х. -- Вас, собственно, что интересует? -- не слишком доброжелательно поинтересовался он, вплотную подойдя к Семену. -- Кто вы такой? Семен не без гордости ткнул себя в грудь, где висела целлофанированная карточка участника с впрессованной цветной фотографией и личными данными: "Пресс-служба оргкомитета". "Авторадио" -- Москва. Аркадий Белецкий. Специальный корреспондент" -- и, широко улыбаясь, протянул руку для пожатия. -- Рад приветствовать вас, Леонид Павлович! Забыли? Вы же сегодня оформляли нас -- журналистов вне конкурса. Добрый вечер! Днем, как только притащились измотанные россияне, Муха представил свой экипаж для прохождения процедуры регистрации. Тогда же "Аркадий Белецкий" прочитал надпись на такой же карточке, приколотой к широкой груди руководителя российской команды, и узнал, что это сам сопредседатель оргкомитета ралли от Российской Федерации Леонид Павлович Добрынин. Появление журналистов он встретил без всякого энтузиазма, осмотрел подозрительно и, не удержавшись, выговорил за опоздание: -- Вы были заявлены черт знает когда, почему только теперь явились? Я вас в Москве что-то не помню... Без меня уже, что ли, там аккредитовали? Вас только не хватало на мою голову... Ну ладно, документы в порядке. Можете присоединяться и ехать. Вглядевшись, он тоже сразу узнал Семена, но руки не подал. -- А... пресса! Ну так что вам надо? -- Вы же понимаете, Леонид Павлович, работа у нас специфическая, хочется найти что-нибудь остренькое, занятное, чтобы, знаете ли, разогреть радиослушателя... И он привычно поднял включенный на запись диктофон на черном ремешке. -- Несколько слов для всех поклонников и любителей российского автоспорта... Друзья, мы находимся на бивуаке после очередного этапа... -- А ну-ка спрячьте свою шарманку! -- грубо оттолкнул от себя диктофон Добрынин. -- Ничего говорить я вам не собираюсь. Люди заняты, не до вас. Так что... -- Да понимаете, нам просто нужны какие-нибудь живые эпизоды... -- заулыбался Семен. -- Что-нибудь смешное... Вот ваш товарищ сейчас рассказал: кто-то повадился всякую ерунду воровать. То тосол, то масло... Можно шикарный материал забабахать -- "Барабашка на ралли". Представляете? Семен не успел еще договорить, а лицо Добрынина уже резко изменилось. Нагловатый начальственный гонор сменился еле скрываемым смятением. -- Что? Что такое? 0-очень интересно! -- часто дыша, почти задыхаясь, он быстро повернулся к механику. -- Ты чего это тут разные байки плетешь? Почему я ничего не знаю? Какой тосол? Какое масло? Мне первым делом обязан был доложить! Мне, понимаешь, а не всяким тут... Было же сказано -- близко никого не подпускать! -- Да ерунда, Леонид Павлович, -- упавшим, испуганным голосом заговорил парень, -- говорить-то не о чем. -- А коли не о чем -- так и молчи в тряпочку! Я же предупреждал -- не разевать хлебальник. Украли, не украли -- никого это не касается. Тебя для чего в команду брали? И повернул к Семену побагровевшее лицо с жесткими голубыми глазами. -- В общем, топайте отсюда. Никаких интервью! Вон французы лидируют -- их и трясите. Еще увижу здесь -- аннулирую аккредитацию, ясно? Семен трагически воздел руки, но спорить не стал и отправился восвояси. Но он явно повеселел и приободрился. Кажется, это было самое ценное интервью, которое он взял за этот день. Обо всем, что удалось узнать, через десять минут он во всех деталях поведал своим спутникам и дал прослушать запись. -- Молоток! -- похвалил Михаил. -- Ай да господин Добрынин! Кажется, наш командор что-то знает. И о-очень боится... -- Я тоже так думаю, -- сказал Семен. -- Иначе с чего бы, спрашивается, ему так раскочегариться? Считаю, топливо -- тут. Нынче ночью выходим на зверя. Танковое масло этому "барабашке" тоже ни к чему. А нам позарез надо узнать, у кого тут острый приступ клептомании... Лагерь раллистов жил своей удивительной, ни на что не похожей ночной жизнью. Всюду -- в спальных мешках, в палатках, прямо в машинах, а то и на крышах своих "джипов" спали гонщики. Измотанные дорогой, ежесекундным бешеным напряжением, спали скитальцы, великие мастера, знаменитые чемпионы и вечные аутсайдеры, герои и честолюбцы, фанатики скорости, рабы и мученики азарта, мужчины и женщины, для которых запах бензина, рев мотора, безумная тряска и близость опасности заменили все, что влечет и ценится в этой жизни. Вокруг спящих возились механики. Почти все машины стояли с задранными капотами, многие были наклонены на опрокидывателях. Над открытыми моторами, как светлячки, витали в темноте огни ярко горящих ламп-переносок, постукивали гаечные ключи, шипели насосы, то там, то здесь взревывали моторы и клацали железом отвертки, монтировки, домкраты... На каждом островке действовали свои законы, свои правила, царили свои отношения. Но всюду, при каждой команде, имелись дежурные часовые, которые зорко следили за тем, чтобы ни один чужак не нарушил означенные веревками и канатами границы их островка и не прикоснулся к машинам -- слишком много сил, денег и надежд было вложено в эти состязания, слишком значительны были ставки. Там, где сгрудились машины россиян, тоже шла работа по отладке, ремонту и регулировке техники. А присматривал за работой один из гонщиков, поставленный на дежурство... -- Нет, -- оценив положение с верхней точки, пробормотал себе под нос Муха. -- При таком раскладе сезон охоты можно сразу закрывать. Тут никто не сунется -- ни черный, ни белый, ни красный, ни оранжевый. Народ на стреме, бдят в оба. Без шума не подберешься. -- Согласен, -- сказал Артист и чуть подстроил фокусировку бинокля. -- Но только если наш кулик -- с чужого болота. А если... со своего? Если друг-приятель? Кунак и кореш, так сказать... А если взглянуть повыше? Кто ж его шуганет? Лично я остаюсь тут и охоту продолжаю. С сильными биноклями у глаз они сидели вдвоем в полной темноте неподалеку от лагеря. Город спускался с горы амфитеатром и, забравшись на невысокую кровлю улицей выше, они видели всю панораму живописного автостойбища. Михаил остался внизу, он был на связи и напряженно ждал сигнала от наблюдателей. Довольно долго просидели они так... без всякого результата. -- Может, зря сидим? -- прошептал Олег. -- Скорей всего, на тосол никто больше не польстится. -- Скорей всего, -- так же тихо ответил Семен, -- но лучше все-таки перебдеть, чем недобдеть... -- А как твое... шестое чувство? -- Знаешь... что-то там маленько... шевелится... Прошло еще часа полтора. Становилось зябко и скучно. Внимание рассеивалось. Очевидно, на сей раз шестое чувство Артиста и дало сбой. И тут его внимание привлекла маленькая мужская фигурка, осторожно пробирающаяся между рядами машин. Легко двигаясь по опустевшему, безлюдному лабиринту, то попадая в тень, то снова на миг оказываясь в пятне света, то приближаясь, то удаляясь, человек в темной майке и длинных темных шортах тем не менее мало-помалу продвигался по спирали к стоянке российской команды. -- Внимание, -- сказал Семен и, толкнув в бок Олега, поймал в поле зрения бинокля эту фигурку. -- Видишь? -- Вижу... Крадущийся человек явно старался быть незамеченным -- и если бы они не заняли "командную высотку", то там, внизу, за кузовами машин, пестрыми палатками, разноцветными навесами и колесами, скорее всего, так и не засекли бы его странных блужданий. -- Смотри, Семка... -- прошептал Муха. -- За ним тащится другой... Первый его не видит. Поймал? -- Ага... вот он... Ну дела, блин. Лица никак не рассмотрю... И у первого фейса не разглядеть... -- Все-таки недаром мы тут торчали... Передай вниз, дай корректировку "третьему". Еще днем, при свете солнца, беззаботно шатаясь по лагерю, они составили план-схему расположения на площадке всех команд, а вернувшись к Михаилу в "лендровер", тщательно воспроизвели этот план, разбив на зоны и квадраты. Артист щелкнул "зажигалкой" и поднес ее ко рту. -- Внимание! Зона четыре, между квадратами семь и девять, в направлении квадрата двенадцать. Вижу двоих. Оба в темном. Второй явно следит за первым. Продолжаю наблюдение. -- Понял, -- отозвалась "зажигалка". Логика движения первого человека казалась необъяснимой. Можно было подумать, что бедняга заплутал в переходах между стоянками разных команд и никак не найдет нужного направления к какой-то цели. Но вот он остановился, и Олег увидел, как человек поднес что-то ко рту, проговорил несколько слов и, скользнув в черную расщелину между двумя высокими фургонами, растворился во тьме. В это время Семен заметил, что из-за угла серого фургона российской технички выглянул еще какой-то человек с длинными волосами, тоже в темной одежде. Он крадучись подобрался к лесенке, ведущей к двери заднего борта, поднялся на две ступеньки, воровато огляделся, но вдруг, вероятно, заметив что-то, испуганно скатился вниз, опрометью бросился в сторону и оказался за пределами территории российской стоянки. Секундой позже Семен понял, кто вспугнул его. Из тени стоящей метрах в пятнадцати "Нивы" осторожно вышел еще кто-то -- высокий, в спортивной кепке с длинным козырьком и в очках. Он, прячась за машины, двинулся за длинноволосым. В руке его был пистолет. -- Вижу еще одного, -- быстро проговорил Муха. -- У него ствол. По-моему, наши клиенты размножаются простым делением. --Да уж, -- отозвался Артист. -- Круто заваривается... И он немедленно передал вниз, Михаилу, как складывается ситуация. Длинноволосый человек, выбравшись из российского лагеря, очень быстро уходил по узким коридорам. Тот, что с пистолетом, следовал за ним, понемногу отставая. Но вот убегавший, очевидно получив сигнал, резко свернул, приблизился к той щели, где прятался человек в шортах, и тоже исчез в черноте. Человек в кепке и при оружии опасливо вошел в тот же проулок, остановился, всматриваясь в темноту, потом двинулся вперед и прошел мимо них буквально на расстоянии вытянутой руки. Он отошел уже достаточно далеко, не меньше чем на сорок -- пятьдесят метров, когда из тени выскользнул человек в шортах и, явно стараясь привлечь к себе внимание, побежал в сторону. Он достиг своей цели -- услышав его шаги, человек с пистолетом повернул назад и бросился вдогонку за убегавшим, но сбился в направлении и оказался "в другом проходе лабиринта. Все это, несомненно, произошло на глазах неизвестного, который поначалу следил за человеком в шортах. Но когда длинноволосый, оставшись один, выждал с полминуты и стремглав кинулся обратно к российской стоянке, он поспешил за ним. -- За кем следить-то? -- растерялся Муха. -- Расползаются, как тараканы. -- Держи в поле зрения парня в шортах и амбала с пистолетом, а я понаблюдаю, куда бегут двое других... Артист увидел, что длинноволосый человек, петляя и лавируя, кратчайшим путем вернулся к российской стоянке, свободно шагнул за канатное ограждение, спрятался среди машин, потом снова показался и, быстро поднявшись по лесенке, отпер дверь заднего борта российской технички и скрылся внутри. Сомнений не оставалось -- он намеревался довести до конца то, что ему помешали сделать. Через минуту он выскочил -- в руке его был, судя по всему, тяжелый пакет. Опасливо оглядевшись и ничего не заметив, он быстро заполз под днище технички. -- Атас! -- сквозь зубы, захваченный охотничьим азартом, выговорил Артист и торопливо включил передатчик "зажигалки". -- "Третий", "третий"! Проникновение в нашу техничку! Человек в темном, длинные волосы... Что-то вытащил, но не ушел, забился под нее. За ним следят -- но он этого не видит. Стоп! Мелькнул огонек -- видно, зажег фонарик. Что он там делает, рассмотреть не могу. -- Видите его? -- скрипнула "зажигалка", и даже по этому искаженному голосу они легко ощутили волнение Михаила. -- Сейчас нет, но он там. -- Я потерял тех двоих! -- воскликнул Муха. -- Кто-нибудь -- быстро ко мне! -- прозвучал приказ Михаила. -- Второй остается. Корректирует передвижения первого. Я сам сейчас не могу... Как поняли? -- Понял, сейчас буду, -- ответил Семен, и, выключив "зажигалку", быстро сказал Мухе: -- Плевать на тех. Следи за фургоном. Поможешь мне отсюда сориентироваться... Вернусь вниз -- выведешь на техничку. -- Давай скорей! -- крикнул Муха. Артист на прощанье крепко