой же стати предоставлять отдельным гражданам преимущества? - задиристо возразил управляющий. - Да отопление у нас не так уж засорено... Виктор все-таки сходил к водопроводчику, и тот в свою очередь заверил Виктора, что в девятнадцатой квартире он не бывал и к гражданке Бурцевой ни по какому делу не заходил. Тогда Виктор побежал обратно к Бурцевой. - Я вас очень прошу, - обратился он к женщинам, - припомните: как выглядел водопроводчик? Как это часто случается, сестры плохо запомнили его наружность. Ольга Васильевна утверждала, что он блондин и красавец, а Елизавете Васильевне, видевшей водопроводчика мельком, показался он темноволосым и неприятным. Обе они сходились лишь на том, что был он высокий и моложавый. - Да-а, - задумчиво протянул Виктор. - Во всяком случае, это другой водопроводчик. Здешний - маленький и пьяненький. Он вернулся домой и задумался: ехать ли ему к Пронину или искать загадочного водопроводчика? Но найти в Москве человека, о котором известно только лишь то, что он высок и моложав, почти невозможно, и Виктор решил ехать к Пронину в совхоз. Но в это время в дверь постучали, и в комнату вошел сам Пронин. VII - Вас-то мне и надо! - облегченно воскликнул Виктор, увидев Пронина. - А я уж было к вам собрался... Пронин потрепал Виктора по руке и попросил: - Чаю. - Понимаете ли, нашел что-то, - продолжал Виктор. - И вдруг - провал... - Я тебя не узнаю, - вторично остановил его Пронин. - У тебя просят чаю, а ты вместо гостеприимства... Виктор с сердцем стал молча накрывать на стол. Включил электрический чайник, расставил посуду. - Есть хотите? - отрывисто спросил он Пронина. - Нет, не хочу, - спокойно ответил тот, будто не замечая недовольства Виктора. Пронин терпеливо дождался чаю, отхлебнул несколько глотков и только тогда обратился к Виктору: - Ну а теперь рассказывай. Виктор, все еще продолжая сердиться, рассказал о своих беседах с бактериологами, о посещении Полторацкого и исчезнувших бумагах, сухо передавая только одни факты. - Вот видишь, как тут все туманно, - сказал Пронин. - Тебя следовало остудить, иначе ты засыпал бы меня предположениями. Я же видел, что ты захлебываешься словами. А сейчас ты следил за собой и передавал только действительно необходимое. - Опять урок! - воскликнул Виктор и досадуя и остывая. - Губит меня характер! Пронин усмехнулся. - Это не характер, а возраст. Вот поживешь с мое... - Он вдруг быстро взглянул на Виктора. - А был ли вообще водопроводчик? Может быть, дамочки просто не захотели дать бумаги? Вынули сами и показали пустые ящики? - А пыль? - Разве что пыль. А может быть, они раньше их куда-нибудь дели? Виктор отрицательно покачал головой. - Нет, водопроводчик был. Другие жильцы его тоже видели. - Ладно. Но почему водопроводчик и есть похититель? - Но ведь это был не водопроводчик? - И что же ты предпринял, чтобы его найти? Виктор пожал плечами. - Я нуждаюсь в вашем совете. Пронин улыбнулся. - А что же я тут могу посоветовать? Виктор с досадой махнул рукой. - Найти-то ведь нужно? - Давай лучше делать то, что в наших силах, - назидательно сказал Пронин. - Мы ведь с тобой не Шерлоки Холмсы, и нам недостаточно найти на лестнице волосок, чтобы по его цвету определить внешность и характер преступника. Да и преступники что-то не всегда заботятся о том, чтобы оставлять улики. - Он достал из бокового кармана аккуратно свернутый носовой платок, осторожно его развернул и указал на ампулу, наполненную бесцветной жидкостью. - У меня для тебя несколько поручений. Во-первых, ты поедешь по магазинам лабораторного оборудования и в одном из них приобретешь сотню таких ампул. Затем отправишься в бактериологическую лабораторию и дашь исследовать содержимое этой ампулы. Утром ты привезешь ко мне на квартиру анализ и ампулы, а в течение дня соберешь сведения о всех сотрудниках, которые работали вместе с Бурцевым в последние два-три года перед его смертью, и вечером я уеду обратно. И, нагрузив своего помощника всеми этими поручениями, Пронин отправился домой, лег спать, и только приход Виктора разбудил Ивана Николаевича. Он взял анализ, просмотрел его и удовлетворенно стал что-то насвистывать, - анализ, видимо, ему понравился, потом взял сверток с ампулами, внимательно его осмотрел и принялся насвистывать еще оживленнее. - Все отлично, - похвалил он Виктора и поторопил: - За тобой еще одно дело. Возвращайся не позже семи. Но Виктор вернулся много раньше. - У Бурцева была очень маленькая лаборатория, - виновато доложил он, чувствуя, что не такого ответа ждет от него Пронин. - Вместе с Бурцевым работали всего-навсего ассистентка и два лаборанта - бывший фельдшер и какая-то малограмотная сиделка. На всякий случай я собрал о них анкетные данные, но