ку? - Да, мадам, денежную. Это даст нам деньги, которых, как я считаю, достаточно, чтобы купить права, которые нам нужны. - Но это - огромная сумма, - сказала Райла. - Если мы пожелаем продавать их вообще, - добавил я. - Обещайте мне это, - попросил Хочкисс. - Хотя бы дайте нам возможность узнать, когда к вам обратятся другие, - не сомневаюсь, что другие будут. Дайте нам возможность встретиться с этими другими. - Не уверен, что мы можем сделать это, - сказал Бен. - Честно говоря, я убежден, что не сможем. Но мы учтем ваши пожелания. Стоя снаружи передвижного домика, наблюдая, как делегация во главе с Беном направляется по тропинке в Уиллоу-Бенд, я испытывал тревогу. Их позиция, их точка зрения улетучилась у меня из головы, и я не мог анализировать или определить отвращение, которое испытывал. На самом деле, говорил я себе, мне нужно было бы чувствовать к ним какую-то симпатию, так как до сих пор, не осознавая этого, я имел какое-то предубеждение против внедрения в определенные периоды истории человечества. Многому из того, что похоронено в прошлом, следует позволить так и остаться там похороненным. - Эйса, о чем ты думаешь? - спросила Райла. - Мне все это не нравится. Не знаю, почему. Все это в чем-то противоестественно. - Я чувствую то же самое. Они говорят, что хорошо заплатят. Не могу и представить, что у них для этого достаточно денег. Заикнись про миллион, и они упадут замертво. - Видишь ли, мне вообще не хочется иметь с ними никаких дел. При мысли об этом, я чувствую себя испачканным. Полагаю, нам следует узнать, что думают Бен и Куртни. Прибыли еще два сафари и тут же отправились в мел. Четвертое должно было прибыть несколькими днями позже. Неуклюжик, шаркая, пришел на холм навестить нас. Райла скормила ему немного салата и несколько морковок, которые нашла в холодильнике. Он пренебрег было морковками, но, схрупав одну, отказался от салата. Я отвел его в долину, и он бормотал и хрюкал на меня всю дорогу. Потом я опять пошел навестить Кошарика. Не найдя его в Мастодонии, я отправился за ним во фруктовый сад на ферме. Мы говорили недолго, потому что разговор был затруднен, но посидели рядом, чувствуя дружелюбие друг к другу, и это, казалось, удовлетворяло его. Странно, но меня это тоже удовлетворяло. Контакт с ним каким-то образом заставлял меня ощущать его доброе расположение. Я испытывал смешное чувство, что Кошарик пытается заговорить со мной. Не знаю, что заставляло меня так думать, но у меня создавалось такое ощущение. Я помню, как мальчиком обычно ходил плавать в Форелий ручей - забавное название, потому что форели в ручье не было. Может быть, в дни пионеров, когда белые впервые пришли на эти земли, несколько форелей там и водилось. Ручей впадал в реку как раз возле Уиллоу-Бенда, и течение там было слабое. В нескольких местах ручей едва сочился, но было там одно место, как раз перед впадением в реку, где образовалась запруда. Когда мы с моими приятелями были еще маленькими, до того, как родители позволяли нам плавать в реке, мы обычно плавали в этой запруде. Глубина в ней не превышала трех футов, а течения вообще не было. Пришлось бы сделать определенное усилие, чтобы утонуть в этой луже. Она обычно приносила нам массу радости в ленивые солнечные дни, но я так ясно вспомнил о ней по другой причине. Когда я уставал прыгать на глубоком месте, я ложился на мелком краю запруды, головой на берег, посыпанный гравием, а тело в воде, но едва покрыто ею. Лежать там было так хорошо, что порою забывалось, что у вас есть тело. Вода держала тело на весу, и вы переставали его чувствовать. И в этом пруду была масса мелких гольянов в два или три дюйма длиной, и если лежать там достаточно долго и вести себя спокойно, они подплывали к вам и начинали пощипывать пальцы ног, как-то особенно касаясь вас своими крошечными ротиками. Я полагаю, что они щипали высохшие участки кожи, цыпки, может быть - они были у большинства из нас, потому что мы ходили босиком и всегда были в синяках и ссадинах - и, я думаю, эти гольяны полагали, что кожа, корочки и засохшая кровь - для них вполне пригодная пища. Но в любом случае, лежа там, я чувствовал их своими ногами. Особенно пальцами ног. Они касались меня очень мягко и сощипывали мою плоть. Внутри меня нарастал бурлящий смех, кипящее счастье, что я могу быть с ними так близок. Вот так было и с Кошариком. Я чувствовал, что его мысли касаются моего мозга, трогают его ячейки, в точности как те гольяны в давнее время прикасались к моим пальцам. Ощущение было какое-то сверхъестественное, но оно меня не беспокоило, я снова чувствовал прилив бурлящего восторга от того, что мы с Кошариком можем так сблизиться. Потом я говорил себе, что все это было лишь мое воображение, хотя в то время мне казалось, что я чувствую эти мысленные касания очень ясно. Уйдя из сада, я тут же направился к офису Бена. Когда я вошел, он как раз говорил по телефону. Он обернулся ко мне со своей обычной широкой улыбкой. - Это Куртни. На побережье есть кинокомпания, которая хочет сделать нечто серьезное. Они хотят сделать фильм, в котором будет показана история Земли с докембрия и доныне. - Это всего лишь проект. Понимают ли они, сколько такая работа потребует времени? - Кажется, да. Эта идея их увлекает. Они хотят сделать хорошую работу. И готовы к тому, что она отнимает много времени. - Понимают ли они, что в ранние периоды они должны нести с собой кислород? До самого силура, а может и позже, в атмосфере не должно было быть много свободного кислорода, а это - около четырехсот миллионов лет назад. - Думаю, они понимают и это. Они упоминали об этом в разговоре с Куртни. Кажется, они проделали большую предварительную работу. - А Куртни - считает ли он, что это у них всерьез? Им бы проще было сделать дешевый фильм на доисторическом фоне, без претензий, этот же обойдется им в миллиарды. У них должны быть ученые, консультанты, которые интерпретировали бы то, что попадет на пленку. - Относительно стоимости ты прав. Куртни, кажется, думает, что этот фильм будет жирным куском в нашем бюджете. Это была хорошая новость, и я был доволен, потому что раньше мы имели дело только с Сафари Инкорпорейтед. - А об этом комитете Иисуса ты с Куртни говорил? - Говорил. Он не принимает их всерьез. Сомневается, что они смогут собрать наличные. Они провозглашают широкую церковную поддержку, но сомнительно, что смогут получить хоть что-нибудь. - Они фанатики, - сказал я, - а от фанатиков ничего хорошего ждать не стоит. Мне кажется, нужно написать им отказ. Четырьмя днями позже вернулось сафари номер три, на несколько дней раньше условленного срока. У них были богатые трофеи: полдюжины гигантских трицератопсов, три головы тиранозавров и гора трофеев помельче. Они должны были там оставаться обусловленные две недели, но клиент-охотник был ранен и они решили вернуться. - Он был в панике, - рассказывал мне белый охотник, - это вон тот волосатый, сзади. Стрелял он хорошо, но это животное добралось до него. Боже, оно чуть не добралось и до меня. Гляжу вверх и вижу монстра с пастью, полной зубов, открывающуюся на вас из ниоткуда, и сейчас ваши кишки будут вывернуты наружу. Это теперь он задирает нос и пренебрегает нами. Он будет великим охотником, отважным, с железными нервами - когда мы выйдем из ворот и нас обступят журналисты. Он усмехнулся. - Не будем его останавливать. Позволим ему сыграть роль до конца. Это хорошо для бизнеса. Мы с Райлой стояли, и смотрели, как группа сафари скатывается с гребня и исчезает в направлении Уиллоу-Бенда. - Итак, свершилось, - сказала Райла. - Как только снимки трофеев будут показаны по телевидению и появятся в газетах, сомнения кончатся. Путешествия в прошлое возможны. Нам больше не нужно доказывать это. На следующее утро, еще до того, как мы встали, в дверь заколотил Херб. - Что за чертовщина? - спросил я. Херб махал передо мной миннеаполисской газетой "Трибун". Я выхватил у него газету. На первой странице был портрет нашего клиента-охотника, позирующего возле поставленной на подпорки головы тиранозавра. Заголовок на шесть колонок кричал о первом возвращении сафари из прошлого. Под этим большим заголовком, двумя дюймами ниже, перед двумя колонками шрифта, опускавшимися до нижнего края страницы, была другая статья, заголовок которой гласил: "Церковная группа обвиняет Ассоциацию Перемещений Во Времени в дискриминации". Первый же абзац ее гласил: "Нью-Йорк. Доктор Элмер Хочкисс, глава независимого церковного комитета, которому поручено предотвращение любых исследований времени и жизни Иисуса Христа, заявил сегодня, что Ассоциация Перемещений Во Времени отказалась продать эти права и установить временной блок, перекрывающий этот период истории..." Я опустил газету и сказал: - Но, Херб, ты же знаешь, что это не вполне точно. Мы не отказали... - Неужели ты не понимаешь? - закричал он. - Здесь в выпуске полемика! Прежде чем кончится день, церковные группы и теологи во всем мире должны будут выбирать, на какой они стороне. Эйса, мы не могли бы купить такого паблисити ни за какие деньги! Из спальни вышла Райла. - Что случилось? - спросила она. Я протянул ей газету, и все у меня внутри оборвалось. 27 Хайрам все еще был в госпитале, и я снова навестил Кошарика, найдя его в саду. Я говорил себе, что хочу только сохранить с ним контакт и уберечь его от неврастенического одиночества. Хайрам разговаривал с ним почти каждый день, а с тех пор как Хайрама здесь не было, думал я, кто-то должен взять себе за правило навещать его. Но в тайниках моей памяти копошились те самые гольяны, которые пощипывали мой мозг, а я ничем не мог им помочь, но мне было интересно, возобновят ли они свою работу, когда я увижу его снова. Ощущение было слабым, но таинственным. Может быть, говорил я себе, это у него такой способ разговаривать? Хотя если это так, я определенно весьма сильно нуждался в переводчике. Мне было интересно, чувствовал ли Хайрам такое же пощипывание, или были все же какие-то особенности, которые давали Хайраму возможность разговаривать с Боусером и малиновкой, если он на самом деле разговаривал хоть с кем-нибудь из них. Когда я нашел Кошарика, мне не пришлось долго ждать, чтобы получить ответ на вопрос, который меня занимал. Гольяны появились почти немедленно. Они были тут как тут, пощипывая меня. - Кошарик, - спросил я, - ты что, пытаешься разговаривать со мной? Он мигнул: - "Да". - Скажи, ты думаешь, что сумеешь это сделать? Он мигнул трижды, очень быстро. Это поразило меня: что бы это значило? Поразмыслив, я решил: это означает, что он не знает. - Надеюсь, тебе удастся, - сказал я. - Мне хотелось бы разговаривать с тобой. Он мигнул "да", что, как я подумал, означало, что он тоже надеется. Но пока мы были неспособны к разговору. Мне в то же время показалось, что гольяны были более настойчивы, чем раньше. Однако мы ничего не достигли. Время от времени я пытался открыть им свой мозг, но это, кажется, не помогало. Пожалуй, я ничего не могу сделать, сказал я себе, ничем не могу помочь. Чтобы ни должно было быть сделано, это дело только одного Кошарика. Я чувствовал, что он, должно быть, считает, что у него есть шанс, иначе не стал бы и пытаться. И еще я обнаружил, что много думаю об этом с надеждой и желанием. Когда наша встреча подошла к концу, мне показалось, что вообще-то мы продвинулись вперед в сравнении с тем, что было сначала. - Я вернусь завтра, - пообещал я, - и ты попытаешься еще раз. Я не стал рассказывать об этом Райле, потому что боялся, что она высмеет мое простодушие. Для меня, однако, из-за постепенных, приближающих к цели шагов, это не было простодушием. Если Кошарик может устроить так, что мы сможем разговаривать, то, черт возьми, следует дать ему такую возможность. Я пообещал ему прийти на следующий день, но не пришел. Утром вернулась другая группа, номер два. Они принесли только одного тиранозавра плюс несколько трицератопсов, но сверх этого трех гребенчатых хадрозавров и полакантуса, панцирного динозавра со смешной маленькой головкой, суживающейся к концу, и большими рогоподобными шипами, торчащими на спине по всей длине его тела. Полакантус определенно не