о 1962 г.; затем зам. директора ЦРУ, потом перешел в госдепартамент, где был начиная с 1969 г. начальником разведки. Затем Донован создал МО - отдел моральных операций, то есть штаб психологической войны, где писались сценарии радиопрограмм на Германию, Италию, Японию; там же выпускались листовки для движения Сопротивления в Европе, разрабатывались костяки газет для подполья, подыскивались будущие редакторы, комментаторы, ведущие репортеры, то есть отлаживалась связь с европейской интеллигенцией. Поскольку и в отдел МО надо было привлекать людей левых убеждений (ибо правые в глубине души всегда искренне симпатизировали фашизму), Донован, умело балансируя, создал СИ - особый отдел секретной разведки и СО - отдел специальных операций. Он таким образом организовал работу этих ключевых отделов, чтобы левый философ Герберт Маркузе всегда передавал свой анализ шефу, а им был либо миллиардер Джуниус Морган, либо его родной брат Генри, либо миллиардер Вандербильт, либо миллиардер Дюпон, известные своими правыми, резко антирусскими настроениями. Все связи с подпольем в Греции и Югославии контролировал вице-президент Бостонского банка. Крупнейшая в США рекламная фирма "Вальтер Томпсон эдвэртайзинг эдженси" выдвинула своего человека на пост главы планового отдела ОСС; этому же агентству Донован отдал посты резидента отдела моральных операций в Лондоне, начальника группы ОСС в Каире и руководителя бюро "черной пропаганды" в Касабланке. "Стандарт ойл" потребовала себе резидентуры ОСС в Испании и Швейцарии, чтобы оттуда наладить связь с подпольем в Бухаресте и организовать там свою сеть для наблюдения за нефтяными месторождениями в Румынии'. _______________ ' Именно "Стандарт ойл" не пожалела денег на оружие, п о д а р к и и самолеты, чтобы сразу же после переворота в Румынии, 30 августа 1944 г., когда король Михай уволил в отставку маршала Антонеску и объявил войну Гитлеру, пока Красная Армия еще не успела войти в Бухарест, проламывая немецкое сопротивление, отправить туда специальную миссию ОСС во главе с Расселом Дорром, компаньоном Донована по его уолл-стритской адвокатской конторе. Бригада ОСС вылетела в Бухарест из Каира и сумела похитить архивы румынской, немецкой разведок и секретные научные материалы, связанные с исследованием перспектив развития нефтедобывающей промышленности страны. "Парамоунт Пикчерз", крупнейшая кинокомпания США, потребовала себе места в резидентурах ОСС в Швеции, ибо именно через эту нейтральную страну - с прекрасными связями в Европе - можно будет впрок завоевывать громадный рынок для сбыта своей продукции. Банковская группа "Гольдман и Закс" внесла на счет ОСС два миллиона для помощи Доновану в его работе по созданию подпольных групп в Северной Африке: до войны эти банкиры имели там серьезные интересы; за будущее надо платить - внесли впрок. Банкирская группа Меллона потребовала для членов своего клана ключевые посты в резидентурах ОСС в Люксембурге, Мадриде, Женеве; было заключено соглашение, что после того, как союзники освободят Париж, пост главы филиала ОСС во Франции также будет отдан клану Меллонов. Алиса, сестра Пола Меллона, самая богатая женщина мира, вышла замуж за Дэйвида Брюса, сына сенатора, миллионера, который был членом штаба ОСС и начальником резидентуры в Лондоне - ключевой пост американской разведки'. _______________ ' Единственно, кто из богатейших семей Америки не вошел в ОСС, так это люди Рокфеллера; с тех пор Нелсон и "дикий Билл" не разговаривали и на приемах друг с другом демонстративно не раскланивались. Впрочем, Рокфеллер создал свою разведку, организовав "Офис по координации внутриамериканских дел". Денег не жалел, поэтому его "координаторы" постепенно провели в ОСС его людей, впрочем, глубоко законспирированных. Поскольку ОСС было создано как детище так называемой "антинацистской тенденции Америки", поскольку русские были главной силой, противостоявшей войскам вермахта, поскольку именно левое, то есть коммунистическое и социалистическое, подполье играло ведущую роль в партизанской борьбе против рейха, поскольку, наконец, отношения между Белым домом и Кремлем сделались, как никогда ранее, доверительными, корпорации потребовали создания п р о т и в о в е с а, и "дикий Билл" собрал в ОСС "русскую группировку", которая опиралась главным образом на эмигрантов. Однако Гувер, не зная того, что знали руководители правых сил США, не успокаивался; когда в январе 1942 года два молодых сотрудника ОСС, подкупив стражу испанского посольства, проникли в святая святых дипломатической миссии, в "защищенную" комнату шифровальщиков, и начали делать фотографии кодовой книги, Гувера разбудил его секретарь - новость о "вероломстве" Донована, влезшего в дела ФБР, того стоила; Гувер позвонил своему заместителю и сказал: - Готовьте операцию против "дикого Билла", хватит, заигрался! И когда через несколько месяцев люди Донована вновь проникли в посольство Франко, машины ФБР окружили здание по приказу Гувера и включили сирены тревоги; агенты ОСС были арестованы, операция по декодированию шифров, имевших особо важное значение для формирования политики США на пиренейском направлении, была сорвана. Яростный Донован был утром в Белом доме. Вызвали Гувера; тот светился дружелюбием: - Дорогой Билл, если б я знал, что в посольстве ваши люди! Я не мог себе представить, что там работают ребята ОСС! Одно ваше слово, и все было бы в порядке! Но вы совсем забыли своего старого верного друга Гувера... Примирение "врагов" состоялось лишь через несколько месяцев, когда Донован п о з в о л и л Гуверу узнать про ту акцию, с которой, в общем-то, и началась настоящая оперативная работа ОСС за границей. Смысл этой операции Донована заключался в следующем: после того как войска англо-американцев высадились в Северной Африке и начали наступление против армий вермахта, главное внимание как Рузвельта, так и Черчилля было сфокусировано на том, пропустит ли Франко немецкие войска через Испанию, позволит ли рейху ударить в подбрюшье наступавшим англосаксам, отрезать их от Северного побережья Африки и, таким образом, лишить какой-либо поддержки с моря или же сохранит нейтралитет. Понятно, все симпатии Франко были, как и всегда, на стороне Германии, однако он стоял перед дилеммой: пропустив вермахт, он мог потерять статут диктатора, а его держава сделалась бы оккупированной территорией, несмотря на заверения фюрера, что ни один немецкий солдат не останется на испанской земле; он также понимал, что, отказав Берлину, он - в какой-то мере - выигрывал Лондон, понуждая англо-американцев прекратить бойкот режима и признать его, Франко, единственным и законным выразителем интересов испанской нации. Службы рейха тем не менее продолжали нажим, да и в Мадриде было достаточно сил, которые ненавидели западные демократии, полагая, что будущее мира - лишь национал-социалистское сообщество. Поэтому предсказать, какой путь в конце концов изберет Франко, было сложно, но тем не менее предсказать вероятие следовало загодя. Донован решил о б б е ж а т ь события: он принял решение не просто понять и просчитать возможные перспективы, но приказал своим агентам н а в я з а т ь Франко линию поведения, выгодную союзникам. Играя обычную для него карту "противовеса", Донован отправил под дипломатической "крышей" своего личного представителя в Мадрид, и был этим человеком чикагский миллионер Дональд Стил, который сразу же обзавелся знакомствами в высшем мадридском свете, не уставая повторять, что он - убежденный антикоммунист, воевал с красными в составе американского экспедиционного корпуса, отправленного в Россию на помощь белым армиям. Его сменил, получив надежные связи предшественника, Грегори Томас' - один из руководителей парфюмерного концерна. Подарки дамам света ему было делать не внове, духи - не взятка, а знак внимания; ничто так высоко не ценится за Пиренеями, как знаки внимания, они - ключ к сердцам тех, кто обладает и н ф о р м а ц и е й и может в свою очередь передать н а в е р х, Франко, то, что сочтет нужным. _______________ ' Г р е г о р и Т о м а с - в будущем президент корпорации "Шанель"; один из руководителей филиала ЦРУ - радиостанции "Свободная Европа". Резидент ОСС Доунс встретился в Лондоне с бывшим президентом республиканской Испании Негрином; тот сказал ему, что, если Франко примкнет к странам оси и пропустит войска Гитлера через Испанию, в стране может вспыхнуть гражданская война, а уж "массовое партизанское движение - попросту неизбежно". Поскольку в Испании ничего не было готово к развертыванию партизанской борьбы, все люди Доунса были арестованы, привезены в Мадрид, в подвалы Пуэрта дель Соль, и подвергнуты третьей степени устрашения. Несколько человек не выдержали и признались, что отправлены из Марокко американцами. Министр иностранных дел Испании' вызвал американского посла Хайеса: - Это беспрецедентный акт вмешательства в наши внутренние дела! Это можно трактовать как шаг к неспровоцированной агрессии! Вы готовите в стране кровопролитие! _______________ ' Информация получена от него в частной беседе. А в это время люди ОСС в Мадриде, развозя по особнякам коробки с духами, з а п у с т и л и точно высчитанную дезинформацию: "Это только начало, инфильтрация будет продолжаться, ибо Белый дом опасается, что Франко откроет ворота Испании вермахту". Франко, боявшийся партизанской борьбы, нашел возможность сообщить в Вашингтон - через сложную цепь контактов, - что он не пропустит войска рейха. После того как эта информация пришла в Америку, государственный департамент поручил Хайесу заверить Франко, что засылка "группы коммунистических террористов" не есть дело рук американской армии или секретной службы, но авантюра испанских республиканцев и американских коммунистов; человек, который оказал им некоторую финансовую помощь, "выгнан с государственной службы". Доунс действительно был отчислен из ОСС, однако ровно через два месяца он был назначен советником по особым операциям при штабе генерала Эйзенхауэра. Посол Хайес, ранее столь гневно выступавший против Донована и его людей, подписал с "диким Биллом" договор о "дружбе", и с той поры его первым помощником в посольстве стал офицер ОСС... Однако ни Мюллер, ни Шелленберг, ни Канарис не имели данных о том, что на следующий день после этого Гувер позвонил Доновану и предложил вместе поужинать; вечер удался на славу, враги сделались друзьями. - Ну как? - спросил Мюллер. - Любопытно копал Канарис? - Весьма, - ответил Штирлиц, возвращая Мюллеру папку. - Данные об операциях ОСС кончаются на сорок втором годе? Мюллер хмыкнул: - Штирлиц, я отношусь к той породе людей, которые перестают получать информацию в ту самую минуту, когда наступает смерть. Ни Шелленберг, ни Мюллер, ни иностранный отдел НСДАП не знали также о том, что вскоре после этого положение Донована резко пошатнулось. А уж после того как брат европейского резидента ОСС Аллена Даллеса мультимиллионер Джон Фостер Даллес возглавил внешнеполитический отдел предвыборной кампании кандидата в президенты Томаса Дьюи, резко нападал на Рузвельта, требовал жестких мер против "красной угрозы" и пугал американцев коммунизмом, причем многие документы получал непосредственно от своего старого друга и соратника по партии Донована, президент потребовал отчет: кто проверяет работу ОСС, кто финансирует ее операции, не включенные в перспективные планы, и какие корпорации получают приватную информацию из государственного ведомства политической разведки. Ознакомившись с частью полученных материалов, Рузвельт сказал своему ближайшему сотруднику Гопкинсу: - Гарри, вам не кажется, что Донована пора убирать из ОСС? Тот спросил: - Каков повод? - Повод очевиден, - ответил президент и ткнул пальцем в папку, лежавшую перед ним. - Все члены штаба по выборам Дьюи - после его поражения - взяты Донованом на ключевые посты в ОСС, и все они заняты в тех отделах, которые планируют операции по рейху, используя свои старые связи с финансистами Гитлера. ...