конструкторские он вникал лишь в  той мере,  в
какой это требовалось, чтобы обеспечить  бесперебойную  работу  всех  служб,
отделов и  подразделений объединения.  По сути дела,  он был  исполнительным
директором  комплекса с огромными правами,  возможностями и  полномочиями, и
если  бы  не  наступление  новой  эпохи  и  новых  отношений, возможно,  так
продолжалось бы еще очень долго.
     Но  ход истории переменил все. И в новой эпохе Стенин почувствовал себя
иначе. Он понял: наконец-то пришло <i>его</i>  время. Время людей  его склада,  его
устремлений.
     Стенин не сомневался:  эпоха энтузиастов и старомодных романтиков вроде
Черемисина   приказала  долго  жить.  То  положение,  которое   еще  недавно
устраивало  всех,  в  том  числе и его самого,  мало-помалу  стало  казаться
Роберту  Николаевичу  абсурдным  и  нестерпимо-тягостным.   Вздорный  старик
Черемисин  со своими  иллюзиями  и абстрактными принципами все сильнее мешал
делать то, что Стенину казалось совершенно необходимым и неизбежным.
     Надо было переоснащать и  переориентировать весь комплекс, ставить  его
на новые рельсы согласно новым задачам, которые  напрашивались сами  собой и
диктовались временем.
     Положение "Апогея"  осложнялось день ото  дня. Ни Министерство обороны,
ни  Главкосмос  уже  не  могли  быть  теми  надежными  заказчиками,  которые
десятилетиями обеспечивали работой многотысячный коллектив.
     Надо было придумывать что-то новое, современное, чтобы каким-то образом
избежать разорения и участи банкротов.  Пришла эра торговли, и, значит, надо
было учиться торговать.
     Но  Андрей Терентьевич, мудрец и  светило науки, об  этом и слышать  не
хотел.  И  сам того, разумеется,  не желая, вел возглавляемый им  "Апогей" к
скорой и верной гибели.
     Это была проблема проблем, из-за которой и без того непростые отношения
двух первых руководителей объединения обострились и испортились вконец. Мало
кто знал  об этом.  На  людях  они были,  как  всегда,  предельно  вежливы и
корректны друг с другом, хотя  конфликт двух  идеологий, двух политик не мог
не привести к решительному столкновению.
     Черемисин и в самом деле не  знал, как в сложившейся ситуации  вытащить
из трясины созданное им предприятие.
     Он  привык  к тому,  что правительство всегда и без промедления  давало
все, а то и сверх требуемого, тем, кто, как писали советские газеты, "крепил
могущество Родины, выковывая  ее ракетно-ядерный  меч". И  вот внезапно  это
благоденствие кончилось. Заказы сокращались, закупки Минобороны отменялись и
в конце концов почти прекратились. Все  останавливалось, замирало, приходило
в упадок и запустение. Но все равно, несмотря ни на что, Андрей  Терентьевич
отвергал  идеи и предложения  своего первого  заместителя.  Он считал их  не
просто  ошибочными,  но пагубными и  вредными для всей национальной ракетной
отрасли в целом.
     Предвидя надвигающееся столкновение и разрыв, Роберт  Николаевич  решил
искать  поддержку  и  опору на  самом верху,  среди наиболее  влиятельных  и
реалистически  мыслящих  единомышленников в  правительстве. Он знал, к  кому
идти,  к кому обратиться. И когда  полтора месяца  назад  они  встретились с
Клоковым, когда обсудили все  проблемы и  обнаружилось полное  совпадение их
принципов  и  взглядов  на дальнейшую  перспективу развития  и реорганизации
"Апогея", Роберт Николаевич Стенин испытал огромное облегчение.
     --  Я рад,  что  мы  поняли друг друга,  -- прощаясь  с  ним у  себя  в
кабинете, сказал Клоков. -- Мы  с вами  оба мыслим стратегически,  системно,
сообразуясь с реалиями времени. Вы прекрасно знаете,  как искренно и глубоко
я уважаю Андрея Терентьевича...
     --  Да я сам  преклоняюсь  перед ним, -- подхватил Стенин. -- Это же не
человек, а легенда. Быть может, я лучше всех представляю его масштаб...
     -- И тем не менее, -- сказал  Клоков, -- как ни горько  нам с вами  это
сознавать, мы оба  понимаем, что время легенд прошло. Я ведь знаю, зачем  вы
приехали, Роберт Николаевич.
     Стенин молчал.
     -- Знаю,  знаю, -- махнул  рукой Клоков.  -- Вам нужно заручиться  моей
поддержкой, чтобы  возглавить "Апогей" вместо великого  мавра, который может
уходить.  Вы получите эту  поддержку. И заметьте --  вы ни  о  чем  меня  не
просили,  я  сам  пришел  к  такому  решению.  Скала  на  дороге должна быть
устранена, и я это сделаю.  О  нашем разговоре никто и никогда не узнает. Но
скажите,  Роберт  Николаевич,  если  придет  момент, когда  не  вам,  а  мне
потребуется ваша помощь и поддержка, смогу ли я тогда рассчитывать на вас?
     Воодушевленный всем услышанным, Стенин не думал и секунды. Да и  мог ли
он колебаться в такой момент?
     -- Всегда и во всем! -- твердо сказал он.
     * * *
     И вот он сидел в  этом кабинете,  наконец-то чувствуя себя полноправным
хозяином,  способным принимать окончательные решения, миловать  и карать. За
эти два месяца было сделано много. После первого  пуска ракеты, произведшего
такое  впечатление на сиятельных  гостей, было  уже  легче.  Удалось, не без
помощи  Клокова разумеется,  добиться  разрешения правительства  и на второе
летное испытание. Мало того, тот же Клоков надавил на военных, для чьих нужд
этот  второй  двигатель  предназначался,  и  они  сделали двадцатипроцентную
предоплату с условием полного погашением всей суммы после успешного пуска. И
хотя  эти суммы кардинально повлиять на финансовое  положение предприятия не
могли, Стенин считал эту  сделку своим личным достижением, первой  ласточкой
будущего возрождения.
     Настроение  было  превосходным.   Накануне  утром  ему  доложили,   что
полностью отлаженный, испытанный и вновь разобранный двигатель подготовлен к
транспортировке на космодром.
     Он съездил в монтажный цех, чтобы самому лишний раз удостовериться, что
все  в порядке.  Разделенный на три основные части --  насосный блок, камеру
сгорания  с контурами  охлаждения  и жаропрочное  сопло, -- "РД-018"  теперь
покоился в трех огромных контейнерах. Здесь уже были представители заказчика
и  сопровождающие  груза.  Роберт Николаевич поблагодарил  всех  инженеров и
рабочих,  принимавших  участие  в  монтаже  и  подготовке  изделия,  и  лишь
убедившись,   что  контейнеры  со  всеми  предосторожностями   погрузили  на
железнодорожные платформы, с чистым сердцем вернулся к себе в кабинет.
     Теперь   двигателю  предстоял  дальний  путь.  Специальным   поездом  с
усиленной охраной на аэродром в Кубинке, погрузка в самолет Ил-76 и доставка
по воздуху на Байконур.
     Неожиданно зазвонил телефон. На проводе был генерал Курцевский.
     -- Все в порядке, Владлен Иванович! -- не без внутренней гордости бодро
сообщил Стенин. -- В девять утра наш "самовар" отправился по назначению.
     -- Да, я знаю, -- сказал Курцевский. -- Только вот  какая штука, Роберт
Николаевич... Мне сейчас сообщили из Кубинки, там у них какие-то неполадки с
нашим  "илом".  Причем  достаточно серьезные, что-то с  гидравликой.  Ремонт
займет не менее пяти дней,
     -- Ну, так  в чем  дело? -- спросил Стенин.  -- "Самовар" под  охраной,
никуда он не денется.
     -- Все так, -- усмехнулся генерал, -- только мы тянуть с запуском никак
не можем.
     -- Так что будем делать? -- поинтересовался Стенин.
     --  Есть возможность использовать "Руслан". Только не  из Кубинки, а из
Чкаловской.
     --  Ну а какая разница? -- не понял Роберт Николаевич.  -- Тут же,  как
говорится, что поп, что батька...
     -- Вот именно,  -- сказал Курцевский. -- Просто  я считал своим  долгом
предупредить вас, что мы меняем схему доставки.
     ~-- Ну спасибо, что предупредили.
     Они распрощались, и до середины дня Стенин не вспоминал об этом звонке.
Но  через несколько  часов,  непонятно почему, он  ощутил вдруг необъяснимую
тревогу. Он вновь и вновь  перебирал в памяти, восстанавливал  каждое  слово
этого утреннего разговора и не мог понять, что, собственно, насторожило его,
что встревожило.
     Время  шло,  волнение  не  стихало,  но лишь  усиливалось. Он  ходил по
кабинету  и  наконец,  кажется,  понял:  интонация! Сам  голос  Курцевского!
Какое-то  непонятное скрытое напряжение  в нем.  Отчего, почему? Может быть,
просто показалось? Да  и  мало  ли  причин для каких-то переживаний у такого
человека, как Курцевский.
     Однако успокоиться не удавалось. Он связался  с начальником аэродрома в
Кубинке,  с которым был давно  и хорошо знаком, но тот ни о каких неполадках
специального Ил-76 не знал. А к услышанному отнесся на удивление благодушно,
утешив Стенина тем, что у  всех  "илов", как  и у  любой  машины, где-нибудь
что-нибудь маленько барахлит, однако же  летают, не  падают, драматизировать
тут нечего.
     -- Уж как-нибудь довезут мои летуны вашу "керосинку", -- заверил он. --
На другом "иле".
     -- Да  нет, -- вздохнул  Стенин. --  У.  нас  тут  кое-что  изменилось.
Повезут уже не ваши.
     Все  это  было  странно,  и Роберт Николаевич,  набравшись духу,  решил
позвонить Клокову. Но не успел  он  поднести руку к трубке, как своим особым
сигналом басовито загудел телефон  правительственной связи, еще  с советским
гербом на диске. Это был Клоков.
     Поздоровавшись,  он  попросил генерального  конструктора,  отложив  все
дела, срочно приехать к нему в Москву для очень важного разговора.
     -- Просто  удивительно!  --  воскликнул  Стенин.  -- Своим  звонком  вы
опередили  меня буквально на несколько секунд. Тут,  понимаете,  в сущности,
ерунда, конечно...
     -- Что-то мне голос ваш не нравится, Роберт Николаевич. Что случилось?
     Стенин вкратце изложил ситуацию и причину своей непонятной тревоги.
     --  Да бросьте вы! -- засмеялся Герман  Григорьевич.  -- Какая, в конце
концов, разница? Чкаловская так Чкаловская. Груз под охраной. Военные теперь
его фактические хозяева,  пусть везут как  хотят. А вы  садитесь в  машину и
приезжайте.
     День   уже  кончался,  но   срочный  вызов  одного  из   первых  лиц  в
правительстве,  по сути,  был приказом,  а после того разговора  тет-а-тет в
кабинете у Клокова  -- и подавно. Хотел того Стенин или  не хотел, в глубине
души он  прекрасно понимал: все,  что пришло  к нему,  все,  чем  он обладал
теперь, напрямую связано с тем  разговором, когда,  сумев  не  назвать кошку
кошкой,  они  заключили  с  Клоковым  тайный  сепаратный  договор,  основным
условием которого должна была стать его, Стенина, абсолютная преданность.
     Быть обязанным, быть зависимым -- разумеется, радости в этом было мало.
Но  было  и еще  нечто,  что  сделало их с Клоковым  не  просто  партнерами,
союзниками  и  соратниками,  но и... соучастниками.  Их связывали  теперь не
только  деловые  отношения. Их  связал Черемисин, его  судьба  низверженного
патриарха, отправленного ими на покой.
     Да, они  не назвали тогда кошку кошкой, и тем не менее кошки скребли на
душе у Стенина. Он не хотел чувствовать себя предателем, интриганом, но дело
было  сделано. Единственное, чем он пытался утешить и уговорить себя, -- это
то, что их руками был исполнен закон жизни, непреложный закон диалектики.
     * * *
     Они завершали уже четвертый или пятый круг по реке на борту теплоходика
"Москва-17", когда к ним в нижний салон спустился капитан.
     -- Ну, как вы тут? Еще долго будете?
     -- Можем доплатить, -- сказал Артист.
     -- Я-то не возражаю, -- блеснул глазами капитан.
     -- Ну что ж, алаверды, -- кивнул Пастух и протянул ему еще сотенную.
     -- Ну так вот, --  сказал капитан, пряча купюру. -- Я  чего заглянул...
Прошла радиограмма по всем судам. Менты досматривать будут на всех пристанях
и дебаркадерах. Так что, если что... соображайте сами.
     -- То-то  ты мне сразу  понравился, капитан, -- серьезно сказал Пастух.
-- Может, где-нибудь высадишь нас?
     -- Не имею права. Категорически запрещено. Да и негде.
     Он  повернулся  и пошел к трапу. Уже поднявшись  на несколько ступенек,
обернулся:
     -- Ближайшая  пристань --  Ленинские горы. Там  народу  будет  навалом.
Запущу к вам в салон... И потом, может, этих, фараонов, еще не будет?
     -- Слушай, кэп, -- сказал Пастух, -- такие досмотры часто бывают?
     --  Случается. Если тревога  по  всему  городу.  Когда  большая облава,
крутых ловят... Ну давайте, подходим. Сейчас швартовка будет.
     Все шестеро переглянулись. Ни слова не говоря, Пастух с усилием опустил
стекло иллюминатора. В салон ворвался свежий речной воздух.
     -- Жаль, -- сказал он, -- очень жаль. С этими словами он вытащил из-под
полы куртки  стальную  черную коробочку  сложенного автомата.  Иван  вытащил
точно  такую же  коробочку,  и через мгновение "ПП-95М"  отправились на  дно
Москвы-реки.  Вслед  за  ними полетели и  две  трофейные рации и  пистолеты,
полученные от Голубкова.
     Пастух понюхал руки. От них исходил явный запах оружейной смазки  и РЧС
-- раствора чистки стволов.
     -- Ну и запах!  --  хмыкнул Иван. -- А вот с долларами  что  делать?  У
каждого по пачке. Ни документов, ни расписок, ни квитанций.
     Теплоход  медленно  подходил  к  дебаркадеру. Муха  перебежал  к  борту
швартовки, глянул в иллюминатор.
     -- Точно, менты! Усиленный наряд.
     --  Ха! --  вдруг  вскрикнул  Боцман.  -- Все бабки мне! Да живее! -- С
этими  словами  он  извлек  из  внутреннего  кармана  большой,  чуть  не   в
пол-ладони, памятный медальон призера победителя гонок на выживание. -- Авто
выиграл? Выиграл. Загнал? Загнал.  Как говорится, "моя вещь, хочу -- крашу".
