отнув головой, прошептал Муха. Артист осведомился: -- Что, и на пять минут нельзя? -- Даже на одну. Таков приказ. -- Так точно, товарищ... капитан, -- прикинув, наугад сказал Артист. -- Подполковник, -- спокойно поправил попутчик. -- Впрочем, не важно. Можно без званий. -- Ну а как зовут вас хотя бы -- узнать можно? -- Можно. Хотя пока и это не обязательно, -- невозмутимо отозвался тот. Они стояли втроем на ночном аэродроме у огромного черного силуэта самолета, в котором тускло светились лишь несколько иллюминаторов. Было прохладно, звезды затянуло тучами, все сильней задувал ветер, где-то у горизонта посверкивали зарницы. -- Сюда идет, -- заметил молчун подполковник. -- Кто? -- с некоторой обидой в голосе спросил Олег. -- Гроза. И похоже, не слабая. -- А вы тоже с нами полетите? -- поинтересовался Артист. -- Полечу, -- кивнул подполковник и отвернулся. Артист поманил Олега, и они отошли немного в сторону, подальше от этого малоприятного субъекта. -- Странный какой-то... -- сказал Семен. -- Конечно, фирма "Голубков и К°", прямо скажем, не голубиная. Но все же... Время шло, они ждали и ждали... Гроза ходила кругами, понемногу приближаясь, обкладывая со всех сторон небо, и перед предстоящим полетом это настраивало не на самый оптимистичный лад. Они бродили вдоль самолета, присаживались на широкие колеса шасси, поглядывали на зловещее темное небо, на мрачного провожатого, нет-нет да и выглядывавшего из толстого брюха самолета. -- Прямо хозяин тут... -- бормотал Олег. -- Конвоир, блин... Наконец часа через полтора, когда стояла уже глубокая ночь, где-то вдали послышался приближающийся звук автомобильного мотора и рокот шин по бетону. По серебристому фюзеляжу "ила" скользнули пятна света -- Артист и Муха одновременно обернулись и зажмурились. Какая-то машина летела к ним из темноты, будто пропарывая их насквозь горстью ярчайших белых и желтых фар. Вот она ближе, ближе... -- А это ваш экипаж, -- сказал, подходя, немногословный подполковник. Машина подкатила и замерла. Они пригляделись. Во тьме чуть поблескивали обводы белого внедорожника. Это был английский "лендровер", полностью оборудованный согласно стандартам международных ралли -- со множеством фар, с запасками и канистрами на крыше, с какими-то надписями по бортам и на капоте. По острому запаху нитрокраски легко было догадаться, что все картинки и буквы нанесены на кузов совсем недавно, буквально считанные часы назад. Из машины выскочил взмыленный водитель. -- Кому агрегат? -- Вот им, -- подойдя, сказал подполковник и, обернувшись к Олегу, коротко приказал: -- Развернитесь и въезжайте в самолет. Муха уселся за руль. Впервые оказавшись за рулем такой изумительной игрушки, он забыл обо всем. Плавно тронувшись с места, он осторожно въехал в брюхо самолета. И в это время, сначала редко, а потом все чаще, все сильней и громче застучали капли дождя. -- Ну, вот и все, -- сказал подполковник. -- Располагайтесь, пристегивайтесь. Гроза приближалась. Молнии уже сверкали в разных концах неба, гром грохотал почти беспрерывно. Шум ливня, колотящего по обшивке самолета, казался еще сильнее в гулком пространстве фюзеляжа. -- Неужто попремся прямо в ураган? -- проговорил Муха, с тревогой глядя на Артиста. -- Я не согласен. -- Ты же слышал, он сказал -- при любых условиях, -- хохотнул Артист. -- И вообще, лейтенант Мухин, вы меня изумляете. Вы же должны являть образец мужества. -- Ну да, -- сказал Муха, -- на земле. А там... -- и он опасливо ткнул вверх, где разверзлись хляби небесные. -- Погоди, пойду справлюсь у вагоновожатого. Артист поднялся и, миновав жестко закрепленный белый "лендровер", а также высокие штабеля картонных коробок с чем-то полезным для "свободного Туркменистана", отправился вперед, в пилотскую кабину. Он вежливо постучал, но за шумом дождя его, кажется, не услышали. Семен постучал громче, и тогда дверь отворилась. То, что он увидел, поразило его. В левом пилотском кресле командира, с наушниками на голове, сидел не кто иной, как их скупой на слова сопровождающий. -- Простите, -- опешил Артист, -- я что-то ничего... не соображу... Тут совсем близко грянул гром, за стеклами кабины на доли секунды как будто вспыхнул и снова погас яркий солнечный день. "Провожатый" обернулся, строго-вопросительно глядя на Семена. -- Я... хотел спросить, -- крикнул Семен. -- Так вы, значит... Тот сбросил наушники, чтобы слышать говорящего. -- Я говорю, -- начал опять Семен, -- не пора ли нам в путь? -- и постучал по своим часам. -- Как бы не опоздать. -- А-а... -- сказал молчун. -- Не терпится? И впервые губы его тронуло нечто похожее на улыбку. К Семену обернулся второй пилот: , -- Не бойтесь. И можете успокоить своего друга. Прямо в бурю вас никто не повезет. -- Между прочим, я и не боюсь, -- с некоторым апломбом заявил Семен. -- Если что меня и волнует, так только сохранность государственного имущества, -- и он похлопал по косяку двери пилотской. -- Зато мы боимся, -- сказал подполковник. -- Так что ждите... Гроза не стихала долго, еще часа два. То отходила, то возвращалась опять. Артист с Мухой устроились на жестких откидных лежаках. -- Неплохо начинается наше путешествие, -- заметил Семен. -- Как считаешь? -- Говорят, если какое дело дождичком обмоет -- к удаче, -- не очень уверенно обнадежил Олег. -- А пока делать нечего, давай-ка посмотрим наши карты. Что там за трасса. Одно дело -- по телеку балдеть, и совсем другое... Пакет с картами и пояснительными записками по всем остающимся этапам маршрута лежал на заднем сиденье "лендровера". -- Тут, конечно, за час не изучишь, -- сказал Олег. -- Люди с этими картами годами работают. На места выезжают, каждый поворот, каждый спуск и подъем проходят. Линия маршрута была извилистой, как запутавшаяся тонкая нитка. Кое-где она втекала в полоски шоссе, но куда чаще проходила пунктиром, рядом с которым имелись уныло-невнятные пометки: "Дорога не разведана", "Рельеф не установлен", "Ориентир нуждается в уточнении". -- Ну и как такие пометочки следует понимать? -- спросил Артист. -- Хм, -- почесал в затылке Муха. -- Скорее всего, там вообще ни фига не проедешь. -- И что тогда? -- спросил Артист. -- А тогда просто делают то, что и все. Тыкаются куда придется, в конце концов находят мостик или брод -- ну и проезжают... А часики-то стучат, всюду по трассе -- контрольные пункты, не отметился -- и привет! Впарят штрафные. Только нам ведь с тобой победы и фанфары ни к чему. -- То есть как? -- поднял голову Артист. -- Лично я проигрывать не собираюсь. Только теперь, склонившись над картой, Семен, кажется, в полной мере осознал, какую сложность представляет этот их предстоящий маршрут. Снова рядом громыхнул гром, весь корпус огромного самолета задрожал, словно на его крылья обрушились тяжелые камни. Семен печально вздохнул. -- Ты чего? -- повернулся к нему Мухин. -- Бедная моя мама, -- сказал Семен Злотников, -- если бы она знала... -- А лапа? -- улыбнулся Мухин. -- О папе и не говорю... -- сокрушенно покачал головой Артист. * * * Все вещи на этом свете пахнут по-своему -- машины, книги, собаки, травы, самолеты... Пастух и Боцман вдыхали сложную авиационную смесь запахов каких-то пластиков, специальной резины, гидрожидкости, виниловых шлангов, каленой стали и дюраля. -- О чем думаешь? -- шепнул Хохлов. -- Обо всем сразу, -- помолчав, отозвался Пастух. -- О жене, об Ольге... Думаю, как там ребята. Видно, круто им... Где-то мы оплошали. А ты? -- А я думаю, как у них тут с герметикой, в этой бочке с крыльями. Если герметизируют только верхний этаж, нам тут с тобой, Серега, на высоте крышка. Ни кислорода, ни давления. И температура под минус пятьдесят. -- Дай подняться на высоту, -- сказал Пастух. -- Ближе к Господу Богу. Авось выручит и спасет рабов своих, воинов. Боцман не ответил и поднес палец к губам. В задраенном фюзеляже шаги и голоса разносились гулким эхом, как в горной пещере. -- Взлетаю через десять минут... -- донесся уверенный начальственный бас -- вероятно, командира экипажа. В ответ донеслось невнятное бормотание, однако отдельные слова с трудом можно было разобрать: "...сопровождающие", "...спецохрана". -- Они, -- шепнул Боцман. -- А где ваши техники, специалисты? -- строго спросил командир. В ответ -- невнятная мешанина слов, из которой удалось выцедить лишь три слова: "...улетели... другим рейсом". Вскоре "Руслан" засвистел-зашумел четырьмя турбинами, вздрогнул, плавно стронулся с места -- видно, медленно порулил к взлетно-посадочной полосе и через несколько минут замер на старте. Турбины раскручивались все сильней... Тело машины наливалось чудовищной силой, и они, лежа на жестком покрытии пола, каждой клеткой ощущали все нарастающую вибрацию его могучих конструкций. Грохот делался все оглушительней... "Руслан" неодолимо потащило вперед, и он помчался по полосе, убыстряя бег. Боцман и Пастух почувствовали, как все нутро у них потянуло куда-то вниз и плотно заложило уши. "Руслан" оторвался от земли. Самолет взлетел и быстро пошел вверх, растворяясь в огромном черном небе. Через несколько минут лишь удаляющаяся красная мерцающая искра указывала направление его полета. * * * Ну, вот и все, улетели... Голубков взглянул на часы. Две минуты первого. Его напряжение достигло предела. Все ли они предусмотрели с Нифонтовым? Не упустил ли чего-нибудь он сам? Сумеют ли его парни выполнить задание, и если сумеют, то какой ценой? Сегодня самое трудное ложилось на них. Примерно час назад вертолет с тремя другими его посланниками уже должен был приземлиться в Андреаполе... Как прошла встреча Трубача-Ухова и Перегудова-Дока с теми людьми, что назначили им свидание на платформе в Быкове? Засекли ли его помощники тех, кто должен был прийти к ним на свидание? Сумели ли сопроводить до места? Что ждет Мухина и Семена на этих чертовых гонках? Как это бывало много раз в жизни, Голубков вдруг физически ощутил огромность этой ночной земли и неподвластную человеку непреодолимость расстояния. Полковник чувствовал запредельное изнеможение, какое испытывал уже не раз в своей жизни. Оно нередко наваливалось и раньше -- в Афганистане, потом -- в Нагорном Карабахе и особенно -- в Чечне. А в начале работы в управлении утомление ощущалось постоянно, чуть ли не каждый день. Ему шел пятьдесят третий год. И он лучше любых врачей понимал, что на таком "форсаже" долго не вытянуть. Надо было хоть немного передохнуть, хоть малость отдышаться. Он усмехнулся, подумав: от этого "ралли", от этой "гонки на выживание". В том же безумном режиме работа предстояла и завтра, и послезавтра, возможно -- еще много дней. Сменить его не мог никто ни на одном этапе. Сойти с дистанции он не имел права -- дублеров не было. Но сегодня он не мог уже больше повлиять ни на какие события, а уж тем более -- участвовать в них. Пора было отправляться в Москву. Но не было сил даже шевельнуться, и он понял, что обязан дать себе час передышки. Незадолго до взлета "Руслана", связавшись по радиотелефону с управлением, он вызвал машину. Она должна была скоро подойти. Ничего, подождут, подождут... После завершения погрузки "Руслана" жизнь на ночном аэродроме почти замерла. Солдаты куда-то исчезли, разбрелись офицеры, почти никого не осталось на летном поле и на стоянках, где виднелись вдали темные силуэты спящих самолетов. Радуясь прохладе свежего ночного воздуха, полковник обессилено присел на траву, привалился спиной к бетонному цоколю ангара. Несколько человек в военной форме и гражданской одежде вышли откуда-то из темноты, наверное, из штаба аэродрома. Похоже, как и сам он, эти люди остались на поле, чтобы присутствовать при взлете "Руслана". Стараясь быть незамеченным, полковник тихо отполз в сторону. Кем могли быть эти пятеро мужчин? Судя по всему -- тоже чужие здесь, не иначе те, кто каким-то образом был связан с его противниками. Уж коли они оказались тут, за ними надо бы понаблюдать, проследить, если получится, подслушать их разговоры. Прикрыв глаза, он расслабился -- аутотренинг всегда помогал быстро восстановить силы. Он спал и не спал, попеременно заставляя тяжелеть и теплеть то одну, то другую руку, в