Этот разговор в Белом доме состоялся в марте сорок пятого, через полтора часа после того, как Штирлиц вернулся в рейх. Все в этом мире сопряжено незримыми странными связями - великое и малое, смешное и трагичное, подлое и высокое; подчас те или иные пересечения судеб не поддаются логическому объяснению, кажутся случайными, однако именно эта кажущаяся случайность и является на самом деле одной из потаенных констант развития. ВОТ КАК УМЕЕТ РАБОТАТЬ ГЕСТАПО! - I __________________________________________________________________________ ...Бомбили центр Берлина; над Бабельсбергом не летали, поэтому свет в районе выключен не был, хотя лампочки горели, как всегда, в полнакала. - Только, пожалуйста, Ганс - попросил Штирлиц, - не кладите мне сахара, я пью кофе с сахарином. Шофер откликнулся с кухни: - Так вы ж худой, господин Бользен, это моему шефу приходится следить за каждым куском хлеба, постоянно ходит голодный... - Индийские йоги считают состояние голода самым полезным, - заметил Штирлиц. - Так что мы, немцы, живем в условиях пика полезности - почти все голодны. На кухне было тихо, Ганс никак не прореагировал на слова Штирлица - видимо, вспоминал инструкции Мюллера, как вести себя в разных ситуациях... "А может быть, все-таки я сам себя пугаю? - подумал Штирлиц. - Может быть, парень действительно приставлен ко мне для охраны? Не страна, а гигантская банка со скорпионами, понять логику поступков практически невозможно, следует рассчитывать на свои чувствования... Но если я не смогу оторваться от моего стража и выйти на связь с радистами, что мне здесь делать? Какой смысл пребывания в Берлине? Я верно сделал, что намекнул Мюллеру о возможности моей особой игры, пусть думает; судя по всему, такой ответ устроил его, хотя настоящий разговор у нас еще не состоялся..." Кофе был отменный, сделан по турецкому рецепту; Штирлиц поинтересовался: - Кто вас научил так хорошо заваривать? - Сын группенфюрера, Фриц. Он был ученым ребенком, знал по-английски и по-французски, целые дни читал книги и учебники. Он-то и натолкнулся на рецепт, как надо делать настоящий кофе. Не ставить на электрическую плиту, а держать над нею, наблюдая, когда начнет подниматься пена; мальчик называл это как-то по-ученому, не на нашем языке, но очень красиво... Сейчас, я припомню, как он переводил... "Эффект вкусового взрыва" - вот как он мудрено это называл... - А где сейчас сын группенфюрера? Ганс подвинул Штирлицу мармелад: - Это варит моя мама, господин Бользен, пожалуйста, угощайтесь. - Вы не ответили на мой вопрос... - А еще я хочу просить вас попробовать наше сало... Отец делает его по старинному рецепту, поэтому в нем так много розовых прокладок, видите, как красиво? - О, да, - ответил Штирлиц, поняв, что парень ничего ему не ответит, - с удовольствием отведаю вашего домашнего сала. Откуда вы родом? - Из Магдебурга, господин Бользен. Наш дом стоит на развилке дорог, помните, поворот в направлении Ганновера и указатель на Гамбург? Красивый дом, очень старинный, с большой силосной башней на усадьбе... - Я часто езжу по этой трассе, милый Ганс, но, увы, сейчас не могу вспомнить ваш красивый старинный дом... Наверняка под красной черепицей, а балки каркаса прокрашены яркой коричневой краской? - Ну конечно! Значит, все же помните?! - Начинаю припоминать, - сказал Штирлиц. - Если вам не трудно, пожалуйста, сделайте мне еще кофе. - Конечно, господин Бользен. - Или попозже? Ваш кофе остынет, допейте, Ганс... - Ничего, я люблю холодный кофе. Сын группенфюрера научил меня делать "айс-кофе". Пробовали? - Это когда в высокий стакан с холодным кофе кладут катышек мороженого? - Да. - Очень вкусно, пробовал. А вы пили кофе "капучини"? - Нет, я даже не слыхал о таком. - Помните, в средние века жили капуцины, странствующие монахи? - Я не люблю попов, они ведь все изменники, господин Бользен... - Почему же все? - Потому что они болтают про мир, а нам воевать надо, чтобы изничтожить большевиков и американцев... - В общем-то верно, хорошо думаете... Так вот, о кофе капуцинов... Это когда в горячий кофе кладут мороженое и образуется совершенно невероятная шоколадная пена. Боюсь, что кофе "капучини" мы с вами попробуем лишь после победы... Идите, милый, я не задерживаю вас более... Сделайте заварки кофе на три чашки, я тоже люблю холодный кофе, мне потом предстоит поработать... Когда Ганс вышел, Штирлиц достал из кармана пиджака маленькую таблетку снотворного, положил ее в чашку Ганса, закурил, глубоко затянулся; снял трубку телефона и набрал номер Дагмар Фрайтаг, той женщины, дело которой передал ему Шелленберг. Голос ее был низким, чуть что не бас; Штирлицу нравились такие голоса, как правило, бог наделял ими высоких, худощавых, спортивного типа женщин с лицом римлянок. "Ты все всегда придумываешь, старина", - сказал себе Штирлиц. "Ну и что? - ответил он себе же. - Это прекрасно. Надо навязывать явлениям и людям, тебя окружающим, самое себя; незаметно, подчиняясь непознанным законам, твои представления, твоя концепция, твои идеи обретут право гражданства, только надо быть уверенным в том, что поступаешь правильно и что твоя идея не есть зло, то есть безнравственность". - Мне разрешили побеспокоить вас звонком, профессор Йорк, - сказал Штирлиц. - Моя фамилия Бользен, Макс Бользен. - Добрый вечер, господин Бользен, - ответила женщина. - Я ждала вашего звонка. - У вас глаза зеленые, - утверждающе заметил Штирлиц. Женщина рассмеялась: - По вечерам, особенно когда во время бомбежек выключают свет, они желтеют. А вообще вы правы, зеленые, кошачьи. - Прекрасно. Когда вы найдете для меня время? - Да когда угодно. Вы где живете? - В лесу. Бабельсберг. - А я в Потсдаме. Совсем рядом. - Когда ложитесь спать? - Если не бомбят - поздно. - А если бомбят? - Тогда я принимаю люминал и заваливаюсь в кровать с вечера. - Сейчас я обзвоню моих друзей - я только что вернулся, надо кое с кем переброситься парой слов - и свяжусь с вами еще раз. Может быть, если вы согласитесь, я приеду к вам сегодня, только позже. "Сейчас пишут каждое мое слово, - подумал он, положив трубку. - И это замечательно. Вопрос о том, когда расшифровку записей передадут Мюллеру: сразу же или завтра? И в том и в другом случае мой выезд замотивирован. Поглядим, как крепок его Ганс; он свалится через сорок минут, два часа беспробудного сна это зелье гарантирует. Впрочем, он может отставить свою чашку, и сна не будет. Что ж, тогда я поеду вместе с ним. После беседы с этой зеленоглазой Дагмар совершу прогулку по Потсдаму. Ее дом находится, если мне не изменяет память, в трех блоках от того особняка, где живет радист. А может быть, у Дагмар есть удобный выход во двор - придется полазать через заборы, ничего не попишешь: Москва должна знать о том, что теперь уже и Борман не мешает переговорам с Западом и что в дело будут включены серьезные люди как в Швейцарии, так и в Швеции". Ганс вернулся с кухни, налил Штирлицу кофе, допил свой, холодный, с сильно действующим снотворным; поинтересовался, что господин Бользен будет есть на завтрак: он, Ганс, отменно готовит яичницу с ветчиной. - Спасибо, милый Ганс, но ко мне приходит девочка, она знает, что я ем на завтрак... - Господин Бользен, группенфюрер сказал, что девочка погибла во время налета... Простите, что я вынужден вас огорчить... - Когда это случилось? - А еще я умею делать морковные котлеты, - сказал Ганс. Он просто пропускал мимо ушей тот вопрос, на который ему было предписано не отвечать. - Я задал вам вопрос, Ганс: когда погибла моя горничная? - Но я не знаю, господин Бользен. Я вправе отвечать вам лишь про то, что мне известно. - Вот видите, как славно, когда вы объясняете мне. Не очень-то воспитанно молчать, когда вас спрашивают, или говорить о другом, нет? - Да, это совсем невежливо, вы правы, господин Бользен, но я не люблю врать. По мне лучше промолчать, чем говорить неправду. - Пойдемте, я покажу вам вашу комнату. - Группенфюрер сказал, что я должен спать внизу. Мне надо блокировать вход к вам на второй этаж. Если вы позволите, я стану устраиваться на ночь в кресле... Вы разрешите подвинуть его к лестнице? - Нет. На втором этаже нет туалета, я буду вас тревожить... - Ничего страшного, тревожьте, я моментально засыпаю. - В данном случае я говорю о себе. Я не люблю тревожить людей попусту. Пожалуйста, подвиньте кресло... Нет, еще ближе к лестнице, но так, чтобы я мог ходить, не обращаясь к вам с просьбой отодвинуться в сторону. - Но группенфюрер сказал мне, что я должен быть вашей тенью повсюду... - Вы в каком звании? Капрал? Ну а я - штандартенфюрер. - Я вас охраняю, господин Бользен, а приказы мне дает группенфюрер. Простите, пожалуйста... - Видимо, вы хотите, чтобы я позвонил Мюллеру? - Именно так, господин Бользен, пожалуйста, не сердитесь на меня, но вы бы сами не поняли солдата, не выполняющего приказ командира. - Пожалуйста, милый Ганс, подайте мне аппарат, шнур удлинен, можете брать со стола спокойно. Ганс передал Штирлицу телефон, прикрыв рот ладонью, зевнул, смутился, спросил: - Могу я выпить еще полчашки кофе? - О да, конечно. Плохо спали сегодня? - Да, пришлось много ездить, господин Бользен. Штирлиц набрал номер. Ответил Шольц. - Добрый вечер, здесь Штирлиц. Не были бы так любезны соединить меня с вашим шефом? - Соединяю, штандартенфюрер. - Спасибо. Мюллер поднял трубку, засмеялся своим мелким, быстрым, прерывающимся смехом: - Ну что, уже начался нервный приступ? Молодец Ганс! Дальше будет хуже. Дайте мне его к телефону. Штирлиц протянул трубку Гансу, тот выслушал, дважды кивнул, вопросительно посмотрел на Штирлица, хочет ли тот еще говорить с шефом, но Штирлиц поднялся и ушел в ванную. Когда он вернулся, Ганс сидел в кресле и тер глаза. - Ложитесь, - сказал Штирлиц. - Можете отдыхать, вы мне сегодня не понадобитесь более. - Спасибо, господин Бользен. Я не буду мешать вам? - Нет, нет, ни в коем случае. - Но я временами храплю... - Я сплю с тампонами в ушах, храпите себе на здоровье. Белье возьмите наверху, знаете где? И Ганс ответил: - Да... ...Ганс уснул через двадцать минут. Штирлиц укрыл его вторым пледом и спустился в гараж. Когда он вывел машину со двора, Ганс, шатаясь, поднялся с кресла, подошел к телефону, набрал номер Мюллера и сказал: - Он уехал. - Я знаю. Спасибо, Ганс. Спи спокойно и не просыпайся, когда он вернется. Ты у меня молодчага. ...Штирлиц остановил машину в переулке, не доезжая двух блоков до маленького трехэтажного особняка радиста; он позвонил, осветив спичкой фамилии квартиросъемщиков - их здесь было четверо. Радистом оказался пожилой немец, истинный берлинец, Пауль Лорх. Выслушав слова пароля, произнесенные гостем шепотом, он мягко улыбнулся, пригласил Штирлица к себе; они поднялись в маленькую двухкомнатную квартиру, Лорх передал Штирлицу два крохотных листочка с колонками цифр. - Когда получили? - спросил Штирлиц. - Вчерашней ночью. Первая шифровка гласила: "Почему медлите с передачей информации? Мы заинтересованы в получении новых данных ежедневно. Центр". Вторая в какой-то мере повторяла первую: "По нашим сведениям, Шелленберг развивает особую активность в Швеции. Насколько это соответствует истине? Если факт подтверждается, назовите имена людей, с которыми он контактирует. Центр". - Где передатчик? - одними губами, очень тихо спросил Штирлиц. - Спрятан. - Можем сейчас съездить? Лорх отрицательно покачал головой: - Я могу привезти его завтра к вечеру. - Хорошо бы это сделать сегодня... Никак не выйдет? - Нет, я должен быть на работе в шесть, а мы только в пять вернемся. - Ждите меня завтра или послезавтра. Круглые сутки. Вызовите врача, замотивируйте болезнь, но сделайте так, чтобы вы были на месте. Ваш телефон не изменился? - Нет. - Я могу позвонить... У меня довольно сложная ситуация... Мне сейчас трудно распоряжаться своим временем, понимаете ли... Вы по-прежнему служите собачьим парикмахером? - Да, но теперь приходится стричь и людей... Поэтому я езжу рано утром в госпиталь... - Ваш телефон в справочной книге, как и раньше, связан с вашей профессией? - Да. - Сколько еще осталось собачьих парикмахеров в городе? - Две дамы, они специализируются по пуделям. Отчего вы шепчете? Я вполне надежен. - Конечно, конечно, - по-прежнему беззвучно ответил Штирлиц. - Я не сомневаюсь в вашей надежности, просто я устал, и у меня нервы на пределе, простите... - Хотите крепкого чая? - Нет, спасибо. Может быть, вам позвонит мой... словом, шофер. Его зовут Ганс. Он приедет за вами - если не смогу я - на моей машине. Номер машины эсэсовский, не пугайтесь, все в порядке. Будете стричь моего пса, в том случае, если я сам не смогу прийти к вам. Но я должен прийти к вам обязательно. Вот текст шифровки, передайте ее завтра до моего прихода. "Шелленберг действительно начал новую серию тайных переговоров в Швейцарии и Швеции. Контрагентами называет Бернадота - в Стокгольме и Музи - в Монтре. Мне поручено подготовить к переброске в Стокгольм, в окружение графа Бернадота, некую Дагмар Фрайтаг, филолога, тридцати шести лет, привлечена к работе Шелленбергом после ареста ее мужа, коммерсанта Фрайтага, за высказывания против Гитлера. Мюллер приставил ко мне своего человека. Борман, видимо, информирован о контактах с Западом, ибо потребовал от меня сделать все, чтобы факт переговоров с нейтралами, представляющими на самом деле Даллеса, был пока что высшей тайной рейха, более всего он не хочет, чтобы об этом узнал Кремль. Ю с т а с". ...