Вот и  бабки.  Награждение  должны  были  по телеку показывать,  в  новостях
спорта.  А  вот еще  доказательство.  -- И на  его жесткой ладони  появилась
цветная карточка "Поляроида" -- Боцман в белом костюме у своего "форда".
     -- Такая тачка  не тянет  на шестьдесят  штук, -- сказал  Муха, --  сам
знаешь.
     -- А, ладно, обойдется.
     Теплоход  ткнулся  бортом  в  причал,  взревел  и  захлебнулся  дизель.
Послышались голоса, топот ног. Вполне возможно, вся эта ментовская катавасия
была затеяна из-за них.
     -- Надоела  мне  Москва,  -- вдруг заявил  Трубач. -- На  волю хочу, на
простор.
     --  Лучшее  средство  от  всех депрессий --  вот такие трое  суток,  --
усмехнулся Перегудов. -- Все психозы как рукой снимет.
     --  Ну что, пошли сдаваться?  --  сказал Пастух.  Они стали подниматься
друг  за другом  по трапу.  Вышли на верхнюю палубу к ограждению фальшборта,
легко,  пружинисто,  чуть  снисходительно  улыбаясь,  сбежали  по  трапу  на
дебаркадер.   Менты  трясли  всех  подряд,  мужчин  и  женщин,  просматривая
документы с подчеркнутой хмурой серьезностью.
     Пастух, а за ним и остальные полезли в карманы, достали красные корочки
общегражданских  паспортов, а у  кого были  -- и заграничные.  Артист  вдруг
замешкался, отстал, и  это не прошло мимо внимания блюстителей порядка. Один
из милиционеров шагнул к нему:
     -- Ваши документы.
     Семен растерянно смотрел то на товарищей, то на милиционеров. Он хлопал
себя по бокам, рылся в карманах,  пожимал плечами. Пастух чувствовал, что их
уже профессионально взяли в незримое кольцо, отсекли от остальных. Он шагнул
к Злотникову:
     -- Ну что у тебя?
     --  А фиг его  знает! -- нервно пожал плечами Семен. -- Ни паспорта, ни
черта... Видно, выронил где-то.
     Один из милиционеров, видимо, старший в наряде, криво усмехнулся:
     -- Знаем мы  вас! Вечно вы то роняете, то теряете. Ты откуда? Из Грузии
небось? Или армян?
     -- Азебарджан! -- огрызнулся Артист.
     -- Регистрационное удостоверение, быстро!
     -- Слушайте,  лейтенант, -- вмешался  Боцман. --  Вы  что,  не  видите,
москвич он. Просто паспорт с собой не взял.
     -- С таким шнобелем надо брать, -- хохотнул лейтенант.
     --  Во!  -- вскрикнул  Семен.  --  Тоже  мне,  нашли  "лицо  кавказской
национальности"! У  вас  рация -- свяжитесь  с  Центральной,  сверите адрес,
данные паспорта я помню...
     -- Щас  прям!  --  оборвал  начальник наряда. -- Делать нам нечего! Вот
возьмем тебя на тридцать суток, тогда и разберемся.
     Но  Артист,  незаметно  подмигнув своим,  вдруг  качнулся,  как пьяный,
толкнул  плечом дюжего  парнягу в бронежилете с  автоматом  и как  бы на миг
повис на Пастухе, успев шепнуть:
     --  Сваливайте,  живо! С  Трубачом! --  и  внезапно  рухнул на  дощатый
причал.
     Милиционеры отпрянули. А Семен  вскочил,  будто подброшенный  подкидной
доской и  кинулся  в  толпу.  Вскрикнули  женщины,  чья-то  услужливая  нога
высунулась,  намереваясь сделать убегающему подножку, но Артист  перепрыгнул
ее  и  кинулся вверх по гранитной лестнице. За  ним  следом  метнулся и Олег
Мухин.
     -- Рвем когти! -- хриплым шепотом быстро  проговорил  Пастух и помчался
вверх  по   гранитным  ступеням   противоположной   лестницы,  выходящей  на
набережную. Трубач, Боцман и Док, не рассуждая, бросились за ним.
     Артист   миновал   верхнюю   ступеньку,  без   труда   оторвавшись   от
преследователей -- физподготовка у тех была явно не та.
     -- Стой, стрелять буду! -- кинул в спину старший под визг шарахнувшихся
в разные стороны прохожих. И тот, что  был  с автоматом, на бегу  передернул
затвор.
     Злотников тут же остановился  и присел на гранитный парапет,  с улыбкой
поджидая  парней в голубых  рубашках с погонами. Те подскочили, заломили ему
руки.
     -- А в  чем,  собственно, дело? -- благодушнейшим  тоном, уже не  делая
попыток  вырваться, с удивленной улыбкой повторял он. -- Ничего не  понимаю!
Хватают граждан средь бела дня, применяют насилие...
     Один из наряда с садистским наслаждением вытянул его резиновой дубинкой
по спине.
     -- Ой-ей-ей! -- даже не поморщившись и все так же улыбаясь,  воскликнул
Артист. -- Господа!  Граждане! Обратите внимание! Лупцуют мирных людей ни за
что ни про что! Чем я провинился, что нарушил?!
     Дрожа  от нервного возбуждения, рядом стоял  и  Муха,  сбитый  с  толку
метаморфозой, внезапно  произошедшей с товарищем. Как водится, из  мгновенно
возникшей толпы послышались сердобольные женские голоса:
     -- Совсем озверели! Избивают людей!
     --  В   чем  дело?  --  выступил  дюжий  мужик,  не  иначе  свой  брат,
офицер-отставник. -- Что случилось, капитан?
     -- Без документов, хотел удрать...
     -- То есть в  каком  смысле  без  документов?  -- часто-часто  заморгал
Семен.  -- Пожалуйста, вот мой  документы. Скажите лучше --  мой нос  вам не
понравился. Может, он  мне и  самому не нравится,  что ж теперь делать?  Что
выросло -- то и есть.
     В толпе засмеялись.
     --  Ты мне  тут цирк кончай!  -- рявкнул лейтенант.  --  То у него  нет
документов,  то они  есть! -- Он торопливо  пролистывал странички новенького
паспорта.  --  Та-а-к,  та-ак...  Злотников  Семен  Львович...  прописан  --
Вавилова, тридцать семь... квартира сто сорок восемь... А чего тогда убегал?
     -- Испугался очень, -- развел руками Артист и подмигнул Мухе. -- Нервы,
знаете ли... проблемы... Трудное детство...
     Лейтенант, видно, не знал, что делать.
     --  Подожди,  --  вдруг  спохватился  один  из его  подчиненных.  --  А
остальные-то где? Их же вроде еще четверо было.
     До лейтенанта вдруг что-то дошло.
     -- У с-сука! -- заорал он на Семена. -- А ну в машину!
     -- Да почему, -- кинулся к ним Муха, -- почему в  машину, какую машину?
Товарищи, да помогите вы, это ж полный беспредел!
     -- И этого тоже в машину! -- вновь заорал лейтенант.
     -- Ну так и я  с вами! -- гаркнул мужик, похожий на отставника. -- А то
знаю -- привезете сейчас, изметелите парней, а после с вас и взятки гладки.
     -- Да, да, поезжайте! -- закричали в толпе. -- Поезжайте обязательно!
     --  Вы  из какого отделения?  --  подскочила какая-то дамочка в дорогих
очках. -- Я тоже поеду!
     -- Спасибо вам большое! -- обернувшись, сердечно поблагодарил их Мухин.
     Их  затолкали  в  два  патрульных  милицейских  "жигуленка",  и  машины
тронулись с места.
     * * *
     --  Артист  он  и  есть  Артист,  --  переводя  дух,  сказал  Пастухов,
выглядывая из арки соседнего дома.
     -- Что-то я ничего не пойму, -- сказал Боцман, -- Чего это он?
     --  А ты подумай, -- строго ответил Пастух. Боцман подумал, но на  лице
его сохранилось прежнее недоумевающее выражение.
     --  Тьфу! -- плюнул Док. --  И до  меня  только сейчас дошло! "Дорожный
патруль"! Колькина будка у  них  наверняка  есть. Отвел Артист от  нас  этих
архаровцев. Ну а дальше-то что будет? Нас же осталось двое и двое.
     -- Как-нибудь выкрутятся ребята. Брать их не на чем.
     -- Ну да, --  сказал Док, -- если  только не подвалят те, что заявились
ночью.
     -- Надо деваться куда-то, -- сказал Боцман.  -- Фото в  "Патруле" -- не
хрен собачий. Колькина личность наверняка теперь у каждого постового.
     * * *
     Артиста  и  Муху  привезли  в  обычное  замызганное  отделение.  Их  уж
собрались пихнуть за решетку в дежурке, где полным-полно было всякого лихого
уличного  народа, но Артист  закричал, что  требует  начальника, сейчас  же,
немедленно, что  творится, мол, форменный  произвол, и  его с Мухой оставили
перед  барьерчиком,  за которым  сидел унылый дежурный, одуревший от криков,
матерщины  и  расквашенных  пьяных  морд.  Лейтенант,  перегнувшись,  что-то
пошептал коллеге,  и  тот  протянул  ему листок протокола  о  задержании, но
отставник, решивший грудью  встать  за правое дело, вдруг гаркнул  привычным
командирским басом:
     --  Товарищ дежурный!  Я свидетель,  и  вот  эта дама  --  тоже. Мы все
видели. Ребят взяли ни за что.
     --  Ну,  так  в  чем дело? --  закрутил головой  дежурный,  попеременно
переводя взгляд  со  скромно  сидящих задержанных на  свидетеля-доброхота  и
ретивого лейтенанта. -- Давайте объясняйте...
     Артист  поднялся,  и  с доверительной  улыбкой обратился  к нему  как к
полноправному вершителю истинной справедливости.
     -- Понимаете, лейтенант, я мог бы, конечно, жаловаться, мог бы устроить
грандиозный скандал... Но это не нужно ни мне, ни вам, верно?
     -- Ну, говорите, говорите, в чем дело.
     -- Ваш товарищ потребовал документы, --  начал Семен.  --  Я  предъявил
документы, они у вашего лейтенанта -- мой паспорт и паспорт моего друга.
     --  Ничего  не  понимаю.  --  Дежурный  даже   глаза  прикрыл:  пытаясь
сосредоточиться.
     --  Ха... -- выдохнул Семен  с вековой скорбью  в глазах.  -- В  общем,
разрешите мне позвонить.
     -- Кому?
     -- Родственнику, дяде... Вы же  не можете отказать  гражданину  в такой
мелочи.
     -- Давайте номер, я сам наберу, -- сказал дежурный.
     Семен назвал семь  цифр.  Это был тот самый  телефон, которым они имели
право воспользоваться только в крайнем случае.
     Артист  и Муха  с  нетерпением смотрели  на аппарат.  Наконец  дежурный
сказал в трубку:
     -- Здравия  желаю! Дежурный сто восемьдесят первого отделения лейтенант
Квашнин. -- Поднял глаза на Артиста: -- Кого позвать?
     -- Дядю Костю.
     -- Здравствуйте, дядю  Костю позовите, --  продолжил  дежурный. -- Дядя
Костя? Гражданин Злотников Семен Львович приходится вам племянником, так? Он
находится у нас, задержан. Передаю трубку.
     -- Что стряслось? -- быстро заговорил на том конце провода Голубков. --
Куда вы делись? Докладывай, племянничек!
     -- Беда, -- дрожащим от волнения и обиды голосом  проговорил Артист. --
Вы меня хорошо слышите, дядя Костя?
     -- Слышу хорошо, говори!
     По  голосу  Артиста Голубкову стало ясно,  что  произошло действительно
нечто непредвиденное и чрезвычайное.
     --  Шли мы по городу  с ребятами, а тут ни  с  того  ни с сего пришлось
прощаться и расставаться. Мы туда, а они -- сюда. Понимаете?
     -- Не совсем, -- сказал Голубков. -- Скажи яснее.
     -- Были мы все вместе, а теперь, как  в песне -- "ты налево, я направо,
ну и до свидания".
     --  Вы  чего это, чего мелете? -- вскинулся дежурный. --  При чем здесь
песни?
     -- Понял тебя, -- наконец сориентировался Голубков. -- Вы разделились?
     -- Ну да, да! -- воскликнул Семен. -- Мы-то  думали к Быкову заехать. А
тут, оказывается, еще и Валерий Павлович вызывает, ну тот, знаете?.. Летчик.
Друг нашего дяди Мони! Хоть разорвись!
     -- Понял, понял, -- воскликнул Константин Дмитриевич,  -- все понял. Ну
спасибо, племянник,  ну удружил! Тащись теперь  невесть  куда. Ладно. Сидите
там в отделении и ждите меня. Сейчас приеду, попробую договориться...
     Артист  вернул  трубку дежурному.  Он  и  Муха не  слышали, что  сказал
полковник Голубков лейтенанту, но лицо последнего сразу смягчилось.
     -- Вы  уж извините нас.  Видно,  ошибочка  вышла, --  сказал  дежурный,
возвращая  им  паспорта.  --  Можете  идти. И вы,  граждане  свидетели.  Все
свободны. А ты, Баландин, в другой раз смотри, кого хватаешь...
     Однако,  к удивлению дежурного,  задержанные  уходить  не спешили.  Они
остались  в милиции, скромно сидели  на продавленных стульях  около дежурной
части,  тихо переговаривались  и поглядывали на часы в  ожидании Константина
Дмитриевича.
     -- Понял он? -- спросил Муха.
     -- Да вроде... -- кивнул Артист.
     -- Слушай, а при чем здесь какой-то... дядя Моня?
     --  Не врубился? --  улыбнулся Артист. -- Это  станция  Монино, как раз
рядом с Чкаловской. Олег мотнул головой и усмехнулся.
     * * *
     Звонок  Артиста  по  спецтелефону  был  для полковника Голубкова  самым
радостным событием этого тяжкого  дня. На  много  часов  он утратил связь  с
отрядом Пастухова. В то же время это известие еще туже затягивало запутанный
узел, который им с Нифонтовым надлежало развязать.
     Как  следовало  из  сообщения Артиста,  на  горизонте  внезапно  возник
аэродром в Чкаловской. Что еще  могло скрываться под "Валерием Павловичем" и
"дядей Моней", как не эта крупнейшая  воздушная  база,  которую он узнал как
свои пять пальцев за многие годы, когда улетал с нее в Афганистан, Литву, на
север  и на юг, а  в  последние годы --  в  Чечню  и Таджикистан.  Сообщение
Артиста как будто мгновенно соединило в замкнутую цепь разрозненные провода.
