у  вас  нет препятствий для
настоящего, совсем не призрачного счастья. Оно всегда лежит на очень простой
дороге, его не встретишь на путях необычных!
     И, оставив свою юную спутницу в обществе лейтенанта любоваться четырьмя
звездами Южного Креста над океаном, леди Эмили поспешила к себе.
     Проходя мимо  одной из кают, она услышала свое имя, произнесенное тихо,
с  мольбой и волнением.  У чуть приоткрытой  двери,  спрятавшись  за  кисеей
занавески, стояла Доротея Ченни.
     -- Умоляю  вас, синьора, выслушайте  меня! Я ведь ни в чем не  виновата
перед вами!
     -- Приходите ко мне  в каюту, -- так  же тихо  ответила леди Эмили.  --
Против вас в моем сердце нет никакого зла...
     --  Сядьте,  Дороти, и успокойтесь, -- приветливо встретила она молодую
женщину, когда  та, войдя  через несколько минут в каюту, сделала  движение,
чтобы упасть на колени.
     -- О синьора, я  совсем перестала понимать, что творится кругом!  С тех
пор, как Джакомо  привез нас  из  Италии,  у меня  на  сердце лежит  большая
тяжесть, но я ждала лучшего и верила тому, что Джакомо говорил мне. Теперь я
совсем перестала понимать, что он замыслил.
     Едва ли я способна утешить вас, Доротея. Вы связали свою жизнь с низким
негодяем.
     -- Синьора, раньше, в Италии, когда он был  простым  моряком, а я  едва
умела писать, мы любили друг друга. Я была  счастлива,  когда он приходил  в
маленький  рыбачий домик, где мы  жили с  матерью.  Потом он ушел в море  на
шхуне  Бернардито и привозил  мне такие  подарки, что  все  девушки на нашей
улице умирали от зависти! Когда  в Сорренто узнали, что Бернардито и Джакомо
утонули на "Черной стреле" в далеких водах,  ко мне сватались рыбаки-соседи,
но я  не  верила в  смерть  Джакомо и ждала его больше  года. И он пришел за
мной,  пришел  ночью, когда вся  наша деревушка близ Сорренто  спала. Он был
одет, как знатный синьор, и приказал называть  его другим именем. Я долго не
могла даже запомнить это имя и просто звала его "Фредерик".
     "Я увезу их --  и  Доротею и Антони,  -- сказал  он моей матери,  --  в
другую страну,  но никто не должен знать моего  прошлого.  Одно неосторожное
слово  погубит нас..."  И мы приехали в Англию  на его  собственном  большом
корабле и поселились в предместье Бультона.  Джакомо часто навещал нас и был
со мною  ласков  и  добр.  Моего  брата Антони,  которому  тогда исполнилось
тринадцать лет, он сделал грумом и перевез в свой дом в Ченсфильде, а я одна
осталась  в  бультонском  предместье  и  каждый  вечер  ждала Фредерико.  Он
повторял, что любит нас, но я-то чувствовала, что  мы нужны ему для чего-то;
а вот для чего -- не понимала!..  Антони по-прежнему оставался в Ченсфильде,
а меня  Джакомо увез в Париж, когда я сказала ему, что  скоро стану матерью.
Он тогда так обрадовался!..
     Я  уже раньше знала, что у него есть жена в замке, но  он говорил  мне,
что  вы -- не настоящая жена. В Париже  Джакомо объявил мне, что если  у нас
родится сын, то  ради счастья  ребенка нужно будет выдавать его перед людьми
за сына  женщины  в  замке,  то есть за  вашего сына, леди.  А мне  приказал
называться только кормилицей собственного мальчика! Я не смела противоречить
Джакомо... Ему нельзя противоречить, леди!.. Вскоре я  родила Чарльза. Перед
этим  вы  тоже приехали  в Париж, и  после моих родов мы втроем вернулись на
пакетботе в Англию. Я поняла: поездка во Францию должна была скрыть от слуг,
что не жена его, а я произвела на свет ребенка.
     После того как пастор Томас крестил в замке моего Чарльза, я проплакала
много ночей:  ведь патер и все  люди называли  вас  его матерью, и так  было
записано в бумагах Чарли. А я -- я только кормилица...
     Джакомо больше собственной  жизни  любит нашего мальчика. Он так  много
забавляется с  ним и раньше так хорошо говорил мне про будущее нашего  сына!
Он хочет, чтобы мальчик был большим лордом,  епископом или министром, и люди
кланялись бы ему, сыну английского виконта, а не пирата Джакомо Грелли!
     -- Довольно,  Доротея,  --  устало произнесла леди  Эмили.  --  Все эти
подробности  я  знаю  так же  хорошо,  как  и вы.  Мне  тяжело  и  неприятно
вспоминать их. Какая новая забота привела вас ко мне?
     -- Я вас понимаю, синьора! Я давно поняла, что вы ненавидите Джакомо, а
он боится вас. Но вы никогда не делали зла ни мне,

     ни моему бедному ребенку, и втайне я жалела  вас... Когда я узнала, что
у  вас и у  меня  одна вера  и видела вас на  коленях  перед мадонной, я еще
больше стала жалеть  вас. Меня тревожит, что Джакомо переменил и веру вместе
с именем.
     -- Доротея, я уже просила  вас: расскажите о ваших  последних горестях!
Старое я знаю и ничем не могу помочь вам.
     -- Синьора! Когда "Орион" прибыл в Бультон, Джакомо сказал мне, что  мы
пойдем в плавание к дальнему острову и вернемся уже без вас.
     -- Без меня? Какая же судьба ожидает меня в этом плавании?
     -- Этого  он не говорил мне, но обещал, что после возвращения с острова
он женится на мне и Чарли будет говорить мне "мама".
     -- Так почему же вы решили открыть мне эту тайну?
     Лицо  Доротеи  стало злым.  Она положила подбородок на сжатые  кулаки и
зашептала со страстью и волнением:
     -- Я вижу, что он обманывает не только вас, но и меня. Леди Стенфорд...
эта злая, гордая леди -- вот кто должен стать виконтессой Ченсфильд...
     -- Откуда вы это знаете?
     -- Ночью я подслушала  их... Он  целовал  ее  и называл... будущей леди
Райленд...
     -- Так  послушайте моего совета, Доротея. Я не могу открыть вам причин,
почему  вынуждена   молчать   и  даже  помогать  вашему  Джакомо  держать  в
заблуждении целый город, но есть высшая  справедливость, и она  не допустит,
чтобы этот  обман  продолжался долго.  Знайте, что  Джакомо  Грелли рано или
поздно будет передан  в руки палача. Но  ребенок ни в чем не виноват. И если
вы  хотите,  Доротея,  чтобы  он вырос  честным человеком, то бегите с вашим
ребенком из-под крова Джакомо Грелли.
     --  Господь с  вами, синьора! Нет, вы совсем не  знаете Джакомо!  Да он
отыщет меня на дне вот этого  океана! Я боюсь  его синьора... и... я... тоже
привыкла  мечтать о великом будущем моего Чарли... А какая судьба ждет моего
бедного мальчика, если я останусь с ним одна, в нищете?..
     -- Тогда вы  напрасно  пришли  ко мне за  советом. Ступайте,  к Джакомо
Грелли, просите у него снова места кормилицы в его доме, когда ваш сын будет
поручен заботам  леди  Эллен... или решайтесь скорее и бегите прямо с  этого
корабля. У меня есть деньги. Я помогу вам.
     --  Боже  мой, как  это  страшно! Я сейчас ничего  не  отвечу,  но буду
помнить ваш совет и  доброту ко  мне.  Прощайте, синьора,  я теперь пойду  к
моему малютке.
     Когда Доротея удалилась, леди Эмили послышался слабый  шорох за стенкой
каюты. Не обратив на это никакого внимания,  взволнованная беседой,  она еще
раз вышла на палубу.
     На горизонте ярко сиял Южный Крест.
     Капитан  Брентлей, принявший ночную "собачью"  вахту, стоял на мостике.
Ветер  шевелил  плюмаж  на большой треугольной шляпе  капитана. Опираясь  на
рукоять  шпаги,   он  пристально   глядел  вперед.  От  всей   его  крупной,
мужественной фигуры так и веяло прямотой и  храбростью. Он  не заметил  леди
Эмили, а она вдруг вспомнила слова Доротеи, что корабль с той же командой, с
тем  же капитаном,  но  уже без нее должен вернуться в  Англию. Что ее  ждет
впереди?  Какой новый предательский  удар  готовит в темноте пиратская  рука
Джакомо Грелли? После сегодняшнего "семейного совета" она ясно понимала, что
союзников у  нее  нет  и помощи ей ждать неоткуда, пока не  будет достигнута
долгожданная цель плавания.
     А там? Что  ждет ее там,  где  справедливость должна скрестить шпагу  с
преступлением?
     Между тем из узкого чуланчика, граничащего с каютой леди Эмили и обычно
запертого, так как  он предназначался для багажа леди Стенфорд и для ночлега
ее  горничной  Бетси,  с  большой  осторожностью  выбралась полная немолодая
особа. Она была в чепце и белой ночной кофточке.
     Оглядевшись по сторонам и заметив  идущую с  палубы леди Эмили,  Бетси,
несмотря на свою полноту, весьма проворно  юркнула в  коридор и через минуту
скрылась в каюте леди Стенфорд.
     Не  смутившись   присутствием  здесь  в  столь  неурочный  час  мистера
Райленда, эта достойнейшая из камеристок попросила свою госпожу за занавеску
и  там  шепталась  с   ней  несколько   минут.   Затем,  получив  приказание
отправляться  спать, она возвратилась к  себе  довольно шумно,  заперлась  в
чуланчике, развязала кошелек, хранимый в изголовье под матрацем, и  опустила
туда новенькую серебряную монету.

     Перед полуднем 16 октября на "Орионе"  грянул холостой пушечный выстрел
и зазвонил корабельный колокол.
     В  кают-компанию, где  пассажиры еще сидели за ленчем,  вошел вахтенный
офицер, второй  помощник капитана мистер Джеффри Мак-Райль,  и пригласил все
общество на палубу. Экипаж приготовился отметить переход через экватор.
     Корабль  выглядел празднично. Все  медные части,  поручни и  украшения,
надраенные  до  нестерпимого  для глаза блеска,  казалось, плавились в лучах
экваториального солнца.
     Флажки и вымпелы развевались  на реях.  Доски  свежеокрашенной  палубы,
вымытые и просушенные, были  покрыты  ковровыми дорожками. Большой ковер  из
кают-компании  устилал  середину  свободного  пространства  на  баке.  Гости
уселись на приготовленных для них скамьях. Вся  команда в праздничной одежде
разместилась вдоль бортов.
     На  ковре,  под  балдахином  из  портьер, восседал "Нептун".  Мочальная
борода свисала до  самого ковра. Мантию морского бога украшали перламутровые
раковины и различные эмблемы.
     Бог важно потрясал  трезубцем.  Два  сенегальских  негра, обнаженных до
пояса, стояли позади трона, помахивая над  головой царя океанов опахалами из
пальмовых ветвей.
     -- Я вижу какой-то корабль. Позвать ко мне его капитана! -- с важностью
произнесло морское божество.
     Две  хвостатые русалки (в ответственной роли морских  гонцов  пассажиры
сразу узнали корабельных юнг) кинулись на мостик за капитаном.
     Гай Брентлей  в  полной парадной форме, со всеми  регалиями почтительно
подошел к трону.
     --  Что  за судно приближается к  экватору в  моем океане? -- обратился
"Нептун" к капитану.
     -- Бриг  "Орион", ваше морское  величество,  под командованием капитана
Брентлея.
     --  Я знаю этого капитана и его славный корабль! Привести к моему трону
всех пассажиров и членов экипажа, кто впервые пересекает экватор!
     Два матроса  уже  приготовились  к  встрече  процессии.  Они  стояли  у
противоположных бортов, держа  в руках парусиновые шланги от пожарных  помп.
Навстречу друг другу ударили  две сильные водяные  струи.  Не  сталкиваясь в
воздухе,  они образовали водяную арку, под которую  "Нептун"  и  повел  всех
гостей.
     Едва лишь само божество и первая пара -- леди Стенфорд с Паттерсоном --
"пересекли экватор", матросы  опустили шланги ниже. Струи воды столкнулись в
воздухе. Брызги  посыпались на головы и спины проходящих. С мокрыми головами
и плечами пассажиры и слуги спешили скорее миновать соленую купель.
     Но настоящее  веселье  началось, когда  "экватор" пришлось "пересекать"
молодым матросам.  Преследуемые струями  воды, матросы заметались по  палубе
под  дружный хохот команды.  Когда  мокрые  до  нитки  "крестники"  спаслись
наконец от  водяных струй,  их поставили  лицом к  воде:  новичкам приказали
разглядеть в волнах.... полосу экватора! Пока матросы вглядывались в море, к
ним сзади подкрался сам "Нептун" и  опрокинул за шиворот  новичкам два ведра
холодной воды.
     Вскоре обрызганные пассажиры  и мокрые матросы оказались перед столами,
накрытыми на палубе. Сюда же перешли с кормы все "бывалые" мореплаватели, не
участвовавшие в нынешней церемонии. На баке остались только хозяин корабля и
Доротея с ребенком  на  руках. "Нептун" поспешил им  навстречу. Грелли  взял
ребенка из рук женщины и нежно прижал его к своей груди. С сыном на руках он
шел под высоко поднятыми струями водяной арки. "Нептун" осторожно брызнул на
мальчика горстью  соленой  океанской воды. Команда  крикнула  "ура",  третий
помощник  капитана Джозеф  Лорн махнул рукой, и  пушечный салют  смешался  с
песней моряков "Ориона", сочиненной Эдуардом Уэнтом:

     Если гаснет в черном небе
     Свет луны
     И встает косматый гребень
     Злой волны,
     Значит, бог всех океанов
     И морей
     Осерчал на капитанов
     Кораблей.
     Наш старик от рулевого
     Колеса
     Поднимает взгляд сурово
     В небеса.
     Мы для бурь и непогоды
     Рождены,
     Нам неведомые воды
     Не страшны!
     Снова ясным станет грозный
     Небосклон
     И заблещет многозвездный
     Орион!
     Снова плыть мы завтра будем
     В бирюзе,
     Рассмеемся и забудем
     О грозе!