стиснул плечо товарища и, поправив бинокль на ремне, ловко и бесшумно спрыгнул с кровли и помчался бегом вниз по проулку в сторону лагеря... Бежать было недалеко -- минуты две, не больше... Фонарей на узкой улице было мало. В темноте то там, то здесь принимались лаять собаки. Семен уже видел внизу под деревьями на отдельной стоянке внеконкурсных машин чуть белеющий силуэт их "лендровера", как вдруг кто-то метнулся из темноты, подставил ему подножку, и он с размаху упал на каменистую мостовую... Оставшись один, Олег неотрывно следил за происходящим на территории российского лагеря. Через пару минут в черной тени под днищем технички снова ненадолго вспыхнуло пятнышко света от фонарика и погасло. И тут же человек, лежавший под фургоном, выбрался с другой стороны, поднялся, отряхнулся и спокойно пошел в сторону японской команды. -- А-а, черт! -- Муха чуть не взвыл от досады и бессилия: никакого пакета в руках уходящего уже не было. То ли оставил там, под широким днищем технички, то ли просто выбросил за ненадобностью, то ли все-таки успел уже передать кому-то, не замеченному ими. Не отрываясь от бинокля, Олег щелкнул "зажигалкой". На связь вышел Михаил. Семен не отзывался. Муха коротко сообщил в лагерь о происходящем. -- Зараза! -- возбужденно пискнула "зажигалка". -- Где Семен? Куда он делся? -- Рванул к тебе... Я и сам не пойму, где он... Слушай! Возможно, пакет пока еще там, под нашей техничкой. Могли бы взять. -- Я далеко. Наведи Семена. -- Рад бы, только где он? А в поле зрения бинокля происходило что-то непонятное. Тот, что вылез из-под фургона, миновал стоянку японцев, чуть задержался около американцев. Теперь он уже не таился, вел себя совершенно непринужденно -- просто прогуливался, дышал кислородом. Двигался этот человек удивительно легко, спортивной поступью -- вот вышел за пределы лагеря, вот удалился в темноту, вот показался с другой стороны и вновь вернулся в его границы... Похоже, он шел по кругу. Увеличение было достаточно сильным, но лица по-прежнему нельзя было рассмотреть из-за прядей темных волос, падавших на глаза. Он вновь возвращался к российскому лагерю, но уже с другой стороны, так что Олег мог видеть его только со спины. Следивший за ним неизвестный, пригнувшись, двигался по его следу. И тут где-то в лагере хлопнул выстрел, за ним -- второй... Длинноволосый сначала кинулся вперед, потом метнулся назад. Прильнул к борту какой-то темной машины, и на миг слился с ней. В лагере поднялся переполох. Олег видел, что многие технари оторвались от работы и с недоумением смотрят в ту сторону, откуда раздались выстрелы, люди из разных команд повыскакивали из палаток. На звук выстрелов из-за деревьев в направлении лагеря раллистов выбежала чуть ли не рота одинаковых молодых людей в тюбетейках -- не иначе все те же утренние местные гебисты, -- и они взволнованно забегали по периметру площадки, видимо не понимая, что произошло. Тут у Олега в кармане курточки задрожала "зажигалка". -- Слышал? -- встревоженно спросил Михаил. -- Ясное дело! Что стряслось? Где Семка? -- Сгинул куда-то. Видно, что-то случилось. Оставайся пока там и продолжай наблюдение... -- Есть! Муха по-прежнему следил за тем, что происходило в лагере. Артист не появлялся. Человек в шортах исчез. А тот, что держал в поле зрения длинноволосого, продолжал скрытое наблюдение за своим объектом, прячась за крылья, бамперы и капоты высоких "джипов". И тут Олег понял, что заставило длинноволосого отступить во тьму. Из-за поворота, озираясь, торопливо вышел тот высокий в спортивной кепочке, но пистолета в его руке уже не было. Встревоженно оглядываясь, но уже не таясь, он быстро проследовал к стоянке россиян, и его тотчас обступили, возбужденно размахивая руками, несколько человек. Длинноволосый, по-прежнему не замечая наблюдателя, быстро зашагал в том же направлении к стойбищу россиян. Это шел он, несомненно, но приметных длинных волос на его голове уже не было... -- А... ч-черт! -- тряхнул головой Олег. -- Скинули паричок... А бывший длинноволосый беспрепятственно оказался внутри ограждения у российских автомобилей, подошел к человеку в кепке и о чем-то торопливо заговорил с ним. Тот кивнул и вместе с двумя или тремя механиками тут же шагнул куда-то в сторону и скрылся в темноте. Оставшись один, пришедший обошел техничку, сунулся под нее, быстро вытащил пакет из-под заднего моста, стремительно вернулся с ним обратно в фургон, пробыл там не больше десяти секунд и снова оказался снаружи, но уже с пустыми руками. Потом устремился туда, куда ушли остальные. Но двигался уже неспешно, расслабленной, ленивой походкой. А тот, что все это время следил за ним, пошел в сторону от российского лагеря и пропал за машинами. Артиста крепко держали двое. В лицо ударил, ослепив, луч яркого фонаря. Он уже понял -- угодил в руки туркменской службы безопасности. -- Ай-яй-яй, как нехорошо! -- прозвучал рядом укоризненный голос с сильным акцентом. -- Совсем нехорошо. Такой молодой, такой красивый... -- Вы не имеете права! -- возмутился Артист. -- Я российский журналист! Вот мои документы. Пожалуйста, убедитесь! -- Какой российский журналист, почему российский журналист? Все журналисты вон там, в лагере. А это зачем? -- Рука говорившего постучала по биноклю. Ослепленный лучом фонаря, Артист слышал только голос. Его трясло от досады и нетерпения. В любую секунду там, внизу, все могло измениться. "Вот вляпался, -- думал он. -- Хотя по-своему они, конечно, правы. Не придерешься". Выкручиваться надо было как можно скорей и без международных инцидентов. Тем более что "зажигалка" в кармане рубашки раз за разом оживала и начинала трепетать. -- Сейчас все объясню, -- лихорадочно импровизировал Семен. -- Мы тут жили, когда я был мальчишкой, в Красноводске. Двадцать лет не был здесь, понимаете? А на рассвете выезжать. Когда еще окажусь? Решил пройтись немного, найти свой дом... -- На улице какой жил? -- спросил из-за спины один из тех, что заломили ему руки. -- На улице Ленина, -- без запинки отрапортовал Семен. -- Улица Ленина, дом три... -- Вот интересно! -- воскликнул человек. -- Дом три. А я жил -- дом пять. Только не помню тебя. -- Какое там помнить, -- махнул рукой Семен. -- Мы же мальчишками были. Да и жили мы тут недолго. -- В школу какую ходил? -- Какая школа, мне пять лет было, -- удивился Семен. -- Ну и пошел посмотреть... -- продолжил он. -- А зачем ночью? -- Так днем некогда было, работал. Никто же не сказал, что ночью нельзя... -- Семен улыбнулся, постаравшись вложить в улыбку все свое обаяние. -- Туркмены добрый народ, -- сказал он с легким укором, -- так у меня с детства в памяти отложилось. Столько лет мечтал сюда попасть, вот и попал... Ладно, ведите меня куда хотите! Будет скандал, кончится плохо для вас, не для меня. Ваш мудрый президент, великий и славный туркмен-баши, ведет свободный Туркменистан дорогой мира и сотрудничества. Так неужели вы хотите помешать своему президенту? -- Хи-итрый... -- засмеялся человек. -- Нет, я не хитрый, -- с пафосом воскликнул Семен. -- Меня незаслуженно оскорбили и обидели. Я шел по улице, и на меня напали! Ну что же, что же вы не ведете меня? Ведите! Но они почему-то не двигались, заговорили по-туркменски. "Хороший знак... -- подумал Семен. -- Советский человек остается советским. И ничего с этим не поделаешь". -- Вы лучше приезжайте ко мне в Москву, -- сказал Семен, -- посидим как друзья, над этим случаем посмеемся. Закон, конечно, есть закон. Я понимаю вас прекрасно. Чтоб вы были спокойны, надо разобраться... Он все-таки знал таких людей. Везде и всюду они мыслили одинаково -- повиновение гасило их рвение. Покорный им вызывал лишь скуку. -- В Москву -- хорошо... -- сказал один из них и вздохнул. -- Вот, пожалуйста, -- Семен достал и протянул паспорт, -- записывайте адрес. Но адрес они переписывать не стали. Или просто не успели: внизу, в лагере, вдруг хлопнул выстрел и со всех сторон послышался разноголосый собачий лай. -- Слышишь? -- сказал старший. Он поднес к губам рацию, отдал какой-то приказ по-туркменски и снова повернулся к Семену. -- Стреляют! Кто стрелял? Зачем стрелял? Не знаешь, да? Слушай -- зачем адрес? Мы сейчас другое запишем, -- засмеялся он, -- почему ты в райкоме партии жил? Как мальчик в райкоме жил? Вот объяснишь -- и проводим тебя в ваш лагерь, как дорогого гостя... "Эх... -- подумал Артист. -- Кажется, влип-таки я с этой проклятой улицей Ленина!" -- Ну ладно, ладно, шучу... -- ласково сказал старший. -- Может, я забыл? Может, не райком был? А? Они привели его к лагерю. Конечно, больше всего на свете Семену сейчас не хотелось, чтобы вызволять "Аркадия Белецкого" подняли среди ночи Леонида Павловича Добрынина. Но всемилостивый Аллах смягчил сердца своих верных сыновей. -- Беги! -- сказал старший. -- Ты же не стрелял? Ты гулял, да? Только ночью больше не ходи. Людей много, люди разные... Беги... Все это заняло минут десять. И вот, благословляя великого туркмен-баши и гостеприимство Востока, Артист уже торопливо пробирался между машинами. "Только бы успеть", -- думал он, понимая, что времени прошло слишком много. Оттуда, с той кровли, он отлично видел, где и как стояла родная техничка, под которой залег неизвестный с таинственным пакетом. Но сказалось только что пережитое волнение: минуты две он не мог сориентироваться, чтобы сразу найти ее ночью в темном стаде машин. Семен напряг память, пространственное воображение, немного попетлял и вышел в расположение россиян. Рядом с "техничкой" стояли и негромко озабоченно разговаривали несколько человек, среди которых он без труда узнал сопредседателя оргкомитета господина Добрынина. Даже приблизиться к ним нечего было и пытаться. Злотников понял, что опоздал... У "лендровера" никого не было, но Семен ждал Михаила недолго. Тот появился минут через пять: -- Не успел? -- Как видишь. -- Вижу. Ты куда пропал? Семен объяснил.. -- Н-да, накладка... Первый блин -- комом, -- сказал Михаил. -- Не горюй. Мы выяснили главное. Топливо здесь. Его ищут. Кто-то наверняка знает, где оно. Он нас к нему и приведет. -- Значит, до следующей стоянки? -- Как получится. Может, на трассе, может, на стоянке... Поглядим. -- Ну а ты что делал? -- спросил Семен. -- Будь спокоен, времени не терял. А разве вы не видели меня? Я ведь тоже шел за ними. -- То есть как? -- не понял Семен. -- А вот так! -- И Михаил извлек из-под полы куртки маленькую видеокамеру. -- Неужели взяла в такой темноте? -- восхитился Семен. -- Куда она денется... -- Губы Михаила тронула легкая улыбка. -- Игрушка не простая, а золотая. Хотя на вид -- заурядная "сонька". -- Ладно, подполковник, не томите. -- Семен коснулся корпуса видеокамеры. -- Показывайте, как сказал Горби, "кто есть ху". -- И зарычал, точь-в-точь, как Высоцкий в роли Хлопуши: -- "Я хочу ви-и-деть э-этого челове-ека"! -- Прошу! Михаил перемотал пленку и включил воспроизведение. Артист приник глазом к трубочке видоискателя-монитора. На маленьком цветном экранчике сначала мелькали какие-то пятна, потом пробежали серые полоски и поплыли немного размытые силуэты, двери автомобилей, обводы измятых крыльев, рекламные надписи на бортах машин... Семен никогда бы не поверил, если б не знал наверняка, что эти кадры сняты ночью, в темноте. В углу бежали цифры тайм-кода. Но вот на маленьком мониторчике появился некто. -- Нет, не знаю, -- сказал Артист и пару раз, чтобы узнать этого человека, останавливал и отматывал назад пленку. -- Что-то знакомое, а узнать не могу. Он наверняка изменил внешность. А ну постой-постой! Ха! Да ведь это Шурик Штукин, представитель Российского фонда спорта! Когда-то чемпион Москвы по спортивной ходьбе, потом -- типичный комсомольский вожак... Только что это у него с личиком? Когда мы днем беседовали с ним о проблемах российских моторов, у него не было таких кудрей. Неужто здешний климат так способствует их росту? Взгляд камеры пробежал по бокам автомобилей, на несколько секунд сбилась резкость, но настройка тут же восстановилась. Теперь изображение сфокусировалось на лице того, кто следовал за Штукиным. -- Ага! -- оторвался от просмотра Артист и жестом пригласил