Последние месяцы они отслеживали и брали на заметку буквально всякую мелочь,
так  или иначе имевшую отношение к ракете "Зодиак", ее  двигателю "РД-018" и
топливу ФФ-2.
     И  как выяснилось, именно  с аэродрома в Чкаловской  был  намечен вылет
гигантского  военно-транспортного  самолета  АН-124 "Руслан"  с  разобранной
ракетой "Зодиак"  и макетом двигателя на борту. Как было решено на заседании
правительства,   это   новейшее   изделие    военно-космической   технологии
отправлялось  прямым  рейсом  в  Сингапур,  на  открывающийся  через  неделю
международный салон.
     * * *
     Два милицейских "жигуленка" унеслись куда-то по  набережной, увозя Муху
и Артиста.
     --  Эх,  --  воскликнул  Пастух, -- хотел бы  я знать,  случайная  была
проверка или по нашу душу.
     --  Теперь не узнаем,  --  сказал  Док.  Они быстро  уходили дворами  в
сторону от Москвы-реки.
     --  И попрощаться не успели, --  вздохнул Трубач. --  Когда увидимся-то
теперь?
     Никто  не  ответил  ему.  Но  все  подумали одно:  увидятся  ли  вообще
когда-нибудь.
     -- Йе-о!.. Да у  них  ведь и денег-то нет, -- вдруг вспомнил Боцман. --
Ни копейки не осталось.
     -- Не гони печаль, -- оборвал его  Пастух  и нервно потер щеку. -- Надо
дать знать дяде Косте. Семка и сам сообразит, но лучше подстраховаться.
     Они  нашли телефон-автомат, предусмотрительный Боцман достал из кармана
несколько жетонов. Пастух набрал номер, подождал...
     -- Не берет трубку.
     -- Как поступим? -- спросил Док.
     -- Ну а что, собственно? -- пожал плечами Пастух. -- Задача поставлена,
цель ясна. Что еще надо? Работаем в автономном режиме. Не привыкать...
     --  Однако  опасно шибко, начальник, -- с "чукотским"  акцентом заметил
Боцман и цыкнул зубом.
     -- А что теперь не опасно? Выхода нет, -- покачал головой Пастух.
     Они проходили мимо детской площадки. Никого не было там. Пустая голубая
лавочка стояла под кленом.
     -- Ну  что?  --  вздохнул  Док.  -- Видно,  и нам  расходиться  теперь.
Разделимся по двое, дождемся часа пик, а после... Ну, присели на дорожку.
     Они сидели на голубой лавочке плечом к плечу, глядя в  солнечное  небо,
на  зелень  листвы,  на дома, на какие-то  заборчики...  Чье-то  белье  чуть
колыхалось  на   веревке,  в  песочнице  валялось  забытое  малышом  зеленое
пластмассовое  ведерко...  Город жил,  чего-то ждал, на  что-то надеялся.  И
никто знать не знал, что предстояло им.
     Сидели  не  шевелясь,  впитывая  в  себя  эти  минуты  сосредоточенного
безмолвия.
     Пастух встал.
     -- Все,  парни!  Обнялись,  разошлись!  Все четверо  поочередно  крепко
стиснули  друг друга,  коротко  взглянули в  глаза,  кивнули  и  быстро,  не
оглядываясь, зашагали по двое в разные стороны.
     * * *
     --  Слушай, Боцман,  --  сказал Пастухов,  когда они  вышли на какую-то
неприметную улицу, -- ты сколько раз бывал на аэродроме в Чкаловской?
     -- Что  я,  считал? -- пожал плечами  Хохлов. --  Раз  двадцать, может.
Улетал, прилетал... Ты это к чему?
     --  А вот  припомни, Митя,  много ты видел там  штатских?  В  пижонских
шпаковских курточках и джинсах "леви-страус"?
     -- Эх, -- стукнул себя по лбу Боцман, -- что же делать?
     -- Как говорит Артист, "за что  люблю я наши времена"... Лично  я люблю
их  за свободу  выбора  и  широту  ассортимента. Кстати,  и  время  убьем. С
барышнями побазлаем... Знаю я один такой неприметный магазинчик.
     Минут  через  сорок  они  уже  переодевались  в  подсобке  магазинчика,
заваленной разным привозным и нашим тряпьем.
     Пастух  сбросил  свою   легкую  куртку  и  уже   хотел  было   напялить
серо-буро-зеленую пятнистую робу, когда Боцман вдруг засмеялся.
     --  Запасливый ты,  как моя  бабка.  Тоже вечно  булавки  за  подкладку
вкалывала.
     И он показал серебристую булавочную  головку на внутренней стороне полы
старой куртки Пастуха.
     Пастух поднес ее к глазам.
     --  Вот  так  клюква,  блин!  -- Он вытащил булавку. --  Вот  ведь  как
интересно.
     -- Думаешь, "клоп"? -- спросил Боцман.
     -- И думать нечего. Когда только успели приладить? Надо вспомнить. Хотя
бы попытаться.
     Он напряг память, но ничего в голову не приходило.
     -- А ну подожди, -- сказал Пастух и снова надел эту куртку. --  Где она
была? Вот тут? Ну-ка, Боцман, попробуй потяни за фалду.
     И едва Хохлов прикоснулся к его куртке в  том месте, где  была булавка,
Пастух  тотчас  вспомнил то же  ощущение  минувшей ночью -- он поднимался по
железной лесенке в вагон, когда чья-то рука вот так же потянула за куртку.
     -- Вспомнил! -- воскликнул  Пастух.  -- Это тот, с "мицубиси",  который
встретил нас. И думать нечего -- он!
     -- Что теперь делать с ней? -- спросил Боцман.
     -- А ничего.
     Пастух бросил булавку  на  пол и  расплющил ее  подошвой нового ботинка
армейского образца.
     Через пять минут  они оба были облачены в такую обычную теперь в городе
военизированную  камуфляжную форму  -- удобные  пятнисто-зеленые  одеяния  и
высокие ботинки, в которых оба сразу почувствовали себя уверенно.
     -- Неплохо, -- сказал Боцман, придирчиво разглядывая друга. -- Ты  даже
слегка смахиваешь, Серега, на военного человека.
     -- Служил когда-то, -- кивнул Пастух. -- Пришлось.
     -- Одно паршиво, -- сказал Боцман, -- новье. За километр видать.
     -- Ну  эт-то мы  щас  исправим, --  сказал Пастухов.  --  Айда, обомнем
маленько.
     Тот, кто увидел бы их через пару минут, наверняка решил бы, что у них с
головами нешуточные проблемы.
     Уединившись в темном  пыльном подъезде, два  совершенно трезвых молодых
человека деловито боролись, сосредоточенно катались по площадке, вставали на
ноги,  отряхивались, обрызгивали друг  друга из большущей бутыли минеральной
водой "Вера" и вновь катались по полу, а затем подходили к замызганному окну
и критически разглядывали друг друга.
     -- На швах  еще пыли вотри, --  наставительно говорил Боцман. -- Локти,
локти погуще и коленки. А главное -- на заднице. Самое ходовое место...
     -- Как бы не переборщить, -- бормотал Пастух, -- а то на губу упекут за
неряшливый вид. Погончики бы нам еще, нашивочки, эмблемки...
     -- Перебьются,  --  сказал Боцман. -- Там же вольнонаемных до и больше.
Все  в таких формах. Они доводили себя до  кондиции долго и с удовольствием,
до жаркого пота, и вышли из парадного изрядно потрепанные, как бы покипевшие
в семи котлах. И когда у метро тормознул мимоходом комендантский патруль при
бляхах и  штык-ножах  и  несколько  разочарованно  проверил  их  гражданские
паспорта, Боцман и Пастух заключили, что усилия были не напрасными.
     * * *
     Черный  служебный  "Вольво-850"  быстро мчался  по Ярославскому  шоссе,
приближаясь к Москве.  Едва миновали Абрамцево, в машине Роберта Николаевича
загудел  телефон. Он  снял  трубку  и  невольно сжался,  впервые  после того
памятного совещания услышав голос того, о  ком думал весь этот  месяц и кого
страшился услышать.
     -- Здравствуйте, Андрей Терентьевич,  --  упавшим голосом ответил он на
приветствие Черемисина. -- Как я рад, что вы мне позвонили.
     -- Позвольте усомниться, -- желчно усмехнулся старик. -- Мы проработали
вместе  пятнадцать лет. Так  что мое  отношение к  лицемерам и  фарисеям вам
известно.  Я бы никогда не  позвонил вам, если бы, так сказать,  не  событие
чрезвычайное. Несмотря на мои возражения, вы все-таки отправляете в Сингапур
на авиасалон ракету с  нашим "Зодиаком".  Пусть  так...  Пусть моим  мнением
пренебрегли -- пинать мертвого льва у нас  всегда охотников хватало. Однако,
сведения  о смерти  льва, как говорится, сильно преувеличены. Я еще жив и  в
здравом уме. И я не допущу того, что вы затеяли.
     -- Простите, Андрей  Терентьевич, -- смешался Стенин, вдруг ощутив, что
неясная давешняя тревога, нахлынувшая после  разговора с Курцевским, с новой
силой наваливается на него. -- Я что-то не пойму... Ведь вы же знаете  -- мы
отправляем натурный  макет.  Вы  согласились с этим. Одно сопло, торчащее из
нижней части носителя.  Там будет только пустая оболочка  ракеты с имитацией
начинки. Поверьте, это будет выглядеть весьма внушительно и...
     -- Зачем вы лжете?! -- перебил его Черемисин. --  Что  за мерзость! Мне
только что позвонили  с  "Апогея". Им приказано смонтировать и  установить в
моторный  отсек ракеты <i>настоящий</i> двигатель! И вы, генеральный, не  знаете об
этом?
     Стенин от души рассмеялся.
     -- Этого не может быть, Андрей Терентьевич, это же чистый бред. Кто вам
сказал? Просто курам на смех! То же самое,  что в витринный манекен вставить
живое сердце.
     -- После того, что случилось, я могу  поверить всему.  Но  вам,  сударь
мой, я  уже не верю. Не взыщите -- я немедленно отправляюсь в ФСБ! Пусть они
разберутся, что тут правда, что ложь, где бред, а где истина!
     Черемисин бросил трубку.
     Стенин смотрел вперед  через ветровое стекло, но не  видел ничего -- ни
залитого солнцем вечернего шоссе, ни разноцветных машин, ни деревьев...
     Накатила мертвящая  истома,  как перед  обмороком.  Он  ничего  не  мог
понять. Вдруг  острое желание бросить  все, забыть, забиться  в какую-нибудь
темную щель охватило его.
     Миновали Мытищи,  впереди виднелась Москва, игла Останкинской телебашни
уже прокалывала впереди столичное небо.
     * * *
     -- Как  говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло,  -- быстро
говорил  Голубков, когда они  с  Артистом и Мухой уходили задними дворами от
приземистого строения отделения милиции.  --  Просто  неслыханная удача, что
вас сцапали эти охламоны.
     -- Ну...  мы им тут сами маленько помогли, -- засмеялся Семен. --  Надо
же было найти какой-нибудь  способ, чтоб побыстрей ввести вас в курс текущих
событий. А в чем удача?
     --  Как вы знаете, в нашей операции задействован  предельно узкий  круг
лиц. Предельно  узкий! Мы не  хотели бы подключать кого-то еще. Только самые
доверенные.  А вы уже  в курсе  дела, в  работе,  понимаете задачу...  И вот
сейчас, когда позарез нужны, вы оказались в моем распоряжении.
     -- По воле судьбы или по воле рока? Как сказал бы принц Датский, "вот в
чем  вопрос",  -- усмехнулся Артист. -- Ладно,  шучу.  Простите,  Константин
Дмитриевич. Мы слушаем вас.
     --  Сегодня днем  нам сообщили, -- продолжал Голубков,  -- что  топливо
двигателя, видимо,  уже  в пути. Его  образцы похитили в лаборатории  неделю
назад.
     -- Ну и при чем тут мы? -- не понял Артист.
     --  Тут  понимаете  какая  связка...  Без этого  топлива  сам  по  себе
двигатель мало чего стоит. Так что возможному  покупателю железо  и  горючее
требуются только одновременно.
     -- В одном флаконе, -- кивнул Артист.
     -- Вот-вот. Тот,  кого мы считаем таким потенциальным покупателем, это,
конечно, знает. И отвалит деньги продавцам не раньше, чем сразу получит и то
и другое. А для тех, кто намерен толкнуть весь этот комплекс, вопрос времени
-- то есть скорейшего получения денег -- играет важную роль...
     -- Что ж, я отлично понимаю и тех и других, -- вставил Артист.
     -- В общем, так, Семен... -- сказал Голубков. -- Как у тебя с вождением
автомобиля в  экстремальных условиях? Тебе, Олег, после гонок  на  выживание
задавать такой вопрос было бы просто неприлично.
     --  Как с  вождением?  --  улыбнулся  Артист. -- Тягаться  с  Мухиным и
Хохловым я бы не рискнул. Хотя, конечно, кое-какой кураж имеется...
     --  Не слушайте вы его, товарищ полковник!  -- перебил Муха. -- Отлично
он водит! Не гроссмейстер, но на уровне мастера. Спецназ все-таки.
     -- Так что от нас требуется? -- спросил Артист.
     Глаза у Мухина азартно загорелись.
     -- Неужели?..
     -- Как вы знаете, --  сказал Голубков, -- завтра  семнадцатый день, как
идет международное авторалли "Европа--Азия"...
     -- Еще бы! -- с нескрываемой завистливой тоской воскликнул Муха. -- Кто
ж не знает! Весь мир по телеку смотрит. Супермарафон! Самое сложное ралли из
всех, какие были. Таких до конца века уже не будет.
     -- Ну да! -- недоверчиво воскликнул Артист.
     -- То-то  и оно, -- не унимался Муха. -- Трасса  -- через  восемнадцать
стран -- от  севера  Финляндии до Сингапура.  Пустыни, горы, лесные  дороги,
морские и речные паромы, форсирование сотен водных рубежей.
     -- Да-да, -- сказал Голубков. -- Вижу, Олег не отстал от  жизни. Трасса
тяжелая  и крайне опасная. В Финляндии стартовало двести сорок машин, лучшие
гонщики со всех континентов. На маршруте осталось не больше сотни.
     -- А главное, -- жарко продолжил Мухин, -- на всех этапах вне  конкурса
на трассу  может выйти кто угодно, любой человек.  При условии, конечно, что
его машину квалифицируют...
     -- Переведи, -- сказал Артист.
