х. Мы все больше и больше склоняемся к солипсизму. Не обижайся, пожалуйста, если я вдруг и в тебе начну сомневаться. -- Ты давно на Дембовской? -- С тех пор как Замирение пошло на закат. Понадобилась тихая гавань, и эта оказалась самая подходящая. -- Значит, старик, путешествиям -- конец? -- И да, и нет, мистер Дзе. Утрата мобильности компенсируется расширением сферы чувств. Захочу -- могу подключиться к зонду на орбите Меркурия. Или в атмосфере Юпитера. Собственно, я это частенько и делаю. Раз -- и я там, причем самым настоящим образом. Таким же настоящим, как, скажем, я сейчас в своей собственной комнате. Сознание, мистер Дзе, это совсем не то, что ты думаешь. Ты его связываешь проволокой, а оно куда-то перетекает. И данные всплывают пузырями откуда-то из самых его глубин... Жизнь, конечно, не совсем настоящая, однако и она имеет свои преимущества. -- А "Кабуки Интрасолар" ты бросил? -- Дело идет к войне, а потому звездные дни для нашего театра на время кончились. Большую часть нашего времени занимает Сеть. -- Ты занялся журналистикой? -- Да. Мы, проволочники, или, абстрагируясь от пропагандистских кличек, которые на нас повесили шейперы, -- старейшие механисты, -- имеем свои методы передачи информации. Сети новостей. Порою это очень близко к телепатии. Я -- здешний обозреватель церерской "Дейтаком Нетуорк". Я -- гражданин Цереры, хотя юридически иногда гораздо удобнее считаться чьей-нибудь электронной аппаратурой. Вся жизнь наша есть информация. Даже деньги. Жизнь и деньги для нас -- одно и то же. Синтезированный голос старого механиста звучал спокойно и бесстрастно, но Линдсея охватила тревога. -- У тебя что, неприятности? Может, я чем-то могу помочь? -- Мальчик мой, -- сказал Рюмин, -- за этим экраном -- целый мир. Черты его столь расплывчаты, что даже жизни и смерти приходится отойти на галерку. Среди нас есть такие, чей мозг разрушился годы и годы назад. Они ковыляют до сих пор лишь на прежних инвестициях да заранее составленных программах общего назначения. Если об этом узнают -- объявят их юридически мертвыми. Но мы своих не выдадим. -- Он улыбнулся. -- Считай нас, мистер Дзе, чем-то вроде ангелов. Духов на проволоке. Иногда так легче. -- Я здесь чужой. Надеялся, что ты мне поможешь, как тогда. Мне нужен совет. Мне нужна твоя мудрость. Рюмин вздохнул с точностью прямо-таки автоматической. -- Я познакомился с Дзе, когда мы оба ходили в жуликах. Я верил ему. Я восхищался его дерзостью. Тогда и ты был мужчиной, и я. Теперь -- не то. Линдсей прочистил нос и с дрожью отвращения отдал засморканный платок роботу. -- В те времена я был готов на все -- даже умереть, -- но остался жив. Я продолжал искать -- и нашел. Нашел себе жену, и между нами не было притворства. Мы были счастливы вместе. -- Рад за тебя, мистер Дзе. -- А когда появилась опасность, я бежал. И теперь, через четыре десятка лет, я снова бродяга. -- Сорок лет... Целая жизнь для человека, мистер Дзе. Не заставляй себя быть человеком. Наступают времена, когда с этим приходится расстаться. Взглянув на протез руки, Линдсей медленно, один за другим, сжал пальцы в кулак. -- Я и сейчас люблю ее. Нас разлучила война. И если снова наступит мир... -- Ну, пацифистские сентиментальности нынче не в моде. -- Рюмин, ты оставил всякую надежду? -- Слишком стар я для разных страстей, -- отвечал Рюмин. -- И не проси меня ввязываться в рискованные дела, мистер Дзе, или кто ты там теперь. Оставь мне мои потоки информации. Я есть то, что есть, ничего назад не вернуть и сначала не начать. Эти игры -- для тех, кто еще сохранился во плоти. Кто еще может излечиться. -- Ты уж извини, -- сказал Линдсей, -- но мне нужны союзники. Знание -- сила, а я знаю вещи, которых никто другой не знает. Я буду бороться. Нет, не с врагами. С обстоятельствами. С самой историей. Я хочу вернуть свою жену, Рюмин. Мою супругу -- шейпера. Свободной, чистой, без всяких пятен и теней. И если ты не поможешь мне, кто поможет? -- Есть у меня друг, -- после некоторых колебаний ответил Рюмин. -- Фамилия его Уэллс... Картель Дембовской 31.10.53 До пришествия людей Пояс астероидов самоорганизовался согласно физике дисперсных систем. Части его классифицировались по степеням десятки. На каждый астероид, начиная от тысячекилометровой Цереры до триллионов не нанесенных на карты булыжников, двигавшихся в гравитационном поле Солнца с относительной скоростью пять километров в секунду, приходилось по десятку втрое меньших. Дембовская принадлежала к третьему рангу, около двухсот километров в поперечнике, и, подобно всем прочим телам, на гелиоцентрической орбите, отдавала дань законам вероятности. Еще во времена динозавров по Дембовской шарахнуло нечто довольно крупное. В долю секунды визитер появился и был таков, оставив после себя куски расплавленного взрывом и разбрызгавшегося пироксена, вкрапленные в кору астероида. В точке взрыва кремний основного тела Дембовской был расколот, и астероид раскрылся рваным вертикальным ущельем двадцати километров в глубину -- до самого никелево-железного своего ядра. Ныне большая часть ядра была выгрызена ненасытной промышленностью. В ущелье располагался картель Дембовской. Вниз, уровень за уровнем, в ослабевающее притяжение уходили длинные террасы; с изменением уклона то, что было стеной, переходило в пол, покуда -- в точке, наиболее близкой к невесомости,-- понятия "пол" и "стена" не теряли всякий смысл. У дна ущелья мир расширялся, образуя гигантскую пещероподобную выработку, полое сердце Дембовской, из которого многие поколения автоматических горнодобывающих машин выгрызали металлы и руды. Это нора была слишком велика, чтобы заполнять ее воздухом. Здесь, в невесомости и вакууме вблизи центра астероида, располагалась новая тяжелая промышленность -- криогенные заводы, претворявшие намеки и воспоминания, вытянутые из выжженного сознания Майкла Карнассуса, в постоянный и неуклонный подъем ценных бумаг картеля Дембовской на мониторах сотни миров. Утроба Дембовской, укрытая под многокилометровой каменной толщей, надежно хранила промышленные секреты. Жизнь, словно замазка в трещину, заползла в глубь планетки, выгрызла ее сердце и заполнила пустоту машинами. Для центральной полости дно ущелья являлось нижним ярусом внешнего мира. Здесь и располагалась контора Уэллса, откуда его служащие двадцать четыре часа в сутки перехватывали все информационные потоки Союза картелей под квазинациональной эгидой церерской "Дейтаком Нетуорк". Стены кабинетов были сплошь покрыты экранами и липучкой; тускло мерцая, они заполняли воздух непрерывным бормотаньем. Под ногами и над головой к липучке были прилеплены распечатки; репортеры в наушниках переговаривались по аудиосвязи или энергично колотили по компьютерным клавишам. Все выглядели молодо, а одеты были с рассчитанной экстравагантностью. Сквозь разговоры, частый треск принтеров, жужжанье дататайпов пробивалась негромкая музыка -- хрупкий звон синтезаторов. В холодном воздухе стоял запах роз. Секретарь доложил об их приходе. Его волосы выбивались из-под свободного механистского берета. Объемистость берета заставляла предположить наличие в черепе разъемов. На лацкане секретаря красовался патриотический значок с изображением большеглазого лица Майкла Карнассуса. Кабинет Уэллса был защищенное прочих. Видеосистемы в нем демонстрировали бурлящую мозаику из заголовков, перемежающихся прямоугольничками данных, которые можно было задержать и увеличить по своему усмотрению. Одет Уэллс был в комбинезон-клеш с шейперскими кружевами у горла. По серой ткани комбинезона были разбросаны темно-серые стилизованные эвриптероиды. На пальцах, поверх элегантных перчаток, -- управляющие, набитые электроникой кольца. -- Добро пожаловать в церерский "Дейтаком Нетуорк", аудитор Милош. И вы, госпожа офицер связи. Позволите предложить вам горячего чаю? Линдсей принял грушу с благодарностью. Чай оказался хоть и синтетическим, но хорошим. Грета же, взяв грушу, пить не стала. Она смотрела на Уэллса со сдержанной осторожностью. Уэллс тронул переключатель на липкой невесомостной столешнице. Большая лампа на гусиной шее гибкого штатива повернулась с плавной змеиной грацией и уставилась на Линдсея. Под колпаком ее оказались человечьи глаза, вделанные в гладкую среду из темной плоти. Моргнув, лампа перевела взгляд на Грету. Та почтительно склонила голову. -- Монитор начальника полиции, -- пояснил Уэллс для Линдсея. -- За важными делами -- а ваши новости, пр вашим словам, именно таковы -- она предпочитает наблюдать собственными глазами. -- Он обратился к Грете: -- Итак, госпожа офицер, ситуация на контроле. -- Дверь-гармошка раскрылась за ее спиной. Поджав губы, Грета еще раз поклонилась лампе, коротко глянула на Линдсея и, оттолкнувшись ногой от стены, вылетела из кабинета. Дверь за Гретой задвинулась. -- Как вас угораздило связаться с этой дзенской монахиней? -- спросил Уэллс. -- Прошу прощения?.. -- Ну, с Битти. Она не рассказывала о своем культе? О дзен-серотонине? -- Нет, -- поразмыслив, ответил Линдсей. -- Она очень сдержанна. -- Странно. Ведь на вашей родине этот культ прочно укоренился. Вы ведь с Беттины, так? Линдсей взглянул ему в глаза: -- Вы меня знаете, Уэллс. Припомните-ка Голдреих-Тримейн. Ухмыльнувшись уголком рта, Уэллс сжал свою грушу, выстрелив янтарной струей чая в рот. Зубы у негр оказались крупными и ровными, так что зрелище получилось довольно-таки плотоядное. -- Я так и думал. Есть в вас что-то от шейпера. Если вы -- катаклист, не ляпните чего-нибудь неразумного на глазах начальника полиции. -- Я -- жертва катаклистов, -- сказал Линдсей. -- Они продержали меня в заключении целый месяц. Это испоганило все мои дела. И тогда я бежал. Он стащил перчатку с правой руки. Уэллс тут же узнал старинный протез. -- Доктор-капитан Мавридес... Какая приятная неожиданность! По слухам, вы безнадежно спятили. Что меня, честно говоря, порадовало -- как же, Абеляр Мавридес, инвесторский любимчик... Где ж ваши драгоценности и шитье, доктор-капитан? -- Теперь я путешествую налегке. -- И пьес больше не ставите? Уэллс выдвинул ящик стола, извлек оттуда портсигар и предложил гостю сигарету. Линдсей ее с благодарностью принял. -- Театр вышел из моды... Они закурили, и Линдсей беспомощно закашлялся. -- Должно быть, доктор, я оскорбил вас, явившись на свадьбу агитировать ваших студентов? -- Это у них всякие там убеждения, а не у мейя. Но вот за вас я боялся. -- Зря боялись, -- улыбнулся Уэллс, выпустив дым. -- Эта ваша студентка, Бесежная, стала одной из нас. -- Пацифисткой? -- Мы, доктор, думаем теперь несколько иначе. Старые категории -- шейперы, механисты -- сильно обветшали. Жизнь развивается через образование подвидов. -- Он улыбнулся. -- Потомков. Такое случалось в свое время с прочими успешно развившимися животными, а теперь настала очередь человечества. Группировки до сих пор борются друг с другом, однако упомянутые категории уже отжили свое. И ни одна из этих группировок не может более утверждать, что именно ее путь предпочтителен для человечества. Человечества больше нет. -- Вы рассуждаете как катаклист... -- Некоторые рассуждают и вовсе как безумцы. А именно -- власть предержащие. И в картелях и в Совете Колец. Раздирать Схизматрицу ненавистью им легче, чем осознать наши возможности. Наши миссии к чужакам окончились провалом -- оттого что мы даже с собственными кровными братьями не можем сговориться. Мы дробимся на подвиды. Нужно признать этот факт и объединиться заново, на новой основе. -- Что же способно объединить человечество после развала? Взглянув на видеосистему, Уэллс при помощи кольца зафиксировал одну из статей. -- Вам доводилось слышать об уровнях сложности? Уровнях Пригожина? Сердце Линдсея провалилось куда-то вниз. -- Я никогда не питал склонности к метафизике. Ваши религиозные воззрения -- ваше личное дело. У меня была любимая женщина и надежное жилище. Все прочее -- абстракции. Уэллс всматривался в экран. По нему бежало сообщение об очередном скандальном случае ренегатства -- на Церере. -- Да-да, ваша жена, профессор-полковник... Тут