ндом возникла
вражда. Он намекает на какие-то темные дела главы новой компании.
     --  Неужели  Ричард, пребывая в обществе леди Стенфорд, находит  время,
чтобы заниматься и делами компании?
     -- Сэмюэль, я доверю вам то, что пока скрыто даже от моей жены.  Ричард
расторг в пути свою помолвку с леди Эллен...
     -- Боже мой! Какие же причины?
     -- Понимаете, Сэмюэль,  этот Райленд вторично встал между  моим сыном и
его  избранницей. Правда,  я  не могу  сказать, чтобы симпатизировал  новому
выбору Ричарда, но тем не менее его помолвка уже стала известной в городе. И
вот в пути  Ричард сделал открытие, не оставляющее, увы,  никаких неясностей
насчет отношений между леди Эллен и Фредриком Райлендом.
     -- Позвольте! Да ведь они знакомы всего полгода!
     -- И тем не менее факт бесспорен. Ричард в этом уверен.
     -- Какие сенсационные вести! А... леди Эмили?
     --  Видите  ли,  Мортон  пишет  мне,  чтобы  я,  с  соблюдением  особых
предосторожностей,  начал  готовить  бракоразводный процесс.  Следовательно,
дело серьезно.
     --  Уильям,  старая  поговорка  гласит:  "Пока суп  варится, он  всегда
горячее, чем  поданный  к  столу". Может быть, по  возвращении все уладится?
Вообще это плавание  -- странная затея для  такого делового джентльмена, как
Фредрик Райленд.
     -- Ричард пишет о нем  вещи еще более странные. Из его намеков следует,
что Райленд не является даже законным наследником Ченсфильда!
     -- Ну,  это  уже слепая оскорбленная ревность! Она  сделала вашего сына
явно пристрастным.
     -- Возможно. Для меня законность вступления Райленда в права наследства
не оставляет сомнений. Тем не менее Ричард прямо

     советует мне прекратить всякие отношения с "Северобританской компанией"
и ее главой.
     -- Чепуха! Райленд -- крупный  делец, быть может, не всегда разборчивый
в средствах,  но человек широкого размаха. Я связан с ним серьезными делами.
Читали  вы в последнем номере "Монитора", как возросли дивиденды компании  и
какой масштаб принимают заокеанские торговые  операции?  Кроме того, Райленд
подарил городу крупные суммы на благоустройство и церкви -- на

     богоугодные дела.
     --  Все это так. Но где источники этих средств? Он расходует по меньшей
мере в полтора раза больше суммы дивидендов, опубликованных в "Мониторе". За
словами Ричарда что-то кроется, я убежден в этом!
     Ленди хотел  возразить,  но  махнул рукой  и  вздохнул.  Мистер  Уильям
продолжал:
     -- Помните,  Ленди, тот  уютный  летний вечер, когда  я огласил в узком
кругу друзей  подробности спасения  Райленда?  Так  вот,  рукопись  Мортона,
по-видимому, умалчивает о существенных подробностях этих событий. Я обязался
хранить в тайне один эпизод, случившийся  как раз накануне этого вечера,  но
дела так осложнились,  что я обязан быть вполне откровенным  с  вами. В этот
день ко мне явился незнакомец. Он назвал себя Роджерсом...
     Старый  Ленди, весь обратившись  в слух,  не  произносил  ни  слова.  В
настороженной  тишине  только сухо потрескивали  дрова  да сверчок время  от
времени подавал из угла свой голосок. Мистер Томпсон перешел на полушепот.
     -- Человек  этот искал  следы похищенных  драгоценностей и больше всего
интересовался обстоятельствами гибели "Черной стрелы"  и спасения  Райленда.
Роджерс высказал предположение, что Райленд убил капитана Бернардито Луиса и
овладел  сокровищем этого  пирата  --  драгоценными  камнями,  оцененными  в
шестьдесят тысяч фунтов стерлингов!
     Замолчал даже сверчок. Только  Френсис шаркал в столовой подагрическими
ногами в войлочных туфлях.
     --  Скажите, мистер Томпсон, -- многозначительно спросил банкир, -- вам
известен агент Райленда, бывший моряк Джеффри Мак-Райль?
     -- Я слышал это  имя  минувшим  летом...  Какая-то история  о нападении
бандита на его квартиру...
     -- А вы не поставили эту историю в связь с вашим загадочным посетителем
Роджерсом?
     -- Нет, это не приходило мне в голову.
     -- Так ведь именно ваш Роджерс и  был тем самым бандитом... Он  ограбил
Мак-Райля и чуть не убил его.
     -- Боже мой!
     -- Удар несомненно был  нацелен  в Райленда. И, быть может,  именно вы,
Уильям,  косвенно помогли  нанести этот удар по интересам вашего  важнейшего
клиента.
     --  Но, Ленди,  если подозрения Роджерса справедливы, то он,  вероятно,
искал  свою  долю добычи  в  сокровище  Бернардито.  Мой  уважаемый  клиент,
овладевший  ворованными драгоценностями,  сам  навлек на себя риск встретить
других претендентов на это краденное богатство.
     -- Ваш Роджерс -- просто ловкий бандит!  Ему понадобилась  ваша помощь,
чтобы найти способ обокрасть сэра Фредрика.
     --  Послушайте, Ленди,  с каких  пор  сами  вы  превратились  в  такого
горячего защитника Райленда? Чем вас околдовал этот человек? Что за поветрие
охватило  умы  самых  почтенных  старожилов  Бультона?  Паттерсон  стал  его
компаньоном.  Вы  вступили с ним,  по  вашим  словам,  в  серьезные  деловые
отношения. Леди Стенфорд вверила ему все свои свободные  средства. "Монитор"
его превозносит, и поговаривают, что редактор даже стал акционером компании.
Бультонский мэр принял от Райленда

     крупную сумму для нужд  города. Портовые  и таможенные власти оказывают
ему широкую поддержку. Государственные контролеры сукон что-то подозрительно
легко ставят пломбы на изделия "Бультонской мануфактуры". Даже церковь... Вы
слышали, какие похвалы воздались жертвователю во время последней проповеди в
соборе? Наконец, сотни мелких держателей акций... Нет, это даже не поветрие,
это какая-то дьявольская паутина, черт  побери! Но я  могу смело утверждать,
что деловые  отношения  с этим  клиентом не лишили меня  независимости.  Мне
выгодно  вести дела компании,  но я могу в любую  минуту прекратить  их, как
того желает мой сын. Почему вы молчите, Сэмюэль?
     --  Уильям!  Откровенность  за откровенность!  Лучше вам узнать правду,
прежде чем  следовать  бредовым  советам вашего ослепленного сына...  Вам  в
точности  известно,  что  главные  средства  моего  банка  составляют вклады
Паттерсона, еще нескольких фабрикантов,  ваши собственные, наконец  средства
страхового общества...
     -- Боже мой, к чему это предисловие? Дела банка я знаю лучше, чем свои!
Не пугайте меня, Ленди!
     -- Так послушайте, Уильям. Во время летней паники на бирже я  скупил на
крупную сумму падавшие  в цене  бумаги --  и просчитался...  Подошли срочные
платежи, я нуждался в немедленном займе. Я метался, как в лихорадке, ибо при
малейшем признаке беспокойства вкладчиков  я  должен  был  бы  объявить себя
банкротом. Я  тщательно скрывал положение дел даже  от ближайших  друзей, но
Мак-Райль  знал о моем просчете, ибо часть бумаг я купил через него. Он-то и
познакомил меня с мистером Райлендом, и мы быстро  нашли с этим джентльменом
общий язык. И  вот в самый  критический для "Бультонс-банка"  момент Райленд
бегло проверил мой баланс и пошел на крупный риск, ссудив  меня  под вексель
шестьюдесятью тысячами фунтов, правда под высокие проценты.
     -- Дальше, Ленди, дальше!
     --  Я  вывернулся  с  платежами  и  ожил. Банк  выстоял благодаря  этой
поддержке.  Но,  дорогой  мой  Уильям,  эти шестьдесят тысяч  были...  не  в
денежных купюрах. Это  были  крупные  бриллианты,  которые  агенты  Райленда
негласно продали в Голландии от моего имени. Райленд  предложил мне камни  и
услуги агентов, с тем  чтобы его имя не упоминалось при  продаже камней. Что
мне  оставалось делать?  Мог ли  я тогда задумываться  о  происхождении этих
камней?  Да  и  можно  ли  считать  несовместимым  с  джентльменской  честью
присвоение средств мертвого пирата?
     Мистер Томпсон тяжело дышал.
     -- У  меня дрожат колени, --  простонал  он. -- Сэмюэль,  вы не  должны
сердиться, но я буду вынужден перевести свои долады...
     -- Уильям, это, увы, невозможно.  После того как банк устоял, я вложил,
по   настойчивому   совету   Паттерсона,   все   новые   вклады   в   бумаги
"Северобританской компании" и  жду от них быстрого оборота. Свободных денег,
чтобы  вернуть такой  крупный вклад, как ваш, у меня нет. Теперь судьба -- и
моя и ваша -- всецело связана с процветанием компании Райленда.
     --  Боже  мой! Значит, любой удар по репутации этой фирмы или пятно  на
имени ее владельца...
     -- ...сделает нас нищими, мой старый друг! Наше благополучие -- в чужих
руках, Уильям!
     В глубоком  молчании,  воцарившемся в  кабинете, из  затемненного  угла
вновь,  еще  явственнее,  чем  прежде,  зазвучало  редкое,  сухое  и   будто
насмешливое: цвирк! цвирк! цвирк!
     И  вдруг  среди  этой  тягостной тишины  старый  Френсис,  поправлявший
оконную штору, испуганно всплеснул руками и опрокинул фарфоровую вазу.
     -- Мистер  Уильям,  смотрите в  окно...  На Соборной улице  горят новые
фабрики мистера Райленда!
     Оба  старых  джентльмена  бросились  к  окну.  Над  городскими  крышами
полыхало  багровое зарево.  Даже  сквозь двойные  стекла в  кабинет проникал
отдаленный звук набата и дважды донесся нестройный звук ружейных залпов.

     Вниз по Соборной улице, начинавшейся у  Ольдпортсквера и терявшейся под
конец в  дымной неразберихе  окраинных трущоб, двигалась  серая,  молчаливая
толпа мужчин, женщин и детей, одетых в рабочие блузы и передники. Многие шли
с непокрытыми головами. У  иных на плечах  виднелись ломы  и молоты, кое-где
над плечом идущего в толпе колыхался и ружейный ствол. Издали  вся процессия
походила на погребальную.
     Почти  третью  часть  толпы  составляли  дети.  В  неуклюжих деревянных
башмаках, они тяжело шагали,  держась за руки старших  товарищей. Некоторые,
самые  юные, по извечной детской  привычке,  еще хватались  за юбки  женщин,
бредущих  в лохмотьях,  с каменными, суровыми лицами. Сбывалось предчувствие
бультонского адвоката:  море скорби и  отчаяния  выплеснулось  на  городскую
улицу и билось о ее каменные берега!
     Над  первой шеренгой  колыхался  плакат, написанный  черной  краской по
белой полосе холста:

     <b>"ПРОЧЬ МАШИНЫ!"</b>

     У  некоторых участников  процессии на  груди были прикреплены дощечки с
надписями: "Я искалечен машиной", "Машина работает -- я голодаю".
     Когда  процессия,  миновав  два-три  перекрестка, стала  приближаться к
окраине,  высокий человек в  плаще, похожий  на пуританского [<i>пуритане  -- в
период    английской    буржуазной   революции   XVII    века    приверженцы
религиозно-политических    группировок   буржуазии,    выступавших    против
королевского абсолютизма  и  официальной англиканской церкви;  пуританизм --
суровая, часто  показная нравственность</i>]  проповедника кромвельских  времен,
затянул диким голосом песню,  подхваченную всей  толпой.  Мотив  звучал, как
церковный хорал, однообразно и торжественно.
     Прохожие  на   улицах   останавливались   и   провожали   процессию  то
сочувственными, то испуганными взглядами. На самой окраине демонстрантов все
чаще встречали приветственные возгласы из окон и с тротуаров.
     Процессия  приближалась к длинной глухой  ограде, за  которой виднелись
кирпичные здания цехов "Бультонской мануфактуры" и соседнего с нею канатного
завода.  В глубине,  вдоль  северной  границы всего  промышленного  участка,
протекала речка; незамерзшая  вода ее  с маслянистыми пятнами на поверхности
чернела среди  заснеженных  берегов. Две баржи  стояли  у причала.  На самом
берегу  высилось  здание  красильной.  Выше по течению речку  перегораживала
плотина.  Вода недовольно  шумела в отводном  рукаве, встречая  позеленевшие
склизкие лопасти больших деревянных колес,  укрепленных меж кирпичных  стен.
Эти  колеса,  со  скрипом ворочаясь, двигали  громоздкие рычаги передаточных
механизмов и крутили станки в  мастерских и цехах "Бультонской мануфактуры".
Впрочем, большая  часть колес находилась сейчас в покое. Вода лишь чуть-чуть
покачивала их и с бульканьем бежала под лопасти...
     Приводы,  машины,  станки...  Плохо стало  при  них настоящему рабочему
человеку! Хозяин не хочет  платить ему, если эту работу выполняет машина.  К
ней  можно приставить семилетнего парнишку или девчонку, и они отлично будут
помогать  машине по шестнадцать  часов в сутки за  жалкий  фартинг и десяток
тумаков в придачу.  Стыдно сказать: господа в парламенте разрешили  брать на
фабрики детей с пятилетнего возраста... И все это наделали чертовы машины!
     Толпа глухо шумела, подходя к главным воротам. Здесь, у этих

