тумане.
     Монах  не  изменил  избранного  направления и долго  шагал по  мрачной,
безлюдной  Чарджент-стрит, ощупывая под  сутаной  кожаную сумку. Он дошел до
унылых корпусов Дома общественного призрения  и  постучал в  дверь  бокового
флигеля. Сердитый прислужник открыл дверь и грубо спросил: "Чего надо?", но,
узнав гостя в лицо, стал приветливее.
     --  А,  святой  отец,  --  сказал  он  благожелательно,  --  сироты вас
заждались. Пожалуйте.
     Обойдя  дортуары  приюта, добрый пастырь успел  побеседовать со многими
старшими воспитанниками,  поиграть с  маленькими  и  раздать  целый  мешочек
лакомств тем и другим.
     Молва  широко  разносила  по  всему  Бультону  эти  пастырские  подвиги
милосердия. Приютское  начальство из тщеславия  охотно поддерживало слухи  о
"нашем святом", ибо  эти  слухи  поднимали репутацию  сиротского  дома,  чьи
питомцы выглядели бледнее и болезненнее костяных фигур католической капеллы.
     Исполнив  свои   христианские   обязанности,   патер   изъявил  желание
отдохнуть.  Одна из дам-патронесс,  супруга бультонского  педагога,  госпожа
Чейзвик, пригласила патера наверх, где он смиренно уселся в уютной приемной.
Монах извлек из-под полы желтую кожаную сумку, вытащил из нее наспех сунутую
туда  записку  и  прочел  несколько  карандашных  строк,  бегло  начертанных
по-итальянски:

     "За мной следят.  Прежний  способ  передачи опасен.  Будьте  с ответным
письмом на второй скамейке справа  от входа в Ольдпорт-сквер  в 10 вечера. В
письме подтвердите  получение двух  с половиной тысяч скуди. Обменять  их на
английские бумаги я не успел. Покидаю Бультон немедленно.
     Брат Л.Г."

     Приоткрыв сумку, монах ощупал тугую вачку  казначейских билетов и белый
пакет с тремя печатями,  хранящими оттиск крошечной саламандры;  точно такой
же символ украшал печатку его собственного перстня.
     Часы в приемной показывали двадцать одну минуту девятого. Когда  миссис
Чейзвик снова появилась в  приемной с чашкой душистого  чая, патер извлек из
кармана небольшой сверток, -- аскетически перевязанный шпагатом.
     --  Досточтимая  леди,  --  сказал  он  своим  проникновенным,  грудным
голосом, -- мои прихожане снова  возрадовали  небеса  посильными  щедротами.
Горе этих малюток наполняет  мою душу  скорбью, и  я прошу вас, высокочтимая
леди, принять взнос моих добрых прихожан на приютские расходы. Здесь, в этом
свертке, шестнадцать фунтов,  девять шиллингов и  одиннадцать пенсов -- все,
что  собралось  в кружке  за  истекшую неделю  благодаря щедротам паствы.  А
теперь  прошу вас,  досточтимая леди,  оставить  меня  на  короткое время  в
одиночестве,  дабы с  глазу  на  глаз  с богом  я  мог  вознести  молитву  о
ниспослании благодати сему дому...
     Миссис Чейзвик, принимая деньги, уронила  две слезы умиления. Сбежав по
обеим сторонам ее острого носа, эти капли оросили дар святого отца.
     Когда  растроганная  дама-патронесса удалилась,  отец  Бенедикт взрезал
пакет тонким стилетом и прочел письмо патера Фульвио ди Граччиолани.
     Морща и потирая  лоб,  патер  глядел, как  письмо и  конверт с печатями
истлели  на  угольях  камина. Затем  он уселся  за стол,  обрезал  ножницами
кончики двух гусиных перьев,  придвинул  сургуч, песочницу, склянку чернил и
написал  письмо.  Разогрев  сургуч  на пламени  свечи,  он  запечатал  пакет
перстнем  с  агатовой  печаткой, сунул письмо в желтую сумку,  извлек из нее
пачку  ассигнаций  и  порознь  спрятал  деньги  и  сумку с  письмом в  своих
широчайших карманах.
     Старуха   в   черной  накидке   и   длинном  салопе   уныло  плелась  к
Ольдпорт-скверу,  позади темного  фасада бультонского  собора  с  его  двумя
остроконечными  башнями. Пустынный  сквер  озаряли  по углам четыре  фонаря.
Констебль  медленно  прохаживался  по  площади  и   скверу,  с  неодобрением
посматривая  на  поздних  прохожих.  Бедная  старуха, по-видимому, проделала
долгий путь пешком, ибо она со  вздохом опустилась  на скамью, вторую справа
от входа, и горестно перевела дух.
     С высоты соборных башен раздалось  десять ударов колокола, и на дорожке
сквера  показалась  фигура  католического  монаха в черной сутане. Констебль
равнодушно наблюдал, как монах, минуя скамью со старухой, окинул взглядом ее
сгорбленные  горем  и  годами  плечи. Монах  участливо покачал головой:  вид
чужого страдания, очевидно, никогда не оставлял его равнодушным.
     Констебль,  пересекая сквер,  уже отдалялся, и  до ушей  его не донесся
почти беззвучный шелест слов, произнесенный монахом:
     -- In nomini Jesu! [<i>"Во имя Иисуса!" (лат.)</i>]
     -- Amen! [<i>"Аминь!" (лат.)</i>] -- дохнуло в ответ.
     Старуха еще ниже склонила лицо и прижала  к глазам платок. Монах увидел
клок  седых волос, выбившихся из-под темной  накидки,  и синеватое пятно над
левой бровью -- след от старого ожога...
     -- Дочь  моя, -- произнес монах громче,  и ноты  христианского  участия
звучали в мелодичном, грудном  голосе, --  возьми этот небольшой кошелек.  В
нем содержится  немного,  но, быть может,  эти  гроши  помогут  тебе в твоей
горькой нужде. Всегда обращайся к господу в часы скорби и отчаяния.
     Старуха соскользнула со скамьи на колени и облобызала руку  монаха. Тот
вручил ей желтую  сумку,  участливо погладил  ее плечи, помог занять прежнее
место на  скамье,  вздохнул и  пошел дальше своей дорогой, оставив женщину в
сквере. Когда патер прошел мимо  констебля, издали смотревшего на эту сцену,
и взглянул ему прямо в лицо своим приветливым взором, полицейский поклонился
священнослужителю и пробормотал растроганно.
     --  Хоть вы, не во гнев будь сказано, и папист, но сделали доброе дело,
сэр. От этого можно даже прослезиться.
     Оглянувшись  на   старуху,  констебль  подивился  той  прыти,  с  какой
обрадованная  женщина,  прижимая  к груди  неожиданный  подарок, вскочила со
скамейки, пересекла площадь и скрылась за углом собора.

     В  одиннадцатом  часу  вечера,  когда юридическая  контора на Гарденрод
оградилась  от  внешнего  мира запорами,  оконными ставнями  и непроницаемым
мраком, в задней комнате  дома отдыхали за шахматами  Рангор Маджарами и его
старый слуга. В тот момент, когда молодой юрист объявил шах, кто-то постучал
в  закрытый  ставень.  Игроки переглянулись. Слуга  накинул кафтан,  обшитый
кожаными валиками вместо галуна, и направился к заднему крылечку.
     -- Кто здесь? -- спросил слуга.
     Раздраженный голос ответил.
     --  Подмастерье  портного  Мейсона. Хозяин  просит  уплатить  ваш  долг
сегодня, ибо завтра утром он должен внести налоги.
     -- Капитан,  это, кажется,  голос  Джорджа Бингля, -- прошептал  мистер
Маджарами на ухо своему слуге.
     Дверь  приоткрылась, и темная фигура,  отдуваясь и кашляя, поднялась на
ступеньки крыльца.
     -- Вы напрасно беспокоите  господ в такой поздний час, -- громко сказал
слуга  в  темноту.  --  Молодые  господа   отдыхают.  Мейсон  мог   бы  быть
повежливее...
     Когда дверь заднего  крыльца вновь  оказалась  запертой на все  замки и
засовы, составлявшие гордость фрау Таубе, вошедший шепотом спросил у слуги:
     -- Есть у вас посторонние на борту, капитан?
     Слуга поднес свечу к лицу гостя, а затем с силой потряс его руку.
     -- Дома один Реджинальд. Какими судьбами, Джордж? Что нового ты  привез
из Италии?
     -- Важные новости, капитан  Бернардито. Но в распоряжении у меня только
полтора часа. В полночь я должен быть на борту "Короля Улафа".
     Через пятнадцать минут Бернардито Луис  и Реджинальд Мюррей знали  все,
что за  последние  недели произошло в  Ливорно, Марселе и  Бультоне, а также
прочли  копию  инструкции, присланной  из  Венеции  патеру Бенедикту.  Затем
Джордж извлек из желтой сумки пакет, опечатанный перстнем патера.
     --  Черт  меня побери,  если  мои ученики  не превзошли своего учителя!
Сегодня вы совершили нечто бесподобное, мой дорогой  Джордж. Провести за нос
отцов-иезуитов!  Мне  еще  в  жизни  не  случалось  делать  этого!..  Теперь
посмотрим,  что же пишет патер Бенедикт своему главе, его преподобию Фульвио
ди Граччиолани. Давай-ка пакет! Церемониться с ним уже нет нужды!
     Бернардито вскрыл кинжалом обертку письма и  начал  читать  итальянский
текст послания вслух:

     "Святой отец!  Ваши  указания получены.  Моя  духовная  дочь  находится
сейчас  в  лондонском  пансионате.  Ее  последняя  исповедь  обогатила   нас
важнейшими подробностями. Открывшаяся недавно в Бультоне юридическая контора
"Абрагамс и Маджарами" -- обман. Это логово противников Джакомо, тех же, что
осуществили взрыв. Мнимый Лео Ноэль-Абрагамс признался моей духовной дочери,
что он --  спасшийся с необитаемого острова  сын Джакомо,  Чарльз.  Во время
недавних  событий он именовался Алонзо де Лас Падос. Лицо,  выдающее себя за
его компаньона,  -- тоже участник мнимой "лондонской  комиссии", выступавший
под  именем  Теодора  де   Кресси.  Кто  он  таков,   мне   еще  не  удалось
установить..."

     Лицо  Бернардито сделалось страшным.  Бумага чуть не  вывалилась из его
рук,  и  отборные проклятия  посыпались,  как  дробь  из  вспоротого  мешка.
Слушателям  казалось,  что потолок чернеет  на  глазах  и стены  уже  готовы
рухнуть.  Наконец,  перебрав  всех  небожителей,  угодников,  праведников  и
святых, все  живое на суше, в воде  и  в воздухе, сочетав из зверей,  рыб  и
пресмыкающихся  самые  чудовищные  гибриды,  капитан набрал  воздуху,  чтобы
нанизать прекрасную половину рода человеческого на острие земной оси и затем
повергнуть этот титанический вертел в океан кипящей смолы. Мгновенной паузой
удачно воспользовался Реджинальд Мюррей.
     -- Читайте уж до конца, капитан, -- произнес он очень мягко и при  этом
покраснел до корней волос.
     --  Тогда  замолчите,  щенки!  --  свирепо рявкнул Бернардито,  хотя  в
наступившем молчании уже не раздавалось ни звука. -- Полушки я не дам теперь
за то, что мы  выберемся  отсюда! Будь прокляты бабьи  языки! Я зашил  бы ей
рот,  этой  девчонке! Она  утопила нас,  как щенят в  проруби! Каррамба!  --
Капитан перевел дух и снова поднес бумагу к единственному глазу.

     "...еще не удалось  установить. Джакомо -- на пути  в  Италию. Пока эти
подробности от него скрыты. Он  наметил  по возвращении из Италии  совершить
поход  на  необитаемый  остров.  Экспедиция  будет   насчитывать  пять-шесть
кораблей.
     Ваше поручение  об устранении наследницы я полагаю необходимым сочетать
с  устранением упомянутых "калькуттских юристов".  Разумеется, одними своими
силами  я  не в состоянии исполнить эту важнейшую  задачу  и  посему  принял
следующий  план действий:  я окажу  содействие бегству  наследницы  с обоими
синьорами и наведу Джакомо на их след, распалив его гнев, с тем чтобы он сам
одним ударом покончил  с беглецами. При этом будет нетрудно принять в случае
необходимости  дополнительные  меры.  Благословите   на  сей  подвиг  вашего
смиренного слугу, недостойного раба божия Б.М."

     Часы уже показывали начало двенадцатого. Каждая  минута была  на счету.
Но капитан набил трубку, раскурил ее и окутался облаками, как вершина горы.
     -- Где Чарльз? -- шепотом спросил Джордж Бингль у младшего товарища.
     -- У Мортона. Выцарапывает копию его рукописи. Бернардито метнул из-под
бровей молнию.  Собеседники потупились и  замолчали. Минут пять  протекло  в
полной тишине. Бернардито взмахнул трубкой.
     --  Есть решение!  -- сказал он.  --  Пойдем снова на большой риск,  но
поставим все на  свои  места. Джордж,  вам придется отправить  в  Марсель, к
Антони  и  Томми, вашего "слугу"  Дика  Милльса.  Пусть они втроем поедут  в
Венецию, добьются  тайной встречи с  доктором  Буотти и  откроют ему  все до
конца. Поручи им от моего имени оберегать старого графа Паоло.
     -- А что вы поручаете мне, капитан Бернардито?
     --  Вам, Джорджи,  предстоит переплыть  Атлантический океан. В  Кале вы
найдете подходящее судно.  Отправляйтесь  в Филадельфию и разыщите там вдову
Мюррея,  миссис  Эмили.  Она  должна вернуться  в  Европу  вместе с вами, вы
послужите  для  нее  провожатым.  И пусть приезжает с дочерью.  Я  пошлю  ей
дополнительное письмо отсюда. Теперь простимся, Джордж. Привет Дику Милльсу.
Вам обоим нужно поскорее покинуть английскую почву.
     ...В первом часу ночи бриг "Король Улаф" поднял паруса. Минут за десять
перед отплытием он принял на борт флорентийского купца Микеля Альбанти и его
слугу. Лакей  в гостинице "Белый  медведь"  нашел на столе плату за номер, а
под  столом --  несколько дорожных предметов, оставленных  постояльцами.  Он
подивился,  обнаружив  среди  этого  брошенного  хлама  длиннополое  женское
платье,  черную  накидку и  старомодный салоп,  какие обычно носят почтенные
особы, утратившие интерес к обновкам и модам не менее четверти века назад...