я вам ничем не могу помочь. Для этого нужен опытный похититель людей. Здесь вам такого не найти. Поищите на Церере или на Беттине. -- Моя жена -- дама упрямая. Подобно вам, она имеет идеалы. Только мир может объединить нас снова. А мир в нашем мире может обеспечить один-единственный фактор. Инвесторы. Уэллс коротко хохотнул. -- Все то же самое, доктор-капитан? -- Внезапно он перешел на плохой инвесторский: -- Ценность вашего аргумента упала. -- У них есть слабые места, Уэллс. -- Линдсей повысил голос. -- Неужели вы думаете, что я не такой отчаянный, как катаклисты? Спросите вашего друга Рюмина, умею ли я распознавать слабые места и упущу ли возможность ими воспользоваться? Да, я приложил руку к Замирению Инвесторов. И получил от него все, что хотел. Я был цельной личностью, вы не понимаете, что это для меня значило... -- Несмотря на холод, Линдсей покрылся потом. Уэллс был, похоже, ошеломлен. Линдсей с удивлением понял, что нарушил сейчас все законы дипломатии. Эта мысль доставила ему какое-то дикое удовольствие. -- Вы, Уэллс, знаете правду. Все эти годы мы были пешками для Инвесторов. Пора бы перевернуть доску. -- То есть напасть на них? -- А что же еще?! По-вашему, у нас есть какой-нибудь выбор? -- Абеляр Мавридес, -- произнес женский голос из основания лампы, -- вы арестованы. Двери лифта со свистом захлопнулись. Кабина помчалась вверх; ускорение слегка прижало их к полу. -- Пожалуйста, руки -- на стену, -- вежливо сказала Грета. -- Ноги отставьте назад. Линдсей молча повиновался. Старомодный лифт с лязгом одолевал рельсы, ведущие вверх, вдоль вертикального склона ущелья Дембовской. Километра через два Грета вздохнула: -- Вы, должно быть, сделали нечто очень уж радикальное. -- Не ваша забота. -- По всем правилам, я обязана перерезать жилы вашей железной руки. Но -- пусть будет как есть. Я, наверное, тоже виновата. Сумей я создать для вас подходящую обстановку, вы бы не были столь фанатичны. -- В моем протезе нет оружия. И вы наверняка осмотрели его, пока я спал. -- Бела, я не понимаю такой подозрительности. Неужели я плохо к вам относилась? -- Грета, расскажите мне о дзен-серотонине. Она едва заметно напряглась. -- Я не стесняюсь, что принадлежу к Недвижению. Я бы рассказала вам и раньше, но мы не занимаемся миссионерством. Мы завоевываем души своим примером. -- Что достойно всяческой похвалы. -- В вашем случае, -- нахмурилась она, -- следовало сделать исключение. Я сочувствую вашей боли. Я знаю, что такое боль. -- Линдсей хранил молчание. -- Я родилась на Фемиде. Была знакома с катаклистами -- из одной их механистской группировки. Ледовые убийцы. Военные обнаружили одну из криокамер, где они просветляли одного из моих учителей посредством билета в будущее, и я, не дожидаясь ареста, бежала на Дембовскую. Здесь меня взяли в гарем. Оказалось, что я должна быть шлюхой Карнассуса, хотя об этом сначала речи не шло... Но тут я обрела дзен-серотонин. -- Серотонин -- это какая-то там мозговая химия, -- заметил Линдсей. -- Это -- философия, -- возразила она. -- Шейперы и механисты -- все это не философия. Это технологии, ставшие политикой. Все дело в технологиях. Наука расколола человечество на части. С разгулом анархии люди стали объединяться. Политики искали себе врагов, чтобы связать своих последователей ненавистью и террором. Одной общности недостаточно, когда из каждой электронной схемы, из каждой пробирки рвутся наружу тысячи новых образов жизни. Без ненависти не было бы ни Совета Колец, ни Союза картелей. Согласованность невозможна без кнута. -- Жизнь развивается через подвиды... -- пробормотал Линдсей. -- Этот Уэллс со своим винегретом из физики и этики... Нам необходимы: движение, спокойствие, ясность. -- Она продемонстрировала ему свою левую руку: -- Этот биомонитор -- еще и капельница. Страх для меня -- ничто. С этим биомонитором я могу анализировать что угодно и чему угодно глядеть в глаза. Дзен-серотонин представляет жизнь в свете разума. И люди -- особенно в критическую минуту -- приходят к нам. Каждый день Недвижение приобретает новых приверженцев. Линдсею вспомнились кривые ритмов его мозга, виденные в спальне у Греты. -- Значит, вы--в постоянном состоянии альфа? -- Конечно. -- А вы видите когда-нибудь сны? -- У нас свои способы прозрения. Мы видим новые технологии, ломающие жизнь человека. И бросаемся в эти течения. Возможно, каждый из нас -- лишь ничтожная частица, но вместе мы образуем отложение, способное замедлить поток. Многие инноваторы глубоко несчастны. Приобщаясь к дзен-серотонину, они теряют свою невротическую потребность соваться куда не следует. Линдсей мрачно улыбнулся: -- Значит, меня не случайно поручили именно вам? -- Вы глубоко несчастны. Отсюда все ваши беды. Недвижение имеет в гареме заметный вес. Присоединяйтесь к нам. Мы вас спасем. -- Когда-то я был счастлив. Так, Грета, как вам и не снилось. -- Неистовство чувств не для нас, Бела. Мы хотим спасти весь род человеческий. -- Ни пуха ни пера, -- сказал Линдсей. Кабина остановилась. Старый акромегалик отступил назад, чтобы полюбоваться своей работой. -- Ну как, бродяга? Не жмет? Дышать можешь? Линдсей кивнул, отчего экзекуционный контакт болезненно вдавился в основание черепа. -- Эта штука читает задние доли мозга, -- сказал великан. Гормоны роста изуродовали его челюсть; голос, из-за бульдожьего прикуса, звучал невнятно: -- Ноги волочи по полу. Никаких резких движений. Даже не думай дергаться, тогда башка будет цела. -- И давно ты этим кормишься? -- поинтересовался Линдсей. -- Да уж не первый день. -- Ты -- тоже принадлежишь к гарему? Гигант поднял брови в свирепом удивлении: -- Ну да, а как бы ты думал? Трахаю Карнассуса. -- Громадная его пятерня полностью накрыла лицо Линдсея. -- Ты видал когда-нибудь со стороны своей собственный глаз? А то -- могу один вытащить. Начальник тебе потом новый пересадит. Линдсей вздрогнул. Великан ухмыльнулся, обнажив ряд кривых зубов. -- Видал я таких. Ты -- шейперский антибиотик. Когда-то такому вот удалось меня обхитрить. Может, ты полагаешь, что и контакт обхитришь. Может, считаешь, что убьешь начальника, не двигаясь. Не забудь: чтобы выйти отсюда, придется идти мимо меня. -- Охватив ладонью голову Линдсея, он отодрал его от липучки. -- Или, может, ты меня держишь за дурака? -- Прибереги это для блядей, якудза, -- сказал Линдсей на пиджин-японском. -- Может, ваше сиятельство соблаговолит снять с меня контакт и побеседовать на равных? Великан, удивленно рассмеявшись, аккуратно поставил Линдсея на ноги. -- Извини, друг. Не признал своего. Линдсей миновал шлюз. Внутри воздух был нагрет до температуры тела. Было душновато; пахло потом, фиалками и духами. Тоненькое подвывание синтезаторов внезапно оборвалось. Комната состояла целиком из живой плоти. Атласная смуглая кожа местами была украшена ковриками из блестящих черных волос и розовато-лиловыми слизистыми оболочками. Все было скручено и согнуто; кресла представляли собой округлые подушки из плоти, усеянные лиловыми отверстиями. Под ногами пульсировали, прокачивая кровь, артерии с хорошую трубу толщиной. На локтевом суставе, обтянутом гладкой кожей, поднялась знакомая уже лампа. Темные глаза ее внимательно осмотрели Линдсея. В гладкой заднице скамеечки для ног раскрылся рот: -- Дорогой, сними свои липучки. Щекотно. Линдсей где стоял, там и сел. -- Кицунэ, это ты? -- Ты ведь узнал меня, когда взглянул в мои глаза в кабинете Уэллса. На этот раз мурлычущий голос исходил из стены. -- Нет; я понял кое-что, только увидев твоего телохранителя. Столько времени прошло... Извини за башмаки. -- Подавшись вперед, он осторожно разулся, изо всех сил стараясь скрыть дрожь: кресло из плоти было ощутимо, по-живому теплым. -- Где ты? -- Вокруг тебя. Мои глаза и уши повсюду. -- Но где твое тело? -- От него пришлось избавиться. Линдсей вспотел. В такую духоту да после месяца на холоде... -- А ты сразу узнала меня? -- Из тех, кто меня когда-то покинул, -- только тебя хотелось удержать, милый. Как же мне было тебя не узнать? -- Ты здорово устроилась, -- сказал Линдсей, внезапно вспомнив полузабытую дисциплину и скрыв наполнивший его ужас. -- Спасибо, что убила того антибиотика. -- Ничего сложного, -- отвечала она. -- Я всех убедила, что это был ты. -- Она помолчала в раздумье. -- Гейша-Банк купился на твой трюк. Ты поступил разумно, забрав с собой голову яритэ. -- Мне хотелось, -- осторожно сказал Линдсей, -- сделать тебе прощальный подарок -- абсолютную власть. Он оглядел груды лоснящейся плоти. Нигде не было даже намеков на лицо. Пол и стены слегка гудели от синкопированного глухого перестука полудюжины сердец. -- А ты не расстроился, что я предпочла тебе власть? Мысль Линдсея заработала в бешеном темпе. -- С тех пор ты стала куда мудрее... Да, я примирился с этим. Должен был наступить тот день, когда тебе пришлось бы выбирать между мною и собственными амбициями. И я прекрасно знал, что ты выберешь. Или я ошибся? После непродолжительного молчания несколько ртов захохотало со стен. -- Ты для всего найдешь благовидный предлог, дорогой. Подарок... Нет. С тех пор у меня было множество фаворитов. Ты был хорошим оружием, но не единственным. Я прощаю тебя. -- Спасибо, Кицунэ. -- Можешь быть свободен. Арест отменен. -- Твоя щедрость не знает границ. -- Кстати, что за бред насчет Инвесторов? Или ты не понимаешь, насколько вся Система зависит сейчас от них? Любая группировка, задумавшая встать у них на пути, с тем же успехом может просто повеситься. -- Мой замысел гораздо тоньше. Думается мне, их самих можно заставить встать на собственном пути. -- То есть? -- Шантаж. Несколько ртов ее нервно хохотнули. -- По какому поводу, дорогой? -- Половых извращений. Глаза приподнялись на своей органической турели. Линдсей отметил расширившиеся зрачки -- верный признак, что он угодил в цель. -- Есть доказательства? -- Могу хоть сейчас представить, -- объяснил Линдсей, -- вот только контакт... Стесняет, понимаешь... -- Сними. Я его давно отключила. Расстегнув зажим-убийцу, Линдсей аккуратно положил его на подрагивающий подлокотник кресла. Пройдя босиком к ложу, он расстегнул рубашку и извлек видеомонокль на цепочке. В изголовье ложа открылись карие глаза, а из мягких, поросших волосами отверстий вытянулись две лоснящиеся руки. Одна из них, приняв монокль, вставила его в глаз. -- Прямо с этого места, -- сказал Линдсей. -- Но это же не начало пленки. -- Сначала там... -- Да, -- голос ее стал ледяным. -- Вижу. Жена? -- Да. -- Неважно. Согласись она уехать с тобой, все могло бы пойти иначе. Но теперь она поцапалась с Константином. -- Ты его знаешь? -- Конечно. Он битком набил Дзайбацу жертвами своей чистки. Шейперы из Совета Колец все не умерят гордыню. Они никак не хотят поверить, что дикорастущий может сравниться с ними в искусстве махинаций... Можешь считать свою жену мертвой. -- Может быть, и... -- Вздор. Ты прожил свое в покое и мире, теперь его очередь... О! -- Она помолчала. -- Это было на корабле Инвесторов? Том, что доставил тебя сюда? -- Да. Сам отснял. -- Ахх... -- Стон был исполнен нескрываемого сладострастия. Громадное сердце, располагавшееся под ложем, забилось сильнее. -- Это же их матка, капитан... Ох эти инвесторские бабы с их гаремами; что за наслаждение сокрушить такую! Грязные твари... Ты -- просто чудо, Лин Дзе, Мавридес, Милош... -- Меня зовут Абеляр Малкольм Тайлер Линдсей. -- Знаю. Константин сказал. Я убедила его, что ты мертв. -- Спасибо, Кицунэ. -- И -- что нам в именах? Меня называют начальником полиции. Дело не в фасаде, дорогой, а во власти. Ты надул шейперов из Совета Колец. А моя жертва -- механисты. Я перебралась в картели. Я наблюдала и выжидала. И однажды нашла Карнассуса. Единственного, вернувшегося живым из той миссии. Она весело засмеялась -- тем самым знакомым смехом, высоким и переливчатым. -- Механисты отбирали туда самых лучших. Но эти лучшие были слишком сильными, слишком жесткими, слишком хрупкими. Чуждое окружение в союзе с изолированностью сломало их. Карнассусу пришлось убить двоих остальных, и потому он до