был известен на этой территории. Он не был к тому же известен в этой части мела, предполагалось, что он вымер значительно раньше и что в Северной Америке его вообще не было. Но он был, во всей своей отвратительной гротескности. Сафари вынесло целое тело. Панцирь сняли, внутренности выбросили и вычистили, как только могли, но скелет начал пахнуть. - Можете не сомневаться, если вы привлечете к нему внимание кого-нибудь из палеонтологов, - говорил я клиенту-охотнику, - он полезет ради него на стену. Тот белозубо усмехнулся и удовлетворенно улыбнулся мне. Он был слегка горбат, и я удивлялся, как человек его роста стоит с динозавровым ружьем. Кто же он был? Я постарался припомнить. Кажется, о нем упоминали как о наследнике аристократической семьи откуда-то из Англии. Он был одним из немногих, кто ухитрился сохранить крепкую хватку семейной удачи перед лицом британской экономики. - Что в нем особенного? - спросил он. - Их там было несколько. Я выбрал самого крупного. А как вы думаете, сэр, если укрепить этот экземпляр в рамку? Он такой неуклюжий. Я рассказал ему, что особенного было в его экземпляре, и ему понравилась идея смутить палеонтологов. - Некоторые из этих ученых типов слишком уж важничают, - сказал он мне. Это сафари уже полностью исчезло в Уиллоу-Бенде, когда вернулась группа номер четыре. У них было три тиранозавра, два трицератопса и гора всякой мелочи. Однако они недосчитывались одной машины, а два человека были на носилках. Белый охотник снял шляпу и вытер лоб. - Это те проклятые твари с рогами. С клювами, как у попугаев. Трицератопсы, что ли, или как там их называют. Их что-то вспугнуло, и они пошли на нас, дюжина или более крупных самцов. Они толкнули машину сбоку, и она загорелась. Нам повезло, что никто не погиб. Мы успели вытащить людей из машины. Зверей нам удалось остановить. Не знаю уж, сколько мы уложили. Они стояли вокруг нас в угрожающей позе и были опасными. Может быть, нам следовало бы, когда мы ликвидировали опасность, подобрать хоть головы. Но когда мы наконец пробились сквозь них, мы отказались от этой мысли. - Это было грубо, - сказал я. - Конечно, грубо. Но когда вы отправляетесь в новую страну до того, как узнаете, чего там можно ожидать, может выйти грубо. Я понял только одно: никогда нельзя подходить близко к стаду трицератопсов. Это нетерпеливые твари. Когда второе за этот день сафари исчезло, Райла сказала мне: - Я беспокоюсь о первой группе. Они опаздывают. - Только на день, - сказал я. - Они провели во времени две недели, и что бы там ни было, пара дней не имеет значения. - Не у всех сафари прошло благополучно. - Они сделали ошибку. В этом все дело. Помнишь, как Бен остановил нас, когда мы подошли к трицератопсам слишком близко? Он сказал, что существует невидимая линия, которую не следует пересекать. А эти перешли ее. В следующий раз будут знать. Я увидел Неуклюжика, взбирающегося на холм. - Мы должны его отвадить. - Да, но с ним приятно, - возразила она. - Он такой милый. Она пошла в дом и принесла пару пучков моркови. Неуклюжик приплелся и принял морковь очень изящно, похрюкивая и буркая на нас. Спустя некоторое время я повел его с холма обратно в долину. - Мы непременно должны его отвадить, - предупредил я Райлу. - Если мы этого не сделаем, он будет торчать тут все время. - Знаешь, Эйса, - сказала она, не обращая внимания на мои слова, - я решила, где мы построим дом. Вон там, пониже, у диких яблонь. Ты можешь провести по трубам воду из родника, и гребень будет защищать нас от северо-западного ветра. Я в первый раз услышал о доме, но не придал этому особого значения. Это в самом деле была хорошая мысль. Мы не могли продолжать жить в этой времянке. - А какой дом тебе хочется? Ты уже решила? - Да нет, еще не совсем. План этажа уже готов, но не в деталях. Только в общих чертах. Один этаж, прямо на уровне земли. Строить его надо из камней, видимо. Это немного старомодно, но, кажется, только такой дом здесь и пригоден. Это будет недешево, но мы должны осилить. - Вода из родника, - размышлял я вслух, - а как с обогревом? Раз не заработала телефонная линия, я совершенно уверен, что нам не удастся подвести сюда газ. - Я думала. Построим дом крепкий, надежный, хорошо изолированный, а топить будем дровами. Устроим множество каминов. Можно нанять человека, чтобы заготавливал дрова. Их очень много вон в тех холмах. Возить дрова надо издали, чтобы нам не было видно, где их пилят. Было бы стыдно испортить лес, который окружает нас. Чем больше я думал об этой идее, тем больше она мне нравилась. Я был рад тому, что Райла подумала об этом. - Пожалуй, мне стоит завтра отправиться в Ланкастер и поговорить с подрядчиком. Бен должен знать хорошего специалиста. - Журналисты за воротами сожрут тебя, - предупредил я. - Херб все еще хочет, чтобы ты оставалась загадочной женщиной. - Послушай, Эйса, если потребуется, я с ними справлюсь. Я же сделала это в госпитале в ту ночь, когда мы увезли Хайрама. В самом худшем случае, я могу спрятаться в машине, накроюсь одеялом или чем-нибудь, а Бен увезет меня. Может, и ты отправишься со мной? Мы можем заехать в госпиталь, навестить Хайрама. - Нет, один из нас должен остаться здесь. Я обещал, кроме того, навестить Кошарика сегодня и не сделал этого. Мне непременно нужно разыскать его завтра. - Что это у вас с Кошариком? - Ему одиноко, - просто ответил я. На следующее утро Кошарик был среди диких яблонь, а не во фруктовом саду в старом доме. Я присел на корточки и сказал ему полушутя: - Ну, приступай. Он поймал меня на слове. Сейчас же гольяны начали трогать мой мозг, покусывая его, отсасывая что-то из него, но на этот раз казалось, что они мельче и их стало больше - маленькие тоненькие иголочки, которые внедрялись, извиваясь, все глубже и глубже. Я чувствовал, как они шевелятся глубоко в извилинах. Странная сонливость подползла ко мне, и я боролся с ней. Я погружался в мягкую серость, которая окутывала меня, как осенняя паутина из тонких паутинок ловит насекомое, которое случайно влетело в нее. Я пытался разорвать эту паутину, шатаясь, поднимаясь на ноги, но обнаруживал со странным безразличием, что не знаю, где нахожусь, и при этом мне даже не интересно, где это я. Я смутно понимал, что это Мастодония, что со мной Кошарик, что Райла уехала в Ланкастер, чтобы увидеться с подрядчиком и договориться о строительстве дома из камней, что мы должны нанять человека, чтобы он напилил и заготовил на зиму дрова для нас, но все это был фоновый материал, все это было отделено от того, что происходило. В тот момент я не имел ко всему этому никакого интереса. Затем я увидел его - город, если это был город. Казалось, я сижу на верхушке высокого холма под величественным деревом. Погода была прекрасная, теплая, а небо было чистейшего голубого цвета, какой я когда-либо видел. Передо мной расстилался город. Поглядев в другую сторону, я увидел, что город повсюду, что он окружает меня и тянется до самого горизонта во всех направлениях. Холм одиноко стоял посреди города, прекрасный холм со склонами, покрытыми темно-зеленой травой и красивыми цветами. Там, где я стоял, веял легкий бриз - под единственным деревом, возвышающимся надо мной. У меня не было никакого понятия, как я попал туда, и я даже не удивлялся тому, что вообще туда попал. Находясь там, мне казалось, что я легко должен узнать это место, но даже ради спасения своей жизни я не мог этого сделать. Сначала, увидев город, я заинтересовался, город ли это, но так оно и было, хотя знал и понимал, что он был также чем-то еще, у него было какое-то значение, но я забыл какое, хотя мог бы и вспомнить в любую минуту. Он совсем не походил на города, виденные мною прежде. Там были парки и широкие изящные улицы, и все это казалось знакомым и было очень приятно на вид. Но строения были иного типа, непривычного вида. У них не было массивности, и они были мелковаты. Они выглядели паутинными, кружевными, пленочными, пенными, невещественными. Но, поглядев на них повнимательней, я понял, что они не так уж невещественны, как мне думалось - чуть позже, когда я пригляделся к ним повнимательнее, я начал различать их лучше, чем увидел сначала, когда впервые взглянул на них, не увидел их целостности, а схватил только часть, а позади фасада, который бросался в глаза, виднелись структуры более основательных форм. Но было еще что-то, что беспокоило меня, и вдруг я осознал, что это - облик города. Строения не стояли массивными прямоугольниками, которые формируют шаблоны улиц, как это бывает в городах Земли. И я подумал: "Это не земной город", хотя это почему-то так удивило меня, хотя я с самого начала должен был понимать, что это не город Земли. Это был город Кошарика. - Это - Центр, - сказал Кошарик. - Галактический Центр. Я подумал: чтобы понять это, ты должен его увидеть. - Спасибо, что показал мне его. Это помогает мне понять. Я даже не удивился, что Кошарик разговаривает со мной. В таком состоянии ничему не удивляются. Примерно к этому времени я осознал также, что рыбки, касавшиеся губами моего мозга, больше не трогают меня. Очевидно, они сделали все, что было нужно, убрали всю отслоившуюся кожу, все маленькие кусочки крови, закончили свою работу и уплыли. - Ты родился здесь? - спросил я. - Нет, я начался не здесь, а на другой планете, очень далеко отсюда. Я покажу тебе ее в другой раз, если у нас будет время. - Но ты был здесь. - Я пришел сюда, как доброволец, - ответил он, - или, скорее, меня призвали как добровольца. - Призвали? Как это? Кто бы призвал тебя? И если тебя призвали, ты уже не доброволец. Я попытался объяснить это Кошарику и действительно произносил слова, и мне казалось, что они не те, и это не имело значения, потому что мы понимали друг друга. В точности как это было бы, если бы мы разговаривали словами. - У вас есть концепция бога, - сказал Кошарик. - В течение всей истории твоей расы люди поклонялись многим богам. - Я понимаю эту концепцию, но не уверен, что поклоняюсь какому-нибудь богу. И большинство людей ни в коем случае не согласились бы, что они поклоняются богу. - Как и я, - сказал Кошарик. - Но, если бы ты понял, кто меня призвал, и не только меня, но и многие другие творения, ты решил бы, что они - боги. Конечно, они ими не являлись, хотя некоторые думают и так. Они - просто форма жизни, биологическая или какая-то другая, которая положила начало разуму очень давно и за миллионы лет была достаточно мудра или достаточно удачлива, чтобы избежать тех катастрофических событий, которые так часто приводят к упадку или разрушению разума. Одно время они должны были быть биологическими по своей природе и, конечно же, были. Не могу сказать, чем они стали теперь. За долгие тысячелетия они могли сами себя изменить... - Тогда как ты их увидел? Встретил? - Их никто никогда не встречает. Они выше смешения с другими созданиями. Они нас презирают, или, может быть, боятся, как я недостойно думал одно время. Видимо, я был единственным, никто не говорил мне о таком. Но одного из них я однажды видел или думаю, что видел, хотя и неотчетливо. Чтобы внушить мне желание стать добровольцем, они должны были позволить дать себя увидеть. Один взгляд - и все. Они заботятся, чтобы добровольцы не увидели их слишком ясно. Вроде бы через вуаль, или как тень - я не могу объяснить это понятно. - Может быть, это было внушение? - В тот момент - конечно. Это было так давно, что трудно и вспомнить. В вашем исчислении - около миллиона лет назад. Я об этом раздумывал и позже и решил, что получил внушение, хотя и не должен был. - А это их город? Город богов? - Если хочешь, думай так. Он был спланирован ими. Но построен не ими. Это на самом деле не город, это - планета, покрытая строениями и сооружениями. Если это город, пусть будет так. - Ты сказал, Галактический Центр? - Ну да, Галактический Центр. Или один из них. Могут быть и другие, о которых мы не знаем. Для меня кажется вероятным, что могут быть и другие галактические группы, функционирующие так же, как этот город. Но они не извлекают выгоды, какие получает центральный. Может быть, другого плана... - Ты только догадываешься, что могут быть другие