     "Нептун",  снявший  бороду  и  мантию, оказался  боцманом Ольсеном.  Он
уселся  во  главе стола, предназначенного  для  команды. Капитан Брентлей  с
миссис  Эмили  и  Грелли  с  леди  Стенфорд заняли  свои  места  за  столом,
вынесенным на открытый воздух. Следом за ними расселись офицеры и пассажиры.
     Капитан подал знак. За  столом наступила  тишина.  Пастор Редлинг  стоя
прочел молитву. Снова  грянул  пушечный залп, чаши и бокалы зазвенели  после
первого тоста, и на корабле начался пир до самого вечера.
     Когда четверка лучших матросских танцоров  грянула на палубе  джигу,  у
пирующих  заблестели  глаза  и  разгладились  морщины  забот.  И  лишь  одна
"кормилица" Чарльза, Доротея, принимая вновь ребенка на руки,  почувствовала
на  себе пристальный,  недобрый  взгляд  Грелли. Сразу  позабыв и праздник и
веселье, она  укрылась  в своей  каюте и горько разрыдалась,  припав лицом к
белому кружевному пологу над колыбелью своего мальчика.


        5. ЛЕОПАРД И ШАКАЛЫ

     В  последнее  воскресенье октября,  на  рассвете,  палуба "Ориона" была
полна людей; ни одного матроса не осталось в кубрике, ни одного пассажира --
в  каютах:  прочертив  из-за  встречных  ветров  довольно  сложный  зигзаг в
экваториальных водах, бриг подходил наконец к  проливу,  отделяющему  остров
Фернандо-По от побережья Гвинеи.
     Солнце, окутанное прозрачной дымкой, поднималось из-за фиолетовых далей
Африканского  материка.  В  мареве  испарений  чуть  виднелась   на  востоке
коническая вершина вулкана  Камерун,  окруженная  горными цепями.  Даже  без
подзорных  труб   можно  было  разглядеть   африканское   побережье  с   его
причудливыми рыжеватыми скалами и яркой зеленью  тропических лесов. Слева по
курсу судна  медленно  вырастали  очертания  гористого острова  Фернандо-По.
Корабль двигался вперед все осторожнее...
     Когда  барашки  волн заискрились  в утренних лучах,  "Орион" подошел  к
заливу Санта-Изабель на острове, у склонов  высокой горы с тем же названием.
Капитан Брентлей имел приказание поставить здесь судно на якорь.
     На берегу  залива,  среди  пышной зелени  масличных  пальм,  приютилось
несколько  домиков   европейской  постройки,  принадлежавших   португальской
торговой  фактории   и  каким-то  забытым  миссионерским  семьям.  Главы   и
родоначальники  этих   семей  --  португальские  католические  миссионеры  и
английские  баптисты  --  переселились  сюда  еще  в  прошлом  столетии   и,
отрезанные  от родины тысячами миль океана, были  вскоре совершенно позабыты
как церковью, так и торговыми компаниями. Эти миссионеры уже давно покоились
на крошечном христианском  кладбище у подножия Пико  ди Санта-Изабель, а  их
потомки смешались  с  островными  аборигенами,  разводили  маниоку,  маис  и
бананы, пили пальмовое вино, торговали с островитянами и, по традиции отцов,
проповедовали им христианство, без особого, впрочем, успеха...
     Владелец "Ориона" жадно  всматривался с  капитанского мостика в морскую
даль.  Он  ловил  в подзорную  трубу  каждый  изгиб  островного берега,  но,
по-видимому,  остался  недоволен своими  наблюдениями,  нахмурился,  сердито
захлопнул трубу и отрывисто приказал Брентлею поторопиться.
     Команда скатывала  паруса, еще влажные от ночной сырости. Цепь носового
якоря, гремя, побежала  из  клюза. Через  минуту и кормовой якорь с  плеском
ушел в зеленоватую морскую воду, прозрачную до каменистого дна.
     Вдруг  вдали,  среди нагромождения береговых  скал и  утесов, показался
будто бы крошечный шарик ваты. Звук  пушечного  выстрела,  пугая птиц, гулко
прокатился  над  водой  и отдался  эхом в лесистых горах. Грелли  и Брентлей
навели по дымку выстрела свои подзорные трубы и лишь теперь смогли различить
вдали небольшую  шхуну,  искусно спрятанную  среди скал.  Над шхуной взвился
флаг; капитан Брентлей пристальнее вгляделся в очертания далекого судна... и
поздравил  владельца "Ориона" со  счастливой встречей:  перед ними, всего  в
нескольких милях, находился другой корабль компании -- шхуна "Глория".
     С  "Ориона"  грянул  ответный  выстрел.  На  грот-мачте  брига  в  знак
приветствия заполоскался  личный вымпел владельца. Капитан Брентлей с Уэнтом
отправились  на  берег,  к  ближайшей  постройке,  рядом  с  которой  торчал
шест-флагшток и расхаживал  босой оборванец в соломенной шляпе,  с ружьем на
плече.
     Грелли,  Паттерсон,  Мак-Райль  и  Лорн  уселись  в  капитанской  каюте
"Ориона" и с нетерпением ожидали прибытия капитана "Глории".
     Тем  временем на  палубу "Ориона" вышла  Дороти  Ченни,  ведя  за  руку
маленького наследника  Ченсфильда. Неуверенно  переступая крепкими, толстыми
ножками и цепляясь за руку и  юбку матери, ребенок  перебрался через порог и
засеменил  по нагретым доскам  палубного настила.  Мать  вынесла  на  палубу
плетеное  кресло  для  себя  и  игрушечного  медведя  для Чарли.  Но  вокруг
происходили  слишком  интересные  вещи,  чтобы  стоило  заниматься  обычными
игрушками!  Плюшевый медведь с задранными лапами сиротливо остался лежать на
палубе, а Чарли, как завороженный, глядел на воду.
     К бригу  уже успели  подплыть две лодки с туземцами.  На  лодках горами
лежали  громадные морские раковины, коралловые бусы  и ожерелья,  страусовые
перья,  "пилы" и  "мечи", некогда  вооружавшие  головы  опасных хищных  рыб,
кокосовые орехи, небольшие слоновые бивни, золотистые ананасы и дыни, бананы
и финики. Выкрикивая непонятные гортанные слова, голые чернокожие предлагали
свои товары пассажирам брига.
     Туземная  ладья, управляемая одним  гребцом, была уже у кормового трапа
корабля.  Доротея  подвела  ребенка  к  трапу. Рослый  туземец  с  курчавыми
волосами,  собранными на  затылке в пучок,  удерживаемый гребнем  из  рыбьей
кости, стал передавать ей из лодки сочные плоды.
     Внезапно какая-то тень заслонила от Доротеи солнце.  Подняв голову, она
увидела перед собою  мулату Энрико Роя, пристально наблюдавшего за ее торгом
с островитянином.
     Желая  поближе  рассмотреть  чудесные  перламутровые  раковины, Доротея
хотела спуститься  в лодку, но мулат  осторожно удержал  ее и  молча покачал
головой, давая понять, что сходить с трапа ей не следует.
     Доротея  с мальчиком вернулась со своими покупками на  прежнее место, и
лишь теперь молодая женщина  обратила внимание, что и мулат Рой выбрал  себе
местечко поближе от ее кресла, под уголком парусинового тента.
     Леди Эмили,  Мери  Мортон,  Ричард  Томпсон  и пастор Редлинг попросили
боцмана спустить для них шлюпку и пригласили Доротею совершить в их обществе
поездку на берег. Обрадованная женщина,  схватив  сына на руки, зато опилась
вниз. Обе леди уже сидели в шлюпке.
     Однако,  едва  Доротея приблизилась к  трапу, перед  нею  снова выросла
фигура Энрико Роя. Мулат преградил ей дорогу.
     -- Мисс Дороти,  -- шепнул он, -- хозяин  не  разрешил  вам  сходить  с
корабля! Сударыни,  --  обратился  он  к  дамам  в  шлюпке, -- мисс  Доротея
сказала, чтобы  вы  отправлялись на  берег без нее. Но  леди Стенфорд просит
подождать ее. Сейчас она выйдет из своей каюты. Вот и миледи, господа!
     -- Итак,  мистер Паттерсон, сейчас  мы  с  вами услышим,  каковы первые
результаты экспедиции, подготовленной мною полгода назад, -- говорил Грелли,
глядя из окна капитанской каюты на быстро приближающуюся  шлюпку с "Глории".
-- Шхуна  "Доротея" должна была тоже прибыть в  эти  воды, ее  капитану было
приказано торопиться к африканскому побережью с грузом из Южной Америки. Вот
и капитан "Глории". Привет, мистер Вильсон!
     Капитан  "Глории", маленький, толстый  моряк  с  простуженным  голосом,
пожал  руку  Грелли, глядя на  него  снизу  вверх и  часто  моргая  белесыми
ресницами. Воротник  его довольно  грязного  мундира подпирал  лоснящиеся от
пота щеки,  покрытые  рыжей  щетиной. Раскрасневшееся  лицо  было  так густо
усыпано веснушками, что казалось, будто кисть неосторожного маляра обрызгала
лицо мистера Вильсона раствором желтой краски.
     --  Знакомьтесь  с  джентльменами,  Вильсон. Мистер  Паттерсон  --  мой
компаньон и  участвует  в  расходах.  Джозеф  Лорн --  помощник  капитана. С
мистером Мак-Райлем вы знакомы... Можете говорить совершенно свободно.
     Капитан  достал  роговую табакерку  и взял добрую понюшку. Оглушительно
чихнув, моряк заговорил срывающимся голосом, переходившим  то в простуженный
бас, то в полузадушенный шепот.
     -- Джентльмены, я позволю себе  выразить  надежду, что никому из вас не
придется жалеть о  деньгах,  вложенных  в эту исключительную экспедицию. Да,
исключительную,  ибо, господа, ни  одно европейское судно не посещало  устья
реки Куарры уже по меньшей мере в течение столетия.
     --  К   черту   историю,   Вильсон,  здесь  не  заседание  Королевского
географического общества. Где вторая шхуна?  Что успели разведать?  Как идут
дела с... вербовкой?
     -- Но, сэр, вы  не  даете мне даже рта открыть!  --  обиженно забасил и
захрипел моряк.  -- Ей-богу,  эта экспедиция  могла бы прославить нас  перед
учеными мужами всей Европы, если бы она преследовала... несколько иные цели.
И,  черт  меня  побери, если мы  с мистером О'Хири  не рисковали  угодить на
жертвенный алтарь, какому-нибудь африканскому божеству.
     -- Ладно, капитан, не сердитесь! -- Грелли подал глазами знак. На столе
капитанской  каюты,  словно  на столике фокусника, с удивительной  быстротой
появились бутылки и стаканы. -- Промочите горло и, ради бога, не испытывайте
терпения этих джентльменов слишком длинным рассказом.
     Капитан  Вильсон "промочил  горло" двумя  стаканчиками виски, и морщина
обиды изгладилась с его увлажненного чела.
     -- Итак, господа, мы с капитаном "Доротеи" года полтора назад, во время
рейса к Золотому  Берегу,  приняли к  себе на службу  бывшего  агента  одной
прогоревшей  бостонской работорговой фирмы, некоего  мистера  Сайреса Эрвина
О'Хири, американца ирландского  происхождения, большого  мастака в  торговле
"черным деревом". Этот мистер  О'Хири незадолго  до  нашего с ним знакомства
побывал  в  таких местечках  Гвинеи, в которых  уже  давно  не  бывали белые
торговцы и  которые  сулят  для предприимчивых джентльменов немалые  выгоды,
правда, связанные и с немалым риском...
     Бультонский  судостроитель   мистер   Паттерсон  слушал  Вильсона   как
завороженный.  Грелли хмурился  и  нетерпеливо притопывал  каблуком,  словно
желая пришпорить рассказчика.
     --  Царство Эдо, страна  Великого  Бенина  [<i>Бенин  -- одно из  наиболее
могущественных и  культурных негритянских государств, некогда существовавших
на территории  нынешней  Нигерии; оно  успешно сопротивлялось  колониальному
захвату до конца XIX века,  когда заранее  подготовленные английские войска,
спровоцировав  нападение  бенинцев на британских парламентеров, вторглись  в
бенинские  владения и предали  их огню и  мечу;  город  Бенин и дворец  оббы
подверглись варварскому разрушению; при этом были уничтожены или разграблены
высокие художественные  ценности  Бенина</i>], негритянское  царство в  низовьях
могучей  Куарры  [<i>Куарра -- туземное  название нижнего течения  реки  Нигер,
третьей  по величине  реки в Африке</i>], -- вот тот сундучок, к которому мистер
О'Хири предложил подобрать... ключик!
     --  Признаться, мне  эти слова не  объясняют ничего,  --  разочарованно
проговорил Паттерсон. -- Чем оно так интересно для нас, это царство Эдо?
     --  Еще несколько минут  терпения, сэр! Принятый нами  на службу мистер
О'Хири разработал  смелый план,  как наилучшим образом использовать главное,
можно сказать, природное