сих пор кричит во сне. Даже в этой комнате... Его компания обанкротилась. Я купила и его и все его странные трофеи, а так бы их просто выкинули на свалку. -- На Кольцах говорят, что он -- здешний правитель. -- Еще бы--я сама им это сказала. Карнассус принадлежит мне. Им занимаются мои хирурги. В нем нет ни нейрона, не выжженного наслаждением. Жизнь для него -- непрекращающийся праздник плоти. Линдсей обвел взглядом комнату. -- И ты -- его фаворитка. -- Дорогой, разве я стерпела бы иное положение? -- Тебя не тревожит, что другие жены практикуют дзен-серотонин? -- Мне плевать, что они думают или говорят. Они подчиняются мне, а идеология меня не волнует. Меня волнует только будущее. -- Вот как? -- Настанет день, когда мы выжмем из Карнассуса все что можно. А крионическая продукция потеряет с распространением технологии прелесть новизны. -- На это уйдет много лет. -- На все уходит много лет. Вопрос только в том -- сколько именно. Корабль, доставивший тебя сюда, покинул Солнечную систему. -- Это точно? -- упавшим голосом спросил Линдсей. -- Так утверждает мой банк данных. Кто его знает, когда он вернется... -- В конце концов, -- сказал Линдсей, -- я могу и подождать. -- Двадцать лет? Тридцать? -- Сколько угодно. Однако известие подействовало на Линдсея подавляюще. -- К тому времени от Карнассуса не будет никакой пользы. Мне понадобится новый фасад. И что может быть лучше инвесторской матки? Да, ради этого стоит рискнуть. Этим займешься ты. Вместе с Уэллсом. -- Конечно, Кицунэ. -- Получишь все, что понадобится. Но не смей тратить ни киловатта на спасение той женщины. -- Попробую думать только о будущем. -- Мне и Карнассусу понадобится укрытие. Сначала займешься этим. -- Можешь положиться,-- ответил Линдсей, подумав: "Мне и Карнассусу, вот, значит, как". Картель Дембовской 14.02.58 Линдсей изучал последние материалы, поступившие из редколлегии. Опытным взглядом он просматривал информацию, глотал резюме, прогонял по экрану статьи, подчеркивал худшие примеры технического жаргона -- словом, работал как проклятый. Вся слава доставалась Уэллсу, предоставившему ему место главы отдела в Космоситете и пост редактора "Джорнел оф Экзоархозавриан Стадиз". Рутина полностью завладела Линдсеем. Он был рад административной и исследовательской работе, не оставлявшей ему времени на воспоминания, причиняющие боль. Он колесил в кресле по своей конторе в ущелье, пригороде новоотстроенного Космоситета, вылавливая слухи, улещивая, подмазывая, обмениваясь информацией. "Джорнел" уже сделался крупнейшим из незасекреченных банков данных об Инвесторах, а его секретные файлы пышно расцветали на догадках и разведданных. И в центре его стоял Линдсей, работавший с энергией юноши и терпеливостью старика. Вот уже пять лет, с самого прибытия на Дембовскую, Линдсей наблюдал, как стремительно идет в гору Уэллс. За отсутствием государственной идеологии, влияние Уэллса и его Углеродной лиги распространилось на всю колонию, включая искусство, средства массовой информации и академические круги. Группировка Уэллса страдала повальной амбициозностью. Линдсей вступил в лигу без особой охоты, однако планами лиги, как и местными бактериями, заразился быстро. И модами -- тоже. Теперь волосы его были гладко напомажены, а сквозь усы проглядывал приклеенный к губе микрофон-бусинка. Морщинистые пальцы левой руки были унизаны кольцами видеоконтроля. Работа съедала годы. Когда-то время для Линдсея было плотным и ощутимым, словно свинец; теперь же оно ускользало меж пальцев. Линдсей чувствовал, что его собственное ощущение времени начинает совпадать с чувством времени старейшин-шейперов, знакомых по Голдрейх-Тримейну. Для истинной старости время не плотнее, чем воздух. Всего лишь посвистывающий в ушах разрушительный ветерок, уносящий прошлое и не щадящий даже воспоминаний о нем. Время набирало скорость. И замедлить его могла только смерть. И истина сия была горше амфетамина. Он вернулся к статье: переоценка известного фрагмента инвесторской чешуи, найденного в вещах неудачного механистского межзвездного посольства. Проанализировано более чем исчерпывающе. Статья "Проксимодистальные градиенты и адгезивность эпидермальных клеток" поступила из картеля Диотима, от очередного шейпера-перебежчика. Стол зазвонил. Прибыл посетитель. Ненавязчивость охранной системы в контроле Линдсея носила характерные черты Уэллсова подхода к делу. Посетитель был снабжен изящным венцом, пришедшим на смену неуклюжему экзекуционному контакту. На лбу гостя, невидимый для него, светился крохотный красный огонек, указывающий автоматическому оружию, приличия ради скрытому в потолке, потенциальную цель. -- Профессор Милош? Одет посетитель был странно: белый официальный костюм с круглым открытым воротом и гармошками складок на локтях и коленях. -- Вы -- доктор Морриси из Цепи Миров? -- Республика Моря Ясности. Меня послал доктор Понпьянскул. -- Понпьянскул мертв, -- заметил Линдсей. -- Так говорят, -- согласно кивнул Морриси. -- Убит по приказу председателя Константина. Но у доктора нашлись друзья в Республике. Так много, что теперь он контролирует нацию. Титул его -- блюститель, а нация переродилась в Неотеническую Культурную Республику. Я был, так сказать, квартирьером революции. -- Он помешкал. -- Наверное, я должен передать слово доктору Понпьянскулу. -- Наверное, -- ошеломленно подтвердил Линдсей. Достав видеопластину, Морриси подключил ее к своему портфелю. Пластина засветилась, и он подал ее Линдсею. На ней появилось лицо Понпьянскула. Его морщинистая рука откинула в сторону волосы. -- Абеляр! Как дела? -- Невилл... Ты жив? -- Да, до сих пор квартирую во плоти. В портфеле у Морриси интерактивная экспертная система. Она должна, за отсутствием меня самого, обеспечить пристойную беседу с тобой от моего имени. Морриси кашлянул: -- Я как-то не привык еще к этим механизмам. Полагаю, мне не следует нарушать приватность вашей беседы. -- Да, так будет лучше. -- Я подожду в холле. Линдсей проводил его взглядом. Костюм Морриси его забавлял. Он уже забыл, как и сам, когда жил в Республике, носил что-то подобное. Линдсей всмотрелся в экран: -- Неплохо выглядишь, Невилл. -- Спасибо. Мое последнее омоложение организовал Росс. А провели -- катаклисты. Та же группа, что и с тобой работала. -- Работала? Да они меня в каталажку какую-то засунули! -- В каталажку? Странно. Катаклисты пробудили меня. Никогда еще не чувствовал себя таким живым, как сейчас, когда, по общему мнению, я мертв. И так -- уже десять лет, Абеляр. А может, -- пожал плечами Понпьянскул, -- одиннадцать. Линдсей послал видеопластине взгляд. Изображение на взгляд не отреагировало, и ощущение волшебства сильно померкло. -- Значит, ты повел наступление на Республику, -- медленно проговорил Линдсей, -- через террористические организации катаклистов? Видеопластина улыбнулась характерной улыбкой Понпьянскула. -- Должен признать, катаклисты тоже сыграли свою роль. Ты оцени, Мавридес: я сыграл на молодежи. Этак лет сорок--пятьдесят назад существовала политическая группировка под названием "презервационисты". Ими воспользовался для захвата власти Константин, однако шейперов они ненавидели не меньше, чем механистов. Смех, конечно, но на деле они просто хотели жить по-человечески. Новое их поколение выросло под властью шейперов и здорово этим недовольно. Однако благодаря шейперской демографической политике молодежь составляет большинство. -- Понпьянскул засмеялся. -- Константин устроил из Республики отстойник шейперов-милитантов. И вообще -- такую политическую кашу тут заварил... Когда разгорелась война, милитанты устремились обратно на Совет Колец, а вместо них прибыли сверхспособные -- катаклисты. Константин слишком много времени проводил на Кольцах и оторвался от местной обстановки... Катаклистам понравилась моя идея заповедника культуры. Там, в новой конституции, обо всем этом есть. Мой посланец тебе ее передаст. -- Спасибо. -- А у остатков Полночной лиги дела плохи. Давно мы с тобой не беседовали... Я разыскал тебя через твою бывшую жену. -- Александрину? -- Как? -- Программа была сбита с толку; изображение на долю секунду замигало. -- Пришлось повозиться, за Норой постоянно следят. -- Секунду... -- Линдсей поднялся, чтобы наполнить свой бокал. Воспоминания о Республике водопадом обрушились на него, и первая жена, Александрина Тайлер, вспомнилась автоматически. Но в Республике ее, конечно же, нет. Вместе с прочими жертвами Константиновой чистки она была вывезена на Дзайбацу. Он повернулся к экрану. Тот продолжал: -- Росс, как только ГТ спекся, подался к кометчикам. Фецко увял. Феттерлинг лижет задницы фашистам в Союзе старателей. Маргарет Джулиано взяли ледовые убийцы. До сих пор ждет разморозки... Я захватил здесь власть, но это не может возместить наших потерь. -- А что с Норой? -- спросил Линдсей. Поддельный Понпьянскул помрачнел. -- Она воюет с Константином там, где он наиболее силен. Если б не она, мой переворот не удался бы. Она его отвлекла... Я надеялся, что смогу заманить ее сюда, и тебя тоже. Она всегда была так приветлива... Лучшая наша хозяйка. -- Она не поедет? -- Она вышла замуж. Бокал треснул в железных пальцах Линдсея. Шарики виски медленно поплыли к полу. -- Из политических соображений, -- продолжило изображение. -- Ей не приходится пренебрегать ни одним потенциальным союзником. Во всяком случае, организовать твое присоединение ко мне было бы сложно. В Неотенической Культурной Республике не может быть граждан старше шестидесяти. За исключением меня и моих уполномоченных. Линдсей выдрал шнур из гнезда видеопластины, а затем помог маленькому кабинетному сервороботу убрать осколки. Гораздо позже он снова пригласил в кабинет Морриси. Тот был в смущении. -- Вы совсем закончили, сэр? Мне дано указание стереть все из памяти после просмотра. -- С вашей стороны очень любезно было взять на себя этот труд. -- Линдсей приглашающим жестом указал на кресло. -- Спасибо, что подождали. Морриси уничтожил память конструкта и спрятал пластину в портфель, внимательно следя за лицом Линдсея. -- Надеюсь, я не принес дурных новостей. -- Новости просто изумительные, -- заверил его Линдсей. -- Наверное, по их поводу даже следует выпить. По лицу Морриси скользнула тень. -- Простите, -- сказал Линдсей. -- Наверное, я был несколько бестактен. Он отставил бутылку в сторону. Оставалось в ней -- едва на донышке. -- Мне -- шестьдесят, -- сообщил Морриси, сидя в неудобной позе. -- И меня выселили. Очень вежливо выселили. -- Он болезненно улыбнулся. -- Когда-то я был презервационистом. В первую революцию мне было восемнадцать... Ирония судьбы, не так ли? Теперь я -- бродяга. -- Некоторую власть я здесь имею, -- осторожно сказал Линдсей. -- И кое-какие средства -- тоже. Дембовская приняла много изгнанников. И для вас место найдем. -- Вы очень любезны. -- Лицо Морриси напряженно застыло. -- Я был биологом. Работал над разрешением национальных экологических проблем. Учился у доктора Константина. Но, боюсь, я очень отстал от времени. -- Это поправимо. -- Я принес вам статью для "Джорнел". -- О-о. Вы интересуетесь Инвесторами, доктор? -- Да. Надеюсь, мой труд соответствует вашим требованиям. Линдсей изобразил улыбку: -- Мы вместе над ней поработаем. Глава седьмая Государство Совета Союз Старателей 13.05.75 Это приближалось. Затылок сводило от напряжения, и по коже бежали мурашки. Фуга! {Фугой в психиатрия называют специфическое состояние сознания, характеризующееся очень быстрым перескоком мыслей и ассоциации, наступающее обычно при выходе из эпилептического припадка или после потери памяти.