Мюллер выслушал руководителя особой группы наблюдения, пущенного за Штирлицем, записал адрес Лорха и сказал: - Спасибо, Гуго, прекрасная работа, снимайте с него ваши глаза, видимо, он поедет сейчас к этой самой Дагмар Фрайтаг. Отдыхайте до утра. Затем Мюллер пригласил доктора филологии штурмбанфюрера Герберта Ниче из отдела дешифровки и спросил его: - Доктор, если я дам ряд слов из вражеской радиограммы, вы сможете ее прочесть? - Какова длина колонки цифр? Сколько слов вам известно из тех, которые зашифрованы? Что за слова? Мера достоверности? - Хм... Лучше б вам не знать этих слов, право... Вы раскассируйте те слова, которые я вам назову, по группам, работающим вне нашего здания... Слова, которые я вам назову, опасны, доктор... Если их будет знать кто-либо третий в нашем учреждении, я не поставлю за вас и понюшку табаку... Итак, вот те слова, которые о б я з а т е л ь н о будут звучать в шифрограмме: "Дагмар", "Стокгольм", "Фрайтаг", "Швейцария", "Даллес", "Мюллер", "Шелленберг", "Бернадот"; вполне вероятно, что в провокационных целях будут названы святые для каждого члена партии имена рейхсмаршала, рейхсфюрера и рейхсляйтера. Более того, вполне возможно упоминание имени великого фюрера германской нации... Я не знаю, каким будет шифр, но вероятно, что он окажется таким же, каким оперировала русская радистка... - Та, которую арестовал Штирлиц? В госпитале? - Да, Штирлиц сумел обнаружить ее именно в "Шарите", вы совершенно правы. Мюллер достал из сейфа перехваченные шифровки, положил их на стол перед Ниче и сказал: - Пока суд да дело, попробуйте помудрить с этими цифрами, подставив сюда следующие слова: "Вольф", "Даллес", "Шлаг", "пастор", "Мюллер", "Швейцария", "Берн", "Шелленберг"... Возможны упоминания имен Гиммлера и Бормана в гнусном, клеветническом подтексте. Если не все, то большинство этих слов, я полагаю, присутствует в этих цифрах... Я останусь ночевать здесь, так что звоните, Шольц предупрежден - он меня немедленно разбудит... Шольц его разбудил в шесть, когда уже светало; небо было высоким, пепельным; сегодня ночью не бомбили, поэтому не было дымных пожарищ и не летала мягкая, невесомая, крематорская копоть. Доктор Ниче положил перед Мюллером расшифрованный текст: "Шелленберг с санкции Гиммлера намерен вести переговоры в Швейцарии с американцами. Мне санкционирована свобода действия, срочно необходима связь, подробное донесение передаст пастор, которого я переправляю в Берн. Ю с т а с". Мюллер закрыл глаза, а потом мягко заколыхался в кресле - смех его был беззвучным, он качал головою и хмыкал, словно бы простудился на ветру. А когда ему передали шифровку, отправленную Штирлицем через Пауля Лорха после его бесед с ним, с Мюллером, с Шелленбергом и с Борманом, шеф гестапо ощутил такое удовлетворение, такую сладостную радость, какую он испытывал лишь в детстве, помогая дедушке работать в поле, весною, когда наступала пора ухода за саженцами на их винограднике. Он имел право на такую радость. Он добился того, что Штирлиц оказался слепым исполнителем его воли: отныне вопрос возможной конфронтации между Кремлем и Белым домом перестал быть отвлеченной идеей. Случись такое - Мюллер спасен. Впрочем, шансы его и Бормана на спасение увеличились неизмеримо, даже если вооруженной конфронтации между русскими и американцами не произойдет - все равно разведка красных не может не заинтересоваться тем, как будут и дальше реагировать на мирные переговоры Борман и он, Мюллер; от них ведь зависит, прервать их или же содействовать их продолжению... ОПОРЫ БУДУЩЕГО РЕВАНША __________________________________________________________________________ Борман выехал из Берлина на рассвете. Он отправился в Потсдам; здесь, в лесу, в маленьком особняке, обнесенном высокой оградой, охраняемой пятью ветеранами НСДАП и тремя офицерами СС, выделенными Мюллером, доктор Менгеле оборудовал специальную лабораторию "АЕ-2". Так закодированно обозначался его госпиталь, высшая тайна Бормана, не доложенная им фюреру. Именно сюда привозили - ночью, в машинах с зашторенными окнами - тех к а н д и д а т о в, которых по его личному поручению отобрали для него самые доверенные люди рейхсляйтера. Менгеле делал здесь пластические операции; первым был прооперирован оберштурмбанфюрер СС Гросс, сын "старого борца", друга рейхсляйтера, осуществлявшего его защиту на судебном процессе в двадцатых годах. Именно он подсказал адвокатам идею квалифицировать убийство, совершенное Борманом, как акт политической самообороны в борьбе с большевистским терроризмом. Ныне, спустя двадцать два года, Борман сориентировал младшего Гросса на будущую работу в сионистских кругах Америки; парень кончил Итон, его английский был абсолютен, служил под началом Эйхмана, помогал Вальтеру Рауфу, когда тот опробовал свои душегубки, в которых уничтожали еврейских детей. Менгеле изменил Гроссу форму носа, сделал обрезание и переправил татуированный эсэсовский номер на тот, который накалывали евреям перед удушением в газовых камерах в концентрационных лагерях, - "1.597.842". Вторым в лабораторию "АЕ-2" был доставлен Рудольф Витлофф; он воспитывался в России, отец работал в торговой фирме Симменса-Шуккерта, мальчик посещал русскую школу, язык знал в совершенстве; практиковался в группе Мюллера, занимавшейся "Красной капеллой". Менгеле сделал Витлоффу шрам на лбу, наколол - через кусок кожи, вырезанной с левого плеча русского военнопленного, - портрет Сталина и слова "Смерть немецким оккупантам". Сегодня Менгеле провел третью операцию: к внедрению в ряды радикальных арабских антимонархистов готовился Клаус Нейман. Борману предстояло поговорить с каждым из трех его людей: по законам конспирации никто из этой тройки не должен был видеть друг друга. Борман ехал по израненному городу и до сих пор не мог ответить себе, имеет ли он право поставить все точки над "и" в беседе с тремя избранными. Он колебался: просто ли ориентировать людей на глубинное внедрение в тылы врага или же сказать то, что было ясно всем: "Наша битва проиграна, война закончится в ближайшие месяцы, если только не чудо; вам выпала ответственнейшая задача - отдать себя великому делу восстановления национал-социализма. Притягательность нашего движения заключается в том, что мы открыто и недвусмысленно провозглашаем всепозволенность лучшим представителям избранной нации арийцев в борьбе за господство сильных. Да, видимо, мы были в чем-то неправы, выпячивая право одних лишь немцев на абсолютное и непререкаемое лидерство. Надо было разжигать пламя национальной исключительности в тех регионах мира, где только можно зажечь м е ч т у стать первыми. Да, мы учтем эту ошибку на будущее, и вы, именно вы, будете теми хранителями огня, которые обязаны саккумулировать в себе п а м я т ь и м е ч т у. Немцы так или иначе сделаются лидерами, когда пожар национальной идеи заполыхает в мире. Нет классов, это вздор марксистов, одержимых тайной еврейской идеей; нет и не будет никакого "интернационального братства", проповедуемого русскими большевиками, - каждая нация думает только о себе; нет никаких противоречий в обществе, если только это общество одной нации; чистота крови - вот залог благоденствия общества арийцев". Борман понимал, что если он сейчас не скажет всей правды своим избранникам, то его делу - делу истинного, хоть и необъявленного пока что преемника фюрера - может быть нанесен определенный урон; но он отдавал себе отчет в том, что ему подобрали таких людей, которые воспитаны в слепой, фанатичной вере в Гитлера. Если сказать открыто, что конец рейха неминуем и близок, предугадать реакцию этих людей на слова правды невозможно. Он вправе допустить, что один из них немедленно отправит письмо фюреру, в котором обвинит Бормана в измене, распространении панических слухов и потребует суда над предателем. Уже были зафиксированы несколько доносов мальчиков и девочек на своих отцов: "Они смели говорить, что фюрер проиграл войну"; эти письма детей показывал Борману председатель народного имперского суда Фрейслер, плакал от умиления: "С такими патриотами, вроде этих малышей, мы одолеем любого врага! " ...Борман отгонял от себя мысли о том, что грядет; человек сильной воли, он приучился контролировать не только слова и поступки, но и мысли. Однако, когда в начале марта он выехал на два дня в Австрию в район Линца по делам НСДАП, связанным с вопросом размещения и хранения произведений искусства - как-никак из России, Польши и Франции вывезено картин и скульптур на девятьсот семьдесят миллионов долларов, - и увидел особняки, где разместилось эвакуированное министерство иностранных дел рейха, "правительства в изгнании" Болгарии, Хорватии, Венгрии, Словакии, когда он почувствовал ж а л к и е остатки былого величия, ему стало очевидно: это конец. Не отступление на фронтах, не оперативные сводки Мюллера-гестапо о том, что все рушится, не данные областных организаций НСДАП о голоде и болезнях в рейхе, но именно ощущение м а л о с т и подкосило его. Покуда он находился в бункере, рядом с фюрером, и заведенный распорядок дня неукоснительно повторялся изо дня в день: бесперебойно работала связь, Гитлер свободно оперировал с картами и сообщениями министерств, - ему, Борману, было спокойно, ибо грохот бомбежек не был слышен в подземной имперской канцелярии, еду подавали отменную, офицеры СС были, как всегда, великолепно одеты, генералы приезжали для докладов по минутам; царствовала и л л ю з и я могущества; рейх продолжал оккупировать Данию, север Италии, Голландию и Норвегию, войска СС стояли в Австрии, по-прежнему держались гарнизоны в Чехословакии и Венгрии; тревожным было положение на Востоке, но ведь нация обязана стоять насмерть, кто захочет пойти на добровольное самоубийство?! Красные вырежут всех, это очевидно; значит, немцы будут защищать каждый дом, перелесок, поле, каждый сарай - речь идет о физическом существовании нации, возобладают скрытые, таинственные пружины к р о в и... Именно тогда, возвращаясь из Линца, Борман впервые отдал себе отчет в том, что произошло. И впервые ему надо было самому принять решение, не дожидаясь указания фюрера. И вот именно тогда в его голове начал трудно и боязливо ворочаться с в о й план спасения. Поначалу он страшился признаться себе в том, что этот план окончательно созрел в нем; он гнал мысль прочь, он умел это. Однако, когда маршал Жуков начал готовить наступление на Берлин, когда Розенберг прочитал ему подборку передовиц "Правды" и "Красной звезды", Борман понял: время колебаний кончено, настала пора активного действия. (В чем-то помог Геббельс, с которым он сейчас вошел в тесный блок, окончательно оттерев, таким образом, Геринга, Гиммлера, Риббентропа и Розенберга. Именно Геббельс в апреле пришел к Борману с переводом статьи, опубликованной в "Красной звезде" начальником управления агитации и пропаганды ЦК ВКП(б) Александровым. Статья называлась "Товарищ Эренбург упрощает". - Русские