Klub "Лоцман". Альманах Та Сторона. Выпуск 10 Художественно-публицистический альманах Выпуск 10 Клуб "Лоцман" Новосибирск - Москва - Екатеринбург Июнь 1996 --------------------------------------------------------------- Оригинал этого документа лежит здесь: Альманах "Та сторона" клуба "Лоцман" ? http://www.securities.com.ru:8000/~bkirill/tc/ Один из выпусков я перетащил к себе - ибо на "родине" альманах лежит в за-arj-ованном виде. --------------------------------------------------------------- СОДЕРЖАНИЕ Критика Евгений Савин В плену Великого Кристалла Виталий Каплан Религиозные мотивы в творчестве Владислава Крапивина 1. Зачем я об этом пишу 2. Что же тут религиозного? 3. Любовь 4. Соборность 5. Молитва 6. Великое Служение 7. Манекены 8. Как это у него получается? 9. На Дороге Виталий Каплан Пройдя сквозь Тьму, обжегшись Светом... (О новых произведениях С.Лукьяненко) Мнения От редакции Виталий Каплан От грез очнувшись (Грустные отклики на грустную тему) Сергей Переслегин (Из переписки в компьютерной сети FidoNet) Сергей Лукьяненко, Сергей Переслегин (Из переписки в сети FidoNet) Отряды и неформальная педагогика Михаил Кордонский Под управлением любви (Сказка в трех диалогах, одном монологе и двух документах) Объявления, Исправления и добавления к списку адресов .................................................................... Мнение авторов может не совпадать с мнением редакции! .................................................................... (c) Р.Ахметшин, Д.Ватолин, А.Куклин, Ю.Никитин, 1995 (c) Верстка Д.Ватолин, Ю.Никитин, 1995 (c) Рисунок Е.Стерлиговой, 1985 Адрес редакции: 630078, г. Новосибирск, ул. Ватутина, 17-46 Сетевые адреса: FidoNet: 2:5080/65.2 (Ю.Никитин) FidoNet: 2:5020/290.11, e-mail: kirill@glas.apc.org (Subj: "For Dmitriy") (Д.Ватолин) FidoNet: 2:5080/2, e-mail: lorien@spark.e-burg.su (А.Куклин) Дата последней редакции 6.06.96. Текстовый вариант 14.06.96. .................................................................... Редакция благодарит Юлю Приходько из города Дубны, которая нашла время внимательно прочитать черновой вариант ТС-10 и выловила там не- мало ошибок. ....................................................................  * КРИТИКА *   * В плену Великого Кристалла *  Евгений Савин (г. Калуга) Достаточно привычным и даже банальным является утверждение, что каждый писатель создает на страницах (вернее, "за" страницами) своих книг целый мир, мир этого писателя. В наибольшей степени это положение справедливо для фантастики, поскольку именно данный жанр предполагает не столько описание реальности существующей, сколько реальности воз- можной, мыслимой. Владислав Крапивин в этом отношении интересен пото- му, что он выступает не только как фантаст, но и как сказочник и "реа- лист". В этой связи можно предполагать, что в его творчестве находит отражение особого рода задача - задача согласования описываемых миров, задача их синтеза. Раскроем это положение более подробно. Действительно, почему, собственно, для писателя так уж необходимо создание некоторого мира, "своей реальности"? Особый интерес представ- ляют здесь случаи, когда такая необходимость возникает в самом процес- се творчества, а не ставится писателем как задача с самого начала. /Такая задача ставится и решается, например, писателями, работающи- ми, условно говоря, в жанре "фэнтези". Здесь изначально конструируется некоторая страна, мир, развивающийся по своим особым законам, имеющий автономную пространственно-временную организацию (особую "географию"). Лишь затем создается собственно сюжет, событийная канва, нередко в ви- де мифа, героического эпоса и т. п. Аналогично обстоит дело и в таком жанре, как романутопия. Здесь автор строит модель идеального мира, а затем организует сюжетную схему таким образом, чтобы читатель получил об этой модели наилучшее представление./ "Обычный" писатель, продумывая фабулу и сюжет своего произведения, со- вершенно сознательно выхватывает лишь какой-то относительно замкнутый на себя "кусок" мира (либо реального, либо мыслимого). Несомненно, этот кусок должен быть в достаточной степени типичен, представителен по отношению к целому, которое за ним стоит. Чем успешнее сделан "срез" с мира, тем выше ценность произведения. Однако редкий писатель ограничивается лишь одним произведением. Рано или поздно он берет сле- дующий "кусок" реальности, художественно обрабатывает его, превращая в рассказ, роман или повесть. А затем он берет третий, четвертый и т. д. И на определенном этапе перед писателем встает вопрос весьма специфи- ческого свойства: как соотносятся между собой описанные им в его про- изведениях "куски" действительности? Какое отношение имеет, скажем, Марья Ивановна из первого его рассказа к Александре Степановне из третьего? Для "реалиста" этот вопрос, в конечном итоге, не так актуа- лен. Здесь целое, стоящее за частями, подразумевается - оно просто есть, это существующий мир, существующая реальность. Все решается просто: Марья Ивановна живет в Ленинграде, а Александра Степановна в Коломне; Марья Ивановна родилась в 1941 году, а Александра Степановна - в 1956-м. Выдуманные события достаточно просто проецируются на соци- ально-исторический фон; успешность проекции зависит от опыта читателя, от того, что у него лично связано с этими самыми городами и с этим временем. Иначе обстоит дело для фантаста. Описываемой им реальности нет, не существует. Единственным способом ее возможного существования являются ее "части", описанные писателем. Крапивин, конечно, фантаст. Более то- го, в силу разного рода причин и его реалистические произведения несут на себе налет этой фантастичности. Это проявляется прежде всего в том, что события происходят в местах, реально не существующих. Как правило это все те же Екатеринбург и Тюмень, "спроецированные" на самые разные пространственные и временные "ландшафты". Так, областной город, описы- ваемый в "Колыбельной для брата" и "Журавленке и молниях", должен, ес- ли исходить из некоторых географических примет, находиться где-то в Орловской области, хотя это, очевидно, Свердловск. В силу этих особен- ностей творчества В.Крапивина, им особенно остро должна переживаться проблема прерывности описываемой реальности. Как же писатель справля- ется с ней? Сначала используются традиционные приемы. Первые рассказы писателя связывает общность героев, они как бы слепляются в более крупные бло- ки. За общностью героев стоит и общность места действия. Так, появле- ние Деда в "Журавленке и молниях" выполняет как раз эту функцию. Две части реальности скрепляются, становятся единым целым, создается ощу- щение непрерывности описываемой реальности. Кирилл и Журка в этой неп- рерывной реальности вполне могли бы встретиться. Собственно, этого не происходит только потому, что Журка отказывается от предложения Лидии Сергеевны познакомить его с Кошкаревым. Следует отметить, что на этом этапе непрерывность создается в значительной степени спонтанно, а не преднамеренно. Другими словами, создание непрерывности не выступает как специальная задача. Поэтому есть и границы, прежде всего прост- ранственно-временные. В романе Стругацких "Понедельник начинается в субботу" герой, путешествуя по описываемому будущему, сталкивается с его неоднородной плотностью: отдельные века заселены очень плотно, а другие, напротив, оставлены пустыми. Подобную ситуацию можно наблю- дать, если отправиться в мысленное путешествие по миру В.Крапивина выстроенному им к концу 70-х годов. Здесь существуют огромные незасе- ленные времена и пространства, хотя и освоенные "острова" также доста- точно обширны, ведь к этому моменту В.Крапивиным уже написаны крупные блоки произведений ("Мальчик со шпагой", "Тень Каравеллы", "Та сторо- на, где ветер"). Однако, это изолированные острова. Между ними громад- ные расстояния. Как связать, скажем, "Я иду встречать брата" и "Маль- чик со шпагой"? Таким образом, "мир Крапивина" на этом этапе выступает как непрерывный лишь на отдельных участках. Условно говоря, это этап "блочной реальности". Заметим, что большинство писателей-фантастов ос- танавливаются именно на этом этапе и далее идут лишь по пути "укрупне- ния блоков". Однако, В.Крапивин идет дальше. Он осуществляет синтез отдельных блоков в единое целое. Представляется уместным выделить три этапа такого синтеза, три стадии, которые нашли свое отражение в про- изведениях: 1) "Голубятня на желтой поляне"; 2) "Острова и капитаны"; 3) "В глубине Великого Кристалла". В "Голубятне..." лишь предприняты определенные попытки проложить пути синтеза, это своего рода пробный эксперимент. И хотя в рассужде- ниях Альки встречается нечто похожее на "теорию Кристалла", эта "тео- рия" не выступила в качестве подлинного мирообразующего закона, не бы- ла реализована в романе, не отразилась на его структуре. Как отмечает сам автор ("Уральский следопыт", 1985, э11), сначала части романа во- обще не выступали для него как части некоторого целого. Лишь на опре- деленном этапе появлялась идея соединить, синтезировать две части, скрепить их третьей. И, несмотря на то, что свое намерение автор вы- полнил, чувствуется определенная натянутость этой третьей части. Кра- пивин словно пытается собрать воедино все разбежавшиеся линии романа. Пожалуй, самая большая нелепость в романе - это финал его "земной" части: гибель Гельки Травушкина. И автор чувствует это, в своем ин- тервью он пытается рационально обосновать необходимость этого эпизода. Однако, сам факт, что писатель комментирует, объясняет свое произведе- ние, свидетельствует о том, что произведение не самодостаточно; необ- ходимость гибели Травушкина не может быть объяснена "изнутри" романа. Полагаю, что все рациональные конструкции, созданные для объяснения некоторого смысла выражаемого этим персонажем, вторичны, производны. Разгадка состоит в том, что этот герой является изначально лишним. Откровенно говоря, не совсем ясно, почему автор решил во второй части подать все события глазами Гельки, с его точки зрения. Ведь централь- ными фигурами, связывающими роман как целое, являются Юрка, Янка и Глеб Вяткин. Гелька выпадает из этой системы: автор не находит ничего лучшего, как установить некую полумистическую связь Гелька - Маль- чик-с-ящеркой. После разрыва кольца (железнодорожной линии), автоном- ное существование обретают два мира: Планета и Земля, причем последняя представлена в романе именно как "мир Гельки" (в том смысле, что все события, все происходящее, оценивается с его точки зрения, то есть Гелька - своеобразный "центр" этого мира). Однако, моделью освобожден- ного, единого мира В.Крапивин выбирает освобожденную галактику, а не Землю: именно на Планете в конце концов собираются все герои. Поэтому автору приходится устранить Гельку как своеобразный центр второй авто- номии, ведь двоемирие недопустимо. Финальная перекличка барабанщиков, собранных Крапивиным из написанных ранее книг, а также из реальной жизни - это лишь внешнее соединение разорванных миров воедино, а не идущее изнутри. Сбор барабанщиков лишь указывает на желание автора осуществить синтез более продуманно. И этот замысел осуществляется в "Островах и капитанах". Я не собираюсь анализировать содержание "Островов", смысловую сто- рону романа. Речь пойдет скорее о структуре. Автор пытается найти не- кую общую идею, которая могла бы выступить как смыслообразующее ядро, основная закономерность выстраиваемой им единой космогонической моде- ли, объединяющей как книжные миры и "книжных" героев, так и реаль- ность. Выстроенная автором фабула однозначно указывает на такое жела- ние: здесь есть как реальность, так и "описываемая реальность" романа Курганова. Центральную идею "Островов" можно обозначить как "всеобщая взаимосвязь всех вещей и явлений". Крапивин буквально околдован этой идеей. В романе нет ни одного лишнего героя, ни одного лишнего собы- тия. Все связано со всем - такова основная формула романа. Здесь пос- тоянно звучит вопрос: что было бы, если бы..., чего не было бы, если бы... Нет нужды загромождать наше повествование лишними цитатами. Их в подтверждение этого тезиса можно найти сколько угодно, поскольку все герои романа постоянно рефлексируют, осмысляют всевозможные причин- но-следственные связи. Если бы Гай не нашел пресловутую гранату, то он не кинул бы ее Толику, и тот не принялся бы его успокаивать, и не вы- ронил при этом обратный билет на автобус, и не поехал бы на вокзал, где его убили бандиты. Если бы Наклонов не пришел читать повесть Кур- ганова, то Егор не задержался бы в школе и не встретился бы с Михаи- лом... Подобными связками скреплено, и достаточно крепко, все полотно романа. Здесь уже нет той мозаичности, которая присутствует в "Голу- бятне" - мы имеем дело действительно с целостностью. Заметим, что структурная схема, в соответствии с которой построен роман, обнаружи- вает удивительное сходство со схемами индийских фильмов, заполнивших киноэкраны 50-х, или латиноамериканских телесериалов. Мотивы "приемно- го сына", узнающего вдруг свое подлинное происхождение, неожиданной встречи родственников, меняющей жизнь главного героя, весьма характер- ны как для сериалов, так и для романа. Это сходство, кстати, отмечает в последней книге романа Егор. Дело здесь как раз в том, что и сериал, и роман выстраиваются по одной и той же схеме, где упор делается на всеобщую взаимосвязь всех вещей и явлений. Именно эти связи придают целостность как многочасовым сериалам, так и огромному роману В.