     знакомых, ненавистных ворот, шествие остановилось. Обширный двор и цехи
всех  фабрик  были   как  вымершие.  С  неба  падали   снежинки,  постепенно
превращавшие двор в ровную нехоженую целину. Ворота были заперты изнутри. Во
дворе перед воротами расхаживали толстый констебль и два его помощника.
     Люди  забарабанили  в чугунные ворота. Констебль  вышел  из калитки  на
улицу и обратился к рабочим. Вместо  общепринятых  слов человеческой речи он
издал несколько лающих звуков,  означавших, что народу следует разойтись  по
домам и что на фабрику их сегодня не пустят.
     Из фабричной конторы спешил к  воротам маленький человечек  в парике  с
косицей. В руках он держал лорнет [<i>очки, которые приставляют к глазам, держа
за ручку, прикрепленную к оправе</i>] и тетрадь с какими-то списками.
     -- Старший приказчик хозяина, --  зашептали в толпе,  -- тот, кто хочет
заменить наши руки железными машинами!
     Высоким, тонким голосом,  приложив лорнет к глазам, приказчик  закричал
собравшимся:
     -- Что за сборище? Если вы решили работать, приходите утром, по одному.
Скопом я вас не пущу. А сейчас будьте благоразумны, расходитесь по домам!
     Внезапно   перед   воротами  выросла   фигура   человека,  похожего  на
кромвелевского  проповедника.  Снежинки падали  на его  седые  всклокоченные
волосы.
     -- Люди!  -- закричал он  пронзительно. -- Не слушайте изверга! Это  он
вместо божьих душ ставит в цехи железные машины,  эти порождения сатаны. Они
питаются человеческой  кровью.  Жертвы их  неисчислимы. Следом  за  машинами
крадутся  голод,  нищета,  увечье.  Сокрушим  изделия  Вельзевула!   Вперед,
храбрецы, вперед, братья, за мной!
     Пока  оратор с  жаром обращался  к толпе,  небольшой смуглый человек  в
сопровождении нескольких  ловких мальчишек  быстро перелез  через  ограду  и
оттолкнул  приказчика от ворот. Человек одним ударом лома  отодвинул тяжелый
засов.  Констебль и  его  помощники  были  сбиты с ног толпой,  ринувшейся в
ворота. Несколько  клерков и мастеров  выскочили было  из  конторы на помощь
констеблю  и  старшему  приказчику,  но  в  нерешительности  остановились на
полдороге. Приказчик, потерявший лорнет и тетрадь,  благоразумно ретировался
за их  спины  и  теперь криками  побуждал  их  к  наступательным  действиям.
Помощник констебля вынырнул из толпы,  вскочил на верховую лошадь и помчался
галопом вверх по Соборной улице.
     Люди  уже  взламывали  двери цехов. Звенели  выбитые  стекла,  сыпалась
штукатурка, трещали двери.  Послышались удары по металлу и треск разрываемых
тканей, еще натянутых на станочные рамы. Машины, ящики, двери, даже скамьи и
табуреты -- все разлеталось под ударами молотов.
     Тем  временем  смуглый человек, открывший  ворота,  ловко  взобрался на
чердак суконного цеха и, склонившись  над грудой тряпья, высек огонь. Вскоре
из чердачных окон вырвались красные языки огня с чадным, черным дымом.
     В  этот  миг пара взмыленных  храпящих лошадей внесла  в ворота  легкий
желтый  шарабан.  Не  дожидаясь,  пока  кучер перехватит вожжи  и  остановит
экипаж, седок соскочил на землю. Глазам его представились испуганные клерки,
прижавшиеся к стене конторы, и объятые яростью женщины и дети во дворе.
     -- Норвард! Управляющий! Смерть ему, смерть! -- послышались крики.
     В управляющего полетели камни.
     Вообразив, что перед ним только эти слабые противники, Норвард  ринулся
со шпагой в толпу и, нанося направо  и  налево  свистящие  удары по головам,
ворвался  в дверь  кирпичной пристройки  прядильного цеха,  откуда доносился
треск  ломаемых  машин.  Здесь  суровые,  молчаливые  люди били  молотами по
рычагам  и  кривошипам  передаточных  механизмов. Увидев  их,  Норвард  стал
пятиться к  двери. Перед  ним  выросла  фигура длинноволосого  проповедника.
Управляющий выхватил пистолет...  Рабочие подались вперед,  прикрывая своего
вожака. В дюйме от головы  Норварда просвистел топор. Пронзительно завизжав,
управляющий на четвереньках, с обезьяньей ловкостью выскочил из пристройки.
     Очутившись снова на дворе, он увидел толпу женщин, бегущих из суконного
цеха,  уже охваченного  пламенем.  По  соседству пылал канатный  завод.  Три
конные упряжки пожарной команды, подминая и расталкивая встречных, влетели в
открытые  ворота, а за оградой  уже  заблистали штыки и  мундиры королевских
драгун.  Солдаты  окружили  весь участок  и хватали  разбегавшихся  рабочих.
Норвард осыпал их бранью и проклятиями.
     В  глубине  двора,  у  здания  красильной,  группа  самых  непримиримых
разрушителей еще продолжала размахивать молотами.  Заметив их,  офицер подал
команду своим стрелкам. Щелкнули курки. Грянул залп.  Снег окрасился кровью.
Отчаянно  вскрикнули женщины, кто-то застонал... Солдаты перезаряжали ружья.
Несколько   драгун   бросились   преследовать   последнюю   группу  рабочих;
отстреливаясь из охотничьих ружей,  они  отходили к реке. Их  вожак  показал
рукой  на  баржу у причала. Взбежав на  нее,  человек  десять --  двенадцать
кинулись с баржи в ледяную

     воду. Вслед  им  раздался  повторный  ружейный  залп,  но  беглецы  уже
достигли противоположного берега и скрылись в ночном мраке.
     Во  дворе валялись части исковерканных машин,  ломы,  топоры, охотничьи
ружья, шляпы, обрывки холста, тлеющая пряжа. Громко стонали раненые. Драгуны
повели  к воротам хмурую  толпу арестованных -- по неумолимому  королевскому
закону  [<i>королевский  закон 1769  года карал  смертной  казнью за разрушение
цехов и машин</i>], этих людей ждала виселица...
     Смуглый  человек,  успевший  поджечь  несколько  строений  "Бультонской
мануфактуры", услыхал первый залп,  сидя под  стропилами  красильного  цеха.
Пора было и ему подумать о спасении! Он быстро сорвал  с себя тлевшую куртку
и передник  ремесленника.  Под ними оказался нарядный камзол,  перехваченный
поясом с  дорогим испанским кинжалом и  тяжелым пистолетом. Из-за  пазухи он
достал бархатный берет и прикрыл им свои волнистые волосы,  а на  левую руку
надел свинцовую перчатку.
     Констебль уже взбирался на чердак, где  ремесленник только что закончил
свое превращение в  нарядного джентльмена. Три  помощника  констебля  стояли
внизу, под стремянной лестницей.
     Едва полицейский, нагнувшись, полез в темноте под  стропила, переодетый
человек  нанес  ему удар рукоятью  пистолета.  Тело полицейского  неподвижно
растянулось на чердачном полу. Человек в камзоле высунулся в окно.
     -- Спешите сюда, -- крикнул он вниз, -- здесь еще кто-то прячется!
     Трое  полицейских заторопились  наверх.  Как  только последний  из  них
взобрался  по  лестнице,  человек  в  камзоле  соскочил  вниз  и,  оттолкнув
лестницу, подошел прямо к Норварду.
     -- Сэр, -- указал  он пистолетом на покинутый чердак,  -- пошлите  туда
солдат. Там еще прячутся эти разбойники.
     Пока Норвард распоряжался, незнакомец  спокойно вышел из ворот, властно
раздвинул  цепь солдат и уже на улице обернулся. По чердачному окну  залпами
стреляли солдаты...
     Незнакомец  завернул в  переулок  и заметил  во  дворе  какого-то  дома
несколько  оседланных лошадей под охраной солдата. Беглец подошел к коновязи
и резко приказал солдату подвести его коня.
     -- Вашего коня? Вы ошиблись, я вас не знаю, ваша честь!
     В  следующее  мгновение  солдат  лежал  на земле,  сбитый с ног  ударом
свинцовой перчатки. Незнакомец  выбрал  коня, подтянул  спущенную подпругу и
взнуздал  лошадь. Выехав на темную  боковую улицу, он погнал коня  галопом и
скакал несколько миль  до гостиницы  "Белый  медведь". Сдав во дворе лошадь,
как знатный путешественник,  незнакомец не  зашел в гостиницу, а  отправился
дальше пешком  и добрался до противоположной окраины  города. Он  постучал в
окно первого этажа большого кирпичного дома на Чарджент-стрит.
     -- Это вы, мистер Ханслоу? -- спросил его женский голос. -- О, какой на
вас сегодня красивый камзол!
     -- Скажите, миссис Бингль, когда возвращается из школы ваш Томас?
     -- В субботу он приходит в полдень, а утром в понедельник опять  уходит
в пансион мистера Чейзвика на целую неделю. Завтра суббота, он придет. Зачем
он вам понадобился, сэр?
     -- Хочу дать ему  одно поручение. Я прошу, отпустите его завтра со мной
на  весь  день. Кстати,  если  утром  явится  один старик,  разбудите  меня,
пожалуйста!

     Постоялец миссис Бингль не успел  проспать и трех часов, как среди ночи
раздался стук в наружную дверь.
     Мистер Ханслоу, по-видимому, привык спать с чуткостью лесного зверя: он
сразу вскочил  с постели и облачился  в  темноте  с  необычайной  быстротой.
Только вместо  нарядного камзола он  надел поношенный,  выцветший и  латаный
костюм старьевщика и торопливо обмотал тряпкой кисть левой руки.
     -- Проснитесь, мистер Ханслоу! -- крикнула хозяйка не  совсем довольным
тоном. -- Старик, которого вы ожидали, уже явился... Сейчас пять часов утра,
-- добавила она укоризненно.
     -- Нет,  меня ты не ждал, Ханслоу!  --  произнес  уже в комнате  жильца
чей-то осипший голос.  Вошедший прикрыл дверь и тяжело опустился на стул. --
Зажги-ка свет, мистер Ханслоу, да принеси мне поесть и переодеться.
     --  Как, это  вы,  Меджерсон? --  удивился  хозяин.  Он зажег  свечу  и
поставил ее на стол. -- В хорошеньком же, однако, виде! Как вы пробрались по
улицам незамеченным? Нет ли погони?
     -- Да,  мне, конечно, не  следовало  идти к тебе,  Ханслоу, но  ищеек я
обманул;  кажется,  хвоста  за  мной  нет.  Рассвет  занимается,  я  не  мог
оставаться дольше на улице  в этом  наряде. Кроме того, я голоден и  страшно
озяб.
     Хозяин поставил перед  гостем тарелку с холодной  бараниной и налил  из
фляжки  стакан тодди  [<i>шотландский напиток:  водка,  подслащенная  сахаром и
разбавленная  кипятком</i>]. Кастрюлю с  горячей  водой  для  этого  напитка  он
вытащил из полупотухшего камина. Гость с жадностью принялся за еду.
     Перед  хозяином  комнаты  сидел  изможденный,  худой  старик с длинными
седыми  волосами,  падавшими  на плечи.  Впалые щеки были покрыты  глубокими
морщинами,  две резкие  борозды спускались  от носа  к подбородку.  Глазницы
Меджерсона были  необычайно глубоки, и  в суровом взгляде,  горевшем  из-под
густых, нависших бровей, чудилась непреклонная решимость борца.
     --  Куда вы  скрылись  вчера,  Меджерсон?  Я видел, как вы  с  ребятами
переправились вплавь через речонку.
     --  Благодарение  богу, с одним  делом  покончено! Ты, Ханслоу,  хорошо
помог нам вчера расправиться  с извергами: проклятые машины преданы  огню, и
честным труженикам теперь станет легче. Люди будут спокойно трудиться в лоне
семьи  или в общих цехах; свои  изделия, плоды искусного ремесла, они смогут
продавать  по   прежним   ценам;  малые  дети  тружеников  снова  предадутся
младенческим  забавам  и играм,  ибо  отцы  и  матери  смогут  сами  кормить
ребятишек,  не продавая их безбожным  фабрикантам...  В  Бультоне  умолк шум
машин, значит в  Бультоне  высохнут  детские слезы! Ты сделал  вчера  доброе
дело, друг  Ханслоу,  бог наградит тебя за помощь беднякам. Скажи, хочешь ли
ты помогать нам и впредь?
     -- Как, разве вы, Меджерсон,  намерены остаться здесь, в Бультоне?  Это
слишком опасно. Если вас схватят, то...
     --  ...еще раз  осудят на  смерть,  хочешь  ты сказать?  Судьба моя  --
бороться со  злом и защищать обездоленных. Во имя сего благого дела  я приму
другой облик, какой  подскажет  мне  разум,  и  снова,  препоясавшись  мечом
господним, буду сражаться с мучителями народа. Аминь!
     Суровый фанатизм Меджерсона,  непреклонная воля  и страстная ненависть,
прозвучавшая  в  его  словах,  поразили  мистера   Ханслоу.  Он   глядел  на
собеседника с уважением.
     -- Откуда вы родом, Меджерсон, и давно ли вы ведете  эту вашу...  войну
со злом? -- спросил он тихо.
     Меджерсон пристально поглядел в глаза хозяину:
     --  Об этом не следует спрашивать, Ханслоу, но... ты  честен  с нами, я
знаю... Родом я из Ланкашира. Мне пятьдесят лет, и двадцать из них  я  отдал
борьбе за  правду. Меня еще помнят  в  Ланкашире.  Там бедняки  оказали  мне
честь:  я был выбран в первый стачечный комитет еще четырнадцать лет  назад.
За это меня приговорили к смерти, но рабочие  напали  на полицейский возок и
вырвали  нас, пятерых  осужденных, из  рук палачей.  Потом  я  перебрался  в
Спитфильд,  близ Лондона. Почти десять лет мы боролись там за наши права, за
свободу детей, проданных в фабричное рабство, за уничтожение главного зла --
машин. В нас стреляли солдаты -- мы не сдавались. Многих схватили и повесили
--  мы  продолжали  сопротивляться  и уничтожать  машины.  Наконец  мы  были
побеждены, но я снова  спасся от  неминуемой петли и ушел  сюда, в  Бультон,
чтобы  бороться  дальше.  Ненависть  моя к  палачам, к  богачам  неправедным
священна  и неистощима.  Я спрашиваю  тебя: хочешь ли ты  и  впредь помогать
нашему правому делу?
     -- Что же вы намерены еще затеять здесь, мистер Меджерсон?
     -- Пока в Северном графстве не сгорит последняя фабричная прялка, я  не
покину своих братьев по этой священной войне.
     -- Хм! Прялки меня, правду  говоря, не слишком  интересуют, пусть  себе
крутятся! Мне нужно сделать кое-кого сговорчивым. У  нас, то есть у меня и у
вашего  братства,  есть  общий  враг, мистер Меджерсон. Зовут  его,  как  вы
догадываетесь...
     -- ...Фредрик Джонатан Райленд, виконт Ченсфильд, сын Вельзевула! Самое
имя его  проклято:  он хочет машинами заменить всех  людей на своих  гнусных
фабриках.  Райленд --  продавец  человеческого  мяса. Но  его  машины  вчера
сгинули в огненной геенне...
     -- Можете  не сомневаться, мистер Меджерсон,  что  он построит новые, и
очень быстро. Нет,  нужно нанести  ему  еще один удар, такой, от которого ни
он, ни его друзья  уж  никогда  бы не  смогли оправиться.  Бультонская верфь
строит  ему  корабли. Вот  ее  и  нужно уничтожить. Это  убьет насмерть  всю
компанию  Райленда и... заставит его  отдать  то, что принадлежит  другим по
праву.
     В глазах Меджерсона, скрытых  нависшими  бровями, зажглись огни. Взгляд
его стал похожим на тлеющий костер в глубокой пещере,  видимый ночью  сквозь
кусты.
     -- Райленд и Паттерсон -- оба они заслужили ненависть и

     проклятие  рабочих  людей,  -- проговорил он торжественно. --  Да будет
так:  братство  луддитов благословляет тебя на этот шаг,  и оно поможет тебе
так же, как ты вчера помог братству, синьор Фернандо Диас!
     Мнимый мистер Ханслоу  переменился  в лице  и быстро прикрыл рот своему
гостю:
     -- Тише, сакраменто! Откуда, синьор, вы знаете мое настоящее имя?
     -- Оно давно известно братству, и потому я еще в прошлый твой приезд не
случайно оказлся с тобой  в одном  гостиничном номере... У нас есть незримые
союзники и тайные уши... Нам известна и  цель твоей борьбы с этим Райлендом:
ты ищешь драгоценности пиратского главаря... Эта цель чужда нашему братству,
но ты молод, смел и честен, и мы готовы видеть в  тебе союзника. Помни одно:
к предателям мы беспощадны...
     -- Что ж, коли так -- ударим по рукам, синьор Меджерсон!