предлагают немцам тур вальса, - сказал Геббельс ликующе. Борман внимательно прочитал статью, в которой говорилось про то, что существуют разные немцы, не только враги; пора уже сейчас думать о том, какие отношения между двумя нациями будут после неминуемой победы. Геббельс продолжал говорить о наивности Сталина, о том, что немцы всегда останутся врагами диких азиатов, а Борман даже похолодел от шальной мысли: "А вдруг Москва действительно протягивает руку ему, Борману? Почему не навязать этой статье именно такой смысл?" Борман уже к концу марта построил план спасения, базируясь в своих отправных посылках именно на такого рода допуске.) Он решил отныне ни в коем случае не мешать ни Гиммлеру, ни Шелленбергу в налаживании контактов с Западом. Более того, Мюллер обязан будет помогать им в этих контактах, делая все, чтобы ни один волос не упал с головы заговорщиков. Но при этом необходимо добиться, чтобы информация об этих переговорах постоянно и ежечасно уходила в Москву, Сталину. Пусть тот ж д е т, пусть думает, что в один прекрасный миг Гиммлер сговорится с Даллесом, пусть живет под дамокловым мечом единого фронта европейцев против большевиков. Разве такое невозможно? Надо сделать так, чтобы Гиммлер добился реальных результатов в этих переговорах, пусть его! Надо уговорить фюрера отвести с западного фронта практически все боевые части на Восток. После этого ударить по генеральному штабу, изгнать Гудериана и привести на его место Кребса - тот говорит по-русски, был в военном атташате в Москве (Кремль быстро просчитывает персональные перестановки, там на это доки). А когда западный фронт будет открыт американцам, когда их армии устремятся на Берлин,- надо обращаться к Сталину с предложением мира; да, именно к нему, пугая его Гиммлером - с одной стороны, и неуправляемостью вермахта, его высшего командования, типа Гудериана, Кессельринга, Гелена, - с другой, представив ему, Сталину, документы, которые бы свидетельствовали, что Ялтинское соглашение стало листком бумаги; пусть думает, кремлевский руководитель умеет принимать парадоксальные решения: либо американцы в Берлине и, таким образом, во всей практически Европе, либо новая Германия Бормана, да, именно его Германия, которая будет готова отбросить армии американских плутократов и заключить почетный мир с Москвой, признав ее - на этом этапе - лидерство. "Мало времени, - сказал себе Борман. - Очень мало времени и слишком много стадий, которые мне надо пройти. Очень трудно соблюдать ритм в кризисной ситуации, но, если я все-таки смогу соблюсти ритм, появится шанс, который позволит мне думать не о бегстве, но о продолжении дела моей жизни". ...Именно тогда он и вспомнил Штирлица. ...Именно тогда, вернувшись в Берлин, он позвонил Мюллеру и вызвал его к себе, поручив подготовить материал против Гудериана и Гелена. Именно тогда он и задал ему вопрос, кто сможет сделать так, чтобы информация о новых тайных контактах Гиммлера и его штаба ушла в Кремль. ...Именно поэтому Штирлиц и не был арестован немедленно по возвращении: он оказался тем недостающим звеном в комбинации, которую начинал Борман - на свой страх и риск, без указания того человека, которого о б о ж а л и н е н а в и д е л одновременно. Ситуация в Германии была такой, что те функционеры рейха, которые ранее, будучи поставленными в иерархической лестнице на строго определенное место, с точно утвержденными правами и обязанностями, являли собою некие детали одной машины, гарантировали ее слаженную работу, сейчас, накануне краха, изверившись в способности высшей власти гарантировать не пропитание и кров, но самое жизнь, были обуреваемы лишь одной мыслью: как в ы с к о ч и т ь из вагона, несшегося под откос, в пропасть. Поскольку людям, лишенным истинной общественной идеи, свойственна некая гуттаперчивость совести, поскольку блага, которые они получали, служа фюреру, были платой за злодейство, беспринципность, покорность, трусость, предательство друзей, впавших в немилость, насилие над здравым смыслом и логикой, ситуация, сложившаяся в рейхе весной сорок пятого, подталкивала их - во имя физического спасения - к некоему фантастическому шабашу внутреннего предательства. Каждый, начиная с Германа Геринга, "наци номер два", был готов з а л о ж и т ь обожаемого фюрера, имея хотя бы номинальную гарантию того, что сам не будет уничтожен. ...Мюллер, выслушав Бормана, сразу же понял, что о контактах Штирлица с секретной службой русских говорить рейхсляйтеру нельзя ни в коем случае. У Мюллера был свой план спасения, но он не мог даже представить себе, что его план до такой степени смыкается с задумкой Бормана. Поэтому он заметил: - Если вы найдете время принять Штирлица, рейхсляйтер, если тот решится вернуться в Германию, если он с м о ж е т позвонить вам и ему удастся доехать до того места встречи, которое вы ему назовете, я просил бы вас - ориентируя его на будущую работу - особо подчеркнуть следующее: "Ваша главная задача ныне будет категорическим образом отличаться от той, которая уже выполнена. Ваша задача будет заключаться в том, чтобы оберегать Шелленберга и его людей. Вы должны гарантировать абсолютнейшую секретность их переговоров - не только для того, чтобы попусту не ранить сердце фюрера, но и для того также, чтобы эта информация не смогла достигнуть Кремля. Пока еще не известно, кто по-настоящему воспользуется результатами переговоров в Стокгольме и Швейцарии; важно только, чтобы Москва ни в коем случае не узнала о самом факте их существования". Борман тогда посмотрел на Мюллера по-особому - настороженно и оценивающе, но вопроса задавать не стал: он, как и большинство высших функционеров НСДАП, предпочитал жить по принципу детской игры: "да" и "нет" не говорить, "черное" и "белое" не называть; если бы Мюллер посчитал нужным сказать нечто такое о Штирлице, что понудило бы его, Бормана, принять определенное решение, то это могло бы, в конечном счете, помешать делу; пусть ответственность будет на Мюллере, он ведь понимает, какого уровня комбинация задумана, разве он привлечет к ней человека, в честности которого есть хоть капля сомнения? Конечно же, нет. А если - да? Ну что ж, это его дело, он - профессионал, он отдает себе отчет в том, что его ждет, провали он операцию. Надо уметь отводить от себя лишнее, оставляя в памяти лишь абрис главной идеи; за детали отвечают профессионалы, я, политик Мартин Борман, выдвигаю концепцию, задача моих сотрудников в том и состоит, чтобы сделать ее реальностью; понятно, никто из них не станет действовать против духа и буквы нашей морали и закона; я живу судьбами Европы, пусть тайная полиция думает про то, как помочь мне, Борману, в моем деле. Ответственность за деталь лежит на исполнителях, с них и спрос; идея - неподсудна! ...Лишь приехав в лабораторию "АЕ-2", Борман нашел третью, самую удобную форму беседы с кандидатами - веселую, дружескую, открытое собеседование товарищей по совместной борьбе за светозарные идеалы национал-социализма. Явки, номера банковских счетов - словом, д е т а л и были давно известны его людям, формы связи обговорены; осталось лишь сказать напутствие. Каждому надлежит пожелать с в о е: Гроссу, впрочем, и говорить нечего, изумительный специалист в своем деле - Эйхман значительно более компетентен, чем Альфред Розенберг, ибо практики обычно знают дело больше, чем теоретики; Витлофф понимает Россию замечательно, Мюллер и Кальтенбруннер высоко отзывались о его деловых качествах; Нейман рос в Александрии, его отец дружил там с семьей Рудольфа Гесса; беседу с каждым надо построить таким образом, чтобы сфокусировать их внимание на с и м п т о м а х возрождения идеи национал-социализма в мире. Именно эта проблема должна быть уяснена ими совершенно точно - никаких иллюзий, только трезвый анализ данностей, и ничто другое. Борман даже решил привести слова лауреата Нобелевской премии Карла фон Осецкого, погубленного в концлагере после прихода Гитлера к власти. "Я скажу моим мальчикам, - думал он, - что врага надо знать как "отче наш", ибо никто так не понимает тебя, как открытый, бескомпромиссный враг, не стремящийся к власти и славе (что, впрочем, одно и то же)". Именно Осецкий накануне того дня, когда старый фельдмаршал рейхспрезидент Гинденбург принял фюрера и поручил ему создание правительства "национального единства", сформулировал суть происходившего следующим образом: "Камарилья появляется лишь тогда, когда аграрии ощущают ухудшение своего положения, когда крестьяне начинают искать правду и находят ее в том, что их обирают единокровные юнкеры, а отнюдь не русские марксисты, американские буржуи или безродный еврейский капитал, а крупная промышленность ощущает новую конъюнктуру, которую можно выиграть лишь в том случае, если рабочие будут принуждены твердой рукою к труду, а не к бесконечным дискуссиям и стачкам". "Ничего, - думал Борман, - я произнесу слова этого паршивца Осецкого о "камарилье", пусть они услышат это из моих уст, им предстоит жить среди врагов, надо учиться не реагировать на обидные политические метафоры. Единство крови, жажда авторитета, слепота масс, его величество случай - на этих китах мы восстанем. А потом я дам им связи с Мюллером, если тот д о к а ж е т себя окончательно..." ...Менгеле, встретивший Бормана у ворот, сказал: - У вас сегодня по-настоящему хорошее настроение, рейхсляйтер! - Именно так, - ответил Борман и потрепал Менгеле по щеке. БЕДНЫЕ, БЕДНЫЕ ЖЕНЩИНЫ... - I __________________________________________________________________________ - Ах, да при чем здесь руны, былины и мифы? - рассмеялась Дагмар Фрайтаг своим низким басом. - Пейте водку и забудьте вы эту муру! Она устроилась на стуле, подломив под себя ноги; сидела по-японски, чудом, несмотря на то что действительно была высокой, как и представлялось Штирлицу, только еще более красивой. - То есть? - спросил Штирлиц с какой-то неведомой для него радостью. - Все очень просто, - ответила Дагмар. - Девице из хорошей семьи надо иметь профессию: эмансипация и все такое прочее. Я мечтала быть офицером генерального штаба, мне очень нравится планировать битвы, я играла не в кукол, а в оловянных солдатиков, у меня и сейчас хранится лучшая в Европе коллекция, есть даже красноармейцы, потом покажу. Хотите? - Хочу. - Вот... А папа с мамой приготовили мне будущее филолога. А что это за наука? Это не наука, это - прикладное, это как оформление ресторана мастером со вкусом, который знает, как использовать мореное дерево, где будут хорошо смотреться рыбачьи сети и каким образом придумать в затаенном уголке зала кусочек Испании - гладко беленные стены, детали старинных экипажей и много темной листовой меди. - Ну-ну, - улыбнулся Штирлиц. - Только ваша узкая специальность - то есть взаимосвязанность скандинавской и германской литератур - вполне генштабовская профессия. Можете доказать единство корня слов и одинаковость их смысла? Можете! А отсюда недалеко до провозглашения обязательности присоединения Швеции к рейху, нет? - Бог мой, я это уже доказала давным-давно, но ведь до сих пор не присоединили! Да и потом я высчитала, что множество русских былин тоже рождены нами, поскольку княжеско-дружинный слой общества у русских был в первую пору нашим, скандинаво-германским, они-то, предки, и занесли туда эпическое творчество, а когда славяне дали нам коленом под зад - привезли сюда, на Запад, их былины... - Это - по науке? Или снова ваш оловянный генеральный штаб, чтоб легче обосновать присоединение к нам России? - И так и этак, но обосновывать присоединение Германии к России будет генеральный штаб красных, - засмеялась своим странным, внезапным смехом женщина, - а уж никак не наш. - Налейте мне еще, а? - Бутерброд хотите? У меня сыр есть. - Черт его знает... Все-таки, наверное, хочу... Дагмар легко и грациозно, как-то совершенно неожиданно поднялась со стула; юбка у нее была коротенькая, спортивная, и Штирлиц увидел, какие красивые ноги у женщины. Он вывел странную, в высшей мере досадную закономерность: красивое лицо обязательно соединялось с плохой фигурой; нежные руки были почему-то у женщин с тонкими ногами-спичками; пышные