центры. Ты не знаешь? - Галактика велика. Я не знаю. - Эти люди, эти боги - они берут планеты и пользуются ими? - Пользуются? Я улавливаю смысл, но концепция туманна. Ты имеешь в виду собственность? Использование? - Да. - Нет, не так. Только информация. Знания, вот в чем штука. - Собирание знаний, ты имеешь в виду? - Правильно. Твоя понятливость изумляет меня. Они отправляют корабли со многими исследовательскими группами. Высаживают одну группу здесь, другую - там. Позже приходит другой корабль и подбирает их, одну за другой, по очереди. Я был в одной из таких групп, в последней. Мы высадили четыре других группы. - А затем корабль разбился? - Да. Не понимаю, как это могло случиться. Каждый из нас - специалист. Знает свою работу, и ничего больше. Создание, которое управляло кораблем, тоже было специалистом. Оно должно было знать, должно было предвидеть. Крушения не должно было быть. - Ты говорил Хайраму, что не знаешь положения планеты, откуда ты. Так вот почему ты не знаешь этого - знать это должен был другой, только пилот или пилоты знали. - Моя специальность - передвижение во времени, и только. Наблюдать и регистрировать прошлое планеты, которая находится под наблюдением. - То есть ваши планетарные исследования подразумевают не только то, чем планета является в настоящем, но и то, чем она была в прошлом. Вы исследовали эволюцию каждой планеты? - Мы должны были так поступать. Настоящее - только часть целого. Важно также и то, как это настоящее сложилось. - Когда корабль разбился, другие погибли. Но ты... - Мне повезло, - сказал Кошарик. - Но когда ты попал сюда, ты не исследовал прошлого. Ты остался в Уиллоу-Бенде или там, где должен был возникнуть Уиллоу-Бенд. - Я сделал только несколько вылазок. Одни лишь мои сведения ничего не стоили. Я прокладывал дорогу другим. И еще знал о другом корабле, который придет, чтобы забрать нас. Они не могли знать о крушении, они бы прибыли, надеясь найти нас. И я сказал себе, что если придет корабль, я должен быть здесь, чтобы встретить его. Я не мог покинуть это место. Если бы я ушел в прошлое, здесь не осталось бы никого, кто бы позвал меня, если за нами вернутся. На корабле обнаружили бы следы крушения, решили бы, что погибли все, и не стали бы ждать. Чтобы меня подобрали, чтобы освободиться, как ты это называешь, я знал, что должен оставаться близко к месту крушения, иначе меня не найдут. - Но ты открывал дороги для Боусера, дороги для нас. - Раз я не мог использовать дороги сам, почему бы не позволить другим пользоваться ими? Почему бы не позволить моим друзьям их использовать? - Ты думаешь о нас, как о друзьях? - Первый - Боусер, - сказал он, - за ним - вы все. - Теперь ты беспокоишься, что корабля, чтобы подобрать тебя, не будет? - Долго, - ответил он. - Прошло уже слишком много времени. Но он будет... Не так уж много созданий моего типа. Мы ценны. Они от нас так легко не отказываются. - У тебя все еще осталась надежда? - Да, и очень обоснованная. - Так вот почему ты проводишь так много времени в старом фруктовом саду! Чтобы быть на месте, если за тобой прилетят. - Именно поэтому, - сказал Кошарик. - Ты здесь счастлив? - Что значит счастлив? Да, полагаю, что счастлив. Что значит счастлив, спросил он, выдав, что не знает, что такое счастье. Но он понял все верно. Однажды он был счастлив, вознесенный, в благоговейном страхе - в тот день, когда, призванный, он прибыл в тот огромный Галактический Центр, присоединился к элите, бывшей легендой во всех частях звездной системы, которой касалась великая конфедерация. Не задавая вопросов, не спрашивая, как это может быть, я двинулся с ним сквозь этот фантастический город свежей лесистой планеты, с изумлением глядя на все, что окружало меня, наполненный удивлением не только относительно того, что я видел, но и поражаясь тому, что я был там вообще. И я пошел с ним также и по другим планетам, ловя лишь отблески их, впитывая главным образом виды разных мест, какими они были в прошедшие века. Я стоял перед красотами, которые сжимали мне сердце, вглядывался в страдания, которые повергли мою душу в печаль, тревожился о несчастьях, как собака, беспокоящаяся о старой кости, неистово цепляясь за науки и культуры, которые были вне пределов моих способностей понимать. Затем, совершенно внезапно, все исчезло, и я снова был среди старых яблонь, лицом к лицу с Кошариком. Мой мозг все еще кипел удивлением, и я потерял всякое представление о времени. - А Хайрам? - спросил я. - Разве Хайрам... - Нет, - сказал Кошарик. - Хайрам понять не мог. И это была, конечно, правда. Хайрам не мог понять. Он, как я помнил, выражал недовольство, что Кошарик говорит много непонятного. - Больше никто, - сказал он. - Никто, кроме тебя. - Но я запутался. Многих вещей не понял и я. - Твое понимание, - сказал он, - больше, чем ты думаешь. - Я вернусь. Мы еще поговорим. Я пошел вверх по холму и, когда дошел до передвижного домика, обнаружил, что там никого не было. Я еще подивился - не могло ли последнее сафари пройти, пока я беседовал с Кошариком. Когда я уходил, мне и в голову не пришло побеспокоиться об этом, поскольку я был уверен, что услышу их, когда они придут. Но на протяжении моего разговора с Кошариком сомнительно, слышал ли я хоть что-нибудь. Поэтому, я отправился к началу дороги во времени один и не обнаружил никаких признаков того, что кто-то выезжал оттуда. Значит, они опаздывают на два дня. Если они не вернутся завтра, сказал я себе, мы с Беном, видимо, должны отправиться туда и посмотреть, куда они запропастились. Не то, чтобы я беспокоился. Перси Аспинваль произвел на меня впечатление человека полностью компетентного. Однако стало тревожно. Я вернулся к домику и сел на ступеньки. Боусер выполз из-под домика, вскарабкался по лесенке и сел рядом, прижавшись ко мне. Это было почти как в старые дни, до того, как появилась Райла и начался весь этот бизнес с путешествиями во времени. Сначала я был полуоцепеневшим из-за того, что случилось с Кошариком, но теперь я мог начать размышлять об этом. Сначала, когда все это происходило, все в целом казалось чуть ли не обычным, ничто меня не поражало. Я получил внушение, которое защитило меня от потрясения. Я почувствовал, как холодные мурашки поползли у меня по спине, поскольку осознал, что все это случилось на самом деле. Во мне нарастало отрицание. Старая человеческая привычка полагать, что ничего не случилось, потому что случиться и не могло. Но, несмотря на это автоматическое отрицание, я достаточно хорошо знал, что это произошло, и сидел на ступеньках, пытаясь навести порядок у себя в мыслях, однако времени сейчас у меня на это было немного: потому что, как только я уселся, машина, управляемая Райлой, выехала из-за гребня, а позади Райлы сидел Хайрам. Он выскочил из автомобиля сразу, как только тот остановился, и направился прямо к Боусеру. Он не терял время на какие-то там разговоры со мной, я даже не уверен, что он меня видел. Боусер сбежал к нему по ступенькам, Хайрам опустился на колени, обнял собаку, а Боусер, скуля и подвывая от счастья, безостановочно вылизывал языком его лицо. Райла бросилась ко мне, обняла меня и так мы четверо и стояли: Хайрам, обнимая Боусера, и Райла, обнимая меня. - Ты рад, что Хайрам вернулся? В госпитале сказали, что с ним все в порядке, можно его забрать, но он очень ослабел и нуждается в укреплении сил. Но он не так уж загружен работой, и... - Вот именно, - сказал я. - Хайрам никогда не был жаден до работы. - Ему следует делать каждый день упражнения, - продолжала она, - и лучше всего - прогулки. И ему нужна высокопротеиновая диета и еще какие-то лекарства. Лекарства ему не нравятся. Он говорит, что у них плохой вкус. Но он обещал мне принимать их, если ему позволят уехать из госпиталя. И - о, Эйса, если бы ты видел, какой дом мы будем строить! Я еще не получила планов, но уже могу тебе его нарисовать. Он будет весь из камня, и камины будут почти во всех комнатах. Масса стекла. Целые стены из термостекла, чтобы мы могли смотреть на этот наш мир. Как будто мы сидим на веранде. Там будет патио и каменный, как и весь дом, обогреватель, и каменная дымовая труба, чтобы вытягивало дым, и плавательный бассейн, если это тебе понравится. Я думаю, что мне бы понравилось. Вода из родника наполнит его - эта вода ужасно холодная, но подрядчик сказал, что за день или два солнце нагреет ее, и тогда там... Я увидел Хайрама и Боусера, которые шли вниз по гребню и не слышали моего крика или не обратили на него внимания. Так что я припустил за ними. Поймав Хайрама за плечо, я развернул его. - Куда это вы собрались? Райла говорит, что ты еще слаб и не должен утомляться. - Но, мистер Стил, - сказал Хайрам с большой рассудительностью, - я только повидаю Неуклюжика. Я должен сказать ему, что вернулся. - Только не сегодня. Может быть, завтра. Мы возьмем машину и поглядим, если сумеем найти его. Я погнал их обоих домой, и Хайрам всю дорогу протестовал. - А ты? - спросила Райла. - Как ты провел день? - В разговорах с Кошариком, - ответил я. - И вы нашли о чем поговорить? - Конечно, о многом. Затем она снова вернулась к проекту дома, и я не пропустил ни слова. Она говорила о нем до тех пор, пока не пошла спать. Я никогда не видел ее такой счастливой и взволнованной. Я решил, что расскажу ей о Кошарике утром, но так не получилось. Бен вытащил меня из постели, барабаня в дверь и крича, чтобы я выходил. - Черт возьми, что происходит? - спросил я, когда шатаясь, раздраженный и неодетый, вышел к нему. - Что такое случилось, что ты не можешь подождать? - Меня подталкивают эти молодчики из Сафари, - ответил он. - Они очень нервничают. Они настаивают, чтобы мы отправились в мел и посмотрели, что задерживает Аспинваля и его группу. 28 Бен очень беспокоился об этой опоздавшей группе. Он уже говорил мне об этом, так что мы были готовы к поездке. - Этот проклятый Хочкисс, - рассказывал он, - открыл банку с чертями. Церкви и церковные организации уже наготове. Один писака из газеты недавно сказал, что ничего подобного не было со времен Реформации. Через неделю-две ожидается заявление Ватикана. Я собирался принести тебе утреннюю газету, но закрутился и забыл о ней. Циркулируют петиции, в которых предлагается запросить Конгресс и провести закон о путешествиях во времена раннего христианства. Конгрессмены начали скрываться. Они не хотят в этом участвовать. Они ссылаются на отделение церкви от государства, и поэтому, говорят они, у них нет власти провести какой бы то ни было закон, касающийся этого дела. Двое-трое из них указывают также, что Мастодония - не часть Соединенных Штатов. Я боюсь, что найдется довод, снимающий это возражение, если такое противостояние сохранится. Думаю, что здесь кто угодно бы запутался. Они не знают, являемся мы частью Соединенных Штатов или нет. - Мы с таким же успехом можем это отрицать, как любой другой стал бы утверждать. - Знаю, - сказал Бен, - но когда и это становится голосом во всем этом церковном хоре, приходится все принимать близко к сердцу. Мне не нравится это, Эйса, все это мне не нравится. Мне тоже это не нравилось, но все же я не был так расстроен, как он. Райла собралась идти в мел с нами, но мы оба энергично запротестовали. Она разгорячилась. Она была оскорблена. Она заявила, что у нее есть право идти. - Нет, - сказал я ей. - Ты уже раз рисковала своей шкурой - и довольно. В тот раз мы должны были идти вместе, чтобы проложить дорогу, но сейчас все иначе. Мы ненадолго. Пока мы решали этот спор, Хайрам ушел искать Неуклюжика. Райла хотела бы, чтобы я отправился за ним, но я сказал - черт с ним. Если я прямо сейчас пойду за ним, то вероятно, застрелю его - так он меня разозлил. Итак, мы с Беном отправились в неизвестное с отвратительным настроением. Когда мы попали в мел, погода нас не обрадовала. Было жарко и ветрено, парило. Дул сильный горячий ветер, его прикосновение почти обжигало. Гигантские облачные массы поднимались в небе, быстро неслись по нему и каждое облако созревало и проливалось пятиминутным ливнем, таким теплым, что он едва не ошпаривал. Земля под ногами была скользкой, пропитанной влагой этих перемежающихся