     -- Если тачку пропустят большое  жюри и оргкомитет  как соответствующую
правилам безопасности для гонок такой категории сложности.
     -- А гонщиков тоже квалифицируют?
     -- В том-то и фокус, что добровольцев -- нет. Люди  квалифицируют  себя
сами.  Самим участием.  Рискуя  своими  бабками  и  шеей.  Только,  конечно,
чайникам  там  делать  не фига. В  конце концов,  есть много других способов
самоубийства. А что касается крутых профи...
     --  Так за чем дело стало,  Мушка? -- засмеялся Артист. --  Ты у нас не
любитель, а  крупный ас.  Чего  ж не пристал к ним? Они ведь проезжали через
Москву, хлебом-солью их встречали...
     --  А  где  бы  я  машину  такую  нашел?  Где  бы оборудовал?  Ты  хоть
представляешь, сколько  все это стоит? Да  еще за  право участия  тоже  надо
"зелень" отстегивать.
     --  Короче,  парни,  --  сказал  Голубков, -- расклад такой:  правитель
Рашиджистана,  известный вам эмир Рашид-Шах, на время  ралли дал  разрешение
открыть границы своей страны на том участке, где проходит трасса.
     -- А что, обычно границы закрыты? -- спросил Муха.
     -- Последние семь лет  его  территория  наглухо закрыта для всех. Кроме
друзей эмира, близких по духу.  Вроде известного африканского  полковника...
Но  теперь  Рашид-Шах  почему-то  решил  сделать  исключение   из  правил  и
пропустить участников.
     -- Почему?  -- спросил Артист. -- Действительно, странно. Этот дядя тот
еще фрукт. Мы его еще в школе проходили.
     --  Да уж...  Цивилизованный мир разорвал  с  ним все  экономические  и
культурные  связи. В  отместку эмир пообещал поднять зеленое знамя над  всей
планетой  и начал необъявленную  войну  против  всех,  кого  считает  своими
врагами. Хотя, конечно, на всех углах клянется на Коране в своем миролюбии.
     -- Приятная фигурка, -- сказал Артист. -- Ну а Россия тут как?
     -- Кое-кто, в том числе и мы  с американцами, формально сохраняем с ним
дипломатические  отношения.  Геополитика!  Нефть!  Уходить  нельзя  --  надо
заявлять о своем  присутствии в регионе. Вот и сидят наши парни в посольстве
как в осажденной крепости -- человек восемь, что ли. Присутствуют.
     -- А как же ралли? -- спросил Олег. -- Что-то изменилось? С чего это он
вдруг так подобрел?
     -- То, что Рашид-Шах сразу дал согласие  на  прохождение маршрута через
свои   пустыни  и   высокогорные   дороги,   нам   тоже  показалось   весьма
подозрительным. Наверное,  при всех проклятиях  и угрозах миру ему  все-таки
ужасно хочется выглядеть красиво. Есть уйма других мотивов и соображений:
     политика, деньги, желание усилить свои позиции, просто напомнить о себе
жестом доброй воли.  Ведь он как бы великодушно входит  в положение мирового
сообщества....
     -- Не понимаю... -- пожал плечами Артист. -- Поясните, пожалуйста.
     --Дело  в маршруте. Единственный прямой путь -- через  короткий участок
Северного  Рашиджистана. Иначе -- огромный крюк в обход непроходимых  горных
массивов. И Рашид-Шах это прекрасно понимает.
     -- То есть у него как бы ключ от двери в коридор?
     -- Именно  так.  И все-таки нам  показалось, что тут должно быть что-то
еще... В противном случае за разрешение пропустить гонщиков по его землям он
наверняка  выторговал  бы  себе весьма  выгодные и  политические и  денежные
условия. Но он почему-то вовсе не выставил никаких условий.  Такого с ним не
бывало никогда.  Это не  его  стиль,  не его характер.  И это насторожило не
только нас.
     --  А  кого еще?  -- спросил  Артист. -- Кому еще охота  поковыряться в
зубах у старого тигра?
     --  Согласно  нашим  данным,  --  усмехнулся  полковник,  --  под видом
участников ралли  сейчас  на трассе могут находиться люди не  менее чем трех
западных  разведцентров. Кто же откажется от возможности легально наведаться
на закрытую территорию  -- верно? Они могут там быть  как гонщики, механики,
врачи, представители клубов или автомобильных фирм, ну и,  само  собой,  как
журналисты...
     -- А наши? -- спросил Артист. --  От нас-то хоть кто-нибудь участвует в
этих гонках?
     --  Ну  и темный  ты, Семен!  -- изумился Муха. -- Наших три экипажа, и
пока все на трассе. Два "джипа" и "Нива". Плюс технички, подсобные и тэ дэ.
     --  Так вот,  -- сказал  Голубков,  -- сопоставив факты,  наложив,  так
сказать, друг на друга  контуры событий, мы пришли к заключению, что участие
в ралли может быть идеальным каналом доставки топлива для  "Зодиака" прямо в
руки Рашид-Шаха.
     -- Кто, по-вашему, его может везти? -- спросил Артист.
     -- А вот этого  мы  не  знаем,  -- ответил  Голубков.  --  Хотя логично
думать, что  оно у кого-то из членов нашей команды  или техперсонала.  После
схода с трассы двух экипажей сейчас  там осталось тринадцать человек. По три
человека на машинах и механики на техничке.
     -- Какое оно хоть из себя, это горючее?
     -- Это два компонента. Две разные  жидкости. Одна -- бесцветная и почти
без запаха, как вода. Вторая -- тяжелая, черная, как тушь.
     -- Небось ядовитые обе, сволочи, -- заметил Артист.
     -- В том-то и дело, что нет, -- усмехнулся полковник. -- По отдельности
вполне безвредны, хотя для коктейлей вряд ли подходят.  Собственно, топливом
они становятся только при соединении, а так -- совершенно безопасны.
     -- Наша задача? -- спросил Артист.
     -- Задача такая:  догнать участников на трассе, включиться  в гонку под
видом вольных стрелков или под любой другой легендой.
     -- А дальше?
     -- А дальше --  установить, кто  везет топливо, где оно, и любой  ценой
предотвратить   передачу  технологической  документации  и  образцов   обоих
компонентов людям Рашид-Шаха. Или... кому-нибудь еще.
     -- Ничего себе! -- воскликнул Артист. -- Только и всего?
     Все трое замолчали.
     --  Но  это  же... невозможно,  -- выговорил  наконец Муха. --  Столько
машин, столько людей, всякого оборудования, запчастей... А  нас всего  двое.
Абсолютно нереально.
     -- Все  так, --  сказал  Голубков. -- Но  формула топлива --  важнейший
военно-стратегический секрет России. Мы не должны  допустить, чтобы  он ушел
на  сторону. Если топливо на трассе, там наверняка не только  образцы,  но и
документация. Технология получения,  способы  хранения и эксплуатации. Ну и,
понятное дело, при нем должен быть человек, ответственный за доставку.
     -- Почтальон Печкин, -- кивнул Муха.
     --  Почтальон, не  почтальоны  -- не  важно,  --  улыбнулся  Константин
Дмитриевич.   --  Это  ралли   --  уникальная,   исключительная  возможность
переправить топливо и материалы одним махом.
     -- Но ведь его  там может  и не быть! -- в отчаянии воскликнул Муха. --
Это только  ваше предположение, что оно там. Могли же найти  и другой способ
переправки... Согласны?
     -- Согласен, -- кивнул Голубков. -- Но  если возможна такая лазейка, мы
обязаны попытаться перекрыть ее. Образцы были похищены за день до прибытия в
Москву  участников  ралли. Вероятно, к этому дню уже  были скопированы и все
документы. Прихватить и  то и другое здесь было проще всего.  Приблизительно
через четверо суток головные машины участников пересекут границу государства
Рашид-Шаха. Делайте выводы...
     -- Где они сейчас идут? -- спросил Артист.
     -- Прошли участок  Западного Казахстана, подходят к границам Туркмении.
Еще через сутки  должны выйти к границе с  Ираном. А  там, как вы понимаете,
все для нас резко осложнится. Вы должны их догнать и присоединиться к гонке,
пока они еще на территории бывшего Союза.
     -- А  как  же  визы, документы, карты  маршрутов,  снаряжение?  Машина,
наконец! -- воскликнул Артист. -- Когда мы успеем все это?
     -- Поднажмем -- успеем! -- заверил Голубков. -- Документы все уже есть,
все оформлено, нужно только вписать данные и приклеить фотографии. Ну как?
     -- Вы же знаете наш ответ, -- сказал Артист.
     -- Коли  так, вы должны знать самое главное: вся эта заваруха не только
ради  сохранения военных секретов. Мы  должны выявить и разоблачить тех, кто
осуществляет этот,  с позволения сказать, проект  века. Нам нужны  железные,
неопровержимые доказательства. Нужны свидетели и исполнители. Только живые и
в трезвой памяти.
     -- Есть вещи возможные и невозможные, -- засомневался  Артист. -- Мы не
боги.
     -- Значит, станете  богами, -- сказал  Голубков.  -- Через пять часов с
аэродрома дальней  авиации в  Андреаполе,  под  Тверью, уходит  транспортный
Ил-76. Коммерческий груз  для свободного  демократического  Туркменистана...
Посадка  в  Красноводске,  на  берегу  Каспия.  Гонка  придет   туда,  и  вы
встретитесь с ними.
     -- Какая у нас будет машина? -- спросил Муха.
     -- На твой выбор.
     -- То есть как?
     -- Как сказано.
     -- Тогда я бы,  конечно, предпочел "лендровер",  --  ответил Муха. -- А
легенда?
     -- Ты -- гонщик, -- сказал Артист, --  я  --  штурман.  Радиожурналист.
Наушники, микрофоны... Шебутной парень, проныра, всюду суется,  со  всеми на
"ты", сорвиголова...
     -- Годится, -- одобрил Голубков. В  кармане легкой  курточки полковника
Голубкова вдруг завибрировала черная "зажигалка".
     -- А ну погодите,  -- сказал он.  Выпустив антеннку, Голубков отошел  в
сторону и поднес хитрый агрегатик к уху.
     --  Как дела?  --  донесся  искаженный  голос  генерала  Нифонтова.  --
Докладывайте.
     --  Хохлов  и Пастухов  в  данный  момент должны выйти  в  расположение
аэродрома Ч. Перегудов и Ухов выходят на встречу для работы на объекте Б.
     -- Поддерживаете с ними связь?
     -- По оперативным соображениям все контакты обрезаны.
     -- Что с гонщиками для ралли? Вы нашли людей?
     -- Так точно! Злотников и Мухин.
     -- Патроны из той же обоймы? Разумно, -- отозвался генерал. -- Успеют?
     -- Должны успеть.
     -- А вы сами?
     --  Все согласно  нашему  плану. Как  только отправлю  ребят, рвану  на
объект "Ч".
     -- Может быть, отправим туда кого-нибудь из наших? Вы же не железный.
     -- Нет, я должен сам.
     -- Понимаю... Тогда немедленно в Тушино, и берите мой вертолет.
     -- Спасибо.
     Он выключил микрорацию, вновь подошел к Мухе и Артисту.
     -- Оба со мной. В машину!
     * * *
     Вице-премьер Клоков принял Роберта Николаевича  в Доме правительства, в
"Белом  доме" на набережной, в  том  же своем роскошно убранном кабинете. Но
разговор начал не в нем,  а в  небольшой смежной "переговорной"  комнате без
окон с плотно закрывающейся толстой металлической дверью.
     Герман Григорьевич усадил  Стенина в  кресло и сел напротив. Примерно с
минуту оба  молчали. Наконец Клоков озабоченно  взглянул  на своего гостя  и
сказал:
     -- Мне не нравится, как вы выглядите.  Устали?  Нездоровы? Тяжела шапка
Мономаха?
     --Да уж, не легка... -- кивнул Роберт Николаевич.
     -- Так что все-таки произошло? На вас лица нет.
     -- Да  бред какой-то.  Даже смешно говорить. Минут сорок назад, когда я
ехал к  вам, мне позвонил  в машину  Андрей  Терентьевич.  Он был  вне себя.
Вообразите: он сообщил, будто бы я отдал распоряжение нашим людям  подменить
макет разгонного  модуля ракеты, который мы готовим для авиасалона, на такой
же блок, но с настоящим собранным двигателем.
     Клоков молчал, спокойно глядя в глаза  Роберту Николаевичу.  Неожиданно
на лице вице-премьера появилась улыбка.
     И при виде этих прищуренных светло-голубых глаз и этой улыбки профессор
Стенин,  генеральный  директор,  доктор наук, лауреат  многих  премий, вдруг
почувствовал леденящий ужас, какого не испытывал никогда.
     А  Клоков, подавшись  к  нему,  заговорил  очень  тихо,  внушительно  и
непреклонно:
     -- Дорогой Роберт  Николаевич, помните  наш  разговор несколько месяцев
назад  в  этом кабинете?  Тогда мы поняли друг друга с полуслова,  верно?  Я
спросил вас, смогу ли когда-нибудь рассчитывать  на вашу помощь и поддержку.
И помню ваш ответ. Этот момент наступил.
     --Да, но... -- чуть слышно пролепетал Стенин. -- Ведь это же...
     -- Это  большая политика.  Высшие интересы  государства.  Не все  и  не
всегда совершается  явно,  гораздо чаще вопросы  высшего порядка  решаются в
тишине и  тайне.  Вы <i>в  самом  деле</i>  отдали такое распоряжение, и в Сингапур
будет отправлен подлинный рабочий экземпляр двигателя.
     -- Но зачем?! Для кого?!
     --  Это  не моя инициатива,  и я не  имею полномочий давать вам  отчет.
Скажу больше:  вы несете личную  ответственность за то, чтобы эта акция была
доведена до конца и осталась в абсолютной тайне.
     -- Но  это невозможно! Совершенно невозможно!  --  вскричал  Стенин. --
Ведь  там же люди -- инженеры,  монтажники... Как говорится, шила в мешке не
утаишь. А это, прямо скажем, не шило!
     -- Все эти люди много лет работают в обстановке абсолютной секретности.
Они  привыкли  молчать  и  будут молчать. Их обязанность --  выполнить  ваше
распоряжение, не больше и не меньше. Но самое главное -- они ничего не будут
знать. После того как  двигатель будет смонтирован и надежно укрыт оболочкой
обшивки,  вы распорядитесь,  чтобы  весь персонал  был заменен. В  монтажных
боксах рядом будут стоять на стапелях два нижних блока. Внешне  неотличимых.
После  сборки вы,  как  обычно, прикажете зачехлить оба  блока.  Вот и  все.