все они погибли и похоронены. Виктор передал листок со своими пометками Пронину. - Жаль, - озадаченно протянул Пронин. - Я рассчитывал, что сотрудников у Бурцева было значительно больше. - Он помолчал, просмотрел заметки Виктора и задумался. - Ну ничего, решим как-нибудь и эту загадку, - утешил он своего помощника. - Сегодня, кажется, неплохой футбольный матч. Поезд отходит только в девять, а так как сейчас нет еще четырех, не отправиться ли вам на футбол? VIII Пронина встретили в совхозе, как старого знакомого, да и сам он на этот раз держался проще. Он встретился с Коваленко во дворе около конюшен, и директор, еще издали завидев приезжего, заулыбался ему, а подойдя, многозначительно спросил: - Ну как? Но, так как к разговору их прислушивались, Пронин ответил совсем неопределенно: - Ничего. Съездил, доложил. Осталось выполнить кое-какие формальности. На том, видимо, и кончим. Позднее он попросил Коваленко послать кого-нибудь за следователем, и следователь, получив коротенькую записку Пронина, тут же собрался в совхоз, и поэтому за ужином у Коваленко сидело Двое гостей. - Придется вам завтра утром опять вызвать Горохова, - сказал Пронин следователю, когда они остались после ужина наедине. - Поговорите еще о Царевой, составьте еще какой-нибудь протокол. Задержите фельдшера часа на три, необходимых мне для одной дополнительной проверки. - Неужели вы думаете, что Горохов имел хоть какую-нибудь причастность к заражению птицы? - недоверчиво спросил следователь. - Почти десять лет, говорят, он безвыездно здесь живет, все отлично его знают. Нет, ваши предположения кажутся мне маловероятными. - Там будет видно, - уклончиво сказал Пронин. - Но вас я пока что попрошу выполнить мое поручение. - Хорошо, допустим, вы правы, - возразил опять следователь. - Но не сможет ли тогда это излишнее внимание спугнуть преступника? - Нет, - уверенно сказал Пронин. - Если он не преступник, ему пугаться нечего, а если и преступник, тоже не испугается. Мне кажется, он не слишком высокого мнения о наших с вами способностях. Так и быть уж, признаюсь вам заранее: если предположения мои окажутся верными, он захочет исчезнуть лишь после того, как я сам скажу ему одну невинную на первый взгляд фразу. Следователь не спал всю ночь, пытаясь разгадать мысли Пронина, но ничего не придумал и поэтому решил, что предположения Пронина зыбки. Однако утром он вызвал Горохова и принялся уточнять различные подробности, касающиеся Царевой. Фельдшер пришел хмурым, жалуясь на обилие работы, потом разговорился, повеселел и с легкой снисходительностью сам принялся подсказывать следователю всякие вопросы. Пронин ушел из совхоза до появления фельдшера, но пошел в деревню не по дороге, где мог встретиться с Гороховым, а тенистой низинкой по мокрой от росы траве. Подойдя к деревне, он поднялся на взгорье, дошел до фельдшерского пункта, заглянул в амбулаторию. Там санитарка Маруся Ермолаева, степенная молодая женщина, утешала плачущую старуху, у которой нарывал палец. - Кузьма Петрович у себя? - спросил Пронин. - В совхоз ушел, - сказала Маруся. - Ну, так я подожду на улице, - сказал Пронин, вышел на крыльцо и через сени прошел в комнату Горохова. Пробыл он там недолго, вернулся в амбулаторию, поговорил с Марусей о работе, о больных, о всяких обследованиях и ревизиях, о самом Горохове и ушел, так и не дождавшись фельдшера. Когда Пронин вернулся в совхоз, следователь все еще беседовал с Гороховым. - А я к вам ходил, товарищ Горохов, - приветливо сказал Пронин, входя в комнату. - Здравствуйте. - Очень приятно, - вежливо ответил Горохов, в свой черед улыбаясь Пронину. - Опередили вас, сюда позвали. Впрочем, если вам что угодно, я готов. - Да нет уж, все ясно, - весело сказал Пронин. - Пора кончать. Как это говорится: закруглять дело? - Что ж, я очень рад, - сказал Горохов. - Признаться, оно и мне и всем надоело. - Разумеется, - согласился Пронин. - Мы и решили на месте здесь все покончить. Завтра к вечеру приедет профессор Полторацкий, составим окончательное заключение... - Это еще какой Полторацкий? - спросил следователь. - А известный бактериолог, - пояснил Пронин. - Мы там у себя в Москве посоветовались и решили освятить наше заключение авторитетом крупного специалиста. Вернее будет. - Это очень справедливо, - сказал Горохов. - Профессор - это, уж конечно, высший авторитет. - Вот я к вам потому и ходил, - обратился к нему Пронин. - Вы уж подготовьтесь к беседе с профессором. Кто знает, какие подробности заинтересуют его, а вы среди нас как-никак единственный медик. - С великим удовольствием, - сказал Горохов. Они еще поговорили втроем, потом следователь отпустил Горохова, тот вежливо пожал им руки, тихо притворил за собой