         Летний сад... Елагин дворец... Исаакиевская площадь... Английская набережная... Дом Фаберже... Мраморный дворец... Этот город часто называют детищем Петра Великого, а был ли бы велик Петр без этого детища? Спорный вопрос, но, построив этот город, он заслуженно обрел бессмертие.
        Московские триумфальные ворота... Нарвские триумфальные ворота... Теперь это просто памятники. Мы и не задумываемся над тем, что прежде это были действительно ворота -- ворота города.
        Аптекарский остров... Заячий остров... Кронверкский... Крестовский... Березовый... Новая Голландия... С появлением метро, горожане перестали ощущать себя островитянами; или, быть может, еще раньше, перестав пользоваться этими прекрасными каналами, мы забыли, что живем на островах; теперь уже мало кто помнит, что на протяжении двух столетий по петербургским каналам вывозили отбросы и доставляли продукты.
        Стрелка Васильевского острова... Манеж... Медный всадник... Казанский собор... Марсово Поле... Вечностью веет от этих названий. Вечностью и, пожалуй, стариной.
        Стариной? Но разве стар этот город?
        Достаточно оглянуться назад на срок четырех человеческих жизней средней продолжительности, чтобы увидеть на этом самом месте редкие убогие селения на фоне суровой и однообразной северной природы. На протяжении многих веков эти земли служили ареной многочисленных войн. Объектом особо ожесточенной борьбы было устье Невы, имевшее важное стратегическое и торговое значение для русского государства. В XIII веке Александр Невский отразил первый натиск врагов, стремившихся захватить русские земли, но на этом борьба не прекратилась. В начале XVII века, воспользовавшись временной слабостью русского государства, шведы захватили все земли по берегам Финского залива и Невы. Спустя столетие петровские победы вернули России ее исконные земли, и 16 мая 1703 года на Заячьем острове была заложена крепость, получившая позднее название Петропавловской.

                                Отсель грозить мы будем шведу,
                                Здесь будет город заложен
                                Назло надменному соседу.

        Построить крепость в районе вероятных столкновений с извечным врагом -- какая неоригинальная идея. Вокруг крепости вырастает город -- все это старо как мир. Новым было исполнение -- молодая столица быстро превратилась в самый прекрасный город на свете.
        Так стар ли этот город?
        Он один из самых молодых среди крупнейших городов мира, но, как известно, события производят на воображение человека такое же действие, как время; история Cанкт-Петербурга столь богата, что его летописи уже успели приобрести весьма почтенный вид.
        Иной наивный читатель уже потирает руки в предвкушении удовольствия; он усаживается в кресле поудобнее; ему кажется, что сейчас погаснет свет, негромко вступит рояль, и перед ним пройдет вся история Санкт-Петербурга; сначала ему покажут старинные гравюры и ветхие фотографии, затем черно-белые кадры немой и быстробегущей хроники, и, наконец, цветные кадры новейшей истории.
        ...Бараки рабов-строителей на Петербургском острове весной 1703 года... Незрелый мятеж на Сенатской в декабре 1825... Бегущие в темноте по Дворцовой набережной пьяные матросы поздней осенью 1917... Михаил Борзыкин (1) в свете прожекторов на сцене оцепленного ментами Зимнего стадиона...
        Нет, мы расскажем здесь лишь о нескольких днях из истории Санкт-Петербурга конца прошлого столетия. Тогда это был город с миллионным населением, город кричащих социальных и архитектурных контрастов, город господ и рабов. Это был город дворцов, особняков и город бедных лачуг. Город аристократов и биржевиков, министров и финансистов, прокуроров и адвокатов, жандармов и юнкеров, реакционных и либеральных газет, город разночинцев и первых студенческих волнений и рабочих стачек. Мы постараемся обогатить представление читателя об этом великом городе.
        Не претендуя на истину в последней инстанции, мы покажем на этих страницах несколько весьма значительных персонажей российской истории. Быть может, иной читатель не согласится с нами в их оценке. Не будем спорить, лишь скажем вслед за лордом Байроном:
        "I only say, suppose this supposition". (2)

Глава 1
ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ УЛЬЯНОВ

        Двадцать первого ноября 1895 года в Санкт-Петербурге выпал первый снег, а спустя неделю зима окончательно вступила в свои права. Нева замерзла, и по ней стали ходить и ездить; вместо экипажей всюду появились сани; на улицах горели костры, вокруг которых грелись слуги в ожидании своих господ; полным ходом шли приготовления к двум большим праздникам -- Новому году и Рождеству; через все ворота в столицу въезжали сани, груженные огромными заснеженными бочками: в город подвозили рыбу, икру, грибы и прочую снедь...
        Двадцать девятого ноября, в среду, в два часа пополудни по Мещанской улице шел молодой человек. Роста он был маленького, а сказать что-либо еще о его внешности не представлялось возможным, поскольку ввиду морозной погоды молодой человек с головы до ног был закутан в меха. Добавлю еще, что он звался Владимир Ильич Ульянов, что было ему двадцать пять лет, и что направлялся он в рюмочную, будучи в чрезвычайно раздраженном состоянии.
        Покидая канцелярию съезда мировых судей, г-н Ульянов всякий раз бывал раздражен: угнетала и тамошняя деятельность, и коллеги. А сегодня еще этот Волкенштейн (3) зачем-то туда приперся.
        -- Князь придет домой часов в шесть, -- рассуждал на ходу Ульянов. -- У меня еще уйма времени. Сейчас выпью водки, и сразу в библиотеку.
        Снег приятно скрипел под ногами, и настроение Ульянова постепенно улучшалось. Он шел мимо серого пятиэтажного здания, в котором располагались пивная Прадера и рюмочная "У Арины". Первый этаж этого дома (так же как и многих других петербургских домов) был расположен ниже уровня тротуара, поэтому г-ну Ульянову пришлось спуститься вниз на три ступеньки, чтобы войти в маленькую уютную рюмочную.
        Внутри было всего четыре столика, за одним из которых стоял высокий красивый молодой человек в хорошем костюме цвета маренго. Мебель и стены из красного дерева приятно гармонировали с полумраком, царившим здесь. На одной из стен висел охотничий пейзаж, по-видимому, кисти Веласкеса, а прекрасная девушка за стойкой словно сошла с полотна Паоло Веронезе.
        -- Добрый день, г-н Ульянов! Давненько вы не заглядывали.
        -- Здрасте-здрасте, милая Аринушка! -- скороговоркой поприветствовал девушку Ульянов, снимая с себя шубу и шапку.
        У него было некрасивое, но открытое и очень живое лицо, а недостаток роста сглаживался отличным сложением и замечательной ловкостью движений.
        -- Чем могу..? -- спросила прекрасная Арина.
        "Можешь-можешь!" -- подумал про себя Ульянов, а вслух сказал:
        -- Пятьдесят! Да-да, сегодня пятидесяти будет достаточно.
        -- Чем желаете закусить, г-н Ульянов? -- спросила Арина и поставила на стойку маленький серебряный поднос.
        Ульянов равнодушно пробежал глазами по многочисленным колбасам, чуть более заинтересованно осмотрел несколько сортов красной и белой рыбы, уже хотел было заказать черной икры, но передумал и остановил свой выбор на одной из самых знаменитых старинных русских закусок.
        -- Давненько я не ел соленых груздей, дорогая Арина Петровна!
        -- Это только потому, что вы давненько здесь не были! Вот и Аркадий Симонович на днях про вас вспоминал: выходит так, что вы и его не навещаете. Уезжали куда-нибудь?
        -- Да, нет, никуда я не уезжал, но здесь я и впрямь давно не был. А как поживает ваша матушка, милейшая Арина Петровна?
        -- Мама теперь часто болеет, а я без нее очень здесь устаю.
        Девушка поставила на поднос маленькую тарелочку с закуской и рюмку, после чего г-н Ульянов, взяв поднос, расположился за ближайшим к стойке столиком. Красивый молодой человек в хорошем костюме цвета маренго как-будто прислушивался к беседе наших молодых людей, но они не обращали на это ни малейшего внимания. Заметив, что Ульянов загляделся на коллекцию небольших охотничих пейзажей, висевших у нее над головой, Арина спросила:
        -- Вам нравятся эти картины, г-н Ульянов?
        Сама Арина нравилась Ульянову гораздо больше, чем пейзажи, но свойственная почти всем влюбленным робость всегда мешала ему сказать ей об этом.
        -- Да, очень, -- ответил он. -- Вероятно это малоизвестные произведения Веласкеса?
        -- Эти картины принадлежат кисти безвестного художника Исаака Кронверкского. Он был близким другом моего покойного отца. Большой охотничий пейзаж -- также его работа... Очень красиво и действительно похоже на Веласкеса.
        -- Ну, а что новенького у вас, Арина? -- спросил Ульянов.
        -- Я совсем жизни не вижу, все время здесь, -- пожаловалась Арина. -- Мама говорит, что наше дело недостойное. А Аркадий Симонович, напротив, утверждает, что нет дела более почетного, чем как следует накормить и напоить людей.
        Ульянов выпил водку, закусил крепким темнозеленым груздем и сказал:
        -- Я думаю, что добрейший Аркадий Симонович совершенно прав. Только вот время сейчас проклятое. Но сдается мне, что уже не за горами тот день, когда все изменится, и вам не придется более целыми днями пропадать в рюмочной.
        -- Но вы только что сказали...
        -- Да, сказал и готов повторить: дело ваше замечательное, но плохо то, что вы этим делом владеете. Ваше благосостояние полностью зависит от этой рюмочной, а это накладывает на вас чрезмерную ответственность. В результате вы жалуетесь, что не видите жизни.
        -- Но ведь должен же кто-то владеть этой рюмочной!
        -- Нет! Нет! И еще раз нет! Все рюмочные, пивные, рестораны, заводы, фабрики, многоквартирные дома -- все должно быть национализировано!
        -- Что значит "национализировано"? -- не поняла Арина.
        -- Это значит, что все вышеперечисленное будет принадлежать государству.
        -- И вы полагаете, что это будет хорошо? -- неуверенно спросила Арина.
        -- Я полагаю, что это будет замечательно! Налейте мне, пожалуйста, еще пятьдесят... Да, это будет замечательно! Сегодня все люди -- рабы!.. Большое спасибо, Аринушка.
        Выпив еще рюмочку, Ульянов с жаром продолжал:
        -- Одни -- рабы своей рюмочной, другие -- рабы своего завода, третьи -- рабы раба своего завода. Необходима полная национализация, чтобы все стали свободными.
        -- Но тогда по вашей же логике все станут рабами государства! -- возразила прекрасная Арина.
        -- Именно этот довод часто приводят противники социализма.
        -- Но разве они не правы? -- не отягощенная особыми философскими познаниями, но не обделенная природным здравым смыслом, Арина искренне пыталась разобраться в предмете спора.
        -- Это ложный довод, Арина Петровна! Невозможно быть рабом государства, потому что государство -- абстрактное понятие. Впрочем, это не столь важно, кто чей раб в большей степени. Важно, что все мы -- рабы частной собственности. В обществе будущего вы не будете владеть рюмочной, вы будете в ней работать! У вас будет восьмичасовой рабочий день, а в остальное время у вас не будет болеть голова об этой рюмочной. Вы будете читать книги, ходить в театр.
         Ульянов говорил страстно, с увлечением. Арина восторженно улыбалась, ей явно нравилась нарисованная перспектива.
        -- Я очень люблю читать, г-н Ульянов. Особенно сочинения г-на Дюма. Но, вы знаете, иногда посетители рассказывают истории, которые поинтереснее любого романа будут... На днях один молодой господин поведал мне, будто бы на краю города, там где заканчивается Забалканский проспект (4) и начинается Пулковский лес, стоит волшебный трактир. Рассказывают, что хозяин того трактира никогда не спит, и открыт трактир круглые сутки, а по ночам туда заходят влюбленные. И много еще удивительного рассказывают про то место.
        Вот тут бы Ульянову и пригласить девушку в чудесный трактир, но он уже сел на своего любимого конька.
        -- И заводы будут национализированы, и всем будет гарантирована работа. Не будет сегодняшнего неравенства между людьми. Средний рабочий будет получать почти на уровне директора, -- Ульянов продолжал уже шутливым тоном. -- И у него будет достаточно денег, чтобы ходить в рюмочную. Вечером рабочие радостной гурьбой вбегут сюда, а потом пойдут пить пиво к Аркадию Симоновичу!
        -- Который будет директором государственной пивной! -- расхохоталась Арина.
        -- Или поваром!.. Надо мне все-таки зайти к добрейшему Аркадию Симоновичу, -- спохватился Ульянов.
        -- Обязательно зайдите! -- обрадовалась Арина. -- Он только на днях вас вспоминал. Я уверена, что он будет очень рад вас видеть, г-н Ульянов.
        -- Прямо сейчас и зайду, -- сказал Ульянов, надевая шубу. -- До свидания, Арина Петровна. Передавайте привет и наилучшие пожелания вашей матушке.
        -- Не пропадайте, г-н Ульянов, -- напутствовала его Арина. -- Заходите почаще. С вами всегда приятно побеседовать.
        Выходя из рюмочной, Ульянов подумал, что вот опять он не сдержался, опять наговорил лишнего, причем наговорил Арине, которой это совершенно не интересно. Впрочем, почему не интересно? Разве ее это не касается? Она, что, на другой планете живет? Подумав об этом, Ульянов вдруг вспомнил, как в детстве он мечтал о контактах с другими мирами, о встрече с братьями по разуму. Он даже стихи на эту тему сочинил. Сейчас ему вспомнилась первая строка:

