Владимир Георгиевич Машков. Между "А" и "Б"


                         (Здравствуй, Валерка! - 1)

                                  Повесть


     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: В.Машков. "Здравствуй, Валерка!". Повести
     Издательство "Мастацкая лiтаратура", Минск, 1974
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 26 декабря 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------

     В  эту  книгу В.Машкова включены две  тематически связанные между собой
повести:  "Между "А и  "Б" и  "Веселая дюжина".  Главный герой этих повестей
веселый и неугомонный мальчишка Валерка Коробухин.
     Для детей среднего школьного возраста.


        "РАСТОЛКАЙТЕ ВЫ ЭТОГО НАРУШИТЕЛЯ..."

     А  меня один раз  по  телевизору показывали!  Это было,  когда я  еще в
детский сад ходил. Знаете, в тот самый, который при выходе из парка.
     Однажды к  нам в  сад явилась какая-то тетя с  круглыми очками на носу.
Тетя сказала,  что по телевизору будут показывать концерт из нашего детсада,
но покажут только одаренных детей, а остальные должны сидеть вокруг и делать
вид,  что им очень весело.  И ни в коем случае не шуметь, а только хлопать в
ладоши.
     Я,  конечно, оказался неодаренным и попал в ту компанию, которая сидела
вдоль стен и  вовсю изображала,  как им весело.  Наконец это мне надоело.  И
когда я увидел,  что телекамера нацелилась прямо на меня, мгновенно встал на
руки,  прошел несколько шагов,  ловко  вскочил на  ноги,  улыбнулся и  начал
раскланиваться. Как настоящий артист. Телекамера все еще смотрела на меня, и
мне даже показалось,  что я слышу, как хлопают зрители, которые сидят дома у
своих телевизоров.
     Но  вот  телекамера взглянула уже на  настоящего одаренного ребенка,  а
тетя в круглых очках оттащила меня в сторону и сказала,  что если я, Валерка
Коробухин, буду срывать передачу, то она не знает, что со мной сделает.
     Так меня один раз показывали по телевизору.
     И  вообще тогда,  когда я был маленьким,  передачи в сто раз интереснее
были, чем сейчас.
     Вот  фильм показывали -  я  таких фильмов давно не  видел.  Там наши за
шпионом гнались.  Сперва на  лошади,  потом на машине...  А  шпион все равно
удрал.  Успел в самую последнюю минуту уцепиться за вертолетную лестницу - и
удрал.  Но  туфля  шпионская -  он  ее  в  спешке  потерял -  попала в  руки
следователя.  И  тот -  никогда бы не поверил,  если бы сам по телевизору не
видел -  по туфле нашел шпиона.  Он днем и ночью изучал туфлю, как будто это
была книга "Двадцать лет спустя". И как-то заметил на подошве след сигареты,
иностранной, конечно.
     Следователь сразу приободрился,  сбрил бороду,  которая у  него за  это
время выросла,  потому что  он  целый месяц,  никуда не  выходя,  корпел над
туфлей, и позвонил начальнику.
     - Барк у нас в руках...
     И  вот  Барк  преспокойненько топал по  аллее парка и  дымил сигаретой.
Выкурил,  плюнул на нее и притоптал каблуком к асфальту. А следователь из-за
кустов:
     - Руки вверх,  Барк,  он же - "кукла", он же - "госпожа"! Просчитались?
Наши люди бросают окурки в урну. Понятно?
     Барк побледнел и поднял руки.
     Да, фильм был - не оттянуть от телевизора!
     А сейчас -  скучища... Мама говорит: "Правильно, так и надо. Умные люди
на студии работают,  у самих, наверное, дети есть. Скучные передачи для того
пускают,  чтобы  ребята сами  выключали телевизор и  садились за  уроки  или
помогали мамам по хозяйству".
     Может, мама и права, но все равно скучно. Как у нас на сборах.
     Вот недавно был сбор.  Назывался он "Для чего мы учимся?" Странные люди
- "для чего мы учимся?" Как будто не понятно!  Для мам,  чтобы они гордились
нами,  когда мы получаем пятерки,  и для учителей, чтобы они нам эти пятерки
ставили...
     Для чего ж еще?
     Галка Новожилова,  -  это наш председатель совета отряда,  - растягивая
слова,  сказала: "Чтоб ты явился, Коробухин, тебя разбирать будем". Она всех
ребят по фамилии называет, для солидности.
     Я,  честно говоря, сдрейфил. Потому что двоек у меня - не одна, не две,
а  раза в три больше.  Галстук достал,  гладил его долго,  чуть он у меня не
сгорел. Пришел в зал, тихо сел с краю, тихо смотрю и слушаю.
     А на сцене вот что происходит. Выходят девчонки и по шпаргалкам - а еще
отличницы!  -  бойко шпарят доклады:  "Ученье -  свет,  а неученье -  тьма",
"Пятерки -  наши путеводные звезды",  "Знания -  наши крылья"...  И  все так
гладко и ловко.  А про нас,  про двоечников, и ни слова, и ни полслова, и ни
вот столечки не говорят. Ну, думаю, красота...
     А  доклад идет за докладом,  и все такие длинные...  И чувствую я,  что
веки мои  слипаются,  а  голова так и  клонится к  спине рыжего Вовки Шлыка,
который сидит впереди меня.
     Заснул я, ребята! А скажу вам по секрету, по ночам я жутко храплю. Даже
мама,  привыкшая к моему храпу и свисту,  и то иногда испуганно вскакивает и
ругается:
     - Совести у тебя нет. Целый день на ногах, дай хоть ночью отдохнуть.
     Я говорю:
     - Я больше не буду, мама. - И засыпаю.
     Так вот,  на  сборе,  как раз когда наш очкарик -  Ленька Александров с
трибуны сказал:  "У нас есть отдельные ученики,  которые не совсем понимают,
как необходимы знания нам, тем, кто идет на смену нашим бабушкам и дедушкам,
нашим отцам и матерям,  дядям и тетям, старшим братьям и сестрам", - как раз
в этот момент из моего рта вырвались первые хрипящие звуки.
     Это было как сигнал горна, который будит на заре пионерский лагерь, как
школьный  звонок,  весело  и  бесцеремонно прерывающий тоскливый  урок!  Все
радостно повскакивали, стали показывать на меня пальцами и хохотать.
     Но мне про это потом рассказали.  А тогда я ничего не слышал и не видел
и только свое "хр-р-р!" продолжал.
     Тут Галка Новожилова как крикнет:
     - Растолкайте вы этого нарушителя!
     Я  сразу  проснулся,  обвел  взглядом хохочущих ребят,  повесил  нос  и
поплелся к выходу.
     А мне вдогонку Лидия Ивановна, классная:
     - Коробухин, чтоб завтра явился в школу с матерью!


        ЧАСТНОСОБСТВЕННИЧЕСКИЙ РЕЛЬС

     Вы, ребята, хотите узнать, что было после сбора?
     Ой, ребята, не спрашивайте. После сбора был еще один сбор.
     Наша вожатая Кира сказала:
     - Надо осудить Коробухина.
     Я спросил:
     - На сколько?
     Вожатая Кира не поняла:
     - Что на сколько?
     - Я хочу спросить, на сколько лет меня осудить?
     Вожатая Кира вся побелела.
     - Ты, Валерий, никак не научишься вести себя по-человечески.
     Вожатая Кира -  из 10 "А".  Их там целый класс готовят в вожатые, учат,
как находить подход к детям,  то есть к нам.  И,  наверно,  Кире внушили: "С
детьми нужна строгость, иначе они на шею сядут". Или что-нибудь в этом духе.
Вот она и применяет свои знания на практике.
     - Ребята,  кто  хочет выступить?  -  ходила по  рядам и  тормошила всех
вожатая Кира. Потом повернулась к Галке Новожиловой:
     - Что же ты, Новожилова, не ведешь? Веди.
     И Галка повела:
     - Ребята, говорите же, говорите! Кто хочет сказать?
     Ребята отворачивались от  пылких Галкиных глаз,  низко склоняли головы,
делая вид, будто что-то разглядывают на вытертых собственными руками партах.
     - Вы что - солидарны с ним? - вожатая Кира показала на меня.
     Я выпятил грудь,  чтобы меня можно было лучше разглядеть. Ребята упорно
и гордо молчали.
     - Так вы считаете,  что это очень хорошо - на пионерском сборе храпеть?
- Вожатая Кира начала нервничать.
     Я  помотал головой.  Кира стояла ко  мне спиной и  ничего не  замечала.
Ребята улыбнулись и хором ответили: "Нет!"
     - Потом Коробухин совсем распояшется, начнет и на уроках храпеть, а там
- кукарекать, мяукать. - Голос у вожатой Киры звенел как колокол.
     - Я не умею кукарекать, - не выдержал я. - И мяукать тоже не умею.
     Я не люблю,  когда мне приписывают таланты,  которых у меня нет. У меня
своих хватает, одолжить могу, кому надо.
     Ребята так и легли со смеху.  А вожатая Кира сказала, что она больше не
может,  что такого изверга она видит первый раз и  что она пойдет жаловаться
директору.
     Мне  было жалко вожатую Киру.  Она в  общем хорошая,  но  почему она не
может понять, что я храпел не нарочно? Обидно, когда тебя не понимают...
     Недавно мне сказали: "У тебя, Коробухин, только одни плохие поступки. А
ты прояви себя в чем-нибудь хорошем,  полезном... Вот завтра весь класс идет
собирать металлолом. У тебя есть шанс заработать хороший поступок".
     "Ладно,  -  подумал я. - Если у меня только плохие поступки, путь будет
один хороший". И я пошел собирать металлолом.
     На  Песчаной улице снесли несколько старых развалюшек.  Там семиэтажный
дом  собрались строить.  Мы  пошныряли немного в  поисках железных или любых
других кладов.  И  вдруг я  споткнулся обо что-то и  чуть не упал.  Глянул -
железный рельс. Хотел поднять - ого-го-го! - вот это вес.
     - Давайте сюда! - позвал я ребят.
     Раз-два -  взялись вчетвером и подняли.  Смотрим, а к рельсу проволокой
привязана крышка.  Мы  ее сразу не разглядели,  потому что она была засыпана
мусором.
     Под крышкой оказалась прямоугольная дыра.
     - Ребята, это подземный ход! - восхищенно закричал Вовка.
     - Ерунда,  -  промолвил рассудительный Семка.  -  Это просто погреб.  У
моего дяди знаете какой погреб!
     - Знаем, - отмахнулся я. - У кого есть фонарик?
     - У меня, - сказал Семка.
     - У дяди взял?
     - Свой, - обиделся Семка.
     Я хотел уже спускаться в погреб, но увидел, что нет никакой лестницы.
     А  вдруг погреб глубокий?  Загремишь вниз,  а  после о ком в стенгазете
писать будут, как о главном разгильдяе школы?
     Я подумал минуту.
     - Снимайте ремни.
     И сам первый снял ремешок.  За мной то же самое сделали ребята.  Быстро
из ремешков связали веревку.  Получилась отличная лестница.  Я  ухватился за
конец веревки из ремешков, и ребята спустили меня вниз.
     - Ну что там? - кричали ребята. - Давай вылазь!
     Я дернул веревку.
     - Тяните!
     Поднатужившись, ребята вытащили меня. Когда я очутился на земле, то изо
всех сил чихнул.  Раз,  второй,  третий...  Вот уж никогда не думал, что так
здорово умею чихать.
     - Ну что? - спросили ребята. - Ничего там нету?
     - А вы чего хотели - соленых огурчиков?
     - Нет, - ответил Вовка, - хоть бы какое-нибудь корыто...
     - А насморка не хочешь? - сказал я и чихнул в четвертый раз.
     Мы ухватились за рельс и  потащили его.  Шагали по улице и в такт нашим
шагам дружно пели:

                Наши жены - ружья заряжены...

     И вдруг:
     - Стойте! Погодите! Украли!
     За  нами  громыхал сапогами по  улице  дяденька в  полушубке и  заячьей
шапке.
     - Отдайте, это моя рельса, - сказал он, отпыхавшись.
     Семка пробовал было заспорить:
     - Мы нашли этот рельс. Он валялся.
     Я остановил Семку и добродушно улыбнулся:
     - Пожалуйста, берите!
     Дяденька посопел,  попыхтел,  наконец приподнял рельс, прошел, шатаясь,
несколько шагов и бросил свою ношу на землю. Лицо его стало умоляющим.
     - Ребятки,  помогите.  Вы же пионеры, тимуровцы, так сказать, помощники
старших.
     Мы хранили молчание.
     Дяденька сделал вторую попытку,  но  он  был старенький,  и  установить
мировой рекорд по подъему тяжестей ему не удалось.
     Тогда я начал штурм.
     - Как ваше имя-отчество?
     - Сидор Сидорович, - буркнул дяденька.
     - Сидор  Сидорович,   государство  о  вас  позаботилось.   Вы  получили
прекрасную  трехкомнатную  квартиру   в   прекрасном  пятиэтажном  доме   на
прекрасном втором этаже.  Во дворе у  вас растут прекрасные саженцы и звенит
прекрасный детский смех...
     Все время, пока я вдохновенно нес эту чепуху, дяденька смотрел на меня,
вытаращив глаза, и согласно кивал головой.
     - Наверное, вы уже и пенсию получаете?
     - Получаю.
     - Вот  видите,  вы  вполне  обеспеченный  и  счастливый  человек.  -  Я
подмигнул ребятам. - Чего ж вам еще надо?
     Мы взяли рельс с прикрепленной к нему крышкой и отправились в путь.
     - До свидания.
     - До свидания, - растерянно сказал нам дяденька.
     Несколько минут мы шли и хихикали.
     - Эй, стойте, погодите!
     Мы со злостью швырнули рельс на землю, он глухо шмякнулся.
     - Ну зачем он вам? - Я больше не улыбался.
     - А на погреб, - неуверенно сказал дяденька.
     - На  какой?  У  вас же прекрасная трехкомнатная квартира в  прекрасном
пятиэтажном доме.
     Дяденька опустил глаза и нежно посмотрел на рельс.
     Снова рельс в наших руках, снова мы топаем по улице.
     Дяденька не отстает от нас и ноет:
     - Он  пригодится мне.  Распилю на  куски  и  коньки внуку  сделаю.  Или
грузила на удочки...
     Мы шли,  не обращая никакого внимания на его мольбы. Мы останавливались
только, чтобы передохнуть.
     Наконец дяденькины причитания мне надоели, и я решил его припугнуть.
     - Это не вы говорите, это в вас пережитки капитализма говорят.
     Дяденька захихикал и потер руки.
     - Ну,  ребятки,  поругались и  будет.  По пачке мороженого на брата,  и
отволочем рельс ко мне в прекрасную квартиру.
     Мы не отвечали.
     - Ну, ребятки, по пачке пломбира.
     Я видел, как Семка облизнул губы.
     - Полный вперед! Свистать всех наверх! Земля!
     Впереди показалась школа. Мы прибавили шагу.
     - Ребятки, по билету в кино на брата и по пачке пломбира...
     Когда мы  притащили проклятый рельс в  школу,  вожатая сказала,  что мы
поступили  неправильно,   не  по-пионерски.  И,  чтобы  исправиться,  должны
немедленно отнести рельс назад его владельцу.
     Владелец горячо поблагодарил вожатую,  а  я  сказал,  что у меня плохих
поступков хватает,  я  хотел заработать хороший,  а  потому пусть назад этот
частнособственнический рельс тащат другие.  И ушел.  Дверью я не хлопнул.  У
меня нет такой глупой привычки.