     богатство  здешних  мест,  то   есть   черное   население.  Оно  весьма
многочисленно и, я бы сказал, чертовски искусно во многих полезных ремеслах,
джентльмены, не говоря уж о том,  что племена  эдо -- на  редкость  рослый и
здоровый  народ...  Свой  план  мистер  О'Хири изложил уже в  Англии мистеру
Райленду и...
     --  И  вот мы  здесь, Вильсон, но  пока что знаем о ходе экспедиции  не
больше, чем при отъезде из Бультона!
     Паттерсон изо  всех сил стремился вникнуть  в смысл повествования.  Его
терзали  сомнения. Он опасался попасть впросак и быть одураченным. Недоверие
и жадность бродили в нем, как солод и ячмень в молодом пиве.
     --  Что же особенного представляет собой этот план  О'Хири?  Почему  он
связан с риском?  Если  он так выгоден,  как нам пытаются внушить, то почему
такой план не пришел в голову еще кому-нибудь другому?
     Чувства,  обуревавшие  судостроителя,  весьма  ясно  отражались  на его
физиономии. Грелли без особого труда разгадал сомнения своего компаньона. Он
подмигнул Вильсону.
     -- Видите ли,  -- доверительно заговорил  капитан  "Глории",  --  здесь
торговля черным  товаром --  не  такое  простое дело, как  вы,  по-видимому,
представляете себе, мистер Паттерсон. Устье Куарры -- это не Золотой  Берег,
не страна Ашанти, не Дагомея [<i>Золотой Берег, Ашант и Дагомея -- негритянские
области  на побережье Гвинейского залива,  откуда евронейские работорговцы в
XVIII  веке вывозили сотнями тысяч  коренных жителей -- негров -- в рабство,
преимущественно  в  Вест-Индию  и Северную  Америку</i>]. Там людские запасы уже
сильно  истощены,  цены   на  негров  возросли  и  выгода  работорговли  все
уменьшается, здесь же, в нижнем течении Куарры, европейцев не было давно. Их
пугает тяжелый климат, трудности плавания, а  главное --  могущество здешних
негритянских  государств, прежде всего --  государства Эдо, или  Бенина, как
его называют по главному городу.
     Паттерсон удивленно вскинул брови:
     -- Могущество? О  каком  могуществе вы  говорите? Речь идет  о  грязных
голых неграх, не так ли?
     -- Гм! Грязными  и голыми вы видели их на невольничьих рынках... У себя
дома  они  искусные  литейщики,  ткачи, строители  и  земледельцы. Правитель
Бенина, обба, как его называют, живет, по словам О'Хири, в настоящем дворце.
В Бенине много воинов, оборотливые  купцы  и сильная каста жрецов...  Тут, в
низовьях Куарры, есть немало больших  негритянских  поселений разных  черных
племен,  но самое сильное из них  --  Бенин, или  Эдо. Еще лет двести  назад
португальцы и голландцы  были  не  редкими гостями  в Бенине, основали здесь
фактории и неплохо заработали на  торговле  чернокожими. Но,  увы, правители
Бенина скоро поняли, что в результате  своего гостеприимства  они рискуют...
остаться без подданных. Поэтому они, черт их побери, предпочли отказаться от
христианской цивилизации и  закрыли доступ европейцам.  Ослушникам,  а также
белым  пленникам грозит казнь  на  жертвенном  алтаре. По рассказам  О'Хири,
тамошние жрецы очень  любят устраивать человеческие  жертвоприношения -- это
помогает держать черную паству, так сказать, "в страхе божием"...
     Паттерсона передернуло.
     --  Все это напоминает сказку для детей!  --  пробормотал он  еще более
недоверчиво.  -- Если  же это  хоть отдаленно похоже на правду, то... какого
черта было тащиться сюда, в эти проклятые места?
     -- А вот теперь  и послушайте, что еще в Бультоне предложил мне О'Хири,
-- вмешался Грелли. -- Когда ему  удалось пробраться из Дагомеи в  Бенин, то
оказалось,  что  это  негритянское царство ослаблено  непрерывными усобицами
феодалов и жрецов между собою  и верховным правителем -- оббой. Город Бенин,
окруженный  рвом  и  стеной,  пострадал  в  этих  войнах  --   О'Хири  видел
поврежденный  дворец оббы. Из-за раздоров страна находится в  упадке, и этим
можно  выгодно  воспользоваться, как правильно сообразил наш  мистер О'Хири.
Ему  удалось  вступить  в  тайные  сношения  с  враждебным  царю  чернокожим
вельможей, по имени Эзомо-Ишан. В своей борьбе против оббы этот  Эзомо-Ишан,
негритянский феодал или жрец, нуждается в партии огнестрельного оружия.
     О'Хири получил от  него обещание: в обмен на партию оружия  и кое-какие
нехитрые подарки пропустить  под охраной его воинов два наших легких судна в
низовья  Куарры  и  уступить  нам полтысячи  своих  чернокожих подданных.  В
подчинении  Эзомо-Ишана  имеется  до  пяти  тысяч  войска  да  тысяч  десять
собственных рабов. Эта команда, так сказать, обезопасит тыл нашей экспедиции
от   всяких   каверз   со   стороны   бенинского   оббы   и   любых   других
царьков-правителей племен  йоруба, нупэ, хаусса  и  всех прочих...  Вам ясна
ситуация, мистер Паттерсон?
     -- Н-е-нет, не вполне... Ведь  требуется партия оружия? И где гарантии,
что этот Эзомо-Ишан не готовит нам просто ловушку?
     --  Партия  оружия находится на "Глории", капитан  которой сидит  перед
нами. Остальные товары -- на шхуне "Доротея": там порох, табак, ямайский ром
и безделушки. Где сейчас "Доротея", Вильсон?
     -- Хорошо спрятана неподалеку от Гато, покинутой португальской фактории
в  устье Куарры.  Чернокожих поблизости  от судна нет  -- для  негров на эту
местность  предусморительно наложено  табу...  [<i>табу  -- религиозный запрет,
налагаемый обычно жрецами на какой-либо предмет, действие, вид пищи, слово и
т.д.;  по  верованиям первобытных  народов,  нарушение  табу влечет небесную
кару</i>] Мы ожидали только вашего прибытия, мистер  Райленд: у нас все готово к
обмену товара на чернокожих...
     --  Отлично! Надо действовать немедленно, чтобы никакие чужие крысы  не
зачуяли поживы для себя. Что  касается гарантий за  сохранность  наших шкур,
мистер Паттерсон, то вынужден огорчить вас  -- они не вполне надежны. Всякий
выигрыш  берется ценою  риска.  Чем риск крупнее --  тем  выигрыш  больше...
Теперь к делу, джентльмены... Бриг "Орион" на две недели задержится здесь, в
уютной  бухте Фернандо-По. В  течение этих двух недель  нам с вами, господа,
предстоит  проделать всю  операцию.  Присутствие  мое на "Орионе"  сейчас не
нужно. Леди  Стенфорд  не выпустит  из своего поля зрения пастора Редлинга и
здешних миссионеров,  Рой  будет наблюдать за  Доротеей, младшего Томпсона я
поручаю вашим заботам,  Джеффри Мак-Райль.  Среди команды,  Мак,  вы  можете
полагаться  на Иензена и Каррачиолу. А нам с вами, господа Паттерсон и Лорн,
придется  совершить веселую экскурсию, сначала на полтораста  миль до  устья
Куарры, а затем, вероятно, мы поднимемся вверх по этой интересной речке... Я
не намерен покупать полтысячи "котов в  мешке", я хочу сам посмотреть на мой
товар,  который пойдет  в  Америку...  Джентльмены на бриге,  разумеется, не
должны догадаться ни о чем: им придется объяснить, что  мы не могли упустить
случая  поохотиться на слонов и  бегемотов, не так  ли? Вильсон,  немедленно
готовьте "Глорию" к отплытию. Быстрая доставка -- душа торговли, господа!
     Грелли был необычайно возбужден.  У него  блестели глаза  от  азарта  и
раздувались ноздри горбатого носа. Возбуждение охватило и Паттерсона.
     "Пират!  Настоящий отчаянный пират!  -- думал  Паттерсон, поглядывая на
своего   компаньона.  --  Но  какая  энергия,  страсть,   бесцеремонность  в
средствах!  Человек  этот  рожден,  чтобы  подчинять  себе  других. Нет,  он
жизненно  необходим обществу!  Пожертвовать  им, кем бы он ни был  на  самом
деле, ради какой-то старомодной справедливости, просто вредно для всей нашей
коммерции!  А лично для  меня --  это почти губительно!  Негодяй так  быстро
завладел моими  средствами и  так глубоко втянул в свои дела, что, случись с
ним какая-нибудь беда, все мои денежки вместе  с заманчивыми надеждами уйдут
в неведомые воды. Ибо этот человек не будет ожидать, пока шериф положит руку
ему на плечо! На своем  дьявольском "Окрыленном", который я  сам  помог  ему
создать, он примет бой со всем британским флотом. Какая польза в том, что он
в конце  концов очутится на дне? Вместе с ним туда же погрузятся и мои шесть
тысяч фунтов!"
     Два  дня спустя,  под вечер, шхуна "Глория"  осторожно подошла  к устью
Куарры. Величественная река  спокойно катила в океан свои  желтоватые волны.
По четырнадцати рукавам Масляных рек они  врывались в зеленую морскую гладь,
и мутно-коричневые полосы  пресной  речной  воды  на  протяжении многих миль
резко отделялись от вод океана.
     Туземный лоцман, посланец негритянского вельможи Эзомо-Ишана, уже стоял
на  капитанском мостике.  Это  был  татуированный  негр из  племени  кру. Он
указывал путь к одному из пустынных рукавов дельты... С наступлением темноты
из  этого  рукава навстречу шхуне  вышла  большая туземная ладья с двадцатью
гребцами. Под покровом тропической ночи ладья приблизилась к шхуне, взяла ее
на  буксир  и бесшумно  повела "Глорию" к  дельте...  Весь  экипаж  шхуны  с
карабинами наготове притаился у фальшборта. Джозеф Лорн, держа в каждой руке
по пистолету, наблюдал за туземцами в ладье.
     Паттерсон  слонялся по  палубе,  мучительно ожидая  дальнейших событий.
Тихие  всплески  весел,  односложные  слова  команд,  произносимых  шепотом,
отдаленные крики каких-то  ночных птиц на берегу --  все  эти звуки казались
ему зловещими.  Где-то далеко  на  берегу  мерцали огоньки --  должно  быть,
туземные  рыбаки  разводили  костры,  но  судостроителю мерещились за  этими
слабыми огоньками  злобные враги,  в  чью  ловушку он  неминуемо  должен был
угодить... Грелли тихо окликнул с мостика своего компаньона.
     -- Вон там, -- указал он рукой направление на самый западный из рукавов
дельты, -- совсем недалеко, в  сотне миль  от нас, находится столица  Эдо --
Великий Бенин. Небось какой-нибудь ученый-географ позавидовал бы вам, мистер
Паттерсон! Быть в такой близости  от заповедного царства! Может, и вы втайне
мечтаете предстать  завтра  перед  лицом  его царского  величества --  оббы?
Клянусь всеми богами Эдо, он приготовил бы вам веселую встречу!
     Паттерсон  хотел  выругаться и  не успел: с  мостика,  к  ужасу мирного
бультонского джентльмена, внезапно  раздался отвратительный, захлебывающийся
хохот.  Это негр-лоцман  весьма  искусно воспроизвел  ночной  крик гиены. Не
успел  Паттерсон опомниться, как с берега, уже близкого,  раздался  ответный
хохот   гиены.  Это  был  сигнал  затаившихся  в  береговой  засаде   тайных
охранителей экспедиции. Он означал, что вверх по реке путь свободен.

     Утром судно поднялось  уже на десять миль вверх  по реке. В  болотистой
низменности, где суша зелеными языками вдавалась в широко разлившуюся водную
гладь,  среди зарослей  мангровых лесов  и  непроходимой  чащи  ярко-зеленых
прибрежных  папоротников,  хвощей  и   тростников  гнездились  тысячи  птиц.
Казалось,  что  корабль  достиг  столицы царства пернатых. Пеликаны,  аисты,
цапли, чайки, фламинго, бакланы, множество крылатых хищников тучами носились
в  воздухе,  плавали   у  берегов  или  неподвижно  стояли  у   самой  воды.
Путешественники  разглядели, как  с зеленой  косы бросился с  берега в воду,
спугнув  каких-то  белых   птиц,   крупный  гиппопотам.   Грузное  животное,
окунувшись в  воду,  долго не  показывалось вовсе.  Затем  из воды вынырнула
только  огромная, похожая на  гитару голова с розовыми  ноздрями и выпуклыми
полузакрытыми глазами. Гиппопотам зевнул, широко раскрыв чудовищную пасть, и
не обратил  никакого  внимания на  судно, проплывшее  от  него на расстоянии
полукабельтова.
     Наконец в подзорные трубы, переходившие из рук  в руки, путешественники
увидели деревни, раскинувшиеся по обеим сторонам  реки, в глуши бесчисленных
протоков Куарры.
     Среди круглых тростниковых хижин с желтыми кровлями из маисовой  соломы
виднелись  и  довольно  сложные  сооружения  из  глины  и  камня.  Несколько
полуразрушенных  домиков  европейской   постройки,  очевидно,   принадлежали
когда-то  португальской  фактории и миссионерам.  Поселки терялись в густой,
непривычно  яркой для глаз  европейцев  прибрежной  зелени. Позади  поселков
виднелись небольшие клочки возделанной земли --  поля с  весенними  всходами
маиса,  ямса и маниоки  [<i>маис  --  одна из разновидностей кукурузы;  ямс  --
клубневидное   растение,  напоминает  картофель;   маниока   --  тропическая
сельскохозяйственная культура,  из клубневидных  корней которой приготовляют
крупу тапиоку</i>].  На песчаных участках у берега  масличные пальмы поднимали к
небу свои вечнозеленые кроны. Около пальм  у хижин кучами валялась  скорлупа
от орехов.
     Много  мелких  судов  --  парусных  лодок, туземных рыбацких баркасов и
пирог -- двигалось в разных направлениях по спокойной глади соседних рукавов
Куарры.  Проводники недаром выбрали именно эту  тихую, безлюдную протоку:  с
нее можно было просматривать окружающую местность и соседние рукава на много
миль вокруг, оставаясь скрытыми  за разросшейся береговой зеленью. Так,  без
всяких происшествий, "Глория" преодолела еще много миль вверх по Куарре.

