ения в ФРГ. - Любите венцев? - спросила Дагмар, неслышно подойдя к Штирлицу. Он ощутил ее дыхание возле левого уха: щекотно и нежно. - А вы терпеть не можете? - Я покладистая. Если вам нравится, мне тоже будет нравиться. - Вы когда-нибудь чувствовали себя несчастной, Дагмар? Женщина замерла, словно от удара; Штирлиц ощутил, что она замерла, даже не оглянувшись. - Зачем вы меня так спросили? - Потому что нам предстоит работа, и я обязан понять вас до конца... - Вы меня еще не поняли? - Нет. Штирлиц обернулся, положил ей руки на плечи, Дагмар подалась к нему; он тихо, одними губами, прошептал: - Куда вам вмонтировали звукозапись? Она обернулась, указала глазами на большую настольную лампу... - Запись идет постоянно? Или только когда вы включаете свет? - Постоянно, - шепнула женщина. - Но вы, видимо, не обратили внимания: когда вы приходите, я выключаю штепсель из розетки... И то, о чем вы говорили во сне, слышала одна я... (Слышала не только она одна: в ее комнате были оборудованы еще два тайника с аппаратурой, о существовании которых она не знала...) ...На улице, когда они вышли из машины, Штирлиц спросил: - Вы все поняли из того, что я говорил во сне? Она покачала головой: - Русская няня не смогла меня научить ее языку в совершенстве. ...В ресторане играл аккордеонист; по приказу имперского министра пропаганды и командующего обороной столицы тысячелетнего рейха Геббельса, все рестораны обязаны были работать; водку и вино продавали свободно, в любом количестве, без карточек. Штирлиц попросил бутылку рейнского рислинга, более всего он любил те вина, которые делали возле Синцига и за Висбаденом; до войны он часто ездил на воскресенье в Вюрцбург; крестьяне, занятые виноделием, рассказывали ему о том риске, который сопутствует этой профессии: "Самое хорошее вино - "ледяное", когда виноград снимаешь после первого ночного заморозка; надо уметь ждать; но если мороз ударит после дождя, крепкий мороз, тогда весь урожай пропадет псу под хвост, продавай землю с молотка и нанимайся рудокопом, если "трудовой фронт" даст разрешение на смену места жительства". - Дагмар, я хочу выпить за то, чтобы вы по-настоящему помогли мне. Я пью за нашу удачу. - Я - суеверная, за удачу не пью. - Хорошо, тогда я скажу проще: я пью за то, чтобы вы вернулись сюда лишь после окончания войны... - Это будет подло по отношению к Герберту... Хоть мы только формально были мужем и женою, но, тем не менее, это будет подло... Он ведь и жив только потому что я по-прежнему здесь. - Он мертв, Дагмар. Вам лгал Лоренс... Ваш муж умер в лагере. Те письма, которые вам передают от него, написаны им за неделю перед смертью, его вынудили проставить даты вперед, впрок, понимаете? Женщина кивнула, глаза ее мгновенно налились слезами, подбородок задрожал... Штирлиц увидел, как в ресторан вошла молоденькая девушка; она быстро оглядела зал, остановилась на его, Штирлица, отражении в зеркале, потом задержалась взглядом на Дагмар и слишком уж рассеянно пошла к соседнему с ними столику. Штирлиц положил ладонь на руку Дагмар, шепнул: - За нами смотрят, а сейчас будут слушать... Пожалуйста, соберитесь... Я позову вас танцевать, и тогда мы поговорим, да? Он понял, что за ним пущено тотальное наблюдение потому, что пришла именно эта молоденькая девушка. Половина людей из службы слежки была влита в специальный батальон СС, отправленный на Зееловские высоты на Одере (Мюллер сказал правду); в коридорах РСХА он услышал, что для работы привлечены наиболее проверенные девушки из гитлеровской организации "Вера и Красота"; два факта, сложенные вместе, - при той атмосфере и г р ы, в которой он очутился, - позволили ему сделать немедленный и правильный вывод: каждый его шаг отныне известен Мюллеру. А если так, то, значит, Мюллеру известен адрес его радиста. "И этим моим радистом, - думал Штирлиц, медленно вальсируя с Дагмар, - вполне может быть его сотрудник. Зная, чем я был занят последний месяц, сопоставив фамилии и географические обозначения, они могли прочесть мои радиограммы, учитывая, что плейшнеровскую, которую он отдал им на Блюменштрассе в Берне, они уже две недели хранили в своем дешифровальном бюро. Господи, ну как же мне решиться поверить ей, этой Дагмар? Она - в их комбинации, это очевидно. Но в какой мере она с ними? Она умная, это плюс для моего дела. Она умная, значит, она не могла не почувствовать той изначальной неправды, которая объединяет людей здешней идеи. Это можно скрывать, но этого нельзя скрыть, так или иначе уши вылезут, и умный эти заячьи уши не может не заметить... Она несчастна, и не только из-за них... Она несчастна по своему, по-бабьи, как только и могут быть несчастны очень умные, да еще к тому же красивые женщины, у которых нет детей... Но если это так и если Мюллер понял это первым, а он умный человек, то отчего бы ему не подготовить ее к работе против меня? Но ведь так нельзя - не верить никому и ни в чем, Максим, так нельзя! Нет, можно, - возразил он себе, ощущая ладонью, как тонкая спина Дагмар нет-нет, да и вздрагивала от сдерживаемых слез, хотя глаза ее были сухи, только на скулах выступил пунцовый румянец. - Не только можно, но сейчас, в этой ситуации, нужно, потому что здесь готовят такое, что, видимо, очень опасно для моих соплеменников, но я еще не могу понять, что именно они готовят, а только один я здесь могу это понять, я просто-напросто не имею права не понять этого..." - Дагмар, - шепнул он женщине, - ни сегодня, ни завтра в машине мы не сможем ни о чем говорить с вами... Но вы должны собраться и запомнить то, что я сейчас скажу... Как только вы высадитесь в Швеции, проверившись тщательно, после того уже, как купите машину - они там стоят возле бензоколонки, документы вам оформят сразу же, - покружите по городу, потом выезжайте на трассу и, остановившись в любом маленьком городке, - когда будете совершенно одна, - кроме той телеграммы, которую вы обязаны отправить мне, пошлете вторую... Запоминайте, Дагмар... "Доктор Шнайдер, Ульфгаттан, 7, Стокгольм, Швеция. Срочно пришлите с оказией мое снотворное, иначе я совершенно болен. Кузен". Запомнили? Женщина покачала головой, и по щеке ее скатилась быстрая слеза. - Я повторю вам во время следующего танца... Вы сделаете это, Дагмар, ибо это нужно вам так же, как мне, а может быть, даже больше... Телеграмма, которую выучила Дагмар, ничьей расшифровке, да еще в Швеции, не поддавалась. Это был сигнал тревоги, получив который, Центр должен был принять решение о том, как поступать Штирлицу впредь, ибо он сообщал, что, видимо, раскрыт противником, но продолжает выполнять их задания, смысл которых ему не понятен. Он просил начать встречную игру, но предупреждал, что вся информация о переговорах на Западе, которую он сейчас передает в Центр, хоть и соответствует действительности, но, тем не менее, организована Мюллером именно так, чтобы первой ее узнавал не кто-нибудь, а Кремль. Слежки на улице не было. Штирлиц завез Дагмар домой, пообещал вернуться через полчаса и поехал в тот район, где жил радист. То, что сейчас за ним не следили, родило в нем абсолютное убеждение, что его первое посещение явки известно Мюллеру. ...Радист встретил его радостно, снова предложил кофе, посетовал, когда Штирлиц отказался, и передал ему шифровку Центра: "Дайте еще более расширенную информацию: кто стоит за переговорами с Западом после того, как Вольф был дезавуирован? Где проходят переговоры? Фамилию хотя бы одного участника? Понимая всю сложность ситуации, в которой вы находитесь, просим выходить на связь по возможности чаще". Штирлиц передал радисту шифровку, написанную им только что; она была первым шагом в рискованной и сложной контригре; он решил начать ее, не дожидаясь связника, присылка которого подразумевалась сама собой, в случае если Дагмар отправит его телеграмму: "Дагмар Фрайтаг я переправляю завтра на пароме в Швецию в 19.04. Она служит Шелленбергу по идейным соображениям; для вас она может исполнять роль маяка, с в е т и т ь тех людей, с которыми ей предписано общаться. Вальтер Рубенау, которого мне предстоит отвезти в Швейцарию, должен наладить дублирующие контакты с экс-президентом Музи в целях поиска путей для спасения узников концлагерей. Я пробуду с ним два дня в Базеле, а затем выйду на связь с вами уже из рейха; в силу чрезвычайной конспиративности переговоров и страха Гиммлера, что об этом могут узнать большевики, связника в Швейцарию во время моей первой поездки прошу не посылать. Деньги, которые вы должны перевести на мой текущий счет в Асунсьоне, отправьте в тот банк, который назван вами в Мадриде. Юстас". Последняя фраза - так же как и слова об "идейности" Дагмар и о предстоящем "возвращении в рейх" - была главным в игре; пассаж о "перечислении денег в Асунсьон" не был заранее оговорен с Центром, но смысл этих слов будет разгадан руководством; к Дагмар в Швеции п о д с я д е т человек из Москвы, и она на словах ему передаст то, что должна передать, он, Исаев, решил поверить ей до конца... ...Однако Дагмар ничего не передала тому человеку, который действительно был отправлен в шведский порт на встречу с ней. Паром ждали три полицейские машины и карета скорой помощи; Дагмар вынесли на носилках: она была мертва. Полиция обнаружила на стакане, в котором был яд, отпечатки пальцев человека, не проходившего по картотекам "Интерпола". Из этого стакана пил Штирлиц, когда провожал Дагмар в каюту первого класса, - и это было зафиксировано людьми гестапо. Как только Штирлиц и Дагмар вышли из каюты на палубу прощаться, туда, в первый класс, проскользнул быстрый, маленький человечек из спецгруппы Мюллера, стакан этот взял с собою; через полчаса туда будет влит грамм смертельного яда; таким образом, Штирлиц - если он решит бежать из рейха - будет передан в руки "Интерпола" в любом уголке земного шара как садист и убийца... ...Однако назавтра, ровно в назначенное время, от "Дагмар" из Стокгольма на имя Штирлица поступила телеграмма о начале работы с окружением Бернадота; "С самим графом контакт невозможен, ибо он только что инкогнито выехал в рейх на встречу с высшими чинами рейха для обсуждения условий перемирия на западном фронте". ...Сообщение это, переданное в Москву (Штирлиц о гибели Дагмар ничего не знал, а Центр, понимая, что телеграммы могут быть расшифрованы противником, об этом ему не сообщил, начав свою, особую и г р у), тем не менее соответствовало действительности; советская разведка получила точные данные, что именно в тот день, когда пришла шифровка от "Дагмар", граф Бернадот действительно встретился с Генрихом Гиммлером в здании шведского консульства в Любеке. ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ - IV (Директор ФБР Джон Эдгар Гувер) __________________________________________________________________________ Директор ФБР несколько раз прочитал запись разговора "дикого Билла" с адвокатом из конторы Даллеса Дэйвом Лэнсом, которую его люди смогли зафиксировать, оборудовав аппаратурой тот столик, за которым ужинали друзья; поскольку Лэнс заранее заказал хозяину ресторана отменную еду, а все аппараты друзей Донована прослушивались ФБР (конечно же, в целях "охраны государственных интересов США и личной безопасности директора ОСС"), наладить д е л о не составляло труда для "особой команды" Гувера, занимавшейся выполнением его наиболее секретных поручений. ...Поскольку Гувер переживал сейчас такие же тревожные дни, как и Донован, он должен был знать все, что происходит в хозяйстве его могущественного конкурента - а потому возможного союзника - в борьбе за выживание; впрочем, президент пока еще открыто не обсуждал его, Гувера, увольнение с этим паршивым социалистом Гопкинсом, но, тем не менее, на порог Белого дома вход ему был последнее время заказан; Рузвельт обладал уникальной памятью; он, как никто другой, всегда помнил, на чем состоялся Гувер. ...