        БОЯТСЯ ЛИ СОБАКИ ЩЕКОТКИ?

     Вот так и не удалось мне совершить хороший поступок.
     - Ну,  Коробухин,  -  сказали мне,  - если уж ты металлолом собирать не
умеешь, то, знаешь ли...
     И развели руками.
     А Галка Новожилова при всех изрекла:
     - Мы  решили,  Коробухин,  заняться тобой вплотную и  всерьез.  Сегодня
после уроков к тебе направится пионерский патруль.
     - А зачем патруль? - спросил я. - Что я - преступник?
     - Двойки получать -  разве не преступление? - сказал Ленька Александров
и спокойно поправил очки на переносице.
     Я задумался.
     - Послушайте, - сказал я наконец. - Может, без патруля обойдется?
     - Нельзя, - зевнул Ленька. - Тебе больше нет доверия.
     - Ладно,  - вздохнул я. - Приходите. Только если мой Эльбрус нападет на
вас, я не отвечаю.
     Все посмотрели на меня внимательно.
     - А кто такой Эльбрус?
     - Доберман-пинчер.  Собака  такая.  Как  увидит кого  чужого,  особенно
девчонку, сразу бросается, - терпеливо объяснил я.
     Ребята затихли.
     - Врет он!  -  вдруг закричал Семка.  -  Я  у  него вчера на телевизоре
сидел,  никакого добермана,  никакого пинчера у него нет.  У него даже кошки
нет.
     Галка Новожилова осуждающе покачала головой:
     - А обманывать товарищей, Коробухин, и совсем стыдно.
     Я только пожал плечами,  а Семке показал кулак - поговорим наедине, как
мужчина с мужчиной.
     Надо было что-то придумать. Я знал, что такое пионерский патруль. Это -
приходят к тебе домой, расстраивают маму, спрашивают, как ты готовишь уроки,
какой у тебя распорядок дня, - в общем, суют нос куда не надо. А после всего
мама плачет: "И зачем ты мне на горе такой уродился?"
     Нет, надо было действовать решительно. "У меня нет собаки, - подумал я,
- так она у меня будет.  Ну,  не доберман-пинчер,  а простая дворняга -  все
равно вы в собачьих породах ни черта не смыслите".
     Как  только кончились уроки,  я  на  всех  парах понесся домой и  пулей
взлетел на пятый этаж.  Там жила одна бабушка. У нее была кудрявая беленькая
собачка с черненьким,  как кнопка, носом. Если ее увидать издалека, то можно
испугаться -  страшное чудище. А если подойти поближе, то сразу станет ясно,
что это безобидная комнатная собачонка.
     Но у меня не было выбора, больше собак в нашем доме не водилось.
     Я  сказал бабушке,  что очень люблю собак,  но все собаки мира,  в  том
числе  и  доберманы-пинчеры,  не  стоят  и  одного  коготка ее,  бабушкиной,
собачки.  И пусть поэтому она,  бабушка, позволит мне погулять с ее собачкой
по двору.
     Бабушка была растрогана. Она забыла, как я таскал ее собачонку за хвост
и купал в луже.
     Бабушка умиленно пролепетала:
     - Ты  слышишь,  Роза,  какой  прекрасный мальчик живет  в  нашем  доме?
Воспитанный, любит животных... Иди с ним погуляй. Только, мальчик, не долго,
а то Роза сегодня кашляла. Я боюсь, не простудилась ли она.
     Я  быстро спустился вниз.  И  как раз вовремя -  по лестнице уже шлепал
галошами пионерский патруль.  Я еле успел захлопнуть за собой дверь,  как...
Дзинь!.. Патруль!
     Я  дернул Розу за  хвост:  вот  сейчас залает!  Но  она  только жалобно
заскулила. Я еще раз дернул - ну полай, старушка, тебе жалко, что ли?
     Роза чуть не  заплакала,  но  лаять не  хотела.  Она  просто не  умела,
наверно.
     Тогда я встал на четвереньки, чтобы показать Розе пример, и вдохновенно
прогавкал: гав! гав!
     Второй звонок захлебнулся на первой же ноте.
     Я невинно спросил:
     - Кто там?
     - Это мы, - дрожащим голосом ответила Галка. - А откуда у тебя собака?
     - Я же вам рассказывал,  а вы мне не поверили.  Погодите минутку.  Я ее
привяжу, а то она на чужих бросается. Особенно на девчонок.
     Звякая цепочкой,  я  завел собачку в  угол,  взъерошил на  ней шерсть и
случайно мои руки попали Розе под мышки.
     Я крикнул:
     - Входите! Эльбрус на цепи!
     И тут произошло что-то необыкновенное.  Наверно,  Роза как огня боялась
щекотки. И очень не любила, когда ее щекотали. Потому что в ту минуту, когда
ребята появились на пороге,  Роза вырвалась из моих рук,  бешено взвизгнула,
залаяла и  принялась носиться по коридору.  Взъерошенная,  разозленная,  она
казалась такой страшной, что даже я струсил.
     А ребята? Сминая друг друга, они скатились по лестнице вниз.
     Я еле успокоил разбушевавшуюся Розу и отвел ее к бабушке.
     Утром,   едва  я  переступил  порог  класса,  на  меня  налетела  Галка
Новожилова.
     - Ну,  Коробухин,  это  переходит всякие границы.  На  своих  товарищей
науськать бешеную собаку! Так тебе это не пройдет.
     Она оглядела орлиным взором весь класс и произнесла:
     - Наш отряд решил объявить тебе бойкот.  С  сегодняшнего дня мы с тобой
не разговариваем. Ты нам не товарищ.
     - Все со мной не разговаривают? - Я посмотрел на Семку.
     Семка отвернулся.
     - Все, - отрезал Ленька Александров.
     На  первом уроке со мной никто не разговаривал,  на переменке тоже,  на
втором уроке в мою сторону никто даже не глянул,  на второй переменке на мои
вопросы не отвечали,  на третьем уроке -  тоже, на большой переменке - целых
15 минут!  -  со мной никто не перекинулся словечком, на четвертой переменке
бойкот продолжался.
     После пятого урока я мрачно произнес:
     - Пойти утопиться, что ли!.. А что еще остается человеку?
     И, еле переставляя ноги, поплелся по коридору.


                            Я ОБЪЯВЛЯЮ ГОЛОДОВКУ

     Конечно,  топиться я и не думал. Я отправился в кино. Со вчерашнего дня
во всех кинотеатрах шел фильм "Парижские тайны".
     По  городу были расклеены голубые афиши.  С  афиш улыбался широкоплечий
парень.   От  его  ударов  во  все  стороны  разлетались  типы  с   мрачными
физиономиями.
     Разве можно было не пойти на такой фильм? Легче в школу не пойти...
     Кино  мне  понравилось.  Здорово дерется этот  маркиз.  Надо  будет мне
потренироваться. Бокс в жизни пригодится.
     Занятый такими мыслями,  я брел по улице. И ничего не замечал. Вдруг на
меня налетел и чуть не сшиб с ног Семка.
     - Ты что правила уличного движения нарушаешь? - рассердился я.
     - Ты жив?  -  у Семки дрожали руки,  дрожал портфель, а лицо было таким
испуганным,  будто  он  только что  побывал в  пасти у  льва  и  лишь  чудом
вырвался.
     - Интересно, почему я должен умереть? - удивленно спросил я.
     - Да нет, конечно, - обрадовался Семка. - Я побегу, скажу ребятам. А то
они думают, что ты... - Семка нервно хихикнул, - утопился. Ищут тебя...
     - Обожди. - Я схватил Семку за руку. - Ищут, говоришь?
     - Да, - торопливо закивал Семка, - уже и дома были. А ты где шатался? В
кино сидел?
     Я  ничего не  ответил,  потому что я  размышлял.  Мысли одна за  другой
появлялись  в   моей  голове,   они  перебивали  друг  дружку  и  не  давали
сосредоточиться: "А что, если я... Нет, лучше так... А может - наоборот?"
     Наконец я решился.
     - Ну, прощай, - задумчиво произнес я.
     - Ты к-куда? - у Семки задергались губы.
     Я молча повернулся и быстро зашагал не в ту сторону, где был мой дом, а
в  противоположную.  Я свернул направо около разноцветного,  словно попугай,
газетного киоска.  И когда я оказался за стеной дома и Семка потерял меня из
виду, я припустил со всех ног.
     Не знаю,  как вы,  но я  люблю дворы в микрорайонах.  Здесь очень легко
скрыться от любой погони.  Дома все на одно лицо,  дворов полно,  в  общем -
ищи-свищи.
     В один из таких дворов я и шмыгнул. Из-за стены детсада выглянул. Как я
и предполагал,  Семка крался за мной. Но мой быстрый рывок сбил его с толку.
Семка недоуменно оглядывался, он не мог понять, куда я исчез.
     Я,  довольный,  улыбнулся. Дал подзатыльника малышу, который слишком ко
мне приглядывался, и потопал домой.
     В нашем районе почти все дома были деревянные. Летом на улицах зеленела
трава,  а  зимой снег заваливал дома по  самую макушку.  И  тогда все жители
выходили и расчищали дорожки к колонкам.  В общем, как в деревне, хотя всего
в  двух шагах от шумного,  сверкающего проспекта.  Только три новых,  в семь
этажей, дома возвышались над нашим районом. Ночью они были похожи на большие
корабли, которые пристали отдохнуть на пару минут и скоро снимутся с якорей.
     Я  с  мамой жил в доме посредине,  в 27 "а".  А были еще 27 просто и 27
"б".
     Осторожно,  чтобы меня никто не  заметил,  я  пробрался по  лестнице на
чердак.  На чердаке,  за котельной трубой,  было наше с Семкой место.  О нем
никто,  кроме нас,  не знал. Там я растянулся на старом рыжем диване. Он был
такой старый, что даже пружины у него не скрипели.
     Надо было обдумать то, что произошло.
     Кстати,  о чердаках.  Раньше,  когда мы еще жили в деревянном доме, там
был отличный чердак. Мы с Семкой забирались туда во всех случаях, когда надо
было обмозговать что-нибудь очень важное и секретное.
     Но потом наш дом снесли.  Приехал бульдозер,  и дома как не бывало, а с
ним и  чердака.  И  мы  с  мамой переехали в  этот самый 27 "а",  на чердаке
которого я сейчас все это вспоминаю.
     Помню,   мама  ходила  по  нашей  квартире,   под  собой  ног  не  чуя,
всплескивала руками,  гладила стены, открывала краны. А я стоял мрачный, как
скульптура в парке. Ну разве могут быть в таком доме чердаки?
     Тут к нам ворвался Семка.  Семка,  то есть его родители,  тоже получили
квартиру в нашем доме.
     - Идем, - сказал Семка.
     Я неохотно вышел на площадку.
     - Чего тебе?
     Мой друг произнес только одно слово:
     - Чердак.
     Мы  помчались наверх.  Оказалось,  что  в  27  "а" чердак все-таки был.
Огромный и  совсем пустой.  Только крыша  низковата,  но  тут  уж  ничего не
поделаешь, мы были рады и такому.
     Когда я вернулся с чердака, мама не переставая ходила по комнате.
     - Я так довольна!  Я так рада!  -  Она обернулась ко мне: - А тебе как?
Нравится?
     Я улыбнулся:
     - Очень.
     Вскоре чердак завалили всяким хламом,  потому что  сараев во  дворе  не
было.  Но нам с Семкой удалось отгородить себе местечко за котельной трубой.
Когда нас ждала какая-нибудь неприятность,  мы забирались сюда.  Тут мы были
уверены в своей полной безопасности.


     - Я так и знал, что ты здесь. - Семкина ликующая физиономия ухмылялась.
     Он подкрался так осторожно, что я его не заметил.
     - Чего ж ты не притащил с собой весь класс? - зло спросил я.
     - Ты не злись, - примирительно сказал Семка. - Есть хочешь?
     Он вытянул из прозрачного мешочка все,  что принес с  собой.  Семка был
человек щедрый и  притащил уйму всякой пищи:  кусок сыра,  колбасу с  белыми
горошинами жира и  еще горячие,  в  румяной корочке котлеты.  Если откусить,
подумал я, корочка наверняка захрустит.
     Я проглотил слюну: вспомнил, что не обедал.
     - Сколько времени?
     - Часов  восемь.  Да  ты  ешь,  -  Семка  подвинул к  самому моему носу
котлеты.
     Я гордо помотал головой:
     - Я объявляю голодовку.
     Семкино лицо вытянулось.
     - В знак протеста против бойкота, - добавил я.
     Семка глядел на меня с изумлением и восторгом.
     - Ну,  вот что,  -  сказал я.  - Ты сейчас уйдешь отсюда и, если ты мне
друг...
     - Но твоя мать беспокоится, наверно, - перебил меня Семка.
     - ...и  если ты мне друг,  ты никому не скажешь,  где я,  -  решительно
закончил я.
     Опечаленный,  Семка ушел,  и я остался один. Только тут я почувствовал,
как  мне  обидно,  что со  мной так поступают ребята.  Даже разговаривать не
хотят, как будто я им враг.
     Ну,  ладно,  я вас проучу.  Отвернулись от человека,  а человек пошел и
утопился.
     Я представил, какая заметка появится в газете:

                          Смерть из-за равнодушия

     Вчера  трагически погиб  ученик  6-го  класса "А"  13-й  школы  Валерий
Коробухин.  Смерть  явилась  результатом  преступного  равнодушия  к  судьбе
мальчика. Под внешней веселостью и беззаботностью коллектив не разглядел его
нежной, чуткой, легко ранимой души...

