жжал, опускаясь по направляющим, и замер, коснувшись головы. В комнату вошла женщина с деревянным инструментальным чемоданчиком, одетая в свободную медицинскую куртку, короткую юбку и забрызганные грязью пластиковые сапоги. -- Заговорил? -- спросила она. Линдсей узнал ее генолинию. -- Джулиано, -- с трудом выговорил он. Улыбнувшись, она открыла свой чемоданчик. Древние петли его скрипнули. -- Да, Абеляр, -- сказала она, посылая ему взгляд. -- Маргарет Джулиано... -- Он не смог понять взгляд, и это, добавив адреналина в кровь, оживило в нем тонкую струю страха. -- Катаклисты, Маргарет... Они поместили тебя в лед. -- Правильно. -- Порывшись в чемоданчике, она вынула темную конфету в гофрированной бумажной чашечке. -- Хочешь шоколадку? Рот Линдсея заполнился слюной. -- Пожалуйста, -- ответил он. Она запихнула конфету ему в рот. Конфета была приторно-сладкой. Он с отвращением ее разжевал. -- Мотайте отсюда, -- сказала Джулиано санитарам. -- Управлюсь сама. Сверхспособные, улыбаясь, ушли. Линдсею наконец удалось проглотить конфету. -- Еще? -- Никогда не любил консе... кон-фе-ты. -- Хороший симптом. -- Она захлопнула чемоданчик, взглянула на экран сканера и выдернула из распущенных светлых волос световой карандаш. -- Последние пять лет эти шоколадки составляли главный смысл твоей жизни. Потрясение было сильным, но Линдсей был к нему готов. В горле пересохло. -- Пять лет?! -- Счастье еще, что от тебя хоть что-то осталось. Лечение было долгим; восстановить мозг после большой дозы PDKL-95 -- не шутка. Дело осложняли изменения в твоем восприятии пространства, спровоцированные Ареной. Да, это была проблемка. И обошлось в копеечку. -- Она внимательно смотрела на экран, покусывая кончик карандаша. -- Но с этим все в порядке. Счета оплатил твой друг Уэллспринг. Да, изменилась она поразительно. Трудно было признать Маргарет Джулиано, аккуратную и выдержанную пацифистку из Полночной лиги, в этой спокойной, беззаботной женщине с прилипшими к коленям травинками и грязными распущенными волосами. -- Ты пока много не разговаривай, -- сказала она. -- Твое правое полушарие управляет речевыми функциями через комиссуру. Возможна нехватка словарного запаса, компенсируемая неологизмами и образованием идиолекта... В общем, если что, не пугайся. Она обвела карандашом что-то на экране и нажала клавишу. Замелькали поперечные разрезы его мозга, раскрашенные оранжевым и голубым. -- Сколько людей в комнате? -- Ты и я, -- ответил Линдсей. -- Нет ощущения, что слева и позади кто-то стоит? Линдсей повернул было голову и больно оцарапал лоб обо что-то внутри колпака сканера. -- Нет. -- Хорошо. Значит, комиссура поставлена верно. В подобных твоему случаю порой наблюдается фрагментация сознания, в восприятие вклиниваются навязчивые образы. Если чувствуешь что-то подобное -- не молчи, говори сразу. -- Нет. Но там, снаружи, я чувствовал... Он хотел было рассказать о минуте внезапного пробуждения, прозрения и проникновения в суть жизни и себя самого. Видение все еще сияло перед глазами, но слов, чтобы его описать, не было. Внезапно он понял, что никогда и никому не сможет поведать всю истину до конца. Слова ее просто не вместят. -- Легче, легче, -- сказала она. -- Пусть идет как идет. У нас много времени. -- Рука! -- внезапно спохватился Линдсей. Только сейчас он почувствовал, что правая -- металлическая -- рука его превратилась в живую плоть. Он поднял левую -- та была металлической. Его переполнил невыносимый ужас. Наизнанку вывернули!!! -- Аккуратнее, -- сказала она. -- Могут быть затруднения с ориентацией в пространстве, с восприятием правого--левого. Результат влияния комиссуры. К тому же ты подвергся новому омоложению. За последние пять лет мы проделали уйму работы. Так, ради времяпрепровождения. Беззаботная легкость ее слов ошеломила. -- Ты что, Бог? -- спросил Линдсей. -- С тех пор появились кое-какие новшества, Абеляр. -- Она пожала плечами. -- Многое изменилось. В обществе, в политике, в медицине. Все это в наше время -- одно и то же, понятное дело, но посмотри на это как на спонтанную самоорганизацию, социальный скачок Пригожина на новый уровень сложности... -- О нет... -- застонал Линдсей. Она переключила сканер, и полушарие с жужжанием поднялось, освобождая голову Линдсея. Усевшись в старинное деревянное кресло против него, она подобрала ногу под себя. -- Ты точно не хочешь шоколадку? -- Нет! -- Тогда я сама. -- Вытащив из чемоданчика конфету, она с удовольствием принялась жевать. -- Хорошие, -- с набитым ртом продолжала она. -- Вот один из замечательнейших моментов жизни, Абеляр. Вот для чего меня, наверное, разморозили. -- Ты изменилась... -- Это все -- ледовое убийство. Правильно сделали катаклисты, что выдернули меня из всего этого. А то совсем было закостенела... Но вот -- плыву раз по математическому факультету с полными руками распечаток к себе в кабинет, мозги трещат от мелких проблем, забот, графиков, планов... Вдруг голова закружилась, смотрю, а вокруг все пропало. Голо, пустынно... Распечатки под пальцами рассылаются, одежда пыльная, Голдрейх-Тримейн в руинах, компьютеры выключены, студентов нет... Мир мгновенно перепрыгнул на тридцать лет вперед, это был полный катаклизм. Три дня я гонялась за новостями, пыталась отыскать нашу лигу, узнала, что я -- уже достояние истории, а потом -- словно волна такая накатила... Предрассудки мои рассыпались в прах. Я не нужна была миру; все, что я полагала важным, ушло. Жизнь стала совсем пустой. Но зато -- свобода! -- Свобода... -- проговорил Линдсей, пробуя слово на вкус. -- Свобода... Константин! Мой враг... -- Он, можно сказать, мертв, -- сообщила Маргарет Джулиано. -- Но это -- вопрос терминологии. Его согенетики прислали мне его историю болезни. Повреждения очень серьезные. Он погружен в затянувшееся состояние фуги и страдает от ускорения сознания, длящегося, должно быть, уже несколько субъективных столетий. Сознание его не справилось с информацией, полученной от Арены. Все это длится так долго, что личность его стерлась. Он, говоря образно, забыл себя вдребезги. -- Это они тебе сказали? Его родня? -- Времена меняются, Абеляр. В мире снова разрядка. Генолиния Константина -- в беде и нужде, а мы хорошо заплатили за эту информацию. Союз старателей больше не столица. Столица -- Джастроу-Стейшн, и там полно дзенских серотонистов. Они терпеть не могут волнений. Новости были просто поразительные. -- Пять лет... -- Линдсей возбужденно поднялся. -- Ладно, что такое пять лет?! Он пошел по комнате неверными шагами. Контузия левого полушария сделала его неуклюжим. Подтянувшись, он попытался овладеть своим телом. Ничего не вышло. Он повернулся к Джулиано: -- Мои навыки, подготовка... -- Да, -- кивнула она. -- Мы почти сразу обнаружили их остатки. Раннешейперская психотехническая обработка. По современным стандартам весьма неуклюжая. Она мешала твоему выздоровлению. За эти годы мы ее полностью вычистили. -- То есть... совсем? -- Да. Нам и без твоих навыков, кстати, дающих дуализацию мышления, хватало дел с церебральной дихотомией. "Лицемерие как второе состояние сознания и всякое такое. -- Она фыркнула. -- И вообще все это дурь. Линдсей рухнул в кресло сканера. -- Но всю мою жизнь... А теперь ты все уничтожила. Пекно... -- Он прикрыл глаза, подыскивая слово. -- Технологией. -- И что с того? -- причавкивая еще одной конфетой, возразила она. -- Технология дала, технология взяла. Теперь ты снова такой, какой есть. Так чего же тебе еще надо? В открытую дверь, шурша тяжелой тканью, вошла Александрина Тайлер. Одета она была в наряд из своих девичьих времен: пышная длинная юбка и жесткий кремовый жакет, расшитый входными разъемами, с круглым, облегающим шею воротом. Она опустила взгляд к полу: -- Маргарет! Ноги... -- О, извини, дорогая, -- ответила Джулиано, рассеянно глядя на осыпавшуюся с сапог засохшую грязь. Внезапная необходимость совмещать и сопоставлять их обеих вызывала головокружение. Тухлый неприятный пузырь дежа вю всплыл из каких-то затопленных лекарствами глубин мозга, и на несколько секунд Линдсей, похоже, отключился. Придя в себя, он почувствовал явное улучшение -- словно некий грязный, парализующий осадок исчез из головы, освободив место свету. -- Александрина... -- Он ослабел, но чувствовал себя некоторым образом более реально. -- Ты была время? Все это здесь? -- Абеляр... -- Она была удивлена. -- Ты говоришь? -- Пытаюсь. -- Мне сказали, что тебе лучше. Я принесла тебе одежду. Из гардероба Музея. -- Она показала старинный костюм, обернутый пластиком. -- Видишь? Это один из твоих собственных, семидесятипятилетней давности. Сохранился у одного из мародеров, разграбивших усадьбу Линдсеев. Примерь, дорогой. Линдсей пощупал жесткую, побитую временем ткань. -- Музейный экспонат... -- Ну конечно. Маргарет Джулиано глянула на Александрину. -- Может быть, его будет удобнее одеть в форму санитара? Он сможет затеряться, смешавшись с местной обстановкой. -- Нет, -- возразил Линдсей. -- Я буду носить это. -- Александрина все продумала заранее, -- сообщила Джулиано, пока он боролся с брюками, просовывая босые ноги через жесткие, армированные проволокой коленные гармошки. -- Она каждый день приходила кормить тебя тайлеровскими яблоками. -- После дуэли я привезла тебя сюда, -- сказала Александрина. -- Срок нашего брака истек, но я теперь управляю Музеем. Такая моя новая должность. -- Она улыбнулась. -- Усадьбы разграбили, но семейные сады до сих пор целы... Мариетга, сестра твоей бабки, всегда клялась фамильными яблоками. Линдсей натянул рубашку. Та лопнула по шву на плече. -- Ты так ел эти яблоки -- просто чудо, -- сказала Джулиано. -- С семечками, с черенками, ничего не оставлял. -- Значит, ты дома, Александрина, -- сказал Линдсей. Она так хотела домой... Он был рад за нее. -- Это был дом Тайлеров, -- сказала Александрина. -- Левое крыло и парк отошли под клинику. Это работа Маргарет. А я -- куратор. Управляю остальным. Собрала все, напоминающее о нашей прежней жизни, -- все, что пощадили ударные отряды Константина. -- Она помогла ему просунуть голову в скафандроподобный ворот официального костюма. -- Идем. Я покажу. Джулиано, сбросив сапоги, осталась в съехавших носках. -- Я с вами. Хочу оценить его реакции. Бальный зал превратили в выставочный. Стеклянные стенды, портреты основателей первых кланов, с потолка свисает старинный сверхлегкий самолет с педалями... Пятеро шейперов охают и ахают над ящиком грубых инструментов для монтажа на лунной орбите... Шикарная шейперская одежда для слабого притяжения, гротескно обвисающая под влиянием центробежного тяготения Республики... -- Взгляни на пол, -- шепнула Александрина. -- Здорово? Это я его натерла сама! Сюда мы роботов не пускаем. Взглянув на стену, Линдсей замер на месте -- он увидел основателя собственного клана, Малкольма Линдсея. В детстве лицо первопроходца, исполненное древней мудрости, ухмыляющееся с туалетных столиков и книжных полок, внушало ему ужас. Теперь, в мгновенном болезненном прозрении, он осознал, как молод был этот человек. Умереть в семьдесят... И вся родина Линдсея сляпана в жуткой спешке людьми, едва-едва вышедшими из детского возраста! -- Это же анекдот! -- закричал он в истерическом смехе, размягчающем мозг, разбивающем мысли на маленькие осколки боли. Александрина торопливо покосилась на озадаченных шейперов. -- Наверное, ему еще рано, Маргарет... -- Он прав, -- засмеялась Джулиано. -- Это анекдот. Спроси катаклистов. -- Она взяла Линдсея под руку. -- Идем, Абеляр. Идем гулять. -- Это анекдот, -- повторил Линдсей. Теперь язык ничто не сковывало и слова выговаривались свободно. -- Невероятно. Эти несчастные придурки даже не представляли... Да и откуда бы им? Они умерли, так и не получив шанса увидеть! Что нам пять, десять, сто лет... -- Ты заговариваешься, дорогой. -- Джулиано вывела его в холл и далее, сквозь каменную арку, к пятнам солнечного света и траве. -- Смотри под ноги. Ты у нас не единственный пациент. Есть такие, которые не приучены проситься в туалет. У высокой, поросшей мохом стены