ливней, но четырехколесная машина Бена была хорошим вездеходом, и дорога не причиняла нам особых беспокойств. Плохая погода, видимо, сделала животных неактивными. Большинство их, вероятно, пряталось в рощах деревьев. Те, кого мы побеспокоили, бросались от нас прочь, в том числе и один маленький тиранозавр. Мы далеко объехали стадо трицератопсов, которые стояли, опустив головы, не трудясь пастись и ожидая хорошей погоды. По следу, оставленному сафари, ехать было легко. Колеса тяжелого грузовика оставили в почве глубокую колею. В нескольких местах недавние дожди заполнили ее или смыли след, но потом не составляло большого труда разыскать его снова. Место первого лагеря мы нашли в пяти милях ниже по реке. Казалось, сафари оставалось там в течение нескольких дней. На месте костра был толстый слой пепла, а вокруг лагеря все было вытоптано. После недолгих поисков мы нашли след, оставленный группой при отъезде: на запад, через хребет, через реку, затем, пересекая прерию, он тянулся на двадцать миль или что-то около того. В конце этих двадцати миль местность внезапно обрывалась, спускаясь вниз, к долине реки Рэкун. След, по которому мы шли, змеился и петлял вниз по склону. Обогнув выступ скалы, мы оказались в лагере. Бен затормозил, и с минуту мы сидели, не в силах вымолвить ни слова. Палатки. Многие из них упали, другие хлопотали по ветру. Один грузовик был повален на бок. Другой был в глубоком овраге, что так характерны для мела. Его нос зарылся в стенку оврага, а задняя часть была срезана под острым углом. Кроме хлопающих остовов палаток - никакого движения. Нигде ни дымка, костры не горели. То тут, то там на земле, беспорядочно разбросанное, валялось что-то белое. - Боже милосердный! - только и вымолвил Бен. Он медленно снял ногу с тормоза и подал машину вперед. Здесь все было в полном беспорядке. Кухонная утварь валялась на погасших кострах. Разорванные одежды были втоптаны в землю, ружья лежали где попало. Белые пятна были костями - обглоданными добела человеческими костями. Бен затормозил, и я вышел, держа на сгибе локтя тяжелое ружье. Долгое время стоял я там, оглядываясь вокруг, пытаясь осознать ненормальность увиденного. Мой мозг упрямо отказывался принять очевидность во всей ее полноте. Я слышал, как с другой стороны машины хлопнула дверца, выпустив Бена. Когда он обходил машину, чтобы встать рядом со мной, под ногами у него что-то хрустнуло. Он заговорил резко, словно боялся, что голос ему изменит: - Это, должно быть, случилось неделю назад или даже раньше. Пожалуй, на следующий день после того, как они тут остановились. Погляди на кости. Обглоданы дочиста. На это нужно время. Я попытался ответить, но не смог. Оказалось, я плотно сжимаю челюсти, чтобы не лязгали зубы. - Никто не ушел, - продолжал Бен. - Как же это вышло, что никто не ушел? Я заставил себя говорить: - Может быть, кто-нибудь и спасся. Где-нибудь в тех холмах. - Если бы это было так, они попытались бы по следу вернуться домой. Мы бы на них наткнулись по дороге. В одиночку или раненые, они бы не имели и шанса. Если их не сцапали в первый же день, это бы случилось на следующий. Обязательно на следующий же день после разгрома лагеря. Бен оставил меня и пошел в лагерь. Минуту или две спустя я направился за ним. - Эйса, - сказал Бен, уставившись на что-то на земле, - посмотри сюда. Вот на эти следы. След был размыт дождем. В глубоких отпечатках стояли лужицы воды. Он был огромен. По ширине в две ступни, если не больше. За ним, немного слева, был еще один похожий след. - Это не рекс, - сказал Бен. - Он крупнее рекса. Крупнее всех, кого мы знаем. И посмотри-ка туда. Следов гораздо больше. Теперь, когда Бен нашел первый след, мы уже видели, как здесь натоптано. Земля была покрыта отпечатками лап. - Трехпалая рептилия, - сказал Бен. - Двуногая тварь. - Никакого сомнения, - заметил я, - что их здесь было много. Один или два не оставили бы такого множества следов. Помнишь нашу пару тиранозавров? Мы думали, что они охотятся парами. А еще раньше мы воображали, что они охотятся по одиночке. Может быть, они охотятся группами? Носятся по земле, как волчья стая, хватая все, что поймают. Группа соберет больше добычи, чем одинокий охотник или даже пара. - Если так, - сказал Бен, - если они охотятся группами, Аспинваль и другие не успели даже прочесть молитву. Мы пошли по лагерю, с трудом стараясь не глядеть слишком пристально на то, что было у нас перед глазами. Вот странно: четырехколесный грузовичок стоял там, где они его оставили. Выстрелить успел только один из них. Ящики с патронами тускло поблескивали в сумеречном свете облачного дня. Винтовки были разбросаны. И везде - отпечатки громадных трехпалых лап. Ветер выл и свистел в пещерах и над гребнями, спускающимися к речной долине. Небо в рваных мчащихся облаках походило на котел. Издалека доносилось ворчание грома. Из низкого кустарника на меня глядел череп с остатками волос, все еще прилипшими к нему, клочками бороды, приставшими к челюсти. Я молча вернулся к машине. С меня было достаточно. Крик Бена остановил меня. Обернувшись, я увидел, что он стоит на бровке глубокого оврага на южном краю лагеря. - Эйса, сюда! - кричал он. Я нерешительно пошел назад, туда, где он стоял. В овраге лежала куча массивных костей. Куски чешуйчатой шкуры свисали с одной из них. Лежала разверстая грудная клетка, когтистая лапа торчала вверх, череп с челюстью, все еще разинутой, имел вид, будто его разрубили наискось. - Это - та лапа, - сказал Бен. - Одна из тех, что наследили там. А вот передняя лапа. Хорошо развитая, сильная, не похожая на лапу рекса. - Это аллозавр, - сказал я ему. - Это и должен быть аллозавр. Они вырастали до гигантских размеров. Но до сих пор его окаменелые кости никем не были найдены в этих отложениях. - Ну, по крайней мере, мы знаем, что наши люди прикончили одного из них. - Они могли убить и других. Если мы посмотрим вокруг... - Нет, - сказал Бен. - Я нагляделся. Пошли отсюда. 29 Бен позвонил Куртни, а мы с Райлой слушали у параллельных аппаратов. Все мы были очень подавлены. - Курт, у нас плохие новости, - сказал Бен, когда Куртни взял трубку. - Давайте соберемся, - сказал Куртни. - Это дело Хочкисса выходит из-под контроля. Оно может причинить нам крупные неприятности. Вся эта проклятая страна взбесилась. Они собираются что-то делать. - Мне это тоже не нравится, - сказал Бен, - но мы собирались рассказать тебе не об этом. Ты, конечно, знаешь, что одна группа опаздывает с возвращением. - Да, где-то на пару дней. Не стоит беспокоиться. Нашли хорошую охоту или заехали дальше, чем собирались. Может быть, сломали грузовик. - Мы так и думали. Но нынче утром меня вызвало Сафари из Нью-Йорка. Они нервничали. Просили нас проверить. Вот почему мы с Эйсой отправились в мел. Эйса со мной на телефоне. Райла тоже. Внезапно в голосе Куртни прозвучала нотка беспокойства: - И вы, конечно, обнаружили, что все в порядке. - Нет, вовсе нет. Экспедиция уничтожена. Все они мертвы... - Мертвы? Все? - Мы с Эйсой не обнаружили ни одного живого. Считать тела мы и не пытались. Тел нет, одни скелеты. Это ужасно. Мы поспешили оттуда. - Но мертвы! Что могло... - Куртни, - вмешался я, - есть доказательства, что они были атакованы группой карнозавров. - Я и не знал, что карнозавры ходят группами. - Как и я. Как и любой другой. Но, очевидно, они так и поступают. Следов лап гораздо больше, чем было бы, если бы их было только два или три. - Отпечатки лап? - Не только. Мы нашли скелет огромного карнозавра. Не тиранозавра. Вероятнее всего, аллозавра. Он намного крупнее рекса. - Ты говорил о скелетах. Тел нет, одни скелеты? - Курт, это, должно быть, случилось не сейчас, - вмешался Бен, - может быть, вскоре после их прибытия. Все это выглядит так, будто у трупоедов было время очистить кости. - Мы хотим знать вот что, - сказала Райла, - чего мы должны придерживаться по закону. И что нам теперь делать? На другом конце линии воцарилось молчание. Затем Куртни сказал: - Все это законно и мы невиновны. Сафари подписывает документы, чтобы прикрыть каждую отдельную группу. В контракте тоже ясно сказано, что мы не несем ответственности за то, что может случиться. Если вас интересует, могут ли вас преследовать по суду, то я думаю, что не могут. Оснований нет. - А как насчет клиентов, которых они отправляют? - То же самое. Отвечает Сафари, если здесь хоть кто-то несет ответственность. Я полагаю, что клиенты также подписывают документы, освобождающие Сафари от ответственности. Я склонен думать, что это у них обычная процедура. Разве мы должны беспокоиться об ударе по делам Сафари? Правда, может быть, как только об этом станет известно, клиенты аннулируют свои заявки. Или сделают это под влиянием общественного мнения. Всегда найдутся крикуны, которые станут бороться за прекращение сафари в прошлое. Кроме того, как вы помните, Сафари уплатило нам только половину взноса, положенную по контракту. Другую половину они должны внести через полгода. Они могут задержать платеж или отказаться платить другую половину. - Все зависит от того, как Сафари примет эту новость. - Они - твердоголовые бизнесмены, - сказал Куртни. - Несомненно, это - трагическое происшествие, но трагедии случаются везде. Шахтеры погибают в шахтах, но шахты тем не менее работают. Если слишком многие аннулируют заявки, а другие желающие не появятся, они будут очень озабочены. - Кое-кто откажется, - сказал Бен, - но не все. Я знаю эту породу. Происшествие только придаст делу интерес. Что-то огромное находится там, что-то опасное. Надо отправиться и добыть его. Добыть трофей, какого нет ни у кого. - Надеюсь, ты прав, - сказал Куртни, - но Сафари - только часть наших дел, и нам следует их продолжать. Мы получили серьезный удар. Кроме того, мы надеялись, что на пороге и другие крупные дела, но они разворачиваются медленно. То же и с нашими заботами. Мы воображали, что Налоговое Управление будет нас третировать, но они пока только вынюхивают и ничего не предпринимают. - Может быть, они уже приготовились, - сказал Бен, - и планируют, как до нас добраться. - Может быть и так, - согласился Куртни. - А как насчет кинокомпании? - это спросила Райла. - Что, если погибшее сафари отпугнет их? - Сомневаюсь. Большинство периодов не так опасно, как мел. Верно, Эйса? - Может быть, еще юр, - ответил я. - Эти два - наихудшие. Но в каждом периоде есть свои опасности, если не следить за каждым своим шагом. Неведомые земли! - Насущный вопрос: как известить Сафари, - сказал Бен. - Я могу им позвонить. Но, думаю, нам лучше как следует приготовиться, прежде чем что-нибудь делать. - Давайте, я позвоню. Я знаю их лучше, чем остальные - кроме Райлы, может быть. Ты как, Райла? - Давай, - сказала Райла. - Ты сослужишь нам хорошую службу. У тебя это получится лучше, чем у любого из нас. - Возможно, они захотят вызвать тебя. Ты будешь здесь? - Я буду здесь, - ответил Бен. 30 Далеко за полдень Бену позвонили из Сафари. Они отправляются в экспедицию, сказали ему, чтобы посетить сцену бедствия и вынести оттуда останки погибших. Мы с Райлой вернулись в Мастодонию. О случившемся мы говорили немного - нас это слишком потрясло. Хайрам и Боусер ждали нас, сидя на ступеньках. Хайрам лопался от желания поговорить. Он нашел Неуклюжика и хорошо с ним побеседовал. Разыскал Кошарика и поговорил также с ним. Оба они были ему рады, и он рассказал им о своем пребывании в госпитале. Боусер нашел сурка, полез за ним в нору и попытался вырыть его оттуда. Хайрам вытащил его оттуда и сделал ему выговор. Боусеру, сказал он, и самому было стыдно. Хайрам зажарил на ленч несколько яиц, но Боусера, как он уже нам говорил, яйца не интересуют. Для Боусера мы должны всегда оставлять мясо. После обеда мы с Райлой сидели в патио. Боусер и Хайрам, уставшие за день, отправились спать. - Я обеспокоена, Эйса, - говорила Райла. - Если Сафари заплатит нам только половину договоренной суммы, мы останемся без денег. Мы выплатили Бену его комиссионные за сафари, хотя он там ничего не делал. - Он их заслужил, - ответил я. - Может быть, он ничего не делал по контракту с Сафари, но он работает на нас до