Остальное -- дело техники.
     -- Но... Я не хочу... Я не имею права! Вы хотя бы понимаете...
     --  Я-то понимаю, -- усмехнулся Клоков.  --  А вот понимаете ли вы?  Он
взглянул на часы.
     -- Я не знаю, -- почти беззвучно, мертвым голосом проговорил Стенин, --
я не знаю, что и думать...
     -- А зачем вам думать? -- сказал Клоков. -- Вы получили приказ. Так что
думать вам нужно совсем о другом.
     Несколько  минут  они  сидели  в  молчании.  Герман  Григорьевич  снова
взглянул на часы и нахмурился. Затем легко поднялся из кресла.
     --  Так я... могу  ехать?  -- поднял  голову Роберт  Николаевич. -- Мне
действительно что-то... нехорошо...
     --А куда вам спешить? -- улыбнулся Герман Григорьевич. --  Поспешишь --
людей насмешишь.  Посидите, передохните, Я  сейчас  распоряжусь --  выпьем с
вами кофейку с хорошим коньячком, а?  -- Он негромко рассмеялся. -- Вернемся
в кабинет.
     Стенин  почти  не мог двигаться. С трудом  сделав  с  десяток  шагов по
кабинету вице-премьера, он тяжело опустился в кресло, обитое черной кожей.
     За высокими  окнами кабинета садилось солнце.  Его теплые огненные лучи
скользили по столам, стульям, книжным шкафам, по узорам ковра на полу.
     Роберт  Николаевич смотрел на закат. Клоков  сидел в  таком  же  кресле
против солнца, и его почти не было видно за черным силуэтом высокой спинки с
подголовником. За ним просматривался большой российский флаг у стены.
     -- Пейте, пейте кофе, -- чуть иронично прозвучал его спокойный голос.
     --Да-да... -- отозвался Роберт Николаевич, не притрагиваясь к дымящейся
чашке. -- Назвался груздем  --  полезай в кузов... Хочешь кататься,  люби  и
саночки возить.
     -- Ах, бросьте! -- решительно оборвал  его Клоков. -- Пропади  пропадом
эта народная мудрость, ибо цена ей -- грош!
     -- А какая вообще  чему-нибудь цена? Клоков  опять засмеялся, вырвал из
блокнота листок и, быстро написав что-то на нем, протянул Стенину. На листке
значилась цифра: 3 000 000.
     -- Долларов, -- как бы между делом сказал Клоков. -- На мелкие расходы.
     -- А-а... --  усмехнулся  Роберт Николаевич. -- И, взяв из  рук Клокова
этот листок, зачеркнул пять нулей и показал ему. -- Сребреников...
     -- Чушь, чушь!  -- продолжал веселиться Клоков. -- Совершеннейшая чушь!
И вообще, к вашему сведению, дорогой мой, мы живем в постхристианскую эпоху.
-- Он снова взглянул на часы и пожал плечами.
     -- Мы ждем чего-то? -- спросил Роберт Николаевич.
     -- Возможно, -- неопределенно протянул вице-премьер.
     И  тут негромко  заверещал  внутренний телефон.  Клоков не  спеша  снял
трубку.
     --  Герман  Григорьевич,  возьмите,  пожалуйста,  шестую  трубочку,  --
раздался по внутренней связи голос секретаря-референта Лапичева.
     Клоков положил трубку  и  поднял другую.  Несколько  секунд  он  слушал
молча, и вдруг лицо его исказилось.
     --  Да  как?!  Когда? Как это могло случиться? Боже мой! Какая страшная
весть! Хоть какие-то подробности известны? Да... да... да...
     Он положил  трубку  и несколько  секунд  сидел молча,  уперев  взгляд в
бумаги и папки докладов, лежащие на столе.
     Наконец Клоков поднял глаза.
     -- Полчаса назад на Можайском  шоссе в автомобильной катастрофе погибли
академик Черемисин и его дочь... Они куда-то очень спешили.
     Глаза их встретились.
     -- Постхристианская эпоха, -- очень тихо выговорил Стенин.
     -- Постхристианская... -- подтвердил Клоков.
     * * *
     Как  и  Боцману, за свою  офицерскую жизнь Пастуху  не  раз приходилось
бывать на  аэродроме в  Чкаловской, и потому  он отлично знал все подходы  к
нему,  помнил   расположение  всех   КПП,   строений  штаба,  штурманских  и
технических служб, подъездных путей и стоянок самолетов у ремонтной авиабазы
и на  линейке  вдоль  взлетной полосы. Знал  он и  другое:  большой  военный
аэродром, центральный узел военно-транспортной авиации, всегда, а особенно с
афганских   времен,  охранялся  по  нулевому  номеру   строгости.  Усиленные
караульные  наряды, двойной  бетонный забор за  колючей проволокой, стальные
нити с сигнализацией на кронштейнах, прожектора и  вышки...  Внаглую попасть
на  поле нечего было и думать. Тут  требовалось особая смекалка, на  крайний
случай -- дикая везуха. Только рассчитывать на нее едва ли приходилось.
     Весь  этот  день,  куда  бы  ни  заходили,  они  едва ли  не  поминутно
проверялись -- нет ли наружки. Однако заметить погоню или слежку не смогли.
     -- Что  ж,  -- сказал Пастух, когда они  присели в  рощице на пригорке,
откуда, с расстояния примерно километр, открывалось летное поле, -- когда-то
здесь нас два месяца днем  и ночью и в любую погоду натаскивали брать живьем
разную нечисть на борту воздушных судов. Придется на время изменить профиль.
     -- Все замечательно, --  скептически  прищурил глаз Боцман. --  Все  ты
складно поешь, командир. Только у меня есть пара вопросов. Как нам забраться
туда, за этот  хилый штакетник? Это  раз. Вопрос второй --  с этой высотки я
вижу на стоянке аж два "Руслана". Какой из них наш?
     Пастух не отозвался, задумчиво почесывая слегка обросшую щеку. Оба  эти
вопроса мучили и его самого.
     -- Послушай, -- сказал Боцман, --  наш дядя  Костя, конечно, мужик  что
надо, однако у меня чувство: нас в очередной  раз подставили. А возможно,  и
его заодно с нами.
     Пастух молчал. И Боцман продолжил:
     --  Ни  пропусков,  ни документов,  прикрытия-обеспечения  -- ноль-ноль
сотых... Как работать-то? Чего молчишь? Скажешь, я не прав?
     Сощурив  глаза,  Пастух,  не  мигая,  смотрел  на два гигантских  белых
самолета на самой дальней стоянке у противоположного края аэродрома.
     Их  пузатые,  почти  семидесятиметровые  фюзеляжи,  казалось, возлежали
брюхами прямо на траве.
     --  Видишь  ли, дорогой мой  лейтенант Хохлов, если бы  дядя  Костя мог
сделать  все,  о чем  ты абсолютно  справедливо тут говоришь, он  нашел  бы,
наверное,  сотню других  ребят  кроме  нас. Однако он почему-то их не нашел.
Значит, не так все просто. Значит, не мог иначе. А  нам -- хотим мы того или
нет -- надо  подтверждать  класс и  оправдывать репутацию.  В  общем, думать
надо,  Боцман.  Смотреть  и   думать.  Как  говорил  мой  ротный,  "шевелить
шариками".
     * * *
     Обшарпанная   черная  "Волга"   Голубкова  притормозила  у   Тушинского
аэродрома. От того некогда знаменитого московского летного поля, где столько
десятилетий устраивались  авиационные праздники и каждый год  восемнадцатого
августа все звенело и содрогалось от оркестров, игравших "Все выше и выше, и
вы-ыше!..",  теперь  не  осталось почти ничего.  Чуть  ли не  все  поле было
заставлено  торговыми  рядами:  ларьками, киосками, магазинчиками, здесь шла
ныне своя жизнь, такая далекая и чуждая всему, что было прежде. Тут царило и
правило,  утверждая  себя,  сугубо  земное,  а  небесному  был  презрительно
оставлен  лишь   убогий  маленький  уголок,  где  сиротливо  ютились  ветхие
спортивные  самолетики да несколько  вертолетов  с эмблемами  прославленного
когда-то Центрального аэроклуба и армейскими звездами.
     Голубкову  смотреть на это было  больно, но  Артист и Муха, дети нового
поколения, ничего странного или грустного во всем  этом не видели. Им уже не
дано было "почувствовать разницу", и полковник с грустью отметил это.
     Их  "Волга"  въехала  в неприметные  ворота со  стороны  Волоколамки  и
подкатила к низкому дощатому строеньицу --  то  ли  сторожке, то  ли бытовке
строителей.  Но,  завидев эту  "Волгу",  оттуда  немедленно,  как чертик  из
табакерки, навстречу выскочил  удалой  малый в цветастой рубашке и таких  же
ярких шортах. Вид  у  него был крайне легкомысленный,  однако обратился он к
Голубкову строго по уставу:
     --  Здравия  желаю,  товарищ полковник!  Машина  заправлена,  к  полету
готова!
     -- Эти товарищи  со мной,  -- коротко бросил Голубков, и  они поднялись
втроем на борт защитно-зеленого армейского Ми-8.
     В салоне вертолета был всего один человек, и Голубков сказал ему:
     -- Передаю  вам  этих  молодцев,  как говорится,  с  рук  на  руки. Все
инструкции вами получены. Из кабины выглянул командир вертолета.
     -- Куда, товарищ полковник?
     -- В Чкаловскую.
     Двигатели загрохотали, засвистели  винты, вокруг машины поднялся вихрь.
Вертолет, дрожа и покачиваясь, завис в воздухе, затем земля быстро ушла вниз
и  словно  куда-то откатили и ухнули все  земные проблемы,  осталось  только
закатное небо  позади машины и город внизу в огненно-медных лучах садящегося
солнца.
     Они летели невысоко, не выше двухсот -- трехсот метров, и открывающаяся
картина была прекрасна и волнующа.
     Прильнув к иллюминаторам. Артист и Муха молча смотрели на свой город.
     Вон  там, на  Крылатских  холмах, всего четыре дня назад  они сидели на
стадионе после гонок  на выживание... Вон оттуда, из больницы в Сокольниках,
похищали Трубача...  Вон  там, на  Юго-Западе,  скрывались и ждали  развития
событий в  квартире  Семена... И  всего несколько часов назад, раз  за разом
вперед  и  назад  проходя  тем  же  фарватером,  плыли  в  салоне  теплохода
"Москва-17"... А вон там, на Якиманке,  в едва  различимой  крохотной церкви
Иоанна Воина сейчас служил, наверное, вечерню отец Андрей.
     Артист и Муха на мгновение оторвались от иллюминаторов, переглянулись и
опять прижались к ним лицами.
     Игрушечно маленький Кремль,  поставленные на  попа  искрящиеся в солнце
серебряные  кирпичики  Нового  Арбата, улицы,  улицы,  разноцветные  букашки
автомобильчиков,  ажурные   перемычки  мостов...   --   все   было   как  на
архитектурном макете, подсвеченном низко висящим ярко-оранжевым фонарем. Как
огромен город,  понять  можно  было только  отсюда,  с высоты.  Он  уходил и
скрывался за горизонтом с левого и с правого борта, и сзади, и по курсу.
     Солнце садилось,  и облака в густой  вечерней  синеве полыхали огненным
светом,  они  были  близко,  куда  ближе,  чем  с  земли,   и,  покачиваясь,
приближались к звонко грохочущему маленькому вертолету.
     А с  земли улетающий маленький вертолетик  видели  в  этот час  многие,
провожали  глазами, задрав головы.  Люди  жили  в  этом городе или  были его
гостями, но никто  из них не догадывался, как связан с  их жизнью и судьбами
этот вечерний полет громко жужжащей стальной стрекозы...
     От одной  окраины столицы до другой  личный вертолет Нифонтова пролетел
всего  за  десять  минут  и, тарахтя,  понесся  над  пригородными  лесами  и
поселками к пункту назначения.
     Вскоре среди холмов  в огромной ложбине открылось поле аэродрома. Пилот
связался с командным пунктом, получил добро на посадку и, снижаясь, направил
вертолет куда-то  в сторону  от ангаров, штабных зданий и контрольной  вышки
руководителя полетов.
     -- Ух, мать моя!  -- вдруг,  глядя  вниз,  воскликнул Муха.  --  Семка,
смотри!
     Внизу  по взлетной  полосе  полз  только  что,  видимо,  приземлившийся
гигантский белый самолет -- настолько больше всех остальных, что эта разница
казалась неправдоподобной.
     Где-то там, внизу, в этой  расплывчатой  вечерней синеве уже, наверное,
были Пастух и Боцман.
     Артист показал глазами Голубкову на "Руслан", ползущий по  бетону и так
же  без слов, одними  глазами,  задал вопрос  и получил  такой же безмолвный
ответ.
     А  тот человек лет тридцати, который был назначен их сопровождающим, за
весь полет не проронил ни слова и ни разу не глянул в иллюминатор.
     Вертолет   приземлился,  но   двигатели   не  глушил,  содрогаясь   под
вращающимися винтами.
     Сопровождающий отстегнул  и снял с  полки перетянутый  ремнями  зеленый
армейский баул  и передал его  Голубкову. Константин Дмитриевич открыл  его,
достал летнюю полевую форму подполковника ВВС  и толстую  кожаную офицерскую
папку-планшетку. Быстро переоделся.
     -- Ну  вот и все, -- сказал он. -- Мне сюда, а  вам дальше, под  Тверь.
Все остальное для вас сделают наши  люди. Доверять им можно полностью. Ну  а
это от меня  на память,  вроде талисманов. -- И он протянул  им  две  черные
плоские  "зажигалки".  -- Тут все:  радиостанция  с дальностью  больше  пяти
километров, система вызова, микродиктофон.  Как все  умещается, сам не знаю,
однако работает. Такие есть только у нас  в управлении  и у ребят в  ФСБ. Не
помешают. Ну летите!
     И шагнул к провожатому, с которым тоже расставался:
     -- Все запомнил?
     -- Так точно!
     -- Ну... давайте!
     * * *
     Пастух и Боцман по-прежнему неприметно сидели в  кустиках, откуда могли
обозревать едва ли не все самолеты на аэродроме.
     Воздушного  движения  почти не было.  Редко-редко  на  полосу выползали
зеленые транспорты АН-12  и серебристые Ил-76. Они, грохоча движками,  долго
рулили вдоль  полосы, выкатывались на старт,  давали  форсаж,  разбегались и
уходили ввысь. Один раз зашли парой на посадку и чертовски красиво, картинно
приземлились  остроносые истребители МиГ-29. Пробежав положенную дистанцию и
выпустив  белые тормозные  парашюты,  они уползли с  полосы и  спрятались  в
капониры.   По   аэродрому  бегали,  мигая   оранжевыми   маячками,  машинки
сопровождения, перемещались крохотные военные  "газики",  тянулись  в разные
стороны оранжевые многометровые цистерны топливозаправщиков.