к видоискателю подполковника, -- рекомендую: первое лицо от России на гонках и мой большой друг -- сопредседатель оргкомитета, он же технический директор нашей команды -- господин Добрынин. Уж ему-то, казалось бы, не пристало в его лета и при его чинах носиться тут, как пацану на палочке, с пистолетом! -- Его я узнал, -- кивнул Михаил. -- Крути дальше. Артист продолжил просмотр записи. Снова побежали то четкие, то расплывчатые изображения машин, снова колеса, фары на дугах, надписи "Michlene" и "Castrol" на крыльях... Наконец на экране вновь появился кто-то. По тесному коридору между автомобилями, пригнувшись, двигался человек. Лица долго не было видно, но вот он поднял голову -- и камера тотчас взяла его крупным планом. Артист смотрел, сбитый с толку, не понимая. Он наверняка уже видел этого человека, видел недавно, совсем близко... Но вот объектив чуть отдалил изображение... -- Ё-мое! -- невольно вырвалось у Семена. -- Вот так фенька! Теперь он узнал его. Это был -- да-да, несомненно! -- водитель того микроавтобуса "мицубиси", который вез их в Москву после незабываемой ночной встречи на даче. -- Неужто узнал? -- спросил Михаил. -- Еще бы! И Семен рассказал о том, где и когда они видели этого человека. Закончив просмотр. Артист повернулся к Михаилу. -- Слушай, а где же тот, в шортах? За которым сначала этот водила тянулся? -- Подожди, -- сказал Михаил, -- значит, был и четвертый? Тогда, выходит, я его упустил. -- Или просто не успел, -- сказал Артист. -- Его мы заметили раньше всех. -- Сам понимаешь, -- с досадой помотал головой Михаил, -- не мог я снимать сразу два объекта. -- Ну а кто стрелял? -- спросил Артист. -- Не знаю. Возможно, Добрынин, возможно, били по нему... -- Да, -- сказал Артист, -- маловато... -- Для первого раза достаточно, -- не согласился с ним Михаил. ...Муха вернулся под утро, продрогший, голодный и злой, как черт. -- Лохи мы лохи! Упустили! Такой момент был. И чего я там торчал? Технари, всю ночь ковырялись в моторах -- вот и все. "То-то удача, -- подумал Семен, -- что ниязовские оперы захомутали меня одного. Были б мы двое, да оба с биноклями, -- так просто не отбоярились бы". Первым делом по возвращении товарища Семен с Михаилом предъявили ему на опознание видеозапись человека, которого узнал Артист. -- Он, -- подтвердил Олег. -- И думать нечего. Только что он здесь делает? Кто он вообще? -- Если приставлен к топливу сопровождающим, -- пожал плечами Семен, -- тогда понятно. Но чего тогда шастать по ночам за нашими бонзами? Сидел бы на канистрах да глаз не спускал. Так ведь? Если должен кому-то передать материалы -- так куда, кажется проще -- при свете дня, в толпе, в кутерьме, под рев дизелей и фанфары... Дело минутное. Махнулись и разбежались -- ищи-свищи! Нет, ребята, тут что-то не сходится. Этот дядя не простой "почтальон". Ларчик с секретом. -- Одно ясно: его появление -- не случайность. Только, по-моему, для таких приключений он уже малость староват, -- сказал Муха. -- Сколько ему, как считаешь? -- спросил Артист. -- Да уж древняк, -- махнул рукой Муха, -- лет сорок пять небось. А может, и вообще полтинник. -- Однако в хорошей форме, -- заметил Семен. -- Я бы не отказался так выглядеть, отщелкав полвека. Ишь ты! Какой загадочный шоферюга! Да и шоферюга ли? Вот в чем вопрос. Помните, Пастух говорил -- вроде бы он же был и связником, который привел их с Иваном в тот вагон, на "Рижской". Был, а после -- исчез. -- То, что он обнаружился, для нас крайне важно, -- яростно потер шею Михаил. -- Если он здесь как доверенное лицо тех, кто проводит переправку, ему могли поставить самые разные задачи. -- Во-первых, -- сказал Муха, -- могли послать в качестве проверяющего наблюдателя. -- Или как резерв, как запасного игрока для подстраховки, -- продолжил Артист. -- А может быть -- и как ликвидатора тех, кто везет этот коктейль. Чтобы в последний момент, скорее всего сразу после передачи товара покупателю, зарыть концы в землю. -- Можно допустить, -- добавил Михаил, -- что ему приказано выполнить все три задачи. -- Хорошо, -- согласился Артист, -- допускаю. -- Но в этом случае он наверняка должен знать, где спрятано топливо и кто его везет. И опять же -- какого лешего тогда ему бегать, как крысе, по этому лабиринту? Он же явно следил за Штукиным и Добрыниным. Спрашивается: почему? Зачем? -- По-моему, мы теряем нить, -- сказал Михаил. -- Вот черт, -- воскликнул Артист, -- хоть наизнанку вывернись, всего не предугадаешь! Он ведь тоже нас узнает -- а что тогда? --Ладно, -- сказал Михаил, -- столкнетесь с ним так столкнетесь. -- Да, может, он уже сто раз нас видел, -- предположил Муха. -- Запросто! -- кивнул Артист. -- Исключить этого нельзя. В любом случае хорошо, что мы его увидели и узнали, -- сказал Михаил. -- Всегда лучше знать, откуда можно ожидать удара. Будьте предельно осторожны. Ежеминутно подстраховывайте друг друга. Вполне вероятно, что он сочтет вас лишними. Я несу ответственность перед руководством не только за операцию, но и за ваши жизни, -- Мы не барышни, -- сказал Артист. -- Все одинаково отвечаем друг за друга. Задача должна быть выполнена. -- Как бы то ни было, придется установить за ним наблюдение, -- заключил Михаил. -- Меня он не знает, так что я этим и займусь. -- Подождите, -- сказал Муха, -- а кто стрелял-то? Артист и Михаил расхохотались в ответ. -- А мы-то думали, ты нам скажешь! -- Не скажу. Только одно я понял, -- ответил Олег, -- у них сегодня явно тоже что-то сорвалось. ...Старт очередному этапу ралли был дан в шесть утра. Судьи на старте с секундомерами выпускали машину за машиной, точно отмерив временной интервал, соответственно результатам предыдущего этапа. Внеконкурсные экипажи, машины сопровождения, мощные внедорожники административного и судейского персонала могли выехать по своему усмотрению. Единственное условие, которое они обязаны были соблюдать -- не занимать основной трассы, не создавать помех и препятствий участникам. Трасса шла вдоль побережья Каспийского моря, постепенно отклоняясь на юг. А над ней в том же направлении, на высоте около сотни метров, выдерживая среднюю скорость автомобилей, неслись друг за другом в первых лучах утреннего солнца, несколько вертолетов со съемочными группами Си-Эн-Эн, Би-Би-Си, "Интерспорт коммуникейшнс" и два санитарных с красными крестами. Си-Эн-Эн, не изменяя себе, работала в прямом эфире. Телевизионный сигнал с вертолета транслировался на специальный автомобиль дальней связи с большой тарелкой на крыше, уходил на спутник, висящий где-то в черноте космоса, и разлетался по всей планете, давая возможность миллионам людей видеть все, что творилось на маршруте. И снова почти на сто километров растянулся извивающийся змей, составленный из десятков разноцветных вездеходов чуть ли не тридцати фирм -- американских, немецких, английских, японских. Полноприводные машины на высокой подвеске, как рычащие звери, бешено вышвыривали комья грязи, камни и пыль из-под широких колес. Караван машин несся на юг. Рельеф и почва под колесами постоянно менялись -- холмы, пески, степи, солончаки... Машины то мчались напрямую, оставляя длинные пыльные шлейфы, то шли по извилистым грунтовым дорогам или по коротким отрезкам асфальтовых шоссе -- и снова на обочину, снова по песчаному бездорожью... Соответственно менялись и скорости. -- Устроим оперативку на колесах, -- сказал Михаил. -- Когда там, в Красноводске, я увидел все это стадо машин, то подумал: нас послали решать нерешаемое уравнение. Теорему Ферма. -- Но ведь ее, кажется, все-таки решили? -- произнес уточнил Артист. -- Не то французы, не то японцы... -- И я о том же, -- пригнувшись сзади к сидящим впереди Артисту и Мухе, сказал Михаил. -- Если бы эта ночь прошла тихо-мирно, я сказал бы себе: "Туши фонарь, подполковник. Можно ставить крест". Однако маленькие ночные побегушки вселили некоторую надежду. А когда вы узнали этого дядю, я понял: вышли на след. Есть шанс. Только надо суметь его реализовать. -- Но как? -- не отрывая глаз от дороги, спросил Муха. -- Время пока есть, -- ответил Михаил. -- Но им надо расставить все точки над "и" до границы Рашиджистана. Потом будет поздно: останется слишком мало времени. Скорей всего на топливо положил глаз не только Рашид-Шах. По нашим данным, в числе раллистов люди из ЦРУ, из английской Интеллидженс сервис. Пока мы не знаем, кто они. Ясно одно: до выхода на территорию Рашиджистана эти ребята зашевелятся. * * * Кончались вторые сутки заточения в подземном гараже, когда, наконец, загремели засовы и вошел все тот же человек в маске. -- Судьба вам мирволит! Живите пока. Там пришли к выводу, что для решения поставленной задачи вполне хватит и четверых. Мы проверили по своим каналам все что можно. Ваше счастье -- все подтвердилось. И хотя у нас остались вопросы, на них уже нет времени. -- Люди серьезные в серьезных делах сразу снимают все вопросы, -- заметил Док. -- Ну это уж не ваша печаль, Перегудов. -- Почему ж не наша, -- усмехнулся Док, -- если речь вдет о наших шкурах? -- Поверьте, доктор, в этом деле есть кое-что и поважнее ваших шкур. И платить вам будут не за прыжки на лужайке. -- Это верно, -- вздохнул Док. -- Итак, ваше задание: завтра в четыре дня вылетает самолет по маршруту Жуковский -- Сингапур. На борту -- один из экспонатов российского отдела авиакосмического салона. Вы -- сопровождающие груза и вы же -- охрана. Вот ваши новые документы. Здесь все -- общегражданские и заграничные паспорта, оформленные визы, служебные инструкции, служебные удостоверения ваших фирм, разрешения МВД и ФСБ на пронос оружия на борт воздушного судна. Извольте получить и внимательно ознакомиться. И он протянул каждому по большому конверту из плотной коричневой бумаги. -- Слушайте дальше... Двое из вас -- сотрудники службы охраны и безопасности научно-производственного объединения "Апогей". Двое других -- Центра ракетно-космических технологий имени Сабанеева. Ознакомьтесь с документами. Затем продолжим разговор. Все четверо зашелестели конвертами, вынимая бумаги и корочки удостоверений. Пастух и Док переглянулись: нельзя было не восхититься -- никто и никогда не заподозрил бы липу, глядя на эти потрепанные, потертые "корочки" с выцветшей позолотой тиснений и на такую же не новую бумагу повидавших виды документов. Даже их собственные фотографии с печатями выглядели так, как будто были сделаны несколько лет назад. И снова Сергей с Иваном переглянулись: одновременно их пронизала мысль -- тут в самом деле, кажется, не было подделки. Это были подлинные личные документы -- лишь с переклеенными фотографиями. Документы людей, которых, может быть, уже не было в живых. Возможно, убитых лишь для того, чтобы сейчас их паспорта и удостоверения лежали в этих хрустящих конвертах. -- Да, -- сказал Пастух, -- авторитетно. Фирма веников не вяжет. -- Это точно, -- подтвердил один из мужчин в маске. -- Посмотрели? Запомните свои новые имена. Теперь технические детали. -- И он достал чертеж фюзеляжа транспортного самолета "Руслан". в разрезе. -- Попрошу изучить. Кому из вас приходилось летать или бывать в "Руслане"? -- Ну мне, -- сказал Боцман. -- При каких обстоятельствах? -- Года два назад перебрасывали бронетехнику в Чечню. -- Где садились? -- Где всегда, -- пожал плечами Боцман, -- в Моздоке. Здоровенный, гад! Как дирижабль! -- Ну хорошо. Поможете остальным разобраться, что там и как. -- Это запросто, -- сказал Боцман. -- Ну а дальше-то что? Просто сопровождать? -- Ответ на этот вопрос вы получите завтра. Вернее, уже сегодня. А теперь вам надо как следует отдохнуть и выспаться. * * * На испытательный аэродром в Жуковский их привезли около часу дня. Еще недавно, всего несколько лет назад, это место Подмосковья было окружено особой романтической тайной, связанной с именами прославленных первопроходцев неба. Но за последние несколько лет, с тех пор как новая эпоха заставила многие авиафирмы перейти на коммерческие рельсы и на летном поле в Жуковском стали устраивать Российские международные авиасалоны, ореол загадочности заметно потускнел и развеялся. Тем не менее, как и в прежние времена, это место