не знаю, а если б знал -- заметьте себе, мистер Дэвид, -- мой долг повелевал бы мне его схватить. Судите ж сами: есть ли нам резон, встречаться? Как знать, а вдруг на нем лежит еще иная вина? А вдруг он вам не все сказал? Вдруг его и зовут вовсе не Томсон! -- вскричал, хитро мне подмигнув, стряпчий. -- Такой народец походя себе подцепит больше имен, чем иной ягод с ветки боярышника. -- Вам решать, сэр, -- сказал я. И все же очевидно было, что поданная мною мысль овладела его воображением, ибо, покуда нас не позвали к обеду, пред ясные очи миссис Ранкилер, он все обдумывал что-то про себя; и не успела хозяйка дома удалиться, оставив нас вдвоем за бутылкою вина, как он начал придирчиво выспрашивать у меня подробности моей затеи. Когда и где назначено у нас свидание с другом моим мистером Томсоном, вполне ли можно положиться на порядочность означенного Томсона; согласен ли я буду на такие-то условия, в случае если старый лис-дядя попадется на приманку, -- эти и им подобные вопросы неспешной чередою шли ко мне от мистера Ранкилера, меж тем как он глубокомысленно смаковал вино. Когда же я на все ответил, видимо, так, что он остался доволен, он впал в еще более глубокое раздумье; даже и красное вино было теперь забыто. Потом он вынул лист бумаги, карандаш и принялся что-то писать, тщательно взвешивая всякое слово; а дописав, звякнул колокольчиком, и явился письмоводитель. -- Торренс, -- сказал стряпчий, -- к вечеру эта бумага должна быть списана начисто; а как управитесь, будьте добры надеть шляпу и приготовьтесь сопровождать нас с этим джентльменом -- вы можете понадобиться как свидетель. -- Ба, сэр, так вы отважились? -- за писцом закрылась дверь. -- Как видите, -- ответствовал мистер Ранкилер, вновь наполняя свой бокал. -- Ну, а теперь оставимте дела. Торренс своим появлением привел мне на память забавный случай, какой произошел несколько лет назад, когда у нас с сим злополучным растяпою условлено было о встрече на главной площади в Эдинбурге. Каждый отправился по своему делу, а к четырем часам Торренс успел пропустить стаканчик и не узнал хозяина, я же забыл дома очки и без них, по слепоте своей, даю вам слово, не признал собственного служителя. -- И стряпчий громко рассмеялся. Я тоже улыбнулся из учтивости и заметил, что случай и впрямь не из обычных, но удивительное дело: весь день мистер Ранкилер вновь и вновь возвращался к этому происшествию и пересказывал его сначала с новыми подробностями и, новыми раскатами смеха, так вскричал я, едва что мне под конец стало не по себе от этой блажи моего новоявленного друга и я не знал, куда девать глаза. Незадолго до условленного часа нашей с Аланом встречи мы вышли из дому: мистер Ранкилер об руку со мной, а позади, с бумагою в кармане и крытой корзиной в руке, -- Торренс. Пока мы шли по городу, стряпчий на каждом шагу раскланивался направо и налево, и всякий встречный норовил его остановить по делу личного или служебного свойства; видно было, что мистера Ранкилера в округе очень почитают. Но вот дома остались позади, и мы направились по краю гавани в сторону трактира "Боярышник" и паромного причала, к тем самым местам, где надо мною учинили злодеяние. Я не мог смотреть на них равнодушно, припомнив, скольких из тех, кто был тогда рядом, более нет: и Рансома, хоть он, можно надеяться, избавлен тем от худшей участи; и Шуана, -- страшно подумать, где он теперь; и тех несчастных, которые пустились вместе с бригом в последнее плавание -- на дно. Их всех и самый бриг я пережил; невредимым прошел сквозь тяжкие испытания и грозные опасности. Казалось бы, о чем еще печалиться: будь