дверь, и Пронин и следователь долго еще смотрели в окно на фельдшера, неторопливо пересекающего просторный двор. - Ну как? - спросил следователь, оставшись с Прониным наедине. - Подтвердилась ваша гипотеза? - Почти, - сказал Пронин. - Будем надеяться, что сегодня ночью он постарается исчезнуть из деревни. - Это что же, профессор Полторацкий так его напугал? - догадался следователь. - Вот именно, - подтвердил Пронин. - Но что же здесь будет делать профессор? - заинтересовался следователь. - А профессора сюда никто и не приглашал, - сказал Пронин. - Это имя употреблено вместо лакмусовой бумажки. - Однако реакции я что-то и не заметил, - сказал следователь. - Будем надеяться, - повторил Пронин, - что она произойдет нынешней ночью. - Но вы говорите, он исчезнет? - встревожился следователь. - Быть может, вы собираетесь ему сопутствовать? - Вот именно, - сказал Пронин. - А вас я попрошу завтра произвести в квартире Горохова тщательный обыск и о результатах его немедленно сообщить в Москву. - Хорошо, - сказал следователь и опять не удержался от вопроса: - Скажите, а вам известно, куда он собирается скрыться? - Почти. - Пронин усмехнулся и попросил: - Вы уж больше не допрашивайте меня. Пока это все еще только предположения, и они легко могут быть опровергнуты. Потерпим еще немного. IX Весь день Пронин удивлял следователя своим легкомыслием: он гулял, купался, вел с ребятами совершенно бесцельные и пустые разговоры, рассказывал им диковинные истории о разведении карасей, учил делать удочки, ходил с Коваленко осматривать птичники, расхваливал золотистых род-айлендов и рано лег спать. Ночевали Пронин и следователь в одной комнате, и следователь, ни на секунду не забывая мрачное предсказание Пронина об исчезновении преступника, с недоумением убедился в том, что Пронин заснул и спит безмятежным детским сном. Следователь спал плохо и проснулся раньше Пронина, а тот встал бодрым и довольным, умылся, позавтракал, попросил Коваленко одолжить ему на часок машину и затем сердечно с ним распрощался. - Поедемте, - пригласил он следователя. - Завезу вас по дороге в деревню, да и себя на всякий случай проверю. Было еще очень рано. Деревня только просыпалась. Над трубами вились седые дымки. Они подъехали к деревенской амбулатории. Пронин соскочил на землю, легко взбежал на крыльцо и застучал в дверь. Никто не отзывался. Из-за угла вышла Маруся с ведром воды. - Долго спите! - крикнул ей Пронин. - А Кузьма Петрович уехал, - тоже крикнула в ответ Маруся. - Его срочно вызвали в здравотдел. Он еще затемно ушел к поезду. - Видите? - воскликнул Пронин, обращаясь к следователю. - Принимайтесь за работу. Жду известий. - Он пожал следователю руку. - А я на станцию. Но до станции Пронин не доехал. Отпустив шофера неподалеку от вокзала, он пешком пошел к дому, в котором жил начальник станции. Жена начальника ждала мужа к чаю, но тот все не шел, и Пронин попросил сходить за ним, а когда начальник явился и они поговорили, между квартирой начальника и вокзалом началось необычное движение. Начальник сходил в кассу, вернулся, снова ушел, потом к Пронину явился телеграфист, и Пронин, по-видимому, остался всем очень доволен. Когда же подошел поезд на Москву и Пронин пошел садиться, то сел он в свой вагон не со стороны платформы, откуда садятся все пассажиры, а с другой стороны и в течение всего пути беспечно играл с попутчиками по купе в преферанс и отсыпался. Лишь минут за десять до прихода поезда в Москву вышел он в тамбур вагона, и не успел поезд остановиться, как смешался с толпой людей, снующей на перроне большого московского вокзала. Не отрываясь следил Пронин за одним из вагонов и облегченно вздохнул, когда в дверях его показался Горохов, одетый в серое потрепанное пальто, с помятой фуражкой на голове и брезентовым старомодным саквояжем в руке. Горохов прищурился от яркого света, недовольно осмотрелся, не спеша сошел но ступенькам и тоже смешался с потоком людей, устремившихся к выходу. Шагах в двадцати позади него следовал Пронин, ни на мгновение не теряя его из виду. Горохов двигался в общем потоке, как-то напряженно глядя вперед. При выходе с перрона, где контролеры отбирали у пассажиров железнодорожные билеты, толпа стиснулась, Горохов тоже на мгновение задержался и вытолкнулся за ограду. Пронин вышел за ограду - и закусил от досады губу. Он быстро оглянулся, но того, чего он искал, найти уже было нельзя. Горохов по-прежнему неторопливо шел к выходу, но саквояжа в руке у него уже не было. Пронину не нужно было тратить время на размышления: его перехитрили, это было очевидно, и тут же на ходу ему приходилось менять весь план действий. Пронин прибавил шагу и нагнал Горохова. - Товарищ Горохов! - окликнул