ственной деятельности, это его убьет. Она для него суть и смысл всей жизни. - Мне очень понравился ваш отец, - сказал Блейк. - В нем есть что-то от самой природы, что-то гармонирующее с тем домом, в котором вы живете. - Вы хотите сказать, некая старомодность? - Ну, может быть. Хотя это не совсем точное слово. В нем чувствуется какая-то основательность и вместе с тем одержимость и очевидная самоотверженность... - О да, - проговорила она, - самоотверженность в нем есть, и это достойно восхищения. Думаю, что большинство людей в восторге от него, но он вечно как-то умудряется их рассердить, указывая им на их ошибки. Блейк рассмеялся: - Насколько я знаю, это самый верный способ кого-то рассердить. - Возможно, - согласилась Элин. - Ну, а как вы? - У меня все хорошо, - сказал он. - Здесь я нахожусь без какой-либо определенной причины. А перед вашим приходом сидел и слушал, как звенит дерево. Будто много-много колокольчиков. Я ушам своим не поверил. Какой-то человек на той стороне улицы вынес из дома деревце, поставил рядом с бассейном, и оно зазвенело. Она подалась вперед и посмотрела туда, куда показывал Блейк. Деревце залилось серебристой бубенцовой трелью. - Это монастырское деревце, - сказала она. - Их не так уж и много. Несколько штук завезли с какой-то далекой планеты. Не могу припомнить, как оно называется. - Я без конца сталкиваюсь с совершенно незнакомыми мне вещами, - признался Блейк. - С вещами, которых никогда прежде не знал. И начинаю бояться, что у меня опять галлюцинации. - Как в тот раз, когда вы подошли к нашему дому? - Совершенно верно. Я до сих пор не знаю, что случилось в ту ночь. Этому нет объяснения. - Врачи... - От врачей, похоже, мало проку. Они в такой же растерянности, как и я. - Вы рассказали об этом своему врачу? - Да нет, не рассказывал. У бедняги и так хлопот полон рот. Ну, добавился бы еще один фактик.. - Но он может иметь большое значение. - Не знаю, - ответил Блейк. - Кажется, будто вам все это почти безразлично, - сказала Элин Гортон. - Будто вам вовсе не хочется выяснить, что же с вами случилось. А может, просто страшитесь это узнать. Блейк бросил на нее настороженный взгляд. - У меня несколько иное мнение на этот счет, - сказал он. - Но может статься, что вы правы. Доносившийся с противоположной стороны улицы звон стал другим: многоголосая трель серебряных бубенцов сменилась звучным и дерзким боем большого набата, тревожно плывшим над крышами древнего города. 12 В тоннеле волнами разливался страх. Все вокруг было пропитано запахами и голосами другой планеты. Лучи света скользили по стенам, а пол под ногами был твердым, как камень. Существо скрючилось и захныкало, чувствуя, как напряжена каждая мышца, как в каждый нерв вгрызается парализующий ужас. Тоннель тянулся и тянулся вперед, и выхода не было. Все, это конец. Ловушка. Как оно сюда попало? Куда - сюда? Неизвестно куда и, уж конечно, не по своей воле. Его поймали и зашвырнули сюда, и никакого объяснения этому не было. Да, оно помнило какое-то прошлое, и тогда было сыро и жарко, и темно, и все заполняло неприятное чувство, что по нему ползает множество крошечных живых организмов. А теперь было жарко, и светло, и сухо, а вместо них он ощущал вдалеке присутствие более крупных существ, и мысли их громовыми, барабанными ударами отдавались у него в мозгу. Разогнувшись наполовину и царапая когтями по твердому полу, существо обернулось. Позади, так же как впереди, тоннель уходил в бесконечность. Замкнутое пространство, в котором не было звезд. Зато был разговор: мысленный разговор, и глухо шуршащий разговор с помощью звуков - сбивчивый, путаный, расплывчатый разговор, который вспухал пеной и сыпал искрами и не имел ни глубины, ни смысла... Мир - тоннель, в ужасе подумало существо, узкое замкнутое пространство, пропитанное зловонием, насыщенное бессмысленной речью, бурлящее страхом и не имеющее конца. Существо видело, что в тоннеле имелись отверстия. Они вели, несомненно, в другие такие же тоннели без конца и начала. Из одного из дальних отверстий появилось огромное, жуткое, нелепое создание. Оно с цокающим звуком шагнуло в тоннель, повернулось к нему и завизжало. Волна невыносимого страха вздыбилась в мозгу этого уродливого создания и заполнила его разум. Создание развернулось и очень быстро побежало прочь. Существо вскочило, царапая когтями по жесткой поверхности, и метнулось к ближайшему отверстию, уводящему прочь от этого тоннеля. В его теле паника судорогой свела внутренности, разум затянуло парализующей дымкой испуга, и откуда-то сверху тяжелым грузом обрушилась темнота. В тот же миг оно перестало быть собой, оно находилось теперь не в тоннеле, а у себя в теплой, уютной темноте, служившей ему тюрьмой. Блейк резко затормозил в нескольких шагах от койки и, останавливаясь, удивился, что бежит и что его больничная рубашка лежит на полу, а он стоит в комнате голым. И тут что-то щелкнуло у него в голове, словно треснула слишком тугая оболочка, и все знание открылось ему - о тоннеле, и об испуге, и двух других существах, которые составляли с ним единое целое. Внезапно ослабев от нахлынувшей радости, Блейк опустился на кровать. Он вновь обрел цельность, стал тем существом, каким был прежде. И теперь Блейк уже не один - с ним были те двое. И они ответили ему - не словами, а мысленным дружеским похлопыванием по плечу. (Колючие, холодные звезды над пустыней, в которой нет ничего, кроме песчаных дюн и снега. Мысль, протянувшаяся к звездам и черпающая в них знание. Жаркое, окутанное паром болото. Длинная, тяжелая лента информация, свернувшаяся внутри пирамиды биологического компьютера. Три хранилища мысли, мгновенно сливающиеся в одно. Соприкосновение разумов.) - Оно побежало, увидев меня, - сказал Охотник. - Скоро придут другие. - Это твоя планета, Оборотень. Ты знаешь, что делать. - Верно, Мыслитель, планета моя. Но то, что известно мне, знаете и вы. Знание общее. - Но тебе решать, что делать. - Возможно, они еще не разобрались, что это был я, - сказал Оборотень. - Пока. Возможно, у нас есть немного времени. - Совсем немного. Он прав, подумал Блейк. Времени почти нет. Медсестра, с визгом несущаяся по коридору, - на ее вопли выбегут все: санитары, другие сестры, врачи, нянечки, повара. Через считанные минуты переполох охватит всю больницу. - Все дело в том, - сказал он, - что Охотник слишком уж похож на волка. - Твое определение, - отозвался Охотник, - подразумевает существо, которое питается другими существами. Но ты же знаешь, я не способен... - Конечно, нет, - ответил себе Блейк. - Но они-то думают по-другому. Когда они видят тебя, ты кажешься им волком. Как той ночью перед домом сенатора, когда сторож увидел твой силуэт при вспышке молнии. Он действовал инстинктивно - сработал комплекс старинных преданий о волках. - А если кто-нибудь увидит Мыслителя, как он станет действовать? Что с нами будет? - спросил Охотник. - Я высвобождался дважды, Оборотень, и в первый раз было сыро и темно, а в другой - светло и тесно. - А я высвобождался только раз, - сказал Мыслитель, - и не смог функционировать. - Тихо! - вслух произнес Блейк. - Тихо. Дайте подумать. Во-первых, здесь находился он сам, человек - искусственный человек, андроид, изготовленный в лаборатории, неограниченная вариабельность, принцип оборотня, гибкость - интеллектуальная и биологическая, - которая сделала его таким, каков он сейчас. Человек. Такой же человек, как все, не считая происхождения. И преимуществ, обыкновенному человеку недоступных. Иммунитет к болезням, аутогенное лечение, самовосстановление. Человек, такой же, как и все люди, с разумом, чувствами, физиологией. Но при этом и инструмент - человек, спроектированный для определенной задачи. Лазутчик во внеземные формы жизни. И наделенный столь уравновешенной психикой, столь незыблемой логикой, столь поразительной способностью приспособляться и проникать в них, что его разум в состоянии вынести без ущерба то, что испепелило и в клочья разнесло бы любой другой разум, - трансформацию в инопланетное существо с его телом, мозгом, эмоциями. Во-вторых, здесь был Мыслитель (можно ли подобрать ему какое-либо другое имя?) - бесформенная плоть, способная по желанию принимать любую форму, но в силу давней привычки предпочитающая форму пирамиды как оптимальную для жизнедеятельности. Обитатель яростного первобытного мира на покрытой болотами планете, купающейся в потоках тепла и энергии новорожденного солнца. Чудовищные существа ползали, плавали, бродили в этом краю болот, но Мыслители не знали страха, как не знали и необходимости чего-либо бояться. Черпая жизненную квинтэссенцию из энергетических штормов, бушующих на планете, они обладали уникальной системой защиты - покрывалом из взаимозамыкающихся силовых линий, которое отгораживало их от прожорливого внешнего мира. Они размышляли о существовании и никогда - о жизни или смерти, поскольку в их памяти не хранилось воспоминаний ни о рождениях, ни о смертях кого-либо из них. Грубые физические силы при определенных обстоятельствах могли расчленить их, разорвать плоть, но тогда из каждого обрывка плоти, несущего генетическую информацию о всем существе, вырастал новый Мыслитель. Впрочем, этого тоже никогда не случалось, но данные о такой возможности и ее последствиях составляли информационную основу разума каждого Мыслителя. Оборотень и Мыслитель. И Оборотень стал Мыслителем - ухищрениями и игрой ума другого мыслящего племени, обитающего в сотнях световых лет отсюда. Искусственный человек превратился в другое существо, переняв его способности мышления, его взгляды на жизнь, физиологию и психику. Став им, он сохранил достаточно от человека - частицу человеческой сути, которую он свернул в тугую пружину и спрятал от жуткого и сурового величия того существа, в которое перевоплотился. И укрыл ее мысленной броней встроенной в него на планете, настолько далекой от этой точки пространства, что даже солнца ее невозможно было разглядеть. Спрятал, но не навсегда. Скорее, временно убрал в потайные уголки разума, который составлял Я этого инопланетного существа. Ему предстояло быть им, и человеческая суть его затаилась в глубине жесткой неземной плоти и загадочного сознания. Но в свое время, когда первый страх осядет и забудется, когда придет умение жить в этом новом теле на другой планете, человеческий разум займет должное место и наполнится, насладится всепоглощающим восторгом нового опыта - состояния, когда два разума сосуществуют рядом, не требуя подчинения, не соревнуясь, не пытаясь выгадать что-то для себя за счет другого, поскольку оба отныне принадлежат к сообществу, которое оказывается не просто сообществом людей или созданий из страны болот, но и тем и другим, слившимся воедино. Солнечные лучи падали на поверхность планеты, тело Мыслителя впитывало энергию, и болото было замечательным местом, поскольку для пирамидального существа оно стало домом. Можно было ощутить, исследовать, познать новую жизнь, подивиться ей и порадоваться. Имелось и любимое Место для Размышлений, и любимая Мысль, а иногда случалось и мимолетное общение с другими соплеменниками, встреча разумов, краткая, как прикосновение руки в темноте. В общении не было необходимости: каждый из Мыслителей обладал исчерпывающим набором качеств, делающим контакт с себе подобными ненужным. Время, равно как и пространство, не имело никакого значения, за исключением тех случаев, когда или время, или пространство, или то и другое вместе становились объектом Мысли. Ибо Мысль была всем - и смыслом существования, и целью, и призванием, направленность ее не подразумевала какого-либо окончания, будь то даже и завершение самой себя, поскольку у нее не могло быть конца. Мысль представляла нечто такое, что продолжается бесконечно, питает само себя и не оставляет ни веры, ни надежды на то, что когда-нибудь окажется исчерпанной. Но теперь время сделалось одним из важных факторов, разум