оставалось наглухо закрытым для всех посторонних и непосвященных. В бюро пропусков пришлось долго ждать, хотя заявки, вероятно, были поданы давно. Однако к делу тут, видно, подходили строго, так что процедура оформления разрешений для прохода на территорию заняла не меньше часа. Они молча сидели в ожидании -- рядом неотступно находились несколько человек из тех, что доставили их сюда, -- и обмолвиться словом было по-прежнему невозможно. За решетками окон весело играло яркое послеполуденное солнце, но они словно не замечали этого радостного света. Наконец начали вызывать по очереди к окошку и выдавать пропуска с красной полосой по диагонали. Минут через десять все четверо вместе с теми же провожатыми оказались в небольшом стареньком автобусе. -- Ну все, что ли? -- обернувшись, буднично крикнул водитель и покатил по залитым солнцем серым рулежным дорожкам мимо рядов самолетов, выстроенных на поле и около огромных ангаров. Каких машин только здесь не было! Разные истребители, остроносые двухкилевые перехватчики Микояна и Сухого, пассажирские, транспортные, самолеты старые и сравнительно новые, летающие амфибии, вертолеты разных типов и конструкций. Одни самолеты стояли под чехлами, другие -- открыто. Сверкали на солнце куски разрезанных серебристых и серо-зеленых фюзеляжей, лежали на траве отсеченные части кое-где почерневших крыльев и, уныло уткнувшиеся в землю, детали хвостового оперения. Людей на поле было мало -- во всем вокруг ощущалось запустение, упадок, тягостное затишье. Наконец приблизились к самолету, белоснежный хвост которого виднелся издалека на фоне синеющего соснового леса. -- Вот он, "Руслан", -- показал Боцман. -- Видали какой! И он мельком переглянулся с Пастуховым. Когда еще только подъезжали к воротам аэродрома, провожатые молча раздали всем четверым новые разряженные бесшумные пистолеты ПСС в легких наплечных полукобурах. В проходной оружие попросили сдать, а здесь вернули и выдали полные обоймы. Они проверили оружие и сунули под мышки. -- Так, -- огляделся Пастухов. -- Ну а где груз? Нам как его -- встречать, принимать? -- Груз уже на борту, -- сообщил старший из провожатых. -- Доставлен утром. Они слонялись вдоль самолета, чувствуя себя пленниками. Наконец подъехал тот же автобус и из него вышли летчики -- четверо цветущих мужиков лет слегка за тридцать с большими дорожными сумками в руках. Старший из провожатых неторопливо пошел им навстречу. -- Иванов, космический центр Сабанеева, -- представился он и протянул командиру удостоверение и папку с документами. А эти товарищи -- сопровождающие груза. -- Что же их так мало? -- удивился один из летчиков, невысокий загорелый крепыш с пронзительными узкими глазами, видимо, командир экипажа. -- Заявка была подана на шестерых. -- Достаточно, -- усмехнулся провожатый. -- Вон какие молодцы! Да что с ним сделается, с этим грузом? Чистая проформа. В Сингапуре они сдадут его людям из техперсонала нашей фирмы. По завершении авиасалона полетят с вами с тем же грузом обратным рейсом. Знакомьтесь, старший группы сопровождения -- представитель ФСБ майор Воропаев, -- и он чуть подтолкнул вперед Перегудова. -- Здорово, майор, -- протянул руку командир. -- Через полчасика милости прошу на борт. Устрою вас как у Христа за пазухой. Полет долгий. Поесть-почитать что-нибудь взяли в дорожку? Иван обескуражено развел руками. -- Ну дают! В первый раз, что ли, летите? Ладно, у нас найдется... И пожевать и почитать... Ну а с этим делом, -- он прищелкнул себя по кадыку, -- сами понимаете... Мужик, видно, был свойский, без фасонов и выпендрежа. Заслышав его зычный голос, из чрева самолета повыскакивали человек восемь загорелых техников, доложили экипажу о готовности самолета к вылету. -- Пройдемся немного, -- кивнул старший из провожатых Пастухову и всем остальным. -- Есть небольшой разговор. Они напряглись. Сейчас все станет ясно... -- Внимание всем! -- сказал провожатый, когда они отошли на приличное расстояние от толстого брюха "Руслана". -- Последние указания: вылет в шестнадцать ноль-ноль. В девятнадцать сорок по московскому занимаете позиции по номерам. Двое с оружием -- в кабину к пилотам. Третий -- к радисту. Четвертый вырубает бортинженера и приставляет ствол. Угрожая хлопнуть его на месте, приказываете командиру изменить курс и садиться вот здесь... -- он протянул Пастуху листок с точными координатами. -- Где это? -- спросил Сергей. -- Не важно. Командир сверится с картой и сообразит. Ваша задача -- пятая степень устрашения. Действуете решительно, точно, синхронно. Как тогда на шоссе. Никаких вариантов. -- Но там же все пишется на "черный ящик"! -- воскликнул Трубач. -- Каждое слово будет на пленке. -- Верно. Ваши гарантии продуманы. Все команды экипажу -- записками. Прочитано -- уничтожить! Все! Никаких следов! Теперь главное -- фактор времени. Начинаете точно в девятнадцать сорок по московскому. В течение последующих двух минут экипаж должен передать на наземный пункт связи международный сигнал бедствия, сообщить об отказе двигателя и просить экстренной вынужденной посадки. Только это! Ни слова о захвате! Ни слова о террористах! В этом ваше спасение! Подчеркиваю: сигнал бедствия должен быть включен только в этот промежуток времени -- не раньше и не позже. Мы будем отслеживать все. От того, насколько точно вы выполните это указание, будет зависеть ваша жизнь и жизнь ваших близких. Не оплошайте. -- Ну хорошо, а дальше? -- спросил Пастух. -- Мы привели самолет и сели... Пилоты нас с ходу сдают властям и... -- Летчикам втолкуете: все вопросы -- к ним, на вас -- никаких улик, вы и понятия не имеете, почему сели не там. Вы -- только охрана, знать не знаете, где оказались. На земле вас задержат до выяснения обстоятельств. Не сопротивляйтесь. Будут допрашивать -- стойте на своем. Дальше вас вытащат наши люди. -- А деньги? -- спросил Пастух. -- По возвращении в Москву. -- Свежо предание... -- сказал Пастух. -- Ладно, будь что будет. Гарантии ваши, конечно, плевые. Но деваться некуда. -- Ошибаетесь. Мы люди серьезные. Провернете это дело -- и в дамках. Все будет зависеть только от четкости ваших действий. -- Хрен с вами, -- сказал Пастух. -- Двум смертям не бывать. Провожатый усмехнулся и, махнув рукой своим, пошел к автобусу, который подвез к самолету летчиков. * * * На одной из заправок в небольшом городке уже неподалеку от границы Михаил воспользовался остановкой и, пока Артист с Мухой наполняли бак и канистры специально подвезенным по такому случаю в эту дыру дорогим высокооктановым бензином, пошел пройтись вдоль выстроившейся длинной очереди машин. Вернулся он раздосадованный, сбитый с толку. -- Мужики, вы ничего часом не перепутали? -- А что такое? -- закидывая канистру в багажный отсек, обернулся Артист. -- Он англичанин! -- Кто? -- не понял Артист. На их разговор подошел Муха. -- О чем базар? -- Тот, кого вы приняли за водителя, -- Джеффри Лоуэлл, механик группы технической поддержки английской команды. Натуральный англичанин -- я бывал в Англии. По-русски ни бум-бум. Приятный мужик. Работает, видно, как дьявол -- у британцев явно свой. Вот его визитка. -- Туфта какая-то, -- сказал Муха, -- Он далеко от заправки? -- Еще минут пятнадцать простоит. -- Та-ак, -- сказал Артист. -- Раз дана визитная карточка, отправляюсь с визитом. -- Пошли вместе, -- сказал Муха. Вернулись они не менее обескураженные. -- Ну что? -- спросил Михаил. -- Как-никак я закончил лучшую английскую спецшколу, -- сказал Артист, -- и заявляю на чистейшем английском: "Полная херня!" -- Уточни, -- потребовал Михаил. -- Явный лондонец, что называется, кокни. Но это он, Михаил! Он! -- Черт его знает, -- пожал плечами Муха. -- Сколько мы видели его тогда? Ну, сидел мужик за рулем, обернулся, сказал пару слов, потом во дворе бегал. Могли запросто ошибиться... Но вообще -- чистый двойник. -- Странный поворот, -- сказал Михаил. -- Ну ладно. Поставим еще один знак вопроса -- и в дорогу. Через два часа, пропустив караван официальных гонщиков, пройдя все формальности, они пересекли границу и оказались на территории Ирана. Дальше их путь лежал к горным хребтам Эльбруса. * * * Профессор Стенин много лет прожил под охраной и негласным надзором. Это состояние всегда кем-то опекаемого и охраняемого давно стало нормальным фоном его существования, но теперь все изменилось, как говорят математики, поменяло знак. И на похоронах академика Черемисина -- наверняка самых мучительных и страшных из всех, на каких пришлось ему присутствовать в жизни, и на поминках после Новодевичьего, устроенных в одном из залов Президент-отеля, он постоянно чувствовал эту перемену знака, это особое новое выражение в глазах своей новой охраны. Если прежние телохранители были готовы жизнь положить, чтобы спасти его от гибели или похищения, то эти трое новых верзил в обтягивающих пиджаках были приставлены к нему, чтобы убить по первому приказу. Он понимал, что как раньше был привычен к постоянному сознанию своей защищенности, так теперь надо будет привыкать к неотступному ужасу -- везде и всюду. Теперь жизнь, в которой он всегда так ценил азартный игровой момент, дух состязания, стала игрой лицемерной, притворной, унизительной. На поминках собрался весь цвет науки, высокое воинское начальство, руководители многих ведомств, космонавты. Среди них -- и на кладбище и здесь, в этом траурно убранном зале, с большим портретом академика и рядом с ним, чуть ниже, но неотделимо, портретом дочери, -- Стенин видел встревоженного генерала Курцевского, видел Клокова, видел многих и многих, кого знал десятки лет, но которым теперь уже не мог больше верить. Стенин знал: по глумливой иронии судьбы именно в этот день, в шестнадцать ноль-ноль, со взлетной полосы испытательного аэродрома в Жуковском поднимется "Руслан", несущий в чреве элементы выставочного макета ракеты "Зодиак". Где-то там, в Сингапуре, будут люди с ракетной фирмы Сабанеева. При состыковке и сборке все обнаружится, и тогда... Тогда -- смерть. Пусть бы еще быстрая, мгновенная, как у Черемисина. Но нет, с ним так не будет... Он помнил глаза, прищуренные голубые глаза в той небольшой комнате для переговоров при кабинете в Доме правительства. И при этом воспоминании тот ужас, в котором он жил и дышал теперь, на миг делался паническим, утробным ужасом кролика перед пресловутым удавом. Все эти дни -- что бы ни делал, что бы ни говорил, за ним постоянно следовала мысль о самоубийстве. И он не знал уже, произнося слова в память об Андрее Терентьевиче и на правах преемника выслушивая чьи-то соболезнования, верно ли он поступил, пойдя на смертный риск с этой рокировкой, или сделал самую страшную ошибку в своей трудной, многогрешной и все-таки честной жизни... Пойти туда, куда так и не доехал Черемисин? Ему наглядно показали, куда ведет этот маршрут... А поминки шли своим чередом. О чем-то с ним говорил генерал Курцевский, что-то рассказывал Клоков, и глаза его были насмешливые, брезгливо-равнодушные -- глаза всевластного крепостника, снисходящего до холопа. В этом зале, впрочем, было немало и незнакомых лиц, с кем когда-то сводила жизнь великого Черемисина. Стенин поглядывал на большие настенные часы. "Руслан" с "пустышкой" взлетит через полтора часа... Теперь -- через час... Вот он взлетел... Набрал высоту... Вышел на трассу... Стенин знал уже о судьбе другого "Руслана", того, что вылетел три дня назад поздним вечером из Чкаловской. О случившемся сообщили из Главного штаба ВВС и дальней транспортной авиации. То же вскоре подтвердил и страшно взволнованный, расстроенный Курцевский. В ходе полета на борту "Руслана" отказал навигационный компьютер, а после, как всегда бывает, одно потянуло другое -- произошла разгерметизация пилотской кабины, в результате экстренного снижения прервалась связь и экипажу пришлось вернуться с полпути. На подходе к запасному аэродрому попали в грозу, каким-то чудом дотянули до спасительной полосы... Теперь тот самолет стоял вместе с грузом на аэродроме в Андреаполе, под Тверью, в ожидании начала работы аварийной комиссии совместно с представителями антоновской фирмы, которые должны были прилететь