он его. - Добрый день. - Ах, это вы, товарищ Пронин? - сказал Горохов с легким удивлением, оборачиваясь к Пронину, и Пронин почувствовал, с каким облегчением произнес Горохов эти слова. - Разве вы тоже ехали в этом поезде? Как же это я вас не видел? - Случается, - сказал Пронин и быстро спросил: - А где же ваш саквояж? - Боже мой! - воскликнул Горохов, спохватываясь. - Как же это я не заметил... Украли! Хотя там и пустяки... Пронин осторожно взял его за руку. - Я хочу вас попросить заехать со мной в одно учреждение. - В Управление птицеводством? - с легкой усмешечкой спросил Горохов. - По соседству, - добродушно ответил Пронин. - Пойдемте. Они вышли на площадь. Виктор ждал Пронина в машине. Доехали до комендатуры. Пронин шепотом отдал Виктору какое-то распоряжение, и тот уехал на этой же машине. Затем Пронин распорядился, чтобы Горохову выдали пропуск, и сам повел его к себе в кабинет. - Садитесь, - сказал Пронин, указывая Горохову на кресло и садясь сам за письменный стол. - Давайте побеседуем. Может быть, вы расскажете мне еще раз все, что известно вам о гибели кур? Горохов сердито посмотрел на Пронина. - Я ничего не знаю, - вежливо сказал он. - Я ни в чем не виноват. - Ну что ж, - сказал Пронин. - Тогда я сам вам кое-что расскажу. Он вызвал по телефону стенографистку. Она пришла, поздоровалась с Прониным и села в стороне за маленький столик. Все молчали, и Пронин не нарушал молчания, точно чего-то ожидал. Действительно, вскоре зазвонил телефон, и Пронин коротко сказал: - Можно. Дверь открылась без предупреждения, и в сопровождении Виктора в кабинет вошла женщина лет сорока, с болезненным бледным лицом, с реденькими, начавшими уже седеть волосами, заплетенными в косички, по старой моде закрученными над ушами. - Елизавета Васильевна Бурцева, - громко назвал ее Пронин, хотя сам видел ее впервые. Бурцева растерянно улыбнулась, смущенно обвела всех взглядом, остановила свой взгляд на Горохове - и точно тень мелькнула по ее лицу. - Алеша! Алеша! - закричала она внезапно и вдруг пошатнулась и, не поддержи ее Виктор, вероятно, упала бы на пол. Горохов приподнялся было с кресла и тотчас опустился обратно. - Алеша, где же ты находился все эти годы? - тихо спросила Елизавета Васильевна. Горохов молчал. - Что ж, расскажите жене о своей жизни, - строго сказал Пронин. - Я жил в деревне... - неуверенно пробормотал Горохов. - Ты меня прости, Лиза... Но я не мог. Я жил в деревне и не мог... - И ни разу... Ни разу... - с горечью проговорила Елизавета Васильевна. Потом вдруг резко повернулась к Пронину и глухо спросила: - Что же вам от меня нужно? - Нам нужно было только узнать, ваш ли это муж, - объяснил Пронин. - Но вы можете о ним поговорить. Елизавета Васильевна не посмотрела больше на мужа. - Нам не о чем говорить, - сказала она, с заметным усилием сдерживая себя. - Этот человек сам... сам пожелал умереть для меня восемь лет назад... И если вам нужно что-нибудь от меня, вызовите меня в отсутствие... Когда его здесь не будет. - Слушаюсь, - мягко сказал Пронин. - Вы извините нас, но... Он вежливо проводил Елизавету Васильевну до двери и вернулся к столу. - Ну а теперь, - сказал Пронин, - давайте, доктор Бурцев, поговорим начистоту. X - Итак, - сказал Пронин, - мы можем поговорить. - Нам не о чем говорить, - отрывисто сказал Бурцев, пытаясь даже улыбнуться, но губы его задрожали. - К сожалению, есть, и я советую вам набраться мужества и быть правдивым, - настойчиво произнес Пронин. - Нам не о чем говорить, и говорить я не буду, - резко повторил Бурцев и отвернулся от Пронина. - Значит, придется говорить мне, - произнес тогда Пронин. - Ладно, будьте слушателем, хоть вы и осведомленнее меня, а там, где я ошибусь, вы сможете меня поправить. Восемь лет назад молодой ученый Бурцев занялся изучением возбудителей азиатской холеры и холероподобных заболеваний. Неизвестно, пытался ли он найти совершенное средство против холеры, но в изучении этих заболеваний он достиг больших успехов, нашел способ ускорять размножение бактерий, ускорять течение болезни, вызывать молниеносную холеру. Об опытах Бурцева стало известно в кругах ученых, сообщения о них появились даже в специальных иностранных журналах. Тогда одно специальное ведомство крупной капиталистической державы тоже заинтересовалось открытием Бурцева. О нет, не в целях спасения жизни тысячам своих подданных, умирающих от этой болезни, а именно как средством уничтожения людей. Лабораторию Бурцева посетило несколько иностранных ученых и любознательных туристов. В их числе находилось и лицо, которое было послано ведомством с определенной целью. Бурцев продолжал опыты. Неизвестно, спровоцировали ли Бурцева или он сам рискнул перенести опыты