     В последних числах июля 1790 года из порта Филадельфия вышел в плавание
американский четырехмачтовый коммерческий корабль "Каролина". Он держал курс
на восток, к берегам Великобритании.
     Две   каюты   в  кормовой   части  "Каролины"  были  заняты  английским
джентльменом средних лет, который путешествовал вместе с очаровательной юной
леди, по-видимому, в качестве ее опекуна. Спутница его выделялась среди всех
пассажиров легкостью и грацией движений, но  было заметно,  что  она  еще не
совсем освоилась с модными  туалетами, кружевами и оборками.  Очаровательная
девушка находилась под  неусыпным  попечением старенькой негритянки, тетушки
Полли.  Это  была  хлопотливая,  добродушная,  весьма  разговорчивая  особа,
неизменно впадавшая в  панику  от каждого всплеска за  бортом или содрогания
корабельного корпуса.
     Океанские волны,  длинные,  с  широкими  ложбинами,  похожими на горные
впадины,  катились  за  кораблем, словно  пытались догнать его. Уже  отстали
белые  чайки, провожавшие "Каролину" от самого  Американского  материка... А
над старыми пристанями Европы, по ту сторону океана, реяли другие стаи чаек,
поджидая судно издалека.
     Навстречу кораблю вставало  солнце. Ветры чередовались с затишьем.  Над
тугими  полотнищами  парусов  загорались  и гасли созвездия, плыли, словно в
раздумье,  медлительные  тучи;  мгла и  туман  сменялись  прозрачной  синью.
Изредка  на   краю  этой  неподвижной,  вечно  изменчивой  пустыни  возникал
встречный корабль. Его встречали  и провожали  взглядом. Паруса чужого судна
исчезали, и тогда снова оставались вокруг только размашистые гривы волн.
     В пути Дженни Мюррей позировала Джорджу для большого поясного портрета.
Он писал  ее в легком платье, на фоне парусов и утреннего  морского пейзажа.
Портрет был почти закончен. Натура уже не нужна была мастеру. Художник вынес
мольберт и установил его на палубе, под окнами своей каюты, чтобы поработать
над фоном картины.
     -- О Джорджи, вы перенесли меня в необыкновенное царство!
     Из  полупрозрачной  золотистой  дымки  фона  выступали башни  и  дворцы
сказочного города.  Пронизанные  солнечным светом, вздымались фантастические
кроны деревьев,  голубели заливы  с пятнами парусов, угадывались поля цветов
на  горных склонах,  реяли стаи белых птиц.  И  на этом золотисто-синем фоне
нежно  выступал  образ  юной  девушки,  живой  и   в  то  же  время  глубоко
символический.  Зримо  ощущалось движение  корабля, который нес ее к берегам
сказочной страны. Платье девушки трепетало на морском ветру; взгляд ее летел
вперед, к приближающимся светлым берегам.
     -- Скажите, Джорджи, разве  есть  где-нибудь на свете такой  счастливый
край?
     --  Это Город Солнца, -- очень серьезно  ответил Джордж, --  и если его
еще нет,  то нужно  непременно  помочь людям создать его. Создали же древние
свой акрополь на голой, безводной и бесплодной скале. И это сделали рабы под
беспощадными бичами, жалкие рабы с колодками на ногах. А Город Солнца должен
быть заложен и воздвигнут  руками  свободных  творцов, руками людей, которые
добровольно объединятся в братскую общину.
     -- Вы верите, что это возможно, Джорджи?
     -- Я живу ради того, чтобы сделать это возможным!
     -- Джорджи, милый, боюсь, что  мечта увидеть людей счастливыми навсегда
обречена  остаться  только  мечтою.  Мой  отец тоже мечтал о  Городе Голубой
Долины. Он вложил  в  него всю  душу,  отдал ему все свои  силы, но... очень
редко испытывал радость. Под конец мы даже покинули  созданный им город, ибо
он стал таким же  царством несправедливости  и  жестокости, как любой другой
молодой  город  Америки. Где  же,  в какой  части  света,  в какой стране вы
надеетесь осуществить свою мечту?
     -- Мисс Дженни, не знаю, выпадет ли мне радость полностью воплотить мою
мечту;  не  знаю, увижу  ли я Город Солнца окончательно  завершенным, но  он
будет  заложен!   Пройдет,  быть  может,   много  времени,  но   этот  город
справедливости  и свободы  возникнет! И это  не в легендарной  Утопии, не  в
стране мечты...
     -- Где же, Джорджи?
     -- В далеком Индийском океане, на Солнечном острове.

     Десять просторных книжних  залов Мраморного палаццо, некогда  служивших
графу  д'Эльяно  для торжественных  приемов  и празднеств,  были  превращены
синьором Буотти  в дворцовый  музей. Картины,  статуи, гравюры,  драгоценные
изделия средневековых оружейников, ковры, фарфор,  коллекции  камей и эмалей
--  все эти сокровища, извлеченные  из подвалов  и  тайников палаццо,  стали
доступными  обозрению знатоков и любителей искусства. Редкий  путешественник
уезжал из Венеции,  не осмотрев нижнюю  анфиладу  залов  Мраморного палаццо.
Посетителей-знатоков  встречал  сам  хранитель  собрания  доктор  Буотти,  а
студентов,  праздношатающихся туристов и зевак-земляков  провожал по  десяти
залам старый Джиованни Полеста.
     ...Два  гостя, назвавшие свои английские  фамилии, показались служителю
достойными  особого  внимания.  Старик пожалел, что синьор Буотти  покинул с
вечера дворец,  обязав  своего слугу и помощника  никому не  сообщать о  его
отсутствии. Джиованни уже  начал  перед важными  посетителями  свое  обычное
предисловие,  что дворец, собственно, является  частным  жилищем,  как вдруг
тишина  нарушилась: по ступеням парадной лестницы пробежал слуга в бархатном
камзоле.  На ходу он торопливо  сказал  что-то Джиованни,  а  затем на верху
лестницы появился высокий седовласый старик.
     Полеста  метнул на посетителей молниеносный предостерегающий взгляд и с
возгласом: "Эччеленца!" --  кинулся  навстречу седовласому  господину, чтобы
успеть поправить отогнувшийся край  ковра, куда старик должен  был  ступить,
сойдя с лестницы. Следом  за старым синьором  спустился  по лестнице высокий
монах в черной шелковой сутане.
     Величественный старик взглянул на  обоих  туристов, стоявших у запертых
дверей  зала,  ответил  на  молчаливый  поклон  гостей  и приветливо  сказал
по-французски:
     --  Я вижу, что вы приезжие и намереваетесь осмотреть мой дом. Если  вы
любите искусство, то среди  всевозможной пачкотни вы найдете в этих комнатах
две-три сносные картины.
     Тем временем  слуга  в  бархатном  камзоле вышел  на  улицу  и окликнул
гондольера, дремавшего на носу большой черной гондолы, которую он машинально
удерживал багром за  бронзовое кольцо, вделанное  в гранитную стенку канала.
Гондольер перебрался на  корму и схватил  весло, а  слуга приподнял балдахин
над низкой кабиной гондолы.
     Старший  из гостей,  так  неожиданно  встретивших  в  вестибюле  самого
владельца  палаццо, учтиво  поклонился  и,  слегка  грассируя,  заговорил на
чистом итальянском языке:
     -- Еще в Англии я слышал  о восхитительном собрании предметов искусства
в Мраморном дворце графов д'Эльяно и счастлив видеть ваше сиятельство лично.
Позвольте представиться: английский моряк Фредрик Райленд.
     --  Сэр  Фредрик Райленд? Лорд  Ченсфильд? Адмирал  флота?  --  спросил
изумленный  синьор. -- Милорд, ваше  блестящее  знание  моего родного  языка
делает беседу с вами еще более отрадной. Я непременно отложил  бы сейчас мой
отъезд, если бы не срочный вызов к дожу. Умоляю вас оказать честь моему дому
повторным визитом. Простите мне прямой вопрос: где вы  изволили остановиться
в нашем городе, лорд Ченсфильд?
     -- В венецианской лагуне, ваше сиятельство.
     -- Вы прибыли на корабле? Долго ли он останется в наших водах?
     -- Это моя собственная убогая ладья, граф.
     --  Уж не британская  ли яхта "Южный Крест",  что привела в  восхищение
всех наших знатоков мореплавания?
     -- Да, синьор, таково название моего суденышка.
     -- О  боже!  Вы заставляете  меня мучительно краснеть за  этот прием  в
вестибюле у запертых дверей! Умоляю вас,  дорогой лорд,  распоряжайтесь этим
домом, как своим собственным. Отец Фульвио, я прошу вас остаться с милордом.
Прошу  вас, отец  Фульвио,  задержите милорда  хотя бы до моего возвращения.
Увы, я уже рискую опоздать!
     С   этими  словами   старый   вельможа  сердечно   пожал  сухие  пальцы
лорда-адмирала и в сопровождении верного слуги уселся в гондолу.
     --  Отроду  не видал более  обязательного  джентльмена! --  пробормотал
рыжеусый спутник лорда-адмирала.
     Его преподобие Фульвио ди Граччиолани, мягко овладев рукою гостя, повел
его по  анфиладе парадных залов. Заканчивая осмотр, милорд остановился перед
портретом покойной графини Беатрисы. Британский гость пристально взглянул на
ее  сверкающие  плечи, на черные глаза,  полные жизни  и ума,  отвернулся  с
безразличным видом и вслед за патером проследовал своей хромающей походкой к
выходу  из  парадных залов. Отец Фульвио  увлек милорда  в  один  из  покоев
второго  этажа.  У  накрытого стола  уже  хлопотал молодой проворный  слуга.
Усадив гостя за стол,  иезуит незаметно снял с указательного пальца перстень
с агатовой  печаткой. Уверенным движением  длинных белых пальцев он отвернул
камень и нащупал под ним крошечный тайничок...
     Слуга  сервировал вина  и  стаканы.  Два одинаковых  резных  бокала  из
больших  цельных кусков  горного хрусталя  привели гостя в восхищение.  Граф
Ченсфильд поднял один  из них и  подержал  его  против света. Искусный  узор
стоил венецианскому гранильщику долгого,  кропотливого труда! Патер Фульвио,
не сводя с лица гостя  пристального взгляда, молниеносным движением наклонил
над вторым бокалом перстень; из него выпала прозрачная крупица.
     Струя  столетнего  вина,  душистая и  густая,  наполнила оба сосуда  до
краев.
     --  Лафкадио, -- сказал патер слуге, -- отодвиньте  этот поднос.  Пусть
вино немного отстоится и осадок опустится  на дно. Нас еще не было на свете,
милорд, -- добавил он мечтательно, --  когда трудолюбивый виноградарь собрал
сей благовонный сок и укрыл бочонок в глубоком  подвале... Сбор 1699 года! Я
прошу  вас, синьор, осушить  бокал и принять его в дар на память о посещении
нашего дома.
     Гость поклонился:
     -- Мне приходится сожалеть, святой отец, что обязанности уже зовут меня
назад... С  большой  охотой я провел  бы еще месяц на Средиземном  море, но,
увы, во Франции якобинцы грозят трону новыми потрясениями. Фландрия охвачена
бунтом,  и  над отечеством  моим  сгущаются  тучи.  Английскому  воину  пора
вернуться к своему боевому коню! Нынче я покидаю Венецию.
     --  Но  просьба  графа, синьор? Он не  простит  мне  поспешного отъезда
вашего  лордства!  Он,  несомненно,  пожелает  сам показать вам свой  дом  и
собрание.
     -- Я посредственный знаток искусства. Из  всего собрания мне запомнился
только портрет графини д'Эльяно.
     -- Вам известна ее судьба, синьор? -- спросил иезуит вкрадчиво.
     -- Я слышал о ней. Она была убита артисткой Франческой Молла. Но смерть
графини была не единственной жертвой...
     -- Кого вы еще изволите иметь в виду, синьор?
     -- Гибель сына  артистки  Молла, синьора  Джакомо, презренного  пирата,
который бесславно пал в морском сражении, можно сказать, на моих глазах. Его
историю я слышал... Вероятно,  граф  д'Эльяно никогда не вспоминает о  своем
несчастном отпрыске?
     -- Нет, граф долго разыскивал Джакомо Молла.
     Вот как? Известна ли ему плачевная участь сына?
     --  Мы... скрываем от него истинную  судьбу Джакомо Молла, дабы уберечь
сердце графа от потрясения.
     Монах взял с подноса свой  бокал и,  заглядывая гостю в глаза, подвинул
ему второй бокал. Голос его был ровен, в нем звучала грусть.
     --  Но граф Паоло  еще не потерял  надежды отыскать  потомков погибшего
синьора Джакомо; их ожидало бы огромное наследство...
     У лорда Ченсфильда зажегся в глазах дьявольский зеленый огонь.
     --  Ручаюсь вам,  святой отец,  что вы  нигде  в  мире  не  сыщете этих
потомков!  Джакомо Молла унес в свою могилу память о сиротском  приюте, куда
граф д'Эльяно без колебаний  позволил поместить  этого  ребенка.  Дальнейшая
судьба Джакомо  Молла  после  этих трех злополучных лет была  бурной,  но он
создал ее сам, без отцовской помощи. Золото, машины, рабы  -- вот его  вера,
любовь и  утешение! Графа д'Эльяно постигла  кара -- он  умрет  бездетным. Я
понимаю тяжесть  этой участи, ибо сам  лишился  единственного сына,  Чарльза
Райленда... Сходство наших судеб, моей и графа д'Эльяно, давно занимало  мои
мысли, и я рад, что встретился  лицом к лицу с таким же злополучным одиноким
стариком, как я...
     --  Не  судите,  да  не  судимы  будете!  -- Слова графского  духовника
прозвучали торжественно и веско. Свой бокал он снова поставил на поднос.
     Зеленый  блеск  в глазах  милорда  стал  похожим  на  мерцание  зрачков
раненого  леопарда.  Медленно,  глядя  прямо  в  глаза  иезуиту,  он  сказал
отчеканивая слова:
     --  Граф д'Эльяно  навеки потерял право  называть Джакомо своим  сыном.
Синьор Паоло  не оставит  потомков:  это приговор  мстящей  судьбы!  Аней!..
Однако,  святой  отец,  меня давно  привлекает это чудесное  вино!  Кажется,
осадок уже осел. За ваше здоровье и за продление дней нашего очаровательного
хозяина!
     Граф Ченсфильд  протянул руку  к бокалу и уже притронулся к его граням,
как вдруг лицо патера Фульвио ди Граччиолани приняло озабоченное выражение:
     --  Мой  дорогой  гость,  пока  мы  беседовали,  в  ваш  бокал  угодила
соринка...  Лафкадио,  наполните  другой  бокал синьору,  а  этот сполосните
хорошенько: милорд окажет нам честь принять его в память нынешней встречи!
     Доктор Томазо Буотти, потрясенный до  ошеломления и еще  неспособный до
конца  осознать  все  услышанное,  беспомощно  переводил  взгляд   с  одного
собеседника  на  другого и молчал. Доктор  Буотти  провел  бессонную ночь  в
обществе трех молодых  синьоров. Встреча  происходила в частном венецианском
доме, избранном синьорами в качестве штаб-квартиры.
     Антони  Ченни  распахнул  окно. Табачный  дым устремился  из  комнаты в
синеву июльского утра.
     --  Итак,  наше  повествование  окончено, синьор Буотти.  Мы  не  могли
посвятить  вас раньше в  эти подробности, ибо до сего времени нам не хватало
доказательств. Теперь перед вами документы: вот письмо Фернандо Диаса к леди
Райленд, вот копия  записки патера Фульвио к  его бультонскому  агенту, отцу
Бенедикту  Морсини, и вот, наконец, подлинный ответ  отца  Бенедикта  своему
духовному главе... Корабль преступного Джакомо Грелли, как вы знаете, сейчас
находится в водах  венецианской  лагуны,  и,  вероятно, злодей навестит  дом
своего отца.  Его намерений  по отношению к старому графу мы пока в точности
не знаем, это скоро  выяснится.  Родной сын Джакомо, Чарльз  Райленд, сейчас
находится в  Бультоне  и  готовится  к  последней  схватке  с  ченсфильдским
извергом  и  тамошним крестовым  пауком в  сутане.  Рука  возмездия настигла
Гринелли близ Марселя. Этот иезуит Луиджи  в каюте "Эльмионы" убил  нанятого
вами  сыщика  Кремпфлоу.  Ваши деньги,  отданные Кремпфлоу,  пошли на  благо
очковой змее, патеру Бенедикту, который, несомненно, отравил мою  несчастную
мать, Анжелику Ченни, а сейчас готовится умертвить Изабеллу Райленд. Мы ждем
вашего решения, синьор Буотти!
     Томас Бингль взглянул на часы.
     --  Друзья, уже десять часов! Третий день  яхта Грелли  стоит в лагуне.
Его визит  в Венецию  не может быть  случайным. Один из нас должен взять под
наблюдение корабль, а затем  лететь в Англию, к старику, чтобы известить его
о  событиях. Итак,  доктор,  удалось  ли  нам  убедить вас?  Согласны ли  вы
действовать по нашему плану?
     -- Синьоры, все мои силы -- к вашим услугам!
     --  Доктор Томазо,  в  таком случае  нужно оставить здесь,  в Мраморном
палаццо,  синьора Антони  Ченни  под  видом  нового  служителя музея,  чтобы
наблюдать  за  иезуитами,  а вам --  без  промедления отправиться в  Лондон.
Генерал Хауэрстон должен отнестись к вам с доверием.
     -- Я готов к отъезду хоть нынче, друзья мои!