} Обстановка плыла и дрожала -- головы зрителей, сидящих внизу, под его личной ложей, образующие подобие барельефа с фоном из темных вечерних костюмов, округлая сцена с актерами в темно-красном и золотом, их жесты... Медленнее, медленнее -- и вот все замерло. Страх... Нет, даже не это, не совсем это. Скорее грусть -- кости брошены. И хуже всего было ждать... Шестьдесят лет ждал он, чтобы возобновить старые свои связи, -- он, "проволочник", радикальный старец Республики. Теперь проволочные лидеры вроде него пробрались к власти над мирами. Шестьдесят лет... Ничто для проволочного сознания. Время -- ничто... Фуга... Да, они не забыли своего друга, Филипа Хури Константина. Ведь это он освободил их, изгнав аристократов среднего возраста, чтобы финансировать дезертирство от проволочных. Воспоминания, воспоминания... Они были лишь информацией -- такие же свеженькие на своих хранящихся где-то катушках, как и заклятая его противница Маргарет Джулиано, у катаклистов на ледяном ложе... Мысли об этом возбудили всплеск удовлетворения, внезапный и острый -- настолько острый, что, несмотря даже на состояние фуги, пробился из глубин мозга в сознание. Единственное в своем роде удовлетворение, возникающее лишь при падении соперника... И вот, неуклюже тащась за несущимися вскачь мыслями, лениво появляется легкая дрожь страха. Нора Эверетт, жена Абеляра Мавридеса... Семнадцать лет назад она здорово навредила ему с этим переворотом в Республике, хотя он и сумел опутать ее обвинениями в государственной измене... Теперь эта сопливая Республика его не интересовала -- все эти добровольно-невежественные детограждане, грызущие яблоки и пускающие змеев под присмотром старого чокнутого шарлатана Понпьянскула... Они не представляют собой проблемы, мир будущего просто обойдет их стороной, и останутся они живыми ископаемыми, безвредными и никому не нужными. Но вот катаклисты... Страх окреп, расцветя пышным цветом, неясные тревоги разрослись, обретя эмоциональную плотность, расплываясь в сознании, словно капля чернил в воде. Ладно, эмоциями он займется потом, когда придет в норму, а сейчас -- суметь бы закрыть глаза... Все не в фокусе, дымка, похожая на слезы, застилает замершие фигуры актеров, веки опускаются медленно, словно в кошмарном сне, нервные импульсы сбиты с толку несущимся вскачь сознанием... Да, катаклисты... Они относятся к происходящему, точно к вселенских масштабов шутке, играют в прятки в Республике, маскируясь под плебеев и фермеров. Гигантский интерьер цилиндрического мира производит на них такое же ошеломляющее впечатление, как и хорошая доза любимого их наркотика PDKL-95... Катаклистский образ мышления, вскормленный на писанине об идеальной справедливости; Неотеническая Республика, путешествующая в прошлое человечества, -- антипод ледового убийства с его билетом в один конец, в будущее... Ну вот, сейчас голова придет в норму. Им овладело странное, ломающее чувство психического бунта; корка сознания уже не выдерживала напора изнутри. Последние микросекунды фуги принесли с собой эйдетическую вспышку: изображения, переданные зондами с поверхности Титана. Красные склоны вулканов из тяжелого углеводорода, рассеченные аммиачной лавой, рвущейся из глубин планеты. Титан... Любимое украшение для стен в Союзе старателей... Все. Константин подался вперед, к барьеру ложи, и прокашлялся. Резко встряхнувшись, отрясая замешкавшийся страх, он нюхнул ацетаминофена, чтобы предотвратить мигрень, и сквозь мокрые от слез ресницы взглянул на часы. Четыре секунды фуги. Он отер глаза и, вспомнив о том, что рядом сидит жена, взглянул на нее. Прекрасное, по-шейперски изваянное лицо застыло в недоумении. Знает ли она, что эти четыре секунды он не воспринимал окружающего? Нет. Думает, что он тронут пьесой, и удивлена таким всплеском эмоций со стороны своего железного супруга... Константин, одарил жену улыбкой. Слегка раскрасневшись, она склонилась вперед, положив унизанные драгоценностями руки на колени, и внимательно следила за ходом пьесы. После она попробует ее с ним обсудить. Натали Константин, юная и талантливая, потомок милитантской генетической линии. Она уже привыкла к своему мужу и его требованиям. Не то что первая жена, предательница... Эту старую аристократку Константин оставил в Республике, терпеливо взлелеивая ее жестокость, пока совершенный им переворот не позволил ему обратить эту жестокость против других аристократов. Теперь она, по слухам, в любовницах у Понпьянскула, окрутила его липовой шейперской привлекательностью и жалкой интимной старческой близостью. Впрочем, кому все это теперь интересно. Годы затупили иголки ревности, а сегодняшний удар -- если он будет нанесен -- куда важнее какого-то хлама, болтающегося на окололунной орбите. Девятилетняя дочь его, Вера, наклонилась к Натали и что-то ей зашептала. Константин пристально посмотрел на созданного им ребенка. Половина генов дочери принадлежала Вере Келланд и была извлечена из чешуек кожи, взятых им перед ее самоубийством. Многие годы бережно хранил он краденые гены, а когда приспело время, они расцвели в его дочери. Она была любимицей, первым его потомком. Подумав, на что может обречь ее неудача отца, он снова ощутил страх, еще острее, чем прежде, потому что теперь испугался не за себя. А на сцене происходила какая-то дурь. Наигранная, неестественная беготня вокруг душевнобольного негодяя из сверхспособных, упавшего, стиснув руками голову. Незаметно для окружающих Константин почесал подошвой ножной перчатки щиколотку. С годами кожный вирус стал изводить меньше; теперь его побочные эффекты ограничивались небольшими сухими лишаями на руках и ногах. Пьеса, написанная Зенером, вгоняла в тоску. Привычка к театру была перенята Союзом старателей от Голдрейх-Тримейна, чему немало поспособствовали бежавшие из сокрушенной бывшей столицы драматурги. Но современный театр был безжизнен. Например, Фернанд Феттерлинг, автор "Белой Периопы" и "Технического советника", зачах в угрюмом молчании рядом со своей опальной супругой из рода Мавридесов. Прочие мастера сцены с пацифистскими склонностями платили теперь за свою опрометчивость штрафами или же отсидками под домашним арестом. Некоторые переметнулись, а некоторые "ушли из времени", присоединяясь к бригадам катаклистских боевиков, орудовавшим по ночам. Но катаклисты, потеряв сплоченность, опустились до банального террора. Их сверхспособная элита подвергалась нескольким нападениям. Погромы сверхспособных с нарастанием истерии становились все более и более основательными. Их покровитель и воспитатели сделались, в политическом смысле, пустым местом. Многие из них стали жертвами мести самих сверхспособных. Сверхспособные были чересчур гениальны, чтобы жить как все, они требовали дробящей мир на куски анархии суперменов. Как такое стерпеть? И Константин организовал нетерпимость. Никогда еще жизнь его не была лучше: высокий пост, собственная генолиния Константинов, руки свободны для любых антимеханистских действий, а для нелояльных -- расставлены собственные его колючие сети. И сегодня вечером он всем этим рискует. Неужели новостей еще нет? Какой их услышит? Из наушников, от телохранителя? Через краденые механистские импланты в мозгу, позволяющие слышать информационное перешептывание проволочных? Или... Происходило что-то необычное. Размахивавший знаменами кордебалет после внезапной заминки распался; цветные логотипы корпораций и значки генолиний перепутались. Танцоры, повинуясь чьим-то приказам, хаотически подались назад. Кто-то плыл к краю подиума. Ну да, этот жалкий негодяй, Чарльз Феттерлинг; старческая физиономия раздулась от торжества и лакейской важности... Да. Вот оно! Феттерлинг что-то кричит! Герой пьесы подает ему микрофон, и голос Феттерлинга внезапным ревом сотрясает аппаратуру: -- ...Войны! На механистских рынках -- паника! Астероид Ниса объявил войну Совету Колец! Повторяю: картель Нисы отошел от Союза механистов! Просит о признании его Государством Договора о Совете Колец! На сессии Совета... Слова его потонули в реве публики и бряцанье пряжек -- ошеломленные зрители отстегивались от кресел и поднимались. Феттерлинг пытался совладать с микрофоном. Обрывки его слов прорывались сквозь общий шум: -- ...Капитуляция... при посредстве банков Союза старателей... индустриальная... новая победа! Началось с актеров. Герой пьесы указал поверх голов публики на ложу Константина, неистово крича что-то остальным исполнителям. Какая-то женщина захлопала в ладоши. Аплодисменты были подхвачены. Аплодировал весь актерский состав. Лица исполнителей сияли. Фетгерлинг, услышав, обернулся взглянуть, тут же ухватил положение дел, и лицо его расплылось в широчайшей улыбке. Драматическим жестом он простер руку к ложе: -- Константин! Дамы и господа, канцлер-генерал! Ухватившись за железные перила позади прозрачного щита, Константин встал во весь рост. При виде его толпа взорвалась криками и аплодисментами. Все понимали: это -- его победа. Счастье победы, мгновенного, яркого освобождения от темных тягот войны захлестнуло людей столовой. Впрочем, стоило ему проиграть, они с той же страстностью разорвали бы его на куски... Но понимание этого мрачного факта тоже утонуло в восторге победы. Теперь, когда он выиграл, прошлый риск только обострял наслаждение. Он повернулся к жене. В глазах ее стояли слезы -- от гордости за своего мужа. Неторопливо, не отпуская перил, он протянул ей руку. Пальцы их соприкоснулись, он взглянул в ее лицо -- нет, глаза ее не лгали. С этого момента его власть над нею стала абсолютной. Она села с ним рядом. Вера дернула его за рукав. Глаза дочери были широко раскрыты. Он поднял ее, подхватив левой рукой, и коснулся губами ее уха: -- Запомни этот день, -- горячо шепнул он. Беспорядочные крики утихли, заглушенные четким ритмом аплодисментов -- долгих, мерных, ритуальных аплодисментов, какие завершают каждое заседание самого Совета Колец, аплодисментов вечных, торжественных, подавляющих и не терпящих возражений. Музыка власти... Константин поднял вверх руку жены и закрыл глаза. Это был счастливейший момент его жизни. Картель Дембовской 15.05.75 Чтобы привыкнуть к новой руке, Линдсей играл на клавишных. Новая рука была куда лучше старой; отличная избирательность нервных сигналов даже сбивала с толку. Исполняя одну из композиций Кицунэ, он с каждым ударом по клавише испытывал короткое пьянящее ощущение, схожее с резким жаром. Отняв руки от клавиатуры, он размял их. По проводам пробежало легкое покалывание. Кончики новых пальцев сплошь покрывали мелкие соты сенсоров, и эти сенсоры были гораздо чувствительнее плоскостей обратной связи старого протеза. Перемена раздражала. Он окинул взглядом запущенную, неухоженную квартиру. В продолжение двадцати двух лет она была для него всего лишь местом для привала и для ночлега, не более. Все в ней, и полосатые обои, и металлические кресла на тонких ножках, уже лет двадцать как вышли из моды. В ногу со временем шагали лишь охранные системы -- последние из Уэллсовых разработок. Поизносился и сам Линдсей. Девяносто лет; десятилетия привычного напряжения оставили глубокие следы на лице, особенно возле глаз и губ, волосы и борода покрыты инеем седины... Он совершенствовался в игре на клавишных. К задаче овладения музыкой Он подошел со своеобычным нечеловеческим упорством. Многие годы работал он на износ, но современная технология биомониторинга позволяла отследить и предотвратить возможный срыв за месяцы до его приближения. 