изнеможения. - Я не жалуюсь, - сказала Райла, - и не завидую ему. Но все одно к одному. Забор стоил нам недешево, и административное здание обошлось недешево. Жалование охранникам составляет несколько сот долларов в день. Деньги у нас еще есть, но они идут к концу. Если Сафари от нас откажется и кинокомпания решит подождать, мы окажемся в затруднении. - Сафари не откажется, - сказал я, - они могут выждать время, пока не сгладится острота удара. Бен прав. Чем опаснее ситуация, тем острее желание охотников отправиться туда. О кинокомпании я ничего не знаю, но у них в глазах знак доллара. Своего они не упустят. - И еще одно, - продолжала она. - Куртни не работает задешево. Бог знает, какую сумму он может с нас запросить. - Давай пока не будем расстраиваться. Все устроится. - Ты думаешь, что я жадная, Эйса? - Жадная? Не знаю. Ты - деловая женщина и много лет провела в бизнесе. - Это не бизнес, - произнесла она, - это не жадность. Это уверенность. Женщина даже больше мужчины нуждается в чувстве уверенности. Большинство женщин чувствует безопасность в семье, но у меня нет семьи. Я была должна найти другую почву для самостоятельности, и я стала делать деньги. Деньги кажутся ответом. Если я смогу сколотить достаточное состояние, то смогу быть независимой. Вот почему я такая хваткая. Вот почему я восприняла эту идею путешествий во времени так быстро. Я в ней увидела большие возможности. - В ней по-прежнему все еще большие возможности. - А также заботы. И наше основание так шатко! Кошарик и Хайрам. Если кто-нибудь из них оставит нас... - Без Хайрама мы обойдемся. - Да, я знаю. Но это ужасно неудобно. - Нет, теперь уже нет, - сказал я. - Вот уже пару дней я пытаюсь тебе рассказать, но было не до этого. Сначала был дом, потом вернулся Хайрам, а потом заварилась эта история с группой сафари. А я хотел тебе рассказать, что теперь уже умею разговаривать с Кошариком. Она в удивлении посмотрела на меня: - В самом деле? Как Хайрам? - Лучше Хайрама, - и я начал и рассказал ей все, тогда как она пристально меня разглядывала со слабым оттенком недоверия. - Эти видения меня бы испугали, - сказала она. - Я не был напуган, я просто оцепенел. - Как ты думаешь, почему он так упорно пытался сделать так, чтобы разговаривать с тобой? - Он страстно желал говорить хоть с кем-нибудь. - Он же мог разговаривать с Хайрамом. - Хайрама здесь не было, вспомни. Не было несколько дней. И я не думаю, что Кошарик понял, что с ним случилось. К тому же, Хайрам был не самым подходящим собеседником. Вряд ли он что-нибудь понял бы из того, что Кошарик мне показывал. Кошарик - существо человеческое. - Человеческое? - Да, именно так. Конечно, он чужак, но с определенными человеческими качествами, которых мы у него не ожидали. Пожалуй, он отстранил, укрыл от меня свои чуждые особенности, сосредоточившись на том, что мы могли бы называть его человеческими чертами. - В таком случае, он - очень умное создание. И противоречивое. Помнишь, однажды он сказал нам, что бессмертен. - Об этом мы с ним не говорили. В самом деле, ни о чем серьезном, только о нем. - Ты им очарован. - Да, кажется, так и есть. Самое забавное в этом - что я говорил с чуждым разумом. Вот об этом газеты стали бы трезвонить под аршинными заголовками. Сенсация. Я и сам так считал - сенсация, об этом писали и мечтали годы и годы. Есть ли другой разум во Вселенной? Что случится, если человек встретит чужака? Все интересуются первым контактом. Что до меня, то мне это не кажется сенсационным. Выглядит это дружески и совершенно обыкновенно. - Ты странный человек, Эйса. Ты всегда был странным. Наверное как раз поэтому я и люблю тебя. Для тебя неважно, что думают другие. У тебя обо всем свое собственное мнение. - Спасибо, моя дорогая. Я сидел, размышляя о Кошарике, заинтересованный его личностью. Он был теперь где-то не здесь, в сгущающихся сумерках, а в роще диких яблонь или в старом домашнем саду. И я обнаружил, что знаю о нем гораздо больше того, что он мне рассказывал. Например, откуда это знание, что он был не биологическим, а странным сочетанием молекулярной и электронной жизни, которое я все равно не мог себе представить? Пожалуй, думал я, инженер-электронщик мог бы понять, хотя и не во всей полноте. Знал я также и то, что он думает о времени не как о части пространственно-временного континуума, но как о клее, который скрепляет мироздание, как о независимом факторе, который может быть объяснен определенными уравнениями, которые я не мог их ни узнать, ни придать им какой-нибудь смысл (так как никакие уравнения не имеют для меня никакого смысла), и что он может регулироваться и управляться тем, кто понимает эти уравнения. И было знание, что хоть он и говорил о своем бессмертии, в нем все еще держалась вера и надежда на послежизнь, которая казалась мне чрезвычайно странной идеей, так как у бессмертного не должно быть нужды в такой вере и надежде. Как могло случиться, спрашивал я себя, что я знаю о нем такие вещи? Он не говорил мне этого, я был уверен, но, может быть, все же говорил? На протяжении большей части нашего разговора я был в смятении и, возможно, не был так внимателен, как надо бы. Вошла Райла. - Пошли спать, - сказала она. - Может быть, завтра день будет лучше. Утром мы с Райлой поехали в Уиллоу-Бенд. Хайрам с Боусером куда-то исчезли вскоре после завтрака. Мы и не пытались их разыскивать и тащить домой. Не могли же мы все свободное время нянчиться с Хайрамом! В госпитале с ним легко было говорить, но единственным способом заставить его подчиниться было бы спутать ему ноги, как овце. Бену сообщили, что сотрудники Сафари прибудут на следующий день. Но будут ли другие группы, а если да, то когда их ждать, не сообщалось. Газеты уделили много внимания трагедии в мелу. Если верить газетным сообщениям, Сафари Инкорпорейтед незамедлительно обнаружила, что случилось несчастье. Попыток приглушить его ужас сделано не было, но люди Сафари были уполномочены заявить, что за последние годы в охотничьих поездках погибло много людей и этот случай отличается лишь тем, что группа погибла в полном составе. Несчастье занимало передние страницы газет, а статью Хочкисса запихнули на внутренние страницы. Но она была там, большая, раздутая на много колонок. Крикливо заданный вопрос о путешествии в прошлое для изучения жизни Христа был все еще полон разрушительной силы. Прошли долгие дни с тех пор, как редакторы новостей дали начало такой долгой и обширной дискуссии, и спорящие делали все, что могли. Райла осталась в офисе, чтобы переговорить с Беном и Хербом, а я вскоре ушел, чтобы посмотреть, не в саду ли Кошарик. Случайно он был там. Я не рассказал ему того, что случилось. Не был уверен, что ему это интересно, а кроме того, нам было о чем поговорить. Мы присели и пару часов провели в разговоре. Это был не столько разговор, сколько показ. Как это случилось и в первый раз, я обнаружил себя каким-то образом внутри Кошарика, словно я был частью его, смотрел его глазами. Он показывал мне в основном Галактический Центр и некоторых специалистов, работавших там: насекомоподобных историков, уделяющих внимание не столько самим историческим событием, сколько общему направлению и тенденциям развития, рассматривавших историю не только как науку о прогрессе и событиях; шарообразные создания, практиковавшиеся в социологии, разрабатывающие разовые характеристики и исторические тенденции, которые заставляют разумные существа становиться тем, чем они становятся; змеевидных посланников, имевших дело не столько с предсказаниями, сколько с научными попытками экстраполировать в будущее тенденции цивилизаций, пытающихся в ходе своих исследований точно определить возможные в будущем кризисные точки. Он также пытался показать мне, как он использует определенные уравнения и манипулирует определенными силами (все они были за пределами моего разумения), чтобы построить дорогу во времени. Я задал ему несколько вопросов, но выяснилось, что мои вопросы слишком расплывчаты в формулировке, они просто сбивали его. Когда он пытался мне что-то разъяснить, его объяснения запутывали меня еще больше. Зная, что Райла может беспокоиться обо мне, я прервал разговор и пошел в офис. Райла, Бен и Херб были так заняты разговором, что, казалось, даже не заметили моего отсутствия. Рано утром на следующий день появилась экспедиция Сафари. Бен и я пошли с ними в мел, и на этот раз пошла с нами и Райла. Это было неприятное занятие. Я ничего не делал, только смотрел, стоя в стороне. Бригада сложила обглоданные человеческие скелеты в пластиковые сумки, по мере возможности пытаясь отгадать, какие кости кому принадлежат. В некоторых случаях, когда идентификационные браслеты и цепочки оказались на месте, кое-кого удалось узнать, но большинство пакетов были анонимными. Скелет гигантского аллозавра был все еще там, и его тоже погрузили в один из грузовиков. Его просили привезти палеонтологи Гарварда. За два-три часа местность лагеря была полностью очищена от всех костей, оружия, снаряжения, палаток и прочего, и мы повернули обратно. Не анализируя своих чувств, я успокоился только после того, как мы вернулись в Мастодонию. Прошло десять дней. Газеты перестали смаковать обе истории - трагедию в мелу и заварушку с Иисусом. Против Сафари возбудили пару безнадежных исков. Несколько членов Конгресса произнесли речи, призывающие правительство регулировать путешествия во времени. Департамент юстиции созвал пресс-конференцию для разъяснения, что такое регулирование было бы затруднительно, поскольку Ассоциация Перемещений Во Времени оперирует с тем, что равняется иностранной нации, хотя и было подчеркнуто, что статус Мастодонии на основе международного права еще далеко не ясен. Количество репортеров и фотографов на страже у ворот в Уиллоу-Бенде значительно сократилось. Неуклюжик несколько раз поднимался на холм навестить нас, но мы выпроваживали его, откупившись от него морковкой. Хайрама оскорбляло, что мы не хотим, чтобы он был рядом. Боусер увлекся борьбой с барсуком и очень пострадал. Хайрам провел два дня, держа его лапу, пока его раны не начали затягиваться. Толпы туристов понемногу убывали, но автостоянка и мотель Бена были все еще прибыльным делом. Бен увез Райлу в Ланкастер. Она пряталась в багажнике машины, пока они не выехали из Уиллоу-Бенда. Она разговаривала с подрядчиком и вернулась домой с парочкой чертежей. Несколько ночей мы провели над планами, разложенными на кухонном столе, решая, что бы мы хотели усовершенствовать или изменить. - Это будет стоить бешеных денег, - говорила она мне. - Вдвое против того, что мы ожидали. Но я думаю, что даже в худшем случае денег хватит. И я так хочу иметь его, Эйса! Я хочу жить в Мастодонии и иметь тут хороший дом. - Я тоже, - сказал я, - и есть одно приятное обстоятельство: здесь мы не должны платить за него налоги. Я несколько раз говорил с Кошариком. Когда Хайрам обнаружил, что я это тоже умею, он скривился, но через день или два уже свыкся с этим. У Бена были хорошие новости. Звонил Куртни. Люди из кинокомпании были у него и продолжают переговоры. Сафари сообщило, что через неделю или десять дней присылают новые группы. На этом все и кончилось. Куртни позвонил Бену, сообщил, что вылетает в Ланкастер, просил встретить его. - Все расскажу, когда доберусь, - сказал он. Приехал Херб, чтобы поговорить с нами, и мы в офисе ждали приезда Бена и Куртни. Бен вынул бутыль и бумажные стаканчики. - Прекрасная мысль, - одобрил Куртни. - Всем нам лучше выпить чего-нибудь покрепче и взбодриться. На этот раз мы попали в настоящую переделку. Мы сели, ожидая продолжения. - Все детали дела мне пока неизвестны, - сказал Куртни, - но я хотел переговорить с вами, может, вы придумаете, что делать. Вы изолированы. Этим утром Госдепартамент издал приказ, запрещающий американским гражданам посещать Мастодонию. - Но они не могут так поступить, - сказала Райла. - Вот уж не знаю, могут или нет, - отозвался Куртни. - Наверное могут. Так или иначе, это сделано. Причины не названы. С моей точки зрения, причины могут и не сообщить. В их власти сделать то же самое на всем земном шаре, просто указать