Владимир Георгиевич Машков. Как я был вундеркиндом Повесть --------------------------------------------------------------------- Книга: В.Машков. "Как я был вундеркиндом" Издательство "Юнацтва", Минск, 1982 OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 26 декабря 2002 года --------------------------------------------------------------------- Для детей младшего школьного возраста. Содержание Я и президент Между небом и землей Пиршество по-английски Кит в бассейне Многосерийный день Академик спасает школьников Как я стал вундеркиндом А-квадрат кует железо У вундеркинда не бывает собаки Любят тебя родители? Я пишу папе, а папа пишет мне Ключи к сердцу бабушки Как я увидел белый свет Совесть молчать не может Чистая доска Тонуть надо умеючи Рожки да ножки Проницательный взгляд Крепкий орешек Гром среди ясного неба Нуль без палочки Гриша бежит по следу Дни свободного времени А все-таки она вертится! Ожившая чеканка Любимый ученик Тямтя-лямтя Укротитель тигров В лучах славы Разгадка таинственных историй Штыки на кургане Я И ПРЕЗИДЕНТ Говорят, что у президента Академии наук нет ни капельки свободного времени, и день его расписан не только по часам, но и по минутам. Вот, например, в 9 часов 35 минут он совершает великое научное открытие, а уже в 9 часов 36 минут он торопится на научный конгресс, чтобы поведать всему ученому миру о своем открытии. И так с утра до вечера крутится бедный человек, словно он не президент, а белка, которую посадили в колесо. Воображаю, как хочется президенту погонять в футбол с младшими научными сотрудниками или бросить все, вскочить на велосипед и помчаться куда глаза глядят. Но нельзя. Президент не может даже на минуту оставить науку. Не имеет права. Наверное, я единственный, кто может понять и пожалеть президента. Потому что у нас с ним одна доля, одна судьба. Хотя я не президент Академии наук, а всего лишь школьник по имени Сева и по фамилии Соколов, но у меня, как и у президента, нет ни капельки свободного времени, и я тоже, как и президент, могу лишь мечтать о том, чтобы поиграть в футбол или покататься на велосипеде. Но детские забавы не для нас с президентом. На такие пустяки нам просто жаль нашего драгоценного времени. Каждое утро я встаю с одной мыслью - надо прожить день так, чтобы не потерять понапрасну ни минуты... Будильник кашляет раз, другой. Наверное, прочищает горло перед тем, как затянуть утреннюю песенку. Но не успевает. Я бросаюсь на будильник, как вратарь на шайбу. В будильнике что-то щелкает, и он обиженно замолкает. А чего обижаться? Не хватало еще, чтобы его грохот разбудил папу с мамой. Пусть поспят подольше. Я выкатываю из-под дивана гантели и принимаюсь размахивать ими. Чувствую, что прямо на глазах мускулы наливаются силой. Тогда я закатываю гантели под диван и направляюсь в ванную. Из спальни показывается папа. Он в пижаме, спросонья почесывает волосатую грудь. - Доброе утро, папа, - говорю я. - Я перехожу к водным процедурам. - Мо-о-о-л-о-о-дец! - одобрительно зевает папа, растягивая слово "молодец" так, будто в нем не два "о", а, по крайней мере, сто или тысяча. Облившись холодной водой и растеревшись жестким махровым полотенцем так, что кожа у меня становится красной, словно у индейца из племени сиу, я выскакиваю из ванной и вижу маму. Она сидит перед зеркалом и причесывается. - Доброе утро, мама. - Я чмокаю маму в щеку. - Жоброе жутро, жынок, - произносит мама на совершенно непонятном языке, потому что ей мешают говорить приколки, которые торчат изо рта. Я прекрасно понимаю свою маму, потому что слышу это каждое утро и знаю, что мама со мной поздоровалась. Когда я запиваю горячим чаем яичницу, в кухне появляется папа. Он побрился, сбросил пижаму и облачился в наутюженные брюки и полосатую рубаху. - Ты пойми, - говорит папа, - если бы у нас с мамой в свое время были такие возможности, как у тебя, то мы бы... Папе не хватает слов. Он руками пытается показать, что бы натворили мои папа с мамой, если б им жилось, как мне. Получается что-то круглое, вроде воздушного шара. Но и руки не способны выразить то, что хотел бы сказать папа, и поэтому он добавляет: - Ого-го-го! Мне становится неудобно, что я сижу и распиваю чай, когда необходимо вовсю использовать предоставленные мне возможности. - Извини, папа, - вскакиваю я. - Мне пора в школу. Я подхватываю сумку, набитую учебниками и тетрадями, и выбегаю на лестничную площадку. Вдогонку мне летят мамины слова: - Сынок, осторожнее переходи улицу!.. Приколки уже перекочевали в мамины волосы, и потому мама говорит на понятном языке. На площадке я нажимаю кнопки сразу трех лифтов и жду, какой придет первым. Наш дом - самый высокий в городе, в нем - двадцать этажей. Да еще архитекторы поставили его на горку. Поэтому с последнего, двадцатого, виден весь город, а с нашего, десятого, - только полгорода. Щелкнула кнопка - остановился лифт. Раздвинулись дверцы, и мне показалось, что в кабине пожар. Но тут же я улыбнулся - в лифте был Гриша, а пылала его голова. Гриша такой огненно-рыжий, что, лишь глянув на него, невольно ищешь глазами ведро с водой или шланг - поскорее залить этот огонь, как бы и в самом деле пожар не случился. Я очень обрадовался Грише, потому что не видел его, наверное, сто лет. Да, точно, мы не виделись друг с другом сто лет. - Видал? - вместо приветствия Гриша распахнул куртку и показал бинокль в черном футляре. - Настоящий? - Я облизал губы. - А то какой?! - фыркнул Гриша. - Настоящий, военный. Мне дядя Витя дал. Дядю Витю, полковника-артиллериста, я знал, он жил на седьмом этаже. - Насовсем? - я не сводил глаз с бинокля. - Само собой, - сказал Гриша. - Бери, говорит, Григорий, и храни на память о нашей дружбе. - А зачем тебе бинокль? - неожиданно спросил я. Хотя сам прекрасно знал, зачем нужен человеку бинокль, - видеть то, что никто не видит. - Пока секрет, - напустил на себя загадочный вид Гриша. Конечно, я не ждал, что Гриша выложит тут же всю правду, но все-таки обиделся. - Молодые люди, вы едете или беседуете? - К лифту подошел сосед - толстяк с папиросой в зубах. - Едем, - сказал я. В молчании мы спустились вниз, и на площадке первого этажа Гриша шепнул мне: - Выходи днем, вместе поглядим... Гриша подмигнул и похлопал по черному футляру бинокля. Я лишь кивнул, потому что отвечать было некогда - я опаздывал в школу. Прямо перед нашим домом, если спуститься в долину, как любит говорить мама, находится школа. За ней - другая, выложенная из темно-красного кирпича, очень красивая да еще с бассейном. Но эти школы не для меня. Они обыкновенные, средние. А я езжу в специализированную. И хотя до нее - пять остановок на троллейбусе, я езжу, потому что эта школа с углубленным изучением английского языка. Попросту говоря, английская школа. Я спускаюсь вниз к остановке, сажусь в троллейбус и достаю из сумки "Робинзона Крузо". Художественную литературу я читаю только в дороге - другого времени у меня нет. Гляжу на картинку - по тропинке в широкополой шляпе шагает бородатый Робинзон. Неожиданно Робинзон подмигивает мне и хлопает себя по кожаной куртке. Да это же не Робинзон, а Гриша! Я закрываю книжку. Легко сказать - выходи днем, вместе посмотрим, а если не получается? Но что собирается смотреть Гриша? МЕЖДУ НЕБОМ И ЗЕМЛПЙ Класс, грохнув крышками парт, поднялся. Чуть помедлив, встал и я. - Здравствуйте, дети! - сказала Клавдия Васильевна. Учительница с улыбкой оглядела всех ребят, а мне еле заметно кивнула. - Садитесь, дети. Достаньте тетради, проверим домашнее задание. Я достаю тетрадку по письму, а следом за ней упитанный том "Физики для любознательных". Ее мне дал полистать А-квадрат - о нем я еще расскажу. Тетрадку я кладу раскрытой на край парты. Если Клавдия Васильевна захочет проверить, пожалуйста, я выполнил домашнее задание. Но я уверен, она не захочет. Клавдия Васильевна прекрасно знает, что я все знаю, и потому почти никогда меня не вызывает. Школу я люблю, потому что в школе я отдыхаю. Школа для меня единственная передышка перед самым главным. Перед тем, что начнется, когда прозвенит звонок с уроков. Поэтому в школе самое важное для меня - набираться сил, не отвлекаться по пустякам и не заниматься всякой чепухой, ну вроде того, чтобы отвечать на уроках. Клавдия Васильевна меня не отвлекает и другим запрещает это делать. Вот и сейчас она на цыпочках прошла мимо моей парты и даже не бросила взгляда на раскрытую тетрадь. Ну и правильно, чего зря время терять, проверять там, где все в порядке. Я сказал - моя парта. Верно, моя, собственная. Ведь сижу я на парте один. Может, потому, что некого со мной рядом посадить, может, потому, чтобы никто мне не мешал. Я уткнулся в толстый том "Физики для любознательных". Правда, я с трудом продирался сквозь джунгли формул. Не выходил у меня из головы Гриша - что он там затеял? Сегодня я впервые с нетерпением ждал переменки. Хотя переменки, честно говоря, я не люблю. Единственная от них польза - можно выпить чаю с булочкой. На это удовольствие мне хватает пяти минут большой переменки. А куда девать остальное время? А чем заниматься на других переменках? Наконец звонок! Я с наслаждением захлопнул "Физику для любознательных". Мальчишки с гиканьем выскочили из класса. Девчонки, разбившись на стайки, принялись шушукаться. Я неторопливо поднялся и подошел к окну, у которого стояли три девчонки и, перебивая друг дружку, что-то рассказывали. При моем появлении девчонки затихли. Они глядели на меня с обожанием. Я был для них загадочной личностью вроде Штирлица. Девчонки ждали, что я скажу. А я не знал, о чем с ними говорить. За окном вовсю носились снежинки. Это что же - зима началась? Вроде утром еще никакого снега не было. - Как быстро погода меняется, - открыл я наконец рот. - Утром еще осень была, а сейчас снег валит. Первой не вытерпела девчонка с голубым бантом. Она прыснула и прикрыла ладошкой рот. А следом засмеялись и ее подружки. Я обиделся и пошел в коридор. Я давно знал, что девчонки несерьезные создания. Ну что я такого сказал? Ничего особенного. Так чего смеяться? В коридоре мальчишки играли в чехарду. С криками прыгали друг через друга. Когда появился я, игра прекратилась. Я почувствовал, как вокруг меня образуется безвоздушное пространство. Мальчишки отодвинулись от меня, сбились в кучку. - Тебе чего? - выкрикнул мальчишка с быстрыми черными глазами. Как же его фамилия? Макаревич? Мандер? Да, что-то в этом духе. - Я тоже хочу поиграть, - говорю я миролюбиво. Макаревич или Мандер - хоть убейте меня, не помню его фамилии - настроен воинственно. - А мы не хотим с тобой играть, - объявляет он за всех. Мальчишки молча кивают, соглашаются с черноглазым. Макаревич-Мандер мне по плечо. Если я его как следует толкну, он наверняка упадет. Другие ребята, конечно, заступятся за него. Нет, придется уйти. Со всем классом - увы! - мне не справиться. Я понимаю, что они мне завидуют, и не обижаюсь на мальчишек, хотя мне обидно так, что даже нет слов сказать, как обидно. Что поделаешь, такова судьба всех великих людей - их никто не понимал, над ними смеялись, их гнали... Ну ладно, если со мной не хотят играть одноклассники, пойду к старшеклассникам - они мне компания. Я поднялся на второй этаж и очутился перед веселой толпой мальчишек, которые играли в "мазилу". Посредине стоял очкарик с розовыми от волнения ушами. Правой рукой он подпирал щеку, будто спать собрался, а левую выставил из-под мышки. Вот по этой руке один из ребят и бил изо всей силы, а когда очкарик оборачивался, мальчишки глядели на него с самым невинным видом - мол, угадай, кто из нас тебя "погладил". Очкарик морщился и наобум показывал. Конечно, он не угадывал, мальчишки