06 этом заботилась кровать, генерировавшая яркие, непонятные сны, оставлявшие его к утру опустошенным, успокоенным и абсолютно здоровым. С тех пор как его жена вышла замуж во второй раз, прошло восемнадцать лет. Это обстоятельство никогда не доставляло ему особенной боли. В Совете он был шапочно знаком с ее нынешним мужем: Грэхем Эверетт, бесцветный сторонник разрядки с мощными клановыми связями. Нора воспользовалась его влиянием для отражения нападок милитантов. Даже печально: Линдсей не помнил этого человека достаточно хорошо, чтобы ненавидеть. Предупредительный сигнал прервал его игру: в передней ждал посетитель. Сканеры заверили, что он -- вернее, она -- имеет в теле лишь безобидные механистские импланты: бляшкоочистительные артериальные микроботы, старомодные коленные чашечки из тефлона, пластиковые суставы пальцев и пористый ввод для внутривенных инъекций на сгибе левого локтя. Большая часть волос ее тоже была искусственной -- имплантированные блестящие оптико-волоконные нити. Он приказал домашнему роботу впустить женщину. Странноватый цвет лица, часто встречающийся у пожилых механисток, -- гладкая, чистая кожа, смахивающая на превосходно подогнанную бумажную маску. Рыжие волосы переливаются в медно-красной подсветке оптических волокон. Одета она была в серый костюм без рукавов, меховой жилет и белые, до локтя, термические перчатки. -- Аудитор Милош? -- спросила она с акцентом Цепи миров. Он подвел ее к дивану, и она грациозно села. Движения ее были отшлифованы годами до мелочей. -- Да, мадам. Чем могу служить? -- Простите мое вторжение, господин аудитор. Моя фамилия -- Тайлер. Я работаю клерком в "Лимонов Крайоникс". Но к вам у меня дело личного характера. Я хочу просить вас о помощи. Я слышала о вашей дружбе с Невиллом Понпьянскулом. -- А, так вы -- Александрина Тайлер. Из Республики Моря Ясности. Она удивленно приподняла тонкие дугообразные брови: -- Вы уже знакомы с моим делом, господин аудитор? -- Вы не хотели бы, -- Линдсей опустился в снабженное стременами кресло, -- сперва выпить? Да, это была его первая жена. На некоем глубоко захороненном в сознании рефлекторном уровне зашевелилась давно уже мертвая личность, тончайший пласт фальши, которой ему приходилось от нее отгораживаться, когда они состояли в браке. Александрина Тайлер, его жена, кузина его матери. -- Нет, спасибо, -- сказала она, оправляя на коленях юбку. Да, колени, помнится, доставляли ей сильное неудобство, она тогда еще вставила в них тефлон... Знакомый жест напомнил ему о брачной политике аристократов Республики. Александрина была старше его на пятьдесят лет; брак их был тесной клеткой утомительного политеса и мрачного мятежа. Линдсею уже девяносто, гораздо больше, чем было ей в день женитьбы... Сейчас, оценивая все это с позиций настоящего, он почувствовал, какую боль причинял ей тогда. -- Я родилась в Республике и почти полвека назад, во время шейперских чисток, потеряла гражданство. Я люблю Республику, господин аудитор, и никогда ее не забывала... Я вышла из очень влиятельной семьи, но, наверно, теперь, с установлением новой власти, это все уже ничего не дает? -- Вы были женой Абеляра Линдсея? Глаза ее округлились. -- Значит, вы хорошо осведомлены... Вам известно, что я подавала прошение об эмиграции? От правительства Понпьянскула я не получила никакого ответа. Я пришла просить о помощи вас, господин аудитор. Я не принадлежу к Углеродной лиге, но знаю, какую она имеет власть. Ваше влияние выше законов. -- Должно быть, мадам, ваша жизнь весьма нелегка. В Схизматрице, без всякой поддержки... Она моргнула. Веки фарфоровой белизны, словно бумажные ширмы, прикрыли на миг глаза. -- Нет. С тех пор, как я в картелях, все не так уж и плохо. Конечно, нельзя сказать, что я счастлива. Я не забыла усадьбу, деревья, сады... Линдсей переплел пальцы рук, не обращая внимания на непрерывное покалывание в правой. -- Не хотелось бы вселять в вас пустые надежды, мадам. Неотеническое законодательство не допускает отклонений. Республике не нужны люди нашего возраста, так или иначе изменившие первозданному человеческому состоянию. Верно, я сделал кое-что для Неотенического правительства. Относительно переселения граждан Республики, достигших шестидесятилетия. "На вымирание во внешний мир", так это у них сформулировано. И поток переселенцев строго односторонен. Весьма сожалею. Она помолчала. -- Вы хорошо знаете Республику, господин аудитор? Тон ее ясно говорил, что она смирилась с неудачей. Теперь она желала одних лишь воспоминаний. -- Достаточно, чтобы знать, что жену Абеляра Линдсея там осудили. Ваш бывший муж буквально канонизирован, он -- мученик, пострадавший за дело презервационизма. Вас же считают пособницей механистов, главной виновницей изгнания и смерти Линдсея. -- Ужасно... -- Глаза ее наполнились слезами, она поднялась на ноги. -- Я... Извините... Нельзя ли воспользоваться вашим биомонитором? -- Слезы меня не пугают, мадам, -- мягко ответил Линдсей. -- Я не дзен-серотонист. -- Муж... Он был такой способный... Мы думали, что поступаем правильно, отправляя его учиться к шейперам. Я так и не поняла, что там с ним сделали, но это было ужасно. Я изо всех сил старалась сохранить семью, но он был такой хитрый и изворотливый, что мог извратить любое мое слово или же направить его на совершенно противоположную цель. Он и в остальных вселял страх. Они были уверены, что он разорвет наш мир на части. Зря мы послали его к шейперам! -- Но я уверен, что с позиций того времени вы поступили очень умно, -- сказал Линдсей. -- Республика уже находилась в зоне влияния механистов; следовало восстановить равновесие. -- Но не за счет сына моей кузины! Мало им было плебеев вроде Константина? -- Палец ее поднялся к губам. -- Извините. Все это, конечно, аристократические предрассудки. Простите, господин аудитор. Я погорячилась. -- Понимаю, -- сказал Линдсей. -- В вашем возрасте дела давно минувших дней могут вызывать неожиданные приливы чувства. Мне очень жаль, мадам, с вами обошлись несправедливо. -- Спасибо, сэр. -- Она приняла поданную роботом салфетку. -- Я глубоко тронута вашим сочувствием. -- По-птичьи точными движениями она промокнула глаза. -- Мне начинает казаться, что я знаю вас очень давно. -- Ложная память... Некогда я был женат на женщине, весьма похожей на вас. Последовал неторопливый взгляд. Вне вербального уровня сказано было очень много. Истина, мелькнув на поверхности, скрылась за необходимым фасадом недоговорок. -- Жена... -- Лицо ее ярко вспыхнуло. -- Она не поехала сюда с вами? -- Брак на Дембовской -- совсем другое. -- Я была замужем здесь. По пятилетнему брачному контракту. Полигамному. Он истек в прошлом году. -- И теперь вы не замужем. Она кивнула. Широким жестом правой руки, сопровождаемым тихим жужжанием, Линдсей обвел комнату. -- Я -- тоже. Результат, по-моему, налицо. Служебные дела сделали мою жизнь пустынной. Она едва заметно улыбнулась. -- А как вы отнесетесь к тому, чтобы вести здесь хозяйство? Должность помощника аудитора, полагаю, оплачивается гораздо лучше той, что у вас сейчас. -- Да, пожалуй. -- Скажем, так: шестимесячный испытательный срок, а впоследствии домоправительский пятилетний контракт; стандартные условия, брак моногамный. Контракт могут отпечатать в моей конторе завтра утром. -- Это так неожиданно. -- Вздор, Александрина. Если в нашем возрасте все откладывать на потом, так ни к чему и не придешь. Что для нас пять лет? Мы уже доросли до свободы. -- Можно, я выпью? -- спросила она. -- Для моей программы поддержки здоровья это не очень полезно, но сейчас, по-моему, мне это просто необходимо. Она нервозно взглянула на него, и он уловил во взгляде вымученный намек на близость. Бумажный глянец кожи, тщательно уложенные волосы... Да, запоздалая попытка искупить прошлые грехи добавит в его жизнь новую тоскливую рутину. Он подавил вздох. -- Я найду вас, когда понадобится обсудить пункты, касающиеся наших половых отношений. Государство Совета Союз Старателей 23.06.83 Константин заглянул в резервуар. За стеклом окошка плавала разбухшая от воды голова Паоло Мавридеса. Темные вьющиеся волосы, характерная особенность генолинии Мавридесов, вяло шевелились над затылком и плечами. Налитые кровью зеленые глаза были открыты. Инъекции парализовали зрительный нерв. Спинальный блок сохранил ему способность чувствовать, но не двигаться. Слепой и глухой, недвижный, окруженный водой, имеющей температуру тела, Паоло Мавридес пребывал в сенсорной изоляции уже две недели. Кислород подавался прямо в трахею. Капельницы в венах предохраняли от истощения. Константин коснулся черного переключателя на резервуаре, и динамики, установленные специально для этого случая, ожили. Молодой боевик разговаривал сам с собой, бормоча на разные голоса что-то вроде литании. -- Паоло, -- окликнул его Константин. -- Я занят, -- отвечал тот. -- Зайдите позже. -- Хорошо, -- хмыкнул Константин, щелкнув по микрофону, чтобы изобразить звук отключаемого динамика. -- Нет, погодите, -- тут же сказал Паоло. Константин улыбнулся, уловив в его голосе легкий испуг. -- Все равно спектакль испорчен. "Пастушьи луны" Феттерлинга. -- Ее давным-давно не ставят, -- сказал Константин. -- Ты в это время был совсем ребенком. -- Я выучил ее в девять лет. -- Надо же, какая память. И ведь катаклисты во все это верят. Проверка внутреннего мира воли... Ты долго пробыл здесь. Очень долго. Константин выжидающе замолчал. -- Сколько же? -- вырвалось у Мавридеса. -- Почти сорок восемь часов. Мавридес коротко засмеялся, и Константин подхватил его смех. -- Ну конечно же, оба мы понимаем, это неправда. Нет, почти год! Ты страшно исхудал. -- Попробуй как-нибудь сам. Может, это решит проблемы с кожей. -- Это, молодой человек, последняя из моих трудностей. Я совершил тактическую ошибку, установив такую хорошую систему охраны. Ты не поверишь, как много дураков попадало до тебя в эту бочку. Ты сделал глупость, Паоло. -- А скажи-ка лучше, отчего твой голос звучит как глас божий? -- Такая техника. Мои слова поступают непосредственно к твоему внутреннему уху. Поэтому ты не можешь слышать собственного голоса. Аппаратура считывает его для меня с нервных окончаний твоей гортани. -- Понятно, -- сказал Паоло. -- Проволочные сработали. -- Ничего необратимого. Но поговорим о тебе, Паоло. Кто состоит в твоей бригаде? -- Я не катаклист. -- У меня твое оружие. Вот. -- Вынув из кармана полотняной куртки маленькую таймер-ампулу, Константин покрутил ее в пальцах. -- Обычное для катаклистов. Что это? PDKL-95? Паоло молчал. -- Возможно, тебе этот препарат известен под названием "облом"? -- Перестроить твое сознание? -- засмеялся Паоло. -- Мне бы и в голову не пришла такая глупость. Сумей я оказаться с тобой в одной комнате, поставил бы на пять секунд, и обоим нам крышка. -- Аэрозольный токсин, да? Надо же, какая самоотверженность... -- Есть вещи поважнее жизни, плебей. -- Какая трогательная старомодность. Вижу, вы хорошо покопались в моем прошлом. Давненько ничего подобного не слыхал. Ты еще назови меня дикорастущим. -- Нет нужды. Все это нам рассказала твоя жена. -- Прошу прощения? -- Твоя жена, Натали Константин. Может, слыхал? Ей нелегко было примириться с пренебрежением. И она стала первой шлюхой Союза старателей. -- Я сейчас заплачу от огорчения. -- А откуда, по-твоему, я узнал, как войти в твой дом? Эта блядь просто умоляла, чтобы я тебя прикончил. Константин засмеялся. -- Тебе бы хотелось, чтобы я причинил тебе боль, не так ли? Боль стала бы хоть какой, но опорой. Нет, молодой человек, тебе следовало оставаться в Голдрейх-Тримейне. В пустых залах и заброшенных кабинетах. Боюсь, что ты начинаешь меня утомлять. -- Позволь, прежде чем ты уйдешь, сказать, о чем я жалею. Я жалею о своей близорукости. У меня тут было время подумать. -- Последовал глухой смех. -- Я купился на твою пропаганду. Вот, скажем, астероид Ниса. На первый взгляд так замечательно! Но Совет Колец не знал, что картель Нисы был просто свалкой для перегоревших проволочных из захолустья. Ты до сих пор лижешь жопу аристократам из Республики. При всех своих должностях и званиях ты остался просто дешевым доносчиком, рабом и лакеем. Константин ощутил знакомое напряжение и дрожь в затылке. Коснувшись затылочного контакта, он полез в карман за ингалятором. Ни к чему ему фуга, когда мальчишка разболтался и вот-вот расколется. -- Продолжай, продолжай. -- Все твои достижения на поверку оказывались простым очковтирательством. Ты ведь ничего ни разу не создал сам. Ты -- ничтожество, Константин. Полное ничтожество. И я знаю человека, под чьим ногтем поместится десяток таких, как ты. -- Кто же это? Твои друг, Феттерлинг? -- Бедняга Фернанд, твоя жертва... Конечно, он в тысячу раз лучше тебя, но такое сравнение нечестно. У тебя никогда не было ни капли артистического таланта. Нет, я имею в виду другого. Человека, специализирующегося в твоем главном искусстве. Политики и шпионажа. -- Какой-нибудь катаклист... -- устало отмахнулся Константин. -- Нет, не катаклист. Абеляр Линдсей. Жгучий приступ мигрени скрутил Константину голову. Поверхность резервуара медленно поплыла к нему. Тусклый ледяной блеск металла. Он падал. Собрав все силы, Константин попробовал поднять руки, но бешеный удар фуги, растянувшийся, казалось, на целый месяц; отсек нервные импульсы. Придя в себя, он почувствовал под щекой холод и услышал, что Мавридес все еще говорит: -- ...