благодарен, и только; а меж тем при виде этих мест я не мог не ощутить скорбь об ушедших и холодок запоздалого страха... Так шел я, предаваясь своим думам, как вдруг мистер Ранкилер вскрикнул, похлопал себя по карманам и залился смехом. -- Нет, как вам это понравится! -- вскричал он. -- После всего, что я твердил весь день, забыть очки -- вот потеха! Тут я, конечно, раскусил, для чего повторялась та побасенка, и смекнул, что очки были забыты дома с умыслом, дабы и помощью Алановой не пренебречь и избежать щекотливой надобности признать его в лицо. Да, это было ловко придумано: разве мог теперь Ранкилер (в случае если б дела приняли наихудший оборот); опознать под присягою моего друга? И кто бы мог его заставить дать показания, порочащие меня? Все так, но долгонько он что-то не обнаруживал свою забывчивость, да и когда мы шли по городу, сумел же без труда узнать стольких людей, с которыми разговаривал... -- Словом, в душе-то я не сомневался, что он видит вполне сносно и без очков. Едва мы миновали "Боярышник" (на пороге курил трубку хозяин, я узнал его и удивился, что он нисколько не постарел), как мистер Ранкилер изменил порядок в нашем шествии: сам пошел сзади с Торренсом, а меня выслал вперед, как бы на разведку. Я стал подыматься, по склону холма, время от времени принимаясь насвистывать свой гэльский напев; и наконец с радостью заслышал ответный посвист и увидел, как изза куста встает Алан. Он был слегка подавлен после долгого дня, который провел в одиночестве, скрываясь по окрестностям, и после убогой трапезы в дрянной пивнушке возле Дандаса. Впрочем, при виде моего платья он вмиг повеселел, а узнав от меня, как успешно подвигаются наши дела и какая роль отведена ему в решающих событиях, совершенно преобразился. -- Очень похвальная мысль, -- одобрил он. -- И прямо скажу, более подходящего человека на эту роль, чем Алан Брек, вам не сыскать. Такое, заметь себе, не каждому дано, здесь требуется сообразительность. Однако, я чаю, стряпчему твоему уже не терпится меня увидеть. Я крикнул мистеру Ранкилеру и помахал ему рукой, он подошел один и был представлен моему другу мистеру Томсону. -- Рад нашему знакомству, мистер Томсон, -- молвил он. -- Я, к сожалению, позабыл свои очки, а без них -- вот и наш друг мистер Дэвид то же скажет (он похлопал меня по плечу) -- я слеп, как крот, и пусть уж вас "не удивит, ежели завтра я пройду мимо -- вас и не узнаю. Сказал он это, думая Алана обнадежить, но и меньшего было б довольно, чтобы уязвить самолюбие горца. -- Помилуйте, сэр, что за -- важность, -- чопорно сказал он, -- когда мы сошлись с единою целью добиться, чтобы мистеру Бэлфуру оказана была справедливость, и, сколько я могу судить, едва ль, помимо этого, найдем что-либо общее. Впрочем, я принимаю ваше извинение, оно было вполне уместно. -- А я на большее и рассчитывать не дерзну, мистер Томсон, -- сердечно сказал Ранкилер. -- Ну-с, а теперь, коль скоро в этом предприятии главные лицедеи вы да я, нам следует, я полагаю, все до тонкости обсудить, а потому не откажите в любезности дать мне руку, а то я не совсем отчетливо разбираю дорогу -- и темнота, знаете ли, да и очки забыл... Вы же, мистер Дэвид, тем временем найдете славного собеседника в Торренсе. Только дозвольте вам напомнить, что нет решительно никакой нужды посвящать его в подробности ваших и мистера... хм... Томсона приключений. И оба, истово друг с другом беседуя, пошли вперед, а мы с Торренсом замыкали шествие. Совсем стемнело, когда пред нами показался замок Шос. Не так давно пробило десять; было безлунно и тепло, мягкий юго-западный ветерок шуршал в