     Судно двигалось в  чернильной темноте влажной тропической ночи. На носу
и на  корме корабля  горели фонари.  Их  свет выхватывал  из мрака несколько
ярдов черной, как омут,  воды, фигуру матроса,  промерявшего шестом  глубину
фарватера, и призрачные рои ночных мотыльков, круживших около огней.
     Крупные, яркие, словно  мохнатые звезды  величаво и загадочно мерцали в
иссиня-черной мгле. Где-то на берегу кричала выпь. Вой  шакалов то доносился
ближе, то пропадал вдали. Откуда-то из глубины чащи ему вторили гиены. Царил
глубокий  мрак, луна  еще не вставала. Влажная духота  напоминала  воздух  в
оранжерее.
     Паттерсона  охватила  жуть.  Он достал  сигару  и  хотел  закурить,  но
вспомнил,  что огня  у него нет. В темноте он сделал несколько шагов и почти
наткнулся на Грелли  и Джозефа Лорна. Они разговаривали  вполголоса,  стоя у
грот-мачты, и не слышали шагов судостроителя.
     Трубка в руках Грелли чертила  в  темноте  огненные зигзаги и рассыпала
искры. Паттерсон прислушался к словам лжевиконта.
     --  Кой черт! Мне достался  от  этих  олухов  Райлендов забытый титул и
нищее поместье. Милордом меня величали только собственные слуги! А соседи на
первых порах  и  "сэром"-то  называли  меня  сквозь  зубы!  Ничего, они  еще
поползут  на брюхе перед виконтом Ченсфильда,  когда я стану  пэром  Англии,
черт   меня  побери  совсем!  Это   даст  власть,   это  откроет   дорогу  в
правительство, к сундукам этих торгашей и промышленников.
     --  Не  высоко  ли  метишь, Джакомо?  Смотри  не  сорвись,  --  услышал
Паттерсон  голос  Лорна.  -- Ты  рановато  сбросил со счетов  _т_о_г_о_,  на
острове. Он готов к отчаянной войне с тобой.
     --  Чепуха, Джузеппе. Или я сделаю его сговорчивым, или... весь  экипаж
будет охотиться  за "прокаженным" на  острове.  Такая  война  не может  быть
слишком долгой.
     -- Он знает остров лучше, чем ты свой Ченсфильд.
     --  Допустим,  неделю,  месяц  они  продержатся, ухлопают  у меня  пару
матросов. Все равно  я  сверну  им  шеи,  и  тогда...  можно будет вздохнуть
свободнее и уже  не  опасаться разоблачения. Говорю тебе: мне нужно  пэрское
кресло, каррамба!
     -- Хватит с тебя и твоего виконтства. Ведь ты -- уже лорд, черт возьми!
По мне -- все это чепуха!  Лорды, пэры... Не  понимаю я твоих планов.  Давай
потолкуем лучше о  деле. Какого черта ты затащил сюда Паттерсона? Ты  хочешь
послать его в Америку?
     -- Паттерсона я сначала хотел послать с вами в Америку, но, пожалуй, на
острове он будет  мне  нужнее.  Руководить  экспедицией  в Америку  придется
Мак-Райлю и  тебе,  мой старый  Джузеппе. Я не  могу доверить продажу товара
моим капитанам. Они неплохие моряки, но там понадобится хватка торговца. Мои
условия: выручить  по сорок фунтов за  голову. Если сумеете поднять  цену --
излишки тебе и  Маку. Я давно знаю  Мак-Райля. Это ловкая лиса, он ухитрялся
обманывать  даже Бернардито. Тебе придется смотреть ему на пальцы, Джузеппе!
Деньги ты  доставишь мне в  Бультон и сдашь в  банк Ленди. Пять процентов от
всей доставленной суммы я отдам тебе. Идет?
     -- Это собачья задача, Джакомо.
     -- Не называй меня прежним именем, Джузеппе. Почему ты колеблешься?
     -- Во-первых,  у  нас  еще  нет  на  борту чернокожих;  мы делим  шкуру
неубитого медведя, сидя в его берлоге и находясь у него в лапах.  Во-вторых,
сдается  мне,  что  ты  назначил  слишком  высокую  оптовую  цену.  Сахарным
плантаторам  на Ямайке или  на Кубе  дешевле брать  малайцев с тихоокеанских
островов.
     -- Негры стоят  дороже! Они  легко  привыкают к  работе и не так быстро
дохнут,  как  индейцы  или  малайцы.  У  Мака есть  приятели-перекупщики  на
невольничьих рынках  Луизианы  и Виргинии.  Там обеспечен  хороший сбыт всей
партии. Ты продашь их по полсотне соверенов за штуку, слышишь?
     -- Женщины и подростки идут дешевле, хозяин.
     -- Плантаторы берут  всех. Там, где растет хлопок, и пятилетний детеныш
-- работник.  Тебя ли мне  учить,  Джузеппе? У  красивых матерей ты отберешь
грудных  детей и  продашь красавиц  втрое дороже, на них покупатели есть  во
всех  частях света.  А детвору ты  отдаешь некрасивым самкам  и  сбудешь  их
плантаторам со всеми  детенышами:  на больших  плантациях их охотно берут  с
приплодом на вырост.  Но цены не  сбивай! Если,  сверх  ожидания, мелочь  не
найдет  сбыта, лучше утопи ее, только не спускай  за бесценок  -- это вредит
торговле. Пока у  нас  еще нет своего укромного местечка, возиться с мелочью
невыгодно. Потом-то я устрою на нашем  острове целый  питомник... Мы заведем
там свои плантации и одновременно будем  разводить товар для продажи, потому
что ловля чернокожих или  покупка их у  князьков, чем дальше, тем становится
труднее и дороже.
     Следующего вопроса Лорна Паттерсон не разобрал, но понял, что речь идет
о нем самом. Грелли размышлял несколько минут, пока  Лорн раскуривал трубку.
Вспышка огня озарила густые брови Лорна,  бронзовое  немолодое лицо, жесткие
волосы и белый шрам, наискось пересекающий лоб этого моряка.
     Наконец Грелли заговорил:
     --  Видишь ли, Паттерсон  не  из нашего  теста, но он  тоже  делец.  Со
временем  он  привыкнет.  Сейчас  я  тащу  его  с  собой,  чтобы  он  просто
пригляделся  к  делу.  Может  быть,  его  верфь войдет  когда-нибудь  в  мою
компанию, но пока мне это не нужно. Дело в том, что в своей игре он поставил
на  меня,  и, черт  побери,  на  моем номере он должен  выиграть.  Мне нужны
союзники! Посмотрел бы ты, как он отстегал этого молокососа Томпсона!
     Сообщники помолчали. Паттерсон боялся вздохнуть и пошевелиться.
     -- Послушай, Джакомо, меня  не было в Бультоне, когда  Фернандо обстриг
Мак-Райля. Как случилось, что твои люди проглядели это?
     -- Я понадеялся на Вудро  Крейга. Но Фернандо  ловко маскировался и  не
попался на глаза ни одному  шпиону Вудро.  Сначала Фернандо  снимал  номер в
"Белом  медведе"  с  каким-то  проповедником Элиотом  Меджерсоном. Потом  он
поселился  в  частном  доме  под  именем   Роджерса.   Овладев  алмазом,  он
ускользнул... Скажи, Джузеппе, а ты знал, что камень находится у Мака?
     -- Вудро говорил, что он по дешевке  сбыл  камень Мак-Райлю,  но  я  не
очень-то верил...
     --  Почему большой камень достался тогда Вудро, а не тебе? -- помолчав,
спросил Грелли.
     --  Когда Бернардито  нас высадил,  мы с  Вудро никуда не  годились.  Я
очнулся уже на берегу.  Утром всех нас приютил один  рыбак. Вудро был совсем
плох, у него  картечью перебило кости на обеих ногах. Кое-как  мы дотащились
до какой-то бухты, где стояло французское судно. Ночью, на берегу, мы втроем
-- Вудро, Рой и я -- решили покончить с Фернандо Диасом.  Вудро притворился,
что потерял сознание, а мы с  Роем прикинулись спящими.  Фернандо все  время
держался настороже, но  тут задремал.  Вудро  стал его  душить, Рой помогал.
Фернандо уже хрипел,  но тут Вудро  нащупал у него на  груди мешочек с двумя
камнями  и  сорвал  его.  Пока  мы  рассматривали  камни, Фернандо  очнулся.
Завязалась драка. Фернандо  оглушил Роя, а мне рассек лоб ножом. Я выстрелил
из  пистолета  почти  в  упор,  пуля  сорвала  ему  палец на  левой руке, но
преследовать его мы не  смогли, Фернандо ушел живым. Утром французское судно
приняло нас на борт, и корабельный врач отрезал Вудро обе ступни. На корабле
мы бросили жребий: голубой алмаз достался пополам Вудро и Рою, а малый алмаз
--  мне. Вудро напоил Роя, и тот уступил ему свою  половину "голубого камня"
за  несколько старинных  испанских дублонов. Расстались мы в Марселе... Свой
камень я продал  и долечивался в Италии. А потом ты, Джакомо, начал собирать
нас в Бультон. Первым обосновался там Вудро...

     --  Да, я  встретил  его  в Плимуте,  когда прибыл  на "Крестоносце"  в
Англию, и тогда же посоветовал ему держаться  поближе ко мне.  В Бультоне он
купил таверну,  и мы с ним начали  разыскивать  своих: Мак-Райля, тебя,  мой
Джузеппе, Роя... Этот еще в Марселе попал в тюрьму, пришлось его выручать...
     -- Послушай, но как же Фернандо разнюхал, что Вудро продал камень Маку?
     -- Это меня и встревожило! Я стал опасаться, что  Фернандо нащупал след
всей партии камней, которую мы тогда решили продать голландским ростовщикам.
Но,  как  видишь, все  обошлось: ты благополучно  сбыл  партию. Однако  Диас
что-то знает...  Какая-то  бестия  предала нас... Я подозреваю,  что контора
Томпсона  ведет  двойную   игру  со  мной.  Вудро,  например,  божится,  что
"Роджерс", то  есть  переодетый Фернандо, дважды  посещал  квартиру  старого
Томпсона.
     -- Зачем же ты взял его сына с собой в это плавание?
     -- Мне  удобнее наблюдать  за  ним на борту. Юрист в  экспедиции нужен,
притом юрист  с  хорошей репутацией. Не беспокойся, он станет у меня ручным,
как собачонка, или же никогда не вернется в Бультон. С его помощью мне будет
легче разделаться с Эмили и с тем, на острове, если...
     Грелли понизил голос  до шепота,  и Паттерсон не  смог разобрать  конца
фразы. Ему стало  страшно. Словно  в ответ  на его  невеселые  мысли, где-то
совсем  близко  завыла  и   захохотала,  захлебываясь  бабьим,  истерическим
рыданием, полосатая гиена.
     Владелец  бультонской  верфи ощупью  добрался до каюты и, заткнув  уши,
съежился в плетеной качалке.