всю эту историю от Норы. Пока ты здесь судил артистов за измену, Линдсей одержал величайшую победу в истории. Перебежчик от Инвесторов... Он получил в свои руки перебежчика от Инвесторов, матку звездного корабля. -- Слышал я это, -- откашлявшись, сказал Константин. -- Механистская пропаганда. Бред. Мавридес истерически расхохотался. -- Спекся ты к растакой матери! -- громко сказал он. -- Спекся. От тебя не останется ни-хе-ра, кроме сноски в учебнике истории, двух строчек мелким шрифтом. Это же Линдсей организовывал революцию в вашем мире, пока ты возился со всяким говном, разводил мошек-брошек и строил планы, как бы присвоить всю честь себе. Ты же мелочь, гнида. Не стоило и возни убивать тебя, но мне никогда не везло. -- Линдсей мертв. Шестьдесят лет как мертв. -- Ну да, плебей. Он хотел, чтобы ты так думал. -- Смех, извлекаемый непосредственно из нерва, металлом гремел из динамиков. -- Я жил в его доме, придурок, и он меня любил. Константин открыл резервуар, повернул, таймер ампулы, бросил ее в воду и захлопнул люк. Отвернувшись, он пошел прочь. Дойдя до двери, он услышал резкий, неистовый всплеск. Токсин сделал свое дело. Народная Корпоративная Республика Царицын Кластер 03.01.84 Ничего ровнее и чище этой длинной, сверкающей линии сварки Линдсей в жизни не видел. Плавая в пузыре обзора, он наблюдал за копошащимися в вакууме строительными роботами. Механистские машины имели длинные комариные носы, добела раскаленные сварные кончики которых заливали вороненую обшивку дворца царицы дрожащим голубоватым светом. Шла постройка полномасштабной копии звездолета Инвесторов, корабля без двигателей, который никогда никуда не полетит сам по себе. К тому же -- черного, без малейшего следа аляповатых мозаик настоящего инвесторского корабля. На этом настояли другие Инвесторы, приговорив матку-перебежчицу к заточению в темной тюрьме корабля-суррогата. После долгих исследований Линдсей кое-как разобрался в истинной сути преступления капитана. Матки откладывают яйца в чревоподобные "сумки" самцов. Самцы оплодотворяют яйца и носят в сумках до срока. Бесполые лейтенанты регулируют овуляцию посредством сложной гормональной псевдокопуляции. Преступная же матка в припадке страсти убила своего лейтенанта и заменила его обычным самцом. Но без настоящего лейтенанта циклы ее сексуальности исказились. Линдсей отснял ее за уничтожением одного из яиц с пороком развития. Для Инвестора это гораздо хуже извращения и даже убийства: это -- ущерб для бизнеса. И Линдсей представил улику так, что она била в самое сердце инвесторскои этики. Смущение -- эмоция, не свойственная Инвесторам. Они были потрясены. Но Линдсей не мешкал с предложением средства правозащиты: изгнание! И завуалированно пригрозил предать свою запись гласности, посвятив в подробности все инвесторские корабли и человеческие группировки. О скандале знало лишь избранное число богатых маток и лейтенантов, но даже это было сквернее некуда. Посвящать же в такую кошмарную историю впечатлительных самцов было просто немыслимо. И сделка состоялась. Матка так никогда и не узнала, кто на нее донес. Подход к ней нужен был еще более тонкий, на пределе талантов Линдсея. Вовремя подаренная груда драгоценных камней еще больше разожгла в провинившейся даме жадность -- основной жизненный инстинкт всех Инвесторов. Бизнес на ее корабле шел из рук вон плохо: униженная, растерявшаяся команда, никудышный бесполый лейтенант... И тут прибыл Линдсей, вооруженный Уэллсовыми схемами и диаграммами, статистически предсказывающими достояние, которое совсем легко выжать из города-государства, не зависимого ни от одной группировки. Экспоненциальные кривые вздымались прямо к загребанию дух захватывающих богатств. Он сказал, что ничего не знает о ее бесчестии -- знает лишь, что соотечественники прямо-таки жаждут поместить ее под арест. Вдобавок намекнул, что, накопив достаточно, она сможет вернуть благосклонность сородичей. Мало-помалу он помог ей понять, что это -- ее наилучший шанс. Чего она стоит без команды и лейтенанта? Зачем отказываться от активной поддержки маленьких, вежливых чужаков? Общественные инстинкты этих хилых стадных млекопитающих приведут их к признанию ее своей королевой-маткой -- да-да, именно! Уже сейчас Совет управляющих готов выполнить любую ее прихоть; все они свободно говорят по-инвесторски и прямо-таки рвутся засыпать ее богатствами! Но жадность -- это только для разгона, окончательно подчиниться воле Линдсея ее вынудил страх -- страх перед маленьким мягкокожим чужаком с темным пластиком на мякоти глаз и готовыми ответами на любой вопрос. Казалось, он знает ее народ лучше, чем она сама! Неделей позже последовало оглашение и внезапный -- с мясом и кровью -- перенос столицы к месту ссылки. Матку прозвали "Царицей" (с подачи Рюмина), а ее городом стал Царицын Кластер, возникший из ничего на внутренней кромке Пояса и уже четыре месяца переживавший непрекращающийся подъем. Народная Корпоративная Республика Царицын Кластер, совершив то, что Уэллс называл "скачком Пригожина" и "переходом на высший уровень сложности", скакнула из виртуального в реальное существование. Теперь Совет управляющих был перегружен делами, а транспортные линии -- перебежчиками, ищущими политическое убежище и возможность начать жизнь с чистой страницы. Присутствие Инвестора накладывало на этот мир отпечаток необычного, отгораживало его крепостной стеной престижа, покуситься на который не решались ни механисты, ни шейперы. Недоделанный дворец тесно окружали разношерстные скваттерские жилища: сети тугих шейперских пузырей-пригородов; хищные пиратские суденышки, бесстыдно совокупляющиеся посредством гофрированных абордажных рукавов; грубые соты притащенных на буксире механистских конструкций из никеля и железа; черепахообразные строительные времянки, липнущие к каркасной решетке городского комплекса, только-только сошедшей с чертежной доски. Город должен был стать столицей, околосолнечным вольным портом, последним оплотом бродяг. Он, Линдсей, основал его. Но не для себя. -- Что, приятель, зрелище волнует кровь? Линдсей взглянул направо. В обзорный пузырь прибыл человек, некогда называвшийся Уэллсом. На месяцы приготовлений Уэллс скрылся под тщательно подготовленной маской. Теперь он был Уэллспринг, двухсот лет от роду, рожден на Земле; человек-загадка, делец милостью Божьей, ясновидец и даже пророк. Ничто меньшее просто бы не годилось. Для операции такого масштаба требовалась легенда. Иными словами -- жульничество. -- Дело двигается, -- кивнул Линдсей. -- Скоро начнется настоящая работа. Вот только не слишком мне нравится этот Совет управляющих. Уж больно они негибки, работают без души. У некоторых полно амбиций. Смотреть за ними нужно. -- Конечно. -- Может, ты этим и займешься? Пост координатора для тебя открыт. Ты справишься. -- Я предпочитаю держаться в тени, Уэллспринг. Роль вашего масштаба выдвинет меня слишком близко к рампе. -- Философия доставила мне достаточно проблем, -- помолчав, ответил Уэллспринг. -- Не гожусь я, пожалуй, для мифа. Мне нужен ты и эта самая твоя тень. Линдсей посмотрел в сторону, на двух строительных роботов, тянувших шов навстречу друг другу, чтобы соединиться в раскаленном добела поцелуе электродов. -- Моя жена мертва, -- сказал он. -- Александрина? Как жаль. Я потрясен... Линдсей вздрогнул. -- Да нет же. Нора. Нора Мавридес. Нора Эверетт... -- О! -- сказал Уэллспринг. -- Когда ты узнал? -- Я обещал ей, что обеспечу нам подходящее место. Помнишь, я говорил о возможном расколе Совета Колец? -- Да. -- Все готовилось тихо, насколько это было возможно, -- и все же недостаточно тихо. Константин как-то разнюхал и предотвратил раскол. Ее обвинили в измене. Следствие впутало бы и всех прочих членов ее клана. И она предпочла самоубийство. -- Мужественно... -- Ей больше ничего не оставалось. -- Да, пожалуй. -- Она ведь любила меня, Уэллспринг. Хотела ко мне приехать. И совсем уже собралась, но Константин убил ее. -- Я понимаю твое горе, -- сказал Уэллспринг. -- Но жизнь -- штука длинная. Не стоит забывать о высших конечных целях. -- Ты же знаешь, -- угрюмо ответил Линдсей, -- я не придерживаюсь этой посткатаклистской линии. -- Посгуманистской, -- поправил Уэллспринг. -- Ты ведь за жизнь, не правда ли? Если нет, то позволишь боли себя подчинить, восстанешь против Константина и умрешь, как Нора. Прими ее смерть и оставайся с нами. Будущее принадлежит постгуманизму, а не национальным государствам и группировкам. Оно принадлежит жизни, а жизнь развивается образованием подвидов. -- Я уже слышал эти басни, Уэллспринг. Смирившись с утратой в нас человеческого, мы придем к куда худшим различиям, ссорам и войнам. -- Нет, если новые виды смогут достичь согласия, как познающие системы четвертого пригожинского уровня сложности. Линдсей молчал, спорить с этим человеком было бесполезно. -- Ну что ж, -- сказал он наконец. -- Остается, пожелать тебе удачи. Постарайся защитить пострадавших. Может, что-нибудь из всего этого и выйдет. -- Подумай, Линдсей, перед нами целая вселенная неиспользованных возможностей. Ни законов, ни ограничений... -- Пока он жив -- нет. Прости. -- Придется тебе это делать самому. Торговый корабль Инвесторов 14.02.86 -- Это не предпочитаемый нами вид сделок, -- сказал Инвестор. -- Мы не встречались раньше, лейтенант? -- спросил Линдсей. -- Нет. Но я был знаком с вашим учеником. Доктор-капитан Саймон Африэль. Весьма образованный джентльмен. -- Я хорошо помню Саймона. -- Он умер в посольстве. -- Инвестор смотрел на Линдсея. Темные глаза его враждебно поблескивали в белых ободках его мигательных перепонок. -- Жаль. Я всегда получал удовольствие от бесед с ним. Хотя -- это его стремление всюду соваться... Вы называете это любопытством. Позыв к собиранию бесполезной информации. Существо с таким изъяном подвергается излишнему риску. -- Несомненно, -- согласился Линдсей. До этого он не слыхал о смерти Африэля. Известие доставило ему горькое удовольствие: нет еще одного фанатика, бессмысленно погиб еще один талантливый человек... -- Ненависть понять гораздо проще. Странно, что ты, Художник, стал ее жертвой. Это заставляет усомниться в моем суждении о вашем виде. -- Сожалею, что послужил источником недоразумения. Канцлер-генерал Константин сумеет объяснить все это гораздо лучше. -- Я поговорю с ним. Он со своими людьми только что прибыл на борт. Хотя он -- не характерный образец для составления мнения о человеческой природе. Сканирование показывает, что он пошел на очень серьезные перестройки организма. Теперь так делают многие, подумал Линдсей. Даже из самых молодых. Словно существование Неотенической Республики с ее принудительной человечностью освободило прочие группировки от необходимости притворяться. -- Вы находите это странным для космической расы? -- Нет. Вовсе нет. Поэтому-то их и осталось так мало. -- Девятнадцать, -- уточнил Линдсей. -- Да, число исчезнувших рас, входивших в нашу торговую сферу, на порядок больше. Хотя артефакты их сохранились. Как, например, тот, что мы предполагаем предоставить вам в аренду. -- Инвестор обнажил бороздчатые шипообразные зубы -- признак отвращения и неприязни. -- Мы надеялись на долгосрочную торговлю с вашим видом, но не можем отвратить вас от порывов в вопросах метафизики. Вскоре нам придется наложить на вашу систему карантин, чтобы не быть вовлеченными в ваши трансмутации. В то же время нам придется пренебречь некоторыми из своих принципов, чтобы оправдать свои капиталовложения. -- Вы меня пугаете, -- сказал Линдсей. Это он уже слышал: туманные угрозы Инвесторов, намеревающихся заморозить человечество на текущем уровне развития. Забавно: Инвесторы проповедуют презервационизм... -- Конечно, война -- весомейшая угроза. -- Нет. И мы