человека был сориентирован на определенное время возвращения, и когда оно наступило, человек из Мыслителя снова стал человеком и вернулся. Собранная им информация легла в центр памяти, а корабль снова рванулся в космос, продолжая полет. Затем была еще одна планета, и еще одно существо, и Оборотень превратился в это существо, как раньше в Мыслителя, и отправился путешествовать по планете в новом обличье. Если предыдущая планета была жаркой и влажной, то здесь было холодно и сухо, далекое солнце едва светило, а звезды блестели в безоблачном небе как алмазы. Белая пыль из песка и снега покрывала поверхность планеты, и порывистый ветер сметал ее в аккуратные дюны. Теперь человеческий разум перешел в тело Охотника, который несся в стае через замершие равнины и скалистые кряжи и испытывал от этого бега под звездными россыпями и лунными фонарями языческое наслаждение, выискивая святилища, откуда с незапамятные времен его предки вели разговор со звездами. Но это была лишь традиция - картины, которые бессознательно транслировали бесчисленные цивилизации, обитающие в другим солнечных системах, Охотники могли улавливать в любое время и в любом месте. Не понимая этих картин и даже не пытаясь понять, они просто ловили их и хранили в воспоминаниях ради эстетического удовольствия. Так же и человек, думал человек в теле Охотника, может бродить по художественной выставке, останавливаясь и вглядываясь в те полотна, чьи краски и композиции беззвучно провозглашали истину - истину, которую не выразишь в словах и которую не надо выражать в словах. Человеческий разум в теле Охотника - и еще один разум, разум, который вдруг неожиданно выполз оттуда, где его не должно было быть, который должен был исчезнуть после того, как человеческое сознание покинуло использованную оболочку. Мудрецы на Земле такого не предполагали, им и в голову не приходило, что освобождение от инопланетного тела не означает освобождения от инопланетного разума, что маску чужого интеллекта, единожды надетую, нельзя так просто снять и выбросить. От этой маски нельзя было избавиться, ее нельзя было сорвать. Память и инопланетное Я невозможно истребить, выскоблить из разума начисто. Они оказались неистребимы. Их можно было загнать глубоко в подсознание вернувшегося в свой естественный облик человека, но снова и снова они выбирались на поверхность. И потому уже не два существа бежали по долинам плавучих песков и снега, а три в теле Охотника. И пока Охотник улавливал картины со звезд, Мыслитель впитывал информацию, оценивал ее и, задавая вопросы, отыскивал ответы. Словно одновременно работали две отдельные части компьютера: блок памяти, накапливающий информацию, и блок, анализирующий поступающие данные, - работали, дополняя друг друга. Воспринимаемые картины были уже чем-то большим, нежели радующий эстетическое чувство образ, теперь они имели куда более глубокое и серьезное значение, будто на поверхность стола ссыпались со всей Вселенной кусочки головоломки, дожидаясь, пока кто-нибудь не сложит из них узор - множество крошечных разрозненных клочков к единому всеобъемлющему, вселенскому шифру. Три разума задрожали, замерев на цыпочках на краю разверзшейся перед ними, выворачивающей душу пропасти - вечности. Застыли потрясенные, не в состоянии сразу осознать грандиозность открывшейся перед ними возможности: протянуть руку и взять, заполучить ответы сразу на все когда-либо заданные вопросы, узнать у звезд разгадку всех их тайн, подставить эти данные в уравнения познания и сказать наконец: "Это есть Вселенная". Но загудело, сработало реле времени в одном из разумов, вызывая его обратно на корабль. Людям Земли нельзя было отказать в хитроумии - тело Охотника повернуло назад к кораблю, где оно должно было отделиться от разума искусственного человека, и тогда корабль опять устремится к другим звездам. Чтобы снова, обнаруживая на планетах разумные существа, вселять в их тела человека и из первых рук добывать информацию, которая когда-нибудь позволит человечеству установить с этими существами отношения, наиболее выгодные людям. Однако когда Охотник вернулся к кораблю, что-то произошло. Сигнал об этом длился какую-то долю секунды, а затем все исчезло. До настоящего момента. Момента полупробуждения - но только одного из всех, пришедшего в себя и очень озадаченного. Но наконец теперь проснулись остальные, и снова все трое были вместе - кровные братья по разуму. - Оборотень, они нас боятся. Они разгадали нас. - Да, Охотник. Или подумали, что разгадали. Все они понять не могли, только догадываются. - Но они не стали ждать, - сказал Охотник. - Предпочли не рисковать. Заметили, что что-то не так, и заперли нас. Просто взяли и заперли. Из коридора донесся топот бегущих ног. Чей-то голос громко произнес: "Оно вошло туда. Кэти видела, как оно туда вошло". Топот быстро приближался, учащаясь на поворотах. Тяжело дыша, в дверь ворвались санитары в белых халатах. - Мистер, - закричал один из них, - вы видели волка? - Нет, - ответил Блейк. - Я не видел волка. - Черт побери, происходит что-то странное, - сказал другой санитар. - Кэти врать не станет. Она видела что-то. И от страха чуть... Первый санитар сделал шаг вперед, с угрозой глядя на Блейка. - Мистер, не надо с нами шутить. Если это розыгрыш... Паника охватила два других разума, паника, подобная приливной волне, - паника разумов, поставленных обитателями чужой планеты в опасную ситуацию. Неуверенность, непонимание, невозможность оценить положение... - Нет! - воскликнул Блейк. - Нет! Не надо, подождите... Но уже было поздно. Перевоплощение началось, запущенное вцепившимся в мысленные рычаги управления Охотником, и остановить уже было нельзя. - Идиоты! - беззвучно закричал Блейк. - Идиоты! Идиоты! Санитары отпрянули и через дверь вывалились обратно в коридор. Перед ними, ощетинившись, блестя серебристым мехом в свете лампы, изготовившись к прыжку и обнажив сверкающие клыки, стоял Охотник. Охотник присел и зарычал. Он в западне. В ловушке, из которой нет выхода. Глухая стена и позади, и сбоку. Единственный открытый путь вел вперед, во внешний тоннель, и тоннель этот битком забила стая улюлюкающих инопланетян, передвигающихся на двух задних ногах и завернутых в искусственные шкуры. От их тел исходил резкий запах, а разумы их несли на него мыслительную волну такой силы, что он едва устоял под ее напором. Но не осознанную, контролируемую интеллектом психическую волну, а хаотичную, сорную волну из первобытных инстинктов и предубеждений. Охотник сделал вперед один медленный шаг, и стая отшатнулась. Их отступление отдалось пьянящим ощущением победы в крови Охотника. Древняя память предков, захороненная в глубинах его мозга, вдруг высвободилась, развернулась в горделивое знамя воина, урчание, клокотавшее в его горле, загрохотало раскатами дикой ярости - и звук этот, врезавшись во вражескую стаю, рассеял, опрокинул ее. И тогда Охотник ринулся в тоннель и там быстро повернул направо. Одно из существ, прижавшихся к стене, бросилось на него с каким-то занесенным над головой оружием. Одним броском Охотник опередил нападение. Короткое движение массивной головы, молниеносный и жуткий удар клыками по податливой плоти - и существо с воплем рухнуло на пол. Охотник развернулся, чтобы встретить преследующих его существ. Оставляя когтями глубокие царапины на полу, он двинулся на стаю. Теперь уже все существа, за исключением тех, что лежали на полу, бросились прочь от Охотника. Охотник остановился и присел. Затем задрал голову и издал протяжный, трубный звук - клич победы и вызова, древний, до сего момента неизвестный ему клич предков, которым давным-давно оглашались плавучие пески и снега родной далекой планеты. Тоннель очистился, и в нем уже не было странного зловония, как в том месте, где он очнулся; напротив, запахи сухого чистого воздуха напомнили ароматы дома... Тех мест, где когда-то раса древних воинов, его раса, билась не на жизнь, а на смерть с ныне почти забытыми чешуйчатыми созданиями, которые оспаривали у Охотников власть над планетой. А затем запахи тоннеля, и его теснота, и резкость ярких огней, отражаемых стенами, развеяли ощущение другого времени и места, и он снова встал и неуверенно огляделся. Где-то вдалеке сбегались двуногие существа, и воздух стал пасмурным и вязким от обрывков мыслей, потоками накатывающих со всех сторон. - Оборотень? - К лестнице, Охотник. Пробирайся к лестнице. - Лестница? - Дверь. Закрытое отверстие. То, над которым надпись. Маленький квадратик с красными буквами. - Вижу. Но дверь твердая. - Толкни ее. Она откроется. Толкай руками, а не телом. Не забудь - руками. Ты так редко ими пользуешься, что забываешь о них вообще. Охотник прыгнул к двери. - Руками, болван! Руками! Охотник ударил дверь телом. Она подалась, и он быстро проскользнул в щель. Теперь Охотник находился в небольшой комнате, и через пол этой комнатки вниз уходила дорожка из узких уступов. Должно быть, это и есть лестница. Он двинулся по ней, наступая на ступеньки сперва осторожно, потом, приноровившись, все быстрее. Они привели его в другую комнату, где тоже были ступеньки. - Оборотень! - Вниз, вниз, вниз. Ты должен пройти три такие лестницы. Затем через дверь выйти в комнату, большую комнату. В ней будет много существ. Иди прямо, никуда не сворачивая, пока слева не увидишь большое отверстие. Пройдешь в него и окажешься на улице. - Улице? - На поверхности планеты. Надо выбираться из пещеры, где мы сейчас находимся. Пещеры здесь располагаются на поверхности. Охотник двинулся вниз по лестнице. От каждого предмета, от каждого квадратного сантиметра пола отдавало густым металлическим привкусом страха. Если мы отсюда выберемся, думал Охотник, если мы только отсюда выберемся... Он почувствовал, как по коже набухающей тяжестью неуверенности и сомнения ползут мурашки страха. - Оборотень? - Вперед, вперед. У тебя отлично получается. Охотник сбежал по третьей лестнице и остановился перед дверью. Он встал в боевую стойку, выдвинул руки. Затем сгруппировался и бросился на дверь. - Оборотень, слева? Отверстие будет слева? - Да. Вытянутые руки Охотника ударили в дверь и распахнули ее. Его тело, словно снаряд из катапульты, влетело в помещение, в котором были и испуганные вопли, и широко открытые рты, и быстро передвигающиеся существа, и отверстие слева. Развернувшись, он бросился туда. Снаружи в этот проход входила новая стая существ - странных созданий, населяющих эту планету, одетых в искусственные шкуры. Они тоже закричали на него, подняли зажатые в руках черные предметы, и оттуда брызнули резкие вспышки огня, струи острых запахов. Что-то, ударившись о металл совсем рядом с ним, отлетело в сторону с низким гудящим звуком, еще что-то с хрустом вгрызлось в дерево. Но Охотник уже не мог остановиться. Он ворвался в толпу существ, и тело его вновь вибрировало от раскатов старинного боевого клича. Охотник находился среди врагов какой-то миг, а затем прорвался через стаю и устремился к выходу из огромной пещеры. Из-за спины доносился треск разрывов, и какие-то маленькие, но тяжелые и очень быстро летящие предметы выбивали осколки из пола, по которому он бежал. Наверное, сейчас ночь, подумал Охотник, потому что в небе светило множество далеких звезд, но ни одной крупной звезды не было видно, и он обрадовался им, потому что не мог себе представить планету без звездного купола. И еще были запахи, но уже другие, не столь горькие и резкие, как в здании, а более приятные и мягкие. Охотник добежал до угла, завернул и, помня слова Оборотня, побежал дальше. Побежал, наслаждаясь движением, ровным, гладким перекатыванием мускулов, ощущением твердой почвы под подушечками лап. Только сейчас у него впервые появилась возможность вобрать в себя первые данные об этой планете. Складывалось впечатление, что это весьма оживленное место. И весьма необычное. Например, кто и когда слышал, чтобы планету застилали