     -- Эх, -- сказал Боцман, -- сюда бы бинокль Артиста!
     -- А такой  тебе не подойдет?  -- Пастух вытащил  из кармана и  показал
маленький черный цилиндрик -- половинку театрального бинокля.
     -- Откуда? -- изумился Боцман.
     --  В киоске  одном попался. Четырехкратный, но нам хватит,  -- ответил
Пастух, вынимая вторую половинку.
     Сергей и  Боцман  поднесли  к глазам и  навели на  летное  поле  черные
цилиндрики.
     Жизнь там  была, судя по всему, довольно сонная, хотя людей  на траве и
на бетонных  дорожках  в  круглое поле зрительной трубочки  попадало немало.
Практически все были в таких же формах, что и у них, с этим они не ошиблись.
     -- И долго нам тут торчать? -- спросил Боцман.
     -- От нас зависит, -- ответил Пастух. -- Соображай!
     В  поле  зрения  был  и ближний  КПП,  и ворота,  к  которым  подходила
шоссейная    дорога,    скрывавшаяся   в   лесном   массиве.    Из   будочки
контрольно-пропускного пункта время от времени выходили и вновь возвращались
солдаты, офицеры, контрактники-вольнонаемные. Ворота изредка расходились. Из
них  выезжали,  а  через  какое-то  время возвращались и  вновь  подкатывали
длинные, как кашалоты, цистерны ТЗ -- "КрАЗы"-топливозаправщики.
     -- Слушай... -- сказал Боцман.
     Пастух встретился с ним глазами и кивнул.
     -- Рискнем.  Но попозже,  когда  малость  стемнеет. Меня сейчас  другое
волнует...  Гляди-ка,  Митрий,  у  "Русланов"  рыла и хвосты  в  чехлах,  на
двигателях заглушки, рули застопорены струбцинами.  Они  как минимум  недели
две не поднимались. И уж сегодня точно не полетят.
     -- И как тогда все это понимать?
     -- Ждать  надо, -- сказал  Пастух.  -- Посмотрим... Очередной заправщик
неспешно подъехал к воротам аэродрома.
     Пока они отворялись, Пастух  внимательно наблюдал процедуру  проверки и
досмотра, а также тщательно рассмотрел машину --  цистерну, раму,  под рамой
-- бак с соляркой.
     -- А что? -- проговорил он. -- Может, и получится...
     Начинало смеркаться. Но они все  не трогались с места, ждали. Когда там
еще выдастся время поесть  -- не знал  никто. И они,  не спеша, как следует,
подзаправились перед дальней дорожкой. Вдруг Боцман тряхнул Пастуха за плечо
и ткнул пальцем куда-то вдаль.
     И точно -- было на  что посмотреть.  Словно  рождаясь  из  темно-синего
неба,  почти  бесшумно скользя по снижающейся глиссаде,  к посадочной полосе
приближался  гигантский  самолет.   Даже  издали,   с  расстояния  несколько
километров,  было  заметно,  как  он громаден  --  сверкающий  разноцветными
огнями,  с мерно  вспыхивающим  и гаснущим алым маяком над хвостом,  с тремя
яркими глазами посадочных фар. Сомнений не было...
     -- Вот он! -- воскликнул Пастух. -- Это он, Митька, точно! Для него эти
тэзэшники и керосин таскают. Лететь, видно, далеко...
     -- Как думаешь, -- спросил Боцман, -- груз уже на борту?
     -- Не знаю. Коли  так, скорее всего -- отрулят и поставят на техстоянку
к заправочной централи, а после -- снова на полосу. Тогда нашей миссии хана.
Если еще  пустой,  отгонят  куда-нибудь  вон туда, к  тем  большим  ангарам.
Загрузка у них всегда там. Туда ветка железнодорожная подходит.
     -- Сколько времени ему нужно на заправку? -- спросил Боцман.
     --  А хрен  его  знает,  --  пожал  плечами  Пастух.  -- Сам прикинь --
четыреста  тонн на взлете. Чистый  груз сто двадцать тонн. А сколько  у него
там сейчас в баках...
     В  это  мгновение   самолет  коснулся  бетона.  Из-под  десятков  колес
взметнулись дым и  пыль. Казалось, он плывет на  брюхе, откинув назад высоко
расположенные  стреловидные крылья. Зрелище было  грандиозное и устрашающее.
"Руслан"  замедлил  бег,  свернул  на  рулежную дорожку  и  пополз в сторону
огромного ангара. Царственно  подплыл  к  его  титаническим  воротам, плавно
развернулся на месте, поворотившись  к  ангару хвостом, огласил  окрестности
громом четырех колоссальных турбин и смолк.
     Несколько  длинных  топливозаправщиков  тотчас  двинулись  туда гуськом
через летное поле. И почти одновременно где-то  на отшибе аэродрома, тарахтя
роторами, приземлился воинский вертолет.
     Пастух взглянул на часы.
     -- Ну, либо грудь в крестах, либо голова в кустах! Поднажмем!
     После короткого кросса они уже были  на пустынном темном шоссе и, чтобы
никому не попасться на глаза, схоронились в придорожных кустах.
     Ждать  пришлось  довольно  долго.  Наконец  вдали  показался  очередной
заправщик, двигавшийся в сторону ворот аэродрома. Таща свои  двенадцать тонн
керосина,  рыча дизелем, он медленно двигался по бетонке, окруженный вонючим
облаком   выхлопных  газов.  На  повороте  водитель  еще  сбавил   ход.   Не
сговариваясь, Пастух и Боцман на бегу ухватились за массивные выступы позади
сдвоенных  ведущих колес,  подлезли прямо под цистерну,  уцепившись руками и
ногами за грязные пыльные балки несущей рамы, за какие-то шланги.
     Они   висели,  едва  не  касаясь  спинами  бегущего  под  ними  бетона,
ежесекундно  рискуя  сорваться.  Тягач  приволок  свою  емкость к воротам  и
остановился. Сквозь рокот мотора до них доносились голоса охраны.
     Но вот дизель снова взревел,  Пастух и Боцман  инстинктивно  ухватились
покрепче и пересекли заветную линию: они были уже на летном поле.
     Казалось,  мускулы не выдержат напряжения,  разорвутся. А заправщик все
полз и полз и, наконец,  остановился,  на  их  счастье, немного в стороне от
освещенной  прожекторами  площадки,  где сгрудились остальные бензовозы. Они
расслабили руки и рухнули  как кули в черную  тень под цистерной.  Несколько
минут лежали, приходя в себя. А вокруг двигались люди, слышались  разговоры,
время от времени их перекрывали шумы двигателей. Пастух  и  Боцман подползли
друг к другу.
     --  Ну  а дальше  чего? --  горячим  шепотом прошелестел Боцман  в  ухо
Сергею.
     --  Посмотрим пока,  -- таким же шепотом отозвался Пастух. -- Не трусь,
Митька! Бог не выдаст -- свинья не съест.
     Они лежали между колесами, прижавшись к скатам. Приземлившийся "Руслан"
был совсем близко, не дальше чем в сотне метров. Мимо топали ноги в сапогах,
в ботинках на шнуровке, все было свое, знакомое...
     -- Ковалев! -- гаркнул кто-то совсем рядом.
     -- Я, товарищ капитан! -- из кабины ТЗ выскочил солдат-водитель.
     -- Заливка в этот "Руслан"!
     -- Знаю, товарищ капитан.
     -- И чтоб не волынил, как в тот раз!
     -- А чего он с центральной не заправляется?
     -- А хрен его знает. Не доложили.  Рейс внеплановый,  уходит через  три
часа.
     -- Ясно, товарищ капитан.
     -- Гляди-ка, -- ткнул Боцман Пастухова, -- во прорва! Живоглот!
     Пастух   и  сам  смотрел  во  все  глаза  --  видеть  такое  раньше  не
приходилось. Вся носовая часть "Руслана" медленно задиралась вверх, открывая
просторное  и широкое,  как тоннель  метро, чрево фюзеляжа.  Одновременно  к
земле опускались  широкие  пандусы-аппарели --  мощные стальные  настилы, по
которым внутрь грузового  отсека могли  бы въехать несколько железнодорожных
вагонов, несколько средних танков или еще какой-нибудь негабаритный груз. Но
сейчас  туда  подтягивались  тягачи  с  открытыми  платформами,  на  которых
громоздились обшитые досками  огромные  ящики  и контейнеры. Такая  же груда
ящиков высилась и у открытого заднего хвостового люка.
     -- Зашиби-ись! -- восхищенно прошипел Боцман. -- Неужто все запихнут?
     -- Запихнут, не оставят, -- чуть слышно ответил Пастух.
     -- Неужто за три часа утрамбуют?
     -- А ну давай считай ящики! -- прервал его восторги Пастух.
     -- Тридцать  четыре,  --  несколько  раз  сбившись  при счете,  доложил
наконец Боцман. -- И контейнеров три. Пятитонные! Тут же полк солдат надо!
     Полк не полк, а вокруг тягачей и груза народу сбежалась тьма-тьмущая. С
разных сторон слышались команды и распоряжения.
     -- Эх, мать-Россия! --  сказал Боцман. -- Хоть бы "Дубинушку", что  ли,
вспомнили! Тут без эй-ухнем хрен погрузишь!
     Впрочем, в самолете обнаружились мощные, под стать летающему левиафану,
подъемно-погрузочные  механизмы.  Но   там,   как   водится,  то  ли  что-то
забарахлило, то ли тянуло не на вою железку -- Боцман как  в воду глядел: на
дело бросили дармовую солдатскую силу.
     -- Ну вперед, Боцман! -- Глаза Пастуха блеснули в темноте.  --  Поможем
салагам, а?
     * * *
     После расставания с друзьями  положение в Москве  дуэта  Док  -- Трубач
было  самым  рискованным:  объявленный  в  розыск сердобольными  психиатрами
Николай  при его габаритах, даже без бороды,  мог  стать  легкой добычей для
любого мало-мальски бдительного милицейского патруля.
     -- Эхе-хе, -- бормотал Док, -- нам бы сейчас наш "патрольчик"!
     Николай, по обыкновению, хмыкал и отмалчивался.
     От  греха  подальше,  чтоб,  чего  доброго,  не  нарваться на  проверку
документов  --  паспорт  Ухова,  как  положено,  забрали при  поступлении  в
приемном покое  больницы. Они сговорились за сто  тысяч с каким-то дедом  на
стареньком  "Москвиче", и он довез их  до Раменского, где  пришлось погулять
мирно  по-над  озером  до  наступления  вечера. К  месту  встречи  добрались
электричкой, двигаясь по направлению к Москве.
     Они подъезжали к платформе Быково минут за сорок до назначенного срока.
     Трубач сказал:
     --  Скорее  всего,  они  ждут  нас  из  Москвы.  Так  что  будет  время
оглядеться.
     -- Это точно.  "Стрелка" -- дело серьезное, -- наставительно подтвердил
многомудрый Иван,  будто всю  жизнь  только и сводил  на толковища воровские
кодлы.
     Смеркалось.  Как и  следовало ожидать, никого из тех, кто походил бы на
возможных  "компаньонов",  вокруг  не  наблюдалось.  Они ушли  с  платформы,
пересекли пути и  немного  пошатались по шоссе, зорко присматриваясь к тому,
что делалось на станции и наблюдая вялую жизнь Быковского аэропорта, который
через час  по  чайной ложке принимал и отправлял в  небо маленькие  самолеты
Як-40.
     Электрички приходили, выпускали  народ  и  с воем уносились.  Никого не
было...
     -- Что ж, --  минут за  пять  до условленных двадцати сорока  промолвил
Док, --  обозначим  наше присутствие.  Давай,  Коля,  вставляй  в  часы наши
путеводные маяки.
     Лейтенант Ухов выполнил приказ старшего по званию. Еще минуты через три
заветные пленки  уже должны были начать подавать сигналы. Однако по-прежнему
никто не появлялся. Шатались по платформам пьяные, какие-то  местные  братки
табунились и гоготали  на всю станцию, их  опасливо  обходили интеллигентные
дачники.
     --  Знаешь, в  чем  дело?  --  сказал  Док.  -- Они  ведь ждут  большую
компанию. Скорее всего,  не показываются,  пока не подъедут остальные.  Этак
вся наша свиданка пойдет коту под хвост.
     -- Ничего, --  успокоил  его  Ухов. -- Если мы  им действительно нужны,
слопают   и   сладкую  парочку.  Они  вернулись   на  платформу  и  свободно
расположились на лавке в крытом станционном павильоне. Две молодых дачницы в
легких куртках поверх спортивных костюмов несколько раз прошлись  из конца в
конец по платформе, видимо встречая кого-то, а потом вошли в тот же павильон
и сели  напротив,  оживленно  обсуждая  какие-то свои дамские дела.  Достали
сигареты, но зажигалки,  видно, забыли, и одна  из  них поднялась  и легкой,
пританцовывающей походкой приблизилась к Доку и Пастуху.
     -- У молодых людей случайно огонечка не найдется?
     -- У  молодых, -- сказал Док, -- может  быть, и найдется. Только где вы
видите  молодых? -- и с улыбкой протянул ей зажигалку. -- Наше время прошло,
да и вы, видно, других встречаете.
     --Да,  встречаем,  --  сказала она  и очень  внимательно посмотрела  на
Ивана, потом на Николая. --  Встречаем шестерых друзей, а приехало почему-то
двое...
     -- А-а-а, -- сказал Док. -- Понятно.
     -- Ну а где же остальные?
     -- А вы разве командный состав, -- прищурился Док, -- чтобы я раскрывал
вам служебные тайны?
     -- А все-таки? Мне приказано доставить шестерых.
     -- Двоих  сегодня" почти наверняка не будет. Где они, я сообщу не  вам.
Где еще двое, я бы и сам хотел знать. Давайте ждать...
     -- У нас нет времени, -- сказала она.
     -- А это уж ваши трудности, -- сказал Трубач. -- Связывайтесь со своими
основными, принимайте решение.
     -- Хорошо, -- недобро кивнула она и вышла из павильона, в  то время как
ее подружка спокойно покуривала, глядя  на них. На коленях ее лежал пакет, в
котором явно угадывалось что-то специфически-увесистое.
     -- Мадам, -- сказал Док, -- уберите  подальше  ваш ридикюль. Бежать нам
некуда.