     Генерал  Хауэрстон,  начальник  тайной военной  канцелярии, принимал  в
своем лондонском  кабинете гостя из  Италии.  Беседа уже близилась  к концу.
Генерал сидел  в  кресле  с невозмутимым  лицом,  подносил время  от времени
сигару к губам и озабоченно следил за тем, чтобы с кончика длинной гаваны не
упал пепел.  Доктор Томазо  Буотти  не  мог прочесть  по  лицу  англичанина,
серьезно ли он относится к услышанному.
     Наконец пепел сигары обвалился на бумаги, разложенные перед генералом.
     ...Благодарю  вас   за  эти   необычайные   сведения,  доктор,   однако
представленные вами документы,  равно как и изложенные вами факты,  требуют,
согласитесь сами, тщательной проверки.
     --  Но те смелые люди, решившие разоблачить злодея, нуждаются  в  вашей
поддержке, генерал.  Они подвергают  себя  смертельному риску во имя  защиты
своих  справедливых  прав.  Целая цепь  тайных  злодеяний тянется к мрачному
замку этого  Цезаря Борджиа наших дней: банкир Сэмюэль Ленди, адвокат Ричард
Томпсон,  сэр  Генри  Блентхилл,  граф Эльсвик,  не  говоря уже  о  кровавой
трагедии в Голубой долине и о жертвах Терпин-бриджа. Мои друзья осуществляют
смелый  план разоблачения преступного самозванца, но без  поддержки властей,
хотя бы тайной, им невозможно будет восстановить попранную справедливость. С
этой целью я и доставил вам все нужные документальные доказательства.
     Генерал стряхнул пепел с бумаг и вновь перебрал их одну за другой.
     -- Ну-с, посмотрим, чем мы располагаем!.. Письмо пирата Фернандо  Диаса
--  он же  Роджерс,  Ханслоу  и  Поттер, --  адресованное леди Райленд;  это
подлинник...  Копия  записки  Мери Уэнт  ее  отцу... Копия письма Фульвио ди
Граччиолани патеру Бенедикту... Подлинник ответа патера Бенедикта... Записка
с подписью  "Ч", скопированная  Бинглем...  адресовано  капитану Бернсу. Две
копии художественных миниатюр: Джакомо Молла  с  матерью --  датировано 1743
годом, и виконт Ченсфильд с сыном Чарльзом -- датировано 1772 годом. Портрет
сэра  Фредрика  Джонатана  Райленда, исполненный в Калькутте  и датированный
1767  годом...  Портрет  американского  сенатора  мистера  Альфреда  Мюррея,
исполненный в Филадельфии в 1787 году, за два года до его  смерти... Портрет
Томаса Мортона... Портрет мисс Эмили Гарди...  Гм! Синьор Буотти, говорю вам
откровенно  все  это не лишено... как  бы  сказать...  загадочности,  но еще
далеко не  достаточно, чтобы  доказать присвоение пиратом  Грелли  титула  и
имущества сэра Райленда!
     --  О,  господин генерал,  -- воскликнул доктор  Буотти, --  мои смелые
друзья  немало  потрудились  над  тем,  чтобы  неопровержимо  доказать  свою
правоту! Все подготовлено таким  образом, чтобы вы могли  схватить  за  руку
убийцу  и  его тайных  сообщников  прямо на  месте нового  покушения.  Чтобы
убедить вас  поддержать  смелый  замысел капитана  Луиса, мы не ограничились
только  вышеперечисленными документами. У нас есть еще один веский аргумент:
из Калькутты нами  приглашен престарелый индусский юрист Мохандас Маджарами.
Позвольте заметить, что  он никогда не видел  обоих портретов сэра Райленда,
которые  лежат  перед вами.  Мистер  Маджарами  ожидает  в гостинице  вашего
приглашения. Угодно ли вам послать за ним?
     Генерал  вызвал  своего  помощника,  майора  Бредда,  и  представил ему
итальянского богослова.
     --  Господин  майор,  потрудитесь  послать   мой  экипаж  за   мистером
Маджарами, по адресу Темпль, гостиница "Золотой сокол".
     В   ожидании   этого  свидетеля  генерал   внимательно  перечитал   все
представленные ему  документы. При этом  он все более  сосредоточенно  жевал
потухшую сигару и  морщил лоб. Синьор Буотти провел довольно томительный час
в созерцании стен и потолка генеральского служебного кабинета. Наконец майор
Бредд  доложил,  что  мистер  Маджарами,  калькуттский  юрист,  находится  в
приемной.
     -- Просите, -- приказал Хауэрстон.
     В  кабинет вошел  высокий, худой  старик  в  головном уборе, похожем на
митру,  и в  длиннополом  одеянии, напоминающем  рясу  священнослужителя. Он
скрестил  руки  на груди и  низко  поклонился  британскому офицеру.  Генерал
назвал свое имя и должность.
     --  Прошу  извинить  за столь  позднее  приглашение,  мистер Маджарами.
Позвольте задать вам  несколько деловых вопросов. Вы -- владелец юридической
конторы в Калькутте и ваше имя Мохандас Сами Маджарами?
     -- Да, саиб. -- Старик поклонился еще ниже.
     -- С какого года существует ваша контора в Калькутте?
     -- С 1736 года, саиб.
     -- Ее основателем явились вы?
     --  Да,  саиб,  соединив  наши  усилия с  усилиями  господина  Заломона
Ноэль-Абрагамса,  мы  совместно  с ним  положили  начало  существующей  ныне
юридической конторе.
     -- Какую роль в ней играл мистер Мортон?
     -- Саиб, мистер Томас Мортон не был одарен богатством способностей и до
конца своей службы в нашей конторе оставался в ней простым солиситором.
     -- Бультонский филиал фирмы -- подлинно ваш филиал?
     -- Саиб, нас убедили помочь правому делу, не посвящая в подробности.
     -- Благодарю вас. Вы знавали сэра Райленда лично?
     -- Весьма хорошо,  саиб! И я  полагаю себя вправе утверждать,  что  сэр
Фредрик  Райленд некогда питал ко мне  расположение. Я знал его почти со дня
рождения.
     -- Мистер Маджарами, будучи лицом,  стоящим на страже законности, прошу
вас во имя справедливости давать мне правдивые показания, вне зависимости от
ваших личных взглядов и интересов.
     Индусский  гость выразил согласие  и  был приведен  к присяге.  Генерал
продолжал свои вопросы.
     --  Скажите,  после вступления сэра Фредрика в права  наследства  вы не
встречались с ним больше?
     --  Нет,  обстоятельства  этому  препятствовали.   До  моего  нынешнего
путешествия в Европу я не покидал Индии, а милорд никогда не возвращался под
родной небосклон.
     --  Извольте  взглянуть  на  этот  портрет.  Вы  узнаете,  кто  на  нем
изображен?
     -- Это мистер Томас Мортон, саиб.
     -- А это?
     Генерал  взял  со  стола  портрет  мужчины  с орлиным носом и короткими
бакенбардами.
     --  Саиб, я  уже  имел честь заверить вас, что очень хорошо  знал  сэра
Фредрика Джонатана Райленда в годы его молодости. Это его изображение.
     Генерал  крякнул  и  предложил старику  взглянуть  на  портрет  виконта
Ченсфильда, сделанный в 1772 году.
     -- Не скажете ли вы нам, чье это изображение?
     Старик долго держал  портрет  перед глазами, пристально  всматривался в
него и наконец покачал головой:
     -- Этого господина я не имею чести знать, саиб!
     Доктор  Буотти  искоса  бросил  на  генерала  взгляд,  полный  скрытого
торжества.
     Поздно ночью в гостиницу "Золотой сокол" явился офицер. Он осведомился,
находится  ли дома итальянский  доктор  богословия  синьор Томазо  Буотти, и
попросил разрешения наведаться к нему.
     Слуга проводил  посетителя  наверх  и показал двери  номера. Доктор еще
работал за письменным столом.
     -- Господин майор Бредд? От генерала? Так поздно?
     -- Синьор  Буотти, --  сказал  ночной  посетитель,  прикрывая дверь, --
генерал принял решение  оказать содействие вашим  друзьям.  Мне и лейтенанту
Бруксону поручено приняться за ченсфильдское дело.  Обоих  нас  в Ченсфильде
видели  зимой.  Поэтому нам,  обоим  офицерам  тайной  канцелярии,  придется
действовать  под  маской  простых слуг.  Решено  придерживаться рискованного
плана, который предложен вашими друзьями, чтобы поймать Грелли и преступного
иезуита с  поличным... Считаете  ли вы,  что  дочери  и сыну  Грелли  грозит
реальная опасность?
     -- О,  мистер Бредд,  я вижу в этих молодых людях не детей  преступного
Грелли,  а  внуков моего  покровителя, графа д'Эльяно.  Им  обоим несомненно
грозит  крайняя   опасность,  ибо  только   они  имеют  законное  право   на
венецианское  наследство,  от  которого  из  страха   перед  тайным  орденом
отказался сам Грелли.  Иезуиты  пустят в ход любые средства, чтобы устранить
обоих молодых людей --  эту реальную  "живую"  опасность  давно  взлелеянным
планам ордена.
     --  Ну что  ж, синьор  богослов, это  все придется проверить. Если наши
предположения  основательны, промедление  опасно.  Я отправлюсь в  Ченсфильд
заранее, Бруксон, мой помощник, -- попозже.  Он  послужит лондонским "гонцом
от агента"...  Не советую и вам мешкать с выездом на  поле сражения, если вы
принимаете столь  близко  к  сердцу судьбу детей лжемилорда. Итак, до скорой
встречи в Ченсфильде, синьор!