полом? А здесь пол тянулся от края пещеры вдаль, к горизонту. Пещеры, поднимающиеся от поверхности ввысь, светились желтыми квадратиками огней. Перед другими, на маленьких огороженных площадках, стояли металлические или каменные изображения обитателей планеты. Чем это можно объяснить? - изумлялся Охотник. Может быть, гадал он, когда эти существа умирают, они превращаются в металл и камень, и их оставляют стоять там, где они умерли? При этом многие существа, обращенные в металл и камень, были больше натуральной величины. Может быть, создания эти имеют самые разные размеры и превращению в металл или камень подвергаются лишь самые крупные особи? Живых обитателей планеты, по крайней мере поблизости, было немного. Но по поверхности покрытия двигались, и очень быстро, металлические формы, впереди у них горели глаза. Формы издавали гудящий звук и выбрасывали позади себя струю воздуха. Из них тоже исходили волны мысли и ощущение жизни, но такой жизни, у которой не один, а несколько разумов, и эти волны были тихими и спокойными, а не исполненными ненависти и страха, как те, что окружали его в пещере. И это казалось удивительным, но Охотник убедил себя, что было бы странно, если бы на планете существовал только один-единственный вид жизни. А пока он обнаружил вид, который передвигался на двух задних ногах и состоял из протоплазмы, и металлические объекты, перемещавшиеся очень быстро и целенаправленно, испускали из глаз лучи света и содержали не один мозг, а несколько. А еще до этого, припомнил Охотник, той сырой жаркой ночью он почуял и множество других форм жизни, почти или совсем не обладающих интеллектом, крохотные узелки материи. - Охотник! - Да, Оборотень. - Справа от тебя деревья. Высокие растения на фоне неба. Беги туда. Деревья помогут нам спрятаться. - Эти существа пустятся за нами в погоню? - Думаю, что да. - Наш разум должен стать единым. Все, что знаешь ты, должно быть известно и мне, Охотнику. - Добеги до деревьев, - сказал Оборотень, - тогда у нас появится время. Охотник обогнул громаду уходящей в небо пещеры и оказался на широкой твердой полосе, ведущей к деревьям. С мягким шелестом, напоминающим порыв ветра, из темноты вынырнуло одно из металлических созданий с горящими глазами. Изменив направление движения, оно устремилось прямо на него, и тогда Охотник действительно помчался, словно подхваченный волной ужаса. Ноги его мелькали с такой скоростью, что сливались в сплошное пятно, тело скользило над блестящей поверхностью покрытия, уши прижались к голове, а хвост вытянулся позади, будто шлейф от реактивного двигателя. - Ну, вперед, паршивый волк! - погонял Оборотень. - Быстрее, драный шакал! Давай, бешеная лисица! 13 Главврач был человеком спокойным и дружелюбным. Трудно представить, чтобы он мог стучать кулаком по столу. Но сейчас он делал именно это. - Вы мне вот что скажите! - ревел он. - Какой дурак позвонил в полицию? Мы бы и сами с этим разобрались! На кой черт нам полиция? - Я полагаю, - сказал Даниэльс, - что тот, кто позвонил в полицию, считал, что без этого не обойтись. В коридоре было полно искусанных людей. - Мы бы о них позаботились, - сказал главврач. - Это наша работа. Мы бы позаботились о ним, а потом разобрались бы во всем. - Поймите, сэр, - сказал Гордон Барнс, - все были перепуганы. Волк в... Главврач взмахом руки заставил Барнса замолчать и обратился к сиделке: - Мисс Грегерсон, вы первая увидели эту тварь? Девушка все еще была бледна и напугана, но кивнула: - Я вышла из палаты, а он был в коридоре. Волк. Я уронила поднос, закричала и побежала... - Вы уверены, что это был волк? - Да, сэр. - Но откуда такая уверенность? Это ведь могла быть и собака. - Доктор Уинстон, - сказал Даниэльс, - вы пытаетесь все запутать. Какая разница, волк это был или собака? Главврач сердито зыркнул на него и раздраженно взмахнул рукой. - Ладно, - сказал он. - Ладно. Будьте любезны задержаться, доктор Даниэльс, я хотел бы побеседовать с вами. Остальные могут идти. Они остались в комнате вдвоем, другие вышли за дверь. - А теперь, Майк, - предложил главврач, - давайте присядем и попытаемся договориться до чего-то путного. Блейк был вашим пациентом, не так ли? - Да. Вы знакомы с ним, доктор. Это человек, которого нашли в космосе. Замороженным и запрятанным в капсулу. - Да, знаю, - сказал Уинстон. - Какое он имел отношение ко всему этому? - Я не уверен, но подозреваю, что он-то и был волком, - ответил Даниэльс. Уинстон поморщился. - Ну-ну, - сказал он. - Вы ведь не думаете, что я в это поверю. Ваши слова означают, что Блейк, скорее всего, был оборотнем. - Вы читали сегодняшние вечерние газеты? - Нет, не читал. А какая связь между газетами и тем, что тут случилось? - Возможно, и никакой. Но я склоняюсь к мысли... - Даниэльс осекся. Господи, подумал он, это чересчур фантастично. Такого просто быть не могло. Хотя только этим и можно объяснить случившееся на третьем этаже час назад. - Доктор Даниэльс, к какой мысли вы склоняетесь? Если у вас есть какие-то сведения, сделайте милость, выкладывайте. Вы, разумеется, понимаете, что это для вас значит. Слишком много славы, и славы дурной. Сенсационной. А больница не может позволить себе сенсационности. И думать не хочу о том, как сейчас все это подается в газетах и по трехмернику. А еще будет и полицейское расследование. Они уже шастают по зданию, беседуют с людьми, с которыми не имеют права беседовать, и задают вопросы, которые лучше бы не задавать. Скорее всего, нам теперь не отвертеться от слушаний в конгрессе. Космическая Служба вцепится нам в глотку, желая узнать, что стряслось с Блейком, с этой их гордостью и детищем. Не могу же я сказать им, Даниэльс, что он превратился в волка! - Не в волка, сэр. А в чуждое нам существо, похожее на волка. Вспомните: полиция утверждала, что это был волк, из плеч которого торчали руки. - Никто этого не подтвердил, - прорычал главврач. - Полиция была в панике. Открыть пальбу прямо в вестибюле! Одна из пуль пролетела в каком-то дюйме от сестры приемного покоя и вонзилась в стену над самой ее головой. Эти люди были испуганы, они и сами не знают, что видели. Что вы там говорили про чуждое существо? Даниэльс глубоко вздохнул. - Сегодня на слушаниях по вопросам биоинженерии свидетель по имени Люкас показал, что он раскопал старые отчеты, в которых говорится о том, как два столетия назад была изготовлена пара искусственных людей. По его утверждению, бумаги эти он нашел в делах Космической Службы. - Почему у них? Почему отчеты такого рода... - Погодите, - сказал Даниэльс. - Вы еще не слышали и половины. Эти люди были андроидами с незамкнутыми цепями. - Господи боже! - вскричал Уинстон. Он смотрел на Даниэльса тусклым взглядом. - Давнишний принцип оборотня! Организм, способный превращаться во все, что угодно. Существует древний миф... - По-видимому, это был не миф, - мрачно произнес Даниэльс. - Два андроида действительно были синтезированы и отправлены в космос на исследовательских разведывательных кораблях. - И вы думаете, что Блейк - один из них? - Да, я так думаю. Сегодня Люкас показал, что они улетели, и с тех пор летописи молчат о них. Нет никаких упоминаний об их возвращении. - Это просто бессмыслица, - возразил Уинстон. - Боже мой, прошло двести лет. Если б тогда сделали исправных андроидов, сейчас мир кишел бы ими. Нельзя же выпустить всего двух, а потом похерить весь проект. - Можно, - отвечал Даниэльс. - Если с этими двумя ничего не получилось. Давайте допустим, что не вернулись не только андроиды, но и корабли, на которых они полетели. Может быть, они просто исчезли и больше не подавали о себе вестей. Тогда не только не стали бы делать новых андроидов, но и засунули бы отчет о неудаче подальше. Вряд ли Космослужба хотела, чтобы кто-нибудь докопался до него. - Но там не могли знать, что исчезновение кораблей как-то связано с андроидами. В старину, да и сейчас, корабли, бывает, не возвращаются. Даниэльс покачал головой: - Один корабль - возможно. С одним кораблем может случиться все что угодно. Но два корабля, имеющие нечто общее, два корабля с андроидами на борту... Туг любой сразу предположит, что причиной мог быть андроид. Или что андроид создал какие-то условия... - Все это не внушает мне доверия. Я не хочу связываться с Космической Службой. Им вряд ли понравится, если мы попытаемся свалить все на них. Так или иначе, я не вижу связи между этой историей и превращением Блейка в волка, как вы считаете. - Я уже говорил вам, что это не волк, - поправил его Даниэльс. - Это инопланетное существо, похожее на волка. Допустим, принцип оборотня сработал не так, как они рассчитывали. Предполагалось, что андроид примет облик инопланетного существа, переработает данные, полученные от плененного инопланетянина, и проживет какое-то время в его шкуре. Потом постороннюю информацию сотрут, и он вновь станет гуманоидом, готовым к превращению во что-нибудь еще. Но допустим, что... - Понятно, - сказал Уинстон. - Допустим, что это не сработало. Допустим, что постороннюю информацию стереть не удалось. Допустим, что андроид остался одновременно и человеком, и инопланетянином. Два существа в одном, и он по желанию способен становиться любым из них. - Именно так я и думаю, сэр, - сказал Даниэльс. - Но это не все. Мы сняли электроэнцефалограмму Блейка, и она показала, что у него как бы не один разум, а больше. В линиях мозга видны тени других разумов. Уинстон поднялся из-за стола и принялся мерить шагами комнату. - Надеюсь, что вы ошибаетесь, - сказал он. - Я думаю, что ошибаетесь. Это безумие... - Но это единственное, чем можно объяснить случившееся, - настаивал Даниэльс. - Но один факт мы так и не можем объяснить. Блейка нашли замороженным, в капсуле. И никаких следов корабля. Никаких обломков. Как быть с этим? - Никак, - ответил Даниэльс. - Мы не можем знать, что случилось. Говоря об обломках, вы подразумеваете, что корабль был уничтожен, но мы не знаем, так ли это. Даже если и так, за двести лет обломки разлетелись бы далеко друг от друга. Может, некоторые из них находились недалеко от капсулы, но их не заметили. В космосе так бывает. Если предмет не отражает света, вы его не разглядите. - Вы думаете, команда могла догадаться о том, что произошло с Блейком, заморозить его и, сунув в капсулу, катапультировать в пространство? Что это была единственная возможность избавиться от него, не замарав рук? - Не знаю, сэр. У нас слишком широкий простор для догадок, и мы не способны с уверенностью определить, какая из них верна. Если команда поступила так, как вы сказали, и избавилась от Блейка, почему тогда не вернулся корабль? Объяснив одно, вы тут же сталкиваетесь с необходимостью объяснить что-то другое, а потом, возможно, и третье, и четвертое... По-моему, это безнадежное дело. Уинстон прекратил вышагивать по комнате, вернулся к столу и сел в кресло. Он протянул руку к аппарату связи: - Как звали человека, дававшего показания? - Люкас. Доктор Люкас. Имени не помню. Оно должно быть в газетах. Оператор на коммутаторе наверняка знает его. - По-моему, стоит пригласить сюда и сенаторов, если они смогут прийти. Гортон. Чандлер Гортон. А кто второй? - Соломон Стоун. - Хорошо, - сказал Уинстон. - Посмотрим, что они об этом думают. Они и Люкас. - И Космическую Службу, сэр? - Нет. Не сейчас. Сначала надо узнать побольше, а уж потом связываться с Космослужбой. 