совершенно обнаженная молодая женщина целеустремленно рвала траву, прерываясь лишь для того, чтобы обсосать с пальцев грязь. Линдсей ужаснулся. Он почувствовал вкус земли на собственном языке. -- Мы выйдем из парка, -- сказала Маргарет. -- Понпьянскул не возражает. -- Он позволил тебе остаться здесь? А эта женщина -- шейпер? Катаклистка? Он в большом долгу перед катаклистами. И ты заботишься о них от его имени? -- Дорогой, не разговаривай слишком много. Еще повредишь что-нибудь. -- Она открыла железную калитку. -- Катаклистам здесь нравится. Что-то такое в пейзажах... -- Ох, господи... Республика несколько одичала. Полный обзор до этого момента ему закрывали нависающие над усадьбой ветви деревьев. Теперь панорама развернулась на целых пять километров вдаль -- ошеломляющее множество беспорядочно вздымающейся ветвистой зелени; три длинные панели сияли в тройных перекрестьях лучей отраженного солнечного света. А он и забыл, какое яркое солнце на окололунной орбите... -- Деревья... -- выдохнул Линдсей. -- Господи, гляньте! -- Ну, они с твоим отъездом вовсе не переставали расти, -- сказала Джулиано. -- Идем. Я хочу показать тебе кое-что новое. Линдсей инстинктивно взглянул на свой родной дом. Вид сверху: просторный приусадебный парк, окруженный постройками, некогда бывшими оживленным лабиринтом дешевых ресторанов третьего сорта... И рестораны опустели, и дом Линдсея лежит в руинах... Видны были даже зияющие дыры в красных черепичных крышах. Частная посадочная площадка на крыше четырехэтажного "небоскреба" вся заросла плющом. В северном конце мира, вверху, на отлогой стене, бригада рабочих, кажущихся отсюда не крупнее муравьев, лениво разбирала остатки каркаса одной из клиник проволочных. Стаи туч закрывали старую силовую станцию и те места, где были когда-то Хляби. -- Пахнет как-то по-другому, -- понял Линдсей. Споткнувшись на проложенной вдоль стены Музея велосипедной дорожке, он посмотрел на ноги. Ноги были в грязи. -- Мне нужно вымыться. -- Ну, ты либо заражен, либо нет, правда? Если носишь в себе бактерии, что страшного в лишней щепотке грязи? Лично мне нравится. -- Она улыбнулась. -- Как здесь просторно, да? Конечно, Голдрейх-Тримейн в десять раз больше, но простор... Большой, полный опасностей мир. -- Я рад, что Александрина вернулась домой, -- сказал Линдсей. Их брак был успешным -- он дал ей то, чего она хотела. В конце концов, грехи следует искупать, и это всегда связывало Линдсея по рукам и ногам. Теперь же он был свободен. Республика так изменилась, что не переставала наполнять его странным возбуждением. Да, простор, подумал он, и все же как мало его, этого простора. Он сгорал от нетерпения, от неистового влечения к чему-то громадному и первозданному. Он проспал пять лет, и теперь каждый час этого долгого отдыха переполнял его неудержимой, живительной энергией. Колени у Линдсея подогнулись, и Джулиано подхватила его крепкими шейперскими руками. -- Осторожнее, -- сказала она. -- Все в порядке. Они миновали ажурный мостик над сияющим метаглассом, разделявшим две земляные панели. Линдсей увидел под облаками то место, где были Хляби. Некогда мерзкая, прокисшая трясина, они превратились в оазис буйной, ослепительно-зеленой растительности, казалось сиявшей даже в тени облаков. Вдоль проволочной ограды, окружавшей Хляби, бежал долговязый нескладный мальчишка в мешковатом костюмчике, волоча за собой на бечевке большого коробчатого змея. -- Ты -- не первый, кого я вылечила, -- говорила Джулиано по дороге к ограде. -- Я же говорила, мои сверхспособные ученики -- с большими задатками. Некоторые работают здесь. Пробный проект. Я хочу показать тебе, что они сделали. Они подошли к ботанике с точки зрения пригожинской теории сложности. Новые виды, новый хлорофилл, интересные, надежные конструкции. -- Погоди. Хочу поговорить с этим молодцем. Линдсей наконец разглядел змея. На нем был тщательно изображен обнаженный человек, явно задыхающийся в тесных рамках несущих плоскостей. Из-за ограды выглянула женщина в измазанном грязью вельветовом комбинезоне. Она помахала Джулиано секатором: -- Маргарет! Иди взгляни! -- Сейчас вернусь, -- сказала Маргарет, обернувшись к нему. -- Никуда не уходи. Линдсей поковылял к мальчику, который уже стоял на месте и ловко управлялся со змеем. -- Привет, старик! -- сказал мальчик. -- У тебя есть записи? -- Какие записи? -- Ну, видео, аудио, что-нибудь с Совета Колец. Ты же оттуда, верно? Линдсей машинально попытался прибегнуть к дипломатическим навыкам и при помощи несложной сети спонтанной лжи создать для мальчика достоверный образ. Но в сознании было пусто. Он поперхнулся. Время шло, пришлось выпалить первое пришедшее в голову: -- Я -- бродяга. С Царицына Кластера. -- Да? Постгуманизм! Уровни сложности Пригожина! Основные принципы пространства-времени, фрактальные масштабы, ур-пространство преконтинуума! Верно говорю? -- Мне нравится твой змей, -- уклончиво ответил Линдсей. -- Древняя катаклистская эмблема, -- пояснил мальчик. -- Старых катаклистов у нас тут уйма. Этот змей привлекает их внимание. А вот цикада мне попадается первый раз. Цикада... Ах да, гражданин ЦК. Царицына Кластера. Уэллспринг всегда питал слабость к сленгу. -- А ты здешний? -- Точно. Меня звать Абеляр. Абеляр Гомес. -- Абеляр... Необычное имя. Мальчик засмеялся: -- Может, у вас в ЦК и необычное. А у нас в Республике каждого пятого зовут Абеляр. В честь Абеляра Линдсея, большой исторической шишки. Да ты и сам, наверное, слышал. -- Мальчик слегка помедлил. -- Он одевался точь-в-точь как ты. Я видел картинки. Линдсей обратил внимание на одежду мальчика. Юный Гомес носил поддельный костюм для низкой гравитации, жутко обвисший. -- Да я знаю, что отстал от моды, -- сказал он. -- А что, они тут очень с этим Линдсеем носятся? -- Ты себе представить не можешь, -- отвечал Гомес. -- Вот хоть в школе. Здесь школа полностью древняя. Заставляют читать книгу Линдсея. Шекспир -- называется. Перевод на современный английский Абеляра Линдсея. -- А что, очень скучно? -- спросил Линдсей, чувствуя покалывание дежа вю. -- Тебе, старик, крупно повезло. Ты не обязан был ее читать. А вот я прочел эту хрень от начала до конца. Там ни слова о спонтанной самоорганизации. -- Просто ужас, -- кивнул Линдсей. -- И там же одни старики. То есть не поддельно старые, как презервационисты, и не старые психи, как старик Пони... -- Ты имеешь в виду Понпьянскула? -- Ну да, хранителя... Нет; там в книжке все очень быстро снашиваются. Злятся, дергаются, болеют... В общем, тоска. Линдсей кивнул. Все возвращается на круги своя... -- Ты возмущен контролем над твоей жизнью, -- предположил он. -- Ты и твои друзья -- радикалы. Ты хочешь изменить положение вещей. -- А зачем? Я же тут у них всего на шестьдесят лет. А проживу -- сотни. И такого еще наделаю! Только на это нужна уйма времени. Большие дела! Великие! А не как у этих худосочных людишек из прошлого. -- Какие же это будут дела? -- Распространение жизни. Разрушение планет. Строительство миров. Терраформинг. -- Понятно... Самоуверенность мальчишки была просто поразительной для его молодых лет. Должно быть, сказывалось влияние катаклистов. Они всегда были охочи до немыслимых, на грани сумасшествия планов, так и кончающихся ничем... -- Но сделает ли это тебя счастливым? -- Ты не из дзенских серотонистов? -- Взгляд мальчика сделался подозрительным. -- "Счастье"... Что за фигня такая? К черту счастье! Мы говорим о вселенной. Ты -- за жизнь, или как? -- Это что, политика? -- улыбнулся Линдсей. -- Политике я не верю. -- При чем тут политика? Я говорю о биологии. О вещах, которые живут и растут. Об организмах. Интегрированных формах. -- А как насчет людей? Мальчик раздраженно махнул рукой и поймал спикировавшего змея. -- Да забудь ты про людей! Я говорю о первоосновах. Вот -- дерево. Ты -- за него, против неорганики? Воспоминания о недавнем прозрении все еще были свежи, поэтому Линдсей понял, что вопрос задан искренне. -- Да. За него. -- Значит, ты понимаешь, зачем нужен терраформинг? -- Терраформинг, говоришь? -- медленно проговорил Линдсей. -- Видел я эти теории. Высосанные из пальца. Думаю, все это вполне возможно. Но мы-то здесь при чем? -- Истинные деяния в пользу жизни требуют духовного акта созидания, -- оттараторил Гомес. -- Кто-то успел научить тебя лозунгам, -- улыбнулся Линдсей. -- Планеты -- реальные объекты, а не картинки на чертежной доске. Усилия понадобятся титанические. Сверхчеловеческого масштаба. -- Насколько ты высок? -- нетерпеливо перебил. мальчик. -- Выше ли ты, чем нечто инертное? -- Но это займет века... -- По-твоему, дерево колебалось бы? И сколько у тебя времени? Линдсей обезоруженно рассмеялся: -- Ладно, хорошо. Что ты хочешь -- прожить ничтожную жизнь маленького человека или же использовать свой потенциал? -- Был бы я человеком, -- заметил Линдсей, -- не дожил бы до моего возраста. -- Правильно. Ты высок настолько, насколько высоки твои помыслы. Мечты. Так говорят в ЦК, верно? Ни законов, ни ограничений. Посмотри на мехов и шейперов. -- В голосе мальчика мелькнуло презрение. -- У них вся власть, а они все ловят друг дружку за хвост. К черту все их войны и лилипутские идеологии! Постчеловечество выше этого. Спроси хоть их. -- Мальчик кивнул в сторону проволочной ограды. -- Конструирование экосистем. Перестройка жизни для новых условий. Немного биохимии, немного статистической физики -- совсем несложно, зато как интересно! Живи Абеляр Линдсей сейчас, именно этим он бы и занимался! Ирония происходящего больно уколола Линдсея. Он вспомнил себя в этом возрасте, и его охватила тревога за судьбу мальчика. Захотелось защитить паренька от той катастрофы, до которой его обязательно доведет вся эта риторика... -- Ты думаешь? -- Конечно. Говорят, он был пламенным презервационистом, но ушел в бродяги, едва почувствовал нечто лучшее. Так ведь? Он не остался здесь, чтобы "умереть естественной смертью". Да и никто теперь этого не делает. -- Даже здесь? В колыбели презервационизма? -- Конечно. Все, кому за сорок, шастают по черным рынкам, чтобы продлить жизнь. А после шестидесяти уматывают на Царицын Кластер. Цикадам плевать и на прошлое и на гены. Они принимают всех подряд. Мечта важнее. Мечта... Мечты презервационизма обратились в поиски бессмертия на черном рынке. Мечты Замирения Инвесторов проржавели и рухнули. А мечта о терраформинге сохранила еще свой блеск. Не знает маленький Гомес, что и она неизбежно потускнеет... Хотя, подумал Линдсей, либо мечтай, либо не выживешь. И, подхваченный волной новой жизни, он понял, что выберет. К ограде подошла Маргарет Джулиано. -- Абеляр! Абеляр, иди сюда! Ты должен посмотреть. Удивленный мальчишка принялся быстро сматывать бечеву на руку: -- Вот повезло! Старая психотехша хочет мне что-то показать за оградой! -- Ступай, -- сказал Линдсей. -- Скажи ей, что я велел показать тебе все, что захочешь, понятно? А я, скажи, ушел побеседовать с Понпьянскулом. Хорошо? Мальчик медленно кивнул: -- Спасибо, старик цикада. Ты -- из наших. Кабинет Понпьянскула представлял собою громадную мусорную корзину. Возле деревянного стола были свалены заплесневелые тома свода законов Цепи миров, к старинным панелям в беспорядке пришпилены схемы и графики производительности. В углу зевнул и начал точить о ковер когти трехцветный кот. Линдсей, чей опыт общения с этими животными был почти нулевым, с опаской на него покосился. Понпьянскул был одет так же, как и Линдсей, разве что костюм был поновее и сшит вручную. Со времен Голдрейх-Тримейна он успел облысеть; смуглая макушка его тускло блестела. Взяв со стола пачку листов, он сколол их скрепкой. Пальцы его были тонкими и сморщенными. -- Бумаги, бумаги... -- пробурчал он. -- Последние дни все пытаюсь провести декомпьютеризацию. Не верю этим железякам. Только включи компьютер -- тут же в дверь постучится мех с новыми софтами. А там -- лиха беда начало, Мавридес... То есть Линдсей. -- Да, Линдсей -- лучше. -- Но, согласись, уследить за тобой тяжело. Здорово ты их на Кольцах кинул, примазавшись к одной из главных