смеялись, и очкарик снова подпирал правой рукой щеку, а левую выставлял из-под мышки. Нет, к ним я не пойду. К ним попадешься, потом живым не уйдешь. И тут я увидел парня и девушку, которые медленно прогуливались по коридору. Парень, махая руками, о чем-то говорил девушке. Она глядела на него, широко раскрыв глаза, и молча кивала. А парень загорался то ли от ее кивков, то ли от распахнутых глаз и еще быстрее махал руками. Вот это другое дело. С этими ребятами я найду общий язык. С ними есть о чем поговорить. Они явно обсуждают космические загадки. Я двинулся наперерез парню и девушке. - Как вы считаете, - спросил я, - черные дыры в космосе существуют или это гипотеза? Парень осекся и, хлопая ресницами, недоуменно поглядел на меня. - Чего? Начиная догадываться, что влез туда, куда не надо, я все же переспросил: - Я хотел узнать ваше мнение о черных дырах в космосе. У парня раздулись и побелели ноздри. Он стал удивительно похож на разъяренного тигра. - Слушай, малявка, катись отсюда... Но девушка коснулась рукой его руки, и этот сорвавшийся с цепи "тигр" в одно мгновение затих. - Мальчик, о чем ты хотел узнать? - спросила девушка. Теперь я понял, что им не до меня, не до загадок космоса, вообще, ни до чего на свете. - Извините, - попросил я прощения у девушки, а на "тигра" даже не поглядел. Конечно, я виноват, но зачем же орать? Тут как раз прозвенел звонок, и я поплелся в свой класс. Я видел, что "тигр" хотел мне что-то сказануть на прощанье. Не тут-то было. Девушка мягко, но надежно держала его руку, и "тигр" лишь только прорычал мне вдогонку. Что же мне делать? Младшие не хотят со мной играть, а старшие не хотят со мной разговаривать. В классе я появился, когда урок уже начался. Клавдия Васильевна очень обрадовалась, что я пришел. На задних партах и на стульях у стены сидели тетеньки с блокнотами в руках. Все понятно - открытый урок. То есть такой урок, на котором учителя сами учатся, как нас лучше учить. Так вот открытый урок - это был единственный урок, на котором меня вызывала Клавдия Васильевна. Я сел за свою парту и стал глядеть, как, волнуясь, отвечали одна за другой девчонки. Я покосился на Макаревича-Мандера. Тот сидел с отсутствующим видом. То есть он вроде сам сидел, но его мысли, а значит, и он сам, были где-то далеко отсюда. В общем, он явно отсутствовал. Ну, конечно, он спокоен, его ни за что не вызовут, потому что Клавдия Васильевна на него не надеется, потому что она не уверена в нем на все сто процентов. А во мне Клавдия Васильевна уверена, она знает, что я ее не подведу... И вот настал мой звездный час. Я вышел к доске и принялся решать задачу. Я стучал мелом по доске, оборачивался к ребятам и объяснял, что я делаю. Потом то же самое я объяснял учительницам. Учительницы открыли блокноты и дружно застрочили. Чтобы они успевали записывать, я стал объяснять чуть помедленнее... Клавдия Васильевна сияла от счастья. А девчонки, те девчонки, которые только что хихикали надо мной, снова глядели на меня восхищенно, как на Штирлица. И Макаревич-Мандер наконец вернулся в класс. Словно завороженный, он следил за движениями моих рук. Ага, понял теперь, кто я такой. И тут я вспомнил, как его фамилия - и не Макаревич, и не Мандер, а Ситников. ПИРШЕСТВО ПО-АНГЛИЙСКИ - А, молодой человек, очень рад вас видеть. Как здоровье? Как успехи в ученье? Такими словами Лев Семенович каждый раз встречает меня. Седые волосы его аккуратно зачесаны назад. Глаза - живые, горящие - глядят на меня добро и весело. Вообще, у него такой вид, будто он ждал меня целую вечность и наконец дождался, а потому безмерно счастлив. Одет Лев Семенович в полосатый халат, накинутый на белоснежную рубашку с галстуком-бабочкой. Из-под халата виднеются тщательно отутюженные брюки и черные, начищенные до блеска ботинки. Когда я сообщаю, что здоровье у меня хорошее, успехи в школе тоже хорошие, Лев Семенович вежливо осведомляется, как чувствуют себя мои бабушка и дедушка, мама и папа. Я отвечаю, что они все чувствуют себя хорошо, передают самый сердечный привет Льву Семеновичу, и, в свою очередь, интересуюсь, каково его здоровье. - Если здоров дух, то и тело здорово, - с неизменной бодростью отвечает Лев Семенович и приглашает меня в комнату. Три раза в неделю я приезжаю ко Льву Семеновичу, чтобы заниматься английским языком. Лев Семенович когда-то был дипломатом, а потом преподавал в институте. Теперь он на пенсии и рад возможности пообщаться с молодежью, то есть со мной. - Ну что ж, аб ово, что по-латыни означает, от яйца, а попросту говоря, танцевать следует от печки, или начнем сначала... Прошу вас, молодой человек, почитайте. Я открываю книжку и начинаю читать. Краем глаза я посматриваю на старого дипломата. Дипломатическая невозмутимость его покидает. Он морщится, он страдает. Я догадываюсь, что чувствует Лев Семенович. У него на глазах так бессовестно обращаются с любимым английским языком, так беззастенчиво его коверкают. Хотя я вовсе не коверкаю английские слова, а стараюсь их прочесть как можно лучше. - Отдохните минутку, молодой человек, - останавливает меня учитель, когда я, прикончив одну страницу, набираю побольше воздуха, чтобы перейти ко второй. - И послушайте, как звучит английский язык. Лев Семенович тщательно разглаживает страницы книги, проводит рукой по волосам, несколько секунд жует губами, потом откашливается, прочищает горло. Говорят, так готовятся к выступлению оперные певцы. Наконец Лев Семенович готов, и начинается священнодействие. Лев Семенович читает, смакуя каждое слово, он причмокивает, он облизывается, будто не произносит обыкновенные английские слова, а вкушает некие восхитительные яства. Он наслаждается каждой буковкой, он обсасывает каждое слово. Это не чтение, а пиршество. Я невольно заражаюсь, поддаюсь ею влиянию. Я тоже начинаю облизываться, словно объедаюсь какой-то вкуснятиной... Лев Семенович откидывается на спинку кресла и закрывает глаза. Он отдыхает, почивает. У него спокойное, умиротворенное лицо человека, который сделал свое дело и теперь может немного отдохнуть с сознанием выполненного долга. Наступает тишина. Но я слышу, как звучат еще слова, летая по комнате, пока последнее слово не ускользает в раскрытую форточку. Вдруг учитель открывает глаза. - Вы знаете, - произносит Лев Семенович, - кем стал один из моих учеников? Он стал советником по вопросам культуры в нашем посольстве в одной крупной стране. И когда он говорит, его слушают. А если слушают его, значит, слушают всех нас. Лев Семенович вскидывает длинные худые руки и обводит ими комнату. Странное дело, но мне вдруг кажется, что его узкая комната расширяется и даже взлетает над земным шаром. - А когда мой ученик замолкает, его спрашивают, кто его научил так прекрасно говорить по-английски. Лев Семенович глядит на меня, чуть сощурив глаза, спокойно и ласково. Но я уже разбираюсь в дипломатических взглядах и понимаю, что он хочет сказать. А он хочет спросить, будут ли слушать меня. Тут Лев Семенович спохватывается, что он должен учить меня английскому языку, и говорит: - А теперь вы почитайте, молодой человек... Во мне еще звучат слова, которые он произносил, и я начинаю их воспроизводить по памяти. Я увлекаюсь, и мне самому кажется, что я никогда еще так здорово не читал. Дипломатическая выдержка помогает Льву Семеновичу вытерпеть на сей раз две страницы. К концу второй страницы я замечаю, что он начинает ерзать в своем кресле. - Маленький перерыв, молодой человек, вы его заслужили, - останавливает Лев Семенович меня, когда я переворачиваю вторую страницу. - И послушайте, как это звучит по-английски. И все начинается сначала. Снова слышится беспрерывное чмоканье, снова мой учитель упивается своим чтением, и снова во мне долго еще звучат прекрасные слова... Потом принимаюсь за чтение я. Но теперь я чувствую, как ужасно читаю, спотыкаясь на каждом слове, будто вижу его впервые. В общем, жую какую-то жвачку, вместо того чтобы пить божественный нектар или вкушать сладчайшую амброзию. Для тех, кто не знает, что такое нектар и амброзия и с чем их едят, объясняю, что оба эти блюда были самыми любимыми у древнегреческих богов, которые жили на горе Олимп, высотой примерно с мой 20-этажный дом. И в третий раз все повторяется. Учитель снова показывает мне, как это звучит по-английски. Я совершаю третью попытку подняться на высоту моего учителя, но безуспешно. Наконец время урока истекает. Лев Семенович, дав мне задание на дом, провожает меня до двери, галантно раскланивается, наказывает, чтобы я непременно передал привет бабушке и дедушке, маме и папе. В прихожей он долго трясет мою руку: - Мне очень приятно было сегодня с вами заниматься. Вы делаете несомненные успехи, молодой человек. Жду вас послезавтра. Ошеломленный, я спускаюсь во двор. Какие успехи?! Мне кажется, что никогда так скверно я еще не читал. Но тут во мне начинают звучать слова, произнесенные Львом Семеновичем, и у меня появляется надежда, что когда-нибудь я прочту их так, как старый дипломат. Во дворе меня встречает дедушка. Я передаю ему большой привет от Льва Семеновича. Дедушка бурчит в ответ нечто невразумительное. Я ни капельки не удивляюсь этому. Сказать про моего дедушку, что он неразговорчив, это значит ничего не сказать. Как говорит бабушка, дедушка открывает рот раз в год, и то по большим праздникам. Дедушка берет меня за руку и ведет через парк к бассейну. Следующий мой урок - плавание. КИТ В БАССЕЙНЕ - Не отвлекайся, Сева! - напоминает мне с бортика Янина Станиславовна. - Работай руками... Если ты скажешь в бассейне слово шепотом, то получится, будто ты крикнул. А если ты крикнешь, то раздастся такой вопль, что могут вылететь окна. Огромные окна, которые заполнили всю стену - от пола до потолка. Вот почему я услышал Янину Станиславовну и вовсю заработал руками, а также ногами. А вначале мы замерли на тумбах. Мы ждали, когда Янина Станиславовна свистнет в свисток, и тогда мы поплывем наперегонки. И дождались. Я плюхнулся плашмя, вода обожгла мне живот. Я ойкнул, но поплыл. Сегодня были тренировочные соревнования - кто быстрее проплывет вольным стилем 25 метров. Вольным стилем - это значит, что каждый плывет, как хочет, как ему больше нравится. Мне больше нравился кроль, потому что кроль - самый быстрый стиль в плавании, а мне хотелось быть первым. Интересно, что бы сказал Лев Семенович, увидав, как я плыву. Наверное, воскликнул бы: "Минуточку передохните, молодой человек, посмотрите, как плавают кролем по-английски". Я представляю, как Лев Семенович сбрасывает дипломатический костюм, прыгает с тумбы в воду и начинает демонстрировать настоящий кроль, разумеется, английский. Мне становится неудержимо весело. Рот у меня раскрывается, и я тут же захлебываюсь водой. Я совсем выпустил из виду, что плыву в бассейне. Вот тогда и крикнула мне Янина Станиславовна, чтобы я не отвлекался, а работал руками. И еще она добавила: - Посмотри, где уже ребята... Я наконец откашлялся и поглядел, где уже ребята. Они меня здорово обогнали. Тогда я стал изо всех сил работать руками, а также ногами, как мне советовала Янина Станиславовна. Да, а на что понадобился Грише бинокль? Вообще-то ясно на что. Был бы у меня бинокль... Да, что бы я сделал, если бы у меня был бинокль? - Сева, снова задумался? Янина Станиславовна опять мне напомнила, что я на соревнованиях по плаванию, а не сижу дома в кресле с книжкой в руках. Все ребята уже финишировали, остался я один. Но вот и я заканчиваю дистанцию. - Ну что мне с тобой делать? - встречает меня Янина Станиславовна. - Почему ты такой несобранный? - Шел первым, а пришел последним, - улыбается Игорь, мальчишка из нашей