14 Щебенка предательски осыпалась под лапами Охотника, словно не желая пускать его к пещере, но все же ему удалось подняться и втиснуться в щель, а затем и повернуться головой к выходу. Теперь, когда его бока и спина были защищены, он впервые ощутил себя более или менее в безопасности, при этом отдавая себе отчет, что безопасность его - всего лишь иллюзия. Вполне вероятно, даже сейчас обитатели этой планеты продолжают охоту за ним, и тогда очень скоро они начнут прочесывать этот район. Ведь то металлическое создание - оно наверняка заметило его и неспроста бросилось за ним, рассекая воздух и высвечивая его горящими глазами. От воспоминания о том, как он едва успел укрыться за деревьями, Охотника передернуло. Всего несколько футов отделяло его от страшного существа, еще немного - и оно задавило бы его. Он приказал телу расслабиться. Его разум отправился на разведку, выискивая, собирая, проверяя информацию. Да, на планете существовала жизнь, и ее было куда больше, чем можно ожидать. Жизнь на уровне крошечных неподвижных организмов, не наделенных разумом, все действия которых сводились к факту существования. Были и маленькие носители разума - подвижные, суетливые, настороженные, - интеллект этот оказался настолько слабым и бесплодным, что сознание их практически не поднималось над осмыслением собственной жизни и угрожающих ей опасностей. Одно из существ, жуткое, злобное и очень голодное, кого-то искало, охотилось, подталкиваемое красной волной убийства, пульсирующей у него в мозгу. Три других существа забились вместе в одно укрытие, и по ощущению довольства, уюта и теплоты, исходящему от них, было ясно, что укрытие вполне надежно и удобно. И еще другие существа, и еще, и еще... Это была жизнь, и некоторые формы ее обладали разумом. Но ничего похожего на то резкое, яркое и пугающее ощущение, которое вызывали существа, обитающие в наземных пещерах. Запущенная планета, подумал Охотник, переполненная жизнью, водой, растительностью, со слишком плотным и тяжелым воздухом и чересчур жарким климатом. Мир, где нет ни покоя, ни безопасности, одно из тех мест, где постоянно надо держать наготове все чувства и где, несмотря на это, неизвестная опасность может проскользнуть через все заслоны и схватить тебя за горло. Приглушенно стонали деревья, и, вслушиваясь в эти звуки, Охотник не мог понять, от чего исходит стон. И, лежа в пещере и размышляя, он понял, что звук этот - шуршание листьев и скрежет ветвей, а сами деревья не способны издавать звуки, что деревья и прочая растительность на этой планете, называемой Землей, наделены жизнью, но не разумом и чувствами. И что пещеры были постройками, и что люди объединялись не в племена, а в ячейки по признакам пола, именуемые семьями, и что постройка, в которой живет семья, называется домом. Информация нахлынула на него, словно цунами, сомкнулась над ним, и, на миг поддавшись панике, он вдруг почувствовал, что тонет в ней, но напрягся, рванулся вверх - и волна исчезла. Однако в его разуме осталось все знание о планете, каждый бит информации, которой владел Оборотень. - Извини, - сказал Оборотень. - Следовало бы передать тебе все постепенно, чтобы ты ознакомился с данными и попробовал их классифицировать, но у меня не было времени. Пришлось дать тебе все сразу. Теперь это все твое. Охотник окинул приобретенное знание оценивающим взглядом и содрогнулся при виде горы перемешавшихся, перепугавшихся между собой данных. - Многие из них устарели, - сказал Оборотень. - Многого не знаю и я сам. Сведения о планете, которые ты получил, состоят из того, что я знал двести лет назад, и узнанного после возвращения. Мне хочется, чтобы ты обязательно помнил: информацию эту нельзя считать исчерпывающей, а часть ее сегодня может оказаться просто бесполезной. Охотник сел на каменный пол пещеры и еще раз прощупал темноту леса, подтянул, подправил сигнальную сеть, которую он развесил во всех направлениях. Отчаяние охватило его. Тоска по родной планете со снежными и песчаными дюнами, на которую нет возврата. И, возможно, никогда не будет. Он обречен жить здесь, в этом хаосе жизни и опасностей, не зная, куда идти и что делать. Преследуемый доминирующим видом жизни на планете, видом, как выяснилось, куда более опасным, чем можно предположить. Существами коварными, безжалостными, нелогичными, отягощенными ненавистью, страхом и алчностью. 15 - Оборотень, - позвал он, - а что стало с тем моим телом, в котором я жил до того, как пришли вы, люди? Я помню, вы захватили его. Что вы с ним сделали? - При чем здесь я? Я его не ловил. И ничего с ним не делал. - Не надо со мной играть в вашу человеческую казуистику. Пусть не ты, не ты лично, и все же... - Охотник, - сказал Мыслитель. - Мы все втроем в одной ловушке, если это можно считать ловушкой. Я склонен думать, что мы оказались в уникальной ситуации, которая, не исключено, обернется для нас выигрышем. У нас одно тело, а наши разумы так близки, как не были никогда близки другие разумы. И нам нельзя ссориться: между нами не должно быть разногласий, мы просто не можем себе их позволить. Мы должны установить между собой гармонию. И если есть какие-то разногласия, их надо устранить немедленно, чтобы они не дали о себе знать потом. - Именно это, - сказал Охотник, - я и делаю. Выясняю то, что меня беспокоит. Что стало с тем первым мной? - То первое тело, - ответил Оборотень, - подверглось биологическому анализу. Его исследовали, разложив на молекулы. Собрать его обратно невозможно. - Другими словами, вы меня убили. - Если ты предпочитаешь это слово. - И Мыслителя? - И Мыслителя тоже. Его первым. - Мыслитель, - обратился Охотник, - и ты это принимаешь? - У меня нет готового ответа. Я должен обдумать. Естественно, совершенное над личностью насилие должно вызывать неприятие. Однако я склонен рассматривать случившееся скорее как преображение, чем насилие. Если б со мной не произошло того, что произошло, я бы никогда не смог оказаться в твоем теле или соприкоснуться с твоим разумом. И твое знание, собранное со звезд, миновало бы меня, и это было бы прискорбно, поскольку ничего из него мне не было известно. А теперь давай возьмем тебя. Если бы люди не сделали с тобой того, что сделали, ты никогда не познал бы значения картин, которые наблюдал там, на звездах. Ты просто продолжал бы собирать их и наслаждаться ими и никогда, может быть, не задумывался бы над ними. Я не могу представить себе ничего более трагичного - быть на пороге великой тайны и даже не задуматься над ней. - Я не уверен, - сказал Охотник, - что предпочел бы тайну чуду. - Неужели тебя не увлекает необычность ситуации? - спросил Мыслитель. - Мы трое - вместе. Три существа, столь разные, столь непохожие друг на друга. Ты, Охотник, буян и разбойник, коварный, хитроумный Оборотень и я... - И ты, - добавил Охотник, - всезнающий, дальновидный... - Правдоискатель, - закончил Мыслитель, - я только собирался сказать это. - Если кому-то из вас будет легче, - сказал Оборотень, - я готов принести извинения за человеческую расу. Во многих отношениях люди мне нравятся не больше, чем вам. - И правильно, - согласился Мыслитель. - Потому что ты не человек. Ты нечто, созданное людьми, ты агент человеческой расы. - И все-таки, - возразил Оборотень, - надо же быть кем-то. Лучше я буду человеком, чем совсем никем. Одиночество невыносимо. - Ты не одинок, - сказал Мыслитель. - Теперь нас трое. - Все равно, - упрямился Оборотень, - я настаиваю на том, что я человек. - Я не понимаю, - сказал Мыслитель. - А я, кажется, понимаю, - сказал Охотник. - Там, в больнице, я почувствовал что-то такое, чего не ощущал никогда прежде, чего давным-давно не испытывал ни один Охотник. Гордость расы и, более того, боевой дух расы, который был запрятан так глубоко во мне, что я о нем даже не подозревал. Мне кажется, Оборотень, что некогда моя раса была такой же задиристой, как твоя сегодня. Принадлежностью к такой расе надо гордиться. Она дает силу, осанку и в значительной мере самоуважение. Это нечто такое, чего Мыслителю и его виду никогда не ощутить. - Моя гордость, если я таковой обладаю, - отозвался Мыслитель, - наверное, другого рода и проистекает из других мотивов. Но я ни в коей степени не исключаю существования множества видов гордости. Охотник вдруг обратил свое внимание на склон и на лес, встревоженный запахом опасности, которая проскользнула через расставленную им сигнальную сеть. - Тихо! - приказал он. Где-то вдалеке он уловил едва слышные сигналы и сосредоточился на них. Шли трое, три человека, затем их стало больше - целая шеренга людей прочесывала лес. И насчет того, что они ищут, сомневаться не приходилось. Он перехватил размытые закраины их перекатывающихся волнами мыслей: люди были напуганы, но полны ярости и отвращения, усиленного ненавистью. Помимо злости и ненависти, их подгонял азарт погони, странное, дикое возбуждение, которое заставляло их искать существо, ставшее причиной страха, - искать, чтобы найти и убить. Охотник напряг тело и приподнялся, чтобы броситься прочь от пещеры. Есть только один способ спастись от этих людей, подумал он, - бежать, бежать, бежать. - Подожди, - сказал Мыслитель. - Сейчас они будут здесь. - Не спеши. Они идут медленно. Возможно, есть лучшее решение. Нельзя убегать вечно. Одну ошибку мы уже сделали. Другой быть не должно. - О какой ошибке ты говоришь? - Нам не следовало бы превращаться в тебя. Надо было оставаться Оборотнем. Мы превратились, поддавшись слепому страху. - Но мы тогда не знали. Увидели опасность и среагировали. Нам угрожали... - Я мог что-нибудь придумать, - сказал Оборотень. - Но, может быть, так лучше. Меня уже подозревали. И наверняка установили бы за мной наблюдение. Или заперли бы. А так мы, по крайней мере, на свободе. - Если будем и дальше убегать, - возразил Мыслитель, - нас хватит ненадолго. Их слишком много - слишком много на этой планете. От всех не спрятаться. Невозможно уклониться от всех и каждого. Математически шансы так малы, что на них не стоит рассчитывать. - У тебя есть какая-то идея? - спросил Охотник. - Предлагаю превратиться в меня. Я могу стать бугром или чем-то незаметным, например камнем в этой пещере. Когда они заглянут сюда, то ничего необычного не увидят. - Погоди-ка, - сказал Оборотень, - идея неплохая, но могут возникнуть осложнения. - Проблемы? - Ты должен был бы уже разобраться. Не проблемы, а проблема. Климат планеты. Для Охотника здесь слишком жарко. Для тебя будет слишком холодно. - Холод - это недостаток тепла? - Да. - Недостаток энергии? - Правильно. - Трудно сразу запомнить все термины, - сказал Мыслитель. - Все надо разложить по мысленным полочкам, усвоить разумом. Однако я могу выдержать немного холода. А ради общего дела постараюсь выдержать много холода. - Дело не в том, выдержишь ты или нет. Конечно, ты можешь выдержать. Но для этого тебе потребуется огромное количество энергии. - Когда в тот раз я возник в доме... - Ты мог воспользоваться энергоснабжением дома. Здесь же энергию брать неоткуда, разве что из атмосферного тепла. Но и его становится все меньше и меньше, так как солнце давно село. Тебе придется рассчитывать на энергию тела. Внешних источников нет. - Теперь понятно, - сказал Мыслитель. - Но ведь я могу принять такую форму, которая позволит сэкономить энергию тела. Я могу удержать ее. При превращении вся энергия, которая сейчас останется в теле, перейдет ко мне? - Думаю, что да. Какая-то часть энергии уходит на само перевоплощение, но, мне кажется, небольшая. - Как ты себя чувствуешь, Охотник? - Мне жарко. - Я не о том. Ты не устал? Не испытываешь нехватку энергии? - Нет. - Будем ждать, - объявил Мыслитель, - пока они не подойдут почти вплотную. Затем превращаемся в меня, а я становлюсь ничем или почти ничем. Бесформенным комом. Лучше всего было бы растечься по стенам пещеры тонкой оболочкой. Но при такой форме я потрачу слишком много энергии. - Они могут не заметить пещеру, - возразил Оборотень. - Могут пройти мимо. - Нельзя рисковать, - сказал Мыслитель. - Я буду собой не дольше, чем это нам необходимо. Как только они пройдут, мы совершим обратное превращение. Если ты не ошибся в своих оценках. - Попробуй, просчитай сам, - предложил Оборотень. - Все данные я тебе передал. А физику и химию ты знаешь не хуже меня. - Данными я, может быть, владею, Оборотень. Но не навыком использовать их. Ни твоим образом мышления, ни твоей способностью к математике, ни твоим умением так быстро схватывать универсальные