Каждая страна обычно являет собою некое двузначие: потомки недоуменно вопрошают себя, как в одних и тех же географических границах могли соседствовать да, в общем-то, и определять лицо страны столь полярные тенденции, как Гитлер и генерал Людендорф - с одной стороны, и Эрнст Тельман, Томас Манн и Альберт Эйнштейн - с другой; Муссолини - на одном полюсе, Антонио Грамши, Пальмиро Тольятти, Ренато Гуттузо и Альберто Моравиа - на другом; как могли существовать в одном историческом срезе Бисмарк и Маркс, Толстой и "серый кардинал" Победоносцев, Плеханов с Халтуриным и лидеры грязного черносотенства; как в республиканской Франции на одной и той же улице могла соседствовать штаб-квартира фашистских кагуляров гитлеровского ставленника де ля Рокка и мастерские Арагона и Пикассо; как, наконец, связать воедино такие несовместимости, как Хемингуэй, Драйзер, Фитцджеральд, Гершвин, Армстронг - по одну сторону, и Гувер, Форестолл и вожди Ку-клукс-клана - по другую?! Ситуация, сложившаяся в Америке после окончания первой мировой войны, была столь любопытной, что кое-какие проекции на последующие повороты политики вполне возможны и оправданны. ...Американские солдаты вернулись тогда из Европы победителями, но ведь вернулись домой далеко не все: часть молодых парней, воспитанных на лозунгах демократии, продолжали служить в оккупационных войсках, расквартированных Белым домом на захваченных территориях большевистской России; они, эти американские парни, впервые покинувшие свою родину, стояли под одними знаменами с агрессорами, вторгшимися в Советскую Республику по указу королевской Британии, милитаристской Японии, янычарской Турции - да мало ли еще кто рвал измученное тело России в те лихие годы?! Однако доктрина великих свободолюбцев Джорджа Вашингтона и Авраама Линкольна не была тогда пустой фикцией в Штатах; многие люди верили, что именно право каждого человека, а уж тем более государства на свободу выбора обязано быть подтверждено законом, то есть не только словом, но и делом. Именно поэтому рабочая Америка активно и открыто поддерживала большевистскую Россию, провозгласившую - подобно Джорджу Вашингтону в свое время - свержение ига монархии и создание республики под понятным для каждого американца девизом: "Свобода, равенство и братство". "Руки прочь от Советской России!" - был не просто лозунг в Америке; это было действо, сопровождавшееся забастовками, пикетами рабочих и демонстрациями полулегальных тогда профсоюзов. Банки и монополии, провозгласившие, что "большевизм - хуже войны", а потому финансировавшие оккупационную армию за счет снижения заработной платы трудящихся, не могли далее терпеть то, что рабочий класс Америки открыто и недвусмысленно заявил свою позицию по отношению к Ленину и Советам. Интересы правящего класса, как правило, воплощаются через честолюбивые интересы отдельной личности; так получилось и в Америке. ...Министром юстиции в кабинете Вудро Вильсона был директор банка "Страудсбург нэшнл" Митчел Пальмер; он также состоял председателем совета директоров концернов "Ситизенс гэс", "Интернэшнл бойлер" и "Скрэнтон траст". Получая сводки о состоянии здоровья президента Вудро Вильсона, страдавшего тяжелым недугом, Пальмер мечтал не только о том, чтобы стать героем правой Америки, разделавшись с левыми; ему навязчиво и изнуряюще виделось кресло в Белом доме; на гребне той операции, которую он задумал, Пальмер мечтал сделаться новым лидером заокеанского колосса, который затем он был намерен превратить в бастион мирового антибольшевизма. Как и в любой операции, планируемой с в е р х у, успех дела решает конспиративность, деньги и подбор верных людей, готовых на все. Самая природа министерства юстиции предполагала секретность мероприятий; вопросы финансирования задуманного были решены загодя - во время тайной встречи Пальмера с двенадцатью его единомышленниками, хозяевами крупнейших банков и корпораций, недовольных "мягкотелой" политикой либерала Вильсона; что касается людей, готовых на все, то эту команду возглавил давний друг Пальмера, директор бюро расследований министерства Вильям Флинн и начальник вновь созданного секретного отдела общей информации Джон Эдгар Гувер. Гуверу тогда было двадцать пять лет; на войну он не был отправлен, поскольку устроился мелким клерком в министерство юстиции; его болезненная ненависть к неграм и левым открыла ему быструю дорогу вверх. Именно он вошел к Пальмеру с предложением завести учетные карточки на радикалов, то есть на тех, кто пишет, говорит или думает не так, как в с е. Пальмер долго передвигал на своем огромном столе чернильные приборы, раздражающе-педантично ровнял быстрыми, суетливыми пальцами разноцветные папки, а потом, наконец, сказал: - Джон, но ведь это - антиконституционная мера. - Она станет ею, если мы начнем давать интервью щелкоперам, - ответил Гувер. - До тех пор, пока м о я работа будет внутренним делом министерства, стоящего на страже конституции, никто, нигде и никогда не сможет упрекнуть нас в нарушении основного закона. Пальмер закурил свой медовый солдатский "честерфилд" и ответил так, как был обязан ответить министр, думающий о президентстве: - Наша страна исповедует принцип доверия к гражданину. Если вы полагаете, что ваше дело не нанесет урон святым постулатам свободы - начинайте с в о е предприятие. Надеюсь, вы понимаете, что я не потерплю ничего такого, что пойдет во вред конституции Штатов? Через четыре месяца Гувер собрал первую в истории США картотеку на инакомыслящих, на все те ассоциации, клубы, союзы, общества, которые выступали за мир с Россией, демократию в Штатах и расовую терпимость; две комнаты в министерстве были забиты двумястами тысячами карточек на тех, кого Гувер посчитал врагами устоев. Затем он оборудовал тайную типографию, где наладил выпуск "Коммунистического манифеста" и работ Ленина, то есть провокационно печатал запрещенную литературу; ее хранение и распространение было тогда чуть ли не подсудным делом. Адреса, куда надо будет подбросить эти издания, хранились в сейфе Гувера; важно наметить день; все дальнейшее было тщательно срепетировано. После этого Гувер поручил своему секретарю, человеку, фанатично ему преданному, провести три тайные встречи с лидерами двух гангстерских групп, чьи дела тогда проходили в министерстве юстиции; контрабанда наркотиками и продажа запрещенного алкоголя позволила сотрудникам Пальмера арестовать пять наиболее мобильных мафиози, отвечавших в подпольном синдикате за о п е р а т и в н у ю работу. - Я готов освободить ваших людей под залог, - сказал посланец Гувера шефам гангстерского подполья. - Залог будет не очень большим, хотя, как я понимаю, вы не постояли бы и перед более серьезными затратами, лишь бы взять ваших ребят из тюрьмы. Но за эту любезность вы обязаны будете стать моими добрыми друзьями - отныне и навсегда. А чтобы эта дружба была реальной и нерасторжимой, нужно действо. И оно обязано быть жестоким. Вы готовы к этому? Собеседники переглянулись. - предпочитали не говорить, согласно кивнули. Посланец Гувера разъяснил: - Нужно, чтобы вы провели пару взрывов бомб - следует пугануть некоторых людей, потерявших голову от растерянности... Красные лезут к власти... Входите в дело? Через два месяца неизвестные взорвали бомбу на Уоллстрите. Пальмер встретился с журналистами: - Кровавый террор планируют эмиссары, тайно засланные сюда красными. Нам навязывают гражданскую войну, что ж, мы к ней готовы... А седьмого ноября, в день, когда трудовая Америка праздновала вторую годовщину большевистской революции в России, агенты министерства юстиции ворвались в те клубы, общества и ассоциации, которые были занесены в картотеку Джона Эдгара Гувера; людей избивали резиновыми дубинками, а то и просто деревянными длинными палками, в тюрьмы были брошены сотни левых. Это была "проба сил". А истинная операция прошла в начале января двадцатого года; Гувер не спал всю ночь, сидел у телефонов: в его кабинете установили девятнадцать аппаратов, и все "тревожные" штаты докладывали ему о ходе операции через каждые два часа. Массовые аресты - схватили более пяти тысяч человек - были проведены в штатах Калифорния, Нью-Джерси, Иллинойс, Небраска. Людей заковывали в кандалы и связывали одной цепью; именно так, словно рабов в былые времена, их провели по улицам городов на вокзалы, куда уже заранее были подогнаны тюремные вагоны без окон. В стране начался шабаш беззакония. Когда первая фаза облавы окончилась, один из ведущих чиновников штата Массачусетс мистер Лангри заявил журналистам: - Ребята, вы меня знаете, я всегда говорю правду, я вам и сейчас скажу то, что думаю: будь моя воля, я бы каждое утро расстреливал во дворе нашей тюрьмы партию красных, а уж на следующий день разбирал их дела в суде, чтоб все было оформлено по закону, как полагается... Обезумевший на почве расизма и антибольшевизма писатель Артур Эмпи (его мучили кошмары по ночам, пил сильно действующее снотворное, поэтому не мог сдерживать дрожь в руках) начал турне по Америке. - Славяне и евреи, а также негры с мексиканцами являются дрожжами нового большевистского бунта! Люди чужой крови готовятся устроить кровавое побоище истинным американцам! Поэтому запомните: лекарство от большевиков продается не в больнице, а в ближайшей оружейной лавке! Мой лозунг: "Против красных только один способ - высылка или расстрел на месте!" Гувер к тому времени получил под свою картотеку еще три зала; вход охраняли моряки, вооруженные кольтами и ножами; количество подозреваемых составляло теперь пятьсот сорок семь тысяч американцев; каждая шестидесятая семья страны подлежала - победи точка зрения Эмпи - высылке из страны или расстрелу. В тюрьмах начались пытки: арестованных зверски избивали, вызывали на очные ставки жен и детей; мучили в их присутствии, требуя признаться в том, что они участвовали в большевистском заговоре в целях "свержения законно избранного правительства". В тюремные больницы искалеченных не отвозили; часть выбросили из окон, чтобы скрыть следы побоев - "самоубийство", другие сошли с ума; третьи, не перенеся пыток, умерли. Помощник министра труда Луис Пост не выдержал; он собрал журналистов и сказал им: - Мы перестаем быть страною свободы! Мы превращаемся в олигархическое государство под лозунгом борьбы против "анархии". Сейчас "анархистом" считается каждый, кто выступает против бесконтрольной власти финансистов и тупых консерваторов, которые не желают или не умеют думать о будущем, о наших детях, а ведь им предстоит жить в ином мире, совсем не в таком, к какому привыкли мы, старики. Луис Пост отправил своих сотрудников в тюрьмы, где томились арестованные "анархисты". Его люди вернулись в ужасе: они увидели ни в чем не повинных, истерзанных и замученных американцев, закованных в кандалы. Пост обратился с открытым призывом к нации за содействием в прекращении "правого безумия". Его немедленно обвинили в государственной измене и потребовали предать суду; Гувер лихорадочно выбивал показания, чтобы доказать связь семидесятилетнего патриота Америки с эмиссарами Москвы; дело было передано в конгресс; Пост тем не менее вышел победителем; облавы, однако, продолжались, тюрьмы были по-прежнему переполнены. Автомобильный король Генри Форд, поддерживавший и финансировавший этот шабаш, купил ряд газет и начал печатать цикл статей под заголовком: "Заговор международного еврейства". Русские черносотенцы, эмигрировавшие в Нью-Йорк, подготовили публикацию антисемитской фальшивки - "Протокола сионских мудрецов" (копия с комментариями была отправлена в Мюнхен, Альфреду Розенбергу, молодому помощнику германского националиста Гитлера, который по-настоящему громко и звонко провозгласил необходимость физического уничтожения большевизма, как главной еврейской силы мира). Ку-клукс-клан провел кампанию избиений негров, "купленных на корню" Москвою. Ведущие газеты улюлюкали, требовали еще более жестких мер против красных, мексиканцев, русских, украинцев. ...Позже Гувер подготовил для министра Пальмера текст выступления на встрече с представителями прессы. - Я не стану извиняться за действия людей моего министерства, - сказал Пальмер собравшимся. - Я не считаю нужным выгораживать их, потому что горжусь их работой. Если кто-то из моих агентов был груб с арестованными, то это извиняется той пользой, которую они сделали во имя демократии и свободы в этой стране... Я вообще намерен обратиться в конгресс с предложением ввести смертную казнь для тех, кто призывает к мятежу... Двух таких мы уже знаем - это марксистские террористы Сакко и Ванцетти, их ждет электрический стул, как бы ни вопили об их невиновности большевистские комиссары. ...