на людей, но погибло трое ближайших его сотрудников. - Это ваша выдумка, - глухо прервал Бурцев рассказ, глядя на свои ботинки. - Это неправда. - Может быть, вы будете продолжать сами? - спросил его Пронин. - Нет, - упрямо сказал Бурцев. - Я буду слушать. - Возможно, что я ошибся, - продолжал Пронин. - Произошла несчастная случайность. Но сотрудники погибли, и Бурцев испугался ответственности, а быть может, кто-то нарочно постарался запугать его этой ответственностью. Вольным или невольным, но виновником смерти своих сотрудников был Бурцев, и, чувствуя за собой вину, он решил исчезнуть - и от ответственности, и от лица, которое его этой ответственностью запугивало. Он присвоил документы своего умершего лаборанта, фельдшера по образованию, инсценировал самоубийство, и через некоторое время в провинции возродился фельдшер Горохов. В течение нескольких лет никто Бурцева не беспокоил, и сам он, по-видимому, был удовлетворен своим скромным положением. Увы, некоторые государства усиленно готовились к войне и в этой подготовке не брезговали никакими средствами. Все то же иностранное ведомство вспомнило и о докторе Бурцеве. Отыскать его было нетрудно, так как ведомству были известны обстоятельства, связанные с его исчезновением. И вот в один прекрасный день фельдшерский пункт посетил инспектор здравотдела, оказавшийся тем самым лицом, которое посещало уже однажды Бурцева. Как известно, Бурцев не отличался смелостью и полностью находился во власти ведомства. Бактериологу Бурцеву приказали заняться изготовлением холерной вакцины. Надо думать, Бурцев пытался отказаться. Ему пригрозили разоблачением. Бурцев попытался увильнуть и сослался на отсутствие рукописей и дневников. Рукописи были похищены и вскоре же доставлены в деревню вместе с незамысловатым оборудованием походной лаборатории. Бурцев подчинился и возобновил прежние опыты. Действие вакцины необходимо было проверить на практике. Экспериментировать с несколькими курами у себя дома Бурцев не мог - в проверке нуждалось действие вакцины не на отдельные живые существа, а нужно было выяснить именно возможность массового распространения инфекции. Для этого он решил использовать Дусю Цареву. Вероятно, Бурцев неплохо относился к девушке, занимался с нею, поощрял ее желание учиться. Сама Дуся, разумеется, испытывала к Горохову большое уважение, впрочем, как и все, кому приходилось сталкиваться с этим образованным и умным фельдшером. Дуся верила Горохову, а тот доверял девушке. Он обманул ее и уговорил подмешать в птичнике к воде вакцину... Обманул, потому что нет оснований допустить, что Дуся Царева могла согласиться причинить какой-нибудь вред совхозу. Вероятно, он сказал ей нечто вроде того, что изобрел средство для усиления роста птицы или что-нибудь в этом роде. Куры погибли. Испуганная и взволнованная девушка пришла к фельдшеру. Бурцеву нетрудно было притвориться таким же огорченным, как Дуся, и он убедил ее испробовать свое средство еще раз. Куры опять погибли, и на этот раз Дуся, вероятно, говорила с Гороховым более решительно. Бурцев что-то плел ей, доказывал, убеждал. Но, по-видимому, или куры дохли недостаточно быстро, или вакцина нуждалась еще в какой-то проверке. Во всяком случае, Бурцев принудил девушку отравить воду в третий раз. После опыта Дуся решила сознаться в своем преступлении и сказала об этом Горохову. Тогда он произвел новый опыт над самой Дусей. Способ для этого найти было нетрудно. Когда в совхозе началось следствие, фельдшер Горохов находился совсем в стороне. Он только издали присматривался к происходящему, убежденный в том, что ему не грозит никакая опасность. Не вызвал у него опасений и приезд ревизора из Москвы. Бурцев сумел сдержаться даже тогда, когда услышал о приезде Полторацкого, хотя встреча с Полторацким означала его разоблачение. Он решил бежать в Москву, сдать изготовленную вакцину и потребовать, чтобы его оставили в покое. Со станции он послал телеграмму, извещавшую о выезде, - к сожалению, адрес его корреспондента остался нам не известен, телеграмма была отправлена до востребования, - и на вокзале в Москве передал вакцину лицу, ожидавшему Бурцева на перроне. Пронин поднял и переставил тяжелое пресс-папье, точно поставил заключительную точку. - Не так ли? - спросил он Бурцева. - Так, - подтвердил тот, голос его прервался, и он попросил: - Дайте мне воды... - Виктор, - распорядился Пронин, - будь любезен... Виктор налил в стакан воду и поставил перед Бурцевым, но тот не прикоснулся к воде, точно сразу забыл о своем желании. - А теперь вы нам скажете, - произнес Пронин, - кто был этот человек. - Я никого не знаю, - ответил Бурцев. - Оставьте меня в покое. - Но Гороховым вы были, вакцину