Ты и я идем без разных членов...

        Смысл этой строки теперь казался Ульянову не совсем понятным, хотя нечто инопланетное в ней несомненно было. Что там было дальше, Ульянов не помнил, да и некогда ему было сейчас это вспоминать, поскольку пивной ресторан Прадера, как уже говорилось выше, располагался в том же здании, что и рюмочная "У Арины".
        Аркадий Симонович Прадер был еврей. В этом не было ничего удивительного -- некоторые евреи имели специальное разрешение на проживание в Санкт-Петербурге. Никто не знал, за какие-такие заслуги имел подобное разрешение Аркадий Симонович, да и никого это не интересовало, поскольку пиво у него всегда было отменное, а еда -- выше всяческих похвал. В былые времена ресторан Прадера возле Адмиралтейской площади слыл весьма популярным среди петербуржцев, но лет двадцать назад Аркадий Симонович перебрался на Мещанскую.
        Зал был большой. За одними столами хитрые купцы расписывали преферанс, за другими глупые дворяне резались в вист. Любители шахмат могли арендовать здесь столик и комплект за 30 копеек в час. В самом дальнем углу стояли два биллиардных стола, и там вечно толпилась самая разнообразная публика. Многие приходили сюда просто пообедать или попить пива. Поговаривали, что здесь бывал сам Его Императорское Величество, впрочем инкогнито, скрываясь под именем полковника Бздилевича.
        Аркадий Симонович очень редко выходил в зал. Менялись официанты, но за стойкой каждый вечер уже много лет неизменно стоял Аркадий Симонович. Впрочем, не каждый вечер: по вторникам ресторан был закрыт, а Аркадий Симонович отправлялся в кафе "Доминик" играть в шахматы. Играть в своем ресторане он почему-то не любил.
        Но была среда, и, войдя в ресторан, Ульянов первым делом увидел невысокого симпатичного старичка с добрыми, чуть печальными глазами. Старичок стоял за стойкой и протирал полотенцем пивные кружки. Завидев приближающегося к стойке Ульянова, он искренне обрадовался и воскликнул:
        -- Сколько лет, сколько зим! Володенька, где вы пропадали столько времени? Мы с Ариночкой не далее как третьего дня вас вспоминали!
        -- Здравствуйте, милейший Аркадий Симонович! Виноват, действительно давно не заходил. А вы как? Как здоровье?
        -- Да не жалуюсь, не жалуюсь, Володенька!
        -- Выглядите вы прекрасно!
        -- Спасибо. Что будете кушать, Володенька?
        -- М-м... Салат из одуванчиков, черепаховый суп и пальчики аллигатора, пожалуйста!
        -- Вот пальчиков аллигатора у меня нет! -- засмеялся Аркадий Симонович. -- Что же делать?
        -- Ничего страшного! Я готов удовлетвориться соловьиными языками!
        -- Я всегда говорил, что у вас отменный вкус, Володенька!
        -- Спасибо, Аркадий Симонович, но я, как всегда, полагаюсь на ваш вкус!
        -- Благодарю вас! А пока кружечку светлого?
        -- Как всегда! -- согласился Ульянов.
        -- Извините, Володенька, я мигом! Свежие газеты перед вами, -- и налив Ульянову пива, старый Прадер куда-то исчез.
        Г-н Ульянов с кружкой пива пристроился прямо за стойкой и, взяв в руки свежий номер газеты "Новое время", пробежал глазами заголовки. "Дуэль князя Сергея Елпашева с поручиком А. Вистуевым"..."Кому на Руси жить хорошо?"..."Торжественный выход государя императора..." Он уже собирался отложить газету, как вдруг его внимание привлек следующий заголовок:

ШАХМАТНОЕ СОСТЯЗАНИЕ В С.-ПЕТЕРБУРГЕ и далее:

        "Два года назад Россия в первый раз увидела у себя заграничного маэстро, приехавшего по ее приглашению, и это был д-р З. Тарраш, приехавший в Спб. играть ставший знаменитым матч с Чигориным (окончившийся вничью: каждый выиграл по 9 партий при 4 ничьих). До этого русская жизнь еще не способна была создать что-нибудь равноценное тому, что уже давно видели у себя Западная Европа и Америка.
        Послезавтра в Петербурге начинается новое состязание, которое будет основано на других началах, но по существу повторит тот же принцип. Именно, это будет турнир, и этим Россия входит в круг государств уже как вполне равноправный член. Однако, к этому турниру из иностранцев приглашены только Ласкер, Пильсбери, Стейниц, Тарраш, а из русских -- один Чигорин. Нам понятно, почему прекрасная идея устройства матч-турнира между бесспорно сильнейшими игроками мира родилась именно в России, и мы должны признать, что, сообразуясь со своими наличными силами, устроители этого состязания..."