принципы. - Прекращайте болтовню, - нетерпеливо оборвал их Охотник. - Давайте решать, что нам делать. Они проходят, и мы превращаемся обратно в меня. - Нет, - возразил Оборотень, - в меня. - Но у тебя же нет одежды. - Здесь это не играет роли. - А ноги? Тебе нужна обувь. Кругом острые камни и палки. И потом, твои глаза не приспособлены к темноте. - Они совсем близко, - предупредил Мыслитель. - Ты прав, - сказал Охотник. - Они спускаются сюда. 16 До начала ее любимой трехмерной программы оставалось пятнадцать минут. Элин дожидалась ее целый день, потому что Вашингтон наскучил ей. Элин уже не терпелось вернуться поскорее в старый каменный дом среди холмов Вирджинии. Она села, взяла журнал и принялась бесцельно листать его, когда вошел сенатор. - Чем занималась сегодня? - спросил он. - Какое-то время следила за ходом слушаний. - Неплохой спектакль? - Очень интересно. Не пойму только, зачем ты извлек на свет это дело двухсотлетней давности. Он усмехнулся: - Ну, наверное, отчасти для того, чтобы встряхнуть Стоуна. Я не могу смотреть на его физиономию. Думал, у него глаза лопнут. - Он почти все время только и делал, что сидел и сверкал ими, - сказала Элин. - Ты, я полагаю, доказывал, что биоинженерия - вовсе не такая новая штука, как считает большинство людей. Он сел в кресло, взял газету и взглянул на яркие заголовки. - Да, - ответил он. - И еще я доказывал, что биоинженерия возможна, что она уже применялась, и довольно искусно, два столетия назад. И что, однажды с испугу забросив ее, мы не должны трусить снова. Подумать только, сколько времени мы потеряли - двести лет! У меня есть и другие свидетели, которые достаточно убедительно подчеркнут это обстоятельство. Он встряхнул газету, расправляя ее, и принялся за чтение. - Мать улетела благополучно? - спросил он. - Да, самолет поднялся незадолго до полудня. - На сей раз Рим, не так ли? Что там, кино, поэзия? - Кинофестиваль. Кто-то отыскал старые фильмы, конца двадцатого века, кажется. Сенатор вздохнул. - Твоя мать - умная женщина, - сказал он. - И способна оценить такие вещи, а я, боюсь, нет. Она говорила, что возьмет тебя с собой. Возможно, тебе было бы интересно посмотреть Рим. - Ты же знаешь, что мне это не интересно, - ответила она. - Ты просто старый жулик: притворяешься, будто тебе нравится то, что любит мама, но тебе нет до этого никакого дела. - Наверное, ты права, - согласился сенатор. - Что там по трехмернику? Может, я втиснусь в будку вместе с тобой? - Тебе отлично известно, что места там вдоволь. Милости прошу. Я жду Горацио Элджера. Минут через десять начнется. - Горацио Элджер? Что это такое? - Ты бы, наверное, назвал это сериалом. Он никогда не кончается. Горацио Элджер - тот, кто его сочинил. Он написал много книг, давно, в первой половине двадцатого века, а может быть, еще раньше. Тогдашние критики считали, что это дрянные книжки, и, наверное, так оно и было. Но их читало множество людей, и, по-видимому, книги вызывали у них какой-то отклик. В них говорилось, как бедный парень разбогател, хотя все было против него. - По-моему, пошлятина, - сказал сенатор. - Вероятно. Но режиссеры и сценаристы взяли эти дрянные книжки и превратили в документ общественной жизни, вплетя в историю немало сатиры. Они чудесно воссоздали фон; декорации в большинстве своем относятся, я думаю, к концу девятнадцатого или началу двадцатого века. И не только предметный фон, но и социальный, и нравственный... Это были времена варварства, ты знаешь? В фильме человек попадает в такие положения, что кровь стынет... Послышался гудок телефона, и видеоканал заморгал. Поднявшись с кресла, сенатор пересек комнату, а Элин устроилась поудобнее. Еще пять минут, и начнется передача. Хорошо, что сенатор будет смотреть с нею вместе. Она надеялась, что его не отвлекут какие-нибудь события, вроде этого телефонного звонка к примеру. Она листала журнал. За спиной у нее приглушенно звучали голоса собеседников. - Я должен ненадолго уйти, - сказал, возвращаясь, сенатор. - Горацио пропустишь. Он покачал головой: - В другой раз посмотрю. Звонил Эд Уинстон из Сент-Барнабаса. - Из больницы? Что-то стряслось? - Никто не болен, если ты об этом. Но Уинстон, похоже, в расстройстве. Говорит, надо встретиться. Не пожелал ввести меня в курс по телефону. - Ты там недолго? Возвращайся пораньше. Тебе надо выспаться: эти слушания... - Постараюсь, - сказал он. Элин проводила его до двери, помогла надеть плащ и вернулась в гостиную. Больница, подумала она. Услышанное пришлось ей не по нраву: какое отношение мог иметь сенатор к больнице? При мысли о больнице она всегда чувствовала себя не в своей тарелке. Не далее как сегодня Элин была в этой самой лечебнице. Она и не хотела туда, но теперь радовалась, что сходила. Бедняге Блейку действительно нелегко, думала она. Не знать, кто ты такой, не знать, что ты такое... Она вошла в будку трехмерника и села в кресло; впереди и по бокам поблескивал вогнутый экран. Элин нажала кнопки, повернула диск, и экран заморгал, нагреваясь. Странно, как это мать восторгается старинными фильмами, - плоскими, лишенными объема изображениями? И хуже всего, уныло подумала она, что люди, которые прикидываются, будто видят в старом какие-то великие ценности, в то же время выказывают притворное презрение к новейшим развлечениям, заявляя, что в них-де нет никакого искусства. Быть может, спустя несколько веков, когда разовьются новые формы развлечений, трехмерник тоже переживет свое второе рождение - как древнее искусство, которое недооценивали в пору его расцвета. Экран перестал мигать, и Элин "очутилась" на улице в центре города. "...Никто пока не может предложить какое-либо объяснение тому, что произошло здесь менее часа назад, - услышала она чей-то голос. - Поступают противоречивые сообщения, но до сих пор нет двух полностью совпадающих версий. Больница начинает успокаиваться, но в течение некоторого времени здесь царил кавардак. Сообщают, что один пациент пропал, но эти сообщения нечем подкрепить. По свидетельству большинства очевидцев, какое-то животное - некоторые утверждают, что волк, - в ярости пронеслось по коридору, бросаясь на всех, кто стоял у него на пути. Один свидетель говорит, что из плеч волка, если это был волк, торчали руки. Прибывшая полиция открыла пальбу, изрешетив пулями приемный покой..." Элин затаила дыхание. Сент-Барнабас! Это было в Сент-Барнабасе. Она была там, навещала Эндрю Блейка, и ее отец сейчас на пути туда. Что же происходит? Элин привстала с кресла, но потом снова села. Она ничего не могла сделать. И не должна была делать. Сенатор сумеет позаботиться о себе: он всегда это умел. Да и животное это, по-видимому, уже убежало из больницы. Если она немного подождет, то увидит, как ее отец вылезает из машины и поднимается по лестнице. Она стояла, дрожа на ледяном ветру, дувшем вдоль улицы. 17 Скользя по осыпающейся щебенке, выстилавшей склон вокруг пещеры, люди приближались. Луч света пронзил каменную нишу. Мыслитель уплотнился и ослабил поле. Он понимал, что поле может его выдать, но дальше ослаблять поле было нельзя, поскольку оно составляло часть самого Мыслителя и без него он не мог существовать. Тем более здесь, в таких обстоятельствах, когда охлаждающаяся атмосфера с жадностью высасывает из него энергию. Мы должны быть самими собой, подумал он. Нам не стать больше или меньше, чем мы есть, кроме как через долгий, медленный процесс эволюции, однако можно ли допустить, чтобы тысячелетия сплавили три различных разума в один? Чтобы этот разум был наделен эмоциями, которых я не имею, но осознаю, и холодной отстраненной логикой, которой не владеют мои компаньоны, но владею я, и обостренной пронзительностью Охотника, недоступной ни мне, ни Оборотню. Только слепая случайность свела наши три разума, поместила их в массу вещества, которое можно превратить в тело, - какова вероятность, что такое случилось бы в будущем само по себе? Результатом чего мы оказались - слепого случая или судьбы? Есть ли судьба? Что такое судьба? Возможно ли, что существует некий огромный, всеобъемлющий вселенский План и что ход событий, объединивший три разума, являет собой часть этого Плана, необходимый шаг в цепи шагов, которыми План приближается к своей невероятно далекой, но всегда существовавшей цели? Камни осыпались под ногами, и, сопротивляясь стаскивающей его вниз силе тяжести, человек цеплялся за землю пальцами, отчего фонарик в его руке прыгал и вздрагивал, описывая лучом судорожные дуги. Человек оперся локтем о карниз и заглянул в пещеру. - О-хо, - выдохнул он и закричал: - Эй, Боб, здесь какой-то чудной запах. В пещере кто-то был. Совсем недавно. Мыслитель расширил поле, резко двинув его вперед. Оно обрушилось на человека, словно кулак боксера, выбило из-под него локоть, удерживающий его на карнизе, и швырнуло прочь. Перевернувшись и потеряв опору, человек издал крик - один вопль ужаса, выдавленный легкими. Затем его тело рухнуло на склон и покатилось. Мыслитель чувствовал, как оно катится, увлекая за собой камни, - они осыпались, стуча по скале, и сухие сучья трещали и хрустели. Затем стук и треск прекратились, а снизу донесся всплеск. Люди бросились вниз по склону, размахивая фонариками и высвечивая из темноты кусты и блестящие стволы деревьев. Раздались голоса: - Боб, с Гарри что-то случилось! - Точно, он кричал. - Он полетел вниз, в ручей. Я слышал, как он плюхнулся. Стараясь замедлить головокружительный спуск по откосу, люди пронеслись мимо пещеры. Пять фонарей уже бешено шарили внизу под горой, и несколько человек бродили по ручью. - А что теперь? - спросил Охотник. - Слышал, что он там вопил? Пока они отвлеклись, но кто-нибудь обязательно вспомнит про пещеру. Несколько человек поднимутся обратно. И могут начать стрелять сюда. - Я тоже так думаю, - согласился Оборотень. - Они попытаются разобраться. Тот тип, который упал... - Упал! - фыркнул Мыслитель. - Я столкнул его. - Ну хорошо. Тот тип, которого ты столкнул, успел их предупредить. Возможно, он учуял запах Охотника. - Я не пахну, - обиделся Охотник. - Ну, это уж слишком, - сказал Мыслитель. - У каждого из нас, я полагаю, тело обладает отличительным запахом. И твоя биологическая форма находилась здесь достаточно долго, чтобы ее запах пропитал пещеру. - А может быть, это твой запах, - возразил Охотник. - Не надо забывать... - Хватит, - оборвал их Оборотень. - Какая разница, кого из нас он учуял. Вопрос в том, что делать дальше. Мыслитель, ты смог бы превратиться во что нибудь тонкое и плоское, выбраться отсюда и вскарабкаться по склону? - Сомневаюсь. На этой планете слишком холодно. Я быстро теряю энергию. Если я увеличу площадь моего тела, энергия будет тратиться еще быстрее. - Эту проблему нам как-то надо решать, - сказал Охотник. - Поддерживать в теле необходимый запас энергии. Оборотню придется есть за нас. Усваивая пищу, которая имеется на этой планете, он будет снабжать нас энергией. А для этого ему надо будет оставаться в его обличье по крайней мере столько, сколько требуется для пищеварения. Некоторыми источниками энергии может воспользоваться Мыслитель. Что касается меня, похоже, здесь нет пригодной для меня пищи, и моя жизненная форма, видимо... - Все это так, - перебил Оборотень. - Но об этом еще будет время поговорить. А пока давайте решим, что делать сейчас. Судя по всему, нам надо превращаться в Охотника. Меня они заметят. Белое тело сразу бросится в глаза. Ты готов, Охотник? - Конечно, готов, - отозвался Охотник. - Отлично. Выползай из пещеры и двигайся вверх по склону. Спокойно и тихо. Но как можно быстрей. Их отряд весь собрался внизу, и, если ты себя не выдашь, мы вряд ли натолкнемся на кого-либо из них. - Вверх? - спросил Охотник. - А куда потом? - Беги по любой из дорог, - ответил Оборотень, - пока мы не встретим телефон-автомат. 