     Растроганный, что у меня, оказывается, такая нежная душа, я не заметил,
как и заснул.  Проснулся оттого,  что продрог.  Я вскочил и - раз, два, три,
четыре -  стал делать зарядку.  Выглянул в чердачное окошко, - на улице была
кромешная темень. Наверное, часа два ночи.
     Я спустился с чердака. Долго мялся около своей двери, боясь позвонить.
     Мама открыла сразу,  как будто она простояла там, за дверью, все время,
пока я томился на чердаке.  Она схватила меня за руку и втащила в комнату. Я
никогда не думал,  что мама такая сильная. Потом она начала меня целовать, а
слезы ее капали мне на лицо и даже за шиворот.
     - Где ты  пропадал,  бездельник!  -  закричала мама.  -  Тут все с  ума
сходят,  а  он  болтается невесть где.  Ребята и  Лидия Ивановна раз  десять
приходили уже. Голоден, наверное, как бездомный пес?
     Мама снова стала такой,  какой была всегда,  - суетливой и озабоченной.
Она загремела кастрюльками -  принялась разогревать обед. От борща шел такой
аппетитный запах,  что я решил:  "Голодовку надо кончать". Кстати, котлеты у
мамы были не  хуже Семкиных,  так  что я  ничего не  потерял.  Только волчий
аппетит приобрел.
     Поев,  я  разложил кресло-кровать и  растянулся во  всю длину.  Укрылся
одеялом и сразу согрелся.
     Все-таки это здорово - спать в своей постели, а не на чердаке.


        МОГЛО СЛУЧИТЬСЯ "ТАКО-О-Е"!

     Когда я появился в классе,  меня встретили удивленные и радостные лица.
Кто-то даже крикнул: "Ура! Коробухин вернулся!"
     Если бы  еще цветы да оркестр,  это было бы похоже на встречу человека,
первым побывавшего на Луне.
     - Извините меня, ребята, - сказал я, и голос у меня дрожал, а на глазах
навертывались слезы.
     Ребята были растроганы:
     - Да брось ты!
     - Да что ты!
     - Ерунда все это!
     Они и вправду обрадовались моему возвращению. Хорошие ребята!
     Галка Новожилова попробовала было произнести очередную нотацию, она уже
откашлялась, но ее остановила Светка Никитина:
     - Не надо, с человеком могло тако-о-е случиться.
     На лице у добродушной Светки было выражение ужаса, она произнесла слово
"тако-о-е" таким свистящим шепотом,  что даже я  подумал:  а  ведь и  правда
могло случиться "тако-о-е".
     Еле сдерживая слезы, я сел за парту.
     На уроке я вполне овладел своими чувствами. И когда на переменке ребята
пристали с расспросами, меня понесло. Во время рассказа я косился на Семку -
выдаст или нет? Но Семка глядел на меня восторженными глазами, как будто это
не он торчал со мной вчера на чердаке, а кто-то другой.
     - Ушел я тогда из класса и пошел куда глаза глядят,  - начал я былинным
слогом историю о  том,  как я  топился.  -  Сам не заметил,  как добрался до
речки.  Разделся, а холод собачий... Но я, конечно, ничего не чувствую, сами
понимаете, что у меня на душе!
     Влез в воду,  а она жжется.  Вот,  думаю, разве можно утопиться в такой
холодной воде? Не везет мне что-то.
     Доплыл до середины, сложил руки по швам и - "солдатиком" на дно. Только
коснулся ногами песка, как меня вытолкнуло на поверхность.
     Я  вздохнул,  крикнул:  "Вот черт!"  -  и  снова пошел на дно.  Но меня
почему-то еще быстрее вынесло на поверхность.
     Глянул я  на берег,  а там какая-то женщина бегает в цветастом платке -
когда я пришел топиться, она белье полоскала. Бегает и кричит:
     - Ой, тонет парень, ой, никак выплыть не может!
     Вот чудеса,  подумал я,  сразу двое топятся!  Интересно, из-за чего тот
парень,  про  которого она  кричит,  в  реку полез?  Может,  ему тоже бойкот
объявили? И снова пошел на дно...
     Но  тут прозвенел звонок,  вошла Аделаида Васильевна,  "англичанка",  и
ребята разбежались по своим партам.
     Следующая переменка была длинная,  и тут уже я мог дать себе волю,  тем
более,  что сорок пять минут урока я не потратил даром -  рассказ сочинил на
славу.
     - Так вот,  - продолжал я, когда ребята снова окружили меня, - вынырнул
я еще раз.  Глядь,  a на берегу рядом с женщиной солдат появился. Сапоги уже
сбрасывает. А женщина приговаривает ему:
     - Вынырнет,  крикнет что-то и опять на дно.  Сил у него,  наверное,  не
хватает. Ты быстрей, солдатик, а то утонет парень.
     Тут до меня,  наконец,  и дошло, что это обо мне тетенька плачется. Это
я, выходит, не умею плавать? Я, чемпион 6-го "А"?!
     Я возмутился и закричал:
     - Да я получше вас обоих плавать могу! Смотрите!
     И как пошел кролем! А солдат мне кричит:
     - Ты, парень, лучше на спину ляг, силы экономь!
     - Я и на спине могу, пожалуйста! - крикнул я.
     Тут  солдат разделся и  бросился в  воду.  Плавал он  здорово,  потом я
узнал,  что у него первый разряд.  Я -  от него,  он -  за мной. Наконец оба
добрались до берега.
     Тетенька нам дала полотенце. Мы растерлись.
     Вот так мне и не удалось утопиться.
     Ребята молчали.
     - Слушай,  -  вдруг сказал Семка, - а ведь тебе надо было камень на шею
привязать.
     - Правильно, камень, - загудели ребята.
     - Камень -  это идея,  -  сказал я.  -  Вы знаете,  ребята, очень я был
расстроен,  не подумал про камень.  Но следующий раз я без камня и не полезу
топиться.  Это очень хорошая идея.  Спасибо тебе, Сема. - И я свирепо глянул
на Семку.
     - Не надо, - закричали ребята и весело захохотали.
     На  радостях,  что все так хорошо кончилось -  я  не  утопился и  снова
подружился с ребятами,  -  я сделал стойку на учительском столе. Это был мой
коронный номер,  никто у нас в классе, кроме меня, его не умел делать. И как
раз в этот момент к нам вошла Екатерина Моисеевна -  наш директор. Я заметил
ее краем глаза.
     - Атас! - зашумели ребята.
     Я спрыгнул на пол и сказал:
     - Я могу и больше простоять.
     - Это  я  знаю,  -  сказала  Екатерина Моисеевна.  -  Пойдем,  Валерий,
поговорим.
     - Пожалуйста,  -  вежливо согласился я.  -  Но только не надолго, у нас
сейчас контрольная по русскому языку.
     - Хорошо, - улыбнулась директор.
     И мы пошли в ее кабинет.


        "ТРИ БОГАТЫРЯ"

     Екатерина Моисеевна была маленькая и полная,  и поэтому ходила медленно
и при каждом шаге вздыхала.
     Мы с ней вместе начали подъем по лестнице.  Она сделает шаг,  вздохнет,
еще шаг и еще вздох.  Я мог бы за это время, пока мы поднимались, уже десять
раз туда и назад сбегать. Ну, если не десять, то пять во всяком случае.
     И  почему только Екатерина Моисеевна сделала свой кабинет на  четвертом
этаже?   Ей  удобнее  было  бы  на  первом.  А  может,  она  нарочно,  чтобы
физкультурой заниматься и сбросить лишний вес?
     Я  только хотел  спросить у  Екатерины Моисеевны,  правда ли,  что  она
устроила свой  кабинет на  четвертом этаже,  чтобы  тренироваться,  как  она
сказала:
     - Ну что мне с тобой делать, Валерий? - И опять вздохнула.
     Я тоже вздохнул и подумал: а что со мной и вправду делать?
     Сверху по  лестнице с  шумом и  криком сбегали ребята.  Не долетев двух
метров до меня и директора,  они вдруг начинали идти спокойно и неторопливо,
как  будто  им  было  лет  по  восемьдесят,   не  меньше.  Ребята  говорили:
"Здравствуйте, Екатерина Моисеевна", - а потом неслись с прежней скоростью и
с прежним шумом.
     - Ну,  так что мне с тобой делать?  - снова спросила директор, когда мы
уселись в ее кабинете - она в кресло, а я на стул.
     Я  бывал в  этом кабинете не раз и все хорошо помню,  а поэтому не стал
разглядывать "Трех богатырей" -  огромную картину,  висевшую на стене, прямо
за спиной Екатерины Моисеевны.  Я  эту картину уже выучил на память.  Могу в
любой момент рассказать,  кто какой меч держит и  у кого какой масти лошадь.
Сами понимаете,  зададут тебе такой вопрос: "Ну что мне с тобой делать?" - а
как на  него ответить,  не  знаешь.  Каяться еще рано,  надо выждать,  вот и
изучаешь картину.  Мне уже пришла в  голову мысль:  хорошо бы  директору для
тех,  кто часто бывает у  нее в  кабинете,  вместо "Трех богатырей" повесить
"Бурлаков",  а  потом  вместо "Бурлаков" еще  какую-нибудь картину.  Так  за
несколько лет можно изучить всех художников и все, что они нарисовали.
     - Молчишь? - спросила Екатерина Моисеевна.
     - Я уже помирился с ребятами, и все будет хорошо, - сказал я. - Обещаю.
     - Ты мне каждый месяц даешь обещания, а что из этого?
     - Но почти месяц я держу свое слово.
     - А на сколько сейчас ты обещаешь? - улыбнулась Екатерина Моисеевна.
     Я заметил,  что она всегда улыбается, разговаривая со мной. Что бы я ни
натворил,  она улыбается.  Но это,  правда,  наедине со мной. А при матери и
учителях она совсем другой человек.  Поэтому я  люблю бывать в  ее кабинете,
когда  мы  вдвоем.   Вот  если  бы  еще  вместо  "Трех  богатырей"  повесить
"Бурлаков", а вместо "Бурлаков"...
     - Месяц будешь держать свое слово? - спросила Екатерина Моисеевна.
     - Буду, - сказал я.
     - Ну иди, на контрольную опоздаешь, - улыбнулась она.
     Я поднялся,  сказал:  "До свиданья", кивнул богатырям - до скорой, мол,
встречи - и пошел к двери.
     - О матери подумай, - сказала Екатерина Моисеевна.
     Я обернулся. Лицо директора было печальным.
     - Ну, иди, - повторила она.
     Я  открыл дверь и  еще раз посмотрел на Екатерину Моисеевну.  Она снова
улыбалась мне.


        КАК Я УТЕШАЮ МАМУ

     Я  знал,  какой у  меня будет разговор с  мамой.  Мама сразу заплачет и
скажет:
     - Ты понимаешь, как трудно одной воспитывать ребенка?
     Я  буду молчать.  Я  буду сидеть в кресле-кровати и молчать.  Надо дать
маме выговориться и ни в коем случае не перебивать ее.  Потому что она сразу
вскипает:
     - Ради бога не перебивай меня, за тебя говорят твои поступки.
     Потом мама скажет, что у других матерей жизнь как жизнь, и только у нее
кромешный ад и сплошные мучения.
     Тут я обычно не выдерживаю:
     - Но  ведь я  в  милицию ни  разу не попадал,  я  никого не грабил,  не
убивал.
     Мои слова только воодушевляют маму:
     - И ты считаешь, что это - достоинство? Не хватало еще, чтобы ты грабил
и  убивал!  Как  у  тебя вообще язык поворачивается говорить такое!  Замолчи
сейчас же.
     Я молчу, пока она это говорит, и продолжаю молчать.
     На  несколько мгновений мама  затихнет.  Потом  она  снова скажет,  как
трудно  одной  воспитывать  такого  оболтуса,   как  я,   и   еще  работать,
зарабатывать на жизнь.
     Моя  мама  ткачиха на  камвольном комбинате.  Она  хорошо работает,  ее
фотография висит  на  Доске  почета  вместе с  фотографией Семкиного дяди  -
главного конструктора комбината. Того самого дяди, о котором Семка прожужжал
все уши ребятам в  нашем классе.  Но мамина фотография висит над фотографией
Семкиного дяди, и это дает мне право иногда одергивать Семку.
     А еще мама в месткоме.  Она всегда о ком-то заботится,  к кому-то ходит
домой,  и  к  ней  все  стучат по  вечерам:  "Вот  какое дело,  Петровна..."
Поговорят,  а потом гладят меня по голове, вздыхают и спрашивают: "Как дела,
баламут?  Двойки есть?" Я отвечаю:  "Попадаются".  Тогда они говорят: "Учись
хорошо; без знаний, сам знаешь, сейчас никуда". Я киваю: правильно, никуда.
     У  мамы  есть большая страсть -  кроссворды.  Если ее  чем-нибудь можно
успокоить,  так только кроссвордами.  Конечно, можно ее утешить пятерками по
поведению,  но  это сложнее.  Кроссворды добыть гораздо легче.  Надо зайти к
знакомым ребятам,  выдрать последние страницы в  двух-трех журналах,  и  все
будет в порядке.
     Так на этот раз я и сделал.
     С кипой кроссвордов на столе я ждал прихода мамы.
     Когда она пришла, все было, как я уже рассказывал.
     В конце мама сказала:
     - И когда ты уже будешь вести себя, как все? Ну когда?
     Я подошел и обнял ее за плечи.
     - Все будет хорошо, мама. Вот посмотри - новые кроссворды. Ты их еще не
разгадывала.
     - Какие? - встрепенулась мама.
     Она тут же уткнулась носом в кроссворды.
     - А я буду делать уроки,  мама,  -  озабоченно вздохнул я.  - На завтра
уйму задали.
     - Да,  да,  делай уроки,  -  не отрываясь от кроссвордов,  пробормотала
мама. Потом она закинула голову и рассмеялась: - Опять подкупил меня?
     - Но ты и правда любишь разгадывать кроссворды. - Я тоже улыбнулся.
     - Люблю, люблю. Делай уроки, не отвлекайся.
     Некоторое время мы молчим.  Я  пытаюсь разобраться в задачке,  а мама в
кроссворде.
     - Извини  меня,  Валерий,  -  говорит мама.  -  Как  называется прибор,
определяющий скорость подъема и спуска самолета? Из девяти букв.
     - Не знаю, - я пожимаю плечами.
     - Да,  очень интересные кроссворды,  -  говорит мама и идет на кухню. Я
слушаю,  как  она стучит кастрюлями,  и  думаю,  что действительно все будет
хорошо.  Я  начну хорошо учиться,  стану поменьше валять дурака,  и вообще -
скоро зима.