приготовляли, Цареву убили - это же факты? - спросил Пронин. - Я признаюсь во всем, - равнодушно сказал Бурцев. - Я производил преступные опыты, я отравил кур. Но мне никто ничего не поручал. Саквояж у меня украли. Пронин усмехнулся. - Я ручаюсь вам, - сказал он, - что с вашей помощью вор отыщется... Он не договорил и, опрокинув вазочку с карандашами, перегнулся через стол. Но Бурцев еще быстрее успел поднести руку ко рту, что-то проглотить и отхлебнуть из стакана воды. В следующее мгновение Пронин уже вышиб стакан из рук Бурцева. - Врача! - закричал он Виктору. - Какая глупость... Он схватил Бурцева за руки. - Отпустите, - сказал Бурцев. - Ведь я тоже... врач... - Кто? Кто вас встречал на вокзале? - закричал Пронин. Но Бурцев ничего не ответил. Глаза его стали какими-то стеклянными, и он безвольно поник в руках у Пронина. XI Вечером, дома у Пронина, он и Виктор подробно разбирали все обстоятельства дела Бурцева. Виктор задавал вопросы, и Пронин отвечал. - Когда мне стало известно об эпидемии, поразившей в совхозе птицу, я склонен был считать эпидемию случайностью. Куры погибли от случайно занесенной инфекции, подумал я, и дело администрации найти виновника и строго взыскать с него за оплошность. Сомнение возбудило лишь одно странное обстоятельство - локализация инфекции, если так можно выразиться. Зараза точно была сосредоточена в одном месте, внезапно в определенном месте уничтожала всех кур и так же внезапно исчезала. Можно было, конечно, предположить вредительство. Известны десятки случаев, когда враги, пробравшись в колхозы и совхозы, травили птицу, животных, поджигали конюшни, овчарни, коровники и, наконец, вносили заразу, пуская в здоровое стадо больных животных. Возможность отравления была исключена - результаты исследования говорили совершенно ясно: куриная холера. Предположить, что к здоровым курам подбросили больных, тоже было трудно. В совхозе - учет, наблюдение, определенные породы. Это ведь не деревенские пеструшки. Да и болезнь в таком случае распространялась бы медленнее. Можно было предположить худшее, и к тому имелись некоторые основания. Однако следователь обязан перебрать и проверить все возможные гипотезы. Я решил выехать на место происшествия и ехать в совхоз в качестве обычного ревизора. Слухи обо мне быстро распространились, и я стал ожидать визита преступника, в том случае, конечно, если вообще здесь имело место преступление. Преступник обязательно захочет, думал я, убедиться, насколько реальна грозящая ему опасность. Поэтому-то я так решительно отклонил предложение директора совхоза устроить собрание - преступник познакомился бы со мной, а сам остался бы в тени. Со мной встречались десятки людей. Они высказывали различные предположения, иногда остроумные, иногда глупые, иные справедливо указывали на недостатки в работе совхоза, некоторые сплетничали, все ожидали моих расспросов, и я осторожно расспрашивал и убеждался в том, что все мои собеседники сами встревожены и озадачены загадочным происшествием. Меня интересовал собеседник, который не столько будет показывать себя, сколько пожелает выяснить, что же из себя представляю я. Таких оказалось трое. Во-первых, это был директор совхоза Коваленко. О нем имелись отличные отзывы, и после обстоятельной беседы Коваленко и на меня произвел впечатление честного человека и хорошего работника. Вторым был зоотехник. Он задавал мне преимущественно вопросы специального характера - по-видимому, он действительно растерялся и нуждался в помощи более опытного товарища. Наконец ко мне явился местный фельдшер Горохов, и я даже не могу считать это оплошностью Бурцева, потому что не может быть такого положения, когда человек откажется поинтересоваться, грозит ли ему какая-нибудь опасность. Он очень осторожно беседовал со мной, пока не убедился, что если перед ним и не болван, то, во всяком случае, человек неопытный и недалекий. Тогда Горохов стал убеждать меня в том, что в комнате Царевой необходимо срочно произвести дезинфекцию. То, что фельдшер проявляет по такому поводу законную тревогу, было естественно и похвально. Сделать это было нетрудно. Я съездил за следователем, и дезинфекция была произведена. Но перед тем как послать за Гороховым, я тщательно осмотрел комнату Царевой. Фельдшер хочет произвести дезинфекцию - резонно, ну а если что-нибудь еще интересует фельдшера в этой комнате, подумал я и решил предварительно сам все осмотреть. Я облазил пол и стены, заглянул в нетопленую печь, пересмотрел все вещи, все безделушки, раскопал мусор у двери, и мое внимание привлек осколок ампулы, валявшийся в тумбочке между бус, шпилек и пуговиц, который, по-видимому, не заметили при первом обыске. У меня даже мелькнула мысль - не отравилась ли и в самом деле девушка? Однако я оставил ампулу на месте. Затем из деревни пришел Горохов, я мы втроем принялись все пересматривать и составлять опись тому, что находилось в комнате Царевой. Тут Бурцев совершил первую свою ошибку. Осколок ампулы незаметно исчез, когда мы стали разбирать вещи в тумбочке. Да, - повторил Пронин, - опасно возвращаться за оставленными уликами, но такова уж психология преступника, будь он профессор или громила. Потеряв пуговицу, он воображает, что все сейчас же заметят его потерю, хотя десятки одинаковых пуговиц одновременно теряют десятки людей. Я обратился к следователю с просьбой увезти с собою Горохова и задержать его, чтобы быть гарантированным от неожиданного возвращения фельдшера домой. Всю ночь я провел в амбулатории и не нашел там подобных ампул. Осмотрел комнату Горохова - и тоже безрезультатно. Зато в чулане, позади комнаты, я нашел маленькую и скромную, но самую настоящую лабораторию. Нашел несколько коробок с пустыми ампулами и в особом хранилище семьдесят три наполненных. Меня заинтересовало их содержимое, и перед поездкой в Москву я взял одну ампулу с собой, но, чтобы не вызвать у владельца подозрений, наполнил одну из пустых ампул водой, запаял на спиртовке и положил к остальным. Кроме того, я обратил внимание еще на одну подробность. Коробки с ампулами были завернуты в газету "Вечерняя Москва" - подробность эта была важной потому, что в течение нескольких лет Горохов никуда не уезжал из деревни и не получал никаких посылок. Следовательно, кто-то доставил эти ампулы в деревню. Ведя самые безобидные разговоры, нетрудно было узнать, что месяцев пять-шесть назад пункт обследовал какой-то инспектор из здравотдела. На мой же запрос, когда обследовался фельдшерский пункт, здравотдел ответил, что фельдшерский пункт подчинен заведующему участковой больницей и непосредственно здравотделом не контролируется. В общем, это был странный фельдшер, украдкой занимающийся какими-то странными опытами. Тем временем ты посещал бактериологов и, сам того не подозревая, искал подтверждения моей гипотезе. Конечно, бактериологов в нашей стране множество, но хоть какая-нибудь ниточка да должна была попасться в Москве. Ты рассказал мне о своих поисках, и я сначала подумал, не может ли кто-нибудь из прежних сотрудников Бурцева продолжать его опыты. Но таких не оказалось, и тогда у меня возникло предположение - не может ли это быть сам Бурцев? Лабораторное исследование обнаружило, что в ампуле содержится чрезвычайно сильная холерная вакцина, и тут меня осенило: куры в совхозе болели не куриной холерой, безопасной для людей, не азиатской холерой, распространителями которой они не могут быть, а каким-то неизвестным холероподобным заболеванием, еще более страшным и равно опасным и для кур и для человека. Проверить все эти предположения было нетрудно, следовало лишь столкнуть Горохова с кем-либо из его старых знакомых. Я сообщил ему о приезде Полторацкого, и Бурцев совершил вторую ошибку. Не дожидаясь приезда Полторацкого, который не мог не узнать своего бывшего ученика, Бурцев удрал в Москву. Со станции Бурцев отправил в Москву телеграмму до востребования на имя какого-то Корочкина, извещая того о своем выезде. Конечно, я тут же послал вслед распоряжение установить наблюдение за лицом, которое эту телеграмму получит. Но телеграмму так никто и не получил, и она до сих пор числится в списке невостребованных депеш. По-видимому, на телеграф являлся некто с похожей фамилией и самый факт наличия телеграммы на имя Корочкина был условным извещением о выезде Бурцева. Все было ясно: Бурцев ехал в Москву и собирался там с кем-то встретиться. Но тут последовала ошибка с моей стороны. Я не мог предположить, что встреча произойдет тут же, в вокзальной толчее, и встречающиеся сумеют даже не подать вида, что знакомы друг с другом. С Бурцевым покончено. Но есть некто гораздо более опасный и ловкий, умеющий принимать всевозможные личины и ускользать от нашего внимания. - А гипотеза? - спросил Виктор. - Какая же это была гипотеза? - Видишь ли, мы должны отлично знать, как готовятся империалисты к войне, - объяснил Пронин. - Так вот, в одном иностранном военно-медицинском журнале некий полковник Аренс в своей статье открыто писал, что ареной бактериальной войны явится глубокий тыл противника. На территории враждебного государства, в глубоком тылу, утверждал Аренс, следует создавать небольшие лаборатории, которые легко могут быть законспирированы, с тем чтобы начать действовать в нужный момент. Ну а как нам с тобой хорошо известно, теория и практика друг от друга неотделимы. AGAVE MEXICANA Сидя у себя за столом в служебном кабинете, Пронин неторопливо вычерчивал