группы. - А кто выиграл? - спрашиваю я. - Я, - произносит Игорь и снова улыбается. - Ну и хорошо. - Я на Игоря совсем не обижаюсь, у него очень добрая улыбка - рот до ушей, хоть завязочки пришей. - У тебя такие отличные данные для пловца, - сокрушается Янина Станиславовна. - Ноги коротковаты. К нам подошел директор бассейна - широкоплечий мужчина с короткими седыми волосами и с глазами холодными, замерзшими, как будто он целыми днями не вылазит из воды. А что? Если бы я был директором бассейна, я бы плескался в воде день и ночь. - Нет, нормальные, - защищает мои ноги Янина Станиславовна. - Коротковаты, - не сдается директор. - Но зато какие руки. - Янина Станиславовна велит мне вытянуть руки. - А грудная клетка?! - Крепкий парень, - соглашается директор, но я чувствую, что восторга Янины Станиславовны он не разделяет, и добавляет: - Засиживается на старте... - И нет совсем спортивной злости, - огорчается Янина Станиславовна. - Чего нет, того нет, - наконец улыбается директор. Правда, глаза его не теплеют. Здорово застудил их директор в бассейне. Мы остаемся вдвоем с Яниной Станиславовной. Она огорчена и раздумывает над словами директора. Я понял лишь одно, что директору что-то во мне не понравилось. И он совсем не уверен, что из меня выйдет толк. То есть, что я когда-нибудь установлю мировой рекорд. А Янина Станиславовна уверена, что я установлю рекорд. Пусть сперва не мировой, а городской, но установлю. Поэтому ее так огорчили слова директора. Мне очень нравится Янина Станиславовна. Она совсем не похожа на взрослую. Янина Станиславовна никогда нас не ругает, а когда у нас что-то не получается, расстраивается, как девчонка. Да и похожа она на девчонку-семиклассницу, тоненькая, с коротко стриженными волосами. Я очень бы хотел, чтобы из-за меня Янина Станиславовна никогда не огорчалась. Но не выходит. - И потом, как ты ныряешь? - наконец прервала молчание Янина Станиславовна. - Плюхнулся животом... После тренировки мы с тобой отдельно займемся... - Я не могу после тренировки, - протянул я. - У меня после бассейна музыка... - Я и забыла, - вздохнула Янина Станиславовна. - Тогда займемся сейчас. Она велела ребятам взять доски и отрабатывать движение ног. А со мной направилась к стартовым тумбам. Я взобрался на одну из тумб, пригнулся, подготовился к прыжку. - Пригнись, - командовала Янина Станиславовна. - Еще, еще... Прыгай! Я прыгаю и ударяюсь животом о воду. В бассейне раздается оглушительный всплеск. Будто прыгнул с тумбы кит крупных размеров. Я снова взбираюсь на тумбу, незаметно поглаживаю живот. - Не отрывай ноги, - советует Янина Станиславовна. - Входи в воду, входи... Я вхожу и снова хлопаюсь пузом о воду. По всплеску в бассейне можно предположить, что с тумбы плюхнулся кит средних размеров. Кожа на животе красная и ужасно жжет, будто я обгорел на солнце. Янине Станиславовне стало меня жалко: - На сегодня хватит... Беги в раздевалку... Я мотаю головой и снова влезаю на тумбу. Я прыгаю до тех пор, пока не чувствую, что наконец-то в бассейн плюхнулся кит маленьких размеров, может быть, даже дельфин. - Молодец, - хвалит меня Янина Станиславовна. - Продолжим в следующий раз... В раздевалке уже нет никого из наших ребят. Я вытираюсь насухо, быстро одеваюсь и бегу на улицу. Вот и мой трамвай. Поглядел на часы. Ехать мне двадцать минут, успею. А пока можно и вздремнуть. Я здорово устал сегодня в бассейне. Я закрываю глаза и снова вижу Гришу. С биноклем в руках он стоит на балконе и что-то высматривает. Но что? МНОГОСЕРИЙНЫЙ ДЕНЬ Уже совсем темно, когда я стучусь в дверь одноэтажного деревянного домика. Слышатся быстрые легкие шаги. И тут же возглас: "Ой!" Я улыбаюсь. Юля снова потеряла тапочку. Она так торопилась открыть мне дверь, что тапочка слетела с ноги и теперь Юля, бедняжка, ищет ее в темноте. Ведь хозяйка не разрешает зазря палить свет в коридоре, она считает, что и так все видно. Я больше не стучу и терпеливо жду. "Ой!" - снова долетает до меня. Но это уже радостное "ой". Значит, тапочка нашлась. И вот уже Юля отворяет мне дверь. - Здравствуйте, Всеволод! Вы приготовили урок? - Добрый вечер, Юля! Конечно, приготовил. В темном коридоре Юля помогает мне снять и повесить на вешалку куртку. А потом берет меня за руку и ведет в комнату. Как она умудряется видеть в сплошной темноте, я не представляю. Но спросить - не спрашиваю. Знаю, что надо вести себя тихо, ведь за стеной живет хозяйка. Юле скоро семь лет, на будущий год она пойдет в школу, но меня она почему-то называет на "вы" и полным именем - Всеволод. Честно говоря, мне очень нравится, когда меня так зовут - Всеволод. А когда мне Юля первый раз сказала "вы" (это было больше года назад), я покатился со смеху. Юля обиделась и не разговаривала со мной весь вечер. С тех пор я стараюсь ее больше не расстраивать и принимаю "вы" как должное. Наконец этот длиннющий мрачный коридор оканчивается, и Юля открывает еще одну дверь - дверь комнаты, где она живет с мамой и папой. Я не знаю, оттого ли, что пианино такое большое, или оттого, что комната маленькая, но пианино занимает половину комнаты, оно только и заметно. Я здороваюсь с Юлиной мамой, Валентиной Михайловной, и мы начинаем урок. При первых звуках пианино за стеной резко поворачивают рукоятку громкости телевизора - чтобы нас не слышать. Валентина Михайловна вздрагивает. Я делаю вид, что ничего не слышу, и играю очень старательно. Валентине Михайловне, я чувствую, моя игра нравится, и она постепенно успокаивается. Я изредка бросаю взгляды на Юлю. Она сидит на диване, тихая, как мышь, и играет с куклами. Но я знаю, что Юля все видит и все слышит. - Молодец, ты отлично подготовился, - хвалит меня Валентина Михайловна. Краем глаза я вижу, как сияет Юля, будто ее похвалили. - Начнем новый материал... Этюд Э 14... Послушай, как он звучит... Пальцы Валентины Михайловны опускаются на клавиши. Я слышу, как за стеной приглушили телевизор. Наверное, хотят послушать Валентину Михайловну. А играет она здорово. Так здорово играют только по радио или на пластинках. Я повторяю за ней следом, по нотам. Раньше, когда я видел, как играет моя мама по нотам, я ничего не мог понять. Ноты мне казались загадочными письменами древних народов. А теперь я знаю, что за каждым нотным знаком прячется звук, и когда я гляжу на ноту, я уже слышу, как звучит весь этюд. - Не останавливаться, - поправляет меня Валентина Михайловна. - Ритмично играть. Больше уверенности... Я прошу разрешения снять пиджак. Мне уже жарко. Засучив рукава рубахи и расстегнув верхнюю пуговицу, я снова принимаюсь за этюд Э 14. - Плотнее звук... Выше стоять на пальцах... Ярче звук... Я начинаю этюд сначала. - Концы фраз - тише... Следи за ритмом... Точно выполняй штрихи... Играй с оттенками... И так бесконечно. За стеной уже выключили телевизор. То ли передача кончилась, то ли устали бороться с музыкой. - На сегодня, пожалуй, все, - наконец говорит Валентина Михайловна. Она записывает в мой дневник домашнее задание. У меня есть особый музыкальный дневник. И отметки там есть. Правда, не музыкальные, а обычные. - За домашнее задание и за сегодняшний урок я ставлю тебе пятерку, - объявляет Валентина Михайловна. Я оборачиваюсь, чтобы поглядеть на Юлю, но девочка уже спит. Свернувшись калачиком и прижав к груди куклу с золотыми волосами. Каждый раз Юля хочет дождаться, когда мы с ее мамой кончим урок, и каждый раз не выдерживает - засыпает. Ничего не поделаешь - детям пора спать. - Я тебя провожу до остановки, - шепотом говорит Валентина Михайловна. - Не беспокойтесь, - отказываюсь я. - Я сам дойду, не маленький. - Скоро переедем в свою квартиру, - словно не слыша меня, продолжает Валентина Михайловна. - Весной обещают сдать дом. Будет у нас три комнаты. На всех хватит. И Сережа не будет так часто ездить в командировки. Я знаю, что Валентина Михайловна с Юлиным папой, которого зовут Сережей, уже два года строят кооперативную квартиру. Все они ждут не дождутся, когда переедут. Снова меня ведут по темному коридору, но уже не Юля, а ее мама. - Как переедем, - произносит Валентина Михайловна уже на улице, - я откажусь от половины уроков, устала я ужасно. Я молчу, хотя мне страшно хочется спросить, откажется ли она от меня. - Хотя и не хочется, - говорит Валентина Михайловна. - Привязалась я к вам. Мы выходим на улицу. К остановке подкатывает автобус. Мой. Я прощаюсь с Валентиной Михайловной до нового урока. Когда я отворил дверь нашей квартиры, там стояла полнейшая тишина, не слышалось ни звука. Я осторожно, стараясь не шуметь, разделся и заглянул в большую комнату. В кресле напротив телевизора, свесив голову на плечо, спал папа. Телевизор тоже спал. Наверное, телевизору снилось безоблачное детство. Я пожелал телевизору спокойной ночи и щелкнул выключателем. Потом я заглянул в спальню. Мама спала с книгой в руках. Наверное, сон пришел так неожиданно, что она не успела выключить настольную лампу. Я осторожно вытащил книгу из маминых рук и укрыл маму одеялом. Мама застонала во сне, повернулась на бок и почмокала губами, словно собиралась мне что-то сказать, но ничего не сказала, потому что не проснулась. Тогда я погасил свет и закрыл за собой дверь. Я осторожно дотронулся до папиного плеча. Папа радостно открыл глаза: - А-а, отец! Как это ни удивительно, но папа зовет меня "отец", словно не он мой отец, а, наоборот, я его родитель. И еще папа называет меня "старик". Это уже совершенно не понятно. Я, конечно, не младенец, который ни говорить, ни ходить не умеет, но и вовсе не старик. - Отец, я тебя поздравляю, - папа вскочил с кресла. - И меня можешь поздравить - наши выиграли. Выиграли, ты представляешь! Сегодня все у них получалось как по заказу... Перевес в четыре шайбы - это тебе не фунт изюму, это признак класса... Нет, если так дело пойдет, на следующий год мы в высшей лиге... Исполнятся наши золотые мечты... Порыв папиного красноречия прервал зевок. Потянувшись всласть, папа пробормотал: - Отец, ты знаешь что, я пойду спать. Чертовски устал сегодня. Поищи чего-нибудь пожевать в холодильнике. Да, как прошел день? - Как обычно, - ответил я. - Ну и отлично, - снова зевнул папа. - Нет, отец, наши шансы растут... Папа отправился спать, а я пошел в кухню. Открыл холодильник, сделал бутерброд, согрел чаю. Когда лег в постель, долго ворочался. Весь длинный день я видел снова, как будто по телевизору. Удивительно многосерийный фильм получался. Да, а самого главного я так и не узнал - что высматривал в бинокль Гриша. Ладно, завтра узнаю... Или послезавтра... А когда завтра или послезавтра? И завтра, и послезавтра будут такие же сумасшедшие дни, когда не будет ни секунды времени, чтобы остановиться и передохнуть. Но почему сумасшедшие дни? Просто очень занятые, до краев заполненные трудом, как у президента Академии наук... Любопытно, а президент уже спит или сидит за письменным столом и его задумчивое лицо освещает настольная лампа? А может, бросил все дела и видит уже второй сон? Нет, я думаю, что он еще бодрствует и размышляет над сложнейшими проблемами науки. Все-таки он президент Академии наук, а не третьеклассник, как я... АКАДЕМИК СПАСАЕТ ШКОЛЬНИКОВ А все началось тогда, когда на одной лестничной площадке с бабушкой поселился академик. Надо вам сказать, что моя бабушка трепетала перед знаменитостями. Она знала их всех назубок. Ничего удивительного, скажете вы, знаменитость на то и знаменитость, чтобы ее все знали. Это верно. Но попробуйте, не задумываясь, назовите хотя бы с десяток знаменитостей. Уверяю вас, перечислив с ходу пяток фамилий, вы надолго задумаетесь. Стоило появиться кому-нибудь впервые на экране телевизора, как бабушка тут же наводила о нем справки. Бабушка считала, что раз человека показывают по телевизору, значит, он знаменитость. И она разузнавала об этом человеке все - и что он сам о себе знал, и что, как бы ни старался, знать не мог. И вскоре, как говорит папа, у бабушки было готово досье на очередную знаменитость. Досье - это такая папка, в которую собирают различные сведения о команде противника, о всех игроках. Так объяснил мне папа. Я, правда, никогда не видел у бабушки никаких папок, и вообще она спортом, кроме фигурного катания, не интересуется. И вдруг такая удача. Знаменитость живет буквально в двух шагах, рукой, как говорится, подать до его, знаменитости, звонка. Надо было лишь придумать причину для визита. Такой причиной оказался я. Я тогда учился во втором классе и после школы шел не к себе домой, а к бабушке. Потому что у нас никого не было дома, а у бабушки была сама бабушка да еще вдобавок дедушка. Я у бабушки обедал, делал уроки, читал, играл с дедушкой в шахматы, в общем, жил целый день, и лишь вечером дедушка отводил меня домой к маме и папе. И вот бабушка решила навестить нового соседа, чтобы узнать у него, не мешает ли ее внук, то есть я, академику размышлять над актуальными проблемами развития науки. Дедушка был против визита. - Как же, - хмыкнул дедушка, - ждет он вас с распростертыми объятиями. Но бабушка, как всегда, не послушалась дедушку. На двери нового соседа сверкала золотом табличка, на которой витиевато было написано: "Академик А.