Крапи- вина. Содержание этих связей - человеческие отношения друг к другу - фиксируется автором в последней книге романа, где герой размышляет по этому поводу: "Вот дурак, еще прошлой осенью думал, что книги - беспо- лезны. Потому что они о чужих, не имеющих отношения к нему, Егору, лю- дях... А люди все имеют отношение друг к другу. Даже те, которые жили в разные века. Вон как в жизни Егора сплелись судьбы Крузенштерна и Толика Нечаева, Головачева и Курганова, Резанова и Алабышева... Не бы- ло его? Да нет же, был, раз столько мыслей о нем и столько из-за него событий!" Итак, реальность, ее свойства в общем не зависят от того, описываемая она или действительно существующая. Ключевое отличие "Ост- ровов" от "Голубятни" в том, что здесь присутствует большая продуман- ность событийного плана именно с точки зрения взаимосвязей и взаимов- лияний. Если в "Голубятне" эти самые взаимосвязи в какой-то степени завязались сами, причем так, что автор не очень успешно их распутал, то в "Островах" - завязаны совершенно сознательно, продуманы все дета- ли. Сделаем еще одно важное замечание. То, что целое в данном случае больше суммы частей - это ясно. Однако Крапивину удалось реализовать и иной принцип: часть здесь равновелика целому, парадоксальным образом отображает все целое, а поэтому независима от целого. Так, не имеет большого значения с какой части начать чтение. (Я, например, сначала прочитал третью, а лишь почти год спустя - первую и вторую, но это ни- чуть не помешало пониманию.) В "Островах" Крапивин впервые построил такую модель повествования, но с наибольшей определенностью этот прин- цип построения был реализован в цикле повестей о Кристалле. В действи- тельности, вопрос, ответ на который содержится в этом цикле, поставлен в "Островах", в размышлениях Егора: "А вообще, что такое будущее? То, чего еще нет, или оно где-то уже есть? Может, это просто прошлое с об- ратным знаком? Может, люди найдут способ докопаться до самой большой тайны: что такое время? Чтобы нынешние дни, и те, которые давно прош- ли, и те, которые еще только будут, связать воедино? И соединить всех людей... Чтобы Егор мог ворваться в каюту Головачева и выбить из его рук пистолет... Конечно, это фантастика, но иногда (как сейчас вот!) кажется, что еще немного и тайна времени раскроется. Словно ее можно постичь без формул и математики, а вот так, напряжением чувств. Вот еще совсем немного... Кажется, это не труднее, чем вспомнить забытое слово. Уже и буквы, из которых оно состоит, известны... Последнее уси- лие нервов - и буквы рассыпались, прыгают, мельтешат, как воробьи..." В "Островах и капитанах" как произведении реалистическом ответ на эти вопросы вряд ли мог быть дан. Здесь своего рода материальным носите- лем, воплощением всеобщей взаимосвязи всех вещей и явлений выступают человеческие отношения. Действительно, Крузенштерн и, скажем, Егор Петров связаны лишь косвенно, через сложную цепь опосредствований: Курганов писал книгу о Крузенштерне, которую прочитал Толик Нечаев и заинтересовался ей, позднее встреча Толика и Шурки Ревского произошла именно на корабле, названном в честь мореплавателя; из-за заседания литературного клуба, на котором Наклонов читал рукопись о Крузенштер- не, Егор задержался в школе и встретил Михаила и т. д. Это, собствен- но, и есть та закономерность, поисками которой занят Михаил. /"Видишь ли ... (говорит Михаил - Е.С.) Ты не думай, что я в приме- ты верю или что-то подобное. Просто есть какая-то закономерность (выд. мой - Е.С.) Я не до конца разобрался, но есть (...) Я говорю о Кру- зенштерне, (...) Будто но до сих пор..., ну что-то решает в нашей жиз- ни, как-то сводит всех нас... Ведь ты (Егор - Е.С.) из-за встречи с писателем задержался в школе, и поэтому мы встретились у директора. А писатель-то рассказывал о Крузенштерне..."/ Она вполне реалистична. Но не лежит в основе мира, описываемого писа- телем, не выступает как закономерность материального, предметного ми- ра. Однако, она найдена, а ее перенос в сферу материального мира может быть совершен фантастическими средствами: так появляется (впервые у Крапивина) сам мир как некое целое, как космогоническая модель Крис- талла. В рамках этой модели могут быть получены достаточно убедительные ответы на вопросы, подобные поставленному выше (насколько убедительной можно считать вообще фантастическую аргументацию). Постижение тайны времени здесь действительно достигается "без формул и математики", "усилием нервов", "напряжением чувств". Более того, этот способ пости- жения оказывается, по мнению автора, более органичным и естественным, чем иной, инструментальный способ. Время и пространство в космогони- ческой модели теряют определенность, их значимость предельно мала. Так же, как в "Островах и капитанах", отдельные повести цикла независимы от целого, то есть представляют определенный фрагмент мира, равновели- кий этому миру. Причинно-следственные связи здесь уже не нуждаются в специальном "носителе" (человеческих отношениях), а выступают как не- обходимые и органично присущие самому миру как единому целому. Всякое действие (или даже просто мысль) вызывает бесчисленное множество пос- ледствий, возмущений, распространяющихся по всей Вселенной. ("Раньше думали, что для больших событий нужны большие усилия. А оказывается, достаточно одного щелчка, чтобы по граням мироздания пошли трещины", - говорит Павел Находкин в "Крике петуха".) Собственно, это главная мысль автора, выраженная им в цикле как целостном произведении. С дру- гой стороны, в рамках единой космогонической модели мира теперь обре- тает определенность связь всех "кусков" мира, описанных во всех прош- лых и будущих произведениях писателя. Эти "куски" мира можно отныне трактовать как грани Великого Кристалла. Принципиальным является тот момент, что все написанное (а не только повести из цикла о Кристалле) занимает определенное место в отношении некоторой целостности. Единая модель типа Кристалла - весьма удобное изобретение писателя. Теперь его, очевидно, не сковывают формальные рамки "правдоподобности" происходящего. Можно даже допустить оплошность и заселить один и тот же фрагмент мира совершенно разными героями, объяснив это хитростями типа временной петли. На вполне научной, рациональной основе можно дать ответ на вопрос, скажем, об условиях, в которых возможна встреча Вальки Бегунова и Алешки Тополькова, Сергея Каховского и Ярослава Ро- дина. Если бы писатель уже не использовал прием сбора всех "барабанщи- ков" Вселенной в "Голубятне", то он был бы более уместным в цикле о Кристалле (ср. "сборы" Пограничников в "Крике петуха" и "Белом шарике Матроса Вильсона"). Однако в этой космогонической определенности, в этой завершенности и кроется потенциальная ловушка, "волчья яма", в которую может попасть писатель; создав такую исчерпывающую модель, он становится ее пленником. Такое "попадание в плен" можно рассматривать в двух смыслах. Во-первых, в контексте модели реальности обретают зловещую определен- ность не только "куски" реальности, описанные в прошлых произведениях, но и те ее части, которые могут быть потенциально описаны в будущих. Писатель, таким образом, оказывается в некотором смысле несвободен в своем творчестве, а последнее утрачивает прелесть спонтанности. Я бы сравнил это с ситуацией в химии до и после открытия периодического за- кона. После фундаментального труда Менделеева могли быть в главных чертах предсказаны все свойства еще неоткрытых элементов и сам процесс их поиска сразу лишился некоторой таинственной привлекательности. За- полнять белые пятна таблицы - это, во многом, унылая, рутинная работа. Однако, подобная работа предстоит и писателю, построившему космогони- ческую модель. Кроме того, даже эта рутинная работа не может быть до- ведена до некоторого удовлетворительного завершения, ведь потенциаль- ное число граней Кристалла бесконечно. Цикл о Кристалле принципиально не может быть закончен. Писатель обречен умножать число "освоенных" им граней Кристалла, но поскольку делает он это в своей манере и своем стиле, то он фактически умножает варианты одной и той же реальности. Во-вторых, писатель попадает в плен в том смысле, что он вовлекается в описываемый им мир, становится его участником. Ведь космогоническая модель описывает весь мир, следовательно, и тот его фрагмент, в кото- ром пребывает сам писатель; для него уже не остается некоторой вневре- менной и внепространственной точки или места. Но это не самое страш- ное. Самое страшное - это то, что оказавшись "вовлеченным" в описывае- мый мир, писатель утрачивает свою роль как активного, творческого на- чала этого мира, поскольку в масштабе своей собственной модели он лишь песчинка, микроб, молекула. В этом, конечно, мало приятного. Налицо существенный кризис. И этот кризис блестяще описан В.Крапивиным в по- вести "Лоцман". Эта повесть вообще необычна, нехарактерна для Крапивина. Никогда еще писатель не проецировал в такой степени свой собственный опыт, свое "я" на одного из героев (в данном случае - это писатель Игорь Ре- шилов). Кто он? По собственному определению, он "беглец в свою послед- нюю сказку", в мир, построенный им самим. С творчеством он "завязал"; причин, побудивших его принять такое решение мы не знаем, однако, вполне резонно предположить, что он оказался в ловушке, подобной той, которую мы описали выше. Его творчество, а значит, и сама жизнь, лиши- лись всякого смысла; он болен не только телом, но, более всего, душой. Убежав в описанный им мир, он оказывается совершенно беспомощным в этом мире, хотя и является его "творцом". Однако, творческой силы ли- шилось только сознание, бессознательное по-прежнему повелевает в мире. Интересно, что обращается Решилов к своему бессознательному не непос- редственно, а опосредствованно - через зримое его воплощение в образе, ни много ни мало, самого Иисуса Христа. К нему (самому себе, к своей "отчужденной" части) он обращается за советом и помощью. В остальном - он покорно следует за "лоцманом" Сашкой, который открывает для Решило- ва им самим сотворенные миры. Лишь один раз на протяжении повести пи- сатель Решилов "вспоминает" о том, что это он Писатель, он Творец - когда Сашка в соответствии со странной логикой разбивается на самоле- те. Тогда Решилов последним усилием сознания (?) "делает, что это сон". В "Лоцмане" присутствует важный для В.Крапивина мотив - Решилов ищет Тетрадь, ищет написанное. Тем самым автор пытается показать приз- рачность той грани, которая отделяет описываемое от реального. На пос- ледних страницах книги эта грань и вовсе исчезает. По странному закону "стереоскопа" возникает подлинная описываемая реальность. Сказочную фантастику Крапивина отличает важная черта: сюжет разви- вается не изнутри (в силу "саморазвития характеров героев"), а извне; источником его движения выступает авторская воля. /Подробно об этом см. статью М.Липовецкого "В одеждах романтики" (Лит.