то же время чутко прислушиваясь к негромким голосам тех людей, что привлекли его внимание. Они не уходили, не уезжали, словно тоже ждали чего-то. Но вот оттуда, где стояли они, до него донесся едва различимый звук вызывного сигнала микрорации. И те пятеро тотчас двинулись с летного поля. Через секунду и он уже был на ногах и, стараясь быть незамеченным, пошел к главному КПП, где ярко светили прожектора и прогуливались у ворот люди с оружием. Вдруг один из идущих впереди оглянулся. И тут же раздался одновременно изумленный и недоверчивый возглас: -- Мать честная! Никак ты, Голубков?! Константин! * * * Дышать становилось все тяжелее: они поднялись уже на большую высоту, летели в семи-восьми километрах от земли. Все сильней ощущался и холод. Однако признаков глубокого кислородного голодания пока не было. Вероятно, фюзеляж был все же герметизирован, хотя и не так, как салоны обычных пассажирских лайнеров. Пастух и Боцман лежали между ящиками не шевелясь, у обоих затекли руки и ноги, ломило спину и шею. Это было опасно: перед тем, что им предстояло, мышцы должны были быть в идеальном физическом состоянии. А самолет поднимался все выше и выше... -- Задохнемся мы тут на фиг, -- под грохот двигателей прямо в ухо Пастуху с трудом выговорил Боцман, растирая свои немеющие руки и ноги. -- Ладно, -- ответил Пастух и взглянул на светящийся циферблат часов: они находились в воздухе уже второй час... -- Пошли на разведку. И они поползли друг за другом по тесному коридорчику в сторону хвоста, достигли сквозного поперечного просвета, расползлись по нему вправо и влево и осторожно выглянули из-за ящиков. В огромном грузовом отсеке стоял все тот же полумрак, лишь несколько светильников горели по бортам и в потолке небесного колосса. Но и этого света Сергею хватило, чтобы различить в хвостовой части фигурку человека, сидящего в кресле спиной к борту. Он был метрах в сорока и казался совсем маленьким, но, приглядевшись, Пастух с завистью увидел, что на лице того -- кислородная маска, а в руках -- укороченный "Калашников". Сергей повернул голову. И в носовой части сидел такой же вояка при оружии. Они снова сползлись в середине отсека. -- Двое, -- прохрипел Боцман. -- С оружием и в масках. -- И с моей стороны, -- сказал Сергей. -- Всего внизу -- четверо. Стало быть, наверху трое. Дышать было трудно, сердца колотились, перед глазами плыли сине-зеленые круги. Оставался только один путь -- он напрашивался сам собой. Не сговариваясь, они снова вскарабкались на ящики и поползли по ним в сторону хвоста. Тут их увидеть не могли. Огромный самолет плавно покачивало с крыла на крыло, и они что есть силы цеплялись на виражах за такелажные тросы и монтажные скобы. Ближе к хвосту шум двигателей стал намного сильней. Они ползли долго и наконец оказались над головами противников. Сгруппировались, вдохнули поглубже и одновременно обрушились на них сверху. Те, видно, дремали, так что дальнейшее заняло не более десяти секунд. Не дав ни тому, ни другому выйти из шока, они умело вырубили обоих, сорвали с них дыхательные маски, завладели оружием и, уже в масках, облачившись в бронежилеты и утепленные куртки противников, быстро заняли их места, подсоединив рифленые патрубки к разъемам кислородной системы. Несколько минут они с наслаждением вдыхали подогретый кислород. Казалось, бодрящая жизненная сила вливается в легкие, вытаскивая из бредового полусна. Двое поверженных лежали за высоким контейнером, и те, что были впереди, увидеть их не могли. Вдруг один из лежащих зашевелился. Вслед за ним раскрыл свои мутные глаза и второй. Боцман не стал мешкать. Спецснаряжение из посылки дяди Кости оказалось как нельзя кстати. Р-раз! -- и заклеены кусками скотча рты. Д-два! -- и сверхпрочные легкие пластмассовые наручники защелкнулись за спинами на запястьях. Т-три! -- тонкий пеньковый шнур перехлестнулся двойным морским узлом, крепко стянув лодыжки одного с лодыжками другого и намертво зафиксировался на крепежных тросах. Они лежали, выпучив глаза, профессионально спеленутые "двойным валетом" -- головами в разные стороны, ногами к ногам, и, видно, не могли еще уразуметь, что произошло. Боцман невозмутимо занял чужое кресло и строго погрозил лежащим пальцем. Те непроизвольно задвигались, пытаясь высвободиться. Дмитрий очень доходчиво показал им дульный срез своего автомата и на миг поочередно прижал к их ноздрям кислородную маску, мол, делайте выводы: выбор за вами. Вдруг под камуфляжем одного из блокированных ожила переговорная рация. Пастух стремглав метнулся и сорвал с обоих поверженных их переговорные устройства. Одну рацию кинул Боцману, на второй перевел рычажок и поднес к уху. -- Кабанов, Махотин! Как вы там? -- прошепелявила рация. Пастух выждал -- не отзовутся ли те, впереди, и после паузы проговорил в микрофон: -- Летим нормально. -- Горюхин! Климов! -- На связи! -- откликнулись сидящие в носовой части. -- Кофейку хотите? Горяченького? -- Не отказались бы. -- Сейчас принесу... Боцман вопросительно уставился на Пастуха. Тот вместо ответа поставил на боевой свой автомат. И Боцман вслед за ним сделал то же. Однако довольно долго, не меньше четверти часа, никто не появлялся. И что происходило там, наверху, понять было нельзя. Они сидели наготове в напряженном ожидании. Наконец на лестнице показалась фигура. До тех, что были впереди, ему, видимо, показалось ближе, и он двинулся к ним с маленьким термосом, чуть пританцовывая и хватаясь за толстые поручни, протянутые вдоль борта. А дальше произошло то, чего не ждали ни Боцман, ни Пастух. Тот, кто нес термос, что-то протянул одному из сопровождающих, и вдруг из этой его руки сверкнул огонь и сидевший с автоматом завалился на бок... И через мгновение та же участь постигла и второго охранника. Сергей и Дмитрий быстро встретились взглядами. Только сейчас оба поняли: именно для этого, лишь на роли заведомых покойников, их и затягивали в это дело. Лишь для того, чтобы предъявить потом кому-то их трупы. То ли в качестве жертв угонщиков-террористов, то ли наоборот -- как тела воздушных пиратов, застреленных при попытке захвата самолета. Друзья сидели друг против друга окаменев. Узнать их в кислородных масках было совершенно невозможно. Вот-вот убийца так же хладнокровно проследует в хвостовую часть, чтобы отправить в небытие Кабанова и Махотина, на чьих местах сидели теперь они сами. И что тогда? Пастух с предельной четкостью вдруг вспомнил все, что случилось за эти дни. Ненависть темным огнем окатила все его существо. Как просто, как легко они убивали! Он вспомнил слова приказа в записке Голубкова: "Не допустить угона. Ни под каким видом! Пресечь изменение курса". Значит, согласно их плану сейчас все и начнется. Но прежде должны ликвидировать их, то есть тех, чьи места они заняли. Но человек, минуту назад хладнокровно убивший членов своей команды, вместо того чтобы добраться до хвоста, вдруг... прежним путем вскарабкался наверх, скрылся в проеме, и тотчас снова заговорила рация: -- Кабанов, Махотин, как слышите? -- Нормально слышим, -- отозвался Сергей, понимая, что грохот двигателей неузнаваемо меняет все голоса. -- Второй и первый, -- сообщили по рации, -- кофе выпили. Как поняли? -- Вас понял! Мы видели. -- Начинаем ровно через десять минут. Оставайтесь на связи! Через минуту после сигнала чтобы были у нас. -- Понял! -- повторил Пастух. Он и правда понял. Эти двое, что лежали теперь связанные у их ног, были с убийцами заодно! По совести говоря, тому и другому полагалось по пуле. Подмывало въехать им промеж глаз, но сейчас имелись дела поважней. Пастух вел точный отсчет времени. Пять минут прошло, шесть... Он вытащил из-за пазухи кальку -- полетную карту с привязкой времени прохождения контрольных точек на маршруте. Сверился, просчитал... Все точно -- по истечении этих самых десяти минут "Руслан" должен был пересечь государственную границу и покинуть воздушное пространство России. Две минуты осталось, одна... Тридцать секунд! Двадцать! И тут из рации послышалось то, что заставило Пастухова невольно вздрогнуть: "Подари мне лунный камень... -- прохрипел из рации маленький динамик. -- Все пути преодолей..." * * * -- Мать честная! Никак ты, Голубков?! Константин! Голубков шагал во мраке, не зная -- откликаться ли, выдавать ли себя... Но окликнувший его уже оказался рядом. Деваться было некуда. -- Bon soir, mon colonel! -- на прекрасном французском приветствовал Голубкова грузный человек среднего роста, и полковник, к собственному изумлению, узнал в нем старинного своего приятеля, отличного мужика, коллегу по тем еще временам, когда он был в штате ГРУ, полковника ФСБ Витю Макарычева, с которым не один пуд соли съели они на разных континентах. -- Здорово! -- радостно воскликнул Макарычев, и несколько его молодых спутников вежливо отошли в сторону. На них попискивали рации и другие связные устройства, как обычно бывает на серьезных операциях. -- Здорово, черт! -- крепко сжал его руку Голубков. -- Какими судьбами тут? -- Какими? Служебными! А я, понимаешь, ексель-моксель, пока этого борова крылатого грузили, все смотрел издали -- ты, не ты? Летуном вроде не был... А ты здесь чего? -- Да так, -- усмехнулся Голубков, -- гуляю.... Ты где теперь, Витя, все там же? По прежнему ведомству? -- А куда нам, старичью, деваться? -- засмеялся Макарычев. -- Сейчас же знаешь как, на работу не устроишься. Только до тридцати пяти и берут. А ты куда делся? Голубков знал, что кому-кому, а Витюхе Макарычеву можно сказать и доверить многое. Однако вопрос оставил без ответа. -- Ладно, -- сказал Макарычев, -- молчи. Догадываюсь и так. Показав пропуска и удостоверения часовым у ворот, они подошли к своим машинам. -- Тебе в Москву? -- спросил Макарычев. -- Как поедем? Давай садись ко мне, посудачим по дороге, мои ребята поедут за нами в твоей. -- Охотно, -- сказал Голубков, -- сколько мы не виделись-то? -- Года три. Макарычев сам сел за руль, завел мотор, и они покатили по ночной дороге в сторону Щелковского шоссе. Оба понимали, что многие темы не подлежат обсуждению, что у каждого из их ведомств своя специфика. Они говорили о чем-то давнишнем, вспоминали, но вдруг до Голубкова как будто что-то дошло и страшно прояснилось в голове. Только безмерная его усталость помешала сразу и вовремя соединить и связать концы. Константин Дмитриевич порывисто схватил Макарычева за руку, сжимающую баранку черного руля его "сааба". -- А ну, Витя, остановись! Тот непроизвольно резко нажал на тормоз и свернул к обочине шоссе. Идущая сзади машина проскочила, обогнав их на сотню метров и тоже остановилась. -- Знаю, задавать вопросов не имею права, -- лихорадочно заговорил Голубков, -- как и ты мне. Вы там были на операции, это ясно. Скажи одно, но быстрей, быстрей! Она как-то связана с грузом этого "Руслана"? -- Ёксель-моксель! -- взволнованно вскрикнул Макарычев. -- Откуда ты знаешь? Мы же у себя вышивали этот узор почти полгода. В полной тайне. В полнейшей! Костя, говори скорей. -- Но мы тоже ведем это дело, понимаешь... И тоже секретность три нуля. Ты пойми -- там, на борту, мои люди! -- И... мои! -- побелев, простонал сразу севшим голосом Макарычев. -- Что ж там будет-то? Они же сейчас перебьют друг друга! * * * Ночь, которую провел Роберт Николаевич Стенин, расставшись с Клоковым, была самой страшной за всю его пятидесятилетнюю жизнь. По роду деятельности ему доводилось видеть много тяжелого, но то, что случилось теперь, было совсем другое. Он знал, что придется платить, что платят всегда, но что цена будет назначена такая -- и представить себе не мог. Он стал в одночасье заложником, жертвой, предназначенной к закланию. Все, что радовало еще утром, открывая простор идеям и начинаниям, в какие-то считанные минуты из белого стало черным, как "Белый дом" тогда, четвертого октября девяносто третьего. Теперь его сделали и сообщником убийства. На ослабевших ногах он вышел из подъезда Дома правительства. Солнце уже село. Сгущались сумерки. Несколько минут он никак не мог найти свою машину среди черных правительственных "мерседесов", "вольво", "саабов" и "Волг". Наконец нашел ее по