        Ульянов не дочитал весьма заинтересовавшую его статью, потому что в этот момент вернулся Аркадий Симонович с красивым блюдом в руках.
        -- Позвольте предложить вам, Володенька, вот эту порцию охотничьих сосисок с красной капустой и луком.
        -- Вы просто волшебник, Аркадий Симонович! -- воскликнул г-н Ульянов и хорошенько отхлебнул из своей кружки. От одного только вида этих копчененьких, с жирком, охотничьих сосисок Ульянова обуяла великая жажда.
        -- Если мне не изменяет память, красная капуста -- ваш любимый гарнир. Не так ли? -- осведомился Аркадий Симонович.
        -- Так!
        -- Ну, а когда мне случается вымачивать в уксусе репчатый лук, я всегда сразу вспоминаю вас, Володенька!
        -- Совершенно верно! Вам, как шахматисту, никогда не изменяет память. Кстати, вы читали эту статью?
        -- А, вы про этот турнир. К сожалению мне удастся попасть туда не раньше следующего вторника. А вы бываете у "Доминика", Володенька? Что-то я и там вас сто лет не видел.
        -- Я, признаться, давно там не был.
        -- А я вчера взял три партии из пяти у самого г-на Шифферса, получая пешку и ход! -- радостно сообщил старик. -- Правда Эмануил Степанович был в приличном подпитии, но он, по-моему, и в турнирах так играет.
        -- Я его вообще ни разу трезвым не видел! -- заметил Ульянов.
        -- К великому сожалению, я тоже, -- вздохнул Прадер. -- Если вы располагаете временем, Володенька, я вам покажу прекрасный этюд г-на Троицкого.
        -- А кто такой этот г-н Троцкий? -- спросил Ульянов.
        -- Не Троцкий, а Троицкий, (5) -- поправил Аркадий Симонович. -- В этом году "Новое время" опубликовало его первые этюды. Мне лично они очень нравятся. Хотите посмотреть?
        -- Я бы с удовольствием, но мне уже наверное пора бежать, -- сказал г-н Ульянов, доставая из кармана роскошные золотые часы -- подарок г-на Хардина.
        -- Сдается мне, Володенька, что вы занялись политикой, -- печально изрек Аркадий Симонович. -- Зря, не стоит она того.
        -- Но почему вы так решили?
        -- Мне так кажется, и это очень печально. Вам нужно играть в шахматы, посещать театры, читать книги, ухаживать за нашей прекрасной Ариной. Когда-нибудь вы поймете, Володенька, что все это очень важно, а политика не важна совсем.
        -- Еще только три часа, -- ушел от неприятной темы Ульянов. -- У меня еще найдется полчаса времени, чтобы посмотреть этюд г-на Троцкого.
        Ульянов не понимал почему, но именно с Аркадием Симоновичем ему не хотелось говорить о политике. Возможно причина была в том, что во время этих разговоров Ульянов нередко становился резким и раздраженным, а ему не хотелось быть таковым в общении с добрым стариком.
        -- Не Троцкого, а Троицкого! -- снова поправил Аркадий Симонович. -- Я пошел за шахматами!
        Ульянов тем временем ел и пил почти как Портос, и вернувшемуся с шахматами под мышкой Аркадию Симоновичу пришлось налить ему еще пива, что старик сделал с видимым удовольствием. После этого он раскрыл шахматную доску и принялся расставлять на ней фигуры, бормоча себе под нос нечто, понятное одним шахматистам.
        -- Так... Белый король на дэ пять, слон на эф четыре... м-м... пешка на жэ шесть... Черный король на эф восемь, пешки на е семь и на аш семь. Все! Белые выигрывают при своем ходе.
        -- Так-так, посмотрим! -- бодро сказал Ульянов.
        -- Этот этюд нелегко будет решить, -- сказал Аркадий Симонович. -- Придется вам посидеть над ним!
        -- Да позиция-то не выглядит особо сложной, -- задумчиво промолвил Ульянов.
        Минут пять он сосредоточенно обдумывал положение, а потом радостно воскликнул:
        -- Ага! Эврика! -- и показал решение.
        -- Да, очень красиво! -- старик Прадер, как завороженный, смотрел на доску. -- Быстро вы! У вас хорошие способности, Володенька, очень хорошие... Хотите еще этюд?
        -- Нет, спасибо. Мне пора. Я обязательно забегу к вам на днях.
        -- Заходите, заходите, Володенька. Я всегда вам рад. И, пожалуйста, помните, что я вам говорил. Обязательно подумайте на досуге над моими словами. Вы ведь понимаете, о чем я говорю?
        -- Да-да, -- пробормотал Ульянов.
        -- Вы понимаете, Володенька, с годами человек начинает отличать подлинные ценности от мнимых. И тогда многим людям становится обидно, потому что они понимают, что разменяли свои лучшие годы на медяки. После этого -- одни пытаются что-то изменить уже в зрелые годы, и становятся объектом насмешек бездушной толпы; другие живут воспоминаниями и сожалениями, понимая, что ничего изменить уже нельзя; третьи пытаются воплотить в своих детях то, что не смогли реализовать в себе. Не повторяйте ошибок этих людей! Развивайте свои шахматные способности, интересуйтесь литературой, живописью, пригласите Ариночку в оперу! А главное -- держитесь в стороне от политики. Я не знаю, каковы ваши убеждения... Вероятно, вы -- социалист?
        Ульянов пробормотал что-то невнятное, ему решительно не хотелось говорить с Прадером о политике. Между тем, старик продолжал:
        -- Я не имею ничего против социализма. Я где-то даже "за"... Но посвящать себя этому глупо и... небезопасно.
        -- Но ведь современное общество буквально разрывается от социальных противоречий! -- воскликнул Ульянов, не сдержавшись.
        -- Возможно, -- с доброй улыбкой согласился Аркадий Симонович.
        -- Тогда почему же вы считаете политические ценности мнимыми?
        -- Володенька, а вам не кажется абсурдным само сочетание слов -- "политические ценности?"
        -- Возможно я неудачно выразился, но это не меняет сути. Что может быть важнее, чем борьба за основные права человека?
        -- Решив одни проблемы, вы породите другие! Проблема современного общества -- в его бездушии. Представьте себе на минуту, что все люди мыслят так, как я пытаюсь сейчас заставить мыслить вас. Будут ли в таком обществе ущемляться права человека? Нужна ли будет ваша борьба?
        Ульянов молчал, пораженный. Он не был согласен, но чувствовал: есть что-то вечное в словах этого мудрого старика, что-то такое, что переживет все социальные потрясения, которые еще выпадут на долю человечества. Пройдут века, свершатся тысячи революций, родятся новые социальные системы, на смену одним лозунгам придут другие, а эти мысли навсегда останутся актуальными!
        Прадер немного выждал и добавил:
        -- Именно поэтому я говорю, что борьба за права человека есть борьба за духовное начало в человеке.
        -- И этому способствуют этюды г-на Троицкого? -- с улыбкой спросил Ульянов, задумчиво глядя на шахматную доску.
        -- Так же, как и любые другие произведения искусства!
        -- Логически опровергнуть вашу философию, видимо, невозможно, но я с ней не согласен, -- серьезно сказал Ульянов.
        -- Очень жаль, -- искренне огорчился старик.
        -- Дорогой Аркадий Симонович, мне пора!
        -- Очень рад был вас видеть, Володенька!
        -- Взаимно!
        -- Заходите!
        -- Обязательно! -- пообещал Ульянов.