И.Залесский". За дверью стрекотала машинка. - Творит, - благоговейно прошептала бабушка и нажала на кнопку звонка. Дверь отворил парень. Долговязый, худой, длинноволосый, в вытертых на коленях джинсах. В общем, обыкновенный парень. Но что-то не в порядке у него было с глазами. Вроде он глядел на нас с бабушкой и вроде видел нас, а в то же самое время видел что-то совсем другое. Может, то, что было в нас, а может, то, что было за нами. Я даже осторожно, чтобы не спугнуть парня, оглянулся - от чего он не может оторвать глаз? Но ровным счетом никого и ничего не было на лестничной площадке. Не гася ослепительной улыбки, которую она, конечно же, приготовила для академика, бабушка проворковала: - Здравствуйте, молодой человек, а папа дома? - Папа? - парень захлопал ресницами. Наверное, он ждал любой вопрос, но только не этот. - Какой папа? - Ваш папа, - бабушка все еще улыбалась, но я чувствовал, что она вот-вот выйдет из себя. - Мой папа, - пробормотал парень. - Ах, мой папа... Батька уехал... - Понимаю, - бабушка снова заворковала. - Научный симпозиум, международный конгресс... - Вовсе нет, - махнул рукой парень и с завистью произнес: - Батька уехал домой, в деревню... Бабушкина улыбка в одно мгновение улетучилась. - А это кто? - ткнула она пальцем в витиеватую табличку. - Это я, - почему-то со вздохом произнес парень. - Вы? - пропела бабушка. - Вы такой молодой и уже академик? Парень, наверное, не первый раз слышал эти "ахи" и "охи", и потому бабушкины восторги его вовсе не трогали. - А мы ваши соседи, - бабушка протянула парню руку. - Очень приятно с вами познакомиться. - Алик, - представился академик и тут же поправился: - Александр Иванович. Заходите, пожалуйста, - без большой охоты, как мне показалось, он пригласил нас к себе. И со злостью глянув на сверкающую табличку, он с вызовом кому-то крикнул: - Сегодня же я ее сдеру... Мы прошли в большую комнату, где стояли телевизор и пианино, и уселись в креслах возле журнального столика. Парень сел напротив на диване. - Я хотела узнать, - сказала бабушка, - не мешает ли мой внук вам работать? Он проводит у меня почти весь день... - Нисколько, - быстро произнес парень. - Когда я работаю, то ничего не слышу и не вижу... Он с тоской поглядел на приоткрытую дверь, которая вела в другую комнату. Я скосил глаза и увидел вдоль стены книги - от пола до потолка. Книги все были толстые, большие, в темно-синих или совершенно черных обложках. Все понятно, книги не для детей. И я вдруг понял, что академику совсем не хочется разводить тары-бары ни с бабушкой, ни со мной, а хочется засесть у полки с толстыми и умными книгами и совершить великое открытие. До меня это сразу дошло, а бабушка ни о чем не догадывалась. Усевшись поудобнее, она стала расспрашивать молодого академика, как ему удалось стать знаменитым. - Бабушка, - перебил я, - пошли домой, мне уроки делать надо - столько задали... - Успеешь, - отмахнулась от меня бабушка и впилась глазами в молодого академика. Тот вздохнул: делать нечего - придется рассказывать, и извиняющимся голосом, будто оправдываясь, поведал свою историю. Оказывается, у него рано прорезались математические способности. Уже во втором классе он запросто щелкал задачки, над которыми пыхтели пятиклассники. А в пятом классе он заткнул за пояс девятиклассников. На него обратили внимание, и он стал учиться в математической школе при университете. - В школе для особо одаренных детей, - поправила бабушка, любившая точность. - Что-то вроде этого, - поморщился академик. - Простите, - спросила бабушка напрямик, - а за что вы получили такое высокое звание? - Я решил одну задачу, - ответил академик. - Всего одну? - удивилась бабушка. - Всего одну, - подтвердил академик. - Но дело в том, что двести лет никто ее не мог решить. Наступило молчание. Бабушка переваривала услышанное. Я тоже думал. Двести лет школьники получали двойки, потому что не могли решить одну задачку. Несчастные ребята страдали ни за что ни про что. А какая это задача? Наверное, про бассейн и про трубы, из которых вода выливается и наливается? Мне про эту задачку рассказывал Сережа, двоюродный брат, пятиклассник. Я так прямо и спросил у академика, та ли это задача или нет? - Нет, - улыбнулся академик. - Я решил другую задачу. А с бассейном и трубами так до сих пор никто и не может справиться... Академик снова поглядел на ту приоткрытую дверь, а потом, спохватившись, предложил: - Может, чайку попьем? Я сейчас поставлю. Я понял, что надо спасать академика, а заодно всех мальчишек и девчонок. Если мы с бабушкой просидим еще полчаса, академик не успеет сегодня решить задачу про бассейн и трубы, и тогда сколько двоек получат бедные мальчишки и девчонки! - Бабушка! - воскликнул я, когда академик встал, чтобы бежать на кухню. - Бабушка, а ты не забыла выключить газ? Бабушка растерянно замигала. - Не помню, честное слово, не помню, - бабушка встала. - Вы извините, пожалуйста, мы оторвали вас от науки. - Ну что вы, очень приятно было познакомиться, - обрадовался академик и подмигнул мне: мол, спасибо, друг, что выручил. Дома, конечно, газ был выключен. Бабушка перед уходом сто раз проверяла, правильно ли закрыты конфорки. - Боже, сколько потеряно времени! - воскликнула бабушка и ощупала мою голову, словно я заболел. Хотя по ее воспаленным глазам я понял, что заболела она. Но тогда я еще не знал, насколько серьезна ее болезнь и насколько она опасна для меня. КАК Я СТАЛ ВУНДЕРКИНДОМ Моя бабушка долго не признавалась, что она бабушка. Не подумайте, что она не обрадовалась, когда я родился. Нет, бабушка очень обрадовалась и принесла мне в подарок огромного плюшевого мишку с черными пуговицами-глазами, которые смотрели кто куда. Взглянув на зверя, я, по воспоминаниям очевидцев, отчаянно заревел. Тогда медведя убрали в кладовку, чтобы он не расстраивал ребенка, то есть меня. Как я теперь понимаю, бабушка обиделась на моих родителей. Какая же она бабушка, если у нее нет ни одного седого волоса? Бабушка изредка приходила, чтобы повозить меня в коляске, а растили меня родители. И это, по их словам, отняло у них столько сил, что я уже не мог мечтать не только о маленьком братике, но даже о крошечной плаксе сестричке. Но когда мне стукнуло семь лет, бабушке ужасно захотелось стать бабушкой. Я пошел в школу, а бабушка пошла на пенсию. И оказалось, что у меня совершенно нет времени - в школе сидишь четыре часа, а потом столько же учишь уроки. У бабушки получилось наоборот - у нее оказалась уйма свободного времени. Каждый день из школы она забирала меня к себе. У нее я обедал и под присмотром бабушки или дедушки готовил уроки. Честно говоря, я любил делать уроки, когда за мной следил дедушка. Он не придирался даже тогда, когда я ставил кляксы. А бабушка ничего не спускала мне. Некоторые упражнения я переписывал по десять раз. И бабушка добилась своего. В нашем втором "А" было пять круглых отличников - четыре девчонки и я. Но бабушке было этого мало. Время от времени в нашем доме заговаривали о том, что хорошо бы ребенка отдать в музыкальную школу, а то вон соседская Катя с утра до вечера барабанит на пианино, нет от нее никакого житья. А наш такой одаренный - это по лицу видно - никуда не пристроен. Ребенок, то есть я, замирал. Потому что не было у меня никакой охоты играть на пианино. Но страхи оказывались напрасными. Поговорив, бабушка и родители на другой день забывали о своих намерениях. А через месяц вдруг начинались разговоры о том, что хорошо бы ребенка отдать в какую-нибудь спортивную секцию... - Лучше всего в хоккей, - провозглашал папа. - Это спорт космических скоростей, спорт мужественных, смелых... - Ты с ума сошел, - ужасалась мама. - Нагляделся телевизора, ребенка же искалечить могут... - В хоккей играют настоящие мужчины, - не сдавался папа. - Между прочим, самого Третьяка привела за руку мама и поставила в ворота, и он там до сих пор лучше всех стоит... - Не надо спорить, - мирила папу с мамой бабушка. - Если уж отдавать, то в фигурное катание. Папа и мама соглашались с бабушкой, потому что фигурное катание нравилось всем, а возможность увидеть по телевизору любимого ребенка вызывала всеобщий восторг. Как обычно, все испортил дедушка. - Лучше рыбалки спорта нет, - проворчал он, - и телу и душе польза. Тут все напали на дедушку и на его рыбалку, где он пропадал целыми днями, а про меня забыли. Так случалось много раз. Но теперь я понял, что мне не отвертеться. После знакомства бабушки с молодым академиком я должен был повторить его путь. Однажды вечером меня везли домой не только дедушка, но и бабушка. А после ужина состоялся семейный совет. Первой говорила бабушка. Она начала издалека. Бабушка сказала, что в наш век научно-технической революции, в век акселерации (это когда дети растут, как грибы после дождя - в час по сантиметру), в век информации (телик, радио, кино, книга) ребенку недостаточно одной школы. - Мне хватает, - подал я голос, потому что своим развитым умом понял, чем грозит мне бабушкина затея. - Тем более что школа у меня специализированная - с углубленным изучением английского языка... - Спасибо, что ты мне напомнил об английском языке, - поблагодарила меня бабушка. - Я в своей программе его упустила... Я прикусил язык и весь семейный совет просидел, словно набрав в рот воды. Я понял, что скажешь слово - себе хуже сделаешь. Бабушкина программа была обширна. Три раза в неделю я должен был заниматься музыкой - игрой на фортепиано. У мамы была знакомая, а у той, в свою очередь, знакомая, которая давала уроки игры на фортепиано. Правда, жила она у черта на куличках, то есть на другом конце города, но зато была прекрасной учительницей, и все ее ученики в два счета овладевали искусством игры на фортепиано. Из видов спорта отдали предпочтение фигурному катанию и плаванию. Фигурное катание любили все, ну, а плавание просто полезно для здоровья. Молодой академик должен был учить меня физике и математике. Бабушка с ним еще не договорилась, молодой академик уехал в командировку. - Но я думаю, - уверенно произнесла бабушка, - что он не будет против. Он заинтересован, чтобы у него была надежная смена. В английском я должен был