цветным карандашом на листе бумаги то синие, то красные квадраты. Но Виктор не был спокоен - он то и дело садился на диван, вскакивал или начинал расхаживать по комнате. - Я не понимаю вас, Иван Николаевич! - восклицал он, едва скрывая раздражение. - Вы знаете, что где-то среди нас в Москве скрывается преступник, и относитесь к этому безучастно. - Ты повторяешься, - сказал Пронин. - На все лады повторяешь одну и ту же фразу, и я не вижу в этом большого смысла. Я в сердцах читать не умею, и никакой Рентген не изобрел еще аппарата, с помощью которого можно было бы просветить всех людей на предмет выявления зловредных личностей, существование которых так тебя беспокоит. Некто получил от Бурцева сумку с вакциной. Виноват, каюсь - не уследил. Бурцев мертв, и у меня нет никаких данных. Найди своего водопроводчика! Не можешь? Вот и я не могу найти, и оставим об этом разговор. Конечно, нет спора, преступника выявить нужно, но самое важное в нашей работе - профилактика, предотвращение преступления. - Вот об этом я и говорю! - воскликнул Виктор. - Преступник разгуливает на свободе, и в руках у него такое страшное средство. - И тем не менее приходится ждать, - упрямо повторил Пронин. - Тебе не хватает терпенья. Они бы еще долго спорили, потому что Виктора не так-то легко было остудить, но беседу их прервал телефонный звонок. - Да, - сказал Пронин. - Слушаюсь. - Он положил трубку. - Начальство вызывает, - объяснил Виктору. - Покамест будем заниматься другими делами. А то так можно всю жизнь проговорить. - Он взялся за ручку двери. - Ты подожди меня. Вскоре Пронин вернулся - деловитый и напряженный. - Что там? - нетерпеливо спросил Виктор. - В одном учреждении пропал документ, имеющий государственное значение. Оттуда только что звонил один из ответственных работников... Щуровский! - Пронин усмехнулся. - Вот нам с тобой и придется вместо живого человека заняться поисками бумажки! Спустя десять минут Пронин и Виктор уже стояли перед подъездом названного учреждения. Они предъявили вахтеру свои удостоверения, поднялись по широкой лестнице на четвертый этаж, легко нашли кабинет Щуровского, постучали, и на стук в двери тотчас же задергалась узорная бронзовая ручка, щелкнул замок, дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель выглянул сам Щуровский. Это был высокий плотный человек, отлично и вместе с тем скромно одетый. - Наконец-то! - озабоченно сказал он, увидев незнакомых посетителей в военной форме. - Прошу. И широко распахнул дверь, отступая в кабинет. Пронин и Виктор вошли, Щуровский быстрым, казалось бы, несвойственным ему движением сейчас же захлопнул бесшумно закрывшуюся дверь. Мягко щелкнул английский замок. Вошедшие очутились в просторном кабинете, обставленном старинной резной мебелью и устланном коврами. Громадный, обтянутый зеленым сукном стол больше походил на бильярдный, нежели на письменный. Кабинет скорее напоминал место для отдыха и бесед с друзьями, чем комнату для работы. Виктор обвел комнату глазами, и Щуровский заметил его недоумевающий взгляд. - Это для приемов, - поспешно сказал он. - Мы пройдем в мой рабочий кабинет. Они вошли в следующую комнату, обставленную много проще. Два шведских бюро, несколько шкафов, несколько стульев, столик с пишущей машинкой... Чувствовалось, что здесь действительно работают. В одну из стен был вделан громадный несгораемый шкаф, возле которого стоял молодой человек. Он был так бледен, что в лице его не было ни кровинки. При виде вошедших он не сдвинулся с места, только вопросительно взглянул на них и ничего не сказал. - Мой секретарь - товарищ Иванов, - назвал его Щуровский. - Да, я забыл вас познакомить, - спохватился Пронин и в свою очередь представил Виктора: - Мой помощник - Железнов. Пронин прошелся по комнате. - Может быть, присядем? - предложил он и сел. Сели и Щуровский, и Виктор. Лишь Иванов продолжал стоять. Тогда Пронин указал на стул рядом с собою. - Садитесь, товарищ Иванов. И внезапно Иванов точно ожил, щеки его вдруг залила краска, он отошел от шкафа и послушно опустился на указанный стул. И тут Виктор заметил, что Иванов красив. И круглое открытое лицо его, и курчавые черные волосы, и украинская вышитая рубашка - все в нем понравилось Виктору. - Мы вас слушаем, - сказал Пронин, устремляя взгляд куда-то в потолок и как бы подчеркивая этим взглядом свое беспристрастное отношение к собеседникам. - Собственно говоря, рассказывать больше нечего, - сказал Щуровский. - Исчез документ колоссальной важности. Содержание его известно немногим, и я вам не могу его изложить. Однако дальновидные политики могли подозревать о существовании документа. А некая иностранная держава весьма заинтересована и в том, чтобы его за