обозрение, э5, 1988, с.49-50)./ Отсюда - налет неестественности, ненатуральности, ха- рактерный, например, для таких вещей, как "Чоки-чок", "Возвращение клипера Кречет" и др. С этой точки зрения "Лоцман", вообще целиком умозрительное, "волевое" построение. Однако, смысл в том, что в данном случае писатель, прихоть которого является основным фактором развития событий, находится не "извне", а "внутри" самого произведения, внутри построенного им мира, в описываемой реальности. Но парадокс: "строи- тель", Творец оказывается лишним, ненужным в этом мире. И Решилов пос- тоянно мучается от этой своей ненужности. Впрочем, эту ненужность он ощущает сознательно, а бессознательным творческие импульсы направлены на то, чтобы видоизменить мир таким образом, дабы ликвидировать это чувство дискомфорта. Так, Решилов не хочет, конечно, Сашкиной болезни сознательно, но бессознательное его желание именно таково. Он хочет, ему нужно иметь рядом с собой именно беспомощное, беззащитное сущест- во, которому он мог бы стать помощником и защитником. На последних страницах повести именно так решается для Решилова проблема смысла его жизни. /"... все годы страх был частью моего существования. Страх за Ла- риску, за Дениса, за их непрочное бытие в нашем, безжалостном, как же- лезо, мире. В самые счастливые моменты, в самые беззаботные дни он не оставлял меня совсем, а только милостиво слабел, как слабеет огонек в лампе с приглушенным до отказа фитилем. Потом дети выросли, и страх постепенно ушел. А если он и возвращался, то был уже другим - не той неизлечимой боязнью за беззащитных существ, которым грозят все беды земные... Первое время я был даже благодарен судьбе за избавление души от постоянного гнета. Не понимал, что отсутствие страха - это и есть старость. А теперь это вернулось. Маленький лоцман посапывал под маминым платком, и жизнь обретала простой смысл. Пока лоцман пытается соеди- нить разные пространства мира, его должен кто-то охранять. Тут уж ни- куда не денешься..."/ /Здесь также перекличка с типом "барабанщиков" (см. мою статью "За порогом голубятни", ч.2, "Судьба барабанщиков")./ В финале повести Решилов все-таки находит пресловутую Тетрадь. Ее возвращение, в данном случае, символизирует обретение им утраченной части самого себя ("Мальчика в душе") - своих творческих способностей. Решилов снова начинает писать, творить, конструировать очередной учас- ток мироздания. И не случайно эта повесть о мальчике из Назарета, как мы помним, является для Решилова воплощением его собственных творчес- ких сил, символическим образованием, опосредствующим его "общение" с собственным бессознательным. Таким образом, когда Решилов пишет по- весть о Мальчике, он как бы вновь обретает эти силы; уже не Мальчик является движущей силой, фактором развития событий, а сам Решилов. В некотором смысле он становится выше Мальчика, обретает над ним власть. Он вновь становится подлинным Творцом. Однако следует заметить, что Решилов все-таки не вырывается из ловушки полностью. Хотя творческие способности, дар писателя к нему и вернулись, его творчество все равно отныне не спонтанно и свободно, а до известной степени управляется не- которой схемой, моделью. Он, таким образом, обречен, хотя бы и обладая творческим даром, находиться внутри Великого Кристалла и целенаправ- ленно заполнять его грани. "Лоцман" имеет странноватый подзаголовок: "Хроника неоконченного путешествия". И это не случайно. Это путешест- вие и не может быть закончено, так как бесконечно число граней Крис- талла. Так что писатель Решилов, хочет он того или нет, будет вечным пленником собственного творения, поскольку главное его достоинство - глобальность и всеохватность модели - есть одновременно и главный не- достаток - ограничение свободы творчества некоторыми рамками. Однако все это относится к Решилову. А что же В.Крапивин? Создав космогоническую модель (Великий Кристалл), он оказался в ловушке. И чтобы выбраться из нее (полностью, а не частично), он придумал и осу- ществил хитроумнейший план. Собственно, повесть "Лоцман" и есть блес- тящее исполнение его плана. Она играет в цикле особую, важнейшую роль - это и есть завершение. Парадокс! Цикл, как я показал, не мог быть завершен, но все-таки он завершен. Решение проблемы просто и изящно. Крапивин в "Лоцмане" не просто описывает кризисную ситуацию, в которую он сам попал; в том-то все и дело, что он описывает не свой кризис, но кризис писателя Решилова. Это не Крапивин попал в ловушку, а Решилов. Парадоксальным образом писатель резко меняет точку зрения. И вместе с ним ее должен изменить и читатель: все предыдущие повести цикла оказы- ваются как бы "вложенными" в "Лоцман", это "творения" Решилова, а не В.Крапивина. Это он, Решилов, построив модель Вселенной, парадоксаль- ным образом оказался в нее втянут. Крапивин все это только описал, ос- таваясь опятьтаки вне любых схем и построений и сохраняя бесконечные возможности для творчества. Несколько упрощая, можно сказать, что Кра- пивин подставил в ловушку вместо себя Решилова. Последний, таким обра- зом, такая же жертва, как и Гелька Травушкин. Пожертвовать жизнью пос- леднего потребовалось, как мы помним, чтобы закончить роман, а "по- жертвовать" Решиловым - чтобы закончить принципиально нескончаемый цикл. /Любопытное сопоставление: Решилов является автором некоего романа "Станция Желтый гном", где в финале мальчик Валерка "двусмысленно" по- гибает, бросившись навстречу поезду. После этого станция открылась и был общий праздник. Эта сцена однозначно проецируется на финал "Голу- бятни" (с примесью "Заставы на Якорном поле"). Объяснение, которое Ре- шилов дает Сашке по этому поводу, весьма похоже на аргументацию самого Крапивина в отношении финала "Голубятни". Таким образом, "подставляя" Решилова, принося его "в жертву" В.Крапивин "искупляет" и свою вину в отношении Гельки (конечно, символически), поскольку Решилов в данном случае выступает как "заместитель" автора и "причина" гибели Валер- ки-Гельки./ Впрочем, для Решилова все кончилось достаточно благополучно, и непри- ятные стороны его положения заметны только со стороны, да и то при очень пристальном рассмотрении. Что же дальше? Не потерял ли В.Крапивин, отказавшись, в известном смысле, от своего Кристалла, твердую почву под ногами, некоторую опре- деленность? Думаю, что нет. С окончанием цикла о Кристалле бал завер- шен лишь этап, один из витков спирали творчества писателя. Начало вся- кого нового этапа несет в себе как опасности, связанные с известной многовариантностью, неопределенностью развития, так и чувство свободы, несвязанности теми или иными рамками. Очень сложно говорить о том, что же впереди, однако самые новые произведения В.Крапивина совершенно неожиданно оживляют в памяти, вступают в резонанс с давними и, казалось бы, уже занявшими вполне оп- ределенное место романами и повестями. Так, герои "Мальчика со шпагой" вдруг появляются в "Бронзовом мальчике", а "Самолет по имени Сережка" заставляет вспомнить и "Летчика для Особых Поручений" и "Ту сторону, где ветер...". Впрочем, это уже другая история.  * Религиозные мотивы в творчестве Владислава Крапивина *  Виталий Каплан (г. Москва) 1. Зачем я об этом пишу Я прекрасно понимаю, что со мной не согласятся, но это меня вполне устраивает. Несогласие означает активную работу ума и сердца, что уже само по себе неплохо. А вот чего я всегда боюсь, так это молчали- во-равнодушного одобрения. С самого начала хочу заметить, что излагаю тут свою точку зрения, мнение верующего православного человека. Боже упаси кого-либо думать, что я навязываю те или иные мысли и не допускаю права на иной подход! Однако поймите и меня. То, о чем я буду говорить - мое глубочайшее убеждение. Это вовсе не интеллектуальная игра, не интересное допуще- ние, не мысленный эксперимент. Наверное, многое из того, о чем я скажу, кому-то покажется спорным, неортодоксальным. И они будут в известной мере правы. Мой личный ду- ховный опыт, к сожалению, весьма скуден, так что вещать от имени Пра- вославной Церкви с моей стороны было бы нахальством. И в то же время, я надеюсь, что заинтересованные читатели смогут разобраться, где я на- путал, где сбился и впал в соблазн. Я заранее благодарен за самую су- ровую критику. Итак, Крапивин и религия. Подобная тема лет десять-пятнадцать назад показалась бы немыслимой, невозможной. Понятно почему - детский писа- тель, пионерская тематика, чуть ли не романтика времен военного комму- низма. Чего еще от него можно ожидать? Таково было устоявшееся мнение. Но что же изменилось (не только в стране, но и в умах), что подоб- ные слова сейчас не кажутся абсурдом? Рухнул казенный марксизм-лени- низм-атеизм? Но ведь и до этого официального краха далеко не все были атеистами (в прямом смысле этого слова). Занимаясь по вечерам в УМЛ (университете марксизма-ленинизма), куда их загоняли кнутом и пряни- ком, люди забавлялись анекдотами про диалектику. До хрипоты спорили об НЛО, о снежном человеке и Шамбале. И лишь для начальства делали вид, что мозговые их извилины параллельны основополагающему курсу. Кстати, как ни парадоксально это звучит, в те годы отношение к религии в кру- гах интеллигенции было куда лучшим, чем ныне. В то же время поклонники творчества В.П. (насколько я представляю) и не думали рассматривать его книги с подобных позиций. Мне кажется, особой загадки тут нет. И вот почему. 1) Для того, чтобы углядеть религиозные мотивы в чьем-либо твор- честве, надо все-таки в религии разбираться. А в отличие от науки, чтобы разбираться в религии, необходимо иметь некий внутренний, духов- ный опыт, практику веры. Внешнее, теоретическое знание, конечно, нуж- но, но явно недостаточно. И поэтому человек, далекий от веры, незави- симо от своего культурного уровня, не увидит столь очевидных для иной неграмотной бабушки вещей. Тут как в семейной жизни - пока на своей шкуре не испытаешь, хоть тонны литературы прочти, ничего не поймешь. Вот и получилось так, что пока на страницах произведений В.К. не воз- никли священники, храмы, иконы - до тех пор практически никто ничего такого не замечал. На деле же религиозная тема в скрытой форме (как это чаще всего в жизни и бывает) жила в книгах В.П. почти всегда. 2) Мне кажется, если художник и в самом деле талантлив, его твор- чество всегда будет глубже, серьезнее и таинственней, чем его же соз- нательное мировоззрение. Основной инструмент художника (в какой бы об- ласти он ни творил) - это его душа, его сердце. Если есть что-то глав- ное в душе, найдутся и слова, и звуки, и краски. Зачастую бывает так, что на интеллектуальном уровне человек убежден в одном, а в его твор- честве возникает нечто совершенно иное. Настоящий художник всегда больше себя самого. Вот и с Крапивиным, на мой взгляд, такая же исто- рия. Каковы бы ни были на тот или иной период его сознательные убежде- ния (в том числе религиозно-философские), они не слишком мешали ему выплеснуть на страницы книг то, что рождалось в глубине души (человек, более приверженный традиционным оборотам, выразился бы "в неизреченной глубине сердца"). Однако это означает, что пока писатель не заявляет себя верующим, читатели чаще всего о религиозных мотивах в его творчестве и не заду- мываются. В.П. верующим себя до последнего времени не заявлял, да и сейчас очень осторожно на эти темы высказывается. За что я ему весьма благодарен, а почему - скажу в конце этой статьи. 3) И наконец, самое главное. Многие люди, даже поверхностно знако- мые с религией, даже интересующиеся, не могут перешагнуть некую труд- ноуловимую грань. Они не могут отнестись "ко всем этим религиозным за- гибам" всерьез. И не только из-за недостатка веры, но, прежде всего, из-за особого подсознательного страха, в котором чаще всего не отдают себе отчета. Принять религию всерьез - это значит по-иному отнестись к самому себе. Пересмотреть свою жизнь, что-то существенное в ней изме- нить. Ведь если поверить Истине, то неизбежно задашь себе вопрос: что такое я перед Ее лицом? Совместим ли я с Ней? Как мне теперь дальше-то жить? Придется выбирать, а выбирать - это всегда резать по живому. Ма- лоприятное занятие. Но лишь в этом случае человек действительно начи- нает чтото в делах веры понимать. И поэтому многие поклонники В.