совершенствоваться под руководством старого знакомого бабушки. Он был дипломатом, объездил чуть не весь мир, знает уйму языков. - Неужели он не знает английского? - вопрошала бабушка. - Я завтра же с ним переговорю. Теперь надо было составить расписание, когда и к кому из учителей ездить. Все повернулись к папе. Папа приосанился. Он мечтал составить календарь игр футбольного чемпионата. Каждый год папа посылал свои предложения в федерацию футбола и каждый раз получал уклончивый ответ - мол, благодарим вас за внимание и заботу о развитии самого массового вида спорта - футбола, постараемся учесть ваши пожелания. Но календарь выходил, а папины пожелания не учитывались. Папа вынул план нашего города и стал выбирать наиболее удобные маршруты для моих поездок. Пока мама с бабушкой предавались розовым мечтам о моем будущем, папа сидел над планом. Он был очень похож на полководца, который определяет, куда лучше двинуть свои войска, чтобы застать врасплох неприятеля. Иногда папа делал выписки на листке бумаги, задумчиво производил вычисления на логарифмической линейке. Таким увлеченным я его видел лишь тогда, когда он вычерчивал таблицу игр очередного футбольного или хоккейного чемпионата. Пропыхтев весь вечер, папа признался: - Фигурное катание никуда не лезет. Придется от него отказаться. - Отлично, - поддакнул дедушка. - Хватит с ребенка одного плавания. Бабушка вынуждена была согласиться: - Плавание тоже иногда показывают по телевизору. - А без фигурного получается очень здорово, - потирал руки папа. Получалось и вправду здорово. Утром - поездка на троллейбусе в школу. После школы - тоже на троллейбусе к бабушке, у бабушки обед, приготовление уроков и потом занятия с молодым академиком. Набравшись ума-разума у академика, я отправлялся в бассейн. После бассейна мой маршрут раздваивался. В один день я ехал на трамвае к учительнице музыки. В другой день я на автобусе направлялся к учителю английского. Ну, а потом? А потом возвращался домой... - Среднее расстояние, которое предстоит покрыть нашему ребенку за день - 16 километров, средняя продолжительность занятий, включая школу и приготовление уроков, 9 часов 30 минут, - так закончил папа свое сообщение. - Придется ребенку купить проездной билет на все виды транспорта, - добавила мама. Все поздравляли папу, который так удачно составил маршруты моих поездок. Но, как обычно, все испортил дедушка. - Вы что, сбесились? - побагровел он. - Десять часов - рабочий день ребенка, да два часа на дорогу... Мальчишку пожалейте, эксплуататоры... Эксплуататоры, как я потом узнал, это буржуи. А я, выходит, рабочий класс? - Наука требует жертв, - парировала бабушка. - Ты бы, конечно, хотел, чтобы твой внук всю жизнь перебирал крючки и блесны... - Я хочу, чтобы мой внук был человеком, - дедушка встал и хлопнул дверью. Никогда еще мой дедушка не произносил за раз столько слов. Теперь я понимаю, что он изо всех сил боролся за меня. Неловкое молчание прервала бабушка: - Потеряна масса времени, но не все еще потеряно. Все еще можно наверстать. Если мы возьмемся как следует... Тут только взрослые обратили на меня внимание. - Ты почему сидишь? - зашумела мама. - Детям давно пора спать. А ну, раздевайся и ложись! Я не знал тогда, что это был последний день, когда я был маленький. Последний день моего детства. Если б знал, то, может, поплакал бы напоследок. Ведь у детей есть одно преимущество перед взрослыми - они могут, когда захотят, поплакать. А взрослые стесняются, не плачут, даже если им очень плохо. А-КВАДРАТ КУПТ ЖЕЛЕЗО С молодым академиком, из-за которого разгорелся весь сыр-бор, у бабушки вышла осечка. Он наотрез отказался учить меня физике и математике. Мягко, но решительно академик отверг бабушкино предложение: - Еще рано. Через пару лет я бы, пожалуй, мог заняться с вашим внуком... Впрочем, боюсь, что у меня нет никаких педагогических способностей... - В общем, вы отказываетесь? - напрямик спросила бабушка. - Поверьте, так будет лучше для мальчика, - оправдывался академик. - А кто же станет готовить для вас достойную смену? - Бабушка не умела лукавить. - Люди, у которых это получается наилучшим образом, - не сдавался академик. - Например, школьные учителя. Бабушка была ужасно разочарована. Она надеялась, что уж кто-кто, а молодой академик, который сам на себе почувствовал заботу старших, охотно согласится взять меня в ученики. А он отказался. Но долго переживать бабушка не умела. Она была человеком действия. - Ладно, - махнула рукой бабушка. - Если академик упрямится, найдем кандидата... Кандидат оказался высоким, спортивно скроенным мужчиной средних лет с аккуратно подстриженной черной бородкой. Быстрые глаза прикрывали очки. Мельком взглянув на меня, кандидат определил: - У мальчика ярко выраженные математические способности. Бабушка не замедлила с ним согласиться. - Их надо развивать, не откладывая дела в долгий ящик, - уже глядя на бабушку, продолжал кандидат. - Железо надо ковать, пока оно горячо. Бабушка была покорена кандидатом. Договорились они быстро. Так у меня появился еще один учитель. Папе пришлось внести изменения в мой маршрут. Он увеличился на полчаса и на два километра. В назначенное время я прибыл к новому учителю. На лестничной площадке у закрытой двери толпилось пятеро длинноволосых мальчишек и трое девчонок в джинсах. Все они явно учились в девятом или даже десятом классах. Когда появился я, они бесцеремонно уставились на меня. Я смутился и пробормотал: - Здравствуйте! Вы к Александру Александровичу? (Так звали кандидата.) - Да, мы к А-квадрату, - насмешливо произнес мальчишка в клетчатом коротком пальто. - А тебя какая нелегкая принесла? Я пропустил мимо ушей его невежливый вопрос и полюбопытствовал: - А почему А-квадрат? - Потому что Александр Александрович, - объяснила девочка в очках. - А в квадрате, А-квадрат. Понял? - Понял, - кивнул я и улыбнулся. Здорово придумали. Вот тогда и прозвучало в первый раз роковое слово, которым меня окрестили: "вундеркинд". Произнес его тот насмешливый мальчишка в клетчатом пальто. - Вундеркинд! - провозгласил он, и все засмеялись. Я знал, что вундеркинд - это удивительный ребенок, ребенок, у которого семь пядей во лбу, в общем, гениальный мальчишка. Всякий человек, которого прозвали вундеркиндом, может этим гордиться и уж нисколько не обижаться. Но мальчишка так насмешливо произнес "вундеркинд", а все остальные сразу засмеялись, что я не успел вдоволь нарадоваться, как тут же обиделся. Вдруг все стихли. По лестнице, прыгая через ступеньку, стремительно поднимался кандидат. Ребята почтительно с ним поздоровались. - Все в сборе? Отлично, - бодро воскликнул кандидат, открывая дверь. - Входите, Фарадеи и Максвеллы! Входите, Ковалевские и Кюри! Обняв меня за плечи, последним вошел кандидат. Я тогда подумал, какие у ребят звучные фамилии. И только потом узнал, что это не их фамилии, а фамилии великих физиков и математиков. И я догадался, что Александр Александрович очень хотел, чтобы из этих мальчишек и девчонок выросли знаменитые ученые. Кандидат раздал всем, кроме меня, листочки, на которых было написано условие задачи. - Вот, поломайте головы. - Он вытащил секундомер и щелкнул кнопкой. - На размышление вам даю тридцать минут. Меня он подтолкнул к двери, ведущей в другую комнату. Там вдоль стен стояли полки с книгами, а где книг не было, висели чеканки. Это такие картины, которые не рисуют красками, а выбивают молоточками на железных пластинках. Я стал разглядывать чеканку - и старинных воинов на конях, и девушек с распущенными волосами... - Нравятся? - спросил А-квадрат. - Угу, - кивнул я. - А что больше всего? - Вот эта, - я показал пальцем на чеканку, где был изображен мальчишка, лохматый, веселый, босиком, с закатанными штанинами. Из-за плеча мальчишки вылетала птица. А-квадрат долго и внимательно смотрел на меня. - Мне - тоже. Мы уселись в кресла, и я спросил: - А почему вы мне не дали задачки? - Я хочу проверить их потолок, - А-квадрат показал на закрытую дверь, за которой сейчас мальчишки и девчонки пыхтели над задачами. - А мой потолок? - спросил я, не очень понимая, что такое "потолок". То есть, что такое потолок, я прекрасно знал - внизу пол, вверху - потолок. Но что хотел сказать А-квадрат, я не понимал. - Твой потолок мне известен, - А-квадрат поднял руку на уровне моего роста. - Мне известно, сколько ты знаешь. Давай лучше пить кофе. - Я кофе не пью, - сказал я. - Только чай. - Надо говорить: я чайник, а не кофейник, - объяснил А-квадрат. - Если хочешь стать великим физиком, придется научиться. Без кофе мозги крутятся со скрипом. - А я не хочу быть великим физиком, - вздохнул я. - Это бабушка хочет... - Если бабушка хочет, это хуже... А-квадрат достал с полки толстую книгу в темно-зеленом переплете. - Полистай, пока я сварю кофе. Только гляди, - А-квадрат нахмурил брови, - порвешь страницу - оторву ухо. Я в испуге схватился за уши, пока они были еще целы. - Где же я столько ухов наберу? Кандидат расхохотался: - А у тебя и вправду математические способности - до двух считаешь без запинки. А вот в грамматике не силен - "ушей" надо говорить, а не "ухов". А-квадрат пошел на кухню варить кофе, а я уткнулся в книгу. Там была уйма картинок, и на каждой - птица. Таких диковинных птиц я никогда не видел. Да что я, дошкольник какой-нибудь, чтобы рвать такую замечательную книгу? Пришел А-квадрат, и мы с ним пили кофе - он черный, а я - с молоком. - Вы не боитесь, что они подскажут друг другу?.. - показал я на закрытую дверь, за которой гудели голоса. - Пусть подсказывают, я все равно узнаю. Кандидат отхлебнул глоток горячего и черного, как тушь, кофе и покосился на секундомер. - Пора проверить, чем набиты головы у сих юношей и девушек. Я направился следом за А-квадратом в соседнюю комнату. При появлении учителя ребята встали, как в школе. А-квадрат махнул рукой, чтобы садились. - Подпишите каждый свою работу. Сева, будь другом, собери листки. Я обошел вокруг стола, собирая листки. Последним отдал свою работу тот самый мальчишка, который обозвал меня "вундеркиндом". Его листок я положил сверху, и потому с ним первым познакомился А-квадрат. - Кто Кирилл Михайлов? - Я, - поднялся мой обидчик. - Почему не окончил? - Такие задачи мне и во сне не снились, - развел мальчишка руками, ожидая, наверное, что ребята засмеются. Но те молчали и глядели на А-квадрата. - Какой класс? - спросил тот. - Десятый. - Ясно, - жестко произнес А-квадрат. - Математик разговорного жанра. Теперь ребята засмеялись, но уже над Кириллом. Я тоже радовался, что мой обидчик посрамлен. А-квадрат брал листок, пробегал по нему глазами, называл фамилию, задавал вопросы ребятам. - Понятно, - произнес А-квадрат, познакомившись со всеми работами. - Будем заниматься. Следующая наша встреча - послезавтра в три часа. Старостой у нас будет сей молодой человек, - А-квадрат показал на меня. - В мое отсутствие слушаться его, как меня, и даже больше. Вот так я стал вундеркиндом. А случилось это больше года назад. У ВУНДЕРКИНДА НЕ БЫВАЕТ СОБАКИ Дни шли. Дни бежали. Дни мчались за днями, а я никак не мог встретиться с Гришей и узнать у него, что он такое высмотрел в бинокль. Но однажды, когда я, пообедав у бабушки, сидел за уроками, позвонил Лев Семенович. Трубку взял я. Справившись сперва о здоровье бабушки, дедушки, мамы и папы, а также о моем, Лев Семенович сообщил, что сам он заболел, простыл, у него ангина с высокой температурой, но тем не менее он готов провести со мной урок, потому что привык выполнять заключенные договора. И лишь из соображений безопасности дорогого юного друга, так как всем известно, что ангина чрезвычайно заразная