        ЧТО УМЕЕТ НОВЕНЬКАЯ

     Я очень люблю это. Проснешься, выглянешь утром в окно, а во дворе лежит
снег. Ночью выпал. Вчера еще была слякоть, грязь, дождь шел, а сегодня всюду
снег.
     И ты идешь по снегу и осторожно ставишь ноги, но не потому, что боишься
испачкаться, как тогда, когда ты шлепаешь по лужам, а потому, что это первый
снег и с ним надо быть осторожным.
     Часто так случается,  полежит снег пару часов,  а  потом исчезает,  как
будто его и  не было.  И становится так грустно,  как будто ты друга потерял
или  ножик,  отличный ножик  променял на  какую-нибудь  ерунду.  Потому надо
глядеть в  оба  окна нашего класса,  чтобы не  проморгать той минуты,  когда
начинает таять первый снег.  Потому что когда ты это видишь,  ты чувствуешь,
что снег еще вернется.  Снег хитрит,  через два дня он снова выпадет, никуда
не денется.
     Но сегодня мне приходилось туго.  Я  должен был наблюдать в оба окна за
снегом,  потом еще глядеть на Степана Александровича, который объяснял новый
урок, и на мою соседку по парте Иру Голубицкую.
     Она появилась в нашем классе только сегодня. Ее привела Лидия Ивановна.
Новенькая вошла в класс так решительно и смело,  что получилось, будто не ее
привела Лидия Ивановна, а она привела Лидию Ивановну.
     - Вот,  ребята, новенькая, - сказала наша классная. - Она будет учиться
с  вами.  Зовут  ее  Ира,  фамилия Голубицкая.  Ира  -  отличница и  хорошая
спортсменка. У нее разряд по гимнастике.
     - И еще я играю на фортепьяно, - гордо сказала новенькая.
     - Правильно,  и  еще  Ира  играет  на  фортепьяно,  -  повторила  Лидия
Ивановна.
     - Ого! - подумал я вслух.
     - Что ты этим "ого" хочешь сказать,  Коробухин?  -  недовольно спросила
классная.
     - Я  хотел спросить,  когда мы  сможем посмотреть,  как  она играет,  -
сказал я.
     - Ты, наверно, мальчик, хочешь узнать, когда вы сможете услышать, как я
играю? - ехидно спросила новенькая.
     - Услышать я могу и по радио, а я увидеть хочу, - не сдавался я.
     - Хватит,  Коробухин,  -  оборвала меня классная.  -  Чтобы ты поменьше
болтал, я посажу к тебе Иру.
     Вот так оказалась у меня соседка.
     - Перестань глазеть по сторонам,  Коробухин,  - услышал я голос Степана
Александровича и  очнулся.  -  Опять  потом будешь говорить,  что  ничего не
понял.
     Я просто вспотел оттого,  что старался все увидеть.  Я решил,  что буду
смотреть только на Степана Александровича.  Не шевелясь, я слушал учителя, и
тут над моим ухом раздалось:
     - Ах! Снег растаял. Как жаль...
     Я  глянул в окно и обомлел.  Снег словно корова языком слизала.  Только
грязные струйки текли по асфальту.  Я резко повернулся к моей соседке -  что
она понимает,  эта девчонка,  в  первом снеге!  Но лицо у  Иры было каким-то
задумчивым и грустным.
     После уроков оказалось,  что Ира живет в одном доме с нами. И мы втроем
- я, она и Семка - потопали по улице.
     - Мне так не нравится эта погода,  - тянула новенькая. - У нас в Сибири
знаете какая зима! Мороз такой, что птицы на лету замерзают.
     - У нас тоже неплохие зимы, - утешал Семка Иру. - Правда, Валерка?
     Он шел с  новенькой впереди,  а  я  за ними,  и поэтому Семка все время
оборачивался.
     - И на лыжах вы катаетесь? - спросила новенькая.
     - Еще как, - шумно выдохнул Семка. - Особенно Валерка здорово катается.
Правда, Валерка?
     Я  еще  раз  смог полюбоваться на  добродушную Семкину физиономию.  Ира
только слегка повернула голову.
     - До свидания, мальчики, - сказала она возле дома. - До завтра.
     - До свиданья, - торопливо сказал Семка.
     Я  слегка наклонил голову.  Я  помнил,  что в каком-то фильме так гордо
прощался один граф.  Не знаю почему, но мне вдруг захотелось показать, что я
тоже кое-что смыслю в этих самых... великосветских манерах.
     Новенькая посмотрела на  меня долгим взглядом,  улыбнулась и  вбежала в
подъезд.
     - Какая девчонка!  -  Семка завертел головой.  -  Она в  25-й  квартире
живет. У нее отец майор.
     - Уже успел все выведать?  -  зло спросил я. - Может, уже и влюбился? -
Не знаю почему, но Семка меня сегодня бесил.
     - Выдумываешь всякую  ерунду,  -  обиделся Семка.  Он  покраснел и  еще
сильнее завертел головой.
     - Ладно.  -  Я хлопнул его по плечу.  - Приходи вечером на чердак. Дело
есть, секретное.


        АЭРОДРОМ ГЕНКИ ПРАВИЛЬНОГО

     - Без Генки Правильного нам не обойтись, - сказал Семка.
     - А ну его, зануду, - поморщился я.
     Мы сидели на чердаке и обсуждали важное дело.
     - Генка что-нибудь придумает,  -  настаивал на  своем Семка,  -  такое,
понимаешь, эффектное.
     Генку Ракитина в  нашем дворе прозвали Правильным за  то,  что  все  на
свете он  делает правильно.  Он  никогда не  сделает такого,  за  что  может
здорово влететь.
     Собираемся мы с ребятами залезть в яблоки к соседу. Генка мнется: "Нет,
ребята, это нехорошо, я лучше домой пойду".
     Или договариваемся отдубасить ябеду. Генка опять за свое:
     - Нет,  ребята,  человека надо  сперва  словами убедить,  а  потом  уже
этими... кулаками.
     А что ябеда давно не человек и,  может,  никогда не был человеком - это
ему непонятно.
     И  все-таки Генка Правильный был единственным мальчишкой в нашем дворе,
кому я иногда завидовал.  Раз в месяц,  а может и реже. Это случалось, когда
Генка появлялся во дворе с  моделью самолета под мышкой.  Генка занимался во
Дворце пионеров и уже неплохо конструировал разные модели.
     Рядом с  нашим двором за  забором начинался пустырь.  Там Генка устроил
испытательный аэродром для своих моделей.
     В  день  испытаний  двор  мгновенно пустел,  и  наступала оглушительная
тишина.  Ребята устремлялись на  Генкин аэродром.  Генка в  такие минуты как
будто никого не замечал.  А может, и вправду ему ни до кого не было дела. Он
видел только свои модели.
     Генка становился в центре круга.  В руке он держал веревочку, к которой
осторожно привязывали новенький беленький самолетик.  Модель была в  руках у
Мишки - друга и помощника Генки.
     - Давай! - кричал Генка.
     Мишка заводил моторчик. Самолет несколько мгновений чихал и фыркал, как
простуженный первоклассник,  а  потом  с  легким жужжанием начинал описывать
круги над пустырем.
     Генка едва заметным движением управлял моделью.
     Вот самолет подымается высоко, и мы задираем головы, чтобы его увидеть.
А вот он резко снижается,  сейчас,  кажется, разобьется на мелкие кусочки...
Но нет - снова несется, как живой.
     Мы подбрасываем шапки вверх: "Ура!"
     Я тоже рад: "Молодец, Генка!"
     Иногда самолет падал.  Тогда Генка был  суров,  он  командовал громко и
решительно. И все рады были выполнить любой его приказ. Даже я.
     И  вот  самолет  снова  над  пустырем,  над  нашими  задранными в  небо
восхищенными лицами.
     Вскоре испытания заканчиваются.  Генка  забирает модель и  несет ее  во
Дворец пионеров.  Ребята провожают его почтительной толпой.  И снова о Генке
ничего не слышно - до следующих испытаний.
     - Давай попробуем, - не отстает Семка. - Гороху надо отомстить здорово.
     Я  соглашаюсь,  потому что  сам не  могу ничего придумать.  Мы  сидим с
Семкой целый час, а в голове ни одной интересной мысли. Разве это интересная
мысль -  пойти и  поколотить Гороха за  его штучки?  А  если он  даст сдачи?
Кулаки у него - будь-будь! Да и дружки у Гороха - здоровые ребята.
     Мы спускаемся вниз с чердака.
     - Слушай,  Сема, а ученые, которые изобретают что-нибудь или открывают,
тоже так здорово думают, как мы, или нет?
     - Не знаю, - честно говорит Семка. - Наверно, так же, как и мы.
     Мы выходим во двор и тут же натыкаемся на Генку Правильного.
     Генка еле сдерживается, чтобы не разреветься, как настоящая девчонка. К
груди он прижимает огненно-рыжего котенка по кличке Акбар.  У Акбара оторван
кусок уха, унылая морда в крови.
     - Если бы я  знал,  кто это сделал,  я  бы с  ним поговорил,  я  бы ему
показал!..
     У Генки такое настроение,  что появись сейчас обидчик его Акбара, Генка
разорвет его на части.
     Он шел из Дворца пионеров.  И  вдруг услыхал взрыв и  отчаянный кошачий
крик.
     - Ну словно ребенок маленький кричит,  -  рассказывает Генка. - Я сразу
подумал, что это Акбар, наверно, с ним что-то случилось. Подбежал к сараю, а
котенок лежит на крыше и мяукает. Жалобно так мяукает... Если бы я знал, кто
это... - Генка весь кипел.
     Я сразу понял, что это работа Гороха и его компании.
     - Это Горох, - сказал я.
     - Конечно, Горох, - подтвердил Семка.
     - Горошко?  -  переспросил Генка.  -  Это сделал Горошко?  Так пойдемте
скорее и заявим в милицию.
     Я  поднял руки  вверх и  выразительно посмотрел на  Семку.  "Ну  что  я
говорил,  это  же  Генка Правильный,  разве он  может мстить,  как настоящий
мужчина!"
     Но Семка не отчаивался:
     - Послушай,  Гена.  Горох и  его ребята издеваются не  только над твоим
котом.   Они  вот  что  придумали.  Протягивают  над  тротуаром  проволочку,
тоненькую,  чтоб не видно было.  Один конец привязывают к  дереву,  а второй
отводят в ворота.  Там и выжидают. Появится старушка, они натянут проволоку,
раз -  и  старушка уже на тротуаре.  А  вчера и мы с Валеркой попались на их
удочку. Сейчас гололед начался, ты понимаешь, чем это грозит?
     - Вот я  и говорю:  идемте в милицию и расскажем обо всем,  -  повторил
Генка, и голубые глаза его засияли чистой верой в правду и справедливость.
     - Послушай,  Гена,  -  начал я.  -  А  как  им  удалось взорвать твоего
котенка?
     - Это  примитивный способ,  -  поморщился Генка.  -  Надо  вырыть ямку,
насыпать в нее карбида и залить водой. Карбид начнет пузыриться, знаете, как
тесто подходит.  Потом ставят на ямку с карбидом банку,  а к ней привязывают
кота. В банке проделывают дырочку, подносят спичку. И банка летит в воздух.
     - С грохотом? - быстро спросил я. Я очень внимательно слушал Генку.
     - Да,  слышен не  очень сильный взрыв,  -  недоуменно посмотрел на меня
Генка.
     - Объявляю операцию "Акбар", - торжественно сказал я, - начатой.


        ОПЕРАЦИЯ "АКБАР"