П. просто не в состоянии понять, по- чему эти книги имеют религиозную подоплеку. В самом деле, разговоры о Шамбале, об НЛО и телекинезе ни к чему не обязывают. Этого не боятся. А религии боятся. Она мешает жить спокойно. /Я не хочу никого обидеть этими словами. Под спокойствием понимает- ся не столько материальное благополучие, здоровье и социальная защи- щенность, сколько комфорт душевный, психологический, боязнь коренной ломки своих убеждений и неизбежного в случае подобной ломки душевного страдания./ 2. Что же тут религиозного? Начну с некоторых общих соображений. Вот рассматриваем мы творчест- во писателя, ищем те или иные мотивы, идеи, настроения. А в чем мы их ищем? Перед нами - целый мир, со своей космологией, географией, переп- летающимися судьбами героев. С другой стороны, перед нами - художест- венное произведение, построенное по своим законам. И важно не ошибить- ся, не принять метод за идею, форму за содержание. Но тут возникает вопрос - в чем состоит изображенная писателем реальность? В сюжете? В условных допущениях? В композиции произведения? В поэтичности языка? Или все это вещи второстепенные, представляющие интерес для специалис- та, а реальность не в них? По-моему, единственная реальность в данном случае - это сами герои, их внутренний мир, пространство их душ. Все остальное - космологичес- кая идея Кристалла, например, чехарда параллельных миров и временных потоков, авторские рассуждения, симпатии и антипатии по отношению к тем или иным идеологиям - все это вторично. То есть, конечно, это важ- но, это позволяет создать целостное произведение, но не стоит путать инструменты с материалом. Что это означает практически? Религиозную подоплеку в произведениях Крапивина следует искать не во внешнем построении сюжета, не в тех или иных идеологизированных пассажах (чего стоит, например, "философский" диспут между Сережей Каховским и дядей Виталием в 3-й части трилогии "Мальчик со шпагой"!). Не стоит искать ее и в авторских размышлениях о религии (например, речь Альбина Ксото о религии Хранителей ("Гуси, гу- си, га-га-га..."). Тамошние рассуждения о мистике показывают лишь вполне понятную неосведомленность В.П. в богословских вопросах). И да- же когда Крапивин напрямую выводит образы православных священников (отец Дмитрий в "Крике петуха", отец Леонид в "Лоцмане", отец Евгений в "Синем городе на Садовой", отец Венедикт в "Сказках...") - даже тог- да важны не их рассуждения (точнее сказать, вложенные в их уста мысли автора) - а нечто иное. Еще раз повторю: религиозные мотивы в творчестве Крапивина следует искать в самих его героях, в их взаимоотношениях, в их внутреннем ми- ре. Вот та реальность, которую можно всерьез исследовать. Остальное, по-моему, к религиозной проблематике не относится. Тут надо пояснить один момент, вполне очевидный для верующих, но другим вовсе не столь понятный. Дело в том, что невозможно провести черту, отделяющую обыденную реальность от реальности мистической, ре- лигиозной. Точнее говоря, обыденной реальности вообще нет. На самом деле все мистично, во всем проявляется либо светлая, либо темная ду- ховность. А мы этого чаще всего не замечаем. Не видим, что любая, са- мая привычная, самая банальная жизненная ситуация имеет свое мистичес- кое измерение. Поссорились, например, два друга. Потом помирились. Что может быть обычнее? А ведь тут столько всего наворочено невидимого! И взаимоотношения обоих друзей с Богом - на сознательном либо на глубин- ном уровне. И восприимчивость их к собственным ангелам-хранителям. И податливость бесовскому влиянию. И действие молитв - их ли собствен- ных, или чьих-то, например, их покойных бабушек. И т. д., и т. п. Мистическое, духовное чаще всего и проявляется в самых простых ве- щах. Чудеса (в их общепринятом понимании) - дело исключительное, ред- чайшее. И вот, поскольку обычная жизнь имеет духовную основу, писатель, та- лантливо эту жизнь изобразивший, не может (пускай даже против своей воли) не затронуть и мистической ее подоплеки. Его текст неизбежно бу- дет многослойным, и за внешним, событийным планом обнаружатся и более тонкие, не всегда заметные с первого взгляда слои. Именно такова ситу- ация Крапивина. /Разумеется, не только Крапивина. Это свойственно многим писателям. Для контрастности приведу пример Стивена Кинга, "короля" современной мистической литературы, того самого Кинга, которым завалены книжные лотки и к которому у интеллигентных людей принято относиться слегка насмешливо. Тут еще сильнее противоречие между сознательными взглядами писателя (по-моему, весьма примитивными) и мистической реальностью, пронизывающей его книги, быть может, вопреки авторскому замыслу./ Теперь я попробую спуститься с теоретических высот и перечислить некие "основные направления". 3. Любовь Первое, с чего хотелось бы начать, это с любви. "Бог есть Любовь", говорит св. апостол Иоанн Богослов. "Если я тело свое отдам на сожже- ние, а любви не имею - нет мне в том никакой пользы", добавляет св. апостол Павел. Если человек способен по-настоящему любить - он уже по- этому близок Богу, чувствует его сердцем, какой бы мусор ни имел место в его голове. Но тут важно - какая любовь? Что значит "по-настоящему"? Я не собираюсь углубляться в эту необъятную проблему - на то есть кни- ги, в наше время всем доступные. Так вот, я утверждаю, что герои произведений Крапивина любят друг друга именно такой, христианской любовью. Разумеется, речь не обо всех героях и не во всех ситуациях. До такой любви еще надо дорасти, что с героями В.П. происходит не всегда. Иногда думают, будто христианская любовь - нечто заоблачное, фан- тастическое, абстрактное. Нечто в духе Платона. Это не так. Речь идет о самой что ни на есть реальной, настоящей любви, выражающейся не в интеллектуальных конструкциях, а в самой жизни, в поступках героев, в их мыслях, иногда и в словах. Последнее нечасто, т.к. любовь - это прикосновение к тайне, к такой Тайне, что никаких слов не хватит, и потому иногда лучше просто помолчать. Сравните у Б.Окуджавы: "Как мно- го, представьте себе, доброты в молчаньи, в молчаньи." Тут можно при- вести множество примеров. Вот, скажем, Ярослав Родин в "Голубятне на желтой поляне". Его чувство к Игнатику. Его невысказанная мысль: "Спасибо тебе, что ты есть..." Это Джонни в "Тайне пирамиды", отказавшийся от поездки к морю ради маленького Юрика. Это Дед (Геннадий Кошкарев) в "Колыбельной для брата", неожиданно осознавший, что главная ценность его жизни - не столько корабельно-кинематографические дела, сколько сами мальчишки, их души. Это Сашка из "Лоцмана", тянущий Решилова сквозь Оранжевые пески... Это Волынов из "Сказок о рыбаках и рыбках", это Егор из "Ост- ровов и капитанов", это... Впрочем, можно взять любую крапивинскую вещь - и найти нечто подобное. Но почему эта любовь - христианская? Вроде бы самая обычная, зем- ная. Что в ней такого? Такого в ней достаточно. Каковы признаки хрис- тианской любви? Эта любовь бескорыстная, не ищущая никакого блага, в том числе и собственного психологического комфорта. Любовь не к сово- купности своих переживаний, а к конкретному человеку. К другу. К дру- гому. Любовь, не идеализирующая человека, любовь трезвая и честная. Человека любят не за что-то, не за ту или иную совокупность качеств. Ценностью в этой любви является сам человек, его неповторимая лич- ность. Эта любовь не подлаживается к недостаткам любимого, не закрыва- ет на них глаза ради сохранения отношений. Но и не придает им очень уж большого значения, зная, что сам человек бесконечно больше, глубже и ценнее своих внешних проявлений. Христианская любовь означает доверие к человеку, веру в него, неугасающую надежду, что все мелкое в его ду- ше, все темное исчезнет, будет преодолено, а сам человек - останется. Для христианской любви не имеют никакого значения все социальные и возрастные различия, не играет роли разница в образовании, культуре, сфере интересов. Хорошо, конечно, если и тут люди совпадают, но это не главное. Христианская любовь означает единство любящих и в горе, и в радости, стремление поделиться своей радостью - и в то же время взва- лить на свои плечи тяжесть "чужой" беды. "Носите бремена друг друга, и тем исполните закон Христов", писал апостол Павел. "- ...Вам не кажется, что люди разучились любить? - Это неправда, Яр! - воскликнул Кротов. Яр улыбнулся: - Я не имею в виду вас, Дима... И я не про ту любовь. Я про ту, где тревога и боль друг за друга..." ("Голубятня на желтой поляне"). Христианская любовь подразумевает любовь ко всему человеку - не только к просторам его души, но и ко всей его целостности, к единству "тело-душа-дух". Поэтому, кстати, тот, кого любишь, всегда кажется красивым, независимо от какихто объективных критериев. Поэтому болезни любимого человека воспринимаешь как беду, и не только потому, что они доставляют ему душевную боль. Господь наш Иисус Христос исцелял боль- ных не только в "педагогических целях", не только чтобы доказать Свою божественность и дать нам, в какую бы эпоху мы ни жили, наставление в вере. Все это, разумеется, правильно, все это так, но есть и другое. Именно та самая любовь к человеку, что заставляет скорбеть о его бе- дах, видеть в страдании зло, стремиться это зло преодолеть. Христианская любовь не сводится и к супружеской любви, к любви меж- ду детьми и родителями. И та, и другая - лишь конкретные формы, кото- рые должны быть заполнены главным. И горе, если главного нет. Отсюда эгоизм, ревность, стремление сделать из любимого игрушку, подозритель- ность, непонимание. Христианская любовь не противоречит любви биологи- ческой, но должна наполнять, пронизывать ее. И уж разумеется, христи- анская любовь может возникнуть и между людьми, не связанными никакими родственными отношениями. Это, кстати, наиболее частая ситуация в про- изведениях Крапивина. Любовь между друзьями, любовь между учеником и Учителем, между теми, кто, казалось бы, совершенно чужие друг другу. "Это с виду у меня жизнь сейчас растрепанная, а на душе спокойно, честное слово... Видно, сам не знаешь, где чего найдешь. Ну, вот кто поверит, что может быть такая радость: ходить в темноте между мальчиш- ками, слушать, как дышат, укрывать получше... Сперва думал: просто ра- ботники, экипаж, чтобы с кораблем управиться. А вышло, что главное не корабль, а они..." ("Колыбельная для брата"). Неудивительно, что в высших своих проявлениях любовь доходит до са- мопожертвования. "Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих". (Евангелие от Иоанна; 15,13.) В книгах Крапивина множество тому примеров. Это и экипаж "Капитана Гранта", с риском для жизни в шторм спешащий на помощь туристам, которые могли погибнуть от лесного пожара. Это и Корнелий Глас, выпрыгнувший из машины, чтобы це- ной своей жизни спасти от преследования мальчика и его родителей. Это и первый Командор, давший себя сжечь тирану Эгосу, чтобы уберечь де- тей. Христианская любовь не ограничена ни пространственными, ни времен- ными рамками. Не ограничена она и самой смертью. Те, кого мы любим, живы для нас. Причем не потому лишь, что в нашей памяти хранится о них информация, но живы реально. Мы, христиане, знаем, что у Бога все жи- вы, что умершие не исчезли, они перешли в иной слой бытия, в иной мир, но между мирами есть связь. (Так, например, погибший мальчик Ромка яв- ляется во снах своему другу Журке). Если мы их любим, если они любят нас, то общение с ними не прерывается, оно лишь принимает иные формы. Они оттуда могут влиять на нас, помогать нам, спасать от невидимых нам бед. То же самое можем и мы. Наша любовь может изменить их состояние там, в загробном мире, любовь подобна той нити, что тоньше волоска, но не рвется (Помните веревочку в "Вечном жемчуге"?), за которую мы может их вытянуть из самых гиблых пропастей небытия. В общем, "Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а люб- ви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, - нет мне в том никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, лю- бовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинству- ет, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неп- равде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеет- ся, все переносит..." (1 послание к Коринфянам; 13, 1-7) Ну, а теперь скажите - разве не такова любовь в книгах Крапивина? Да, конечно, о Боге, о вере там может не быть ни слова, но что не ска- зано, то показано. Герои Крапивина, возможно, весьма удивились бы, ус- лышав, что их любовь - христианская. Но это именно так. Христа можно не принимать умом (причиной чему, скорее всего, вынужденное невежест- во), но знать его сердцем. Не думаю, что так уж необходимо вышеописан- ные свойства христианской любви подтверждать примерами. Наверное, лю- бой человек, более или менее знакомый с книгами В.П., сможет сделать это самостоятельно. Тем не менее, хотелось бы заметить вот что. Конечно, герои Крапивина способны проявлять христианскую любовь. Но "в чистом виде" христианская любовь в жизни встречается очень редко. Лишь у святых. Чаще же всего она замутнена человеческой греховностью. В той или иной мере. Замутнена любовь и у многих героев В.