представили вам доказательства этого. Наш межзвездный двигатель дал вам понять, что ваши представления о пространстве-времени неверны. Ты, Художник, должен об этом знать. Задумайся на минуту о последних достижениях в математическом описании того, что вы называете гильбертовым пространством и ур-пространством преконтинуума... Они не могли миновать твоего внимания. -- Математика -- мое слабое место. -- И наше. Но нам известно, что эти открытия -- тревожный признак неизбежного перехода к иной форме бытия. -- Неизбежного? -- Да. Вопрос лишь нескольких столетий. Значит, столетий... Да, как легко забыть, насколько древни Инвесторы. Глубочайшее их нежелание перемен обеспечивает им широкий, но поверхностный кругозор. Им неинтересна собственная история, они не хотят сравнивать свою жизнь с жизнью предков, потому что не предполагают, что их жизнь или же побуждения хоть в малейшей степени изменились. Есть у них туманные легенды и невнятные, перевранные технические сведения, касающиеся наиболее ценимых ими объектов, но даже эти фрагменты истории затерялись в лихорадочной погоне за добычей. -- Не все вымершие расы совершили этот переход, -- продолжил лейтенант, -- и те, кто изобрел Арену, вероятно, умерли насильственной смертью. Об этом мы не имеем информации; только технические данные об их форме восприятия, позволяющие нам сделать Арену понятной для нервной системы человека. В этом нам оказал помощь Департамент неврологии Космоситета Государства корпоративного договора Ниса. Константиновы наемники, подумал Линдсей. Проволочные жулики с Нисы, перебежавшие от механистов к шейперам и сочетающие механистскую технику с фашистской структурой шейперского военно-научного комплекса. -- Самые подходящие люди, вернее существа, для этой работы. -- Канцлер-генерал сказал то же самое. Кстати, его группа уже собралась. Не следует ли присоединиться к ним? Группа Константина общалась с группой Линдсея в одной из пещерообразных гостиных. Помещение было заставлено высокой мебелью -- ошеломляюще декорированными канапе и столами на изогнутых ножках, покрытыми ребристыми куполами и стилизованными волютами. Все это было настолько большим, что никак не могло быть использовано посетителями-людьми, и те опасливо жались к подножию мебели, стараясь ничего не трогать. Войдя в гостиную, Линдсей обратил внимание, что вся мебель покрыта тонким слоем лака для защиты от кислорода. Ему пока что не доводилось видеть молодых представителей генолинии Константина. Тот привел с собой десять человек: пять мужчин и пять женщин. Родственники были выше Константина и волосы имели более светлые -- наверняка, привнесение генов от другой линии. Все они обладали особым шейперским обаянием, акробатической ловкостью и гибкостью. Но что-то в их телосложении -- плечи, тонкие руки -- говорило о генетическом наследии Константина. Одеты они были экстравагантно и пышно: круглые бархатные шляпы, рубиновые серьги, шитые золотом парчовые пиджаки. Наряжались явно ради Инвесторов, высоко ставящих богато выглядящих клиентов. Одна из женщин, стоявшая к Линдсею спиной, разглядывала высокие ножки мебели. Прочие стояли спокойно и непринужденно, обмениваясь с людьми Линдсея ничего не значащими любезностями. Линдсей привез с собой разношерстную группу ученых и специалистов по Инвесторам из Царицына Кластера. Была среди них и Александрина. Она беседовала с самим Константином и держалась, как обычно, безукоризненно. Ничто не указывало, что все эти люди -- секунданты, свидетели, собранные сюда, чтобы поединок был честным. Два года борьбы и продолжительных и деликатных переговоров потребовались для организации встречи с Константином. Наконец было определено, что инвесторский звездолет -- поле боя, приемлемое для обеих сторон. Здесь обман пользы не принесет никому. Сама Арена оставалась в руках Инвесторов; техники Нисы работали по данным, к которым обе партии имели свободный доступ. Расходы делились по соглашению, причем большую их часть -- взамен преимуществ в правах на технологические новинки -- принял на себя Константин. Линдсей получал данные через два уровня подставных лиц -- в Царицыном Кластере и на Дембовской, --чтобы запутать возможных наемных убийц. К чести Константина, тот не послал ни одного. Система поединка была согласована с большими сложностями. Разнообразные предложения тщательно обсуждались в кругу посвященных. От физического боя, как не соответствующего соображениям чести и достоинства сторон, отказались сразу. Те, кто был знаком с популярными азартными играми шейперского дна, высказывались за игру и самоубийство проигравшего. Однако отдать дело на волю случая -- значит, признать равенство сторон, на что ни одна из них не хотела соглашаться. Настоящая дуэль должна закончиться победой достойнейшего. Предлагались тесты на быстроту реакции, силу воли и гибкость ума, являющиеся основными качествами, необходимыми в современной жизни. Объективные тесты вполне возможны, но где гарантии, что одна из сторон не подготовится к ним заранее или же не окажет давления на судей? В сообществе проволочных существовали разнообразные формы поединков сознании, но они зачастую продолжались десятилетиями и требовали радикальных изменений в организме. Тогда было решено посоветоваться с Инвесторами. Вначале Инвесторы никак не могли уловить суть дела. Затем, как и ожидалось, предложили экономическую войну: обе стороны получают равные начальные капиталы и возможность их увеличить. По истечении оговоренного времени более бедный предается казни. Это предложение особого восторга не вызвало. Тогда еще один Инвестор предложил следующее: обеим сторонам попробовать читать "...(непереводимо)... литературу". Тут тоже возникло сомнение: победивший и выживший сможет повторить что-либо из прочитанного и станет, таким образом, опасным для остального человечества. И тогда в одном из заваленных добычей отсеков инвесторского корабля, находившегося в Солнечной системе, отыскалась Арена. Изучение быстро выявило все ее преимущества. Чужой внутренний мир был малопонятен даже для лучших представителей общества -- эмиссаров к другим мирам. Необычайно высокий процент смертности в этой группе подтверждал, что Арена -- сама по себе тест. Внутри создаваемого Ареной мира оба дуэлянта смогут драться в паре пришельческих тел, гарантированно равных по возможностям, из чего следует, что победа достанется лучшему стратегу. Константин, стоя под одним из высоких столов, потягивал из самоохлаждающегося серебряного бокала дистиллированную воду. Подобно своим расфуфыренным согенетикам, он был одет в мягкие панталоны с кружевами и шитый золотом камзол со знаком различия на высоком стоячем воротнике. Его круглые красивые глаза поблескивали черными светозащитными линзами. Лицо его, подобно лицу Линдсея, годы привычного напряжения пометили складками и морщинами, глубоко избороздившими кожу. Линдсей был одет в мышастого цвета комбинезон без каких-либо знаков. Глаза его были защищены от бело-голубого сияния темными очками, а лицо -- смазано маслом. Он пересек каюту и подошел к Константину. Воцарилось молчание, но Константин вежливым жестом велел своим согенетикам не прерывать беседы. -- Здравствуй, кузен, -- сказал Константин. Линдсей кивнул в ответ: -- Замечательная группа согенетиков, Филип. Прими поздравления. -- Получилось неплохо, -- согласился Константин. -- Они прекрасно ладят с этим притяжением. Он взглянул на жену Линдсея, тактично отступившую к другой группе, -- колени ее явно болели от напряжения. -- Столько времени я занимался генетической политикой, -- заметил Линдсей, -- а в ретроспективе она кажется лишь аристократическим фетишизмом. Глаза Константина сузились. -- Продолжив линию Мавридесов чуть далее, можно было бы добиться превосходных результатов. -- Их предали, -- ответил Линдсей в приступе холодной ярости. -- Я понял твою иронию, Абеляр, -- вздохнул Константин. -- Если бы ты много лет назад сдержал свое обещание Вере Келланд, не произошло бы ни одной из этих аберраций. -- Аберраций? -- холодно усмехнулся Линдсей. -- Очень мило с твоей стороны, кузен, заниматься после меня приборкой. Подбирать оставленные мною концы. -- Ничего удивительного. Ты их много разбросал в свое время, и все они один хуже другого. -- Константин глотнул воды. -- Например, твоя политика умиротворения. Разрядка. Как это по-твоему: сладкими речами подвести народ к краю пропасти и смыться в бродяги перед самым крушением. -- Это что, новая линия партии? -- поинтересовался Линдсей. -- Возлагать на меня вину за Замирение Инвесторов? Весьма польщен. Но так ли уж мудро ворошить прошлое? Зачем напоминать всем, как ты профукал Республику? Костяшки пальцев Константина, сжимавших бокал, побелели. -- Вижу, ты так и остался ценителем и хранителем старины. Странно, что ты заодно с Уэллспрингом и его бандой анархистов. -- Я знаю, -- кивнул Линдсей, -- что ты напал бы на Царицын Кластер при первой возможности. Твое лицемерие просто поразительно! Ты ведь не шейпер. И не только потому, что дикорастущий; взять хотя бы твое пресловутое пристрастие к механистской технике. Ты -- живой пример силы разрядки. Тащишь лучшее отовсюду. Но другим в этом праве отказываешь. -- Я не шейпер, -- улыбнулся Константин. -- Я -- их страж. Такова моя судьба, и я давно примирился с этим. Всю жизнь я был один. У меня не было никого, кроме тебя да Веры. Какими мы тогда были дураками. -- Дураком был я. Я убил Веру ни за что. Ты-то сделал это, чтобы утвердиться в своей силе... -- Цена высока, но дело того стоило. И с тех пор я успел возместить ущерб. Осушив бокал, он протянул его вперед. Бокал приняла... Вера Келланд. Шею ее украшал золотой филигранный медальон -- тот самый, что был на ней в момент катастрофы. Тот самый, что должен был обеспечить смерть Линдсея. Линдсей окаменел. До этого он не видел лица девушки--та стояла к нему спиной. Она старалась не встречаться с ним глазами. А Линдсей глядел на нее как завороженный. Сходство было сильным, но не полным. Девушка повернулась и отошла. -- Это не совсем полный клон, -- выдавил Линдсей. -- Конечно. Вера Келланд была дикорастущей. -- Ты взял ее гены. -- Что я слышу, кузен? Зависть? Ты хочешь сказать, .что ее клетки любили тебя, а не меня? -- захохотал Константин. Линдсей оторвал взгляд от девушки. Грация и красота ее больно ранили его. Он был оглушен и даже напуган. -- Что же с ней будет, когда я тебя убью? -- Отчего бы не поразмыслить над этим во время боя? -- спокойно улыбнулся Константин. -- Я дам тебе обещание. Клянусь, что, победив, я позабочусь о твоих согенетиках. -- Мой народ лоялен к Совету Колец. А сброд из твоего Царицына Кластера -- их враги. Конфликт неизбежен. -- Не стоило бы нам с тобой усугублять эту невеселую перспективу. -- Не будь наивен, Абеляр. Царицын Кластер должен пасть. Линдсей окинул внимательным взглядом группу Константина: -- С виду они неглупы, Филип. Интересно, не обрадуются ли они твоей смерти? Не устроят ли по ее случаю всеобщий праздник? -- Праздные умствования всегда меня утомляли. Линдсей взглянул на него. -- Тогда пора бы проверить на деле. Один из огромных иносистемных столов был покрыт тяжелой материей, спадавшей до самого пола. Под столешницей, где свет сиял не столь ослепительно, были заранее установлены два гидравлических лежака -- для нейтрализации сильного притяжения. Сама Арена представляла собой маленький, размером с кулак, додекаэдр. Треугольные грани его, непроницаемо-черные, слегка поблескивали в пастельных тонах. От двух металлизированных углублений на противоположных вершинах устройства тянулись провода, подключенные к паре защитных шлемов с очками и длинными воротниками. Шлемы были совершенно одинаковы и выглядели чисто функционально, типичные изделия механистов. Выиграв жеребьевку, Константин взял правый шлем. Затем извлек из кармана шитого золотом камзола плоский изогнутый ромб из бежевого пластика и прицепил к имеющимся на нем петлям эластичную ленту. -- Пространственный анализатор, -- пояснил он. -- Одна из моих привычек. Это позволяется? -- Да. -- С этими