     Теперь вы должны переменить платье. На всякий случай я приобрел кое-что
из гардероба покойного  мастера Джона Бингля. Наденьте-ка этот темный  фрак;
вероятно,  покойный  супруг   нашей  домохозяйки  надевал  его   по  большим
праздникам, идя в церковь... Сейчас я займусь вашей прической. Недаром я два
года был бродячим актером. Волосы мы вам подстрижем... Вот так! Теперь вы --
почтенный  клерк  какой-нибудь  шотландской  фирмы.  Посмотрите  на  себя  в
зеркало. Пусть теперь  кто-нибудь  узнает  в  вас  Элиота  Меджерсона,  черт
побери!
     -- Ты действительно превратил меня в клерка, Фернандо Диас. Что ж, это,
видно, перст божий! На  время я сохраню обличие клерка  и нынче же  "приеду"
дилижансом из Эдинбурга в гостиницу

     "Белый медведь". Там я  сниму номер, пока не  найду себе  более удобное
пристанище.
     -- Как мы будем держать с вами тайную связь, мистер Меджерсон?
     --  Уже  не  Меджерсон,  Фернандо!  Меджерсона ты  превратил  в  клерка
Арчибальда   Стейболда.   Запомни:  Арчибальд  Стейболд,  гостиница   "Белый
медведь". А связь с тобой будем поддерживать по-старому. Ты  не забыл  тумбу
для афиш на Гарденрод? Присматривайся,  как и раньше, к объявлениям цирка...
Сообщай о своих планах. На самый крайний случай, если придется спасаться

     бегством,  ты найдешь приют и  помощь  у  "ирландских  братьев". Где их
искать в Бультоне, тебе известно... А теперь прощай, брат Фернандо!

     Миссис Бингль, впустившая в свое жилище Элиота Меджерсона и выпустившая
шотландского клерка Арчибальда  Стейболда, несказанно удивилась разительному
различию во внешности  и костюме этих  двух джентльменов.  Без особого труда
она  опознала на клерке Стейболде под меховым плащом, еще вчера служившим ее
жильцу, фрак и панталоны покойного мужа. Добрая женщина уже собралась было к
своей  соседке,  тете Полли,  чтобы  с  должной  серьезностью  обсудить  это
удивительное превращение  весьма сомнительного оборванца в  респектабельного
господина, как новый стук раздался у входных дверей, но на этот раз слабый и
нерешительный.
     Перед  изумленной  миссис  Бингль  опять  предстала фигура  старика, но
сгорбленного, хилого и ничем не похожего на предыдущего посетителя.
     --  Могу  ли  я  видеть  мистера  Ханслоу?  --  спросил  гость  слабым,
старческим голосом.
     Миссис  Бингль  видела, как старик  вошел в комнату ее жильца, с трудом
таща  за собою  два небольших ящика и клетку, прикрытую цветным платком. Уже
через несколько минут жилец миссис  Бингль выпустил своего второго  гостя из
комнаты. Уходя, тот задержался в дверях и сказал с порога:
     -- Микси  любит  орехи  и фрукты,  но ест  также молоко и белый хлеб. В
холод  одевайте ее в шерстяную курточку, она привыкла к здешней  зиме. А  за
моим  плащом и шляпой  пришлите мальчика,  я живу недалеко.  Но  это  совсем
старые, поношенные вещи, мистер Ханслоу!
     Снедаемая любопытством,  миссис Бингль приникла  к  замочной скважине в
дверях жильца. То, что она увидела, окончательно поразило ее.
     Вместо солидного  мистера Ханслоу,  всегда  носившего парик с  косицей,
высокую шляпу  и два теплых жилета, на стуле перед  зеркалом  сидел красивый
молодой  человек,   чернобровый,  с  косыми  баками  и  волнистыми,  коротко
подстриженными  волосами.  Расстегнутый  воротник рубашки  обнажал  сильную,
загорелую  шею. Перед ним стояли на столе две миски с какими-то жидкостями и
целая  коробка  с мазями, красками,  волосами и бородами.  В руке  он держал
тоненькую  палочку и  сидел, как  художник перед мольбертом, всматриваясь  в
зеркало  и  чуть  прикасаясь палочкой к своему  лицу.  При этих манипуляциях
миссис Бингль впервые заметила, что  на левой руке ее  жильца нет четвертого
пальца.
     Новые  толчки   в  дверь   заставили   миссис  Бингль   покинуть   свой
наблюдательный пост.  Если  бы  она не  сделала этого,  то  ей  пришлось  бы
пережить сильный испуг, так как мистер Ханслоу немедленно подскочил к  окну,
проверил,  открывается ли оно, сунул за пояс нож, подхватил под мышку плащ и
стал у подоконника, держа в каждой руке по пистолету.
     Но  приготовлений этих миссис  Бингль не видела, а сам жилец, услышав в
комнате  хозяйки веселый голос  Бингля-младшего,  отложил боевые  доспехи и,
усевшись опять перед зеркалом, возобновил свои занятия с кисточкой.
     -- Томас, -- крикнул он мальчику,  сунув ему в дверную щель записку, --
сбегай-ка по этому адресу и принеси мне плащ и шляпу.
     Не прошло и получаса, как мальчик вернулся со свертком, Ханслоу все еще
сидел  у зеркала.  Голову  и лицо  он прикрывал  полотенцем, так что мальчик
видел одни глаза постояльца.
     --  Послушай,  Томас, --  заговорил  Ханслоу, -- хотел бы  ты  недельку
отдохнуть  от  своих  школьных занятий,  если  это  разрешат  мама и  мистер
Чейзвик?
     -- Да, мистер Ханслоу, очень хотел бы.

     -- Так вот, я хочу предложить тебе нетрудную интересную работу на  одну
или две недели.
     -- Ах, работу... Такую же, как на верфи Паттерсона, или полегче?
     -- Что? Ты знаешь, какие  работы производятся на верфи? Разве ты  бывал
там?
     --  Конечно,  знаю. На этой  верфи  я работал целый месяц, а сейчас мой
брат Джордж учится и работает там в конторе.
     -- Да ты  просто  находка  для  меня,  Томас!  Нет,  твоя работа будет,
наверно, совсем не  похожей на все, что  ты в  своей  жизни делал. Скажи, ты
когда-нибудь видел шарманку?
     -- Ну, конечно, видел.  Дядюшка Поттер, тот самый старик, от которого я
сейчас принес вещи, ходил раньше с шарманкой по дворам, а мы  бегали за ним.
Какая у него была  умная обезьяна! Ее звали Микси... Раньше с ним ходил один
мальчишка, Томми Вуд, но он поступил юнгой  на корабль, и с тех пор  дядюшка
Поттер сидит дома. Ему одному не под силу таскать шарманку по дворам.
     -- Так  вот, одну или две  недели ты будешь делать то же, что  когда-то
делал  Томми  Вуд.  Если я останусь  доволен  тобою, то  дам  тебе  двадцать
шиллингов,  большой  перочинный  нож,  и,  главное,  ты  получишь  в  полную
собственность музыкальный ящик старого Поттера и обезьянку  Микси. Что  ж ты
молчишь?  Не веришь? Тогда  посмотри-ка сюда! -- И Фернандо сдернул с клетки
покрывавший ее цветной платок.
     Глаза  у Томаса  стали  круглыми,  как пуговицы  на  его  курточке.  От
безграничного  изумления он забыл  даже обрадоваться. Потом  он бросился  на
колени перед клеткой и пытался сквозь прутья погладить  маленькую мартышку в
зеленом платьице, печально сгорбившуюся в глубине клетки.
     -- Дай ей конфету, -- сказал Фернандо, вынимая из кармана лакомство.
     Мартышка протянула мальчику маленькую коричневую ручку, так похожую  на
человеческую,  что Фернандо испытал  какое-то чувство  неловкости перед этим
разумным существом, посаженным в клетку. Однако зверек потянулся к Томасу не
за  конфеткой:  вид  обрадованного,  взволнованного  мальчика,  по-видимому,
возбудил  в  обезьянке какие-то сильные ответные  чувства. Она заметалась по
клетке и  закричала.  Томас открыл дверцу. Зверек сразу вскочил мальчику  на
плечо и с человеческой нежностью обнял своего  освободителя за шею.  Том  не
выдержал; он  обхватил  обезьянку обеими руками и,  прижавшись к  ней лицом,
засмеялся и заплакал от сладкой радости, жалости и волнения.
     --  Я  вижу,  что  ты  доволен,  Том,  и  я  сам   рад  доставить  тебе
удовольствие, -- снова заговорил Фернандо, и голос чуть-чуть изменил ему. --
Я  потом все объясню: как себя держать, о чем разговаривать  с людьми и чего
им не надо говорить. Если тебя спросят, давно ли ты меня знаешь, ты скажешь,
что очень давно. Скажи, как вы называли дедушку Поттера?
     -- Томми Вуд и все ребята говорили ему "дядюшка Метью".
     -- Дядюшка Метью!  Очень  хорошо.  Меня, видишь ли,  тоже зовут  Метью,
поэтому на улице  ты и меня  будешь звать дядюшкой Метью. Теперь посмотри-ка
на меня!
     Перед  мальчиком  как  живой   стоял  старый  дядюшка   Поттер   с  его
насупленными  бровями,  седыми  баками  и  сгорбленной  фигурой,  в  зеленом
выцветшем плаще и черной шляпе.
     От  удивления  мальчик  разинул  рот.  Обезьянка  соскочила  на  пол  и
перепрыгнула на кровать. Мальчик бросился ловить зверька  и  ловко надел ему
ошейник и курточку. Привлеченная шумом, в комнату вошла миссис Бингль.
     -- До  свиданья,  мама!  --  крикнул  Томас.  -- Мы  сейчас  уходим  на
бультонскую дорогу с дядюшкой Метью!
     Миссис  Бингль,  онемев  от  изумления,  смотрела, как  старик  взвалил
шарманку на спину; мальчик взял под мышку клетку, укутанную платком, и "ящик
с  сюрпризами". Уходя, мистер Ханслоу, превращенный в старого Метью Поттера,
сказал хозяйке:
     --  Миссис  Бингль, все, что  вы сегодня  видели,  возможно,  несколько
удивляет вас, но я очень прошу не придавать этому никакого значения и никому
об этом не рассказывать.
     Когда жилец и  его помощник удалились, миссис Бингль осталась стоять со
скрещенными на  животе  руками  перед захлопнувшейся дверью; честная женщина
разрывалась от жестокой борьбы  между тягостным обетом  молчания и страстным
желанием поделиться с соседками своими удивительными открытиями.

     Ранним  утром 1 февраля на  бультонском шоссе  шагал  старый шарманщик,
сопровождаемый мальчиком с обезьянкой. Они не заходили ни в один из дворов и
шли по обочине почтового тракта.
     Скупое февральское солнце перед  полуднем стало чуть пригревать  землю.
Снег на дороге почернел; в колеях, оставленных дилижансами, стояла вода.
     -- Том, все, что я рассказал тебе сейчас про  пирата  Бернардито Луиса,
не пересказывай никому, -- сказал шарманщик своему юному спутнику.
     --  Что вы,  дядюшка Метью,  никто  не  услышит от  меня  ни  словечка!
Скажите, сколько же теперь лет сыну Бернардито?
     -- Ему пятый год. Я совсем недавно его видел.
     -- Да ну? Каков же он собой?
     -- Обыкновенный мальчик... Умеешь ли ты писать, а?
     --  Конечно, умею. И считать  и решать задачи про  купцов  и  встречные
дилижансы.
     -- Молодец! А что делает на верфи твой брат Джордж?
     -- Он работает рисовальщиком  и чертежником. Только знаешь что, дядюшка
Метью? Джордж очень умный, он читает запрещенные книги и хочет стать  "сыном
свободы".
     -- Вот как! Я в его годы подумывал о другом!.. Так слушай, Том, я скажу
тебе  адрес  сына  и матери капитана  Бернардито.  Но  если  ты  кому-нибудь
проболтаешься, то  ночью сам  Бернардито придет за тобой и  зашьет тебе рот,
слышишь?
     -- Слышу, -- ответил мальчик упавшим голосом.
     -- Если мы с  тобой расстанемся и ты услышишь, что  я  погиб, то напиши
синьоре  Эстрелле и  маленькому Диего письмо. Запоминай адрес: "Греция, порт
Пирей, предместье,  дом купца Георгия Каридаса". Напиши им, что их  друг  из
Толедо умер. А теперь скажи мне, какие поместья встречаются на этой дороге?
     -- Вон та нарядная дача --  это усадьба леди Стенфорд.  Ей  принадлежит
дом,   где  мы  живем.  Дальше  будет  Ченсфильд,  потом  поместье,  которое
называется Уольвсвуд, а дальше я не знаю.
     --  Так  вот,  кто бы  тебя  ни спросил,  куда ты  идешь, говори  --  в
Уольвсвуд, понял?
     --  Ладно. Но по дороге хорошо  бы заглянуть в Ченсфильд! Вон за парком
уже видны  две  башенки на большом  доме. Там  живет одна очень  красивая  и
добрая леди. Дядюшка Метью, давайте покажем ей нашу Микси!
     --  Как,  Том,  ты, оказывается,  знаешь  и  эту  леди?  --  воскликнул
шарманщик. -- Да  ты какой-то всезнайка! К  ней-то мы и идем, потому что нам
нужно  вручить ей маленький сверток.  Ей ты можешь сыграть  хоть  все четыре
песенки, что  играет наша шарманка... Но там,  в  Ченсфильде, эта прекрасная
леди живет не одна! Там, в том же старом доме, есть темная щель кровожадного
паука, чью хитрейшую паутину я  должен  разорвать... если сам не запутаюсь в
ней, -- добавил он вполголоса.
     Усталый  мальчик   замолчал,   недоверчиво   и   испуганно   косясь  на
приближающийся парк и дом, где в глухой щели будто бы  прячется от солнца  и
плетет свою сеть неведомый сказочно страшный паук...
     День уже перевалил на вторую половину, когда оба путника, не передохнув
в Ченсфильде, уже брели в обратный путь.
     --  Нам чертовски не повезло,  мой  мальчик, -- бормотал шарманщик.  --
Паук  затащил  нашу прекрасную  леди в индийские  воды  на  своем  проклятом
корабле! Боюсь, что  она  может  не вернуться из этого  плавания...  Что  ж,
придется  нам еще сегодня добраться до  конторы  старого  мистера Томпсона и
оставить  ему сверток, адресованный леди Райленд. Нам с тобой, Том,  слишком
опасно держать этот сверток  при себе, ибо он стоит дороже, чем любой дом по
этому унылому шоссе...