П. Настоящая, неискаженная христианская любовь - это любовь ко всем людям, без исключения. Это умение в каждом человеке видеть "ангела, взятого в плен сатаной". Другой вопрос, в чем конкретно будет выражена любовь к негодяям. Вовсе необязательно в подставлении щеки. Иногда лучшее, что можно сделать для подлеца - это выйти против него с оружи- ем в руках. Но и в этом случае главное - внутреннее сочувствие челове- ку, вера в то, что у него есть шанс исправиться, стремление помочь ему, не насилуя при этом его свободной воли. Что касается героев Крапивина, то у них не всегда так. Любить-то они любят, но далеко не всех. И иногда любимых - раз-два и обчелся, а вот нелюбимых - полным-полно. Мир крапивинских героев, как правило, четко разделен на своих и чужих. И если со своими все понятно, то к чужим отношение, мягко говоря, не христианское. С точки зрения героев, "чужаки" не заслужили любви. Не заслужили своими делами, своими мысля- ми. И если подчас к "чужим" и возникает сочувствие, то ненадолго. Взять хотя бы отношение Кирилла Векшина к своей классной руководитель- нице Еве Петровне. Ему и в голову не приходит хоть разок пожалеть эту биологичку с изуродованной душой. Нет, "Евицу-красавицу" он восприни- мает лишь в качестве врага. Я не буду говорить о том, что сочувствие и согласие - вещи разные, что жалея человека, вовсе не обязательно принимать его правила игры. В конце концов, от тринадцатилетнего мальчика нельзя требовать понимания таких тонкостей. Но способность жалеть от возраста и ума не зависит. А крапивинские герои весьма часто заглушают ее, когда дело касается "врагов". Иногда кажется, что они просто боятся поделиться любовью и жалостью с "чужими". Может быть, подсознательно опасаются, что тогда запасов любви не хватит на "своих". Конечно, это попросту глупо. Любовь подоб- на огню, и если от одного костра зажечь другой, первый не потухнет, и пламени в нем меньше не станет. Впрочем, В.П. душой не кривит. Описанная выше ситуация действитель- но типична для человека. С точки зрения верующего, здесь беда, во-пер- вых, от того, что бесы стараются внести в человеческий ум искаженное понимание любви, а вовторых, от духовной неграмотности. Стоит ли упре- кать в этом мальчиков, по воле Божией родившихся в эпоху массового атеизма? Отсюда же вытекает и неумение прощать. Герои В.П. явно не в ладах с заповедью "Не судите, да не судимы будете". Конечно, подростковый мак- симализм - штука неизбежная, но здесь как-то уж очень он силен. Прав- да, когда дело касается взаимоотношений детей, тут вроде бы немало примеров прощения. Простил же Кирилл в той же "Колыбельной" Женьку и Петьку Чиркова (простить Дыбу для него, разумеется, немыслимо. Дыба обречен на вечное осуждение). Простил Лесь Вязникова ("Дырчатая лу- на"). Да и взрослых иногда прощают. Простил Галька бургомистра, равно как и Лотик своих престарелых теток ("Выстрел с монитора"). Примеров, казалось бы, хватает. Но все же куда больше героев непрощенных. Непро- щенных не потому, что они этого прощения не захотели, а потому, что самой художественной логикой произведения им в прощении отказано. А ведь это неверно, что прощение надо заслужить. Строго говоря, его ник- то из нас не заслуживает, а вот Господь почему-то все прощает и проща- ет. Прощения надо захотеть. Этого должно быть достаточно. Конечно, рассматривать проблему надо в динамике. Крапивин 60-х го- дов и Крапивин 90-х - две большие разницы. Подобрел В.П. Граница между черным и белым, между "своими" и "чужими" стала расплываться. Об этом свидетельствуют его недавние произведения. Новые темы в них появились. Например, тема покаяния, "метанойи" (греческое слово, буквально озна- чающая "изменение ума"). Пожалуй, лучший пример - это духовная эволю- ция Егора Петрова ("Наследники", 3-я часть трилогии "Острова и капита- ны"). Если в начале Егор - весьма неприятная личность с задатками са- диста, то в конце - совершенно иной человек, в нем и следа не осталось от Кошака (его старая блатная кличка). 4. Соборность Многие, наверное, удивятся. При чем тут она? В самом деле, собор- ность с точки зрения многих - это что-то связанное с кафедральными со- борами или с какими-то старыми церковными постановлениями. Смысл этого слова в массовом сознании исказился и из-за того, что ее, соборность, "приватизировали" националпатриоты. Тем не менее, на мой взгляд, слово уместно. В православном понима- нии соборность - особый вид объединения людей. Соборность несовместима ни с индивидуализмом, ни с коллективизмом. Что касается индивидуализма - так ведь это на самом деле иллюзия. Иллюзия независимости от всех прочих людей, не говоря уже о Боге. Многие путают индивидуализм со свободой. Но это разные вещи. Свобода предполагает ответственность за те или иные поступки (и даже мысли), а ответственность - это ни что иное, как ощущение своей связи с другими, своего к ним отношения. Оно и понятно. Вынужденное, подневольное действие не может повлечь за со- бой ответственности. Приведу банальный пример. Есть такое школьное развлечение - схватить на переменке кого-нибудь послабее, желательно младшекласника, раскачать и бросить в туалет для девочек. Визгу! Но виноват ли бедный пацаненок? Так что индивидуалист просто не замечает (или не хочет замечать), что отказываясь от ответственности, он отказывается и от свободы. Коллективизм - иная иллюзия. Это растворение человека в какой-то безликой общей массе, личность тут является "винтиком", имеет ценность лишь постольку, поскольку существует коллектив. Личность нужна лишь для осуществления в коллективе каких-то функций и сама по себе коллек- тиву (как и составляющим его "винтикам") не нужна и не интересна. Пос- кольку винтик свободным быть не может, а личность, перемолотая коллек- тивом, превращается именно в винтик, то не может тут быть никакой сво- боды. Возникает безликое, мертвое подобие жизни, которое, конечно, объявляется "мировой гармонией". И хочется, вслед за героем В.П., удивленно спросить: "А зачем она нужна, гармония?" Соборность же - явление принципиально иное. Человек преодолевает в ней и свою ограниченность, и зацикленность на себе самом. Соборное сознание не поглощает личности, не растворяет ее. Личность остается со всей своей неповторимостью, со всем богатством своего внутреннего со- держания. И в то же время она оказывается связанной с другими столь же неповторимыми личностями, и эта связь позволяет ей выйти за собствен- ные пределы. Тогда и возникает не фальшивая, а истинная гармония. Тут действительно уместна аналогия с музыкой, с аккордом. Если индивидуа- лизм - это одна лишь нота, если коллективизм - чудовищная какофония разных нот, в которой никакое ухо их уже и не уловит, то соборность - это именно аккорд, сочетание нескольких нот, определенным образом рас- положенных по высоте. Когда звучит аккорд, в нем отдельные звуки не умирают, но, соединенные вместе, они создают эффект, который ни одна из нот, взятая по отдельности, дать не могла. И ни одну ноту нельзя из аккорда выбросить - все тогда пропадет. И нельзя заменить одну ноту другой - случится то же самое. Прямая противоположность взаимозаменяе- мым "винтикам" коллективистской мясорубки. Так где же, в чем же видна соборность в произведениях Крапивина? А все в том же - во взаимоотношениях героев, в том аккорде, который воз- никает при их объединении. "Один да один - не один", мудро заметил Бе- лый Шарик. Слово "коллектив" по понятным причинам настолько въелось в наше сознание, что и применительно к произведениям Крапивина породило штамп - "ребячьи коллективы". Я буду пользоваться другим словом - Экипаж (в традициях моей любимой "Колыбельной..."). С ними мы сталкиваемся пус- кай и не во всех, но в большинстве книг В.П. И всюду мы замечаем, что Экипажи существуют лишь потому, что их члены - разные. И в то же время в чем-то единые. Прежде всего в том, что ценность другого ставят выше собственной ценности. Героям В.П. хорошо в отрядах, но если бы все ог- раничивалось стремлением к психологическому комфорту, они не продержа- лись бы и двух месяцев. Для героев Крапивина характерно стремление де- литься, стремление дать больше, чем получили (что, кстати, естественно для христианской любви). Именно этим стремлением делиться и скрепляют- ся Экипажи. Будь то отряд "Эспада" (трилогия "Мальчик со шпагой"), будь то команда "Капитана Гранта" в "Колыбельной" или пятеро в "Голу- бятне..." Экипаж нельзя рассматривать просто как объединение близких по духу людей. Это и нечто целое, несводимое к ним (точно так же, как и аккорд не сводится к нескольким одновременно звучащим нотам; для аккорда важ- ны и соотношения этих нот по высоте, а эти соотношения существуют вне нот. Нота не знает, что такое интервал, пока не прозвучит другая но- та). Экипаж заключает в себя больше энергии, чем сумма внутренних энергий его членов (кстати, прямая аналогия с атомным ядром). Он пита- ет своих членов этой "дополнительной" энергией - и люди становятся добрее, чем каждый порознь, смелее, сильнее. Он придает смысл их жизни - и не внешним принуждением, а в силу свободы каждого. Сейчас я выскажу мысль, которую, по-видимому, мне не простят. Ате- исты обидятся за неприятное сравнение, верующие оскорбятся по той же причине, но "с другой стороны". Так вот. В Экипажах, по-моему, отраже- ны некоторые особенности Церкви. Разумеется, если понимать Церковь не как исторически обусловленную властную структуру, а так, как понимаем ее мы, православные христиане. То есть, мистическое единство верующих во Христа, не зависящее от ограничений пространства и времени, как ду- ховный организм, в котором живет и действует Дух Святой. Разумеется, модель есть модель - пока она остается таковою, ее сходство с изображаемой реальностью будет весьма относительным. Так почему же я осмелился на подобное сравнение? Ну, во-первых, отношения между членами Экипажей весьма похожи на отношение между членами Церкви. Связаны и те и другие любовью. И те, и другие вступили в эти отношения свободно. Причиной вступления было стремление к некому "полюсу", некой безусловной ценности, придающей смысл всей обыденной жизни. Во-вторых, сходство внешней организации. Отсутствие "высших" и "низших", единство всех перед лицом той самой Ценности. И в то же вре- мя определенная структурность, "разделение труда". Но разница в служе- ниях естественна и не означает чью-либо духовную дискриминацию. "Посе- му, страдает ли один член, страдают с ним все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены. И вы - тело Христово, а порознь - чле- ны" (1 послание к Коринфянам; 12, 26-27) Разумеется, этим сходство и исчерпывается. Одного лишь подобия от- ношений совершенно недостаточно. Церковь ведь не есть только любовь между ее членами. И уж тем более не сводится Церковь к тем или иным организационным формам. Она неотделима от своей веры, своего свиде- тельства, она живет в своих таинствах и охраняется Духом Святым. Охра- няется, прежде всего, от искажения своей мистической сути, от полного слияния с миром, с его идеями и ценностями (слово "мир", конечно, оз- начает здесь не мир как Вселенную, не мир как отсутствие войн, а лишь систему ценностей, вытекающую из конкретной политической и экономичес- кой ситуации). Но достаточно и того, что есть. Могу лишь добавить, что сам я, крестившись и войдя в Церковь, почувствовал в самой ее атмосфере, в каких-то мельчайших, почти не уловимых деталях нечто знакомое. Знако- мое, между прочим, по книгам В.П. От них, если выражаться высоким шти- лем, исходит свет. Свет духовности. Но этот свет - отраженный. 5. Молитва Никакая вера, никакая духовная жизнь неотделима от молитвы. О том, что такое молитва, неверующие чаще всего имеют искаженное представле- ние. На самом же деле молитва - это обращение к высшей Реальности, это разговор с Богом. Чтобы этот разговор получился, человек должен быть предельно искренним. Человек в таком разговоре должен полностью "выло- житься". Как ни мала, как ни слаба его вера, но ее необходимо исполь- зовать полностью. Все, что накоплено в душе, все запасы любви, надеж- ды, доверия - все надо представить Собеседнику. Иначе получится иллю- зия, самообман. Бог, разумеется, услышит человека, но Его ответ не пробьется сквозь корку внутренней лжи и самоуспокоенности. Сейчас не место говорить о внешних сторонах молитвы, об ее языке, о разнице между молитвой и молитвословием. Желающие могут обратиться к литературе, которой сейчас очень много и которая (по крайней мере, в крупных городах) всем доступна. Я хочу сказать о другом. О том, что герои Крапивина при всем своем внешнем атеизме (в коем глупо было бы их обвинять) умеют молиться. Ка- залось бы, парадокс. Как можно молиться, не признавая существования Бога? Однако парадокс тут видится лишь далекому от религии человеку. На самом деле абсолютного неверия не бывает. Любой человек, независимо от своих сознательных убеждений, в той или иной мере ощущает бытие Божье, т.