из Киева, однако почему-то не спешили... Положение сложилось нелепое. До разбора комиссии и ее заключения самолет не ремонтировали, чтобы точно узнать причины возникших неисправностей, и груз застрял на земле, за что теперь перевозчикам надо было ежесуточно отваливать иностранным покупателям груза -- нефтеперегонной насосной установки -- огромную неустойку в валюте. "А самолет уже в пути, -- думал Стенин. -- Он уходит все дальше, туда, к бананово-лимонному Сингапуру... И мне самому лететь через несколько дней с российской делегацией на открытие этого салона... Самолет летит... А на борту -- пустой фантик, как говорят уголовники -- "кукла", и, значит, с каждой секундой приближается мой конец. Не будет Сингапура, ни бананового, ни лимонного..." Он взглянул туда, где неподалеку со скорбным выражением на благородном лице восседал вице-премьер, который уже поглядывал на часы -- видно, призывали его по минутам расписанные государственные дела. И вновь взгляды их на мгновение встретились. И та же нескрываемая насмешка мелькнула в льдисто-холодных глазах вице-премьера. Стенин вдруг будто проснулся, будто вырвался из затягивающего водоворота. Да нет же! Не как на раба, не как на смерда смотрел на него Клоков. Он смотрел на него как на... заведомо приговоренного, как на уже стертого с лица земли. Все мысли его прояснились до пронзительной четкости. Да ведь он действительно уже приговорен. Обречен в любом случае -- во всех вариантах... Самолет поднялся, он на курсе, он ^тащит в своем брюхе какую-то жуткую клоковскую авантюру, следовательно, Роберт Николаевич Стенин свое дело уже сделал, роль сыграл. А стало быть, оборотню вице-премьеру он не только уже не нужен, но и опасен. И его, Стенина, непременно уничтожат в ближайшие часы. Возможно, сразу после этих поминок, или ночью, или утром на рассвете... А это значит -- бояться нечего. Смерть подошла настолько близко, что перестала быть страшной. Надо было решаться и действовать на опережение. Он мог спастись только так. Стенин поднялся и не спеша пошел вдоль длинного стола, вокруг которого сидели десятки известных именитых людей, пришедших проститься с трагически погибшим академиком. Он подошел к одному, другому, третьему... Он благодарил их за то, что они нашли время разделить их горе. Подошел к сидящим особняком нескольким видным военачальникам -- командующим соединениями стратегических и военно-космических войск, подошел к генералу Курцевскому, поблагодарил и его. Чуть ли не четверть тех, кто был на поминках, -- ведущие руководители "Апогея", начальники крупных отделов, цехов, лабораторий... Среди них сидел и тот, кто был сейчас нужен ему, тот единственный человек, который мог бы теперь его спасти. Тот, кого знал он много лет, кому мог безоговорочно доверять, -- начальник первого отдела "Апогея" Матвей Петрович Кривошеий, представитель КГБ, а ныне ФСБ, в их особо режимном объединении. Он подошел к нему точно так же, как подходил к другим, и точно так же, как и другие, при его приближении Кривошеий встал, чтобы обменяться с генеральным несколькими словами о покойном. Все это происходило на глазах у всех, на глазах у Курцевского, на глазах у Клокова... -- Матвей Петрович, -- так, что его мог слышать только Кривошеий, быстро сказал Стенин, -- мне угрожает смерть. От тех, что убрали Черемисина. Любым способом вытащите меня отсюда. Сейчас, или будет поздно. Полковник Кривошеий был, несомненно, профессионалом высокого класса. Он и бровью не повел, а на лице его возникла лишь скорбная мина и, чуть повернув голову, он бросил взгляд на портрет покойного. Они обменялись рукопожатием, слегка обнялись. -- Проходите дальше вдоль стола... -- держа его за локоть и глядя в глаза, сказал Кривошеий. -- Возвращайтесь на свое место. Через десять минут выходите из зала. Ничему не удивляйтесь. Здесь много наших людей. Стенин кивнул и подошел к следующему. Это был начальник монтажно-сборочного цеха, вместе с которым они накануне произвели рокировку. Они тоже обнялись и тоже посмотрели в глаза друг другу. Потом это было еще с кем-то и еще... Сердце Стенина колотилось... Он вернулся на свое место. Большие настенные часы висели как раз перед ним. Через пять минут Кривошеий поднялся и они вместе с начальником сборочного цеха направились к выходу из зала. Прошло шесть минут. Семь... На десятой минуте к Стенину подошла его личная секретарша. -- Роберт Николаевич, извините, там вас просят какие-то люди... -- Кто такие? -- удивленно поднял он голову. -- Пусть подойдут сюда. -- Нет-нет, они просят, чтобы вы вышли сами. Он взглянул на часы -- осталось тридцать секунд. -- Но вы же видите, я занят, -- сказал он раздраженно и, явно недоумевая, поднялся из-за стола и медленно пошел к широким двойным дверям банкетного зала. В просторном вестибюле, сверкающем бронзой и темно-красным мрамором, было полно людей, но женщин почти не было. В основном здесь топтались дюжие парни с каменными лицами профессиональных секьюрити -- в банкетном зале находилось немало охраняемых персон. Они ждали своих подопечных. Из трех охранников Стенина здесь были почему-то только двое. К нему как бы с растерянным, изумленным видом подлетел Кривошеий. -- Роберт Николаевич! Простите, пожалуйста, с вами хотят поговорить... Немолодой мужчина, невысокий, довольно грузный, в прекрасном черном костюме и темном галстуке, неторопливо подошел к Стенину. И в тот же миг в большом вестибюле что-то изменилось: несколько молодых людей одновременно, как заводные фигурки, перегруппировались, так что Роберт Николаевич вдруг оказался в плотном кольце, наглухо отсеченным от своих телохранителей. Один из его телохранителей автоматически сунул руку за полу черного пиджака, то ли за рацией, то ли за пистолетом, но в долю секунды, как в убыстренной киносъемке, оказался на полу с заломленными руками, которые крепко держали очень похожие на него рослые молодые люди. Второй делать резких движений не рискнул. За всем происходящим внимательно наблюдал еще один пожилой мужчина в таком же превосходном черном костюме, что и у первого, но худой, с чрезвычайно усталым, бледным лицом. Он вплотную подошел к Стенину, достал и показал ему темно-красное удостоверение. -- Гражданин Стенин Роберт Николаевич, -- негромко, но почему-то так, что разнеслось по всему вестибюлю, произнес подошедший, -- Федеральная служба безопасности. До выяснения некоторых обстоятельств вы задержаны. -- Что за бред?! -- закричал Стенин. -- Вы же знаете, какой у нас день? Что еще за обстоятельства? -- Обстоятельства чрезвычайно серьезные, поверьте. Так что не стоит пререкаться. Пройдемте с нами. -- Матвей Петрович! -- ища глазами Кривошеина, беспомощно обернулся Стенин. -- Тут какая-то полная ерунда! Объясните хотя бы им, с кем они имеют дело! Просто тридцать седьмой год какой-то! -- Да успокойтесь, пожалуйста, Роберт Николаевич, -- подошел к нему Кривошеий. -- Поезжайте, разберитесь... ничего страшного... -- Идиотизм какой-то, -- возмущенно пожал плечами Стенин. -- Учтите, у вас будут большие неприятности. И в кольце высоких строгих молодых людей они оба двинулись по направлению к мраморной лестнице. В этот момент один из равнодушно стоящих в сторонке охранников с невероятной быстротой выхватил из-за пояса длинноствольный пистолет и, как бы не глядя, навел его на удаляющегося генерального конструктора "Апогея". Однако выстрелить не успел: молодая женщина в черном траурном платье молниеносным выбросом руки выбила оружие и нанесла ему удар локтем в челюсть... Тот упал навзничь. Стенин этого не видел, он исчез вместе с уводящими его людьми. * * * Самолет "Руслан", борт 48-227, вылетел из Жуковского точно в назначенное время и сразу лег на курс -- на юг. Как и обещал командир, устроили сопровождающих по-царски, в удобном салоне наверху, позади пилотской и приборно-навигационных отсеков. -- Ну вот, -- стараясь перекричать ровный шум турбин, радовался Пастух, -- наконец-то! Теперь им уже все равно, что мы думаем и говорим. Ну здорово, что ли, вояки! Друзья обнялись и с минуту сидели молча -- ведь не чаяли свидеться всего двое суток назад, там, во дворике, когда расставались... Благосклонная судьба снова свела их вместе куда раньше, чем все они могли ожидать. А ведь могла и не свести... Они сидели теперь близко, голова к голове, и могли уже не кричать. -- Эх... где только Семка с Мухой... -- тяжело вздохнул Трубач. -- Погодите... дойдем и до них, -- загадочно прищурил глаз Пастух. -- Давайте-ка тут на борту разберемся. Итак -- положение. Мы в бочке, бочка брошена в море... Дальнейшее понятно... Выполняем это их сучье задание и... -- И первое, что получим после посадки, -- девять грамм между глаз, -- сказал Боцман. -- А может, и еще куда, -- меланхолично добавил Трубач. -- Отставить пессимизм! -- шутливо рявкнул Док. -- Как вам показался экипаж? Я смотрел на них с точки зрения медицинской психологии. Если б вы знали, как меняется любой человек, если знает, что через час или два ему будут резать живот или ногу. Другая личность! И это естественно. И для труса и для храбреца. Так мы устроены Всевышним. Наши соколы там, у штурвалов, если были бы в связке с этой мразью, выглядели бы совсем иначе. Эти -- свободны, раскованны... эмоционально уравновешенны... -- И мне так показалось, -- кивнул Боцман. -- Нормальные мужики. Свои. -- Подвожу итог, -- сказал Пастух. -- Что там в пузе у этого "Руслана" -- понятно. Движок решили элементарно спереть по дороге. А мы нужны были этим поганкам только для того, чтобы заставить летунов изменить курс и выдать точку прилета, где сидит покупатель. С нами все ясно. По их плану -- мы жмуры. Террористы. Неизвестно кто, неизвестно чьи, с чужими документами. Движок забирают -- самолет на родину. И дело в шляпе. -- Что же делать-то будем? -- придвинулись к нему Трубач и Док. -- Не спешите, -- поднял руку Пастух. -- Вы не знаете то, что известно нам с Митькой. Вы вообще ни хрена не знаете. Так что слушайте, время есть... И он коротко рассказал все, что было с ними той ночью. О полете на другом "Руслане", о схватке на борту, о неожиданной встрече о майором Гусевым и разговоре с Голубковым по каналу особо защищенной связи управления из личного вертолета Нифонтова, когда они летели сегодня под утро из Андреаполя в Быково. Он рассказал все, что знали теперь они с Хохловым. И о том, где теперь Артист с Мухой, и о том приказе, который был отдан их группе руководством управления: не только любой ценой предотвратить нелегальную переправку двигателя и топлива за рубеж, но и попытаться добыть доказательства -- кому-то и другое предназначено и кто все-таки выступает главным режиссером этого спектакля... -- Конечно, мы люди маленькие, но сейчас все замкнулось на нас, -- закончил Пастух. -- Задействованы огромные силы. С прошлой ночи эту бодягу вместе с управлением раскручивает и ФСБ. Если нам повезло, то экипаж либо сменили, либо успели предупредить. Обратили внимание? Ведь этот... который как бы Иванов... говорил с летчиками как с незнакомыми. -- Но успели ли их предупредить, кто мы? -- спросил Док. -- Момент существенный. Все-таки риск. Слушай! А ты не можешь опять связаться... ну... хоть с дядей Костей? -- До их выхода на связь с нами -- строжайше запрещено. -- Но он знает по крайней мере, где мы? -- Может, и догадывается... -- пожал плечами Сергей. -- Во всяком случае, ловля на живца это предполагает. Они же знают, что у нас свидание в Быкове. Вряд ли упустили шанс сесть на хвост. Ладно, мужики, иду в кабину к командиру и открываю карты! Без них нам тут не раскопаться. -- Ой смотри, Серега, -- покачал головой осторожный Боцман, -- как бы не проколоться. А вдруг все не так? Что тогда? Ведь у них тоже оружие. -- Молодец, -- усмехнулся Сергей. -- Вовремя напомнил. -- И он вытащил пистолет из кобуры и бросил Ивану. -- На переговоры с оружием не ходят. Все молча смотрели на него. -- В общем, так, -- продолжил Пастухов, -- если я не вернусь, то ваша задача -- точно выполнить все, что нам велел этот гад на земле. Самолет захватить! Принудить экипаж изменить курс и в указанное время подать сигнал "мейдей" или "секьюрити"! Иван, у