     - Почему "Акбар"? - спросил Генка.
     - В честь твоего героического котенка, - объяснил я.
     - А  что  это  будет за  операция?  -  не  отставал Генка.  Как человек
техники, он хотел сразу схватить суть дела.
     Легко сказать -  "схватить суть",  если я  сам толком не знал,  что это
будет за операция. Но название было придумано, а это уже половина дела.
     И  снова  мы  сидим  на  чердаке -  теперь втроем:  Генку  мы  все-таки
уговорили - и что есть силы ломаем головы. Идеи сыплются одна за другой.
     Сперва - юмористические.
     - Нужно достать большую банку,  привязать к  ней Цитруса и  пустить все
это на гороховцев, - предлагает Семка. - Будут удирать без оглядки.
     Цитрус,  которого Семка хочет напустить на Гороха и его ребят, здоровый
волкодав дяди Васи,  хозяина огромного сада. У него яблочка не выпросишь, не
то что собаку.
     - Тогда уж лучше слона пустить,  - неловко шучу я только лишь для того,
чтобы сказать хоть слово.
     Потом появляются серьезные идеи. Их, конечно, предлагает Генка.
     - Ребята, - говорит он, - мы в кружке недавно смастерили пять ракет.
     И  тут  Генка сообщает такое,  что  мы  с  Семкой радостно вскакиваем и
начинаем танцевать вокруг  старого дивана,  на  котором восседает Генка.  Мы
танцуем боевой индейский танец.  Мы  не  знаем,  правильно ли он получается,
потому что ни одного индейца в  глаза не видали,  и  вообще у  нас с танцами
нелады...  Но  мы  знаем одно  -  танцевать надо торжественно,  с  каменными
лицами, изредка оглашая воздух воинственными кличами.
     - Держись,  Горох!  Стрела поразит твое подлое сердце! - первым оглашаю
воздух я.
     - Ты велик, Генка, конструктор молний! - выкрикивает Семка.
     Генка ерзает на диване и морщится.
     - Ребята,  мне домой пора.  Родители волнуются,  наверно.  Завтра после
уроков начнем.
     Трезвый   голос   нашего   друга   превращает   нас   из   индейцев   в
шестиклассников, и мы расстаемся до завтра.
     Вы,  ребята,  конечно,  хотите  узнать,  что  за  идею  предложил Генка
Правильный,  если  мы,  люди в  общем серьезные,  пустились в  пляс.  Вы  не
обижайтесь,  ребята,  скоро я вам открою все секреты.  Но не сейчас,  а чуть
попозже. Потому что вам просто не интересно будет читать дальше.
     Итак, назавтра на аэродроме Генки Правильного, который был переименован
в  ракетодром  "ОА"  (как  вы  совершенно  правильно  догадались -  операция
"Акбар"),  начались тайные, невидимые приготовления. Мы работали по вечерам,
чтобы Горох и  его  ребята ничего не  заметили.  Наш  ракетодром был  совсем
близко от их дома - всего метрах в ста или чуть дальше. И поэтому кто-нибудь
из  нас -  или Семка,  или я  -  дежурил возле дома Гороха,  чтобы,  как кто
появится, предупредить товарищей.
     Но  нам  просто  везло.  Все  эти  вечера гороховцы сиднем сидели дома:
наверно, хоккей по телевизору смотрели.
     И  вот наконец все готово.  Операция "Акбар" вступает в  решающую фазу.
Сегодня на вечер назначен бой Гороху и его компании.
     ...Темнело рано. Раз, два - и уже вечер, а всего только пять часов.
     - Я пошел, - говорю я. Семка и Генка смотрят на меня с восторгом. Я иду
прямо к нашим врагам. Я должен задраться с ними, а потом...
     - Ты не тяни, - советует Семка. - Ударь раз и беги назад.
     - Может,  и вообще бить не надо,  -  мнется Генка.  -  У нас достаточно
устрашающих средств.
     - Ладно, - соглашаюсь. - Я мигом.
     Я  направляюсь к  дому  Гороха.  Иду  неторопливо,  чтобы обдумать план
действий.  Собственно,  чего  тут  думать?!  Я  должен задраться с  ними,  а
потом...
     Компания Гороха в полном сборе.
     - Смотрите,  кто к нам пожаловал, - замечает меня издали Горох. - Посол
не очень дружественного государства... Чем могу служить?
     Ребята  Гороха заняты своим  обычным делом  -  привязывают проволочки к
деревьям. Готовятся к вечерней "охоте".
     - Вот что,  -  говорю я тоном майора милиции.  -  Немедленно прекратите
свои хулиганские делишки. Иначе... - я делаю многозначительную паузу.
     - Иначе?  -  Горох дурачится и приставляет к уху ладонь, как это делают
старики, когда плохо слышат.
     - Иначе ты получишь по морде, - перехожу я на обыкновенный язык.
     - Что, что? - все еще строит из себя глухого старика Горох.
     - А  вот  что,  -  я  делаю  выпад  и...  вспоминаю Генку  Правильного.
Сдерживаюсь и  только сильно толкаю Гороха в  плечо.  Тот,  поскользнувшись,
падает. Его компания набрасывается на меня.
     Увернувшись, я мчусь назад, к Семке и Генке.
     - Держи его! - кричит вскочивший на ноги Горох.
     И ребята, тяжело сопя, несутся за мной.
     Вот я уже на ракетодроме. Сейчас, сейчас, голубчики...
     Ба-бах!
     Вот  оно.  Такого и  я  не  ожидал.  Шагах в  пяти сбоку взлетает вверх
ракета.  И какая! Каждый задерет голову, чтобы увидеть такую ракету. Она вся
светится и медленно подымается в темное небо.
     Горох и его ребята, конечно, останавливаются и задирают головы. И вдруг
их  охватывает смятение.  Светящаяся ракета  раскалывается на  две  части  и
стремительно летит вниз, прямо на головы Гороху и его "охотникам".
     Те - бежать. Куда? Конечно, в разные стороны. И тут начинается не менее
веселое: срабатывает целая система банок с карбидом, которую придумал Генка.
     На ракетодроме стоит сплошное: бах-ба-бах, трах-тара-рах!..
     Наконец,  оправившись от  страха (банки с  карбидом все-таки вещь более
знакомая),  наши враги удирают к  своему дому.  И  тут на  их пути вырастает
Семка.
     - Руки вверх! - кричит он и достает из-под пальто... ракету.
     Точно такую, светящуюся, как та, которая испугала гороховцев.
     - Руки вверх! - кричим и мы с Генкой, догнав улепетывающих противников.
У  нас  в  руках так  же  таинственно светятся ракеты.  Мы  их  держим,  как
автоматы.
     Гороховцы поднимают трясущиеся руки.
     - Ну что, пускать? - спрашиваю я у Гороха.
     Его всего передергивает.
     - Что ты! Мы за мир!
     - Ну так вот! Мы великодушны, - сдержанно говорю я. - Пленных не берем.
Но если вы еще раз повторите свои штучки,  то...  -  Я выразительно киваю на
ракеты.
     Горох так же выразительно прикладывает руки к груди:  мол,  никогда, ни
за что, и вообще о чем речь...
     - Проваливайте! - командую я.
     Опустив  головы,  Горох  и  его  ребята  бредут  к  дому.  Они  изредка
оглядываются - не пальнем ли мы им в спину. А мы поспешно удираем на чердак:
от наших взрывов вокруг поднялся переполох.
     На чердаке я спрашиваю Генку:
     - Ну, как? По-моему, это не хуже милиции?
     Генка улыбается.
     - Пожалуй.
     Я командую:
     - Отряд, стройся!
     Когда Семка и Генка вытягивают руки по швам, я говорю:
     - Объявляю благодарность за блестящее проведение операции "Акбар".  Кот
отомщен,  мы тоже.  Враг, конечно, силен и коварен, но я думаю, что он долго
будет помнить наш салют. Ура!
     - Ура! - завопили ликующие Семка и Генка.
     А потом мы уселись на старом рыжем диване и Семка спросил:
     - Ген!  А  как краски называются,  которыми мы вот эти штуки покрасили?
Люми...
     - Люминесцентные, - ответил Генка.
     В руках мы держали обыкновенные полешки,  которым искусные Генкины руки
и не очень ловкие наши придали форму ракет. Наши "ракеты" сейчас были совсем
не страшные. Они даже не светились, потому что...
     - Потому что, - сказал Генка, - люминесцентные краски светятся только в
темноте. А здесь лампочка горит.
     И  тут мы с  Семкой поднялись и снова завели боевой индейский танец.  А
Генка снова поморщился и сказал:
     - Ребята, мне домой пора. Родители, наверное, беспокоятся.
     Вот и все. Нет, не все. Та ракета, которая взлетела в воздух и поразила
Гороха и  его ребят,  была самая всамделишная.  Ее Генка смастерил в  кружке
Дворца пионеров.
     Конечно, жаль, что ракета погибла. Оригинальная конструкция у нее была.
Но  погибла ракета,  выполняя благородное задание.  А  ради  хорошего дела и
помереть не жалко.


        КАК МЕНЯ "ВТЯГИВАЛИ"

     - Надо тебя втянуть, - сказала мне Галка Новожилова.
     - Что, что? - удивленно переспросил я.
     - Надо втянуть тебя в общественную работу.
     - А-а-а!
     - Вот тебе пионерское поручение -  будешь вести дневник. Записывай, кто
что делает на уроках и переменах.  Понял?  - Галка решительно тряхнула двумя
большими белыми бантами, похожими на больших белых бабочек.
     - Не очень,  -  ответил я.  -  А записывать тех,  кто в буфет ходит?  И
сколько пончиков съедает, тоже записывать?
     - Не  ломай комедию.  -  Галка подражала взрослым и  любила говорить их
словами. - И потом, у тебя красивый почерк, - добавила она.
     Это  была  чистая правда.  Я  очень  люблю писать и  старательно вывожу
каждую буквочку.  Мне нравится смотреть,  как из букв возникает слово, и это
олово что-то значит,  и если его кто-нибудь прочтет,  то поймет,  что я хочу
сказать.  А потом из слов появляется целое предложение.  Нет, честное слово,
мне  нравится писать сочинения и  изложения.  Диктовки я  писать не  люблю -
некогда подумать, пиши, что скажут.
     Я  вспомнил о своем обещании директору.  До конца месяца оставалось еще
пять дней. И я согласился выполнять пионерское поручение.
     Несколько дней подряд на каждом уроке я  добросовестно открывал толстую
тетрадь с  портретом Юрия Гагарина на обложке и начинал записи.  Я записывал
все,  что замечал. На переменках я ходил по коридору, заглядывал во все углы
и писал, писал, писал...
     Как-то утром Семка спросил у меня:
     - Ты что, рехнулся?
     - Отстань, я выполняю пионерское поручение.
     - 6 "Б" прижал наших к стенке! - закричал на следующей переменке Семка.
- Бежим на помощь!
     Я вздохнул поглубже,  у меня зачесались руки - вот сейчас я вам покажу.
Но... в руках у меня был карандаш и проклятая толстая тетрадь.
     - Не могу, Семка, - сказал я. - Выполняю пионерское поручение.
     Но после четвертого урока я вручил торжественно тетрадь Галке.
     - Я выполнил пионерское поручение.  И даже заработал за него двойку.  А
это уже лишнее, потому что, как известно, у меня двоек хватает.
     Я выбежал во двор.  Солнце влепило мне в лицо ослепительный заряд своих
лучей. Снег радостно захрустел под ногами.
     Наши ребята, как и на прошлой переменке, снова поддавались 6 "Б" - этим
долговязым, у которых руки работали, как машины.
     Я  врезался к ним в тыл,  забросал их снежками,  засыпал снежной пылью.
Кое-кого я  просто толкнул в  сугроб.  6 "Б" дрогнул,  повернулся ко мне.  И
тогда ударили сзади наши.  Натиск был таким стремительным, что 6 "Б" позорно
бежал в разные стороны, оставляя на поле битвы галоши.
     Меня,  мокрого от снега, качали. Я взлетел вверх, и синее небо было так
близко, стоило только руку протянуть - и достанешь.
     Пока  я  выполнял пионерское поручение,  я  здорово отдохнул и  во  мне
кипели богатырские силы.
     Тут зазвенел звонок, и мы помчались в класс.
     А  двойку я  получил вот как.  Степан Александрович заметил,  что я  не
слежу за опытом, а что-то записываю в тетрадь.
     - Что ты пишешь, Коробухин? - спросил Степан Александрович.
     - Выполняю пионерское поручение, - гордо ответил я.
     Степан Александрович сказал,  что  пионерские поручения надо  выполнять
после уроков, и закрыл мою тетрадь с Юрием Гагариным на обложке.
     Потом он вызвал меня к доске и попросил повторить то,  что объяснял. Я,
конечно, ничего не мог ответить, и Степан Александрович поставил мне двойку.
     Я считаю, что это несправедливо, ведь я не занимался посторонним делом,
а выполнял поручение.
     - Вы только послушайте, что он написал, - ахнула Галка Новожилова после
уроков. В руках у нее была моя толстая тетрадь.
     - Кто написал?
     - Что  написал?  -  Ребята  складывали  книжки  в  сумки  и  собирались
улепетывать из школы.
     - Коробухин!  -  Галка  потрясла в  воздухе тетрадкой с  портретом Юрия
Гагарина на обложке.  -  Совет отряда поручил ему записывать сюда, кто и как
ведет себя на уроках и переменках. И вот что Коробухин написал.
     Ребята притихли.  Когда  произносили мою  фамилию,  они  знали -  будет
что-то очень забавное.  Я скромно сидел за своей партой,  как будто весь шум
не  про меня и  я  вообще тут ни при чем.  Сознаюсь,  я  немножко нервничал.
Все-таки это было первое публичное чтение того,  что я сочинил. Но виду я не
подавал.
     - Слушайте, - повторила Галка и откашлялась. - "15 декабря. Всю алгебру
Миша Теплов глубокомысленно чесал в затылке,  а надо было шевелить мозгами",
- торжественно продекламировала Галка.
     Ребята покатились со смеху.  А Мишка Теплов торопливо отдернул руку.  У
него  была  такая  забавная привычка.  Когда  Мишка хотел что-нибудь понять,
задачку,  например,  он  начинал чесать затылок.  Но  это Мишку не  спасало.
Двоечки вперемежку с троечками были основными жителями его дневника.
     - Тише, - и Галка открыла вторую страницу моей летописи.
     "16 декабря.  На  уроке английского в  класс залетела огромная муха.  И
откуда она только взялась зимой, черт ее знает. Сперва муха кружилась вокруг
Аделаиды Васильевны, а потом стала кружиться вокруг каждого ученика. Поэтому
в  тот  день никто правильно не  мог произносить слова.  Аделаиде Васильевне
казалось,  что  все жужжат,  когда надо шипеть.  А  во  всем виновата муха и
дежурные, которые ее пропустили и не вели с ней борьбы".
     Ребята просто взвизгивали от хохота.
     - Но это еще не все. - Галка подняла руку, призывая к тишине. - Это еще
цветочки, а вот и ягодки.
     "17 декабря.  У наших девчонок не сердца,  а камни,  я бы даже сказал -
булыжники. На их глазах горит человек, а они хоть бы хны. Не желают товарищу
подать руку помощи.
     Сегодня на уроке русского языка горел Колька Комаровский.  Когда у него
спросили,  какая разница между глаголами совершенного и несовершенного вида,
от  Кольки сразу повалил дым.  Он  бросал красноречивые взгляды на девчонок,
которые,  как назло, захватили первые парты. Но те делали вид, что ничего не
замечают.
     Чувствуя, что Колька гибнет, я сжалился над ним и прошептал с последней
парты,  -  оцените мое мужество!  -  глаголы совершенного вида -  это такие,
которые  достигли совершенства,  а  несовершенного -  которые  этого  самого
совершенства не достигли.
     А что было дальше, всем известно: Колька получил двойку.
     Предлагаю всех девчонок,  которые не выручили товарища из беды, осудить
- неделю не продавать им в буфете пончиков с повидлом".
     Ребята стонали от смеха и чуть не падали с парт. Даже Галка смеялась.
     Но потом она сказала:
     - Ну, хватит на этом. - И захлопнула тетрадку.
     - Еще,  еще!  -  закричали ребята.  Они стучали крышками парт и  орали:
"Бис, бис!" Знаете, как в театре вызывают понравившегося актера.
     Я понял,  что должен выйти на сцену.  Я встал и величественно подошел к
доске.  При моем появлении ребята замолкли. На их лицах блуждали улыбки. Они
ждали, что сейчас я отколю еще какой-нибудь номер.
     - Галя права,  -  сказал я.  - Хорошего понемножку. Вторая серия еще не
готова. Спасибо за внимание.
     Я поклонился.
     Мне захлопали.
     В класс вошла техничка тетя Шура.
     - Что это - концерт у вас или мероприятие какое?
     - Репетиция, тетя Шура, - улыбнулась Галка.
     - Вы репетируйте, конечно, но шепотом, - сказала тетя Шура. - За стеной
директорша урок начала, услышит - она вам устроит концерт.
     Так  окончилось мое  первое выступление.  Если говорить честно,  я  был
доволен.  Такого горячего приема я и не ожидал. Правда, исполнительнице моих
произведений не хватало чувства юмора, но - сойдет и так.
     А самое главное -  теперь никто не скажет, что я не выполнил пионерское
поручение.
     Не выполнил?
     А аплодисменты?
     То-то.