страны, куда наши граждане путешествовать не могут. - Но почему они решили так поступить? - спросил Бен. - Не могу сказать наверняка. Возможно, из-за этой шумихи с Иисусом. Трагедия в мелу тоже добавила свое. Мастодония открыла дорогу к местам, где гражданам путешествовать небезопасно. Но я подозреваю, что дело не в этом. По всему миру начались столпотворения. Это какое-то неистовство, и не в одной нашей стране. В Конгресс поступило множество запросов. Развивается ужасное давление группировок. В Вашингтоне спешат собрать плоды с пылу, с жару. Или пытаются это сделать. Ясно одно: наносится удар по Мастодонии и по путешествиям во времени. Если вы не можете попасть в Мастодонию, то не можете и путешествовать во времени, тогда не попадете и во времена Христа. - Это значит, что Сафари не могут использовать дороги во времени, - сказал Бен, - и что никто не сможет их использовать. Это, возможно, кладет конец и переговорам с кинокомпанией. Да, это может подорвать наш бизнес. - На какое-то время, - сказал Куртни, - мы можем испросить временное разрешение. Если такое разрешение будет судом дано, тогда мы продолжим свой бизнес до тех пор, пока не будет вынесено окончательное решение. Суд может сделать разрешение постоянным. Это означало бы, что дело продолжается. Либо он может отменить разрешение и, таким образом, подтвердить приказ Госдепартамента. Тогда мы навсегда выброшены из дела. - Мы могли бы организовать операции из какой-нибудь другой страны, - сказала Райла. - Да, так можно сделать, - ответил Куртни, - но надо заняться переговорами с этой страной, куда вы хотите направиться, а это требует времени. Я не был бы удивлен, если бы потребовались существенные денежные затраты. - Взятки, - сказал Бен. - Ну, можно назвать и по-другому. Большинство наций, увидев, что сделало наше правительство, стали бы сопротивляться и не впускать нас к себе. Прежде всего, нужно найти страну. Предупреждаю, что вам бы досталась не лучшая из них, возможно, с диктаторским режимом. Даже после того, как мы договоримся, они могут встретить нас всякими официальными извинениями, когда мы попытаемся обосноваться все вместе. В этом приказе Госдепартамента есть только одна положительная сторона. Он молчаливо допускает, что Мастодония - другая страна, и это отражает нападки Налогового Управления. - Тебе надо скорее отправляться за разрешением, - сказал Бен. - Немедленно, - ответил Куртни. - Я думаю, что без труда смогу убедить Сафари и кинокомпанию присоединиться к нам в этом деле. У нас может появиться много совместных аргументов. Мне надо об этом подумать. - Такое впечатление, что как только мы отправили ни с чем того консерватора, сразу заштормило, - сказал Бен. - Ты уверен, что удастся получить разрешение? - Честно говоря, не знаю. Вообще-то, здесь нет никаких сложностей. Но в этом случае мы против Госдепартамента. Это может быть трудно. Он поколебался, потом добавил: - Не знаю, следует ли сейчас упоминать об этом, но думаю, что можно. Я не уверен. Может быть, сигналы, которые дошли до меня, ошибочны. Но со мной разговаривали из ЦРУ. Намекали на объединение и патриотический долг, пытались сделать это тишком, но я не давал обещания молчать об этом. Будь я на вашем месте, мне бы такой разговор не понравился. Создается впечатление, что им хотелось бы использовать путешествия во времени для перемещения своих людей в совсем недавние события, в некоторые щекотливые ситуации. Прямо этого не говорили, но это одно из возможных применений путешествий во времени. Я разыграл непонимание, но не думаю, что мне удалось их одурачить. - То есть ты думаешь, - сказал Бен, - что если мы позволим им использовать путешествия во времени, то Госдепартамент может отменить приказ? Что этот приказ - только способ оказать на нас давление? - Не уверен, - ответил Куртни, - все это не очень четко. Если бы я сообщил в ЦРУ, чего мы хотим, оттуда могли бы крепко нажать на Госдепартамент. - Тогда почему бы не попытаться? Надо разбиться в лепешку и узнать, кто хочет использовать путешествия во времени и для чего. - Нет, - сказала Райла. - Почему нет? - спросил Бен. - Только позволь правительству вставить ногу в дверь, они откроют ее сами. - Я склонен согласиться с Райлой, - сказал Куртни. - Мой совет: в будущем следует избегать ЦРУ. Мы можем обратиться к ним только в самом крайнем случае, ради спасения. - Хорошо, - сказал Бен. - Похоже, в этом есть смысл. - Понимаете, я даже не представляю себе, каким образом ЦРУ связано со всем этим. Могу только строить догадки. - Он поднялся и сказал: - Бен, отвези меня назад. У меня много работы. Мы с Райлой отправились домой. Не успели мы въехать в Мастодонию, как сразу же увидели, что что-то произошло. Домик стоял торчком. Рядом с ним стоял Неуклюжик. Боусер, устроившись поодаль, свирепо лаял. Хайрам колотил Неуклюжика палкой, но старый мастодонт не обращал на него внимания. Я прибавил газу. - Он опять за этой проклятой морковкой, - сказал я. - Мы не должны были прикармливать его. Подъехав ближе, я увидел, что он не только пришел за морковью, но уже и достал ее. Он сломал кухонный конец дома, каким-то образом открыл холодильник и теперь удовлетворенно похрупывал. Я остановил машину, и мы оба выпрыгнули. Я кинулся вперед, но Райла поймала и удержала меня. - Что ты собираешься делать? - спросила она. - Если ты попытаешься увести его... - Увести его? К черту! - взревел я. - Собираюсь взять ружье и застрелить сукина сына! Мне следовало это сделать давным-давно! - Нет! - крикнула она. - Нет, только не Неуклюжик! Он - такое приятное старое чучело! Хайрам тоже кричал, одно-единственное слово: - Непослушный, непослушный, непослушный!.. И, крича так на Неуклюжика, он бил его палкой. Неуклюжик продолжал жевать морковь. - В любом случае, ты не сможешь взять ружье, - сказала Райла. - Если мне удастся вскарабкаться и открыть дверь, то смогу. Стойка внутри, как раз за дверью. Хайрам кричал и бил Неуклюжика. Тот покачивал хвостом свободно и счастливо. Ему выпала редкостная удача. И, стоя там, я обнаружил, что гнев улетучился. Я рассмеялся. Это было забавно: Хайрам кричит и причитает на Неуклюжика, а Неуклюжик не обращает на него внимания. Райла плакала. Она подошла ко мне, и руки ее свисали по бокам. Она стояла прямо, слишком одеревенело прямо, словно сдерживала рыдания. По щекам ее катились слезы. Через минуту я понял, что она близка к истерике. Я обнял ее, повернулся и повел обратно к машине. - Эйса, - выдохнула она сквозь рыдания, - это ужасно. Все сегодня идет вкривь и вкось. Я усадил ее в машину и пошел за Хайрамом. Я перехватил его руку, в которой он держал палку, и отнял ее. - Кончай вопить, - строго сказал я. - Этим не поможешь. Он посмотрел на меня, удивленно моргая, пораженный, что видит меня здесь. - Но, мистер Стил, - сказал он, - я говорил ему, я говорил ему. Я говорил ему не делать этого, но он все равно сделал. - Садись в машину, - сказал я. Он послушно побрел к машине. - Пойдем, - сказал я Боусеру. Боусер, довольный, что его берут с собой, прекратил лаять и пошел за мной по пятам. - В машину, - сказал я ему, и он вспрыгнул на заднее сиденье к Хайраму. - Что нам делать? - всхлипывала Райла. - Что мы можем сделать? - Возвращаемся на ферму, - ответил я, - и поживем немного там. В эту ночь в моих объятиях она плакала, пока не заснула. - Эйса, - говорила она, - я люблю Мастодонию. Я хочу, чтобы наш дом был там. - Так и будет, - отвечал я ей. - Будет дом, большой и крепкий, такой, что Неуклюжик его не перевернет. - И, Эйса, я так хочу быть богатой. Вот в этом у меня уверенности не было. 31 Бен и Херб отправились с нами в Мастодонию. С помощью блока и талей мы установили домик, как нужно. Это заняло у нас большую часть дня, а когда это было сделано, мы исправили разрушения. Домик по-прежнему был вполне пригоден для жилья. Несмотря на беспорядок, устроенный Неуклюжиком, когда он искал морковь, холодильник был не поврежден. На следующий день, не обращая внимания на протесты Хайрама и Райлы, мы взяли машины и отправились посмотреть на Неуклюжика. Мы нашли его в долине и отогнали подальше. Он рассердился на такое обращение и несколько раз угрожал нападением. Мы осторожно воспользовались дробовиками, заряженными бекасником. Это могло бы причинить ему боль, но не нанесло бы серьезных повреждений, которые не дали бы ему двигаться. Он протестовал, ворчал и стонал на каждом шагу этого пути. Мы гнали его около двадцати миль, прежде чем повернули назад. Несколькими днями позже он вернулся на старое, обжитое место и остался там, и больше нас не беспокоил, хотя и помнил, что может добыть лакомство. Я прямо приказал Хайраму оставить его в одиночестве, и на этот раз он послушался. Несколько дней известий от Куртни не было. Когда он наконец позвонил, я был в офисе и разговаривал с Беном. Бен жестом указал мне на другую телефонную трубку. Куртни сказал, что сделал запрос о временном разрешении, к которому присоединились Сафари и кинокомпания. Но делопроизводство, сказал он, займет, кажется, больше времени, чем он думал, из-за множества сложных аргументов, выдвигаемых обеими сторонами. Он был особенно рассержен одним заявлением, выдвинутым в защиту запрета Госдепартамента - что путешествующие во времени рискуют здоровьем. Он бы, сказал он, мог согласиться, что путешествия в более близкие времена могут представлять опасность, но правительство распространило запрет на временной интервал на миллион лет в прошлое из тех соображений, что существовавшие в те времена бактерии и вирусы, попав в человеческий организм, могут быть перенесены в наше время и вызовут эпидемию, например, чумы. ЦРУ, сообщил Куртни, его больше не беспокоило. - Может быть, их отозвали, - сказал он. Сенатор Фример беседовал с ним и сообщил, что обеим палатам Конгресса предстоит рассмотреть законопроект об эмиграции неудачливого населения или тех, кто захочет переселиться в доисторические времена. Фримор, сказал он, хотел бы знать, какой период лучше всего. - Эйса с нами на проводе, - сказал Бен. - Это по его части. - О'кей, - сказал Куртни. - Так как же, Эйса? - Миоцен, - ответил я. - А как насчет Мастодонии? Мне она кажется идеальной. - До нее недостаточен временной интервал, - сказал я ему. - Раз вы собираетесь основывать человеческое общество где-то в прошлом, нужно быть уверенным, что оно расположено достаточно далеко и не вступит в конфликт с зарождающейся человеческой расой. - Мастодония достаточно далеко, не так ли? - Вовсе нет. Мы всего лишь в полутораста тысячах лет назад во времени. Если уйти на триста тысяч, вы все еще будете в Сангамонском межледниковье, но и этого мало. Тогда на Земле уже были люди, примитивные, но все же люди. Мы не можем допустить столкновения с ними. - А ты и Райла? - Нас только двое. Мы не собираемся вводить в это время больше никого. Все остальные только проходят через Мастодонию к дорогам во времени. И людей в Америке не будет по крайней мере в течение еще ста тысяч лет. - Понимаю. А миоцен? Как далеко он? - Двадцать пять миллионов лет. - Этого достаточно? - У нас более двадцати миллионов лет до того момента, когда появится хоть кто-то отдаленно похожий на человека. Двадцать миллионов лет до возможного конфликта, после которого, пожалуй, и людей на Земле не осталось бы. Или в наше время, или за двадцать миллионов лет до нас. - Так ты думаешь, мы к тому времени все вымрем? - Вымрем или переселимся куда-нибудь еще. - Да, - сказал Куртни. - Может быть и так. Он немного помолчал, затем спросил: - Эйса, почему миоцен? Почему не раньше или немного позже? - В миоцене, должно быть, уже есть трава. Она необходима для животноводства. Кроме того, трава делает возможным и существование диких стад. Поселенцы в первое время были бы обеспечены пищей. И в миоцене климат был лучше. - Как это? - Длительный период сплошных дождей заканчивался. Климат становился суше, но для земледелия влаги, пожалуй, было еще достаточно. Большие леса, которые прежде покрывали обширные пространства, в это время уступили место травянистой почве. Поселенцам не нужно будет сводить леса, чтобы основать ферму, но дерева для хозяйства будет достаточно. В