     По дороге  в Бультон ехал  какой-то добродушный фермер. Он сперва обдал
наших  путников грязью из-под  колес своей легкой повозки, а  затем сжалился
над ними,  уныло  бредущими, мокрыми  от  дождя. Под вечер  возница  высадил
голодных   и  полузамерзших  странников  перед  высокой  дверью  дома,   где
помещалась юридическая контора "Томпсон и сын".


        7. КЛИНОК И КОЛЬЧУГА

     В субботу,  первый день  февраля, на бультонском внешнем рейде раздался
пушечный выстрел, оповестивший портовых чиновников о прибытии судна.
     Выпавший с утра снег таял, но сырой, холодный ветер нагонял

     с моря новые тучи. Прибой ревел у портового мола, и даже в гавани волны
сильно  качали  две  шлюпки  с прибывшего  американского  корабля.  Борясь с
волной, они приближались к причалу.
     На первой из них среди других пассажиров сидел высокий путешественник в
индейской куртке,  расшитой  красными  узорами.  Из-под  войлочной  шляпы  с
загнутыми полями выбилась на его лоб седоватая прядь,  прикрывшая косой шрам
над   переносицей.   На   поясе  висел  нож   в  узорчатых  ножнах   и   два
крупнокалиберных пистолета.  Путешественник  не спускал глаз с  двух кожаных
мешков,  обшитых  ременными  полосками. Они  лежали  на дне  шлюпки вместе с
большим черным  саквояжем пассажира.  На мешках сидели два  его  спутника  в
матросских плащах.
     Группа  встречающих на берегу ждала прихода шлюпок.  В стороне, заложив
руки в карманы, стояли с видом глубочайшего безразличия двое портовых зевак.
Когда гребцы первой шлюпки пришвартовались к  причалу, эта парочка удалилась
за штабель ящиков.
     Оба субъекта стали наблюдать из-за прикрытия за высадкой пассажиров.
     Таможенный  чиновник пригласил  прибывших в  длинное  серое  здание  на
берегу. Он грубо толкнул одного из матросов, вытаскивавших на берег  тяжелые
мешки, но путешественник  в  индейской куртке  отвел чиновника  в сторону  и
сказал ему вполголоса несколько  слов, упомянув имя  сэра Фредрика Райленда.
Лицо чиновника расплылось  в улыбке. Он почтительно похлопал рукой увесистые
мешки и удалился,  оставив путешественника, матросов и их груз на опустевшем
пирсе.
     На  зевак,  укрывшихся   за  штабелем,  слова  путешественника  оказали
магическое действие.  Один  из  них с  поклоном подошел  к  приезжим, другой
побежал за извозчиком.  Очень скоро багаж был  погружен в коляску,  приезжий
занял место  на сиденье,  а  его  матросы  стали на подножках  экипажа.  Оба
неожиданных помощника остались следить за высадкой пассажиров второй шлюпки.
     На  улице  Портового  Маяка экипаж  остановился  перед  каменной  аркой
двухэтажного  дома.  Над  аркой  красовалась  вывеска  с  изображением очень
бурного моря и тупомордого кита  в продольном разрезе, позволявшем созерцать
внутренности животного. В области его желудка бесстрашный живописец поместил
стол с бутылками и двух пирующих матросов.
     Дым  от десятков  трубок  синими  полосами вился  под  низким  потолком
таверны. На столиках гремели  кости,  звякали  монеты. Кружки с элем [<i>эль --
крепкое  английское пиво, светлое и густое</i>]  опорожнялись тем  быстрее,  чем
ближе  день подходил к  вечеру.  Когда  входная дверь открывалась,  с  улицы
врывался в  зал  густой  клуб холодного февральского воздуха.  Морозный  пар
смешивался с табачным дымом, и свет закопченной люстры еле пробивался сквозь
эти облака.
     За высокой буфетной стойкой, среди бутылок, оловянных кружек  и тарелок
с  закусками,  стоял хозяин  таверны,  человек,  известный морякам всех пяти
частей света.
     Рукава его  блузы были  закатаны  и  обнажали  сильные волосатые руки с
тяжелыми, как  гири, кулаками. На груди висела серебряная  боцманская дудка.
Коротко постриженная  борода иссиня-черного  цвета  обрамляла  бледное,  без
единого  пятнышка  румянца  лицо.  Глаза  глядели  холодно  и властно из-под
тяжелых век.  У стойки,  справа  от  хозяина, всегда  виднелась пара  черных
костылей.
     Уже пятый год шел с тех пор, как боцман  Вудро Крейг потерял в  морском
бою ступни  обеих ног и стал  за стойку в купленном  им небольшом  трактире.
Прежний хозяин этого заведения еле сводил концы  с концами, но у Крейга дело
пошло. Через год после перехода  к новому  хозяину трактир "Чрево кита" стал
самым известным на западном побережье Англии. Бультонцы осведомлялись  здесь
о времени прихода любых кораблей; купцы обменивались новостями из всех стран
мира.  Моряки  при помощи смазливых девиц спускали за два-три  дня  все, что
зарабатывали  в течение  месяцев  океанских рейсов. Капитаны вербовали здесь
экипажи, а судовладельцы находили капитанов для кораблей.
     В  душных  номерах   верхнего  этажа,  куда  вино  и  блюда  подавались
молчаливыми исполнительными слугами-неграми, совершались всевозможные сделки
между купцами, моряками и владельцами судов. Нередко эти совещания кончались
пиром далеко за  полночь. Подчас это бывали совсем особые сделки, когда один
из  договаривающихся развязывал мешок с золотом,  а его партнеры  прятали за
пазуху оружие и выходили из таверны, низко опустив поля своих шляп и прикрыв
подбородки плащами...
     На этот раз сам хозяин таверны, знаменитый и таинственный  Вудро Крейг,
выбрался из-за стойки, чтобы встретить  путешественника в индейской куртке и
его  спутников.  Матросы, прибывшие с этим  моряком,  сразу  нашли множество
собеседников в  общем  зале;  тяжеленные  мешки  быстро  очутились  в  самой
нарядной из верхних комнат, куда Вудро проводил и  путешественника. Дверь за
ними  захлопнулась,  и приезжий  сбросил свою  широкополую шляпу,  накрывшую
сразу чуть ли не половину стола.
     -- Ты вернулся вовремя, Джузеппе, -- говорил хозяин таверны. -- У нас в
Бультоне стало  неспокойно с  тех  пор, как Фернандо  нанес  Мак-Райлю  свой
визит. Райленд приказал взять под наблюдение всех приезжающих. Ты видел моих
ребят в порту?  Хлопот у нас прибавилось. Раньше мои люди работали на одного
Райленда, теперь же у меня целое сыскное бюро. Три  десятка частных агентов,
понимаешь? Для полиции я ловлю  воров  и  фальшивомонетчиков;  для ревнивцев
слежу за их  женами;  для  предпринимателей  нахожу  соглядатаев; приходится
выполнять  и  особые частные поручения... Это прибыльно! А  нынче ночью меня
вызвал сам полковник Хауэрстон. Ты слышал о нем?
     --  О полковнике Хауэрстоне? Начальнике  тайной канцелярии при  военном
министре? Разве полковник сейчас в Бультоне?
     --  Прибыл нынче ночью  с двумя  офицерами штаба; остановился  в "Белом
медведе". Они давно ловят какого-то опасного проповедника. Он появился здесь
недавно,  чтобы  сеять  смуту  среди рабочих. Зовут его Элиот  Меджерсон.  В
Бультоне он  стал  главою тайного братства  разрушителей машин,  и полковник
Хауэрстон  всего   на  несколько  часов   опоздал   к  пожару   "Бультонской
мануфактуры".
     -- Как, разве сгорела "Большая мануфактура"?
     -- Не далее как  вчера.  Весь Бультон поднят на ноги. Хауэрстон  просил
меня помочь изловить Меджерсона и его "братьев луддитов". У Меджерсона  есть
помощник, кажется, не из здешних, очень ловкий парень. Я пустил  по их следу
моего компаньона Линса  и самую опытную из ищеек  -- Куницу Френка.  Помнишь
его?
     -- Бывшего картежного  шулера? Помню! Скажи, Вудро, удалось тебе узнать
что-нибудь  новое  о  Фернандо?  Райленд требует,  чтобы Фернандо  Диас  был
уничтожен любой ценой.
     -- Он исчез из Бультона и, по-видимому, из Англии.
     --  Фернандо,  несомненно,  имел  здесь  сообщников.   Он  охотился  за
Леопардом Грелли и должен появиться снова. Кто мог  знать,  что камень был у
Мака?
     --  Об этом мог догадаться Лоусон, бывший  оценщик. Только  он и  видел
алмаз в руках Мака.
     -- Ты не пробовал прощупать этого Лоусона?
     --  Это нелегко:  он живет в порту и знает  всех моих  людей в лицо.  Я
советую тебе,  Джузеппе, поселиться  у него на несколько дней. Он сдает свой
домик приезжим. Под видом чужеземца ты, быть может, что-нибудь и выведаешь у
него.  Отправляйся  к нему  сегодня же, в этом наряде... Теперь рассказывай,
какие новости

     привез ты от Леопарда.
     -- Он выручил  хорошие деньги за партию негров. Мы с Джеффри продали их
в Америке, более шестисот душ... Вот  они!  -- И моряк указал  на мешки.  --
Сегодня я доставлю эти мешочки в  банк  Ленди.  "Глория" и  "Доротея"  пошли
теперь в Южную Африку ловить  кафров и зулусов. Леопард не любит проторенных
дорог к Золотому  Берегу или  Гамбии; на  африканском юге он  возьмет негров
дешевле, и это  даст  ему еще  тысяч  двадцать.  Леопарду  нужны деньги,  он
замышляет крупные дела.  Будут строиться  кирпичный и литейный заводы, новая
суконная,  новая хлопчатобумажная фабрика; "Бультонская  мануфактура" должна
вырасти вдвое. Да, вероятно, и верфь Паттерсона Грелли  приберет к рукам так
же, как и банк Ленди...
     -- Что ж, в добрый час! Как поживает его леди?
     --  Она вряд ли  вернется в  Ченсфильд.  Там,  наверно, вскоре появится
другая леди, более покладистая.
     -- Как же он думает разделаться с первой?
     --  Или она  получит развод, или...  в море нередки несчастные  случаи!
Кстати, Джакомо велел тебе не спускать глаз с конторы Томпсона.
     -- Я наблюдаю за ней в четыре глаза. Удалось купить адвокатского кучера
Флетчера и старшего клерка конторы Дженкинса. С  этим  Дженкинсом,  боцманом
Бутби  и  капитаном  Блеквудом я  набираю  матросню  для  "Окрыленного". Ты,
Джузеппе,   идешь   на   "Окрыленном"   первым  помощником.  Можешь  сегодня
познакомиться  здесь  с твоим  будущим капитаном, которого  Джакомо сманил с
"Крестоносца".  Толковый  моряк, но боюсь,  что  он  набит  честностью,  как
фаршированный   желудок   гречневой   кашей.   Тебе  придется  заняться  его
воспитанием. Нынче  вы должны  подписать ваши контракты  в конторе Томпсона;
там в  шесть  вечера ты  найдешь управляющего компанией  мистера Норварда  и
нового  капитана  --  Блеквуда.  Эх, поплавал бы и  я с  вами,  да проклятые
костыли держат меня во "Чреве китовом", как пророка Иону... [<i>Иона -- один из
легендарных библейских  пророков.  В  библии  о  нем рассказывается, что  за
ослушание бога он был брошен  в море и проглочен китом, провел три дня и три
ночи в его чреве, вымолил себе прощение и был изрыгнут китом на берег.</i>]
     Сообщив все это,  хозяин таверны  заковылял на своих  костылях  вниз. В
большом зале царило в этот день необычное оживление. Как только хозяин занял
место у стойки, матросы в одиночку и целыми группами стали подходить к этому
алтарю таверны. Вудро коротко отвечал на приветствия, всматривался в стоящих
перед ним и записывал некоторые  имена  в засаленную синюю книжку. Всем, кто
удостаивался  чести  попасть  на  страничку  этой  книжки, открывался  новый
кредит. Остальные смотрели на них с завистью.
     После  полудня  в  таверну  явился новый капитан "Окрыленного",  мистер
Блеквуд.  В  отдельном  номере  он  беседовал с каждым  из  членов  будущего
экипажа. Одним из первых к нему подошел худой человек с  запавшими глазами и
землистым цветом лица. Капитан бросил взгляд на его бумаги.
     "Джемс Кольгрев, рисовальщик и гравер", -- прочел моряк. Он с сомнением
взглянул на впалые щеки и худые руки гравера.
     -- Вы давно оставили свою профессию, кольгрев? -- осведомился капитан.
     -- Да, сэр, уже четыре года... Два последних года я плаваю матросом.
     -- Что же побудило вас к этому?
     --  Ах, сэр, это  печальная  история. Она  разбила сердце моей  матери.
Мистер Крейг хорошо знает мою судьбу.
     Вудро  Крейг действительно хорошо знал историю этого  человека. Нужда и
лишения  заставили  молодого   мастера  принять   один   частный  заказ   на
изготовление некоего брачного документа. Заказ  был выполнен, причем  гравер
Кольгрев  столь  успешно  конкурировал  с   государственными  органами,  что
изготовленный документ вполне удовлетворил и заказчика и  британские власти.
Через  некоторое  время Кольгрев попытал свои силы на поприще  конкуренции с
денежным печатным станком и при первой же довольно наивной попытке угодил за
решетку     бультонской     крепости-тюрьмы.     Смехотворность     попытки,
семнадцатилетний возраст злодея и вмешательство  важного заступника побудили
судью  вынести  очень  мягкий приговор; через два года  Кольгрев оказался на
свободе  и явился  в  порт, чтобы предложить  свои  услуги любому  капитану,
который согласился бы  увезти его  подальше от Англии.  Вудро Крейг узнал  в
порту бывшего гравера и, памятуя о документе, определил  Кольгрева  матросом
на каботажное судно.  Теперь  Вудро почел за  благо  перевести  Кольгрева  в
состав экипажа "Окрыленного".
     Боцман капера Джон Бутби и старший  клерк конторы  Томпсон тощий мистер
Дженкинс протягивали морякам листы контрактов и большое перо. Не  все моряки
умели подписать свое имя, многие ставили крестики и кружочки, и тогда за них
расписывался Дженкинс.  Затем он  скрипучим  голосом  читал  слова контракта
вслух,  и   моряк,  не  пытаясь  вникать  в  туманные  юридические  формулы,
отправлялся с узелком под мышкой в доки Паттерсона.
     Когда вечерние огни города приветливо замигали в туманном воздухе, весь
экипаж "Окрыленного", насчитывавший более трексот человек, был уже на борту,
а капитан Блеквуд отправился подписывать свой контракт в контору Томпсона.

