й волной; она обрушилась на оба судна с такой высоты, что на несколько мгновений погребла в пучине и шхуну и бригантину. Но жалкие скорлупки с забившимися в их недра живыми существами вынырнули на поверхность. Больше никто не пытался открывать люки, и суденышки оказались полностью предоставленными ветру и волнам. Когда вихрь налетел, Грелли упал на палубе "Офейры". Ползком он добрался до люка и задраил его над своей головой в тот момент, когда на бригантину обрушились мачты "Черной стрелы". Джакомо, закрыв люк, оказался в полной темноте. От внезапного толчка он полетел куда-то в сторону, ударился головой о бимс и потерял сознание. Но вот дрожь и скрежет всех частей корабля ослабели, и судно стало раскачиваться, как в обычную штормовую качку. Грелли, стряхнув вялость и оцепенение, поднялся на ноги. Двигался он с трудом, как тяжелобольной. Внезапно рядом раздался не очень громкий, но для уха бывалого моряка поистине зловещий звук. Пол под ногами Грелли снова стал уходить и поднялся вертикально. Послышался шум и плеск воды. Джакомо опять покатился было в угол, но ухватился за трап, нащупал люк, распахнул его и очутился на палубе. Был вечер 20 апреля. Море волновалось, но ураган уже пронесся дальше, швырнув под конец корабли на подводный риф. Корпус "Офейры" уцелел, а "Черная стрела" оказалась насыкенной на подводную скалу, как цыпленок на вертел. Но и на "Офейре" дела обстояли плохо. Расшатанные внутренние переборки сдали, вода, набравшаяся в трюм, устремилась при наклоне в кормовую часть, и бригантина, давшая сильную осадку на корму, затонула бы, если бы спутанный такелаж не удержал ее у борта застрявшей на рифе шхуны. На "Черной стреле" тоже начали показываться люди. Бернардито Луис, перегнувшись через борт, спросил у Грелли, в каком положении "Офейра". Грелли ответил односложно и стал рассматривать горизонт. Далеко, в шестидесяти -- восьмидесяти милях, чуть виднелся горный пик, похожий на узкое темное облако. Вокруг кораблей летали буревестники и чайки. Близость суши ободрила пиратских главарей. Положение "Черной стрелы" было безнадежно. Бернардито собрал команду и объявил ей свое решение: перегрузить все имущество на "Офейру" и попытаться на бригантине достичь земли, виднеющейся на горизонте. Пираты выбили дно из бочонка с вином, подкрепились ветчиной и черствыми сухарями, а затем принялись откачивать воду из трюмов "Офейры". Грузы они перетащили в носовую часть бригантины, выровняли дифферент [разность осадки носа и кормы корабля], соорудили мачту и, свалив за борт сломанные мачты "Черной стрелы", разрубили спутанный такелаж. Теперь лишь узкий трап и два швартова служили для сообщения между судами. Команда шхуны перетащила свои пожитки на "Офейру", и Бернардито, сопровождаемый Педро, последний раз пошел в обход по своему старому кораблю... Пока наверху шли спасательные работы, матросы Рыжий Пью и Питер Жирный, прославившийся способностью выпивать без передышки ведро пива, заглянули в каюту Грелли на опустевшей шхуне. Молодая девушка лежала на низкой тахте, устланной грязным ковром; рядом, на полу, скорчился Томас Мортон. Питер схватил Мортона за шиворот и встряхнул его так, что ноги калькуттского атерни на миг оторвались от пола. Затем, вытолкнув пинком Мортона из каюты, Питер подсел к девушке. -- Стой, жирный олух, -- предостерег Пью своего товарища, -- это добыча Леопарда. -- Мне наплевать на Леопарда, -- проворчал Питер, которому остаток вина в бочонке придал необычайную храбрость. -- А пока не мешай мне, Пью, полюбезничать с красоткой... Неизвестно, что произошло бы дальше с девушкой, если бы сам грозный Бернардито не вошел в каюту. Рыжий Пью заметил знакомый ему кожаный мешочек, прицепленный к поясу капитана, и почел за благо убраться из поля зрения Бернардито. Жирный Питер вскочил с чрезвычайной быстротой, весьма удивительной при размерах его туловища. Бернардито еще не видел пленницы и теперь вперил в нее свой сверлящий взгляд. Эмили невольно поднялась, почувствовав непреклонную волю и властность стоящего перед нею человека. -- Идите за мною, -- приказал пират и повернулся к двери. Девушка сделала шаг вперед и пошатнулась. Педро, по знаку начальника, подхватил ее, как былинку, и понес вслед за капитаном. Тем временем пираты на "Офейре" уже успели сбросить за борт тело мистера Натаниэля Гарди. В ту минуту, когда Педро, держа Эмили на руках, ступил на палубу бригантины, боцман Боб Акула и Леопард Грелли уже раскачивали над бортом бесчувственное тело сэра Фредрика Райленда. Эмили рванулась из рук Педро и кинулась к своему жениху. Пираты, державшие тело, опустили его на палубу. Упав к нему на грудь, Эмили различила слабое биение сердца. -- Он жив! -- закричала она. И Бернардито, хмуро взглянув на Леопарда, велел оттащить раненого на корму. Превозмогая страшную слабость, озноб и головную боль, Эмили устроила больному постель и перевязала сквозную, запекшуюся рану под правой ключицей. "Офейра" уже шла под двумя парусами к видневшейся земле; почернелый остов покинутой шхуны остался далеко позади. Более суток добирались пираты до безымянного острова. Наступила ночь на 21 апреля. Судно обогнуло остров с запада. Среди скал и утесов не удалось обнаружить бухту, удобную для стоянки корабля. Прилив достиг наивысшего уровня, когда Бернардито приметил песчаную косу в северной части острова и решил посадить "Офейру" на мель, чтобы с отливом обнажить ее днище, дававшее сильную течь, и подготовить корабль к дальнейшему плаванию. Грелли позвал Мортона в нижнюю каюту и потребовал бумаги, которые стряпчий держал при себе. Углубившись в эти документы весьма пристально, Джакомо время от времени задавал Мортону отрывистые вопросы, требуя дополнительных сведений о Райленде и мисс Гарди. В голове пирата стал складываться смелый план... Грелли так задумался, что не слышал, как пираты подвели "Офейру" к берегу. Выйдя на палубу, он увидел в свете заходящей луны высокие прибрежные скалы, а под бушпритом -- неширокую песчаную косу между двумя утесами. Волны прибоя с однообразным шелестом набегали на песок. Отлив уже начался. Матросы вбили колья в песок и вынесли два якоря. Зачаленная бригантина постепенно, с отходом воды, валилась на правый борт, обнажая поврежденное днище, и скоро целиком оказалась на отмели. Грелли не нашел на палубе ни девушки, ни раненого. Он заглянул в окно капитанской рубки. На койке в беспамятстве лежал мистер Райленд; Эмили спала в кресле, уткнув раскрасневшееся от лихорадки лицо в подушку. Она была явна больна. На полу расположился Мортон. Капитан Бернардито, стоя на песке, осматривал судно. Шлюпка с двумя гребцами ожидала капитана, собравшегося обследовать побережье. -- Синьор Джакомо! -- крикнул Бернардито. -- Посудина требует починки. Едва ли нам удастся скоро убраться с этого острова. Я поищу более надежную стоянку; на отмели волны разобьют бригантину при первом шторме. Перенесите пока ценные грузы на берег и спрячьте их среди скал. Бернардито сел в шлюпку и пустился вдоль побережья. Грелли поднял на ноги десятка два пиратов и выбрал небольшую расселину среди скал. Пираты перетащили туда ящики со слитками серебра, самоцветными камнями, с шелками и прочими товарами из трюмов "Офейры". Грелли определил их стоимость в десять -- пятнадцать тысяч английских фунтов. Солнце уже поднялось над горизонтом, когда перегрузка была закончена, и Грелли прилег отдохнуть в тени утесов. Пробуждение его было неожиданным... Открыв глаза, Грелли удивился безмолвию, с каким работалй пираты, заделывая днище. Никто не горланил песен, а ругательства произносились вполголоса. Бернардито уже вернулся, и шлюпка его была наполовину вытащена на песок. -- Эй, в чем дело, Бернардито? -- громко спросил Леопард, стряхивая остатки сна. -- Какого черта ты спешишь, будто на свадьбу любимой дочери? Бернардито сделал Грелли знак говорить тише. -- На юго-востоке есть большая, хорошо скрытая бухта. В ней отстаивается французский корвет. Его, должно быть, тоже прибило ураганом к этим берегам. Нужно уходить, пока нас не заметили. Не успел Бернардито договорить, как из-за утеса в нескольких кабельтовых от косы появился вражеский корвет. Две мачты из свежесрубленных стволов, неполная парусная оснастка свидетельствовали, что и корвет был сильно потрепан бурей. Пираты оказались в ловушке. Позади громоздились неприступные утесы, впереди -- враг и море! Грелли оценил положение в считанные секунды. Спасение сулила только ночная темнота: под ее покровом нужно было уходить вплавь с предательской косы, чтобы скрыться в глубине острова. Бернардито уже стоял на борту и указывал людям их места в бою. Обе небольшие пушки "Офейры" смело ураганом. Песчаная коса не давала укрытия. Крошечная площадка между скалами в основании косы представляла собой весьма неудобный плацдарм, но выбора не было. Корвет некоторое время крейсировал в отдалении, затем приблизился. Его капитан давно заметил появление в водах острова знакомой бригантины, захваченной пиратами. Он удачно скрыл от пиратов свою засаду в бухте, приготовил в течение ночи корабль к бою и одновременно с выходом в море послал два десятка стрелков занять линию прибрежных утесов позади косы. Пираты, увидевшие перед собою корвет, не подозревали, что и в тылу у них французы заняли выгодную позицию; с вершины скалистого гребня солдаты могли обстреливать всю площадку под скалами. Когда корвет подошел на расстояние полутора кабельтовых, он открыл бортовой залповый огонь картечью, ядрами и брандскугелями [брандскугели -- зажигательные снаряды]. Бернардито упал с борта бригантины, и на косе поднялась паника. Слобо отстреливаясь, пираты прятались за корпусом "Офейры", но двадцать пушек, сосредоточенно бивших с короткой дистанции, изрешетили и зажгли корабль. Жар, искры и дым отогнали уцелевших пиратов к основанию косы. Тогда грянул дружный залп с вершины утесов. Пираты заметались между утесами и кораблем. Солдаты расстреливали их на выбор, методически и хладнокровно. Корвет, на котором после урагана не уцелело ни одной шлюпки, не мог сразу высадить десант. Капитан решил дождаться прилива, чтобы подойти ближе к косе и высадить группу для осмотра места боя. Бригантина пылала. На косе, застланной дымом, стонали раненые. Время от времени раздавался выстрел с утеса, как только на площадке обнаруживалось малейшее движение. Бой начался, когда Джакомо находился под утесом, за небольшой каменной насыпью. Он вырыл руками углубление в песке и достал пистолет. В запасе у него был только один выстрел -- все оружие и припасы остались на бригантине. Вокруг укрытия Грелли на разные голоса и лады свистели пули. Шлюпка Бернардито еще виднелась на песке. Два пирата, пытавшиеся столкнуть ее на воду, пали под выстрелами. Когда пираты стали кучками перебегать к утесам от горящего корабля, Грелли заметил движение на наклонной палубе бригантины. Из окна рубки показались голова девушки и лысый череп Мортона. Они тащили раненого, еще не пришедшего в сознание. Затем густой дым заволок палубу, и несколько минут Грелли ничего не мог разглядеть. Он стал искать глазами Бернардито и решил, что капитана убило одним из первых залпов. Осматриваясь, Грелли заметил неподалеку небольшой куст в расселине скалы. Куст свешивался над водой. Вглядевшись, он рассмотрел позади куста, на обращенной к морю стороне утеса, маленькую пещеру. Одновременно ему послышался шорох впереди, и сквозь дым он увидел девушку и лысого толстяка, ползком волочивших по песку своего раненого спутника. Они тоже рассчитывали укрыться за каменной осыпью, но из-за камней навстречу им высунулся пистолет Грелли. Мортон спрятал голову в плечи и замер, а девушка последним усилием перетащила раненого через каменистый барьерчик. Мужество ее удивило даже Леопарда. Он показал ей глазами на пещеру за кустом. -- Там можно спастись, -- сказал он. Выступ скрывал пещеру и от стрелков и от пушек корвета. Но чтобы добраться до нее, нужно было преодолеть полоску суши, затем проплыть немного до скалы, а главное, подняться из воды на высоту шести-семи футов. Веревка, десять ярдов веревки -- вот от чего зависело сохранение жизни! С кинжалом в зубах Грелли пополз к пылающей бригантине. До корабля оставалось шагов