красивые волосы - и вдруг толстая, бесформенная шея. "А здесь все в порядке, - подумал Штирлиц. - Природа наделила ее всем по законам доброты, а не обычной жестокой логики: "каждому - понемногу". И бутерброд Дагмар сделала вкусный, маргарина намазала не бритвенный слой, а видимый, ж и р н ы й; сыр хоть и был настругай тоненькими, чуть что не прозрачными дольками, но был положен г о р к о й. - Пейте и ешьте, - сказала она, снова легко и грациозно устроившись на стуле. - Я очень люблю смотреть, как едят мужчины, не так страшно жить. - Вы мне раскажите про скандинавско-русские былины, - попросил Штирлиц. - Вы зовете женщину в постель только после интеллектуального собеседования? С вами я готова лечь сразу. - Правда? - Будто сами не знаете... В мужчин вашего типа женщины влюбляются немедленно. - Почему? - В вас есть надежность. - Это - все, что надо? - Можете предложить большее? Тогда купите мне ошейник, я стану вашей собакой. - Любите собак? - Вопрос итальянца. - Дагмар пожала плечами. - Или испанца... Но никак не немца. Разве есть хоть один немец, который не любит собак? - Я вам дам новый псевдоним - "бритва". Согласны? - Да хоть какой угодно. - Итак, о былинах... - У вас есть сигареты? - Конечно. - Я хочу закурить. - Но вообще-то вы не курите? - Я бросила. В гимназии курила, еще как курила. И пила водку. И все остальное... - Молодец. Трудно в учении - легко в бою. - Так говорил русский генерал Суворов. - Совершенно верно. Только он был фельдмаршалом, если мне не изменяет память. - Изменяет. Он был генералиссимусом. - Слушайте, а мне просто-напросто приятно быть у вас в гостях. - Так вы же не в гостях... Вы, как я понимаю, по делу... - Черт с ним, с этим делом... Все равно вы его прекрасно проведете, я теперь в этом не сомневаюсь... С кем из моих коллег вы раньше были на связи? - По-моему, об этом нельзя говорить никому? Меня предупреждал мой куратор... - Мне - можно. - Можно так можно, - улыбнулась Дагмар. - Он представился мне как Эгон Лоренс. - Он действительно Эгон Лоренс. Как он вам показался? - Славный человек, старался помочь мужу... Или делал вид, что старался... Во всяком случае, его отличал такт... - Почему вы говорите о нем в прошедшем времени? - Он в госпитале. Попал под бомбежку, контузило. - Расскажите все-таки про скандинаво-германо-русский эпос, это дьявольски интересно. И давайте еще раз выпьем. - Любите пьяных женщин? - Черт его знает... Не чувствуешь себя скованным... Это как на корте играть с партнером одного с тобою класса. - Почему вас заинтересовали эпосы? - Дагмар пожала острыми плечами. - Потому что вы мне приятны. А человек познается по-настоящему, когда он говорит о своем деле. - Это вы про мужчин. Женщина познается, когда она любит, кормит дитя, делает мужчине обед и смотрит, как он тревожно спит... Нет, я не психопатка, правда... Что вы на меня так смотрите? - Я смотрю на вас хорошо. - Поэтому и спрашиваю. - Рассказывайте... - Вы говорите по-русски? - Читаю. Со словарем. - Знакомы с финским эпосом? Или с эстонским? С карельским? Очень красивое название "Калевипоэг". Знаете? - Нет, не знаю... Слыхал краем уха... У нас есть перевод? - Мы не умеем переводить. Мастерски переводят только русские. - Отчего это им такая привилегия? - Стык Европы и Азии... Смешение языков, караваны в Персию, Индию, Китай, хазары, скифы, Византия, великолепное варево... - Итак, "Калевипоэг"... - А у русских есть былина о богатыре Колыване. Я проводила аналитическое сравнение, все очень близко. А еще ближе к нам их прекрасная былина об Илье Муромце. Произношение у женщины было абсолютным, русское имя она называла без акцента. Штирлиц заставил себя не отрывать глаз от своей сигареты, которую он аккуратно разминал пальцами, чтобы не взглянуть на ее лицо еще раз, наново. - Вообще былины - это любопытная штука, - вздохнула Дагмар. - Они подталкивают к выводу, что в жизни во все времена обязательно надо выжить, и не просто выжить, а победить, пробиться вверх, к славе, - только тогда не страшна смерть, ибо лишь тогда твое имя сохранится для потомства. Чем ты поднялся выше, тем надежнее гарантия неисчезновения... Нет, правда! Почему вы улыбаетесь? - Потому что мне приятно слушать вас. - Пейте. - Выхлещу всю вашу водку. - Я покупаю ее на боны в шведском посольстве, там очень дешево. - Дальше. - А что - "дальше"? У русских был князь Владимир, он крестил свой народ, стал святым, получил прозвище Красное Солнышко. Чем князь был знаменитее, тем больше его надо было славить, тем красивее о нем слагали былины, в лучах его известности оказывались близкие - был у него дядя, Добрыня, друг и соратник Муромца... Когда сложат эпос об этой войне, вы окажетесь в фокусе славы рейхсфюрера... Замечательно, да? - Совершенно замечательно... Только где логика? Князь Владимир, дядя Добрыня и богатырь Муромец? - Все-таки я женщина... Мы - чувство, вы, мужчины, - логика... Так вот, есть русская былина про то, как Муромец сражался со своим сыном Бориской... Хотя иногда его называли Збутом, порою Сокольником, а в поздние времена - Жидовином... Илья, сражаясь с сыном, узнает, что этот самый Жидовин приходится ему сыном, отпустил его, а тот решил извести отца, когда богатырь уснул... Не вышло. Муромца спас его волшебный крест. Сила в старце седьмого возраста была невероятной... - Что значит "старец седьмого возраста"? - По старым славянским исчислениям это возраст мудрости, с сорока до пятидесяти пяти лет... А теперь сравните Муромца с нижнегерманской сказкой о Гильдебранде и его сыне Алебранде, когда они сошлись на битву возле Берна. Похоже? Очень. Отец тоже сражался с сыном, но помирился с ним в тот миг, когда старик занес нож, чтобы поразить свое дитя... Молодой богатырь успел сказать старцу то, что знал от матери... А она рассказала сыну, кто его отец... Слезы, радость, взаимное прощение... А кельтская сага об ирском богатыре Кизаморе и его сыне Картоне? Она еще ближе к русскому варианту, путь-то пролегал из варяг в греки, а не из немцев к персам. В битве отец, как и Муромец, убивает сына, но, узнав, кого он убил, плачет над телом три дня, а потом умирает сам... Видите, как мы все близки друг другу? Штирлиц пожал плечами: - Что ж, пора объединяться... - Знаете, отчего я хочу, чтобы вы остались у меня? - Догадываюсь. - Скажите. - Вам страшно. Наверно, поэтому вы и хотите, чтобы я был сегодня рядом. - И это тоже... Но по-настоящему дело в другом... Не только мужчины живут мечтами о придуманных ими прекрасных женщинах, которые все понимают, хороши в беседе, а не только в кровати. Настоящий друг нужен всем... Мы, женщины, придумщицы более изощренные, чем вы... Знаете, если б мы умели писать, как мужчины, мы б таких книг насочиняли... И, между прочим, это были б прекрасные книги... Вот мне и кажется, что я вас очень давно сочинила, а вы взяли и пришли... Он проснулся оттого, что чувствовал на себе взгляд, тяжелый и неотрывный. Дагмар сидела на краешке кровати и смотрела в его лицо. - Вы разговариваете во сне, - шепнула она. - И это очень плохо... - Я жаловался на жизнь? Она вздохнула, осторожно погладила его лоб, спросила: - Закурить вам сигарету? - Я же немец, - ответил он. - Я не имею права курить, не сделав глоток кофе. - Кофе давно готов... - Дагмар, что вам говорил о нашей предстоящей работе Шелленберг? По тому, как она удивленно на него посмотрела, он понял, что Шелленберг с ней не встречался. - Кто вам сказал, что я должен был увидеться с вами? - помог он ей. - Тот человек не представился... - Он лысый, с сединой, левая часть лица порою дергается? - Да, - ответила женщина. - Хотя, по-моему, я этого тоже не должна была говорить вам. - Ни в коем случае. Пошли пить кофе. А потом поработаем, нет? - В Швеции у меня была няня... Русская... Она мне рассказывала, что у них во время обряда крещения священник закатывал волос младенца в воск и бросал в серебряную купель. Если катышек не тонул, значит младенцу уготована долгая и счастливая жизнь... Ваша мама вам наверняка говорила, что ваш шарик не утонул, да? - Я никогда не видел мамы, Дагмар. - Бедненький... Как это, наверное, ужасно жить без мамы... А папа? Вы хорошо его помните? - Да. - Он женился второй раз? - Нет. - А кто же вам готовил обед? - Папа прекрасно с этим справлялся. А потом и я научился. А после я разбогател и стал держать служанку. - Молодую? - Да. - Ее звали Александрин? Саша? - Нет. Так звали ту женщину, к которой я привязан. - Вы говорили о ней сегодня ночью... - Видимо, не только сегодня... - Я на вас гадала... Поэтому, пожалуйста, не встречайтесь сегодня до вечера с человеком, у которого пронзительные маленькие глаза и черные волосы... Это король пик, и у него на вас зло. Женщина ушла на кухню - аккуратную, отделанную деревом, - а Штирлиц, поднявшись, поглядел в окно, на пустую мертвую улицу и подумал: "Я - объект игры, это - точно. И я не могу понять, как она окончится. Я принял условия, предложенные мне Мюллером и Шелленбергом, и, видимо, я поступил правильно. Но я слишком для них мал, чтобы сейчас, в такие дни, они играли одного меня. Они очень умны, их комбинации отличает дальнобойность, а я не могу уразуметь, куда они намерены бить, из каких орудий и по кому именно. Мог ли я быть ими расшифрован? Не знаю. Но думаю, если бы они до конца высчитали меня, то не стали бы затевать долговременную операцию - бьет двенадцатый час, им отпущены минуты. Когда я пошел напролом с Шелленбергом, я верно ощутил единственно допустимую в тот миг манеру поведения. А если и это мое решение Шелленберг предусмотрел заранее? Но самое непонятное сокрыто в том, отчего имя Дагмар назвал Шелленберг, а предупреждал ее обо мне Мюллер? Вот в чем вопрос!.." НЕОБХОДИМОСТЬ, КАК ПРАВИЛО, ЖЕСТОКА __________________________________________________________________________ У Эйхмана действительно были пронзительные маленькие, запавшие глаза и иссиня-черные волосы на висках - вылитый король пик. К далеким взрывам - бомбили заводы в районе Веддинга - он прислушивался, чуть втягивая голову, словно бы кланялся невидимому, но очень важному собеседнику. - Я ждал вас с самого утра, Штирлиц, - сказал он, - рад вас видеть, садитесь, пожалуйста. - Спасибо. Кто вам сказал, что я должен быть у вас утром? - Шелленберг. - Странно, я никому не говорил, что намерен прийти к вам первому. Эйхман вздохнул: - А интуиция? - Верите? - Только потому и жив до сих пор... Я подобрал вам пару кандидатов, Штирлиц... - Только пару? - Остальные улетучились. - Эйхман рассмеялся. - Ушли с крематорским дымом в небо; слава богу, остались хоть эти. Он передал Штирлицу две папки, включил плитку, достал из шкафа кофе, поинтересовался, пьет ли Штирлиц с сахаром или предпочитает горький, удивленно пожал плечами: "Сахарин бьет по почкам, напрасно". Приготовил две чашечки и, закурив, посоветовал: - Я не знаю, для какой цели вам потребны эти выродки, но рекомендовал бы особенно приглядеться к Вальтеру Рубенау - пройдоха, каких не видел свет. - А отчего не Герман Мергель? - Этот - с заумью. - То есть? - Слишком неожидан, трудно предсказуем... Он технолог, изобрел с братом какое-то мудреное приспособление для очистки авиационного бензина, а был конкурс, и как-то все проглядели, что они полукровки, и их допустили к участию. Их проект оказался самым лучшим, мировое открытие, но рейхсмаршал насторожился по поводу их внешности - в личном деле были фотографии - и высказал опасение, не евреи ли они. А фюрер сказал, что такое блестящее изобретение могли сделать только арийцы. Евреи не способны столь дерзостно думать. Герман - младший брат, он в их тандеме занимался коммивояжированием, очень шустр, лишь поэтому я вам его и назвал, о других качествах не осведомлен... Желтую звезду, понятно, не носит, ему выписали венесуэльский паспорт, так что особой работы от него не ждите, он из н е р а з д а в л е н н ы х... Изобрели еще что-то, совершенно новое, но, думаю, придерживают, мерзавцы, ждут... - Чего? Эйхман разлил кофе по чашечкам и ответил: - Нашей окончательной победы над врагами, Штирлиц, чего же еще? - Шелленберг не проинформировал вас, зачем мне нужны эти люди? - Он