Вот именно тогда, во время безумного шабаша ультраправых, мало кому известный сенатор Гардинг бабахнул свое заявление: - Мы живем в такое время, когда Америке нужны не герои, но целители, не таинственные чудодейственные средства от недуга, но последовательно конституционный образ правления... Через несколько месяцев именно этому человеку было суждено стать президентом США. Гувер никогда не забывал, как ему работалось под Гардингом. Он просто-напросто не имел права забыть это, потому что именно ему - вновь назначенному директору ФБР - пришлось не только охранять Гардинга и его министров, но и заниматься исследованием обстоятельств таинственной гибели американского лидера; впрочем, Гувер отвел от себя руководство этим делом, и он имел все основания для того, чтобы держаться в стороне... ...И вот сейчас Гувер снова и снова листал те маленькие странички с грифом "совершенно секретно, напечатано в одном экземпляре, подлежит уничтожению", на которых был зафиксирован разговор Донована с Лэнсом о том, что Рузвельт делается опасным для Америки. Да, это так. Да, именно Рузвельт сделал то, что было ненавистно и Гуверу, и Доновану, как и всем тем, кто стоял за ними: он признал Советы, он открыл в Москве посольство, он сел за один стол со Сталиным, он признал за большевиками право на равноправное участие в делах послевоенного мира, он мешает людям большого бизнеса предпринять необходимые шаги для того, чтобы сохранить Германию для Запада, он позволяет себе апеллировать к народу через головы тех, кто - по-настоящему - за этот народ отвечает, через голову Уолл-стрита и Далласа, Бостона и Огайо; президента занесло, он поверил в миф, а это недопустимо для политика; сказочник имеет право на то, чтобы рассказать свою добрую сказку и уйти; если он медлит, не надо мешать тем, кто намерен показать ему на дверь. ...Гувер вызвал своего помощника и сказал: - Малыш, меня тревожит то, что наш президент по-прежнему игнорирует вопросы личной безопасности. Да, Гитлеру крышка, но перед концом он может пойти на все. Я боюсь за нашего президента. Поэтому, малыш, не сочти за труд сегодня же внимательно посмотреть уголовные дела о расследовании обстоятельств гибели Линкольна и Гардинга: уроки прошлого должны быть предостережением на будущее... "Берлин. Юстасу. Нас интересует информация о том, в какой мере серьезны контакты Шелленберга с графом Бернадотом. Тот ли это Бернадот, который являлся руководителем Красного Креста? Сообщил ли вам Шелленберг, с кем связан Бернадот на Западе, к кому конкретно просят его обратиться нацисты? Не может ли вообще все это быть дезинформацией? Ц е н т р". "Берлин. Юстасу. Может ли быть дезинформацией со стороны Шелленберга упоминание имени экс-президента Швейцарии доктора Музи? Идет ли речь о нем или о его сыновьях? С кем встречался Музи из гитлеровцев? Известны ли ему подлинные имена его контрагентов? Ц е н т р". ФАКТОР СЛУЧАЙНОСТИ __________________________________________________________________________ Секретная информация, пришедшая Борману из Линца, от гауляйтера Верхней Австрии Айгрубера, насторожила его чрезвычайно. ...Все в рейхе (понятно, среди тех, кто обладал доступом к информации) считали, что люди СС, разгромив генеральский путч, смогли подчинить себе армию и, таким образом, сделались летом сорок четвертого года наиболее могущественной силой империи. Такого рода мнение было правильным; именно поэтому Борман предпринял все для того, чтобы выровнять баланс сил, сгруппированных вокруг фюрера. Для этого он, использовав Геббельса, поддержал мощную кампанию Гиммлера в газетах, на радио, во время грандиозных митингов и манифестаций: "Слава воинам СС, надежной опоре нации!" Геббельс не был посвящен в святая святых плана Бормана, работал, как обычно, во имя ч и с т о й идеи; действительно, считал он, без сокрушительного удара войск СС генералы могли бы на какое-то время одержать верх в Берлине. Поэтому он принял за чистую монету фразу, мимоходом брошенную Борманом: "Теперь большинство членов СС, оставшихся в тылу, следует срочно отправить на фронт, влить их в ряды армии, поставив на руководящие посты; вопрос моральной стойкости СС и их высокой национал-социалистской сознательности доказан на деле - один батальон Ремера разгромил штаб армии резерва и поставил на колени берлинский гарнизон, отравленный ядом продажной американской финансовой плутократии, купившей генералов за грязные доллары". Гитлер подписал декрет об отправке членов СС в действующую армию... Таким образом, к осени сорок четвертого Гиммлер уже не имел такой массовой опоры в рейхе, как раньше, ибо большинство офицеров его организации теперь гнили в окопах на Востоке и Западе. Правда, это перемещение массовой тыловой опоры рейхсфюрера не коснулось аппарата РСХА, но двухсоттысячный отряд "ч е р н ы х" СС, в основном гестаповцев, не шел ни в какое сравнение с шестимиллионной массой "коричневых", то есть рядовых членов НСДАП. Теперь, после того как большинство "рыцарей СС" очутились в двойном подчинении - Гиммлера и армейского командования, - после того как они оказались в блиндаже или казарме, без права передвижения, аппарат Бормана сделался единственным костяком рейха, его скелетом, реальной и бесконтрольной силой страны. Каждую неделю Борман получал подробные отчеты от своих гауляйтеров. Германия была разделена на тридцать три гауляйтунга - то есть все земли, такие как Бавария, Гессен, свободный город Гамбург, имели свою огромную областную партийную машину. Борман не отправил на фронт ни одного из своих функционеров, а в аппарате НСДАП работало более девятисот тысяч человек; все они служили ему, одному ему; он получал их ежемесячные отчеты; им он направлял директивы, с ними проводил инструктажи; именно на таком инструктаже, проведенном в Берлине в ноябре сорок четвертого, когда собралось более тысячи местных руководителей НСДАП, Борман сказал: - Теперь, когда на плечи наших братьев по СС легла главная ответственность за будущее рейха, которое решается на полях битв, ваша задача, дорогие партайгеноссен, заключается в том, чтобы взять на себя часть их работы в тылу, помогать им ежедневно и ежечасно, скоординировать совместную деятельность и по всем важным вопросам обращаться ко мне, чтобы я мог обсудить наиболее срочные дела с рейхсфюрером Гиммлером. ...Среди функционеров были еще те, которые помнили Эрнста Рэма и Грегора Штрассера, знали, что без них фюрер никогда бы не пришел к власти, ужасались тому, как страшна была судьба этих основоположников движения, и поэтому затаенно, тяжело боялись СС, расстреливавших многих ветеранов партии, посмевших выразить открытое несогласие с акцией бойцов из "охранных отрядов", устранивших Рэма и Штрассера. Именно поэтому п а с с а ж Бормана о "помощи СС" аппаратчикам НСДАП поняли как сигнал к действию, к безусловному подчинению СС местным организациям партии. Гиммлер узнал обо всем этом постфактум, вернувшись в Берлин из поездки на восточный фронт, после того лишь, когда фюрер сказал ему: - Все-таки я не устаю поражаться ненавязчивой и корректной доброте Бормана. Он не стал дожидаться вашего к нему обращения, а первым протянул вам руку братства... Полагаю, теперь вы не будете ощущать тех потерь, которые нанесла организации СС передислокация ваших лучших частей на поля сражений... Гиммлеру оставалось только поблагодарить Бормана и, ненавидяще улыбаясь, пожать его руку. С тех пор местные организации РСХА и СС должны были - хотя это и не было проведено особым постановлением - передавать свои ежемесячные отчеты в НСДАП. Один из таких документов попал на глаза гауляйтера Верхней Австрии Айгрубера. В нем глухо говорилось про то, что несколько раз в районе Альт Аусзее, неподалеку от тех мест, где расположена вилла Кальтенбруннера (он обычно по субботам приезжал туда - до того, как сломалось положение на фронтах), зафиксирована работа коротковолнового передатчика, выходящего, судя по всему, на американскую разведывательную сеть в Швейцарии. Айгрубер запросил в местном гестапо более подробный отчет о вражеской группе, внедренной противником в непосредственной близости к резиденции обергруппенфюрера Кальтенбруннера, однако вразумительного ответа не получил; удивленный, он запросил вторично. "Идет оперативная разработка", - ответили ему лаконично, намекая, что подробности могут нанести ущерб расследованию. Айгрубер счел своим долгом поставить в известность об этом странном деле Бормана, ибо область, находившаяся в его ведении, вплотную примыкала к Альпийскому редуту, району Берхтесгадена, где дислоцировалась запасная ставка Гитлера - именно туда он должен был со дня на день перебраться из Берлина, чтобы продолжать борьбу против врага; помимо этого, здесь, между Линцем и Зальцбургом, находились соляные копи Альт Аусзее, куда были спрятаны экспонаты "музея фюрера" на сумму в девятьсот семьдесят три миллиона долларов. ...Именно эта информация понудила Бормана вызвать Мюллера и поручить ему безотлагательно и досконально выяснить всю правду. "Никто не знает об этом хранилище, - сказал Борман, - я заверил Гитлера, что шедевры мирового искусства никогда не попадут в руки врага: или они останутся нашими, или же они будут погребены в соляных шахтах и уничтожены подземными водами". Мюллер запросил с в о и х. Ответ пришел такой же невразумительный, как и тот, который был отправлен Айгруберу. Мюллер сразу же понял, что происходит это, скорее всего, потому, что в процессе расследования всплыло такое имя, говорить о котором в документе или же по телефону никак невозможно. Неужели Кальтенбруннер тоже начал игру, после того как встретился с Бернадотом? И Мюллер решил, что в Зальцбург можно отправлять лишь самого верного и ловкого человека. Кого? Холтофа? Верен, но глуп, наломает дров, опасно. Айсман? С его принципиальностью он полезет в драку, не думая о последствиях. Конечно, идеальнее всего в этой комбинации был бы Штирлиц. Но он в игре, он нужен здесь. Мюллер так и не решил, как поступить с этим делом, позвонил Борману, попросил пару дней на размышление; тот согласился, хотя голос его был холоден и лишен той доброжелательности, которая с недавнего времени стала характерна для него во время бесед с группенфюрером. ...