пятьдесят. Попав в облако дыма, Грелли вскочил на ноги и побежал. Ноги его по щиколотку уходили в песок и морскую пену. Последний пушечный залп грянул в ту минуту, когда Грелли уже достиг бригантины. Он ничком бросился наземь. Как только снаряды взрыли песок, он поднял голову... и увидел перед собой капитана Бернардито, прижавшегося к песку в десятке шагов от корабельного днища. Последний залп оглушил капитана, а взвихренный песок забил глаз; однако, пока Грелли смотрел на Бернардито, тот заворочался и пошевелил рукой, прочищая от песка свое единственное око. На поясе капитана висел кожаный мешок, хорошо известный Леопарду... В один миг прошлое припомнилось Грелли. В памяти его воскрес залив Тирренского моря, утес, королевские егери, прыжок со скалы и спасение благодаря приходу судна с этим одноглазым капитаном. Но голос алчности оказался сильнее этих воспоминаний. Бернардито приподнялся. Несколько секунд Грелли смотрел на его согнутую спину, примеряясь глазом к движению лопаток под рубахой. Взмах ножа -- и тело старого пирата повалилось вперед. Вторым ударом Грелли распорол пояс и схватил мешок. Он был невелик и поместился за пазухой. С бортов бригантины свисали обрывки парусных шкотов. Отрезав несколько ядров, бечевки, Леопард ползком вернулся к своему укрытию. За каменным барьерчиком уже лежал раненый, а девушка прижималась к его бесчувственному телу. Стрелки с утесов еще вели огонь по одиночным фигурам, метавшимся в дыму от одного утеса к другому. -- Вы умеете плавать? -- спросил Грелли девушку. -- Я больна и не имею больше сил, -- ответила она. -- Его мне не удержать на воде, а без него я не поплыву. -- Она показала на раненого. -- Я помогу вам, -- сказал Грелли. -- Следуйте за мною. Он толкнул Мортона и приказал ему ползти к берегу, подождал, пока облако дыма скроет их, и потащил раненого к берегу. Мортон и девушка вошли по пояс в воду и поплыли. Грелли, поддерживая раненого, плыл за ними. За выступом скалы уже была тишина, пули не свистели. Эмили и Мортон держали на воде раненого, пока Грелли закидывал свое лассо на куст. Трижды конец с петлей падал в воду, на четвертый раз Грелли зацепил куст и стал карабкаться по утесу. Он добрался до пещеры. Места для четырех человек в ней было достаточно. Леопард бросил веревку вниз и первым поднял в пещеру раненого. Затем он вытащил из воды Эмили и Мортона. В промозглой пещере зубы девушки застучали. Пальцы ее были холодны, как ледяные сосульки, а голова горела. Обессиленная, она замертво свалилась рядом с мокрым, неподвижным телом раненого. Тот открыл глаза, обвел всех бессмысленным взглядом, вздохнул и снова впал в беспамятство. У него тоже был сильный жар и, по-видимому, оставалось не много шансов на выздоровление. Все четверо улеглись на полу пещеры. Грелли вынул пулю из пистолета, подсушил отсыревший порох и перезарядил оружие. Тем временем Бернардито Луис встал на колени в своей яме. Ножевой удар пришелся вскользь: видно, он был нацелен нетвердой рукой. Капитан успел различить, что убить его пытался не кто иной, как Леопард Грелли, овладевший и мешком с камнями. Прилив уже начался, и лодка Бернардито, закачавшись на воде, тихонько поплыла вдоль косы. Стрельба прекратилась. Только горящее дерево бригантины трещало и рассыпалось. Искры и дым стало относить к убежищу Бернардито; оставаться здесь дольше стало невозможно. Пиратский главарь лег ничком в воду и поплыл. Вынырнул он под лодкой. Придерживаясь одной рукой за корму, Бернардито стал отгонять лодку от берега, не показываясь из-за нее, будто пустую лодку гнало течение или ветер. Рану в спине жгла соленая вода, двигать левой рукой было больно. Но он плыл, уходя от берега все дальше. Качавшуюся в отдалении шлюпку заметил еще один пират. Это был Педро Гомец, телохранитель и слуга Бернардито. Он сполз в воду и поплыл. Но и капитан корвета обратил внимание на пустую лодку, в которой очень нуждался. Он приказал двум матросам раздеться и вплавь догнать ее. В этот миг пустая шлюпка поравнялась со скалой, где в пещере укрылся Грелли с пленниками. Грелли посмотрел вниз и увидел под утесом шлюпку, а за ее кормой -- голову Бернардито. Мортон зажмурился, когда Грелли стал прицеливаться, положив ствол длинного пистолета на согнутую руку. _ При этом он чуть-чуть шевельнул куст, прикрывавший пещеру... Бернардито поднял голову, заметил пещеру, пистолетное дуло и прищуренный глаз Джакомо Грелли. Капитан отпустил шлюпку и нырнул, уходя от выстрела... Высокая вода прилива, подгоняемая попутным ветром, уже заливала горящее дно бригантины. Волны плескались у обгорелых бортов, дым облаками стлался над водой, и туда, в эти облака дыма, устремился Бернардито. Из пещеры в скале раздался негромкий выстрел, и пловец пошел ко дну... Два французских матроса, пустившихся вплавь, услышали выстрел Грелли; поймав шлюпку, они уселись в ней и стали вглядываться в очертание утесов, стараясь определить, откуда этот выстрел был сделан. Джакомо бросился ничком на дно пещеры, чтобы не обнаружить своего присутствия в тайнике. Поэтому он не видел, как вынырнувший было Педро снова погрузился на дно, схватил Бернардито за волосы и вытащил его. Уже смеркалось. Шлюпка пристала к берегу, и оба матроса ступили на песчаную косу. Они не успели сделать и пяти шагов, как из-под остова судна выскочил широкоплечий гигант. Одного француза Педро ударил ножом, другого задушил. Волны унесли их тела в море, а Педро, уже в темноте, втащил своего капитана в шлюпку и быстрыми взмаками весел повел ее вокруг косы, затем вдоль берега, на восток. Он держался вблизи береговых скал и не был замечен с корвета. Добравшись до маленькой бухточки, Педро оттолкнул сильно поврежденную и набравшую много воды шлюпку в море и, взвалив на плечи полумертвого Бернардито, выбрался с ним в лесную чащу. Он нашел брошенный солдатами, почти потухший костер, раздул головешку и в кустах развел огонь. При свете костра Педро осмотрел спину Бернардито, извлек с помощью ножа застрявшую под лопаткой пулю и, перевязав капитану обе раны, растянулся рядом с ним среди кустарников и заснул мертвым сном... Высунувшись из пещеры, Леопард видел, как вражеский корвет подошел к косе. Человек двадцать матросов и один офицер уже в полной темноте добрались до берега вплавь. На берегу замелькал свет фонарей, два-три выстрела раздалось у подножия скал, затем все стихло. Солдаты собрали все оружие пиратов и сбросили в море их мертвые тела. Офицер скомандовал возвращение на борт. Леопарду было слышно, как на мостике корвета капитан отдал команду взять курс на ту же бухту, где он отстаивался утром. В свете взошедшей луны французы увидели на воде, уже по другую сторону косы, злополучную шлюпку, наполовину залитую водой. Все решили, что матросы, посланные перед наступлением темноты за этой лодкой, утонули. Капитан предоставил ее волнам, и разбитое суденышко, ударившись о прибрежные камни, тихо погрузилось на дно. Ночью корвет вернулся в укрытую бухту. Его командир намеревался пополнить запас пресной воды и спешно закончить неотложный ремонт корабля. Капитан знал о мятежных настроениях своего экипажа, опасался, что продовольственного запаса может не хватить, и спешил поскорее добраться до берегов Африки... ...Оставив своих пленников в пещере, Грелли обмотал веревку вокруг пояса и спрыгнул в воду. Убедившись, что спрятанный в расселине скалы груз "Офейры" цел и что ни одного живого существа поблизости нет, Леопард растянулся на песке под утесом и проспал до утра. Наступал рассвет 22 апреля. Обследовав место гибели всего экипажа "Черной стрелы" и не найдя ничего важного, Джакомо Грелли пересчитал алмазы в замшевых футлярах. Их было двадцать шесть штук. Он слышал, что стоимость их определяется в пятьдесят -- шестьдесят тысяч фунтов. Теперь он был богат, но в его голове крепко засела мысль о перевоплощении в британского дворянина. Это был не только единственный путь к спасению с острова -- это была будущность! Честолюбивые помыслы нередко возникали у Грелли. Часто он задумывался над тем, что даже крупное богатство не дало бы ему ни власти, ни влияния, ибо это было бы богатство в руках бездомного и безымянного бродяги, всюду преследуемого законом. Тогда он проклинал своего отца и призывал на его голову все беды. Теперь представлялась возможность покрыть новым именем боль и стыд прежних унижений... -- Эсквайр Фредрик Райленд, виконт Ченсфильд, -- пробормотал он. -- Звучит недурно, и обстоятельства удивительно благоприятны. В Англии никто не знает этого наследника... Итак, прощай Леопард Грелли, бездомный Джакомо, приютский приемыш, контрабандист, солдат и разбойник, прощай! Ты остался с разбитым черепом на морском дне. С борта французского корвета вскоре отдаст честь твоей могиле британский дворянин виконт Ченсфильд, который отправится в Англию и вступит в свои законные наследственные права. О, этот виконт сумеет при помощи этих камешков быстро приумножить родовые владения. Разговаривая так с самим собою, Джакомо почувствовал голод. Французы не оставили на косе никаких припасов. Нужно было поторопиться! Далеко ли до проклятой бухты? Грелли поднял топор, брошенный накануне пиратами. Он намеревался соорудить маленький плот из обломков "Офейры", чтобы добраться до корвета. "Кстати, заодно покончу и с теми, -- подумал Грелли о пленниках. Мысль о том, чтобы использовать Мортона в качестве поверенного, еще не приходила ему в голову. -- Жаль девчонки! Красивая и смелая, но несговорчивая и стоит у вас поперек пути, новый мистер Райленд!" Бумаги и документы оставались в нагрудном мешке у атерни. Грелли добрался вплавь до скалы и позвал Мортона. Лысая голова тотчас показалась из-за куста. Он услужливо прикрепил веревку к корням и помог Леопарду взобраться в пещеру. Эмили с закрытыми глазами лежала на камнях. Под голову сэра Фредрика она положила несколько веток, сорванных с куста. -- Мортон, где документы этого человека? -- спросил Грелли. Атерни достал из-за пазухи бумажник. -- Теперь давай сюда весь твой мешок! Трясущимися руками Мортон отцепил мешок и подал его пирату. При виде топора в руках Грелли Мортон на коленях подполз к нему. Слезы потекли по его бледному, одутловатому лицу. -- Зачем вам моя жизнь, драгоценнейший, дражайший, благороднейший мистер корсар? Сохраните мне ее, сэр, и не будет такой услуги, какую я не оказал бы вам, высокочтимый синьор! -- Хорошо! Если вздумаешь хитрить, я повешу тебя на твоих собственных кишках. Слушай меня, червяк! Мы отправимся с тобой в Англию. Уйдем мы отсюда на том самом корвете, что вчера уничтожил "Офейру". Я -- плененный пиратами наследный виконт Ченсфильд, и ты в Бультоне введешь меня в мое наследство. Понял? -- Боже мой, благородный синьор, но что же будет с настоящим наследником? Грелли в ярости замахнулся топором: -- Ах, с настоящим? Вот я тебе покажу сейчас настоящего наследника, судейская крыса!.. Раненый открыл глаза, но осмысленного выражения в них не было. Он не узнавал окружающих и не понимал страшной опасности. Девушка обхватила руками его голову и закрыла своим телом от пиратского топора. Грелли поймал ее за руку, отшвырнул к противоположной стенке и снова размахнулся. Девушка бросилась в ноги Леопарду. Она цеплялась за руку пирата и молила о пощаде. Грелли опустил топор. -- Ты помолвлена с ним? -- Да. -- Хочешь спасти ему жизнь? -- Да. -- Станешь ты моей женой? -- Нет. -- Тогда я убью его. Ты поняла мой замысел? -- Да. Вы хотите завладеть именем и имуществом сэра Фредрика Райленда. -- Правильно, крошка! И все, что может мне помешать, я должен убрать с дороги. Прежде всего -- вот этого полумертвого. Отпусти мою руку. -- Мистер Грелли, сохраните ему жизнь! Я готова на все. Я готова назваться вашей женой, так же как Мортон -- вашим атерни. -- Это другое дело. А чем вы докажете, что не собираетесь обмануть меня? Может, вы рассчитываете выдать меня командованию на корвете? -- У меня нет никаких доказательств, кроме моего честного слова. Хотите, я поклянусь вам? Только оставьте его в живых и дайте мне выходить его. -- Идет, синьорита! Пусть он дышит, ваш бывший жених. Но поправлять здоровье ему придется на этом уютном острове уже без вас. Мы отправляемся с вами в Ченсфильд. Бумаги я