листве, заглушая звук наших шагов; мы подошли ближе, но ни проблеска света не было видно ни в одной части замка. Вероятно, дядя уж лег в постель, что для нас оказалось бы как нельзя лучше. Не доходя шагов пятидесяти, мы напоследок шепотом посовещались, а после с Торренсом и стряпчим неслышно подкрались вплотную к замку и спрятались за углом, и едва мы укрылись, как Алан, не таясь, прошествовал к дверям и громко постучал. ГЛАВА XXIX. Я ВСТУПАЮ В СВОИ ВЛАДЕНИЯ Довольно долго Алан барабанил по двери впустую, и стук его лишь отдавался эхом в замке и разносился окрест. Но вот тихонько скрипнул оконный шпингалет, и я понял, что дядя занял свой наблюдательный пост. При скудном свете он мог разглядеть только Алана, черной тенью стоящего на пороге, три свидетеля были недосягаемы для его взора; казалось бы, чего тут опасаться честному человеку в собственном доме? Меж тем он первые минуты изучал ночного гостя в молчании, а когда заговорил, то нетвердым голосом, как будто чуя подвох. -- Кто там? -- проговорил он. -- Добрые люди по ночам не шатаются, а с ночными птицами у меня разговор короткий. Чего надо? А не то у меня и мушкетон имеется. -- Это не вы ли, мистер Бэлфур? -- отозвался Алан, отступая назад и вглядываясь в темное окно. -- Поосторожнее там с мушкетоном, штука ненадежная, не ровен час, выстрелит. -- Чего надо-то? И кто вы сами будете? -- со злобой проскрипел дядя. -- Имя свое мне нет особой охоты горланить на всю округу, -- сказал Алан, -- а вот что мне здесь надобно, это дело другого рода, и скорей вас затрагивает, нежели меня. Коли угодно, извольте, переложу на музыку и вам спою. -- Какое там еще дело? -- спросил дядя. -- Дэвид, -- молвил Алан. -- Что? Что такое? -- совсем другим голосом спросил дядя. -- Ну как, полным именем называть, что ли? -- сказал Алан. Наступило молчание. -- Пожалуй, впущу-ка я вас в дом, -- неуверенно проговорил дядя. -- Еще бы не впустить, -- сказал Алан. -- Только вопрос, пойду ли я. Вот что я вам скажу: лучше потолкуем мы с вами об этом деле прямо тут, на пороге -- причем либо так, либо никак, понятно? У меня, знаете, упрямства будет не меньше вашего, а родовитости гораздо поболе. Такой поворот событий обескуражил Эбенезера; какое-то время он молча осваивался, потом сказал: -- Ну, что поделаешь, раз надо, так надо, -- и затворил окно. Однако же прошел немалый срок, покуда он спустился с лестницы, и еще больший -- пока отомкнул все замки, коря себя (я полагаю) и терзаясь новыми приступами страха на каждой ступеньке, перед каждым засовом и крюком. Но наконец послышался скрип петель: как видно, дядя со всяческими предосторожностями протиснулся за порог и (видя, что Алан отошел на несколько шагов) уселся на верхней ступеньке с мушкетоном наготове. -- Вы берегитесь, -- сказал он, -- мушкетон заряжен, шаг сделаете -- и считайте, что вы покойник. -- Ух ты! -- отозвался Алан. -- До чего любезно сказано. -- А что, -- сказал дядя, -- обстоятельства настораживают, стало быть, мне и след держаться настороже. Ну, значит, уговорились -- теперь можете выкладывать, с чем пришли. -- Что ж, -- начал Алан, -- вы, как человек догадливый, верно, смекнули уже, что я родом из горного края. Имя мое к делу не относится, скажу только, что моя родная земля не столь далеко от острова Малл, о котором вы, думаю, слыхали. Случилось так, что в местах этих разбилось судно, а на другой день один мой родич собирал по отмелям обломки на топливо да вдруг и натолкнись на юнца, утопленника, стало быть. Ну, откачал он малого; потом кликнул других, и упрятали они того юнца в развалины старого замка, где и сидит он по ею пору, а