говорил об одном человеке... - Но он объяснил вам, зачем мне нужен такого рода человек? - Нет. - И вы рекомендуете мне Вальтера Рубенау? - Да. - Полагаете, ему можно верить? - Еврею нельзя верить никогда, ни в чем и нигде, Штирлиц. Но его можно использовать. Не отправь рейхсфюрер в концлагеря всю мою агентуру, я бы показал, на что способен. - Да мы и так наслышаны о ваших делах, - усмехнулся Штирлиц, подумав: "Ну, сволочь, и выродок же ты, мерзкий, черный расист, лишивший Германию таких прекрасных умов, как Альберт Эйнштейн и Оскар Кокошка, Анна Зегерс и Сигизмунд Фрейд, Энрико Ферми и Бертольд Брехт; грязный антисемит, инквизитор, а в общем-то - серый, малообразованный выродок, приведенный всеми этими гитлерами и Гиммлерами к власти; как же страшно и душно мне сидеть с тобой рядом!.." - Что вы имеете в виду? - насторожился Эйхман. - Я имею в виду вашу работу. Ведь концлагеря с печками - ваше дело, как не восторгаться механике такого предприятия... - Чувствую аллюзию... - Вы же не в аппарате рейхсминистерства пропаганды, Эйхман, это они аллюзии ищут, вам надо смотреть в глаза фактам. Как и мне, чтобы не напортачить в деле, а уж аллюзии - бог с ними, право, не так они страшны, как кажутся. До своего первого ареста Вальтер Рубенау был адвокатом. Когда указом рейхсляйтера Гесса всем врачам, ювелирам, адвокатам, а также фармацевтам, кондитерам, сестрам милосердия, булочникам, массажистам, колбасникам, режиссерам, журналистам и актерам еврейской национальности было запрещено заниматься своей работой под страхом ареста или даже смертной казни, Рубенау решил изловчиться и начал нелегальную правозаступную практику. Через семь дней он был схвачен и брошен в тюрьму; имперский народный суд приговорил его к десяти годам концентрационных лагерей. В сорок первом, в Дахау, он оказался в одном бараке с группой коммунистов и социал-демократов, руководителей подпольных организаций Берлина и Кельна. Он тогда д о х о д и л, и Вольдемар Гиршфельд спас его от голодной смерти, делясь своим пайком. В отличие от шестиконечной звезды, пришитой на лагерный бушлат Рубенау, Гиршфельд носил на спине и груди к р а с н у ю мишень, знак коммуниста. Шестиконечную звезду с него сорвал унтершарфюрер Боде, сказав при этом: - Хоть по крови ты паршивый еврей, Гиршфельд, но, как коммунист, ты вообще не имеешь права на национальность. Мы будем целить в красную мишень, она больше размером, чем желтая. Его застрелили "при попытке к бегству" во время работ по осушению болота. Он и ходил-то с трудом, бегать не мог, ноги распухли, особенно в голенях, страшно выперли ребра, и плечи сделались птичьими, словно у ребенка, занимающегося в гимнастическом кружке. Шефство над Рубенау взял Абрам Шор, член подпольного бюро кельнского областного комитета социал-демократической партии. Он, как и покойный Гиршфельд, понимал, что человек, подобный Рубенау, лишенный твердой социальной идеи, попавший в лагерь случайно, сломается, сдастся, если его не поддерживать, не влиять на него. Поэтому через коммуниста Грубера, работавшего в канцелярии, т о в а р и щ и смогли перевести Рубенау с самых тяжелых работ на более легкие - по обслуживанию больничного барака. С Шора тоже была сорвана шестиконечная звезда; как и большинство политических "хефтлингов", он был обречен на пулю, однако гестапо получило сведения, что его жена, коммунистка Фаина Шор, смогла уйти в Чехословакию, начала работу в Пражской "Красной помощи заключенным гитлеровских концлагерей", установила контакты с Международным Красным Крестом в Женеве, дважды ездила в Москву, в МОПР посетила Стокгольм, встретилась с Брехтом, Пабло Пикассо, Элюаром и Арагоном, заручилась их согласием на помощь и поддержку ее работы, дала несколько разоблачительных интервью в британской и французской прессе. Гестапо поручило своему человеку в Дахау проанализировать возможность использования Шора для возвращения его жены в рейх. Особый представитель четвертого управления РСХА при коменданте штурмбанфюрер Ликсдорф полистал личное дело Шора, понял, что человек этот из породы марксистских фанатиков, играть с ним бесполезно; п о д в е л к нему провокатора Клауса; тот, хоть и виртуозно работал, р а з л о м а т ь узника не смог; когда речь заходила о жене, он немедленно замыкался. Ликсдорф послал телеграмму на Принцальбрехтштрассе, в Берлин, в штаб-квартиру РСХА, с просьбой разрешить ему привлечь к работе Рубенау. Если бы Рубенау был на восьмую часть евреем, а еще лучше на шестнадцатую, и не по материнской линии, а по отцовской, ибо по-настоящему, как доказал Альфред Розенберг, национальность определяет мать, но никак не отец тогда Ликсдорф мог привлечь его к агентурной работе на свой страх и риск, но если дело касалось четвертькровки или, более того, полукровки, тогда - по указанию Гейдриха - об этом нужно было доложить высшему руководству, вплоть до рейхсфюрера. Как правило, Гиммлер запрещал привлечение таких к работе. Только один раз ему пришлось уступить Канарису, когда абвер наладил в Испании контакт с одним из членов финансового клана Марча. Сам старик Марч дал Франко огромные деньги на приобретение новейшего оружия, поставив единственное условие: после победы фалангистов великий каудильо испанской нации не разрешит погромы. ...Ликсдорф полагал, что штаб-квартира СС ответит ему отказом; так бы, впрочем, и случилось, не знай Шелленберг - тогда еще только начинавший свою карьеру п о д Гейдрихом могучим шефом главного управления имперской безопасности, - что Фаина Шор делается по-настоящему опасной для рейха из-за того, что ее связи с Москвой, Парижем, Стокгольмом и Берном день ото дня наносят все больший ущерб рейху. Он сумел доказать Гейдриху важность операции, которая позволила бы заманить Фаину Шор в рейх, отдать ее под суд и казнить, чтобы другим коммунистическим эмигрантам было неповадно мутить воду - уехали, ну и сидите себе тихо, как мыши! Именно поэтому Вальтер Рубенау и был занесен в особую картотеку лиц неарийского происхождения, допущенных к работе на чинов СС, представлявших интересы РСХА в концентрационных лагерях рейха. Ликсдорф сначала провел арест жены Рубенау, немки Евы Шульц, и двух его детей - Евы и Пауля, десяти и семи лет от роду; узников доставили в мюнхенскую тюрьму; туда же привезли Рубенау. Ликсдорф вызвал его в следственную камеру и сказал: - Подойди к окну и погляди в зону для прогулок. Тот увидел двор, разделенный на каменные мешки-секторы, обнесенные к тому же колючей проволокой, в одном из секторов гуляли его дети, одетые в огромные, не по росту бушлаты, в другом - жена. Рубенау почувствовал звонкое, гудящее головокружение и упал. Когда фельдшер привел его в чувство, Ликсдорф сказал: - Хочешь, чтобы они были освобождены? Рубенау заплакал. - Ну? Я не слышу ответа, мразь! - крикнул Ликсдорф. Рубенау кивнул. - Ты готов во имя этого на все? Рубенау молчал, продолжая, беззвучно сотрясаясь, плакать. Ликсдорф подошел к нему, оперся на плечо, заглянул в глаза, нагнулся и еще тише сказал: - Я не слышу ответа. Ты должен сказать "да", и тогда мы продолжим разговор. Если же ты смолчишь, то судьба твоих детишек будет решена сейчас же, на твоих глазах. Страшная машина гестапо работала по простому принципу: даже на краю гибели человек надеется на благополучный исход. Гейдрих как-то заметил приближенным: "Я советую каждому из вас зайти в те отделения наших клиник, где лежат раковые больные. Понаблюдайте любопытный процесс "отталкивания", когда больной не хочет, а скорее, уже не может объективно оценивать свое состояние... Арестованный нами преступник - тот же раковый больной. Чем больнее вы ему сделаете, чем скорее вы сломите его, тем податливее он станет; он будет жить иллюзией освобождения, только умело намекните ему об этом". - Я готов на все, - прошептал тогда Рубенау, - но сначала вы отпустите несчастных детей и жену. - Я отпущу их в тот день и час, когда ты выполнишь то, что я тебе поручу. - Я выполню все, я умею все, но вы обманете меня, поэтому я стану делать, что вам надо, только после того, как они будут освобождены. А если нет - что ж, убейте меня. - Зачем же тебя убивать? - удивился Ликсдорф. - Мы их при тебе забьем до смерти, ты же знаешь, мы слов на ветер не бросаем. И Рубенау согласился. Он получил у Шора письмо к жене, сказав что передаст во время свидания с семьей. Тот не мог еще знать, что Рубенау уже работает на гестапо. С Фаиной начали игру после того, как Рубенау был взят из Дахау, помещен в госпиталь, подготовлен к р а б о т е и затем переправлен в Прагу. Фаина Шор установила через него "контакт" с мужем. Контакт, как сказал ей Рубенау, шел по надежной цепи. Женщина согласилась на встречу с так называемыми представителями "подполья", которые занимались побегами политзаключенных. Встречу назначили на границе. Два спутника Фаины Шор были убиты, она сама схвачена, привезена в Берлин и гильотинирована вместе с мужем. Участники этой комбинации были отмечены благодарностями рейхсфюрера СС, однако в суматохе Ликсдорфа забыли; он неосторожно написал письмо Гейдриху: "Работа с полукровками не только возможна - судя по результату поездки Рубенау в Прагу, - но и необходима, мой опыт следует внедрить в другие лагеря". Гейдрих был в ярости: "Этот идиот разложен большевизмом! Он хочет частный случай возвести в принцип! Он открыто замахивается на основной постулат, гласящий, что национальность - суть главное, что определяет человека! Нет, работа с полукровками невозможна, а он, Ликсдорф, отравлен тлетворным ядом русского классового сознания, которое было, есть и будет главным врагом нашего учения, базирующегося на примате национальной идеи!" Ликсдорф был изгнан из рядов СС; после двух месяцев тяжких объяснений его кое-как пристроили в пожарную охрану Бремена. Он запил. Во время приступа белой горячки повесился в туалете пивной, находившейся по соседству с командой, прикрепив на груди листок с буквами, написанными кровью, которую он предварительно пустил из вены: "Я - жертва проклятых евреев во главе с Гитлером! Отплатите ему за жизнь погубленного арийца!" Шелленберг за Рубенау следил. Жену и детей распорядился на время освободить из тюрьмы, разрешив им проживание в гетто; раз в месяц Рубенау вызывали на "допрос" и вывозили в город, где он, из окна машины, мог видеть семью. За это он еще два раза принимал участие в операциях гестапо против своих единокровных братьев. Последний раз Эйхман брал его с собой в Будапешт, где вел переговоры с раввинами, которые имели контакты с Западом. Те обещали передать вермахту и СС за каждого освобожденного из концлагеря раввина по грузовику с двадцатью канистрами бензина впридачу. Эти машины Эйхман гнал в распоряжение рейхсляйтера Альфреда Розенберга, который перевозил из Германии в горы возле Линца, в шахту Аусзее, сокровища культуры, вывезенные из музеев России, Польши и Франции. Эйхману было поручено отдать Рубенау в распоряжение Штирлица... - Здравствуйте, Рубенау, - сказал Штирлиц, предложив собеседнику сесть на табурет, укрепленный посредине камеры. Он понимал, что его беседа будет записана от первого до последнего слова, за себя он не тревожился, ему надо было понять того, кто сидел напротив него, а поняв, либо о б н а ж и т ь его позитивные качества для тех, кто будет прослушивать разговор, либо, наоборот, отвергнуть этого сломанного человека, ставшего агентом у тех, кто люто его ненавидел и презирал. - Моя фамилия Бользен, и я отношусь к числу немногих, кто намерен помочь вам по-настоящему. Однако сначала вы должны ответить - причем в ваших же интересах совершенно откровенно - на ряд моих вопросов. Вы готовы к этому? - Неважно, готов я или нет, меня к этому приучили, моя семья - ваши заложники, поэтому я могу отвечать только откровенно, и никак иначе. - Допустим. Итак, первое: кого вы ненавидите больше нас, больше моей организации, больше национал-социалистской рабочей партии Германии? Лицо Рубенау странно дрогнуло, брови полезли на лоб, сделав его маленьким и морщинистым, как печеное яблоко, руки беспокойно задвигались на взбухших коленках. - Вы очень странно поставили вопрос, господин Бользен... - Рубенау, вы