генолиний. Он послал Линдсею взгляд, который тот даже частично понял. Возраст и опыт несколько возместили утрату навыков. -- Когда же мы с тобой говорили в последний раз? -- спросил Понпьянскул. -- Э-э... А какой сейчас год? -- Неважно, -- нахмурился Понпьянскул. -- Как бы там ни было, тогда ты был на Дембовской. Но согласись, Мавридес, не так уж плохо у нас, при неотениках, а? Кое-что разрушилось, но для туристского бизнеса оно даже к лучшему -- эти, с Совета Колец, прямо торчат. Правду сказать; нам пришлось малость порушить старую усадьбу Линдсеев, для романтики. Мышей развели... Да ты хоть знаешь, что такое мыши? Мы снова из лабораторных вывели диких. Ты знаешь, что у них, у диких, глаза не красные? И смотрят так забавно... Вроде как моя жена. Вытянув ящик стола, Понпьянскул упрятал в него стопу бумаг, вытащив взамен мятую пачку каких-то диаграмм. -- А это еще что? Еще неделю назад надо было сделать... Ладно, ерунда. Так на чем мы остановились? Да, на женах. Я, кстати, женился на Александрине. Она замечательная презервационистка. Никак нельзя было упускать. -- И прекрасно, -- сказал Линдсей. Его брачный контракт истек, и новый ее брак был очень разумным шагом. О ревности Линдсей и не думал -- в контракте об этом не говорилось. Он был рад, что ей удалось упрочить свои позиции. -- Жен никогда не бывает слишком много, это первая житейская мудрость. Взять, например, Георгину, первую жену Константина. Уговорил ее принять чуточку "облома" -- не больше двадцати микрограммов, ей-богу, -- на ее характер это поразительно подействовало. Теперь она исключительно мила. -- Он серьезно взглянул на Линдсея. -- Хотя много вокруг стариков -- тоже нельзя. Вредно для идеологии. Тут и с катаклистами этими пакостными да их постгуманистскими планами бед хватает... За оградой их держу, в карантине. И то ребятишки туда шастают. -- Очень любезно с твоей стороны -- принимать их. -- Так нужен же международный обмен. ЦК финансирует их исследования. Не шибко, правда, многого они добились. Эти сверхспособные ни на чем не могут долго сосредоточиться. -- Фыркнув, он сгреб со стола какую-то накладную. -- Деньги нужны. Вот погляди: импорт углекислоты. Эти чертовы деревья ее просто жрут. -- Он вздохнул. -- Хотя -- без них не обойтись. Их масса улучшает орбитальную динамику. Эти окололунные орбиты -- чистый кошмар. -- Я рад, что дела в надежных руках. -- Да уж надеюсь, -- тоскливо улыбнулся Понпьянскул. -- Никогда ничего не выходит как запланировано. Хотя -- оно и хорошо, иначе механисты давно бы тут все захапали. -- Кот вскочил к нему на колени, и Понпьянскул почесал ему за ушами. Животное издало рокочущий звук, до странного умиротворяющий. -- Это мой кот, Сатурн. Сатурн, поздоровайся с Линдсеем. Кот не обратил на гостя ни малейшего внимания. -- Вот не думал, что ты любишь животных. -- Вначале я его терпеть не мог. Шерсть с него лезет, суется всюду, грязный как свинья... Да, кстати, а свинью-то ты видел когда? Я тут импортировал нескольких. Невероятные создания. Туристы в полном отпаде. -- Обязательно взгляну перед отъездом. -- Животные, животные, животные -- это сейчас прямо в воздухе носится. То есть не буквально, хотя как-то, было дело, свиньи у нас удрали и влезли в зону невесомости... Нет, я имею в виду эту биомораль из Царицына Кластера. Очередной катаклистский бзик. -- Думаешь? -- Н-ну, -- задумчиво протянул хранитель, -- может, и нет. Стоит начать возню с экологией, так потом поди остановись вовремя. Вот послал полоску кожи с этого кота на Совет Колец. Нужно выклонировать целую генолинию. Из-за мышей. А то эта зараза нас всех тут сожрет. -- На планете было бы лучше, -- заметил Линдсей. -- Места больше. -- Не хочу связываться с гравитационными колодцами, -- отмахнулся Понпьянскул. -- И для чего больше места -- чтобы глупостей больше наделать? Ты, Мавридес, только не говори, что на это купился. -- Миру нужна мечта, -- сказал Линдсей. -- Ты мне еще расскажи про уровни сложности. -- Не буду, -- улыбнулся Линдсей. -- Ну и слава богу. Когда ты явился -- немытый и босой -- я уж предположил худшее. -- Говорят, у меня со свиньями много общего. Понпьянскул удивленно вытаращил глаза и расхохотался: -- Ну, рад видеть, что ты не держишься за свою гордость. Гордость -- это вредно. Фанатики никогда не смеются. Надеюсь, ты не утратишь способности смеяться, когда начнешь обуздывать миры. -- А не я, так кто-нибудь другой посмеется. -- Во всяком случае, юмор тебе пригодится. Потому что такие вещи никогда не проходят как задумано. Действительность -- громадная стая мышей, грызущая фундамент твоей мечты... Знаешь, что я хотел здесь построить? Заповедник человечества и человеческого образа жизни, вот что. А кончилось все громадным цирком для туристов да этими наркоманами-катаклистами. -- Попробовать все равно стоило. -- Давай-давай, разбивай сердце старика... Ну что тебе стоило соврать мне что-нибудь в утешение? -- Извини. Я утратил навыки. -- Тогда поспеши приобрести новые. Там, снаружи,-- громадная злобная Схизматрица. Разрядка, не разрядка, а... Дурачье это с Царицына Кластера... Продались пришельцам. Куда только мир катится? Говорят, какой-то идиот хочет продать Юпитер. -- Как, извини? -- Как-как -- продать каким-то разумным пузырям. Дикость, правда? Некоторые на что угодно пойдут, лишь бы к пришельцам подмазаться... Ох, извини, не хотел тебя обидеть. -- Он взглянул на Линдсея и убедился, что тот нисколько не оскорблен. -- И ничего это не даст. Не будет толку от наших посольств к пришельцам. К счастью, у них, похоже, много больше здравого смысла, чем у нас. Исключая, пожалуй, Инвесторов. Тоже мне, Инвесторы. Шайка межзвездных паразитов, в любую дырку сующих нос... Если пришельцы заявятся сюда целой гопой, я, клянусь, помещу всю Республику в жесточайший карантин, какой и Совету Колец никогда не снился. И подожду, пока все они там деградируют окончательно. Ну я-то к тому времени увяну, но наши, местные, смогут выйти и подобрать обломки. Вот тогда-то они наконец поймут, каков был смысл в моих презервационистских забавах. -- Ясно. Подстраховываешь ставки человечества. Ты всегда играл умно, Невилл. Старый шейпер был польщен. Он оглушительно чихнул; испуганный кот, сорвавшись с его колен, прыгнул на стол, раздирая когтями бумаги. -- Извини, -- сказал Понпьянскул. -- Бактерии, шерсть кошачья... Никак не могу привыкнуть. -- Хочу попросить тебя об одном одолжении. Я уезжаю на Царицын Кластер и хотел бы взять с собой одного из местных. -- Из тех, что "на вымирание во внешний мир"? На Дембовской ты их всегда прилично устраивал. Забирай, конечно. -- Нет, молодого. -- Тогда невозможно. Опасный прецедент. Подожди-ка... Это что, Абеляра Гомеса? -- Именно его. -- Ясненько. Тревожит меня этот малец. Ты знаешь, что в нем кровь Константина? Я слежу за местной генетикой. А в этой линии что ни дите, то гений. -- Значит, это я делаю тебе одолжение. -- Похоже на то. Жаль, что ты уезжаешь, Абеляр, но при нынешней твоей идеологии ты дурно повлиял бы на общественность. Ты ведь здесь, как ни говори, культурно-исторический герой. -- Я покончил со старыми мечтами. Энергия ко мне вернулась, а моя новая мечта -- на Царицыном Кластере. Если я не сумею поверить в нее сам, то хоть помогу тем, кто верит. -- Он поднялся и осторожно отодвинулся от кота, принявшегося изучать его ноги. -- Удачи тебе с твоими мышами, Невилл. -- И тебе того же, Абеляр. Глава Девятая Народная Корпоративная Республика Царицын Кластер 15.12.91 Механизмы богатства работали в полную силу. Мир захлебывался в потоках сокровищ. Кривые роста летели вверх с обманчивой, как всегда, скоростью, ошеломляя своей противоестественной быстротой неосторожных и настораживая бдительных. Население Солнечной системы достигло 3,2 миллиарда человек. Оно удваивалось каждые двадцать лет и обещало снова удвоиться. Четыре сотни главных механистских астероидов гнали в мир громадную приливную волну продукции, вырабатываемой восемью миллиардами самовоспроизводящихся горнодобывающих роботов и четырьмя тысячами полномасштабных автоматических заводов. Миры шейперов, измерявшие свое богатство иным образом, трещали по швам от невероятных двадцати миллиардов тонн продуктивной биомассы. Первоначальный курс солярноорбитального килобайта возрос до астрономической цифры, выразимой удобнее всего как 9,45 х 1018. Мировые запасы информации, считая только хранящиеся в открытых для всеобщего доступа банках данных и исключая гигантские массивы секретных данных, составляли в совокупности 2,3 х 1027 бита, что эквивалентно ста пятидесяти среднего объема книгам на каждую звезду в каждой галактике обозримой вселенной. Чтобы удержать популяцию в целом от разложения в этой оргии изобилия, приходилось принимать строгие меры. Многие мегаватты энергии, достаточные для снабжения государств Совета, радостно растрачивались на высокоскоростные трансорбитальные лайнеры. Эти космические корабли, достаточно большие, чтобы обеспечить сотням пассажиров все мыслимые удобства, возводили себя в достоинство национальных государств и тоже переживали взрыв перенаселенности. Но ни одно из последних материальных достижений не шло ни в какое сравнение с социальным воздействием научного прогресса. Открытия в области статистической физики доказали объективность существования четырех уровней сложности Пригожина и постулировали существование пятого. Возраст космоса был вычислен с точностью до плюс-минус четырех лет. Предпринимались малопонятные для непосвященных попытки оценить квазивремя существования ур-пространства преконтинуума. Стали возможны межзвездные путешествия с до-световой скоростью. Было отправлено пять экспедиций, укомплектованных малогабаритными добровольцами-проволочными. Интерферометрия со сверхдлинной базой, проведенная радиотелескопами кораблей проволочных, измерила точные параллаксы большинства звезд орионского рукава галактики. Изучение рукавов Персея и Центавра выявили тревожные участки, где расположение звезд отличалось подозрительной упорядоченностью. Новые исследования галактик локального Суперкластера уточнили постоянную Хаббла. Мелкие расхождения привели некоторых визионеров к заключению: развитие вселенной подвергается грубому вмешательству со стороны. Знание было силой. Завладев знанием, человечество обрело силу -- яркую и неистовую, точно провод под высоким напряжением. Ставки были, как никогда, высоки: перспективы были ослепительнее, потенциалы -- богаче, а возможные последствия -- серьезнее, чем когда бы то ни было в прошлом. Но и человеческий разум не до конца еще исчерпал свои ресурсы. Средства к дальнейшему выживанию найдены были не только острым восприятием вооруженных арсеналом "растягивающих мозг" биохимических препаратов шейперов, не только передовой кибернетикой и неумолимой логикой искусственных разумов механистов. Мир оставался цел и невредим благодаря фантастической способности человеческого разума. Способности скучать. Человечество всегда окружали чудеса. И ничего особенного из этого не проистекало. Жизнь, пусть даже осененная космическими откровениями, продолжала вращаться в уютной повседневной рутинности. Раскольнические группировки становились все более причудливыми, но люди, ко всему привыкающие, вскоре переставали им ужасаться. Откровенно антигуманные подвиды, наподобие Призрачных интеллигентов, Омаров или Кровавой бани, тем или иным образом входили в каталог возможного и даже становились предметом анекдотов. И все же в мире чувствовалась напряженность. Новые, разрозненные человечества неслись, не разбирая дороги, к непонятным целям, скорость кружила им головы. Износились до дыр старые предрассудки, прежние ценности устарели. Целые общества были парализованы слепящими перспективами неограниченных возможностей. Напряженность принимала разные формы. Для катаклистов -- тех самых, первыми почувствовавших ее, сверхспособных -- она была неистовым объятием Бесконечности, не заботящейся о последствиях. Даже саморазрушение -- и то облегчало несказанную боль. Дзенские серотонисты попросту отказались от перспектив