Глава 2
МНЕМОЗИНА         Петербург особенно красив летом, в период белых ночей. Но и в декабре, одевшись в зимнюю белую одежду, он по-прежнему величествен. Создатели города хорошо продумали его цветовую гамму. Летом путешественника, знакомящегося с красотами Санкт-Петербурга, естественно тянет к Неве, а согретые ласковым северным солнцем голубые и желтые здания набережных выглядят особенно выигрышно при почти круглосуточном свете. Зимой, когда Нева, набушевавшись и вдоволь попугав добрых горожан, засыпает под ледяным покрывалом, мы обыкновенно стремимся в другие более укрытые от пронизывающих ветров части города, где серые чопорные дома удачно гармонируют с белым снегом, почти постоянным полумраком и застывшими голыми деревьями.
        Когда г-н Ульянов выходил из пивной, часы в церкви напротив пробили всего-то четверть пятого, но в городе уже темнело. В сумерках серые здания выглядели мрачно и неприветливо, повалил противный снег, и Ульянов подумал, что зря он, наверно, пил пиво в такую холодную погоду. Впрочем, ему посчастливилось быстро поймать извозчика, и вскоре он уже входил в теплое и приветливое помещение публичной библиотеки.
        Он любил "публичку", и его здесь знали и любили, потому что только здесь, среди океана книг, он становился таким спокойным, вежливым и доброжелательным, словно им овладевали царившие в библиотеке мудрость и доброта десятков поколений. Все ему здесь было до боли знакомо: и уходящая вверх мраморная лестница с периллами из красного дерева, и высокие, доходящие почти до потолка окна с выходом на Александринскую площадь, и скульптурная группа, изображающая муз, покровительниц литературы и истории, и огромный зал с бесчисленными рядами книжных полок... Тем более странное чувство охватило его в этот день, едва он вошел в главный зал. Что-то здесь было сегодня не так, и он сразу понял, что именно.
        -- Что это за дверь? -- воскликнул Ульянов, обращаясь к пожилой служительнице. -- Я никогда ее здесь не видел!
        Возможно, его вопрос не был услышан, или самой судьбе в тот день было угодно, чтобы Ульянов не получил ответа; во всяком случае женщина продолжала молча стирать пыль с больших темно-зеленых томов "Всемирной энциклопедии".
        За те два с лишним года, что Ульянов посещал публичную библиотеку, она не претерпела никаких изменений; но это отнюдь не означало, что перемены не были возможны. Поэтому, когда прошло первое невольное чувство удивления, Ульянова охватило любопытство: ведь эта дверь могла вести в новый интересный зал!
        Он подошел поближе. Перед ним была тяжелая благородная дверь из африканского красного дерева. Странная все-таки дверь! Впрочем, дверь-то была нормальная, и даже хорошая, но уж очень она отличалась от всех остальных дверей в библиотеке. Не случайно Ульянов сразу обратил на нее внимание. Поколебавшись какое-то мгновенье, он решительно взялся за массивную бронзовую ручку. Дверь оказалась не запертой.
        Ульянов вошел в маленькую, очень уютную комнату, буквально утопавщую в ярких экзотических цветах. Середину комнаты занимал письменный стол, на котором стоял какой-то диковинный аппарат. Рядом с аппаратом лежала книга, и больше книг в комнате не было.
        Как только Ульянов вошел, из-за стола навстречу ему поднялась поразительно красивая женщина. Ульянов мог с уверенностью сказать, что ему никогда еще не доводилось видеть столь изысканной красоты. Причем красота эта была совершенно неземная! Пышные черные волосы были уложены в странную, невиданную доселе Ульяновым, прическу. На женщине было красное платье необычного фасона, талия была обмотана черным шарфом. Странная какая-то была женщина, но очень красивая!
        -- Здравствуйте, Владимир Ильич! -- приветливо сказала она.
        -- Здравствуйте, сударыня, -- пролепетал удивленный Ульянов. -- Но я вас не знаю.
        -- Я -- богиня Мнемозина, (6) -- представилась женщина.
        -- Богиня!?
        -- Да, богиня!
        -- Этого не может быть! Не пытайтесь меня обмануть! Я -- убежденный материалист.
        -- Мы, боги, материальны и существуем независимо от вас и от ваших представлений о нас!
        -- Но почему тогда мы никогда не видим вас?
        -- Вы, люди, никогда не видите многих вещей, которые тем не менее реально существуют.
        -- Например?
        -- Например: электрическое поле!
        -- Но тогда почему я вас вижу сейчас?
        -- Потому что я прибыла сюда специально, чтобы встретиться с вами!
        -- Прибыли?.. Откуда? -- Ульянов никак не мог собраться с мыслями.
        -- Из будущего! -- Мнемозина стояла перед ним и улыбалась. У нее была холодная улыбка, делавшая ее похожей на статую. -- Вы, люди, способны перемещаться только в пространстве, а мы, боги, также свободно перемещаемся и во времени!
        -- И вы знаете будущее? -- наивно спросил Ульянов.
        -- Я знаю все! У вас, например, грандиозная судьба, Владимир Ильич! Вам удастся свершить все, о чем вы мечтаете, но это не принесет вам личного счастья. Напротив, ваша судьба будет трагична! После вашей смерти вас будут боготворить еще несколько десятилетий, но сто лет спустя вас будут проклинать, и многие будут даже утверждать, что вы -- еврей!.. Но не будем забегать вперед. Вы ведь пришли в библиотеку. Что бы вам хотелось почитать?
        -- Я бы почитал что-нибудь из Виктора Купера, -- сказал пораженный Ульянов.
        "Какого Виктора Купера? -- тотчас же подумал он. -- Что я такое говорю? Кто такой Виктор Купер? Я пьян или сошел с ума? Что все это значит?"
        -- Я... хотел сказать... Фенимора... Фенимора Купера, -- сказал Ульянов вслух.
        -- Вы сказали то, что должны были сказать! -- улыбаясь произнесла Мнемозина. -- Хотя Виктор Купер родится уже после вашей смерти, вам будет интересно его почитать! Садитесь за стол, пожалуйста.
        Ульянов послушно сел за письменный стол и взглянул на странный аппарат. Это был большой металлический ящик со светящимся экраном и клавиатурой, как у печатной машинки.
        -- Что это? -- спросил Ульянов.
        -- Компьютер, -- ответила Мнемозина, стоявшая у него за спиной. -- Вы ведь умеете печатать на машинке?
        -- Да.
        -- Вот и напечатайте -- Виктор Купер... Так... Хорошо!.. Теперь нажмите клавишу "Enter".
        На экране мгновенно возникло новое изображение.
        -- Теперь читайте! -- повелительно сказала Мнемозина.
КУПЕР ВИКТОР Биографическая справка

Родился

07.11.1977, Ленинград.

Умер

05.01.2033, Таллинн.

Образование:

Полиграфический институт, Москва; Институт Социологии, Прага. Российский писатель и социолог. Лауреат Геродотовской премии (2017 год); лауреат Нобелевской премии по литературе (2021 год).

Проза

"Таинственное исчезновение Владимира Макеева" (2008), "Мелкие неприятности Владимира Епишина" (2009), "Возвращение Владимира Макеева" (2017),"Снежные вершины Петрополиса" (2021), "2017 год" (2021), "Ричард Рауш" (2022).

Основные статьи

"Прав ли президент?" (2014), "По следам осьминских событий" (2017), "Еще раз о событиях в Осьмино" (2017), "Социальный вирус?"(2018), "Дело П.С. Джонса: Провокация века?" (2018), "Уничтожение Японии: преступление или наказание?" (2019), "Ричард Рауш. Штрихи к портрету" (2021), "Призрак бродит по Европе..." (2022), "Back to the Rauschism" (2023), "Константин Кинчев. К 70-летию со дня рождения" (2029).

        "Даже если это какой-то дьявольский розыгрыш, все равно любопытно, -- подумал Ульянов. -- Ведь даст же она мне сейчас что-нибудь почитать! Да и кому бы пришло в голову так меня розыгрывать? Да еще эта машина! Чертовщина какая-то!"
        -- Я, право, затрудняюсь сделать выбор, сударыня! -- сказал он вслух.
        -- А я уже выбрала за вас! -- властно сказала Мнемозина и указала на книгу, лежавшую возле компьютера.
        Ульянов взял книгу в руки. Собственно, это была даже не книга, а тоненькая брошюрка в ярко-красном переплете. Титульный лист гласил: ВИКТОР КУПЕР "2017 ГОД" (Отрывки из дневника Ларри Левистера, репортера "Hudson News")         -- Забирайте! Эта книга для вас! -- произнесла Мнемозина таким тоном, что Ульянов понял: аудиенция окончена.
        -- Когда я должен ее вернуть?
        -- Оставьте эту книгу себе. Едва ли мы с вами когда-нибудь увидимся вновь.
        -- Но...
        -- Никаких "но"! Всего вам доброго, Владимир Ильич!
        -- Прощайте!
        Ульянов вышел из загадочной комнаты, и быстрым шагом, не оборачиваясь, вышел из библиотеки. Если бы он оглянулся назад, то увидел бы, что красная дверь в стене исчезла, как только он ее захлопнул.