это время не было по-настоящему свирепых зверей. Или, по крайней мере, мы ничего о них не знаем. Ничего, что хотя бы отдаленно походило на гигантов мела. Немного тиранотериев, гигантские кабаны, ранние слоны, но ничего такого, для чего потребовалось бы серьезное оружие. - Прекрасно, ты меня убедил. Я перескажу это сенатору. И, Эйса... - Да? - Что ты думаешь об этой идее? Отправить этих людей в прошлое? - Этого не следует делать. Мало кто из них захочет отправиться. Они не пионеры и не захотят ими быть. - Ты думаешь, они предпочтут остаться тут, на обеспечении, до конца их дней? Но это - то же самое. Они в ловушке бедности, и им из нее не выбраться. - Я думаю, что большинство из них остались бы здесь, эту жизнь они знают, а что будет там - им неизвестно. Куртни сказал: - Боюсь, ты прав. Однако если наше предложение провалят, план Фримора высосет нас - если он пройдет, ясное дело. - Не думай об этом, - сказал я. Куртни и Бен поговорили еще немного. Особенно говорить было не о чем. И, сидя там, прислушиваясь к замечаниям Бена по телефону, я подумал о яркости впечатления от общения, которая так быстро тускнеет. Несколько недель назад казалось, что ничто не может нам помешать. У нас был контракт с Сафари, кинокомпания делала шаги на сближение с нами, и мы были уверены, что наш бизнес идет на подъем. Но теперь, если Куртни не сможет преодолеть сопротивление Госдепартамента, мы были выключены из бизнеса. Лично для меня это значило не так уж много. О, конечно, я не отказался бы стать миллионером, но деньги и успех в бизнесе никогда не значили для меня слишком много. С Райлой, однако, все было совершенно иначе и, хотя Бен мало говорил на эту тему, я знал, что это много значило также и для него. Мое разорение, понимал я, не стало бы слишком тяжелым ударом, я терял гораздо меньше, чем они. Выйдя из офиса Бена, я пошел в заброшенный сад и нашел там Кошарика. Мы присели поговорить. Разговаривал, в основном, он. На этот раз он рассказывал и показывал мне свою родную планету. Это место совершенно не походило на планету Галактического Центра. Этот удаленный мир имел бедный экономический базис. Его земля была малоплодородна, природных ресурсов тоже было мало, поэтому там и не появились большие города. Его народ влачил жалкое существование, а люди были не такими, как Кошарик - определенно они были биологическими созданиями, хотя была в них неуловимая озадачивающая тенденция: они словно парили в нерешительности между приземленной жизнью и жизнью эльфов. Кошарик, должно быть, ощутил мое удивление, потому что сказал мне: - Я урод. Как бы ты назвал это? Может быть, я мутант. Я был похож на остальных. Я изменился, и они были озадачены и стыдились меня, пожалуй, даже немного боялись меня. Мое начало не было счастливым. Его начало - не его рождение, не детство. Я задумался над этим. - Но те, из Центра, взяли тебя. Пожалуй, именно поэтому они тебя и выбрали. Видимо, они разыскивают людей, которые могут изменяться, людей, подобных тебе. - Я уверен в этом, - сказал Кошарик. - Ты говоришь, что бессмертен. Другие люди с твоей планеты тоже бессмертны? - Нет, они - нет. Это один из признаков, разделяющих нас. - Скажи, как ты узнал об этом? Откуда в тебе такая уверенность? - Я знаю это, вот и все. Внутри себя я это знаю. И этого вполне достаточно, думал я. Если он знает это изнутри, он, возможно, прав. Я оставил его, более озадаченный, чем когда-либо раньше. Каждый наш разговор все больше приводил меня в замешательство, так как по какой-то таинственной причине я чувствовал, знал откуда-то, что знаю его более полно, чем когда-либо знал любое другое существо. Я все более чувствовал его глубину, что, казалось, находилось за пределами постижимого. Я был удивлен столь нелогичным ощущением, будто хорошо знаю его. Я на самом деле говорил с ним не более дюжины раз, но тем не менее у меня было впечатление, что он мой давний друг. Я знал о нем некоторые вещи, о которых, и в этом я был уверен, мы никогда не разговаривали. Я изумлялся, как это могло быть, что я оказывался внутри него, на какое-то время становился его частицей. И воспринимал благодаря этому определенные концепции, которых он не мог бы передать понятными мне словами. Было ли возможно, что во время единения с ним я впитывал кое-что из его личности, причащаясь тайн и причин, которые он не мог передать намеренно? Теперь большинство газетчиков и фоторепортеров оставили Уиллоу-Бенд. Несколько дней их не было вовсе, затем иногда немногие появлялись и оставались на день-два. О нас еще писали в новостях, но магия новизны уже покинула нас. Наша история ушла из пределов внимания. Туристы разбежались. Обычно на стоянке Бена было несколько машин, но уже не было ничего подобного тому количеству, которое было здесь прежде. В мотеле Бена теперь были свободные места, временами много. Пока события не повернулись, Бен утверждал, что теряет кучу денег. Мы все еще держали стражу и включали по ночам свет, хотя это стало казаться немного глупым. Мы охраняли то, что пожалуй, больше не нуждалось в охране. Это разоряло нас, и мы уже говорили, что следовало бы рассчитать охрану и не включать света. Но мы колебались. Принципиально, я думаю, потому что поступить так значило признать свое поражение. Пока мы еще не были готовы отступиться. В Конгрессе начались дебаты по указу об эмиграции. С одной стороны, принять такой указ означало, что неудачников выкинут из общества, предоставят самим себе, с другой стороны, принятие указа означало бы, что они получают возможность начать снова, в новых условиях, что сулило бы им выгоды и избавляло от всех стрессов их теперешнего положения. Экономика этого предприятия не выдерживала никакой критики. Стоимость разворачивания нового хозяйства на нетронутой земле отвечала годовой стоимости жизни в старых условиях. Те, кто получал пособие, пробовали поднять голос, но он утонул в шуме, их никто не услышал. В воскресных выпусках газет и телепрограмм помещали специальные разъяснения и иллюстрации, с чем они бы встретились в миоцене. Капитолий пикетировали группы протестующих граждан. В Уиллоу-Бенде объявилось несколько таких групп. Они ходили со знаменами и произносили речи, что мол, хотели бы оставить современное общество и вернуться в миоцен или, если не в миоцен, то куда угодно, лишь бы убраться от бессердечия, несправедливости и неравенства существующей системы. Они маршировали то туда, то сюда перед воротами и расположились лагерем на стоянке Бена. Херб выходил, чтобы поговорить с ними. Они не остались надолго. Не было ни журналистов, чтобы интервьюировать их, ни фотографов, чтобы их снимать, ни толп народа, чтобы глумиться над ними, ни полиции, чтобы их разгонять, поэтому они убрались восвояси. За два часа Конгресс принял билль об эмиграции. Президент наложил на него вето. Закон был проведен, невзирая на вето. Но запрет Госдепартамента снят не был. Затем, на следующий день, суд вынес свое решение. Правительство пошло против нас. Разрешение не было дано. Запрещение путешествовать в Мастодонию оставалось в силе, и мы были выброшены из бизнеса. 32 Днем позже разразилась буря. Словно по сигналу - а возможно, и впрямь по сигналу, так как мы никогда не узнали, как разворачивались события - загорелись гетто в Вашингтоне, Нью-Йорке, Балтиморе, Чикаго, Миннеаполисе, Сент-Луисе, на западном побережье - всюду. Толпы хлынули в сверкающие огнями деловые районы городов, и теперь, в отличие от ситуации 1968 года, горели не только гетто. Огромные витринные стекла окон магазинов в деловой части городов были разбиты вдребезги, сами магазины ограблены и подожжены. Полиция, а в некоторых случаях и Национальная Гвардия, стреляли по бунтарям, те отвечали огнем. Плакаты кричали: "Дайте нам миоцен!". Они требовали: "Дайте нам уйти!". Взывали: "Нам нужен еще один шанс!". Они были разбросаны по улицам, мокли под дождем, а порою были залиты кровью. Так продолжалось пять дней. Потери с обеих сторон исчислялись тысячами, и жизнь остановилась. Затем, к концу пятого дня, неистовство угасло и прекратилось. Две стороны, сторона закона и порядка и сторона все попирающего протеста, противостояли друг другу. Медленно, с остановками, осторожно нащупывая дорогу, начались переговоры. В Уиллоу-Бенде мы были изолированы, так как большая часть внутриконтинентальных линий была повреждена. Телевизионные станции, как правило, продолжали работать, хотя и не во всех пунктах. Кое-где они замолчали. Однажды позвонил Куртни, но потом мы больше ничего от него не имели. Попытки добраться до него провалились. В том единственном телефонном вызове он сказал, что считает важной возможность апелляции на действия суда, но с такой ситуацией он сталкивается впервые. Ночь за ночью, а иногда и днем мы собирались в офисе Бена и смотрели на телеэкран. Днем и ночью, когда бы ни появились новые сообщения о бунтарях, они шли с экрана, так что телевидение, в сущности, стало почти непрерывной программой новостей. Это было завораживающее зрелище. В шестьдесят восьмом году мы порою побаивались, не будет ли у нас установлена республика. Теперь настали времена, когда мы были уверены, что нет. Лично у меня было чувство вины. Предполагаю, что и у других тоже, хотя мы никогда не обсуждали этого вопроса. Одна мысль сверлила мой мозг: если бы мы не начали путешествия во времени, ничего такого и не случилось бы. Мы разговаривали о том, как мы могли быть так слепы, так благодушны, что поверили, что закон об эмиграции был просто ничего не значащим политическим жестом! Поверили, что немногие из непривилегированных, если им будет позволено, захотят стать пионерами на неизвестной земле. Я чувствовал себя особенно неуютно, потому что я был чуть ли не первым, кто сказал, что предложение в целом бессмысленно. Разгул протеста, казалось, демонстрировал, что гетто желают получить второй шанс, который им предлагают законодательно. Но было трудно судить, насколько это неистовство было вызвано желанием этого шанса, а как много было результатом застарелой, сдерживаемой ненависти и горечи, умно затронутых теми, кто руководил этим бунтом и направлял его. Прошел слух, что армия бунтарей из Туин-Сити движется на Уиллоу-Бенд, возможно с целью развернуть операцию переселения во времени. Шериф поспешно собрал добровольцев, чтобы остановить этот марш, но, когда они вернулись, выяснилось, что никакого марша не было. Было множество других отвратительных слухов, которые время от времени заползали в сообщения новостей. Почему бунтари не решились взять нас приступом, я понять не мог. С их точки зрения, это было бы логичным поступком, хотя, по всей вероятности, это не было бы сделано, как нужно. Если они думали об этом вообще, то видимо, представляли себе какую-нибудь машину времени, которую можно физически захватить и с которой они, возможно, могли бы управиться. Но, очевидно, никто не думал об этом. Пожалуй, лидеры операции сконцентрировались на разгуле конфронтации, которая поставила бы федеральный истэблишмент на колени. Пять дней прошло, и в разрушенных, темных городах установилось относительное спокойствие. Начались переговоры, но кто разговаривал, где и о чем могла идти речь - не сообщалось. Газетчики и работники телесети не были способны проникнуть в это молчание. Мы пытались добраться до Куртни, но дальние телефонные линии еще не работали. Затем однажды, далеко за полночь, Куртни вошел в ворота. - Я не звонил из Ланкастера, - пояснил он, - потому что быстрее всего было схватить машину и приехать. - Он взял коктейль, предложенный ему Беном, опустился на стул. Этот мужчина выглядел усталым и опустошенным. - Днем и ночью, - сказал он, - мы заседали днем и ночью последние три дня. Боже, я надеюсь, мне никогда больше не придется пережить такого. - Ты был на переговорах? - спросил Бен. - Именно. Я думаю, что мы уже все решили. Я никогда не видел таких упрямых сукиных сынов за всю свою жизнь, как с той, так и с другой стороны, как от правительства, так и от зачинщиков. Я должен был бороться и с теми, и с другими. Сколько раз я принимался объяснять им, что Ассоциация Перемещений Во Времени имеет наибольшую долю в деле, что мы