оставлю у себя. Теперь в путь, синьорита, и... прошу вас, обратитесь ко мне как следует! Что же вы молчите? Ну? -- Сэр Фредрик Райленд, я готова следовать за вами. Когда Грелли спустил ноги, чтобы спрыгнуть в воду, он услышал стон. Обернувшись, он увидел, как Эмили припала к груди раненого. Через два часа маленький плот подплыл к скале с пещерой. Усадив на плот Мортона, тоже близкого к обмороку, Грелли положил бесчувственные тела Эмили и сэра Фредрика на помост и веслом погнал плот вдоль берега. К вечеру он достиг входа в пролив. -- Послушай, Эмили, -- обратился пират к девушке, с трудом приведя ее в чувство, -- я высажу вас обоих здесь, неподалеку от бухты. Французам я покажусь сначала вместе с Мортоном и передам им бумаги. Потом вернусь за тобой. Постарайся разбудить этого синьора и объяснить ему положение. Не прошло и двух часов, как Грелли и Мортон возвратились. Оба держали небольшие свертки. -- Все обстоит прекрасно, -- объяснил Грелли. -- Послезавтра они снимаются с якоря. Меня встретили хорошо. Я обещал привезти тебя на корабль завтра вечером. Подкрепись этим ужином. Вдвоем с Мортоном Грелли соорудил шалаш. С корвета он принес одеяло, котелок, еду и лекарство. Раненого уложили в шалаше. Эмили, находившаяся сама на грани полной потери сил, не притронулась к еде. Она приготовила бульон для больного и поила его с ложечки. Ему полегчало. Он обвел всех осмысленным взором, слабо улыбнулся Эмили, повернулся на бок и заснул сном выздоравливающего. Еще одни сутки Эмили провела около него, держась на ногах нечеловеческим напряжением сил. В ночь на 24 апреля корвет "Бургундия" готовился поднять паруса. Раненый крепко спал в своем шалаше. Грелли принес ружье, запас пороху, некоторые инструменты и припасы. Он решил не будить раненого и велел Эмили писать записку. На листке бумаги она коротко изложила свое соглашение с пиратом, дав понять, что брак с лжевиконтом будет только формальным. Когда записка была готова и положена поверх скарба, оставленного островитянину, Эмили склонилась над спящим. Без слов, с каменным лицом она приникла к его лбу. К берегу бухты Грелли вынес ее на руках, ибо после молчаливого прощания с женихом Эмили окончательно обессилела. Уже укладывая в кормовой каюте "Бургундии" бесчувственную, пылающую жаром девушку, Грелли по несомненным признакам на ее лице понял, что она больна оспой... Ночью, когда судно шло на север, Грелли заметил, как Мортон делает какие-то записи в тетради, переплетенной в тисненую коричневую кожу. Леопард грубо вырвал тетрадь, прочел ее очень внимательно и, выдернув несколько страниц, написанных Мортоном последними, оставил эту тетрадь у себя. По прибытии на фрегате "Крестоносец" в Англию Грелли извлек тетрадь. В Ченсфильде, во вновь унаследованном кабинете, он посадил Мортона за своеобразный литературный труд... -- В этом дневнике вы можете вернуться к изложению фактов, начиная с плавания на борту "Бургундии", -- сказал заказчик рукописи своему атерни и управляющему. -- Первая часть вашего повествования, вплоть до схватки в каюте "Офейры", остается в неприкосновенности, но об острове не должно быть ни звука в этой тетради. И еще: не пишите, кем был на самом деле произведен поджог "Бургундии". Ведь каюту нашу подпалил я с помощью горевшей у нас лампы, столкнув ее на пол, перед тем как выпрыгнуть на плотик: мне было известно, что крюйт-камера находится рядом с каютой... Кстати, вычислением координат острова я тоже обязан капитану "Бургундии", мир его праху! Мой взрыв, несомненно, вознес его с мостика прямо на небеса! И заказчик рукописи засмеялся своим характерным горловым смешком... ...Глухой, ровный голос исповедуемого смолк. Несколько минут длилось молчание. Пастор склонился к больному. Широко раскрытые глаза его лихорадочно блестели. Он сильно утомился. -- Еще несколько слов: вы догадываетесь, что, осуществив свой план, я начал собирать в Бультоне своих друзей. Некоторых из них я назвал... Их прегрешения беру на себя. Разумеется, легенду о прокаженном на острове я выдумал, чтобы предотвратить высадку на берег лишних людей; выдумка эта особенно пригодилась, когда я узнал, что, кроме сэра Фредрика, спаслись два неизвестных члена экипажа "Черной стрелы"... Мюррей -- не вымышленное лицо. Такой пассажир числился в списках погибших на "Иль де Франс"... Теперь оставьте меня наедине со священником. Среди мертвой тишины поднялся новый пассажир "Ориона". Жестом он остановил собравшихся и заговорил, обращаясь к ним и к человеку на смертном одре: -- Господа! И вы, синьор Джакомо д'Эльяно! Жестокая судьба отняла у вас право носить имя вашего отца. Вы превратили вашу жизнь в орудие мщения человечеству за свершенную им по отношению к вам несправедливость. Вы гнались за именем. Но имя человека -- это пустой звук, пустой сосуд, который наполняется содержанием только деяниями его носителя. Имя Фредрика Райленда вы связали с такими кровавыми и зловещими деяниями, что я от него отказываюсь. Вы оставляете на этой земле ребенка, судьба коего могла бы уподобиться вашей, ибо, рожденный под ложным именем, он тоже должен безвинно лишиться права носить его. Я не хочу множить цепи зла и несчастий на земле. Я окончательно принял решение сохранить за вашим наследником все то, что вы сами желали оставить ему в удел. Извольте назначить опекунами сэра Чарльза угодных вам лиц. А мой долг -- залечить душевные раны той, чье имя достойно стать рядом с именами героинь древности. Ничто вокруг нее -- ни люди, ни имена, ни страна, ни дом -- не должно омрачать воспоминаниями ее будущее счастье, которое я постараюсь создать ей под своим новым именем! 10. МОГИЛА НА ОСТРОВЕ В тишине, наступившей после обвала пещерного свода, капитан Бернардито стряхнул с себя землю и, убедившись, что ребенок в его руках, дышит, положил мальчика на пол рядом с собой. Во мраке обвалившейся пещеры Бернардито на миг припомнил свои ощущения на борту "Черной стрелы" три года назад, когда ураган нес корабли к подводным скалам острова. Испытывая снова странную тяжесть во всем теле и шум в ушах, Бернардито стал ощупывать ближайшие предметы. Дышать было трудно, и самые незначительные усилия вызывали учащенное биение сердца. Достав из кармана огниво, капитан высек искру, раздул затлевший жгутик и поджег подвернувшуюся под руку щепку. Огонек озарил осевший свод. Завалило две трети пещеры. Остальное пространство почти на фут покрывали осыпавшаяся пыль и мелкий щебень. Стол был придавлен; две ножки и часть досок торчали из-под земляной осыпи. К обломкам стола была прижата камнем толстая книга с картинками. Бернардито позвал своего товарища. Звуки голоса капитана и плач очнувшегося ребенка поглотила влажная земля обвала. Старый корсар вспомнил, что Педро сидел за столом против него, рядом с пустой постелью ребенка. Теперь это место было завалено влажной землей и глыбой гранита. Бернардито понял, что перед ним -- могила Педро, а гранитная глыба легла памятником его последнему, единственному товарищу. Покопавшись в земле возле придавленного стола, Бернардито наткнулся на светильник с остатками жира, уже застывшего. Он зажег эту лампаду и, опустившись на колени, прижался лбом к щербатому камню. Сухой ком стоял у него в горле, но слез у старого капитана не нашлось. Он прочитал полузабытые слова молитвы и, услышав плач ребенка, взял его на руки и принялся утешать. Успокоив мальчика, он начал осматривать пещеру. Остаток свода держался ненадежно: погибли все основные запасы продовольствия, все оружие и одежда. Разгребая землю, Бернардито стал извлекать из-под осыпи один предмет за другим. Он отыскал топор, железную мотыгу и дубовый шест, затем наткнулся на вязанку дров, приготовленную для костра. Наконец капитан откопал небольшой запас провизии, который Педро держал под руками на ближайшие два дня. Этот запас при экономном расходовании мог поддержать жизнь Бернардито и ребенка в течение девяти-десяти дней, но тревожила ненадежность тысячетонного потолка пещеры и полное отсутствие воды. Добавив в светильник кусочек растопленного кабаньего жира, Бернардито принялся выстукивать стены и своды. Нечего было и думать о том, чтобы откопать старый выход. Зато противоположный свод, понижаясь к покатому полу, оставлял узкую щель между полом и кромкой острого карниза. Бернардито лег на живот и пополз в эту тесную щель. Там он неожиданно открыл естественный подземный лаз, который вскоре раздвоился. Бернардито пополз в левое ответвление и оказался в глухом тупике базальтовых глыб. Но здесь можно было стоять во весь рост. Жажда начала мучить Бернардито. Во рту скрипел песок. Вокруг шуршали струйки сухой земли, сыпавшейся из щелей. Прислушиваясь, он уловил какой-то звонкий звук в углу этого каменного каземата. Звук повторялся через каждые десять секунд. Бернардито поднес светильник к известковому сталактиту. Он свисал над таким же наростом-сталагмитом, поднимавшимся с пола навстречу окаменелой сосульке. Вековая работа капель выдолбила углубление в этом известковом наросте. Набираясь на конце сталактита, через каждые десять секунд падала вниз тяжелая капля. В углублении накопилось с полстакана воды. При каждом падении капли крошечный водоем переполнялся; излишек воды сбегал с камня и влажным следом уходил в землю. Бернардито мелкими глотками выпил воду из углубления и вернулся в пещеру. Он вытряхнул землю из миски и съел остатки пищи на дне посудины. Щепкой и тряпьем он очистил ее от прилипшей грязи, перенес ребенка в каменный тупик и подставил миску под сталактит. С большим трудом, двигаясь ползком, он в течение нескольких часов перетащил в каземат все уцелевшее имущество, даже книгу Чарли. Лишь дрова он оставил в старой пещере; развести костер было невозможно -- обитатели каземата задохнулись бы в дыму. Огонь светильника чуть колебался -- значит, сквозь щели горных пород поступал воздух. Бернардито отрезал мальчику хлеба от нетронутой ковриги и глотком воды, набравшейся в миске, напоил его. Расстелив на каменном полу кожаную куртку, Бернардито лег, положил голову ребенка к себе на плечо и на несколько часов забылся сном. Мальчик не шевелясь долго смотрел на мигающий язычок светильника и наконец тоже уснул под монотонный звон капель, падавших и падавших в жестяную миску. Роберт Паттерсон и Ричард Томпсон вошли в каюту нового пассажира брига. Они застали его за разбором бумаг и документов на имя виргинца мистера Альфреда Мюррея. -- Мы пришли предложить вам принять на себя руководство экспедицией, сэр Фредрик Райленд, -- начал адвокат, -- и просим вас... -- Мистер Томпсон, -- прервал его гость "Ориона", -- начиная с нынешней ночи, я не имею больше ничего общего с только что произнесенным именем. Я оставлю в силе все документы, подписанные в вашем присутствии и засвидетельствованные вами, Мортоном и священником. Если джентльменам угодно, то после кончины сэра Фредрика Райленда я, Альфред Мюррей, готов принять на себя временную роль руководителя экспедиции, чтобы подготовить ее к обратному плаванию. Впрочем, на мой взгляд, капитан Брентлей выполнил бы эту задачу лучше меня. -- Простите, мистер... Мюррей, -- сказал адвокат, -- однако я позволю себе заметить, что с точки зрения государственного законодательства вы едва ли вправе осуществить ваше великодушное решение. Закон предусматривает право усыновления, а не передачи титула и имени другому лицу. -- Но, мистер Томпсон, в подписанных мною бумагах нет ни слова о передаче имени. Своей подписью я удостоверил, что действительно являюсь Альфредом Мюрреем, потомственным колонистом из Виргинии. Бумаги имеют строго законный характер. -- Я прошу вас еще раз хладнокровно и серьезно обдумать это решение, -- произнес адвокат, -- хотя высоко ценю и отлично понимаю его мотивы. Но человек, чья потрясающая исповедь укрепила вас в вашем великодушии, создал крупное предприятие, от которого зависят прямо или косвенно судьбы и благосостояние тысяч людей. Человек этот был темным авантюристом. Сосредоточенные в его руках богатства использовались в рискованных и преступных целях. Для него эти операции были прибыльными, но для общества опасными и даже бесчеловечными. Так, мне стало известно от Доротеи, что мнимый Райленд не только занялся работорговлей, но