ради блаженного покоя и мира. Для прочих напряженность не выражалась ни в чем конкретном. Разве что вызывала покалывающее беспокойство на рубеже сна и яви или яростные слезы, когда внутренние запреты сняты спиртным либо наркотиком... А для Абеляра Линдсея сиюминутное проявление этой напряженности выражалось в том, что он сидел, пристегнувшись к столику, в "Маринере", одном из баров Царицына Кластера. Бар помещался в невесомости надувной сферы, на стыке четырех длинных переходов, и был чем-то наподобие полустанка посреди россыпи жилых модулей, составляющих кампус Космоситета метасистем Царицына Кластера. Навалившись на куполообразный столик, он прижал липучие налокотники своего костюма к скатерти. Линдсей дожидался Уэллспринга. Ему шел сто седьмой год. Последнее омоложение не изгладило полностью внешних признаков староста. От уголков глаз лучиками разбегались морщины, от крыльев носа к углам рта пролегли глубокие складки. Переразвитые лицевые мышцы окаймляли его подвижные темные брови. Он носил небольшую бородку, а длинные седеющие волосы были сколоты булавками, украшенными драгоценными камнями. Морщины прорезали бледную, словно вощеный пергамент, кожу живой руки. Протезная же была покрыта сотами сенсорных пластинок. Он разглядывал стены. Владелец "Маринера" сделал внутреннюю поверхность бара непрозрачной и превратил в планетарий. Вокруг Линдсея и дюжины других посетителей простирался пустынный марсианский ландшафт, прямая трансляция с Марса, круговая панорама в цвете, создававшая полный эффект присутствия. Месяцами неустанная робокамера колесила по краю кратера Маринер, транслируя его виды. Линдсей сидел к громадному провалу спиной: титанические масштабы и извечная безжизненная пустота вызывали у него весьма болезненные ассоциации. Валуны предгорий, проецируемые на круглую стену напротив, гигантские каменные столбы и источенные ветром барханы словно в чем-то его упрекали. Чувство ответственности за целую планету было для него новым. Три месяца он в ЦК, а никак не привыкнет к масштабам этой мечты... Из-за соседнего столика, отстегнувшись, поднялись в воздух трое космоситетских ученых. Один из них, заметив Линдсея, подплыл к нему: -- Прощу прощения, сэр. Уверен, что я вас знаю. Профессор Бела Милош, не так ли? Незнакомец, подобно многим шейперам-перебежчикам, производил впечатление человека с налетом высокомерия и фанатизма. -- Да, я был известен под этим именем. -- Я -- Евгений Наварре. -- Припоминаю... Специалист по мембранной химии? Какая приятная неожиданность. -- Линдсей знал Наварре по Дембовской, но только через видеообмен. Сейчас Наварре показался ему сухим и бесцветным. Да ведь и сам он тоже стал за эти годы таким... -- Присаживайтесь, профессор. Наварре пристегнулся к сиденью. -- Как любезно с вашей стороны вспомнить мою статью для "Джорнел". "Поверхностные везикулы и их роль в коллоидном катализе экзоархозавров". Одна из первых моих работ. Светясь спокойным благовоспитанным удовлетворением, Наварре сделал знак официанту, семенившему на многочисленных пластиковых ножках через зал. Конструкцией робот повторял -- в миниатюре -- марсианский исследовательский зонд. Из вежливости Линдсей заказал выпивку. -- Давно ли вы в ЦК, профессор Милош? По вашим мускулам можно сказать, что вы привыкли к высокой гравитации. Работали с Инвесторами? Псевдогравитация Республики не прошла для Линдсея бесследно. -- Я не волен этого разглашать, -- загадочно улыбнулся он. -- Понимаю, -- с серьезным видом ответил ему Наварре. -- Очень рад, что вы здесь, в Космоситете. Будете работать на нашем факультете? -- Да. -- Думаю, нашим исследователям Инвесторов крупно повезло. -- Честно говоря, профессор Наварре, изучение Инвесторов потеряло для меня новизну. Я собираюсь участвовать в разработках терраформинга. -- Господи! -- удивленно воскликнул Наварре. -- Неужели вы не могли подобрать себе что-нибудь поинтереснее? -- Вы полагаете? Подражая собеседнику, Линдсей подался вперед. От навыков не осталось и следа. Рефлекторный порыв смутил его, и Линдсей уже в сотый раз решил бросить эти штучки. -- Отдел терраформинга, -- продолжил Наварре, -- прямо кишит чокнутыми посткатаклистами. А вы всегда были человеком основательным, аккуратным, хорошим организатором. Ну зачем, спрашивается, вам такая компания? -- Понимаю. А что привело в Царицын Кластер вас, профессор? -- Н-ну, я и лаборатории Джастроу-Стейшн разошлись во мнениях по поводу патентных прав. Мембранная технология. Производство искусственной кожи Инвесторов -- она здесь как раз в моде, вот, например, обратите внимание на сапожки той юной леди. Студентка-цикада в вышитой юбке, с ярко раскрашенным лицом, потягивала фраппе на фоне оранжевой каменистой пустыни. Ландшафт позади нее неожиданно наклонился, следуя движению зонда. Почувствовав головокружение, Линдсей ухватился за столик. Наварре слегка покачнулся и продолжал: -- Царицын Кластер более дружелюбен к предпринимателям. Вот я здесь всего восемь месяцев -- и уже избавился от псов! -- Поздравляю, -- сказал Линдсей. Советники Матки держали большинство иммигрантов под наблюдением "псов" по два года. В догтаунах, на окраинах, были целые районы, нашпигованные камерами, где каждый находился под непрестанным надзором видеопсов. Обширнейшая сеть мониторов была частью общественной жизни Царицына Кластера. Но полноправные граждане могли укрываться от надзора в "приватах", последних пристанищах частной жизни в ЦК. Линдсей поднес к губам бокал. -- Чтобы предупредить возможные недоразумения, я должен сказать, что пользуюсь теперь фамилией Линдсей. -- Что? Как Уэллспринг? -- Прошу прощения? -- А вы не знакомы с подлинной личностью Уэллспринга? -- Конечно, нет, -- ответил Линдсей. -- Насколько я понимаю, все документы пропали на Земле, где он родился. Наварре довольно расхохотался: -- Но это же--в верхах ЦК -- ни для кого не секрет! Во всех приватах об этом говорят. Уэллспринг -- родом из Цепи миров. Его настоящее имя -- Абеляр Малкольм Тайлер Линдсей. -- Поразительно. -- Уэллспринг играет весьма тонко. Его терранское прошлое только камуфляж. -- Вы меня удивляете. -- Легок на помине, -- заметил Наварре. Из туннеля слева от Линдсея вырвалась шумная толпа. Это с группой студентов, раскрасневшихся и громко хохочущих, прямо с какой-то попойки прибыл Уэллспринг. Молодые цикады в длинных развевающихся пальто, штанах с разрезами и блестящих жилетах из кожи рептилий казались живописным подвижным зелено-голубым клубком. Заметив Линдсея, Уэллспринг поплыл к нему. Матовая грива его черных волос была охвачена венцом из меди и платины. Поверх рукава костюма, украшенного печатным орнаментом из листьев, была надета повязка-плейер, извергавшая оглушительную квазимузыку из треска сучьев и криков животных. -- Линдсей! -- заорал он. -- Линдсей! Вот ты и снова с нами! -- Он крепко обнял Линдсея и пристегнулся к сиденью. С виду Уэллспринг был пьян. Лицо раскраснелось, ворот распахнут, что-то копошится в бороде -- какие-то крохотные существа, похоже -- металлические блохи. -- Как съездил? -- спросил Линдсей. -- Совет Колец -- тоска зеленая! Извини, не успел тебя встретить. -- Он подозвал официанта. -- Что ты пьешь? Фантастический все-таки кратер, этот Маринер, верно? Даже его ответвления и те размером с Гранд-Каньон в Аризоне. -- Он указал за спину Линдсея, на расщелину между отвесных стен, с которых ледяной ветер сдувал клубы тонкой охряной пыли. -- Представь там водопад; такие радуги выйдут! Дрожь берет, как подумаешь. -- Да, конечно, -- снисходительно улыбнулся Наварре. -- Есть у меня, -- сообщил Уэллспринг Линдсею, -- упражненьице для духа маловеров вроде Евгения. Следует каждый день повторять про себя: "Столетья... столетья... столетья..." -- Я -- человек прагматичный, -- сказал Наварре, поймав взгляд Линдсея и значительно приподнимая бровь. -- Жизнь течет ото дня к дню, а не от столетия к столетию. Энтузиазма на столетия не хватает. Плоть и кровь такого не вынесут. Ваши амбиции, -- он обратился к Уэллспрингу, -- просто не уместятся в жизнь. -- Естественно. Как и положено. Жизнь они включают в себя. -- Совет управляющих более практичен, -- заметил Наварре, глядя на Уэллспринга с высокомерием. Авторитет Совета управляющих со времен основания Царицына Кластера значительно вырос, и Уэллспринг предпочитал не бороться за власть, но уступить. И теперь, пока Совет возился во дворце царицы с повседневными управленческими мелочами, Уэллспринг дневал и ночевал в догтаунах и приватах. Зачастую он пропадал на целые месяцы, чтобы появиться потом, ведя за собой банду каких-нибудь темных постлюдей и странных личностей, навербованных на дне общества. Наварре это шокировало. -- Мне нужна должность, -- сказал Линдсей Уэллспрингу. -- Только без политики. -- Найдем, обязательно найдем. Линдсей огляделся по сторонам и вдруг понял: -- Не нравится мне этот Марс... Уэллс сразу посерьезнел: -- Ты сознаешь, что все судьбы будущего могут споткнуться на этом сиюминутном высказывании? Именно из таких семян свободной воли, следуя законам причинности, и произрастает будущее. -- Там слишком сухо, -- улыбнулся Линдсей. Как раз в этот момент толпа ахнула: камера быстро скользнула вниз по ненадежному склону, и весь мир зашатался. -- И еще он дергается. Уэллспринг был обеспокоен. Он застегнул ворот, но Линдсей успел заметить на его шее небольшой кровоподтек со следами зубов. -- Ты знаешь, что нельзя одновременно считать два мира лучшими, -- сказал Уэллспринг, выключая нарукавник. Наварре недоверчиво рассмеялся. Линдсей, не обращая внимания на Уэллспринга, глядел ему за спину и рассматривал его спутников. Молодой шейпер в форме Космоситета с ворсистыми липучими налокотниками зарылся лицом в разлетевшиеся светло-рыжие кудри молодой женщины. Склонив голову набок, она восторженно хохотала. Позади нее Линдсей разглядел печальную физиономию Абеляра Гомеса. Его сопровождали два пса-наблюдателя, скорчившихся на стене, сверкая металлическими ребрами и фиксируя мордами-камерами любое его движение. Линдсеем овладела жалость и тоска о мимолетности вечных человеческих истин. А Уэллспринг, со страстью пустившись в спор, извергал мощный фонтан риторики, сметавшей и крушившей ехидные замечания Наварре. Он соловьем разливался про астероиды -- глыбы льда, с хороший город каждая, которые, будучи обрушены на поверхность Марса по нисходящим кривым, всеми своими камнедробильными мегатоннами вобьют в пустыню оазисы влажности. Пар и прочие летучие вещества насытят истощенную атмосферу, а ледяные полярные шапки превратятся в газообразную двуокись углерода. Появятся реки, озера. Воронки с оазисами будут укомплектованы бригадами ученых, которые вызовут к жизни целые экосистемы. В первый раз человечество станет превыше жизни: целый живой мир будет обязан своим существованием человеку, а не наоборот. Это Уэллспринг рассматривал как моральную обязанность, как уплату долга. Расходы не имеют значения: деньги -- лишь символ. Реальна единственно жизнь. -- Но человеческий фактор, -- перебил его Наварре, -- победит вас! Вы забыли о материальных стимулах -- обычная ошибка всех реформаторов. Вы могли бы править Царицыным Кластером. Вместо этого вы упустили власть, и теперь Совет управляющих, эти механистские... -- заметив псов, сопровождающих Гомеса, Наварре осекся, -- ...