защищаем свои интересы и что без нас никто ничего не сможет сделать. Он осушил бумажный стаканчик, который ему подали, и отставил его. Бен снова подлил туда жидкости. - Но теперь, - сказал Куртни, - я думаю, у нас есть все. Документы подписаны. Как в них зафиксировано, если никто из этих ублюдков не переменит своего решения, мы организуем в миоцен дорогу во времени бесплатно. Я должен был сделать эту уступку. Точка зрения правительства такова, что программа будет стоить столько, что оно разорится, выплачивая нам нашу долю. Я-то в это не верю, но больше ничего сделать не мог. Если бы я отказался, переговоры зашли бы в тупик. Правительство, я думаю, выискивало повод увильнуть от них. Мы только предоставляем им дорогу во времени - и все. Только скажи им - вот она, а дальше пусть сами о себе заботятся. В обмен на это госдепартаментский запрет будет отменен, все останется, как есть, и это не будет нам стоить ничего. Нам даже не навяжут правительственной регуляции ни в какой форме - ни в государственной, ни в федеральной, ни в какой-нибудь еще. И более того, переговоры и на этот раз чуть не были сорваны. Мастодонию согласились рассматривать, как независимый штат. Я посмотрел через комнату на Райлу - она улыбалась, улыбалась впервые за все эти дни. И каким-то образом я понял, о чем она думает - о том, что теперь мы можем приступить к строительству этого дома в Мастодонии. - Думаю, - сказал Бен, - что это достаточно хорошо. Ты хорошо сделал свое дело, Курт. Пожалуй, у нас в любом случае были бы неприятности, согласись мы принять от правительства плату в каком бы то ни было виде. Дверь отворилась, и в комнату вошел Хайрам. Все обернулись и поглядели на него. Он, шаркая, сделал несколько шагов вперед. - Мистер Стил, - сказал он. - Кошарик хотел бы, чтобы вы пришли. Он хочет вас видеть. Он говорит, что это важно. Я поднялся, и Райла сказала: - Я иду с тобой. - Спасибо, - сказал я. - Не нужно. Мне нужно пойти в одиночку и выяснить, в чем дело. Может быть, ничего серьезного. Я ненадолго. Но у меня было ужасное ощущение, что это вовсе не "ничто". Никогда раньше Кошарик за мной не посылал. Когда мы вышли из здания, Хайрам сказал: - Он там, возле курятника. - Оставайся тут. Я пойду один. И я пошел через двор к курятнику, и там был Кошарик, на одной из яблонь. Как только я подошел к дереву, то почувствовал, что он устремился ко мне. Через несколько мгновений мне показалось, что мы вдвоем в каком-то месте, недоступном ни для кого. - Я рад, что ты пришел, - сказал он, - мне хотелось видеть тебя, прежде чем я исчезну. Я хотел тебе сказать... - Что?! - закричал я. - Ты уходишь? Кошарик, ты не можешь уйти. Не сейчас. Зачем тебе уходить? - Ничего не поделаешь, - сказал Кошарик, - я изменяюсь еще раз. Я же рассказывал тебе, как это было прежде, еще на моей родной планете, еще до Центра, после моего начала... - Но что это за изменение? Почему ты должен изменяться? - Здесь от меня ничего не зависит. Это на меня находит. Я не делаю этого сам. - Кошарик, это изменение, которого ты желаешь? - Думаю, что так. Я еще не спрашивал себя. И еще чувствую себя счастливым из-за этого. Я собираюсь домой. - Домой? Обратно на планету, где ты родился? - Нет. В Галактический Центр. Теперь я знаю, что мой дом там. Знаешь, Эйса, что я думаю? - Нет, не знаю. - Я думаю, что становлюсь богом. Когда я вернусь, то буду одним из них. Наверное так они и возникают. Они эволюционируют и из других жизненных форм. Не знаю, но думаю, что в один прекрасный день буду знать. Мое ученичество заканчивается. Я вырос. Я был в пустоте, в черной глубине пустоты, и душу мое грызло сознание, что не потеря способности Кошарика строить для нас дороги во времени, а потеря самого Кошарика породила эту пустоту. - Эйса, - сказал он, - я собираюсь домой. Я потерял было дорогу, но теперь знаю путь и собираюсь домой. Я ничего не сказал. Я ничего не мог сказать. Пустота поглотила меня. - Друг мой, - сказал он, - пожалуйста, пожелай мне доброго пути. Я хочу унести с собой твое пожелание. Я сказал слова, перевернувшие меня, словно кровоточащие куски мяса вырывали из моего тела. Я хотел сказать их, я должен был сказать их, но, сказанные, они причиняли мне боль: - Кошарик, я желаю тебе самого лучшего. От всей души я желаю тебе удачи. Я теряю тебя, Кошарик. Он исчез. Я не видел, как он уходил, но знал, что его больше нет. Ниоткуда пронесся холодный порыв ветра, и черная пустота сменилась серостью, которая превратилась в ничто, и вот я снова стою в заброшенном саду, возле курятника, глядя на опустевшую яблоню. На землю спустились сумерки, в какую-то минуту автоматически включились прожектора и усадьба превратилась в кричащий кошмар, со стражами в униформе, тяжело ступающими вдоль забора туда и назад. Но эти несколько мгновений темноты были мне нужны, они были милосердны, я ждал их. Когда вспыхнул свет, я повернулся и направился к зданию офиса. Я боялся, что буду пошатываться, но нет. Я шел связанно, прямо, как сломанная игрушка. Хайрама нигде не было, и Боусера тоже. Более чем вероятно, что он где-то охотился на сурков, хотя для этого было немножко поздно. Обычно они уходили в поход вскоре после заката. Я вошел в офис. Увидев меня, они прекратили разговор и сидели, выжидательно глядя на меня. - Ну? - спросила Райла. - Кошарик ушел, - ответил я. Бен одним махом вскочил на ноги. - Ушел? - закричал он. - Куда это он ушел? - Он отправился домой, - сказал я. - Он хотел попрощаться. Это все, чего он хотел: попрощаться. - Разве ты не мог остановить его? - Бен, не было никакой возможности остановить его. Он вырос, понимаешь ли. Время его ученичества прошло. - Минуточку, - сказал Куртни, пытаясь быть спокойным. - Он вернется, не правда ли? - Нет, - ответил я. - Он изменился. Превратился во что-то еще. Бен грохнул кулаком по столу. - Что за проклятый сегодня день! Когда нас оставила удача? Я скажу вам, когда. На притоке... - Не так резко, - Куртни пытался остановить его. - Давайте не будем слишком грубы. Давайте оставим себе другие пути. Что-то, возможно, у нас осталось. Попробуем спасти хоть что-нибудь. - Что ты имеешь в виду? - спросил Бен. - Ты и твои разговоры, законник... - Мы можем спасти то, что имеем уже, - ответил Куртни. - Контракт с Сафари, а это два миллиона в год. - Но миоцен? Как же быть с миоценом? - Не миоцен, Бен. Мастодония. Райла закричала: - Не Мастодония! Я не пущу их в Мастодонию! Они запакостят ее. Мастодония Эйсы и моя! - Но раз Кошарик исчез, дорог во времени больше нет и не будет, - сказал Куртни, и голос его был резким и холодным. - Вы должны пустить их в Мастодонию, или не получите ничего вообще. Он обратился ко мне: - Ты уверен, что Кошарик исчез и не вернется? - Уверен. - И других дорог во времени не будет? - Нет, - ответил я, - их больше не будет. - Ты вполне уверен? - Безусловно, - сказал я. - Почему, черт побери, я должен тебе лгать? Может быть, ты еще думаешь, что это шутка? Говорю тебе, нет. И скажу кое-что еще. Вы никогда не отправите никого в Мастодонию. Я уже объяснил это однажды. Расстояние до исторических времен недостаточно. Во время Мастодонии были люди. Охотники на мамонтов в Испании. Сколотые кремни во Франции. - Ты сумасшедший! - взревел Бен. - Ты собираешься потерять то немногое, что мы имеем... - Да, во имя господа! - заорал я. - Потерять все это! Черт с двумя миллионами! Черт с правительством и бунтовщиками! - И черт с нами? - спросил Куртни мягко, слишком мягко. - Да, - продолжал я, - и черт с вами. Отправив эти толпы в Мастодонию, мы рискуем сокрушить все, что имеем сейчас, всю человеческую расу, живущую на Земле сегодня. - А ты знаешь, он прав, - тихо сказала Райла. - Он прав в одном, я в - другом. Мастодония принадлежит нам двоим, и никто другой не попадет туда. Сейчас ясно, что мы не должны запачкать ее. И вот что еще... Я не стал ждать, чтобы услышать, что она еще собирается сказать, я повернулся и вывалился за дверь. Я прошел через холл, едва ли соображая, куда иду, а потом через переднюю дверь к воротам. Часовому у ворот я сказал: "Пропустите меня", и он посторонился. Сумерки сгустились, была почти ночь. Я различал только неясные контуры деревьев за дорогой, которая вела к Уиллоу-Бенду. Большая автостоянка Бена была пуста, и я двинулся к ней. Я не знал, куда иду, и это меня не интересовало. Я хотел только одного - убраться подальше. Потому что я знал - что бы мы с Райлой ни делали и не говорили, мы должны будем потерять все. Под давлением того, что уже было сделано, мы будем вынуждены впустить все эти орды в Мастодонию. И больше всего мне причиняло боль, что Бен и Куртни были среди тех, кто оказывал на нас давление. Я дошел до стоянки и обернулся. Темный в сияющем свете, стоял забор. Я не видел его снаружи с тех пор, когда вернулся домой из Европы, но тогда было на что посмотреть и кроме забора - толпы народа, новая автостоянка, киоск с сосисками, люди, которые продавали баллончики - так что я едва разглядел забор. Но теперь я увидел его во всей его гротескности и чужеродности, и это заставило меня припомнить, как это было раньше, когда здесь еще не было никакого забора. Стоя там, я ощущал потерянность и одиночество того, кто потерял свой дом - не только старую ферму, но и Мастодонию тоже. Потому что я знал, что потеря Мастодонии - вопрос времени. И с ней вместе исчезнет дом из камня со многими каминами, который планировала строить Райла и о котором мы проговорили так много ночей. Райла, думал я, Райла, девка, которая так хотела быть богатой - и вот совсем недавно она без малейшего колебания сделала выбор между двумя миллионами в год и Мастодонией. "Ты - обманщица, - мысленно говорил я ей. - Это все была поза, паршивая сторона твоего бизнеса. Когда все подошло к последней черте, ты отбросила позу и сделала свой выбор. Неважно, как все это созрело, и ты все еще была той девушкой, которую я любил давно, на раскопках на Среднем Востоке, девушка, чье лицо всегда было грязно, потому что ты обтирала свой загорелый зудящий носик пыльной рукой". Миоцен, думал я. Почему мы не можем попасть в миоцен? Почему я не догадался попросить Кошарика сделать туда дорогу? Несколько дней назад, так, чтобы она была готова, когда в ней появится нужда? Если бы у нас был миоцен, пусть бы Кошарик ушел, мы бы сохранили Мастодонию. А Кошарик? Теперь он только воспоминание. Больше нет улыбки на дереве. Наконец он узнал, что он такое и чем станет. Кошарик, сказал я ему, давний старый друг. Я желаю тебе всего хорошего. Для меня больно потерять тебя. И с этой мыслью мне показалось, что я с ним еще раз, что я снова стал одно с ним, как это много раз бывало раньше, когда он брал меня внутрь себя, чтобы я видел то, что видит он, знал то, что он знает. Знать то, что он знает. Знать, даже если я не полностью понимаю их, вещи, которые он никогда мне не рассказывал. Осознавать, даже если я не могу их понять, вещи, которые он мне показал. Например, уравнения времени. Внезапно, при мысли о них, уравнения времени оказались здесь опять, в точности такие, какими он показал их мне, и глядя на них его глазами, внутри его, я ясно увидел, как соединить их вместе и как они могут быть использованы. Миоцен, подумал я, двадцать пять миллионов лет назад - и уравнения слились вместе, и я сделал все остальное, что нужно - и построил дорогу во времени. Я отступил от него, и он ушел прочь. Я больше не был его частью, не видел сквозь его глаза. И уравнения... уравнения... они означают... но я их уже утратил, не видел, не чувствовал, не знал, как они работают, как ими пользоваться. Если даже когда-нибудь и знал. Я всего лишь глупый человек, осмелившийся возмечтать о том, чтобы построить дорогу во времени, использовать информацию и знания, вложенные в него, данные ему бессознательно, знания, которые были даром существа, что было сейчас где-то далеко среди звезд. Я обнаружил, что дрожу. Я согнул плечи, крепко сцепил руки, пытаясь унять дрожь. Дурак, сказал я себе, проклятый дурак, ты же сам знаешь, что ты такое. Однако... однако... однако... Идя вперед, я гневался на себя, пока не сделал те несколько шагов по этой дурацкой дороге во времени. Вот увидиш