и готовился продолжать ремесло пирата и заняться грабежом на морских путях. Паттерсон поежился и заерзал на стуле. Адвокат продолжал с жаром: -- Выстроенный для него корабль "Окрыленный", это чудо кораблестроительного искусства, предназначен для того, чтобы стать новым грозным кораблем корсаров, сеющим смерть и разорение. После кончины мнимого Райленда дела "Северобританской компании" останутся в руках приближенных и друзей лжевиконта, таких же темных дельцов, как и он сам. Ваш отказ от наследства может вызвать страшный крах или же мрачные операции, задуманные прежним хозяином, будут осуществляться и впредь во вред обществу. -- Мистер Томпсон, -- остановил адвоката Мюррей, -- вы неправы. Есть законы неписаные, определяемые совестью и честью. По проискождению я, отпрыск боковой ветви своего рода, не принадлежу к древней знати, и лишь случайные обстоятельства сделали меня наследником Ченсфильда. Отказом от случайно доставшегося мне титула и богатства, нажитого неправедным путем, я следую велениям своей совести. Изучая сочинения Жан-Жака Руссо [Руссо Жан-Жак (1712-1778) -- великий французский мыслитель, просветитель, демократ, сочинения которого сыграли большую роль в идеологической подготовке Французской буржуазной революции XVIII века], я утвердился в высоком естественном призвании человека. Я вижу зло мира в неравенстве людей, в пустых титулах и званиях, в наживе золота за счет ближних... Ну, а что касается компаньонов Райленда по фирме, то хочу надеяться, что они не изберут неблаговидных путей для дальнейшего обогащения. Но должен признаться, что меня это совершенно не касается. У меня есть другие обязанности перед богом и людьми. В Америке, на лоне девственной природы, я надеюсь создать небольшую колонию Равенства и Справедливости, Труда и Разума. Паттерсон с облегчением вздохнул, выслушав Мюррея. Речь Ричарда привела его в немалое беспокойство и озлобила против сына своего старого друга. "Щенок, -- подумал Паттерсон, -- жалкий судейский краснобай! Ах, болтун, путающийся под ногами деловых людей! Черт с ним, с этим истинным Райлендом, который начитался французских книжонок и бредит справедливостью! Он был бы только помехой в наших делах. Это не коммерсант! А вот если бы мощная энергия того, кто сейчас умирает на бриге, не спасла, например, банка Ленди, то тебе, болтун Ричард, быть бы сейчас либо грошовым клерком, либо чужим поденщиком!" -- И Паттерсон продолжал уже вслух: -- Сама церковь в лице нашего викария благословила благоразумное и благородное решение мистера... гм... Мюррея. Но меня тревожит другая мысль. Дело в том, что умирающий весьма своеобразно распорядился векселем банкира Ленди... Он завещал вексель корсару Бернардито Луису. Как вы полагаете, мистер Мюррей, пожелает ли Бернардито Луис изъять из банка всю эту огромную сумму? Это привело бы к сильнейшему потрясению наших финансовых основ. -- Полагаю, что Бернардито отнюдь не захочет создавать затруднений Бультонскому банку, -- ответил Мюррей. -- Вероятно, он укажет адрес, куда банк сможет частями высылать ему эти деньги. Он собирается построить себе гасиенду где-нибудь в Южной Америке и отдохнуть от забот и трудов. Ему уже пятьдесят лет. Пять лет назад его мать была еще жива, но он уже не надеется увидеть ее... Быть может, в Америке мы еще станем соседями!... Погода, кажется, прояснилась; я собираюсь отправиться с Эмили на остров, чтобы уведомить Бернардито и Педро о новом обороте событий. Теперь им ничто не помешает принять участие в нашем плавании. Нужно скорее вернуть мальчика на корабль, чтобы отец успел проститься с ним. Сюда идет доктор Грейсвелл. Сейчас мы узнаем о положении раненого. Доктор, усталый и бледный, поверх очков оглядел собеседников своими близорукими глазами. -- Наступает кризис, -- сказал он. -- Сэр Фредрик едва ли доживет до завтрашнего вечера. Шлюпка с "Ориона" высадила на берег Мюррея и Эмили. Им предстоял немалый путь до Скалистых гор, где среди ущелий находилась хорошо знакомая Мюррею пещера. Поглядывая на нежный профиль своей спутницы, Мюррей шагал легкой походкой человека, с плеч которого свалилась огромная тяжесть. Впервые за долгие годы он снова чувствовал себя свободным и счастливым. Корабль ждал его, чтобы нести к радостному будущему, весь широкий мир открывался перед ним, и лучшая из девушек этого мира, шурша складками плаща, с сияющим лицом шла рядом. Извилистая тропка привела путников к небольшой хижине, срубленной из пальмовых стволов. Позади домика находился огород, небольшой цветник и сад с фруктовыми деревцами, выращенными из семян диких плодовых растений острова. За садом начинались густые тропические заросли. Путники вошли в дом. Три деревянные кровати стояли вдоль стен. Простая мебель, утварь и посуда содержались в чистоте. Это несложное хозяйство вели не белоручки! Огромная шкура льва занимала целиком простенок между двумя окнами. Очаг был сложен из кирпича-сырца и грубо обточенных камней. Мюррей развел в нем огонь и с охотничьей сноровкой приготовил обед. Обоим путешественникам он показался восхитительным. -- В нашем доме мне придется учиться у тебя хозяйничать, -- засмеялась девушка. -- Как странно: ты и при новом имени остался по-прежнему Фредом. Мне было бы трудно привыкнуть к другому. Как легко у меня на сердце, Фред! Они отправились дальше по неприметным охотничьим тропам, среди зарослей нетронутого первобытного леса, вышли к болотистому лесному озеру с бамбуковой чащей на отлогом берегу. Мюррей усадил девушку в долбленый окотничий челн и перевез на другую сторону. Вскоре начался подъем. Из-под ног путников стали срываться мелкие камни; наконец лес кончился, и большой зеленый луг, залитый солнцем, простерся перед ними. Цветы качались на длинных стеблях, и влажная трава стояла выше пояса. Поднявшись еще на несколько сотен футов, Фред и Эмили оказались у подножия скал. Только низкорослые, скрюченные ветром деревца кое-где оживляли мертвые каменные стены. Мюррей указал вниз. Там, на чистом зеркале бухты, стоял игрушечный "Орион". Кругом, на необозримые сотни миль, синели воды океана. Он был спокоен, но береговой прибой грохотал, как всегда, и белая пена вскипала под утесами. Вскоре глубокое ущелье разверзлось перед путниками. По гранитной скале, сбегая десятками мелких ручейков, струилась вода. Это был водопад, образованный подземными ключами где-то в недрах гор. Он выходил на поверхность из темной расселины высоко в скалах, бежал по крутому склону и, журча, низвергался с утеса, смешивая на дне ущелья свои воды с водами речки. -- Держу пари, что в этих горах таятся большие богатства, -- проговорил Мюррей. -- У каждого из нас скопился порядочный запас золотого песка, который мы намывали на берегу ручья. Мы рассчитывали сохранить в тайне это открытие и, вернувшись когда-нибудь на этот остров, заняться золотоискательством. -- Пусть твои друзья, если пожелают, ищут здесь золото, -- сказала Эмили. -- Мое маленькое наследство от отца и твой золотой песок -- этого достаточно для устройства новой жизни. -- Ты забываешь о грузе "Офейры". Он был собственностью твоего отца и по праву принадлежит тебе. Ящики в полной сохранности. Теперь еще один трудный подъем по ложбине -- и мы встретим наших друзей в пещере. Но, черт возьми, я не узнаю места! Путь вверх по следам недавней лавины оказался очень тяжелым. Чем выше поднимались путники, тем озабоченнее становилось лицо Мюррея. Издали он увидел, что каменные глыбы сдвинуты. Исчезли заросли кустов, скрывавшие вход в пещеру. -- Боже мой, -- прошептал он, -- вход засыпан! Наступал вечер. Мюррей рассчитывал переночевать в пещере в обществе своих друзей, но входа в пещеру уже не было... Мюррей стал громко звать товарищей. Ему отвечало гулкое эхо. Сняв штуцер с плеча, он два раза выстрелил, но потревожил только горных орлов. -- Они все погибли, Эмили! Пещера стала их могилой. Поистине над людьми, обретающими титул виконта Ченсфильда, тяготеет какой-то злой рок. Никогда не будем вспоминать о нем, моя любимая! Обнажив головы, они постояли на коленях перед могилой мальчика и обоих корсаров, тихо поднялись и тронулись в обратный путь. Но теперь Мюррей шел молча, опустив голову. Добравшись до озера уже в сумерках, они переплыли его на челне в полной темноте. Эмили начала спотыкаться и ушибла ногу о корень. Фред взял ее на руки и понес. Она лежала на его плече с закрытыми глазами и будто уплывала куда-то в глубокую золотую темноту. В полумиле от берега островитяне поставили охотничий шалаш. Фред внес Эмили в это укрытие, зажег светильник и развел огонь. Когда дрова затрещали, он присел на камень и растер девушке ушибленную ступню. Эмили смотрела на него сверху; взгляд ее светился тем лучистым сиянием, какое исходит из глаз женщины в самые счастливые минуты ее жизни. Когда они поужинали, Фред устроил девушку на ложе из звериных шкур и, расстелив на полу свой плащ, улегся у огня. Он не спал и смотрел на гаснущий огонь. Ему покюалось, что Эмили задремала; он тихонько приподнялся на локте, чтобы взглянуть ей в лицо. Две нежные руки тихо обняли его. Он взял в свои ладони голову девушки, и два дыхания слились в одно. Утратив представление о времени, Бернардито Луис пользовался падавшими со сталактита каплями не только для утоления жажды, но и в качестве часов. Он определил, что миска наполняется водою вровень с краями приблизительно за двадцать четыре часа, и вел теперь счет суткам по числу опорожненных мисок. Питался он копченым кабаньим и козьим мясом, остатками хлеба и сырой мукой, которую размешивал в воде. Этим же он кормил и ребенка. Весь хлеб пришлось нарезать на тонкие ломтики, чтобы на нем не появилась плесень. В сыром воздухе ломтики не засыхали. Капитан успел обследовать и правое ответвление подземного лаза. Оно оказалось длинным и извилистым, постепенно понижалось, и местами потолок нависал так низко, что пробираться можно было только ползком. В иных местах Бернардито вставал во весь рост и не доставал потолка рукой. По расчетам Бернардито, ему лишь на четвертые сутки пещерного заточения удалось добраться до оконечности правого хода. Здесь, на расстоянии не менее трехсот ярдов от развилки, он встретил наконец слоистую шиферную скалу, в которую упирался подземный ход. При свете фитилька старый корсар осмотрел скалу и обнаружил узкую трещину. Поднесенный к ней огонек светильника метнулся и погас. Бернардито приложил к трещине ухо и уловил шум струящейся воды. Звук был слабым и неясным, но сомнений не оставалось; где-то за шиферной скалой бежал ручей. Если бы удалось пробить несколько футов шифера и добраться до ручья, подземное русло, возможно, вывело бы пленника из темницы. Бернардито вспомнил о водопаде в ущелье. Его озарила догадка, что он накодится рядом с подземным руслом этого потока. Шансы на спасение возросли! Мотыга была в руках. Бернардито опять запалил огонек и ударил по скале. Кусок мягкого сланца откололся легко. Увлеченный работой, Бернардито забыл о сне, пище и покинутом ребенке. Через несколько часов он расширил щель, но гора слоистых обломков шифера поднялась до пояса. Работать дальше стало невозможно, и узник пещеры принялся разравнивать породу по всему полу подземного тупика. Сквозь щель сюда проникал свежий воздух. После яростного труда Бернардито ощутил сильную усталость. Он лег на спину и задремал. Внезапно сквозь баюкающий шум ручья Бернардито различил далекий стук, царапанье и скрежет. Бернардито пополз назад. Когда после самых мучительных этапов этого подземного пути он ложился отдыхать, скрежет и стук различались им явственнее. Наконец он добрался до каземата. В чернильной мгле ребенок тихонько лежал на кожаной куртке, но, завидев огонек и бороду пирата, горестно заплакал. Маленький человек выражал обиду на свое долгое одиночество. Миска под сталактитом переполнилась, и драгоценные капли уходили в почву. -- Сынок, ты скоро увидишь солнышко и пойдешь разгуливать по твоему острову, -- заговорил Бернардито, поглаживая кудри мальчика. -- Я нашел выход из пещеры, понимаешь, выход, но его нужно раскопать, и тогда мы с тобою... Где-то посыпались камни. Что-то грозно ухнуло, и стены каземата содрогнулись. Сталактит сорвался и грохнулся на пол, расплющив