     В  конце лета, когда яблоки в  английских  садиках порозовели  и  стали
сладкими,  яхта  "Южный Крест" вернулась в Лондон. В августе корабль стал на
якоре в устье  Темзы. Лорд  Ченсфильд застал жену  и  дочь в сборах:  миледи
пожелала провести  конец  августа и сентябрь на лоне ченсфильдской  природы.
Неотложные дела удержали милорда на некоторое время в  столице, и леди Эллен
отправилась в Ченсфильд в обществе дочери и нескольких слуг.
     В Шрусберри, во дворе гостиницы "Северный олень", кареты леди Райленд и
ее челяди остановились, чтобы в последний раз переменить лошадей.
     В  ожидании  карет  леди  Эллен,  госпожа  Тренборн  и  мисс  Изабелла,
проследовали в зал гостиницы. Утро было прохладным; дождевые капли  с налета
ударяли в  оконные  стекла и разбивались  в  пыль. В камине  пылал огонь,  и
какой-то старый господин, очень  почтенного вида, похожий на путешествующего
иностранца,   собственноручно  помешивал  горящие  угли.  Увидев  трех  дам,
иностранец церемонно раскланялся и предложил миледи свое место у огня.
     Господин  оказался  старым французским  роялистом,  нормандским бароном
Бернаром де Бриньи, вынужденным покинуть свою страну, где "взбунтовались эти
канальи", как  барон выразился  по адресу французских крестьян. Старый барон
направлялся   в  Бультон  для  некоторых  встреч  с  роялистами-эмигрантами,
нашедшими  приют  на  английском  Севере.  Он  довольно бегло  изъяснялся  и
по-английски.  Леди Ченсфильд  назвала  свое  имя,  но  гость оказался  мало
осведомленным   в   аристократической   генеологии   островной  империи,   и
благородное имя миледи прозвучало для него, по-видимому, как новое.
     После того  как  дорожное  знакомство завязалось  и упрочилось,  старый
барон  намекнул,  что  в  его миссии  заинтересован  французский  двор, сама
королева Мария  Антуанетта  и  ее  августейший  брат,  австрийский император
Леопольд II...
     -- Но  и в  вашей  стране  не должно  оставаться  безучастных  к  нашим
страданиям, -- проникновенно говорил старый французский аристократ, -- ибо и
у вас  начинает  распространяться опасный  заговор, имеющий целью уничтожить
вековые  права  знати и поставить  на  их место теорию прав  человека.  Ваше
правительство,  закон,  собственность,  религия  и  все  другие  учреждения,
дорогие британцам, находятся в опасности  и  могут быть сметены, как это уже
произошло в моей Франции... Дух якобинства проникает и к вам!..
     Однако,  заметив,  что  собеседницу  пугает  и  расстраивает  беседа  о
политике,   галантный   барон   поспешил  переменить   тему  и  заговорил  о
достопримечательностях Бультона.
     --  Простите,  господин  барон,  где  вы предполагаете  остановиться  в
Бультоне? -- осведомилась миледи.
     -- Где придется, -- отвечал жизнерадостный старый француз. -- Вероятно,
в этом старом городе нет недостатка в гостиницах.
     Глядя  на барона  со стороны,  Изабелла  заметила,  что  его левый глаз
отличается  странной  мертвенной   неподвижностью,   представляющей   резкий
контраст с живым блеском правого ока.
     -- Не угодно ли вам воспользоваться нашим домом? -- предложила графиня.
-- Он, правда, в двенадцати милях от Бультона, но вам было бы у нас удобнее,
чем  в  гостинице. Через  несколько дней  в Ченсфильд должен прибыть  и  мой
супруг, чтобы подготовить свои корабли к новому военному походу  в Индийский
океан.
     Предложенное  гостеприимство  явно обрадовало  и  тронуло  французского
дворянина. Он рассыпался в изъявлениях благодарности.
     Для  слуги  барона, немолодого долговязого  человека, по  имени Франсуа
Буше, нашлась запасная  верховая лошадь, а  весь багаж уместился на запятках
второго экипажа. Из своей кареты графиня выпроводила камеристку,  и господин
барон занял  ее  место.  Благодаря живой  и  увлекательной беседе  с  гостем
заключительная  часть путешествия пролетела незаметно. В  Ченсфильде тайному
поверенному Марии  Антуанетты были  отведены  две удобные комнаты  во втором
этаже. В первой из них, небольшой приемной, поместился слуга Франсуа.
     За ужином в замке господин барон де Бриньи был несколько менее оживлен,
жаловался  на головную боль и слегка покашливал.  Своего слугу  он  послал в
порт, чтобы осведомиться о прибывших кораблях. Вернулся тот с известием, что
к  бультонским  водам  приближается  американский   корабль   "Каролина"  из
Филадельфии.  Вскоре  после ужина весь  ченсфильдский дом  погрузился в сон,
тишину и мрак.
     Утром, когда миледи Эллен спустилась к завтраку, слуга старого француза
подошел к ней  с озабоченным лицом и  осведомился,  имеется ли  в Ченсфильде
врач: господин барон в дороге простудился и не в состоянии покинуть постель.
Графиня  встревожилась, приказала  заложить карету и послать ее в Бультон за
доктором Рандольфом Грейсвеллом.
     После полудня больному стало хуже, и слуга Франсуа Буше сообщил хозяйке
дома,  что положение  старика  внушает  серьезные  опасения, ибо налицо  все
признаки воспаления легких  и  горячки. Месье де Бриньи,  по-видимому, и сам
отдавал себе отчет  в своем  положении,  ибо передал  графине  через Франсуа
покорнейшую   просьбу  уведомить  о  его   болезни  местного   католического
священника. Очень скоро легонькая двуколка доставила  в Ченсфильд священника
портовой капеллы патера Бенедикта Морсини. Слуга барона провел монаха к ложу
больного. Старый роялист лежал с полузакрытыми  глазами,  дышал прерывисто и
тяжело.  Он увидел незнакомого монаха в сутане и глазами  сделал  слуге знак
удалиться.
     -- Наклонитесь ко мне, святой отец, -- прошептал он чуть слышно.
     Священник вопросительно взирал на больного.  Тот  выпростал руку из-под
одеяла, и монах увидел на указательном пальце больного перстень  с печаткой.
Это украшение  походило на перстень  с  саламандрой, находящийся в обладании
самого патера! Неужели новый посланец отца Фульвио ди Граччиолани?..
     --  Ed  majorem dei gloriam! [<i>"К  вящей славе божией"  -- девиз  ордена
иезуитов</i>] -- многозначительно прошептал больной.
     -- Аmen! -- отвечал монах, склоняясь еще ниже к изголовью.
     -- Недавно я посетил  Венецию  и  беседовал  с отцом Фульвио. --  Голос
больного  был  слаб. Он  задыхался и  делал  большие усилия,  чтобы говорить
отчетливо. -- Лорд Ченсфильд навестил Мраморное палаццо  и был принят графом
Паоло д'Эльяно. Сюда  направляется  доктор  Буотти. Я  прибыл раньше,  чтобы
предупредить вас об этих событиях. Святой отец благословляет задуманные вами
начинания и просит не медлить ни часа...
     -- Простите, ваше превосходительство, отец Фульвио не вручил вам письма
для меня?
     --  Условия  нашей  встречи исключали такую возможность.  Он вручил мне
вместо пароля и письма этот перстень... Промедление грозит крушением  нашего
святого дела... Он просил вас позаботиться не только о судьбе вашей духовной
дочери, но  и не забывать... юридической конторы Ноэль-Абрагамс и Маджарами.
Насколько  я понял, питер Фульвио считает  нужным, чтобы  Лео Ноэль-Абрагамс
разделил судьбу наследницы...
     -- Ваше превосходительство, вы  утомились... Не утруждает ли вас долгая
беседа?
     -- Брат Бенедикт, я стою в преддверии... Прошу вас, брат мой, известить
отца Фульвио, что Бернар де Бриньи исполнил перед кончиной свой долг!..
     Поздно  вечером в Ченсфильд прибыл доктор  Рандольф Грейсвелл.  Он  был
очень утомлен  и не слишком обрадован перспективой провести бессонную ночь у
одра умирающего чужестранца.  Слуга барона проводил врача в  покой. В  свете
ночника  виднелся  полог, свисающий над постелью больного.  Врач  подошел  к
постели.
     -- Дайте  сюда больше свечей, -- приказал он отрывисто  и отвел полог в
сторону.
     К немалому изумлению врача, постель оказалась пустой; в то же мгновение
на плечо доктора Грейсвелла тяжело опустилась из-за полога чья-то рука.
     Сощурив  близорукие  глаза, доктор всматривался  в лицо высокого седого
старика.  Человек  стоял  в  небольшой  стенной  нише  за пологом,  рядом  с
постелью. Он был в ночном одеянии и халате.
     -- Доктор  Грейсвелл, -- заговорил этот странный больной,  --  я вызвал
вас сюда под предлогом моей болезни. Приношу тысячи извинений за причиненное
вам  беспокойство, но дело  не  терпит отлагательства.  Речь  идет о  важной
тайне.
     -- Кто вы? -- Доктор испытывал нечто весьма похожее на испуг.
     Его собеседник поднял ночник и приблизил свое лицо к глазам врача.
     -- Доктор! Вы видите перед собою капитана Бернардито Луиса эль Горра.
     От неожиданности доктор Грейсвелл чуть не сел мимо стула.
     -- Синьор Грейсвелл, -- продолжал Бернардито, -- вы должны  понять, что
я не открыл бы вам своего настоящего имени,  если бы замыслил нанести тайный
вред законным владельцам этого дома. Садитесь в это кресло, зажгите сигару и
выслушайте, что привело меня сюда  под именем французского роялиста... А вы,
майор Бредд, -- повернулся "барон" к своему мнимому слуге,  -- оставайтесь у
двери и следите, чтобы нас никто не вздумал подслушать...
     ...Через три часа доктор Грейсвелл вошел в будуар хозяйки дома.
     -- Миледи  Райленд, -- сказал он  бесстрастным  врачебным тоном,  --  у
вашего   гостя  барона  де   Бриньи   тяжелая   форма   воспаления   легких.
Обстоятельства не позволяют мне  остаться в Ченсфильде, но больной так плох,
что нуждается в заботливом уходе.  Я  пришлю  из  Бультона  сиделку,  но она
сможет приехать только утром. Не смогла бы мисс Изабелла взять на  себя труд
немного побыть  у  постели страждущего? Это  знатный дворянин,  а ваша  дочь
хорошо умеет ухаживать за больными.
     Леди Эллен послала за дочерью, и доктор  повторил ей свою просьбу. Мисс
Изабелла  покорно  отправилась  в покой к больному  французу. Мисс  Тренборн
обещала сменить свою воспитанницу через два часа.
     В  ченсфильдском  доме  у  патера  Бенедикта  Морсини  имелась  как  бы
временная резиденция, которая  по традиции сохранялась за патером с тех пор,
когда он еще давал  уроки латыни  малолетней наследнице  поместья. Некогда в
этой комнате со стрельчатыми оконцами, занимавшей самый верх левой  замковой
башенки, жил и трудился над своими рисунками  юный живописец Эдуард Мойнс...
Бывая в Ченсфильде,  патер всегда  останавливался в  этом уединенном  покое,
куда вела крутая железная  лесенка. Слуги замка так  и прозвали  эту комнату
"кельей" и редко туда заглядывали.
     Здесь, в  своей "келье", отец  Бенедикт ожидал теперь  отъезда  доктора
Грейсвелла,  чтобы  отправиться  с  ним и Бультон  в  одной  карете.  Ему не
терпелось   услышать  врачебный   приговор  над  своим  знатным  французским
единоверцем. Сойдя  вниз, в столовую,  он  услышал от  миледи, что положение
больного является угрожающим  и  что  временно роль  сиделки приняла на себя
мисс Изабелла. Патер отыскал доктора в вестибюле; врач дожидался кареты.
     -- Достопочтенный мистер Грейсвелл,  -- обратился иезуит  к врачу столь
вкрадчивым голосом, будто он просачивался сквозь щели запертых дверей, -- вы
позволите мне разделить с вами место в карете?
     -- Пожалуйста, --  ответил  врач безразличным тоном.  -- Надеюсь,  ваши
сборы не будут слишком долгими? Карету скоро подадут.
     Монах торопливо поднялся наверх. Но отправился он  не в свою "келью", а
в покои больного  француза.  Прошмыгнув  через  переднюю, где  дремал  слуга
Франсуа  Буше, патер  приоткрыл дверь  в опочивальню  барона.  На  столике у
постели горела  лампа,  свет  ее падал на  лицо добровольной  сиделки,  мисс
Изабеллы Райленд.
     Патер Бенедикт никогда еще не видел Изабеллу в состоянии такой глубокой
душевной   подавленности.  На   побледневшем,  осунувшемся  лице  наследницы
Ченсфильда появилось новое  выражение  горечи,  тревоги  и  скрытого  гнева.
Покрасневшие  веки отяжелели,  глаза потеряли блеск и  задор. Даже губы, еще
недавно полудетские  и  пухлые, как у веселых ангелов с  полотен итальянских
мастеров,  стали как будто тоньше  и суше. Эти  сжатые губы сделали все лицо
Изабеллы  более  взрослым, зрелым; в  нем ничего не  осталось от  шаловливой
ребяческой беспечности.
     Бенедикт Морсини почувствовал сразу, что причина этой перемены не имеет
никакого касательства к близкой  кончине старого француза. Изабелла боязливо
покосилась на постель и знаком попросила монаха отойти в дальний угол.
     Патер  покачал  головой,  ибо не считал  необходимым  остерегаться ушей
месье де Бриньи.
     -- Говорите  спокойно,  дочь  моя. Душа  этого человека  --  около врат
царства. Земное уже недоступно ей.
     -- Святой отец, я в  страшной тревоге. Мне представлены  неопровержимые
доказательства,  что  человек, называвший себя Алонзо де Лас Падосом, а ныне
зовущийся Лео  Ноэль-Абрагамсом,  -- действительно мой  родной  брат  Чарльз
Райленд.
     --  Белла,  я  догадываюсь: вы  были  у них  этой... мнимой юридической
конторе?
     -- Да, отец мой, я вчера виделась с братом... Боже мой, я  теперь жизни
своей не рада! День ото  дня все  страшнее, все непонятнее...  Вчера  Чарльз
показал мне свой медальон. Сомнений нет: человек этот -- родной мой брат. Мы
подошли с ним к зеркалу... Господи! Он гораздо лучше меня, но  у  нас одни и
те же черты!.. Мне хочется спрятаться от людей... Я не могу больше!
     Изабелла  отвернулась  и  зарыдала.  Больной  пошевелился  в  постели и
глубоко,  тяжко вздохнул.  Слова  девушки  были  сбивчивы, но патер Бенедикт
уловил их смысл. Он ласково  тронул ее  за плечо, и мисс Райленд повернула к
нему измученное лицо.
     Скажите  мне, моя возлюбленная дочерь во Христе, знает ли ваш брат, что
вы... ничего не утаили на исповеди от служителя бога?
     -- Да,  святой отец, Чарльз это знает, и он  устыдился своего  прежнего
недоверия к вам.  Он  понял,  как глубоко было его заблуждение, ибо иначе он
давно был бы схвачен... А его намерения... Боже мой, я не могу повторить его
страшные слова...
     -- Что предлагает вам брат, Изабелла?
     -- Чарльз умоляет меня покинуть этот дом. Если верить Чарльзу, наш отец
-- величайший злодей, уголовный преступник, убийца, вор, укравший чужое имя.
Мой брат задумал разоблачить его стародавний обман.  Он уже послал  письмо в
Лондон.
     -- Письмо  в Лондон? И  он  раскрыл  в нем свое настоящее имя? Кому  он
послал это письмо?
     -- Он послал его  генералу Хауэрстону, но в письме назвался юристом Лео
Ноэль-Абрагамсом и обещал  генералу важные разоблачения.  Доверить их бумаге
он не мог. Хауэрстон, вероятно, приедет в Ченсфильд. Чарльз убежден, что наш
отец не  пощадит никого  и  ничего вокруг, когда правосудие потребует  его к
ответу.
     --  Изабелла,  если  в  Ченсфильде  должны  разыграться  столь  грозные
события, я готов согласиться с вашим братом:  вам следует покинуть этот дом.
Но как же Чарльз намерен устроить ваш отъезд?
     -- Сопровождать меня  должен Наль Рангор Маджарами, то есть кавалер  де
Кресси, как он назвался, когда первый раз прибыл в Бультон.
     --  Скажите  мне,  Белла,  ваш  брат  открыл вам  настоящее  имя  этого
кавалера?
     --  Его  имя... Реджинальд  Мюррей.  Это  сын мистера  Альфреда Мюррея,
человека,  которого  мой отец  лишил всего  -- подлинного  имени, имущества,
невесты  --  и которого  бросил  умирающим на  необитаемом  острове.  Чарльз
намерен восстановить права Реджинальда на все, что потерял его отец.
     -- Дочь моя,  но каковы же  дальнейшие  планы вашего  брата? Неужели он
откажется  от  своей доли  Ченсфильда?  Может  быть,  он  рассчитывает на...
чье-нибудь другое богатство?
     -- Нет,  святой отец, Чарльз поклялся восстановить права Реджинальда на
титул и поместье единственно во имя  справедливости. Сам он  хочет вернуться
на далекий остров в  Индийском океане и создать  там новое поселение. У него
есть очень умный,  начитанный друг --  Джордж.  Они вместе  задумали создать
какой-то  Город Солнца для обездоленных  людей...  Этот  город должен  стать
царством света,  справедливости  и братства. Все  богатства там  должны быть
разделены между людьми поровну...
     -- Это опасные помыслы, дочь моя. Господь не создал своих детей равными
и освятил разделение людей на бедных и богатых.
     -- Я боюсь, что Чарльз не тверд в вере, святой отец!.. Но, святой отец,
больной дышит все тяжелее.
     --  Вероятно,  его час  близится...  Белла,  благословляю  ваше решение
покинуть  Ченсфильд.  Вероятно, Реджинальд Мюррей намерен бежать  с  вами на
каком-нибудь корабле?
     -- Святой отец, не произносите этого имени... Пусть даже  стены  слышат
только  имена: Лео Ноэль-Абрагамс и Наль Рангор  Маджарами... Да, вы, как во
всем, прозорливы.  Брат  и его друг предлагают  мне бежать на  португальском
судне "Санта-Роза". Оно должно уйти из Бультона в воскресенье.
     -- В воскресенье? Через двое  суток? Когда же  вы должны покинуть отчий
кров и где вы намерены ожидать отплытия корабля?
     -- Где-нибудь в порту. Я должна буду надеть, мужское платье и завтра, в
субботу, встретиться с Реджинальдом.
     -- Белла, я помогу вам. План вашего брата наивен. Он не знает, что весь
порт  кишит  соглядатаями.  Вас  немедленно  схватят,  и  гнев  вашего  отца
обрушится  на  обоих  молодых  людей,  которые,  насколько  я  понимаю,  уже
сделались  близки вашему  сердцу.  Я  укрою  вас до  отхода  корабля в  моей
капелле. Там  никто не станет вас разыскивать. Я заранее подготовлю ко всему
своего служку Грегори.  В ночь  на воскресенье он  незаметно  доставит вас в
лодке на борт португальского корабля... Но я слышу во дворе карету... Доктор
Грейсвелл уезжает, он  обещал довезти  меня  до города!..  Мисс Райленд,  да
благословит вас всевышний  за вашу  христианскую помощь  больному!..  Завтра
утром я вернусь сюда...
     Когда  патер  спустился во двор, доктор Грейсвелл уже садился в карету.
Но не  успел этот экипаж  тронуться с места, как в  открытые для него ворота
медленно  въехала  пропыленная наемная коляска. Оба экипажа  разминулись  на
подъездной аллее. В  окно кареты доктор Грейсвелл и патер Бенедикт рыглядели
незнакомого приезжего, который сошел с подножки коляски на  каменные ступени
подъезда. В свете двух  фонарей над крыльцом отъезжающие  увидели невысокого
полного человека в обычной одежде ученых итальянских богословов.
     Патер  Бенедикт понял: в Ченсфильд прибыл доктор Томазо Буотти! Медлить
дальше   невозможно!   Судьба  наследницы   Ченсфильда  и  ее  брата  решена
бесповоротно: оба должны немедленно... исчезнуть!
     Субботним   вечером  мистер  Грегори  Вебст,   прислужник   бультонской
католической капеллы в порту, прохаживался у  дверей этого маленького храма.
Двери  капеллы  стояли  открытыми,  но  прихожанам   на  этот  раз  пришлось
довольствоваться  лишь  преклонением  колен  перед  статуей  девы,  ибо,  по
разъяснениям  Грегори,  болезнь  отца  Бенедикта помешала  патеру  отслужить
обычную вечернюю мессу.
     Грегори уже  собирался  запереть двери и  погасить лишние  свечи, чтобы
завтра пустить их снова в коммерческий оборот. Служитель подошел к дверям  и
прикрыл  одну створку.  В этот миг два молодых итальянца  робко заглянули  в
часовню. Вошедший первым был высок ростом, крепкого телосложения и глядел на
божий  свет  большими  очами  редкостного темно-синего  цвета,  похожего  на
утреннюю морскую  даль.  Второй  юноша  отличался  изяществом,  стройностью,
чрезвычайно  нежным,  тонким  лицом  и кудрявыми локонами, стянутыми красной
косынкой; одет он был в бархатную блузу, какие часто носят художники.
     Мистер  Грегори, видимо,  ожидал  прихода  этих молодых  людей, ибо  он
торопливо запер изнутри  двери  на  засов  и засуетился  у  чугунной  плиты,
служившей как  бы  широким  подножием к  порогу.  Грегори  приподнял кольцо,
вделанное в металл, просунул в него железный ломик и с усилием сдвинул плиту
с  места.   Заметив  его  старания,  рослый  молодой  человек  взял  из  рук
прислужника ломик,  поднажал  на  него коленом,  и чугунная плита наполовину
отошла в  сторону,  открыв  доступ  в  черный люк.  В  отблеске свечей стала
видимой верхняя ступенька железной лестницы, ведущей в подземелье.
     -- Все  ваши вещи уже там, -- прошептал Грегори. -- Возьмите по свече и
спускайтесь. Там сыро и холодно, поэтому теплее укутывайтесь в плащи.  Внизу
вы найдете дверь.
     Молодые люди не раздумывая  спустились  по лестнице, освещая подземелье
свечами.  Ступени оканчивались против узкой металлической  двери с  засовом.
Рослый синьор, спустившийся  первым,  отодвинул  засов  и ввел  своего юного
спутника в подземный тайник под часовней.
     Широкая скамья, заранее покрытая суконным  пледом, стояла вдоль длинной
стены, и под нею, на  каменном полу,  были  сложены два небольших, аккуратно
перевязанных ремнями тюка.
     Рослый молодой человек сразу распаковал один из тюков, заботливо усадил
своего  спутника на  скамью, укутал его с головы до ног  плащом, придвинул к
скамье небольшой стол, стоявший рядом с распятием, и, выпростав из-под плаща
обе руки юноши, принялся усердно растирать их и гладить.
     -- Завтра я доставлю вас на борт  "Санта-Роза" с помощью ялика, который
принадлежит  отцу Бенедикту, -- пояснил  служитель из-за двери. При  этом он
загремел наружным засовом.
     --  Грегори! --  крикнул  ему спутник  Изабеллы.  -- Зачем вы запираете
дверь?
     --  Так  приказал  святой  отец,  чтобы  полиция,  если  ей  вздумается
заглянуть  сюда, нашла  дверь вашего тайника запертой. А я уж сумею  убедить
чиновников, будто дверь не открывалась много лет.