18 - Если ваша мысль верна, - сказал Чандлер Гортон, - мы должны немедленно разыскать Блейка. - Почему вы думаете, что это Блейк? - спросил главврач. - Не Блейк же убежал из больницы. Если Даниэльс прав, то это инопланетное существо. - Но там был и Блейк, - возразил Гортон. - Поначалу он мог принять облик инопланетного существа, но потом превратился в Блейка. Сенатор Стоун, нахохлившись в большом кресле, зашипел на Гортона: - Если вас интересует мое мнение, то это чушь. - Разумеется, нас интересует, что вы думаете, - отвечал Гортон. - Но мне очень хочется, Соломон, чтобы ваше мышление хоть раз принесло немного пользы. - Какая тут может быть польза? - вскричал Стоун. - Это какая-то детская инсценировка. И я еще в ней не разобрался, но знаю, что так оно и есть. Я готов держать пари, что за всем этим стоите вы, Чандлер. Вечно вы выкидываете трюки. Вот и подстроили все, чтобы что-то доказать! Я больше чем уверен в этом. Я сразу понял, что дело нечисто, еще когда вы позвали в свидетели этого шута Люкаса. - Доктора Люкаса, с вашего разрешения, сенатор, - поправил Гортон. - Ладно, пусть доктора Люкаса. Что ему об этом известно? - Давайте выясним, - сказал Гортон. - Доктор Люкас, что вам об этом известно? Люкас сухо улыбнулся: - Относительно случившегося в этой больнице - ровным счетом ничего. А что касается высказанного доктором Даниэльсом мнения о происшедшем, я должен с ним согласиться. - Но это лишь предположение, - подчеркнул Стоун. - Доктор Даниэльс все это придумал. Браво! У него богатое воображение, но это не значит, что все произошло так, как ему кажется. - Я должен обратить ваше внимание на то, что Блейк был пациентом Даниэльса, - сказал главврач. - И, следовательно, вы верите предположениям доктора. - Не обязательно. Я не знаю, что и думать. Но если кто-то имеет право на мнение, так это доктор Даниэльс. - Давайте-ка немного успокоимся, - предложил Гортон, - и посмотрим, что у нас есть. По-моему, на выдвинутое сенатором обвинение в инсценировке вряд ли стоит отвечать, однако думаю, что мы должны согласиться: сегодня вечером здесь произошло нечто в высшей степени необычное. Кроме того, я не сомневаюсь, что решение созвать нас всех вместе далось доктору Уинстону нелегко. Он говорит, что не может составить обоснованное мнение, однако доктор, должно быть, чувствовал, что причина для беспокойства есть. - Я по-прежнему так думаю, - сказал главврач. - Как я понимаю, этот волк или что-то еще... Соломон Стоун громко фыркнул. Гортон бросил на него ледяной взгляд. - ...или что-то еще, - продолжал он, - перебежал через улицу в парк, и полиция погналась за ним. - Совершенно верно, - сказал Даниэльс. - Они там до сих пор стараются загнать его. Какой-то дурак водитель ослепил его фарами, когда он перебегал дорогу, и попытался задавить. - Разве не ясно, что всему этому надо положить конец? - сказал Гортон. - Похоже, вся округа сорвалась с катушек... - Поймите, - объяснил главврач, - все это выглядело сплошным безумием. Никто не мог сохранить хладнокровие. - Если Блейк - то, чем считает его Даниэльс, - сказал Гортон, - мы должны вернуть его. Мы потеряли двести лет развития человеческой биоинженерии только потому, что проект Космической Службы, как считали, провалился. И поэтому его замалчивали. И замалчивали, надо подчеркнуть, настолько успешно, что о нем забыли. Миф, легенда - вот и все, что от него осталось. Однако теперь видно, что проект не был неудачным. И где-то в лесах сейчас, должно быть, бродит доказательство его успеха. - Провалиться-то он провалился, - сказал доктор Люкас. - Он не сработал так, как хотела Космическая Служба. Думается, догадка Даниэльса верна: если характеристики инопланетянина введены в андроида, их не сотрешь. Они стали постоянным свойством самого андроида. И вот он превратился в два существа - человека и инопланетянина. Во всех отношениях - как в телесном, так и с точки зрения устройства своего разума. - Кстати, о разуме, сэр. Будет ли мышление андроида искусственным? - спросил главврач. - Я имею в виду специально разработанный и введенный в него разум. Люкас покачал головой: - Сомневаюсь, доктор. Это довольно еще сырой метод. В отчетах - по крайней мере, в тех, что я видел, - об этом не упоминается, но я предполагаю, что в мозг андроида был введен разум реального человека. Даже в те времена такое оказалось технически осуществимым. Как давно были созданы банки разума? - Триста с небольшим лет назад, - ответил Гортон. - Значит, технически они могли осуществить такой перенос. Построение же искусственного разума и сегодня трудное дело, а двести лет назад - и подавно. Думаю, что даже сейчас нам неизвестны все составляющие, необходимые для изготовления уравновешенного разума - такого, который можно назвать человеческим. Слишком много для этого нужно. Мы могли бы синтезировать разум - наверное, могли бы, - но это был бы странный разум, порождающий странные поступки, странные чувства. Он не был бы целиком человеческим, не дотягивал бы до человеческого, а может быть, превосходил бы его. - Значит, вы думаете, что Блейк носит в своем мозгу дубликат разума какого-то человека, жившего в те времена, когда Блейка создавали? - спросил Гортон. - Я почти уверен в этом, - ответил Люкас. - И я тоже, - сказал главврач. - В таком случае он человек, - проговорил Гортон. - Или, по крайней мере, обладает разумом человека. - Я не знаю, как иначе они могли снабдить его разумом, - произнес Люкас. - И тем не менее это чепуха, - сказал сенатор Стоун. - Сроду не слыхал такой чепухи. Никто не обратил на него внимания. Главврач посмотрел на Гортона: - По-вашему, вернуть Блейка жизненно необходимо? - Да. Пока полиция не убила его, или ее, или в каком он там теле... Пока они не загнали его в такую дыру, где мы его и за несколько месяцев не найдем, если вообще найдем. - Согласен, - сказал Люкас. - Подумайте только, сколько он может нам рассказать. Подумайте, что мы можем узнать, изучив его. Если Земля собирается заняться программой человеческой биоинженерии - ныне или в будущем, - тому, что мы сможем узнать от Блейка, цены не будет. Главврач озадаченно покачал головой. - Но Блейк - особый случай. Организм с незамкнутыми цепями. Насколько я понимаю, предложенная биоинженерная программа не предусматривает создания таких существ. - Доктор, - сказал Люкас, - то, что вы говорите, верно, однако любой организованный синтетический... - Вы тратите время попусту, господа, - сказал Стоун. - Никакой программы человеческой биоинженерии не будет. Я и кое-кто из моих коллег намерены позаботиться об этом. - Соломон, - устало сказал Гортон, - давайте отложим заботы о политической стороне дела. Сейчас в лесах бродит перепуганный человек, и мы должны найти способ дать ему знать, что не хотим причинить ему вреда. - И как вы предполагаете это осуществить? - Ну, это, я думаю, нетрудно. Отзовите загонщиков, потом опубликуйте эти сведения, подключите газеты, электронные средства информации и... - Думаете, волк будет читать газеты или смотреть трехмерник? - Скорее всего, он не останется волком, - сказал Даниэльс. - Я убежден, что он опять превратится в человека. Наша планета может причинить неудобства инопланетному существу... - Господа, - сказал главврач. - Прошу внимания, господа. Все повернулись к нему. - Мы не можем этого сделать. В такого рода истории больница будет выглядеть нелепо. И так все плохо, а тут еще оборотень! Разве не ясно, какие будут заголовки? Разве не ясно, как повеселится за наш счет пресса? - А если мы правы? - возразил Даниэльс. - То-то и оно. Мы не можем быть уверенными в своей правоте. У нас может быть сколько угодно причин считать себя правыми, но этого все равно недостаточно. В таком деле нужна стопроцентная уверенность, а у нас ее наст. - Значит, вы отказываетесь опубликовать такое объявление? - От имени больницы не могу. Если Космическая Служба даст на то свое разрешение, я соглашусь. Но сам я не могу. Даже если правда на моей стороне, все равно Космослужба обрушится на меня, как тонна кирпича. Они поднимут жуткий скандал... - Несмотря на то, что прошло двести лет? - Несмотря на это. Разве не ясно, что, если Блейк и вправду то, чем мы его считаем, он принадлежит Космослужбе? Пусть они и решают. Он - их детище, а не мое. Они заварили эту кашу и... Комната наполнилась громовым хохотом Стоуна. - Не смотрите на него, Чандлер. Идите и расскажите все газетчикам сами. Разнесите эту весть. Докажите нам, что вы не робкого десятка. Боритесь за свои убеждения. Надеюсь, это вам под силу. - Уверен, что так, - ответил Гортон. - Только попробуйте, - вскричал Стоун. - Одно слово на людях, и я подниму вас на воздух! Так высоко, что вы и за две недели не вернетесь на Землю! 19 Настырные гудки телефона наконец-то пробились в созданный трехмерником мир иллюзий. Элин Гортон встала, вышла из будки. Телефон попискивал, видеоэкран сверкал нетерпеливыми вспышками. Элин добралась до него, включила аппарат на прием и увидела обращенное к ней лицо, слабо освещенное плохонькой лампочкой в потолке телефона-автомата. - Эндрю Блейк? - в изумлении вскричала она. - Да, это я. Видите ли... - Что-то случилось? Сенатора вызвали в... - Кажется, у меня маленькие неприятности, - сказал Блейк. - Вы, вероятно, слышали о происшедшем. - Вы о больнице? Я немного посмотрела, но смотреть оказалось не на что. Какой-то волк. И, говорят, исчез один из пациентов, кажется... - Она задохнулась. - Один из пациентов исчез! Это они о вас, Эндрю? - Боюсь, что да. И мне нужна помощь. И вы - единственная, кого я знаю, кого могу попросить... - Что я должна сделать, Эндрю? - спросила она. - Мне нужна какая-нибудь одежда, - сказал он. - Вы что же, покинули лечебницу без одежды? На улице же холодно... - Это длинная история, - сказал он. - Если вы не хотите мне помочь, так и скажите. Я пойму. Мне неохота впутывать вас, но я понемногу замерзаю. И я бегу... - Убегаете из больницы? - Можно сказать, да. - Какая нужна одежда? - Любая. На мне ничего нет. На миг она заколебалась. Может, попросить у сенатора? Но его нет дома. Он не вернулся из больницы, и неизвестно, когда вернется. Когда она заговорила снова, голос ее звучал спокойно и четко: - Дайте-ка сообразить. Вы исчезли из больницы, без одежды, и не собираетесь возвращаться. По вашим словам, вы в бегах. Значит, кто-то за вами охотится? - Какое-то время за мной гналась полиция, - ответил он. - Но сейчас не гонится? - Нет, не гонится. Мы от них ускользнули. - Мы? - Я оговорился. Я хочу сказать, что улизнул от них. Она глубоко вздохнула, набираясь решимости: - Где вы? - Точно не знаю. Город изменился с тех пор, когда я знал его. Думаю, я на южном конце старого Тафтского моста. - Оставайтесь там, - сказала она. - И ждите мою машину. Я замедлю ход и буду высматривать вас. - Спасибо... - Минутку. Я тут подумала... Вы из автомата звоните? - Совершенно верно. - Чтобы такой телефон действовал, нужна монетка. Где же вы ее взяли, коли на вас нет одежды? На его лице появилась грустная улыбка. - Монетки тут падают в маленькие коробочки. Я воспользовался камнем. - Вы разбили коробочку, чтобы достать монетку и позвонить по телефону? - Преступник, да и только, - сказал он. - Ясно. Тогда лучше дайте мне номер телефонной булки и держитесь поблизости, чтобы я могла позвонить, если не сумею отыскать вас. - Сейчас, - он взглянул на табличку над телефоном и вслух прочел номер. Элин отыскала карандаш и записала цифры на полях газеты. - Вы понимаете, что искушаете судьбу? - спросила она. - Я держу вас на привязи у телефона, а по номеру можно узнать, где он. Блейк скорчил кислую мину: - Понимаю, но приходится рисковать. У меня же нет никого, кроме вас. 20 - Человек, с которым ты говорил, женская особь? - спросил Охотник. - Она женщина, правильно? - Женщина, - подтвердил Оборотень. - Еще какая. Я имею в виду, что красивая женщина. - Мне трудно ухватить оттенки смысла, - сказал Мыслитель. - Я не сталкивался раньше с этим понятием. Женщина - это существо, к которому можно выражать свою