миску. Стало темно, и густая пыль забила старому корсару ноздри, рот и глаз. Он зажмурился и склонился, ожидая конца. Вся жизнь разом вспомнилась ему, точно вспышка молнии озарила прошлое... Но свод над головой еще держался, и сознание не покинуло Бернардито. Теперь все вокруг затихло, звуки прекратились, и капитан наконец сообразил, что они означали. Их пещеру раскапывали! Очевидно, обнаружив обвал, Леопард задумал раскопать могилу своего сына. Во время раскопок матросы расшатали остатки уцелевшего свода пещеры, и он рухнул. Если обвалом засыпана и развилка подземного лаза -- смерть пещерных узников неминуема! Бернардито с трудом зажег свой маленький факел. Каземат был цел, не считая упавшего от сотрясения сталактита. Но вход в подземный лаз засыпан до половины... Капитан выгреб землю, расчистил вход и пополз к развилке. Всюду лежала свежеосыпавшаяся земля, пыль еще густо стояла в воздухе. Вход направо оказался свободен! Бернардито решил перебраться в тупик и оттуда пробиться к подземному руслу. Он снова различил стук. Значит, раскопки продолжались, но капитану было ясно, что даже силами всего экипажа "Ориона" разрыть пещеру можно было не раньше чем через две-три недели. Опасаясь новых обвалов, Бернардито принялся полком перетаскивать все свое имущество и запасы в тупик. Эта работа была адской, и продолжалась она не менее двух суток. За эти дни Бернардито не раз доходил до изнеможения. Обессиленный ребенок больше не кричал и не плакал. Свернувшись клубочком, как зверек, он лежал на куртке корсара, часто дремал, а пробуждаясь, безучастно глядел на бородатого спутника. Выспавшись в своей новой "квартире", испытывая мучительную жажду, Бернардито подкрепился последними остатками еды и принялся за работу. Подземный плен длился, по расчетам Бернардито, уже шесть-семь суток, когда три глухих толчка вновь поколебали своды подземелья. На вулканические сотрясения они не походили, потому что произошли где-то в стороне, в обломках пещеры. -- Рвут скалы! -- проворчал корсар и бросил мотыгу. -- Черт бы побрал их старания! Они обвалят весь ход. Работа шла быстро; песчаник обламывался слоями. Бернардито работал топором, мотыгой и дубовым шестом вместо клина. Временами он ощущал прохладное дуновение свежего воздуха. Наконец, через тридцать -- сорок часов, вырубленное в скале отверстие оказалось достаточным, чтобы просунуть плечи. Бернардито отложил инструменты и полез в дыру. Просунув в щель голову, он стал вглядываться в пустоту, во мрак. Вода, журча и плескаясь, бежала футов на шесть ниже. Значит, пробит ход в какой-то подземный грот или тоннель, по дну которого бежал поток! Расширив дыру, Бернардито защитил свою лампадку ладонью и осветил тоннель. Свод его приходился на два фута выше, а внизу жутковато чернела быстрая вода. Ребенок спал. Бернардито пополнил светильник, поставил его в углу, положил на книгу рядом с Чарльзом последний кусочек хлеба и ломтик вяленого мяса. Затем он снял с пояса ремень, прикрепил его к своему шесту, прижатому, к дыре, еще раз взглянул на спящего ребенка и, держась за ремень, спустился прямо в черную воду потока. Она была очень холодной и едва не сбила человека с ног. Он вымыл лицо и руки, сделал несколько глотков, перекрестился, лег в эту ледяную воду и поплыл. В полном мраке поток понес его по тоннелю. Несколько раз его ударяло о камни и выступы скалы, но вскоре он нащупал отмель и выбрался на мелкую гальку. По шуму воды на перекатах человек угадывал повороты, и от начала своего пути до отмели он насчитал их два. Дальше свод тоннеля понижался и течение убыстрялось. Когда Бернардито покинул отмель, вода стремительно понесла его. Скоро впереди забрезжило сереющее пятно. Поток еще раз повернул, и Бернардито стал различать очертания свода и стен тоннеля. Он ухватился за выступ и глянул вперед. Свет, солнечный свет виднелся шагах в пятидесяти впереди! Поток сбегал вниз, под кромку свисающего карниза. Бернардито на ободранных коленях пополз вперед и сунул голову в сияющую щель. Перед ним расстилался ослепительный простор! Ошеломленный солнечным светом, он упал на выступ скалы, откуда водопад, весело прыгая по камням крутого склона, срывался в зеленую глубину ущелья. Наконец Бернардито огляделся вокруг. Внизу он увидел людей с кирками, лопатами и топорами. Солнце садилось, и люди, окончив дневную работу, уходили из ущелья в лес, унося кого-то на носилках. Когда все скрылись из виду, Бернардито поднялся на ноги и совершив долгий и тяжелый обход по склону, приблизился к их старой обвалившейся пещере. Уже смеркалось, и холодный ветер дул из ущелья. Все кости Бернардито ныли; от одной мысли, что нужно вернуться в ледяную воду подземного потока, он содрогнулся. Быстро темнело, но Бернардито разглядел у входа в пещеру следы работы землекопов. Он подивился, как много они успели расчистить: по-видимому, работал весь экипаж корабля. В одном месте докопались даже до дна пещеры. Земля и щебень на площадке были прибраны и свалены в небольшую насыпь, на верху которой плашмя лежал тяжелый плоский камень. В потемках Бернардито наткнулся на лом и целую бухту тонкого и прочного манильского каната. Рядом лежал вещевой мешок с остатками пищи на несколько человек. Бадья со смолой и десяток жердей, обмотанных паклей, были приготовлены, вероятно, для ночных работ. Бернардито подкрепился ломтем хлеба, надел мешок, взял лом, веревку и факел и спустился назад, к водопаду. Перед низким зевом тоннеля капитан вздохнул, зажег свой факел и ступил в поток. Нагнувшись, он снова очутился в тоннеле, где поток струился, словно мифическая Лета, покрытая вечным мраком Аида. Упираясь ломом в дно и преодолевая бурное течение, человек продвигался вперед шаг за шагом, будто древний Харон в водах мрачного Стикса [все образы заимствованы здесь из древнегреческой мифологии: Лета -- река забвения, черная река в подземном царстве мертвых Аиде; Стикс -- покрытая вечным мраком река, по которой перевозчик Харон переправляет на своей ладье души покойников на тот свет]. Добравшись до отмели, он передохнул. Ноги его сводило от холода, и сердце тяжело колотилось в груди. Дальше течение ослабевало. Бернардито оставил веревку на отмели и снова тронулся вверх, считая повороты. После второго он поднялся еще шагов на двадцать и увидел черную дыру под сводом и свисающий из нее ремешок. Наверх он вскарабкался с предельным напряжением сил, просунул факел в дыру и проник в подземное убежище. Погасший светильник был опрокинут. Ребенка в тайнике не было... Владелец "Ориона" и губернатор острова Чарльза протянул руку к стакану с напитком, который доктор поставил на столике перед умирающим. Это был настой из целебных трав, собранных на острове Мюрреем. Во время своих скитаний по индийским джунглям Мюррей внимательно присматривался к способам врачевания, применяемым знахарями и жрецами в глухих деревушках Бенгалии. Он перенял их искусство и за годы жизни на острове не раз испытал на себе самом и своих друзьях благотворное действие целебных растений, неизвестных самодовольной европейской медицине. Отправляясь на корабль, Мюррей захватил из хижины сосуд с целебным настоем. Неизвестно, помог ли больному индийский бальзам или собственный запас жизненных сил, но пациент доктора Грейсвелла победил даже самое смерть. Когда кризис миновал и, вопреки всем ожиданиям, пульс больного продолжал биться, доктор не поверил своему слуху, уловив удары этого неутомимого злого сердца. Пораженный, он немедленно оповестил всех о появлении надежды на благополучный исход. Экипаж корабля должен был с рассветом двинуться на остров, чтобы продолжить начатые накануне раскопки пещеры. Весть о гибели ребенка потрясла и друзей и врагов "хозяина", и капитан Брентлей предоставил почти всех матросов в распоряжение Мюррея, который взял на себя руководство раскопками. Узнав об улучшении здоровья больного, Мюррей приписал это действию своего лекарства и посоветовал пока что скрыть от пациента горестную весть. Раскопки велись четыре дня круглыми сутками. Когда землекопы добрались до осевшей скалы, Мюррей приказал высверлить в ней шурфы и взорвать ее порохом. По сле взрывов было сделано несколько находок -- извлечена лопата, остатки ружья, и, самое главное, -- следы крови и размозженные кости. После этого Мюррей приказал немедленно прекратить работы. На освобожденной от обвала площадке соорудили подобие могильного холма. Поверх могилы положили плиту с грубо высеченным крестом... Когда сознание вернулось к губернатору острова, он выпил остатки настоя в стакане и потребовал священника. Из недомолвок пастора Редлинга и менее проницательный человек, чем Джакомо Грелли, смог бы догадаться о случившемся. Грелли приказал вынести себя на палубу и обнаружил почти полное отсутствие людей на борту. Без дальних околичностей он потребовал Мортона в каюту и узнал всю горькую правду. Если бы, уходя, Мортон обернулся, взору его представилось бы самое диковинное зрелище за всю его жизнь: слеза на горбатой переносице, первая слеза Джакомо Грелли за тридцать пять лет его жизни! Двое суток Грелли не притрагивался к пище и никого не допускал к себе. Когда утром 9 января ему доложили, что следы трупов обнаружены, он приказал соорудить носилки и отправился в путь на плечах своих подчиненных, подобно римскому патрицию. Его донесли до ущелья и поставили носилки перед огромной скалой над обвалившейся пещерой. Он велел вооружить двадцать человек долотами и построить подобие штурмовых лестниц. Этот отряд высек на скале поминальную надпись. Вернувшись на корабль, Грелли приказал на другой же день сниматься с якоря. Груз "Офейры", укрытый в скалах северной части острова, был доставлен шлюпками на "Орион". Грелли без возражений признал его собственностью леди Эмили. Экипажу объяснил, что этот груз принадлежит Мюррею и был спасен на плоту после кораблекрушения. Во время погрузки Мюррей вместе с лейтенантом Уэнтом посетил знакомую песчаную косу: островитянин бросил прощальный взгляд на роковую пещерку, где Эмили ценою неслыханного самоотречения спасла ему жизнь. Погруженный в свои думы, он не заметил, как лейтенант Уэнт пристально рассматривает какой-то предмет на песке. Находка, сделанная лейтенантом, ввергла его в раздумье. Но моряк ни слова не сказал о ней Мюррею, бросив на него лишь испытующий взгляд... Утром 10 января "Орион" поставил паруса и осторожно вышел из пролива. На вершине Скалистого пика капитан Брентлей еще накануне приказал поднять британский флаг. Отсалютовав флагу пушечным залпом, "Орион" взял курс на Капштадт, и вскоре очертания острова с могилой погибших и развевающимся на вершине флагом растаяли за кормою брига. Бернардито Луис, мокрый, продрогший и утомленный до изнеможения, бросился к устью подземного лаза, проклиная себя за то, что забыл заложить его камнем. А может быть, томимый жаждой ребенок подполз к отверстию в скале и упал в поток? Капитан осветил лаз факелом. Никаких следов мальчика... Да и вряд ли ребенок решился бы ползти в полной темноте в глубь этого хода! Старый корсар снял с себя мокрую рубаху и короткий меховой жилет, растер ноги и надел сухую куртку, еще так недавно служившую постелью ребенку. Он уже забыл, что похищенное им дитя являлось для него только орудием мщения; теперь он думал о ребенке как о единственном существе, с которым он мог делить одиночество плена. Заметив на полу книгу с картинками, Бернардито снова почувствовал щекочущий ком в горле... -- Теперь и Грелли считает своего Чарли погибшим... Смерть ребенка обезоружила и меня и мистера Фреда. Трудные наступили времена! Меня без Педро матросы возьмут измором и застрелят где-нибудь в горах, а Фреду ежеминутно грозит теперь тайный удар... Если же "Орион", не обнаружив меня, покинет остров, я останусь один, как придорожный крест! О каррамба! В эту минуту Бернардито услышал шорох и решил, что в тайник забралась крыса. Подняв голову, он при свете факела увидел Чарльза. Ребенок выползал на четвереньках из-под карниза подземного лаза. -- Сынок! -- со стоном вырвалось из груди Бернардито, и, еще не смея верить своему единственному глазу, он протянул руки навстречу ребенку. -- Дядя! -- произнесло измазанное в земле существо. -- Куда ты все