меня, видимо, плохо слышали. Я задал вам вполне однозначный вопрос, извольте отвечать мне так же однозначно... - Больше всего я ненавижу тех безответственных демагогов, которые привели Германию к кризису... - К нынешнему? - Что вы, что вы! Я имею в виду, конечно, кризис тридцатого года! - К кризису тридцатого года - судя по нашим газетным публикациям - Германию привели большевики, Интернационал, евреи и американский финансовый капитал. Могу я расценить ваш ответ таким образом? - Да, именно таким образом я и хотел ответить. - Нет, ваш ответ я вправе толковать совершенно иначе: не будь в Германии левых и евреев или, наоборот, будь они умнее, сплоченнее и сильнее, мы бы не пришли к власти и вам не пришлось пережить столько, сколько вы пережили... - О нет, господин Бользен, вы слишком своевольно трак... - Вы лжете мне! Вы ненавидите нас так, как обязан ненавидеть своего мучителя несчастный мучимый. Если вы возразите мне, я прекращу собеседование, верну вас в камеру и судьбой вашей семьи придется заниматься кому-то другому, но никак не мне. Ну? - В первые годы моего заточения действительно меня порою посещала ненависть к тем, кто не захотел объективно разо... - Послушайте, Рубенау, я сейчас стану вам говорить то, что вы думаете, а вы лишь кивайте мне, если согласны, или же, в случае несогласия, мотайте мне головою слева-направо... Впрочем, если вам удобнее, можете мотать справа-налево... Итак, думаете вы сейчас следующее: "Ты, нацистский ублюдок и садист, недолго тебе осталось мучить меня и мою семью, будьте вы прокляты, вся ваша банда! Будь проклят тот день, когда вы сломали меня на детях и жене, заточенных вами в тюрьму, вы же звери, вы готовы на все во имя вашей бредовой идеи! Но ничего, собаки, ничего, отольются вам мои слезы, не думайте, что я ничего не сказал людям в Праге и Роттердаме, куда вы отправляли меня! Я предупредил о вашем плане Фаину Шор, поэтому-то она и пришла на свидание в сопровождении двух своих вооруженных друзей, только ваших головорезов было больше, и они были обучены, как надо хватать в лесу на границе этих наивных подпольщиков... Ничего, собаки, ничего, в Роттердаме я тоже предупредил моих собеседников об опасности, я делал это аккуратно, я умнее вас, я знал, что ваше кошмарное правление так или иначе кончится крахом, я думал впрок а вы - ослепленные своим расовым идиотизмом - не хотели думать даже на год вперед... И когда меня вывозил с собою Эйхман в Будапешт, я успел шепнуть пару слов раввину, тот все понял, меня простят, а вот никому из вас прощения не будет!" Рубенау смотрел на Штирлица с ужасом, капельки пота выступили на лбу и на пергаментных висках, пальцы сжались в бессильные кулаки, костяшки были синие, г о л о д н ы е... - Так справа-налево? - подтолкнул его вопросом Штирлиц. - Или - слева-направо? - За что вы снова начинаете меня мучить? Ну за что?! - Мучили Фаину Шор. Ее насиловали на глазах Абрама Шора, ее мужа, который кормил вас, делясь своим брюквенным супом. Ее мучили, вводя на ее глазах иглы под ногти Абраму. Но ни он, ни она не назвали вашего имени... Впрочем, это лирика, не имеющая отношения к моей работе и к вашему будущему. Когда я только что прочитал ваши тайные мысли про то, что вас могут понять и, в конечном счете, как жертву, простить, я подводил к тому, что простить нас должны двоих. И еще некоторых моих друзей, если мы сможем сделать так, чтобы евреи, сидящие в концлагерях, не были уничтожены фанатиками. Более того, им позволят выехать в Швейцарию... Это организую, скажем, я. Или мой друг. Но контакт с людьми в Швейцарии, с вашими финансовыми тузами, обеспечите вы. Как умопостроение? Неплохо, нет? - А семья? Что будет с моими детьми? Штирлиц достал из ящика стола паспорт для выезда из рейха, бросил его перед собою на стол: - Встаньте и пролистайте... Рубенау опасливо приблизился, ищуще посмотрел на каменное лицо Штирлица, пролистал паспорт, увидел фотографию жены и двух своих детей, внимательно поглядел, есть ли швейцарская виза, убедился, что виза открыта, заплакал и сказал: - Но в документе нет вашего разрешения на выезд. - Неужели вы думаете, что мы отпустим их в Швейцарию до тех пор, пока я с вами не вернусь оттуда благополучно? - Я сделаю то, о чем вы говорите, я это сделаю легко, мы вернемся, и я снова окажусь в камере, а семья в мюнхенской тюрьме! - Нет, не окажетесь, поскольку нам предстоит принимать уважаемых господ из Швейцарии здесь, в рейхе, в отеле, и возить их по лагерям, организовывая транспорты для освобожденных, благодаря нашему с вами благородному риску. С первыми посланцами - после того как они кончат переговоры с нами - мы отправим и вашу жену... - Нет, - резко оборвал Рубенау. - Не ее. Детей... - Повторяю, с теми посланцами из Швейцарии, которые станут увозить освобожденных, мы отправим вашу жену. Со следующей колонной выедет ваш первый ребенок... - Вы говорите неправду! В паспорте жены записаны оба ребенка! Как же мы сможем отправить туда Еву? Или Пауля?! У мальчика абсолютный слух, он в семь лет написал концерт, пощадите его, он же будет служить славе Германии... А вы хотите и его, и Евочку... Зачем вы лжете, говоря, что отправите их, если... Штирлиц откинулся на спинку жесткого деревянного стула: - Верно мыслите, Рубенау... Молодцом... Это я недодумал... Точнее говоря, недодумали те, кто готовил техническую часть операции... Завтра днем я покажу вам новый паспорт фрау Рубенау-Шульц, на нее одну... И два документа на детей - для каждого свой... - Хорошо, а когда же уедет второй ребенок? Пусть первым уедет Пауль: если уж суждено выжить, пусть выживет он... Когда это может произойти? Штирлиц ответил вопросом: - Вам газет читать не дают? И радио вы, конечно же, не слушаете? - Нет. - Я скажу, чтобы вам дали газеты и позволили послушать сводки с фронтов. А пока что напишите на этом листе такого рода текст: "Я, Вальтер Рубенау, согласен с предложением старшего офицера разведки Штирлица принять участие в освобождении ряда узников из концлагерей. Обязуюсь помогать Штирлицу и его руководителям во всех фазах предстоящей гуманной операции, отдавая себе отчет, что мое предательство будет означать немедленную и безусловную смерть моей семьи и мою. Рубенау". И дата. ...После этого Штирлиц вызвал конвой, отправил Рубенау в камеру, позвонил начальнику тюрьмы, поинтересовался, сможет ли тот приготовить его заключенному сытный обед, дать три сигареты и два куска сахара, позвонил Шольцу и велел доложить группенфюреру, что он, Штирлиц, просил бы его принять, если можно - в ближайшее же время. ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ - II (ОСС) __________________________________________________________________________ Причина, которая побудила Москву отправить полковника Исаева в Берлин, заключалась и в том еще, что Центру стало известно то, о чем в столицах союзных государств знали всего лишь несколько человек. Причем далеко не все, что было известно руководителям разведок, докладывалось лидерам. (Черчилль часто вспоминал, как во время своего первого визита в Москву, тревожным летом сорок второго года, когда Сталин вновь завел разговор о судьбе Гесса, о подлинных причинах его полета в Шотландию, о том, что реакция Лондона на это событие была весьма странной, он дал такой ответ маршалу, какой был заранее приготовлен его помощниками, связанными со службой разведки. Русский лидер тогда поморщился: - Такого рода объяснение не может удовлетворить меня, потому что - я убежден - мои люди из разведки далеко не обо всем докладывают мне и, быть может, правильно делают: по закону их профессии конспирация не есть зло, но, наоборот, необходимость.) У Москвы были основания для того, чтобы с сугубым интересом относиться к возросшей активности американской секретной службы в Швейцарии не только потому, что возглавлял ее старый враг большевизма и брат человека, открыто заявившего себя противником президента Рузвельта - причем не в дни мира, но тревожной военной осенью сорок четвертого года, накануне сокрушительного немецкого контрнаступления в Арденнах, когда еще немецкие оккупационные части стояли в Голландии и Норвегии, Дании и Италии, Австрии и Венгрии, а Красная Армия вела кровавые бои с агрессором в Венгрии и Румынии, в Польше и Югославии. Основания относиться с подозрением к активности Даллеса и его коллег давал анализ данных, полученных советской разведкой от тех, кто не на словах, но на деле сражался с фашизмом - на незримом, а потому самом, порою, опасном фронте. Два факта - из ряда им подобных - давали Кремлю все основания предполагать худшее, когда речь заходила об ОСС. Эти факты не были впрямую связаны со швейцарской резидентурой Донована, однако их изучение позволяло проецировать возможные акции европейских филиалов ОСС на Германию. И одним из фактов, вызвавших серьезную озабоченность Москвы, был особо секретный аспект стратегии американской секретной службы на Дальнем Востоке. ...Дело в том, что в ту пору в Китае был свой "Гиммлер" и звали его генерал Тай Ли - кровавый садист, начальник секретной полиции Чан Кай-ши. Человек этот был воистину всемогущим; борьба с японской агрессией заботила его мало, он понимал, что главное бремя возьмут на себя экспедиционные войска американского генерала Макартура; прежде всего - как и всякого ренегата - его занимала борьба с теми, кого он предал, с коммунистами, обосновавшимися в Янани, на севере страны. Похищения коммунистических борцов против японского милитаризма; пытки в застенках, которые кончались тем, что арестованный либо сходил с ума, либо умирал в страшных мучениях; расстрелы инакомыслящих - это была работа Тай Ли, и он умел ее делать в с л а с т ь. Стратегия разведки знает три подхода к явлению: первый подход - создавать такие силы, на которые затем можно будет опереться в борьбе с противником; второй - искать и находить союзников, истинных подвижников борьбы с нацизмом и японским милитаризмом; третий же подход - а его в основном и исповедовали люди Вильяма Донована - заключался в том, чтобы п о д к р а д ы в а т ь с я к сильным мира сего и обращать их в своих союзников, неважно, будь это хоть сам сатана. Именно поэтому Карл Эйфлер, один из шефов ОСС в Индии, занятый тем, чтобы открыть надежный путь из Дели - через Бирму - в Китай, обратился к своему другу, генералу Стивеллу, командовавшему в то время американскими ВВС на Юго-Восточном театре сражения против милитаристов Японии, с просьбой об оказании ему помощи в налаживании контактов в Чунцине. Подразделению Эйфлера, конспиративно обозначенному как "часть 101", генерал Стивелл отказал в праве передислоцироваться в Китай, но свел своего друга с давним приятелем и соперником генералом Клэром Шено, уволенным из американской армии в тридцать седьмом году и с тех пор командовавшим эскадрильей американских добровольцев, называвших себя "летающими тиграми". Шено был военным советником генералиссимуса Чан Кай-ши, связи его в китайской столице были серьезны; он выучился таинству здешней кулинарии, готовил, как и полагается мандаринам, сам: женщины к священнодействию не подпускались; пил крепчайшую, теплую сладкую рисовую водку из маленьких чашечек, расписанных крысиными кистями; именно во время этих ночных пиршеств, оканчивавшихся не ранее пяти утра, и решались ключевые вопросы политики. Эйфлер познакомился в доме Шено с некоторыми сановниками правительства Чай Кай-ши, легко коснулся вопроса об организации своих представительств на Филиппинах, в Таиланде и - в будущем - в Корее, так же легко прозондировал возможность контакта с генералом Тай Ли, но, заметив брезгливость на лицах собеседников, от продолжения разговора уклонился; на том и расстались; спешить надо во время соревнований, разведка - особенно в изначалии операции - медлительна, надо обсмотреться, а уж затем наступит сладкая пора п р и л а ж и в а н и я. После этого зондажа Донован отправил в Чунцин своего доверенного агента профессора Эссона Гэйла. - Вы должны создать в китайской столице подпольный аппарат ОСС, - напутствовал ученого "дикий Билл". - Это не значит, конечно же, что вы обязаны заниматься изматывающей