Гестапо Линца и Зальцбурга было в растерянности именно по той причине, которую Мюллер ощутил кожей: действительно, передачи на Запад шли чуть ли не с того самого места, где размещался особый отдел связи СД, подчиненный непосредственно Кальтенбруннеру. Следовательно, по законам нацистской иерархии, местное гестапо обязано было войти с предложением в отдел РСХА по Верхней Австрии; тот - в свою очередь - должен был согласовать этот вопрос с Айгрубером и обратиться, минуя Шелленберга и Мюллера, непосредственно к Кальтенбруннеру за санкцией на проведение оперативной разработки его ближайших сотрудников, сидевших в Альт Аусзее, в роскошной вилле, примыкавшей к замку шефа тайной полиции, за высоким дубовым забором под охраной пулеметчиков СС. Гестапо Линца и Зальцбурга страшилось входить с такого рода предложением: в ярости Кальтенбруннер был неуправляем. Его реакцию нельзя было просчитать - в секретной службе знали, что на него работают в Альт Аусзее люди, отобранные лично им. Потому-то так и тянулось все это дело и никаких действий не предпринималось... А между тем в Альт Аусзее, в штате Кальтенбруннера, действительно работал офицер СД, завербованный американской секретной службой в декабре сорок четвертого... НЕОБХОДИМОСТЬ КАРДИНАЛЬНОГО РЕШЕНИЯ __________________________________________________________________________ Начальник советской разведки дважды перечитал шифровку полковника Исаева, известного как "Штирлиц" лишь одному его помощнику, с которым он начинал работу в ГПУ еще с Берзинем и Пузицким; раздраженно отодвинул от себя красную папку, в которой ему принесли сообщение, и, сняв трубку кремлевского телефона, спросил: - Что там мудрит Девятый? - Он не умеет мудрить, он просто сообщает все, что собрал. - Товарищ Сталин требует точных данных, а что мне ему докладывать? Мне сдается, вы не очень-то понимаете, как может кончиться и г р а Девятого. А сейчас нужны точные данные. С этим он и поехал в Кремль. - Ну и что вы хотите мне всем этим доказать? - медленно спросил Сталин. - Я не до конца понимаю, что передает этот ваш человек? Либо он наталкивает нас на то, чтобы мы предприняли новый, еще более жесткий демарш против Рузвельта, либо намекает на необходимость нашего контакта с гитлеровскими бандитами. Нельзя ли предложить вашему человеку прибыть в Москву? Пусть доложит ситуацию, сложившуюся в Берлине, подробно, глядя нам в глаза... Вернувшись к себе, начальник разведки хотел было составить телеграмму, смысл которой сводился к тому, чтобы Исаев постарался вернуться домой, но, ознакомившись с его последней информацией из Берлина, принял решение прямо противоположное изначальному: аппарат умеет коррегировать данности надежнее всех параграфов и указаний. - Видимо, - сказал начальник разведки своему помощнику, - дни Исаева сочтены, но он понимал, на что шел, согласившись вернуться в Берлин. Продолжим игру - как это ни жестоко. Поскольку кто-то постоянно пугает нас, позволяя нам через Исаева узнавать о факте сепаратных переговоров с союзниками, - мы испугаемся. Мы очень испугаемся... Пусть службы тщательно продумают тексты предстоящих шифровок, которые мы станем отправлять в Берлин. Если Исаев поймет наш ход, он ответит так, как уже однажды было. Я имею в виду его смелый пассаж о переводе денег на его счета... Однако, - он медленно закурил, тяжело затянулся, - лучше, чтобы он не понял... Да, именно так, генерал... За всем этим делом, которое разыгрывается в Берне, Стокгольме и Любеке, стоят жизни миллионов... - Готовить спецсообщение для товарища Сталина? Начальник разведки поднялся из-за стола, походил по кабинету, усмехнулся чему-то, одному ему понятному, и, наконец, ответил: - Семь бед, один ответ... - Пока подождем? - спросил помощник. - Наоборот, сделайте это по возможности быстро. - Ну и что это нам даст? - спросил Сталин, прочитав страничку, подготовленную начальником разведки. - Ничего это нам не даст, а противнику - если вами играют, а не вы ими играете - даст многое. Черчилль вполне может раздуть дело о нашей неверности, о том, что мы, а не они вступаем в переговоры с Берлином... Нет, я думаю, это ненужная затея... Сообщите вашему полковнику, чтобы он возвращался на Родину, тут мы его и послушаем. - Если в Берлине получат такую телеграмму и он решится бежать, он погибнет. - Почему? - Сталин пожал плечами. - Жуков стоит в ста двадцати километрах от Берлина, вполне можно уйти. - Гестапо, видимо, читает наши телеграммы. А в своих телеграммах наш человек начал свою игру, не дожидаясь приказания... Он в положении чрезвычайном... Гестапо, видимо, хочет использовать его как канал дезинформации... А может, и самой достоверной информации... - Я не умею понимать двузначные ответы, - глухо сказал Сталин и тяжело закашлялся. - Или дезинформация, игра, хитрость или безусловно достоверная информация. Этот ваш полковник сможет дать определенный ответ: играют нацисты либо дают достоверную информацию? Или - или? Начальник разведки сразу же понял, что именно этот раздраженный вопрос Сталина позволяет ему добиться того, в чем Верховный Главнокомандующий был готов - это совершенно очевидно - отказать ему. Поэтому он ответил сразу же: - Я убежден, что такого рода ответ будет от него получен. - И вы готовы поручиться перед Государственным Комитетом Обороны, что это будет абсолютно точный ответ? Начальник разведки на какое-то мгновение споткнулся, понимая, какую он берет на себя ответственность, но, будучи профессионалом, одним из немногих, кто остался в живых с времен Дзержинского, он понимал, какие огромные возможности на будущее даст ему и г р а, начатая гестапо и разгаданная - в самом начале - советской разведкой. Поэтому он ответил, внимательно посмотрев в глаза Сталину: - Я беру на себя всю ответственность. - Не вы, а я, - заключил Сталин. - Мне предстоит принять политические решения на основании ваших материалов. То, что вам забудется историей, мне - нет. Сразу же после того как начальник разведки ушел, Сталин позвонил по ВЧ Жукову и Рокоссовскому. С Жуковым у него были сложные отношения, а Рокоссовского он любил, запрещая себе, впрочем, признаваться в том, что в подоплеке этой любви было и чувство вины. Попросив Рокоссовского так же, как и Жукова, срочно вылететь в Москву, он сказал ему: - Я угощу вас настоящим карским шашлыком, а то вы ныне на европейской кухне, а она - пресная. Я всегда страдаю от ее серой безвкусности. Первым он принял Жукова. Рассказав о факте переговоров западных союзников с нацистами, Сталин спросил: - Как вам кажется, Жуков, возможно ли мирное противостояние англо-американцев с немцами в Берлине? - Солдаты Эйзенхауэра и Монтгомери не смогут соединиться с нацистами, товарищ Сталин, это противоестественно; химические реакции возможны только среди тех реактивов, которые имеют элементы совпадаемости... - Черчилль, первым провозгласивший крестовый поход против нашей страны в восемнадцатом, не имеет, таким образом, ничего общего с Гитлером - в своем отношении к Советам? - Я имею в виду солдат... - А кому солдаты подчиняются? Это хорошо, что вы помягчели сердцем, но война еще не кончена... Словом, я полагаю, что сейчас решающее слово за армией, надо войти в Берлин первыми и как можно раньше... Сможем? - Сможем, товарищ Сталин... - То есть армия сейчас должна принять главное политическое решение, утвердить статус-кво, взять Берлин и, сломав сопротивление фашистов, продиктовать им условия безоговорочной капитуляции... Но все это время с запада будут идти англо-американцы, не встречая сопротивления, по хорошим трассам - Гитлер думал о войне впрок, строил автострады... - Черчилль знает, что вам известно о сепаратных переговорах, товарищ Сталин? Сталин не любил, когда ему задавали столь прямые вопросы, поэтому ответил коротко: - Он знает то, что ему надлежит знать... Хотите Первомай встретить возле рейхстага? Если хотите, думаю, тыл сможет сделать все, чтобы помочь вам... Да и миру от этого будет легче в будущем: лишь доказав свою силу, можно требовать достойного уважения со стороны политиков... Внимательно слушая Сталина, Жуков вдруг явственно увидел лицо маршала Тухачевского, его продолговатые оленьи глаза, когда тот излагал в Наркомате обороны свою концепцию танковых атак сильными моторизованными соединениями. И почти явственно услышал его голос: "Только доказав фашистам нашу силу, вооружив Красную Армию совершенной научной доктриной, базирующейся на передовой технике середины двадцатого века, мы сделаем войну невозможной, ибо гитлеры боятся только одного - монолитной силы, им противостоящей; они, словно грифы, слетаются на запах крови: нацисты почувствовали Франко, они увидали разлад между коммунистами, анархистами и центристами - вот вам удар по Испании; уважения от Гитлера не дождешься, он слишком ненавидит нас, но страх перед нашей силой сдержит его от агрессии..." ...Сталин походил по кабинету, остановился возле окна, задумчиво спросил, словно бы и не ожидая ответа Жукова: - Любопытно бы до конца понять логику Гитлера и его окружения... Отчего они п о д д а ю т с я армиям западных союзников? Почему не намерены хоть пальцем пошевелить, чтобы хоть как-то стабилизировать фронт на Рейне? А ведь могут, вполне могут. На что надеются, перебрасывая свои войска с запада на Одер? Даже если они соберут в Берлине миллион солдат, неужели Гитлер всерьез полагает, что это остановит нас? А если не Гитлер, то кто именно считает так среди его ближайших сотрудников? Или это есть попытка задержать нас до того момента, пока англо-американцы войдут в Берлин первыми? Вопрос престижа, а не сговора? Он обернулся к Жукову, медленно обошел большой стол, на котором царил строгий порядок - журналы "Новый мир", "Знамя" и "Звезда" с разноцветными закладками сложены стопочкой; так же аккуратно лежали новые книги. Остановился возле своего стула с высокой спинкой, садиться не стал, глухо спросил: - Когда наши войска до конца подготовятся к наступлению? Когда сможем начать штурм Берлина? Жуков ответил, что план штурма Берлина проработан в его штабе, наступление Первого Белорусского фронта может начаться не позже чем через две недели, маршал Конев будет готов к этому же сроку. - Однако, - заключил Жуков, - войска Рокоссовского, судя по всему, задержатся с окончательной ликвидацией противника в районе Данцига и Гдыни до середины апреля и не смогут начать наступление одновременно с нами... Сталин снова походил по кабинету, потом вернулся к столу, пыхнул трубкой и заключил: - Что ж, придется начать операцию, не ожидая действий фронта Рокоссовского... Необходимо кардинальное решение... ЗВЕНЬЯ ЗАГОВОРА __________________________________________________________________________ Мюллер положил на стол Бормана пять страниц убористого - почти без интервалов - машинописного текста и сказал: - Думаю, тут более чем достаточно, рейхсляйтер. Борман читал быстро; первый раз обычно по диагонали, делая на полях одному ему понятные пометки; второй раз он п р о х о д и л по тексту скрупулезно, с карандашом, обдумывая каждое слово, но, онако же, лишь в тех строчках, которые мог п у с т и т ь в д е л о, на остальные не обращая более внимания. В этих пяти страницах Мюллер собрал и обобщил данные прослушивания разговоров Гудериана и Гелена, которые велись его службой последние дни по просьбе Бормана. Рейхсляйтер сразу же отчеркнул целый ряд фраз: "фюрер полностью деморализован", "преступление Гитлера - с точки зрения законов войны - заключено в том, что он до сих пор медлит с эвакуацией ставки в Альпийский редут", "Гитлер не желает смотреть правде в глаза", "катастрофа, видимо, наступит в конце мая, Гитлер повинен в том, что мы проиграли выигранную кампанию", "то, что Гитлер не разрешает эвакуировать группу армий из Курляндии, то, что он до сих пор не позволяет перебросить все войска с запада на восток, свидетельствует о том, что он совершенно оторвался от жизни; он живет в бункере затворником, не понимая настроения нации, ему неведомо, что в рейхе нет хлеба и маргарина, он не желает знать, что люди мерзнут в нетопленых квартирах: его приказ бросать мальчиков "Гитлерюгенда" в бой чреват тем, что через двадцать лет в стране не будет достаточного количества мужчин того возраста, которому предстоит командовать возрожденной армией Германии", "единственная надежда на спасение германского национального духа заключена в том, чтобы сосредоточить под Берлином все наши армии и навязать большевикам такую битву, которая потрясет Запад, ибо это будет битва против идеи Интернационала, против русского коммунизма, битва за непреходящие европейские ценности"... Борман поднял глаза на Мюллера: - Вы же понимаете, что подобного рода высказывания я просто-напросто не имею права показать фюреру, это травмирует его ранимую душу. - Рейхсляйтер, я догадывался, зачем вам нужен этот материал, и поэтому отбирал самые мягкие высказывания. Были - круче. - Ну, знаете ли, вгорячах всякое можно сказать... И Гудериан, и Гелен - честные люди, но они слишком прямолинейны, армейская каста... Именно поэтому ваш материал - в таком виде, как он сейчас записан, - не годится... Пожалуйста, подготовьте на полстранички такого, примерно, рода данные: Гелен должен выразиться в том смысле, что ему необходим отдых, он не в силах более выносить постоянных бомбежек, и что если их изнуряющий грохот не слышен в бункере, то он в Майбахе живет на пределе своих сил... По-моему, логично, не находите? - Вполне. - Ну а что касается Гудериана, то пусть он скажет Типпельскирху или Хайнрици, что мечтает - после того как его подлечат - вернуться в окопы; танковые сражения, мастером которых он себя считает, обеспечат нам победу в предстоящих боях. Пусть он скажет - но в весьма уважительных тонах, - что постоянные размолвки с Кейтелем, а особенно с Йодлем не