     На  рассвете  "Глория" оказалась  в  нескольких милях от  места стоянки
"Доротеи". Ветер усилился, и еще  до наступления  полудня обе шхуны, некогда
выстроенные  в  одном доке,  снова  стали борт о борт  в экзотических  водах
Куарры.
     Грелли, Паттерсон, капитан Вильсон и Джозеф Лорн отправились завтракать
к  капитану  "Доротеи".  Долговязый,  болезненного  вида  капитан  Хетчинсон
сообщил гостям последние новости:
     -- Все  идет хорошо, господа. Вы прибыли в  самый  раз.  Наш сиятельный
черномазый  клиент  Эзомо-Ишан  с  нетерпением ожидает оружия. Вчера от него
были посланцы.  Партия черного товара должна  спуститься вниз  по  Куарре на
трех больших плотах. Как обстоит дело с обещанным ему оружием?
     -- Оно находится в  трюме "Глории". Одновременно  с погрузкой негров на
борт  обеих  шхун  мы  перенесем  оружие  на  плоты  и  передадим  их нашему
почтенному  Эзомо-Ишану  перед  тем, как шхуна  выйдет  в  открытое  море...
Сколько на каждом плоту... штук?
     --  Около  двухсот.  "Глория"  примет  триста пятьдесят, а "Доротея" --
двести  пятьдесят.  Дополнительно  можем  принять  еще  штук  двести.  Будет
тесновато, но создавать  комфорт этим пассажирам компания не обязывалась! --
Мистер Хетчинсон хихикнул.
     Лицо Грелли светилось торжеством:
     -- Когда первый выстрел попадает  в цель,  охота всегда бывает удачной!
Покамест шестьсот штук... Из них дойдут  до Америки штук пятьсот. За вычетом
расходов я считаю обеспеченными десять  -- двенадцать, даже пятнадцать тысяч
фунтов выручки  чистоганом! Мистер  Хетчинсон, когда  вы  ожидаете  прибытия
плотов сюда, к месту стоянки "Доротеи"?
     --  Ждем  через  неделю,  но  готовы  к  погрузке хоть завтра. О'Хири с
ребятами сам поднялся  вверх по реке  и принимал партию в Локодже, за триста
или четыреста миль отсюда. Сейчас они, вероятно, уже в пути, в сопровождении
наших ребят  на  шлюпках. Идти,  конечно,  им  приходится  с  осторожностью,
главным  образом ночью. Впрочем, ближе к  устью река достаточно широка, груз
не бросается в глаза с берегов.
     -- Превосходно, джентльмены! Мистер Паттерсон, нам придется поработать,
чтобы  довести операцию до  конца. Бенинских  воинов  оббы,  слава  богу, не
видно,  Эзомо-Ишан  провел  нас  сюда   весьма   осмотрительно.   Обстановка
благоприятна, но действовать нужно не медля ни минуты  -- не  забывайте, где
мы  находимся!  Вильсон,  сейчас   же  приготовьте  шлюпку!  Мы  с  мистером
Паттерсоном  и  Лорном  выйдем на  ней навстречу плотам.  До  заката  успеем
отдохнуть.
     Вечером   два  сенегальских  негра  снесли   в  большую  шлюпку  ружья,
снаряжение и  припасы.  Экипаж обеих шхун,  собравшийся на  корме "Глории" и
"Доротеи", провожал охотников.
     Оставляя  на реке,  озаренной  последними  лучами  заката,  две длинные
расходящиеся  борозды, шлюпка быстро пошла вверх по течению.  Следы ее долго
держались на оранжевой зеркально-тихой глади реки.
     В царившем  кругом  безмолвии было слышно, как  мелкая  волна, поднятая
четырьмя парами  весел,  заплескалась у  бортов "Глории" и  достигла наконец
берега,  где,  чуть   потревоженные  ею,  качнулись  и  зашелестели   листья
царственно прекрасных белых лотосов.
     В  шлюпке было восемь человек. Грелли,  в высоких сапогах и  просторной
блузе,  заправленной  в  шаровары,  стоял  на  носу,  уперев  руки  в  бока.
Двуствольный  штуцер   крупного   калибра,   работы   славного   лондонского
оружейника, лежал перед ним на носовой  банке. Пара пистолетов торчала из-за
пояса.
     Упираясь  коленями в  шлюпочный  борт,  юный Антони  готовил заряды для
своего  господина.  На подостланном  куске  парусины  Антони разложил  полые
медные трубки диаметром около полудюйма и длиною  дюйма в три. Юноша набирал
порох  небольшой меркой и пересыпал  его  в  одну  половину  трубки. Заткнув
отверстие  толстым  промасленным  пыжом из  верблюжьей  шерсти,  он в другую
половинку трубки всыпал дробь или вкладывал пулю и тоже забивал пыжом. Таким
образом снаряженный патрон вставлялся в гнездо кожаного пояса.
     На охоте Антони с изумительной быстротой успевал перезаряжать хозяйское
ружье, и Грелли поэтому решил взять юношу в эту поездку.
     На корме сидел мистер Паттерсон, в плаще и широкополой шляпе, купленной
им еще  в  Марокко.  В руках  он  держал  ружье и полагал,  что имеет весьма
воинственный вид.
     Рядом  с  ним,  высоко  подняв  колени,  правил  рулем и  курил  трубку
сумрачный Джозеф Лорн. Приглядевшись к нему пристальнее, Паттерсон убедился,
что мистер Лорн -- конечно, не "Джозеф", а Джузеппе:  черные глаза,  смуглая
кожа,  чуть  курчавые,  сильно  поседевшие  жесткие  волосы выдавали в  этом
человеке южанина, итальянца.
     Сидя  в затылок друг другу,  четыре  гребца наклонялись и двигались как
один человек. На передних банках гребли два матроса-европейца.  Позади  них,
орудуя веслами с  такой легкостью,  точно  они были  сделаны  из  тростника,
сидели  два  негра-сенегальца,  принятые  на борт  "Ориона"  в  Марокко,  --
существа неутомимые, молчаливые и  свирепые. Когда коричневые  от загара шеи
матросов  уже  покрылись  испариной  и дыхание  их участилось,  кожа  негров
оставалась такой же матово лоснящейся, какой была в начале пути.
     Первую ночь экспедиция двигалась почти  безостановочно.  Только в самые
жаркие  часы  следующего дня  Грелли  разрешил  короткий  отдых  в мангровых
зарослях у берега.  Лодка шла  то у самого берега,  маскируясь  кустами,  то
пересекала фарватер, сокращая  расстояние на перекатах. К концу первых суток
между шхунами и шлюпкой легло уже двадцать пять -- тридцать миль.
     Пришлось  позаботиться о  первом  ночлеге на берегу.  По  знаку  Грелли
гребцы подвели шлюпку к песчаной косе. С этого места  открывался широкий вид
на  верхнее течение  реки. Однако  шесть длинных, неподвижно вытянувшихся на
песке крокодилов не  проявили никакого желания потесниться или уступить свое
место путешественникам.
     Грелли прицелился в ближайшего из пистолета, но один из негров испустил
предостерегающий  крик и, бросив весла, вцепился  руками в борта. Паттерсону
тоже  показалось  не  особенно  желательным  тревожить этих животных,  и  он
попросил выбрать  другое  место для стоянки. Пришлось подняться еще  на одну
милю выше, где в пределы суши вдавалась небольшая заводь,  заросшая водяными
растениями   и  окруженная   причудливым  мангровым  лесом.  За   мангровыми
деревьями,  уходившими  корнями  в  воду,   простиралась  зеленая,  поросшая
папоротниками  болотистая  поляна,   которая,  сужаясь,  переходила  в  едва
заметную тропу.
     Местность здесь была слегка холмистой, на горизонте виднелись невысокие
горы, до самых вершин покрытые лесом. С ближайших к воде деревьев можно было
обозревать реку на милю вверх и вниз по течению.
     Лодка вошла  в  заводь  и  едва  не застряла среди  гигантских  плоских
листьев водяных растений, способных  выдерживать на себе тяжесть пятилетнего
ребенка. Края этих  листьев загибались вверх,  образуя  как бы гофрированный
борт вокруг  всего  листа. Ближе к берегу, среди высоких тростников и осоки,
покачивались  на  потревоженной  воде  цветы белых  лилий.  Наконец  путники
добрались до вязкого берега, согнав с него десяток змей, убравшихся в густую
осоку.
     Поодаль,  словно  лесной  царь, виднелось  исполинское  дерево  бомбакс
[<i>дерево типа баобаба</i>]. Оно разрослось на невысоком холме и вместе  со своими
побегами издали казалось целой фантастической рощей.
     Когда путешественники вышли на сушу, они разглядели на болотистой почве
поляны  и  вдоль илистого русла пересохшего ручейка много следов животных --
кабанов,  коз и буйволов. Лодка, по-видимому, пристала к месту водопоя диких
обитателей чащи.
     Для  ночлега  Грелли выбрал  исполинский бомбакс.  Это дерево оказалось
толщиною  в четыре обхвата,  возвышаясь метров на двадцать над землей. Ветви
толщиною с человеческое тело простирались во все стороны, образуя шатер тени
на  сорок  метров в поперечнике. К  стволу и побегам ветвей тянулись с земли
лианы, покрытые  нежными, маленькими цветами. Казалось, что огромное дерево,
подобно многорукому лесному старцу, опирается на множество узловатых палок.
     Паттерсон,  вконец  измученный  бессонной  предыдущей  ночью,  жарой  и
путешествием в шлюпке, едва ступив на траву, бросил на нее плащ  и одеяло и,
растянувшись   на  них,  мгновенно  заснул,  пока  остальные  хлопотали  над
устройством лагеря.
     Взобравшись  с  топором  на  дерево,  матросы  устроили  для  Грелли  и
Паттерсона  небольшой  помост.  Всем  остальным  они  приготовили места  для
ночлега на нижних ветвях дерева, в сплетениях лиан.
     Окончив приготовление  воздушной  спальной,  Грелли  и матросы спрятали
шлюпку в зарослях,  перенесли из  нее припасы  и  оружие  на дерево и  затем
безуспешно  попытались  разбудить  разоспавшегося  Паттерсона.  Он  промычал
что-то невнятное и, укрыв плащом голову от москитов, перевернулся на  другой
бок.
     В  стороне, у  песчаного  подножия холма,  затрещал костер. Вскоре ужин
поспел,   но  и  запахи,   распространяемые   кухней,  не  смогли  разбудить
Паттерсона. Наконец, оставив Антони  караулить лагерь и спящего джентльмена,
Грелли, Лорн, оба сенегальца и матросы взяли ружья и отправились на охоту.
     Солнце стояло уже низко над рекой  и лесами. Воздух загудел от мириадов
насекомых. Становилось очень сыро. Измученный Паттерсон спал с открытым ртом
и раскинутыми руками. Антони защитил его сеткой от москитов и оглянулся.
     Никогда  еще  он не  был в  таком лесу. Среди густо  разросшихся хвощей
высились  пальмы  раффии, похожие на  огромные  папоротники.  Дальше от реки
вздымались из  лесных зарослей прямые,  как  мачты, тонкие и гладкие,  будто
отшлифованные,  стволы  красного  и  копалового  деревьев.   Их  драгоценная
Древесина, твердая, как камень, по-видимому, шла на поделки туземцев, потому
что ближе к воде виднелось несколько свежих пней.
     В глубине леса могучие  кроны деревьев  переплетались  между  собою. Ни
одного сучка не было на стволах этих деревьев до самой  вершины. Лес казался
ненастоящим и  населенным такими же сказочными  животными, какими  были  эти
сказочные деревья.
     Становилось все холоднее. Юноша уже начал было дремать, но изо всех сил
боролся со сном, помня наставления Грелли.
     Чтобы  стряхнуть  дремоту, Антони  решил изготовить смоляной факел, как
советовал ему  хозяин.  Намотав на  палку пучок пакли, он густо  напитал его
смолой  из бадьи,  найденной  в шлюпочной  корме;  она  предназначалась  для
осмолки  бортов. Готовый факел Антони положил на ветвь  дерева, выбранную им
для ночлега; затем он пошевелил костер и подбросил в огонь свежих ветвей.
     Больше делать  было решительно нечего, и Антони  уселся около  спящего,
обхватив колени руками. Глаза  слипались, мысли текли медленнее, повторялись
и  расплывались.  Наконец голова юноши  склонилась, и  дремота  одолела его.
Теперь на поляне у заводи спало уже два человека.
     Так прошло больше часа. Выпала сильная роса, лесную чащу окутал мрак, и
только  красные угли костра, чуть потрескивая, тлели в темноте да  по черным
обгорелым головешкам перебегали синие язычки.
     Внезапно Антони вздрогнул и сразу отрезвел от сна. Далеко, не ближе чем
в  двух милях,  послышался  глухой выстрел, затем треск, будто  сломалось  и
упало  дерево.  В полной  темноте  юноша  взвел  курок и ощупал замок своего
ружья.
     По  какому-то необъяснимому  предчувствию опасности Паттерсон, которого
не могли до того разбудить ни толчки, ни окрики, тоже мгновенно пробудился и
сел, озираясь вокруг. В тот же момент до него и Антони донесся сильный треск
ветвей и  сучьев. Где-то близко  со свистом ломались и  падали стволы мелких
деревьев, чавкала вода в болотцах. Земля загудела  от грозного топота,  и на
поляну вылетело какое-то громадное животное.
     В отуманенном сознании Паттерсона этот миг ярко запечатлелся на всю его
жизнь. Прямо перед  ним в мерцающем свете костра возникла  из расступившейся
чащи леса тупая,  опущенная к земле уродливая  морда  с  крошечными,  широко
расставленными  глазами  и торчащим на  носу рогом. В  следующий миг рядом с
Паттерсоном  сверкнул длинный язык огня  и ухнул выстрел. Это Антони почти в
упор  послал  заряд в голову  носорога.  Огромный  зверь взметнулся на  бегу
вверх, вскинул  голову  и  свалился на  бок,  не  добежав до  берега.  Земля
дрогнула от падения тяжелого тела,  а юный стрелок, охваченный  страхом и не
успев  даже  разобрать результата  своего удачного выстрела, уронил  ружье и
опрометью бросился бежать к лесу.
     Навстречу  ему по  звериной тропе, тяжело дыша,  шел Грелли и остальные
охотники.  Когда  они  приблизились  к  туше  убитого  носорога,  Паттерсон,
шатаясь,  встал на  ноги и с чувством пожал руку шестнадцатилетнему груму из
Ченсфильда.
     Охотники осмотрели носорога. Голова  его, вся в складках и буграх, была
залита кровью, пуля  юноши разворотила зверю  мозг. Два рога на  морде  были
тверды,  как слоновая кость,  и походили на уродливые лишаи  или  наросты на
дереве. Толстая складчатая кожа была почти  непроницаема  для  пуль. Выстрел
Антони оказался необычайно удачным: промедли он еще мгновение -- и Паттерсон
был бы неминуемо раздавлен грузным животным.
     Узкий серп ущербной луны показался над рекой. На воде задрожала длинная
серебряная дорога. Тишина объяла леса и воды. Одни цикады неумолчно звенели.
     Грелли, обняв  юношу за плечи, повел его к дереву.  Охотники взобрались
на помост, и лишь теперь Паттерсон смог оценить эту предосторожность.
     Влажный туман и ядовитые испарения поднимались от прибрежных тростников
и гигантских папоротников.  Трава у берега  шелестела,  и казалось, что  она
кишит змеями. В свете луны туша носорога отчетливо выделялась на земле.
     Внезапно из  зарослей вылетели на поляну легкие серые тени. Трудно было
представить себе,  что этих животных  носят ноги,  а не крылья, так воздушно
легка   была   их   скользящая,    крадущаяся   поступь.   Издав   короткий,
захлебывающийся вой,  они в одно мгновение пронеслись  по поляне  и скрылись
подобно привидениям: это были шакалы, зачуявшие добычу. Вскоре их вой и плач
раздались с двух сторон, и уже две стаи этих трусливых хищников появились из
леса. Они подняли грызню  у тела носорога,  и через полчаса их  было десятка
два на поляне.
     Еще  две крадущиеся, более  крупные  тени вышли из чащи. Они  плелись к
туше носорога с низко опущенными головами, поджимая куцые хвосты.
     Паттерсон, сидя на помосте рядом с Грелли, наблюдал с содроганием,  как
оба  хищника  принялись  раздирать  внутренности  убитого  зверя.  Это  были
полосатые  гиены.  Их  отвратительные   головы  со  злыми  круглыми,  близко
посаженными глазами походили и на собачьи и на свиные. Подняв  измазанную  в
крови  морду,  одна из  гиен  потянула  воздух.  Шерсть  поднялась у  нее на
загривке. Шакалы  тоже насторожились и вдруг  стремительно пустились наутек.
За ними последовали и гиены.
     В следующее мгновение хриплое мяуканье раздалось в лесной чаще.
     Какое-то длинное гибкое тело скользнуло с ближайшего дерева  к туше,  и
Паттерсон  отчетливо  разглядел  крупного  леопарда,  вскочившего  на  спину
носорога. Хвост пятнистого  хищника извивался  и  бил  по коже носорога, как
хлыст. Леопард поднял голову и зарычал. Грелли положил ствол своего тяжелого
ружья на сплетение ветвей, прицелился и выстрелил.
     Сноп  огня  ослепил  Паттерсона.  Помост  сильно  тряхнуло,  послышался
отчаянный  крик. В тот же миг  вспыхнул смоляной факел  Антони, и Паттерсон,
нагнувшись, разглядел под деревом извивающееся тело леопарда;  зверь  терзал
на  земле,  под  деревом,  одного  из сенегальцев. Оказалось,  что  леопард,
раненный пулей Грелли, метнулся после выстрела к дереву с людьми. Прыгнув на
негра,  который устроился на одной из нижних ветвей,  леопард не удержался и
падая, увлек свою жертву вниз.
     Антони, низко наклонившись со своей ветви,  размахивал горящим факелом.
Грелли выстрелил из  второго ствола, но  промахнулся. Антони,  не  ожидавший
выстрела, вздрогнул,  сделал неверное движение и, сорвавшись с ветви, упал к
корням дерева, рядом  с хищником.  Факел покатился в  сторону, горящая смола
потекла по земле.
     Бросив  истерзанного негра,  леопард отпрянул в сторону от  полыхающего
огня. Залитый кровью негр вскочил на ноги и побежал. Едва лишь Антони  успел
приподняться, хищник ринулся на юношу и повалил его.
     Грелли  мгновенно спрыгнул с помоста. В руке у него сверкнул кинжал. Он
нанес удар прямо под лопатку зверя и, навалившись на хищника, оттащил его от
тела юноши. Кинжал, погруженный по самую рукоять между ребрами  зверя, так и
остался в ране.
     Животное уже издыхало, но Грелли,  измазанный в крови и сам похожий  на
дикого  зверя из  лесной чащи,  продолжал душить леопарда  своими  железными
руками.  Хвост леопарда еще раз судорожно  ударил по земле, лапы его сделали
несколько конвульсивных движений, изодравших одежду Грелли в клочья, и зверь
затих.
     Антони, почувствовав свободу, сел. На лбу, груди и плечах юноши леопард
целыми полосами  содрал кожу. Глубокая рана, нанесенная зубами  зверя, зияла
на левой руке.
     Грелли пытался подняться,  но зашатался  и  упал на колени. Его  руки и
грудь  тоже  должны  были  навеки  сохранить  следы  единоборства с  грозным
хищником, название которого  так много лет  было неразрывно связано с именем
Грелли.
     Никто из участников экспедиции уже не смог заснуть до утра. Израненного
юношу Грелли заботливо  перевязал и уложил на помосте рядом  с собою. Джозеф
Лорн перевязал самого Грелли.
     Сенегалец Али спустился  с дерева, взял  головню  из костра и, осмотрев
убитого зверя, опалил ему усы.
     -- Иначе дух этого леопарда будет всю жизнь тревожить тебя по ночам, --
пояснил он Грелли.
     "Ну, для синьора Джакомо это еще небольшая беда!" -- подумал Паттерсон.
     На  небе уже исчезли  мелкие  звезды,  только  редкие светила  утренних
созвездий еще мигали в глубокой синеве; над рекой быстро разлилась оранжевая
африканская  заря, птицы  загомонили, и ветерок зашелестел  в  кронах  леса.
Рассвет длился несколько минут -- и безоблачный день пришел на смену  ночным
страхам и мраку.
     Бледный Паттерсон спустился  с дерева  совершенно уверенный, что Грелли
скомандует  возвращение  на "Глорию". Но  глава экспедиции еще спал на своем
помосте рядом  с забинтованным Антони. Паттерсон с нетерпением ожидал, когда
проснется Грелли; судостроителю  хотелось поскорее вернуться к шхунам, туда,
где были мягкие постели и не было ни носорогов, ни леопардов.
     Однако   пробуждение   руководителя   экспедиции  принесло   почтенному
бультонскому джентльмену горькое разочарование.