        СЕМКА ЖЕРТВУЕТ ШЕВЕЛЮРОЙ

     Что ни говорите,  что вы мне ни доказывайте, а самое интересное в школе
- это каникулы. С каким нетерпением ждешь воскресенья, а ведь каникулы - это
двенадцать воскресений сразу и подряд.
     Сперва,  конечно, в каникулы надо выспаться. Дрыхни себе хоть до десяти
часов,  никто тебя не растолкает с  воплем:  "Опять,  бездельник,  опоздал в
школу!"
     Потом в каникулы можно вволю покататься на лыжах и коньках.
     А потом заняться и серьезными делами.
     Я  еще вам не рассказывал,  что у  меня с Семкой была страсть -  марки.
Одно время мы чуть не помешались,  говорили только о Конго, о Мадагаскаре, о
Береге Слоновой Кости.  За  что  попало мы  выменивали марки.  Сперва каждый
собирал свой альбом,  и  у  нас попадались одни и те же марки.  Но вскоре мы
объединились, а одинаковые марки решили повыгоднее обменять.
     Я  уже охладел к  коллекции,  а  Семка все еще вздрагивал,  когда видел
новую марку,  и спрашивал у хозяина драгоценности: "Что ты хочешь взамен?" Я
не  сомневаюсь,  что  попроси тот у  Семки новую рубашку,  которую ему вчера
купила мама, он отдал бы не задумываясь.
     Наши альбомы хранились дома у  Семки,  и  мой друг часто бегал в  центр
города, где был большой книжный магазин. В том магазине постоянно собиралась
толкучка, там обменивались марками.
     Однажды Семка прибежал ко мне очень расстроенный:
     - У меня какие-то гады отобрали альбом, а там Конго, Монако... Я гнался
за ними, они перемахнули через забор и удрали...
     А  произошло вот  что.  Как всегда,  Семка толкался в  толпе мальчишек,
разглядывая чужие альбомы и по называл свой.
     К нему подошел длинный бледный парень и вежливо улыбнулся:
     - Мне очень нравятся твои марки, мальчик. Пойдем ко мне домой. Я покажу
тебе свои, у меня неплохая коллекция. Я живу рядом, во дворе.
     Простодушный Семка поплелся за парнем.  А кто бы не пошел?  Собственно,
чего бояться?
     Когда они миновали ворота,  какие-то мальчишки дали Семке подножку,  он
растянулся,  а альбом упал в снег.  Похитители схватили альбом и помчались к
забору. Бледный парень удирал вместе с ними.
     Пока  Семка  вскочил,  пока  перелез через  забор,  похитителей и  след
простыл.
     - И это в самом центре города!  - восклицал я, расхаживая по комнате. -
Среди бела дня! Куда только смотрят дружинники!
     Семка сидел в моем кресле-кровати подавленный.  Я понял,  что мои слова
отлетают от него, как мяч от стены.
     Тогда я сказал:
     - Надо действовать.
     И мы ежедневно стали появляться в книжном магазине.  Для отвода глаз мы
брали  альбом  с  самыми обыкновенными марками -  их  можно  купить в  любом
киоске.
     К нам подходили,  внимательно рассматривали альбом,  махали руками: "А,
ерунда",  -  и отходили.  Нам это было на руку.  Не привлекая внимания, мы в
четыре глаза (два моих и два Семкиных) наблюдали за всеми,  кто входил в обе
двери магазина.
     Три дня не принесли нам успеха. Надо было менять тактику.
     - Вот что,  -  сказал я  Семке,  когда мы собрались в  четвертый раз на
"охоту". - Тебе придется изменить внешность.
     Семка вздрогнул, когда я схватил его за нос.
     - Вообще неплохо бы укоротить нос,  но это нереально, - подумал я вслух
и отпустил Семкин нос.
     Семка облегченно вздохнул и ласково погладил нос.
     Я еще раз оглядел Семку. Мой друг, не мигая, смотрел на меня: что еще я
предложу ему укоротить?
     - Придется отказаться от кудрей, - грустно сказал я.
     Кудри были гордостью Семки. Еще летом, когда он узнал, что в 6-м классе
можно будет щеголять в прическах, Семка стал любовно отращивать свои волосы.
Когда  он  появился 1  сентября,  все  ахнули,  особенно девчонки.  Шевелюра
преобразила Семку.  Теперь он  был похож на всех великих музыкантов прошлого
сразу.
     И вот я смотрю Семке в печальные глаза и говорю:
     - Надо, Сема, понимаешь?
     Семка шмыгает носом.
     - Иначе мы не добудем марки, - настаиваю я.
     Семка решительно встает.
     - Идем в парикмахерскую.
     - Сема, позволь мне пожать твою мужественную руку, - растроганно говорю
я.
     Из парикмахерской Семка вышел пошатываясь и облизывая губы.  Я ждал его
на улице.
     Семка нахлобучил на уши шапку и виновато улыбнулся:
     - Холодно без них.
     Семка без кудрей был неузнаваем.  То есть я  его узнал,  потому что это
был Семка-пятиклассник.
     - Это даже полезно, - сказал я. - Стрижка укрепляет корневую систему.
     - Конечно, - бодрился Семка. - Они после этого еще лучше будут.
     - В сто раз лучше, - горячо поддакнул я.
     И вот мы снова в магазине. Семка снимает шапку и, остриженный наголо, с
альбомом в руках,  ожидает похитителей.  Я,  спрятав в воротник пальто лицо,
притаился в  углу напротив.  Семка должен мне мигнуть,  и  тогда я нападу на
похитителей марок.
     - А если их будет трое? - растягивает слова Семка.
     - Справимся,  -  говорю я.  Как?  Я  и сам не знаю.  Но главное -  быть
уверенным.
     И снова день впустую. Похититель наших марок не появлялся.
     - Зря я волосы остриг,  -  канючит Семка,  когда мы вечером идем домой.
Фонари в снежных шапках печально стоят вдоль улицы.
     - И вообще - каникулы пройдут, а мы ни разу на лыжах не покатаемся, - с
тоской говорит Семка.
     - Завтра делаем выходной,  -  я  громко хлопаю перчаткой о перчатку.  -
Поедем в парк, на горку. А потом продолжим поиски.


        МОРОЗ, СОЛНЦЕ И...

     В парке было столько народу,  и все на лыжах,  что казалось, снег будет
раздавлен,  втоптан в землю...  Но ничего подобного не случилось. Потому что
снега было слишком много.  Никогда еще в нашем городе не было столько снега.
Мороз подрисовал каждому лыжнику по румяному яблочку на щеку.  И само солнце
было похоже на сочную, крепкую антоновку.
     Мы с Семкой, конечно, махнули на горку.
     - Догоняй!  - крикнул я Семке и оттолкнулся палками. Потом сунул их под
мышки, чуть-чуть присел и понесся на всех парусах. Ветер пел в моих ушах.
     Внизу я развернулся и замер.  Следом за мной скатился Семка. Из-под его
лыж вырвался целый снежный фонтан.
     - У-у-х! - сказал я.
     - А-а-х! - подхватил Семка.
     - О-о-х! - не сдавался я.
     - Ы-ы-х! - показал все зубы Семка.
     - Пойдем на склон, - предложил я, когда мы нафыркались всласть.
     Мы снова взобрались на горку, и первой, кого я увидел, была улыбающаяся
Ира.  И  другие девчонки из  нашего класса.  Вы не забыли еще мою соседку по
парте? Вокруг нее, как всегда, вились мальчишки.
     - Валерка, - зашипел за моей спиной Семка, - вот он. В желтом свитере.
     Девчонки болтали с мальчишками и заливались от хохота. Ближе всех к Ире
стоял, опершись на палку, похититель марок.
     - Точно он? - переспросил я.
     - Точно! - закричал Семка и рванулся вперед. - Сейчас я ему дам.
     - Спокойно.  - Я остановил Семку. Несколько минут я обдумывал ситуацию.
Рядом с  похитителем были его  друзья -  здоровые ребята,  явно из  восьмого
класса. Надо было их разъединить. С троими нам не справиться.
     - Жди меня у леска,  там, где склон кончается. - Я обернулся к Семке. -
И без меня ничего не предпринимай.
     Я  знал,  что по  крутому склону многие боятся съезжать,  даже отличные
лыжники. И я решил попробовать вот что.
     Я взобрался на горку, и тут меня узнали Ира и другие девчонки.
     - Валерий! - обрадовалась Ира. - Где ты пропадал?
     - Мы  с  Семкой  повторяем  пройденное,  -  сказал  я,  приглядываясь к
похитителю. Тот презрительно улыбнулся:
     - Зубрилы несчастные.
     Я еле удержался, чтобы не смазать его по довольной физиономии.
     - Между  прочим,  -  я  ослепительно улыбнулся,  -  очень  легко узнать
настоящего зубрилу - есть простой способ.
     - Какой? - спросила Ира.
     - А вот видите склон?  -  Я помахал палкой. - Кто по нему съедет, тот и
не зубрила. - Я снова очаровательно улыбался.
     Друзья похитителя побледнели. И он сам, кажется, немного струсил.
     - Ну, так кто первый? - спросил я.
     Девчонки перестали хихикать и начали шушукаться.
     - А это не опасно? - забеспокоилась Ира.
     - Смотря для кого, - я с прежней улыбкой глядел на похитителя.
     Он оказался смелым парнем.
     - Я - первый, - сказал похититель.
     Мы подъехали к накатанной лыжне.  Похититель помедлил немного,  а потом
резко оттолкнулся и полетел вниз. Над трамплином он взвился как птица. Когда
он приземлился, его закачало. Но похититель устоял. И вот он уже махал снизу
палками и что-то вопил.
     Друзья похитителя марок ликовали,  как будто это они съехали с  крутого
склона.
     - Молодец, - сказал я.
     Он отличный лыжник, этот похититель. Даже как-то расхотелось его бить.
     - Кто следующий? - вежливо спросил я.
     Друзья похитителя отводили глаза от моей улыбающейся физиономии.
     - Я следующий,  -  сказал я.  Я скатился легко,  плавно -  такие вещи я
делаю запросто.
     Вскоре я был рядом с улыбающимся похитителем марок.
     - Для первого раза неплохо, - похвалил я его.
     - А они что, боятся? - спросил похититель о своих друзьях.
     - Трусят. Пошли наверх.
     Чтобы снова попасть на  горку,  надо  было  обойти лесок,  где  сидел в
засаде Семка.
     Как  только Семка  нас  увидел,  он  сразу рванулся к  похитителю.  Тот
усмехнулся и посмотрел на меня. Мое лицо было каменным.
     Похититель все понял.
     - Отдай марки, гад! - закричал Семка.
     - Спокойно, пострадавший. - Я поднял руку. - Подсудимый уже раскаялся и
добровольно возвратит нам марки.
     - Нет у меня никаких марок! - закричал похититель. - Чего прицепились?!
     - В  такой прекрасный солнечный день не хотелось бы кого-то бить,  -  с
пафосом сказал  я.  -  Нет,  сейчас  хочется декламировать стихи.  "Мороз  и
солнце, день чудесный..."
     Тут похититель попробовал удрать.  Он занес лыжу, чтобы развернуться, и
тогда я  толкнул его.  Похититель повалился лицом в  снег.  Семка,  успевший
избавиться от лыж, вскочил ему на спину. Я подоспел на помощь.
     - Отдашь марки? - кричал Семка. - Отдашь, гад?
     Никогда я не видел моего друга таким разъяренным.
     Похититель попытался вырваться, но ему мешали лыжи, Семка и я.
     - Не отдам! - закричал он. - Нету у меня их!
     - Врешь,  -  сказал я.  Меня этот бледный вор  уже бесил.  Вот сволочь,
украл у человека марки и не думает сознаваться.
     Мы  прижали  похитителя  к  земле  и  стали  кормить  его  снегом.   Он
увертывался,  орал.  Но несколько порций холодного снега быстро охладили его
пыл.
     - Ладно, отдам. Вечером принесу в магазин, - наконец пробормотал он.
     Я помотал головой.
     - Мы сейчас встанем и пойдем вместе к тебе домой.
     Он медленно поплелся впереди.  Мы с Семкой не отставали.  Таким типам я
никогда не доверяю.
     Похититель жил  недалеко от  парка,  в  девятиэтажном доме  с  красными
балконами и с такой штуковиной на крыше,  похожей на птицу,  которая присела
отдохнуть.
     - Подождите меня здесь, я сейчас вынесу, - сказал похититель.
     - Не выйдет.  - Я прямо посмотрел ему в глаза. - Положи свои лыжи. Сема
их покараулит,  он парень честный, не то что некоторые. А мы вдвоем пойдем к
тебе.
     Когда мы поднимались в лифте, я сказал:
     - Если ты будешь валять дурака, мы скажем Семкиному дяде - он начальник
милиции. Понял?
     До похитителя все дошло.  Он вручил Семке альбом.  Мой друг схватил его
и, сияя, стал разглядывать марки.
     Я  швырнул похитителю его лыжи (кстати,  отличные,  эстонские) и дал на
прощанье тумака по спине.
     - Еще раз попадешься,  пятнадцати суток не миновать. Это я тебе обещаю,
Валерка Коробухин.