дают ему возможности проявить себя как военачальника, составившего имя на полях танковых битв... - Именно такого рода разговор состоялся у Гудериана с рейхсфюрером, - заметил Мюллер. Борман усмехнулся: - Это лично я посоветовал ему так говорить с Гиммлером. Думаю, фюрер поручит именно Гудериану поехать в Пренцлау, в штаб группы армий "Висла", и вручить Гиммлеру приказ о том, что с рейхсфюрера слагается командование... Мюллер кашлянул, прикрыв рот ладонью, тихо спросил: - Вы полагаете, что разъединение Гиммлера с армией приведет его к еще большей изоляции? Лишит реальной силы? Борман долго молчал, потом, вздохнув, ответил: - Мюллер, хочу дать добрый совет на будущее: никогда не показывайте тому, кто станет вашим шефом, что вы умеете просчитывать его мысль на порядок вперед... Вы, наоборот, должны всячески внушать руководителю, что умение видеть грядущее присуще лишь одному ему, и никому другому... Знаете, как бы вам сейчас следовало сказать мне? - Видимо, я должен был, - добродушно ответил Мюллер, - выразить удивление тем, что столь достойный человек, каким все по праву считают рейхсфюрера СС, не сможет и впредь возглавлять группу армий "Висла"; рейх лишится возможности лишний раз убедиться в том, как благотворно влияние людей СС на безыдейные силы вермахта... Борман покачал головой: - Тогда вы бы сразу расписались в том, что служите дураку или параноику... А я психически абсолютно здоров, что, увы, лишает меня надежды прослыть гениальным... Ну, и я не полный дурень... Нет, милый Мюллер, вы должны были сказать, что такого рода решение вас совершенно изумило, а затем достали б блокнотик с ручкой, да и показали б, что вы ничего не можете сами, но лишь умеете скрупулезно выполнять то, что вам предпишет шеф. Мюллер удержался от того, чтобы не сказать: "Вы навязываете мне свою манеру поведения, стоит ли повторять? Ведь именно поиск рождает новые повороты к а ч е с т в а". Борман, словно бы поняв эти мысли Мюллера, заметил: - Да, да, именно так, я навязываю вам стереотип поведения, который привел меня в то кресло, где я сижу сейчас, и делаю это потому лишь, что наши с вами отношения в последние недели стали особыми, Мюллер... А теперь скажите главное: сможете ли вы сделать так, чтобы в Кремле уже завтра узнали про два события, внешне ничем между собою не связанные: первое - начальником штаба вместо Гудериана назначен генерал Кребс, находившийся в тени потому, что был служащим военного атташата в Москве при Шуленбурге, когда тот был послом. Кребс слишком хорошо знал русских и всячески подчеркивал свое убеждение, что военная победа над Россией невозможна; второе - что на пост начальника штаба Кребса провел рабочий секретарь фюрера, некий Борман, полагающий, что именно Кребс - в нужное время - сможет договориться с советским Верховным Главнокомандованием о необходимости прекращения кровопролития. - Смогу, - ответил Мюллер, окончательно убедившись в том, что у Бормана существует детально проработанный план спасения, в котором элемент случайного провала конечно же учтен, но главная ставка сделана на обстоятельную п л а н о м е р н о с т ь удачи. - Я верю вам, - сказал Борман. - Так что теперь вы вправе задавать вопросы. - Стоит ли, рейхсляйтер? Я бесконечно вам предан, ваше восхождение говорит за то, что вы знаете наперед не два или три, а сто ходов и рассчитываете их так, что всякое сотрясение воздуха моими недоумевающими словесами может помешать вам держать нити плана в едином клубке замысла. Борман заметил: - Что-то вы заговорили, словно Шелленберг: слишком витиевато, а посему - подозрительно... - Каждый человек всегда норовит хоть в чем-то взять реванш, если отдает себе отчет, что в главном, то есть в уме, реванш невозможен... Вот я и начал заливаться по-соловьиному, не сердитесь... - Ответ убедителен... И, наконец, две последние позиции, Мюллер... Сделайте так, чтобы ваша служба получила тревожный сигнал из Фленсбурга, с морской базы гросс-адмирала Деница, по поводу того, что на борту подводной лодки особого назначения ведутся недопустимые разговоры среди офицеров флота... И начните там р а б о т у... Договоритесь с людьми, обслуживающими подводный флот, чтобы они согласились на введение в экипаж пятерых ваших наиболее доверенных коллег... Пусть они едут туда немедленно... Пусть они знают, что без вашей команды эта подводная лодка не вправе отойти от пирса ни на сантиметр... А вот эту папку с рядом вопросов по делу Рудольфа Гесса я доверяю не вам - а памяти ваших внуков. Прочитав это дело, можно сохранить главную тайну рейха или, наоборот, потерять ее, что вообще-то обидно. - Словно бы испугавшись того, что Мюллер спросит его о чем-либо, Борман быстро поднялся, передал папку группенфюреру и сказал: - До свиданья, вы свободны! ...Потом он принял Кальтенбруннера, проверив по часам н е в о з м о ж н о с т ь даже случайной встречи Мюллера со своим непосредственным начальником; прочитал три странички, написанные в концлагере Канарисом, поинтересовался, насколько эти данные интересны, выслушал ответ, из которого явствовало, что такого рода информация в картотеках РСХА не зарегистрирована, не говоря уже об отделах армейской разведки, спрятал листочки в сейф, заметив при этом: - А вот через меня такого рода информация проходила, Кальтенбруннер, и это не та информация! Канарис отдает вам шелуху, попробуйте с ним еще чуток поработать, но, мне сдается, ставить на него нет смысла - в ы с к о л ь з н е т... Если снова начнет финтить - ликвидируйте его: нечего переводить лагерную брюкву и кофе на бесперспективного человека... Затем он попросил Кальтенбруннера устроить для него встречу с посланником Парагвая таким образом, чтобы ни одна живая душа, кроме них двоих, об этой встрече не знала, и отправился встречать Кейтеля, который с минуты на минуту должен прибыть из Майбаха для ежедневного доклада фюреру о положении на фронтах... ...А поздно вечером, за час перед вечерним совещанием в ставке, к нему позвонил Штирлиц. - Через два дня, - сказал Штирлиц, когда они увиделись, - ночью, в генеральном консульстве Швеции в Любеке рейхсфюрер Гиммлер начнет новый тур переговоров с графом Фольке Бернадотом. Эти сведения абсолютны, и я счел своим долгом сообщить вам об этом немедленно... - Спасибо, - задумчиво откликнулся Борман. - Если бы я не верил вам и не имел возможности перепроверить такого рода факт, я бы счел это бредом... Не за границей, а здесь, не тайно, а на глазах нации, в рейхе! Немыслимо! Вы сообщили об этом Мюллеру? - Нет. - Сообщайте теперь ему обо всем, Штирлиц. Чем дальше, тем мне будет труднее уделять для вас время, вы понимаете, как серьезна ситуация. Доверяйте Мюллеру как мне, он получил мои рекомендации по большинству позиций, которые всех нас беспокоят. Вернувшись в бункер, Борман прошел в маленькую комнату, где постоянно жил его помощник штандартенфюрер Цандер вместе с двоюродным братом Бормана, начальником гвардии охраны Альбрехтом, и, плотно прикрыв дверь, сказал: - Цандер, кто из близких рейхсмаршалу людей послушает вашего совета? - Майор Йоханмайер, - ответил Цандер. - Да нет же, - досадуя чему-то, возразил Борман. - Он теперь адъютант фюрера, а не человек рейхсмаршала... Я спрашиваю про тех, кто постоянно находится вместе с Герингом... - Полковник Хубер. Он готов оказать мне любую услугу. - У него шрам на лбу? - Да. - По-моему, кто-то из его родственников по жене был связан с заговорщиками? Чуть ли не двоюродный дядя? - Именно поэтому я и могу на него положиться. - Кандидатура хороша... Вы ему верите абсолютно? - У меня есть к этому все основания... - Хорошо... Вы должны начать с ним работу в том направлении, что Герингу пора подумать о скорейшей передислокации в Альпийский редут, дабы именно оттуда продолжать борьбу с врагом... Руководить авиацией из Каринхалле невозможно... Вы должны мягко, но точно напомнить Хуберу, а тот, в свою очередь, рейхсмаршалу, что здесь, в канцелярии, может произойти всякое, поэтому приказ фюрера о том, что именно он, Геринг, назначен преемником Гитлера, имеет огромное значение для судеб нации, особенно если вышепоставленные изменники добьются успеха в тайных контактах с врагом... Пусть этот Хубер постоянно напоминает Герингу, что мир возможен лишь между солдатами, а Гиммлер никогда не был солдатом, потому-то фюрер и освободил его от должности командующего группой армий "Висла"... Да, да, приказ уже готов, я передам его вам... А он, Геринг, солдат, этого у него никто не отнимет... Более того, пообещайте Хуберу постоянно держать его в курсе событий, происходящих в бункере. Еще конкретнее - войдите с ним в сговор, сыграв роль человека, обреченного мною на гибель... Пообещайте ему передать в нужный момент закодированным текстом ту дату, когда Геринг должен будет провозгласить себя преемником фюрера. "Ц е н т р. Генерал Гудериан смещен с поста начальника штаба германской армии. Его преемник - Ганс Кребс, в прошлом оказавшийся в опале, судя по словам Мюллера, потому, что был "чрезмерно уважителен по отношению к русским". Ю с т а с". "Ю с т а с у. Можете ли получить информацию о мере готовности Кребса для контакта с тем, кого мы вам назовем? Ц е н т р". Начальник разведки напрасно ждал немедленного ответа на эту телеграмму, отдавая себе отчет, сколь большой интерес она вызовет в Берлине у тех, кто вел свою игру. Штирлиц чувствовал, как в Центре ждут его ответа, ему теперь было до конца ясно, что его поняли дома, но он не стал отвечать, зная, что Мюллер сейчас сидит в своем кабинете, прикидывая тот вариант ответа Москве, который ему выгоден, причем - вполне вероятно - он решит обсудить эту препозицию с Борманом и лишь потом придумает такую ситуацию, при которой скажет о Кребсе т о и т а к, что неминуемо заинтересует Штирлица. ...Мюллер приехал к нему без звонка, под утро, измученный, с тяжелыми синяками под глазами. Включив приемник, он нашел волну Лондона, настроился на музыкальную передачу и только после этого тяжело опустился в кресло. - Сейчас я расскажу вам нечто такое, - сказал он, покашливая, - что всякому здравомыслящему члену национал-социалистской партии покажется вздором и ужасом, однако идиотизм положения заключен в том, что каждое слово в этом документе, - он тронул мизинцем папку, переданную ему Борманом, - истина. Посмотрите это, Штирлиц. Посмотрите так, как это умеете делать вы, и объясните мне, что это такое... ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ - V (ГЕСС) __________________________________________________________________________ "Новые данные, которые получила наша служба "заграничных организаций", вынуждает НСДАП вернуться к делу Рудольфа Гесса, получившего членскую книжку партии и золотой значок под номером "17" в один месяц с фюрером, после того как они отбыли заключение в одной камере тюрьмы Ландсберг, где была написана "Моя борьба" - им, Гессом, под диктовку Адольфа Гитлера. Возвращение к этому делу вызвано тем, что служба личной референтуры Гиммлера отказалась дать ответы на ряд вопросов, возникших в связи с информацией, поступившей из Лондона, где ныне находится Р. Гесс или же тот, за кого выдают некоего человека сотрудники британской секретной службы. Не дали вразумительных ответов также и те люди из окружения рейхсмаршала Геринга, которые - в силу возложенных на них задач - обязаны были знать о полете Гесса все, поскольку именно они отвечали и за производство боевых машин, и за наблюдение за всеми самолетами, появлявшимися в небе рейха начиная с 1 сентября 1939 года. Итак, по пунктам: 1. 10 мая 1941 года в 17.45 из Аугсбурга под Мюнхеном вылетел самолет марки "мессершмитт-110", названный "церштерером", - без двух дополнительных баков для бензина под крыльями. (В деле имеется фотография самолета, на котором улетел Гесс, изъятая при аресте у его адъютанта Пинча.) 2. 10 мая 1941 года в 22.00 радары британской авиации засекли пролет одиночного самолета в направлении Холи Айленда в Нортумберленде (сведения получены от агента "С-12", внедренного в ВВС Великобритании по линии "заграничной организации НСДАП"). 3. 