содержать его моим родным обременительно. Родня у меня -- народ вольный, закон блюдет не так строго, как кое-кто; проведали они, что юнец из порядочной семьи и вам, мистер Бэлфур, родной племянник, да и попросили, чтоб я к вам заглянул и столковался на сей счет. Могу вас сразу упредить, что если мы не придем к согласию, едва ли вы когда еще с ним свидитесь. Потому что родичи мои, -- просто прибавил Алан, -- достатком похвалиться не могут. Дядя прочистил горло. -- Печаль невелика, -- сказал он. -- Он и всегда-то малый был никчемный, так чего ради мне его вызволять? -- Ага, вижу я, куда вы гнете, -- сказал Алан. -- Прикидываетесь, будто вам дела нет, чтобы сбавить выкуп. -- Ничуть не бывало, -- сказал дядя, -- это чистая правда. Судьба малого меня ничуть не трогает, никаких выкупов я платить не собираюсь, так что по мне хоть на мыло его пускайте. -- Черт побери, сэр, родная кровь -- не шутка! -- вскричал Алан. -- Как можно отринуть братнина сына, ведь это стыд и позор! А коли вы и решитесь на это, не очень-то, я полагаю, вас будут жаловать -- в здешних краях, если прознают. -- Меня и так не очень жалуют, -- сказал Эбенезер. -- Да и потом, откуда людям дознаться? Конечно уж, не от меня и не от вас или от ваших родичей. Так что пустой это разговор, мил человек. -- Тогда, значит, сам Дэвид расскажет, -- сказал Алан. -- Это как же? -- встревожился дядя. -- А вот так, -- сказал Алан. -- Мои родичи, понятно, племянничка вашего продержат лишь до тех пор, пока есть надежда за него выручить деньги, а коль такой надежды нет, я больше чем уверен, его отпустят на все четыре стороны, и пропади он пропадом! -- Нет, эдак тоже ни к чему, -- сказал дядя. -- Меня это не особо устроит. -- Так я и знал, -- сказал Алан. -- Это отчего же? -- спросил Эбенезер. -- Ну как же, мистер Бэлфур, -- отвечал Алан. -- По всему, что мне довелось слыхать, тут дело могло повернуться двояко: либо вы дорожите Дэвидом и согласитесь уплатить, чтобы он -- к вам вернулся, либо по очень веским причинам его присутствие вам нежелательно, и вы уплатите, чтоб мы его держали у себя. Похоже, что первого не наблюдается, ну, значит, быть второму, а для меня это благая весть -- в моей же мошне прибавится, да и родные не будут внакладе. -- Что-то я не уразумею, -- сказал дядя. -- Правда? -- сказал Алан. -- Ну, поглядите: малый вам тут не надобен; как бы вы желали с ним распорядиться и сколько за это заплатите? Дядя не отозвался, только беспокойно поерзал на месте. -- Так вот что, сэр! -- вскричал Алан. -- Было бы вам известно, я дворянин; я ношу королевское имя; я не бродячий торговец какой-нибудь, чтоб обивать у вас пороги. Иль вы дадите мне учтивый ответ, причем сей же час, или, клянусь скалами Гленко, я все кишки" из вас выпущу. -- Эй, уважаемый, полегче! -- возопил дядя, с трудом поднимаясь на ноги. -- Какая муха вас укусила? Я же простой человек, а не учитель танцев, и я, ей-ей, стараюсь соблюдать учтивость. Это вы такую дичь порете, что стыдно слушать. Кишки выпустит, ишь ты, какой скорый! -- огрызнулся дядя. -- А как насчет моего мушкетона? -- Что значит порох в ваших дряхлых руках против блестящей стали в руке Алана? -- отвечал мой друг. -- То же, что сонная улитка противу быстрокрылой ласточки. Вам не успеть курок нашарить своим неуклюжим пальцем, как рукоятка моей шпаги затрепещет на вашей груди. -- Э, уважаемый, да кто же спорит? -- сказал дядя. -- Извольте, будь по-вашему, я вам ни в чем не поперечу. Только скажите, что вам надобно, и увидите, мы с вами мигом поладим. -- Я, сэр, хочу лишь одного, -- сказал Алан, -- чтобы со мною не юлили. Ну, словом, коротко