        23. ОХОТНИКИ ЗА ЛЕОПАРДОМ

     Карета  с отдыхающим  львом  на гнутой дверце  уже миновала мост  через
Ченси и приближалась к "Веселому бульдогу".  Лошади шли рысью, железные шины
однообразно и надоедливо гремели по булыжнику.
     --  Сверни на луговую  дорожку,  мне  осточертела эта  тряска от самого
Лондона, -- приказал кучеру владелец поместья Ченсфильд.
     Левое окно кареты было опущено. Граф  Ченсфильд вглядывался в очертания
обеих башен своего дома, серевших вдали, на фоне вечернего неба.
     В этот  миг какой-то  всадник  обогнал  карету. Она съехала  с булыжной
мостовой и  уже катилась  по чуть приметным  колеям проселка, служившего для
вывоза  сена  с лугов. Обскакав  карету, верховой  придержал  потного  коня,
поравнялся с экипажем и наклонился к открытому оконцу. Лорд-адмирал не узнал
всадника.  Тот  назвался  слугою  мистера  Кленча,  лондонского  агента  его
светлости.
     -- Срочное известие от мистера Кленча, ваша милость. Мистер Кленч велел
непременно догнать вас в дороге!
     --   Скачите  вперед,   предупредите  привратника,  --  сказал  виконт,
откидываясь на подушку.
     В  карете было темно, и  прочесть  письмо сразу  он не смог. Как  любой
другой смертный,  лорд-адмирал  ощутил  неприятный  холодок  тревоги: видно,
письмо  содержало  немаловажные вести, если  лондонскому агенту понадобилось
отрядить следом за каретой специального гонца.
     Небосклон посинел. Дом и парк вдали стали черными и слились вместе. Над
шпилями  обеих  башен  замерцали  звезды.  Кое-где  в  окнах  второго  этажа
виднелись  огни.  Нижние  залы не были освещены или  же ставни не пропускали
света наружу.
     У главных ворот,  распахнутых настежь, стоял  седой привратник.  Старик
низко  поклонился  хозяину,  когда  четверка  лошадей  промчала  экипаж   по
полукругу подьездной  аллеи. Граф Ченсфильд глядел в  окошко  кареты,  но не
видел никого на ступенях главного подъезда.
     В полутемном вестибюле старик  мажордом едва  успел зажечь две  свечи в
стенных бра, в дополнение к  тусклому огарку,  который чадил над гардеробной
стойкой. Он принял у хозяина шляпу и плащ.
     Удивленный и раздосадованный  оказанным приемом, лорд Ченсфильд коротко
спросил, здорова  ли миледи. В  ту же  минуту  она сама появилась на пороге.
Супруг сразу заметил, что она рассержена и озабочена.
     --  Ты  не  слишком  торжественно  обставила встречу  мужа,  Нелль,  --
проговорил он громко. -- Черт побери, я не узнаю...
     -- Тише, бога  ради тише,  Фредди! -- прервала  его леди Эллен.  -- Дом
полон посторонних... У нас гости и...
     -- Какие, к черту, гости?
     --  Фредди, у  нас остановился  французский  барон...  К несчастью,  он
тяжело  заболел и, кажется, умирает...  Только вчера вечером прямо из Италии
прибыл еще  какой-то ученый богослов, доктор  Томазо Буотти Он  говорит, что
послан к тебе графом Паоло д'Эльяно, венецианским патрицием,  у  которого ты
побывал  в   гостях.   Впрочем,   это  все  маловажно.  У  нас  есть  забота
посерьезнее...
     Миледи  увлекла супруга  в его охотничий  кабинет,  где камердинер  уже
успел  засветить  свечи в настольном шандале.  Граф,  хмуря брови, смотрел в
глаза леди Эллен. Она заговорила торопливым шепотом:
     -- Фредди, сегодня днем Изабелла не вернулась с верховой прогулки. Мисс
Тренборн уже  несколько дней находила  Беллу в  каком-то  странно угнетенном
состоянии духа. Перед сегодняшней поездкой она была  как  будто взволнована,
озабочена  и  бледна.  Поехала  она,  как  всегда,  в сопровождении грума. В
ченсфильдской  роще  ее  встретил  какой-то  всадник;  очевидно, он  заранее
поджидал ее. Грум видел его впервые. Изабелла отослала грума  домой,  а сама
не вернулась в замок.
     -- Так, черт побери, нужно обыскать окрестности! Может быть, с девочкой
что-нибудь случилось? Почему этот болван грум...
     --  Тише,  Фредди, в доме посторонние... Грума  я сразу послала назад в
рощу, но он уже не застал там ни Изабеллы, ни ее кавалера. По их следам грум
определил, что они выехали на шоссе и пустились в сторону города.
     -- Это  что еще за новости! Чего  смотрит старая дура Тренборн, черт ее
побери? Ты послала в Бультон?
     -- Ты сам разрешил дочери  сумасбродные верховые поездки... В Бультон я
никого не посылала.
     -- Почему?
     -- Это настойчиво отсоветовал мне патер Бенедикт.
     -- Вот как? Где он?
     -- У больного барона, наверху.
     -- Зачем тебе понадобился этот барон? Откуда он свалился нам на голову?
     --  Это  придворный  французской  королевы,  Фредди,  очень влиятельный
старик.  Я  познакомилась  с ним  в  пути  и  не  могла  не  предложить  ему
гостеприимства.  Болезнь  его  явилась  неожиданностью. Но слушай,  Изабелла
оставила в своей комнате записку. Полюбуйся, что пишет тебе твоя дочь.
     Лорд-адмирал схватил письмо, уже вскрытое его супругой.
     Дорогой отец!
     Несколько  дней я  провела в большом горе  и решила  покинуть твой дом,
пока ты не  докажешь свои  права на это владение, а также подлинность твоего
имени.
     Мне   представлены   доказательства   темных   и   страшных  поступков,
совершенных  тобою  против  законных  владельцев  титула  и  поместья.  Тебе
предстоит доказать  ложность  этих тяжелых обвинений или  навсегда  лишиться
уважения твоей несчастной дочери.
     Изабелла.
     Бормоча  проклятия,  владелец Ченсфильда скомкал бумагу и  швырнул ее в
холодный камин.
     -- Где иезуитская  змея? -- прошипел он, сам похожий на удава, готового
проглотить  дюжину  кроликов.  --  Постой,  покажи-ка  ты  мне  сперва этого
француза,  этого  "умирающего  француза",  будь  проклята моя  кровь! Уж  не
данайского ли коня ты привела ко мне в дом?
     Хромая, милорд стремительно взбежал  по лестнице. Миледи Эллен семенила
за мужем, шелестя юбками. В нижней столовой зале часы отзвонили одиннадцать.
Супруг злым полушепотом нетерпеливо проговорил на ходу:
     -- Ступай в столовую, Нелль, позови Буотти к ужину и не выпускай его из
виду. Это, вероятно, тоже гость не случайный!
     Дверь в первую из комнат, отведенных барону, он открыл без стука. Слуга
господина  барона Франсуа Буше всхлипывал, держа  у глаз  большой  фуляровый
платок. При виде милорда он привскочил с растерянным видом.
     Владелец поместья бросил на слугу сумрачный взгляд и прямо направился к
дверям  второго покоя. Франсуа Буше сделал было движение, чтобы удержать его
от неосторожного вторжения к больному, но хозяин дома уже распахнул дверь.
     Тяжелый запах камфары, мяты и спирта еще с порога ударил в нос милорду.
Юная сиделка вздрогнула  от неожиданности при  виде злого, дергающегося лица
вошедшего.  С  колен  сиделки  скатился  под  постель больного клубок  белой
шерсти,  и  вязанье выпало у нее из рук. На  ночном столике у постели, среди
пузырьков и склянок, горела одна свеча. В  самой глубине  комнаты  от  стены
отделилась  невысокая черная  фигура:  патер Бенедикт  сделал  шаг навстречу
графу, но, заметив выражение его лица, замер на месте.
     Вошедший  схватил  подсвечник и резко отодвинул  полог над постелью. Он
увидел недвижное лицо старика с остекленевшим глазом. Лоб и другой глаз были
прикрыты пузырем  со льдом. Прерывистое дыхание вырывалось из полураскрытого
рта.  Сухие  пальцы рук  обирали  одеяло.  Человек  явно  умирал.  Священник
приблизился  к  постели,  перекрестил  больного и осторожно  поправил полог,
прикрывая лицо старика от света.
     -- Отец Бенедикт, благоволите сойти со мною вниз, -- проговорил милорд,
с трудом соблюдая пониженный тон.
     Той же стремительной, прихрамывающей походкой он пересек приемную и, не
оглядываясь, пошел по коридору. Позади него смиренно поспешал  монах, широко
развевая черные полы и рукава сутаны.
     В  нижних  залах, около буфетной,  навстречу графу  попался  лондонский
посланец  агента Кленча. Этот слуга  был в пропыленном дорожном  камзоле,  и
только при виде этого человека  хозяин дома вспомнил о пакете,  оставшемся в
кармане плаща.  Почти втолкнув отца-иезуита в охотничий кабинет, граф послал
камердинера за  пакетом и угрожающе  взглянул  патеру в лицо.  Оно  выражало
скорбь и смирение. Милорд был готов схватить монаха за горло.
     -- Почему вы  помешали  жене вернуть Изабеллу? -- произнес он  свирепо.
Бровь его  плясала, рот кривился, глаза  были страшны.  --  Уж не сами ли вы
дали ей совет тайком удрать из дому?
     -- Я поддержал ее в этом намерении, сын мой.
     Рука  милорда вцепилась в плечо монаха  с такой силой, что пригнула его
вниз.
     -- Патер! Видит бог, вы готовите себе злую участь!
     -- Я служу богу, и жизнь моя -- в  его руках, равно как  и  жизнь вашей
дочери. Мне, грешному, удалось предотвратить  попытку вашей дочери покончить
с собою, и я почел за благо предоставить ей тайный временный приют. Там душа
ее успокоится под моим пастырским оком, и дочь  вернется  к  вам, когда  вы,
милорд, успеете расправиться с вашими врагами.
     Слова монаха прозвучали так проникновенно, что граф отпустил его плечо.
     -- Врагами? Какими врагами?
     --  Сын мой,  вас окружают сети коварства.  Враги крадутся  в  ночи, но
клянусь вам именем святого Игнатия, у вас нет сейчас более верного помощника
и  друга, чем  я, смиренный служитель божий.  Так повелел мне не только долг
христианина, но и мой высокий дуковный глава.
     -- Скажите мне, кто этот умирающий француз?
     --  Синьор,  вы  один  достойны знать сию  величайшую  тайну. Бернар де
Бриньи --  сын  тайного  ордена, такой же,  как и  я,  но  могущественнее  и
знатнее. Это посланец его преподобия  Фульвио ди Граччиолани.  Даже близость
смерти  не помешала  этому  воину  Христову  выполнить  важнейшие  поручения
святого  отца.  Минуты его  жизни  сочтены,  и  душа  его  мучительно  долго
расстается с телом.
     --  Простите мне мою  резкость,  отец  Бенедикт. До сих пор  я  не имел
причин  сожалеть  об  оказанной  вам  поддержке.  Сейчас я выслушаю  вас, но
сначала должен прочесть одно срочное письмо.
     Разорвав помятый  конверт, милорд  прочел письмо, принесенное в кабинет
камердинером.