уползаешь? -- А ты где был, сынок? -- Я пошел искать тебя, дядя. Ты больше не уползай один! -- Нет, сынок, теперь мы все время будем вместе. Я нашел выход, и, как только немного отдохну, мы выйдем с тобой на солнышко. Ну, Леопард Грелли, скоро ты станешь у меня ручным, словно кошечка! Накормив своего питомца, Бернардито зажег светильник, а большой факел потушил. Они опять остались в полутьме, озаряемой только огоньком "волчьего глаза", как Педро называл эту пещерную лампадку. Через несколько часов Бернардито почувствовал себя в силах собираться в путь. -- Ну, сынок, теперь ты ничего не должен бояться. Мы поплывем с тобою к солнышку. Ты не плачь и крепче держись за мою шею. А за нашей книгой я приду сюда в другой раз. Бернардито проделал в заплечном мешке два отверстия по углам и надел мешок на мальчика, просунув его ноги в эти отверстия. Ребенок оказался как бы в больших штанах, из которых наружу торчали только руки и голова. Бернардито надел мешок себе на спину и пропустил ремень под мышками. Теперь мальчик, не стесняя движений пловца, был крепко привязан к его спине. Капитан взял зажженный факел и полез в гремящий поток, ощущая на шее теплое дыхание ребенка. Быстрое течение сбивало с ног. По пояс в воде, упираясь ломом в каменистое дно, Бернардито медленно пробирался вперед. Подземная река угрожающе гудела под сводами тоннеля. Дважды старый корсар падал, уронил факел в воду, потерял лом. Наклоняться и искать его нельзя было -- вода уже доходила до груди и ребенок на спине мог захлебнуться. Внезапно дно под ногами исчезло. -- Выше голову! -- крикнул корсар мальчику, и звук его голоса перекрыл шум воды. Бернардито поплыл. Скоро бешеный поток вынес его за последний поворот. Наконец -- карниз! Огромным усилием человек уперся руками в нависший свод и опустился на колени, погрузившись по горло в бурлящую воду... Из-под карниза дохнул на него свежий ветер, напоенный запахами леса. Все вокруг заполнял шум низвергавшегося в ущелье водопада. На мгновение Бернардито нырнул и, цепляясь руками за камни, через секунду оказался по ту сторону карниза. Он взглянул вверх: в прозрачной, уже светлой синеве неба мерцали гаснущие звезды. Старый корсар сорвал с плеч мешок и, схватив полузадохнувшегося ребенка, принялся растирать его посинелую кожу. Мальчик открыл черные глаза, чихнул и задышал глубоко и часто... У Бернардито в глазах замелькали черные искры, и он повалился рядом с ребенком. Очнулся он на выступе скалы, услышав отдаленный пушечный залп. Солнце стояло высоко над вершинами гор. Было тепло. Чирикали птицы. Откуда-то из-за леса доносился жалобный собачий лай. Капитан приподнялся, погладил крепко спящего под ласкающим солнышком ребенка и вдруг увидел слева, высоко над собою, надпись, высеченную на голой скале огромными буквами: КАПИТАН ХУАН МАРИЯ КАРЛОС ФЕРДИНАНД БЕРНАРДИТО ЛУИС ЭЛЬ ГОРРА, МАТРОС ПЕДРО ФИЛИППО ГОМЕЦ, МЛАДЕНЕЦ ЧАРЛЬЗ ФРЕНСИС РАЙЛЕНД, ВИКОНТ ЧЕНСФИЛЬД ПОГИБЛИ ЗДЕСЬ 1 ЯНВАРЯ 1773 ГОДА. REQUISCFT IN PACE. ["Покойтесь с миром" (лат.)] Далеко в голубых водах океана, видимого на десятки миль вокруг, Бернардито узнал "Орион". С наполненными парусами, крошечный, как скорлупа грецкого ореха, корабль уже исчезал в прозрачной утренней дымке. В первых числах февраля в порту Капштадт стал на якорь бриг "Орион". Две шлюпки перевезли на берег какой-то тяжелый груз. Владельцем груза был рослый джентльмен с открытым загорелым лицом. Он, не торгуясь, зафрахтовал половину небольшого судна, уходившего в Америку, в Новый Орлеан, и через несколько дней покинул на нем африканский порт. При отплытии зафрахтованного судна провожать загорелого пассажира и его спутницу явились на причал только первый помощник с "Ориона" лейтенант Уэнт и его невеста мисс Мери Мортон. Они долго махали вслед уходившему паруснику. На палубе вместе с рослым джентльменом стояла красивая молодая леди с огромными лучистыми глазами. Молодые люди держали друг друга за руки и глядели вслед чайкам, сопровождавшим маленький корабль до открытого моря. Из прислуги только француженка-горничная сопровождала свою госпожу. Бриг "Орион", пополнив запасы, двинулся дальше на север. В марте он достиг Гибралтара и здесь, в водах Средиземного моря, встал борт о борт с великолепным океанским крейсером "Окрыленный". Ниже флагов Британии, развевавшихся на мачтах обоих кораблей, капитаны "Ориона" и "Окрыленного", господа Брентлей и Блеквуд, подняли вымпелы с гербом виконта Ченсфильда: две линии на золотом щите, отдыхающий лев и голубая лента с надписью: "Et pacem bellum finit" ["Мир венчает войну" (лат.)]. Сам виконт, покинув свою каюту на "Орионе", посетил капитана Блеквуда, после чего "Окрыленный" взял курс к берегам Америки, а бриг "Орион" отбыл в Англию. По прошествии месяца после возвращения виконта в его родовое гнездо юристы конторы "Томпсон и сын" окончательно оформили развод виконта Райленда с его прежней женой, урожденной мисс Гарди, которая вскоре, по слухам, вышла в Америке замуж за какого-то виргинского эсквайра Альфреда Мюррея. Очень скоро, в чудесное июльское утро, пастор Томас Редлинг обвенчал в бультонском соборе две четы. Сэр Фредрик Райленд, виконт Ченсфильд, сочетался браком со своей соседкой по земельному владению, вдовствовавшей леди Эллен Стенфорд, урожденной мисс Грэхэм. Офицер королевского флота Эдуард Уэнт в то же утро обвенчался с дочерью управляющего поместьем Ченсфильд мисс Мери Мортон. Вечером после венчания обе четы молодоженов отбывали в свои свадебные путешествия, первая -- в Скандинавию, вторая -- во Францию и Италию. За час до отъезда виконта в его кабинет вошел Антони, молодой грум. Посмотрев прямо в глаза виконту, он сказал тихо и решительно: -- Синьор, я не только верно служил вам... я... любил вас и легко отдал бы за вас жизнь, не ведая, что вы -- виновник бесчестья и горя моей сестры Доротеи. Сегодня вместе с сестрой я навсегда покидаю ваш кров и оставляю вас вашей совести. Прощайте! Коляска сэра Фредрика и леди Райленд уже стояла у подъезда. Владелец выглянул в окно и увидел рядом с этой коляской убогую повозку крестьянина-фермера. Антони вывел из дома свою сестру Доротею, одетую в старенький дорожный плащ. Они сели в повозку, и перед хозяином Ченсфильда в последний раз мелькнуло лицо, похожее на грустные лики Мадонн с итальянских полотен.  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ. БРАТСТВО КАПИТАНА БЕРНАРДИТО *  11. СКАЗКА ОБ ОДНОГЛАЗОМ ДЬЯВОЛЕ Годы протекли... Наливались вешними соками травы; отгорала осенняя позолота листвы; птицы, как встарь, тянулись древними караванными путями, чтобы на тихом севере за лето вырастить птенцов, а осенью вернуться с ними к берегам теплых морей... Океаны мерно дышали приливами и отливами, сотрясая штормами земную твердь, и прибой превращал острые обломки скал в круглую, обточенную гальку... ...Сальная свеча в корабельном фонаре, подвешенном к потолку, освещала внутренность хижины и склоненную голову человека. Его левая глазница была пустой, и черная повязка, снятая с лица, лежала на краю стола. Рядом с ним, положив подбородок на руки, сидел кудрявый мальчик. За маленьким оконцем, затянутым двумя слоями овечьих пузырей, свистел ветер. Иногда он выдувал искры из очага, и мальчик поправлял кочергою железный лист, служивший вместо печной дверцы. Оба обитателя хижины молчали. Старший собирал из готовых, искусно сработанных частей маленький арбалет [усовершенствованный лук, с ложей и прикладом; в России назывался самострелом]. Он укрепил в конце ложи тугой, эластичный лук и наладил тетиву, сплетенную из ножных жил горного козла. Десяток оперенных стрел с железными наконечниками был уже заготовлен в небольшом колчане, который лежал на краю стола. Натянув крошечной самодельной лебедкой тетиву арбалета, человек закрепил вложенную в желоб стрелу и вручил оружие мальчику. Взглядом старший указал мальчику на дощечку, прибитую к стене. Взрослый и ребенок понимали друг друга без слов. Мальчик приложил арбалет к плечу и долго целился в дощечку. Взрослый поправил левую руку мальчика, чтобы ее не поранила спущенная тетива. Через мгновение почти одновременно раздались -- струнный звук тетивы, короткий свист, глухой удар и треск расколотой пополам дощечки. -- Молодец! -- сказал старший и осторожно вытащил стрелу, засевшую в дереве стены. Мальчик, лишь только первое слово было сказано, заговорил торопливо и оживленно, словно внезапно избавившись от тягостной немоты: -- Дядя Тобби, мы с тобой сегодня играем в молчанку с самого обеда. Я не очень люблю эту игру... -- Это очень важная игра, Ли, -- отвечал старший, -- и ты должен полюбить ее. На охоте и на войне часто приходится молчать. Там нельзя долго объяснять, а иногда и совсем нельзя разговаривать. Если хочешь стать охотником и воином, ты должен научиться понимать меня молча и делать все по одному моему взгляду. Сегодня я очень доволен тобою, маленький Ли. -- Значит, мы посмотрим нашу книгу? -- Нет, книгу ты почитаешь мне вслух завтра. Ты ведь читаешь уже быстрее меня. -- Дядя Тобби, тогда расскажи сказку про Одноглазого Дьявола! -- Это очень страшная сказка, мальчик. Ее нехорошо рассказывать к ночи. -- Совсем не страшная, дядя! Я теперь совсем не боюсь Одноглазого Дьявола. Если бы он даже пришел к нам, я бы не испугался... Ведь ты-то его не боишься, а, дядя? -- Ну, меня он, пожалуй, не тронул бы... Хорошо, Ли, расскажу после ужина. Взрослый надел черную повязку, скрывшую его левый глаз, и зажег сальную свечу, вставленную в самодельный подсвечник из морских раковин. Он оставил ее мальчику, а сам, взяв фонарь и перекинув через плечо двуствольный штуцер, вышел из хижины. На дворе была тьма, гнулись и шумели деревья. Сквозь шум ветра охотник различил грохот морского прибоя у скалистого побережья острова. Океан ревел. Осенняя туча прятала звезды одну за другой. -- Нынче двадцать девятое мая; по-здешнему -- осень, а дома у нас уже отцвели апельсины, -- пробормотал островитянин. -- Подходящий день выбрал Чарли, чтобы поговорить об Одноглазом Дьяволе! В Европе, верно, уже начинают забывать могилу на острове... Ничего, кое-кто в Англии еще порадуется воскрешению старого Бернардито! Во дворе загремела цепь, и серая тень метнулась вдоль частокола. -- Цыц, Каррамба! -- прикрикнул хозяин на хромую волчицу, выскочившую из двухметровой узкой норы. Вход в эту нору был прикрыт маленьким навесом, чтобы ее не заливало дождем, а на дне лежала куча ветоши и сена. Рожденная в прибалтийских лесах, Каррамба некогда была привезена в Англию из Риги: Джеффри Мак-Райль, покупавший лес для "Северобританской компании", прислал волчонка в подарок маленькому Чарли в Ченсфильд. Затем волчонок совершил еще одно морское плавание: для развлечения мальчика в пути забавного волчонка взяли на "Орион". После обвала пещеры и выздоровления лжевиконта доктор Грейсвелл велел убрать на корабле все, что могло напоминать отцу о его свежей потере. Из кают-компании был унесен высокий стульчик мальчика, а клетку с волчонком сам доктор вытащил на берег и дал маленькой пленнице свободу. Очень скоро зверь угодил в одну из ловушек, расставленных островитянами, и с поврежденной лапой был водворен в хижину, к неописуемой радости Чарльза. Теперь это была уже шестилетняя очень крупная, злая волчица, коротавшая свой век на цепи. Бернардито вошел в хлев и пересчитал прирученных диких коз, лежавших на подстилке. Ручной журавль, несколько гусей и уток с подстриженными крыльями и полдюжины зайцев в низкой деревянной клетке встрепенулись при свете фонаря. Под крышей зашевелились и заворковали голуби. Большая черная собака выбралась из конуры у входа в хлев. -- Не спишь, Нерон? -- сказал человек. -- Посиди на привязи, пока не отучишься без толку гонять дичь по острову. Бернардито запер хлев на щеколду и толкнул низенькую дверцу в соседнее строение. Крыша его была на полфута покрыта землей и обложена дерном, разросшимся так густо, что строение возвышалось среди двора, как небольшой зеленый холмик. Здесь у островитян хранились припасы. Бернардито взял головку сыра, копченую рыбу и деревянную бадейку, полную козьего молока... Когда он вернулся в хижину, мальчик уже повесил на место все инструменты и жег мусор в огне очага. Оба умылись