номеру и сразу понял причину своего замешательства: за то время, что он был в кабинете у Клокова, сменили его личного водителя и охранников в машине сопровождения. Не церемонясь, ему ясно дали понять реальное положение вещей. Отныне всюду и везде ему суждено было жить под жесткой опекой клоковских клевретов. Стенин возвращался домой, на Кутузовский проспект, думая о многом -- о Черемисине, о его дочери, о собственной семье, которая тоже теперь была взята на прицел, о Клокове, которого он, оказывается, не сумел понять за столько лет, о том, кто он вообще -- этот спокойный властный господин, за десять -- двенадцать лет поднявшийся из небытия какого-то скромного НИИ на самый верхний этаж власти, о том, для чего мог потребоваться ему двигатель, и кому он предназначен и насколько надежна, неуязвима позиция Клокова -- большого друга Черемисина, общеизвестного защитника интересов России и противника продвижения двигателя "РД-018" на мировой рынок... Эта позиция Клокова была зафиксирована во многих заявлениях и документах -- он создал себе неоспоримое алиби на всех уровнях. И на уровне юридическом и, что, может быть, еще важнее -- в сфере людской психологии. Чужие, незнакомые и страшные люди везли его домой. Люди, наверняка имевшие приказ в любую минуту разделаться с ним, если бы он вдруг вздумал выказать строптивость, хотя бы малейшее минутное неповиновение. Во рту разливалась горечь -- проклятый желчный пузырь, молчавший столько лет, решил напомнить о себе именно сейчас. Стенину было страшно. И в то же время его деятельная натура яростно противилась мертвящей покорности. Он должен был найти выход, как находил его всегда. Тяжелее всего было сознавать, что косвенно или прямо, в той мере или иной, он был причастен к смерти своего начальника и наставника, масштаб и человеческие качества которого знал лучше других. И лишь одно не то чтобы оправдывало, но как бы слегка утешало -- что там, в кабинете, он не успел сказать Клокову о том, куда так спешил Черемисин... В ином случае он был бы прямым виновником, прямым наводчиком и пособником убийц. И тогда у него остался бы лишь один выход... С таким на душе и совести он жить бы не смог. И вдруг Роберт Николаевич засмеялся. Да ведь Клоков же знал все! Знал все заранее, дословно, если был засечен и подслушан тот разговор в машине. А он был подслушан, несомненно. Клоков наверняка отслеживал все контакты, он был осведомлен и о разговоре с Курцевским, и, значит, для него, Стенина, не было отныне ни мгновения свободы, ни минуты покоя. Этой ночью он не сомкнул глаз. Родные -- жена и двое сыновей, остались под Москвой, в их служебной квартире на "новой стройке", в поселке "Апогея". Он был один. А ему звонили и звонили -- о гибели Черемисина уже сообщили по телевидению и по радио в вечерних выпусках новостей. Разные люди выражали соболезнование, пытались узнать подробности. Почти до двух часов ночи он обсуждал с подчиненными и коллегами из других ведомств, институтов и конструкторских бюро все эти тяжелые неизбежные вопросы, связанные с прощанием и похоронами: венки, машины, приглашения, гражданская панихида... Ходя из угла в угол по кабинету, он говорил в трубку радиотелефона и знал: каждое слово слышит кто-то третий, каждое слово записывается где-то. Но уже не так, не там и не теми, как раньше, когда это было в порядке вещей. Теперь цель незримых соглядатаев была иной -- от каждого слова теперь напрямую зависела жизнь. Только в третьем часу звонки смолкли, и он, плюнув на камни в желчном пузыре, опрокинул по-русски полстакана коньяка. Но сон не пришел. Он сидел в кресле и думал, думал... * * * " Подари мне лунный камень... -- прохрипел из рации маленький динамик. -- Все пути преодолей..." В тот же миг там, наверху, видно, что-то произошло -- из рации послышались крики и шум, восклицания и властный, безжалостный голос: -- Командир! Сопротивление бесполезно! "Руслан" наш! В случае неповиновения грохнем вас и себя! Связь с землей прервана! Меняй курс! -- Скорей! -- крикнул Пастух. -- Митрич, за мной! Хватаясь за поручни, в кислородных масках с болтающимися рифлеными хоботами патрубков, они помчались вперед, достигли лестницы. Пастух взлетел наверх, резким движением отвел и сдвинул в сторону дверь, ведущую в верхний отсек самолета. За ним, прикрывая, кинулся Боцман... Дюралевые стены и пол были забрызганы кровью. Из троих угонщиков, что были наверху, двое стояли в проеме распахнутой двери пилотской кабины, наведя на командира и второго пилота такие же маленькие складные автоматы, как те два, что покоились теперь на дне Москвы-реки. Третий угонщик, развалясь, сидел, уткнув ствол в голову распростертого на полу одного из членов экипажа. Лицо лежащего было в крови. Увидев Боцмана и Пастуха, захватчик приветственно махнул автоматом и крикнул: -- Эй, Кабан! Махотин! Держите этого, я... Договорить он не успел... Чугунный кулак Боцмана свалил его с кресла на пол. Такой удар вышиб бы душу из любого, но тот был опытный боец, умел держать удар. Не выпустив оружия, на чистом автоматизме он в падении из положения лежа достал живот Хохлова ногой. Боцман отлетел в задний отсек, упал на спину и проехался по полу. Противник, не целясь, вскинул пистолет-пулемет. Пастух вышиб его выдвижным прикладом своего "калашника". Дмитрий судорожно кувыркнулся за высокую спинку кресла, но Сергей уже надолго "убаюкал" его врага. Все произошло почти мгновенно -- никто даже не оглянулся. Бортрадист-майор в белых наушниках как ни в чем не бывало спокойно сидел к ним спиной перед приборным пультом в своем закутке. Но вот он оглянулся и весело прокричал что-то Пастуху, явно приняв за одного из угонщиков. "Ах, во-от оно что! -- осенило Сергея. -- А майорчик-то -- с ними в деле!" Пастух быстро шагнул к нему и на миг стянул с себя маску, открылся. Он не ошибся -- лицо бортрадиста исказил животный ужас. Боцман был уже рядом -- в такие мгновения его башка работала на славу. Он сразу понял все -- сорвал с бортрадиста ларингофон с наушниками и с силой упер ствол "Калашникова" в его затылок. Тот обмяк от страха и замер, подняв руки. А те двое, что стояли у пилотской со знакомыми автоматами "ПП-95М" в руках, были заняты. И не оглянулись на шум. Да и зачем? Дело выгорело! На борту остались только свои да беззащитные летчики за штурвалами. -- Курс сто сорок семь! -- рычал длинный майор Боб, держа на мушке голову командира. -- Сто сорок семь, понял? Меняй курс, или я продырявлю твоего второго! Кроме тебя, всех кончу! А ты, подполковник, нас уж как-нибудь довезешь... За лобовыми стеклами "Руслана" стояла мертвенная чернота ночи, в полумраке просторной пилотской кабины мягко светились циферблаты и дисплеи приборных досок, помигивали красные и зеленые лампочки авионики. -- По магнитному компасу! -- заорал главарь. -- Отслеживаю показания и считаю до двадцати! Не уйдешь на сто сорок семь -- и твои летуны на твоей совести! Ра-аз... Два-а... Пастух понял: путь назад эти громилы себе отрезали. Свой выбор они определили сами: либо исполнить заказ, сорвать куш и затеряться на шарике, либо -- гробануться вместе с самолетом. Эта мысль сверкнула в голове, как вспышка. Он почти без замаха коротко рубанул Боба тем же прикладом по голове. Тот пролетел вперед и рухнул на кресло командира. Второй угонщик дернулся вправо, бессознательно нажав на спуск. Короткая очередь! Несколько пуль веером разошлись по кабине, брызнули искры и осколки приборов... И в тот же миг в кабину с громким свистом ударила тугая и острая, как ледяная спица, тонкая струя встречного воздушного потока -- видно, одна из пуль где-то пробила обшивку. Жгучий морозный шнур опрокинул стрелявшего навзничь, и его словно вынесло из кабины. Из-за пробоины спереди при скорости семьсот километров в час давление в кабине не упало, как при обычной разгерметизации, а резко поднялось... Все задыхались. Забортный холод обжигал сильней огня, почти все детали арматуры кабины сразу покрылись белым инеем. Самолет сильно качнуло, завалило на крыло и в нарастающем левом крене повело в сторону. Второй пилот отпрянул вниз и в сторону, чтоб не попасть на острие пронзающей воздушной спицы, молниеносно натянул кислородную маску и, перегнувшись через пульты и дроссели двигателей, приладил вторую ко рту и носу командира. Сергей увидел: лицо второго пилота в крови -- то ли поранило осколками стекол, то ли задело скользнувшей рикошетом пулей. И в эту минуту тот откинул крышку какого-то ящика, выхватил свой табельный пистолет и навскидку дважды выстрелил через плечо в Пастухова. Пули ударили в грудь, но титановые пластины и кевлар усиленного бронежилета устояли. Сергей упал за кресло и закричал: -- Дурила! Мы же с вами! С вами, балда! Но второй летчик этого не слышал, он выронил пистолет и сполз в кресло, потеряв сознание. А командир, кажется, вообще не успел ничего сообразить -- сработал рефлекс профессионала: разгерметизация корпуса -- значит вниз, вниз, резко вниз! Здоровенный, как медведь, под стать своему самолету, подполковник что есть силы отжал рогули штурвала вперед. Многотонная масса "Руслана" не давала быстро выполнить маневр экстренного снижения -- рули управления отзывались с задержкой. Но вот громадная летающая машина послушалась и пошла к земле. Все быстрей, все круче... Меньше чем через минуту "Руслан" уже плыл на высоте четыре тысячи двести метров, командир выровнял его и, снизив скорость, перевел в горизонтальный полет. Струя воздуха из отверстия била уже не с такой силой. -- Командир! Включай сигнал бедствия! -- заорал Сергей. -- Сигнал "секьюрити" или "мейдей"! Тот порывисто обернулся: -- Откуда знаешь?! -- От верблюда! -- крикнул Пастух. -- Врубай, ну! -- Вся связь отказала! Вся начисто! Глушняк! * * * -- Ладно! Хватит в секреты играть, -- решился Голубков и посмотрел в глаза Макарычеву. -- Я тебя знаю, ты -- меня. Не продадим. Назови только имя твоего главного фигуранта. -- Генерал Курцевский. Двигатель "Зодиака", так? -- Ты... ты со своими можешь связаться? -- закричал Голубков. -- Не могу. Пока -- не могу. По условиям плана операции. А ты со своими? -- Я и подавно. -- Давай назад! -- зарычал Макарычев. -- Назад, Костя! Скорее на аэродром! Надо связаться с экипажем, любой ценой дать им знать. "Свой своих не познаша"! -- Нельзя, -- замотал головой Голубков. -- Там наверняка сейчас всюду люди Курцевского. Завалим все. И свою операцию, и вашу. -- Но экипаж-то самолета наш, понимаешь? Они включены в схему операции. Откинувшись на сиденья и закрыв глаза, нервно шевеля губами, Голубков мучительно искал выход из сложившейся ситуации. Разобщенность и несогласованность работы спецслужб, кажется, загубила все дело. Никакого выхода не находилось. И Голубков чувствовал, что сердце сейчас разорвется в груди, как граната. -- К черту аэродром! -- крикнул Макарычев. -- Единственный шанс -- через наш канал ФСБ связаться с оперативным дежурным главного штаба ВВС и военно-транспортной авиации. Передать на борт, чтобы сымитировали критическую неисправность -- отказ двигателя, отказ управления -- что угодно. Пусть идут, как будто на вынужденную, на любую точку по маршруту, где только может сесть "Руслан". А уж там, на земле, как Бог даст. Другого выхода просто нет. -- Ладно, -- сказал Голубков. -- Связывайся с дежурным. А я пока доложу своему начальству. Константин Дмитриевич вытащил из внутреннего кармана подполковничьего кителя мобильный телефон спецсвязи. Нифонтов тут же снял трубку. Полковник Голубков кратко обрисовал положение. -- А-а, черт! -- воскликнул Нифонтов. -- Ваши действия? Голубков ответил. Нифонтов молчал с минуту. Потом сказал: -- Ну, хорошо, согласен. Только бы не опоздать. В это же время Макарычев по горячему каналу связи соединился с оперативным дежурным главного штаба Военно-воздушных Сил и потребовал напрямую соединить его с "Русланом" -- бортовой номер 48-220. -- Сейчас узнаю, -- отозвался дежурный. Вновь потянулись минуты ожидания. Наконец сквозь треск помех донеслось: -- Борт сорок восемь -- двести двадцать не отвечает. Связь потеряна... Оба полковника молча глядели друг на друга остановившимися от ужасного известия глазами. * * * ..."