и ясно: убить вам мальчишку или держать под замком? -- Ах ты, грехи какие! -- всполошился Эбенезер. -- Ах, грехи! И как это язык поворотится! -- Убить или оставить в живых? -- повторил Алан. -- В живых оставите, в живых! -- причитал дядюшка. -- И никаких кровопролитий, сделайте милость. -- Что ж, это как угодно, -- сказал Алан. -- Только так обойдется дороже. -- Дороже? -- закричал Эбенезер. -- Неужто вы не погнушаетесь осквернить руки преступлением? -- Ха! -- бросил Алан. -- Все едино, то и другое преступление. Зато убить было бы проще, быстрее и верней. А содержать малого -- дело хлопотное, мороки не оберешься. -- Я все же предпочту, чтоб он остался жив, -- сказал Эбенезер. -- Я никогда к нечистым делам не был причастен, и для того, чтобы потрафить дикому горцу, начинать не собираюсь. -- Глядите, совестливый какой... -- насмешливо обронил Алан. -- Я человек твердых убеждений, -- просто сказал Эбенезер. -- А если мне за то приходится платить, я расплачиваюсь. К тому же, -- прибавил он, -- не забывайте, что юнец -- сын моего родного брата. -- Хм, ну-ну, -- сказал Алан. -- Тогда потолкуем насчет цены. Назвать ее довольно затруднительно, сперва придется выяснить кой-какие незначащие обстоятельства. Недурно бы узнать, к примеру, сколько вы дали в задаток Хозисону. -- Хозисону? -- ошеломленно вскричал дядя. -- За что? -- А чтоб похитил Дэвида, -- сказал Алан. -- Ложь это, наглая ложь! -- завопил дядя. -- Никто его не похищал. Это вам бессовестно налгали. Похитил! Да ни в жизнь! -- Если его и не похитили, не наша с вами в том заслуга, -- сказал Алан. -- И не Хозисона, если верить тому, что он сказал. -- То есть как это? -- вскричал Эбенезер. -- Значит, Хозисон вам все рассказал? А ты как думал, дубина ты старая! -- закричал Цуан. -- Откуда же еще мне знать об этом? Мы с Ходаисоном заодно, он со мной в доле -- теперь сами видите, есть ли вам польза лгать... Да, прямо скажу, почтенный, дурака вы сваляли, что того морячка так основательно посвятили в свои дела. Но о том поздно горевать: что посеешь, то и пожнешь. Вопрос в другом: сколько вы ему заплатили? -- А сам он вам не сказывал? -- спросил дядя. -- Уж это мое дело, -- ответил Алан. -- Ну, все едино, -- сказал дядя. -- Что бы он там ни плел, то наглая ложь, а правда, как перед господом богом, вот она: заплатил я ему двадцать фунтов. Но скажу начистоту: помимо этого, ему предназначалась выручка, когда запродаст малого в Каролине, а это был бы кус пожирней, но уж не из моего кармана, понятно? -- Благодарю вас, мистер Томсон. Этого совершенно довольно, -- молвил стряпчий, выходя из-за угла. -- Вечер добрый, мистер Бэлфур, -- прибавил он с изысканной любезностью. -- Добрый вечер, дядя Эбенезер, -- сказал и я. -- Славная выдалась погодка, мистер Бэлфур, -- прибавил, в свой черед, Торренс. Ни слова не сказал мой дядя, ни словечка, а как стоял, так и плюхнулся на верхнюю ступеньку и вытаращил на нас глаза, точно окаменев. Алан незаметно вынул у него из рук мушкетон; стряпчий же, взяв его под локоть, оторвал от порога, повел на кухню (следом вошли и мы) и усадил на стул возле очага, где еле теплился слабый огонек. В первые мгновения мы все стояли и глядели на него, торжествуя, что дело завершилось столь успешно, однако же и с долей жалости к посрамленному противнику. -- Полно, мистер Эбенезер, полно, -- промолвил стряпчий, -- не нужно отчаиваться, я обещаю, что мы вам предъявим мягкие условия. А пока дайте-ка ключ от погреба, и Торренс в честь такого события достанет нам бутылочку вина из запасов вашего батюшки. -- Он повернулся и взял меня за руку. -- Мистер Дэвид, -- сказал