джентльмены управляют государством с присущим им умением. Но, абстрагируясь от политики, ваш вздор лишает ЦК возможности заниматься достойными науками! Реальными разработками, приносящими новые изобретения для защиты ЦК от врагов. Мы расшвыриваем ресурсы на терраформинг, в то время как милитанты -- и шейперские, и механистские -- строят против нас заговор за заговором. Да, я согласен, эта ваша мечта очень мила. Да, она даже общественно полезна как относительно безвредная государственная идеология. Но в конце концов она лопнет, а вместе с ней - и ЦК. Глаза Уэллспринга сверкнули. -- Ты, Евгений, переутомился и потерял широту взглядов. Возьми отпуск лет этак на десять; как знать, может, время даст новое направление твоим мыслям. Наварре побагровел. -- Видите? -- воззвал он к Линдсею. -- Катаклизм! Последнее замечание -- вы сами слышали -- не что иное, как намек на ледовое убийство! Идемте, Милош! Вам, безусловно, нельзя оставаться с этими бездельниками и пустозвонами! Линдсей не реагировал. В былые времена он смог бы обратить эту беседу к собственной выгоде, но теперь навыки пропали. И возобновлять их ему не хотелось. Что толку в словах? К черту слова! Словами его больше не возьмешь. Он понял, что здесь нужно отбросить всякие правила. Взлетев в воздух, он принялся срывать с себя одежду. Наварре, кипя от возмущения, ушел. Одежды Линдсея разлетелись по помещению, пиджак и брюки медленно кружили над соседними столиками. Посетители со смехом уворачивались. Вскоре Линдсей остался совершенно голым. Нервозный смех публики стих; воцарилось неуверенное беспокойство. Отодвигаясь от псов Гомеса, посетители смущенно шептались. Не обращая на них внимания, Линдсей поудобнее устроился в воздухе и, закинув ногу на ногу, принялся рассматривать стену. Студенты Уэллспринга, бормоча извинения и оглядываясь, покинули бар. Даже сам Уэллспринг пришел в замешательство и удалился, а за ним и все остальные. Линдсей остался наедине с роботом, юным Гомесом и его псами. -- Царицын Кластер вовсе не такой, как я думал в Республике, -- сказал Гомес, пододвигаясь ближе. Линдсей медитировал, разглядывая пейзаж. -- Они приставили ко мне этих псов. Потому что я, видите ли, могу представлять опасность. Вас псы не стесняют, нет? Вижу, нет. -- Гомес с дрожью вздохнул. -- Три месяца прошло, а все меня до сих пор сторонятся. В лигу свою не посвящают... Вы ведь видели эту девушку, Мелани Омаха? Доктор Омаха, из Космоситета. Удивительная девушка! Но ей плевать на тех, кто ходит под псами. Кому приятно, когда Служба безопасности следит? Я бы правую руку отдал за десять минут наедине с ней... Ой, простите... Он смущенно покосился на механическую руку Линдсея. -- Помните, -- продолжал он, стирая красные полосы косметики со щек, -- я вам рассказывал про Абеляра Линдсея? Так, по слухам, он -- это вы. И, по-моему, это правда. Вы -- Линдсей. Тот самый. Линдсей глубоко вздохнул. -- Я понимаю, -- продолжал Гомес, -- выскажете, что это неважно. Важно лишь дело. Но вот послушайте! -- Он выдернул из кармана пальто, разрисованного листьями ивы, блокнот и громко, с отчаянием зачитал: -- Развитие диссипативной самоорганизующейся системы происходит через когерентную последовательность пространственно-временных структур. Следует различать четыре типа пространственно-временных структур: самовоспроизведение, онтогенез, филогенез, анагенез. -- Он яростно скомкал бумагу. -- Это из лекций по поэтике! Гомес на несколько секунд умолк и затем выпалил: -- Может, это и есть тайна жизни! Но если так, сможем ли мы это вынести? Сможем достигнуть целей, поставленных перед собой? Выполнить планы, рассчитанные на века? А как же с простыми вещами? Смогу я понять и почувствовать радость одного дня, когда надо мной висят призраки всех этих веков? Все это слишком велико, да, даже ты... Ты! Который привез меня сюда. Почему ты не сказал, что Уэллспринг -- твой друг? Из скромности? Но ты -- Линдсей! Сам Линдсей! Я и не поверил сначала. А когда решил, что так и есть, пришел в ужас! Словно моя собственная тень заговорила со мной! -- Несколько секунд Гомес молчал. -- Все эти годы ты прятался, но теперь открыто пришел в Схизматрицу, так? Пришел делать великие дела, изумлять мир... Это пугает. Словно видишь скелет математики под плотью мира. Но если принципы и верны, то как же с плотью? Плоть -- это мы! Как же с плотью?! Линдсей молчал, ответить ему было нечего. -- Я знаю, о чем ты думаешь, -- сказал наконец Гомес. -- Думаешь: "Любовь разбила ему сердце, и история эта стара как мир. Только время поможет ему понять себя". Ты так думаешь, да? Ну да, конечно. Гомес замолчал, потом заговорил вновь -- спокойно и сосредоточенно: -- Начинаю понимать. Этого не заключить в слова, верно? Можно лишь ухватить все разом. И я когда-нибудь пойму все целиком. Когда-нибудь, когда этих псов давно уж не будет. Когда даже Мелани Омаха станет воспоминанием, не более... -- Странная смесь тоски и восторга звучала в его голосе. -- Я слышал их разговоры, когда ты... выкинул эту штуку. Эти так называемые интеллектуалы, гордые цикады, может, они и знают научный жаргон, но мудрость -- за тобой. -- Гомес сиял. -- Спасибо вам, сэр. Линдсей едва дождался, когда Гомес уйдет. Он уже не мог дальше держаться. Казалось, смех его не кончится никогда. Глава десятая Картель Дембовской 21.02.01 Несмотря на свою роль в основании Царицына Кластера, Кицунэ никогда его не посещала. Подобно Уэллспрингу, она имела большую власть над ЦК в его первые дни. В отличие от него, она рассталась с властью нелегко. В то время как Уэллспринг отстранился от повседневных забот, считая, что с такой ерундой и без него справятся, Кицунэ устроила шумную свару с Советом управляющих. За те годы, что Линдсей провел на лечении, она достигла некоторого успеха. Она объявила, что планирует переехать в ЦК, но год за годом откладывала ломку привычной рутины, и власть ее мало-помалу пришла в упадок. Дело шло к расколу; судьбы ЦК и Дембовской радикально разошлись. О превращениях Кицунэ ходили тревожные слухи. Рассказывали, в частности, что она воспользовалась всеобщей расхлябанностью, пришедшей вместе с разрядкой, и освоила новые технологии. Оставаясь номинально членом механистского Союза Картелей, Дембовская постоянно была на грани изгнания; ее терпели исключительно как карантин для перебежчиков с Совета Колец. Но даже Совет Колец ужаснулся порожденной Дембовской технологии перекройки плоти. Совет Колец, находясь в руках дзенских серотонистов, боролся за стабильность и в результате отстал от времени. Передний край генных технологии захватили Черные Медики -- экстремисты с комет и Колец Урана, а также пышным цветом расцветающие постчеловеческие общины типа Метрополярии, Кровавых братьев и Эндосимбиотиков. Они сбросили с себя все человеческое, как околоплодный пузырь. Раздробленные группки окружали Схизматрицу, словно марь раскаленной до предела плазмы. Победная поступь науки перешла в безрассудный, стихийный бег. Механисты и шейперы превратились в некое подобие двух противостоящих армий, чей рядовой состав, рассеянный в болотах и джунглях, перестал обращать внимание на приказы одряхлевших своих генералов. Новые философии -- постгуманизм, дзен-серото-нин, галактизм -- стали сигнальными кострами для заблудившихся. Философии дезертиров... Костер Линдсея светил ярко и привлек своим светом многих. Они назвали свою группировку лигой Жизнелюбивых. По своей силе лиги Царицына Кластера были сравнимы с группировками. Лиги образовывали теневое правительство ЦК, моральную параллель отвлеченного, формального правления Совета управляющих. Элита лиг действовала за сценой, подражая своему идеалу, Уэллспрингу, и состязаясь в изощренности легенд. Форма и содержание власти были деликатно разъединены. Арбитры Полиуглероднрй лиги, лиги Жизнелюбивых или Зеленой камарильи одним вскользь брошенным намеком либо движением брови могли творить чудеса. Дошло до того, что группы, замыслившие перебежать в ЦК, прежде чем официально просить политического убежища, консультировались с лигами. Обычно эти дела относились к епархии Уэллспринга. Однако в настоящий момент Уэллспринг отсутствовал -- уехал набирать рекрутов. Линдсей, будучи знаком с существом дела, согласился встретиться с представителем откалывающейся группы на нейтральной территории Дембовской. Свита состояла из его первого заместителя Гомеса, трех аспирантов и дипломатического наблюдателя от Совета управляющих. Дембовская изменилась. Высадившись и направляясь к таможне среди редкой толпы пассажиров лайнера, Линдсей был поражен теплом. Воздух был нагрет до температуры тела и едва заметно пах кожей Кицунэ. Запах принес с собою воспоминания. На лице Линдсея блуждала меланхолическая улыбка. Воспоминания были дряхлы, не тверже бумаги, -- еще бы, восемьдесят пять лет прошло. Казалось, что вовсе и не с ним, Линдсеем, все это происходило. Линдсеевы жизнелюбивые получали багаж. Два аспиранта-механиста наговаривали в нагубные микрофоны свои первые впечатления. Прочие пассажиры ожидали у таможенных кабин. К их группе приблизились двое встречающих. Линдсей шагнул вперед: -- Полиция гарема? -- Стенорожденные, -- сказал первый, мужчина. Он был одет в тонкое кимоно без рукавов, голые руки его были покрыты татуировками, удостоверяющими полномочия. Лицо его казалось знакомым. Присмотревшись, Линдсей узнал потомка Майкла Карнассуса. Переведя взгляд на даму, он увидел юную Кицунэ. Волосы острижены, на смуглые руки нанесены белой тушью знаки отличия. -- Полковник Мартин Дембовский, -- представился мужчина. -- Моя стеносестра, капитан Мурасаки Дембовская. -- Канцлер Линдсей. А это -- члены лиги: Абеляр Гомес, Джейн Мюррей, Глен Сцилард, Колин Сцилард, Эмма Мейер и унтер-секретарь Фидель Накамура, дипломатический наблюдатель. Цикады по очереди поклонились. -- Надеюсь, силы ваши не подорваны переменой бактерий, проведенной на борту корабля, -- сказала Мурасаки. Говорила она голосом Кицунэ. -- Только незначительные неудобства. -- Мы вынуждены весьма тщательно заботиться о кожных бактериях стеноматери, -- объяснил полковник. -- Такие значительные площади... Надеюсь, вы понимаете. -- Не могли бы вы представить точные цифры? -- с механистской дотошностью и жадностью до точных данных спросил один из братьев Сцилардов. -- Данные, имеющиеся в Царицыном Кластере, довольно расплывчаты. -- По последним данным, стеномать весит четыреста тысяч восемьсот двенадцать тонн, -- с гордостью ответил полковник. -- Желаете о чем-либо заявить таможенникам? Нет? Тогда следуйте за мной. Проследовав за дембовскианином в спецзал, они оставили там багаж и получили стерильные гостевые кимоно. Затем все босиком поплыли по первому пассажу Дембовской. И пол, и стены, и потолки пещерного комплекса беспошлинных магазинов были покрыты живой плотью. Цикады плыли вперед, боязливо, едва-едва касаясь упругой кожи пальцами ног и со скрытой тоской поглядывая в сторону магазинов, безопасных островков металла и камня. Линдсей, загодя вышколивший своих подопечных, втайне гордился сдержанностью их реакции. Но даже и он, войдя в первый из длинных туннелей, почувствовал позывы к тошноте. Округлая пищеводообразная конструкция отнюдь не способствовала внутреннему спокойствию. Партия погрузилась в открытые сани, движимые перистальтическими толчками мускулатуры пола. Скользкая стена через равные промежутки была оборудована сфинктерными клапанами для ввода предварительно переваренной кашки. Мягко и ненавязчиво светили полупрозрачные пузыри, наполненные чем-то флюоресцирующим. Гомес, сидевший рядом сЛиндсеем, напряженно изучал местную архитектуру. Внимание его было обострено с помощью препарата, известного у цикад как "Зеленый экстаз". -- Они дошли до крайности, -- негромко сказал Гомес. -- Да может ли такое обладать еще и личностью? Чтобы управиться со всем этим мясом, нужен мозжечок не меньше полутонны. -- Глаза его сузились. -- Воображаю, как оно должно себя чувствовать. Клонированный потомок Карнассуса, помещавшийся в переднем отделении саней, тронул пульт управления. Плоть влажно расступилась, и сани понеслись вниз, в широкую, с многорядным движением шахту, прерывавшуюся время от времени просторными площадями и жилыми районами. Мимо проносились конторы и магазины, встроенные во вздутия смуглой, атласной кожи. Повсюду было жарко, пахло надушенным телом. Интимность в промышленном масштабе... Людей попадалось не так уж много--в основном дети, разгуливающие голышом. Сани резко остановились; группа высадилась на покрытую пушком площадку. Сани скользнули по направляющим назад, и Гомес слегка толкнул локтем Линдсея: -- Смотрите, канцлер: стены имеют уши! Стены и вправду имели уши. И глаза. На этом этаже воздух был какой-то другой. Аромат духов здесь просто опьянял. Гомес внезапно почувствовал, как тяжелеют веки, а братья Сциларды, носившие, среди прочего, ленточные наголовники-камеры, сняли их, чтобы промокнуть пот. Джейн Мюррей и Эмма Мейер стали подозрительно озираться. Линдсей вдруг понял, в чем дело: феромоны. Архитектура сексуально возбудилась. Группа проследовала по низкогравитационной пешеходной дорожке. Ее толстая, упругая кожа была сплошь испещрена огромными нескончаемыми завитками папиллярных линий. Потолок же -- для передвижения нa руках -- был покрыт колеблющимся ковром из черных блестящих волос. Очевидно, данный уровень был местной достопримечательностью: здесь от зданий были оставлены лишь каркасы, служащие плоти, как решетки -- плющу. Пышная органика облепила их со всех сторон, мягко, женственно скругляя прямые эвклидовы углы каркасов. Конструкции, выраставшие из пола, изгибались, словно щей лебедей, арками врастая в глянцевитый потолок. Стены домов покрывали ямочки и впадины, влажно-розовые сфинктеры дверей плавно переходили в кожу стен, покрытую нежным, еле заметным пушком. Они остановились на волосяном газоне у большого замысловатого здания. Смуглые стены его блестели мозаикой из кости. -- Ваше жилище, -- объявил полковник. Двустворчатые двери распахнулись на мускулистых петлях, наподобие челюстей, в мощном зевке. Джейн Мюррей, отстав от остальных, замешкалась у входа и взяла Линдсея за руку. -- Мозаика на стенах... Это же зубы! Лицо ее под голубой и аквамариновой цикадной раскраской побледнело. -- В воздухе рассеяны женские феромоны, -- объяснил Линдсей. -- Из-за них вы и нервничаете. Реакция мозжечка, доктор. -- Ревность к стенам...