     Она вспыхнула  и, отвернувшись,  глубоко затянулась. Вернулась  та, что
уходила, и, несмотря  на  необычность ситуации, друзья невольно залюбовались
ее грацией циркачки.
     -- Приказано не ждать, -- сказала она. -- Пошли.
     --  Вы  просто  девочка  на  шаре,  --  сказал  Иван.  --  Может  быть,
познакомимся?
     -- --  С  удовольствием,  -- насмешливо улыбнулась  она.  -- Меня зовут
Марина, мою соседку по даче -- Лариса. Ну а вы себя можете не называть, мы и
так знаем и даже видели недавно интереснейший фильм с вашим участием.
     -- Ого! -- не выдержал Док. -- Наша популярность растет!
     "Ого, ого"! -- передразнила она, в то время как вторая шла сзади, храня
суровое молчание.
     Они  спустились  с  платформы  и  вскоре  оказались  в  салоне  красной
"восьмерки".
     -- Теперь, вероятно, наши милые спутницы нам завяжут глаза? --  спросил
Трубач.
     --   Что   вы,  что  вы!  --  засмеялась  Марина.   --  Прямо  какое-то
средневековье.
     Дверцы   захлопнулись.   Черный   "джип"  подлетел   откуда-то   сзади,
притормозил,  обогнал  и покатил впереди.  Темнело. Машины въехали в  дачный
поселок  и принялись  плутать по  узким улицам между  заборами,  за которыми
кое-где виднелись  силуэты темных дач под высокими  черными соснами. Кружили
довольно долго, не менее  получаса, пока окончательно  не  стемнело.  Ухов и
Перегудов полностью потеряли ориентировку, чего,  вероятно,  и добивались их
спутницы.  Вдруг  обе   машины  выключили  фары,  некоторое  время  медленно
двигались в темноте и, неожиданно круто съехав куда-то вниз, остановились.
     -- Выходите, -- резко сказала Марина. Они выбрались из машины, и тотчас
вспыхнул  свет. Они были  в подземном гараже, и перед  ними  в  луче резкого
света стоял человек. Несмотря на черную маску, они без труда  узнали того, с
кем  беседовали ночью, в  той богато  радиофицированной гостиной с камином и
японским телевизором.
     -- Вот и снова встретились, -- сказал он. -- Садитесь, -- и указал Доку
на ободранный железный стул. -- А его уведите, -- он ткнул пальцем в широкую
грудь Трубача.
     И когда увели Николая, продолжил:
     -- Сегодня все разговоры буду вести я.
     -- Вам что, -- зло улыбнулся Док, -- добавили звездочку?
     -- Оставьте ваши шутки,  Иван Георгиевич, -- угрожающе ответил  тот. --
Положение  куда  серьезнее,  чем  вы  можете  вообразить.  Итак,  давайте по
порядку.  Где Пастухов,  Мухин, Злотников  и Хохлов?  Почему  на  явку вышли
только вы двое?
     -- А разве вы не знаете? -- вопросом на вопрос ответил Перегудов. -- Мы
думали, вы и правда не спускаете с нас глаз.
     -- Попрошу по существу, -- непреклонно произнес человек в маске.
     -- После того как мы  расстались, получив у вас пейджеры для связи,  мы
прождали почти полтора дня на квартире у Злотникова. Ну а дальнейшее вы сами
знаете...
     -- Что я должен знать?!  -- вспылил  собеседник. -- Излагайте четко, вы
же не баба! Вы хирург и офицер.
     --  В ночь  на вторник  нам позвонили, вызвали на встречу. Поехали мы с
Пастуховым.  Встречу назначили на "Рижской",  в  вагоне, там, где  отстойник
составов, недалеко от метро. Нас встретил и проводил ваш человек.
     -- Какой человек?
     -- Водитель микроавтобуса, на котором нас отвезли в Москву...
     -- Та-а-ак... -- сказал собеседник в маске. -- Продолжайте.
     -- Мы  разговаривали  в темном  вагоне,  в  закрытом  купе  с  каким-то
человеком.  Лица  мы  не видели.  Но, как нам  показалось, это  был  человек
военный, причем в больших погонах.
     -- Почему вы так решили?
     -- Потому что мы офицеры, а не шпаки! Родной запах казармы!
     -- О чем был разговор? Конкретно и точно!
     Иван задумался на минуту.
     Похоже, здесь и правда не знали  о  той встрече. Значит, конкретность и
точность  надо было исключить,  припустить туману, а там будет видно.  Но за
одно он был уже благодарен Богу. Предвидя подобный допрос, идиллически гуляя
у озера  в  Раменском в  ожидании  этой  встречи,  они  с  Николаем детально
оговорили,  вплоть  до  мельчайших  подробностей,  что  и  как  нужно  будет
рассказать, если последуют вопросы. Так что на  сей счет Иван был спокоен --
разночтений и расхождений ожидать не приходилось.
     -- Нам было сказано, -- ответил Иван, -- что нас решено задействовать в
какой-то секретной  операции, имеющей важное значение для  России. Он вообще
особенно  давил  на  наши  патриотические  чувства. Сказал,  что речь идет о
переправке  какого-то  важного груза, что мы  имеем право тактические задачи
решать по своему усмотрению,  то есть  действовать любыми  силами  и в любом
составе.
     -- Так, дальше... -- с заметным волнением поторопил его человек.
     --  Мы и  на  минуту не  усомнились,  что это  ваш  человек.  Поэтому и
говорили с ним,  исходя из  того, что  ему  известно  все  предшествующее. А
дальше началась  какая-то чертовщина.  -- Иван решил  идти  ва-банк.  --  Мы
вернулись  к Злотникову.  И  в  это время нам всем на  пейджеры поступил ваш
приказ:
     сегодня в  двадцать сорок прибыть в  Быково. А  под утро,  на рассвете,
кто-то позвонил и приказал немедленно  уходить. И у нас  снова  не  возникло
сомнений, что звонят от вас.
     -- Продолжайте, продолжайте, -- нетерпеливо требовал собеседник.
     --  Пастухов  отдал приказ остальным  уходить. Мы назначили  встречу  в
городе...
     -- Где именно?
     -- В церкви Иоанна-Воина, на Якиманке.  Ребята  ушли, а мы с Пастуховым
решили задержаться.
     -- Для чего? -- спросил он.
     -- Чтобы проверить сообщение.
     -- Результат проверки?
     -- Черт возьми! --  взорвался Иван. -- Зачем вы ломаете комедию? Вы  же
наверняка висели на телефоне,  имеете записи  прослушки. Так что проверку на
вшивость устраивать нам нечего!
     Собеседник помолчал и сказал уже спокойнее:
     -- Наше любопытство  вовсе не праздное.  И дело не в проверках. Поэтому
извольте излагать факты. И пожалуйста, без эмоций.
     -- Ну что  ж...  --  сказал Иван. --  Примерно  через  час  в  квартиру
проникли люди в форме спецназа, с новейшими автоматами бесшумного боя. У нас
вопросов не было -- пришли убивать. Мы ушли просто чудом.
     -- Сколько их было?
     -- В квартиру вошли двое, прикрывали пятеро, возможно, и больше.
     -- Как вам удалось уйти?
     Похоже, он действительно ничего не знал.
     -- Они рассчитывали, что мы спим. Сергею пришлось выключить обоих. Ушли
через крышу. С их оружием и средствами связи.
     -- Лихо...
     -- Да,  вот еще  что...  Держа  на  стволе,  Пастухов коротко  допросил
одного. Это была какая-то группа СОН.
     -- Это точно?
     --  Так  было  сказано... Мы не могли понять, что  происходит  --  кто,
откуда, почему... Хотя проще всего было бы подумать на вас.
     -- Почему не подумали? -- быстро спросил человек в маске.
     --Другой стиль.  Другие приемы.  Вы могли бы гробануть нас и раньше.  И
потом,  нас   ведь  кто-то  предупредил...   Скорее   всего,  тот,  кому  мы
действительно были нужны. А нужны мы были, как мы считали, только вам.
     -- Вы понимаете, насколько все это важно? -- спросил собеседник.
     -- Догадываюсь.  Ведь только благодаря этому звонку мы не проспали свою
смерть. И тогда мы поняли, что в это дело, возможно, вмешался кто-то второй.
Что, может быть, нас снова продали и перепродали.  Проще говоря,  разыграли.
После этого ходить вшестером уже было опасно. Мы понимали, что приказ убрать
нас остается в силе. Мы нашли убежище на несколько часов.
     -- Какое?
     -- Прогулочный теплоход.
     -- Браво! -- воскликнул собеседник.
     --  Там мы обсудили положение и решили разойтись, чтобы встретиться уже
здесь, в Быкове.
     -- Почему не встретились?
     -- При сходе на  пристань попали в облаву -- шерстили всех подряд. Ухов
был  без документов,  и к тому же он  в розыске. Семен решил нас прикрыть, и
его  с  Мухиным упекли  в отделение.  Остальным пришлось  разбегаться. Нам с
Николаем удалось уйти. С  тех пор  мы не видели никого. То, что они не вышли
на встречу, для нас не  меньший сюрприз,  чем для  вас с вашей  Мариной.  Мы
просили их подождать, но они привезли нас сюда. Это все.
     --  Значит, так... --  Человек в  маске  прошелся  по  гаражу.  --  Наш
разговор, как вы догадываетесь, записан на  пленку.  Точно так же записана и
беседа с Уховым.  Мы сличим их. Проверим все, каждый шаг, каждое слово. Если
что-то не  совпадет --  не  обессудьте... Не буду  скрывать --  у  нас  тоже
случилось ЧП.  Тот человек, как вы назвали  его, водитель микроавтобуса,  --
наше особо доверенное лицо. Он <i>не мог</i> тогда быть там, где вы говорите.
     --  Если  только  у  него, --  усмехнулся  Док,  -- нет брата-двойника,
который тоже почему-то узнал нас.
     -- Этот человек исчез, и мы не знаем, где он.
     --  Поздравляю,  --  усмехнулся  Иван.  --  Чисто работаете.  При таком
раскладе, будь я вашим начальником, остановил бы все дело и переждал. Только
вряд ли вы нуждаетесь в моих советах...
     -- Совершенно верно, не нуждаемся. Тем более на кону пока что  не наши,
а ваши жизни.
     -- Смотрите, -- сказал Иван. -- Дело серьезное, как бы не промахнуться.
     -- Мы не промахиваемся никогда,  -- спокойно сказал человек в маске. --
Не  промахнемся  и  на этот раз. Мы будем  слать на пейджеры  вашим  друзьям
подтверждение   предыдущего  приказа.  Ждем   ровно   сутки.  Если   они  не
обнаружатся, я имею приказ вас расстрелять.
     -- Меньше народу -- больше кислороду? -- спросил Иван.
     -- Именно так, -- подтвердил человек в маске.
     --  Черт  возьми!  -- вскричал  Перегудов.  -- Конечно, было  бы смешно
взывать к здравому смыслу. Но допустите  -- а  вдруг их все-таки сцапали те,
что приходили убивать. Может быть, их нет уже -- ведь может быть такое, если
это, конечно, не ваши заячьи петли?
     -- Что делать, -- развел руками собеседник. -- Участь заложников всегда
непроста.  Убивать вас мне не хочется. Но моего желания  здесь недостаточно.
Так что ждите... И если веруете -- молитесь.
     * * *
     Они выбрались из-под  цистерны топливозаправщика, поднялись и без спеха
-- какой  нормальный  служивый  разбежится уродоваться  и  рвать  пупок?  --
вразвалку двинулись  туда,  где шла погрузка. Навстречу подскочил  маленький
злющий прапор.
     -- Чего, бля, будки воротите? Народ надрывается, а эти ходют, как курвы
в пачках! Из какой команды?
     -- Из второй, -- вытянулся Пастух.
     -- А ну марш! Во-он тот контейнер тягайте! Нечего, нечего!
     -- Есть! -- вяло козырнул Пастух и закатал рукава.
     Как  и положено,  техники безопасности тут не знали никакой -- страшная
тяжесть могла  подмять,  придавить, раздавить  любого ежесекундно. Из  всего
инвентаря имелись только  пятитонный  автокран,  который  осторожно  шуровал
стрелой, чтоб  между делом не шарахнуть контейнером по самолету,  да толстые
рабочие рукавицы для личного состава. Напялив их, друзья деловито кинулись в
гущу солдат, уперлись плечами, руками -- и пошла работенка!
     В темноте ярко светили прожектора, мелькали тени, блестели мокрые лица,
в  воздухе  висел  мат,  десятки хриплых дыханий,  смех, команды  и извечное
"И-и-и-раз! И-и-и-два!  Взяли! Взяли!". Самое  трудное было стащить ящики  с
открытых прицепов тягачей и осторожно, мягко установить на ролики аппарелей.
За  этим  бдительно следили  авиаторы, ответственные за  сохранность  летной
материальной части.
     Пятый ящик, седьмой, девятый... Мускулы горели, в них словно вскипала и
пузырилась  кровь.   Оба  --   и  Пастух  и  Боцман  --   с  их  многолетней
физподготовкой  и  то  выдохлись  через  полчаса.  А  внутренние  лебедки  и
транспортеры втягивали груз внутрь самолета. Несколько офицеров в кожанках и
в  форме  ВВС,   видимо  члены  экипажа,  строго  распоряжались   правильным
размещением груза, чтоб не нарушить центровку "Руслана".
     -- Куда спешим-то так, товарищ лейтенант? -- задыхаясь, повернулся один
из солдат к здоровенному парню в замызганной полевой форме.
     -- Значит, надо, раз спешим! -- огрызнулся тот.
     -- Перекур бы, товарищ лейтенант.
     --  На  гражданке,  бля,  перекуришь,  --  мыча  от  натуги,  отозвался
лейтенант.
     Однако и сам, видно, обессилел, крикнул зычно:
     -- Первая, вторая! Пять минут на передых!
     Пастух  и  Боцман  вместе  с  другими  солдатами  и младшими  офицерами
вповалку рухнули --  кто на бетон, кто на травку. Момент был опасный -- этот
верзила лейтенант запросто мог задать крайне  неприятный вопрос, кто такие и
откуда взялись. Но темнота, сутолока, усталость... -- как и всем, лейтенанту
было ни до чего.
     Пять минут  пролетели  мигом,  и  снова,  поплевав на  ладони  и  надев
рукавицы,  они  вместе  с  другими  кинулись  на  ящики,  как  в   последний
решительный бой. Где-то здесь, в этих контейнерах и обшитых сосной коробках,
скрывалось  то,  ради  чего  они  выкладывались  и  рвали  жилы,  ради  чего
отправлялись теперь, может быть, в самое дальнее, невозвратное путешествие.