приязнь? Влечение, насколько я могу судить, должно быть взаимным. Женщине можно доверять? - Когда как, - ответил Оборотень. - Это зависит от многих вещей. - Твое отношение к самкам непонятно, - проворчал Охотник. - Что они такое? Не более чем продолжатели рода. В соответствующий момент и время года... - Твоя система неэффективна и отвратительна, - добавил Мыслитель. - Когда мне надо, я сам продолжаю самого себя. Вопрос, который я задал, связан не с социальной или биологической ролью женщины, а с тем, можем ли мы довериться именно ей? - Не знаю, - ответил Оборотень. - Думаю, что да. И я уже на это сделал ставку. Дрожа от холода, он укрылся за кустами. Зубы начинали выбивать дробь. С севера дул ледяной ветер. Впереди, напротив Блейка, стоила телефонная будка с чуть подсвеченной тусклой надписью. За будкой тянулась пустынная улица, по которой изредка с шуршанием проносились наземные автомобили. Блейк присел на корточки, вжимаясь в кусты. Господи, подумал он, ну и положение! Сидеть здесь голым, наполовину окоченевшим и ждать девушку, которую видел всего два раза в жизни, и почему-то надеяться, что она принесет ему одежду. Он вспомнил телефонный звонок и поморщился. Ему пришлось собрать всю свою решимость, чтобы заставить себя позвонить, и, если б она не стала с ним разговаривать, он бы не осудил ее. Но она выслушала его. Испуганно, конечно, и, может быть, с некоторым недоверием, как любой бы на ее месте. Когда звонит едва знакомый человек и обращается с дурацкой просьбой. Никаких обязательств перед ним у нее не было. Он это понимал. Но еще более нелепой ситуацию делало то, что Блейк уже второй раз вынужден просить у дочки сенатора одежду, чтобы было в чем идти домой. Только в этот раз к себе он не пойдет. Полиция наверняка уже караулит у дома. Дрожа и тщетно пытаясь сохранить тепло тела, Блейк обхватил себя руками. С неба донесся рокот, и он быстро посмотрел вверх. Над деревьями, постепенно снижаясь, - по всей видимости, направляясь на одну из посадочных площадок города, - летел дом. В окнах горел свет, смех и музыку слышно было даже на земле. Счастливые, беззаботные люди, подумал Блейк, а он сидит тут, скрючившись и окоченев от холода. Ну а что потом? Что делать им троим потом? После того, как он получит одежду? Судя по Элин, средства массовой информации еще не объявили, что он тот самый человек, который сбежал из клиники. Но еще несколько часов - и сообщение появится. И тогда его лицо будет красоваться на каждой газетной странице. На каждом экране. В этом случае рассчитывать на то, что его не узнают, не приходится. Конечно, тело можно передать Мыслителю или Охотнику, и проблема опознания отпадет, но при этом любому из них надо будет избегать человеческого общества еще тщательней, чем ему. И климат против них - для Мыслителя слишком холодный, для Охотника чересчур жаркий, - и еще одна сложность, связанная с тем, что поглощать и накапливать необходимую для тела энергию мог только он. Возможно, существует пища, с которой справится Охотник, но, чтобы выяснить это, ее надо найти и попробовать. Есть места, расположенные вблизи энергоисточников, и Мыслитель мог бы там зарядиться, но добраться до них и при этом остаться незамеченным очень трудно. А может, самое безопасное сейчас - попытаться связаться с Даниэльсом? Блейк подумал и решил, что такой шаг будет наиболее разумным. Ответ, который он получит, известен заранее - вернуться в больницу. А больница - это западня. Там на него обрушат бесконечные интервью и, вероятно, подвергнут лечению. Его освободят от заботы о самом себе. Его станут вежливо охранять. Его сделают пленником. А он должен остаться собой. Кем это - "собой"? Это значит, конечно, не только человеком, но и теми двумя существами. Даже если бы он захотел, ему никогда не избавиться от двух других разумов, которые вместе с ним владеют данной массой вещества, служащей им телом. И, хотя ему прежде не приходилось об этом задумываться, Блейк знал: он не желает избавляться от этих разумов. Они так близки ему, ближе, чем что-либо в прошлом и настоящем. Это друзья или не совсем друзья, а, скорее, партнеры, связанные единой плотью. Но даже если б они не были друзьями и партнерами, существовало еще одно соображение, которое он не мог не принимать во внимание. Именно Блейк, и никто иной, втянул их в эту невероятную ситуацию, и потому у него нет другого пути, кроме как быть с ними вместе до конца. Интересно, придет Элин или сообщит в полицию и клинику? И даже если она выдаст его, он не сможет ее осудить. Откуда ей знать, не свихнулся ли он слегка, а может, и не слегка? Не исключено, что она донесет на него, полагая, что действует ему во благо. В любой момент можно ждать сирены полицейской машины, которая извергнет из себя ораву блюстителей порядка. - Охотник, - позвал Оборотень, - похоже, у нас неприятности. Она слишком задерживается. - Что-нибудь придумаем. Подведет нас она - найдем другой выход. - Если появится полиция, - сказал Оборотень, - превращаемся в тебя. Мне от них ни за что не убежать. В темноте я плохо вижу, ноги сбиты, а... - В любой момент, - согласился Охотник. - Я готов. Только дай знать. Внизу, в поросшей лесом долине, захныкал енот. Волна дрожи прокатилась по телу Блейка. Еще десять минут, решил он. Дай ей еще десять минут. Если за это время она не появится, мы отсюда уходим. Жалкий и растерянный, Блейк сидел в кустах, физически ощущая свое одиночество. Чужак, подумал он. Чужак в мире существ, форму которых имеет. А есть ли вообще для него место, спросил Блейк себя, не только на этой планете, но во Вселенной? "Я человек, - сказал он тогда Мыслителю. - Я настаиваю на том, что я человек". А по какому, собственно, праву настаивает? Время тянулось медленно. Енот молчал. Где-то в лесу обеспокоенно чирикнула птица - какая опасность, реальная или почудившаяся, разбудила ее? На мостовой показалась машина. Остановилась у тротуара напротив телефонной будки. Мягко просигналил гудок. Блейк поднялся из-за кустов и помахал рукой. - Я здесь, - крикнул он. Дверца открылась, и из машины вышла Элин. В тусклом свете телефонной будки он узнал ее - этот овал лица, эти прекрасные темные волосы. В руке она несла сверток. Элин прошла мимо телефонной будки и направилась к кустам. Не доходя трех метров, остановилась. - Эй, лови, - сказала она и бросила сверток. Негнущимися от холода пальцами Блейк развернул его. Внутри были сандалии на твердой подошве и черная шерстяная туника с капюшоном. Одевшись, Блейк вышел из кустов к Элин. - Спасибо, - сказал он. - Я почти заледенел. - Извините, что так долго, - произнесла она. - Я так переживала, что вы здесь прячетесь. Но надо было все собрать. - Все? - То, что вам понадобится. - Не понимаю... - Вы ведь сказали, что убегаете от преследователей. Значит, вам нужна не только одежда. Пойдемте в машину. У меня включен обогреватель. Там тепло. - Нет, - отпрянул Блейк. - Неужели вам не ясно? Я не могу допустить, чтобы вы впутались в это еще больше. Я вам и так очень обязан... - Ерунда, - сказала она. - Каждый день положено делать доброе дело. Мое сегодняшнее - это вы. Блейк плотнее завернулся в тунику. - Послушайте, - сказала она, - вы же совсем замерзли. Ну-ха, забирайтесь в машину. Он заколебался. Согреться в теплом салоне было заманчиво. - Пойдемте, - позвала она. Блейк подошел с ней к автомобилю, подождал, пока она усядется на водительское сиденье, затем сел сам и закрыл дверцу. Струя теплого воздуха ударила его по лодыжкам. Она включила передачу, и машина покатилась вперед. - На одном месте нельзя стоять, - объяснила она. - Кто-нибудь может заинтересоваться или донести. А пока мы на ходу, никаких вопросов. У вас есть место, куда я могла бы вас отвезти? Блейк покачал головой. Он даже не задумывался, куда деваться дальше. - Может быть, выехать из Вашингтона? - Да-да, - согласился он. - Выбраться из Вашингтона - для начала уже неплохо. - Можете рассказать мне, в чем дело, Эндрю? - Вряд ли, - сказал он. - Если я вам расскажу, вы скорее всего остановитесь и вышвырнете меня из машины. - В любом случае не стоит так драматизировать, - рассмеялась она. - Сейчас я развернусь и поеду на запад. Не возражаете? - Не возражаю. Там есть где спрятаться. - А как долго, по-вашему, вам придется прятаться? - Если б я знал, - ответил он. - Знаете, что я думаю? Я не верю, что вы вообще сможете спрятаться. Ваш единственный шанс - все время двигаться, нигде не задерживаясь подолгу. - Вы все продумали?. - Просто здравый смысл подсказывает. Туника, которую я вам принесла, - одна из папиных шерстяных, он ими очень гордится, - такую одежду носят студенты-бродяги. - Студенты-бродяги? - Ой, я все забываю. Вы же еще не успели освоиться. Они не настоящие студенты. Бродячие артисты. Бродят повсюду, одни из них рисуют, другие пишут книги, третьи сочиняют стихи. Их не много, но и не так уж мало, и их принимают такими, какие они есть. Внимания на них, конечно, никто не обращает. Так что можете опустить капюшон, и ваше лицо никто не разглядит. Да и вряд ли станет разглядывать. - Вы советуете мне сделаться студентом-бродягой? - Я приготовила вам старый рюкзак, - продолжала она, не обращая внимания на его слова. - Именно с такими они и ходят. Несколько блокнотов, карандашей, пару книг вам почитать. Лучше взгляните на них, чтобы представлять, о чем они. Нравится вам или нет, но придется стать писателем. При первой возможности нацарапайте страницу-другую. Чтобы, если кто заинтересуется, не к чему было придраться. Блейк расслабленно шевелился в кресле, впитывая тепло. Элин повернула на другую улицу и теперь ехала на запад. На фоне неба громоздились силуэты многоквартирных башен. - Откройте вон то отделение справа, - сказала она. - Вы наверняка проголодались. Я приготовила несколько сэндвичей и кофе - там полный термос. Он сунул руку в отделение, достал пакет, разорвал его и извлек сэндвич. - Я в самом деле проголодался, - признался он. - Надо думать, - сказала она. Автомобиль неторопливо катился вперед. Многоквартирных домов встречалось все меньше. Тут и там вдоль дороги возникали поселки, составленные из летающих коттеджей. - Я могла бы увести для вас леталку, - сообщила она. - Или даже автомобиль. Но их легко обнаружить по регистрационной лицензии. Зато на человека, который бредет пешком, никто не обращает внимания. Так вам будет безопаснее. - Элин, - спросил он, - почему вы все это для меня делаете? - Не знаю, - она пожала плечами. - Наверное, потому, что вам столько досталось. Притащили из космоса, засунули в больницу, где начались все эти проверки и анализы. Ненадолго выпустили попастись в деревушке, затем снова заперли. - Они старались помочь мне, как могли. - Я понимаю. Но вряд ли это было вам приятно. Поэтому я не осуждаю вас за то, что вы сбежали, как только подвернулась возможность. Некоторое время они ехали молча. Блейк съел сэндвичи, запил кофе. - Кстати, о волке, - вдруг спросила она. - Вы ничего не знаете об этом? Говорят, там был волк. - Насколько мне известно, никакого волка там не было, - ответил он. А про себя, оправдываясь, подумал, что формально он не солгал: Охотник действительно не волк. - В клинике все в шоке, - сказала она. - Они позвонили сенатору и попросили приехать. - Из-за меня или из-за волка? - поинтересовался он. - Не знаю. Сенатор еще не вернулся, когда я уезжала. Они подъехали к перекрестку, и Элин сбросила скорость, свернула на обочину и остановилась. - Все, дальше везти вас я не могу, - сказала она. - Мне надо успеть вернуться домой. Блейк открыл дверцу, но, прежде чем выйти, повернулся. - Спасибо, - произнес он. - Вы мне так помогли. Надеюсь, когда-нибудь... - Еще минутку, - остановила его она. - Вот ваш рюкзак. Там вы найдете немного денег... - Но подождите... - Нет, это вы подождите. Деньги вам понадобятся. Сумма небольшая, но на какое-то время вам хватит. Это из моих карманных. Когда-нибудь вернете. Он нагнулся, взял