словами Линдсей достал из нагрудного кармана связку помеченных точками клейких дисков. -- PDKL-95. Двести микрограммов. Константин удивленно поднял брови: -- "Облом"? От катаклистов? -- Нет. Из запасов Майкла Карнассуса. Из самой первой механистской партии. Для посольств. Интересует? -- Нет. -- Казалось, Константин был потрясен. -- Я протестую. Я пришел драться с Абеляром Линдсеем, а не с его раздробленной личностью. -- Вряд ли это что-то решает. Ведь бой будет насмерть, Константин. Мое человеческое начало мне только помешает. Константин пожал плечами: -- Тогда я выиграю, безо всяких сомнений. С этими словами он надел свой анализатор. Специально подогнанный, он плотно лег на затылок. Его микроштеккеры плавно вошли в гнезда, соединенные с правым полушарием мозга. При пользовании анализатором пространство приобретало фантастическую четкость, каждое движение виделось со сверхчеловеческой ясностью. Подняв шлем, Константин остановил взгляд на блеснувшем рукаве. Линдсей увидел, что он помедлил, разглядывая сложную структуру ткани. Казалось, Константин загипнотизирован золотым шитьем. Наконец, еле заметно вздрогнув, он сунул голову в шлем. Линдсей прилепил к запястью первую дозу и надел свой. Он почувствовал прикосновение липких захватов для глаз, а затем -- онемение от местной анастезии; в это время нити постепенно твердеющего биогеля скользнули за глазные яблоки, пробираясь к зрительному нерву. Последовал слабый, затухающий звон -- другие нити ползли по барабанным перепонкам, обеспечивая необходимый хемотактильный контакт с нейронами. Оба легли на гидравлические ложа и принялись ждать, пока воротники просочатся в заранее проделанные микроскважины седьмого шейного позвонка. Микронити безболезненно прорастали сквозь миелиновые покрытия аксонов позвоночника, сплетаясь в студенистую паутину. Линдсей лежал, не двигаясь. PDKL начал действовать. Постепенное отключение позвоночника размягчало тело, точно воск, нервные окончания в мускулах, по мере того как ворот отключал их, посылали в мозг последние всплески теплоты, последние проявления человеческого начала, слишком слабые для того, чтобы называться болью. "Облом" помогал забыть. Делая новым все, он в то же время лишал все новизны. Ломая предрассудки, он усиливал понимание -- настолько, что единственный момент интуитивного прозрения бурно разрастался в целую интуитивную философию. Наступала темнота. Во рту появился привкус паутины. Накатила короткая волна головокружительного страха, но "облом" тут же унес ее прочь, оставив Линдсея на ничейной земле, где страх его странным образом превратился в сокрушительное ощущение физической тяжести. Он притаился у подножия титанической стены. Впереди, с колоссальной арки, мерцали тусклые отблески какого-то сияния. Рядом находились балюстрады из ледяных глыб, опутанные паутиной из тонких, покрытых пылью веревок. Линдсей хотел было потрогать стену и, вытянув руку, с вялым удивлением отметил, что рука его превратилась в мертвенно-бледную двухсуставчатую клешню, покрытую тусклой броней. Он начал карабкаться на стену. Гравитация развернулась вместе с его телом. С новой точки зрения мостики трансформировались в изогнутые колонны, петли свисающих веревок стали жесткими горизонтальными дугами. Все вокруг было старым. В мозгу его словно открылся некий новый канал восприятия. Он мог видеть время -- блестящий лак на поверхности мира, застывшие пятна, вырванные из контекста движения, а затем изображенные на холодных камнях какими-то инопланетными красками. Стены превратились в полы, балюстрады -- в ледяные баррикады... Неожиданно оказалось, что у него слишком много ног. Ноги появились на месте ребер, а "копошение" в животе было копошением буквальным: это ощущение вызывали движения второй пары конечностей. Он попытался осмотреть свое тело. Нагнуться не получилось, зато спина с поразительной легкостью выгнулась и глаза без век уставились на броневые сегменты, перемежающиеся межсегментальным мехом. Из спины торчали два каких-то сморщенных органа на стебельках. Он приблизил к ним морду и внезапно ощутил головокружительный желтый запах. Тогда он попробовал крикнуть, но кричать было нечем. Он плюхнулся обратно на холодные камни и, подчиняясь инстинкту, поспешно пополз головой вперед по серым пористым булыжникам к безопасному мраку громадного выдающегося вперед карниза и чего-то вроде клетчатой полки из проржавевших железных прутьев. Он барахтался в ослепительной вспышке интуиции, утратив всякое ощущение пропорций, осознав внезапно, что стал совсем крохотным, до невозможности маленьким; что эта титаническая по сравнению с ним каменная кладка и сама ничтожно мала -- так мала, что... Он ударил клешней по пористому камню. Камень был тверд, очень тверд в своей утомленной вековечности, пережившей многие безжалостные зоны, припорошенной тонкой пылью рассыпавшихся от времени громадных машин... Он обонял запах вечности -- даже чувствовал его, словно давление или страх. Запах был тяжеловесен и тверд, и Линдсей внезапно подумал о воде: стремительный поток воды может быть тверже стали. Затем мысли его ракетой рванулись вперед; он подумал об идентичности скорости и материи, о кинетической энергии атомов, дающих форму твердому камню, камню, который на деле не более чем пустота. Все -- абстрактная структура, вечная форма, уровень за уровнем, пустота, пронизанная возмущениями пустоты, волны, кванты. Он почувствовал камень до последней мелочи, и поверхность его была не более чем застывший дым, туман, окаменевший от плененных камнем эонов. Там, под поверхностью, дальнейшие тонкие уровни, деталь на детали бесконечно уменьшающейся паутины... И тут на него напали. Враг оказался сверху. Клешни его страшно рванули Линдсея; боль чуждого, непривычного тела, искаженная при переводе в знакомые структуры нервных импульсов, наполнила мозг ужасом и тошнотой. Он забился в предсмертных судорогах, лицо его разъехалось в стороны, словно в кошмарном сне, рассеченное бритвенно-острыми жвалами. Увидев чужую ногу, он рассек ее по сочленению; он обонял жгучий голод, и боль, и яркое горячее сияние хлещущих из его тела соков, а после -- холод, истечение жидкости, и яркая вспышка, померкшая, соединившись со старым камнем, и вечность, и тьма. Внешний микрофон шлема уловил голос-Константина и передал его на нервные окончания: -- Абеляр! Горло Линдсея было забито ржавчиной. -- Слушаю тебя. -- Ты жив? Блокада нервов в области шеи наполовину исчезла, и он почувствовал свое тело, нематериальное, словно пар. Он пошарил по ложу в поисках дермадисков, и перфорированный пластик показался не толще ленты. Отодрав следующий диск, он кое-как прижал его к основанию большого пальца. -- Попробуем еще раз. -- Что ты видел, Абеляр? Я должен знать. -- Залы. Стены. Темные камни. -- А бездну? Черную бездну, что больше самого Бога? -- Я не могу говорить. -- Следующая доза начала действовать: Язык обрушился, внезапный приступ сомнения разрушил хитросплетение несообразных исходных посылок, удар наркотика снял все законы грамматики. -- Заново! Он вернулся назад. Теперь он чуял врага, ощущая его присутствие как неверный далекий шум. Свет стал ярче, потоки грандиозного сияния струились сквозь камень, изъеденный временем, словно обыкновенная тряпка. Линдсей брезгливо провел клешнями по полипам вокруг рта, очищая их от сырой грязи. Он почувствовал голод -- настолько всепоглощающий, что весы пришли в равновесие, и он осознал, что жажда жить и убивать так же огромна, как окружающие его своды. Он обнаружил врага, притаившегося в щели между сильно разрушенным настилом моста и поддерживающими его балками. Он почувствовал запах страха. Противник занял невыгодную позицию. Он цеплялся за стену в фальшивой перспективе, воспринимая бесконечный горизонт как зияющую бездну. Бездна была нескончаемой. Хаос из стен, палат, площадок, повторяющих друг друга, созданных из ничего, ужасающее разрастание бесконечности. Линдсей напал, глубоко вгрызшись в спинные пластины; вкус горячей слизи вверг его в неистовство. Враг хлестнул назад, попятившись и скрежеща бледными клешнями о камень. Рванувшись, Линдсей высвободил челюсти. Враг изо всех сил старался оттолкнуть его, сбросить в горизонт. В какой-то момент Линдсей увидел окружающий мир под его углом зрения и внезапно понял: если упадет, то будет падать вечно. В бездну, в ужас и поражение, и кружащемуся лабиринту не будет конца, а сознание застынет в беспредельном страдании, путанице нескончаемых ощущений, нескончаемого испуга, неумолимых стен, залов, лестниц, сводов, пандусов, склепов, коридоров, холодных как лед... Он отодвинулся от края. Противник отчаянно сопротивлялся; гальванизированный болью, он судорожно скреб клешнями. Собственные клешни Линдсея срывались -- камень, ставший внезапно скользким, не давал им опоры. И тут последовал внезапный прорыв сознания. Линдсей увидел мир таким, как он есть. Его когти с призрачной легкостью вошли в камень, прорезая его, словно дым. Скольжение прекратилось -- противник беспомощно, бесцельно толкнул его еще раз, и пустился бежать. Наслаждаясь ароматом его отчаяния, Линдсей тут же настиг врага, схватил и разорвал. От вражьей плоти заструились миазмы пыли и ужаса. Линдсей оторвал его от стены, мгновение подержал на весу в экстазе ненависти и победы, а затем низверг в бездну. ...Выращивает подвиды Часть третья Глава восьмая Неотеническая Культурная Республика 17.06.91 Сны, теплые и светлые животные сны, проникнутые вечностью, доставляли несказанное наслаждение. Сознание возвращалось покалывающей болью, словно кровь, хлынувшая в вены затекшей до онемения ноги. Он изо всех сил старался обрести цельность, снова принять на себя бремя существования в виде Линдсея. Болезненность процесса заставляла терзать ногтями траву, брызгая грязью на собственную кожу. Вокруг ревел хаос -- реальность в первозданной форме, оглушающая и слепящая. Задыхаясь, он упал спиной на траву. Там, вверху, мир мало-помалу обретал резкость: зеленый свет, белый свет, коричневая краска ветвей... Мир вновь обрел осязаемость. Он увидел живые переплетения ветвей и листьев -- формы красоты столь фантастической, что внушали трепет благоговения. Он пополз к шершавому стволу, протаскивая свое обнаженное тело сквозь мягкую траву. Крепко обняв дерево, он прижался заросшей щетиной щекой к коре. Его охватил экстаз. Прижимаясь к дереву лицом, он неистово зарыдал, раздираемый на части восторгом. Сознание слилось в единое целое, заставив со смертельной внезапностью проникнуться ощущением жгучего единства с этим живым существом. Общение с его плотной, величественной сущностью наполнило Линдсея беспомощной радостью. Он позвал на помощь. На прерывистые крики пришли двое молодых шейперов в белых халатах. Подхватив его под руки, они помогли кое-как добраться через лужайку к полукруглому дверному проему в каменной стене клиники. Линдсей потерял дар речи. Мысли его были ясны, но вот со словами как-то не ладилось. Он узнал здание. Это была усадьба клана Тайлеров. Значит, он снова в Республике. Он хотел было заговорить с санитарами, спросить, как он сюда попал, но мозг никак не мог привести в порядок словарный запас. Слова дрожали от нетерпения на кончике языка, не хватало какой-то малости... Его ввели в холл, полный схем и экспонатов на застекленных стендах. Левое крыло усадьбы, прежде занятое спальнями, было теперь битком набито медицинским оборудованием. Линдсей беспомощно взглянул на человека слева -- по-шейперски грациозного, с пронзительными глазами сверхспособного. -- Вы... -- внезапно вырвалось у Линдсея. -- Успокойся, друг. Ты -- в безопасности. Доктор уже идет. Улыбнувшись, он накинул на плечи Линдсея больничный халат и быстро и ловко завязал тесемки. Линдсея усадили под церебральный сканер. Второй санитар подставил ему ингалятор. -- Вдохни, кузен. Это меченая глюкоза. Радиоактивная. Для сканирования. -- Сверхспособный нежно похлопал по белому куполу прибора. -- Нужно тебя осмотреть. До самой сердцевины. Линдсей послушно вдохнул из ингалятора. Пахло чем-то сладким. Сканер зажу