     Грелли  был  страшен,  когда, спустившись  с дерева, он предстал  перед
остальными охотниками, уже сидевшими у костра за завтраком.
     Один глаз  его  почти  закрылся  от  кровоподтека.  Кровь  запеклась  в
волосах.  Повязки на  теле  сбились  в  сторону,  обнажив  глубокие  рубцы и
царапины. Здоровый глаз сердито сверкал из-под жестких бровей. Он пнул ногой
убитого леопарда и пошел к ручью умыться.
     Завтрак прошел в  молчании. Матросы  нарезали ломтями  мясо носорога  и
изжарили его. Оно оказалось сочным  и напоминало свинину. Затем, к  большому
огорчению Паттерсона, Грелли

     приказал побыстрее собираться в дальнейший путь.
     У Антони начался жар. Грелли приказал уложить юношу на корме, на связке
одеял.  Вдоль  борта  была  развешана  свежеснятая леопардовая шкура.  Молча
гребцы заняли свои  места. Джозеф Лорн заменил  на веслах  тяжело  раненного
негра-сенегальца,  который к утру потерял  сознание. Его  оставили  лежать в
кустах на  месте первого  ночлега экспедиции.  Перед тем как сесть в шлюпку,
Джозеф Лорн вернулся к  этим  кустам. Через минуту оттуда раздался негромкий
пистолетный  выстрел...  и мистер  Лорн  вышел  из  кустарника.  Путешествие
продолжалось.
     Следующая ночь, проведенная на берегу, прошла без  приключений.  Привал
устроили  в  устье   каменистой  долины,  где  путники  раскинули   палатку,
поддерживая  рядом с  нею  огонек  костра.  Грелли,  опасавшийся  лихорадки,
приказал всем своим спутникам каждый вечер выпивать стакан виски с хиной. На
привале путешественников настигла первая тропическая гроза. Она смутила даже
самого  начальника  партии: небо беспрерывно полосовали белые,  оранжевые  и
ярко-красные молнии, а тропический ливень чуть не смыл палатку...
     Еще трое суток шлюпка поднималась вверх по Куарре.  Экспедиция миновала
несколько больших негритянских  селений. Мимо них  шлюпка  кралась ночью, по
середине  реки.  Изредка  попадались  встречные  туземные ладьи. Можно  было
разобрать в трубу, что они гружены глиняными сосудами, очевидно, с пальмовым
маслом. На старицах и в болотах близ главного русла охотники поднимали много
уток  и  чибисов.  В  лесах  ворковали голуби.  Однажды во  время  вечернего
привала, углубившись в лес и перевалив через гряду холмов, путники пересекли
слоновью тропу и услышали вдали трубный рев вожака слоновьего стада.
     Антони  уже поправился и участвовал в небольших охотничьих вылазках. Во
время одной из них он наткнулся на высокое сооружение термитов и показал его
остальным  охотникам.  Термитник  -- жилище африканских крылатых муравьев --
оказался раза  в  два  выше  человеческого роста, напоминал формой  утес или
пористую скалу, словно высеченную из окаменевшей губки.
     Вечером,  на четвертые  сутки  плавания,  путники заметили недалеко  от
берега полоски  красноватой возделанной земли и  небольшой  поселок. Десятка
два  круглых  конусообразных  хижин  окружали  небольшую  площадку с длинным
строением посередине.  Поселок  был  обнесен  колючей  изгородью. Загон  для
скота,  где  паслись  козы,  охраняли  два  подростка.  У  болотистой речки,
впадавшей  в Куарру,  лежали в грязи буйволы.  На прибрежной поляне  бродили
три-четыре стреноженные лошади, походившие на берберийских. Скота было мало.
Губительная  болезнь,  разносимая ядовитой  мухой  це-це, уничтожала здешний
домашний скот.  Выживали только  самые  устойчивые особи, поколения  которых
выработали невосприимчивость к укусу мухи.
     Лодка подошла  к  берегу  поздно  вечером и  осталась незамеченной. Все
население поселка уже закончило дневные работы и мирно отдыхало в хижинах.
     Грелли оживился,  даже  повеселел.  "Дичь", о которой  так  много думал
работорговец,  была  перед  ним.  Правда,  открытый  разбой  был опасен,  но
близость кораблей, готовых к приему "товара", мирный вид поселка и расчет на
внезапность  нападения побуждали пирата  отважиться  на эту охоту, обещавшую
большой барыш.
     У  него было  мало  людей.  Антони еще  молод  и  слаб  после  ранений,
Паттерсон  --  не  боец  и вдобавок  совершенно  "раскис";  оставалось всего
пятеро, из которых один -- негр.
     Тем не менее,  еще  не имея никакого  плана,  Грелли старательно  укрыл
шлюпку  в кустах, замаскировал  место привала под раскидистым деревом пальмы
раффии  в лесу  и  не разрешил разводить огонь.  Оставив Антони и Паттерсона
караулить лодку,  Грелли  и его спутники  с  оружием в  руках  подкрались  к
опушке. Тихо, чтобы не  встревожить собак, охотники за  людьми взобрались на
высокое дерево, откуда хорошо просматривался поселок.
     Судя по всему,  здесь  жили люди  из довольно бедного  лесного племени.
Было  их,  вероятно,  не  более двухсот человек; значит,  взрослых мужчин --
десятков пять или шесть. Дневная жизнь уже замерла, семьи погружались в сон.
Лишь перед  одной  хижиной две женщины толкли что-то  в  большой  деревянной
долбленой ступе. К спине одной из женщин был привязан ребенок. Наконец и они
скрылись. Все затихло, и только  две темные тени -- два сторожа, вооруженных
дубинками, -- неслышно двигались вдоль плетеной

     изгороди внутри крааля...
     Пока  Грелли  обдумывал  способ  нападения,   Джозеф  Лорн   осматривал
местность. Вдруг  он заметил, что в  ближних кустах  к ним  кто-то крадется.
Вглядевшись, он  узнал  Антони. Через  минуту  юноша  был  у  дерева  и тихо
вымолвил:
     Плоты!