из рукомойника на стене и сели за чисто выскобленный дубовый стол. Скороговоркой мальчик проговорил молитву и подождал, пока старший не переломит пресную лепешку. Только после этого и он принялся за еду. Старший кивнул на рваную подстилку близ порога: -- Где Карнеро? Я целый вечер не вижу его. Покличь его, Ли, и покорми. Завтра попробуй сходить на озеро с твоим арбалетом и возьми Карнеро с собой. Может быть, подстрелишь утку. Мальчик вышел в сени и звонко закричал во всю силу своих маленьких легких: -- Карнеро! Остроухий! -- Его детский голосок еле пробивался сквозь ветер и лесной шум. Из дверей выглянул Бернардито. -- Фью, фью, фью! -- тоненько свистел мальчик. Небо из черного становилось грязновато-серым, мглистым и низким. Месяц вставал над лесом, и освещенный им край тучи клубился. Бернардито вложил в рот два пальца. Мальчик съежился, зажал уши: пронзительный звук, казалось, отозвался во всех уголках острова. Что-то грозное чудилось в этом переливчатом, поистине разбойничьем посвисте. Неподалеку послышалось хриплое урчанье, и сквозь лазейку в дощатых воротах вползло во двор крупное животное, держа что-то в зубах. Зверь шмыгнул мимо охотников прямо в хижину. Это была очень большая собака с недлинной лоснящейся шерстью, отливающей матовым блеском. Происхождением своим Карнеро был обязан легкомыслию корабельного пса Нерона, который решил совершить прогулку по острову за несколько часов до отплытия "Ориона". Он отстал от последней шлюпки и не вернулся на бриг. Найдя приют у островитян, Нерон впоследствии подружился с пленной волчицей Каррамбой, и она подарила жителям хижины остроухого щенка. Его кличка была составлена из начальных слогов имен матери и отца. Издали Карнеро можно было принять за большого волка. Над лобастым черепом торчали чутко настороженные уши; пушистый светло-серый подшерсток на могучей груди животного был сейчас испачкан кровью. Когда мальчик вошел в хижину, зверь положил к его ногам козленка. Широко раздвинув громадные лапы, собака стояла над поверженной жертвой с видом победоносного боксера на ринге. -- Накорми его хорошенько, Чарли, не пожалей для него лучшего куска! -- воскликнул Бернардито. -- Если он делится с друзьями и не таит добычи для себя одного -- значит, друзья могут на него положиться. Позаботившись о собаке, мальчик разделся и забрался под шерстяное одеяло. Бернардито задул свечу в фонаре, присел к очагу и раскурил трубку. Отблеск огня ложился на поседелые волосы и загорелое лицо капитана с сеткой морщин у глаз, удлиненным носом и жестким подбородком. Открытый ворот и закатанные рукава рубахи обнажали бронзовую грудь и столь ясно очерченную мускулатуру, будто над нею весь свой век трудился терпеливый скульптор. Кроме левого глаза, потерянного в юности, Бернардито не лишился ни зуба, ни даже волоса и никогда не знал болезней, исключая тропической лихорадки, свалившей его на "Черной стреле". Шесть ран оставили рубцы на теле капитана, но еще ни один медик не приближался к его ложу. Выпустив из трубки облако дыма, Бернардито следил, как оно нитями уходило в топку. -- Теперь слушай обещанную сказку, Ли, -- сказал он. -- Вот однажды плыл Одноглазый Дьявол на своем черном корабле. Вдруг увидел он на берегу одного залива в Тирренском море высокую скалу, а на ней -- трех человек с дымящимися ружьями. Целая рота королевских егерей окружала скалу, и плохо пришлось бы этим трем... -- Нет, нет, дядя Тобби, так не годится рассказывать! -- запротестовал мальчик. -- Так неинтересно, давай сначала! -- Ли, да ведь ты уже слышал начало этой сказки! -- Все равно, рассказывай сперва про Испанию. -- Ну ладно, Ли, слушай мою сказку с самого начала. ...Жил-был в Каталонии один молодой бедный идальго [в средние века мелкопоместное испанское рыцарство, позднее -- мелкое обедневшее дворянство]. Звали его дон Бернардито Луис эль Горра. В Испании родители любят давать своим детям очень длинные имена, полагая, что этим у их ребенка увеличится количество покровителей среди святых. Поэтому полное имя, полученное им при крещении, звучало, коли хочешь знать, так: дон Хуан Мария Карлос Фердинанд Гонзальво Доминик. -- Дядя Тобби! -- раздался из темноты голосок мальчика. -- Расскажи, почему дон Сальватор боялся отца Бернардито? Ты ведь никогда не говорил мне про это! -- Нелегко тебе будет понять эту причину, маленький Ли, да уж попробую растолковать как умею... Трудными были те годы для народа Испании... Когда отец Бернардито был еще молод, умер жестокий старый король. Звали его Карл Второй, и был он угрюм, зол, невежествен и ребячлив: любимым его занятием была игра в бирюльки! И когда закрылись навсегда его завистливые очи, в стране начался раздор: на испанский престол оказалось сразу два претендента, потому что старый король не оставил наследника. Между обоими претендентами завязалась жестокая война. Один из них был француз герцог Филипп Анжуйский, а другой -- проклятый немец Карл из семьи австрийских Габсбургов. Войну эту так и называли -- войной за испанское наследство. За Филиппа стояли французы, за Карла -- англичане и голландцы. А честным испанцам, по совести, не нравился ни тот, ни другой. Иноземцы наводнили и без того нищую, разоренную страну. Военное счастье клонилось то в одну, то в другую сторону. То войска Карла захватывали Мадрид и Филиппу приходилось отступать, то одолевал Филипп и туго приходилось Карлу. Участвовал в этой войне и отец Бернардито, который командовал ротой испанской пехоты, воевавшей за Филиппа Анжуйского: испанские вельможи говорили, что Карл Второй завещал свой престол ему. Но как только этот "законный" претендент занял провинцию Арагон, он сразу лишил ее народ старинных вольностей. Отец Бернардито услышал об этом с большим негодованием. Когда же новый король заявил, что "Пиренеев больше нет", и подчинил страну иноземцам-французам, отец Бернардито подал в отставку и отказался от королевского жалованья... Ты не спишь еще, мальчик? -- Да нет, дядя Тобби, конечно, нет! -- Так вот, перед своим уходом в отставку отец Бернардито служил в полку дона Сальватора. Этот сиятельный гранд значился командиром полка, но военные дела он доверял другим, сам же занимался иными вещами... Однажды ночью, когда войска Карла снова перешли в наступление и королю Филиппу грозил разгром, дон Сальватор послал секретного гонца в лагерь противника, предлагая Карлу свою службу и весь свой полк. Синьор Луис эль Горра, отец Бернардито, как раз выехал в ночной дозор и заметил подозрительного всадника. Он нагнал гонца дона Сальватора и захватил секретный пакет с предложением предательства... -- Дядя, что же ты замолчал? Предателя, наверно, хорошенько наказали, да? Рассказчик вздохнул и ответил не сразу: -- Видишь ли, мой Чарли, к этому времени отец Бернардито уже хорошо понял, что бедному человеку решительно все равно, кто из двух королей будет сидеть на троне, тем более что иноземцами были они оба. Филипп, под чьими знаменами сражался отец Бернардито, уже успел показать в Арагоне, как он считается с испанскими вольностями... Но, конечно, как человек честный, отец Бернардито возмутился тайной изменой. Он понес письмо в штаб, потребовал созвать всех офицеров полка и устроить над командиром-изменником скорый военный суд чести. Однако дон Сальватор был начеку и успел принять свои меры. Действовал он, конечно, не один, и его продажные сообщники по тайному сговору напали на честного идальго. Кое-как отец Бернардито отбился от них, был тяжело ранен, с трудом спасся с помощью верного солдата и даже сохранил при себе опасное письмо. Еле живым он добрался до дому и здесь надолго слег в постель от тяжких ран. Когда он поправился, то узнал, что война кончилась, а дон Сальватор Морильо дель Портес уже вошел в милость к новому королю, Филиппу Пятому, тому самому, кому гранд столь коварно изменил было в тяжелую для короля минуту! Отец Бернардито был беден, разбит болезнью и глубоко разочарован в новом монархе. Он получил известие, что отставка его принята, и с равнодушием отнесся к слухам о придворных успехах своего вероломного командира; понимая, что попытка позднего разоблачения не сулит уже никакого успеха, он отказался от нее, но отклонял и поползновения дона Сальватора к примирению. Дон Сальватор же без труда убедил короля, будто честный идальго -- человек опасных, мятежных мыслей, и бросил службу из ненависти к королю-иноземцу. Так минуло много лет. Родились и выросли Бернардито и Долорес, и пришло время их отцу умирать. Сам синьор Бернардито был в эту весну на корабле дона Рамона, в морском походе. Старик скончался на руках у жены и дочери. Перед кончиной он исповедовался в грехах и просил бога отпустить ему давнее прегрешение -- что изменник дон Сальватор остался не разоблаченным перед народом и властями. При этом умирающий признался, что пакет затерялся где-то в доме... Не берусь судить, откуда дону Сальватору стала известна тайна этой исповеди, но, вероятно, узнал он ее очень скоро. Полагаю, что монах-исповедник заработал на своей откровенности с доном Сальватором много больше, нежели получил от семьи Бернардито за свершение требы. Так вот, примерно через месяц после похорон отца Бернардито возвратился из плавания с доном Рамоном. Уже в Барселоне до него дошла весть о смерти отца, и он с грустью приближался к осиротевшему дому. В самый день возвращения Бернардито старый синьор Сальватор Морильо дель Портес впервые почтил своим посещением скромный дом в предместье городка, где жила донья Эстрелла с обоими детьми. Домочадцы покойного синьора Луиса эль Горра занимали три крайние комнаты и уцелевшую угловую башню этого почтенного "замка", предоставив все его остальные помещения паукам и сквозному ветру. В трех жилых комнатах топился один камин, потому что дров всегда не хватало, а что касается яств и лакомств, то наша нынешняя трапеза показалась бы там праздничной. Синьор Сальватор прибыл с визитом в раззолоченной карете и, конечно, быстро увидел всю эту горькую нужду. Цель своего приезда он объяснил желанием выразить сочувствие осиротевшей семье старого однополчанина, а главное, быть представленным очаровательной синьорите Долорес. Мать застала дочку за чтением нежного, очень скромного послания дона Рамона; она поправила наряд синьориты, накинула на нее черную мантилью и мимоходом намекнула, чтобы в беседе с грандом она... про себя помнила об исповеди отца! Юная Долорес предстала перед грандом, как майский цветок перед старым мохнатым шмелем. Этот шмель прожужжал девушке все уши комплиментами и с каждой минутой становился все более ласковым и благодушным. Синьорита Долорес скромно улыбалась похвалам, учтиво беседовала с грандом, но после ухода из гостиной поспешила поскорее забыть об этом посещении, так как у нее имелось куда более интересное занятие -- чтение нового письма от дона Рамона. Оставшись наедине с доньей Эстреллой, дон Сальватор посетовал на свое вдовство и не отказался от глотка кислого домашнего вина. В своем показном расположении к хозяйке дома важный гость снизошел даже до того, что скушал майский персик из нашего запущенного садика... -- Дядя Тобби! -- прервал рассказчика мальчик. -- Что ты сказал сейчас? Как так -- "из нашего садика"? -- Разве я сказал "из нашего"? Ты, верно, ослышался, мальчик! Нет, это был персик из старого садика родите лей Бернардито... Так вот, скушав этот персик, дон Сальватор стал в торжественную позу и изволил оказать неслыханную честь семье своего бывшего офицера: он... предложил руку и сердце сестре Бернардито! -- Он хотел жениться на ней? -- Да, мой Ли. По крайней мере, он это предложил. Тогда старая синьора вновь послала за дочкой и предложила гранду высказать эти слова самой девушке. Это очень не понравилось гранду, ибо за своих детей он привык решать такие вопросы сам. Когда же он повторил предложение уже в присутствии синьориты, та посмотрела в глаза матери, перевела взгляд на свою ладанку и... огветила гранду учтивым, но весьма решительным отказом, после чего донья Эстрелла вздохнула с видимым облегчением. Взбешенный гранд, еле сдерживая злобу и раздражение, все же задал синьорите вопрос, почему же она не желает составить счастье своей собственной, а также его жизни. И