болезнь, он, Лев Семенович, вынужден отказаться от сегодняшних занятий. Я пожелал учителю скорейшего выздоровления и передал трубку бабушке, сообщив, что Лев Семенович заболел. Бабушка сказала Льву Семеновичу, что, само собой, ни о каком занятии не может быть и речи, что никакой жертвы она не примет, что надо ему, Льву Семеновичу, додумать о своем здоровье, и поэтому надо как следует вылежать и ни в коем случае не торопиться вставать. А я понял одно, что в моем распоряжении два часа, что в эти два часа я волен делать все, что захочу. Но я совсем забыл о бабушке. - В его возрасте болеть нежелательно, - задумчиво проговорила бабушка, окончив разговор. - Да, а что же мне с тобой делать? Я уже собралась в химчистку... - Ну и иди, - сказал я. - А я поеду домой и оттуда уже к Валентине Михайловне... - А что ты будешь дома делать? Бабушка не могла представить, что я стану делать один. У меня будет целых два часа свободного времени, и все эти два часа я ничем не буду занят. Раньше у меня каждая минута, да что там - каждая секунда была расписана, а тут целых два часа - подумать только, сто двадцать минут - я буду предоставлен сам себе. - Ты не волнуйся, - успокаивал я бабушку, потому что вдруг понял: если сию минуту не придумаю чего-нибудь, то не видать мне этих двух часов свободного времени как своих ушей. - Ничего со мной не случится. - Ну, а чем ты все-таки займешься? - допытывалась бабушка. - Погуляю, - только и мог придумать я. Бабушке такая неопределенность пришлась не по душе. - Нет, это меня не устраивает, - решительно покачала она головой. Бабушку томило предчувствие. Она словно бы знала, что за эти два часа свободного времени со мной произойдет такое, после чего все полетит кувырком. Бабушка огляделась по сторонам в поисках дедушки. Но дедушки не было. Он еще с утра уехал на рыбалку. - Бабушка, - вдруг нашелся я. - Я погуляю и подышу свежим воздухом... Бабушка сразу же успокоилась и отпустила меня домой. Внуку наконец нашлось дело. Он уже не будет бить баклуши целых два часа, он будет занят. Ведь свежий воздух повышает аппетит, укрепляет здоровье. Короче говоря, дышать свежим воздухом - это серьезная работа. Когда я очутился возле дома и огляделся, тогда только почувствовал, что у меня есть целых два часа свободного времени и я могу делать все, что захочу, все, что мне вздумается. И тут я стал в тупик. А чего я хочу? А что мне вздумается? Я и не знал. Наверное, когда-то, в далекие исторические времена, я знал, а теперь начисто забыл. Я пытался вспомнить, что делают десятилетние дети, когда выходят гулять. Ага, они извлекают квадратные корни. Нет, не то. Вспомнил! Они измеряют скорость ветра. Снова не то. Они декламируют на память стихи на чистом английском языке. Вроде бы нет. И тут я увидел Гришу. Он сидел на скамейке, а в руках у него была деревянная лопата. Такими лопатами дворники очищают тротуары от снега. У ног Гриши вились собаки. Я не мог определить, сколько их. Это был какой-то серо-бело-коричнево-черный клубок из собак. При моем приближении собаки зарычали. А одна - черная, как уголек, дворняжка - затявкала. Гриша поднял голову и увидел меня. - Сидеть! - строго сказал он собакам. Те затихли. Собаки слушались Гришу. - Собаку возьмешь? - спросил у меня Гриша. И я сразу вспомнил, что делают десятилетние дети. Они берут собаку, они дружат с ней, они воспитывают замечательного пса, а потом отдают пограничникам. Видя, что я раздумываю, Гриша сказал: - Не бойся, бесплатно, они - ничейные... - Возьму! - крикнул я радостно, чтобы Гриша не сомневался. Будто почуяв, что я им друг и что я собираюсь взять одну из них домой, собаки подобрели, перестали рычать, завиляли хвостиками. А дворняжка - вылитый уголек! - даже дотронулась осторожно зубами до моей штанины. Как я понял, в знак особого расположения ко мне. - А родители? - прищурился Гриша. - Родители тебе позволят? Вот про родителей я и забыл. Обдумав все как следует, я понял, что собаки мне не видать. - И потом тебя целый день дома не бывает, - размышлял вслух Гриша. - А собаке нужен хозяин... Нет, не дам я тебе собаки. У вундеркинда не может быть собаки. Хватит их травмировать, они и так намучились... Собаки, как будто поняв, что сказал Гриша, сразу потеряли ко мне интерес. А моя дворняжка - я уже в мечтах называл ее "моей" - обиженно затявкала. Гриша отогнал их мановением руки. Собаки отбежали, но недалеко, закружились вокруг беседки, готовые примчаться по первому зову своего повелителя. Я понимал, что Гриша прав, но мне все равно было обидно. - А почему это вундеркинды не могут иметь собак? - А потому что они заняты только собой. Гриша всегда говорил то, что думал. Поэтому глупо было на него обижаться. И тут я спросил о том, о чем давно хотел узнать. - Слушай, а для чего тебе понадобился бинокль? - Я рассматривал штыки на Кургане Славы, - ответил Гриша. - Свистишь, - вспомнил я слово из далекого детства. Это слово иногда у нас заменяло слова "врешь" и "обманываешь". - Свистишь, - с удовольствием повторил я. - От нашего дома до Кургана Славы километров двадцать, и ни в какой бинокль ничего отсюда не увидишь. - А вот я увидел, - не сдавался Гриша. - Давай проверим, - предложил я. Гриша боднул головой небо: - А облака ты видишь? Я задрал голову. Небо и вправду было все в облаках. - Верно, облачность значительная, - согласился я. - Штыки так горят на солнце, - рассказывал Гриша, - что я даже зажмурился, не мог долго смотреть. Пока мы с Гришей вели разговоры, мой старый друг не сидел без дела. С помощью молотка и плоскогубцев он отделил от черенка лопаты ее широкую часть, которой и счищают снег. Потом он отнес палку и инструменты в подвал. Собаки было потянулись за ним, но Гриша жестом руки велел им ждать. - Пора открывать, - вернувшись, решительно произнес Гриша. - Что? - не понял я. - Зимний сезон, - сказал Гриша. - Ты что, не видишь - зима началась? Я оглянулся. Всюду высились сугробы снега. Да и мороз уже здорово кусался. И вправду зима пришла, а я и не заметил. Гриша взял дощечку, свистнул собак, и те, заскучавшие было, радостно взвизгнули и кинулись со всех лап к своему повелителю. Размахивая портфелем, я пошел следом за ними. Наш дом, как я уже рассказывал, высокий, двадцатиэтажный. Но архитекторы считали, что он должен быть еще выше, чтобы его можно было видеть отовсюду, и потому поставили дом на горку. А чтобы люди могли спускаться вниз, к остановкам троллейбуса и автобуса, к магазинам, понастроили лесенок. Зимой лесенки заносило снегом, спускаться было трудно. Взрослые злились, падали. Зато ребятам было раздолье. Они раскатывали дорожки и гоняли целый день с горки. Вот туда и шел Гриша, а следом за ним бежали собаки, и последним брел я. На краю горки Гриша сел на дощечку. Догадавшись, что их ждет забава, к нему кинулись собаки. И вся эта орава поехала по склону вниз. По дороге собаки взобрались на Гришу, повалили его, и весь этот визжащий, орущий клубок с ходу врезался в сугроб. Гриша поднялся, с головы до пят в снегу. - Давай, - махнул он мне рукой снизу. Я развел руками. Мол, не на чем спускаться, тащи скорей дощечку, тогда я съеду. - А портфель на что? - крикнул Гриша. И я сразу вспомнил, как в далеком детстве гонял по склону. Я сел на портфель и полетел вниз по накатанной ледяной дорожке. Где-то на середине меня развернуло, портфель выскользнул, я опрокинулся на лед и тут же врезался в сугроб. Следом за мной скатились портфель и шапка. Я неловко встал и принялся отряхиваться. - Ну как? - спросил Гриша. - Здорово, - выдохнул я. Я поглядел на собак. Высунув языки, они повизгивали от радости. Честное слово, если бы я не знал, что собаки не умеют улыбаться, я бы подумал, что они смеются. Сколько раз мы скатились с того склона, я уже и не помню. Мы с Гришей менялись видами транспорта. Он мне давал дощечку, а я ему - портфель. Потом мы перешли на другой склон. От него было рукой подать до Гришиной школы. Ледяная дорожка вела прямо к двери. Гриша продемонстрировал "класс" - скатился на ногах и даже ни на секунду не терял равновесия. - Никак не могу с одного раза доехать до школы, - пожаловался Гриша. - Как ни разгоняюсь, не получается. Я прикинул расстояние до школы. - Тебе мешает сила инерции, а чтобы ее преодолеть, надо увеличить ускорение, - и, увидев по голубым глазам Гриши, что он ничего не понял, я растолковал: - Если бы склон был покруче да повыше, ты бы домчался. Гриша покрутил в восхищении головой: - Вундеркинд. В первый раз, с тех пор как меня прозвали вундеркиндом, я почувствовал радость. Нечего говорить о том, что на урок к Валентине Михайловне я, конечно, опоздал. Юля удивленно спросила: - Что с вами случилось, Всеволод? А и вправду, что со мной случилось? Просто у меня оказалось целых два часа свободного времени, а это так здорово. ЛЮБЯТ ТЕБЯ РОДИТЕЛИ? К следующему занятию Лев Семенович, конечно, не выздоровел, и у меня снова оказалось целых два часа свободного времени. Уверенная, что в прошлый раз со мной ничего не случилось, бабушка вновь позволила мне подышать свежим воздухом. На радостях я бегом кинулся к троллейбусу и вскоре уже был на нашем дворе. Я вертел головой по сторонам, но Гриши нигде не видел. Я обошел весь двор вдоль и поперек, но Гриша словно сквозь землю провалился. Нигде не повстречал я ни одной собачки. Хоть у них вряд ли можно было узнать, куда запропастился Гриша. Я сел на скамейку, на которой тихо дремали две старушки, и задумался. А почему у меня нет друзей? Наверное, потому, что у меня нет свободного времени. Ведь дружить - это вместе бегать, прыгать, играть, кувыркаться, разговаривать, фантазировать... На все на это у меня не хватает времени. Вот почему у меня нет друзей. Может, один Гриша? Когда-то давным-давно, в далеком детстве, мы с Гришей были друзьями. То есть носились по двору допоздна, пока родители не загоняли нас домой. Золотое было время! Я поднял голову, отяжелевшую от дум, и увидел Гришу. Мой приятель плелся домой. Перед ним бежали две собачонки - дворняжка Уголек и лохматая Кнопка. - Привет! - обрадованно кинулся я навстречу другу. - Привет! - хмуро ответил Гриша. - Ты чего тут? - Да вот - два часа свободного времени... - Опоздал ты, - Гриша с досады махнул рукой. - И я опоздал. Всюду лежал снег, а склон оголился. С утра потеплело, и на накатанных ледяных дорожках появились рыжие пятна земли. Какое уж тут катанье! Я разделял огорченье друга. - А почему ты опоздал? - спросил я Гришу. Почему я опоздал, было ясно. Но почему опоздал Гриша, это было не ясно. - Учительница виновата. - Гриша поморщился, словно от зубной боли. - Взяла мою тетрадку по письму: "Почему столько клякс?" А я говорю: "Нина Ивановна, вы что, не знаете, в каком я доме живу? - "Знаю, в высотном, - отвечает учительница. - Но какое это имеет отношение к кляксам в тетради?" Я пожимаю плечами - до чего же непонятливый народ эти учителя, но все-таки объясняю: "А вот какое отношение. Ветер раскачивает дом, и особенно двадцатый этаж, где я живу. Раскачивается стол, стул. Тетрадка тоже раскачивается. Я сам удивляюсь, как в таких ненормальных условиях вообще уроки делаю, а вы про какие-то кляксы говорите". Гриша рассказывал очень серьезно, и я не решался рассмеяться. - Ну и что сказала учительница? - спросил я. - Что она может сказать? - Гриша вздохнул. - Сказала: "Останешься сегодня после уроков в школе и на первом этаже сделаешь домашние задания. Надеюсь, что на первом этаже тебя не будет раскачивать". Гриша снова замолк. Не очень ему хотелось рассказывать эту историю. - А кляксы все равно были. Я так старался. Ручка, наверное, плохая? Как ты считаешь? - с надеждой спросил у меня Гриша. - Наверное, - кивнул я. Во