10 мая 1941 года в 22.50 неизвестный пилот парашютировался в Шотландии, а самолет марки "мессершмитт" потерпел аварию. Пилот в дальнейшем заявил, что он - не "капитан Хорн" - как назвал себя вначале, - но заместитель фюрера Гесс. Он прибыл сюда с миссией мира для бесед с принцем Гамильтоном, другом его приятеля Альбрехта Хаусхофера; "мессершмитт", который назавтра был обнаружен на картофельном поле, имел, однако д в а дополнительных бака для горючего. 4. Запрошенный нами директор департамента истории концерна "Мессершмитт" доктор Эберт не смог дать сколько-нибудь серьезную информацию по поводу самолета, на котором вылетел заместитель фюрера, поскольку изо в с е х хранимых дел на к а ж д ы й аэроплан, когда-либо выпущенный заводами Мессершмитта, лишь описание и спецификация того, что взял себе Гесс, отсутствует в архиве предприятия. 5. Поскольку ни один самолет - по законам военного времени - не имел права подняться в воздух без соответствующей "полетной карты", поскольку "мессершмитт" Гесса пролетел над радарными зонами Мюнхена, Кельна, Амстердама и был обязан дать пароль наземной службе наблюдения (в противном случае его принудили бы приземлиться или - в случае отказа - сбили огнем зенитных батарей), были запрошены все подразделения люфтваффе, однако н и г д е и н и к е м пролет одиночного самолета над территорией рейха 10 мая 1941 года зафиксирован не был. (Вполне, впрочем, вероятно, что люфтваффе Геринга не захотело - по каким-то особым причинам - передать НСДАП архивные дела, связанные с этим вопросом.) 6. Допуская мысль, что Гесс приземлялся на одном из военных аэродромов в районе Кельна или же на оккупированной территории Голландии для подзаправки горючим, люфтваффе было запрошено и по этому поводу. Нами получен ответ, в котором категорически отвергается такого рода возможность. 7. Из данных, пришедших из Глазго, тем не менее, становится очевидно, что в одном из подвесных баков разбившегося в Шотландии "мессершмитта" было обнаружено горючее, в то время как без подзаправки и без дополнительных баков самолет просто-напросто не смог бы достичь берегов Англии. 8. В конце марта 1941 года генерал люфтваффе Удет, самый доверенный кумир рейхсмаршала Геринга, был передислоцирован на юг Норвегии с эскадрильей "мессершмиттов" для "конвоирования судов". Все его машины были типа "церштерер", то есть именно такие же, на которой вылетел из Аугсбурга заместитель фюрера. Штаб Удета не захотел или не смог представить в НСДАП сведения о полетах офицеров эскадрильи 10 мая 1941 года, так как, по его словам, документы той поры сгорели во время одной из бомбежек. 9. По свидетельству генерала люфтваффе Адольфа Галланда, командовавшего эскадрильей "мессершмиттов", дислоцировавшихся на побережье Северного моря, как раз в том месте, где должен был пролетать Гесс, к нему позвонил рейхсмаршал Геринг и потребовал поднять в воздух эскадрилью, чтобы сбить самолет, на котором летит в Англию заместитель фюрера, "сошедший с ума". Это произошло вечером 10 мая, то есть через час или два после вылета "мессершмитта" из Аугсбурга, до того еще момента, как он приблизился к побережью. Однако н а з а в т р а в штаб-квартире фюрера, куда Геринг был вызван вместе с другими лидерами НСДАП на экстренное совещание по делу Гесса, рейхсмаршал заявил, что он н и ч е г о н е з н а е т о полете Гесса. 10. Судя по информации, поступившей из Лондона, медицинский осмотр Гесса не зафиксировал каких-либо шрамов на теле пленника. В то время как во врачебной карте, составленной в нашем военном госпитале 23 ноября 1937 года, отмечены следующие ш р а м ы, полученные заместителем фюрера на полях битв: 12 июня 1916 года он ранен в левую руку и ногу осколком снаряда под Думантом; 25 июля 1917 года он вновь ранен в левую руку; 8 августа 1917 года ранен в левое бедро пулей возле Унгуреана. 11. Судя по информации, поступившей из Глазго, министерство обороны Великобритании хранит досье на все авиакатастрофы, произошедшие на территории страны; тем не менее, дело "мессершмитта", на котором прилетел Гесс, в делах министерства обороны якобы отсутствует. 12. По полученным из Дублина сведениям, военный кабинет Черчилля запретил делать фотографии Гесса. В мае 1940 года фюрер более всего опасался, что британцы, использовав наркотики, выведут Гесса к радиомикрофонам и он станет вещать на рейх; этого также не случилось, ибо все в Германии хорошо знают его голос. В одном из секретных меморандумов, которые были направлены кабинету Черчилля из того лагеря, где содержится ныне пленник, приводились слова Гесса о том, как он дружил с рейхсмаршалом Герингом, хотя всем известны их натянутые отношения, и при этом бранил рейхсфюрера СС, несмотря на то что их связывала дружба. Стало известно также, что пленник ест мясо и рыбу, причем жадно и чавкая, в то время как заместитель фюрера - вегетарианец и всегда отличался особо изысканными манерами. 13. Сейчас в свете предательских переговоров с Западом можно сделать вывод, что контакты эти были начаты не вчера и не только лишь Канарисом и Шелленбергом. Альбрехт Хаусхофер, сын известного основателя геополитики Ганса Хаусхофера, был отправлен Гессом еще 27 апреля 1940 года в Женеву, на встречу с президентом шведского Красного Креста доктором Буркхардом, во время которой обсуждался вопрос о необходимости заключения мира между рейхом и Великобританией. Тот же Альбрехт Хаусхофер по прямому поручению Гесса поддерживал контакт с "госпожой Роберте" в Лиссабоне с целью подготовить почву для заключения мирного договора с Лондоном. Следовательно, заместитель фюрера обладал надежной сетью с в я з е й на Западе с теми, кто готов был предпринять все возможное, чтобы содействовать его идее мира между Берлином и Лондоном накануне начала операции "Барбаросса". Исходя из вышеизложенного, можно допустить, что Гесс летел не в Шотландию (туда был отправлен двойник на случай провала его миссии), а в одну из нейтральных стран, где функционируют п р и в а т н ы е аэродромы; там Гесс мог пересесть на другую машину и оказаться в Лондоне со своими мирными предложениями, в то время как "капитан Хорн" уже находился в секретном лагере для высокопоставленных узников, являясь р а с х о ж е й фигурой в глубоко законспирированной "комбинации мира". Таким образом, можно допустить существование давнего контакта "Гесс - Черчилль". 14. Поскольку я, как заместитель Гесса, знал о его "мирных намерениях", но, естественно, считал их согласованными с фюрером; поскольку моим девизом всегда было и будет дружество по отношению к тем, с кем я работаю; поскольку подозрительность не свойственна идеологии и практике национал-социалистов, возникают следующие вопросы: а) кто из высшего руководства рейха мог помогать Гессу в практическом осуществлении его плана? б) кто из людей Геринга, имевших право распоряжаться полетами боевых машин, мог быть склонен Гиммлером к сотрудничеству и мог подготовить отвлекающий полет двойника Гесса в Шотландию с целью тотальной конспирации мирных переговоров заместителя фюрера с Черчиллем? в) мог ли Геринг пойти на блок с Гессом? г) мог ли Канарис или близкие ему люди из генерального штаба армии оказать подобного рода помощь заместителю фюрера, любая просьба которого расценивалась в рейхе как указание Адольфа Гитлера? д) есть ли достаточный материал для компрометации Гесса, в случае если он после окончания войны станет претендовать на лидерство в национал-социалистском движении, а если нет, то как их можно получить в самое ближайшее время? Разглашение даже одного слова из данного меморандума карается казнью виновного и всех членов его семьи, где бы они ни проживали и сколь бы велики ни были их прежние заслуги перед НСДАП". ...Подписи Бормана под документом не было, только странная закорючка, однако именно такого рода закорючкой рейхсляйтер утвердил документы на семьдесят миллионов долларов, которые были внесены на имя "доктора Фрейде" в буэнос-айресском банке "Торнкист" в феврале 1945 года. ...Гесс - в бытность свою заместителем фюрера - не подписал ни одного финансового документа такого рода, так что в этом смысле он не был опасен Борману. Он, однако, был опасен с точки зрения иерархии престижей: все приверженцы тоталитарного конформизма были, есть и будут почитателями званий, а не ума, должности, а не сердца, орденских декораций, а не чести и морали. ...Когда Штирлиц кончил читать, Мюллер нетерпеливо спросил: - Ну? - Пока не понимаю. - Гиммлер? Он подтолкнул Гесса? Штирлиц покачал головой: - И вы ничего никогда ни от кого об этом не слыхали? До вас не доходила информация? Хоть отраженная? - Штирлиц, я только год назад узнал, как убивали "братьев" фюрера, вождей нашей партии, ее создателей, Грегора Штрассера и Эрнста Рэма. Мне рассказали, что каждый из них перед расстрелом восклицал: "Хайль Гитлер!" Они плакали, убеждая палачей, что фюрер обманут, они молили об одном только - о встрече со своим кумиром. Мне лишь недавно показали письма Гитлера, которые он послал им накануне ареста. Он писал о своем чувстве дружбы и благодарности героям национал-социалистской революции, он объяснялся в любви к своим "братьям по партии" Грегору и Эрнсту, он называл их на "ты" и просил их всегда быть с ним рядом. - А вы убеждены, что Борман не хитрит с вами? Зачем надо было подменять Гесса? Мюллер пожал плечами: - У меня есть предположение. Первое: сам Борман - через Гиммлера - отправил в Шотландию двойника, а настоящего Гесса передислоцировали - это же было накануне удара по русским, всего за сорок дней до начала войны, - в секретные опорные базы НСДАП в Испании. Если фальшивый Гесс договаривается с англичанами о мире, тогда дело выиграно, начинается война на одном фронте, англичане выдают нам фальшивого заместителя фюрера, настоящий также возвращается, тайна операции соблюдена. Предположение второе: Борман в своей борьбе за власть - скорее всего, через Геринга - в самый последний момент каким-то образом подменил Гесса, и в Шотландию действительно прилетел двойник, отправленный - вместо сбитого Гесса - из Норвегии, с наших баз. Значит, Борман, пугая русских, может уже сейчас начать кампанию: "Истинный Гесс спрятан Черчиллем, выдадут безумного двойника, а заместителя фюрера англичане готовят к лидерству в Германии после гибели Гитлера!" - Когда вам надо возвратить эти материалы? - спросил Штирлиц. - Вы с ума сошли, - сказал Мюллер, поднимаясь. - Вы думаете, я оставлю их вам? Для работы? Я их вам не оставлю, Штирлиц, хотя я ничего сейчас не соображаю, ровным счетом ничего, и все мои предположения рождены не знанием, а растерянностью. "И я ничего не соображаю, - сказал себе Штирлиц, провожая Мюллера на крыльцо особняка, к машине. - Я был убежден, что он приехал с разговором о Кребсе. Неужели я окончательно запутался? Это совершенно ужасно, если так. Значит, я испугал себя, и он не ведет никакой игры?" ...Лишь устало спускаясь по лестнице, Мюллер сказал то, чего так ждал Штирлиц: - Мне все труднее понимать Бормана. Он, наперекор всем, протащил на пост начальника штаба Кребса. Гудериан бы стоял насмерть, а Кребс может сесть с красными за стол переговоров, чтобы пустить их сюда, но на приемлемых для нас условиях. Он может сделать так, что русские выиграют берлинскую битву без боя. (Мюллер не мог себе представить, что материал, переданный ему рейхсляйтером, был одним из звеньев дьявольской игры Бормана, который никогда и никому, кроме себя, не верил, имел абсолютно надежную информацию, что у англичан сидит именно Гесс, "Хорн", если и был такой, давно ликвидирован британцами как неугодный свидетель. Борман полагал, что если эта дезинформация уйдет - через Мюллера - в Москву, она может оказаться той каплей, которая переполнит чашу терпения русских. ...