е. какую-то, пускай малую веру, но имеет. Она, эта вера, мо- жет сидеть глубоко в душе (как сейчас модно выражаться, "в глубинах подсознания"), она может лишь изредка проявляться, но она есть. И пока она есть, молитва возможна. Пускай без слов, пускай выражающаяся лишь в трудноуловимых настроениях, пускай совершенно наивная, "неправиль- ная". Все равно она подобна горячему угольку, от которого, при благоп- риятных условиях, вспыхнет настоящее пламя. Так вот, молитва весьма часто встречается в произведениях В.П. Его герои могут не понимать, Кому они молятся, им трудно подбирать слова, рассудок у них при этом часто конфликтует с сердцем, но они молятся. И это действительно молитва - ведь они в своем обращении к невидимому началу предельно честны. Они молятся не ради интереса, не ставя психо- логические эксперименты, не для "приличия" или "на всякий случай". Лишь когда по-настоящему допекло, они всеми силами своей души обраща- ются за помощью... неизвестно к Кому. (То есть это им неизвестно). Примеров можно привести много. Проще всего, конечно, взять поздние произведения Крапивина, например, цикл повестей "В глубине Великого Кристалла", где он, на мой взгляд, ближе всего подошел к осознанной вере, или роман-трилогию "Острова и капитаны" - вещь совершенно реа- листическую, и оттого в плане религиозной своей подоплеки более убеди- тельную. Но чтобы лучше доказать свою мысль, я обращусь к относительно старой крапивинской повести - "Сказки Севки Глущенко". О религии Севка знал все то, что положено было знать советскому ок- тябренку. И тем не менее вышло так, что в Бога он поверил. Получилось это как бы случайно. Зашел к соседям, услышал не слишком серьезный разговор, в коем упоминали Бога, дал услышанному атеистическую оценку. Но после... поверил. На сознательном уровне убеждая себя, что это мыс- ленная игра, что на самом деле ничего такого нет, он поверил именно так, как это и следует делать - сердцем. Поверил, потому что иначе не мог справиться с приоткрывшейся ему беспомощностью, хрупкостью мира, с наличием в жизни зла. "Тогда... - подумал Севка. - Тогда... может, он и вправду есть?" Севке была нужна защита от страха. От нависшей над всем белым светом беды. Севка не мог долго жить под тяжестью такой громадной угрозы..." И вот тут совершается духовный переворот. От этого гипотетического признания Бога делается огромный шаг дальше. От слова "Он" совершается переход к слову "Ты". "Бог... - мысленно сказал Севка. - Ты, если есть на свете, помоги, ладно? Тебе же это совсем легко... Ну, пожалуйста! Я тебя очень-очень прошу!" Вот уже и первая настоящая молитва. Вот и росток веры. Нельзя же говорить "Ты", нельзя просить, если совершенно не веришь в существова- ние Того, Кого просишь! Так в Севкиной душе появляется тайна. Он, конечно, не в состоянии дать себе отчет в серьезности своей веры, тем более не имеет он пра- вильных представлений о Боге. Так, он воображает его мысленно в образе седого старика в матроске, сидящего у подножия каменной башни. Ну, ра- зумеется, с православной точки зрения такое недопустимо. Разумеется, займись такими вещами взрослый, сознательно верующий христианин - с полным правом можно было бы говорить о ереси, прелести и т. д. Но вто- роклассник Севка жил в СССР, на дворе стоял 1946-й год, и "Точного из- ложения православной веры" читать он уж никак не мог. Мысленные разговоры с Богом (молитвы!) продолжаются. От этих разго- воров Севке становится легче на душе, он чувствует себя увереннее в тех или иных жизненных ситуациях, он преодолевает появившийся у него с некоторых пор удушливый страх смерти. Но... Но пришло время вступать в пионеры. "Помимо всего прочего, Севка вспомнил, что пионеры не верят в Бога. Он не на шутку растерялся. Конечно, о Севкином Боге не знал ни один человек на свете. Но сам-то Севка знал. Выходит, он будет ненастоящий пионер? Все станут думать, что настоящий, а на самом деле нет... Севка размышлял долго. Сначала мысли суетливо прыгали, потом стали спокойнее и серьезнее. Севка принял решение. "Бог, ты не обижайся, - сказал он чуточку ви- новато. - Я больше не буду в тебя верить. Ты ведь видишь, что нель- зя... Ты только постарайся, чтобы я дожил до бессмертных таблеток, ладно? А больше я тебя ни о чем просить не буду и верить не буду, по- тому что вступаю в пионеры. Вот и все, бог. Прощай"". Вот тут и происходит слом. Тут уже не война между верой и рассуд- ком, тут посерьезнее. Надо ли говорить, что у девятилетнего мальчишки в те годы отношение к пионерской организации (да и вообще ко всей ком- мунистической трескотне) не могло не быть мистическим, религиозным. Ведь коммунизм сам по себе является псевдорелигией, как бы он ни прит- ворялся научным мировоззрением. Тут столкновение веры истинной и веры ложной. Но посмотрите, что происходит. Приняв под давлением "тьмы века сего" сторону лжи, отказываясь от Бога, сколь честен он и перед Богом, и перед собой! Не просто "перестал верить", а почувствовал необходи- мость выяснения отношений. Что, кстати, говорит о серьезности его "ин- туитивной" веры. Он тоскует, он страдает, и при всем при этом он иск- ренен. Сам он еще слишком мал, чтобы понять, что так просто веру не потеряешь. И между прочим, задумайтесь, откуда в нем эта искренность, эта честность, это ощущение, что Истина (которую он по малолетству и в силу обстоятельств времени спутал с подделкой) несовместима с ка- кой-либо фальшью, с ложью? Немного позже я постараюсь ответить на этот вопрос. А дальше происходит то, что должно было произойти. Вера никуда не ушла, лишь притаилась в душе. И вот - прорвалась. Тяжело заболела Сев- кина одноклассница, Алька. Медицина помочь ничем не могла, и никто по- мочь не мог. В том числе и небезызвестный товарищ Сталин, которому Севка собрался было писать письмо, но вовремя одумался. Ситуация без- надежная. Что оставалось Севке, кроме как вспомнить о преданном им Бо- ге? "...Правда! - отчаянно сказал Севка. - Только помоги ей выздоро- веть. Больше мне от тебя ничего не надо! Ну... - Севка помедлил и словно шагнул в глубокую страшную яму... - Ну, если хочешь, не надо мне никакого бессмертия. Никаких бессмертных лекарств не надо. Только пускай Алька не умирает, пока маленькая, ладно?" А что же Бог? Бог молчит. И в молчании этом Севка чувствует свою неискренность, с ужасом осознает, что не до конца был честен перед Бо- гом. "Ты думаешь - в пионеры собрался, а Богу молится, - с тоской сказал Севка. - Но я же последний раз. Я знаю, что тебя нет, но что мне де- латьто? Ну... Если иначе нельзя, пускай... Пускай не принимают в пио- неры. Только пусть поправится Алька!" Вот это уже по-настоящему. Это уже "от всей души нашей и от всего помышления нашего сердцем..." Масштабы такой жертвы (в той обстанов- ке!) мы едва ли способны представить. Надо ли говорить, что молитва была услышана и девочка поправилась? Что я могу прибавить к сказанному? По-моему, все ясно. И дай Бог нам, сознательным, убежденным христианам, прочитавшим горы мудрых книг, теоретически подкованным в тонкостях духовной жизни - дай Бог нам такую чистую, искреннюю веру, как у этого наивного, не посещавшего воскресную школу пацаненка. 6. Великое Служение Вот живет себе человек, живет как все, жизнью вроде бы доволен, на- шел свою "экологическую нишу", и он сам, и окружающие уверены, что все у него в порядке. И вдруг начинается что-то странное. В один миг ру- шится все, к чему он привык, рвутся все связи с таким уютным мирком - и оказывается человек лицом к лицу с самим собою. И тут он выясняет, что до сих пор самого себя и не знал. И что есть нечто, имеющее куда большую ценность, чем он сам. Что же ему делать в такой ситуации? Большинство уже поняло, кого я имею в виду. Конечно же, Корнелия Гласа из повести "Гуси-гуси, га-га-га..." Почему же я, говоря о делах религиозных, вспомнил именно его? Вроде бы ничего особо уж мистическо- го с ним не случилось. На самом же деле все, что с ним происходит, мистично. Во всем, с точки зрения верующего человека, видна рука Божия. Выдернула его из привычной обстановки, поставила на грань жизни и смерти - а дальше ре- шать самому Корнелию. Реализуется его свобода воли. Можно вернуться в привычное болото, можно пойти в другую сторону. Бог не принимает за него решение. Он лишь создает вокруг него такую обстановку, когда ре- шение становится неизбежным. Но никогда бы не стал Корнелий совсем иным человеком, не изменил бы круто свою судьбу, если бы не было под пеплом горячих углей, не было бы способности верить, надеяться и лю- бить. Незаметно для себя самого Корнелий привыкает не смотреть на свое существование как на главный факт во Вселенной. Он открывает, что ря- дом есть те, чья ценность никак не ниже его собственной, те, кому пло- хо, кто нуждается в его любви и защите. Несчастные, замученные дети, лишенные всех человеческих прав. Перед лицом этого факта собственные проблемы отодвигаются на дальний план, а потом и исчезают. Вернее, судьба этих (да и не только этих) ребятишек становится его единствен- ной собственной проблемой. Конечно, такое превращение происходит не сразу. "Ветхий человек" отчаянно сопротивляется. Всеми своими силами - доводами ли рассудка, биологическими ли потребностями, страхом ли смерти пытается он вернуть "внутреннего человека" в старую уютную клетку. И на каждом этапе этой борьбы Корнелий свободен. В любой момент он мог бы убежать. Сам ход событий то и дело подбрасывает ему такую возможность. Но... происходит парадоксальное. Именно тогда, когда за ним ведется охота, когда жизнь его висит на волоске, когда он голоден, измучен, - именно тогда он становится счастлив. У него появляется цель, и себя он осознает служи- телем. Человеком, которому поручено делать то, что он делает. И - сно- ва парадокс - лишь осознавая себя служителем, он осознает и свою сво- боду. Отныне его жизнь подчинена Истине (как бы смутно он сам Ее не осознавал), само его существование становится частью этой Истины, его личность, не исчезая, вливается в Нее. По-моему, именно так начинается святость (как бы ни шокировало мно- гих это слово). Бог призывает человека, тот оказывается в ситуации му- чительного выбора, но т.к. выбор отложить нельзя, ему приходится реа- лизовать свою свободу. А реализовав ее, открыть неведомые ранее глуби- ны и в себе, и в других, и в самой жизни. Бытие его обретает, таким образом, новый смысл, он оказывается способен полностью раскрыть изна- чально заложенные в нем образ и подобие Божии. И тем самым восстанав- ливает разорванное грехом единство с Богом. Конечно, я далек от того, чтобы отождествлять настоящих, реальных святых с Корнелием Гласом и подобными ему крапивинскими героями. Мо- дель никогда не совпадает с тем, что она призвана выражать. Разумеет- ся, реальная святость возможна лишь при наличии реальной и сознатель- ной веры, возможна лишь внутри Церкви. Герои В.П. - не святые. Но в их судьбах, в их душах происходят именно те процессы, что приводят к свя- тости. Талант Крапивина в том и выражается, что он смог показать, как это бывает. 