Руслан" летел наобум, без связи с землей, рискуя в любую секунду столкнуться с другим самолетом -- вся надежда была только на военных и гражданских диспетчеров службы воздушного движения -- они могли по своим локаторам развести их с воздушными судами на встречных курсах... И летчики и Пастух отлично понимали -- что значит оказаться в таком положении в ночном небе. В это время в грузовом отсеке внезапно послышались оглушительные удары и треск дерева. Один из ящиков груза внезапно рассыпался, за ним развалился второй, и из них прямо по доскам выскочили восемь могучих молодых мужчин в черных комбинезонах и стальных касках с прозрачными забралами, с маленькими автоматами "клин" в руках и автономными ранцами жизнеобеспечения за спиной. Один за другим они ринулись наверх. Двое ворвались в рубку бортрадиста, где Боцман держал на прицеле поднявшего руки вверх изменника майора. -- Сука! -- заорал один из них Хохлову. -- Кидай ствол! Очумевший Боцман, не в силах уразуметь, что происходит, подскочил, рванулся в сторону, успев лягнуть ногой одного из нападавших, но в то же мгновение был надежно обездвижен неизвестными в черном. -- Что, гад, -- прохрипел, наклонившись над ним и защелкивая наручники, один из ворвавшихся, -- не вышла затея? В этот момент майор-бортрадист словно очнулся и торопливо переключил несколько тумблеров на панели радиостанции. -- Мужики! Он с ними! -- заорал Боцман. -- С угонщиками! Держите его! Он сейчас своим отсигналит! -- Ты, что ли, не угонщик? -- дрожа от возбуждения, оскалился второй в черном. Но почему-то все же послушался, крутанул кресло бортрадиста, так что тот оказался спиной к пультам. Пастух сражался с тремя неизвестными в черном. Но те одолели, скрутили, швырнули на пол и тоже замкнули наручники на его запястьях и лодыжках. Один из нежданных попутчиков наклонился к командиру. -- Ну, ты молодчага, подполковник! -- еще в азарте схватки, быстро выговорил он. -- Просто герой! Все четко сделал! Лучше, чем по плану. Что тут было-то хоть? Мы там в этих сундуках сидели на связи, так и не поняли ни хрена. -- А я, что ли, понял? -- тяжело дыша, пробасил командир. -- Ну ничего, мы сейчас со всеми разберемся! -- тот, что, как видно, командовал этими "черными", выскочил из пилотской, ошарашено оглядел пейзаж после битвы. В проходе лежал окровавленный бортинженер. За порожком пилотской валялись двое. Один -- майор Боб, которого "загасил" Пастух, уже приходил в себя и что-то хрипло мычал, второй был мертв, и вид его был страшен -- рот разорвало в лоскуты непонятной силой. Чуть дальше к хвосту на полу радиорубки корчился скованный наручниками здоровенный детина с рассеченной губой, и плюясь кровью, отчаянно матерился. Рядом, спиной к радиооборудованию, сидел радист в майорских погонах, серо-зеленый, как мертвец. Еще дальше по проходу, за креслами, ворочался еще один, в пятнисто-зеленом камуфляже. Его руки и ноги тоже надежно фиксировали наручники. -- Ни-и хрена не понимаю! -- повертев головой, пожал плечами старший из "черных". -- Что тут делалось-то? Вроде без нас обошлось... Он склонился над Пастухом. С силой рванул с него кислородную маску. Да так и сел: перед ним лежал, сузив холодные серые глаза, не кто иной, как его старый друг по командному училищу офицеров спецназа Серега Пастухов. -- Мать моя! -- не веря глазам своим, покачал он головой. -- Никак Пастух! Сука порченая! Ты с кем же это снюхался? Вглядываясь, часто-часто заморгал Пастух. Из-за каски с забралом узнать говорящего было невозможно. Тот понял это и сорвал каску с головы. -- На, на! Посмотри мне в глаза! Так вот, значит, как мы с тобой встретились? -- Мудила! -- заорал Пастух. -- Ну и мудила ты, Гусев! Да сними ты с меня браслеты! Ты-то здесь откуда? Где служишь? -- Я-то? -- недобро засмеялся Лешка Гусев. -- Я-то теперь зам командира спецотряда антитеррора ФСБ "Молния" майор Гусев. А вот ты кто со своим отморозком? -- Скажу, -- неожиданно улыбнулся в ответ Пастух и закрыл глаза. -- Лет через тридцать... -- Нет уж, земеля, отвечай! -- тряханул его Гусев. -- Сейчас отвечай, ну! -- Погоди, майор, -- из-за спинки левого кресла показался командир. -- Не гони коней. Он вроде и выручил нас с моим вторым. Вы-то сами где застряли? --"Где-где"?! -- Гусев выматерился. -- Ты ж самолет в крен бросил, после -- вниз, нас в ящиках всех прижало, вповалку... Запоры заклинило -- ни туда, ни сюда. Вот и подзадержались... -- Вон того... главного угонщика он приложил, точно тебе говорю, -- сказал командир, кивнув на Сергея. -- Сам видел. -- А с тем-то что? -- брезгливо ткнул пальцем Гусев в сторону трупа. -- Будто гранату глотанул... -- Струя воздуха в рот попала, -- крикнул летчик. -- Из пробоины... Вмиг разорвало... Сам себе дырку на тот свет спроворил, гад. В это время очнулся и взялся за толстые рукояти штурвала второй пилот. -- Скворцов! -- повернулся к нему командир. -- Очнулся, что ли, стрелок? Пригляди за курсом... Я отлучусь на пару минут. Он поднялся из кресла и вышел в проход за кабиной, где Гусев стоял над Пастуховым. -- Ладно, парни, вы тут разбирайтесь, кто откуда, а у меня еще кое к кому разговор... Подполковник, покачиваясь, подошел к бортрадисту. -- Ну, Горелов, докладывай... Ты зачем, мразь, нам всю связь отрубил? Мы слепые и глухие летели. Говори! -- Не имею права говорить, -- помотал тот головой и отвел глаза в сторону. -- Ничего, -- сказал Гусев, -- зато я имею право! У меня нынче прав этих навалом! Давай, командир, открывай любой люк. Высота у нас какая? -- Четыре шестьсот. -- Это сколько ему примерно до земли лететь? -- Да с минуту... -- Как раз хватит, чтобы все вспомнить... А ну вставай! -- Вас все равно всех кончат, -- произнес белый как снег бортрадист. -- Вы трупы. Все до одного. Даже пепла от вас не останется. -- Это наши проблемы, -- мрачно усмехнулся майор Гусев. -- Если бы вы только знали... -- ощерился бортрадист, -- какие люди, какие силы стоят... -- По-моему, он нас пугает, -- удивился командир "Руслана". -- Вот ведь чудак! Ты что, Горелов, и правда не понимаешь, чем дело пахнет, или притворяешься? -- А ну погодите, -- вдруг быстро поднял голову Пастух. -- Погодите, мужики. А ну глянь на меня, иуда! -- И, с ненавистью вперив в майора-бортрадиста ледяные глаза. Пастух медленно проговорил: -- "Подари мне лунный камень, все пути преодолей..." Так? Бортрадист смолк с приоткрытым ртом. Потом, очнувшись, рванул на себе ворот форменной рубашки. -- Раз так, черт с вами, скажу! Все скажу... -- Нет, погоди! -- крикнул Гусев. -- Погоди! Он выхватил из кармана и поднес к губам бортрадиста черную "зажигалку". -- Лешка! -- увидев ее, заорал Пастух. -- Ты не мудила! Это они там все полные мудаки! Начальники наши дебильные. А ну сунь руку мне в карман! Обыщи, обыщи! Через мгновенье в руке майора Гусева оказалась точно такая же "зажигалка", как и его собственная. Он ошарашено уставился на Пастухова. -- И точно, мудаки... Значит, ты из... -- Молчи! -- оборвал Пастух. -- Да мы ведь... мы ведь только чудом не изрешетили друг друга! -- Тьфу ты! -- плюнул командир "Руслана". -- Теперь это называется "межведомственная неразбериха". А еще говорят, что где начинается авиация, там кончается порядок... -- Суки, ну и суки, -- бормотал Гусев, торопливо размыкая наручники на руках и ногах Пастуха. -- Головотяпы советские! Пастух поднялся, и они крепко обнялись. Их облапил и командир. -- Где мы сейчас? -- спохватился Гусев. -- Прошли Сызрань, на траверзе Пенза, -- невозмутимо ответил летчик. -- Четвертый час круги мотаю... -- Слушай, Гусев, -- вдруг спросил Пастух. -- Ты когда-нибудь калькой задницу вытирал? -- Интересный вопрос, -- заржал майор. -- Думаю, в скором времени такой эксперимент будет проведен, -- серьезно сказал Сергей. -- Причем очень умными людьми. И главное -- как всегда у нас -- впервые в мире. Улыбаясь расквашенными губами, потирая запястья, к ним подошел Боцман. Пожал руку Гусеву. -- Вот и познакомились... Серега нам рассказывал о тебе. Ну, так что, будем брать интервью? -- он кивнул в сторону бортрадиста. -- А то как же? -- сказал командир. -- Только как в том старом анекдоте -- пусть сначала подмоется... "Руслан", борт 48-220, плыл по ночному небу. Черно было за калеными лобовыми стеклами кабины, черно за иллюминаторами. Лишь изредка где-то внизу проплывали тончайшие строчки огней... До утра было еще далеко. Пулевую пробоину удалось заделать мгновенно твердеющей специальной мастикой и восстановить внутреннее давление в самолете. Люди, выведенные из игры Пастухом, Боцманом и группой майора Гусева, очухались и с ужасом ворочали глазами из стороны в сторону. Их усадили в кресла для обстоятельной беседы. -- Значит, так, -- начал Гусев. -- Кто вы, мы знаем. Иначе нас не было бы здесь и ваша прогулка завершилась бы к вашему удовольствию. Но судьба-индейка решила показать вам дулю. Люди вы военные. Так что разговор с вами будет недолгий. И без трибуналов. Захват воздушного судна, три трупа -- полный абзац, без вариантов. Я могу запросто сделать из вас дуршлаг. Пораскиньте серым веществом -- надо ли? -- Мы бы сказали... -- прохрипел Боб, которого они считали главарем. -- Но за нами... Лучше кончайте. -- За вами -- семьи, так? -- подался к нему Пастух. -- Игры в заложников? И, не владея собой, он схватил его за горло и тряханул так, что зубы у того лязгнули. -- Ты ведь Боб, так? Бывший майор спецназа! Тот ошалело вытаращил глаза. -- Гадина! -- прошипел Пастух. -- Ты ведь девчонку "джипом" задавил! Ты нас угрохать шел! Вот и встретились. -- Ладно, Пастух! Тут миндальничать нечего! -- перебил Гусев. -- Слушай сюда, ты! -- обратился он к Бобу. -- У вас -- один шанс! Раскрыть хлебальники! Чтоб нам успеть обезвредить тех, кто отдаст приказ отыграться за вас на ваших бабах и матерях! Назовешь бугров -- может, и тебя не расстреляют. Как оказавшего содействие в раскрытии... Главарь подумал и помотал головой: нет. -- Ладно, ты сам решил! -- кивнул Гусев, и лицо его в каске с поднятым забралом стало по-настоящему страшным. -- Бортрадист оказался поумней, выложил все, нам просто нужно было, чтоб сошлись показания... Гришин! -- обернулся он к одному из своих, и тот подскочил, встав навытяжку. -- Берите этого, -- Гусев кивнул в сторону главаря. -- Вниз! К тем двум жмурам у ящиков в носу. Кончишь этого из автомата одного из тех. Случилась небольшая внутренняя разборка... Бывает! Да, и смотрите! Опять обшивку трамвая не продырявьте! --А вдруг... -- Какие еще "а вдруг"? Фигли учить тебя, Гришин? Поставишь на одиночный выстрел... Выполняй! -- У-У-У... -- зарычал Боб... -- Да подождите вы... Скажу, что знаю. Только знаю я мало... Тех, внизу, срочно бросили на замену... Поначалу мы должны были убрать каких-то других... Гусев торопливо поднес "зажигалку" к его разбитым, трясущимся губам... -- Знаешь, кто должен был лететь вместо тех? -- толкнул плечом Гусева Пастух, когда главарь выложил все, что имел за душой, -- фамилии, звания, пароли -- и двое в черном из отряда "Молния" уволокли его в задний салон верхней палубы "Руслана". -- Мы. Моя группа. Представляешь?.. Они молча смотрели в глаза друг другу, все понимая. -- Пошли в кабину, -- сказал Гусев. -- Мне надо связаться с моим полковником. * * * Больше двух часов грохотала ночная гроза над Андреаполем. Но вот, наконец, она выдохлась, изошла ливнем и грохочущим электричеством. Канонада смолкла, потоки ливня обратились в неспешный тихий дождь. Наконец под крыльями "ила" засвистели турбины. -- Осторожно, двери закрываются! -- закричал Мухин, перекрывая грохот. -- Следующая остановка... Самолет потянулся на старт. К ним подошел один из членов экипажа. -- Наденьте наушники внутренней связи. Пристегните ремни. Сейчас пойдем на взлет. Они послушно выполнили распоряжение. "Ил" выкатился куда-то и замер в черноте, приглушенно свистя четырьмя двигателями. Томительно шли минуты... -- По-моему, ребята просто передумали, -- прокричал в ухо Олегу Мухину Артист. -- Я уже ничему не удивлюсь, -- кивнул тот и, как жених на невесту, взглянул на белый "лендровер". Время шло, а они все не взлетали, словно