Штирлиц, однако, просчитал возможный ход мыслей рейхсляйтера и, в свою очередь, решил, что игра на противоречиях Борман - Мюллер не только возможна, но и, в определенной ситуации, спасительна.) "Ц е н т р. По мнению Мюллера, генерал Кребс готов к контактам, однако они могут состояться лишь в тот момент, который будет определяющим в плане изменения политической ситуации в бункере. Когда на мой счет были переведены деньги, причитающиеся за предыдущую информацию? Ю с т а с". Эту радиограмму Исаева начальник разведки решил пока что не докладывать Сталину, понимая, какой может оказаться его реакция. Он отправил в Берлин еще две шифровки, в которых - приняв игру Исаева - просил "Юстаса" выйти на связь не ранее, чем через неделю, помогая, таким образом, Штирлицу получить возможность выезда в Швейцарию с его новым "подопечным" Рубенау, и сообщал, что через десять дней в Берлине его "найдет связник". Советская разведка справедливо полагала, что даже один выигранный для Исаева час может оказаться решающим и в его судьбе, и в судьбах сотен тысяч советских воинов, занимавших исходные рубежи для удара по Берлину. ВОТ КАК УМЕЕТ РАБОТАТЬ ГЕСТАПО! - II __________________________________________________________________________ Мюллер долго изучал последнюю шифровку, отправленную Штирлицу его Центром, рисовал замысловатые геометрические фигуры, пугавшие его своей безнадежной завершенностью, и каждый раз спотыкался на указании Москвы выйти на связь не ранее, чем через неделю. "Сейчас дорог каждый час, - снова и снова говорил он себе, - как они могут позволять Штирлицу не гнать информацию постоянно? Каждая минута таит неожиданность, рука должна быть на пульсе больного, отчего же связь прервана на семь дней? Хотя, быть может, они делают главную ставку на связника? И боятся повредить Штирлицу, если станут понуждать его к такого рода активности, которая особенно чревата провалом? Допустим, я сегодня забираю Штирлица, выкладываю ему все шифровки, доказательства абсолютны, требую от него работы на себя, он отказывается; я могу применить такого рода пытки, что он согласится или сойдет с ума. Скорее, впрочем, случится второе. Ну, хорошо, допустим, он все же сломается. И станет работать. Но он ведь и сейчас работает на меня, только втемную. Отчего же тогда я так разнервничался?" Мюллер умел слушать свои мысли, он явственно различал интонации, манеру произносить слова, только обычно путался со знаками препинания: не мог понять, где следует с л ы ш а т ь двоеточие, а где - тире. Он вдруг споткнулся на слове "разнервничался", боже, какое оно старое, последний раз он слышал его от бабушки, она часто говорила всем, что у нее расшатана нервная система, а в доме смеялись: откуда у неграмотной старухи такие ученые обороты? Мюллер сначала услышал свой короткий смешок, а уже потом ответ самому себе: "Ты разнервничался оттого, что приближается тот день, когда Штирлиц должен ехать в Швейцарию, а ты до сих пор не знаешь, как замотивировать то, что он туда не поедет. Для тебя было ясно с самого начала, что отпускать его к нейтралам нельзя, но ты позволил себе роскошь отнести на завтра то, что надо было придумать уже неделю назад, вот отчего ты так разнервничался. Лицо Штирлица постоянно стоит у тебя перед глазами, ты видишь, как оно постарело за эту неделю, он стал стариком, виски седые, глаза в морщинах; он тоже понимает, что идет по тонкому канату между двумя десятиэтажными зданиями, а внизу стоит молчаливая толпа и жадно ждет того мгновения, когда он начнет терять равновесие, размахивать руками, силясь восстановить его, потом, в падении уже, будет стараться ухватить пальцами канат, но не сможет и полетит вниз, навстречу теплой толще асфальта, и захлебнется криком, мольбою, хрипом ниспослать ему смерть сейчас, немедленно, пока еще он летит, - это не так страшно, в этом хоть какая-то надежда, а когда тело шлепнется оземь, надежды не станет - отныне и навечно... Между прочим, вместо слова "разнервничался" сейчас произносят "разволновался", это некрасиво, смещение понятий, подмена смысла... С другой стороны, - продолжал устало думать Мюллер, - почему на этот раз Штирлиц не назвал фамилию Бормана в связи с Кребсом, а упомянул лишь мою? Я выделил ему этот узел вполне определенно, он не мог не понять меня, отчего же он отправил в их Центр такую осторожную информацию? А если он ее р а с т я г и в а е т? - возразил себе Мюллер. - Он же постоянно требует сообщений, куда и когда переведены деньги на его счета... С Дагмар все было сработано отменно, шифровки от "нее" будут идти такие, в каких мы заинтересованы; эта самая Марта, которая дублирует Дагмар, даже в чем-то на нее похожа, допусти я слежку за нею в Швеции... Нет, видимо, я разнервничался оттого, - понял наконец Мюллер, - что все время вспоминаю Париж, день накануне вступления туда наших войск... Попытки властей хоть как-то сдержать панику, придать эвакуации организованность разлетелись вдрызг, когда наши танки вышли к Парижу; ситуация сделалась неуправляемой... И здесь, у нас, в Берлине, когда Жуков начнет штурм, когда он перевалит через Одер и покатится сюда, положение тоже сделается бесконтрольным и Штирлиц может исчезнуть, а именно тогда он мне будет особенно нужен, чтобы поддерживать через него контакт с его Центром - перед тем как исчезнуть во Фленсбург, к подводникам, если Борману не удастся сговориться - в последний момент - с красными... Да и потом венец моего замысла - главный удар по русским - я не смогу нанести, если Штирлиц исчезнет. Он ни в коем случае не имеет права исчезнуть, потому что тогда моя вторая ставка - ставка на Запад - тоже окажется битой: там не принимают с пустыми руками, прагматики... Ладно, стоп, - прервал себя Мюллер. - Ты распускаешься, а это никуда не годится. Запомни: если в минуту полного хаоса человек сможет думать о порядке и дробить факты на звенья, которые надлежит собрать в ящичек, где складывают детские фигурки из разноцветных камушков, тогда только этот человек победит. Если он начнет поддаваться эмоциям, иллюзиям и прочим химерам, его сомнет и раздавит... Складывай фигурки из камушков, времени мало... Итак, первое: сегодня моя бригада заложит мину и поднимет в воздух дом радиста Штирлица в Потсдаме... Пусть останется без связи, пусть поищет связь, это всегда на пользу дела, пусть разнервничается. Второе: сейчас же закрыть "окно" на границе. Третье: немедленно погасить его гражданский паспорт со швейцарской визой... Четвертое: Ганс... Для "Интерпола" я сработал Дагмар; Штирлица схватят, если он все-таки - чем черт не шутит - прорвется к нейтралам; здесь, после того как я решу с Гансом, Штирлиц должен попасть в руки криминальной полиции. Все, дверь захлопнута, ку-ку... Вот так... А уж потом посмотрим, как станут развиваться события... И снова ты не до конца откровенен с собою, Мюллер... Ты все время норовишь организовать дело таким образом, чтобы жизнь понудила тебя посадить Штирлица в камеру и сказать ему: "Дружище, текст, который вы отправите в Центр, должен звучать так: "Мюллер в свое время спас меня от провала и, таким образом, помог сорвать переговоры Вольфа с Даллесом; сейчас он предлагает сотрудничество, однако требует гарантий личной безопасности в будущем". Ты хочешь видеть, как Штирлиц составит эту шифровку, ты хочешь насладиться его унижением, но более всего ты ждешь презрительного отказа из его Центра, поскольку этот презрительный отказ и даст тебе силы превратиться в сгусток энергии, в концентрат воли, чтобы победить обстоятельства, выжить и начать все сначала..." ...Штирлиц вернулся к себе в Бабельсберг с пепелища маленького особняка в Потсдаме, где жил радист Лорх, увидел полицейскую машину возле своих ворот, ощутил п у с т у ю усталость и понял, что и г р а вступила в последнюю стадию. Он понимал, что сбежать отсюда нельзя, все дороги, видимо, перекрыты, так что иного исхода, кроме как вылезти из машины, захлопнуть дверь и пойти в дом, навстречу своей судьбе, у него нет. Так он и сделал. ...Два инспектора криминальной полиции и фотограф осматривали труп Ганса. Парень был убит выстрелом в висок, половину черепа снесло. Посмотрев документы Штирлица, по которым он здесь жил, старший полицейский поинтересовался: - Кто мог быть здесь, кроме вас, господин доктор Бользен? - Никого, - ответил Штирлиц. - Следы есть? - Это не ваша забота, господин доктор Бользен, - сказал младший полицейский. - Занимайтесь своим народным предприятием имени Роберта Лея, не учите нас делать свое дело... - Дом куплен на имя доктора Бользена, а я - штандартенфюрер Штирлиц. Полицейские переглянулись. - Можете позвонить в РСХА и справиться, - предложил Штирлиц. Старший полицейский ответил: - У вас перерезан телефон и разбит аппарат, поэтому мы позвоним в РСХА из нашего отдела криминальной полиции. Едем. В помещении районного крипо пахло гашеной известью, хлоркой и затхлостью; на стенах были тщательно расклеены плакаты, выпущенные рейхсминистерством пропаганды: "Берлин останется немецким!", "Т-с-с-с! Враг подслушивает!", "Немецкий рыцарь сломает русского вандала". Фигуры и лица солдат на плакатах были неестественно здоровыми, мускулистыми и многозубыми. "Такого хода я не мог себе представить, - подумал Штирлиц, когда его, почтительно пропустив перед собою, ввели в маленький кабинет, освещенный подслеповатой лампочкой. - И снова - ждать; меня ведут за собою события, я бессилен в построении своей линии, мне навязывают ходы и не дают времени на обдумывание своих". За столом, таким же обшарпанным, как и этот кабинет, обставленный м ы ш и н о й, нарочито унылой мебелью с многочисленными металлическими жетонами, на которых были выбиты длинные, безнадежные номера и буквы, сидел маленький человек в очках, оправа которых была жестяной, очень старой, чиненной уже, и что-то быстро писал на большом листе бумаги, отвратительно шаркая при этом ногой по паркету. Подняв глаза на Штирлица, он разжал свои синеватые тонкие губы в некоем подобии улыбки и тихо произнес: - Как все неловко получается, господин доктор Бользен... - Во-первых, хайль Гитлер! - так же тихо, очень спокойно ответил Штирлиц. - Во-вторых, я предъявил вашим сотрудникам свои документы... С фамилией вышло недоразумение, я живу в особняке под другим именем - так было решено в оперативных интересах, и, в-третьих, пожалуйста, позвоните бригадефюреру Шелленбергу. - К такого рода руководителю я никогда не решусь звонить, господин доктор Бользен... Если вы действительно тот, за кого себя выдаете, мы запросим РСХА в установленном порядке, я вам обещаю это... Пока что, однако, я попрошу вас ответить на ряд вопросов и написать подробное объяснение по поводу случившегося в вашем доме. - Отвечать на вопросы я вам не буду... тем более писать... Хочу вас предупредить, что я обязан сегодня вечером выехать в служебную командировку... Если мой выезд задержится, отвечать придется вам... - Не смейте угрожать мне! - Маленький очкарик стукнул ладонью по столу. - Вот! - Он ткнул пальцем в бумаги, лежавшие перед ним на столе. - Это сигнал о том, что случилось в вашем доме! До того как вы вышли оттуда! В то время когда вы там были, прозвучал выстрел! А потом вы уехали! И вы хотите сказать, что я обязан стать перед вами по стойке "смирно"?! Да хоть бы вы были генералом! У нас все равны перед законом! Все! В вашем доме погиб солдат! И вы обязаны объяснить мне, как это произошло! А не захотите - отправляйтесь в камеру предварительного заключения! Если вы действительно тот, за кого себя выдаете, вас найдут! Это какой-нибудь несчастный лесник или сторож будет сидеть, дожидаясь суда, а вас найдут быстренько! И Штирлиц вдруг рассмеялся. Он стоял в маленькой комнате старшего инспектора криминальной полиции и смеялся, оттого что только сейчас по-настоящему осознал всю страшную, просто-таки невыразимую н е л е п о с т ь положения, в котором очутился. "Нет, - поправил себя он, продолжая смеяться, - я не очутился. Меня поставили в такого рода положение, а я обязан обернуть ситуацию в свою пользу". - Вы - мерзкое дерьмо! - сдерживая смех, сказал Штирлиц. - Маленькое, вонючее дерьмо! Вам не место в полиции. Он выкрикивал обидные ругательства, понимая, какого врага в лице инспектора он сейчас получит; этого малыша наверняка не включили в игру, а с Гансом была игра, заранее спланированная, теперь ясно; малыша играют втемную, и он сейчас будет свирепствовать, начнет дело по обвинению в оскорблении должностного лица, в неуважении власти и закона, а бумага, раз написанная в этом проклятом рейхе, не может исчезнуть, она будет тащить за собою другие бумаги, если только не включится лично Мюллер, а ему ох как не хочется включаться. Лишние разговоры. Сейчас, накануне краха, все прямо-таки о с а т а н е л и во взаимной подозрительности, доносах, страхе... Ничего, пусть лишнее доказательство их связи не помешает, коли он п о н я л его, Штирлица, пусть берет ответственность, пусть выкручивается..." Маленький инспектор полиции поднялся из-за стола, и Штирлиц увидел, как стар его пиджак (видимо, вторично перелицованный), сколь тщательно заштопана рубашка, как заглажен до шелкового блеска галстук. - Граус! - крикнул маленький тонким, срывающимся голосом. Вбежал пожилой полицейский и два давешних инспектора; замерли возле двери. - Отправьте этого мерзавца в камеру! Он посмел оскорбить имперскую власть! В холодной камере, по стенам которой медленно струилась вода, Штирлиц, не снимая пальто, лег на нары, пожалев, что не надел сегодня свитер; свернулся калачиком, подтянул коленки под подбородок, как в сладком, нереальном уже детстве, и сразу же уснул. И впервые за те недели, что вернулся из Швейцарии, он спал спокойно. ...