он, -- я вам желаю всяческих радостей от этой доброй и, я полагаю, вполне вами заслуженной перемены в судьбе. -- Вслед за тем он не без лукавства обратился к Алану: -- Мистер Томсон, позвольте выразить вам мое восхищение: вы свою роль провели с незаурядным искусством, и лишь одно я не вполне себе уяснил. Вас, как я понимаю, зовут Джеме или Карл? А если нет, значит, Георг? -- Отчего же, сэр, я непременно должен зваться каким-то из этих трех имен? -- воинственно произнес Алан и весь подобрался, словно бы учуяв обиду. -- Да нет, сэр, просто вы помянули про королевское имя, -- невинно отозвался Ранкилер. -- А так как короля Томсона до сих пор не бывало -- во всяком случае, моих ушей слава о нем не достигла, -- я рассудил, что, очевидно, вы имеете в виду то имя, которое вам дали при крещении. Удар пришелся по больному месту; и не скрою, Алан принял его тяжело. Ни слова не сказав в ответ, он отошел в дальний угол кухни, сел и нахохлился; и только после того, как к нему подошел я, пожал ему руку и стал благодарить, сказав, что главная заслуга в моем торжестве принадлежит ему, он улыбнулся краем рта и согласился примкнуть к нашему обществу. К тому времени уж был затоплен очаг и откупорена бутылка вина, а из корзины извлечена добрая снедь, которой мы с Торренсом и Аланом принялись отдавать должное; стряпчий же с дядюшкой уединились для переговоров в соседней комнате. Целый час совещались они при закрытых дверях; к исходу этого срока они пришли к соглашению, а после дядя с племянником по всей форме приложили к нему руку. Его условия обязывали дядю уплатить вознаграждение Ранкилеру за посредничество, а мне ежегодно выплачивать две трети чистого дохода от имения Шос. Так обездоленный бродяга из баллады вступил в свои владения; в ту ночь я улегся спать на кухонные сундуки состоятельным человеком, отпрыском знатной фамилии. Алан, Торренс и Ранкилер безмятежно похрапывали на своих жестких постелях; я же -- хоть столько дней и ночей валялся под открытым небом в грязи иль на камнях, зачастую на голодное брюхо, да еще в страхе за свою жизнь -- был этой переменой к лучшему выбит из колеи, как ни одним ударом судьбы, и пролежал до самого рассвета, глядя, как пляшут на потолке тени от огня, и обдумывая будущее. ГЛАВА XXX. ПРОЩАНИЕ Что ж, я-то сам обрел пристанище, однако на моей совести оставался Алан, которому я столь многим был обязан; а на душе тяжелым камнем лежала и другая забота: Джеме Глен, облыжно обвиненный в убийстве. То и другое я наутро поверил Ранкилеру, когда мы с ним часов примерно в шесть прохаживались взад-вперед перед замком Шос, а вокруг, сколько хватало глаз, простирались поля и леса, принадлежавшие когда-то моим предкам, а ныне мои. Хоть и о мрачных предметах велась беседа, а взгляд мой нет-нет да и скользил любовно по этим далям, и мое сердце екало от гордости. Что у меня прямой долг перед другом, стряпчий признал безоговорочно. Я обязан, чего бы мне то ни стоило, помочь ему выбраться из Шотландии; на участие в судьбе Джемса он смотрел совсем иначе. -- Мистер Томсон -- это особая статья, -- говорил он, -- родич мистера Томсона -- совсем другая. Я не довольно осведомлен о подробностях, но, сколько понимаю, дело решается не без вмешательства могущественного вельможи (мы будем, с вашего дозволения, именовать его Г.