душу бюрократической деятельностью; я жду от вас лишь того, чтобы вы сделались в Чунцине своим человеком, пусть вас перестанут бояться, это - главное. Гэйл поначалу отлеживался в том особняке, который ему помогли арендовать военные, завистливо интересовавшиеся, кто ему платит такие огромные деньги за дом и обслугу; по прошествии месяца, когда процесс акклиматизации - в прямом и переносном смысле - закончился, профессор истории нанес ряд у к о л ь н ы х визитов, результатом которых оказался постоянный контакт с воспитанным в США доктором Кунгом - министром финансов, братом очаровательной и могущественной "мадам генералиссимус". После того как знакомство перешло в содружество, профессор Гэйл получил от Донована шифрованную телеграмму, в которой "дикий Билл" рекомендовал сосредоточиться именно на этом контакте, никаких других шагов, вплоть до указаний из Вашингтона, не предпринимать. Донован не зря рекомендовал Гэйлу постепенность: именно в это время он отправил в Китай своего второго суперагента, в прошлом корреспондента "Юнайтед пресс" в Шанхае, а ныне офицера ОСС Аллана Лусэя. (Отношения Донована с этим человеком были особенно доверительными, ибо, до того как перейти в ОСС, Лусэй работал в "отделе информации" Шервуда, самого близкого президенту человека. Сотрудничая с либералом Шервудом, бывший ас журналистики был тем не менее душою с Донованом.) Прибыв в Чунцин, Лусэй нацелился на капитана ВМС США Милтона Майлса, который был давно дружен именно с тем человеком, который более всего интересовал Донована, - с генералом Тай Ли. Те два агента ОСС, отправленные в Поднебесную до того, как туда прибыл Лусэй, должны были продемонстрировать шефу китайского гестапо (честные американские разведчики, работавшие в ОСС не для того, чтобы помогать корпорациям налаживать опорные точки в послевоенном мире, но искренне ненавидевшие нацизм и милитаризм, сообщали в центр: "Тай Ли - не Канарис, он - Гиммлер, контакты с ним позорны для американской демократии"), что Вашингтон имеет альтернативу: у него уже есть ключ - через министра финансов - к жене генералиссимуса, из окружения генерала Шено - к высшим сановникам правительства и штабу ВВС Китая; для Тай Ли, таким образом, настал час сделать выбор: или он начинает работать с ОСС и на ОСС, или Вашингтон продолжит свою активность с теми сановниками, о которых уже знал "китайский Гиммлер". После того как Майлс свел Лусэя с Тай Ли и они провели за ужином чуть ли не полночи, легко беседуя о жизни, обсуждая вопросы истории (особенно много Тай Ли говорил об ужасе наркомании, о безумстве "опиумной" войны европейцев против его народа; Лусэй, однако, знал, что именно Тай Ли организовал двенадцать секретных баз, где заключенные выращивали опиум для контрабандной торговли; после сбора у р о ж а я несчастных ликвидировали - секретность прежде всего), из Вашингтона поступил приказ - дальнейшие контакты с "китайским Гиммлером" прервать, "рыба заглотнула крючок, нельзя торопить события, пусть Тай Ли проявит активность". Вскоре в Чунцин прибыл новый посланец Донована, профессор Мичиганского университета Джозеф Хейден, в прошлом корреспондент "Крисчен сайенс монитор". Хейдену было предписано не входить в контакт ни с кем из тех, кто уже оказался включенным в орбиты предыдущих посланцев ОСС: "только аккуратный зондаж в самом близком окружении Чан Кай-ши". Однако Хейден копнул глубже других: он доказал наличие сильных антианглийских настроений среди тех, кто планировал политику генералиссимуса; самым ярым противником Лондона оказался именно Тай Ли, который, как выяснилось, в сорок первом году был арестован британцами в Гонконге за то именно, что он являл собою тип истинного нациста, его симпатии были явно на стороне Гитлера и он загодя готовил контакты со службой Канариса, чтобы в удобный момент предать союзников. Только вмешательство генералиссимуса помогло "китайскому Гиммлеру": он был освобожден, но с той поры сделался фанатичным противником Черчилля. ОСС это устраивало. Хейден сообщал в своих шифровках Доновану, что "антианглийская карта" может и должна быть разыграна, Тай Ли готов к вербовке, необходима санкция на действие. Донован, верный своей методе "разделять и властвовать", разрешил полет профессора Хейдена в Австралию, в штаб генерала Макартура; он хотел зафиксировать отношение свирепого генерала, весьма ревниво относившегося к секретной службе, к той идее, которую пытался провести в жизнь его агент. Донован знал заранее, что Макартур откажет Хейдену; этот отказ позволял "дикому Биллу" начать интригу в Вашингтоне; он был готов к ней, он ждал лишь того момента, когда Хейден - если только не умрет от разрыва сердца после приема у Макартура - сообщит ему о провале своей миссии. Хейден не умер, хотя два дня пролежал в постели - подскочило давление; доктор из штаба делал ему инъекции дважды в день; его обращение к Доновану было выдержано в драматических тонах, что и требовалось для интриги; более всего "дикий Билл" ценил такую р а б о т у, в которой его агенты в т е м н у ю делали то, что ему было нужно, не догадываясь даже, что события, в которые они оказались вовлеченными, были срепетированы заранее, п р о и г р а н ы ближайшими сотрудниками Донована и просчитаны вперед на много ходов. Донован отправился с этими шифровками к военно-морскому министру Ноксу, посетовал на то, что армия - в лице достойнейшего Макартура - просто-таки третирует разведку, ибо штабистов не интересует Китай, поскольку будущее этой страны обязана гарантировать не армия, но флот и авиация Штатов, и попросил Нокса о помощи. Тот, не зная, понятно, кто такой Тай Ли, не вникая в сущность п е р с о н а л и й (как всякий "истинный американский патриот", он считал, что мир начинается и кончается в Америке, все остальное - окраины Вселенной), отправился в Белый дом и, не упоминая - по просьбе Донована - источник информации, обратился к президенту с просьбой поддержать флот в организации серьезной разведывательной базы в Китае, против чего весьма легкомысленно возражает армия в лице Макартура. Президент, не подозревая, что задумал Донован, не мог не поддержать просьбу Нокса: борьба против Японии предстоит долгая и кровавая, без хорошо налаженной разведки победа невозможна. Через час Донован получил "добро" на действие. Через два часа об этом знали его агенты в Чунцине. Через две недели в китайской столице было создано "САКО" - "Китайско-американская корпорация". Генеральным директором был утвержден "чунцинский Гиммлер", маньяк и садист Тай Ли, его заместителем - капитан Милтон Майлс; чтобы ублажить адмирала Нокса, капитан Майлс сделался одновременно начальником морской группы "Китай" - в составе этой же разведывательной корпорации. Итак, впервые в Китае под одной крышей начали работать фашистские костоломы генерала Тай Ли и борцы за демократию из ОСС. Получив такого рода агента, как Тай Ли, люди Донована сразу же предприняли следующий шаг: офицер ОСС Дэвид Хэллвил, один из шефов текстильной промышленности Нью-Йорка, и офицер ОСС Илья Толстой отправились в столицу Тибета Лхасу, были приняты там далай-ламой и договорились об организации в этом таинственном городе постоянно работающей радиостанции ОСС. Тай Ли выразил свое неудовольствие, однако дело было сделано; когда же Донован обратился к нему с просьбой разрешить организацию в китайской столице филиала отдела моральных операций, генерал неожиданно встал на дыбы. - Пропаганда - самое острое оружие разведки, - сказал он агенту ОСС Герберту Литтлу, прибывшему к нему для беседы из Вашингтона. - Я не могу выпустить это оружие из моих рук, тем более у вас работают левые, а я их предпочитаю видеть в гробу, а не за столом. Пили всю ночь. Наутро Литтл и Тай Ли уединились в маленьком домике, который служил генералу кабинетом для особо важных занятий. Оттуда они вышли, когда солнце уже светило вовсю. Подробности беседы неизвестны поныне, размер взятки, полученной "китайским Гиммлером", не был зафиксирован в расходных книгах ОСС; деньги Донована были бесконтрольны, корпорации не скупились; в этот же день Тай Ли подписал приказ об аккредитации в Чунцине штаб-квартиры МО ОСС; он "выпустил мощное оружие разведки" из своих рук, получив за это анонимный счет в банке Базеля. А уже после этого, в Каире, куда Рузвельт пригласил Чан Кай-ши для консультаций по поводу встречи со Сталиным и Черчиллем в Тегеране, Донован тайно встретился с китайским ренегатом и в обычной своей открыто-грубоватой манере сказал: - Генералиссимус, мои люди будут работать в Китае, хотите вы того или нет. Можете отстреливать их по одному, можете бить всех скопом - прилетят новые, игра сделана, выбора у вас нет, лучше вам довериться мне, чем заполучить в моем лице врага... И Донован отправил в Чунцин полковника Джона Гоглина. Прилетев в Китай с рекомендательными письмами от кадровых офицеров ОСС - асов журналистики братьев Джозефа и Джона Олсопов и знаменитого режиссера Мэриана Купера, создателя фильмов о легендарном "Кин-Конге", Гоглин посетил советников Чан Кай-ши и попросил их повлиять на генералиссимуса в том плане, чтобы с его стороны не было возражений против контактов ОСС с партизанами. - Опыт событий во Франции и Италии доказывает, - убеждал Гоглин, - что именно коммунисты и партизаны являются ведущей силой в борьбе против агрессоров, хотим мы того или нет. Не зная их, не имея с ними надежных контактов, мы рискуем тем, что не сможем загнать этих джинов в бутылку, когда кончится война; надо думать впрок, мы не боимся работать даже с сатаной, только б бог был с Америкой! Чан Кай-ши был вынужден согласиться с тем, чтобы "авиационный технический отряд N 5329" - так была закодирована новая бригада ОСС - отправился на север Китая, на границу с СССР. Возглавлял это "предприятие" полковник Дэвид Баррет из военной разведки, а курировал двадцатипятилетний капитан Джон Коллинг, представлявший интересы "Ферст Нэшнл Сити Бэнк" в Гонконге. Вместе с ними на север отправились капитан Вилфред Смит и капитан Чарлз Стелле'... _______________ ' Ч а р л з С т е л л е - впоследствии заместитель директора ЦРУ. Об этом факте знали в Москве и не могли не относиться к этой активной разведывательной деятельности на наших восточных границах без оправданного подозрения. Знали в Москве и о втором факте - о том, как американская секретная служба вела борьбу против патриотов сражающейся Франции во главе с де Голлем. ...Когда пала Франция, Гитлер вошел в Париж и престарелый маршал Петен, предавший идеи великого народа, отдал власть в Виши коллаборанту Жану Дарлану, адмиралу, не принимавшему участия ни в одном морском сражении, в неоккупированную еще часть страны срочно прилетел посол США адмирал Вильям Леги' в сопровождении военного атташе полковника Роберта Шоу'' и советника по вопросам культуры Роберта Мэрфи''' давнего и близкого сотрудника Донована, числившегося тем не менее "карьерным дипломатом"; его связи с ОСС были тайной для государственного департамента. _______________ ' В и л ь я м Л е г и - впоследствии представитель президента Трумэна в Объединенном штабе разведок США. '' Р о б е р т Ш о у - впоследствии заместитель директора ЦРУ, а после - начальник военной разведки США. ''' Р о б е р т М э р ф и - впоследствии посол США в Бельгии и Японии, потом заместитель государственного секретаря США, а уж затем - будучи президентом корпорации "Горниг гласе интернэшнл" - член "президентского совета по разведке". Именно он и начал секретные консультации с губернатором Северной Африки генералом Максимом Вейганом. Смысл переговоров заключался в том, чтобы организовать помощь продуктами и одеждой населению французских колоний, оказавшихся в ужасном состоянии после поражения и капитуляции. Однако Мэрфи обусловил эту помощь тем, чтобы Виши разрешило США направить своих представителей в Алжир, дабы американские продукты не попали в "нечестные" руки. Понятно, дело было не в том, чтобы следить за тем, кому попадет яичный порошок и сухие галеты: просто-напросто американцы должны были организовать разветвленную разведывательную сеть на севере Африки, понимая, что Гитлер впо