     "Дорогой сэр!
     Посылаю к вам гонцом своего слугу Каринджа, дабы срочно  уведомить, что
следом   за  вами  выехал  дилижансом  в  Бультон   генерал  Хауэрстон.  Его
сопровождают два офицера. Отъезд их был весьма поспешен. Если они не догонят
вас в пути, то прибудут через несколько часов после вас.
     Генерал Хауэрстон на днях принимал тайного посланца из Ченсфильда.
     Клене, лондонский агент
     "Северобританской компании".

     -- А, черт! --  в сердцах сказал владелец  поместья. -- Похоже, что  вы
правы,  патер:  здесь действуют мои враги. Бегство Изабеллы,  приезд Буотти,
выезд в Бультон офицеров тайной канцелярии...
     --  Вы  изволили  забыть  еще...  открытие  в  Ьультоне  подозрительной
юридической конторы и приезд калькуттских юристов, сын мой!
     --  Да, целый  заговор... Недаром Мортону  эти  юристы сразу показались
опасными... Просчет!  Но, патер, мы сильнее  их, черт  побери!  И если снова
одним ударом покончить со всем этим клубком...
     Патер Бенедикт хихикнул угодливо и трусливо:
     -- Я счастлив, ваше сиятельство, что вы преодолели тягостные чувства  и
вернули себе всегдашнюю решительность воина...
     -- Постойте, их план мне не совсем ясен... Что вы успели разузнать?
     --  Все,  сын мой,  решительно  все! Искренность  вашей дочери  помогла
раскрыть  весь заговор ваших злокозненных супостатов. Вот, милорд, взгляните
на это письмо...
     Патер  достал  из кармана листок с наклеенными на нем обрывками письма,
адресованного двумя кавалерами наследнице Ченсфильда мисс Изабелле. Владелец
поместья прочел текст письма. Бровь его снова задергалась.
     -- Спокойствие,  ради бога,  спокойствие,  синьор!  -- умоляющим  тоном
прошептал патер. -- Вы сокрушите врагов могучей десницей, если не отдадитесь
во  власть справедливому гневу... Это послание, милорд, было первым звеном в
цепи  заговора.  А остальные звенья помогла раскрыть  все  та же искренность
вашей дочери со мной, смиренным служителем бога. Эти молодые люди, Алонзо де
Лас Падос и  Теодор де Кресси,  потом приняли облик калькуттских юристов Лео
Ноэль-Абрагамса и Наля Рангора Маджарами.
     -- А на самом деле кто же они, эти молодые люди?
     Ответ  иезуита был хорошо продуман. Гнев взбешенного милорда нужно было
направить  против...  его собственного  сына.  Для этого  нужно  было  хитро
обмануть отца, выдав Чарльза за другое лицо, ненавистное лжемилорду.
     -- На самом  деле... это ваши злейшие враги, милорд! Они-то и вызвали в
Ченсфильд  генерала Хауэрстона.  Лео Ноэль-Абрагамс -- это Диего  Луис,  сын
пирата  Бернардито Луиса, вашего старого врага. А  сообщник  его, называющий
себя Налем Рангором Маджарами, -- это отпрыск другого вашего врага, Альфреда
Мюррея.
     --  Так  вот  где собака зарыта!  Значит, мертвецы Бернардито и  Мюррей
объявили мне тайную войну... Ну, падре, вы вовремя раскрыли мне глаза. Когда
мы расправимся с ними, я озолочу вас, вы станете моим вторым Вудро... Что же
они могут представить Хауэрсгону?
     -- У них  и руках некоторые документы, старые портреты, письмо Фернандо
Диаса...  Но враг  знает, что все эти документы  несостоятельны против вашей
несокрушимой защиты. И  потому они вступили  в  сговор  с  этим венецианским
доктором  Буотти.  Они  побудили доктора прибегнуть к  чудовищной  хитрости:
Буотти должен склонить вас принять наследство от графа д'Эльяно, дабы вам не
пришлось сожалеть о потере прав британского милорда.
     Лорд  Ченсфильд  сощурил глаза  и  несколько минут собирался с мыслями.
Лицо его делалось все более  асимметричным,  и  внезапно весь он затрясся от
взрыва бешеного хохота:
     -- Ха-ха-ха!  Недурно!  Вы  хороший следователь,  падре! Теперь-то  мне
понятны ваши старания, мой черный друг! Ха-ха-ха! Да, патер Морсини, в вашем
лице я поистине имею  лучшего  из союзников, ибо вы больше всего опасаетесь,
как бы наследство графа д'Эльяно не проплыло мимо рук его преподобия Фульвио
ди Граччиолани!
     -- Синьор, -- лепетал обескураженный монах, --  не ради сребролюбия, но
единственно во имя святой церкви...
     -- Молчите, падре! Вот  теперь мне действительно понятно все до  конца.
Больше всего, скажу вам откровенно, меня смущала ваша  "бескорыстная любовь"
ко мне, патер Морсини. Я не верю в праведников и  еще не встречал в жизни ни
единого  бессребреника. Теперь ваши "бескорыстные" побуждения ясны  мне, и я
знаю, что воистину вы верный союзник... милорда Ченсфильда... Ха-ха-ха!
     Вошедший  камердинер  доложил, что для прибывших  накрыт стол  к ужину.
Граф злобно топнул ногой. Камердинер попятился в страхе.
     -- Что прикажете доложить миледи, сэр?
     -- Доложите, что  через четверть часа милорд  будет  иметь удовольствие
вкусить  трапезу  в  обществе  миледи, мистера  Мортона и доктора Буотти, --
торопливо сказал патер, выпроваживая слугу из кабинета.
     Милорд уже взялся за ручку двери. Патер Морсини зашуршал сутаной следом
за хозяином дома. В дверях граф Ченсфильд резко остановился:
     -- Стойте! Вы так и не сказали мне, патер: где же вы спрятали Изабеллу?
     -- В моей капелле, сын мой!
     -- Ловко! Она там одна?
     -- Ее оберегает Грегори, мой служитель, и...
     -- Договаривайте, падре! Кого вы спрятали вместе с Изабеллой?
     --  Синьор,  я  лишь...  предоставил беглецам убежище,  дабы... они  не
успели  попасть на борт португальского  судна  "Санта-Роза". Но склонил вашу
дочь  к побегу  не  кто  иной,  как тот же... Реджинальд  Мюррей  в  обличии
калькуттского юриста Наля Рангора Маджарами. Изабелла открыла мне...
     -- Святой  отец, мое терпение  не безгранично! Договаривайте, черт  вас
побери!
     -- Изабелла  призналась мне, что  она --  невеста  Реджинальда.  Он сам
просил меня... обвенчать их.
     Джакомо Грелли чуть не задохнулся от бешенства.
     -- Сын мой, сын мой, ради бога! Ради бога, не теряйте власти над собою!
Изабелла  в безопасности,  ибо  можно  не  сомневаться  в...  джентльменском
поведении мнимого Наля Рангора Маджарами по отношению к своей невесте.
     -- К  своей  невесте! Невесте  Реджинальда Мюррея!  Ну,  хорошо же!  Мы
сыграем ему свадьбу, падре! Ступайте вперед, нас ожидают к столу...
     ...За ужином  итальянский богослов сухо и коротко  изложил  цель своего
приезда  в Ченсфильд. Оказалось, что граф  Паоло д'Эльяно  все еще  медлил с
подписанием завещания. Плохое состояние здоровья побудило старика обратиться
к   милорду   Ченсфильда   с   покорнейшей   просьбой  прислать   письменное
документальное  свидетельство  для  венецианских  душеприказчиков  о  гибели
последнего прямого потомка  графа,  пирата  Джакомо  Грелли,  при катастрофе
шхуны "Черная стрела"  в  Индийском  океане. С  получением в  Венеции  этого
документа миллионное графское наследие шло в руки церкви...
     Через  час после ужина в  кабинет милорда  был приглашен  Томас Мортон.
Вместе с патером Бенедиктом они составили документ, за которым прибыл доктор
Буотти.
     Владелец поместья пробежал глазам заготовленную бумагу и  вопросительно
взглянул на патера.
     -- Скажите,  падре, почему же Буотти даже не попытался осуществить свое
намерение  --  уговорить  меня  принять  венецианское  наследство  взамен...
Ченсфильда?
     -- О, это так очевидно,  сын мой! Он понял, что посланец святой церкви,
господин барон, уже опередил его! Он  ясно увидел вашу благостную  решимость
не  отступиться  от  Ченсфильдом и не  идти против интересов могущественного
тайного ордена! Смею вас заверить, сын мой, получи Буотти другой документ...
он едва ли вернулся бы в Италию!
     Милорд   передернул  плечами.   Патер  понизил  голос  и  оглянулся  на
безучастного Мортона, который, окончив свой труд над составлением документа,
дремал в кресле.
     --  Сын мой!  Буотти уже отказался  от  попытки перехитрить  орден. Вам
остается  лишь  покончить с  его  бывшими  сообщниками.  Милорд,  ведь  этот
приготовленный  документ  необходимо  еще юридически  засвидетельствовать  и
заверить...  Прекрасный  случай, чтобы пригласить  сюда  этого "юриста"  Лео
Ноэль-Абрагамса!..
     -- Пригласить сюда? Ах, так... Пригласить... и... исправить нашу старую
пирейскую неудачу?
     --  Поистине  так,  сын  мой!  Ведь  лондонский  дилижанс  с  генералом
проследует... через несколько часов.
     -- Хорошо! -- отрывисто проговорил милорд. -- Но как вызвать сюда Диего
Луиса  из Бультона,  не возбуждая у  него подозрений?  Единственный из  моих
приближенных,  кто  ухитрился усыпить  их подозрительность и войти к  ним  в
доверие,  это  вы, падре:  иначе  Реджинальд  Мюррей не прятался бы  у вас в
капелле!
     -- Это истинно так, сын мой. Поэтому поручите вашему  смиренному  слуге
быстро и незаметно доставить сюда мнимого Лео Ноэль-Абрагамса.
     -- Ну  что ж,  отлично. Сначала  заезжайте  в  таверну  "Чрево  кита" и
пошлите сюда мистера Уильяма Линса.
     -- О, рука сего воителя не дрогнет! Это поистине наилучший выбор...
     -- Берите на конюшне пару  любых коней  --  для  себя и  для этого  Лео
Ноэль-Абрагамса... Слушайте, падре, а Реджинальд Мюррей, спрятанный у  вас в
капелле... Он, полагаю, тоже... не покинет ее стен?
     Владелец поместья криво усмехнулся.
     -- Вы, падре  Бенедикт, были бы  настоящим  кладом для шайки  покойного
Бернардито,   ибо   обладаете  тремя  способностями  сразу:  творите  грехи,
отпускаете их и отправляете души  грешников  прямо в рай!  Желаю успеха!.. В
седле-то вы умеете держаться?
     -- Сын мой, во имя святой цели солдат ордена должен уметь все!