-- Джейн улыбнулась.-- Здесь -- словно в гигантском привате. Несмотря на свою браваду, она явно была напугана. Джейн наверняка предпочла бы этому сомнительному обиталищу любой пользующийся сколь угодно дурной известностью приват в ЦК, какие бы беззакония в нем ни творились. Они ступили за порог. -- Вы делите жилье с двумя группами торговых агентов -- с Диотимы и фемиды, -- но в вашем распоряжении целое крыло. Сюда, пожалуйста. Они последовали за Мурасаки по широкой дорожке из плоских костяных вкраплений. За ребрами потолка глухо стучало одно из бесчисленных сердец Дембовской -- промышленного масштаба кровенапорная станция. Его сдвоенные удары задавали ритм негромкому мелодичному воркованию, доносившемуся из астроидной в стену гортани. Все оборудование в помещении было биомеханическое. Со стен мерцали биржевые мониторы, отражавшие подъемы и падения наиболее популярных механистских акций. Мебель состояла из сформированных со вкусом возвышений; причудливые кровати из плоти были застелены бельем, расписанным под радужные оболочки. Просторный номер был поделен на части татуированными перепончатыми ширмами. Полковник щелкнул по делителю одной из них, и перепонка, сморщившись наподобие глазного века, втянулась в потолок. Затем он вежливо указал на одну из кроватей: -- Вся меблировка -- образцы эрототехнологии нашей стеноматери. К вашим услугам, для полного комфорта и наслаждения. Хотя должен вам сообщить, что стеномать резервирует за собой право на оплодотворение. Эмма Мейер, с опаской присевшая на одну из кроватей, поднялась: -- Прошу прощения? -- Мужские эякуляты, -- сдвинул брови полковник, -- переходят в собственность реципиента. Древнейший принцип женщин. -- О! Понимаю. Мурасаки поджала губы: -- А что, доктор, вы находите это странным? -- Нет, что вы, -- обезоруживающе улыбнулась Мейер. -- Напротив, весьма разумно. -- Все дети, -- с нажимом продолжала дембовски-анка, -- зачатые от мужчин вашей группы, станут полноправными гражданами. Все стенорожденные одинаково любимы. Лично я -- полностью клонированная, но свой пост я получила по заслугам, в любви к матери. Верно, Мартин? Дипломатическая хватка полковника была жестче. Он коротко кивнул. -- Вода в ванных стерильна, содержит минимум органики. Пить можно свободно. Водопровод -- по образцу мочеполовой системы, но жидкость в нем -- не отходы. Гомес был очарован: -- Я как биоконструктор восхищен вашей оригинальной архитектурой. И не только технической изобретательностью, но самой эстетикой! -- И после паузы: -- Успеем ли мы принять ванну до прибытия багажа? В ванне цикады весьма нуждались. Бактериальные перемены не совсем еще утряслись, и при плюс тридцати шести все тело жутко зудело. Отойдя в угол, Линдсей опустил перепончатую перегородку. Тут же темп его изменился. Отделившись от молодых спутников, он зажил в собственном ритме. Ему не нужна была ванна. Старческая кожа уже не могла содержать большой популяции бактерий. Линдсей устало присел на ложе. Он был страшно измотан. Глаза, помимо воли, тускнели. Так, совершенно опустошенный, без единой мысли в голове, сидел он довольно долго. Наконец он пришел в себя, привычно полез в карман и вытащил эмалевый ингалятор. Две добрых понюшки "Зеленого экстаза" снова пробудили интерес к миру. Медленно обводя глазами помещение, он с удивлением остановил взгляд на голубом кимоно. Оно принадлежало Мурасаки, чье тело на фоне кожи было почти незаметно. -- Капитан... Простите, я вас не заметил. -- Я... -- Мурасаки стояла в вежливом молчании. Таких знаменитостей она еще не принимала. -- Я имею приказ... -- Она указала на складку двери в стене. -- Вы хотите меня куда-то отвести? Мои спутники вполне управятся сами. Я к вашим услугам. Он последовал за девушкой в кость и шерсть холла. Здесь она остановилась и провела смуглой ладонью по гладкой коже стены. Под ногами открылся сфинктер, и они мягко упали этажом ниже. Под общежитием располагались подсобные помещения. Слышалось биение артерий, а стены по временам бурлили, словно кишечник. Мерцали биомониторы, окаймленные складками плоти. -- Оздоровительный центр, -- пояснила Мурасаки. -- Для стеноматери, конечно. Здесь есть связь с ее сознанием. Здесь она может говорить с вами -- через меня. Имейте это в виду и не пугайтесь. Повернувшись спиной, она приподняла с шеи волну черных волос и продемонстрировала разъем, выступающий у основания черепа. "Зеленый экстаз" тихонько струился в жилах Линдсея, возбуждая волну подзуживающего любопытства. Это было новейшее средство против скуки, сложное вещество, составляющее биохимическую основу удивления. Приняв достаточную дозу "Зеленого экстаза", человек мог найти бездну интересного в линиях собственной ладони. -- Чудесно, -- в неподдельном восхищении улыбнулся Линдсей. Мурасаки все еще медлила, вопросительно глядя на него. -- Вы уж не взыщите, что я так глазею, -- сказал Линдсей. -- Вы так напоминаете мне вашу мать... -- Господин канцлер, а вы -- правда он? Тот самый Абеляр Линдсей, бывший любовник моей матери? -- Да, мы с Кицунэ были дружны. -- А во мне правда очень много от нее? -- Клоны -- самостоятельные люди, -- мягко сказал Линдсей. -- Когда-то, в Совете Колец, у меня была семья. Мои согенетики -- то есть дети -- были клонами. И я любил их. -- Не думайте, что я -- просто кусок стены. Клетки стены бедны хромосомами. Химерные бластомы... Стена не совсем человечна, не как изначальная плоть Кицунэ. Или моя. -- Она испытующе заглянула в его глаза. -- Вы не против начать с разговора со мной? Я вас не утомляю? -- Вовсе нет. -- Прежде мы, стенорожденные, сталкивались с препятствиями. Некоторые иностранцы считали нас монстрами. -- Она вздохнула. -- А мы, скорее, немного скучноваты. -- Вы полагаете? -- сочувственно спросил он. -- Вот в Царицыном Кластере не так. Там же так весело и интересно, да? Постоянно что-то происходит. Пираты. Постлюди. Перебежчики. Инвесторы. Я иногда смотрю фильмы. А как мне нравится ваша одежда! -- Она гораздо красивее на расстоянии, -- улыбнулся Линдсей. -- Цикады одеваются по социальному положению. Иногда процесс занимает не один час. -- Вы просто предубеждены, господин канцлер Линдсей. Недаром вы изобрели раздевание в обществе. Линдсей моргнул. Что же это такое?! Теперь он никогда и нигде не избавится от этого ярлыка?! -- Я видела в пьесе, -- пояснила девушка. -- "Интрасолар" из Голдрейха приезжал на гастроли. Играли "Жалость, к тварям земным" Фернанда Феттерлинга. Там герой в кульминационный момент срывает с себя одежду. Линдсей был огорчен и раздосадован. С тех пор как Феттерлинг сделался дзенским серотонистом, его пьесы вконец утратили былую энергию. Он рассказал бы об этом девушке, но слишком уж жаль было Феттерлинга. Что за трагическая судьба! По политическим причинам Феттерлинг долгие годы оставался неличностью, и Линдсей не осуждал драматурга, выбравшего покой за любую цену. -- В наши дни это не очень принято, -- сказал он. -- Утратило всякий смысл. Порой люди раздеваются лишь для расстановки акцентов в беседе. -- Я думала, это чудесно... Хотя на Дембовской обнаженность почти ничего не значит... Но не мне рассказывать вам о пьесах. Ведь это вы создали "Кабуки Интрасолар"? -- Не я. Федор Рюмин. -- Кто это? -- Блестящий драматург. Он умер несколько лет назад. -- Он был очень старый? -- Предельно. Даже старше меня. -- Ох, извините, -- смутилась она. -- Мне уже пора. Вам и стеноматери многое нужно обсудить. -- Она прижала ладонь к стене позади нее и снова обратилась к нему: -- Спасибо, что вы были ко мне снисходительны. Это очень большая честь для меня. Из стены выросло щупальце плоти. Плоское утолщение на его конце коснулось шеи девушки. Подняв волосы, она соединила щупальце с разъемом. Лицо ее мгновенно расслабилось. Ноги девушки подкосились, она начала медленно опускаться на пол, но подключившаяся Кицунэ успела ее подхватить. Тело коротко встрепенулось в судороге обратной связи, затем Кицунэ выпрямила его и огладила ладонями предплечья. Лицо снова обрело выразительность, а тело -- грациозность. Старая, свирепая жизненная энергия словно бы электризовала его. Только глаза были мертвы. -- Привет, Кицунэ. -- Тебе нравится это тело, дорогой? -- Она блаженно потянулась. -- Ничто не возвращает воспоминания так, как это. Быть совсем юной женщиной... Как ты называешь себя теперь? -- Абеляр Линдсей. Канцлер Космоситета метасистем Царицына Кластера, отдел системы Юпитера. -- И еще арбитр лиги Жизнелюбивых? -- Положение в общественных клубах не дает никаких законных прав, -- улыбнулся Линдсей. -- Ну, этого положения достаточно, чтобы привлечь сюда перебежчика из Союза старателей... Она назвалась Верой Константин. И это имя столько для тебя значит, что ты сам приехал сюда? -- Приехал, -- пожал плечами Линдсей. -- Дочь старого врага? И согенетик давно умершей женщины, чьего имени я не помню? -- Вера Келланд. -- А ты помнишь его хорошо... Может, даже лучше наших с тобой отношений? -- Они у нас были разные, Кицунэ. Я помню нашу молодость в Дзайбацу, хотя не так хорошо, как хотелось бы. Я помню те тридцать лет на Дембовской, когда я сторонился тебя из-за твоего превращения и потерянной жены. -- Стоило мне нажать, и ты не устоял бы передо мной, в какой бы форме я ни была. Все эти тридцать лет я только дразнила тебя. -- С тех пор я изменился. Теперь на меня нажимают другие вещи. -- Но и форма у меня теперь лучше. Совсем как старая. -- Движением плеч она сбросила кимоно с тела девушки. -- Ну что, попробуем? В память о былых временах. Линдсей приблизился к телу и медленно провел сморщенной ладонью по ее боку. -- Просто прекрасно. -- Оно твое. Наслаждайся. Со вздохом Линдсей провел по щупальцеобразному отростку, прилипшему к затылку девушки. -- Во время дуэли с Константином на меня тоже устанавливали нечто подобное. При передаче по проводам многое теряется. Ты не ощутишь того же, Кицунэ. Все будет не так, как раньше. -- Как раньше? -- Она громко захохотала. Рот открывался, но лицо почти не двигалось. -- Я так давно вышла за эти рамки, что забыла их. -- Ну хорошо. Но и я не смогу ощущать того же. -- Отступив назад, он опустился на пол. -- Если тебя это утешит, я все еще к тебе что-то чувствую. Несмотря на годы и перемены. Я не могу выразить этого в словах. Но то, что было между нами, и не требовало слов. Она подобрала с пола кимоно. -- У тех, кто тратит время на поиск слов, никогда не хватает времени жить. Несколько секунд прошли в обоюдном молчании. Она оделась и села с