время нашего разговора собачки носились друг за дружкой. То Уголек догонял Кнопку, то Кнопка мчалась за Угольком. - А где остальные? - спросил я. - Пристроил, - обрадовался Гриша. - Нашел им дом, семью... - А эти? - У меня останутся. Хотя родители и против. Я устроил собакам жилье в подвале. Там тепло, хорошо. А еду я ношу. Почувствовав, что о них идет речь, собаки замерли на месте, чинно постояли, как полагается благовоспитанным собачкам, глядя преданно в очи своему хозяину, а потом снова понеслись по кругу. Гриша глядел на собачек и ласково улыбался. Так улыбается взрослый, глядя на проказы ребенка. - Слушай, - вдруг повернулся он ко мне. - А тебе не надоело быть вундеркиндом? - Надоело, - неожиданно признался я. - Ну так бросай это дело. - А как? - Поговори с родителями по душам. - У Гриши все было просто. - Мол, так и так, родители дорогие, нет мне житья, таю на глазах, чахну, хватит человека мучить... Родители поймут. Они же тебя любят. Ты у них единственный сын... Любят тебя родители? Я задумался. Раз столько учителей ко мне приставили, развивают меня, раз добра мне желают, значит, любят. Ну, конечно, любят. - Любят, - сказал я вслух и вздохнул. Гриша заметил, что я вздохнул. - Родители, вообще, странные люди, - сказал он. - Сами не знают, чего хотят. Если бы в один ужасный день мы стали такими, какими они нас хотят видеть, то сами бы испугались, чего натворили... У меня истекло свободное время, и я вынужден был распрощаться с Гришей и его собачками. Я понимал, что все дело в бабушке, что это она все за-теяла. И она одна может все рас-теять, то есть расстроить. Но я только представил, как начну говорить с бабушкой по душам о том, что, может, мне поменьше заниматься, отказаться хотя бы от одного учителя, и мне сразу стало худо. Бабушка тут же скажет, что у всех внуки чем-нибудь интересуются, увлекаются, а я лентяй и лоботряс и хотел бы всю жизнь прожить лодырем. Нет, с бабушкой лучше не начинать разговор по душам. А с дедушкой? Вот с кем можно поговорить по душам. Но что он может сделать? Еще раз хлопнуть дверью?.. Нет, Гриша прав. Надо начинать с родителей. Легко сказать - поговори с родителями по душам. Тут вообще некогда поговорить, не то что по душам. Утром я едва успеваю сказать папе и маме "доброе утро" и лечу сломя голову в школу. А вечером, когда я возвращаюсь домой, родители уже спят. Не станешь же их будить, чтобы поговорить по душам. Человек, разбуженный раньше времени, страшнее тигра. И вдруг мне повезло. Когда я через три дня после разговора с Гришей вернулся домой, папа еще не спал. И телевизор был выключен. Что-то стряслось, наверное. Оказалось, что любимая папина команда проиграла с разгромным счетом. У папы было ужасное настроение. Лезть к нему с разговором по душам было, по меньшей мере, опрометчиво. Но я так обрадовался, что вижу папу, и поэтому ни о чем другом не думал. - Папа, - начал я издалека, - ты почему не спишь? - Заснешь тут, - от огорчения папа чуть не плакал. - Наши снова продули... Папа нервно ходил по комнате. Я пристроился, чтобы шагать с ним в ногу. - Папа, мне необходимо с тобой поговорить... - Ты понимаешь, у нас нет совершенно защиты... - Папа, если бы ты убедил бабушку... - А вратарь? Сказать, что он - дырка, значит, ничего не сказать, он - пустое место... - Может, мне отказаться от занятий английским?.. - ...если вместо него поставить трехлетнего пацана, и то больше пользы будет... - ...или от математики... - ...а нападающие? Мазила на мазиле... - ...мне просто тяжело... - ...тяжело - не то слово, они двигаются по площадке, словно их неделю не кормили... - ...или от музыки... ну какой из меня музыкант? - ...ты прав - какой из него тренер, одно название, что тренер... Мы остановились одновременно. Несколько секунд ошалело глядели друг на друга. - Да о чем говорить, - скривился папа. - Всем ясно, что тут дело безнадежное... - Ты прав, дело безнадежное, - прошептал я. - Естественно, тут другого мнения быть не может, - папа зевнул. - Ложись поскорей, поздно уже. Вот такой разговор по душам произошел у меня с папой. Я ПИШУ ПАПЕ, А ПАПА ПИШЕТ МНЕ Что же делать? Как поговорить по душам с родителями? И вдруг меня осенило - я напишу папе. Письмо он прочтет и тогда уж обязательно поговорит со мной по душам. Я сел за стол и вот что написал: "Дорогой папа! Мне необходимо с тобой серьезно поговорить. Дело очень важное, не терпит отлагательств. В последнее время я пришел к убеждению, что мой режим дня нуждается в серьезном изменении. В моем возрасте надо, как минимум, гулять четыре часа (см. журнал "Здоровье"). Мой неокрепший организм может не выдержать такой непосильной нагрузки, и последствия могут быть самыми плачевными. Пока не поздно, надо предпринять решительные меры. Твой сын Всеволод". Письмо я вручил папе утром, когда он, позевывая, вышел из спальни. - Что это? - испуганно спросил папа. - Прочти, пожалуйста, - попросил я и помчался к троллейбусу. Я надеялся, что вечером папа будет меня ждать. Но я ошибся. Когда я пришел, папа уже спал. На телефонном столике белел лист бумаги. Письмо! Мне! Я торопливо развернул листок и прочитал: "Отец! Что у тебя стряслось? Отчего такая паника? Все будет хорошо. Ты еще молодой, у тебя вся жизнь впереди. В другой раз пиши разборчивее. У тебя ужасный почерк, и я половины не понял. Твой папа". Не раздеваясь, я так и сел на стул. Никак не получается поговорить с папой по душам. Что ж, ничего не поделаешь - придется еще раз написать папе и все объяснить. Мое первое письмо он наполовину прочел. Наверное, прочтет и второе. Только надо писать поразборчивее. Неужели у меня ужасный почерк? Никогда бы не поверил, но раз папа говорит, наверное, так оно и есть... И если он просит писать поразборчивее, постараюсь выводить каждую буковку. Мне ничего другого не остается, раз я хочу, чтобы папа меня понял. Не откладывая дела в долгий ящик, я сразу взялся за новое письмо. И вот что у меня получилось: "Дорогой папа! Очень жаль, что ты сильно устал и меня не дождался, и потому нам не удалось поговорить по душам. В последнее время я много размышлял и пришел к выводу, что мне следует отказаться от двух учителей. Во-первых, от учителя математики. Все время, когда я бываю у него, я занят только одним - листаю книги. Это очень интересные книги - про диковинных зверей и про разные страны. Но какое они имеют отношение к математике? Короче говоря, все занятия по математике - напрасная трата времени. Придется расстаться и с учительницей музыки. Хотя я и очень привязался к ней и к ее семье. Валентина Михайловна живет очень далеко, и поездки к ней отнимают много времени. И потом - и это главная причина - с моими данными нет никакого смысла заниматься музыкой. В результате сокращения двух занятий у меня освободится много времени, которое я могу посвятить общему развитию. Твой сын Всеволод". Утром я протянул папе незапечатанный конверт, в который было вложено мое письмо. Папа прервал свой зевок и недоуменно поглядел на конверт. - Это кому? - Тебе, - ответил я, торопливо застегивая пальто. - От кого? - папино изумление не поддавалось описанию. - От меня, - я нахлобучил шапку и закрыл за собой дверь. К сожалению, я не успел увидеть, как отнесся папа к моему письму. Но у меня не было ни капли времени. Задержись я хоть на минутку, чтобы поглазеть, какое впечатление произвело на папу мое послание, я бы наверняка опоздал в школу. Только вечером я узнал, какие чувства всколыхнуло в папе мое письмо. Когда вечером я приехал домой, родители, конечно, спали. На столике у телефона я нашел сложенный вдвое лист бумаги. У меня сразу пересохло в горле. Дрожащей рукой я взял письмо и прочел: "Дорогой сын! Ты с ума сошел. Тебе созданы условия, о которых только можно мечтать, а ты фыркаешь. Мы с мамой, бабушкой и дедушкой не жалеем сил, делаем все, чтобы ты вырос разносторонне - и умственно, и физически - развитым. Выкинь немедленно из головы эти глупые мысли. Нет и еще раз нет! Все остается по-прежнему. Твой папа". Д-да! Хорошо хоть, что папа понял, о чем я написал. Значит, все остается по-прежнему. Ну нет! Сам не знаю откуда, но у меня появилось упрямство. Я снова сел за стол и на обороте папиного письма сочинил свое. "Дорогой папа! Я чрезвычайно благодарен тебе и маме и бесконечно ценю ту заботу, которую вы проявляете, чтобы я вырос разносторонне развитым - и умственно, и физически. Но, дорогой папа, у меня совсем нет детства. Я всего один раз в жизни катался на портфеле с ледяной горки. У меня никогда не было своей собаки. Я никогда ни с кем не дрался, никому не расквасил нос. Я ни с кем не подружился. У меня нет ни на что времени. С утра до вечера я развиваюсь, накапливаю знания, чтобы когда-нибудь удивить мир. Папа, вспомни свое детство, и ты поймешь меня. Твой сын Сева". Письмо я положил на тот же столик у телефона. Вечером на том же месте меня ждал ответ от папы. "Дорогой сын! Да если бы у меня в детстве была хотя бы капля тех возможностей, что есть у тебя, знаешь, кем бы я был? Я бы развернулся, я бы показал, на что способен. Во всяком случае, не был бы тем обыкновенным инженером, каким сейчас являюсь. А все потому, что у меня в детстве ровным счетом ничего не было - ноль: ноль. Никто ничему меня не учил, никто не развивал моих способностей. Родители считали - здоров, и слава богу. Телевидения тогда не было, книжек не хватало. Мало было стадионов, катков, бассейнов. Про хоккей с шайбой никто из нас, мальчишек, и не слыхал. В него взрослые еще учились играть. О фигурном катании тоже никто не знал. А теперь? К твоим услугам лучшие тренеры и лучшие учителя, да еще телевизор горит с утра до вечера, а в библиотеках полки ломятся от замечательных книг. А ты от всего нос воротишь. Зажрался ты, брат. Вот так. Поэтому мой совет тебе - учись и тренируйся с полной отдачей сил. Помни - упустишь время, потом в моем возрасте крепко пожалеешь, да поздно будет. Твой папа". На этом папино письмо оканчивалось, и тут же начиналось мамино. "Дорогой сыночек! Мне совершенно ясно, откуда ветер дует и откуда у тебя такие глупые мысли. На тебя кто-то дурно влияет. И я догадываюсь кто. Мне передали, что ты связался с Гришей, тебя видели несколько раз с ним в одной компании. Гриша - двоечник и лентяй, ничему хорошему он тебя не научит. Поэтому я категорически запрещаю тебе видеться и тем более дружить с ним. Вероятно, у тебя много свободного времени, если ты катаешься с ледяной горки с этим сорванцом. Поэтому мы решили, что тебе необходимо добавить еще одно занятие. Какое, ты скоро узнаешь. Осторожнее переходи улицу. Твоя мама". Вот так так! Не только не избавился от занятий, но и получу скоро еще одно, добавочное. Зря послушался Гришу. Я как чувствовал, что ничего хорошего из разговора с родителями не выйдет. Надо сейчас же написать покаянное письмо, признаться, что я пошутил, разыграл родителей, не надо придавать серьезного значения моим посланиям. Но что-то меня остановило. Я решил подождать с ответом до утра. Утро вечера мудренее, как сказал однажды некий вундеркинд. КЛЮЧИ К СЕРДЦУ БАБУШКИ Тот вундеркинд не ошибся. Утро и вправду оказалось мудренее вечера. Я решил, что каяться рано, надо бороться. Папу с мамой мне убедить не удалось. Оставались бабушка с дедушкой. Бабушка всю эту кашу заварила, пусть она ее и расхлебывает. Я понимал, что вот так просто, с бухты-барахты, бабушке ничего не скажешь. Если уж до папы ничего не дошло (а я так надеялся!), то до бабушки и подавно не дойдет. К бабушке нужен подход. К ней надо найти ключик. Однажды, когда я после обеда делал уроки, бабушка спросила: - Как твои успехи? Что-то ты давно не хвалился... Раньше, едва появившись у