тебя с английским тип-топ -- будешь прослушивать их радиообмен. -- Ясно... -- Самое важное! Вы должны заставить их сесть в любой другой стране -- где угодно, на любом аэродроме, кроме того, что указан в координатах. Кроме той точки и Рашиджистана. Только там, где движка этого никто не ждет, никто о нем не знает и никому он на фиг не нужен. Уяснили? Я пошел. -- А доказательства? -- с непониманием произнес Боцман. -- Мы же должны привезти доказательства. -- Их навалом! То, что вообще этот двигатель на борту оказался, что планировался захват и угон, -- не доказательство? Он поднялся из кресла и двинулся вперед по самолету, но тут дверь салона открылась и в проеме показался сам командир. Он улыбался, но Пастух и Док уловили чуть заметное напряжение в его фигуре и в прищуренных глазах. Он смотрел цепко, остро, словно прикидывая реальные возможности и намерения каждого. -- Ну как вы тут? Не оголодали? Что ж вы за чудаки, в такой полет -- и без жратвы! -- Погоди, командир, -- сказал Пастух. -- Легок ты на помине. Есть разговор. Летчик сразу нахмурился, переводя взгляд с одного на другого. -- Я слушаю, -- сказал он, однако присесть не спешил. -- Разговор сложный, -- начал Сергей. -- Рассчитан только на доверие. Я не знаю, как доказать, что скажу сейчас правду. -- Не темни, -- сказал командир. -- Начинай с главного. -- Тогда слушай. Мы никакая не охрана. Кто мы -- сказать не имею права. Только мы вам не враги. На борту особо важный стратегический груз. Его не должно было тут быть, но он здесь. Его решили толкнуть за границу. Наша задача -- узнать, кто покупатель и кто продавец. Понимаешь? -- Ладно, парень, не мучайся, -- усмехнулся командир. -- Мы в курсе дела. Излагай, что за шорох вам надо тут устроить... Бывает, увидят люди друг друга, перекинутся парой фраз, и уже понятно обоим -- из одной они лодки, сойдутся. Так вышло и тут. Когда командир "Руслана" с лихой фамилией Буянов оказался в тесном кругу Пастуха и его друзей, они с ходу заговорили на одном языке. Пастух за двадцать минут толково и сжато изложил ситуацию, и Буянов легко вник в самую суть, в самое ядро. -- О'кей, Серега! -- сказал он. -- Там, на земле, сам папа римский не усомнится -- что тут было и как. Сначала мы вам подчинимся -- так? Дадим сигнал, запросим посадку, груз утащим куда-нибудь к тихим непальцам -- так? Ну а там поглядим, задергаются, суки, или затаятся. -- Второе нежелательно, -- заметил Перегудов. -- Тут весь расчет как раз на то, что последуют резкие движения. -- Мы не боги, -- сказал Буянов. -- Уж как пойдет. Пастух взглянул на часы. До входа в зону, помеченную координатами, полученными на земле, оставалось около двух часов. Он протянул листок, на котором были отпечатаны на принтере эти цифры. -- Вот здесь, над этой точкой, мы должны начать. Пусть штурман сделает привязку на карте -- что это и где. Но смотри, листок сохранить! Это документ. Эта работа не заняла много времени. Уже минут через пять Буянов вернулся, на лице его явственно читалось недоумение. -- Что-то мы не поймем ни хрена. Думали, аэродром какой-нибудь, авиабаза... У нас никаких пометок. Пустынный район в гористой местности, на стыке границ Ирана, Эмиратов и Рашиджистана. Как прикажете понимать? Есть там, конечно, на иранской территории один старый аэродром, но там никогда не сесть на нашем кашалоте. -- Тогда вот что, -- сказал Пастух. -- Летим в указанную точку. Там большое отклонение от маршрута? -- Да ерунда, -- сказал Буянов, -- километров сорок. Из-за чего огород городят? На нашей скорости -- минуты три лета. Зона, свободная от полетов... Непонятно все это. -- Это нам непонятно, -- сказал Док, -- а кому-то очень даже понятно, -- Так что в указанный момент даю "мейдей", даю SOS, прошу всех, кто может, дать полосу для аварийной посадки. Так? -- Точно, -- сказал Пастух. -- Догадливый, черт! -- Чего много на себя брать? -- улыбнулся Буянов. -- Меня хорошо проинформировали, вот и все. Я узнал вас еще на земле, но имел приказ -- прежде чем открыть план, хорошенько прощупать, прояснить, так сказать, моральный облик. Вы ведь связаны с одной конторой, а со мной работала другая. И только этим утром, как я понял, у контор наших получилось "хинди руси бхай-бхай". -- Информировали тебя верно, -- подтвердил Пастух. -- А мое дело какое? Мое дело коней погонять. Приказ первой конторы я выполнил. Выполняю приказ второй... Буянов оттянул пружинную крышку небольшого люка над головой и достал черный пластиковый пакет. Он был запечатан по старинке сургучом. Буянов протянул его Пастухову: -- Ломай печать. Это тебе, сугубо лично. Сергей быстро вскрыл пакет. В нем лежал большой конверт, довольно толстый и увесистый, и вдвое сложенный листок бумаги. Сергей прочитал записку, нахмурился и тщательно изорвал листок на мельчайшие кусочки. А конверт засунул поглубже во внутренний карман пятнисто-серой военизированной униформы, в такую их всех облачили в подземном гараже перед выездом на аэродром. -- Что там, Сергей? -- спросил Док. -- Любовная записка, -- сказал он серьезно. -- И приглашение на свидание. -- А в пакете? -- Эх, -- сказал он, -- до того, что в этом пакете, еще жить да жить... * * * ...Внезапное то ли задержание, то ли арест в самый, казалось бы, неподходящий момент такого крупного руководителя, как Роберт Николаевич Стенин, естественно, поразило всех собравшихся на поминки в малом банкетном зале Президент-отеля. Весть эта проникла из вестибюля в зал не сразу, и услышал ее сначала удрученный и как бы погруженный в размышления о бренности всего сущего генерал-лейтенант Владлен Иванович Курцевский, а через некоторое время и вице-премьер Клоков. Надо заметить, что сами эти моменты получения известия о задержании Стенина -- то есть все реакции и непроизвольные движения рук, плеч, надбровных дуг и лицевых мускулов тщательно регистрировались не только малозаметными и никому не известными сторонними наблюдателями, но и видеокамерами. Люди сидели за столом, ели, пили, разговаривали, с печалью посматривали на траурные фотографии, и почти все они пропустили два чрезвычайно впечатляющих и непохожих друг на друга мини-спектакля. Что делать -- мы часто упускаем самое важное и интересное, происходящее рядом с нами. Но полковник Голубков со своими ближайшими помощниками и специально оставленные в зале люди уехавшего вместе со Стениным Макарычева не упустили ничего. К Курцевскому быстро подошел один из адъютантов, наклонился и прошептал на ухо несколько слов. Что именно было сказано, никто в этот момент слышать не мог -- для этого потребовалось потом прослушать запись специального техсредства. Но в чем сразу могли убедиться Голубков и люди Макарычева, так это в том, что "великий немой", как в свое время называли дозвуковой кинематограф, и вправду был поистине велик. Сложнейшая гамма чувств помимо воли разыгралась на лице генерала. Его взгляд остановился, ушел куда-то вглубь, потом глаза прикрылись на миг, а когда открылись вновь, то выражение их было такое, как на лицах давным-давно равнодушных ко всему на свете глубоких стариков. Нет-нет, он не уронил вилку, не разбил фужер и не пролил соуса на скатерть. Он словно умер в эту секунду, не преодолев некий барьер. Потом снова вдруг ожил, откуда-то вернулся, засуетился, его пальцы непроизвольно и бесконтрольно потерли грудь, несколько раз пробежались по лицу, как будто бы проверяя, на месте ли щеки и подбородок, а затем стеклянные глаза видеокамер запечатлели два-три быстрых, осторожных и вместе с тем злорадных взгляда, которые Курцевский исподволь бросил на вице-премьера Клокова. Затем генерал поднялся, простился с несколькими коллегами из Министерства обороны и объединения "Армада", причем с некоторыми прощание было необъяснимо коротко и мимолетно, а с другими, напротив, продлилось заметно дольше, нежели требовал этикет. В окружении адъютантов и порученцев он вышел из зала в вестибюль, приостановился, словно не имея сил идти, закурил и быстро направился к лестнице. Спектакль же, где главным исполнителем выступил вице-премьер, мог бы показаться куда сдержаннее и беднее актерскими красками. Но вместе с тем в нем явило себя на миг нечто такое, что изумило даже видавшего виды Голубкова. Всю мизансцену продумал и выстроил сам Константин Дмитриевич вместе с прямым своим начальником, и он искренне пожалел, что Нифонтов увидит все это уже только в видеозаписи. К Герману Григорьевичу торопливо подошел его первый помощник -- референт Лапичев. Минуты за две до этого Бориса Владимировича, вероятно, кто-то вызвал при помощи невидимого связного устройства в вестибюль, и он не спеша направился туда, как человек, вполне сознающий свое место и значение в сложнейшей правящей иерархии. Вернулся в зал другой Лапичев -- внешне волевой, собранный, но с глазами, полными смятения и ужаса. Подчеркнуто твердой, четкой походкой он обошел стол, наклонился к вице-премьеру и почтительно-озабоченно что-то ему сообщил. Клоков тотчас поднялся, и они отошли в угол зала. Оба были явно встревожены и не могли заметить наведенных на них издали электронных видеоглаз. Лапичев быстро произнес несколько фраз, причем по мимике его лица всякий отметил бы, что вряд ли на самом деле двух этих людей разделяет гигантская разница прав и полномочий. Было очевидно, что они связаны чем-то несравнимо более важным, чем служебные отношения начальника и исполнительного подчиненного, связаны неразделимо. О чем говорили они там в углу, тоже предстояло прослушать и узнать позднее. Но самое главное не ускользнуло от Голубкова и поразило его. Услышав принесенную Лапичевым новость, Герман Григорьевич на мгновение поднял бровь, затем взглянул на часы, сверился с часами настенными, и по сытому, породистому лицу его расплылась самодовольная, брезгливо-насмешливая улыбка, исполненная такого невероятного превосходства надо всем и всеми, что Голубков, видевший это издали, даже восхитился стальной выдержкой этого человека. Так, улыбаясь и время от времени рассеянно поглядывая по сторонам, он и продолжал их тихий разговор. Но, завершив его, Клоков тоже вскоре заспешил, засобирался много раньше, чем следовало бы по протоколу, и, наконец, в сопровождении своего alter ego -- неотступного Лапичева -- тихо, незаметно исчез в узкой двери, предназначенной для особо важных персон. Все это заняло не больше трех-четырех минут, но их хватило, чтобы понять -- случилось нечто чрезвычайно важное и многое объясняющее. -- В управление, быстро! -- приказал Голубков одному из операторов. -- Со всеми записями, со всеми материалами. И поверьте мне, -- добавил Константин Дмитриевич, -- завтра мы получим на работу с этими фигурантами высшие официальные санкции! Ну а теперь, -- воскликнул он, -- как там Чацкий кричит? Машину мне, машину! Мы должны догнать Виктора Петровича с его пассажиром. Догнать, прикрыть... Отрезать... Сейчас кое-кто может решиться на все! -- Не волнуйтесь, Константин Дмитриевич, -- приблизившись, тихо сказал один из сотрудников Макарычева. -- Все предусмотрено. Все подъезды к зданию блокированы нашими. Стенина везут в "джипе"-броневике. Даже если кто-нибудь и кинется очертя голову... Поверьте, ему будет жарко. Да никто и не рискнет. * * * Приближалось время начала. Все на борту были в напряженном ожидании. Буянов отключил автопилот, взял штурвал сам. Второй пилот не спускал глаз с электронных авиационных часов-хронометров. Пастух и Док, чуть пригнувшись, стояли в проеме двери пилотской кабины. Девятнадцать тридцать четыре... Зеленые цифры секунд быстро бежали по дисплею. Девятнадцать тридцать пять... Сергей махнул рукой, и второй пилот резко взял на себя рычаг дросселя тяги одного из двигателей -- с этой секунды приборы системы автоматической регистрации полетных параметров зафиксировали на пленках отключение двигателя. "Руслан" мог спокойно продолжать полет и на трех, но Буянов заложил крен и повел машину вниз. Он переглянулся со вторым пилотом и, откинув заглушку, включил передатчик-автомат, посылавший на стандартных частотах международные сигналы бедствия и одновременно взволнованно заговорил по-английски в ларингофоны: -- Всем, всем! Экстренное