     Доскакав  до  Бультона,  всадник в черной монашеской  одежде направился
сразу на  улицу  Портового Маяка. Спешился всадник  во дворе  таверны "Чрево
кита". Здесь, в заднем, самом дальнем углу двора, рядом  с большими воротами
конюшни,  находилась  отдельная дверь,  ведущая к стойлу древней  водовозной
клячи, скотины смиренной и  почти  столь  же флегматичной,  как сам  водовоз
таверны,  горький пьянчуга Флетчер.  Когда-то служивший  кучером у  адвоката
Томпсона, этот полуслепой старик доживал свой век в  "Чреве  кита" почти  из
милости.  Спешившийся всадник  увидел,  как  два незнакомых  джентльмена,  в
которых  можно  было за  милю  угадать  помощников шерифа, усаживали старого
Флетчера в тележку.  Рядом с тележкой стоял владалец таверны, бывший сержант
Уильям Линс.
     Монах юркнул в дверь  черного хода и  взбежал по лестнице. В полутемном
коридоре  навстречу ему  попался  трактирный  слуга.  Патер  попросил  слугу
вызвать со двора мистера Линса.
     Несколько  минут  он  пробыл  в  одиночестве,  прислушиваясь  к  пьяным
выкрикам из-за стены, женскому визгу и хохоту,  обрывкам  матросских песен и
звону посуды. Патер различил шум проехавшей по двору тележки и вскоре увидел
перед собою мистера  Линса.  Усы бывшего сержанта имели несколько запущенный
вид, а выражение лица было не из приветливых.
     -- Что там у вас стряслось, патер? Вы из Ченсфильда, что ли?
     --  Прямо  от  милорда,  мистер  Линс.   Неотложное   дело...  Слушайте
внимательно...
     Через  четверть часа  хмурый  и  сумрачный Линс уже сидел  в седле.  За
пазухой   у  бывшего   сержанта  тихонько  позвякивали...   инструменты  его
профессии!  Доверенный  милорда мистер  Уильям Линс спешил  по вызову своего
патрона, но выражение лица  у бывшего сержанта отнюдь не было геройским. Оно
отражало крайнее неудовольствие и озабоченность.
     Между тем черный всадник в  сутане и  широкополой шляпе, держа в поводу
вторую  лошадь,  уже  успел добраться  до уютного  особнячка фрау  Таубе  на
Гарденрод.  Привязав  обеих  лошадей  к  прутьям  ограды,   монах  вошел   в
палисадник. За  одной из ставен  он разглядел полоску света и постучал в это
окно. Через  минуту дверь  домика  приоткрылась,  молодой  человек в одежде,
обычной для адвокатов, вышел на крыльцо. Монах поднялся к нему по ступенькам
и смиренно поклонился.
     -- Патер Бенедикт?  -- прошептал человек в дверях. -- В такой час? Боже
мой, что с Изабеллой?
     --  Мистер  Чарльз Райленд,  -- шепотом заговорил монах, -- не извольте
тревожиться о вашей сестре, она в безопасности, спрятана в моей капелле, под
охраной вашего друга Реджинальда Мюррея.
     -- Что же случилось, патер Бенедикт?
     --     Сэр,    в    Ченсфильде    немедленно    требуется    юридически
засвидетельствовать и заверить один важнейший документ.
     -- Почему этого не может сделать мистер Мортон?
     -- Он  сам подписал эту бумагу  как свидетель. Поэтому  и  его  подпись
должна быть заверена. Главное же, дорогой мистер Чарльз, я просто хочу  дать
вам возможность... прочесть эту важнейшую бумагу.
     -- Ах,  вот как! Благодарю вас, патер  Бенедикт. Мы  можем  отправиться
тотчас же.
     --  А  разве вы не хотите предупредить слугу, что выезжаете  за  город,
Чарльз?
     --  Патер  Бенедикт, предосторожности ради  называйте меня  только  Лео
Ноэль-Абрагамсом... Дома сейчас я один. Слугу я отослал в порт.
     -- Что ж, тогда не будем медлить! Не  забудьте ваших печатей и гербовой
бумаги.  Юриста мистера Лео  Ноэль-Абрагамса ждет сейчас с нетерпением  весь
Ченсфильд!
     Молодой человек удалился  в дом. В темной прихожей он  зашептал  на ухо
другому человеку:
     -- Мистер Эдуард  Уэнт!  Я  еду в  Ченсфильд. Вы слышали  мою  беседу с
иезуитом?
     --  Слышал,  Чарльз!  Видно,  события  в Ченсфильде  идут  к  развязке.
Передайте там привет нашему капитану... и... держитесь молодцом, Чарльз!..
     Молодой  человек  сошел с крыльца, держа в руках мешок для бумаг. Патер
уже отвязал лошадей. Молодой человек легко вскочил в седло.
     -- Вы поедете со мной, патер?
     --  Нет, сын мой, у  меня  есть еще неотложное дело -- нужно соборовать
умирающего  единоверца.  Поезжайте  один,  эта  добрая  лошадь домчит  вас в
Ченсфильд к рассвету...  К  утру документ должен быть оформлен, ибо он уйдет
нынче  же  с кораблем в  Италию! Счастливого  вам пути, сын мой! Утром  и  я
прибуду в Ченсфильд.
     --  Что  ж,  до  скорой  встречи,  святой  отец!  Ободрите  Изабеллу  и
Реджинальда!
     -- Не тревожьтесь о них. Через несколько часов они уже будут... далеко,
сын мой!
     Монах неторопливо затрусил к своей капелле. В  порту все спало. Рассвет
брезжил, в сизо-сиреневом сумраке стали чуть различимы очертания кораблей на
рейде и у  причалов.  Патер отыскал глазами место, где покачивалось на волне
португальское  судно  "Санта-Роза",  и  насмешливо  улыбнулся...  Нет,  этот
корабль не зачислит в список пассажиров ни Изабеллы, ни Реджинальда...
     Патер ввел лошадь в ограду садика и тихонько окликнул своего служителя,
Грегори Вебста. Тот позаботился о лошади и следом за своим хозяином прошел в
молельню. Здесь  стояла  обычная  тишина. Все  было спокойно.  Патер  указал
взглядом на подполье:
     -- Они... там?
     Грегори кивнул молча.
     -- Что они делали и говорили, Грегори?
     -- Они шептались... Мисс много плакала, и он... целовал ее.
     -- Идем к ним. Утро близится...
     Засовы загремели,  дверь тайника  раскрылась  и впустила  в  подземелье
патера Бенедикта. Грегори оставался на ступеньках в ожидании приказаний.
     -- Дети мои, -- проникновенно  проговорил  монах,  -- я  только  что из
Ченсфильда.  Там буря, друзья мои. Чарльз умоляет вас уехать сегодня. Тверды
ли вы в этом намерении, синьорита?
     За Изабеллу ответил Реджинальд Мюррей:
     --  Решение мисс Изабеллы  окончательное.  Когда  "Санта-Роза" поднимет
паруса?
     -- Нынче  в  полдень, дети мои.  Мисс Изабелла,  --  обратился монах  к
переодетой наследнице Ченсфильда, --  здесь очень холодно. Не угодно ли  вам
глоточек вина? Это согрело бы вас и подкрепило бы ваши силы.
     И, не ожидая ответа Изабеллы, патер обернулся к служителю:
     -- Грегори,  принесите  вина и  какой-нибудь  еды для  мисс  Райленд. И
побыстрее: эти  молодые люди сделали много миль верхом от бультонского шоссе
до ньюкасльского и  немало прошли пешком,  бросив лошадей,  не так  ли, дети
мои?
     Служитель удалился и вернулся из покоев капеллана с пузатым графинчиком
красного церковного вина, двумя стаканами и тарелкой сендвичей.  Он поставил
все эти  запасы на стол  и удалился. Патер Бенедикт ободряюще кивнул молодым
людям  и  последовал за  своим служкой. Тяжелый  засов  он задвинул  сам  и,
выбравшись из люка, вместе с Грегори водворил на место чугунную плиту.
     В подземном тайнике  молодой человек осмотрел оба стакана и наполнил их
вином.  Но воспользовался  он не графином  патера  Бенедикта.  Пока  патер и
служитель возились  с тяжелой чугунной плитой, молодой человек выплеснул под
скамью  половину  вина из пузатого  графина;  в  стакан  Изабеллы  он  вылил
содержимое  плоской  фляги,  извлеченной им  из кармана вместе  с яблоком, а
собственный стакан оставил пустым.  Графин, принесенный  Грегори с  остатком
вина, он отодвинул на самый дальний краешек стола.
     --  Мисс Райленд, -- сказал  он, поднося стакан прямо к губам Изабеллы,
-- вы непременно должны  выпить  это вино. Так мне приказано, и я умоляю вас
делать  все,  чтобы  облегчить Чарльзу и вашим друзьям  их задачу.  Они  все
находятся сейчас в смертельной опасности.
     Изабелла покорно осушила до дна небольшой стаканчик. Не прошло и десяти
минут, как веки наследницы  Ченсфильда стали тяжелеть. Она успела бросить на
своего спутника  грустный,  удивленный  взгляд.  Голова  ее стала клониться.
Девушка подняла руку ко лбу  для крестного знамения, застонала  и откинулась
назад, Охваченная непреоборимым сном, похожим  на глубокий  обморок, девушка
уже не  слышала, как Реджинальд  укутал ее вторым  плащом  и подложил ей под
голову свернутый плед.
     В  эту  минуту  наверху  утихла возня  с  чугунной  плитой.  Реджинальд
торопливо  задул одну  свечку, а вторую  спрятал под стол и прикрыл ее свет.
Внимательно  всматриваясь в темный потолок, он вдруг обнаружил  в нем, прямо
над собою, узенькую полоску света. Она чуть-чуть расширилась; оттуда донесся
неуловимый  шорох...  Молодой  человек  схватил  свечу и поднес  ее  к  лицу
Изабеллы.
     --  Боже   мой,  патер  Бенедикт!  --  простонал   он  тоном   насмерть
перепуганного человека. -- Скорее на помощь, Грегори! Патер!
     Ни звука не раздалось ему в ответ. Он бросился к  двери и ударил по ней
кулаком  с  такой  силой,  что   все  здание   часовни   наполнилось  гулким
металлическим  звоном.  Полоска света на потолке померкла, но  края  ее были
различимы...  Наблюдатели,  очевидно,  легли  на  пол  и приложили  глаза  к
потайной щели.
     --  Отец Бенедикт!  --  вопил человек в подземелье.  --  Да откройте же
двери!  Мисс  Изабелле  дурно!  Пусть  все идет  к черту,  нужно  спасти ее!
Оповещайте людей, зовите врача!
     Мертвая  тишина  царила  наверху.  Голос человека в подземелье  глушили
каменные гробоподобные  своды, наверх проникал  только слабый  металлический
гул от  сотрясаемой двери... Внезапно сам Реджинальд  схватился  за сердце и
медленно опустился на пол у входа.
     Ни  один  актер в  мире  не  потрясал толпу зрителей  таким мастерством
исполнения  роли  Ромео  в  склепе у  тела бездыханной  Джульетты,  с  каким
Реджинальд  Мюррей разыгрывал подобную же роль перед своими двумя зрителями!
Эти зрители,  лежавшие  на плитах  пола перед  алтарем, пристально наблюдали
сквозь  щель  за агонией  второй  жертвы:  стоя  на  коленях  перед скамьей,
Реджинальд поник головой на грудь бездыханной Изабеллы, замер в этой позе на
несколько секунд, а затем, потеряв последние силы, грузно осел на пол, между
столом и скамьей...
     Подземный тайник  стал могильным склепом  обоих отравленных! Под столом
еще горела  свеча, и в  отблеске  ее огонька иезуит  и  его сообщник  смогли
различить неподвижные тела Изабеллы Райленд и ее верного рыцаря.
     Патер Бенедикт чувствовал сильнейшую усталость, но сознание свершенного
долга поддерживало его силы! В успехе миссии мистера Линса он не сомневался,
а Изабелла  уже мертва! Устранена грозная опасность  святому делу, ибо патер
отлично  сознавал, что один взгляд  эччеленца Паоло на свою внучку или внука
или даже на  их портреты  поставил бы под угрозу  весь замысел отца Фульвио!
Теперь эта угроза миновала окончательно...
     Монах  решил, несмотря на  утомление, все  же вернутся в  Ченсфильд. Он
отдал   Грегори  все  необходимые   распоряжения,   касающиеся  инсценировки
самоубийства  обеих  жертв,  а  сам  с  легким  сердцем  вышел  из  капеллы.
Застоявшийся конь заржал  и  нетерпеливо  ударил  копытом. Грегори  подтянул
подпругу и помог патеру сесть в седло...
     Дома,  заперев часовню  изнутри на все запоры, Грегори вновь  отодвинул
чугунную плиту и спутился в люк. Откинув засов, он вошел в тайный склеп.
     Служитель  поправил  светильник,  разжег  его,  осмотрелся,  достал  из
кармана  готовую  записку и бросил  ее  на стол. Поверх  записки он  положил
маленький карандашик. Затем  он налил из пузатого графина немного вина в оба
стакана, а  сам графин взял за горлышко  с большой  осторожностью,  чтобы не
замочить пальцев.  Держа этот  сосуд  в  одной  руке,  он прихватил один  из
светильников, еще  раз тщательно окинул взором стол, скамью, лежащие тела, а
затем торопливо повернулся к выходу... Очень спокойный голос скомандовал ему
из-под стола.
     -- Руки вверх, отравитель! Стой и не шевелись!
     Графин выпал  из руки Вебста  и разбился вдребезги.  Служитель,  вобрав
голову в плечи, метнулся к двери, но пистолетный выстрел наполнил дымом  все
подземелье.  Грегори  выронил  свечу  и  повалился  на  ступеньку  открытого
потайного  хода.  Реджинальд  Мюррей  выбрался  из-под  стола,  взглянул  на
раненого и прежде всего перезарядил свое оружие.