ним рядом. -- А как Майкл Карнассус? -- спросил наконец Линдсей. -- Хорошо. С каждым омоложением мы исправляем все больше повреждений от "облома". Сейчас он часто покидает Экстратеррариум, все надольше и надольше. В моих коридорах он чувствует себя в безопасности. Теперь он даже может говорить. -- Я рад за него. -- Наверное, он любит меня. -- Что ж, этого нельзя не принять во внимание. -- Иногда я думаю, сколько же выгод из него извлекла, и чувствую такую странную теплоту... Лучшая сделка моей жизни. Он был так чудесно податлив... Пусть даже теперь он бесполезен; всякий раз при виде него я ощущаю настоящее удовлетворение. Я решила, что никогда его не оставлю. -- Очень хорошо. -- Для механиста своих дней он был очень одарен. Посол к инопланетянам и должен был быть из лучших. Здесь у него много детей -- согенетиков -- и все более чем удовлетворительны. -- Я это заметил, когда встретился с полковником Мартином Дембовски. Весьма способный офицер. -- Правда? -- Молод, конечно, -- рассудительно сказал Линдсей, -- но от этого никуда не денешься. -- Да. А эта балаболка, -- тело ткнуло пальцем в собственную грудь, -- еще моложе. Всего девятнадцать. Но мои стенорожденные должны расти быстро. Я хочу сделать Дембовскую своим генетическим гнездом. Все прочие должны уйти. Включая твою подружку-шейпера из Союза старателей. -- Ради тебя я заберу ее. -- Это ловушка, Абеляр. У детей Константина нет причин для любви к тебе. Не доверяй ей. Она, как и Карнассус, жила с пришельцами. И это не прошло бесследно. -- Говоря честно, мне просто любопытно, -- улыбнулся он. -- Возможно, это наркотик... -- Наркотик? Но это не твой излюбленный когда-то вазопрессин. Иначе у тебя было бы лучше с памятью. -- "Зеленый экстаз", Кицунэ. У меня имеются вполне определенные долгосрочные планы... А "Зеленый экстаз" поддерживает к ним интерес. -- Терраформинг... -- Да. Проблема, понимаешь ли, во времени и масштабе. А долго поддерживать фанатизм -- тяжело. Без "Зеленого экстаза" разум разъедает фантастическое, низводя его до будничного. -- Понимаю. Твое фантастическое, мое экстатическое... Деторождение -- это просто чудо. -- Дарить миру новую жизнь... Это таинство. Истинно пригожинское событие. -- Ты, должно быть, устал, дорогой. Я довела тебя до цикадских банальностей. -- Извини, -- улыбнулся Линдсей. -- Живешь с ними -- привыкаешь. -- Вы с Уэллспрингом устроили отличную витрину. Оба вы -- умеете поговорить. Уверена, лекции ты можешь читать часами. Или целыми днями. Но -- века? Линдсей рассмеялся: -- Иногда кажется просто анекдотичным, да? Двое бродяг, объявших предел пределов. Уэллспринг, полагаю, искренне верит. А я... Я стараюсь. -- Возможно, он полагает, что это ты веришь... -- Возможно. И то и другое. -- Линдсей намотал прядь своих длинных волос на стальные пальцы. -- Когда уходят мечты, постгуманизм приобретает определенную привлекательность. Существование четырех уровней сложности доказано математически. Я видел уравнения. -- Ты уж уволь меня, пожалуйста. Не настолько мы стары, чтобы обсуждать уравнения. Слова ее проскользнули куда-то мимо. Под влиянием "Зеленого экстаза" мозг Линдсея на секунду поддался очарованию математики, чистейшего из интеллектуальных наслаждений. В нормальном своем состоянии, невзирая, на годы учебы, он воспринимал эти формулы как головоломное, почти непостижимое нагромождение символов. В "Зеленом экстазе" же он объял их разом, хотя после мог вспомнить лишь ослепительное наслаждение понимания. Чувство это было близко к вере. Через несколько долгих секунд он вырвался из плена. -- Извини, Кицунэ. Что ты сказала? -- Помнишь, Абеляр... Когда-то я говорила, что экстаз -- это лучше, чем быть Богом. -- Помню. -- Я была не права, дорогой. Быть Богом -- гораздо лучше. Не доверяя Вере, Кицунэ и поселила ее соответственно. Молодая шейперская клан-дама уже несколько недель пребывала под домашним арестом. Номер ее был трехкомнатной камерой из камня и железа, вне вселенских объятий Кицунэ. Сидя у включенного биржевого монитора, она изучала поток сделок в трехмерной сетке. Раньше она никогда не играла на бирже, но Абеляр Гомес, любезный молодой цикада, снабдил ее для времяпрепровождения финансами. Не придумав лучших занятий, она применила к рыночным циркуляциям принципы атмосферной динамики, освоенные на Фомальгауте IV. Что самое странное, получилось. Это приносило доход. Дверь отперли и отодвинули. В номер вошел старик, высокий и худощавый, что подчеркивала одежда цикад -- длинное пальто, темные брюки с разрезами и драгоценные перстни поверх белых перчаток. Морщинистое лицо, борода, серебряный венец из листьев, стягивающий седые, до плеч, волосы... Поднявшись с кресла, Вера поклонилась, изобразив по-цикадски реверанс: -- Добро пожаловать, господин канцлер. Линдсей оглядел камеру, выразительные брови его удивленно приподнялись. Что-то в комнате -- не она, но что-то -- встревожило его. Тут же и сама она почувствовала и поняла: снова присутствие. Невольно, понимая умом всю бесполезность этого, она быстро оглянулась в поисках. Что-то, мелькнув в уголке глаза, тут же исчезло. Улыбнувшись ей, Линдсей продолжал обшаривать взглядом помещение. Ей не хотелось рассказывать ему о присутствии. Через некоторое время он оставит поиски, как и все до него. -- Спасибо, -- сказал он с запозданием. -- Уверен, у вас все в порядке, госпожа доктор-капитан. -- Ваши друзья, унтер-секретарь Накамура и доктор Гомес, были очень внимательны ко мне. Благодарю вас за записи и подарки. -- Не стоит благодарности. Внезапно ею овладел испуг: а вдруг она его разочаровала? Он ведь не видел ее пятнадцать лет, с самой дуэли. Тогда ей было всего двенадцать. Конечно, и скулы Веры Келланд, и ямочки на подбородке -- сохранились, но время изменило ее, да и генотип был нечист -- она ведь не полный клон... Кимоно безжалостно обнажило все перемены, следствие лет, проведенных, у инопланетян. Шею уродовали два полукруглых жаберных отверстия, а кожа сохранила специфический восковой оттенок. В посольстве на Фомальгауте она несколько лет провела в воде. А серые глаза Линдсея все еще шарили по комнате. Да, он чувствует всепроникающий ужас присутствия. Рано или поздно он сочтет источником этого чувства ее, и тогда не останется никаких надежд на его расположение. -- Сожалею, что дела не удалось решить скорее, -- рассеянно сказал он. -- В делах перебежчиков спешка только вредит. Вот, решила она, завуалированный намек на судьбу Норы Мавридес. При этой мысли по спине ее пробежал холодок. -- Я понимаю, господин канцлер. Клан Константинов не давал Вере официального одобрения -- чтобы избежать осуждения остальных на Совете Колец. Жизнь на Союзе старателей стала трудной: с потерей статуса столицы там началась жестокая борьба за остатки власти и интенсивный поиск козлов отпущения. И члены клана Константинов подходили для роли жертв как нельзя лучше. Когда-то она была любимицей основателя клана, что выражалось во множестве подарков и неослабном внимании Константина. С тех пор клану несколько раз крупно не везло. Филип Константин поставил свое будущее на возможность убить Линдсея -- и проиграл. Клан вложил слишком многое в Верину должность посланника, но она не привезла с Фомальгаута ожидаемых богатств. Вдобавок еще изменилась, что встревожило всех: Теперь ей можно было рискнуть. Исчерпав свое могущество, клан продолжал жить в ужасе перед Линдсеем. Он не только выжил после дуэли, но вернулся еще более могущественным, чем до нее. Он казался Константинам каким-то непобедимым гигантом. Но ожидаемого нападения так и не последовало. Стало ясно, что и он не без слабостей. Через нее клан решил сыграть. На его любви к Вере Келланд либо на его вине перед ней. То была последняя и самая отчаянная игра. В случае удачи -- убежище. Или месть. Или -- и то и другое. -- Но отчего -- ко мне? -- поинтересовался он. -- Есть и другие места. Механисты не так страшны, как их малюют на Совете Колец. -- Механисты обратили бы нас против нашего народа. Они раскололи бы наш клан. Нет. Царицын Кластер лучше всего. Убежище под сенью Матки... Если только вы не будете против нас. -- Понимаю, -- Линдсей улыбнулся. -- Мои друзья не доверяют вам. Мы же, собственно говоря, ничего на вас не выигрываем. ЦК и так кишмя кишит перебежчиками. Клан ваш не разделяет идеологии постгуманизма. Что еще хуже -- многие в ЦК ненавидят фамилию Константин. Бывшие пацифисты, катаклисты и так далее. Словом, затруднения вам понятны. -- Но те времена прошли, господин канцлер. Мы никому не хотим зла. Линдсей прикрыл глаза. -- Заверениями можно обмениваться до тех пор, пока солнце не взорвется. -- Похоже, он кого-то цитировал. -- И все равно никто никого не убедит. Либо мы верим друг другу, либо нет. Такая прямота возбуждала дурные предчувствия. Вера не знала, что сказать. -- Я привезла вам подарок. -- Молчать дальше было уже неловко. -- Старинную фамильную драгоценность. Она пересекла узкую камеру и подняла с пола прямоугольную проволочную клетку, накрытую персикового цвета бархатом. Подняв драпировку, она показала ему сокровище клана -- белую лабораторную крысу. Зверек бегал по клетке, переставляя лапки с какой-то неестественной, раз за разом повторяющейся точностью. -- Эта красавица одна из первых получила физическое бессмертие. На ней проводили лабораторную проверку процедуры более трехсот лет назад. -- Вы очень щедры. С этими словами Линдсей поднял клетку и принялся рассматривать крысу. Та, с возрастом совершенно утратив способность к обучению, вела себя абсолютно механически. Подрагивания мордочки и даже движения глаз полностью подчинялись давным-давно заученной схеме. Старик внимательно разглядывал зверька. Вера понимала, что никакой реакции он не добьется. Во влажных красных глазках крысы не было ничего, ни малейшего проблеска звериной настороженности. -- Она когда-нибудь выходила из клетки? -- Нет, господин канцлер. Веками. Она слишком ценна. Линдсей отворил клетку. Привычная повседневная рутина зверька рассыпалась на части. Крыса спряталась за стальной трубкой -- поилкой, подвижные мохнатые лапки ее мелко дрожали. Линдсей поднес к дверце руку в перчатке, пошевелил пальцами. -- Не бойся, -- серьезно сказал он крысе, -- здесь -- целый мир. Некий древний, почти забытый рефлекс ударил крысе в голову. С визгом кинулась она через всю клетку к руке Линдсея, яростно, конвульсивно вцепившись в нее когтями и зубами. Вера прыгнула вперед, испуганная его поступком, ужасаясь реакции крысы. Отстранив ее, Линдсей поднял руку, с жалостью разглядывая разъяренное животное. Под рваной перчаткой поблескивали медью и вороненой сталью соты сенсоров протеза. Мягко и уверенно он подхватил крысу, следя, чтобы она не сломала себе зубы. -- Тюрьма укоренилась в ее сознании. Много понадобится времени, чтобы перед ее глазами не стояли больше прутья решетки -- Он улыбнулся. -- К счастью, времени у нас более чем достаточно. Крыса прекратила борьбу. Она тяжело дышала в мучительной судороге некоего животного прозрения. Линдсей осторожно посадил ее на столик рядом с биржевым монитором. Зверек с усилием поднялся на тонкие розовые лапки и возбужденно засеменил, повторяя контуры клетки. -- Она не может измениться, -- объяснила Вера. -- Иссякла способность к обучению. -- Вздор, -- возразил Линдсей. -- Просто ей нужен пригожинский скачок к новому типу поведения. Спокойная уверенность Линдсея в своей идеологии внушала страх. Вероятно, это отразилось на лице Веры. Линдсей сдернул с руки разорванную перчатку. -- Нельзя терять надежды, -- сказал он. -- Надеяться нужно всегда. -- Долгие годы мы надеялись исцелить Филипа Константина. Теперь-то мы знаем... Мы готовы отдать его в ваши руки. В уплату за безопасный переезд. Линдсей серьезно взглянул на нее: -- Это жестоко. -- Он был вашим врагом. Мы хотим искупить... -- Я предпочел бы не его, а вас. Значит, он еще помнит Веру Келланд! -- Но не заблуждайтесь. Я не предлагаю вам истинного вознаграждения. Когда-нибудь падет и Царицын Кластер. Нации в нашу эру недолговечны. Долговечен только народ, только замыслы и