Глава 3
ВИКТОР АНДРЕЕВИЧ КНЯЗЕВ         Виктор Андреевич Князев, (7) которого друзья называли запросто Князь, в дневное время работал на бумажной фабрике Отто Кирхнера, а вечерами и по выходным являлся активным членом недавно основанного г-ном Ульяновым "Союза борьбы за освобождение рабочего класса."
        Князь занимал две смежные комнаты в огромной квартире на Съезжинской улице. Расположение было отличное: Петербургский остров, пять минут ходу до "Пушкаря". Однако Князь предпочитал пить дома и всегда с удовольствием принимал гостей.
        Одна из комнат служила ему одновременно спальней, столовой и гостиной. Другую он окрестил "аквариумом", хотя правильнее было бы назвать ее парником. Здесь в особой, любовно созданной Князем атмосфере, круглый год вызревали помидоры. Князь творил в "Аквариуме" такое, что г-н Ульянов уже видел в нем будущего министра сельского хозяйства новой России. Выращивание помидоров было любимым хобби Князя, а сами помидоры -- любимой закуской.
        Летом, конечно, помидорчиками никого уже в конце XIX века на Руси не удивишь, а вот зимой!..
        В тот вечер колокольчик у дверей прозвенел в половине седьмого. Князь открыл дверь. На пороге стоял Ульянов с небольшим свертком в одной руке и с огромной бутылкой водки в другой.
        -- Добрый вечер, Владимир Ильич! -- вежливо приветствовал гостя Князь. -- Давайте вашу бутылочку и проходите.
        Князь подвесил пока бутылку за окном (чтобы похолоднее!), принес из аквариума три крупных спелых помидора и принялся нарезать их в стеклянную миску. Был он среднего роста, крепкого сложения, с некрасивым, но славным лицом; когда он с деловитым видом нарезал помидоры, его рыжеватого цвета волосы свисали вниз, обнажая плешь.
        -- Картошечку я уже отварил, Владимир Ильич. Она еще горяченькая!
        -- Я, голубчик Виктор Андреич, хоть и обедал, а водочки, да еще с вашей знаменитой закусочкой -- с удовольствием! -- Ульянов уже сидел за столом, отогревая продрогшие члены. -- Да, морозы в этом году ранние.
        -- Я сам всего полчаса как пришел. Только картошки отварить и успел. Знаю, что за окном творится. Бр-р! А еще говорят, что когда снег -- теплее становится. Брехня!
        Князь дорезал помидорчики, залил их подсолнечным маслом, добавил чуть-чуть уксуса, щепотку соли и перца, и получилась аппетитнейшая закуска, известная среди членов "Союза борьбы за освобождение рабочего класса" как "княжеский салат".
        -- Вы, Виктор Андреич, бутылку у меня забрали, а на сверточек сей не обратили никакого внимания, -- сказал Ульянов, разворачивая на столе свой сверток. -- Между тем балычок заслуживает всяческого к себе уважения... К нему бы еще несколько колечек вымоченного в уксусе репчатого лука!
        Князь поставил на стол кастрюльку с отварным картофелем, миску "княжеского салата", два граненых стакана и принялся нарезать колечками луковицу. Ульянов хотя и привык пить водку из маленьких рюмочек, счел за благо промолчать. Князь нарезал сало, сложил его вместе с балыком на тарелку и посыпал все это колечками лука. Затем достал из-за окна водку; бутылка тут же запотела.
        -- Ух, ну и морозец на улице! Приходится согреваться. -- Князь откупорил бутыль и потер руки от приятных предвкушений. -- Для начала по целому?
        -- Да ты что!? -- Ульянова аж передернуло. -- По чуть-чуть.
        Князь послушно налил по половинке.
        Выпив, оба принялись усердно закусывать. Благо, закуска была мировая. Очень скоро Князь вновь поднял бутылку.
        -- Чересчур помногу наливаете, Виктор Андреич, -- сказал Ульянов. -- Я, пожалуй, пропущу.
        -- Хозяин -- барин! -- не стал уговаривать Князь. -- А я еще разок должен принять... Ух, хорошо!
        Князь с наслаждением закурил и продолжал:
        -- Сегодня приходит к нам в цех какой-то хрен в пиджаке... Такого, знаете, педерастического вида?
        Ульянов кивнул.
        -- Кстати, я хотел вас спросить, Владимир Ильич! Если я такого вот суплика повстречаю после работы... Как это будет с точки зрения нашей борьбы?
        -- Этого ни в коем случае не следует делать, Виктор Андреич! -- очень серьезно сказал Ульянов.
        -- Но ведь вы сами говорили, что интеллигенция -- это говно!
        -- Видите ли, Виктор Андреич... Если вы просто изобьете этого человека на улице, то это будет обыкновенное хулиганство. Но если вы это сделаете из идеологических соображений, то это уже террористический акт. А терроризм не есть современный метод революционной борьбы! Революционный процесс -- это не отдельные террористические акты. Современный революционный процесс -- это хорошо организованная борьба масс против эксплуататоров. Заметьте, против эксплуататоров, а не их прихлебателей в лице интеллигенции! Для этой борьбы нужна длительная подготовка, терпение. Сегодня нам очень нужна газета. Поэтому перейдем к делу, Виктор Андреич! Как у нас насчет завтра?
        -- Полный порядок, Владимир Ильич! -- ответил Князь. -- В семь часов вечера у Невзорих. (8) Адрес вы знаете.
        -- Кто будет?
        -- Вы почти всех знаете... Один будет новенький.
        -- Надежный?
        -- Замечательный парень!
        -- Виктор Андреич, дорогой, в нашем деле очень важна конспирация. "Замечательный парень" -- это недостаточная характеристика. Откуда вы его знаете? Почему ему доверяете? Кто он?
        -- Парень этот -- студент. Вроде бы студент-юрист.
        -- Что значит -- "вроде бы"?
        -- Я не спрашивал, Владимир Ильич, но наверняка юрист. Уголовное Уложение наизусть знает!
        -- Ну, а откуда вы его знаете?
        -- В камере познакомились, Владимир Ильич, неделю назад.
        -- Где-где познакомились?
        -- В камере. В общей полицейской камере. Нас с Меркулом (9) по пьянке забрали, а тот парень был задержан за распространение листовок социалистического содержания.
        -- Вы уверены в этом?
        -- Да. Его при мне допрашивали.
        -- Ну, хорошо, -- успокоился, наконец, Ульянов.
        -- Давайте еще выпьем!
        -- Давай! Только по чуть-чуть.
        Они выпили по чуть-чуть "за наше общее мужское дело", а потом еще по чуть-чуть "за наших девочек-студенток". После последнего тоста Князь заплетающимся языком по секрету рассказал, что Меркул недели три тому назад трахался с младшей Невзорихой, и последние дни подозрительно плохо себя чувствует.
        Ульянов не обратил особого внимания на эту историю, так как его мысли были заняты другим. Недавно он бросил курить и сейчас мучился при виде смолящего одну за одной Князя. В конце концов он сдался и с наслаждением закурил. После этого они договорились, что с понедельника оба бросают курить. Князь сказал, что он точно бросит и, что в этом нет никакой проблемы. Ульянов заметил, что пить тоже не мешало бы бросить, на что Князь ответил, что он и так не пьет.
        В общем, посидели отлично! Последний раз Ульянов так классно посидел три недели назад, когда они с Сильвиным (10) во время забастовки на табачной фабрике "Лаферм" посетили трактир, чтобы получить от рабочих фабрики сведения о ходе забастовки.
        В девять часов Князь отрубился, и приснилась ему Светочка Невзорова, убеждающая Ульянова, что сифилиса у нее нет. При этом она ужасно нервничала, путалась и почему-то называла Ульянова Леонидом Ильичом...
        Ульянов вышел на улицу. Снег закончился, прояснилось и стало еще холоднее. На небе высыпали звезды. Ульянов нетвердой походкой направился к неподалеку стоявшему извозчику.

Глава 4
2017 ГОД
(отрывки из дневника Ларри Левистера, репортера "Hudson News")

Общество не то, что частный человек: человека можно оскорбить,

можно оклеветать -- общество выше оскорблений и клеветы.

Если вы неверно изобразили его, если вы придали ему пороки

и недостатки, которых в нем нет, -- вам же хуже: вас не станут

читать, и ваши сочинения возбудят смех, как неудачные карикатуры.

Указать на истинный недостаток общества -- значит оказать ему услугу,

значит избавить его от недостатка.