     Грелли, приказав остальным не покидать засады, неслышно

     спрыгнул   с  дерева  и  отправился  вместе  с  мальчиком   к  реке.  В
надвигающихся  сумеркак он с берега ясно разглядел в  подзорную трубу плоты,
сопровождаемые  шлюпками.   На  этом  расстоянии   вся   флотилия   казалась
неподвижной.
     -- Антони, -- проговорил Грелли, не отрывая глаз  от окуляра, -- возьми
лодку,  надо  встретить плоты как можно выше по течению.  Паттерсон  поможет
тебе грести. Передай О'Хири, чтобы  плоты  спустились еще  на  десяток  миль
пониже и там причалили к берегу. Их сопровождает десяток лодок. Пусть О'Хири
высадится  здесь с вооруженными  людьми.  Скажи О'Хири,  что на  берегу есть
работа...  Приведи  шлюпки  к этому  берегу,  покажи,  где  можно  незаметно
высадиться,  и  веди  ребят  прямо  к  нашей  засаде. Сигнал  --  крик выпи.
Паттерсон  пусть караулит шлюпки.  Как только ты  приведешь ко мне  О'Хири с
людьми, возвращайся к Паттерсону.
     Антони бегом бросился к кустарнику. Вдвоем с Паттерсоном они оттолкнули
лодку от берега и вывели на фарватер реки. Грелли  вернулся к засаде. В лесу
уже   царил  мрак.  С  северо-запада  надвигались  грозовые   тучи.  Повеяло
прохладой.  Первые  зарницы  полыхнули  над  горизонтом.  Громовые  раскаты,
приближаясь, делались все оглушительнее. Так прошел час.
     Вдали протяжно заухала  выпь. Грелли соскочил с дерева, приложил руки к
губам и мастерски издал такой же крик.
     Первые  редкие капли  дождя  застучали по тугим  пальмовым  листьям,  и
вскоре  тропический  ливень  прямыми,  как  водопад,  струями  обрушился  на
охотников.  В кромешной  тьме леса,  непрерывно озаряемой  вспышками молний,
Грелли  столкнулся под деревом с широкоплечим американцем. Человек  протянул
ему жесткую, крепкую, как доска, ладонь.
     --  С  приездом,  О'Хири!  --  приветствовал  Грелли  начальника  своей
экспедиционной партии. -- Все ли благополучно? Сколько вооруженных парней  с
вами?
     -- Двадцать. Остальные спустились с плотами ниже. Что вы тут затеваете,
мистер Райленд? Проклятая погода!
     В  коротких словах Грелли объяснил  американцу задачу. О'Хири взобрался
на дерево вместе со своим патроном и при  частых вспышках  молнии  разглядел
поселок. Люди, приведенные им, толпились у подножия дерева. Взглянув на них,
Грелли различил  разбойничьи лица, заросшие бородами до  самых глаз; во тьме
холодно   поблескивали   ружейные  стволы,  кинжалы   и  серебряные  насечки
пистолетных рукояток. О'Хири тронул хозяина за плечо.
     --  Строение посреди поселка  -- это  храм  предков и жилище жреца  или
старейшины рода,  -- сказал  он. -- Вон на столбе висит  эроро -- ритуальный
колокол  под деревянным  идолом. Идол -- это бог Олокун, покровитель морей и
рек. Колоколом жрец созывает жителей. Полагаю, что через него нам и  следует
действовать.  У  меня  есть  негр-переводчик  из  племени  йоруба,  понимает
по-английски. Хитрейшая бестия, тоже из жрецов, но был изгнан своим племенем
за какие-то проделки. Субьект этот теперь готов мстить чернокожим братьям до
конца  дней своих.  Вот, не  угодно  ли взглянуть  на эту  черную  свинью  с
ожерельем?
     Грелли увидел жирного  сутулого  старика с  короткими  пухлыми руками и
втянутой в  плечи головой.  Лоб его  охватывал серебряный обруч. Собранные в
пучок  курчавые  волосы были намазаны жиром и заткнуты под обруч. Негр был в
тунике, достигавшей ему до колен и перехваченной на плече медной пряжкой. На
плечах у него  болталась пятнистая  шкура пантеры, шею украшало ожерелье  из
зубов  этого зверя. Обут он был в сандалии, в отличие  от босых жителей этой
местности. Выражение лица, злобное и лукавое, делало его похожим на гиену.
     -- Зовется Урикон. Служит  мне давно  отменной собакой по черной  дичи.
Сейчас я с ним потолкую. Ну-ка, любезный Урикон, поднимись к нам и поклонись
хозяину.
     Взобравшись  на дерево  с  ловкостью  обезьяны,  бывший  жрец  угодливо
поцеловал руку Грелли своими толстыми красными губами.
     Ливень  между  тем  прекратился,  но  все  небо  оставалось  обложенным
тяжелыми  тучами.  Стало  холоднее. Рассвет  был  уже  недалек.  Нужно  было
действовать быстрее. Пошептавшись с Уриконом, О'Хири посвятил Грелли  в свой
план и пошел расставлять  людей  вокруг изгороди. В  их  обязанность входило
убивать каждого туземца, кто попытался бы искать спасения бегством. О'Хири и
Грелли считали,  что  от  поселка и его населения не должно  остаться  после
облавы никаких следов.
     Вскоре стрелки стояли вдоль всей изгороди.
     О'Хири, Урикон  и Грелли с его  четырьмя охотниками направились прямо к
жилищу жреца в середине поселка.
     --  Мистер  Райленд, Урикон спрашивает,  не заметили ли вы каких-нибудь
свежих охотничьих трофеев у жителей поселка? -- осведомился О'Хири.
     -- Несколько слоновых бивней... Сложены у двух или трех хижин...
     --  Хорошо! Вы  увидите презабавнейшее  представление.  Это лучший трюк
нашего Урикоа.
     В темноте, под  неистовый лай собак, охотники подошли к центру поселка.
Внезапно  перед  ними выросли  воинственные  фигуры  двух сторожей,  которых
Грелли заприметил еще с  дерева.  Дубинами они преградили путь охотникам, но
Урикон  выступил вперед и  властно приказал  сторожам пасть ниц перед богами
грозы, посланцами разгневанных небес.
     -- Ступайте к колоколу, созывайте жителей на площадь; так приказываю я,
жрец богов.
     Растерянные  сторожа повиновались  и,  сопровождаемые сенегальцем  Али,
направились к столбу с колоколом.
     Подойдя  к жилицу жреца,  О'Хири  поднял плетеную циновку, прикрывавшую
вход, и, пропустив внутрь Урикона и Грелли, вошел в хижину последним,  держа
за спиною пистолет.
     Светильник, наполненный жиром, освещал хижину. На подстилке из звериных
шкур спал старик негр, завернувшись  в старое  шерстяное одеяло.  В углу, на
подставке,  стояла  деревянная  голова, служившая  опорой  слоновому  бивню,
покрытому искусной резьбой. Это был  "алтарь предков". Урикон тронул старика
за плечо и завыл  тонким, пронзительным голосом, сопровождая  свои завывания
уродливыми корчами, как бесноватый.
     Старик вскочил, дико озираясь на пришельцев.
     -- Вставай, о жрец, и внемли нам,  посланцам бога рек и  морей Олокуна!
-- вопил  Урикон  на межплеменном  языке  бини.  --  Внемли  нам,  вестникам
великого горя!  Собери  свое племя, о  жрец, ибо  мы  пришли  возвестить ему
скорбь!
     Одновременно снаружи,  у столба,  врытого рядом  с  хижиной,  зазвучали
мерные, унылые звуки колокола -- эроро.
     Поселок  ожил.  Из-под  циновок  многих  жилищ  уже выглядывали  головы
мужчин. Детский плач раздавался по всему краалю.
     Урикон вывел жреца на улицу.
     --  Кричи  громче, о  жрец,  собирай  свой  народ, всех, до  последнего
младенца!
     У столба Урикон повторил свои кривляния. Глядя на него, Грелли подумал,
что он и впрямь одержим бесом.
     -- Великая беда, о  жители! -- исступленно вопил Урикон.  -- Послушайте
своего жреца, который не уберег вас от несчастья! Люди вашего племени  убили
священного  слона,  сына  царя  богов  Олокуна.  У хижины убийцы  стоят  его
священные  бивни!  Посланцы  Олокуна,  боги  грозы,  сами пришли  к  вам  за
искупительной жертвой!
     Испуганный жрец  племени в  тон голосу Урикона повторил  ту  же  весть.
Теперь  у  столба в  свете разведенного  костра кривлялись и плясали уже два
жреца.
     Во  время  этого  сеанса  Урикон успел вполголоса  предупредить  своего
коллегу:
     -- Знай, жрец, если  хоть  один человек ускользнет от посланцев  богов,
великие несчастья падут на твою голову!
     Чернокожие люди подходили к огню костра с понурыми головами. Испуганные
женщины  с  детьми  на  руках  и за  спинами становились  поодаль.  За  ними
прятались голые ребятишки с вытаращенными от любопытства и страха глазами.
     -- Люди! Приведите сюда ваших охотников за слонами, -- приказал Урикон;
и, обращаясь  к  О'Хири  и  Грелли,  Урикон  добавил  шепотом:  --  Отводите
мужчин-охотников в загон для скота и вяжите. Это самые сильные люди племени.
     Вперед  один  за другим  выступали  хорошо  сложенные,  стройные  люди.
Матросы  О'Хири отводили  пленников  в  загон  для  скота.  Здесь  пленникам
связывали  руки и укладывали лицами  вниз. Вскоре  на мокрой от  дождя земле
лежали,  крепко связанные  сыромятными  ремнями из буйволовой кожи,  человек
тридцать. Эта участь постигла и обоих сторожей,  у которых сенегалец отобрал
дубины.
     Цепь стрелков вокруг крааля поредела, так как  не пришлось  сделать  ни
одного выстрела:  никто из жителей поселка и не пытался спастись бегством от
небесных посланцев.
     Внезапно катастрофический раскат грома, грохнувший почти одновременно с
оранжевой вспышкой  молнии, потряс, казалось,  землю и  воды.  Сухое высокое
дерево на  краю поселка треснуло  сверху донизу,  словно расколотое топором.
Разваливаясь пополам, оно вспыхнуло ярким белым пламенем.
     -- На колени! -- заорал Урикон. -- Кто-то  из вас замыслил скрыться  от
карающего бога! Удержите его, удержите, иначе никто не останется в живых!
     Но  бежать  никто  и  не  помышлял.  Охваченные  ужасом   люди  племени
повалились на колени, положили ладони на землю  и уткнули лица в траву между
кистями рук.
     Грелли,  О'Хири и матросы  тут же на  площади  связали  руки  остальным
мужчинам и приказали  женщинам нести  или  вести детей следом  за связанными
главами  семейств.  Все  племя,  как  один  человек,  оказалось  за  прочной
изгородью  загона.  Вооруженные  охотники  окружили   загон,   где  нарастал
отчаянный плач детей. Стали причитать и женщины. Напуганный скот сгрудился в
самом дальнем конце загона.
     Грелли с матросами  обошли все хижины. Лишь в одной из  них  они  нашли
несколько  насмерть  перепуганных женщин  и  немедленно  присоединили  их  к
остальным пленникам.
     Начинался рассвет, багровый и зловещий.
     Отобрав десятка три  молодых  мужчин, О'Хири  заставил  их  под охраной
матросов валить деревья  на берегу болотистой  речки за поселком. Женщины  и
дети обрубали сучья.
     Четыре  пары  буйволов,  подгоняемые погонщиками  из  числа  пленников,
оттаскивали бревна к берегу и спускали их на воду лесной речки.
     Еще одна группа пленников, под руководством Лорна, вязала плот. К обеду
он  был  готов.  Сделанный из  бревен,  перевитых  гибкими растениями,  плот
свободно  мог   вместить   всех  пленников  и   даже  часть   скота,   запас
продовольствия и все слоновые бивни.
     Со  шлюпок  доставили  длинные,  тридцатиметровые корабельные канаты  с
приделанными к ним ошейниками, свисавшими через каждые полметра.
     Эти  канаты  с подвесками  матросы  положили  на землю  и стали попарно
подводить   к  ним   мужчин   племени.  Под   их  подбородками  защелкнулись
металлические  застежки ошейников. Люди были "запряжены". В таком же порядке
матросы  О'Хири  "запрягали"  все  остальные  пары.  Работа  эта   велась  с
поразительной быстротой и сноровкой.
     Скоро свободных  гнезд  на  канате  не  осталось,  и  четверо матросов,
вооруженных пистолетами и  ременными бичами, повели первую партию "товара" к
берегу Куарры.  Только тогда  мужчины  племени  поняли,  что  они  обмануты.
Поднялся вой и крик. Однако плети и пистолетные выстрелы быстро восстановили
порядок.
     Следующее  общее  ярмо,  рассчитанное  тоже  на  шестьдесят  пленников,
охватило шеи взрослых подростков, женщин и девушек.
     В  последний канат запрягли  сорок женщин  и  пожилых  мужчин,  которые
показались  Грелли  еще  пригодными  в  дело.  Конец  каната  со  свободными
ошейниками, звякая, потащился по земле.
     В  загоне остались только жрец  племени,  восемь старух  и  стариков  с
беззубыми ртами и глубоко запавшими глазами.
     Принесли заступы. Грелли сам вывел стариков из загона и, проводив их до
края   недавно  засеянного  маисового  поля,  приказал  им  копать  длинную,
неглубокую  яму.  Старый  жрец,  скрестив  руки на груди,  не  взял заступа.
Остальные неторопливо принялись рыть.
     Не успела еще последняя партия пленников скрыться из виду,  как на поле
была вырыта яма локтя в два глубиной. Грелли уже вынул из-за пояса пистолет,
но   обернулся,   услышав   громкий   оклик.   Паттерсон,   возбужденный   и
взволнованный, бежал к нему.
     -- Поразительно,  сэр Фредрик!  -- воскликнул он, подходя к компаньону.
--  Сто шестьдесят  человек!  Пятьдесят шесть  мужчин,  восемьдесят  женщин,
двадцать четыре подростка и, сверх того, штук двадцать младенцев и маленьких
ребятишек! И все это без единого выстрела,  гуманно, быстро и безболезненно!
Совладать с леопардом было труднее, не правда ли?
     Грелли, не ответив, поднял пистолет. Прогремел первый выстрел, и старый
жрец  с пулей в переносице  упал  возле  готовой могилы.  Одна негритянка со
сморщенной грудью, испуганная выстрелом, бросила заступ и всплеснула руками.
     Загремели выстрелы  матросов.  Ударами кованых  матросских  сапог  тела
жертв были сброшены в яму.
     Оторопевший Паттерсон в смущении побрел назад.
     Через  пять  минут поле  приняло  свой  обычный  вид  и  опустело. Лишь
свеженасыпанная могила на  поле напоминала  о  пришельцах да столбы  пламени
подымались над хижинами крааля.
     О'Хири велел пригнать на берег часть скота. Оставшиеся козы и буйволицы
с блеянием и ревом носились по загону, среди пылающих изгородей и хижин.
     Когда  солнце  склонилось к закату,  от деревни  остались  только груды
тлеющих головешек, покрытых серым  пеплом. Едкий запах дыма, тлеющей шерсти,
горелого мяса долго держался в воздухе.
     В наступившей темноте из кустарника выползла на пожарище раненая собака
с перебитой спиной. Тяжело волоча задние ноги, дряхлая сука втянула ноздрями
воздух, пахнущий гарью, и, задрав голову к луне, завыла пронзительно, высоко
и горестно.

     Матросы спустили плот  вниз по лесной  речке к месту привала экспедиции
на  Куарре.  Здесь  их  уже ждали прикованные к канату  невольники.  Грелли,
О'Хири и Лорн внимательно осмотрели "товар" перед погрузкой, пересортировалй
его и даже прикинули будущую выручку. Наконец невольников погрузили на  плот
вместе  со скотом. "Охотники" расселись по шлюпкам, и  флотилия тронулась  в
путь.
     Одна шлюпка шла под  самым берегом. О'Хири осматривал  с нее прибрежные
заросли --  искал  плоты  ушедшей вперед партии. Рядом  с ним сидел  бледный
Антони, потрясенный всем виденным. События этого дня навсегда остались в его
памяти черным и страшным пятном...
     Перед  рассветом  следующего  дня  новый  плот   присоединился  к  трем
остальным, и вся партия без промедления двинулась вниз по реке.
     Края  плотов были  огорожены плетнями из ветвей  и  хвороста. С  берега
невозможно было  разглядеть груз, и казалось,  что  на  плотах  везут только
скот, привязанный к небольшим колышкам.
     Еще две короткие остановки понадобились для того,  чтобы напоить скот и
накормить  невольников;  каждому  в  сутки  давалась  горсть  риса,   иногда
добавляли и кусок вареного мяса.
     Среди невольников, купленных у Эзомо-Ишана, было несколько воинственных
суданских туарегов, сухих, жилистых и необычайно жестоких. О'Хири  сделал их
надсмотрщиками. Старшим над ними был поставлен Урикон. Свирепые, вооруженные
длинными   кожаными  бичами,  туареги-надсмотрщики,  наводили  на  связанных
пленников еще больший ужас, чем сами работорговцы.
     Восьмого ноября под сильным грозовым ливнем трюмы "Глории" и  "Доротеи"
освободились   от   груза,   доставленного   для   Эзомо-Ишана:   деревянные
продолговатые ящики со старыми кремневыми мушкетами, бочонки пороха и рома и
несколько легких  ящиков с дешевыми безделушками перекочевали  на опустевшие
плоты.  Затем  те  же трюмы приняли живой груз с  четырех  плотов. Паттерсон
отшатнулся, заглянув через люк в эти наполненные трюмы...
     На другой же  день  обе шхуны  с еще  мокрыми от ливня  парусами, гулко
хлопавшими на ветру,  миновали устье Куарры,  вышли в  море  и взяли курс на
остров Фернандо-По. В водах острова были высажены на шлюпках Грелли,  мистер
Паттерсон и Антони. Они вернулись на "Орион". Хозяин  корабля, еще не сменив
своего экспедиционного костюма на мундир, который он обычно носил  на бриге,
пригласил к себе пастора Редлинга.
     -- Мой дорогой пастор, -- обратился он к священнику самым  задушевным и
прочувствованным  тоном, -- я скорблю о  том мраке  языческих заблуждений, в
коем  погрязли  несчастные  души  здешних  туземцев.  Сюда  изредка  заходят
корабли, здесь  трудятся миссионеры, с  которыми вы  познакомились  за время
нашего отсутствия. Вы посетовали, что на этом острове еще нет  христианского
храма.  Я хочу,  чтобы после нашего посещения он был здесь воздвигнут. Прошу
вас  сейчас  же договориться о подробностях со  здешними деятелями,  ибо уже
через  два часа  мы поднимем  якоря. Вероятно,  среди  этих  миссионеров  вы
найдете  сильного  верой  христианина-проповедника,  который  сможет   стать
священником  будущего  скромного  храма.  В ином  случае  придется  призвать
пастыря  из  Европы.  Не откажите  принять  от  меня  эту тысячу  фунтов  на
устройство церкви  для обращения язычников  к  истинному  богу.  Благоволите
распоряжаться этими деньгами всецело  по  вашему усмотрению, ибо я знаю, что
передаю их в достойнейшие руки!
     Пастор  Редлинг  с  поклоном  принял  подписанный  чек  и  молча осенил
зиждителя широким знамением креста...
     Через  несколько часов бухта Санта-Изабель снова опустела: два  корабля
уже пенили волны, унося  живой груз к невольничьим рынкам Америки,  а третье
судно  --  бриг "Орион"  --  на всех парусах  летело к  далекому  острову  в
Индийском океане.


        6. ПОСТОЯЛЕЦ МИССИС БИНГЛЬ

     Ребенка скорее создать, чем машину.
     Чулки драгоценнее жизни людской,
     И виселиц ряд оживляет картину,
     Свободы расцвет знаменуя собой.
     Не странно ль, что, если является в гости
     К нам голод и слышится вопль бедняка,
     За ломку машины ломаются кости
     И ценятся жизни дешевле чулка.
     Байрон

     "Клянусь, что никогда ни одному лицу или лицам на
     свете не открою имен тех, кто участвует в этом тайном
     комитете, их действий, собраний, потайных мест, одеяния,
     черт лица, наружного вида или всего того, что может
     повести в их раскрытию... под угрозой изьятия из мира
     первым встретившим меня братом...
     Да поможет мне бог и благословит меня сохранить мою
     клятву ненарушимой".
     Клятва английских луддитов

     Старый  слуга  Френсис опустил  шторы, задернул  занавески  на  окнах и
принес свечи в кабинет мистера Уильяма Томпсона.
     Невеселый сочельник выдался в этом году! Где-то в неведомых  водах, под
чужими небесами,  находится сын Ричард,  а  с ним  и два верных друга  дома.
Может быть,  им сейчас  грозит  опасность? Или среди  чудес южных  морей они
подымают  стаканы за  удачу  и недосуг им  даже  вспомнить об оставшихся  на
родине?  А может быть,  и они  сейчас с  грустью думают  о зимних  сумерках,
тяжелых  хлопьях  снега,  пустующем  столе для  пикета  и  старых  друзьях у
камелька?
     Миссис  Томпсон,  известная  всему  Бультону   дама-благотворительница,
пришла  в  кабинет  супруга,  чтобы  рассеять его  раздумье  и пригласить  к
заботливо накрытому рождественскому столу.
     -- Уильям,  -- сказала  она  мужу,  --  сегодня  нам будет  грустно  за
праздничным  столом. Так хочется, чтобы  сегодняшний сочельник был настоящим
христианским рождеством, как в добрые  старые времена! Пошлите, сэр слугу на
улицу  и  велите привести какого-нибудь малень кого бедного мальчика,  чтобы
посадить его за этот стол Я уж так давно не видела детей в нашем доме!
     Сам  мистер  Томпсон  вышел  на поиски  "святочного  мальчика".  Искать
пришлось  недолго.  Достигнув  ближайшего  перекрестка,   он  заметил  перед
освещенным   окном  лавки   немца-колбасника  маленькую   фигурку  мальчика,
созерцавшего рождественских поросят и окорока, украшенные кружевной бумагой.
Как во всех почтенных святочных рассказах, мальчик был бедно одет, ежился от
холода, дул на озябшие пальцы и не сводил глаз с поросенка в бумажном уборе.
     Юный  джентльмен  едва  не  дал  стрекача  от   мистера  Томпсона,  но,
по-видимому, тоже вспомнил святочные традиции и последовал за адвокатом.