летчики решили выжечь на земле все наличное топливо. Самолет вздрагивал, сдержанно грохотал, но не двигался к взлетной полосе. Артист и Муха во все глаза смотрели в черные иллюминаторы. Но ничего, кроме уходящего к горизонту пунктира красных сигнальных лампочек по краю полосы, там не было видно. Тревожное ожидание нарастало. Артист уж было снова хотел отправляться к "вагоновожатым", как вдруг вдали в дождливом черном небе над взлетно-посадочной полосой появились огни. Сверкая в темноте и отражаясь на мокром бетоне, они медленно сближались со своим отражением. -- Так вот кого мы ждали! -- воскликнул Злотников. -- Ну и страшила! Даже издали было видно, что навстречу земле идет нечто пугающе-величественное. Зеленые и красные мигающие искры на концах крыльев, длинные лучи посадочных фар, пробивающие струи дождя, алые вспышки... -- Семка! -- с мальчишеским восторгом вскрикнул Муха. -- Вот это да! Гигантский самолет, как темное облако, пронесся во мгле по полосе, и к нему тотчас устремились какие-то машины. Если бы знали в ту минуту бывшие лейтенанты спецназа Мухин и Злотников, кого вернул на землю приземлившийся "Руслан", тот самый, что несколько часов назад мелькнул под их вертолетом на краю поля Чкаловского аэродрома! Ах, если бы они знали! Но Ил-76 увеличил обороты, выехал на полосу, развернулся и побежал на взлет, вновь разнося друзей на тысячи и тысячи верст. * * * Черный "сааб" полковника Макарычева въехал в Москву глубокой ночью. Виктор Петрович давно отпустил своих людей, и те уехали на машине Голубкова. Измотанный волнениями, Голубков дремал рядом с ним на переднем сиденье. Машина притормозила у светофора, он встрепенулся и поднял голову. -- Я вообще-то не спал, Витя. Просто ехал и думал с закрытыми глазами. Даже кошка и та умеет извлекать уроки. Мы не можем больше вести это дело разобщенно. Надо объединяться. Кто-то должен все-таки друг другу верить... Может быть, уже случилось непоправимое там, в самолете. И тогда вина за это полностью ложится на нас. -- Согласен, -- кивнул Макарычев. -- Не на сто, а на двести процентов. Но мы люди военные. Инициатива наказуема, надо мной начальство... -- Все упирается в то, -- сказал Голубков, -- насколько ты своему начальству доверяешь. -- Кому-то доверяю, -- сказал Макарычев, -- кому-то не вполне. То, что это дело вообще начали крутить, все-таки обнадеживает. В любом случае решение о том, объединяться нам или по-прежнему бегать ноздря в ноздрю параллельным курсом, то и дело рискуя ухлопать союзников, должно быть принято не нами. -- Все равно, -- сказал Голубков, -- я хочу свести тебя со своим руководством. А уж там пускай решают. -- Я не против, -- кивнул Макарычев. -- Валяй! Через пять минут Константин Дмитриевич уже связался с управлением и говорил с Нифонтовым. Выслушав полковника, генерал не думал долго. -- Где вы сейчас? -- спросил он. -- Нужно срочно встретиться. -- В районе ВДНХ. -- Хорошо. Покрутитесь там с полчасика. Встречаемся в час тридцать на углу Аргуновской и Королева. Вы узнаете мою машину. Как увидите -- езжайте за мной. * * * Голубков сразу узнал черную "Волгу", ту самую, в которой они возвращались с Нифонтовым зимой из того далекого подмосковного городка после памятного разговора в электричке. Нифонтов снова был за рулем, один в машине. -- Вон он, -- показал Голубков. -- Посигналь ему. Но Александр Николаевич уже и сам увидел Голубкова, сбавил скорость, пристроился сбоку. -- Живой еще? -- крикнул он, чуть высунувшись из открытого окна машины. -- Давайте к бровке. Голубков хотел представить Макарычева генералу, но Нифонтов опередил его: -- Виктор Петрович меня, может быть, и не знает, но я полковника Макарычева знаю очень хорошо. Одного только не предполагал, что столкнемся мы с вами, Виктор Петрович, на этом деле. Давайте знакомиться лично. Генерал-лейтенант Нифонтов. -- Очень рад, -- искренне сказал Макарычев. И, окинув взглядом ночное Останкино, светящиеся в ночи корпуса телецентра по обеим сторонам улицы Королева, темный пруд, за которым чернели деревья парка, продолжил: -- Ну и местечко выпало нам для "стрелки". Никогда не забуду, что творилось тут в ту ночь, в девяносто третьем... -- Я тоже здесь был, -- кивнул Нифонтов. -- И я тоже, -- вздохнул Голубков. -- Я прекрасно понимаю, полковник, -- сказал Нифонтов, -- на что вы идете, встречаясь со мной без санкции своего начальства. Скажите, на ваш взгляд, к кому я должен обратиться, чтобы эти санкции вам были даны? Макарычев назвал заместителя директора ФСБ генерала Касьянова. -- Только к нему. Он и руководит нашей операцией против "Армады" и группы Курцевского. -- Хорошо, -- кивнул Нифонтов. -- Обещаю, что вы будете прикрыты от гнева вашего руководства. С этой минуты считаю, что мы работаем вместе. Времени нет, а события развиваются. Возможно, вы еще не знаете -- сегодня вечером, подъезжая к Москве, при очень странных обстоятельствах погиб вместе с дочерью академик Черемисин. --Да вы что! -- воскликнул Макарычев. -- В ближайшее время мы собирались выйти с ним на контакт. Вокруг этого "Апогея" завязалось что-то уж больно крутое... Как это случилось? -- За рулем была его дочь, он сидел рядом. Ехали очень быстро, явно куда-то торопились. На их сторону движения выскочил самосвал без номеров. Лобовой удар... Водитель самосвала исчез. У нас есть, конечно, кое-какие предположения, есть странные радиоперехваты, но пока мы не имели еще возможности прослушать все записи... Они помолчали. -- Вот что, -- сказал Нифонтов. -- Разговор у нас долгий. Садитесь в мой драндулет, посидим маленько да потолкуем. Как говорили древние, начнем ab ovo, то бишь от яйца... А уж с тупого кончика, с острого -- не суть важно. Так как все-таки получилось, что вы занялись этим делом? Рассказ Макарычева продолжался больше полутора часов. Все события он излагал подробно и точно, стараясь не упустить ничего существенного. Голубков и Нифонтов слушали его предельно внимательно, боясь упустить даже самую пустячную малость. Иногда переспрашивали, уточняли и переглядывались. -- Да, -- сказал Нифонтов, когда рассказ был окончен. -- Наши задачи полностью совпадают. Серьезную кашу они заварили. Но нужны доказательства. Неопровержимые улики, свидетели и фигуранты... -- Разумеется, тут все в одной цепи, -- сказал Макарычев. -- Да и гибель Черемисина именно сегодня наверняка не случайность. Нифонтов снял одну из телефонных трубок между передними сиденьями своей "Волги", нажал несколько кнопок. -- Я -- "третий". Соедините со специальным оперативным отделом Главного штаба ВВС. И примерно через минуту продолжил: -- Говорит "третий". Есть новые данные по борту сорок восемь -- двести двадцать? Да-да, слушаю! Благодарю, спасибо! Он повернулся к сидящим сзади Макарычеву и Голубкову. -- Самолет в воздухе. Его отслеживают локаторы на центральном узле воздушного движения. Связи с экипажем по-прежнему нет. Работает только автоответчик. Других сведений пока не имеют. -- Что же там происходит у них? -- волнуясь, повторил Голубков. Через короткое время Нифонтов повторил запрос по борту. -- Связь с экипажем восстановлена. Кружат в зоне ожидания Андреаполя -- сильная гроза... Помехи... Прошло еще полчаса. Сорок минут. Час. И вдруг во внутреннем кармане широкого пиджака полковника Макарычева часто-часто запиликала рация спецсвязи. Он схватил ее и высунул за окно машины почти двухметровую гибкую антенну. -- Да-да, на приеме, на приеме! Что-что? Повторите! Когда? Теперь Нифонтов и Голубков, затаив дыхание, смотрели на него. -- Немедленно соединяйте! -- закричал Виктор Петрович. -- Немедленно! Гусев, ты? Все живы? Докладывай скорей! Коротко, основное... Так... Так... Понял... Сколько холодных? Трое? Понятно... Продолжай! -- Это они? -- схватил его за руку Голубков. -- Витя, спроси его скорей, Хохлов и Пастухов живы? Макарычев дослушал сообщение и передал вопрос Голубкова. --Да... Да... Ясно, ясно. -- И, повернувшись к Константину Дмитриевичу, радостно закивал. -- Пусть передаст им, -- крикнул Голубков, -- чтобы срочно возвращались для встречи со своими! Без минуты промедления! Виктор Петрович передал и это. И, поблагодарив своих подчиненных, обессилено откинулся на спинку сиденья, перевел дух. --Двадцать минут назад сели в Андреаполе. Схвачена группа угонщиков и их сообщник из экипажа. Террористы хлопнули двух своих... Еще один из них убит непонятно как... я не разобрал... Мой майор дожал ситуацию и вытряс из них показания. Есть все -- имена, цель задания, связные пароли... -- Вы можете с ним опять связаться? -- спросил Нифонтов. -- Без проблем. -- Тогда вот что, передайте мне рацию, я дам своим ребятам инструкции, как им действовать дальше. * * * ...К приземлившемуся "Руслану", завывая моторами, с разных сторон подкатило несколько машин. Впереди пристроился "уазик" сопровождения и, указывая путь летчикам, мигая ярким оранжевым маячком, медленно поехал, уводя самолет на самую дальнюю стоянку. Все было мокрым вокруг, в залитых дождем плитах бетона расплывчато отражались огни. Во всех концах ночного неба вспыхивали молнии и отдаленно грохотал гром. Гроза отходила... Наконец "Руслан", бортовой номер 48-220, замер, и приглушенный шум турбин со свистом сошел на нет. Человек двадцать военных с автоматами оцепили самолет. -- Уф!.. Нескучный был полет, -- сказал командир и стащил с головы наушники. -- Век не забудем! -- Ну, -- сказал Пастух, -- нам пора. Давай, Лешка! Может, еще и свидимся когда... -- Свидеться-то свидимся, -- сказал майор Гусев. -- Главное -- не перестрелять друг друга. Сейчас сюда прикатит мое начальство. Сдам этих гадов под личную роспись -- и привет! Счастливо вам! -- И тебе! Они обменялись рукопожатиями. Открылся дверной люк, и Хохлов с Пастуховым спрыгнули на мокрый черный бетон. Постояли немного, жадно вдыхая насыщенный озоном и самолетными запахами холодный влажный воздух. Разгоняясь, с грохочущим воем по полосе мчался на взлет тяжелый Ил-76. Они проводили его взглядом. Поднявшись, он то скрывался во тьме, мигая красными вспышками, то, при всполохах молний, на мгновение выделялся среди светящихся облаков темным силуэтом. К ним подбежал майор в летной форме. -- Пастухов и Хохлов? -- Мы! -- повернулся Пастух. -- Майор Снегирев, -- козырнул майор, -- личный пилот генерала Нифонтова. Имею приказ взять вас на борт и доставить в известное вам место. -- Ясно, -- сказал Сергей. -- Пошли. Через десять минут они уже опять были в воздухе и сидели на тех самых местах, где вчера на закате в этом же вертолете летели над Москвой Артист и Муха. В винтокрылой машине их было пятеро -- двое пилотов-вертолетчиков, бортмеханик и они, крепко спящие, несмотря на тряску и оглушающий частый стук двигателей над головой. * * * В Красноводске сели ранним утром, на военном аэродроме в прикаспийской степи. -- С прибытием! -- приветствовал их летчик-провожатый, когда они, выкатив на летное поле, уже хлопотали у своего "лендровера", и зашагал к приземистым сооружениям авиабазы. Вскоре он вернулся. -- Лидеры ралли оторвались от основной группы на сто семьдесят километров, -- сообщил он. -- Все вместе участники съедутся в Красноводск через сутки. День отдыха. Намечены разные мероприятия, торжественная встреча. Наутро в пять ноль-ноль -- старт следующего этапа. Готовьтесь, тренируйтесь, обживайтесь. Будут вопросы, пожелания -- ко мне... -- Разрешите обратиться, товарищ подполковник, -- сказал Муха. -- В дальнейшем -- не по уставу, -- холодно ответил тот. -- Слушаю... -- Нам же должны аттестовать машину... Как внеконкурсным участникам. И аккредитовать. -- Все уже сделано. -- То есть как, когда? -- ушам своим не поверил Муха. -- Вы были заявлены заблаговременно. Еще есть вопросы? -- Сухо кивнув, он повернулся и пошел к самолету. -- Вот бука, -- пожал плечами Артист. -- Если б встретил раньше, непременно подумал бы: с таким в разведку -- ни за что! -- И, тем не менее, мы с ним, -- усмехнулся Олег. -- И как раз в разведке. -- С другой стороны, кого попало дядя Костя не послал бы, согласен? -- спросил Артист. -- Значит, знает его, раз послал, -- подтвердил Муха. -- А наше дело