В.БЕЛИНСКИЙ

I. Суббота, 26 августа, 8 часов утра

        -- С добрым утром! Я -- Колин Кэмпбелл. В эфире WMBC. На востоке Америки 8 часов утра. После выпуска последних известий вас ждет интервью с Глорией Торнтон. А сейчас новости этого часа вкратце.
        -- Британский премьер Уильям Кэннингэм назвал безумием отказ американских конгрессменов ратифицировать предложенную президентом поправку "О подавлении коммунизма".
        -- Группа конгрессменов-республиканцев учредила вчера в Вашингтоне "Комитет национального спасения".
        -- Президент Дойл заявил вчера, что он не сможет принять участия в предстоящей встрече лидеров стран большой девятки. В качестве причины Дойл назвал крайне напряженную внутриполитическую обстановку в Соединенных Штатах.
        -- По данным Нью-Йоркской Ассоциации по борьбе с синдромом Шарки на сегодняшний день в Соединенных Штатах зарегистрировано 2,766 млн. больных этим недугом.
        -- Сегодня в полдень на Нью-Йоркской Pennstation начнется санкционированный митинг Коммунистической партии США. Ожидается, что на митинге выступит лидер американских коммунистов Ричард Рауш.
        А теперь новости в подробном изложении...
        Я выключил радио, сел на кровати и закурил сигарету. Башка трещала, во рту пересохло, зверски хотелось пива. Все как обычно. И на кой хрен мне нужна эта сумасшедшая жизнь? Почему не уехать в Пенсильванию? Поближе к родителям. У меня там есть клочок земли. Построю дом. Буду пить пиво на заднем дворе, косить траву, работать в местной газетенке...
        Но я знал, что никогда всего этого не сделаю. И знал я, что сегодня мне придется отправиться на этот самый митинг на Pennstation. Будь они трижды прокляты, эти коммунисты вместе со своим митингом. С такого похмелья туда переться!
        Я встал, вышел на кухню, открыл холодильник. Пива, конечно, не было. В холодильнике вообще ничего не было кроме завернутой в пластиковый пакет половинки сандвича недельной свежести. В баре стояла одинокая, черт знает откуда взявшаяся, бутылка портвейна. Я налил себе целый стакан и понюхал. Омерзительно! Совершенно необходимо чем-нибудь запить, а холодильник пуст. Будем действовать по науке: врачи говорят, что полезнее всего пить сырую воду...
        Портвейн действовал быстро, как лекарство. Как только мне полегчало, я опять размечтался.
        В Пенсильвании я бы женился, и мой холодильник всегда был бы полон... Кока-кола, яйца, бекон, помидоры...
        Вот так у меня всегда! С утра проснешся -- о еде подумать страшно, а стоит похмелиться -- все мысли о жратве!
        Зазвонил телефон. "Наверняка шеф", -- подумал я и закурил сигарету. Телефон продолжал звонить. Я нажал кнопку и ответил. Кухня тут же наполнилась громким (как на стадионе, холера его дери!) голосом шефа. Кажется, даже чайник на плите задрожал, а каково было моей голове с похмелья!
        -- Ларри, привет! Как дела?.. Отлично... Слышал про митинг?.. Да, на Pennstation... Да, тебе... Сегодня до позднего вечера буду ждать твоего отчета... Да, необходимо... И желательно взять интервью у Ричарда Рауша... А ты постарайся... Отправляйся туда прямо сейчас, а то потом там не протолкнешься... Давай!..
        Так я и знал. Конечно туда идти мне, а не Расселу или, скажем, Каруччи. Потому что я -- черный, и мне будет легче там втереться. Это вслух не говорится, но подразумевается. Шеф конечно убежден, что все коммунисты -- черные. Я-то был пару раз на коммунистических митингах (разумеется по воле шефа!), и знаю, что в процентном отношении черных там не больше, чем, скажем, в конгрессе. Но если бы об этом узнал шеф, он бы подумал, что этим проклятым неграм даже митинговать лень. Опять же подумал бы, а не сказал вслух. Или даже сказал бы, но не в моем присутствии, а, скажем, в разговоре с Расселом. Хотя, вообще-то, мой шеф ничуть не хуже других. Но и не лучше...
        Об этом я думал, уже стоя под душем. Потом мои мысли потекли в ином направлении.
        Каким надо быть прирожденным идиотом (это я о себе!), чтобы торчать сейчас в самой гуще событий! Мне, что, больше всех надо? Ну захватят власть коммунисты. Мне-то что до этого? Будет даже забавно! Представляю себе, какая рожа будет у шефа, или у этого кретина Бенжамина! Отберут мой клочок земли в Пенсильвании? Да он мне, в общем-то, и на хрен не нужен. Плохо другое. Этому будет предшествовать путч, а потом возможны несколько лет репрессий. Умные люди пережидают подобные события в глуши, где-нибудь, скажем, в Пенсильвании. Почему мне стала так часто приходить на ум Пенсильвания? Раньше я, помнится, о ней никогда не вспоминал. Из-за обострения внутриполитической обстановки? Срабатывает инстинкт самосохранения? Или я старею? Ведь скоро мне исполнится тридцать шесть лет. Это, конечно, еще не старость, но половина жизни уже позади. Лучшая половина!
        Обо всем этом я думал, уже натягивая джинсы. Пора было идти завтракать. Я уже был одет и искал ключи, когда снова зазвонил телефон. Я нажал кнопку.
        -- Мистер Ларри Левистер!? -- радостно заорал какой-то идиот на другом конце провода. -- С добрым утром! Я -- Сирил Симпсон из Нью-Йоркского бюро социологических исследований. Мы проводим анонимный опрос общественного мнения. Нас интересует ваше мнение о Ричарде Рауше. Оцените его деятельность по следующей...
        Я выключил телефон. Так я им и поверил -- анонимный опрос. Небось, звонят прямехонько из ФБР. Что-нибудь не так скажешь, в твоей машине живо обнаружат наркотики. Интересно, а почему Раушу не подбросили наркотики? Видимо прошляпили, а теперь уже поздно. При демократии полиция должна быть порасторопнее. При тоталитарном режиме всегда можно забрать кого угодно, а при демократии -- чуть зазевались, и человек уже популярен, уже его не тронешь.
        Об этом я думаю уже на улице. Последняя декада августа, и жара такая, что можно офонареть. И многие, как я погляжу, уже офонарели. Вон, лежат на травке в парке, балдеют. И не только, между прочим, бездомные, некоторые -- в костюмчиках, начищенных туфлях, при галстучках. И правильно, кстати, делают! По субботам пашут только такие дураки, как я. И вот ведь что интересно: президент наклал в штаны так, что готов объявить чрезвычайное положение, а людям начхать. Не всем, конечно, но многим. И ведь они правы!
        Вот я, например, очень люблю Манхэттэн, и, наверное, никогда не смогу его покинуть. Я люблю эту беспорядочно снующую пеструю толпу, эти высочайшие в мире здания, мириады вечерних огней, маленькие уютные ресторанчики. Я люблю этот ритм, этот стиль. Может статься, что через несколько дней Манхэттэн станет ареной кровопролитной борьбы, но зачем мне отказываться от этого стиля сейчас, пока еще ничего не произошло?.. Я слышал, как вчера подобным образом рассуждал Ник Каруччи, а шеф с кретинской улыбочкой объяснял ему, что сейчас многое зависит от каждого из нас, что "мы все должны сплотиться, собраться, защитить, отстоять" и пр. И все это поучающим тоном, такими, знаете, штампами. И что самое любопытное: если начнется заваруха, мы с Ником скорее всего будем в самом водовороте, а шеф наверняка свалит. Он уже вчера говорил про какие-то неотложные дела в Канаде...
        Впрочем, начхать на политику далеко не всем: ведь кто-то же разрисовал все эти стены серпами да молотами. А с другой стороны, тот же Ник рассказывал мне, что в Италии это обычное дело...
        Вот и мой любимый афро-американский ресторанчик. Тимми, все-таки, герой! Нужно знать, что значит быть черным в Америке, чтобы понять как трудно открыть "черный" ресторан на углу Шестой авеню и 34-ой стрит. Мне было известно, что Тимми прилично заслал за право арендовать это помещение. Да и сейчас он имел постоянные проблемы, особенно с департаментом противопожарной безопасности.
        Ресторанчик маленький, но очень колоритный. Стены увешаны образцами черной живописи и портретами чернокожих музыкантов разных поколений -- от Пола Робсона до Глории Торнтон. Тимми как обычно болтается по залу с полотенцем на плече. Не знаю почему, но у него всегда на плече полотенце.
        -- Как жизнь, браток? -- это я его спрашиваю.
        -- Сам видишь, какая здесь жизнь, -- печально отвечает он. -- Что ты хочешь на завтрак?
        -- Яичницу с беконом и с помидорами, но прежде всего принеси пива!
        -- Тебе нужно поправить крышу? -- Тимми, наконец-то, улыбнулся.
        -- Вот именно, и чем быстрее, тем лучше.
        -- Какого тебе?
        -- Как обычно! -- нетерпеливо воскликнул я.
        Тимми принес бутылку "Карсберга" и порцию маринованых свиных ножек с кислой капустой. Соображает он в таких делах!
        -- Яичницу придется подождать, а для поправки крыши вот это -- самое то! -- сказал он, показывая на принесенную закуску.
        Я залпом выпил бокал пива и набросился на еду.
        -- Где это ты вчера так нажрался? -- спросил Тимми.
        -- В "Салониках". А ты что такой грустный нынче?
        -- А с чего веселиться? Сам видишь какое положение, -- Тимми тяжело вздохнул.
        -- Опасаешься, что они тронут мелких собственников?
        -- Черт их знает. Сам понимаешь -- нашему брату, да еще в центре Манхэттэна, -- Тимми снова вздохнул. -- Ты рассказывал, что у тебя участок в Пенсильвании...
        -- По-моему сейчас глупо что-либо продавать. Доллар все равно падает, а после революции деньги превратятся в порошок... С другой стороны, если все обойдется...
        -- Не обойдется, -- перебил меня Тимми. -- Ты слышал про сегодняшний митинг?
        -- Я даже туда пойду!.. По долгу службы, разумеется. Но неужели ты придаешь такое серьезное значение каким-то дурацким митингам? Ведь это такая же чушь, как митинг, скажем, республиканцев!
        -- Политика республиканцев -- это тоже очень серьезно, -- Тимми в третий раз вздохнул. -- Именно она породила коммунизм, как реакцию.
        -- Да, дело -- дрянь! -- сказал я.
        -- Куда уж хуже, -- отозвался Тимми и пошел за моей яичницей.
        -- Принеси мне еще пива! -- крикнул я ему вслед.
        "Дело -- дрянь, -- подумал я. -- Вчера Линда, сегодня Тимми. Если уж такие люди заговорили о политике, значит, действительно не обойдется."