     Миссис Бингль собрала в узелок свежевыглаженное белье своего давнишнего
клиента Эндрью Лоусона; повесив  на двери  замок, она направилась в  порт, к
его домику.
     Около  дома  она  заметила  коляску.  Мистер   Лоусон  встречал  нового
постояльца. Прибыл он, вероятно, издалека. На приезжем был необычный кожаный
костюм, украшенный  бахромой  и  индейским  узором. Багаж  его  заключался в
большом  черном саквояже. Прачка  подождала у калитки, пока суматоха в  доме
уляжется. Когда пустой кэб отъехал,  миссис Бингль постучала в окно. Сначала
в  комнате  залаял пудель,  потом  открылась  задняя  дверь.  Слуга  хозяина
выглянул во двор.
     --  Мистер Лоусон занят, -- сказал  он. -- Присядьте, миссис  Бингль, и
расскажите, что новенького слышно в городе.
     -- Ох, Грегори, вы не поверите, какие удивительные вещи произошли нынче
у  меня на  глазах! Вы  знаете,  несколько  дней назад у меня тоже поселился
постоялец, очень спокойный одинокий жилец, из приезжих...
     Плотина   молчания,  слишком   долго   сдерживавшая   стихию   женского
красноречия, наконец прорвалась, и первой жертвой хлынувшего потока оказался
Грегори. Миссис Бингль повествовала вдохновенно. Лицо  ее раскраснелось, а в
глазах зажглись искры.  Она не просто рассказывала -- она изображала в лицах
все, чему была свидетельницей в комнате своего жильца...
     В  соседнем  помещении мистер  Лоусон  беседовал  с новым  постояльцем.
Услышав  голос  миссис  Бингль,  Лоусон  прервал  беседу  и покинул  комнату
приезжего, чтобы расплатиться с прачкой. Приезжий  давно уже прислушивался к
художественному  повествованию  за стеной.  Вслед  за  Лоусоном  он шагнул в
кухню, где  ораторствовала  прачка.  В этот  миг миссис Бингль изображала  с
помощью узла  с  бельем и стула, как  ее жилец, превращенный  в  шарманщика,
покидал квартиру с юным Томасом.
     Новый  постоялец  Лоусона  осведомился, не  является ли  миссис  Бингль
прачкой,  присовокупив, что  весьма нуждается в услугах такого рода.  Миссис
Бингль  сделала нечто вроде  реверанса,  и  приезжий  пригласил  ее  в  свою
комнату.  Он  вручил  ей несколько  пар  превосходного  голландского  белья,
извлеченного из  черного саквояжа, и уплатил вперед столь  щедро, что прачка
рассыпалась в изъявлениях благодарности. Приезжий сделал комплимент тонкости
ее  манер и выразил  предположение,  что  миссис  ввергнута  в свое нынешнее
скромное состояние несомненно лишь в силу неожиданных жизненных невзгод.
     Разумеется,  уже через четверть  часа приезжий был посвящен в биографию
мастера  Джона Бингля и его супруги  подробнее,  чем в  дела своих ближайших
родственников.  Гибель мастера, вмешательство  леди  Эмили Райленд в  судьбу
вдовы  и  ее детей, сочельник  у мистера Томпсона  и, наконец,  все  события
последней  ночи  были  изложены  приезжему   столь  же  вдохновенно,  как  и
предыдущему слушателю.  Когда  повествование  дошло до ночного возвращения в
нарядном камзоле  ее жильца, мистера Ханслоу, глаза приезжего приняли сонное
и  безучастное  выражение.  Обставляя  свой  рассказ  все  более  красочными
деталями, миссис Бингль передала свои  впечатления от предрассветного визита
угрюмого старика, который  вышел из  квартиры в другом платье  и  оставил  в
комнате жильца не только  обледенелую  куртку, но  даже часть  своих  волос.
Наконец  разговорчивая  особа  поведала  усталому  слушателю  о  необычайной
трансформации  [<i>трансформация   --  преобразование,  превращение;  здесь  --
искусство  быстро изменять  внешность</i>]  самого  мистера  Ханслоу  сначала  в
красавца перед зеркалом, а затем -- в старого шарманщика.
     -- И  еще  я забыла  сказать, что мистер  Ханслоу  впервые  снял  перед
зеркалом  свою перчатку с левой руки, и я увидела его кисть: на  ней  одного
пальца не хватает, а в перчатке этот палец просто набит ватой!
     --  Куда  же  он повел вашего  мальчика?  --  спросил  приезжий  сонным
голосом.
     -- Этого я не знаю, сэр.
     Голова  приезжего  стала  клониться  на  грудь.  Он  взглянул  на  свою
собеседницу помутневшим взором.
     -- Простите,  миссис Бингль, -- сказал он, -- вы доставили мне  большое
удовольствие  своим рассказом,  но  я  чувствую сильное утомление. Я  охотно
послушаю вас еще раз, когда вы принесете белье. До свидания!
     Мистер Лоусон,  зашедший к  постояльцу, застал его уже спящим в кресле.
Посетовав  на   женскую  болтливость,  утомившую  гостя   сильнее,  чем  все
проделанное морское путешествие, старик прикрыл дверь.
     Тем временем Грегори успел запереть калитку за прачкой. Веки постояльца
слегка  приоткрылись.  Он посмотрел  в окно  и подождал, пока фигура  миссис
Бингль совсем скроется из виду. Тогда он встал и позвал хозяина.
     -- Какая досада! -- воскликнул он. -- Эта болтливая баба так заговорила
меня,  что я забыл отдать ей  еще смену  белья!  Я  пойду сейчас по делам  и
кстати занесу ей сверток. Далеко ли она живет отсюда?
     -- Чарджент-стрит, против Дома общественного призрения, в нижнем этаже.
Это совсем близко. Разрешите записать ваше имя в книгу жильцов, сэр.

     Постоялец протянул ему свой морской патент.
     "Джозеф Лорн", -- прочел хозяин. Имя это было ему совершенно незнакомо.

     Выйдя  из калитки, Джозеф Лорн посмотрел на часы. Был шестой час. Ровно
к  шести  Норвард и капитан Блеквуд ждали  его  в  конторе  Томпсона.  Моряк
подозвал кэб и вскоре очутился  перед дверью "Чрева кита". Беседа  с Крейгом
на заднем дворе таверны отняла у Лорна всего несколько минут, и кэб со своим
седоком покатился дальше по плохо освещенным улицам.
     Не  прошло  и  получаса,  как  во  двор  Дома общественного  призрения,
крадучись, пробрался человек  с карабином. Выбрав  щель в заборе, выходившую
прямо на одно из окон противоположного дома, человек просунул ствол карабина
в щель и положил приклад на упор из двух палок. Запахнув полы плаща, стрелок
неподвижно замер в своей  засаде. Одновременно другой  человек тихо вошел  в
подъезд,  где жила миссис  Бингль,  и, спрятавшись за дверью чулана в темном
углу под лестницей; высвободил из  ножен кинжал. Едва эти приготовления были
закончены,  два других агента постучали в дверь  квартиры. Узнав у  хозяйки,
что мистера Ханслоу нет дома, они бесцеремонно втолкнули миссис Бингль в его
комнату; тут под  угрозой  пистолетных дул они  предложили вдове не подавать
жильцу никакого  знака и спокойно открыть ему дверь,  как только он вернется
домой.
     --  Ваш постоялец -- государственный преступник, а мы  -- представители
полиции,  -- сказал ей старший  из обоих  гостей, рыжеусый человек  в  низко
надвинутой шляпе.  -- Только  помощь в  его  поимке смягчит вашу собственную
участь как соучастницы Роджерса-Ханслоу.
     Миссис Бингль вскрикнула и едва не лишилась чувств.
     -- Не вздумайте падать в обморок, -- предостерег ее тот же агент. -- Вы
должны впустить его в дом и запереть дверь. Остальное предоставьте нам.
     Убедившись, что  вдова  уже  полумертва от  страха, незнакомец в низкой
шляпе обратился к своему спутнику:
     -- Помните,  Френк, нашу  задачу: передать полковнику Хауэрстону только
труп  этого Ханслоу.  Безногий предупредил, чтобы  ни  под каким  видом этот
человек не попал в руки властей живым.
     -- Об  этом не  тревожьтесь,  мистер Линс,  --  отвечал  рыжеусому  его
товарищ.