А. [17]), который, как полагают, относится к обвиняемому с известным предубеждением. Г. А., спору нет, дворянин отменных качеств, и все же, мистер Дэвид, timeo qui nocuere deos [18]. Если вы своим вмешательством вознамеритесь преградить ему путь, к отмщению, помните, есть надежный способ отделаться от ваших свидетельских показаний: отправить вас на скамью подсудимых. А там вас ожидает столь же горестная участь, что и родича мистера Томсона. Вы возразите, что невиновны -- так ведь и он неповинен. А быть судиму присяжными-горцами по поводу горской усобицы и притом, что на судейском кресле горец, -- от такого суда до виселицы рукой подать. Честно говоря, все эти доводы я и сам себе приводил, и возразить мне было нечего; а потому я призвал на помощь все простодушие, на какое был способен. -- В таком случае, сэр, -- сказал я, -- мне, видно, ничего не останется, как пойти на виселицу? -- Дорогое дитя мое, -- вскричал Ранкилер, -- ступайте себе с богом и делайте, что считаете правильным! Хорош же я, что в свои-то лета наставляю вас на путь постыдный, хоть и надежный. Беру назад свои слова и приношу вам извинения. Ступайте и исполните свой долг и, коль придется, умрите на виселице честным человеком. В жизни бывает кое-что похуже виселицы. -- Немногое, сэр, -- с улыбкой заметил я. -- Нет, сэр, позвольте! -- вскричал он. -- Очень многое. За примером ходить недалеко, вот дяде вашему раз в двадцать лучше бы и пристойней болтаться на виселице! Сказав это, он воротился в замок (все еще в сильном возбуждении: видно, порыв мой очень пришелся ему по нраву) и принялся составлять для меня два письма, поясняя тем временем их назначение. -- Вот это, -- говорил он, -- доверительное письмо моим банкирам из Британского Льнопрядильного кредитного общества с просьбою открыть вам кредит. Все ходы и выходы вам подскажет мистер Томсон, он человек бывалый, вы же с помощью этого кредита добудете средства для побега. Надеюсь, вы будете рачительным хозяином своим деньгам; однако по отношению к такому другу, как мистер Томсон, я позволил бы себе даже расточительство. Что же касается родича его, тут для вас самое лучшее проникнуть к Генеральному прокурору, все ему рассказать и вызваться в свидетели; примет ли он ваше предложение, нет ли -- это совсем другой вопрос, который будет зависеть уже от Г. А. Теперь, чтоб вас достойным образом представили Генеральному прокурору, я вам даю письмо к вашему ученому тезке, мистеру Бэлфуру из Пилрига, коего высоко почитаю. Для вас приличней быть представлену человеком одного с вами имени, а владелец Пилрига в большой чести у правоведов и пользуется расположением Генерального прокурора Гранта. На вашем месте я не обременял бы его излишними подробностями. И знаете что? Думаю, нет никакой надобности упоминать ему про мистера Томсона. Старайтесь перенять побольше у мистера Бэлфура, он образец, достойный подражания, когда же будете иметь дело с Генеральным прокурором, блюдите осмотрительность, и во всех усилиях ваших, мистер Дэвид, да поможет вам господь! Засим он распрощался с нами и в сопровождении Торренса направился к паромной переправе, а мы с Аланом, в свой черед, обратили стопы свои к городу Эдинбургу. Мы шли заросшей тропинкой мимо каменных столбов и недостроенной сторожки и все оглядывались "а мое родовое гнездо. Замок стоял пустынный, огромный, холодный и словно нежилой; лишь в одномединственном окошке наверху подпрыгивал туда-сюда, вверх-вниз, как заячьи уши в норе, кончик ночного колпака. Неласково встречали меня здесь, недобро принимали; но хоть по крайней мере мне глядели вслед, когда я уходил отсюда. Неторопливо шли мы с Аланом своим путем, на разговор, на быструю ходьбу что-то не тянуло. Одна и та же мысль владела обоими: недалека минута разлуки; и память о минувших днях томила и преследовала нас. Нет, мы, конечно, говорили о том, что предстояло сделать, и было решено, что Алан будет держаться неподалеку, прячась