солдатское. Нравится, не нравится -- спи моя красавица. -- Кто он все-таки? Одно понятно -- летчик. В штате управления. Придан нам на подмогу. Сам сел за штурвал, значит, о рейсе, которым мы прилетели, никто не должен был знать, -- рассуждал Артист. -- Потому и сменили экипаж. -- Ладно, -- сказал Муха. -- Чего мы голову ломаем? Доставил нас на место -- и спасибо. Снаряжение для гигантского марафонского ралли, которое они нашли в "лендровере", поразило их. Видно, готовились всерьез и не наспех. Продумано было все, решительно все, до мелочей. Они обнаружили четыре запаски с новой резиной, запчасти для двигателя и ходовой. Не забыты противопыльные защитные щитки, сменные фильтры, термостаты, отличная аптечка, канистры с маслом и бензином, полный набор техжидкостей для охлаждения, второй аккумулятор, лопаты, лебедки, тросы, два мощных домкрата, сигнальные дымовые шашки, не говоря о защитных шлемах, рации спутниковой связи, высококалорийных пищевых концентратах... Имелись и сменная обувь, одежда и объемистая сумка-холодильник. -- Да-а, -- восхищенно покачал головой Муха. -- Вот это подготовка! Плюнь мне в глаза, Артист, тут без эксперта-раллиста не обошлось. Ничего не упустил. И машина, заметь, уже не новая, то есть обкатана, все притерто, каждая шестеренка. Просто блеск! В металлическом чемодане оказалось и шикарное снаряжение радиорепортера -- высококлассные легкие магнитофоны и диктофоны, блокноты, записные книжки, несколько блоков батареек-аккумуляторов и чистых аудиокассет. -- Твори, выдумывай, пробуй! -- воскликнул Артист, ознакомившись со своим хозяйством. -- Это ж сколько надо взять интервью! Все документы оказались в бардачке: паспорта, визы, валюта, кредитные карточки "Виза" и "Америкэн экспресс", международные журналистские удостоверения, заполненные таможенные декларации. Артист подошел к подполковнику. -- А оружие? -- Есть и оно. -- Вот так бы все! -- невольно воскликнул Муха. -- Так бы нам всегда строить, так бы хлеб растить, так бы воевать... -- Значит, можем, когда хотим, -- заметил Артист. -- А то! -- усмехнулся Муха. -- Одно непонятно, почему мы так редко хотим? -- Ну это уже не ко мне вопрос, -- развел руками Артист. -- Скорее, к сексопатологу. -- Ладно, загорай! -- хлопнул его по плечу Олег. -- Загорай, дыши весенней степью, решай этот неразрешимый сексуальный российский вопрос, а я маленько покатаюсь. Объезжу коня, обомну седло... Белый "лендровер", унизанный рядами фар на мощных защитных дугах перед радиатором, сорвался с места и начал описывать замысловатые круги по бетону и по пожухшей траве аэродрома. Мощная, верткая, послушная машина привела Олега в полный восторг. Он разгонялся, резко останавливался, круто поворачивал на заднем ходу, проверял на устойчивость, на чувствительность акселератора и тормозов. Разгоряченный, вспотевший, он подкатил к Артисту и, распахнув дверь, выпрыгнул на бетон. --Да, Сема! Твой "БМВ", конечно, игрушка, но это... -- И, не найдя подходящих превосходных степеней, взмахом руки пригласил занять место за рулем. -- Почувствуйте разницу! -- Не откажусь! Семен уселся за баранку, включил передачу, но тут в карманах у обоих мелким-мелким ознобом задрожали их "зажигалки". Они одновременно вытащили их и щелкнули крышками, выпустив штырьки антенн. -- Ну, как ваш вездеход? -- пиликнули "зажигалки" голосом провожатого. -- Подходит? -- Так точно! -- ответил Муха. -- Ждите меня. Отправимся в степь, а потом к морю. Неплохо бы искупаться. Они ехали целиной, зеленой степью, уже во многих местах выжженной палящим туркменским солнцем. Лето было в разгаре, и наступающий день обещал быть невыносимо знойным. Но пока еще было не так жарко, и они с жадностью рассматривали эту новую непривычную землю и серо-голубую плоскую гладь моря за невысокими холмами. Артист медленно, наслаждаясь удобством и комфортом, вел "лендровер" к берегу моря. Прибой шумел в своем извечном неспешном ритме. Артист подкатил к песчаной береговой линии, выключил мотор и глубоко вздохнул в наступившей тишине, окинув глазом сразу все -- и дымный горизонт, и выступающие далеко в море длинные песчаные косы, и невысокие покатые горы за спиной, и поросшую полынью и ковылем серо-зеленую степь... -- Хорошо-то как! -- невольно воскликнул он. Муха кивнул, глотая воздух, горько пахнущий морем и полынью. А молодой подполковник -- летчик, попутчик или кто он там? -- ничего не ответил, не отозвался. Словно не замечая их, пошел, по серому песку к воде, к шумящей линии прибоя, на ходу сбрасывая рубашку. Они знали толк в мужской красоте. Оба когда-то, зелеными мальчишками, сто потов пролили, отдав дань культуризму, который к тому времени уже называли по-новому --бодибилдингом. И потому невольно засмотрелись на фигуру своего спутника. Он сбросил майку и стоял вдали в черных плавках, будто изваянный из красно-коричневого камня. Ничего лишнего не было в этом идеально соразмерном мужском теле. Широкие мускулистые плечи, треугольная спина, узкая талия, литые бедра... Он стоял и молча смотрел на море -- непонятный человек с неведомой судьбой, живое воплощение силы, безупречной точности, строгой меры. И в то же время что-то суровое и трагичное явственно исходило от него. Артист и Муха быстро разделись и, обгоняя друг друга, побежали к волнам, туда, где стоял он. Вот он ближе, еще ближе... И вдруг они разом остановились, глядя в его спину широко раскрытыми глазами. Все тело подполковника было в шрамах, в глубоких рытвинах и рубцах. На нем в полном смысле слова не было ни одного живого, не израненного, не изрезанного места. И им, солдатам, не в кино и не по телеку повидавшим войну, сразу стало понятно, что такие бесчисленные раны от шеи до пят -- не просто следы аварий, осколков или пуль, а навечные знаки изуверских истязаний, которые вынес этот человек. Он оглянулся -- и они увидели, что такими же страшными узорами испещрены его руки, плечи, грудь и живот. Непонятно было, как вообще сумел он вытерпеть все это и выжить... Он все понял по их взглядам, но ничего не сказал, легко разбежался, вспенив набегающую волну, и свободно поплыл все дальше и дальше от берега. Они молчали. В одно мгновение все, что они испытали сами, вдруг изменило и цену и масштаб. В этом плывущем навстречу волнам человеке вдруг открылось что-то важное, близкое. То, что они сами больше всего прочего ценили и уважали в людях. И когда Артист, нырнув, подплыл к нему и взглянул в его глаза, оба поняли друг друга без слов -- словно этой горько-соленой водой унесло и смыло то, что поначалу встало между ними. -- Хороша водичка! -- крикнул подполковник, махнув рукой. -- Поплыли к берегу! Они вылезли на песок и легли рядом втроем, наслаждаясь горячими прикосновениями солнечных лучей. -- Это в Афгане, -- видно, чтобы сразу и навсегда снять все вопросы, сказал, не глядя на них, подполковник. -- Разукрасили маленько. -- Так сколько же вам лет? -- вскинулся Муха. -- Сейчас тридцать два. А тогда было двадцать три... Летал на "вертушках", на штурмовиках... Подбили моего "грача" -- истребителя-бомбардировщика... Попал к ним. Ну и отдали мою шкуру на выделку людям Хекматиара. Вошли во вкус, постарались... И вот что, мужики, есть предложение. Перейдем на "ты". Зовут меня Михаил. Я получил приказ сопровождать вас по всему маршруту. Как ваш автомеханик. Местечко найдется? -- Что ж, -- сказал Артист и вдруг почувствовал несказанное облегчение, -- придется потесниться... * * * Весь оставшийся день Семен и Олег провели над маршрутными картами и в тренировках. Погоняв степью, солончаками, песчаными косами, распаренные и возбужденные, они выскочили из машины около ворот аэродрома. --Ладно, -- сказал Муха, критически оглядев Артиста и "лендровер", -- сойдет и так. -- Зато вид теперь у нас и у нашей коляски вполне подходящий. -- Эх, Олежка! -- вздохнул Артист, усевшись прямо на горячую землю у колеса "лендровера". -- Мы тут кайф с тобой ловим, загораем на пляже да уху лопаем, а как там они? -- "Как, как"! Они у меня у самого из головы не выходят, -- признался Муха. -- Это ты у нас телепат. Телепнул бы! Но Артист только безнадежно покачал головой: что-то не телепалось. * * * Личный вертолет генерала Нифонтова с Боцманом и Пастухом приземлился на рассвете на Быковском аэродроме. Их скрытно вывезли на машине на пустынное шоссе и оставили одних. Дальше надо было добираться своим ходом. Пейджер Боцмана, видимо, пострадал в рукопашной на борту "Руслана" и болтался теперь на поясе безжизненной черной коробочкой. А тот, что был во внутреннем кармане куртки у Пастуха, вдруг запиликал, и Сергей поспешно вытащил его и нажал кнопочку. На экране появился уже знакомый им текст: "05.50. Вновь подтверждаем место встречи в любое время до 22.00. В случае неявки после указанного времени известные вам лица будут отправлены в Могилев". Пастух молча показал Боцману сообщение на экранчике пейджера. -- Должны успеть, -- сказал Боцман. -- Слава Аллаху, тут недалеко. Да и времени вагон. Над шоссе висел густой туман, и они пропали в нем, не спеша шагая к платформе Удельная. В любом случае появиться им следовало из московской электрички. Народу на платформе было немного. Туман застилал деревья и заборы дачных участков. В ветвях громко скандалили вороны. Было сыро и холодно. Они сели в электричку, понеслись к Москве и вышли в Томилине, чтобы отправиться обратно к месту встречи. -- Ау, командир! -- уже по привычке чуть слышно, сквозь зубы проговорил Боцман. -- Где мы были-то с тобой? Ведь спросят. Пастуха и самого мучил этот вопрос. -- А ты посмотри на себя, -- вдруг нашелся он. -- Морда опухла, пейджер разбит, курточка -- будто слоны топтали... -- Ну и ты, положим, не с банкета, -- сказал Дмитрий. -- Ну что? Шлялись по городу, добрались до Выхина, чтобы ехать в Быково... -- Ну, дальше, дальше... -- поторопил Пастух. -- Нам же надо за всю ночь отчитаться... --Ладно, -- сказал Боцман, -- сунулись в кассу -- а русских денег нет. Пошли в менялку -- там блатные... -- Нет, -- покачал головой Сергей. -- Надо что-то другое. Значит, приехали мы в Выхино, сели в электричку -- тут патруль. Мы же в форме, хоть и без знаков различия. Будьте любезны -- пройдемте с нами. Мы решили, что эти люди -- от вас, перехватили, не доезжая Быкова, ну и поперлись, как телки... -- Ну дальше, дальше... -- мстительно усмехнулся Боцман. -- Ну а дальше -- элементарно, Ватсон. Стволы в зубы, и в "джип" с черными стеклами. Глаза завязали, а нам-то что? Вроде все согласно купленным билетам. Встретили, взяли и повезли... В семь вечера -- мы и не колебнулись. Завезли куда-то -- то ли цех, то ли склад... -- Плохо, -- сказал Боцман. -- Это тебе не американское кино. -- Ну а котельная тебя устроит? В подвале хрущобы? -- Ладно, теплее, -- согласился Хохлов. -- Стали допрашивать, валенки-галоши, мухи-котлеты... Где остальные и где, мол, встреча? Хвать за пейджеры наши -- а там все чисто, информация сброшена. О'кей, говорят, будете сидеть хоть до морковкина заговенья, пока пейджеры не запиликают. Вот тогда, мол, и узнаем, где у вас встреча и когда. Пейджеры сняли и на пол положили. Тут-то мы и смекнули, что эти птички кто угодно, только не те, кто нам "Моторолы" эти выдал... -- Ну а кто? -- спросил Боцман. -- А нам по фигу, -- сказал Пастух. -- Другие -- и точка. Сидели-сидели, ждали-ждали, пейджер ни гугу... -- А в двадцать три пятьдесят пейджеры запиликали, -- сказал Боцман. -- Ну а дальше -- извини уж, -- мочиловка, американское кино. Немного карате, немного джиу-джитсу, немного русского мата... Не могли же мы им дать прочитать сообщение! Уложили б мы с тобой четверых? -- Пятерых бы уложили! А за казенные пейджеры -- шестерых! -- Ну и все. Выскочили, район незнакомый, темень. Плутали-плутали, решили уйти подальше и ждать до утра. На метро опоздали, на электричку в Быково, естественно, тоже... Денег на мотор не было -- все отняли. Угонять транспорт не рискнули... -- Слушай! А бабки-то куда девать? -- спохватился Боцман. Из шести пачек, полученных той ночью, они успели вскрыть только одну, пять остались в нетронутой банковской упаковке. -- "Куда, куда"... Пастух, недолго думая, прыгнул