сообщение! Здесь борт сорок восемь -- двести двадцать семь, Россия. Самолет "Руслан", полетный вес триста сорок тонн. Отказ двигателя, потеря высоты, проблемы управления, угроза пожара. Прошу всех срочно предоставить полосу не ниже первой категории для экстренной посадки. Повторяю. Всем, всем, всем... Он включил самолетное переговорное устройство. -- Радист! Валентин! Свяжись с Москвой, с Центральным пунктом. Передай: терпим бедствие, предпосылка к происшествию. Неожиданно оба летчика и радист услышали в наушниках нарастающий треск, как будто по железной крыше запрыгали тысячи тяжелых градин. Летчики переглянулись. Радист, оттолкнув Сергея и Ивана, заскочил в кабину. -- Не слышу ничего, одни помехи! Будто вошли в грозовой фронт. -- А-а, черт! -- вскрикнул Буянов, выравнивая "Руслан". Они плыли в высоте, в глубокой синеве вечернего неба. Подсвеченные красным садящимся солнцем, уходили под крыло снежные зазубрины великих хребтов -- территории сразу нескольких стран открывались внизу с восьми тысяч метров. Они смотрели в иллюминаторы на этот нереальный синий мир -- и страшной нелепостью казались все человеческие интриги, хитросплетения злобы и алчности, сама возможность нависшей над ними смерти. Вдруг какие-то золотистые стрелки и шарики пронеслись чуть в стороне от титанического крыла с висящими под ним двумя дюралевыми мотогондолами двигателей. Сначала им показалось, что это только почудилось, что просто промелькнули искры в глазах, но первую летящую золотую гирлянду догнала вторая, потом третья... Они неслись в разных направлениях параллельно их курсу, всякий раз каким-то чудом отклоняясь и обтекая корпус и крыло "Руслана". -- Мужики! -- охнул Боцман. -- Глядите! Он хотел уже крикнуть: вот, мол, они, "тарелки", будет после что вспомнить и рассказать, но ни с чем не сравнимый злобный частый перестук авиапушки и отрывистый вой проносящихся мимо реактивных снарядов тотчас вернули его к реальности. "Руслан" заметно качнуло. Грузный и неповоротливый, он все приказы выполнял как богатырь с одышкой -- не сразу, а как бы подумав, откликаясь на движения летчиков. Снаряды со свистом и грохотом уже неслись с обеих сторон, оставляя гиганту лишь узкий коридор, отсекая возможность уйти влево или вправо... Они кинулись к иллюминаторам одного борта, другого... Казалось, стеклянная синева была вспорота тонкими белыми бурунами. Буянов и второй пилот, нахохлившись и стиснув зубы, крепко сжимали рукояти штурвалов. -- Это что такое? -- крикнул Пастух. -- Кто такие, откуда? -- Вот они, ваши доказательства! -- не оглядываясь, заорал в ответ командир и ткнул куда-то пальцем. -- Вот зачем им сигнал этот был нужен! Глядите по бокам! И тут они увидели: справа и слева "Руслан" взяли в клещи два истребителя-перехватчика. Еще один мчался впереди и выше. Остроносые хищные машины с крыльями переменной геометрии. Сейчас плоскости их не были отброшены назад, а расходились в стороны, чтобы уравнять скорость со скоростью "Руслана". Против лучей садящегося солнца их силуэты казались темными, опознавательные знаки рассмотреть было нельзя. Они летели на предельно близкой, запрещенной дистанции -- одно неверное движение педали или штурвала могло запросто привести к непоправимому. -- Джигиты, блядь! -- невольно вырвалось у Буянова. -- Валентин! В кабину снова влетел бортрадист. -- Камеры! -- заорал командир. -- У нас в сумках! Скорей сюда! Вот им! А сам -- на свой пульт, держи связь, пробивайся! Через мгновение в руках у Дока и Пастуха были обычные любительские видеокамеры "Сони" и "Панасоник". -- Снимайте, быстро! Снимайте все! Крупно и мелко! Средним планом. Тайм-код включили? Все! Не упустите ничего! Пошел репортаж... "Всем, всем! Документальная запись. Борт "Руслана" сорок восемь -- двести двадцать семь, время девятнадцать сорок две Москвы, координаты тридцать градусов пятьдесят минут северной широты, сорок восемь градусов десять минут восточной долготы, курс сто девяносто пять, высота шесть тысяч восемьсот метров. Атакован группой перехватчиков МиГ-23. Принадлежность неизвестна -- не могу различить бортовые знаки. Ведут обстрел из пушек и реактивных снарядов. Намерения непонятны". В этот момент впереди, немного выше "Руслана", появился еще один самолет, крупнее остальных, утыканный, будто еж, десятками антенных штырей и обтекателями остронаправленных излучателей. -- Снимай, снимай, мать твою! -- рявкнул Буянов. -- "Репортаж продолжаю! В группе перехвата самолет радиоэлектронной борьбы. Поставлены помехи. Все наши системы связи и радионавигации подавлены. Локаторы выведены из строя". Пастух и Док, прижав видоискатели съемочных камер к глазам, вели съемку в двух направлениях. Лица летчиков в кабинах истребителей под гермошлемами рассмотреть было невозможно. Но вот один из пилотов-истребителей энергично замахал рукой, показывая вниз, на землю. -- Ну все, -- сказал Буянов. -- Плетью обуха не перешибешь. Сейчас будут заводить на свою полосу. -- Да куда же, куда?! И в этот момент перехватчики заложили вираж, вынуждая повернуть и экипаж "Руслана". Освещенность изменилась. Истребители на мгновение осветило садящимся солнцем, на фюзеляже и киле одного из них отчетливо выступила эмблема -- золотой лев под золотым полумесяцем в зеленом круге. -- Рашидшаховские! Это их знак! Во бандюги! Снимайте крупнее, чтобы знак попал! Но подсказывать им не требовалось. Теперь все стало понятно. Такого поворота дел предусмотреть не мог никто. Вот для чего их загнали в эту точку неба! Вот на какое рандеву. -- "Репортаж продолжаю! -- быстро комментировал происходящее Буянов. -- Принуждают совершить посадку. Принадлежность установлена. Машины эмирата Рашиджистан. Вероятно, ведут на авиабазу Эль-Вахайят. Время Москвы девятнадцать сорок пять. Вошли в воздушное пространство Рашиджистана. Высота пять двести. Курс девяносто семь. Точно, ведут на Эль-Вахайят. Борт сорок два -- двести двадцать семь. Командир корабля -- подполковник Буянов Игорь Иванович, второй пилот -- подполковник Сидоров Дмитрий Степанович. Штурман-бортинженер -- Остапчук Василий Федорович. Бортрадист -- Виноградов Валентин Павлович. Вторая дивизия тяжелой дальней военно-транспортной авиации ВВС России. Я, командир корабля пилот первого класса Буянов, подтверждаю подлинность этой записи. В случае нашей гибели просим позаботиться о наших семьях". Василий! -- крикнул он бортинженеру по СПУ. -- Сопровождающим груза -- оружие, паек, связную рацию, наши карты и парашюты! Приготовь люк для выброски! -- А вы как? -- закричал Пастух. -- Это ж ваши парашюты! -- У нас есть еще, -- не оглядываясь, бросил Буянов. -- Буду за штурвалом до последнего, а там -- уведу на скалу. Не видать этому гаду ни вашего груза, ни "Руслана"! -- Но ты же... -- Не рассуждать! -- крикнул Буянов. -- Я старший на борту! А вы обязаны спасти эти кассеты. Это документ. И ваши доказательства, и наши. Выполняйте! * * * Через полчаса после внезапного задержания в холле Президент-отеля профессор Стенин был тайно доставлен в особняк Управления по планированию специальных мероприятий и препровожден в кабинет генерала Нифонтова. Они сидели вчетвером -- сам Александр Николаевич, полковники Голубков и Макарычев и очень бледный, но спокойный Стенин. -- Спасибо вам, -- быстро сказал он. -- Спасибо огромное! Первая моя просьба -- обеспечьте охрану и защиту моей семьи. Им угрожает смертельная опасность. -- Можете не тревожиться, Роберт Николаевич, -- сказал Макарычев. -- Ваша семья уже третий день как вывезена со служебной квартиры и спрятана в надежном месте. -- Но я же говорил с ними по телефону, -- изумился Стенин. -- Они были дома! -- Ах, профессор, -- улыбнулся Макарычев. -- Как говорил Остап Бендер, "при современном развитии печатного дела на Западе...". Уж коли мы смогли в полной тайне эвакуировать вашу жену и сыновей, то при современном развитии электроники установить с ними связь через тот же номер было куда проще. -- Роберт Николаевич, -- сказал Нифонтов, -- мы доверяем вам, хотя понимаем всю затруднительность вашего положения. Давайте поможем друг другу. Нам неясна ваша роль. Что вас связывает с генералом Курцевским? -- Я расскажу вам все, -- кивнул Стенин, -- все буквально. Только Курцевский здесь, скорее всего, второстепенная шестеренка. А у всего дела должен быть мотор -- как говорим мы, механики, движитель, источник энергии. -- Ну и что же это за движитель? -- спросил Нифонтов. -- Я убежден в существовании разветвленного заговора, во главе которого вице-премьер Клоков. -- Та-ак, -- сказал Нифонтов. -- Чрезвычайно интересно! Ну а чем бы вы, Роберт Николаевич, могли подтвердить и доказать это ваше предположение? -- Это не предположение, -- твердо сказал Стенин. -- Это железная убежденность, основанная на фактах. И он рассказал все, что знал, не утаив ничего, не пытаясь обелить или выгородить себя. -- Значит, вы подтверждаете, что получили личное указание вице-премьера правительства Германа Григорьевича Клокова и под его психологическим давлением были вынуждены совершить подмену? -- спросил Нифонтов. --Да, подтверждаю, -- сказал Стенин. -- Но прямых доказательств у меня нет. Разговор происходил без свидетелей. Как сами понимаете, диктофона на эту встречу я тоже не прихватил. Да меня бы с ним и не пропустили. Нифонтов взглянул на часы. -- Доказательства будут. Как все мы понимаем, если Герман Григорьевич отдал приказ подменить двигатель, то нужен он ему, понятно, не в Сингапуре. Значит, в ближайшие час-два будет предпринята попытка захвата и угона самолета в некое третье место, где эту скромную посылку уже, конечно, с нетерпением ждут. -- Но дело в том, -- сказал Стенин, -- дело в том, что... Я все-таки не выполнил указание Клокова. -- То есть как? -- подался к нему Нифонтов. -- Объясните... -- Узнав о смерти Андрея Терентьевича, я не смог да и не захотел быть клоковской марионеткой. Все было подготовлено согласно его приказу, но в последний момент я решился и все переиграл. И этому есть свидетели. -- Александр Николаевич! -- взволнованно вскочил Голубков. -- Без промедления сообщите это нашим на борт! Стенин с изумлением повернулся к нему. Нифонтов нажал кнопку на столе. -- Срочно соедините с Центральным пунктом дальней связи ВВС! Оперативный дежурный? Передайте на борт сорок восемь -- двести двадцать семь: "На борту макет". Как поняли? -- Понял вас, -- подтвердил дежурный. -- "На борту макет". -- Огромное вам спасибо, Роберт Николаевич! Подчеркиваю: огромное! Вы сделали то, что сегодня мало кто сделал бы. Сколько он вам предлагал? -- Три миллиона долларов. -- И где эта бумажка? -- Как ни странно, осталась у меня. И написана она собственной рукой Клокова. Записка спрятана, я смогу ее вам передать. -- Ступайте и отдыхайте, -- сказал Нифонтов. -- И будьте спокойны -- мы сделаем все, чтобы ни до вас, ни до ваших близких не дотянулись его щупальца. Стенин вышел. Нифонтов с минуту сидел, сжав виски пальцами, и вдруг поднял голову. -- А, ч-черт!.. Но если там нет настоящего двигателя, то... нет и доказательств! Только косвенные улики и личные показания. Мало этого, понимаете, мало! -- Не согласен, -- возразил Макарычев. -- И я не согласен. За эти двое суток получен огромный фактический материал, -- сказал Голубков. -- Хорошо, Константин Дмитриевич, -- согласился Нифонтов. -- В течение сорока минут подготовьте мне все -- предельно кратко, сжато и доходчиво. Теперь мне есть с чем прийти к Президенту. -- А если... -- спросил Голубков. -- Если опять... -- Если опять, то я немедленно подаю в отставку. И пошло оно все! * * * Окруженный маленькими перехватчиками, огромный "Руслан" покорно шел к земле. Под ним проплывали горы, пустынные плато, редкие островки темной зелени, необозримые песчаные равнины с огоньками над бесчисленным множеством нефтяных вышек и огромных металлических емкостей нефтехранилищ. На земле уже наступали сумерки. Самолет радиоэлектронной борьбы обогнал "Руслан" и отвалил в сторону. Меньше чем через минуту восстановилась работа локаторов, ожили радиостанции. Было девятнадцать пятьдесят три по московскому. В наушниках летчиков раздалась английская речь с