        Я ПОЖИМАЮ ПЛЕЧАМИ

     Как только прозвенел звонок, я схватил свою сумку и бросился к двери.
     - Ты куда?  - спросила вожатая Кира. Она выросла на пороге и преградила
мне дорогу.
     Я метнулся в сторону, но удрать не удалось.
     - Ты куда, Коробухин? - повторила вожатая.
     - Да  я...   -   Несколько  секунд  я  соображал,  как  выкрутиться.  -
Понимаете... Вы слушали утром радио?
     - Слушала, - ответила вожатая Кира.
     - Так   вам,   значит,   известно,   что   сегодня  должна  прилуниться
автоматическая станция?
     - Ну и что из этого?
     - Как  что  из  этого?  -  искренне удивился я.  -  Как  это  без  меня
произойдет? Я должен все увидеть.
     - Ничего, - сказала Кира. - Десять минут ты и твоя станция потерпят.
     Она  подождала,  пока  я  сел  на  место,  потом направилась к  столу и
оперлась о него руками.
     - Ребята, - сказала вожатая Кира, - началась третья четверть. Она самая
длинная,  но и  самая короткая,  потому что если не успеешь исправить плохие
отметки,  то  останешься на  второй  год.  Мы  должны  наладить шефство  над
отстающими учениками.
     - А мы помогаем друг другу, - раздался чей-то голос.
     - Все помогаете? - спросила Кира.
     - Все! - Ребята в нашем классе очень любят отвечать хором.
     - Это и  плохо,  -  назидательно сказала вожатая.  -  Надо,  чтобы один
ученик шефствовал над другим и чтобы он отвечал за двойки товарища.  Давайте
прикрепим сильных учеников к слабым.  Вот,  например,  Коробухин. Он куда-то
торопится, давайте начнем с него.
     - Я перепутал, - сказал я.
     - Что ты перепутал? - улыбнулась вожатая Кира.
     - Станция должна прилуниться завтра, - сердито ответил я.
     - Ну и прекрасно,  -  сказала вожатая Кира.  -  Так кого мы прикрепим к
Коробухину?
     В классе наступила гробовая тишина.  Я с улыбкой разглядывал ребят. Ну,
кто на этот раз решится?
     В прошлом году мне помогала сама Галка Новожилова. Она ворвалась в нашу
квартиру как на пожар, на ходу засучивая рукава.
     - Давай быстрее начнем, - сказала она. - У меня времени в обрез.
     Я молча поплелся на кухню,  сел за стол, на котором была навалена груда
картошки, и принялся ее чистить.
     - Ты  где?  -  Галка влетела на  кухню.  -  А,  -  она махнула рукой на
картошку, - потом сделаешь.
     Я помотал головой:
     - Нельзя.
     - Почему?
     - Сегодня вечером к нам придут гости, и мама велела, чтобы вся картошка
была почищена. Садись помогай. - И я подал ей ножик.
     Энергичная Галка  схватила  самую  большую  картофелину и  принялась ее
чистить.  Через несколько секунд у  нее  в  руках была уже  жалкая крошечная
картофелинка.
     - Так дело не  пойдет,  -  недовольно сказал я.  -  Если ты  будешь так
чистить, нам придется торчать здесь часа два. Ты медленнее, спокойнее...
     Галкиной энергии хватило еще  на  три  бульбины.  А  потом  она  тяжело
вздохнула:
     - Ты  меня извини,  пожалуйста.  Но  мне надо на совет дружины.  Я  уже
опаздываю.
     - Пожалуйста. - Я и не думал ее задерживать. - Приходи завтра.
     - Да, да, я приду завтра, - заторопилась Галка.
     Назавтра  ее   ждала  гора   немытой  посуды  ("от  гостей  осталось").
Послезавтра я  встретил Галку с тряпкой в руках -  мы отлично помыли пол.  И
когда, наконец, послепослезавтра я открыл ей дверь с малярной кистью в руках
и сказал:  "Покрасим коридорчик и кухоньку,  а тогда возьмемся за уроки",  -
Галка не выдержала. Она сказала, что больше не может и пусть я занимаюсь как
хочу.
     Я был доволен.
     Следующим мне решился помогать добродушный рыжий Вовка Шлык.
     Я смерил его широкие плечи, глянул ему в синие глаза и понял, на что он
может сгодиться.
     Нам привезли машину брикета и свалили во дворе.  Мама беспокоилась, как
перенести торф в подвал. Вот я и сказал маме, что ко мне придет товарищ и мы
с ним в два счета справимся с торфом. Так и получилось.
     Вовка и не думал отказываться, он только спросил:
     - Ну, а потом займемся математикой?
     - Обязательно.  -  Я ударил себя в грудь. - Только математикой - чем же
нам еще заниматься!
     И работа началась. Когда явилась мама, мы почти половину брикетной кучи
перетащили в подвал.
     - Молодцы,  ребята,  -  обрадовалась мама.  -  Отдохните немного. Я вас
сейчас компотом угощу с пирожками.
     Мы сидели на брикете и  пили компот,  и  ели пирожки с  мясом,  а  мама
приговаривала:
     - Какой хороший у тебя товарищ, Валерий. Бери с него пример.
     - Беру,  мама,  беру.  -  Я вовсю глотал пирожки и запивал их компотом.
Потом поднялся.
     - Ну мы, пожалуй, продолжим.
     Добродушный  Вовка   вздохнул  и   стал   нагружать  ведро  коричневыми
брикетинами.
     Когда стемнело,  весь наш  сарай был  забит брикетом,  а  еще небольшая
кучка осталась на дворе.  У меня ныла спина. Вовка не мог пошевелить руками,
так они болели.
     - Завтра добьем, - я бросил брикет в ведро, оно зазвенело.
     - Добьем, - вздрогнул Вовка.
     Назавтра Вовка сказал,  что у  него секция и он не может прийти таскать
брикет.  Послезавтра он сказал,  что немного нездоров.  А глаза его бегали и
прятались от моих глаз.
     Я не настаивал. Я понял - и этот помогать не будет.
     Вот почему я  с  таким веселым видом оглядывал ребят.  Все знали о том,
как  я  встретил Галку и  Вовку,  все еще помнили об  истории с  Эльбрусом и
потому молчали.
     - Так кого прикрепим к Коробухину? - повторила вожатая Кира.
     - Я буду помогать Валерию,  - рядом со мной решительно хлопнула крышкой
парты Ира.
     Да, этого я не предусмотрел. Она же ничего не знает. Что придумать?
     - Можно мне?  - Я поднялся. - Я, конечно, очень благодарен Ире, что она
взялась мне помогать. Но, может, ей будет трудно?
     - Почему? - спросила Кира.
     - Но  ведь у  Иры  занятия в  музыкальной школе,  и  потом она...  -  я
изобразил, как гимнастки делают ласточку. - Просто времени не хватит?
     - Хватит, - сказала Ира.
     - Значит, договорились? - И Кира что-то отметила в своей тетради.
     Я пожал плечами.


        БОЛЕТЬ - НЕ МОЕ ПРИЗВАНИЕ

     Дзинь!
     Это к нам позвонили.
     - Войдите, - чуть слышно проскрипел я. - Дверь открыта.
     - Здравствуйте, к вам можно? - На пороге стояла Ира.
     Я  слабым движением руки показал:  входи,  мол,  видишь -  лежу...  еле
жив...
     - Что с тобой? - бросилась ко мне Ира.
     Я лежал на маминой тахте, держался за сердце и тихо стонал.
     - Что с тобой? - Ира совсем перепугалась.
     - Энцефалит, - сказал я.
     - Что-о-о?
     - Энцефалит и  еще глаукома,  -  сказал я,  и на моих глазах заблестели
слезы.  Мне  и  самому вдруг показалось,  что я  серьезно болен,  еле дышу и
скоро, наверное, очень скоро умру.
     - Я  сейчас же  сбегаю за  врачом.  -  Ира  начала поспешно застегивать
пуговицы пальто.
     - Не надо! - Я даже приподнялся, но потом быстро опустился и застонал.
     - Я  знаю,  что врач скажет:  "Покой,  только покой,  другого лекарства
нет".
     - Я даже не знала, что у тебя такие тяжелые болезни, - серьезно сказала
Ира.
     Я покивал головой.
     - Может, тебе книжку почитать?
     Я отрицательно замотал головой и жалобно проныл:
     - Сколько времени?
     Ира посмотрела на часы, которые тикали на тумбочке.
     - Половина четвертого.
     - Еще часов пять лежать надо.
     - Так долго? - удивилась Ира.
     - Может, и больше, - печально вздохнул я. - Ты иди домой.
     - Но вдруг тебе что-нибудь понадобится, - взволнованно сказала Ира. - Я
тебе помогу. Болезни все-таки опасные.
     - Спасибо. - Голос мой дребезжал, как старенький трамвай. - Сейчас мама
придет. Она знает, что делать. Ты иди. Иди!
     - До свидания. - Ира ласково улыбнулась и, пятясь, вышла в коридор. - Я
к тебе вечером зайду! - крикнула она.
     Когда за  ней захлопнулась дверь,  я  сел на  тахте,  нашел то место на
груди, под которым бьется сердце. Может, я и вправду заболел? Но нет. Сердце
билось, как и до сегодня. Еще 100 лет по меньшей мере будет стучать.
     Дзинь! Снова к нам.
     Я моментально вытягиваюсь на тахте.
     - Входите, - жалобно говорю я.
     - Валерка, это я. - За дверью слышен Семкин голос.
     - Ты один?
     - Да, один, а что?
     Я  спрыгиваю с  тахты и в два прыжка достигаю двери.  Все-таки болеть -
это не мое призвание.
     Семка входит, глаза его широко раскрыты - он удивлен. Под мышкой у него
торчат лыжи.
     - Слушай,  что  ты  выдумал?  -  говорит Семка.  -  Встретил Ирку,  она
сказала,  что вызовет "скорую помощь". Ты, мол, чуть ли не при смерти. У нее
слезы на глазах были.
     Я застонал, как настоящий больной.
     - Ах, черт. Как она вызовет "скорую"?
     - У нее телефон дома, - сказал Семка.
     - Да,  - я философски почмокал губами. - Всего не предусмотришь. Так ты
говоришь - она рыдала? Впечатлительная девочка.
     - Да что с тобой? - недоумевал Семка.
     - Ничего,  Сема,  ничего.  Просто я влип.  И ничем уже мне не поможешь.
Айда лучше кататься на лыжах.
     Я не буду рассказывать,  как примчалась "скорая помощь",  как все потом
выяснилось,  и что сказала мама, и что подумала Ира. Вы уже хорошо знакомы с
моей жизнью и легко все это себе представите.
     Я только расскажу, как назавтра ко мне домой снова пришла Ира.
     Она разделась в  коридоре,  я  хотел ей помочь повесить пальто,  но она
твердо отвела мою руку и молча прошла в комнату.
     Ира села на стул и резко открыла учебник физики:
     - Будем заниматься.
     - Будем, - повторил я и придвинул свой стул поближе к Ире.
     - Начнем с физики, - строго сказала Ира.
     - Начнем, - как эхо, повторил я.
     Ира решительно тряхнула головой.
     - Ты должен знать,  что без физики в наше время очень трудно что-нибудь
сделать, даже жить трудно.
     - Да, трудно. Мне очень трудно... жить... без физики, - затянул я.
     - Если ты сейчас же не прекратишь свои кривлянья, я уйду!
     Я  никогда не  видел Иру  такой сердитой,  лицо ее  пылало,  как пирог,
вынутый из духовки.
     - Я не кривляюсь,  -  разозлился я. - Я всегда говорю серьезно. Это вам
всем кажется,  что я кривляюсь.  Все привыкли и думают,  что я клоун.  И как
увидят меня,  так сразу рты в улыбочку растягивают - ждут, что смешить буду.
А я не клоун, я человек. И мне обидно, что меня не понимают.
     Ира выслушала мой монолог очень серьезно, глаза ее горели. Она сказала:
     - Я верю, что ты хороший человек. Понимаешь?
     - Понимаю, - я проглотил слюну. - Если бы все были такие, как ты.
     Я улыбнулся Ире. Она тоже улыбнулась.
     - Слушай,  поедем в  воскресенье в  Зеленое на  лыжах.  Там  есть такой
карьер - одно удовольствие, - выпалил я.
     - Поедем, - согласилась Ира. - Я очень люблю кататься с гор.
     - Я тоже. И Семку с собой прихватим. Семка - отличный парень.
     - Мне Семка нравится. Он очень добрый.
     - До-го-во-ри-лись, - я размахивал руками и бегал по комнате.
     - А теперь займемся физикой, - Ира была неумолима.
     Мои руки еще продолжали барахтаться в  воздухе,  но  их  движение стало
замедленным. Знаете, как пропеллер останавливается.
     Я сел за стол:
     - Займемся.
     Ира  снова раскрыла учебник физики.  Я  слушал,  что  она  говорила,  и
смотрел на  нее.  И  все никак не мог понять,  как это мне не удалось от нее
избавиться. Только потом мне пришло в голову, что я, наверно, не очень хотел
от  нее  избавиться.  Мне  даже  было приятно,  что  такая девчонка со  мной
занимается.
     А  о  маме  говорить нечего.  Когда она  увидела меня,  склоненного над
книгой, и не над какими-нибудь "Тремя мушкетерами", а над солидным учебником
физики,    мама   просто   расчувствовалась.   Она   угощала   Иру   всякими
печеньями-вареньями и  приговаривала,  чтобы та  приходила почаще,  что  она
хорошо влияет на меня, шалопая.


        ВОТ ТАК ВСТРЕЧА!