с платформы на пути, нырнул под железобетонные конструкции перрона, рассовал пачки в трещины бетона. -- Порядок! Будет фарт -- вернемся. Подошла электричка. Они вскочили в заплеванный тамбур и минут через десять уже бродили по станции Быково. Несколько приехавших вместе с ними пассажиров быстро рассосались, и Боцман с Пастухом остались одни на влажном черном перроне. Послонялись по платформе и отправились изучать расписание. Двое коротко стриженных высоких парней в кожаных куртках подошли к ним одновременно с двух сторон. Покосились на разбитую губу Боцмана... Один из них спросил коротко: -- Где другие? -- Двое залетели в ментовку. А остальные... -- Пастух выразительно пожал плечами. -- Ясно, -- кивнул спросивший. -- Идемте с нами. На шоссе стояла "Газель". Им приказали залезть в кузов под тент и лечь на пол лицом вниз. Через полчаса они были в том же гараже, где прошли процедуру допроса. Все повторилось, как с Доком и Трубачом, но они не знали этого. Особенно долго, дотошно допрашивали Пастуха. Все показания совпали. Потом их оставили одних. * * * Наступивший день принес генеральному конструктору АО "Апогей" профессору Стенину новые известия. Но он был потрясен ими уже куда меньше, чем если это было бы накануне. Войдя утром в вестибюль главного административного корпуса "Апогея", где уже был вывешен большой портрет бывшего генерального в траурной рамке, Роберт Николаевич услышал, что вчера вечером случилось еще одно несчастье -- непонятным образом сорвался с лесов в монтажном корпусе и разбился насмерть Мефодьев, один из старых заслуженных инженеров-сборщиков, большой приятель покойного Черемисина. Чувствуя себя постаревшим на много лет, раздавленным и все же, несмотря ни на что, готовым к сопротивлению, он вошел в кабинет. Повинуясь уже не столько рассудку, сколько интуиции, по телефону спецсвязи соединился с Байконуром. Самолет "Руслан", который вчера поздно вечером вылетел из Чкаловской с двигателем на борту, на аэродром в Казахстане не прибыл... За годы работы Стенин научился держать в голове одновременно десятки дел, проблем и лиц. Он был мастером согласования, великим специалистом утрясать, распутывать, расшивать узкие места. Сейчас он не должен был ошибиться ни в чем. Роберт Николаевич вызвал машину и приказал ехать в монтажно-сборочный цех. В том зале, где два месяца назад они принимали Клокова с его свитой и группу генералов во главе с Курцевским, людей теперь почти не было. Несколько двигателей "РД-018" на разных стадиях сборки стояли в боксах на массивных стапелях, окруженные ажурными лесами и стремянками. Теперь их было уже меньше, чем тогда. Один отработал на ракете при первом запуске, второй был отправлен вчера на "Руслане", третий монтировали в восьмиметровый нижний блок-модуль, который позже должны были пристыковать к нижней части корпуса ракеты. Здесь же рядом, на соседнем стапеле, у точно такого же восьмиметрового белого цилиндра, человек десять возились с макетом, предназначенным для показа на авиакосмическом салоне в Сингапуре. Уже теперь макет было трудно отличить от оригинала. Чтобы понять, где что, нужен был глаз специалиста. -- Несчастье-то какое! -- окружили Стенина инженеры-монтажники. -- Вы подумайте! Горе на горе, беда на беду... -- Покажите, где он упал, -- попросил Стенин. Они подвели его к этому месту. Оно было огорожено шнуром, и вход туда запрещался. Скоро должна была приехать, чтобы продолжить работу, следственная бригада. Стенин огляделся. Никого чужих не было вокруг. -- Так когда это случилось? -- Мы не знаем точно, Роберт Николаевич. Работала другая смена. Говорят, уже вечером, часов в шесть. Голова у него закружилась, что ли... Никого не было рядом. Услышали только крик и удар. Стенин взглянул на верхний ярус лесов. Около пяти метров. Понятно... Он мог бы задать еще несколько вопросов, но в том не было нужды. -- Ну как у вас дела? -- спросил он старшего инженера смены. -- Когда завершите? -- Макетный образец готов. Осталось только зашплинтовать крепеж, проверить все, затянуть, подкрасить кое-где -- и можно отправлять. -- А этот? -- он махнул рукой в ту сторону, где высился блок с настоящим двигателем. -- Да и тут почти все готово. -- Ну и отлично. Завтра закончите? -- Пожалуй, завтра к вечеру все сделаем. -- Хорошо... Оба блока -- с макетом и двигателем подготовьте к транспортировке. Все как обычно. Сначала -- белые шелковые чехлы, затем грубые, из брезента. И тот и другой -- в монтажные фермы. Дальнейшие распоряжения получите потом. Он вышел из цеха, снял белую шапочку и халат, стянул с ботинок белые бахилы. Он все еще не знал, как поступить... Никогда Роберт Николаевич, кажется, не понимал так хорошо, что чувствуют саперы. Он снова вернулся в свой кабинет. Как и минувшей ночью, почти все его дела и разговоры были связаны с предстоящей скорбной церемонией. Но в то же время Роберт Николаевич думал и о другом... * * * Прошло много часов, пока, наконец, в подземный гараж, где держали Боцмана и Пастуха, привели Трубача и Дока. Со стороны их встреча вряд ли кому-нибудь показалась бы теплой. -- Ну вы даете! -- вместо приветствия воскликнул Док. -- Был же приказ -- где встречаемся и когда. Где вас носило? Нам тут из-за вас чуть башки не открутили! -- Отвали, Док, -- мрачно огрызнулся Боцман. -- Нам тоже досталось. -- А те что? -- спросил Трубач. -- Так и сгинули у ментов? Ну, бригадка! Связался я с вами... Дудел бы себе да дудел... Куда их черти унесли? -- А мы почем знаем? -- Боцман потер распухшую щеку. -- Тут хоть жрать дают чего-нибудь? -- Кормят... -- сказал Иван. -- И похоже, на убой. -- И он очень выразительно взглянул на новоприбывших. Поговорить хотелось ужасно, но они сидели, злые и отчужденные, перекидываясь незначащими короткими фразами. Время шло... И, судя по всему, уже наступил вечер. Наконец что-то скрипнуло в углу и отворилась потайная дверь. Вошли двое мужчин в масках. -- Все! -- сказал тот, чей голос они уже знали. -- Двадцать два двадцать. Срок прошел. Пусть теперь ваши друзья пеняют на себя. -- Ну а мы? -- спросил Док. -- Что с нами будет, если тех нет? -- Этот вопрос в настоящее время обсуждается нашим руководством. Могу сказать лишь одно -- мнения на ваш счет разделились... Есть предложение заменить вас другими людьми. Которые не попадают в милицию, не разбредаются невесть куда и вообще выполняют приказы точно и в срок. Так что пока ничего нового. Ждите. * * * Белый "лендровер" швыряло из стороны в сторону, подбрасывало на ухабах и кочках... Из под широких скатов летели песок и камни, бурые облака горячей пыли вздымались позади машины и растягивались за ней сплошным непроницаемым шлейфом на сотни метров. Мухин уверенно вел внедорожник по свежей рыхлой колее, проложенной колесами идущих впереди экипажей. Семен сидел рядом справа, крепко держась за толстый резиновый поручень над передней дверью и неотрывно смотрел вперед. Раскрытая карта лежала на его коленях, но как штурману ему делать пока было нечего -- маршрут подсказывала и диктовала сама колея. На заднем сиденье, ухватившись за наваренные трубчатые фермы дополнительных стоек жесткости, полулежал Михаил. За окнами быстро менялся пейзаж -- поросшие кустиками чахлого саксаула участки выжженной пустыни, будто залитые грязно-белым льдом солончаки, серо-зеленые полынные степи, суровые плоскогорья, каменистые холмы... Наезженные дороги кончились давно -- они неслись там, где до них прошли только вырвавшиеся далеко вперед лидеры гонок. Теперь на трассе осталось лишь семьдесят семь экипажей официальных участников, шестнадцать "техничек" разных команд и еще несколько машин представителей Оргкомитета, судейского персонала и журналистов. Одни участники отставали, другие вырывались вперед, третьи догоняли, борясь за места на трассе, за командные и личные очки. От головной машины лидеров до последней "технички" железный караван растянулся почти на сотню километров -- дороги становились трудней. Их белый "лендровер" двигался где-то в середине, ближе к основной компактной группе, проходя за час то восемьдесят, а то и сто двадцать километров. Пока все шло отлично -- один из лучших в мире вездеходов вполне оправдывал свою прославленную репутацию. Улетающая под колеса колея извивалась, обходя неодолимые препятствия и скрываясь за горизонтом. А перед глазами Артиста, Мухи и Михаила еще мелькали, как кинокадры, картины минувших сумасшедших суток, проведенных в Красноводске. * * * Уже с раннего утра в пятницу на улицы города высыпало множество людей в ярких праздничных нарядах и национальных туркменских костюмах. Всюду развевались флаги Туркменистана и стран, команды которых были участниками грандиозных соревнований. Каких только флажков не было в руках улыбающихся жителей! Флажки французские, финские, японские, южнокорейские, немецкие, российские, голландские, испанские, американские... Кроме того, многие жители держали еще и большие цветные фотопортреты великого туркмен-баши, отца нации и государства -- президента Сапармурада Ниязова. Сотни и сотни одинаковых его лиц с мудрой строгой улыбкой всеведущего вождя взирали на подданных. Улицы были вымыты, деревья аккуратно подстрижены, всюду чувствовался железный и четкий казенный порядок. Но люди улыбались, оживленно переговаривались, ожидая, когда появится наконец лидер гонки. Всюду было полно нарядно одетых смуглых детей. -- И на хрена им столько его портретов? -- пожимал плечами Олег. -- Совершенно не понимаю... Одного, что ль, мало? Ну двух... -- О! -- усмехнулся Михаил, -- Что значит человек вырос в другую эпоху! Он не знает бессмертную формулу социализма: числом портретов вождя измеряется любовь и преданность ему. -- Да уж! -- оскалился Артист. -- Социализм с человеческим лицом... Но -- одним! Репродукторы на столбах оглашали улицы и проспекты национальной музыкой, дикторы на гортанно-мелодичном языке радостно воспевали что-то, причем, кажется, чаще других слов повторялось имя президента. -- Хорошо! -- ностальгически воскликнул Артист. -- Все ясно, все понятно -- где верх, где низ. Как сказал гений, "сыры не засижены, лампы сияют, цены снижены...". На них уже некоторое время весьма внимательно поглядывал подтянутый молодой человек в расшитой тюбетейке. Услышав о сырах и ценах, он тут же мягкой, вкрадчивой походкой приблизился к ним. -- Что вы сказали, уважаемый? -- поинтересовался он. -- Сыры, да? Цены, да? Сыр вон там продается. Цены очень хорошие. Артист собрался было завязать дискуссию, но тут заметил, что повсюду вокруг полным-полно таких же молодцов в одинаковых рубашках и тюбетейках и что у многих из них в руках хорошо знакомые черные рации, -- и передумал. В эту минуту с разных сторон грянули духовые и национальные оркестры, и в утренней дали проспекта появился летящий во весь опор красный измятый, исцарапанный "ситроен-ксантия", сверху донизу разрисованный и оклеенный рекламными надписями, товарными знаками и эмблемами знаменитых фирм автопокрышек, машинных масел, спортивной обуви и туристского инвентаря. Как алый вихрь, пронеслась машина под аплодисменты толпы к линии финиша. Судьи с электронными датчиками и секундомерами зафиксировали время, а один из них махнул клетчатым флажком: лидеры марафона, гонщики-французы, вновь пришли первыми к концу очередного этапа. Машину окружили сотни людей в шелковых халатах и европейских костюмах, на пыльный, дышащий жаром "ситроен" сыпались свежие цветы, вовсю работали фото- и видеооператоры, гремела музыка... Через полминуты примчалась вторая машина -- зеленый "джип-мерседес", за ним -- ярко-желтый, замызганный до крыши "форд-бронко". Гонщиков обнимали, фотографировали, наперебой пожимали руки. -- Ну вы как знаете, -- сказал Артист, -- а мне недосуг. Пора приниматься за дело, за свои прямые обязанности. И, нацепив на голову здоровенные профессиональные наушники, повесив на шею фотокамеру "Поляроид" и диктофон, рассовав по карманам несколько кассет, Семен с азартным видом кинулся с микрофоном наперевес в самую гущу толпы, туда, где под палящим солнцем теребили усталых гонщиков настырные журналисты. Нахально расталкивая коллег, он начал