заметным арабским акцентом: "Народ и правительство благословенного Рашиджистана рады принять добрых гостей на нашей гостеприимной земле. Да будет славен Аллах, великий и всемогущий!" -- Парашютную подготовку имеете? -- спросил Буянов. -- Трое, кроме одного, -- крикнул Пастух. -- Ладно, -- хрипло отозвался Буянов. -- Пусть попробует. Первый раз никогда не забудешь! Быть может, жить ему оставалось всего несколько минут... А он шугал. -- Прощай, Буян! -- крикнул Пастух. -- Приказ принят. -- Командир, Москва на связи! -- что есть мочи завопил бортрадист Валентин. -- Прохождение хилое, но разобрать можно. Через спутник. Сорок восемь -- двести двадцать семь на связи! Слышу, слышу вас! Повторите!.. Как?.. На борту?.. Что на борту?.. Пакет? Какой пакет?.. Повторите, Москва!.. Пакет?.. Ах, макет! Груз -- макет! Понял, понял! Москва, Москва!.. Все, пропала связь... -- Ясно! -- закричал Пастух. -- У нас там в грузовом -- "кукла"! Не движок, а макет! Усек, Буянов? Не надо в гору, садись, куда ведут! Рашид-Шах утрется! -- А вы? -- крикнул Буянов. -- Нам все равно прыгать. Так и так -- крышка! Скажете им: террористы, мол, увидели перехват, ну и попрыгали со страху. Буянов протянул Пастуху тот листок с координатами. Пастух и Док одновременно извлекли кассеты из видеокамер и сунули в карманы. Под ними неслась синеющая вечерняя земля. Холмистые пространства, горы, редкие огоньки селений, алые точки на вершинах многих и многих нефтяных вышек. -- Ну прощайте! -- крикнул Буянов. -- Ни пуха! Бортинженер открыл дверь в грузовой отсек. Они торопливо спустились вниз по знакомой лестнице, прошли к хвосту мимо протянувшихся чуть не во всю длину самолета зачехленных блоков ракеты. У открытого напольного люка, за которым оглушительно грохотали двигатели и рвался бешеный ветер, уже стояли с тяжелыми парашютными ранцами на спине Трубач и Боцман -- оба бледные, сосредоточенные, в десантных шлемах и защитных очках. -- Что, Митрич, -- Пастух хлопнул по плечу Боцмана, -- очко играет? Держись, морская пехота, надо ж когда-нибудь осваивать шестой океан! -- Боюсь, Серега, -- судорожно мотнул головой Боцман. -- Может, как-нибудь... это... обойдется? -- Обойдется. Система сама все сделает. При приземлении сожмись, как зародыш, подожми ноги... Ни фига, падать умеешь! Имевшие каждый больше сорока прыжков, Пастух и Док торопливо натянули парашюты, закрепили подвесные системы, защелкнули пряжки и карабины. Бортинженер раздал типовые армейские контейнеры с сухим аварийным пайком, по две фляжки с пресной водой, короткие десантные "Калашниковы", карты района и две рации. Пастух рассчитал по номерам: -- Ухов первый, Перегудов второй, Хохлов третий, я за разводящего. На "Руслане" была оборудована система десантирования личного состава. Бортинженер защелкнул карабины вытяжных фалов. -- Пошли! Трубач махнул рукой и шагнул в свистящую ветром синюю бездну. Скорость была под четыреста километров. Его унесло, как пылинку. Вторым прыгнул и исчез Перегудов. Хохлов, как всегда бывает с прыгающими впервые, невольно застыл над люком, с ужасом глядя в затягивающую синеву. -- Не могу, бля! -- Кто последний, я за вами! -- крикнул Пастух и ногой вышиб его в люк. Крик Боцмана мгновенно унесло ветром. -- Давай, технарь! -- крикнул Пастух и, не мешкая, сиганул вслед за ним. Лицо Боцмана обожгло ледяной струей, на миг он будто потерял сознание, тело закрутило воздушным потоком... Страшный рывок привел его в себя. Вытяжной парашютик сорвал чехол, купол хлопнул и раскрылся. Судорожно ухватившись за стропы, Дмитрий ничего не соображал -- где верх, где низ... Но вот сориентировался, глянул в небо, на землю... Других парашютов не было видно, маленький силуэт "Руслана" в вышине был уже далеко. Свистел ветер, его уносило куда-то... Наконец в стороне, на фоне темной земли, он различил крохотный купол парашютика, еще дальше -- второй... Их разносило в разные стороны, покачивая на тугих воздушных волнах. Хохлов закрыл глаза... "Будь что будет, -- подумал он. -- Только бы не разбиться о землю". Уносило все дальше. Синие холмы внизу приближались, размытый горизонт уходил вверх. Он не знал, сколько еще продлится это скольжение. То один, то другой поток воздуха подхватывал, закручивал, швырял из стороны в сторону. Сильное, тренированное тело рефлекторно приспосабливалось к изменению положения. Боцман почувствовал, что может менять скорость спуска и угол сноса. Казалось, земля приближается все быстрей. Еще быстрей... Детали поверхности делались все отчетливей, и чем ближе становились эти скалы, темные валы почвы, тем страшней становилось. Над самой поверхностью вдруг резко подхватило и понесло вдоль земли, он поджал ноги, сгруппировался... Удар был сильным, но он сумел принять его корпусом, умудрившись не поломать и не вывихнуть ног. Купол протащил его метров пятьдесят по земле, он ухватился за камень, вцепился, что было мочи и остановился. Минуты полторы лежал неподвижно ничком, вжавшись в сухую глинистую почву, крепко зажмурив глаза. Земля под ним часто и гулко стучала, будто мерно подбрасывала над собой. И он понял -- это колотится его сердце. Но вот земля успокоилась, смирилась, снова они встретились с ней. Он ощупал себя, проверил снаряжение. Все было цело. Купол опал, но края его вздымало и раздувало ветром. Он вытащил десантный нож, перерезал несколько строп, отстегнул пряжки. Уже было довольно сумрачно. Небо еще светилось по вечернему густо-синим, но быстро темнело, одна за другой выступали новые звезды, их становилось все больше. Над изломанной гористой линией горизонта уже висела луна. За минувшие шесть дней она пошла на ущерб, заметно отощала с одного боку и светила куда слабей, чем тогда, в подмосковном лесу. Вокруг расстилалась вспученная холмами равнина. Дмитрий оглянулся -- ему чертовски повезло. В нескольких сотнях метров из почвы выступали бесформенные глыбы скал -- видно, ангел-хранитель махнул своим крылом и отвел в сторону белый купол. За причудливыми каменными нагромождениями начиналось скалистое предгорье, еще дальше -- черные силуэты невысоких гор. Он встал на ноги. Зашатало, потянуло снова лечь и распластаться, закрыв глаза, но он справился, одолел слабость и, покачиваясь, шагнул к куполу, который в свете поднимающейся луны предательски белел на темной земле. Но дойти не успел -- донесло ветерком рокот вертолета. А вскоре показались его быстро приближающиеся навигационные огни. "Ну вот и все, -- подумалось невольно. -- Отплавали мы, отлетали..." Но повезло опять -- вертолет, включив направленный на землю прожектор, прошел в стороне, Боцман торопливо разрезал купол на несколько полотнищ, оттащил к скалам, закидал глиной и песком, завалил камнями. Мысли разбегались, неслись в голове, расталкивая друг друга. Как приземлились остальные, целы ли, что с летчиками и "Русланом"? Он нащупал глубокий внутренний кармашек на пуговке, извлек "зажигалку". Лишь бы была цела, лишь бы не повредилась... Щелкнул, выпустил антеннку, нажал на донышке потайную кнопочку вызова. Если кто-нибудь из своих был в радиусе пяти километров, их "зажигалки" должны были ожить. Никто не отозвался. Он был один на чужой черной земле под чужим синим небом. Пахло незнакомыми травами, нагретым за день каменистым песком. И только луна была своя... обычная... Вспомнилось, как меньше недели назад он грозил ей кулаком, как пищали вокруг родные русские комары, и все это показалось ему страшно далеким, будто прошло много лет. Проклятый "форд", с которого все и началось, пылился на платной стоянке у "Полежаевской". Жена Катерина и пацаны сейчас что-то делали дома, в Калуге, наверное, смотрели в кухне "Вести" или "Санта-Барбару" и даже представить не могли, как далеко он от них... Он отогнал эти случайно набежавшие "гражданские" мысли. Им не было теперь места в этой раскаленной за день пустыне. На хрен! Надо было думать о другом и не расслабляться. Никак не удавалось найти на небе Полярную звезду. Наконец он нашел ее, почти у горизонта, и, подчиняясь неведомому безошибочному чувству перелетных птиц, пошел в направлении гор, на север. * * * Трубач и Док приземлились почти одновременно. Иван, которому столько раз приходилось десантироваться еще в Афгане и после землетрясения в Армении, с землей встретился привычно, мастерски спружинил при ударе, умело загасил купол и первым делом нащупал в застегнутом кармане видеокассету с записью воздушного нападения. Потом с оглядкой на будущее отсек штук восемь десятиметровых строп, связал -- получилась прочная узловатая веревка. Он смотал ее и сунул в большую сумку вместе с НАЗом[2]. Минут через десять он уже связался с Трубачом и узнал, что тому повезло меньше -- спустился не совсем удачно, повредил колено. Световые сигналы подать друг Другу было нельзя, но, судя по качеству приема, они были совсем близко друг от друга, не дальше двух-трех километров. Неожиданно издали послышался быстро нарастающий характерный треск и очень низко, не выше пятидесяти метров, сверкая алыми блестками на концах винтов и светя вниз мощным прожектором, пронесся маленький вертолет и исчез за холмами. Док снова вызвал Трубача. -- Вертолет видел? -- Натурально, -- отозвался Ухов. -- И мне он очень не понравился... -- Мне тоже. Где он прошел от тебя? Справа, слева? -- Почти надо мной. Но лучом не задел. -- Значит, ты слева от меня. Сиди и жди. Я иду в твоем направлении, -- сказал Док. -- Подойду ближе -- вызову опять. Мы где-то рядом. До связи... Они не знали, как питаются эти "зажигалки". Может быть, им требовалась подзарядка. Надо было экономить. Иван вскинул на спину набитый парашютный ранец и зашагал, сверяясь, как с ориентиром, с вершиной холма, за которой исчез поисково-разведывательный вертолет. Звезды над ним, казалось, звенели в синеве, но все же какая-то тихая жизнь ощущалась вокруг, что-то шуршало, потрескивало в камнях, изредка то в одной стороне, то в другой негромко вскрикивала не то невидимая птичка, не то зверек. Звездное небо, отрешенное и величественное, смотрело на него. Он шел, как будто вновь вернулся под Кандагар или Герат. Или... на страшные развалины Спитака... На душе было одновременно горько и прекрасно. Прекрасен был запах местами выжженной, местами зеленой полупустыни, прекрасно было небо и звезды и острое чувство своего временного присутствия в мире, а горечь, как песок глаза, разъедала душу -- от понимания страшной хрупкости, эфемерности нити, связующей жизнь и смерть. Он прошел километра два и снова взглянул на тот холм. Если Николай не ошибся, он должен был быть теперь гораздо ближе. Док вновь вызвал его по рации. Голос Ухова стал много громче и четче. -- Слушай, -- сказал Иван. -- Сейчас я подам голос. Если услышишь, отзовись. Будь на связи, считай секунды. Как только услышишь, сообщи. Я рассчитаю путь по скорости звука, а потом крикни ты. Попробую определить азимут. -- Понял, -- сказал Трубач. Док замер, огляделся и коротко крикнул. Оба считали про себя секунды. -- Услышал! -- пискнула "зажигалка". -- Секунды полторы. -- Теперь ты... Рация пискнула, и через те же полторы секунды из темноты до Ивана донесся такой же короткий человеческий вскрик. А еще через пару секунд чуть различимый отзвук прилетел от холмов. -- Ждите, больной, -- сказал Иван. -- "Скорая" выехала. И он зашагал туда, откуда услышал голос. Ближе, ближе... -- Эй! Я тут! -- раздалось наконец уже где-то совсем недалеко, и через минуту друзья обнялись. -- Показывай коленку, -- с привычной грубостью военного медика приказал Иван. -- Не мог вовремя лапку поджать? Ощупав ногу, Иван вынес вердикт: -- Симулянт, как и было сказано. Через двадцать часов сможешь выйти на кросс. Сейчас повязочку наложу... Ну-ка встань, наступи на ногу. Трубач повиновался. Сделал пару шагов и крякнул. -- Я уж думал -- вывих, перелом... -- сказал Иван. -- Ложись пока, не рыпайся. Часа через два с Божьей помощью выйдем на маршрут. -- А куда? -- не понял Трубач. -- Судя по всему, за нашей спиной, в двух сотнях километров, Индийский океан. Нужно тебе туда? Ты же не Жирик, чтоб омывать в его волнах кроссовки! Стало быть, на север, больше некуда. Причем учти -- идт