надежды... Я могу предложить только то, что имею. Безопасности у меня нет. Есть свобода. -- Постгуманизм, -- проговорила она. -- Ваша государственная идеология. Конечно же, мы адаптируемся. -- Я полагал, у вас есть собственные убеждения. Вы -- галактистка. Пальцы ее невольно коснулись одной из жаберных щелей. -- Политике меня научило пребывание в обзорной сфере. На Фомальгауте. В посольстве. -- Она помолчала. -- Жизнь там изменила меня больше, чем вы думаете... Кое-что я просто не могу объяснить. -- В комнате что-то есть, -- сказал он. Вера застыла. -- Да, -- пробормотала она. -- Вы чувствуете? Большинство просто не замечает. -- Что это? Нечто с Фомальгаута? От газовых пузырей? -- Они ничего об этом не знают. -- Но вы -- знаете. Расскажите. Отступать было поздно. -- Впервые я заметила это еще в посольстве, -- неохотно начала Вера. -- Посольство плавало в атмосфере Фомальгаута-четвертого, газового гиганта, похожего на Юпитер... Нам приходилось жить в воде, чтобы вынести гравитацию. Мы были собраны в кучу, и шейперы и механисты; все в одном посольстве, иного выбора не было. Все менялось, и мы изменились. Прибыли Инвесторы, чтобы отвезти механистов обратно в Схизматрицу... Я думаю, присутствие было на борту корабля. С тех пор присутствие со мной. -- Оно реально? -- спросил Линдсей. -- Думаю, да. Иногда я почти вижу его. Что-то мелькает... Нечто такое, зеркальной окраски. -- А что сказали Инвесторы? -- Все отрицали. Сказали, что я заблуждаюсь. -- Она запнулась. -- Не они последние так говорили. Ей не хотелось с ходу рассказывать обо всем, но бремя заметно полегчало. Она смотрела на Линдсея, осмелившись надеяться. -- Значит, это чужак, -- сказал он. -- Не принадлежащий ни к одному из девятнадцати известных видов. -- Вы верите мне. Вы полагаете, что это -- существует. -- Нужно верить друг другу, -- сказал Линдсей. -- Так легче жить. -- Он внимательно, точно проверяя работу глаз, осмотрел комнату. -- Выманить бы его наружу... -- Не выйдет. Уж поверьте, я много раз пробовала. -- Здесь не следует пробовать. Любое проявление встревожит Кицунэ. Она чувствует себя в этом мире уютно и безопасно. Нужно считаться с ее чувствами. Его искренность поражала. Раньше Вере не приходило в голову, что тюремщица ее может что-то чувствовать и что кто-то способен воспринимать эту титаническую груду плоти как личность. Линдсей подхватил громко, отчаянно заверещавшую крысу и оглядел ее с таким бесхитростным интересом, что Вера, не успев опомниться, почувствовала жалость к нему, порыв обнять, защитить... Чувство это удивляло и в то же время приятно согревало. -- Мы скоро уезжаем, -- сказал он. -- Ты поедешь с нами. Он спрятал крысу в карман длинного пальто. Та даже не шелохнулась. История Схизматрицы была долгой, мучительной хроникой перемен. Население выросло до девяти миллиардов. Власть над Советом Колец выскользнула из дрожащих рук одурманенных наркотиками дзенских серотонистов. После сорока лет их царствования новые идеологи шейперов схватились за агрессивные планы пророков галактизма. Новая вера распространялась медленно. Она была рождена в "межзвездных посольствах, где посланники выходили за рамки человеческого, чтобы осознать образ жизни инопланетян. Ныне пророки галактизма были готовы полностью отбросить человеческое ради достижения галактического сознания, в котором примитивная верность собственному виду устареет и отомрет. Политика разрядки вновь рассыпалась в прах. Механисты не на жизнь, а на смерть бились с шейперами за благосклонность чужаков. Из девятнадцати инопланетных рас лишь пять выказали хоть какую-то заинтересованность в более близких отношениях с человечеством. Процессоры с Хондрульного Облака были готовы прибыть, но лишь при условии, что Венеру раздробят на атомы для лучшего переваривания. Нервнокоралловые водоплавы выразили осторожный интерес к вторжению на Землю, но это означало бы нарушение священной традиции Интердикта. Культурные призраки с охотой присоединились бы к любым, кто ухитрится выдержать их общество, однако же эффект, оказанный ими на дипкорпус Схизматрицы, поверг всех в полный ужас. Самыми многообещающими оставались газовые пузыри с Фомальгаута. Изучение их "языка" затянулось на несколько десятилетий. Язык их точнее всего мог быть описан как комплекс неустойчивых состояний атмосферы. Как только настоящий контакт был установлен, дело пошло быстрее. Фомальгаут был гигантской звездой с обширным поясом астероидов, богатых тяжелыми металлами. Для пузырей пояс никакой ценности не представлял -- космические путешествия им не нравились. Однако они заинтересовались Юпитером и замышляли засеять его аэропланктоном. Инвесторы соглашались организовать перевозки, хотя даже их громадины-корабли могли нести зараз лишь жалкую горстку хирургически уплощенных пузырей. Спор заварился на десятилетия. У механистов имелась своя галактическая группировка, тужившаяся овладеть головоломной физикой зловещих налетчиков. Те, как и Инвесторы, обладали технологией сверхсветовых перелетов. Инвесторы не прочь были продать свой секрет, но цену запрашивали несусветную. Налетчики издевались над людьми, но иногда ими овладевали приступы болтливости... Движение людей в ближайший спиральный рукав галактики казалось неизбежным. Одна из двух стратегий должна была оказаться успешной -- либо дипломатические ухищрения шейперов, либо механистский целенаправленный штурм проблемы межзвездных перелетов. Но добиться успеха по силам было лишь этим главным группировкам -- более мелким недоставало финансов, опытных профессионалов и дипломатического веса. Новое напряженное противостояние двух сверхсил обрело форму. Тем временем личинки пузырей в своих яйцеобразных космических кораблях усердно исследовали околосолнечное пространство, а мелкие группы шейперских и механистских ренегатов картографировали богатства Фомальгаута. Ни пузыри, ни люди уже не удовлетворялись одной звездной системой. Крах разрядки воскресил старую вражду. Разгорелись пограничные войны, и Инвесторы на сей раз не решились их сдерживать. Как грибы росли новые -- одна эксцентричней другой -- группировки, возглавляемые вернувшимися дипломатами. К плотоядам, коронасферикам и в Армию вирусов охотно шли рекруты из низов. Вращался калейдоскоп истории, вращался быстрее и быстрее, приближаясь к некоему немыслимому крещендо. Узоры в нем складывались, деформировались -- и разлетались на часта, и каждый отблеск был человеческой жизнью. Народная Корпоративная Республика Царицын Кластер 13.01.54 Семьдесят лет богатства и стабильности миновали. Царицын Кластер вплотную приблизился к катастрофе. Для разработки программы преодоления кризиса элита лиги Жизнелюбивых собралась на тайное совещание. Аквамариновый приват, цитадель, жизнелюбов, был надежно защищен от чего угодно. Все стены зала были покрыты мозаичными изображениями Европы, спутника Юпитера: яркая, словно исцарапанная граблями почва в снежно-белых и смугло-оранжевых тонах, синева и индиго внутренних морей... Над полировкой стола заседаний висел глобус Европы, вокруг которого, на орбитах из серебряной проволоки, тихонько тикали ювелирной работы спутники лиги Жизнелюбивых. Канцлер Абеляр Гомес, бодрый восьмидесятипятилетний мужчина, взял на себя управление делами лиги. Главными соратниками Гомеса были: профессор Глен Сцилард, советник Матки Фидель Накамура и нынешняя его супруга, Джейн Мюррей, менеджер проекта. На дальнем конце стола сидел Почетный канцлер Абеляр Линдсей. Морщинистое лицо старого визионера лучилось добродушной, насмешливой улыбкой, вызванной большой дозой "Зеленого экстаза". Гомес постучал по столу, призывая собрание к порядку. Наступила тишина, нарушаемая лишь громким попискиванием старой крысы, обосновавшейся на плече Линдсея. -- Извините, -- пробормотал Линдсей, пряча крысу в карман. -- Фидель, -- начал собрание Гомес, -- твой доклад? -- Подтверждаю, господин канцлер. Матка исчезла. Все застонали. -- Бегство или похищение? -- резко спросил Гомес. Накамура утер пот со лба. -- Ее забрал Уэллспринг; только он знает ответ. Мои коллеги-советники, мягко говоря, взволнованы. Координатор созвал псов. Он даже тигров вытащил из нафталина. Уэллспринг в розыске как государственный изменник. Не успокоятся, пока не возьмут. -- Или пока ЦК не рухнет, -- добавил Гомес. Все помрачнели. -- Тигры... Громадные машины. Могут вспороть эту стену, как лист бумаги. Нам нельзя собираться снова, пока не вооружимся и не установим охранные системы. Слово взял Сцилард: -- Наши псы прослеживают выходы из этого модуля. Я -- за поголовную проверку на лояльность. Мы можем очистить свой пригород от носителей недружественных идеологий и сделать его нашим бастионом, когда Кластер распадется. -- Крутенько, -- заметила Джейн Мюррей. -- Тут уж -- либо мы, либо они, -- ответил Сцилард. -- Как только эта новость распространится, в других группировках начнутся суды Линча, захват укрепленных позиции и отчуждение собственности диссидентов. Грядет анархия. Придется обороняться. -- А что там с нашими союзниками? -- спросил Гомес. -- Согласно данным от наших сторонников в Полиуглеродной лиге, -- заговорил Накамура, -- объявление о перевороте Уэллспринга должно совпасть с первым взрывом астероида на Марсе, это -- утро 04.14.54... Распад ЦК -- вопрос нескольких недель. Большинство беженцев из Царицына Кластера отправятся к Марсу. Там, на орбите, Уэллспринг держит Матку. Править будет он. Новый Терраформинг-Кластер будет сугубо придерживаться идеологии постгуманизма. -- Механисты с шейперами разорвут ЦК на части, -- сказала Джейн Мюррей. -- И это разрушение выгодно для нашей философии. Это, друзья, государственная измена. Меня тошнит. -- Люди живут дольше, чем нации, -- мягко заметил Линдсей, дышавший не по-человечески ровно: внутренними органами его управляла механистская биокираса. -- ЦК обречен. Никакие псы и чистки его не спасут без Матки. Здесь для нас все кончено. -- Почетный канцлер прав, -- сказал Гомес. -- И нам следует решить, куда мы направимся дальше. Присоединимся к Полиуглеродной лиге, чтобы жить около Марса, под сенью Матки? Или же двинемся к Европе, чтобы претворять в жизнь наши планы? -- Я -- за Марс, -- сказал Накамура. -- В нынешней обстановке постгуманизму понадобится любая доступная поддержка. Дело требует солидарности. -- Солидарности? Скорее уж флюидарности, -- возразил Линдсей. Собравшись с силами, он сел прямо. -- В конце концов, что такое одна Матка? Существуют инопланетяне и кроме нее. Когда-нибудь постгуманизму потребуется собственная орбита. Отчего бы не подыскать ее сейчас? Во время общего спора Гомес, полуприкрыв глаза, задумчиво следил за старым своим наставником. Боль старых ран... Он никак не мог забыть своего долгого брака с любимицей Линдсея, Верой Константин. Слишком много теней было тогда между ним и Верой. И однажды эти тени рассеялись. Это произошло, когда она призналась, что хотела раньше убить Линдсея. Линдсей не принимал никаких мер самозащиты, и возможностей предоставлялось множество, но почему-то ей всегда казалось, что момент еще не настал. Шли годы, убежденность ее ослабла, похороненная под ворохом повседневных дел. Настал день, и она поняла, что не сможет этого сделать. И все рассказала Гомесу -- она ему верила. Они любили друг друга. Гомес отвлек ее от мести. Она приняла постгуманизм. И даже клан ее изменил свои взгляды -- теперь Константины были пионерами лиги Жизнелюбивых, работали в окрестностях Европы. Но годы взяли свое. Время имеет обыкновение обращать страсть в работу. У Гомеса было все, чего он желал. У него была мечта. Он жил и дышал мечтою и работал на ее бюджет. И потерял Веру -- между ними оставалась еще одна тень. Вера так и не поправилась окончательно. Год за годом она упорно настаивала на том, что ее преследует некое инопланетное присутствие. Очевидно, это приходило и уходило с переменами в настроении: много дней подряд она могла быть приветливой и веселой, убежденная, что оно "куда-то ушло", но затем Гомес находил ее мрачной и замкнутой, уверенной, что оно вернулось. Линдсей п