     -- Капитан Дональд Блеквуд, извольте скрепить контракт  подписью. Итак,
с  нынешнего дня вы  уже  не старший офицер фрегата "Крестоносец", а капитан
капера "Окрыленный". Разрешите вас поздравить и пожелать...
     -- Я не опоздал, господа? Сейчас, вероятно, ровно шесть часов?
     --  Садитесь,  мистер  Джозеф  Лорн...  Теперь  как  раз  ваша  очередь
подписывать... Благодарю вас, джентльмены, и желаю вам удачи!
     Старый мистер  Томпсон отложил в сторону бумаги, подписанные  офицерами
"Окрыленного".
     -- Познакомьтесь с вашим первым помощником, капитан Блеквуд, --  сказал
Норвард, управляющий компанией. --  Мистер Джозеф Лорн только  сегодня утром
прибыл из Америки  --  и  уже снова на корабль! Такова жизнь моряка. Сегодня
ночью  мы с капитаном Блеквудом на  месяц уезжаем в Лондон, чтобы получить в
адмиралтействе  каперский  патент  для  "Окрыленного" и  покончить  с делами
мистера Блеквуда на "Крестоносце". Два места в почтовой карете уже заказаны,
вечером я буду ожидать вас, мистер  Блеквуд, в  гостинице "Белый медведь". А
вам, мистер Джозеф Лорн, придется наблюдать за всем, что происходит в доках,
пока корабль не покинет причал. На днях моряки с "Окрыленного" охраняли доки
и  предотвратили  довольно  подозрительную  попытку поджечь  верфь. Мятеж  в
Бультоне назревал давно, но до сих пор нам удавалось с помощью людей мистера
Крейга  вовремя  распознавать  планы рабочих,  создать комитет  и разгромить
цехи,  как это  не раз  делали  восставшие  ткачи Спитфильда.  Новые  машины
вызывают их гнев, ибо опытных  мужчин-мастеровых мы теперь оставляем в цехах
вдвое, втрое  меньше прежнего, заменяя их бабьем  и ребятней. Это  выгодно и
помогает  легко избавляться от недовольных  и смутьянов.  Но  у  бунтовщиков
недавно   появился  опытный  вожак,  который   научил   наших  ремесленников
правильным  тайным действиям, или, как  говорят, конспирации. Так  вот, пока
мятеж рабочих Бультона еще тлеет под пеплом  первого разгрома  и пока еще не
изловлен вождь луддитов  Элиот  Меджерсон, вам нельзя дремать, мистер Джозеф
Лорн! До свиданья, мистер Томпсон!
     Моряки  и управляющий  вышли из кабинета.  Контора  была  пуста. Мистер
Томпсон отпустил уже всех своих клерков, кроме одного писца в передней, но в
общей зале моряки заметили довольно странную  группу, ожидавшую перед дверью
кабинета: мальчишка на скамье кормил  орехами небольшую мартышку в платьице,
старый  шарманщик  дремал, откинувшись  на  спинку  скамьи.  Шарманка стояла
рядом, и  старик придерживал ее левой рукой. На  ней не хватало  безымянного
пальца...
     Лорн шел последним. При взгляде на  шарманщика  он резко остановился от
неожиданности, и  бродячий  музыкант  поднял  на  него  глаза.  Два  взгляда
встретились, смертельная  ненависть  сверкнула в обоих... Не успел еще  Лорн
опомниться, как шарманщик одним движением сорвался с места и распахнул дверь
кабинета, откуда только что  вышли офицеры. Очутившись за дверью, он с силой
захлопнул ее, дважды повернул ключ в замке и накинул крючок.
     Кошачьим  прыжком  шарманщик  отпрыгнул  в  глубь кабинета, где  Уильям
Томпсон,  стоя  на корточках  перед шкафом, укладывал  на  полку подписанные
контракты. В  дверь  уже сыпались сильные  удары. Джозеф Лорн  изо всех  сил
налегал на нее снаружи.
     Норвард и  Блеквуд даже не заметили, что Лорн  отстал.  Они не обратили
внимания на его отсутствие и  при посадке в экипажи. Под окнами адвоката уже
застучали  подковы  и  заскрипели по  снегу  железные шины.  Дверь  кабинета
сотрясалась от толчков и ударов.
     -- Боже мой, это вы, мистер Роджерс!  -- пролепетал испуганный адвокат,
когда незнакомец, так неожиданно очутившийся в  его кабинете, сбросил плащ и
шляпу.
     -- Тише, мистер Томпсон!  Оставляю вам сверток для леди  Эмили Райленд.
Никому  не показывайте его, слышите? В  нем письмо и драгоценность в  четыре
тысячи  гиней...  Вероятно,  миссис  Бингль  проболталась  и выдала  меня...
Молчите о пакете, чтобы Джузеппе Лорано сейчас ничего не заметил!
     Удары в дверь становились все оглушительнее. Из приемной прибежал писец
и стал помогать моряку. Вдвоем они высадили наконец массивную дверь.
     Мистер Томпсон растерянно  глядел  на распахнутое окно своего кабинета.
Морозный зимний воздух врывался в комнату.
     Джозеф  Лорн бросился к  окну  и выглянул с  высоты  второго этажа.  Он
увидел внизу  свежие следы конских  подков  и  колес,  а в  глубине улицы --
темную фигуру бегущего человека, завернувшего в ту же минуту за угол.
     Моряк отскочил  от  окна  и  ринулся назад,  в общую  комнату,  где  за
барьером  еще сидел  бледный,  растерянный мальчуган.  Он  выпустил  из  рук
цепочку от  ошейника  обезьяны,  и  зверек, скорчившись  на спинке скамьи, с
любопытством  осматривал обстановку канцелярии. Джозеф Лорн схватил мальчика
за руку,  чтобы  подвергнуть  допросу.  В  этот миг  обезьяна,  словно  и ей
передалось  царившее  среди  людей  волнение,   сделала  огромный  скачок  и
очутилась на  шкафу, под  которым  Томас Бингль силился освободиться  из рук
моряка.
     Мистер Уильям Томпсон вбежал  в канцелярию в тот момент, когда со шкафа
прямо на  Лорна  обрушился  пыльный гипсовый  бюст Цицерона. Столкнув  бюст,
разлетевшийся  вдребезги,   обезьяна   перескочила  на  люстру   и,   сильно
раскачавшись,  повисла  на  одной  руке.  Она  держалась  за  обод  люстры и
прицеливалась, куда бы прыгнуть дальше.
     Ушибленный  в  плечо, Джозеф Лорн  выпустил  из рук мальчишку, в ярости
схватил  большой кусок отколовшегося гипса и  запустил им в обезьяну. Снаряд
угодил  не  в  животное, а  в качающуюся  люстру. Зазвенел разбитый  абажур,
горящее  масло  полилось на  стол. Сукно и папки  на столе затлели. Обезьяна
перескочила на полку. В комнате сделалось  темно, но Микси схватила с  полки
какие-то  документы и  швырнула  их  в  горящую  на  столе жидкость.  Бумаги
вспыхнули ярким  пламенем  и, словно факел, осветили  метавшихся  по комнате
людей. Мистер Томпсон, клерк и Джозеф Лорн бросились тушить огонь.
     Им  удалось  заглушить  пламя,  набросив  на  него  ковер  и  сорванные
портьеры. В этой  суматохе Томас Бингль  ухватил наконец цепочку  зверька  и
опрометью выбежал с ним на улицу.
     Когда  он  приплелся  домой,  тетя  Полли,  их  соседка, открыла дверь.
Мальчик не узнал квартиры. Все вещи в комнате были перерыты, белье из комода
валялось на  полу, а сама  миссис Бингль стояла посреди этого хаоса,  прижав
руки к  подбородку и неподвижно уставившись  в одну точку. Увидев обезьяну в
руках  мальчика, она  закричала  диким  голосом,  взмахнула  руками,  словно
защищаясь   от   привидения,  и,  как   сноп,   повалилась  на  кучу  хлама,
разбросанного на полу.
     Поздним  вечером старый бультонский банкир мистер Сэмюэль Ленди заперся
в подвале своего банка,  где в прохладном сумраке  стояли шесть грузных, как
слоны, металлических шкафов.  Вдвоем  с  казначеем банка  мистер  Ленди  при
свечах  еще раз пересчитал золото и ассигнации,  высыпанные  из двух кожаных
мешков.
     Ровно десять тысяч фунтов золотом и на четырнадцать тысяч ассигнациями,
-- сказал казначей. -- Все ли они идут на текущий счет мистера Райлендом?
     -- Нет, по его распоряжению пять  процентов этой суммы  зачисляется  на
счет  мистера  Джозефа Лорна,  --  отвечал хозяин. --  Этот вклад --  первые
результаты   экспедиции  "Ориона".  О,   заокеанские  экспедиции   Райленда,
по-видимому, обещают многое впереди!
     Мистер  Ленди подсчитал что-то в своем блокноте, вздохнул и,  захлопнув
дверь денежного шкафа, отправился на покой.
     Шотландец  клерк  мистер  Арчибальд  Стейболд  за  короткий срок  успел
надоесть  всей  прислуге  "Белого   медведя".  Постоялец  был  сумрачен,  не
отличался  щедростью  и  постоянно  изъявлял желание  "покинуть  этот вертеп
порока". В течение двух  суток  он сидел в одиночестве,  запершись  в  своем
тесном номере, не принимая никаких гостей и не делая  никому визитов. Только
один раз  этот угрюмый жилец велел  трактирному слуге  окликнуть на  улице и
позвать  в номер какого-то юношу, которого постоялец заметил из своего окна.
Старый клерк быстро надел меховой плащ и вместе с юношей покинул гостиницу.
     В сопровождении своего юного спутника, которому на вид  можно было дать
лет  пятнадцать,  мистер  Стейболд   отправился   в  сторону  порта.  Узкими
окраинными  улочками они  вышли  к  предместью,  пересекли пустырь, покрытый
снегом и мусором, и спустились по крутой тропинке к самому морю, где  прибой
ворочал каменные кругляки.
     Старик с привычной осторожностью огляделся по сторонам и

     обнял юношу за плечи:
     --  Здесь один бог  слышит  нас  с  тобою,  мой  сын! Я рад, что судьба
привела тебя под мое окошко и я снова могу побеседовать с тобою.
     --  Мне нельзя отлучаться надолго, учитель: я послан из конторы в город
за  покупками  и должен  скорее принести  джентльменам их  заказы...  Но  я,
конечно, тоже очень рад снова видеть вас, мистер Меджерсон...
     -- Тс-сс! У меня теперь другое имя.
     -- Могу ли  я быть чем-нибудь полезен вам и... делу свободы? -- добавил
юноша, краснея и смущаясь.
     -- О мой Джордж, в нашей борьбе  важна  всякая помощь! Если собрать все
наши слабые усилия и соединить в одно, мы можем  сдвинуть  горы... Прочел ли
ты книги, что я тебе дал?
     -- Да, мой учитель, я их прочел и хорошенько спрятал. Их никто не видел
у меня.
     --  Ты  поступил  разумно,   ибо   книги  эти  запрещенные.  Они   учат
справедливой жизни и любви к ближнему; в  руках борцов за правду они клинок,
который пробьет  кольчугу зла!  Возмужав, ты,  Джордж, должен будешь взять в
руки  этот  клинок, потому что разум твой ясен и душа чиста. Ты -- сын людей
труда, не так ли?
     -- Да, моего отца задавило на фабрике, а мы  с братом Томом погибали на
верфи,  пока  нам  не  помогли  добрые люди... Учитель, я очень хочу  скорее
вступить в ваше братство.
     -- Ты, мой  сын, еще  слишком  юн, чтобы  брать  на  себя столь  тяжкую
клятву. Но со временем, когда ты  на деле докажешь свою готовность  к жертве
ради  равенства  всех людей,  ты станешь не только членом братства, но, быть
может, и его вожаком, заменив того, чей час пробьет!
     -- Испытайте меня, учитель!
     -- Одно поручение я дам тебе сейчас же:  подыщи мне в  городе небольшую
квартиру поближе к окраине, где живут рабочие верфи и мануфактур.
     -- Это я исполню с радостью. А мне вы дозволите приходить к вам?
     -- Да, мой сын, там мы будем часто видеться.
     -- Но это же слишком легкое поручение! Доверьте мне что-нибудь трудное,
опасное.
     -- Сын мой, коли хочешь  знать, опасно даже говорить  со  мной,  опасно
стоять рядом со мной здесь,  у этих  шумных волн. Но у меня есть для  тебя и
еще  одно, настоящее, трудное поручение.  В борьбе за  правду  и свободу оно
немаловажно.
     -- В борьбе за правду и свободу!.. Мне кажется, я сумею умереть за это!
     --  Жизнь --  это  высший божий дар,  и отдавать  ее нужно подороже. Не
погибель,  а победа -- вот наша цель... Так вот, поручаю тебе:  неторопливо,
настойчиво,  терпеливо  собирай все,  что сможешь узнать  о... злейшем враге
тружеников Бультона, о владельце  "Северобританской коммерческой  компании".
Его окружает какая-то важная тайна.  Братству нужно проникнуть в  нее, чтобы
успешно бороться с этим слугою дьявола. Имя этого человека...
     -- Я знаю. Это виконт Ченсфильд!

     Полковник Хауэрстон отложил томик Стерна, набил трубку и пустил колечко
дыма в угол комнаты.
     В гостинице "Белый медведь" наступила тишина. Ночной почтовый дилижанс,
оттрубив под  окном полковника, уже  двинулся дальше  и,  вероятно,  катился
теперь по заснеженному тракту.  Замерли и шаги слуг  в  коридоре; из нижнего
этажа более не доносился  стук  посуды, и лишь беспокойный сосед полковника,
занимавший небольшой номер рядом с просторным покоем Хауэрстона, еще брюзжал
и  копошился  за стеной. Этот  ворчливый  клерк  какой-то шотландской  фирмы
бранил  слугу  и  проклинал офицера-моряка,  занявшего вместе с  управляющим
"Северобританской компании" два последних свободных места в дилижансе.
     -- Ни  одного  дня  не останусь больше в  вашем  вертепе!  -- негодовал
старик. -- Я немедленно  покину это  блудилище, где хозяин-безбожник нарочно
устраивает  все  так,  чтобы  жилец не  мог  вовремя  уехать!  Пусть  он  не
воображает, что,  продержав меня здесь лишние сутки, он выманит еще денег за
постой!
     --  Хэллоу,  мистер Стейболд!  --  крикнул  полковник, которому надоела
брань за  стеной.  -- Что привело вас в такое негодование? Зайдите ко  мне и
остудите свою злость глотком недурного хереса!
     Стейболд,  в  длиннополом  меховом  плаще,  вошел  в номер  полковника,
продолжая изливать  свою досаду.  Хозяин пригласил его  к столу  и придвинул
стакан. За  вином  между соседями завязалась беседа, и  негодование  старого
клерка  несколько улеглось. Он сухо  поблагодарил полковника и  ушел к себе,
отказавшись, по дружескому совету Хауэрстона, от своего  намерения  покинуть
гостиницу.
     Полковник  уже собирался раздеться и потушить свечу, как денщик  принес
письмо, только что доставленное посыльным от Вудро Крейга.
     Хауэрстон  пробежал листок, накинул  халат вместо уже снятого мундира и
спустился в первый этаж, где квартировали сопровождавшие его офицеры. Одного
из  них,  капитана  Бредда,  полковник   застал  за  составлением  донесения
министру. Офицер поднял на своего начальника усталые глаза и, уловив скрытое
торжество и радость в лице Хауэрстона, спросил:
     -- Уж не получены ли новые вести о Меджерсоне, господин полковник?
     --  Я  недаром  обратил внимание на своего соседа!  -- отвечал  тот. --
Сейчас  я  получил подробности допроса этой  дуры  Бингль. Ее жилец Ханслоу,
агент Меджерсона,  пока ускользнул. Но не далее  как  вчера утром этот самый
Ханслоу  помог  Меджерсону   изменить   свою  внешность   и  превратиться  в
шотландского клерка.  Так вот: мой  сосед и друг шотландский клерк Арчибальд
Стейболд  -- не кто иной, как вожак  луддитов Элиот Меджерсон! Вы немедленно
установите за ним строжайшую слежку, мы накроем одним ударом всю его шайку!
     Ранним утром следующего дня из ворот бультонской  верфи торопливо вышел
юноша  лет пятнадцати в чистой  куртке  и  синем суконном берете с  пряжкой.
Выпустивший   его   стражник   ухмыльнулся,   глядя   вслед   юноше,   столь
непосредственно  выражалась  на  его  лице  радость  свободе  и  возможности
провести воскресный день дома.
     Неподалеку  от ворот юношу  окликнул  уличный  разносчик,  предлагавший
прохожим пирожки и булки.
     --  Куда  вы  так  спешите,  молодой  человек?  Не  купите  ли  вы себе
что-нибудь на завтрак? Вы нигде не найдете товара лучше и свежее, чем мой!
     Юноша  сдвинул  берет на затылок, рассыпав по плечам золотистые  кудри.
Сунув руки в карманы куртки, он в раздумье остановился перед лотком.
     -- Вот эти слоеные  пирожки стоят по три пенса. Присядьте-ка на тумбу и
попробуйте пирожок. Как вас зовут, и что вы делаете на верфи?
     -- Меня зовут Джордж Бингль. Я служу чертежником в конторе.
     -- Я узнал  тебя, Джордж, по сходству с твоим братом, -- понижая голос,
сказал разносчик. -- Послушай, что я тебе скажу: у тебя дома несчастье.
     Юноша вздрогнул, пирожок выпал из его рук.
     -- Ты не  пугайся, твоя мать и брат здоровы.  У них жил  постоялец,  по
имени Ханслоу. Вчера  вечером пришла полиция,  перерыла  весь дом и напугала
твою мать. Они теперь по всему городу ищут вашего жильца.
     -- А кто же он такой, этот Ханслоу?
     Разносчик наклонился к уху мальчика:
     -- Он друг твоего брата  Тома и скрывается от полиции, потому что он...
сын свободы, понял?
     -- Ханслоу -- сын свободы? Он был вместе с луддитами, да?
     -- Ты угадал!  Ханслоу во  всем доверился Тому, и Том  хочет помочь ему
бежать из Бультона...
     -- Слушайте, а где сейчас Ханслоу?
     -- Он  спрятался. Вчера его чуть-чуть  не поймали. Его ищут, и  пока он
должен на месяц скрыться из Бультона. Но он обязательно вернется.
     -- Как же помочь ему?
     --  Помоги ему  тайком  увидеться  с Томом и никому  не говори о  нашем
разговоре.
     -- Что же передать Тому?
     --  Скажи  ему,  чтобы через четыре  недели, в четверг накануне первого
марта,   он   один   пришел   сюда,   вон   в   тот   сад  за   домиком,   к
одиннадцати-двенадцати часам вечера. Ханслоу встретит его.
     -- Ладно! Даю слово! Сегодня же передам об этом  Тому,  а больше никому
не скажу ни звука.
     Был  уже полдень  третьего февраля,  когда  сосед полковника Хауэрстона
зашевелился в  своей комнате. Совершив не  спеша  свой туалет, мнимый мистер
Стейболд вышел из  гостиницы. Он шел  медленно, читая  вывески и  афиши, как
человек, которому решительно  некуда  спешить.  В руках  он держал последний
номер  "Монитора".  На  углу  улицы  Святого  Якова  и  Гарденрод  начинался
небольшой бульварчик.  Меджерсон уселся  на скамье  и  развернул журнал.  Он
увидел, что человек  в  сером плаще,  шедший от  самой  гостиницы  по другой
стороне улицы, отвернувшись, рассматривает что-то в окне.
     "Шотландский  клерк" пошел вниз по бульвару, ускоряя шаги.  Серый  плащ
тоже быстрее замелькал  в толпе.  Старик неожиданно завернул в знакомый  ему
проходной двор, вышел на Гарденрод и,