     Один раз,  когда мы кончили заниматься и  моя голова гудела от формул и
задачек, Ира предложила:
     - Хочешь послушать, как я играю?
     - Хочу,  -  не очень весело ответил я.  - Ты изо всех сил побарабань по
клавишам, и я все услышу.
     Ира жила на четвертом этаже,  а я на втором. И если бы она постаралась,
я бы услышал, как она играет, сидя у себя дома.
     - Ты  все шутишь,  -  обиделась Ира.  -  А  я  и  правда неплохо играю.
Учительница говорит,  что у меня хорошие музыкальные данные,  -  похвалилась
она.
     Обижать Иру мне не хотелось, и я пошел смотреть, как Ира играет, хотя с
большей радостью погонял бы на лыжах.
     Нас встретила Ирина мама - высокая, худая женщина в пестром халате.
     - Здрасте! - весело сказал я.
     - Здравствуй, - строго посмотрела на меня Ирина мама.
     - Это тот самый Валерий,  о  котором я тебе рассказывала,  -  объяснила
Ира.
     - Догадываюсь,  -  ответила Ирина мама и  хмуро покосилась на маленькие
ручейки, которые вытекали из-под моих ботинок.
     Я,  конечно,  прежде чем пойти к Ире, вылетел во двор и немного побегал
туда-сюда. И успел запустить пару снежков высоко, до самой крыши.
     - Сейчас, мамочка, - заторопилась Ира.
     И  мы с  ней стали вытирать ноги о коврик.  Я не особенно старался,  но
все-таки,  кажется,  успел протереть коврик до  дыр,  а  Ирина мама  все  не
впускала нас в комнату.  Я хотел было повернуть оглобли,  то есть,  попросту
говоря, удрать на улицу, но тут Ира сказала:
     - Хватит.
     И потянула меня за рукав в комнату,  где среди прочей мебели выделялось
массивное,  шоколадного цвета пианино,  все в завитушках и крендельках. Я на
цыпочках пробалансировал по натертому, блестящему паркету и похлопал пианино
по крышке.
     - Шикарное!
     Ира просто расцвела.
     - Это очень ценное пианино. Таких теперь нигде нет.
     Ирина мама ушла в другую комнату, и я снова обрел дар красноречия.
     - И ты на нем можешь все, что захочешь, сыграть? Или только по нотам? -
спросил я, развалясь в кресле.
     - Пока только по нотам, - ответила Ира.
     Она  подняла крышку,  положила на  подставку толстую книгу и  начала ее
быстро листать.  Я  пригляделся.  На  страницах вместо обычных слов,  как  в
нормальных книжках, были сплошные ноты.
     - Слушай,  -  сказала Ира.  Она сильно ударила по клавишам. И я чуть не
подпрыгнул.  Мне  показалось,  что  кто-то  хлопнул меня по  плечу:  "Пошли,
парень,  с нами".  Я не успел и спросить:  "Куда?", как музыка мне ответила:
"На войну!"  "И если ты не трус,  -  говорила музыка,  -  если ты не боишься
погибнуть за свободу, пойдем с нами".
     Я слушал музыку и боялся пошевельнуться.
     И как обычно бывает в такие моменты, раздался звонок.
     - Ах,  Марат, - пропела в коридоре Ирина мама. - Здравствуй, дорогой. А
Ириша музицирует.
     - Здравствуйте,  Олимпиада Петровна,  -  сказал кто-то.  Наверно,  этот
самый Марат.
     - Ах, Марат! - воскликнула Ира и вскочила со стула.
     Музыка оборвалась.  И меня уже никто никуда не звал. А я даже не узнал,
как   фамилия  композитора,   который  сочинил  эту  музыку.   Бетховен  или
Чайковский?..
     И тут вошла Ира. С кем вы думаете? С мамой? Ну, конечно, с мамой. Ну, а
еще с кем?
     С  похитителем марок!  Да,  с  тем самым,  которого мы с  Семкой в один
прекрасный морозный день учили быть человеком. Учили очень простым способом:
"кормили" его снегом.
     - Я вас покидаю, молодые люди, - между тем сказала Ирина мама.
     "И откуда только у  нее такой ласковый голос появился?"  -  мелькнуло у
меня в голове.
     - А  ты,  Марат,  -  обратилась она к  похитителю марок,  -  непременно
передай привет маме. Я к вам на днях загляну.
     - Спасибо, Олимпиада Петровна, - улыбнулся похититель.
     - Вы не знакомы? Познакомьтесь, - предложила Ира, когда ее мама закрыла
за собой дверь.  -  Это Валерий,  мой одноклассник. Он живет в нашем доме. А
это Марат. Он учится в восьмом классе.
     Тут похититель ко мне внимательно пригляделся и, конечно, узнал, потому
что он побелел еще сильнее.
     Я улыбнулся.
     - Мы давно знакомы. Ты ходишь на горку? А по склону спускаешься?
     - Не хожу и не спускаюсь,  -  медленно проговорил похититель.  -  А ты,
выходит, живешь в этом доме? Отлично...
     Я понял,  чем пахнет это "отлично". Оно пахнет вот чем: "Я знаю, где ты
живешь. И теперь ты в моих руках".
     - Ах, я вспомнила! - Ира всплеснула руками. - Вы познакомились в парке,
на горке.
     - Да, у нас яркие воспоминания, - ухмыльнулся я. - Правда, не одинаково
приятные для обоих.
     - А там что-нибудь случилось? - спросила Ира.
     - Ничего, - оборвал ее похититель. - Ириша, сыграй мне.
     - Что, Марат? - Ира послушно села за пианино.
     - Что хочешь, - ответил Марат.
     И тут я схватился за голову.
     - Как это я  забыл?  Я  же  оставил на плите чайник,  там наверняка все
взлетело на воздух! - Я вскочил с кресла. - До свидания, до скорой встречи!
     Последние слова я произнес,  глядя на похитителя,  и даже подмигнул ему
на прощанье.
     Я  прибежал домой и на всякий пожарный случай проверил,  а не пыхтит ли
вправду на плите чайник. Нет, конечно.
     Я растянулся на тахте.  Убежал я не потому, что испугался этого Марата.
Чихать я хотел на его угрозы.  Еще посмотрим, кто кого. Стоит мне рассказать
Ире,  что он  мелкий и  подлый воришка,  и  она перестанет ему играть разную
хорошую музыку.  И будет играть ее только мне. А убежал я потому, что не мог
слушать с  ним  вместе эту  музыку.  Потому что  это  была моя  музыка.  Мне
казалось,  что я  сам мог бы ее сочинить,  если б умел,  как Ира,  играть на
пианино.
     Я вспомнил о похитителе и засмеялся:  сапог лакированный, а не человек.
И чего он к Ире в гости приходит?
     "Валерка, - вдруг сказал я сам себе, - что с тобой? Неужели ты влюбился
в девчонку? Пусть даже в такую, как Ира?"
     Да нет,  я просто думаю о Марате.  Когда такие мальчики обозлятся,  они
забывают о собственной трусости и бросаются в драку очертя голову.
     Уже через несколько дней я понял, что угроза похитителя была незряшной.


        "ВЕЛИКОЛЕПНАЯ СЕМЕРКА"

     В  тот вечер мы с Семкой бродили по двору -  дышали свежим воздухом.  А
потом отправились на  ракетодром Генки Правильного,  где мы когда-то здорово
проучили Гороха и его ребят.
     - Они улепетывали, словно зайцы, - хохотал Семка.
     - Веселое было зрелище, - согласился я.
     На  ракетодроме было  темно,  не  то  что  в  памятный вечер,  когда мы
отомстили Гороху. Только от ярко сверкавших семиэтажных домов доходил слабый
отсвет.   Никто  сюда  не  забредал,   все  старались  обойти  стороной  наш
ракетодром.
     Сзади неожиданно захрустел снег:  кто  бы  это  мог  быть?  Обернулся -
четверо парней, не торопясь, двигались к нам.
     Почему-то  я  сразу сообразил:  это  приятели Марата.  Наконец они  нас
подкараулили.
     Семка толкнул меня в бок:
     - Смотри, еще трое.
     Со стороны ярко сиявших домов шли еще трое.  "Великолепная семерка",  -
подумал я  ни  к  селу ни к  городу.  Мы окружены.  Уже в  двух шагах ехидно
улыбающееся лицо Марата.
     Я чувствую, что у меня начинают дрожать коленки.
     - Бить будут? - вертит головой Семка.
     - Нет, медали вручать, - злюсь я на себя и на Семку.
     И вдруг я слышу музыку. Ту самую, которую играла Ира. "Если ты не трус,
парень, и не боишься погибнуть за свободу, идем с нами..."
     - Бей их! - воплю я. - Покажем, что не зря мы перворазрядники по боксу!
- вру я на всякий случай, зная, что никто мне не поверит.
     Мы лихорадочно лепим снежки,  но пустить их в  ход не успеваем -  враги
наваливаются на нас.  Я отбиваюсь, но Марат валит меня с ног. Падая, я вижу,
как здорово сражается мой друг.  Семку тоже сбили. Он лежит на спине, быстро
вертится и лупит ногами всех, кто пытается к нему подойти.
     Я кричу:
     - Молодец,  Семка!  -  и беру с него пример, отбиваюсь ногами, а потом,
изловчившись,   вскакиваю  и   снова  начинаю  колотить  руками  всех,   кто
подвернется.
     - Вперед, наших бьют! - слышу я крик.
     Очень знакомый голос, думаю я. И вижу, как со стороны дома Гороха бегут
к нам на помощь мальчишки.
     В  это  время кто-то  здорово треснул меня  по  голове.  Но  прежде чем
упасть,  успеваю заметить,  что  на  подмогу к  нам  примчались Горох и  его
ребята.
     Ну и ну!
     Когда я  подымаюсь,  вернее,  когда Семка поднимает меня,  гороховцы во
главе  со  своим  атаманом  возвращаются к  нам,  шумно  размахивая  руками.
"Великолепной семерки" и след простыл.
     Разглядев нас с Семкой, Горох и его ребята замирают.
     - Вот это фокус!  -  присвистнул Горох.  - Посмотрите, кого мы спасли?!
Наших главных врагов!
     - Спасибо вам, ребята, - говорит вежливый Семка.
     - И на старуху бывает проруха, - развожу я руками.
     - А  здорово они вас отутюжили.  -  Горох с улыбкой вглядывается в наши
распухшие физиономии. Его дружки насмешливо хихикают.
     - Ну,  вот что,  -  я поправляю шапку.  - Кончай разговоры, приступим к
делу. Давайте драться.
     - Айн момент,  - поднимает руку Горох. - Вы сейчас не в форме. А мы уже
отвели душу. И потом, когда семеро против двоих - это нечестно, правда?
     - Нечестно, - говорю я, удивляясь словам Гороха.
     - Слушайте, - подает голос Семка, - надо торопиться. А то они удерут.
     - Ага,  -  подхватываю  я.  -  Раз  случай  свел  нас  вместе,  давайте
объединимся и всыплем этим типам как следует.
     - У них одна дорога - через Первомайскую на проспект, - говорит Горох.
     - А там мы их... - Я сжимаю кулаки.
     - Бегом, - крикнул Горох.
     Переулками,  срезая путь,  мы добираемся до Первомайской и  у  переезда
устраиваем засаду. Спрятавшись за забором какого-то домика, ждем противника.
     - Неужели прошли? - волнуюсь я.
     - Нет, вон они, - шепчет кто-то из ребят.
     "Великолепная семерка" чуть ли  не бегом приближается к  переезду.  Они
все время оглядываются назад: нет ли погони? Вот они почти рядом.
     - Давай,  -  тихо говорю я.  И мы с Семкой привстаем, готовые броситься
навстречу семерке.
     - Айн момент, - удерживает нас Горох. Он достает из-под пальто веревку,
завязывает на ней петлю и,  сильно размахнувшись,  бросает самодельное лассо
под  ноги  Марату.  Марат  сразу  летит  на  землю,  и  Горох за  одну  ногу
подтягивает его к себе. А мы срываемся с места и нападаем на растерявшуюся и
совсем не великолепную шестерку.
     Через несколько минут трое самых здоровых связаны по рукам и  ногам,  а
четверо умоляют отпустить их домой, потому что они никогда больше драться не
будут.  И  вообще,  если бы  не  Марат,  они бы ни за что не напали на таких
замечательных ребят, как мы.
     - Может, отпустим? - разжалобился Семка.
     - Может, снегом покормим? - подмигивает мне Горох.
     Все глядят на меня и ждут мудрого решения. Я приосаниваюсь и пару минут
размышляю.  Не верю я  людям,  которые сперва дадут тебе по зубам,  а  потом
говорят,  что они этого не хотели и вообще они ангелы.  Я таким типам ничего
не прощаю,  ни одного синяка. Кстати, под левым глазом здорово болит. Может,
вот  этот мне  и  залепил,  который сейчас хнычет и  просит отпустить его  к
мамочке?
     Я  поглядел на приувядшую семерку,  а  потом на сугробы снега,  которые
сегодня завалили всю улицу. И еще раз на семерку, и еще раз на сугробы.
     Веселая идея рождается сама собой.
     - А  что,  если  "великолепная семерка"  тунеядцев потрудится на  благо
улицы Первомайской?  - восклицаю я. - Сейчас мы раздобудем для них лопаты, и
пусть мальчики, засучив рукава, с огоньком очистят улицу от снега.
     Мое предложение проходит на "ура".
     - Труд создал человека, - важно изрекает Горох.
     Мы  с  Семкой отправляемся в  ближайшие дома за  лопатами,  а  Горох со
своими сторожит тунеядцев.
     Мы стучим в двери и говорим:
     - Наш пионерский отряд решил очистить вашу улицу от  снега.  Дайте нам,
пожалуйста, лопату.
     Жители улицы охотно дают нам деревянные лопаты, а некоторые даже помощь
свою предлагают. Но мы благородно отказываемся:
     - У нас такие ребята и так любят работу, что мы быстро справимся сами.
     Мы  вручаем четверым тунеядцам орудия труда.  Троих  связанных охраняет
Горох.  Мы  же  не  спускаем  глаз  с  тех,  кто  работает,  а  когда  надо,
покрикиваем, командуем.
     Тунеядцы начинают энергично. Их лопаты так и мелькают в воздухе. Вскоре
они очищают тротуар перед пятью домами.  Но,  переусердствовав,  Марат и его
дружки выдыхаются и начинают еле шевелиться.
     - Эй, Горох! - кричу я. - Давай вторую смену.
     Горох развязывает троих пленников,  они жадно хватают лопаты и начинают
с такой силой метать снег,  как это делает хорошая машина. Четверо из первой
смены, привалившись к забору, отдыхают.
     В  две  смены  "великолепная семерка" быстро очищает тротуар.  Остается
совсем немножко.
     - Ладно, хватит, - командую я. - Сматывайтесь.
     - И запомните,  -  показывает могучие кулаки Горох, - кто к нам с мечом
придет - от меча и погибнет.
     Мы хохочем. Повесив носы, измотанные, но перевоспитанные, тунеядцы идут
через переезд к проспекту.
     С неочищенной частью тротуара мы справляемся за полчаса.
     Домой возвращаемся почти друзьями.  Вот ведь как странно бывает:  мы  с
Горохом - почти друзья...


        ИЗ ПУСТОГО В ПОРОЖНЕЕ

     Уже три дня, как болеет Ира. У нее грипп вместе с ангиной. Ребята целой
толпой навестили Иру, и Семка каждый день носится к ней.
     А  я  ни разу не зашел к Ире.  Мне как-то неудобно.  Потому что вчера я
получил новую двойку по математике.  И мне первый раз в жизни стыдно,  что я
получил двойку.  Раньше нахватаешь "пар" и  гордишься ими,  как олимпийскими
медалями.  А теперь почему-то стыдно. Я представляю, как строго посмотрит на
меня Ира, и у меня мурашки начинают по коже стометровки бегать.
     Мама сердится:
     - Почему ты не навестишь Иру?
     - Боюсь  заразиться,  -  отвечаю я.  -  Ты  ведь  знаешь,  какой  грипп
заразный. И ангина тоже.
     - Никто тебя не заставляет с ней целоваться, - сердится мама.
     - Вот еще не хватало -  целоваться,  -  фыркаю я.  - Не пойду и все. Ты
спроси у нее,  не нужно ли ей вызвать "скорую помощь"?  - Я открываю дверь и
последние  слова  кричу  вдогонку  маме,  которая  торопливо  поднимается на
четвертый этаж, где живет Ира.
     А самое обидное,  что двойка у меня какая-то глупая. Вообще двоек умных
не бывает.  Это понятно.  Но моя последняя двойка была уж очень глупая, а от
этого - обидная. Потому что сперва она была пятеркой.
     Позавчера мы писали контрольную.  Вы же знаете, как пишутся контрольные
- по вариантам. Ты решаешь одну задачу, а твой сосед - другую.
     А я сидел один.  Одному,  сами понимаете,  скучно решать.  И я попросил
Павла  Захаровича  пересадить  меня  к  Леньке  Александрову.   Я  сидел  на
предпоследней парте, у самой двери.
     - Здесь дует,  Пал Захарыч,  а  у  меня насморк,  -  я усердно пошмыгал
носом.
     Павел  Захарович пересадил.  А  что  тут  такого?  Ленька  решает  один
вариант, а я другой. Не спишешь все равно.
     Нашему варианту попалась эта самая задача,  вы ее,  наверно, тысячу раз
решали:  про  бассейн,  который одна  труба  наполняет водой,  а  в  другую,
наоборот,  вся  вода выливается.  Мне такая арифметика совсем не  нравилась.
Однажды я в ответе написал:  "Надо сказать завхозу,  чтобы он починил вторую
трубу".  Такое решение мне подсказала мама,  когда мы с  ней два часа бились
над задачей, но так и не смогли ее одолеть. И вот на контрольной - такая же.
     Зато Ленькин вариант был  гораздо интереснее.  Из  пункта А  в  пункт Б
выехал поезд.  Его скорость пока