тогда синьорита не удержалась от опасного соблазна. С самой очаровательной улыбкой она уязвила гранда намеком: дескать, она не убеждена в постоянстве лучших чувств дона Сальватора, ибо далекое прошлое дает все основания подвергать его верность сомнению! Невозможно было нанести гранду более чувствительный удар! Он понял, что духовник не схитрил с ним и что опасность не похоронена вместе со старым однополчанином. Все это привело гранда в неописуемую злобу. Он удалился, высоко вскинув подбородок с редкой колючей эспаньолкой, а в ту же ночь... Долорес исчезла из дому! Похищение совершилось так тихо, что в доме никто даже не проснулся. Еще с вечера синьорита удалилась из своей светелки, где жила вместе с нянькой, в пустую угловую башенку. Там она тихонько уселась со свечкой, пером и бумагой за сочинение ответного письма дону Рамону, и оттуда она исчезла, похищенная людьми дона Сальватора через пустые комнаты дома. Разбуженный уже под утро этой страшной новостью, Бернардито оседлал старую хромую лошадь своего родителя и затрусил в сторону Барселоны в надежде застать корвет еще в порту и оповестить о случившемся дона Рамона, жениха похищенной девушки. Вечером Бернардито появился на борту корабля, но узнал, что синьор Рамон проводит свое время где-то на берегу. Бернардито кинулся искать своего друга по ближайшим трактирам и действительно застал его в маленьком номере портовой гостиницы. Дон Рамон уединился, чтобы дать волю своему поэтическому вдохновению: он сочинял поэму, посвященную Долорес. Между тем синьора Эстрелла направилась к городскому коррехидору [коррехидор -- городской голова и начальник городской стражи], чтобы тот послал своих альгвазилов [альгвазилы -- солдаты стражи, полиция] в замок гранда Сальватора и освободил девушку. Но лукавый коррехидор смекнул, что с бедной доньи Эстреллы взять нечего, в то время как ссора с важным грандом лишила бы его обильных доходов, а может быть, и выгодной службы. Он притворно обещал донье Эстрелле всяческую помощь в розысках дочери, но выразил уверенность, что почтенный старик решительно не виновен. Коррехидор заявил, что девушка могла быть похищена только ее нетерпеливым женихом, доном Рамоном де Гарсия, и никем другим. А дон Рамон, потрясенный неожиданным несчастьем, уже под утро разыскал в Барселоне одного своего состоятельного приятеля, некоего Хуанито Прентоса, занял у него десять золотых для покупки лошадей и предложил ему принять участие в розысках девушки, не подозревая, что Хуанито Прентос приходится сродни старому коррехидору. Чтобы не прослыть у товарищей трусом, Хуанито скрепя сердце согласился ехать, но по дороге усиленно уговаривал своих друзей не затевать ссоры с влиятельными людьми и покончить дело миром. Вечером, на второй день после похищения, все трое прискакали в городок. О девушке по-прежнему не было ни слуху ни духу, но от ее матери молодые люди узнали, что коррехидор обвиняет в похищении дона Рамона. Дон Рамон, как человек прямодушный и вспыльчивый, не сходя со своего усталого коня, повернул его снова к воротам, безжалостно пришпорил и вмиг домчался до дома коррехидора. Бернардито недолго думая пустился вслед за ним, а Хуанито Прентос, сославшись на крайнее изнеможение своего скакуна, остался утешать старую синьору в ее доме. В дальнейшем, когда события стали принимать все более опасный оборот, Хуанито Прентос потихоньку улизнул назад, в Барселону... Перед воротами дома коррехидора дремал немолодой усатый альгвазил с алебардой. Рамон, отшвырнув алебардщика, прошел во внутренние покои, вытащил коррехидора из постели и выразил ему свое возмущение хорошими ударами шпаги, нанесенными плашмя по мягким частям тела. Пока дон Рамок воздавал это возмездие клеветнику, на крик алебардщика сбежалось еще несколько солдат. Они накинулись на Бернардито, который во дворе, не покидая седла, держал в поводу лошадь своего друга. Дону Бернардито поневоле пришлось спешиться и вступить в очень крупный разговор с альгвазилами, причем двое из них, по неосторожности, напоролись на кончик шпаги, сверкавшей в руке молодого кабалеро. Остальные уже начали теснить его, когда из дома выскочил Рамон. Вдвоем они так исправно исполнили роль жнецов, что ни один из пяти подкошенных альгвазилов уже не поднялся с плит этого двора. Вскочив на коней, Рамон и Бернардито пустились прямо к замку дона Сальватора, расположенному в шести милях от города. Их лошади сильно утомились, и всадники приблизились к длинной ограде замка уже под утро. Рассвет чуть занимался, но они все же различили, как в самой дальней части стены открылась небольшая потайная дверца и два человека вынесли какой-то длинный белый сверток. Озираясь, они подошли к быстрой горной речке, бросили сверток в воду и, не задерживаясь, пустились назад, к ограде. Всадники переждали в прибрежных кустах, пока служители замка не скрылись за садовой дверкой. Спрятав коней, друзья спустились на дно ущелья, где среди развороченных камней пенился бурный поток. Долго они ходили по берегу, всматриваясь в быструю черную воду, и наконец на четверть мили ниже замка увидели в волнах, у каменистой косы, что-то белое, зацепившееся за куст. Войдя по пояс в воду, друзья вытащили тяжелый мешок на берег, распороли его и увидели... мертвую, задушенную Долорес. Друзья молча укрыли плащами свою ужасную находку, подняли ее и выбрались на тропу. Они привязали завернутое тело несчастной девушки к лошади Рамона и решили ехать с этой роковой кладью прямо в Мадрид, в столицу, чтобы разоблачить злодея перед королем и потребовать лютой казни предателя и убийцы. Уже совсем рассвело, когда оба кабалеро тронулись в путь. В этот миг из-за ближайшего утеса вылетел конный отряд альгвазилов и слуг дона Сальватора во главе с самим грандом. Обоих друзей тотчас же схватили и связали, составили на месте полицейский протокол и повезли в тюрьму вместе с их недвижной ношей. Уже на городской окраине Бернардито, смекнувший, какая участь им готовится, потихоньку освободил руки от пут. Осторожно восстановив кровообращение, он внезапно выпрямился в седле, сорвал с себя остаток веревки и, выхватив полицейскую саблю у ближайшего стражника, повернул коня и врубился в самую гущу отряда. Он уже выбил из седла двух конников и схватил под уздцы лошадь, к которой накрепко был привязан Рамон, но чей-то пистолетный выстрел грянул в упор, и конь дона Рамона грохнулся оземь вместе с привязанным всадником. В тот же миг дон Сальватор подскакал к Бернардито и выстрелил в него из пистолета. Пуля попала в саблю, и осколок угодил прямо в левый глаз Бернардито. Полуослепленный и залитый кровью, он все же дернул коня в сторону и помчался по извилистым улицам городской окраины. Близ домика с чьим-то винным погребком он бросил коня и плашмя ударил его саблей по крупу, так что животное понеслось дальше, а сам Бернардито, уже окончательно обессиленный, вбежал во двор и укрылся в темном погребе. Преследователи проскакали мимо, но вскоре увидели коня без наездника и повернули обратно, заглядывая во все двери и чердаки домов. Хозяин погребка наблюдал всю сцену из окна и, едва лишь Бернардито укрылся между бочками, повесил на дверях погреба огромный замок, ключи от которого болтались у него на поясе. Вскоре альгвазилы въехали и во двор к виноделу. Тот покорно позволил осмотреть двор и дом; когда же стражники добрались до подвала, хозяин побожился, что не открывал дверей со вчерашнего дня. Альгвазилы поехали дальше, а хозяин, подождав, пока смолкнет стук копыт, снял замок с дверей подвала и молча удалился в дом. Звали этого человека Пабло Вильяс, и Бернардито понял, что не перевелись еще в Испании великодушные люди. Увидев, что спасенный не торопится покидать свое убежище, Пабло Вильяс в течение дня несколько раз входил в погреб, упорно не замечая длинного клинка, торчавшего из-за бочки; он даже нечаянно позабыл около этой бочки ломоть хлеба, кусок сыра и кувшин с водой. Бернардито обмыл свои раны, утолил голод и жажду и в сумерках выбрался из погребка. Он добрался до соседнего переулка, где знал жилище старухи-мавританки, занимавшейся ворожбой и врачеванием. Эта старуха двадцать дней скрывала кабалеро в своем домике, вылечила его раны, но левый глаз он потерял и с тех пор носил на лице черную повязку вроде этой, что ношу я. Уже на следующий день после заключения в тюрьму дона Рамона весь городок услыхал о страшном преступлении. Люди коррехидора ловко распространили слух, что злодей Рамон де Гарсия похитил и умертвил свою бывшую невесту, синьориту Долорес эль Горра, давшую согласие стать женой гранда Сальватора, и что в этом злодеянии участвовал и брат убитой, Бернардито Луис. Оба они совершили также нападение на городского коррехидора, жестоко его избили, пытались ограбить и убили при этом пятерых подданных короля, доблестных альгвазилов, охранявших мир и покой города. Затем злодеи ночью подкрались к замку дона Сальватора и пытались подбросить труп своей несчастной жертвы под стены замка, дабы подозрение в похищении и убийстве пало на благородного гранда. Не все жители верили этим хитросплетениям, но никто не смел громко высказать свои истинные подозрения. Несчастная мать одна отправилась в Мадрид, дабы поведать королю всю правду и добиться наказания настоящих виновников. За время ее отсутствия суд "скорый и справедливый" приговорил обоих молодых людей к позорной публичной казни через отсечение головы и к лишению всех прав состояния. Бернардито был осужден заочно, объявлен в бегах и вне закона: каждый мог теперь убить его, как бешеную собаку. Приговор был представлен его королевскому величеству, когда синьора Эстрелла прибыла в Мадрид. Матери Бернардито все же удалось получить аудиенцию; король повелел отсрочить исполнение приговора и послал в городок главного прокурора для вторичного расследования всего дела. Важным свидетелем в пользу обоих друзей должен был явиться их третий спутник, Хуанито Прентос. Тогда дон Сальватор вместе с коррехидором подкупили презренного Хуанито, и тот подло подтвердил перед королевским прокурором, будто злодеяние совершено Рамоном и Бернардито. В бумаге, представленной королю, Хуанито Прентос прямо показал, что ненависть обоих кабалеро была сильнее всех других чувств, и злодеи предпочли увидеть Долорес мертвой, нежели женою своего врага. Король после доклада прокурора утвердил приговор, и честный Рамон де Гарсия был четвертован и обезглавлен на городской площади. С балкона смотрел на казнь дон Сальватор. Рядом с ним стоял коррехидор. Последними словами дона Рамона были: "Я умираю невинным. Вон злодей!" -- и он указал рукою на балкон. В толпе начался ропот, ибо народ ненавидел обоих, но палачи уже потащили дона Рамона к плахе, и через несколько минут голова казненного, вздетая на пику, поднялась над толпой. На том же помосте палачи обезглавили соломенное чучело, на котором висела дощечка с надписью: "Бернардито Луис эль Горра", а за поимку живого Бернардито король назначил награду. Однако уничтожением опасных ему молодых людей дон Сальватор не ограничился. Он добился еще, чтобы самый дом родителей Бернардито был сожжен и разрушен до основания, а старую мать, донью Эстреллу, заключили в тюремную крепость. Полгода держали ее там заложницей, а затем, по всемилостивейшему повелению короля, донья Эстрелла была выслана из Испании. Она добралась до Венеции и там прожила много лет в доме одного вельможи, графа Паоло д'Эльяно, которого, верно, тронула ее печальная повесть. В этом доме потом и отыскал ее Бернардито... С тех пор он часто перевозил свою мать с места на место и оставил наконец в Греции. Тут он с ней и расстался, должно быть уж навсегда... -- Ладно, дядя, лучше рассказывай дальше про самого Бернардито. Теперь он станет Одноглазым Дьяволом, правда? -- Да, сынок, тогда-то Бернардито и превратился в Одноглазого Дьявола. Слушай, как это произошло. ...Залечив свои раны и покидая домик мавританки, Бернардито не сбрил отросшей за месяц бороды, нацепил черную повязку, закрывшую половину лица, надел нищенское платье, подпоясался веревкой и взял в руки грубую суковатую палку. Но внутри этой палки был острый толедский клинок, а за пазухой у нищего лежал заряженный пистолет. От старой мавритан