рюкзак за лямку, перебросил через плечо. - Элин... - произнес Блейк неожиданно севшим голосом, - я не знаю, что сказать. Полумрак салона скрывал расстояние, приближая ее к нему. Не сознавая, что делает, он притянул Элин к себе одной рукой. Затем склонился и поцеловал ее. Ее ладонь легла ему на затылок. Когда они оторвались друг от друга, Элин посмотрела на него уверенным взглядом. - Я не стала бы тебе помогать, - сказала она, - если бы ты мне не понравился. Я верю тебе. Мне кажется, ты не делаешь ничего такого, чего надо было бы стыдиться. Блейк промолчал. - Ну, ладно, - сказала она. - Тебе пора, путник в ночи. Позже, когда сможешь, дай мне знать о себе. 21 Закусочная стояла на острие V-образной развилки, от которой дорога шла в двух разных направлениях. В призрачной предрассветной мгле красная вывеска над крышей казалась розовой. Прихрамывая, Блейк ускорил шаг. Здесь можно было отдохнуть, обогреться и перекусить. Бутерброды, которыми снабдила его Элин, помогли ему прошагать без остановки всю ночь, но теперь он снова проголодался. Когда наступит утро, он должен будет найти какое-нибудь местечко, где можно и укрыться, и отоспаться. Может быть, стог сена. Интересно, думал он, остались ли еще стога сена, или даже такие простые вещи, как стога, уже исчезли с лица Земли с тех пор, когда он ее знал? Северный ветер яростно хлестал его, и Блейк натянул капюшон накидки на лицо. Бечевка мешка натирала плечо, и он попытался устроить его поудобнее, отыскать еще не натертый клочок кожи. Наконец он добрался до забегаловки, пересек стоянку перед входом и поднялся по короткой лестнице к двери. В закусочной было пусто. Поблескивала отполированная стойка, в свете рядком протянувшихся по потолку ламп ярко сиял хром кофейника. - Как поживаете? - спросила Закусочная голосом храброй и бойкой официантки. - Чего бы вы хотели на завтрак? Блейк огляделся, но никого не увидел и только тогда оценил положение. Еще одно здание-робот, наподобие летающих домов. Протопав по полу, он уселся на один из табуретов. - Оладьи, - сказал он, - немного ветчины и кофе. Он высвободил плечо из лямки мешка и опустил его на пол рядом с табуретом. - Рано утречком на прогулочку? - спросила Закусочная. - Только не говорите мне, будто шагали всю ночь напролет. - Нет, не шагал, - ответил Блейк. - Просто рано встал. - Что-то вас, парни, последнее время совсем не видно, - заявила Закусочная. - Чем вы занимаетесь, приятель? - Пописываю, - ответил Блейк. - Во всяком случае, пытаюсь. - Ну что ж, - рассудила Закусочная, - так хоть страну посмотришь. А я-то все тут торчу и никогда ничего не вижу. Только разговоры слушаю. Но не подумайте, что мне это не нравится, - торопливо добавила она. - Хоть мозги чем-то заняты. Из патрубка на сковородку с ручкой выпал ком теста, потом горловина передвинулась вдоль канавки, выпустила еще два кома и со щелчком вернулась на место. Металлическая рука, прикрепленная рядом с кофейником, разогнулась, вытянулась и передвинула рычаг над сковородой. Три ломтя ветчины скользнули на сковородку, рука ловко опустилась и отделила их один от другого, уложив ровным рядком. - Кофе сейчас подать? - спросила Закусочная. - Если можно, - ответил Блейк. Металлическая рука схватила чашку, поднесла к носику кофейника и подняла вверх, включая патрубок. Потек кофе, чашка наполнилась, рука повернулась и установила ее перед Блейком, затем нырнула под прилавок, достала ложку и вежливо пододвинула поближе сахарницу. - Сливок? - спросила Закусочная. - Нет, спасибо, - ответил Блейк. - Позавчера такую историю слыхала - закачаешься, - сказала Закусочная. - Один парень заходил, рассказывал. Похоже, что... За спиной у Блейка открылась дверь. - Нет! Нет! - закричала Закусочная. - Убирайся вон. Сколько раз тебе говорить: не входи, когда у меня посетители. - Я и зашел, чтобы встретиться с твоим посетителем, - ответил скрипучий голосок. Услышав его, Блейк резко обернулся. В дверях стоял Брауни; его маленькие глаза поблескивали на мышиной мордочке, по бокам куполообразной головы торчали увенчанные кисточками уши. Штанишки на нем были в зеленую и розовую полоску. - Я его кормлю, - запричитала Закусочная. - Притерпелась уже. Говорят, когда один из них живет поблизости, это к счастью. Но от моего мне одно горе. Он хитрющий, он нахальный, он меня не уважает. - Это потому, что ты важничаешь и подделываешься под людей, - сказал Брауни. - И забываешь, что ты не человек, а лишь его заменитель, захапавший себе хорошую работу, которую мог бы делать человек. Почему, спрашивается, кто-то должен тебя уважать? - Больше ты от меня ничего не получишь! - закричала Закусочная. - И не будешь тут ночевать, когда холодно. Довольно, я сыта тобой по горло! Брауни пропустил эту тираду мимо ушей и проворно засеменил по полу. Остановившись, он церемонно поклонился Блейку: - Доброе утро, досточтимый сэр. Надеюсь, я застал вас в добром здравии. - В очень добром, - подтвердил Блейк. Веселость боролась в нем с дурными предчувствиями. - Не позавтракаете ли со мной? - С радостью, - сказал Брауни, вскакивая на табурет рядом с Блейком и устраиваясь на нем как на насесте: ноги Брауни болтались, не доставая до пола. - Сэр, - сказал он, - я буду есть то же, что и вы. Пригласить меня - очень любезно и великодушно с вашей стороны, ибо я совсем оголодал. - Ты слышала, что сказал мой друг, - обратился Блейк к Закусочной. - Он хочет того же, что и я. - И вы это оплатите? - осведомилась Закусочная. - Разумеется, оплачу. Механическая рука поднялась и пододвинула оладьи к краю сковороды, перевернув их. Из патрубка полезли новые комья теста. - Какое блаженство - питаться по-человечески, - доверительно сообщил Брауни Блейку. - Люди дают мне в основном отходы. И хоть голод - не тетка, внутренности мои иногда требуют большей разборчивости в пище. - Не позволяйте ему присасываться к вам, - предостерегла Блейка Закусочная. - Завтраком угостите, коль уж обещали, но потом отвадьте его. Не давайте сесть себе на шею, не то всю кровь высосет. - У машин нет чувств, - сказал Брауни. - Им неведомы прекрасные порывы. Они безучастны к страданиям тех, кому призваны служить. И у них нет души. - И у вас тоже, варвары инопланетные! - в ярости вскричала Закусочная. - Ты обманщик, бродяга и лодырь. Ты безжалостно паразитируешь за счет человечества, ни удержу не зная, ни благодарности! Брауни скосил на Блейка свои хомячьи глазки и с безнадежным видом воздел руки в горе, держа их ладошками кверху. - Да, да, - удрученно проговорила Закусочная. - Каждое мое слово - истинная правда. Рука забрала первые три оладьи, положила их на тарелку рядом с ветчиной, нажала кнопку и с большой ловкостью подхватила три вылетевшие из лотка кусочка масла. Поставив тарелку перед Блейком, рука метнулась под стойку и вытащила оттуда кувшин с сиропом. Носик Брауни блаженно задрожал. - Пахнет вкусно, - сказал он. - Не вздумай умыкнуть! - вскричала Закусочная. - Жди, когда твои будут готовы! Издалека донеслось тихое жалобное блеяние. Брауни замер, уши его подскочили и задрожали. Блеяние повторилось. - Еще один! - заорала Закусочная. - Им положено издали оповещать нас, а не сваливаться как снег на голову. И тебе, паршивому прохиндею, полагается быть на улице, слушать и караулить их появление. За это я тебя и кормлю. - Еще слишком рано, - сказал Брауни. - Следующий должен пройти только поздно вечером. Им положено рассредоточиваться по разным дорогам, чтобы не перегружать какую-то одну. Снова прозвучала сирена - на этот раз громче и ближе. Одинокий жалобный звук прокатился по холмам. - Что это? - спросил Блейк. - Крейсер, - ответил ему Брауни. - Один из этих больших морских сухогрузов. Он вез свой груз от самой Европы, а может, из Африки, а около часа назад вышел на берег и едет по дороге. - Ты хочешь сказать, что он не останавливается, добравшись до берега? - А почему он должен останавливаться? - удивился Брауни. - Он передвигается по тому же принципу, что и сухопутные машины - на подушке из воздуха. Он может идти и по воде, и посуху. Подходит к берегу и, не задерживаясь, прет себе по дороге. Послышался скрежет и грохот металла о металл. Блейк увидел, как с внешней стороны окон скользят большие стальные ставни. От стены отделились скобы на шарнирах и потянулись к двери, чтобы затворить ее поплотнее. Вой сирены уже наполнил помещение, а вдалеке что-то жутко завыло, как будто мощный ураган несся над землей. - Все задраено! - заорала Закусочная, перекрывая шум. - Ложитесь-ка лучше на пол, ребята. Судя по звуку, махина здоровая! Здание тряслось, зал едва не лопался от наполнившего его оглушительного шума, похожего на рев водопада. Брауни забился под табурет и держался изо всех сил, обхватив обеими ручонками металлическую стойку сиденья. Он разевал рот и, видимо, что-то кричал Блейку, но голосок его тонул в катившемся по дороге вое. Блейк соскочил с табурета и распластался на полу. Он попытался вцепиться в половицы пальцами, но они были сделаны из твердого гладкого пластика, и он никак не мог за них ухватиться. Казалось, закусочная ходит ходуном; рев крейсера был почти невыносим. Блейк вдруг увидел, что скользит по полу. А потом рев стал тоньше и замер вдали, вновь превратившись в слабый и протяжный жалобный вой. Блейк поднялся с пола. На прилавке, там, где стояла чашка, теперь была кофейная лужица, а сама чашка бесследно исчезла. Тарелка, на которой лежали оладьи и ветчина, осколками разлетелась по полу. Пухлые оладьи валялись на табурете, а те, что предназначались Брауни, все еще были на сковороде, но дымились и обуглились по краям. - Я сделаю новые, - сказала Закусочная. Рука взяла лопаточку, сбросила подгоревшие оладьи со сковородки и швырнула в мусорный бак, стоявший под плитой. Блейк заглянул за прилавок и увидел, что весь пол там усеян осколками посуды. - Вы только посмотрите! - скрипуче закричала Закусочная. - Должен быть специальный закон. Я поставлю в известность хозяина, а он подаст жалобу на эту компанию и добьется возмещения. Он всегда добивался. И вы, ребята, тоже можете вчинить иск. Пришейте им нервное потрясение или что-нибудь в этом роде. Если хотите, у меня есть бланки исковых заявлений. Блейк покачал головой. - А как же водители? - спросил он. - Что делать, если встретишь такую штуку на дороге? - А вы видели бункеры вдоль обочин? Футов десять в высоту, с подъездными дорожками? - Видел, - ответил Блейк. - Как только крейсер уходит с воды и начинает путь по суше, он должен включать сирену. И она ревет все время, пока он движется. Услышишь сирену - отправляйся к ближайшему бункеру и прячься за ним. Патрубок медленно двигался вдоль канавки, выпуская тесто. - А как это получается, мистер, что вы не знаете о крейсерах и бункерах? - спросила Закусочная. - Может, вы из глухомани какой лесной? - Не твоего ума дело, - ответил за Блейка Брауни. - Знай себе стряпай наш завтрак. 22 - Я вас немного провожу, - сказал Брауни, когда они вышли из закусочной. Утреннее солнце вставало над горизонтом у них за спиной, а впереди по дороге плясали их длинные тени. Дорожное покрытие, как заметил Блейк, было выбито и размыто. - За дорогами не следят так, как следили на моей памяти, - сказал он. - Нет нужды, - ответил Брауни. - Колес больше нет. Зачем ровная поверхность, если нет сцепления? Все машины ходят на воздушных подушках. Дороги нужны только как путеводные нити, да еще чтобы держать транспорт подальше от людей. Теперь, когда прокладывают новую дорогу, просто ставят два ряда столбиков, чтобы водители видели, где шоссе. Они неспешно брели вперед. Из болотистой низинки слева, сверкая воронеными крыльями, взмыла стайка черных дроздов. - Собираются в стаи, - сказал Брауни. - Скоро им улетать. Нахальные птицы - эти черные дрозды. Не то что жаворонки или малиновки. - Ты их знаешь? - Мы же вместе живем, - отвечал Брауни. - И со временем начинаем их понимать. Некоторых - так хорошо, что почти можем разговарив