Мюллер рассчитывал, что все произойдет совсем не так, как случилось. Он полагал, что Штирлиц потребует в полицейском отделении немедленного разговора с Шелленбергом, и этот разговор будет ему предоставлен. Шелленберг тут же свяжется с ним, с Мюллером. "Я позвоню полицейскому инспектору крипо района Бабельсберг, выслушаю доклад, скажу, что выезжаю на место происшествия, взяв бригаду. Н а х о д я т улики, которые уже организованы моими людьми после того, как инспекторы увезли Штирлица в полицию. Даю при штандартенфюрере р а з г о н маленькому инспектору. Фамилия Шрипс смешная, а зовут звучно: Вернер. Жена Доротея, трое детей. Член НСДАП с июля 1944 года, вступил во время всеобщей истерии после покушения на фюрера. Тайно посещает церковь, не иначе, как правдоборец, содержит семью брата Герберта, погибшего на восточном фронте, бедствует. Извинюсь перед Штирлицем за тупую неповоротливость криповца; рассеянно спрошу у своих, не обнаружили ли они каких-либо важных улик в доме; те ответят, что есть подозрительные пальцы на стене кухни возле следов крови, хотя нельзя утверждать окончательно, что пальцы эти оставлены уже после выстрела, надо, тем не менее, проводить тщательную экспертизу; я кладу отпечатки на стол, достаю лупу, прошу инспектора убедиться, что отпечатки подозреваемого им доктора Бользена совершенно не идентичны тем, которые обнаружены его, Мюллера, людьми; инспектор, однако, выкладывает свои отпечатки пальцев Штирлица, сравнивает обе таблицы, хочет что-то сказать, но я его прерываю, забираю отпечатки, снятые в крипо со штандартенфюрера, поднимаюсь и увожу Штирлица с собою, а уж в машине спрашиваю, зачем было нужно убирать Ганса? Если уж мешал, то можно было это сделать не дома". А теперь, после этого инцидента, просто-напросто рискованно пересекать границу, поездка в Швейцарию на грани срыва: эти криповцы страшные формалисты, напишут рапорт Кальтенбруннеру про "преступление доктора Бользена", которому попустительствует Мюллер, тогда вообще заграничный паспорт - на время расследования, во всяком случае, - будет аннулирован. Мюллер полагал, что такая комбинация не вспугнет Штирлица; угрозу его жизни он замотивировал во время первого их разговора после возвращения из Берна; отдал ему своего шофера; не очень бранился, когда Штирлиц, несмотря на приказ, надул мальчика и перестал возвращаться домой, работая по Дагмар Фрайтаг. ...Шел уже третий час после того, как Штирлица увезли в полицию, а звонка оттуда до сих пор не было. В секретариате Шелленберга теперь сидела женщина, которая бы немедленно об этом сообщила, предположи Мюллер, что К р а с а в ч и к решит помудрить и не свяжется с ним сразу же. Через четыре часа Мюллер потребовал точных данных от службы его личного наблюдения: номер машины, на которой увезли Штирлица (он вдруг подумал, а не подменили ли красные полицейских, но сразу же одернул себя: нельзя паниковать, все-таки пока еще мы здесь хозяева). Номер машины был подлинным. Описания шофера, фотографа, инспекторов Ульса и Ниренбаха совпали абсолютно. Через пять часов Мюллер потребовал от с в о и х, чтобы был организован с и г н а л доброжелателя от соседей: "Незнакомцы увезли славного доктора Бользена". Через шесть часов, после того уже, как сигнал был зафиксирован в РСХА, расписан на сектор гестапо, занимавшийся безопасностью офицеров СС и их семей, Мюллер выехал в крипо Бабельсберга, решив не звонить туда предварительно. Вернер Шрипс приветствовал Мюллера, как положено, зычным "Хайль Гитлер!" и уступил ему свое место за столом, заметно при этом побледнев. - Где наш человек? - спросил Мюллер. - Я отправил его на Александерплатц, группенфюрер... - В тюрьму крипо? - Да. - В чем вы его обвиняете? - В оскорблении представителя власти, группенфюрер! Он позволил себе отвратительное и недостойное оскорбление должностного лица при исполнении им имперских обязанностей. - Имперские обязанности исполняет фюрер, а не вы! - Простите, группенфюрер... - Вам известно, что вы задержали человека, находившегося при исполнении служебного долга? - Мне известно только то, что я задержал человека, подозреваемого в убийстве, который к тому же оскорблял должностное лицо. Мюллер перебил: - Он просил вас позвонить в РСХА? - Да. - Отчего вы отказались выполнить его просьбу? - Он потребовал, чтобы я позвонил бригадефюреру Шелленбергу! А я не имею права преступать ступени служебной лестницы. - И за то, что вы отказали ему, он позволил себе недостойные высказывания в ваш адрес? - Нет. Не только после этого. - Малыш в круглых очках рапортовал ликующе, остро себя жалея: - Я потребовал, чтобы доктор Бользен написал отчет по поводу случившегося в его доме... Он отказался и заявил, что не даст мне по этому поводу никаких объяснений... Поэтому я... Мюллер снова перебил: - Он вам так ничего и не написал? - Нет, группенфюрер! - И не дал объяснений? - Нет, группенфюрер! - Покажите мне копию обвинительного заключения. И не смейте никому и никогда говорить об этом инциденте. Дело об убийстве в доме Бользена я забираю с собою. "Штирлиц помог мне своим поведением, - подумал Мюллер. - Он облегчил мою задачу. Я вытащу его из-под трибунала - а он сейчас может попасть под трибунал с пылу с жару, - и вопрос о Швейцарии отпадет сам по себе. Он станет метаться - мне только этого и надо, после метаний он придет ко мне и станет выполнять все те условия игры, которые я ему продиктую - взамен за спасение". Мюллер пробежал текст обвинительного заключения, подписанного маленьким Вернером Шрипсом и двумя полицейскими, давшими свидетельские показания, попросил пригласить инспекторов в комнату и сказал: - Всего того, о чем вы здесь написали, - не было. Ясно? - Да, - тихо ответили оба инспектора, приезжавшие за Штирлицем. Мюллер обернулся к коротышке Шрипсу. - Это было, - ответил, тот. - Я никогда не откажусь от моих слов, группенфюрер. Мюллер поднялся и, выходя из комнаты, коротко бросил: - Завтра в семь часов утра извольте быть в приемной РСХА. ...Через два часа, когда Штирлица привели в кабинет Мюллера, тот спросил: - Объясните - зачем все это? - Хотелось спать, - ответил Штирлиц. Мюллер потер лицо мясистой пятерней, покачал головою: - А что? Тоже объяснение... - Я устал, группенфюрер, я устал от игры, в которую втянут, которую не понимаю, сколько ни стремлюсь понять, и, видимо, не пойму до самого конца. - Хорошо, что в полиции вы не стали оставлять пальцы. На кухне, возле несчастного Ганса, есть один отпечаток не в вашу пользу, хотя я допускаю, что вы не имели отношения к трагедии... Почему Шелленберг нарушил условия игры? Зачем он убрал моего парня? - Он не нарушал. Ему это не выгодно. - А кому выгодно? - Тому, кто не хочет пускать меня в Швейцарию, группенфюрер. Мюллер снова ощутил страх от того, как его с ч и т а л Штирлиц, поэтому ответил атакующе: - Какого черта вы оскорбляли этого самого коротышку?! Зачем?! Я вызвал его сюда к семи утра! Вот, читайте его рапорт вкупе с обвинительным заключением! И подумайте о законах военного времени... Читайте, читайте! Про отпечатки пальцев там есть тоже! Если я смогу вас отмыть - отмою! А не смогу - пеняйте на себя! "Главное - держать его при себе, - продолжал думать Мюллер, - наблюдать пассы, которые он станет предпринимать; готовить финал; слежка за ним поставлена так, что он не уйдет, пусть будет даже семи пядей во лбу; он - моя карта, и я сыграю эту карту единственно возможным образом..." Резко и с т р а ш н о зазвонил телефон: теперь у Мюллера стоял аппарат прямой связи со ставкой. - Мюллер! - Здесь Борман. - Голос рейхсляйтера был как всегда ровен, без всяких эмоций. - Мне срочно нужен... этот офицер... я забыл имя... Привезите его ко мне... - Кого вы имеете в виду? - снова пугаясь чего-то, спросил Мюллер. - Того, который ездил на Запад. - Шти... - Да, - перебил Борман. - Я жду. ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ - VI (Снова директор ФБР Джон Эдгар Гувер) __________________________________________________________________________ ...Через полгода после того, как Гувер в двадцатом году блистательно провел ночь "длинных ножей" против левых, в Чикаго, раскаленном и душном - дождей не было уже три недели, солнце пекло невероятно, астрологи, которых после окончания войны расплодилось невиданное множество, предрекали конец света и планетные столкновения, - собрался съезд республиканцев, который должен был выдвинуть своего кандидата на пост президента. С т а в и л и в основном на мультимиллионера Вильяма Томпсона - тот с о с т о я л с я на медеплавильных заводах, тесно связан с армией, сталелитейной промышленностью и банками Моргана, - однако опасались, что демократы начнут кампанию протеста, поскольку возможный кандидат возглавлял миссию Красного Креста в России и совершенно открыто при этом заявлял, что снял со своего текущего счета более миллиона долларов, обратив их не на лекарство и продовольствие, а в оружие для белого движения. Дискуссии в штабе партии были жаркими, время шло, решение не принималось; председатель Хэйс пытался примирить разные течения, но не мог; Томпсона провалили (сработало незримое влияние группы Рокфеллера). Ночью, накануне заключительного заседания съезда, было собрано заседание мозгового и политического центров штаба; группу Моргана представляли сенатор Генри Кэббот Лодж и Джеймс Водсворт; владелец газеты "Чикаго трибьюн" Маккормик защищал интересы "Интернэшнл харвестер компани"; Ку-клукс-клан осуществлял свое весомое влияние через сенатора Уотсона из Индианы. Именно в эту ночь на узкое совещание был приглашен директор и издатель "Харвис Викли" Джордж Харви, который славился умением из гения сделать болвана, а круглого идиота представить великим мыслителем. - Созидание начинается с раскованности воображения, - говорил он своим репортерам. - Придумайте статью, а уж потом подгоняйте под нее человека, факт, страну, историю, черта, луну - это ваше право, пусть только задумка служит моему делу. В свое время я придумал Вудро Вильсона, и он стал президентом. Я первым понял необходимость переворота в Бразилии, придумал его, и он произошел. Вот так-то, ребята: смелость, раскованность и убежденность в победе! Все остальное я оплачу, валяйте вперед, и - главное - не оглядываться. Харви приехал в Чикаго из Вашингтона, где он встретился с Джоном Эдгаром Гувером вечером; говорили два часа, обсуждали возможных кандидатов; Харви ставил быстрые, резкие вопросы; Гувер отвечал с оглядкой; он не считал нужным открывать все свои карты - то, что он теперь начал вести досье не только на левых, но и на сенаторов и конгрессменов, было его личной тайной, об этом не знал даже министр. - Послушайте, Джон, - сказал наконец Харви, - не надо играть со мною в кошки-мышки. Я догадываюсь, как много вы знаете; мне будет обидно за вас, если вы не подскажете, кто из возможных претендентов на пост президента замазан: если нашего человека истаскают мордой об стол после того, как за него проголосует республиканская партия, вам станет трудно жить, я вам обещаю это со всей ответственностью.