     Вдруг рука Боцмана крепко сжала локоть  Сергея.  Тот  быстро обернулся.
Хохлов  показывал  куда-то глазами. Пастух  глянул искоса -- в тени самолета
негромко переговаривались  несколько офицеров. Один из них стоял вполоборота
-- худой, высокий, в форме подполковника военно-воздушных сил. Не узнать его
было невозможно.
     Дядю Костю они узнали бы в любом мундире.
     Он  как бы  не  видел  их  в упор.  Стоял  неподалеку, прислушиваясь  к
разговору,  поглядывал  туда-сюда  и  беспокойно  разминал  сигарету,  видно
здорово мучаясь  исполнением  священной  заповеди  авиации:  на  летном поле
курить  строго запрещено. В другой руке он держал обычную офицерскую кожаную
папку-планшетку.
     Пастух  и  Боцман  переглянулись.  Эта  минута,  наверное,  была  самой
радостной за весь этот долгий, выматывающий душу день.
     * * *
     В  подземный  гараж, где человек в  маске  допрашивал Перегудова, вошла
Марина с подносом, на котором была превосходная  закуска и рядом с небольшой
бутылкой коньяка -- сигареты.
     -- Это что же -- пир перед казнью? -- улыбнулся Док.
     --  Возможно,  --  кивнул  человек в  маске.  -- Кстати,  девушка может
остаться с вами.
     -- На  десерт? -- поднял брови Иван. -- Нет уж, благодарю. Неподходящие
условия. Так что уж давайте без сладкого.
     Они ушли. Иван  прошелся по гаражу,  прикидывая,  где бы тут  мог  быть
спрятан глазок телекамеры. Ясное дело, не нашел...
     Этот допрос навел его на серьезные размышления.
     Работа военного хирурга научила его мыслить быстро -- накинуть  крючок,
пережать сосуд, отсечь, подшить, не ошибиться. Многим парням сумел он спасти
жизнь, не растерявшись в критические мгновения у стола.
     Нельзя было ошибиться, растеряться и сейчас. Конечно, не  стоило  тогда
разделяться. Но был ли другой выход? И вот  теперь от того, живы ли Серега с
Митькой, сумеют  ли выкрутиться Семка с Олегом, смекнут ли, как  действовать
дальше и что без них им с Трубачом хана, -- зависело все.
     Он  подумал о матери, о  бывшей жене,  о сыне... Если что -- никогда не
узнают. Никогда.
     Скрипнули засовы.  В гараж втолкнули Трубача.  Лицо  его было  в крови,
огромный кулак распух, он любовно дышал на него и рассматривал с интересом.
     -- Бедняга, -- посочувствовал Иван.
     -- Да уж! -- кивнул Николай. И снова подул на руку.
     -- Да не ты, мудила грешный! -- расхохотался Док. -- А тот, кто попался
под твою кувалду. Что стряслось-то?
     Они  прекрасно  понимали,  что  каждое слово их слышат  где-то  там, за
стеной или наверху.
     -- Что-что... --  мотнул  буйной головой Трубач. -- Говнюки несчастные!
Стали мотать струны, слово за слово -- ну и сказали, будто Пастух с ребятами
вышли из дела, а нас кинули на живодерню. Тут и подвернулся один...
     -- Ну и как? -- с живым интересом спросил Иван.
     -- Водой отливают... -- вздохнул Трубач. -- И рука вот болит. Отвык без
тренировки.
     -- Погоди,  -- сказал Иван.  -- Не скули.  Сейчас попользую тебя старым
народным способом. Так называемая газетная терапия.
     --  Это  что еще  за  способ? --  Николай с грустью посмотрел  на  свой
лиловый кулак.
     В  гараже было сложено немало газет и журналов. Иван оторвал страницу с
черно-белой фотографией улыбающихся друг другу Чубайса и  Коржакова, обильно
смочил минеральной водой из своего ужина, разорвал  на кусочки и обложил ими
ручищу Друга.
     --  Заживет  как на собаке, -- заверил  он. --  Ну  а  помимо  кулачных
упражнений?..
     -- Всю душу вымотали -- кто, что, когда... Расстались на том, что, если
наши не возникнут, кончат...
     -- У меня тот же сюжет, -- сказал Перегудов.
     --  И  куда они могли  деться,  олухи? Должны же понимать: не прискочат
сюда --  нам  крышка.  Может,  эти  пугают  просто?  -- еле  заметно  Трубач
подмигнул другу. -- Психологическое воздействие?
     -- Не похоже, -- ответил Док. -- Лично я воспринял все это всерьез.
     И, помолчав, прибавил обычную свою фразу:
     --Давай-ка, Никола, исходить из худшего.
     * * *
     Часа через  полтора погрузка  "Руслана" на аэродроме в  Чкаловской  уже
подходила к концу. Почти весь груз был установлен и закреплен в  необозримом
чреве "Руслана",  осталось всего несколько последних  ящиков.  За это  время
они, как и  многие другие, не раз побывали  в самолете,  забирались внутрь и
вновь  выходили  на  летное  поле  --  то  через  переднюю,  то через заднюю
аппарель. Пристрелянным  глазом Пастух уже  выделил  среди  тех,  кто  был у
самолета,  семерых  крепких  парней  в  такой же, как  и  у  них,  пятнистой
камуфляжной форме, но в утепленных куртках.
     Эти в погрузке участия не принимали  -- безразлично стояли в сторонке в
тени  титанического   крыла   "Руслана",  прохаживались   вдоль   груза   на
автоплатформах,  как бы мысленно  примеряясь  к  чему-то.  С  виду --  самые
обыкновенные служивые, люди  как люди. И только лица, только глаза, их общее
непроницаемо-сосредоточенное выражение дало бы  человеку  догадливому ключ к
пониманию того, кто они и зачем здесь.  Всмотревшись, в одном  из них Пастух
без труда узнал давешнего майора Боба.
     --  Приметил компанию? --  столкнувшись  с  Боцманом,  коротко  обронил
Пастух.
     -- Угу. Не слабые парнишки.
     --  Это они, -- сказал  Пастух.  --  Видишь  того  длинного, худого, со
шрамом? Это майор Боб. Он девчонку задавил. Ночью они приходили.
     Уже  давно стемнело. Жизнь на летном поле окончательно стихала,  бортов
больше не  приходило,  и  только здесь, в  лучах  прожекторов,  продолжалась
сутолока  и  движение. А полковник Голубков все не  подходил к  ним, смотрел
куда-то  мимо, по-прежнему  не замечал.  Ну  -- последний  решительный  бой.
Остался всего один  контейнер. Помогая крану,  десятки  солдат облепили его,
началась толчея.
     Вдруг кто-то сильно толкнул Боцмана и, будто споткнувшись, ухватился за
его плечо.
     В  то же мгновение  огромная  лапища  Хохлова ощутила  и  крепко  сжала
небольшой, но увесистый полиэтиленовый пакет.
     -- Извините, товарищ подполковник!
     -- А, ладно! -- махнул рукой Голубков. -- Работай, работай!
     Боцман  незаметно передал Пастуху  посылку  полковника, и Сергей быстро
сунул  пакет  за пазуху. Улучив момент, Пастух как бы мимоходом ощупал пакет
под пятнистой тканью, оглянувшись, быстро присел, вытащил, кинул взгляд. Под
прозрачной оболочкой  лежала  маленькая записка. Он стремительно пробежал ее
глазами.
     "Груз на борту. Вероятно, будет предпринята попытка  угона и  посадки в
Рашиджистане.  Любой  ценой предотвратить изменение  курса и  угон.  Посадка
только в заданном пункте маршрута! Груз ни под каким видом не должен попасть
в чужие руки. Угонщиков оставить живыми!"
     Боцман выжидательно смотрел на командира.
     Те семеро, которыми, видимо, срочно заменили их команду для решения той
же   задачи,   стояли  поодаль  кучкой,  изредка  перебрасываясь  словами  и
оглядываясь  по сторонам. В любую секунду кто-то  из них мог приглядеться...
узнать или вычислить их.
     Фюзеляж все еще был распахнут с обоих концов и просматривался насквозь.
Притороченные надежными фиксаторами, ящики стояли друг за  другом в два ряда
чуть не во всю его длину от носа до хвоста. Их закрепили строго симметрично,
но  они  все  были разные по ширине, и  Сергей,  прикинув,  понял, что между
рядами и по продольной оси должны кое-где образоваться промежутки и зазоры.
     -- Ну, пан или пропал!
     Едва  заметив  первую  же  расщелину,  они  метнулись  к  ней,  кое-как
протиснулись в узкую щель,  еле поместившись между досками обшивки. Пролезли
и замерли, прижавшись плечом к плечу.
     -- Значит, тут и карачун нам,  --  со странным  спокойствием  прошептал
Боцман.  -- Если пойдет смещение на вираже хоть сантиметров на пятнадцать --
раздавит, как мух. Одна юшка останется.
     -- Значит,  юшка, -- сказал  Пастух.  -- Хотя,  по-моему, закреплено на
совесть.  Вихлять не должно. Иначе эти  киты  никуда бы  не долетали. Думай,
Боцман!  Перед  взлетом  наши  голубчики   наверняка  обнюхают  все  углы  и
закоулки... Пока рядом никого -- лезем наверх,  там должно быть заглубление.
Заляжем, как в окопчик. Может, и не заметят.
     -- А! -- махнул рукой Хохлов. -- Да гори оно все! А ну, подсади меня...
     Они взобрались и  прижались к верхним  доскам ящиков. Все ладони были в
занозах,  но они даже не замечали этого.  И  действительно,  буквально через
минуту внизу раздались шаги многих ног, мелькнули отсветы фонарей.
     -- Нету, все чисто... -- донесся чей-то голос.
     -- Кабан, наверху погляди!
     --  Ага, сейчас... -- отозвался  кто-то. --  Тьфу,  бля, тут  все  руки
занозишь...
     В  то же  мгновение  Пастух  и  Боцман соскользнули вниз,  в продольный
нижний зазор,  где были  пять  минут назад. Из-за массивных контейнеров  эта
щель насквозь не просматривалась.
     -- Хорош! -- послышался из-под  потолка грузового  отсека  тот же голос
проверяющего. -- Никого!
     -- Шмонялы  хреновы!  -- прошипел Боцман. --  Кажись, мы закрепились на
плацдарме.
     -- Ну давай, брат, глядеть, что нам тут за подарки от Деда Мороза... --
прошептал Пастух.  Он отодрал скотч и заглянул  в пакет. Там было именно то,
что  и требовалось им, -- тонкие листы кальки с чертежами разрезов  фюзеляжа
"Руслана", на таких же кальках  -- фрагменты  навигационной карты  со схемой
маршрута и четко проставленными показаниями магнитного компаса и московского
времени в  разных  точках,  три  пары  легких  пластиковых наручников, моток
крепчайшего  пенькового  шнура,  два  почти  невесомых  маленьких  пистолета
"колибри", а также  две плоские  черные  "зажигалки",  точно такие же, как у
самого Голубкова.
     -- Живем! -- прошептал Боцман. -- Классное ассорти. Пальчики оближешь.
     Внезапно  одна  из   "зажигалок"   начала  дрожать   и  вибрировать  --
точь-в-точь  как  пейджер с отключенным  звуковым  сигналом.  Недолго думая,
Сергей щелкнул, и из крышки выскочил  тонюсенький штырек-антеннка. Он поднес
"зажигалку" к уху.
     -- Значит, на  месте, -- чуть слышно пискнуло из черной  коробочки.  --
Можете поддерживать связь между собой. Прием!
     Боцман поднес к губам свою "зажигалку":
     -- Благодарим. Устроились с комфортом. Экипаж с ними?
     --  Информацией  не  располагаю,  --  хором  пиликнули обе  "зажигалки"
искаженным голосом Голубкова. -- Там разберетесь. Ну, удачи вам!
     --  Слушай, Пастух, -- шепнул  Боцман, -- в  ногах правды нет. Давай-ка
ляжем. Тогда нас и вовсе никто не приметит...
     Он не успел договорить -- по  телу  самолета  пробежала  тяжелая дрожь,
загудели  электромоторы  и приводы гидравлики:  поднималась, закрывая проем,
задняя  аппарель.  Одновременно, задраивая фюзеляж спереди,  опускался  вниз
обтекаемый нос.
     -- Отдали швартовы, -- прошептал Боцман.
     -- Знаешь, -- ответил Пастух, -- курить хочется. И... выпить.
     --  Вах-вах, -- приглушенным смешком отозвался Боцман. -- А как же наши
святые обеты?
     В  этот  момент в кармане у  Пастуха и на  поясе у Боцмана одновременно
завибрировали  пейджеры. Пастух  вытащил  плоскую  черную  коробочку,  нажал
маленькую кнопку дисплея и подсветку. На экранчике значилось:
     "23.45. Вновь подтверждаем место встречи в любое время завтра до 22.00.
В случае неявки после указанного времени известные вам лица будут отправлены
в Могилев".
     Они встретились глазами в полумраке.
     Теперь все зависело только от Всевышнего.
     * * *
     Через два  с  лишним  часа, уже  в наступившей  ночной  темноте, личный
вертолет  Ми-8  генерала   Нифонтова  совершил  вторую  посадку  на  военном
аэродроме в  Андреаполе  под  Тверью,  невдалеке  от  тяжелого транспортника
Ил-76.
     -- Можете пока отдыхать, -- сказал  тот немногословный человек, заботам
которого Голубков при расставании в Чкаловской поручил Артиста и Муху. -- Мы
получили пока  еще не все, что вам потребуется...  Полет  предстоит тяжелый.
Погода на маршруте дрянь. Но времени нет. Вылетим при любых метеоусловиях.
     --  Новости,   как  обычно,   самые  приятные,  --  заметил  Семен.  --
Обнадеживают. А в чем именно наблюдается недокомплект?
     -- Увидим.
     Этот  замкнутый  парень, не намного старше  их самих,  видимо  ровесник
Боцмана и Пастухова, а может, и Трубача, был явно не склонен к сближению.
     -- Все понятно, -- сказал Муха. -- Ждать, так ждать.
     --  Можете  сразу  располагаться в  транспорте, -- кивнул  попутчик  на
открытые  люки и заднюю  аппарель  "ила", -- на нем  и  полетим. Там для вас
приготовлены спальные места и ужин.
     Места, отдых, ужин... Но на уме было другое:  как там друзья, что там с
ними, удалось ли им то, что должны были выполнить, или...
     -- Мы пойдем... малость пройдемся, подышим, -- сказал Артист.
     --  Нет,  -- непреклонно покачал головой сопровождающий.  -- Отлучаться
запрещено. Будьте у самолета в поле зрения.
     -- Во гусь! -- м