7. Манекены Невозможно, говоря о религиозных мотивах, не коснуться и этой темы. Мы, христиане, знаем, что в мире существуют силы зла, воюющие против человека, стремящиеся его уничтожить именно как человека, сделать по- добным себе самим. Это - падшие ангелы, попросту говоря, бесы. Невозможно, чтобы человек, интуитивно чувствующий бытие Божие, не чувствовал бы и действия этих злых сил. Другое дело, что он думает о них на сознательном уровне. Однако на практике куда важнее содержимое не ума, но сердца. В книгах Крапивина, на мой взгляд, отражено существование и дейс- твие бесов. Пускай этим словом он, в силу понятных причин, как прави- ло, не пользуется, но достаточно верно (с православной точки зрения) описывает ситуацию. В его произведениях (как и в жизни) мистическое зло редко действует в своем истинном виде, редко применяет внешнюю силу. Чаще всего оно проявляется в поступках людей. Ведь основное бесовское средство - действие через человека. Люди, думая, что поступают по своей воле, на самом деле подчиняются командам демонов. Бесы внушают им те или иные чувства, мысли, настроения. Конечно, от человека зависит, принять ли внушенное, или с негодованием отбросить. Но ведь не все же отбрасыва- ют. И вот в книгах Крапивина с поразительной достоверностью показано, как пытается зло войти в человеческую душу. Читая эти страницы, чувс- твуешь, что происходит нечто сознательно кем-то планируемое, управляе- мое. Возникает ощущение находящейся "за кадром" чьей-то злой личности, реализуется чья-то мерзкая воля. Реализуется, опять повторю, через атаку на человеческую душу. При- веду один лишь пример такой атаки: "Журка ощутил полную власть над этим пацаненком. Его можно было поставить на колени, можно было отлу- пить, и он не стал бы сопротивляться. На миг такое всесилие сладко об- радовало Журку. Но если один всесилен - другой полностью беспомощен. А ужас такой беспомощности Журка когда-то сам испытал. Он вздрогнул. Нет, не хотел он для этого мальчишки ни боли, ни унижения..." (роман "Журавленок и молнии"). Типичная схема "помысел - рассмотрение - от- вержение". Кстати, интересно было бы проследить по книгам Крапивина весьма ха- рактерное бесовское воздействие, когда человек подталкивается к самоу- бийству. Тут, прежде всего, уместно вспомнить трилогию "Острова и ка- питаны", где сия тема имеет немаловажное значение. Но есть и Журка в "Журавленке и молниях", в минуту отчаянья готовый броситься из окна, есть и писатель Решилов в "Лоцмане", готовый ступить на черный винд- серфер, Ярослав Родин в "Голубятне...", когда все его друзья, как он думает, погибли. (Характерная деталь - Яр чувствует, что даже если там, за гранью, ничего не будет, желтая тоска все равно останется). Есть и другие примеры. Мне трудно судить, насколько точно В.П. изобра- жает психологию суицида, но нигде я не почувствовал фальши. Есть, однако, у Крапивина книга, где бесы действуют уже не столь прикрыто. В "Голубятне на желтой поляне" возникают некие "манекены". Странные, таинственные существа, ни имеющие собственной оболочки, пользующиеся материей манекенов и памятников в качестве тел (у меня, кстати, сразу возникает ассоциация с песней Галича "Ночной дозор"). "Манекены" владеют неимоверными, по человеческим меркам, возможностя- ми. Они запросто вертят галактиками, проникают в параллельные миры, замыкают время в кольцо. Сами себя они называют "иной формой разума". Весьма распространенная в наше время маска. У них - грандиозные планы переустройства Мироздания, они пытаются создать "мыслящую галактику". Тут вообще уже из-под маски видны ослиные уши. Знаем мы, кто возомнил себя равным Творцу, и что из этого вышло. Есть в романе и явные намеки (или проговорки?). Так, "манекены" не имеют имен. Они обозначают себя местоимениями или прозвищами. Тут для христианина все ясно. Дьявол и примкнувшие к нему духи, отпав от Бога, лишились и своих имен. Ведь имя означает, помимо всего прочего, мисти- ческую связь с Создателем. Падение бесов в том и состояло, что связь эту они оборвали. Слова "дьявол", "сатана" и т. д. не являются имена- ми. Это нарицательные существительные, кажущиеся именами собственными лишь потому, что пришли к нам непереведенными из древнееврейского язы- ка. Там они, однако, имели значения "противник", "клеветник". Как еще обозначать злых духов, раз уж настоящих имен у них нет? Один из героев романа, Глеб Вяткин, довольно точно сравнил "манеке- нов" с тараканами на кухне. Тараканы - паразиты, нуждающиеся в чем-то (точнее, ком-то), за чей счет можно поживиться. Бессмысленно давить тараканов - они все равно расплодятся. Единственное средство их выг- нать - это добиться на кухне чистоты. В чистоте они не выживут. Вряд ли кто из христиан скажет, что подобное сравнение не применимо к бе- сам. Что интересно, "манекены", при всем своем могуществе и коварстве, все же уязвимы. Их не берет мощнейший лазерный излучатель, но обыкно- венный резиновый мячик, согретый детскими руками, сконцентрировавший в себе детскую радость, любовь, надежду, пробивает их насквозь. Есть, по-моему, некоторая аналогия со святой водой, с крестным знамением, с именем Иисуса, которые изгоняют бесов (если применяются с верой). Вот что интересно. Как писатель, судя по всему, не слишком знакомый с богословской литературой, практически полностью не знакомый с цер- ковной практикой, обычный российский интеллигент второй половины XX века - как он сумел столь точно и богословски верно изобразить сущ- ность сил зла? ...В общем, пора завершить рассмотрение частностей и ответить на главный вопрос. 8. Как это у него получается? Чтобы ответить на этот вопрос, вновь придется начать издалека. Су- ществует распространенное убеждение, что во все века и эпохи, во всех странах, у всех народов одна и та же нравственность, одни и те же представления о добре и зле, о чести и достоинстве личности, о спра- ведливости и подлости. Т.е. "общечеловеческая мораль", "общечеловечес- кие ценности" и т. д. Они, эти ценности, вроде как существуют незави- симо от религии, культуры, исторической обстановки. Так ли это? В какой-то мере, несомненно. Действительно, человек хранит в себе образ и подобие Божии, и потому ему присуща способность различать доброе и злое, справедливое и несправедливое. К добру чело- век стремится, зло его расстраивает, тяготит. И это действительно не зависит от исторической ситуации. Но если мы посмотрим глубже, вглядимся в содержание этих понятий - "добро" и "зло", то увидим, сколь велика тут разница в представлениях, как сильно зависят эти представления от внешних обстоятельств. Приме- ров можно привести множество. Скажем, в античном мире рабство не считалось злом. Быть рабом, ко- нечно же, никому не хотелось, но никто не делал из этого вывода, что рабство само по себе недопустимо. Подобно тому, как в наши дни из того факта, что есть богатые и есть бедные, никто не делает уже вывода, что нужно отменить собственность. Все мы знаем, к чему это привело на практике. С нашей просвещенной точки зрения физические наказания как учебное средство недопустимы. Во времена, допустим, Киевской Руси думали нес- колько иначе. Причем, я полагаю, учителя в ту эпоху по своим нравс- твенным качествам были ничуть не хуже наших современных "школьных ра- ботников". Никто из нас не сомневается, что женщина имеет то же право на жизнь, что и мужчина. В древнем Китае, однако, если в семье рождалось слишком много девочек, лишних убивали. Или просто выбрасывали. (Или, как в Японии, продавали торговцам-странникам). Мы понимаем, что физические недостатки не лишают человека никаких прав, что больные и инвалиды - такие же люди, как и мы, ничем не хуже. А в древней Спарте новорожденных с отклонениями в развитии сбрасывали со скалы. В древней Иудее прокаженные считались нечистыми перед Богом, их презирали, изгоняли из общины и вообще не считали за людей. В деревнях еще относительно недавно преследовали девушек, которые по тем или иным причинам (часто от них не зависящим) не сумели сохра- нить свою девственность. Причем если рождался ребенок, презрение "доб- рых людей" переносилось и на него. Я думаю, примеров достаточно. Самое главное, все эти люди, которые порабощали, пороли, убивали младенцев, изгоняли прокаженных, издева- лись над несчастными женщинами - эти люди были (по меркам своей эпохи) совершенно нормальны, они были в ладах с тогдашними нравственными кри- териями. Речь ведь идет не о подлецах и негодяях, которые действитель- но во все века и у всех народов похожи как близнецы-братья. Речь о норме. Что же из всего этого следует? А тот простой (и для многих неприят- ный) факт, что наши представления о добре и зле, наши представления о том, каковы должны быть отношения между людьми - наши представления не универсальны. Общечеловеческие ценности, непонятно откуда на бедное человечество свалившиеся - это мираж. Наши ценности берут начало в на- шей истории. А история наша (европейской цивилизации вообще и России в частнос- ти) - история христианская. "Общечеловеческие" наши ценности - это на самом деле ценности евангельские. Пускай многие об их происхождении забыли (или не знали), но это действительно так. Более того. Можно по- казать, что такие вещи, как "человеческое достоинство", "личность" со всеми ее правами и т. д. вошли в человеческий обиход лишь благодаря Церкви, ее богословским догматам, которые, обмирщаясь, и стали неявным обоснованием гуманизма. /Такие вещи, как инквизиция, продажа индульгенций, семейка Борджиа на святейшем престоле и т. д. - это ведь все следствия искажения дог- матов, что привело к извращению как внутреннего, так и внешнего цер- ковного устроения. Дело вовсе не в том, что католики - люди дурные и злонамеренные. Они-то, средневековые католики, по своим нравственным качествам были, видимо, получше нас. Но в силу богословских ошибок своих предшественников они оказались в такой печальной ситуации./ Сотни поколений наших предков были верующими людьми. Вера для них не была лишь теоретическими взглядами, она пронизывала всю их жизнь, их отношения друг с другом и с собой, с государством и с природой. Вера определяла их культуру, их быт, даже их экономику. Конечно, не надо думать, что все они были такими уж праведными. На светлые стороны их веры накладывалась присущая человеку греховность, вера их претерпевала мучительные изменения, вспыхивали ереси, имело место невежество, обря- доверие, смешение христианства с грубым, примитивным (либо наоборот, тонким и изощренным) язычеством. Не будь всего этого, мы жили бы сей- час на Святой Руси, а не в СНГ. Другое дело, что этого, видимо, и не могло не случиться. И вот революция. Строительство социализма. Борьба с религиозным дурманом. Появились поколения людей, ничего о религии не знающих, на- сильственно от всякой веры оторванных, оболваненных коммунистической пропагандой. Так что же, вера исчезла? Что же, Господь оставил нашу страну? Ничего подобного. Ни Церковь не исчезла, ни вера. Она, вера, как бы ушла в подполье. Лишенная возможности проявляться как раньше, она, тем не менее, продолжала жить на каком-то ином уровне людских душ. Порож- денные верой ценности жили в народе, проявляясь в человеческих взаимо- отношениях. И даже те, кто умом отвергал религию, Церковь, на деле подвергался ее неявному воздействию. "Без труда не вынешь рыбку из пруда", "Сам погибай - а товарища выручай", "Не плюй в колодец" - эти пословицы мы все знали с раннего детства. А ведь выраженные в них нор- мы имеют религиозное происхождение. Детей воспитывали, быть может, ни слова не говоря им о Боге, о Церкви, но сам стиль отношений в семье, те песенки, что пели им мамы, образ жизни родителей, да и улица с ее ребячьими порядками - все это влияло на ум и сердце. /Между прочими, влияла, как ни странно, и сама коммунистическая идеология, в которой остались некоторые архетипы религиозного созна- ния. При всей своей бесовской сущности коммунистическая идейность на бытовом уровне нередко воспитывала чисто религиозные черты характера: стремление к идеалу, веру в конечное торжество справедливости, стрем- ление к собственной (пусть неверно понятой) праведности, необходимость борьбы со злом, мессианское сознание, желание единства теории и прак- тики и т. д. Все эти вещи родились не в мозгах Маркса-Энгельса-Лени- на-Сталина, а перекочевали в "единственно правильное учение" из доре- волюционного массового сознания, которое при всей тогдашней секуляри- зации и безобразиях церковной действительности, все же основывалось на религии, на учении и практике Православной Церкви./ И через все это, через сферу душевного, действовал (и, конечно, дейс- твует и сейчас) Бог. Если невозможна нормальная, естественная религи- озная жизнь - Бог все равно найдет какие-то пути, чтобы привести к се- бе обманутых, оболваненных пропагандой людей. Кстати, еще в V веке Блаженный Августин говорил: "Не все, принадлежащие к зримой церкви, принадлежат к церкви незримой, и не все, принадлежащие к незримой церкви, принадлежат к церкви зримой". Вот и получилось так, что поколение Крапивина, не по своей воле ли- шенное религиозного воспитания, все же не было оставлено Богом. Когда нет бинтов - прикладывают подорожник. И самая обычная жизненная дейс- твительность давала возможность в глубине души почувствовать, воссоз- дать в какой-то мере то, к чему изначально призван человек. Пускай в мозгах была сумятица, пускай на сознательном уровне большинство счита- ло себя безбожниками - а в сердцах у них между тем жил Господь. В этом я вижу ответ на вопросы: откуда в творчестве Крапивина бе- рутся религиозные мотивы? Почему он так правильно все эти вещи изобра- жает? И почему при всем при этом он до сих пор к Церкви не пришел? 9. На Дороге Теперь пора перейти к сознательным взглядам Крапивина на веру и Церковь. Конечно, судить об этом можно только по его книгам. Каких-ли- бо публичных заявлений В.