     убедившись, что  он обманул наблюдателя, приблизился к  тумбе для афиш,
построенной в виде гриба с конической шляпкой. Обойдя тумбу кругом, он нашел
афишу местного цирка. В левом верхнем углу этой афиши синим  карандашом было
начертано несколько значков и цифр.
     Этими  иероглифами   Фернандо   извещал   своего  соратника  о  крайней
опасности.  Они  означали,  что  Меджерсон раскрыт,  взят  под наблюдение  и
должен, не теряя ни часа, спасаться бегством.
     Вождь луддитов окликнул кэб и  с предельной скоростью, на  какую только
была  способна извозчичья  кляча, покатил  по безлюдным переулкам. Остановив
экипаж у  ворот какого-то дома, он пересек двор, перелез через забор и вышел
на  другую  улицу.  Окончательно убедившись, что наблюдатель  отстал, старик
снова  взял   извозчика  и  поехал  на  окраину  города,  откуда  начиналось
загородное  шоссе. Пешком он  добрался  до крайних домиков на  берегу. Перед
домом  сушилась рыбацкая  сеть. Это был тайный  знак,  по которому Меджерсон
понял, что здесь, в последнем и наиболее  тщательно скрытом убежище братьев,
все обстоит благополучно. Пристанище  это Меджерсон берег на случай  крайней
опасности.
     Старый рыбак-ирландец  встретил  Меджерсона на заднем дворе.  Они молча
пожали друг другу руки, и рыбак проводил гостя в крошечную каморку за печью,
настолько незаметную, что  даже  при  тщательном  обыске было  очень  трудно
обнаружить этот тайничок.
     Здесь Меджерсон осмотрел свои  карманы, проверив, на месте  ли деньги и
документы. Убедившись,  что,  выходя из гостиницы, он не оставил  в  комнате
ничего ценного и важного, Меджерсон скрючился в своей  темной норе и проспал
до самого вечера.  Вечером  он услышал  голоса в доме. Сын  хозяина, крепкий
детина  лет  двадцати  трех,  вернулся  из  города.  Оба  рыбака и  старуха,
молчаливая, как  и ее  супруг, позвали  Меджерсона ужинать.  Ставни на окнах
были  закрыты. На простом некрашеном  столе  горела свеча и стояли  миски  с
вареными бобами и свининой.
     Меджерсон попросил старика принести спрятанные припасы. Подняв половицу
в углу, ирландец вытащил из-под пола плоский, довольно тяжелый ящик.
     -- Отнеси это в тот садик у порта и спрячь в условленном тайнике. Когда
Ханслоу  вернется, он найдет  там этот  ящик; вещь  эта  окажет  ему  добрую
услугу. Это подарок ему от нас за помощь. А мне придется  пока перебраться в
Ирландию, в  Бельфаст.  Там меня  спрячут  ваши "дубовые  сердца"  [<i>"Дубовые
сердца" -- одна из  тайных крестьянских революционных организаций XVIII века
в Ирландии</i>].
     Глубокой ночью,  когда над  морем  опустился туман,  от берега  отвалил
небольшой рыбацкий баркас. Под сложенной на корме сетью  самый  внимательный
глаз не смог бы различить человека.  Управляемый старым рыбаком и его сыном,
баркас взял курс к берегам Ирландии.

     Накануне  1  марта,  когда все  ученики пансиона  мистера Чейзвика  уже
лежали  в  постелях,  Томас Бингль, укрывшись  с  головой  одеялом и  затаив
дыхание, ожидал  ночного  обхода.  Дортуар  [<i>спальное помещение  в  закрытых
учебных заведениях</i>], где спали мальчики, находился во втором этаже.
     В  одиннадцатом часу  вечера раздались  шаги  на скрипучей  лестнице. В
дортуар вошла миссис Чейзвик, сухопарая, длинноносая особа с плоской грудью.
Очки ее в тонкой стальной оправе, казалось, вот-вот должны сползти с острого
кончика носа. В  руках у  нее  была свеча в бумажном  колпаке. Она прошла по
проходу между  восемнадцатью кроватями,  притронулась к двум-трем скрюченным
под  одеялами фигурам и, постояв  у дверей, удалилась в нижние  комнаты. Там
рядом  с  двумя  классными помещениями  находилась  квартира самого  мистера
Чейзвика.
     Едва шаги миссис, внушавшей ученикам больше страха,  чем  сам  педагог,
утихли  в  глубине  дома,  Томас Бингль  поспешно натянул  под одеялом  свою
одежду.
     По  скрипучим  ступеням лестницы  и  шатким половицам  нижнего коридора
мальчик пробрался в одних шерстяных носках, держа башмаки в руке.
     Внизу Томас присел  на  корточки  перед дверью  каморки, где  хранилась
верхняя  одежда  учеников. Мальчик всунул в дверной замок маленький  крючок,
свитый из железной проволоки, и, орудуя этим прибором, открыл дверь. Отыскав
свою куртку,  подбитую ватой, и напялив шапочку с  пристегнутыми наушниками,
мальчик  добрался до  дверей  в  кухню. Выйти  наружу Томас  мог лишь  через
квартиру  мистера  Чейзвика  или  через кухню.  В тесном темном чулане спала
кухарка,  а рядом с выходом, у  задней калитки,  жил в  отдельной пристройке
сторож.
     На цыпочках  мальчик  миновал темную  кухню и нащупал  в  сенях дверной
крючок. Дверь скрипнула, и Томас Бингль  очутился на дворе. Соборные куранты
вдали  дважды отзвонили свою мелодию, затем колокол ударил один  раз:  отбил
половину  двенадцатого  ночи. Во дворе мальчик  обулся.  Озираясь  на окошко
сторожа,  он выскочил  за  калитку  и бегом припустил по темным  задворкам и
закоулкам к верфи.
     На  территории  доков было темно,  но вдоль длинного  забора  горели на
редких столбах фонари, озаряя верхний край дощатой

     ограды, утыканной железными шипами. По углам  забора стояли  часовые. У
ворот  прохаживался  стражник.  Патруль  из  четырех  солдат  со  старинными
алебардами вышел  из ворот  и отправился в  обход, освещая талый снег ручным
фонарем, прикрытым от ветра жестяным щитком.
     В темном садике одного  из ближайших к  верфи домов мальчика ожидал его
друг, Метью Ханслоу.
     -- Ты пришел,  Том! Молодчина! Я  уж начал тревожиться...  Ты нужен мне
нынче для важного дела!
     -- Что я должен делать здесь, дядюшка Метью?
     -- Не  торопись. Подождем, пока патрульные вернутся  с обхода. Сейчас я
объясню тебе нашу задачу... Скажи, ты хорошо знаешь это место?
     -- Еще бы не  знать! За этим забором -- доки мистера Паттерсона...  Вон
крыша  кузницы,  рядом  с  нею  --  чаны  со  смолою,  дальше  --   склад  с
инструментами, а за ним -- помосты, где заложены корабли...
     -- Том, а ты знаешь, для кого Паттерсон строит эти корабли?
     -- Для сэра  Фредрика Райленда... Он главный  заказчик. Джордж говорит,
что на кораблях будут возить рабов в Америку.
     --  Да, корабли эти понесут  в мир много зла... Они нужны  Паттерсону и
Райленду  для разбоя в море, для  торговли живыми душами людскими... Фредрик
Райленд, ченсфильдский паук, -- мой  злейший враг, но он враг и всем простым
добрым людям... Ты лучше меня знаешь, Том, сколько их погибло на этой верфи!
Помнишь  беднягу  Майка,  раздавленного,  когда  спускали  "Окрыленного"?  А
сколько калек вроде  беспалого Паткинса выкинул на  улицу  мистер Паттерсон!
Сколько бедных ребятишек вроде тебя страдает на этой проклятой верфи!.. Том,
я намерен спалить ее, спалить всю к черту, как  "Бультонскую мануфактуру"!..
Хочешь помочь мне?
     -- Да!
     -- Видишь этот ящик? Он довольно  тяжел. В нем  -- часовой  механизм  с
колесцовым замком [<i>колесцовый замок --  тип пистолетного и  ружейного замка;
действовал по  принципу современных  зажигалок; был общеупотребителен в XVII
веке; мог быть использован для "адской  машины"</i>] и... крепкая начинка.  Надо
пробраться на верфь и спрятать наш гостинец под днище корабля, заложенного в
среднем доке. Рядом положишь вот эту бутылку... Потом прикрой ящик и бутылку
стружками, просунь под них  руку и поверни  вот  этот рычажок на ящике. Если
там затикает, как  в часах, то скорее беги сюда,  ко мне.  Если не затикает,
встряхни ящик,  только легонько... Скажи,  в школе никто не заметил, как  ты
ушел?
     -- Нет, никто.
     -- И ты сможешь незаметно вернуться?
     -- Попробую.
     -- Молодчина, Том! И еще: знаешь ли ты корабль "Окрыленный"?
     -- Знаю. Он сейчас стоит на  причале, под самой верфью...  Только... на
нем уже есть команда.
     --  Да,  ее-то  и  берегись. Смотри,  чтоб  тебя  не  заметили  с этого
корабля... Вон обход возвращается,  теперь пора!.. Здесь,  в заборе, я вынул
доску.  Лезь в дыру. Я просуну тебе  ящик и сам буду дожидаться тебя  здесь.
Сквозь щель я  буду следить за тобой. Когда пойдешь назад, держи направление
вот на  этот фонарь, дыра  в заборе чуть правее  его... Постарайся никому не
угодить в лапы...  А уж коли схватят... я тебя выручу! Только... ты не забыл
адрес сына Бернардито?
     -- Нет, не забыл. Давайте ящик, дядюшка Метью...
     Мальчик  прополз в  отверстие,  проделанное в заборе. Фернандо просунул
ящик,  и Том, закряхтев, потащил  его в темноту, где на фоне  серого ночного
неба слабо вырисовывались силуэты лебедок и строящихся кораблей. Припав ухом
к щели в заборе, испанец не слышал ничего, кроме шороха ветра в голых ветвях
садика.  Где-то  на  причале,  вероятно  на  борту  "Окрыленного",  раздался
перезвон корабельных  склянок, и  соборные  часы, словно  в  ответ,  пробили
полночь.
     Фернандо стоял у забора,  прижавшись к столбу. Ближайший фонарь качался
над забором в полусотне шагов, и тень от столба  прикрывала  фигуру испанца.
Патруль,  обойдя верфь, снова вернулся к  воротам.  Солдаты ушли погреться в
караулку.  Где-то  лаяла  собака.  Минуты текли  томительно медленно. Кругом
стояла тишина, и  редкие, далекие звуки собачьего лая  не нарушали, а словно
подчеркивали эту глухую ночную тишь.
     Внезапно во мраке, где  над причалом  вздымались  мачты  "Окрыленного",
раздался  окрик.  Фернандо  силился  сквозь  щель вглядеться  в темноту.  Он
попытался  кинжалом раздвинуть доски;  крепкое дерево  не поддавалось.  Свет
фонарей  замелькал  среди  высоких  помостов с кораблями.  Послышался  топот
кованых сапог. Испанец уперся  коленом в бревно, ухватился за шипы забора и,
подтянувшись   на  руках,  взглянул  поверх  ограды.  Он  увидел  мальчишку,
стремительно бежавшего к  забору. Но  мальчик  ошибся  в темноте  и  спешил,
спотыкаясь, прямо на фонарь!
     За мальчиком тяжело бежал моряк в широкополой шляпе и индейской куртке;
он  держал  в  руках  длинный  карабин.  Преследователь  был  еще  далеко от
мальчика,  но  тот  заметался  перед  забором, не  будучи в  силах разыскать
спасительную дыру.
     Фернандо колебался лишь мгновение. Одним прыжком он очутился внизу, под
забором, на той стороне.  Мальчишка  отпрянул, но, узнав испанца, бросился к
нему. Фернандо  успел  подхватить мальчика; он вскинул  его на  верхний край
забора,  и Томас  Бингль, перемахнув через  острые шипы, в  полубеспамятстве
скатился в садик и опрометью пустился бежать по задворкам.
     Его спаситель  выстрелил из пистолета  навстречу приближающемуся врагу.
Тот опустился  на одно  колено и  вскинул карабин, в  то время как  испанец,
ухватившись за железные шипы,  напрягся, чтобы перескочить через них.  В тот
же  миг  в глубине верфи что-то  ухнуло и глухо прокатилось по всей  округе.
Багровый  сноп поднялся к  небесам, и  десятки огненных  змей заструились  в
темноте  ночи,  озаряя  ее вспышками,  искрами  и жадными  языками  пламени.
Порывистый ветер подхватил летящие искры.
     Первый  мартовский  рассвет  еще  не  занимался  над  Бультоном,  когда
лондонский дилижанс приблизился к городу.
     Норвард откинул занавеску от окна кареты и пристально  всматривался  во
тьму, где влево от дороги темнели заснеженные деревья и строения Ченсфильда.
Остальные пассажиры дилижанса мирно похрапывали на тряских сиденьях.
     Вдруг встревоженный крик кучера разбудил всех пассажиров.
     -- В Бультоне опять пожар! Горит либо в порту, либо рядом с портом!
     --  Гоните  лошадей!  --  свирепо  проговорил  Норвард,  вглядываясь  в
неподвижное зарево, охватившее полгоризонта.
     Тяжелая  карета покатилась  быстрее.  Кучер поминутно  стегал  бичом по
конским  спинам, и вскоре  под железными  шипами  дилижанса  загремели камни
бультонских мостовых.
     Норвард  и Блеквуд, предчувствуя грозную беду, выскочили из кареты  при
виде первого извозчичьего кэба.
     -- В порт! -- крикнул Норвард.
     Заря уже  занималась,  когда мокрая лошадь, тяжело раздувая бока, рысью
примчала  кэб  к  порту.  Пламя  гигантского  пожара,  полыхавшего  рядом  с
портовыми строениями,  превратила  ночь в багровый,  страшный  день.  В море
дрожали отсветы пламени.
     -- Верфь Паттерсона! О черт! К верфи!
     Но подъехать к верфи оказалось невозможным.
     У  ворот  стояла  густая  толпа  зевак,  с  трудом  сдерживаемая  цепью
полицейских.  Трое   прибывших,   оставив   экипаж,  бросились   к  воротам.
Полицейские расступились, и  Норвард с Блеквудом вбежали  во  двор. Огненный
шторм  бушевал  над  верфью.  Стапели  пылали.  Струи воды от пожарных  помп
подымались не выше чем до половины огненных смерчей и фонтанов.
     Кучка  людей толпилась в стороне,  у забора.  Под самым забором  лежал,
широко  раскинув руки, человек с простреленной головой. Над ним, опершись на
карабин,  склонился Джозеф Лорн, без шляпы, в-обгорелой  одежде.  Голова его
была обмотана окровавленной тряпкой.
     Когда  Норвард подошел к  этой группе,  он  ясно  различил  в  багровом
отсвете  пожара,  что  на левой  руке убитого не хватает безымянного пальца.
Труп лежал вниз лицом; косо срезанные баки курчавились у висков.
     Норвард обвел взглядом верфь. За огненным шквалом нельзя было различить
ни причального пирса, ни берега. От нестерпимого жара  захватывало дыхание и
слезились глаза. Ветер гнал в море тучи искр, и они гасли в свинцовых водах.
     -- Корабль? -- задыхаясь, спросил Норвард, трогая Лорна за плечо.
     Вместо  ответа Лорн  показал  рукой  в море. Взглянув туда,  Норвард  и
Блеквуд не смогли различить ничего, кроме полыхающего пламени.
     В  следующий миг резкий  порыв ветра  отмахнул стену  багрового  дыма в
сторону; далеко на горизонте  все трое разглядели силуэт корабля, озаренного
отсветом пожара.
     Через два  часа, когда верфь  Паттерсона  представляла  собой  огромную
груду  тлеющих  углей,  на  "Окрыленном"  ожидали  прибытия  капитана  и его
помощника  Джозефа Лорна. Их  шлюпка качалась на  мелкой волне  у причальной
стенки  в порту. Блеквуд и Джозеф  Лорн,  пожав руку Норварду,  уже стояли в
шлюпке.
     Норвард  в  молчании  смотрел ей  вслед,  пока шлюпка  не  скрылась  за
корпусом корабля. С далекого рейда донеслись звуки выбираемых якорных цепей.
Вымпел взлетел над грот-мачтой.
     Корабль ожил, развернулся, и паруса, словно лепестки белых цветов, один
за  другим стали  распускаться на  реях. Наконец,  освещенная первыми лучами
солнца, белая громада корабля, покинув свою догорающую колыбель, тронулась в
путь, навстречу неведомой и неверной судьбе.