Глава 5
ПОЛКОВНИК БЗДИЛЕВИЧ

        Старинный "Петрополь", основанный в 1803 году, ровно на сто лет моложе Санкт-Петербурга, но старее любого другого пивного бара на невских берегах. За свою двухвековую бытность "Петрополь" гостеприимно распахивал двери перед многими именитыми персонажами новой и новейшей истории. В разные времена здесь посиживали Александр Пушкин и Федор Достоевский, Михаил Барышников и Виктор Корчной, Федор Шаляпин и Аркадий Северный, Борис Гребенщиков и Иосиф Бродский, Владимир Казаченок и Юрий Желудков. В жарких спорах за кружкой пива не всегда рождалась истина, зато рождались новые мысли, двигавшие вперед культуру великого города.
        Надо только уметь пить пиво!
        Хорошо пить пиво летом. Солнечным летним утром совершить часовую прогулку по наиболее красивым местам Санкт-Петербурга, насладиться творениями великих зодчих, сполна ощутить на себе духоту зарождающегося нового дня. Неплохо пройтись, скажем, по Большому проспекту Петроградской стороны, затем по Тучкову мосту перейти на Васильевский остров и, в завершение прогулки, зайти в "Петрополь". Для начала приятно просто ощутить прохладу этого заведения и выпить одну-две кружки, чтобы освежиться, утолить жажду и возбудить аппетит. Затем вам подадут порцию горячих сосисок (отличительная особенность "Петрополя" во все времена!) и, конечно, опять пиво. Насытившись, вы закурите (если вы курящий, конечно!) и, не спеша потягивая пиво, заведете беседу с сидящим напротив незнакомым вам человеком.
        Хорошо пить пиво и зимой. Когда на улице мороз и метель, особенно уютно сидеть в "Петрополе" и изучать морозные узоры на стеклах, глядя на них изнутри. Именно здесь, под завыванье вьюги, рождались вдохновенные строки о "нашей прекрасной зимушке-зиме". Простой русский мужик -- извозчик, а тем более дворник, -- дифирамбов зиме не поет. Это все придумали сидящие в пивных поэты...
        В четверг, 30 ноября 1895 года, в "Петрополе" с самого утра царило оживление. За самым дальним от стойки угловым столиком друг против друга сидели два незнакомых между собой человека. Оба были еще совсем молоды: старшему из них едва исполнилось двадцать семь лет. Если упомянуть еще про невысокий рост обоих, то этим, пожалуй, и исчерпывалось сходство между молодыми людьми. Старший был одет в военный мундир. Его удлиненное с низким лбом лицо не изобличало большого ума, но свидетельствовало о развитом чувстве собственного достоинства и сознании исключительности занимаемого им положения. Словно в противовес этой холодной надменности, второй молодой человек был исключительно живой и темпераментный, с чуть хитроватым выражением лица и высоким "адвокатским" лбом.
        Какое-то время молодые люди сидели молча. При этом военный, не спеша, но и не отвлекаясь, поглощал пиво, а адвокат больше налегал на сосиски.
        После третьей или четвертой кружки военный заказал водки и обратился к своему визави:
        -- Разрешите представиться, сударь, -- полковник Бздилевич.
        -- Ульянов, адвокат, -- неохотно ответил наш старый знакомый, которого внимательный читатель, вероятно, уже узнал.
        В то утро г-н Ульянов не был расположен к беседе с кем бы то ни было. Проснувшись, он в первое мгновенье поразился причудливости собственных сновидений. Ничего удивительного, что после вчерашней пьянки ему снились похмелье и пиво, но все остальное!.. Однако потом, увидев на тумбочке книгу с серпом и молотом на красной обложке, он понял, что это был вовсе даже и не сон. Не мудрствуя лукаво, он решил первым делом позавтракать в "Петрополе", а затем продолжить чтение весьма заинтересовавшей его книги. Он не забывал также про вечернее заседание "Союза борьбы за освобождение рабочего класса". В общем, день ему предстоял напряженный, поэтому он пока ограничился одной кружкой пива, хотя уже приканчивал вторую порцию сосисок.
        -- Г-н Ульянов, давайте выпьем за здоровье нашего государя императора, -- предложил мнимый полковник.
        Посещая инкогнито питейные заведения Санкт-Петербурга, молодой Николай II любил пить с незнакомыми людьми за свое драгоценное здоровье.
        -- Благодарю вас, г-н полковник, -- вежливо ответил Ульянов. -- Но, к сожалению, я вынужден отказаться. У меня сегодня масса дел, и мне не хотелось бы с утра пить водку.
        -- Даже за здоровье государя императора?
        -- Даже за здоровье государя императора!
        -- Что ж, это весьма похвально, г-н Ульянов! Я понимаю: вам сегодня предстоит славно потрудиться на благо государя императора, поэтому вы хотите быть трезвым. Это весьма и весьма...
        -- Я -- адвокат, г-н полковник, -- прервал собеседника Ульянов, начиная раздражаться. -- И работаю только для блага моих клиентов. Что же касается императора, то при абсолютной монархии он не нуждается в услугах адвоката.
        -- И по-вашему, это плохо? -- спросил Николай II.
        -- По-моему, это преступно! -- ответил Ульянов.
        Император налил себе водки и незамедлительно выпил. Ульянов заказал себе еще одну кружку пива. Его взгляд случайно задержался на соседнем столике. Там сидел красивый молодой человек в хорошем костюме цвета маренго. Ульянов подумал, что где-то он уже видел этого человека, но не мог вспомнить, где именно. По-видимому, молодой человек только что пришел, так как ему еще даже не успели принести пива. Он курил, часто и глубоко затягиваясь, и Ульянову тоже мучительно захотелось закурить. Он не стал себя мучить и, подозвав официанта, заказал себе папиросы.
        -- А вам не кажется, г-н Ульянов, что для адвоката вы довольно странно рассуждаете? -- спросил полковник Бздилевич.
        -- Почему?
        -- Как может быть преступно то, что следует из законов государства?
        -- В данном случае я рассуждал не как адвокат, а как сторонник прогрессивной философии.
        -- Для юриста законы государства должны быть превыше всего, -- сказал мнимый полковник, наливая себе еще водки. -- А то, что вы называете прогрессивной философией -- это все софистика. При желании можно и взгляды террористов назвать прогрессивной философией. Или вы сочувствовали организации "Народная воля"?
        -- Я против терроризма, г-н полковник. Участвуя в заговоре народовольцев, восемь лет назад бессмысленно погиб мой старший брат. Я являюсь сторонником иных методов.
        Если бы полковник Бздилевич правильно понимал, сторонником каких-таких "иных методов" являлся г-н Ульянов, судьба нашего героя, а заодно и всего государства Российского, вероятно, сложилась бы иначе. Но мнимый полковник, не отличаясь особой проницательностью, подумал, что Ульянов имеет ввиду демократические методы борьбы. Ревниво оберегая собственные интересы, последний российский император, разумеется, ненавидел демократов, но не особенно их боялся.
        Полковник опять выпил. Он уже изрядно захмелел и поглядывал на своего собеседника с плохо скрываемой неприязнью.
        -- Демократия, г-н... м-м...
        -- Ульянов.
        -- Да, извините... Так вот, демократия стремится ограничить власть помазанников божьих. Поэтому как раз демократия преступна по своей сути. Хотя вам, как адвокату, конечно свойственно защищать преступников.
        Официант принес папиросы. Ульянов раскрыл коробочку и вежливо предложил полковнику угоститься.
        -- Я не курю, -- сказал полковник. -- Я лучше еще выпью.
        Полковник вылил остававшуюся в графинчике водку себе в рюмку, немедленно выпил и вскоре окончательно запьянел. Из-за соседнего столика за ним внимательно наблюдал красивый молодой человек в хорошем костюме цвета маренго.
        -- Демократы, адвокаты... Всех на хрен! -- бормотал заплетающимся языком полковник. -- Еще никогда ни один демократ не являлся хорошим строевиком... Как, впрочем, и адвокат!.. Евреи...
        Полковник уронил голову на стол и задремал.
        Ульянов допил свое пиво, расплатился с официантом и направился к выходу; он спешил в читальню. Сразу после его ухода, к уснувшему полковнику подсел молодой человек в костюме цвета маренго. Профессионально оглядевшись по сторонам, он ловко проверил полковничьи карманы.