П. не делает, во всяком случае, мне об этом ничего не известно. В принципе, это хорошо, и вот почему. Наверное, всем ясно, что устойчивой, окончательной позиции по отношению к рели- гии у Крапивина еще нет. Поэтому любое его заявление, будь это дифи- рамбы Церкви или, наоборот, суровая критика, приковало бы его (по крайней мере, в сознании читателей) к этой текущей его позиции. А по- зиция потому и текущая, что течет, меняется. Ему пришлось бы тратить дополнительные силы, чтобы разрушать сложившийся стереотип. Кроме то- го, он, по-видимому, ощущает колоссальную личную ответственность за сказанное им слово. Что, кстати, само по себе свойственно всерьез ве- рующему человеку. И выносить на суд широкой общественности то, в чем сам еще до конца не уверен, Крапивин вряд ли станет. Обычный человек в разговоре с друзьями может позволить себе выска- зать незрелую, неустойчивую мысль. Писатель, слова которого разнесутся по всей стране, такого позволить себе не может. Правда, В.П. кое о чем все же обмолвился в интервью, данных ТС. Приведу несколько примеров. Юрий Никитин: Ваше отношение к религии - сильно ли оно изменилось? В.К. А я что - высказывал когда-то отношение к религии? Юрий Никитин: Так сформулирован вопрос. Лучше, наверно, спросить просто - ваше отношение к религии? В.К. ...Дело в том, что отношение к религии - вопрос достаточно... личный, интимный и глубокий. И говорить на эту тему мне, честно гово- ря, не очень хотелось бы... То, что вы по книгам можете видеть, что я далеко не материалист, - верно ведь? Юрий Никитин: Да. В.К. Ну, вот так оно и есть. ("Та сторона", э4, беседа с Владиславом Крапивиным от 29.12.93) Юрий Никитин: В чем вы видите различие между религией и верой? В.К. Религия - это, наверно, целая идеологическая система, постро- енная на основе веры, но приспособленная уже к данному времени, к дан- ным общественным формациям, к данным потребностям. А вера - это есть просто ощущение, уверенность человека в том, что ему дорого, в незыб- лемости этих явлений, постулатов, высших сил. Юрий Никитин: Считаете ли вы обязательным веру для людей, которые работают с детьми? В.К. Веру во что? Игорь Глотов: Ну, видимо, подразумевается - в Бога. Юрий Никитин: Нет, не обязательно. Веру в вашем понимании. В.К. Нет, признаться, не думаю. Я думаю, что абсолютно честный и порядочный в своих убеждениях атеист вполне может работать с детьми, потому что эта порядочность и честность не даст ему воспитывать обяза- тельных атеистов из детей. Он всегда будет широк в своих взглядах и всегда предоставит детям право выбора. А вообще, вера, конечно, вещь весьма полезная для тех, кто работает с детьми. В.К. <...> Во что превратили религию? Уже в орудие политики. И все настолько откровенно... ("ТС", э7, беседа с Владиславом Крапивиным от 5.07.94) Вот, по-моему, и все публичные высказывания В.П. на эту тему. О чем они свидетельствуют? На мой взгляд, не так уж близок Крапивин к вере (разумеется, здесь речь идет не о том, что в сердце, а лишь об умс- твенных, сознательных убеждениях). То, что он не считает себя атеистом и материалистом - это как раз понятно. Гораздо интереснее - как давно он перестал числить себя по сему ведомству? Ведь в наше "постперестро- ечное" время осталось очень мало людей, открыто объявляющих себя ате- истами и исповедующих диамат. Большинство атеистов сделались агности- ками (т.е. считают, что ответов на коренные вопросы бытия вообще не существует, во всяком случае, они человечеству недоступны, а значит, и нечего головы этим забивать). Агностиком, конечно же, Крапивин не стал. Это ведь очень скучно и бесплодно. Видимо, на сознательном уровне он признает осмысленность бытия, наличие некого высшего Начала, сотворившего мир (см. в повести "Дырчатая луна" диалог Леся и Гайки). Но то, что это высшее Начало - не безличное нечто, а Некто, что Он - Личность - вот этого В.П., на- верное, пока не осознал. Его представления о вере и о религии, о взаимоотношении между ними нельзя, конечно, назвать совершенно ложными. В чем-то такой взгляд уместен. Тем не менее, эти его слова говорят лишь о том, что смотрит он на религию глазами либерального гуманиста. Он, кажется, нашел им, религии и вере, некую "экологическую нишу" как внутри человека, так и в обществе. Он признает полезность веры, испытывает симпатию к людям верующим (например, потому, что это полезно в работе с детьми. Подход, если уж называть вещи своими именами, весьма утилитарный). Что же касается его отношения к Церкви, то он, как и положено либе- ральному гуманисту, похоже, отождествляет Церковь и церковную органи- зацию, т.е. конкретную административную структуру ("церковные влас- ти"). Кстати говоря, в оценке действия "церковных властей" я во многом с ним согласен. Проблема В.П. в том, что о реальной ситуации в Церкви он судит не столько по личному опыту (которого, скорее всего, нет), а по материалам прессы и телевидения. Стоит ли удивляться резкости суж- дений? Можно ли требовать от Крапивина большего? Не думаю. Тут вообще нельзя ни от кого ничего требовать. Он не обрел пока сознательной ве- ры, не вошел в Церковь. Неизвестно, произойдет ли это когда-нибудь. Но что движение есть - несомненно. И здесь я хочу сказать вот о чем. Не дай Бог, если уверовав на соз- нательном уровне, войдя в церковную действительность, В.П. начнет то и дело вставлять в свои книги иконы, храмы, священников, лампады, свечи и чудеса. Казалось бы, странно слышать такое от верующего человека. Но я убежден в своей правоте. Для того чтобы все вышеперечисленное (хра- мы, священники и т. д.) действительно было уместным в художественном произведении, действительно выглядело бы естественным, необходим со- вершенно иной жизненный путь, другая дорога к вере. Но Господь дал В.П. именно ту, по которой он идет. Именно на этой дороге он полностью реализуется как художник, как человек творчества. В своих книгах он, часто сам о том не зная, ставит глубокие религиозные вопросы, показы- вает глубину верующей души, создает, как принято сейчас выражаться, "вторую реальность". Но делает он это своими, вполне определенными средствами. Восторги неофита тут могут все испортить. Лучшее, что мо- жет быть - это если он и дальше будет писать так, как пишет. Даже если говорить о пользе его книг, о влиянии их на детей, то, по-моему, для религиозного воспитания он делает максимум того, что мо- жет. Теоретические познания, равно как и практику церковной жизни, де- ти должны получать не из книг В.П. Для этого есть храм, есть воскрес- ные школы, различные курсы, книги. Родители, в конце концов. Крапивин же своими книгами делает другое. Он не сеет семена, не поливает и не собирает урожай. Он готовит почву для всего этого. ...Мне кажется, те места из последних крапивинских произведений, где имеют место храмы, священники и т. д., не самые удачные в его творчестве. Может, я ошибаюсь (дай Бог мне ошибиться!), но он, по-ви- димому, пишет то, о чем знает понаслышке. Так, весьма странными выгля- дят изображенные им священники. Они мало похожи на реальных православ- ных батюшек. Они не то чтобы хуже или лучше. Они - другие. Отец Дмитрий (повесть "Крик петуха") почему-то говорит на какой-то удивительной смеси церковнославянского языка и современного, рафиниро- ванноинтеллигентного русского. Мне, во всяком случае, священники с та- кой речью не попадались. Уверяю вас, они на самом деле говорят совер- шенно нормально! Возникает к тому же ощущение, будто отец Дмитрий все время извиняется перед окружающими за свое священство и старается по- меньше их этим "травмировать". В остальном же он, отец Дмитрий - прос- то хороший, добрый и умный человек. Но почему при этом он одет в рясу - не совсем понятно. То же самое можно сказать и об отце Евгении ("Синий город на Садо- вой"). Тот, правда, говорит вполне обычным языком, но возникает тот же вопрос: в чем его "особость"? Почему он священник? По-моему, это самый типичный крапивинский герой, "ребячий комиссар", если уж пользоваться термином застойных лет. Что-то вроде Олега из "Мальчика со шпагой". С той лишь разницей, что в рясе и с крестом. Его собственное объяснение своего жизненного выбора (насмотрелся смертей в Афганистане и понял, что должна быть какая-то высшая справедливость) не то чтобы несостоя- тельно, но как-то недостаточно. Подобных этико-гносеологических сооб- ражений мало, чтобы принять столь глобальное решение. На мой взгляд, тут необходим довольно серьезный опыт веры, молитвы, ощущения присутс- твия Божия, Его благодати. Точнее говоря, крапивинский герой, отец Ев- гений, и в самом деле мог на основе своих афганских впечатлений обрес- ти веру, а позднее и стать священником. Но сам процесс длился бы куда дольше, и вел бы себя отец Евгений несколько иначе. Конечно, все это лишь мои предположения. Но мне как-то трудно представить православного батюшку, рубящего ребром ладони кирпичи, а затем принимающего кара- тистскую стойку (столкновение с лейтенантом Щаговым). Священник, на- верное, нашел бы какие-то иные средства. Тем более, что по церковным канонам "Повелеваем епископа, или пресвитера, или диакона, биющего верных согрешающих, или неверных обидевших, и через сие устрашати хо- тящего, извергати из священного сана. Ибо Господь отнюдь нас сему не учил: напротив того, сам быв ударяем, не наносил ударов, укоряем, не укорял взаимно, страдая, не угрожал" (27-е Апостольское правило). Во всяком случае, не чувствуется, что отец Евгений, избирая подоб- ную тактику боя, понимал, чем рискует. Да и вообще, слишком легко он на вещи смотрит. По поводу сопротивления властям он даже как-то весело говорит: "Да, грешен. Но покаюсь, и Господь простит". Не уверен, что это правильная позиция (не само сопротивление, которое в данном случае уместно, а такое легкое отношение к покаянию), но даже будь она пра- вильной, реальный священник вряд ли произнес эти слова вслух, тем бо- лее перед враждебно настроенным человеком. (Впрочем, все последующие действия отца Евгения, включая "налет" на интернат, мне кажутся совер- шенно верными в той ситуации и канонам не противоречащими). Есть еще отец Леонид из "Лоцмана". Кстати, не просто священник, а монах. Настоятель монастыря. И, как это ни печально, он тоже не слиш- ком правдоподобен. Тоже складывается впечатление, что он - либеральный гуманист в клобуке. Конечно, он говорит много верного, да и стиль его речи (в описанной ситуации) особых возражений не вызывает. Но мне ка- жется, те же самые мысли, что он высказывает, настоящий монах выразил бы иначе. Некоторые его слова, вполне естественные в устах самого Кра- пивина, выглядят странными в речи православного инока. Кроме того, ре- занула меня еще одна деталь. На несколько ехидный вопрос Решилова, на- шел ли он в монастырских стенах истину, отец Леонид отвечает, что нет. Зато он познал, что не есть истина. Это само по себе не так уж мало. "Но и не так уж много" - парирует Решилов. На самом деле в монастырь идут (если отрешиться от карьеристов и т. п.) не ради поиска истины. Идут потому, что Истина коснулась их сер- дец, и потому всю последующую жизнь люди хотят посвятить служению Ей. Они частично уже знают Истину, принимая постриг. Бог не по заслугам, но по своей таинственной воле является человеку, и тот чувствует невы- разимую словами радость, чувствует исходящую от Него любовь. А потом это чувство пропадает, но в сердце остается о нем память. И всю свою дальнейшую жизнь человек стремится восстановить этот миг единства с Богом. Для этого нужно перестроить свою душу, а это тяжелейшее дело. На этом пути возникает множество соблазнов, боковых коридоров, что выглядят заманчиво, но от Истины уводят. И в этом смысле отец Леонид прав, говоря, что узнал, чем не является Истина. Однако, не знай он, чем Она является, он бы не выжил в монастыре. Еще раз повторяю, многие живут годами и ничем не отличаются от мирских людей, это печальная действительность, но по авторскомуто замыслу отец Леонид - не из та- ких. Он и в самом деле "взыскующий Града". (Кстати сказать, кто из крапивинских героев больше всего похож на православного священника, и своей речью, и поведением - это, как ни странно, Альбин Ксото (настоятель Петр) в повести "Гуси-гуси, га-га-га...". Если, конечно, отвлечься от его богословских рассужде- ний, представляющих чисто авторские взгляды. То же самое можно сказать об отце Венедикте из "Корабликов"). Что же из всего этого следует? Крапивин изображает не реальных свя- щеннослужителей, а свои представления о них. Видит их не такими, какие они есть на самом деле, а такими, каких ему хочется.