        8. КОСТЕР НА ВЕТРУ

     Декабрьские грозовые ливни мыли палубу "Ориона". Океанские волны длиною
в полгоризонта катились навстречу бригу, переламывались с шипением и плеском
и с размаху ударяли в борт.
     Корабль стонал.  В его глубоких,  темных  недрах все  скрипело:  дерево
терлось  о дерево, булькала  вода, набиравшаяся в трюмах. Мачты  звенели под
многотонным грузом влажных парусов. С брезентовых курток команды текла вода;
у  матросов,  вязавших  на  ветру  узлы  снастей,  обламывались   ногти.  Но
по-прежнему  лейтенант  Уэнт  ежедневно  отмечал   на  карте  десятки  миль,
пройденных  по  курсу  к одинокому  острову;  и  по-прежнему  бриг  "Орион",
зарываясь по  самый  бушприт в  ревущую воду, шел вперед под  многозвездными
небесами  или  под  лучами летнего декабрьского  солнца, от  которых  мокрая
палуба начинала парить, а в каютах сразу делалось жарко.
     Приближался  сочельник.  В  кают-компании Доротея,  Паттерсон  и доктор
Грейсвелл  готовили  рождественский стол. Помещение украсили  коврами. Ветка
омелы [<i>омела -- род нечнозеленых  кустарников; служила  в Англии XVIII  века
традиционным    украшением    рождественского    стола</i>],    сорванная    для
рождественского праздника  еще  в далекой родной Англии, стояла в серебряной
вазе посреди стола.
     Ричард  Томпсон  редко  показывался  на  палубе.  С  молодым  адвокатом
произошла  разительная  перемена после  памятного  ему  "семейного совета" в
каюте  Грелли. С  того  дня  состояние  глубокой подавленности  не  покидало
Ричарда.
     Теперь вся прежняя жизнь казалась адвокату удивительно простой,  чистой
и безмятежной.  Как  изменилось  все за такой  короткий срок!  С  неумолимой
ясностью Ричард  понял, какую катастрофу он вызвал бы своими разоблачениями,
не сулившими притом никакого успеха благодаря железной защите, созданной его
противником.   С   тех  пор   Ричард   стал   лишь  несколько   внимательнее
приглядываться  к  экипажу  корабля,  стараясь распознать среди  матросов  и
офицеров тайных приближенных Грелли.
     После стоянки на острове Фернандо-По владелец "Ориона" сам нес вахту на
мостике, заменив Джеффри  Мак-Райля. На место выбывшего Джозефа Лорна Грелли
назначил  некоего  итальянца,  Джиованни  Каррачиолу,  принятого на  бриг  в
качестве второго штурмана. Этого широкоплечего разговорчивого субъекта Вудро
Крейг  рекомендовал  судовладельцу  как  "надежного  и ловкого малого".  Два
матроса всегда находились поблизости от Грелли.  Один из них -- Энрико  Рой,
развязный  субъект,  не  боявшийся на бриге  никого,  кроме  Грелли. Другой,
молчаливый и медлительный датчанин Оге Иензен, выделялся среди экипажа своим
атлетическим  телосложением,  исключительной  физической  силой и  туповатой
исполнительностью. Однажды марсовый матрос Дик Милльс замахнулся  на Иензена
железной штангой толщиною в полдюйма. Датчанин вырвал штангу, злобно  согнул
ее,  связал в виде двойного узла и  швырнул Милльсу под  ноги.  Когда боцман
показал  этот узел  пассажирам "Ориона",  никто не  хотел  поверить,  что он
завязан человеческими руками.
     Грелли знал, что  этот  великан у себя на родине  убил в драке  четырех
человек сразу и бежал от  правосудия.  Кроме ножа, Оге носил при себе гирьку
на железной цепочке. В его руках это оружие было грознее  шпаги. Такова была
свита владельца "Ориона".
     ...Лежа  на  своей  узкой  корабельной  койке,  мистер  Томпсон-младший
смотрел сквозь иллюминатор на разлохмаченную воду. По стеклу ползли дождевые
капли; когда гребень волны обрушивался на борт,  иллюминатор заливало водой,
и в каюте  делалось на миг еще темнее. Надоедливо скрипели  доски переборок.
Из кают-компании доносились голоса.
     Адвокат  услышал, как сошедший  с  мостика Грелли обратился  к  доктору
Грейсвеллу:
     --  Ба! Ваши  приготовления  к празднику  просто великолепны!  Остается
только положить на место подарки.
     -- Ваш наследник уже спрашивал меня, что же принесет ему Санта-Клаус.
     -- Всей команде нужен отдых и хотя бы маленькое развлечение, -- заметил
Грелли нарочито громко. -- Люди утомлены. Рейс нелегкий.
     -- Когда же мы достигнем цели плавания?
     -- По расчетам Брентлея,  около  Нового  года. Сочельник мы отпразднуем
завтра в открытом  море,  а наступление 1773 года отметим,  вероятно, уже на
острове.
     Рождество! Люди с непокрытыми  головами теснятся в кают-компании. Звуки
маленьких   клавикордов   разносятся   по   кораблю.   Торжественно   звучит
рождественский хорал: "О блаженная, радостная, благодатная  пора!" Священник
в  черном облачении  с белыми  ленточками, ниспадающими на  грудь,  держит в
руках библию. Серебряный крест на его  груди отражает огни свечей. Священник
читает слова хорала, а команда поет их, куплет за куплетом.
     Леди  Эмили  в  длинном  бархатном платье  сидит  за  инструментом.  Ее
горничная  Камилла  переворачивает страницы  нот. Матросы  сосредоточенны  и
серьезны. Каждый вспоминает детство, родные могилы, меньших братьев...
     Но не падают за окном хлопья снега, не дрожит  в воздухе звон соборного
колокола. Штормовой ветер свистит в  снастях, шипят пенные гребни за бортом,
и пол качается под ногами поющих.
     ...В  кубрике убрали подвесные  койки  и накрыли  столы. Свечи  озарили
низкое  помещение  в его немудренном праздничном  убранстве.  Юнги разносили
блюда. Дамы разливали вино и пригубливали оловянные кружки.
     Капитан Брентлей, знавший исстари, как  мало интересовали хозяина нужды
экипажа, еще в Бультоне удивлялся приготовлениям к  этому рейсу.  Были взяты
запасы лучшего продовольствия,  мидикоментов, вин; людям обещали после рейса
щедрое вознаграждение сверх  жалования. Грелли мягко обращался с командой, и
его плетеная треххвостка, прежде частенько гулявшая по матросским спинам, за
весь рейс не появилась на свет божий.
     Затянутая  в  шелковое  платье, леди  Эллен  Стенфорд,  всегда  глубоко
равнодушная к "простолюдинам", изображала на празднике "добрую фею" корабля.
Наливая  кружки  матросам,  она  шутила  с ними, расспрашивала о  семьях, но
красивые   серо-зеленые   глаза   ее   оставались  при   этом  холодными   и
презрительными.
     Раздав  команде  подарки,  дамы  вместе  с офицерами вернулись в салон.
Началась "семейнаая" часть празднества.
     Антони ввел за руку маленького Чарли. В черно-синем кителе фламандского
бархата поверх туфельках с золотыми пряжками и белой горностаевой шапочке на
льняных кудряшках мальчик походил на сказачного принца старинных шотландских
легенд.
     Ребенок,  приведенный из  полутемной  каюты, жмурился  от яркого света.
Корабль  качнуло, и  маленький принц,  не удержавшись на  ногах, как  мягкий
шарик, покатился по ковру. Отец  подхватил его на руки.  Черты мальчика были
тоньше и красивее отцовских, но сходство их было разительно.
     Из-за  шелкового  занавеса   вышел   Ольсен,   старый   боцман,  одетый
Санта-Клаусом.  Он извлек  из мешка великолепные подарки маленькому принцу и
его "пажу" -- Антони Ченни.
     Пастор Редлинг еще в Капштадте купил для своего крестника толстую книгу
с  цветными  картинками.  На них были  изображены  звери  и  птицы, деревья,
корабли,  созвездия,  горы,  храмы, замки,  большие города, воины  и  жители
дальних  стран в их красочных одеждах.  Книгу  эту можно было  перелистовать
много  раз  и  всегда  обнаруживать   в  ней  что-нибудь  новое,  прежде  не
замеченное.
     Леди Стенфорд надела на шею мальчику овальный  золотой медальон с двумя
внутренними  миниатюрами  на  эмали,  заказанными  ею  проездом   в  Лондоне
итальянскому мастеру. Одна  миниатюра  изображала Чарльза  на  третьем  году
жизни. На  другой  стороне  медальона помещался  портрет его  отца.  Подписи
гласили: "Чарльз Френсис Райленд, рожденный 5 июля 1770 года" и "Сэр Фредрик
Джонатан Райленд,  виконт Ченсфильд, рожденный 13 ноября  1738 года". Только
под лупой можно было разглядеть подпись, сделанную искусным художником вдоль
овального  края  медальона: "Исполнил в Лондоне 19 сентября 1772 года мастер
Виченце Антонио Кардозо из Милана".
     Длиннобородый Санта-Клаус, опорожнив свой мешок,  удалился. Антони  был
осчастливлен  охотничьим  ружьем  с  гравированной  надписью:  "Охотнику  за
носорогами".
     --  Теперь  моя  очередь сделать  маленький  подарок  сыну,  --  сказал
судовладелец.
     Услышав эти  слова, адвокат Томас Мортон достал  из красной  сафьяновой
папки  большую  бумагу  с  печатями и гербами, раскрашенную  топографическую
карту, пачку документов и подал все это хозяину.
     -- Господа! -- обратился руководитель  экспедиции  к присутствующим. --
Много   лет  назад  я  открыл   в  водах  Индийского  океана  необитаемый  и
неисследованный  остров.  По  указанным  мною  координатам  Брентлей  весной
нынешнего  года отыскал,  обмерил  и  обследовал  эту  землю. Форма  острова
несколько напоминает череп хищного зверя. В юго-западной части  острова есть
огнедышащая  гора. Кратер  ее  дымится;  подземные  толчки  наблюдаются,  но
признаков  недавних  извержений  не  обнаружили  ни я, ни  капитан Брентлей.
Остров отныне  включен в заокеанские владения Британии. Губернатором острова
морской министр назначил  меня. Его  величество король, по докладу министра,
предоставил  роду виконтов Ченсфильд  преимущественные  и льготные права  на
приобретение  островных земель  в  личное  владение.  При  участии  юристов,
мистера Мортона  и мистера Томпсона, три месяца назад в Лондоне был совершен
юридический  акт  --  приобретение  мною  всех удобных земель  на острове  и
передача  прав  на владение  ими моему  сыну  Чарльзу. На  картах Британской
империи вновь открытый остров будет отныне называться  именем своего первого
владельца -- Чарльза Райлендом, наследника титула виконтов  Ченсфильд.  Цель
экспедиции  "Ориона", остров  Чарльза,  --  вот  мой рождественский  подарок
наследнику!
     В салоне загремели рукоплескания.
     -- Взгляни на  свои владения, мой  мальчик,  --  ласково произнес глава
экспедиции, водя рукою по разостланной карте.
     Ребенок сразу бросил новые  игрушки и обеими руками потянулся к пестрой
карте на столе.
     Еще  пять суток "Орион" боролся с волнами,  преодолевая последние сотни
миль  до острова.  Вечером  29 декабря  Грелли, стоявший  на  вахте,  увидел
впереди по курсу корабля белый бурун.
     --  Подводный риф справа  по носу!  -- раздался окрик  матроса с высоты
марсовой реи.
     В  подзорную  трубу владелец "Ориона"  успел  разглядеть,  что бурун, в
отличие  от катящихся гребней,  пенится  на  одном  месте,  словно море  там
непрестанно вскипает от глубоко скрытого в его недрах огня.
     -- Убавить паруса! -- приказал Грелли.
     Капитан  Брентлей  уже спешил  на мостик.  Грелли молча  указал ему  на
бурун.
     Капитан, в свою очередь, кивнул налево. Там, совсем близко от  судна, в
глубокой  ложбине между  двумя волнами, мелькнул и  скрылся второй риф,  е