Глава 6
2017 год

        II. Суббота, 26 августа, полдень

        Со стороны 7-ой авеню к Pennstation было трудно протолкнуться. Движение, конечно, было перекрыто, то и дело завывала полицейская сирена. Толпа, украшенная красными полотнищами и разноцветными шарами, выглядела весьма эффектно. Над входом был вывешен транспарант, гласивший:
"НАША ЦЕЛЬ -- КОММУНИЗМ!" Напротив, перед входом в Madison Square Garden, группа узкоглазых манифестантов держала транспарант с надписью:
"ПОБЕДА ДЕЛА ЧУЧХЕ -- ГЛАВНОЕ СОБЫТИЕ ЭПОХИ!"         Я с трудом пробился к зданию вокзала. У самого входа высокий черный парень раздавал какие-то листовки. Одет он был в потертые джинсы и грязноватую футболку с надписью:
"ИСПОЛЬЗУЙТЕ ПРЕЗЕРВАТИВЫ, ЧТОБЫ НЕ ЗАРАЗИТЬСЯ ДЕТСКОЙ БОЛЕЗНЬЮ ЛЕВИЗНЫ В КОММУНИЗМЕ!"         Вся эта обстановка что-то смутно мне напоминала. Что-то очень хорошее, но я не мог вспомнить -- что именно.
        Никогда еще мне не доводилось видеть такого столпотворения на Pennstation. Здесь смешались люди всех рас и национальностей. Впервые в жизни я видел в Америке толпу, в которой люди не кучковались по расовому или национальному признаку. А может быть это неплохо, подумалось мне. Не написать ли об этом? Нет, шефу нужно совсем другое. Интересно, как он это выразит? Я представил себе шефа: "Это важная мысль, Ларри, но сегодня у нас другая тема на повестке дня. Сегодня надо писать не об этом, хотя думать об этом следует уже сегодня!" Все-таки, как только человек дорастает до политизированной должности (безразлично в какой политике -- общегосударственной, заводской или редакционной), он сразу превращается в полнейшего идиота...
        Внутри также было много транспарантов, и царила какая-то приподнятая, праздничная атмосфера. Все эти люди были почему-то счастливы. Я снова поймал себя на мысли, что мне все это смутно о чем-то напоминает. В чем же дело? Вроде бы это обездоленные люди, пришедшие на коммунистический митинг, чтобы мобилизоваться для борьбы с эксплуататорами. Но почему у них такой счастливый вид?
        Внезапно я понял, в чем тут дело. Эти люди счастливы, потому что они собрались вместе, чтобы говорить правду! Чтобы говорить вещи, которые "не очень позволено" говорить! Чтобы вести себя естественно! А это уже очень и очень много! И дело тут было вовсе не в коммунизме. Вероятно, в иных коммунистических странах точно такие же люди с таким же энтузиазмом собирались на антикоммунистические митинги.
        Я вдруг понял, о чем напоминала мне эта обстановка. Я вспомнил рок-фестивали моих юных лет. Там царила точно такая же атмосфера.
        В центре зала, прямо перед гигантским информационным монитором, было сооружено некое подобие сцены. По странному совпадению, как только я вспомнил рок-фестивали, на эту импровизированную сцену вышли музыканты популярной группы "Князь треф". Акустика была ужасная, разбирать слова песен было нелегко, но принимали их все равно здорово. Исполнив пару песен, музыканты удалились.
        Через пять минут под приветственный гул толпы на той же сцене появился Ричард Рауш. Живьем я его видел впервые. Был он среднего роста, полный, лысый, с широким (именно широким, а не высоким) лбом и приятной открытой улыбкой. Одет он был удивительно просто -- кроссовки, старые потертые джинсы и ковбойка. На его левом плече сидел неизменный попугай. Этот большой синий карибский попугай давно уже стал своеобразной визитной карточкой Риччи Рауша. Несомненно он добавлял популярности как своему хозяину, так и всей партии американских коммунистов.
        Риччи поднял вверх обе руки, не то приветствуя собравшихся, не то призывая всех к тишине. Когда все, наконец, смолкли, он заговорил. Говорил он весьма банальные вещи: про эксплуатацию человека человеком, про неравные возможности в современном капиталистическом обществе. Во многом он повторял Чомского, а временами даже открыто его цитировал. Вновь, как и на предыдущих коммунистических митингах, я поймал себя на мысли, что в основном согласен с оратором.
        Речь Рауша по большей части состояла из простых предложений. Время от времени он употреблял умеренно сильные выражения, чем еще сильнее располагал к себе публику.
        В один момент случился очень забавный эпизод. Большую часть времени попугай спокойно сидел на плече у оратора, важно посматривая по сторонам. В ходе своего выступления Рауш задался вопросом: "Может ли трудовой люд добиться прихода к власти парламентским путем?" и умолк на какое-то мгновенье, прежде чем ответить. Воспользовавшись паузой, попугай хрипло произнес: "Ask me, if I give a shit!", чем чрезвычайно развеселил публику.
        Должен заметить, что если с первой частью речи Ричарда Рауша я был в целом согласен, то к моменту эпизода с попугаем мне уже многое казалось неясным. Что, например, понималось под "приходом к власти трудового люда"? И где проходила граница между "трудовым людом" и "нетрудовым"? И к какой категории относился, например, я? Или даже шеф? Ведь даже шефа я, при всем желании, не рискнул бы однозначно причислить к "нетрудовому люду"!
        Скептически оценив шансы "трудового люда" прийти к власти парламентским путем, Риччи Рауш сделал логический вывод о необходимости революционной борьбы. Он убеждал собравшихся, что все должно обойтись без кровопролития. По его словам выходило, что стоит "трудовому люду" сплотиться и решительно заявить о своих правах, как экспроприаторы немедленно отрекутся от власти и сами себя экспроприируют.
        Я уже почти не слушал оратора. Мне не давал покоя вопрос о принадлежности (или непринадлежности!) шефа к "трудовому люду". Вот так у меня всегда: влезет в голову какая-нибудь чушь, и ни о чем больше думать уже не могу. По моим размышлениям выходило, что шеф к "трудовому люду" принадлежит. Он вечно куда-то звонит, нервничает, суетится, посылает "факсы", вытаскивает из дипломата какие-то бумаги. Сейчас, например, время ланча. Я живо представил себе, как шеф с Бенжамином сидят в кафе "Old Jerusalem", как шеф нервно ерзает на стуле и объясняет Бенжамину, насколько важно взять сегодня интервью у Ричарда Рауша...
        Внезапно я осознал всю бессмысленность своего дальнейшего торчания на этом дурацком митинге. Увиденного и услышанного уже вполне достаточно, чтобы написать приличествующую случаю статью, а взять интервью у Рауша мне все равно не удастся.
        Пойду-ка я лучше домой, быстренько состряпаю статейку, и -- к Тимми. Весь вечер буду пить пиво!.. Линде звонить я сегодня не должен, она собиралась поехать к родителям, в Нью-Джерси... Давненько я не пил пиво как следует!.. А вечером, с факса Тимми, я отправлю шефу статью. Пусть этот идиот думает, что я пахал весь день. В понедельник я расскажу ему, как Рауш после выступления сразу сел в свой знаменитый обшарпанный "Мустанг", как я мгновенно поймал "желтый кэб", как мы с таксистом преследовали "Мустанг", пока нам не преградила путь колонна манифестантов с красными шариками. Я попытался вообразить себе эту картину, но вместо этого перед моими глазами возникли большая тарелка с маринованными свиными ножками, баночка с горчицей и запотевшие бутылочки "Карлсберга".
        Обо всем этом я размышлял уже проталкиваясь к выходу...

Глава 7
ЖРЕЦЫ КАИССЫ         Когда дом Романовых готовился отметить свое трехсотлетие, шахматная монархия еще переживала романтическую эпоху своей юности. Когда корона уже шаталась на головах российских властителей, поклонники Каиссы всего мира жаждали видеть на шахматном престоле законного монарха.
        С другой стороны, если корону Российской империи никто не оспаривал у ее владельца, то на шахматную корону к концу 1895 года насчитывалось по меньшей мере пять достойных претендентов. Четверым из них суждено было сойтись на берегах Невы в грандиозной шахматной битве. Задержимся ненадолго, читатель, чтобы почтить память этих замечательных бойцов, а также вспомнить обстоятельства, которые свели их в эти декабрьские дни на ристалище Северной Пальмиры.
        Подобно тому как человечество большую часть своей истории пребывало в первобытном состоянии, шахматы, зародившись в древности, в течение долгих столетий дремали в колыбели. Первые серьезные попытки научной систематизации игры были предприняты в XVIII веке, а первый международный турнир состоялся лишь в1851 году. До этого шахматные состязания неизменно представляли собой матчевую встречу двух игроков. Изучая историю этих матчей, можно почти безошибочно назвать сильнейшего шахматиста той или иной эпохи, но то были "некоронованные короли". Официально шахматная республика превратилась в монархию лишь в 1886 году. Учрежденный тогда титул "Champion of the World" получил Вильгельм Стейниц, победивший в матче Иоганна Германа Цукерторта.
        Вильгельм Стейниц!..
        О детстве и юности этого человека нам почти ничего не известно. Уроженец Праги, он впервые принимает участие в международном турнире в 1862 году, не добиваясь при этом особого успеха. Будущему чемпиону мира шел уже двадцать седьмой год. В таком возрасте знаменитые мастера уже были знаменитыми. И все же четырнадцать лет спустя Стейниц завоевал всеобщее признание в качестве сильнейшего шахматиста мира.
        Карликового роста, хромой, с огромным выпуклым лбом, обрамленным ярко-красными волосами, и с полубезумным взглядом этот человек был величайшим мыслителем всех времен и народов: он был мыслителем, сформулировавшим законы развития шахматной партии; он был мыслителем, идеи которого спустя столетие полностью сохранили свою актуальность; он был мыслителем, умевшим на практике постоять за правоту своих взглядов.
        А ведь было против кого постоять!
        Дважды, в 1889 и 1892 годах, оспаривал первенство у Стейница великий русский шахматист Михаил Чигорин. Оба раза он уступил, но блестящей игрой снискал себе восхищение шахматного мира и уважение своего могучего соперника.
        Сохранилось множество портретов Чигорина. С них на нас смотрит лицо истинного интеллектуала, человека несомненно благородного. В многочисленных книгах о Чигорине авторы обычно представляли великого русского маэстро как яркого комбинационного игрока, боровшегося с "догматическим" учением Стейница. Какая чушь! Чигорин был универсальным шахматистом, совершенно не нуждавшимся в столь наивных комплиментах. Многие его идеи живут и поныне. Достаточно сказать, что такой строгий критик, как Роберт Фишер, считает Чигорина одним из величайших шахматистов в истории! О шахматной универсальности Чигорина красноречиво говорят следующие слова Пильсбери: "Никогда не было мастера, который в такой мере сочетал бы в себе искусство атаки и защиты, как Чигорин".
        Еще одним претендентом на шахматную корону по праву считался немецкий врач Зигберт Тарраш. Многочисленные турнирные достижения, а также закончившийся вничью матч с Чигориным выдвинули Тарраша в число сильнейших шахматистов мира. Казалось, что матч Стейниц -- Тарраш неизбежен, тем более что Стейниц никогда не уклонялся от встречи с самым достойным. Но...
        В 1894 году Стейниц неожиданно принимает вызов молодого немецкого математика Эмануила Ласкера. Неожиданно потому, что успехи этого маэстро, лишь недавно дебютировавшего на международной арене, казались недостаточными для того чтобы бросить перчатку чемпиону. Но случилось непредвиденное! Эмануил Ласкер выиграл матч и стал вторым чемпионом мира.
        Победы при