     -- Вот здесь сними свою  куртку, мальчик, и скажи этой доброй леди, как
тебя зовут, -- сказал мистер Томпсон своему гостю, входя в переднюю.
     -- Мое  имя Томас Бингль,  сэр, -- отвечал "святочный мальчик", -- мама
дала мне полшиллинга на  сладости и велела скорее возвращаться  домой. У нас
нынче тоже будет праздничное угощение.
     -- Томас Бингль? Скажи, Томас,  не  ты ли  вместе с твоей матерью был у
меня однажды летом в конторе? Ты меня узнаешь, Том?
     -- Да, сэр.
     --  Вероятно, мой совет  и моя помощь пошли на пользу этому  семейству.
Знаешь, Дэзи,  в свое время я  снабдил  мать этого мальчика рекомендательным
письмом к Паттерсону. Вероятно, ты работаешь на верфи, Том?
     -- Нет, сэр.
     --  Еще  один  прибор к  столу!  Дэзи,  сведи  мальчика  к умывальнику.
Френсис, зажгите праздничные свечи. Садись за  стол, Томас, и скажи мне, чем
же ты сейчас занимаешься.
     -- Я учусь в школе мистера Гемфри Чейзвика, сэр.
     -- Это весьма  похвально, но откуда же у миссис Бингль берутся средства
на твое  образование,  Томас?  Она жаловалась мне на нужду...  Впрочем, я не
хочу отвлекать тебя от жареного гуся! Я припоминаю, что у тебя  есть старший
брат.  Дела  вашего семейства, очевидно,  улучшились? Вовремя поданный  мною
совет...
     -- Благодарю вас, сэр.
     --  Дэзи,  теперь приготовь своему гостю пакет. Он  отнесет  его домой,
другим членам семьи. Расскажи мне, Томас, как поживает миссис Бингль.
     Сэр,  когда  мама  привела  нас  в  доки  мистера  Паттерсона,  Джорджа
поставили на  разгрузку леса,  а  меня -- убирать стружки  и опилки. Там, на
верфи, их были целые горы. Я возил их на тачке и отбирал  мелочь  от больших
обрезков. Большие продают на  дрова подороже, а мелочь покупают бедняки. Там
работает  много  других мальчиков.  Мы  с Джорджем приходили в доки  к шести
часам утра,  а в девять вечера  возвращались  домой.  Мне казалось, что  это
длится целый  год, а  прошло не  больше  месяца. Потом к  нашей соседке тете
Полли  -- знаете, к той старухе, у которой раздавило сына при  спуске нового
корабля, -- приехала одна леди...
     -- Очевидно, из твоего комитета, Дэзи. Продолжай, мальчик.
     -- Нет, эта леди  была  не из комитета.  Леди  из комитета всегда долго
говорят о спасении души, дают несколько пенсов и обещают прислать поношенное
платье.  А это была красивая, молодая, очень добрая леди. Когда  тетка Полли
рассказала  ей  о гибели своего  сына Майка, молодая  леди заплакала.  Потом
через несколько дней наш управляющий, мистер Чейзвик,  позвал тетю  Полли  и
сказал, что ей пойдет пенсия, а за квартиру уплачено вперед за целый год.
     -- И тогда твоя мать тоже обратилась к этой леди?
     -- Да, сэр,  моя мама разузнала, кто была эта дама, и сама пошла  к ней
со мной -- далеко, за  двенадцать  миль от города. Леди  говорила с  мамой в
парковой беседке, и с  тех пор у нас все переменилось.  Меня отдали в  школу
мистера  Чейзвика,  и  я  уже умею писать  и решать  задачи. Джорджа взял  в
обучение мистер Барлет,  старший чертежник  на верфи. Теперь Джордж научился
здорово  рисовать  корабли и  уже зарабатывает деньги  чертежами,  ему  ведь
пятнадцать! Мистер Барлет говорит, что, если Джордж и дальше будет, учиться,
из него выйдет настоящий художник... А когда  мама сдаст нашу вторую комнату
какому-нибудь тихому жильцу, тогда мы заживем совсем хорошо.
     -- А ты  не  узнал, как зовут эту  даму? Видно, она очень  богата, если
может обеспечить благополучие двух семейств сразу? Дэзи, кто бы это мог быть
из здешних благотворительниц?
     -- Не знаю, Уильям, и впервые слышу об этой таинственной особе...
     -- Я знаю  ее имя, сэр! Она помогла и нашему старому  Паткинсу, который
оттяпал  себе  топором пальцы  на  левой  руке.  Он  теперь  живет  у нее  в
Ченсфильде домашним столяром... Ее зовут леди Эмили Райленд, и... она  самая
красивая леди в целом графстве!..

     Прошли   праздничные  дни.  Мистер  Уильям  Томпсон   давно  позабыл  и
маленького гостя, и рождественскую  ветку  омелы. С  каждым  днем у  старого
адвоката все  больше забот. Прежде он всегда  радовался,  когда  краснорожий
почтальон слезал с дилижанса перед дверью конторы, втаскивал наверх потертый
кожаный мешок и выкладывал на столе Дженкинса, старшего клерка, пачку газет,
журналов, запечатанных пакетов и конвертов с деловыми и дружескими письмами.
Теперь  не то!  Торопливые  письма,  хлопотные, неприятные  дела,  тревожные
вести...  Будто сама  река времен  изменила течение, стала быстрее,  мутнее:
видно,  и  ее  заставили  крутить  фабричные  колеса!  А  он, доктор прав  и
королевский адвокат, уже сделался стар для этого водоворота...
     Январским вечером, когда в  желтом свете фонарей, висящих над каменными
арками  ворот, тихо реяли  сухие  снежинки,  мистер  Уильям  Томпсон  пешком
возвращался  из  конторы   домой.  Как   любил  он   прежде  эту  привычную,
неторопливую прогулку! Сколько славных  судейских  речей  он обдумал на этих
знакомых  узких  улицах!..  На  ходу  так  хорошо  слагались  плавные фразы,
вспоминались ораторы древности, Цицерон... Ох, у Цицерона не было тех забот,
которые ныне выпадают на долю  юриста! При Цицероне чернь было легче держать
в   повиновении,  чем   этих,   нынешних...  Римская   чернь  бездельничала,
довольствуясь крохами с патрицианского стола, жила  "хлебом и  зрелищами", а
эти...  эти создают  все богатства  нации: их руки должны  быть проворны,  а
головы -- покорны!  Самое опасное -- если они сами поймут свою  силу, ибо их
много,  целые  толпы.   Собранные  воедино  на  фабриках,  они  легко  могут
сговориться... Это страшно!
     ...Вон за городом виден багровый  отсвет. Это дальний отблеск огней над
рудником.
     День  и  ночь  скрипучий  ворот  поднимает  там  из-под земли  огромные
плетеные  корзины  с  черным  земляным  углем.  Над  рудником  всегда  стоит
грязно-белое,  с  красным  отблеском  облако.  Это  --  пар,  новая  стихия,
рожденная  слиянием двух  древних стихий -- огня  и  воды. Огненные  машины,
громоздкие и неуклюжие, похожие на грозных идолов древности,  пыхтят и тяжко
вздыхают; качаются  тяжелые коромысла над  паровым  цилиндром,  и  с  каждым
вздохом машины в небо взлетает новое облачко пара... А под землей, в ходах и
штольнях бультонской шахты,  живут  люди, живут  при тусклых  свечах  целыми
семьями, с детьми и  женами,  редко-редко поднимаясь  на свет божий.  Это не
преступники, не  колодники, это просто  крестьяне, "выгороженные"  со своего
клочка земли, или иные  обездоленные бедняки. У них  на шее железные обручи;
на обручах выгравирована фамилия  гордого владельца угольных  копей  -- сэра
Гарри  Хартли  графа Эльсвика. В газетах  пишут, что в парламенте теперь как
раз  обсуждается прошение рудокопов о снятии этих шейных обручей... [<i>Закон о
снятии шейных обручей с рудокопов  был принят парламентом в 1775 году, но на
многих английских копях, в том числе на соляных, работа в обручах и кандалах
местами продолжалась до конца XVIII века.</i>]
     А  вон  там,  вдоль  реки  Кельсекс,  на дальних окраинах Бультона, где
теряется нескончаемая  Соборная улица,  громоздятся  новые  фабрики  мистера
Райленда -- суконные, хлопчатобумажные, канатные...
     Старый   адвокат   вспомнил,  как   совсем   недавно   в  сопровождении
управляющего   "Северобританской  компании"   мистера  Ральфа   Норварда  он
осматривал эти фабрики, уже работающие и еще строящиеся...  Мистеру Томпсону
запомнились  дети  --  маленькие,  тщедушные  фигурки,   иные  в  деревянных
башмаках,  иные  --  на  высоких  колодках,   чтобы  детские  ручонки  могли
дотягиваться до станков... Одна маленькая, пяти-шестилетняя девочка потеряла
колодку  и  споткнулась. Мастер сердито схватил колодку и  ударил девочку по
голове... А женщины-работницы!..  Худые, ко всему равнодушные,  с землистыми
лицами, с тощими, уродливыми руками... Придаток к машинам, что ж поделаешь!
     Сотнями умирают эти  женщины и ребятишки от фабричной  горячки, похожей
на тюремный тиф. Вот так и проходит  их жизнь с самого детства и до... койки
в Доме общественного призрения, где  супруга  адвоката  миссис  Дэзи Томпсон
жертвует пенсы на  деревянные гробы... Что  и говорить,  это все грустно для
страны, для нации, но...
     ...Но зато за один  лишь  прошлый,  1772 год (мистер Томпсон уже  успел
подвести  этот  итог  отечественной коммерции); новые  фабрики в Англии дали
более десяти миллионов фунтов годового оборота! Сколько выгод связано с этой
цифрой для британских юристов вроде мистера Томпсона, сколько жалоб, споров,
петиций -- для британского парламента!..
     Ведь  эти  тени  с  бескровными  лицами,  эти  фабричные  рабочие,  они
пожаловались-таки  парламенту!  Море  скорби  и нищеты  не  всегда  остается
покойным, иногда оно волнуется и бьется о каменные берега!..
     Ответом  на все петиции был недавний билль о правах предпринимателей...
Разумеется, парламент оказал поддержку  не простолюдинам,  а столпам  нации,
предпринимателям: он узаконил труд детей с пятилетнего возраста...  Да и как
могло  быть  иначе?  Фабриканты вводят новые машины,  новые станки, и уже не
прежний  опытный ткач,  прядильщик, сучильщик, а пара детских  рук у  станка
вырабатывает пряжу и ткань  в  десять раз больше  прежнего и... в десять раз
дешевле!
     В памяти мистера Томпсона еще  свежо то  время, когда его  страна,  его
богатеющая Англия, стала ввозить из своих американских колоний новое волокно
--  хлопок.  Прекрасная   вещь,  если  дать  ей  хорошую  обработку.   И  ум
человеческий, неистощимый  на выдумку,  быстро нашел  новые  способы,  чтобы
дешевле  и  лучше  обрабатывать   это  волокно.   Не   угодно  ли?  Какой-то
обыкновенный  английский  плотник,  по   имени  Харгривс,  взял  да  выдумал
прядильный станок и назвал его "Дженни", по имени  своей  белокурой дочурки.
Давно ли это было? Да нет еще и десяти лет, а уж по всей Англии крутятся эти
прялки, и уже придуманы новые ткацкие станки, чтобы и ткачество не отставало
от  прядения.  Разумеется, число новых фабрик с  машинами будет год  от года
расти -- спрос  на товар велик, а работа на станках дешева... Но вот куда же
деваться прежним добрым мастерам и подмастерьям, отцам семейств и вековечным
труженикам? Это... не совсем  ясно! Хм! Если подумаешь, то  действительно их
положение становится...
     Размышления адвоката были  прерваны отчаянной руганью с высоты козел...
Мистер Томпсон, оказавшийся  в своих  раздумьях как раз  на  середине улицы,
еле-еле  успел  увернуться  из-под копыт. Толстый кучер  осыпал  рассеянного
джентльмена  проклятиями,  но  седок...  дружеским  жестом  откинул  меховую
полость, приглашая несколько сконфуженного адвоката занять место на сиденье:
оказалось, что мистер Уильям Томпсон едва не угодил под коляску бультонского
банкира мистера Сэмюэля Ленди!
     Старые друзья вместе доехали до адвокатского дома.  В  пути бультонский
юрист  оправился от испуга и предложил мистеру Ленди провести нынешний вечер
в дружеской беседе. У господина  адвоката было о  чем потолковать с надежным
другом дома!
     Оба джентльмена, хозяин и гость, уселись в креслах старинного кабинета.
Кофе  и ликер  стояли  на  круглом столике.  Пламя свечей рождало  рубиновые
искорки на маслянистой поверхности разлитого в рюмки ликера. В камине громко
трещали  дрова;  они  то вспыхивали, рассыпая  искры, то  покрывались  серым
пеплом тления,  но  углы  кабинета  оставались  в  полумраке,  и оттуда,  из
зеленоватого  сумрака, доносилось цвирканье неугомонного сверчка,  одного из
старожилов этого покоя.
     --  Свежие  новости?  --  спросил  банкир,  указывая  на  распечатанные
конверты писем. -- Где сейчас находится бриг?
     -- Письма  отправлены двенадцатого ноября и  помечены так: "Гринвичский
меридиан, десять градусов южной широты, Гвинейский залив". Встречный военный
корабль,  фрегат  "Крестоносец", доставил  их в  Плимут очень быстро. Ричард
пишет, что  "Орион"  зайдет с грузом  в  Капштадт и затем отправится дальше.
Возможно, что  сочельник они праздновали уже на острове  Райленда. Паттерсон
описывает, как он едва спасся в Африке от носорогов и

     леопардов.    Вероятно,   страшно   преувеличивает!..   Гораздо   более
удивительные  вещи происходят  на самом  судне.  Ричард пишет о них, правда,
очень скупо, но  из  его  письма  ясно, что между  ним и  Райле