     Над  Ченсфильдом  занималась  утренняя  заря.  Осенний  парк  загорался
золотом и багрянцем.  Ветерок  шевелил  увядающую  листву; этот слабый шорох
смешивался с отдаленным шумом морского прибоя.
     Калькуттский  юрист мистер  Лео Ноэль-Абрагамс уже выполнил все, что от
него  потребовали  Мортон и  Буотти.  Юрист  засвидетельствовал  подлинность
подписей   на  составленном   документе,   заверил   его   печатью   конторы
"Ноэль-Абрагамс и Маджарами" и удалился после свершения всех формальностей в
угловую  башенку,  где  нашел временный приют  в "келье" отца Бенедикта.  Не
раздеваясь, молодой человек лежал на койке в ожидании лондонского дилижанса.
     Тем временем владелец поместья  с тревогой расспрашивал Уильяма Линса о
последних событиях в Бультоне. Цепь неожиданностей все росла!
     -- Не пойму, что творится в Бультоне, -- разводил рукии экс-сержант. --
Нынче ночью шериф приказал арестовать Дженкинса, совладельца конторы "Мортон
и  Дженкинс". У него сделали обыск и... вскрыли  чулан во  дворе. Вся партия
французских бумажек... попала в руки помощника шерифа.
     Милорд чертыхнулся.
     -- Как это случилось~
     --  Дурак он,  ваша  милость,  этот Дженкинс!  Решил  попытать счастья:
обменял на  бирже... несколько своих  бумажек, приготовленных для Леглуа  по
вашему приказанию. Делает  он  это,  может  быть,  и  не первый  раз. Раньше
сходило, вчера влопался.
     -- Есть у вас еще что-нибудь, Линс?
     -- Да, есть. Мой водовоз Флетчер... Помните его, милорд?
     -- Флетчер? Ах, этот... пьяница, что служил...
     --  ...кучером у Ричарда Томпсона,  ваша  милость.  Он  арестован нынче
ночью тем же помощником шерифа.
     --  Гм!  Действительно странно... Какая-то  цепь... Впрочем, все это не
слишком опасно. О  бумажках для Леглуа известно высоким лицам в Лондоне! Что
касается  кучера Флетчера... то  он ведь  знал  только  Вудро Крейга  да еще
этого...  как его... Алекса Кремпфлоу...  С них обоих  теперь взятки гладки,
как говорится. А  вот  то дело, ради  которого вы прибыли сюда, мистер Линс,
действительно спешно и важно. Вы... готовы?
     -- Готов, милорд. Где он, этот калькуттский юрист?
     -- В левой башне... Кто там еще приехал? Я слышу топот.
     Уильям Линс подошел к окну кабинета.
     -- Это патер Бенедикт вернулся из Бультона.
     -- Позовите его сюда, в кабинет.
     Патер вошел, пошатываясь от усталости.
     -- Вы прибыли кстати, падре... Все ли благополучно в капелле?
     -- Дочь ваша сильно угнетена, милорд...
     --  Ничего,  образумится.  Не  сбежал  бы  только  этот... ее  спутник.
Реджинальд Мюррей!
     -- О, милорд, о нем  не тревожьтесь! Он за  такими засовами, что с ними
не справился бы и Самсон!
     -- Остается, значит, один Диего... Вы; падре, мастер на золотые советы,
и, если  к ним прибавить еще и...  умелые  руки мистера Линса, хлопот  будет
немного...  Ступайте-ка  вдвоем,  да поторапливайтесь: не почтовый ли  рожок
слышен вдали!
     Оба вышли из кабинета в прилегающий зал. Патер прошептал экс-сержанту:
     -- Он,  наверно, уснул... Идите туда, в башню, а  потом... я помогу вам
убрать... следы. Сначала я должен посетить больного  барона.  Быть может, он
еще  возрадуется перед кончиной! А вы, мистер Линс, торопитесь, пока  в доме
еще все спят. Утренний сон сладок, никто вам не помешает!
     ...Патер Бенедикт, миновав комнату со  спящим слугою  барона,  вошел на
цыпочках в покой больного и приблизился к ложу. Юная  сиделка, уронив голову
на  столик,  спала,  отвернувшись от лампы.  Завешенные  окна не  пропускали
дневного света.  Патер приподнял полог.  Больной пошевелился и  сразу открыл
глаза. Он не только  дышал ровнее, он оживал!  Исчезла мертвенная бледность,
пузырь со  льдом  лежал  на  подушке,  и в  комнате пахло не  ладаном,  а...
табаком!
     Чудесное  исцеление  тайного  посланца  отца  Фульвио  наполнило  новой
радостью сердце патера  Бенедикта.  Он  счел  это добрым  предзнаменованием.
Склонившись к  ложу больного  и  озираясь  на спящую девушку, монах зашептал
барону  об  исполнении всех заданий  ордена. Больной слушал  патера с ясным,
вполне осмысленным взглядом. Затем окрепшим голосом он спросил:
     --  Итак,   если   мне  доведется  снова  встретить  отца   Фульвио  ди
Граччиолани, я могу  передать ему, что вы, как верный ученик Игнатия Лойолы,
направили руку Джакомо Грелли против  его собственного  сына, уверив Грелли,
будто в  лице  калькуттского юриста  он  убивает синьора  Диего Луиса,  сына
корсара Бернардито?
     -- Сие свершится во имя высшей цели, брат мой.
     -- И это должно произойти...
     -- ...через несколько минут, брат мой.
     -- А дочь Грелли, вы говорите, уже...
     -- ...покончила с собой в минуту... грешного отчаяния.
     Больной барон приподнялся на ложе. Юная сиделка  повернула к свету свою
хорошенькую  головку. В то же мгновение  отворилась  дверь,  и слуга  барона
Франсуа Буше вошел в комнату...
     По  крутым  ступенькам железной  лестницы экс-сержант Линс  поднялся  к
уединенной келье в левой  башенке. Дверь он  нашел  запертой. Потоптавшись у
порога, он заглянул в замочную скважину. Молодой юрист спал одетым на койке.
     Уильям Линс осторожно потянул за ручку двери. Сквозь дверную щель  стал
заметен  железный крючок, которым  дверь  была заложена изнутри. Экс-сержант
достал из-за  пояса узкий стилет  и просунул  его в щель. Клинком  приподняв
крючок, Линс приоткрыл дверь и переступил порог. Спящий не пробудился...
     Помедлив мгновение, Линс  взял стилет в левую руку,  а правую впустил в
карман  и  продел  пальцы  в  отверстия  тяжелого   кастета...  Он   коротко
размахнулся, нацеливаясь в  висок  жертвы,  и...  обомлел: из  стенной ниши,
завешенной простыней, выступил  какой-то  незнакомец в  пропыленном дорожном
камзоле слуги, а на пороге кельи выросла, будто из-под земли, высокая фигура
незнакомого монаха с накинутым  на голову черным капюшоном сутаны. Это... не
пьер Бенедикт!.. Несколько сильных рук скрутили локти бывшего сержанта.

     Лорд-адмирал  Ченсфильд один бодрствовал в  своем  охотничьем кабинете.
Шелест ветра в саду был слышен через каминную трубу.  Издали, с бультонского
тракта, неслись  звуки почтового  рожка.  Завешенные  окна  пропускали  мало
утреннего  света.  Он бликами  лежал на полу, оставляя внутренность покоя  в
полумраке. Этот слабый голубой отсвет  из окон мешался с желтым блеском двух
свечей  на  письменном  столе.  Полосы табачного  дыма  поэтому  казались то
сизыми, то изжелта-серыми. В кресле перед потухшим камином спал Мортон.
     Осторожные шаги послышались в зале  примыкавшем к охотничьему кабинету.
Милорд прислушался. Леди Райленд в легком ночном пеньюаре  и чепце с лентами
без стука вошла в кабинет и с удивлением взглянула на спящего Мортона. Глаза
старика  были  полураскрыты,  как у мертвеца,  и из-под полуопущенных ресниц
виднелись белки с желтыми прожилками.
     -- Фредди, вы узнали  что-нибудь о  вашей  дочери? --  спросила графиня
холодным и недовольным тоном, словно забота  о наследнице была  делом одного
хозяина дома.
     -- Мне сейчас не до нее. Пройдет время -- найду и накажу девчонку. Пора
ее выдать замуж. Отдам ее за Уильяма Блентхилла. Придурковат, но покладист.
     -- Вы ничего не имеете сказать мне, мой друг?
     --  Приготовься  к  встрече  гостя,  Нелль.  Генерал  Хауэрстон   может
пожаловать  с минуты  на минуту. Дилижанс уже у "Веселого бульдога"... Помер
наконец твой француз там, наверху?
     -- Фредди, я бы предпочла другой тон нашей беседы. Почему мистер Мортон
здесь? Вы могли бы  предупредить меня, по крайней  мере, что здесь находится
постороннее лицо... Видите, я не одета.
     -- Я не приглашал тебя сюда, Нелль.
     Миледи, уязвленная невежливостью  супруга, не  нашла достойного ответа,
закусила губу и повернулась к двери. В этот миг кто-то постучал настойчиво и
резко. Человек за дверью, не ожидая приглашения, распахнул дверную створку и
переступил порог. Это был монах в черной сутане. Голову его скрывал поднятый
капюшон,  и  по  этой  причине  милорду  представилось,  будто  рост  патера
Бенедикта заметно  увеличился.  Черноризец  так  низко наклонил голову,  что
хозяин  дома не  мог видеть его  лица. Монах приблизился к столу,  сжимая  в
кулаке  какой-то маленький предмет.  Не  поднимая головы,  он метнул  взгляд
из-под  капюшона в  сторону миледи. Рассерженная  дама, уловив  нетерпеливый
жест супруга, вышла из кабинета и захлопнула дверь.
     --  Вы   покончили  с   делом,  падре?  --   спросил   лорд  Ченсфильд,
поворачиваясь к монаху.
     У того еще ниже опустился черный капюшон.
     -- Он уже мертв, -- произнес монах глухо. -- А эту ладанку я снял с его
груди. -- С этими словами монах подошел к окну и отдернул штору.
     Яркий голубой свет залил комнату.
     Лорд-адмирал схватил овальный золотой медальон.  Тонкая золотая цепочка
обвилась вокруг  его  пальцев.  С  силой  надавив на вделанный  сбоку  синий
сапфир, он раскрыл медальон...
     Два портрета на эмали, его  собственный,  слева,  и... кудрявая головка
Чарльза Райленда,  маленького виконта Ченсфильда, глянули на него со створок
медальона.
     Что это... что это такое? -- хрипло выговорил владелец Ченсфильда.
     -- Это... расплата, Джакомо Грелли!
     Только теперь голос  монаха показался  лжемилорду чужим и в то же время
отдаленно  знакомым.  Лорд-адмирал  вскочил  и  вцепился  в  капюшон  сутаны
мрачного собеседника...
     Две  сильные  руки  стиснули его  запястья. Монах рывком откинул  назад
черное покрывало с головы. Серебряно-белые пряди его волос упали  на отворот
капюшона.   Узкое  морщинистое  лицо  наискось  пересекала  черная  тряпица,
прикрывая левый глаз человека в сутане. Сверлящее единственное око вперилось
прямо в обезумевшие, как у дикой кошки, зрачки лжемилорда.
     -- Бернардито! -- отступая, произнес владелец поместья. На миг его руки
оказались свободными,  и он упал бы навзничь  мимо кресла,  если  бы  черный
гость не удержал его, схватив за кружевное жабо.
     -- Здорово, помощник! --  раскатисто загремел голос  человека в сутане,
как некогда он гремел с мостика "Черной  стрелы". -- Вижу, ты будто и не рад
встрече с капитаном?
     --  Будь ты...  проклят, Одноглазый Дьявол! Уйди отсюда... Рассыпься...
Сгинь в свою преисподнюю!..
     -- В преисподнюю ты хотел послать моего сына  Диего, а отправил туда...
своего Чарльза, гиена!
     -- Пусти меня, дьявол... Эй, люди! Сюда! Ко мне! На помощь!
     -- Кого ты кличешь, Гиена Грелли? Уж не своих ли дружков, Черного Вудро
и  Джузеппе Лорано? Ты свернул им шеи  на  Терпин-бридже, хромой припадочный
пес,  и  на помощь  тебе  они  не подымутся  из могилы... Стой, не  вертись,
помощник!.. От меня тебе не вырваться, моя хватка крепче!
     -- Пощады, синьор Бернардито! Пусти меня взглянуть на Чарльза, капитан!
Пощады!..
     --  Поздно,  Джакомо  Грелли!  Пощады проси у  сатаны, кому  продался и
служил... Приспешники твои предали тебя так же, как ты сам предавал и убивал
их.  Дочь твоя тоже мертва! Иезуит отравил ее  за  венецианские  миллионы...
Теперь пришел час  и вашего пиратского лордства, каррамба! Генерал Хауэрстон
держит тебя за глотку,  и  виселица тебе готова.  Спасать тебя от нее больше
некому, ад и молния! В твоем замке уже распоряжается генеральская свита!
     Старый  Мортон, разбуженный  этой пиратской  схваткой  у стола, в ужасе
наблюдал  за  двумя  главарями "Черной стрелы".  Едва черный  гость произнес
последние слова, Мортон услышал странный нарастающий звук, исходивший словно
из глубины тигриного  горла. Сам Бернардито  непроизвольно отступил назад  и
отпустил жабо  под горлом своего врага. Как  раненный  насмерть бык, пригнув
голову, Джакомо Грелли  рванулся вперед,  едва  не сбив Бернардито с ног. От
страшного  толчка плечом  обе  половины двери,  чуть  не сорванные с петель,
распахнулись в зал. Со звериным воем, не разбирая ничего перед собой, хромой
пират Леопард Грелли, бывший помощник с "Черной стрелы",  ринулся в коридоры
ченсфильдского замка.
     Несколько человек уже выбежали из разных комнат, преследуя обезумевшего
лжемилорда, но в  сутолоке  они  потеряли  его  среди лабиринта коридоров  и
ходов.  Он ускользнул  от преследователей в  неприметнун~ дверцу подпольного
коридора,  который  начинался  под лестницей вестибюля  и  вел в  подземелье
замка.
     Сбежавшиеся  в вестибюль челядинцы  и остальные преследователи услышали
голос безумца уже из-под  пола. Странные крики доносились оттуда, из глубины
нижнего потайного коридора:
     -- Джузеппе! Вудро!  Бейте королевских егерей! Осторожней с проволокой,
Вудро! Подавай "Черную стрелу" в бухте, капитан! Я прыгну на борт с утеса...
     Вдруг по всем  закоулкам  старого дома  разнссся  истерический  женский
вопль:
     -- Схватите, схватите его! Он бежит к пороховому складу под замком!
     Кричала леди Райленд.  С  растрепанными  волосами, в ночной одежде, она
выбежала на площадку лестницы и опрометью бросилась к выходу. Кто-то схватил
ее за руку и  увлек назад, в вестибюль. Она билась, стонала  и вырывалась  с
бешенством отчаяния, пытаясь достичь выходной двери.
     Внизу,  под полом, гулко бухнул выстрел, за ним второй,  третий... Леди
Райленд  пронзительно  вскрикнула. Высокий  монах в черной