остервенело пробиваться к победителям. -- Ну... артист! -- невольно восхитился Михаил. -- Недаром у него и прозвище такое, -- засмеялся Муха. --Да уж... знаю, -- кивнул подполковник. -- Как не знать... А машины раллистов все прибывали и прибывали. Отмечались, заполняли квитанции, получали штрафные очки, минуты и часы, рассчитывались по номерам выезда на трассу на завтрашнем утреннем старте -- лидеры, аутсайдеры, середнячки. На ночевку для отдыха, ремонта и подготовки техники и экипажей к началу завтрашнего этапа городские власти выделили большую площадку под толстыми тенистыми деревьями. Здесь и был разбит до утра шумный пестрый лагерь автобродяг и путешественников. Ко второй половине дня съехались уже все участники, и сбившийся в огромную кучу табун пестрых машин являл собой весьма экзотическое зрелище. -- Ну, как, как? -- воздевая руки к бледным от зноя небесам, простонал Артист, глядя на разноцветную мешанину кузовов, капотов, фургонов и всякой прочей вспомогательной техники. -- Как тут можно что-нибудь раскопать? Олег и Михаил молчали, лица выражали озабоченность. -- Было бы у нас хоть времени побольше, -- продолжал Артист. -- Тут же надо облазить, общупать, обнюхать каждую тачку. -- Не морочь себе голову, -- сказал Михаил, -- если топливо здесь, думаю, оно еще пока у наших. Давайте решать, как будем действовать. -- Где оно в принципе может находиться? -- задумчиво спросил Артист. -- Ведь в карман эти растворчики, надо понимать, не зальешь -- так? -- Ну как где? В топливных канистрах, наверное. В разных емкостях, -- предположил Муха. -- Может, даже в покрышках. -- По нашим сведениям, -- сказал Михаил, -- с завода, где производят компоненты, исчезло по пять литров каждого вещества. Будем искать. -- Как в сказке, -- воскликнул Муха, -- пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что... -- Как раз наоборот! -- с наигранным оптимизмом заявил Артист. -- Перед Иванушкой-дурачком у нас масса преимуществ. Мы знаем: один из компонентов -- тяжелая черная жидкость. Следовательно, и емкость с ней будет гораздо тяжелее, чем если бы в ней было налито масло или, скажем, тот же бензин. Все очень просто! -- Выходит, -- сказал Муха, -- мы должны перепробовать на вес все банки и канистры? Наверное, их неплохо охраняют, не спускают глаз. -- Согласен, но предложи тогда что-нибудь более конструктивное, -- вспылил Артист. -- Как говорит Пастух, -- сказал Муха, -- думать надо, мужики, думать. Если топливо здесь, его ведь кто-то везет! И этот кто-то свою посылку должен кому-то передать. То ли встречному каравану, то ли каким-нибудь кочевникам... Так что надо просто установить жесткое посменное наблюдение. Может, что и заметим. -- Ясно! -- рубанул Артист. -- Идей навалом, а пользы чуть. Через трое суток мы выйдем к границе Рашиджистана. На его территории пробудем не более пяти -- семи часов. За это время все и должно решиться. На трассе сейчас осталось шесть наших машин. Три внедорожника, две вспомогательные и техничка... -- Прошу прощения, -- поднял руку Муха. -- А как же машины наших мажоров? Сопредседателя оргкомитета, потом этого парня из Российского фонда спорта? Получается уже восемь! -- Верно, -- кивнул Артист, -- забыл. Значит, восемь. Что касается наблюдения, полностью согласен. Начнем сегодня же. Нынешней ночью. * * * ...И вторая ночь после свидания с Клоковым прошла для Роберта Николаевича мучительно и беспокойно. Все основные решения по всем печальным вопросам были приняты еще накануне, и он отключил домашний телефон. Он уже не знал, что здесь принадлежит ему, сумели ли проникнуть в его квартиру "соратники" тех, что убили Черемисина, оставили ли свои невидимые устройства или нет. Им овладело холодное ожесточение, как когда-то в молодые годы, когда он студентом выступал на ринге на первенстве Москвы за свой МВТУ и, проигрывая по очкам, имея в предыдущих раундах два нокдауна, все-таки сумел вырвать победу за двадцать секунд до последнего гонга. Правда, теперь расплата за проигрыш была бы иной... фактически он подчинился Клокову, согласился стать пособником. В конце концов, это не значило ничего. Чтобы выжить в смертельном бою, порой идут и не на такое. Решение было принято к утру пятницы, и, проспав всего три часа, он встал бодрый, хладнокровный, заряженный энергией. Приехав на работу, он ждал с нетерпением наступления вечера и в шестом часу вновь посетил в сборочный цех. Все было выполнено в точном соответствии с его распоряжениями. Он обошел со всех сторон стоящие друг за другом блоки с двигателем и макетом. Теперь, укутанные двойным чехлом, окруженные ребрами монтажных ферм, они стали и вовсе не отличимы. Все люди, работавшие в цехе, собрались возле него. -- Вот и все, Роберт Николаевич, дело сделано, -- сказал начальник монтажно-сборочного цеха. -- Как вы велели. -- Так где какой? -- тихо спросил Стенин. -- А попробуйте угадать. -- Уже пытался, но не смог, -- развел он руками. -- А как по весовым данным? -- Примерно одно и то же. Кстати, Роберт Николаевич, сегодня здесь опять работала следственная бригада. В связи с несчастным случаем... -- Ну так что? -- Все люди были другие. Ни одного из тех, что были вчера. И как нам показалось, этих новых причины гибели Мефодьева интересовали меньше всего. Уж больно зорко они приглядывали за нашей работой. -- Та-а-ак... -- протянул Стенин. -- Из них кто-нибудь тут вертелся? -- Само собой... Вопросы разные, вроде как не по делу... Но мы их старались близко не подпускать. -- Но все-таки кто-нибудь близко подходил? Ведь вы работали, могли и не заметить. Инженеры-сборщики переглянулись. -- Конечно, -- сказал один из них, -- могли и недосмотреть... Их было одиннадцать -- все блестящие специалисты, виртуозы своего дела, по гроб жизни преданные этому огненному железу. Он знал их много лет и верил им всем. -- Вы сделали все, что могли, -- сказал Стенин. -- Благодарю вас. Как только немного оправимся и найдем какие-нибудь деньги, все будут премированы. А сейчас я хотел бы, -- он опять понизил голос, -- чтобы в цехе осталось не более трех человек. Он указал на троих. И когда все ушли и они остались вчетвером -- четыре маленькие фигурки в белом в огромном пустом цехе, где вокруг все напоминало декорации фантастического фильма, Роберт Николаевич сказал: -- Сейчас мы с вами проделаем чрезвычайно важную манипуляцию. Эти следователи, или кто они там, наверняка оставили пометки, чтобы эти блоки можно было различить. Мы должны эти пометки найти. Непременно. Возможно, это какая-то сущая мелочь, но мы обязаны ее обнаружить. Будем искать хоть до утра. -- Но зачем, Роберт Николаевич? -- Объяснять не стану. Но мы должны это сделать. Хотя бы в память о тех, кого убили позавчера. -- Убили?! -- его подчиненные ошеломленно смотрели на него. -- Да, убили, -- сказал он. -- А теперь приступим к делу. Двое осматривают этот блок, двое -- второй. А после меняемся местами. Долго им искать не пришлось. На нижней внутренней поверхности металлической фермы, в которой был намертво закреплен один из гигантских зачехленных цилиндров, была прилажена на магните едва приметная черная коробочка. Нашедший, подозвав остальных, не без труда отделил ее от массивной металлоконструкции. -- Ого! Сильный магнитик... -- Понятно, -- осмотрев коробочку, сказал Стенин. -- Наверняка микропередатчик. Легко установить, почти невозможно оторвать. Обнаружить, если не искать специально, тоже почти невозможно. Какой здесь блок -- движок или макет? -- Здесь настоящий, -- сказал один из инженеров. Стенин усмехнулся. Сколько раз в детстве, еще в мальчишескую пору, начиная с чаплинских картин, он хохотал, когда герои фильмов, запутывая недругов и путаясь сами, менялись неотличимыми чемоданчиками или шляпными коробками. Теперь это была не комедия. Подменить требовалось не чемоданчик, и не затем, чтобы повеселить зрителей. Тут все было всерьез, и оттого -- удастся подмена или сорвется -- зависело, видимо, слишком многое, в том числе и его собственная жизнь. -- А теперь, -- сказал Стенин, -- мы произведем маленькую рокировку... По его приказу один из инженеров подъехал на мощном тягаче-мотокаре и откатил в сторону платформу с первым блоком. Минут через десять они поменяли их местами, и Стенин вновь вернул на соответствующее место, теперь уже макета, микропередатчик на магните. -- Ну вот и все, -- сказал он. -- Спасибо вам. Спасибо, что не задаете лишних вопросов. И вот еще что... Запомните -- если об этой рокировке хоть кто-нибудь узнает, все мы неизбежно отправимся вслед за Мефодьевым и Андреем Терентьевичем. И прежде всего я сам. Они молча вышли из цеха, обменялись рукопожатиями и разошлись. * * * Как всегда летом на юге, ночь наступала внезапно, горсти сверкающих звезд рассыпались по черному небу, от Каспия повеяло прохладным ветром. Разноязыкий шумный лагерь устраивался на ночлег у подножия горы, образуя на обширной площадке под густыми деревьями отдельные островки-становища: французы с французами, немцы с немцами, голландцы с голландцами... Российский лагерь -- два оставшихся экипажа из Москвы, один из Питера, автоприцепы поддержки и "джипы" руководителей команды -- оказался почти в центре площадки, так что вести за ним скрытое наблюдение было весьма затруднительно. На исходе дня Артист уже успел свести знакомство со многими, в том числе и с членами российской команды и даже заполнил первую кассету путевыми заметками. Настроение у раллистов-россиян было кисловатое: о призовом месте уже давно никто не помышлял, лишь бы вконец не осрамиться, дотянуть кое-как до последнего этапа. Все устали, издергались, успели, как водится, переругаться, так что назойливые расспросы нахрапистого парня восторгов ни у кого не вызывали. Отвечали неохотно, глядя в сторону, и на всех лицах легко угадывалось желание послать его куда подальше. А он все не уходил, все крутился со своими проводами и микрофонами, как бы между делом поправлял на груди карточку аккредитации, бесцеремонно залезал и усаживался в машины, короче говоря, как и все его ушлые собратья по ремеслу, давал понять, что он всюду и везде у себя дома. Кончилось тем, что из одной из техничек, куда этот бойкий репортерчик тоже попытался было сунуть свой длинный нос, неспешно вышел голый по пояс двухметровый соотечественник и вплотную приблизился к нему. Толстенные мускулистые руки великана чуть ли не до плеч были в черных разводах машинного масла. -- Не чувствуешь ничего? -- с некоторой угрозой поинтересовался он у Семена. -- То есть в каком смысле? -- не без заносчивости вскинулся Артист. -- А в таком, что достал ты уже всех, понял? Не до тебя тут. Устали люди, а ты жужжишь и жужжишь... Канай отсюда! Чтоб не видел я тебя больше! -- Обидно, -- сказал Семен. -- До чего же обидно. Мы с коллегами только ради вас вышли на эту чертову трассу. Можно сказать, единственные ваши болельщики. А вы, так сказать, меня мордой об стол? Спасибо! -- Да ладно, ты нас тоже пойми, -- сменив тон, пробасил парень. -- Если бы только один ты доставал, а то все лезут и лезут к нам. Были бы мы впереди -- еще понятно, а то... -- Да кто хоть лезет-то? -- Да всякие тут вроде вас. Позавчера вот канистру с тосолом сперли, представляешь? А кому он, спрашивается, нужен, тосол? -- Ну вот! -- сказал Семен. -- А говорите, никаких приключений... -- Да ведь что смешно-то, -- уже вполне миролюбиво продолжил механик, -- вчера сперли, а сегодня приехали -- глядь! -- стоит на месте как миленькая. И тосол на месте. -- Ну вот и хорошо, -- сказал Семен. -- Чего ж хорошего-то? -- снова рассердился парень. -- Тосол, блин, вернули, глядим -- е-мое! Канистры с маслом нет! Как тебе это нравится? -- Во дела! -- изумился Артист. -- А что за масло-то? Будто своего нету. Может, особенное какое? -- Масло, конечно, что надо! -- сказал парень. -- Специальное, со спецприсадками, для танков. Насилу добыл. -- Это что, черное, что ль, такое? Парень хотел уж было ответить, но не успел. Из-за фургона технички неожиданно появился высокий широкоплечий господин лет сорока в роскошной спортивной куртке, тонких золотых очках и с черным приемопередатчиком "уоки-токи" в рука