то тут, то там, но непременно раз в день являясь на условленное место, где я бы мог снестись с ним либо самолично, либо через третье лицо. Мне же тем временем надлежало связаться с каким-либо стряпчим из эпинских Стюартов, чтобы можно было на него всецело положиться; обязанностью его будет сыскать подходящий корабль и устроить так, чтобы Алан благополучно погрузился. Едва мы все это обсудили, как обнаружилось, что слова более нейдут нам на язык, и, хоть я тщился поддразнивать Алана мистером Томсоном, а он меня -- моим новым платьем и земельными владениями, нетрудно было догадаться, что нам вовсе не до смеха, а скорей хоть плачь. Мы двинулись коротким путем по Корсторфинскому холму, и когда подошли к тому месту, что называется Переведи-Дыхание, и посмотрели вниз на Корсторфинские болота и далее, на город и увенчанную замком вершину, мы разом остановились, ибо знали без всяких слов, что тут пути наши расходятся. Мой друг мне снова повторил все, о чем мы уговорились: где сыскать стряпчего, в какой час его, Алана, можно будет застать в назначенном месте, какой условный знак должен подать тот, кто придет с ним свидеться. Потом я отдал ему все свои наличные деньги (всего-то-навсего две гиней, полученные от Ранкилера), чтобы ему пока не голодать, потом мы постояли в молчании, глядя на Эдинбург. -- Ну что ж, прощай, -- сказал Алан и протянул мне левую руку. -- Прощайте, -- сказал я, порывисто стиснул ее и зашагал под гору. Мы не подняли друг на друга глаза, и, покуда он был на виду, я ни разу не обернулся поглядеть на него. Но по дороге в город я чувствовал себя до того покинутым и одиноким, что впору сесть на обочину и разреветься, точно малое дитя. Близился полдень, когда, минуя Уэсткирк и Грассмаркет, я вышел на столичные улицы. Высоченные дома по десять -- пятнадцать ярусов; узкие, сводчатые ворота, изрыгающие бесконечную вереницу пешеходов; товары, разложенные в окнах лавок; гомон и суета, зловоние и роскошные наряды, множество поразительных, хоть и ничтожных мелочей ошеломили меня, и я в каком-то оцепенении отдался на волю текущей по улицам толпы и повлекся с нею неведомо куда и все то время ни о чем другом не мог думать, кроме как об Алане там, у Переведи-Дыхание, и (хоть скорее можно бы ожидать, что меня приведут в восхищение весь этот блеск и новизна) холодная тоска точила меня изнутри и словно сожаление, что что-то сделано не так. Волею судьбы уличный поток прибил меня к самым дверям Британского Льнопрядильного кредитного общества. ПРИМЕЧАНИЯ 1. Тайное студенческое общество, членом которого был Стивенсон. "L.J.R." предположительно означает Liberty, Justice, Reverence -- Свобода, Справедливость, Благонравие (англ.). 2. Виги или вигамуры -- насмешливое прозвище приверженцев короля Георга. (Прим, автора.) 3. 21 сентября 1745 года шотландцы разбили под Престонпансом войска англичан. 4. "Круахан" -- боевой клич Кемпбеллов. (Прим. автора.) 5. Испольщиком зовется арендатор, который берет у землевладельца на корма скотину, а приплод делит с хозяином. (Прим. автора.) 6. Карл Стюарт, внук Иакова II, "молодой претендент" на престол Шотландии. 7. Не от яйца начат был рассказ о Троянской войне. (Из Горация.) 8. В суть дела (лат.). 9. Был, но не являюсь (лат.). 10. Безбородый юнец без присмотра (лат.). 11. Какое место на земле (лат.). 12. Одинаковыми трудами запечатлел следы (лат.). 13. Ненавижу тебя, прекрасный сабинянин (лат.). 14. Горько вздыхающего (лат.). 15. Будем петь далее (лат.). 16. Достойное вмешательства бога-мстителя (лат.). 17. Герцог Аргайлский. (Прим. автора.) 18. Боюсь тех, которые вредят богам (лат.).