бабушки, я выкладывал ей обо всем, чему научили меня учителя, что я вчера узнал, увидел, услышал... Мне хотелось хоть с кем-нибудь поделиться тем, чем я живу. Моими слушателями были бабушка и дедушка. Свой рассказ я обычно делил на две половинки. Бабушке я сообщал об успехах, а дедушке - о неудачах. Бабушке я хвалился - она этого хотела, а дедушке я жаловался - вряд ли он этого хотел, но слушал меня терпеливо. И получалось, в общем, что им обоим я говорю правду. Но в последние дни я действительно не хвалился перед бабушкой успехами, попросту молчал. - Успехи есть, - ответил я, записывая в тетрадку по математике условие задачи. - Но они могли быть большими... Гораздо большими... Бабушка встрепенулась и оставила на мгновение свое любимое вязание. Когда речь заходила об успехах внука, бабушка вся превращалась в слух. - Каким образом? Бабушкины руки не могли долго оставаться без дела, и в них снова замелькали спицы, но глаза бабушкины не отрывались от меня. Я положил ручку и произнес: - Бабушка, я распыляюсь. Я растрачиваю силы и способности на все, вместо того чтобы сосредоточиться на одном, единственном! Только тогда я добьюсь успеха в жизни. Бабушка слушала меня с любопытством. - Бабушка, - вздохнул я, - нельзя объять необъятное... - Я тебя не понимаю, - жалобно сказала бабушка. - Бабушка, ты знаешь, в каком веке мы живем?.. - спросил я. - Что за вопрос? В двадцатом... - Верно, - подтвердил, я. - Мы живем в двадцатом веке - веке узкой специализации. Объясняю, что это такое. Вот живут три человека. Первый человек знает одно, второй - того, что знает первый, совершенно не знает, а знает лишь свое. Третий же не знает того, что знают первый и второй, а знает нечто свое, то, чего они, первый и второй, абсолютно не знают... - Ты прав, - наконец включилась в разговор бабушка. - Узкая специализация - необходимость нашего времени, когда количество информации удваивается каждые десять лет... - Верно, удваивается, - охотно подхватил я бабушкины слова. - Так стоит ли мне в начале пути разбрасываться, заниматься и музыкой, и английским, и плаванием?.. Не лучше ли сосредоточиться на математике, тем более что в мире идет процесс математизации наук? Бабушка наконец поняла, куда я клоню, и совершенно растерялась. Следуя совету учителя, я решил ковать железо, пока оно горячо. - Ведь А-квадрат, то есть Александр Александрович, считает, что у меня явные математические способности. Я вспомнил, как отлично проводил время в уютной квартире кандидата с прекрасной книжкой в руках, и понял, что математика - мое призвание. Я уже торжествовал победу. Бабушка не знала, что мне ответить. Но я слишком рано обрадовался. Недооценил я бабушку. - В твоих рассуждениях есть доля истины, - начала бабушка робко, но вскоре ее голос окреп, и я услышал, как в нем зазвучала труба, зовущая на бой. Бабушка принимала вызов. - В твоих рассуждениях есть доля истины, - повторила бабушка. - Однако ты наверняка согласишься со мной, что самые великие открытия века произошли на стыке наук, там, где одна наука проникает в другую. Я должен был согласиться. И еще я почувствовал, что чаша весов стала клониться на бабушкину сторону. - И потом тебе, как ты правильно заметил, в начале пути необходимы широта знаний, кругозор, солидный багаж. Еще неизвестно, кем ты будешь и что тебе пригодится. Что ж, придется отступать. Не удалось мне найти ключик к сердцу бабушки. - Сева, - продолжала бабушка, - ты весьма кстати затеял этот разговор. Я вчера проходила мимо станции юных натуралистов и подумала, а почему бы тебе туда не записаться? - Бабушка, побойся бога, - только и мог произнести я. - Не спорь, пожалуйста, - бабушка подняла руку. - Биология - очень перспективная наука, наука будущего. Станция юннатов недалеко от бассейна, и ты бы мог ходить туда сразу после плавания... - Сразу после плавания я еду на музыку, - буркнул я. - Верно, - сказала бабушка. - Но выход найти можно. Я скажу твоим родителям, и мы вместе подумаем... Вот так так. И бабушка туда же. Что они с мамой, глухие? И маме, и бабушке я твердил, что мне надо сократить, уменьшить число занятий, а они почему-то подумали, что мне для полного счастья не хватает еще станции юных натуралистов... Что за странные люди взрослые. Им говоришь одно, а они думают совершенно другое. У меня осталась последняя надежда - дедушка. КАК Я УВИДЕЛ БЕЛЫЙ СВЕТ Больше всех я люблю дедушку. Сам не знаю даже почему. Я редко его вижу, он меньше других бывает со мной. Да и когда вижу, он сидит, уткнувшись в свои блесны, крючки, лески и перекладывает их из коробки в коробку. Нет, все-таки я знаю, почему люблю дедушку. Он единственный, кто меня ничему не учит. Ну абсолютно ничему, даже рыбной ловле. А вдруг дедушка мне поможет? Когда я рассказал дедушке, что из-за этих занятий я света белого не вижу, он заскрежетал зубами. Я ждал, что дедушка отпустит сейчас какое-нибудь словечко, вроде "эксплуататоры". Но неожиданно спокойно дедушка произнес: - Завтра увидишь. - Что? - не понял я. - Свет белый, - пояснил дедушка и покосился на дверь кухни, где бабушка мыла посуду. - Ты умеешь держать язык за зубами? Это было уже ни на что не похоже, и я кивнул, мол, умею, не сомневайся. - Завтра утром наденешь шерстяные носки и захватишь теплый свитер, и вместо школы поезжай на вокзал. Я тебя буду ждать там. Задачу уяснил? - Уяснил, - кивнул я, ошарашенный. - А куда мы собираемся? Дедушка не ответил, только часто-часто заморгал. - А куда вы собираетесь? Услышав мой вопрос, из кухни вышла бабушка и теперь подозрительно поглядывала на нас. Но дедушка недаром был когда-то военным. Он сразу сообразил, что надо ответить. - Мы собираемся в бассейн, - сказал дедушка и, повернувшись ко мне, добавил: - Поторапливайся. На улице я пытался расспросить дедушку, куда мы завтра отправляемся. Но мне не удалось вытянуть из него ни полслова. Дедушка решил, что и так наговорил липшего, а потому всю дорогу до бассейна молчал. У бассейна мы распрощались до завтра, и дедушка предупредил, чтобы я вел себя осторожнее, как бы родители ничего не заподозрили. Насчет родителей дедушка зря беспокоился. Они спали, когда я, как велел дедушка, надел шерстяные носки и, сунув свитер в портфель, вышел из дома. Я ахнул, когда проезжал мимо школы. До меня только теперь дошло, что я пропускаю уроки. Но что было делать? Дедушка сказал мне вместо школы ехать на вокзал. А я всегда слушаюсь старших. На вокзале я с трудом узнал дедушку. Просто таким я его еще не видел. Дедушка был в черном тулупе и валенках. Через плечо на ремне у него висел железный ящик. В руке он держал штуку, похожую на отбойный молоток или на электродрель, которая была у моего папы. - Скорее, - крикнул дедушка, когда я с ним поздоровался. - Электричка отходит. Едва мы вошли в вагон, как поезд тронулся. - Носки надел? - строго спросил дедушка. - Надел, - сказал я. - А свитер? - Он тут, - похлопал я по портфелю. - Надень, - приказал дедушка. Я натянул свитер, а поверх него надел пиджак. А потом, само собой, зимнее пальто и шапку-ушанку. Дед оглядел меня с ног до головы и, видимо, остался доволен, потому что проговорил: - Должен выдержать. - Дедушка, а ведь я школу пропускаю... - сказал я о том, что с самого утра мучило меня. Наверное, дедушка не знал, как мне ответить, поэтому сам спросил: - Ты говорил, что света белого не видишь? - Не вижу, - подтвердил я. - Так гляди, - дедушка показал на окно. Я поглядел. За окном ничего не было видно - сплошная темень. - Скоро рассветет, - пообещал дедушка. Но рассвело не скоро. В темноте мы вылезли на станции. Начало светать, когда мы добрались до замерзшего озера. Дедушка разложил на льду рыбацкие причиндалы. - Не замерз? - спросил он. - Не-а, - помотал я головой. - Сегодня мороз даст нам жару. Дедушка показал на багровое солнце, которое медленно всходило. Вот это да! Даже солнце замерзло. У солнца был вид пловца, который поплескался в проруби. Дедушка, наверное, не поверил, что мне не холодно. Он вручил мне штуку, похожую на отбойный молоток, и показал, что ею делать. Оказалось, что это коловорот. Им пробивают, просверливают лед, делают лунку и вот в этой лунке ловят рыбу. Дедушка вытащил из ящика коротенькую удочку, настоящую удочку для дошкольников и младших школьников, и закинул ее в лунку. Вскоре первый ершик трепыхался на льду, а потом второй, третий... Пршики недолго шевелились, мороз был такой сильный, что они сразу застывали. Дедушка как сел над лункой, так и забыл обо всем на свете. И обо мне забыл. Я подергал его за рукав, он пробормотал: - Погоди. И снова уткнулся в лунку. Я понял, что ему не до меня. Дедушка тягал ершей одного за другим. Мне наскучило глазеть на это, и я стал смотреть на белый свет. А он и вправду был белый. Белое застывшее озеро, белые в снегу берега. Лишь кое-где на льду темнели фигурки рыбаков да черные деревья, как часовые, стояли на берегу. Вдруг я почувствовал, что весь дрожу. Дрожь начиналась в ногах, проходила по всему телу и добиралась до зубов. Зубы уже отбивали чечетку. - Ты чего стучишь зубами? - спросил дедушка. - Это не я, это они сами, - выдавил я из себя. Дедушка оторвался от лунки и с ног до головы оглядел меня. - Пока я буду собираться, - сказал он, - ты беги к берегу, а потом назад. Ну, бегом марш! Я кивнул и побежал. Замерзшие ноги с трудом слушались меня. Ботинки по льду скользили. Я шлепнулся, но быстро встал и побежал дальше. А тем временем дома у бабушки происходило вот что. Через неделю после описанных событий бабушка мне во всех подробностях поведала о том злополучном дне. К положенному часу, когда внук (то есть я) должен был приехать из школы, бабушка приготовила обед. Но внука не было. Бабушка удивилась, но не встревожилась. Со внуком ничего случиться не может. Бабушка накинула еще пятнадцать минут на то, что троллейбус неожиданно поломался и внук пересел на другой. Когда пролетела и эта четверть часа, бабушка снова не встревожилась, а решила, что выключили ток, и все троллейбусы встали, и внук пошел пешком. Бабушка поставила на плиту разогревать обед. Но внук не появился и тогда, когда, по расчетам бабушки, истекло добавочное время. Бабушка уже не удивлялась, а растерялась. Она не знала, что и подумать. Бабушка подошла к окну и выглянула на улицу. По улице преспокойно плыли троллейбусы, останавливались, выпускали и впускали людей и вновь мчались дальше. Вот тут уже бабушка встревожилась по-настоящему. Значит, ее внук опаздывает на обед не потому, что троллейбусы не ходят... Как бывает в такие минуты, резко зазвонил телефон. Бабушка торопливо подняла трубку. Сейчас она узнает все. - Здравствуйте, - послышалось в трубке. - С вами говорит Клавдия Васильевна. Как себя чувствует Сева? - А что с ним случилось? - вот тут уже бабушка испугалась. - Я не знаю, - настала очередь учительницы удивляться. - Но Севы сегодня не было в школе, и я решила, что он болен... То, о чем сообщила учительница, было настолько невероятным, что бабушка переспросила: - Кого не было в школе? - Вашего Севы, - сказала Клавдия Васильевна. - А вы этого не знали? - Не знала, - пробормотала бабушка. - Я сейчас позвоню ему домой и все выясню... - Передайте Севе, чтобы он поскорее поправлялся, - сказала Клавдия Васильевна. Бабушка поблагодарила учительницу и тут же набрала номер телефона нашей квартиры. Телефон, само собой, молчал. Тогда бабушка позвонила маме на работу и узнала, что я утром как обычно (то есть когда родители только просыпались) отправился в школу. - Но его там не было! - воскликнула бабушка. - Мне только что звонила Клавдия Васильевна. Мама на секунду замолкла, а потом с досадой сказала: - Все-таки успел... - Что успел? - не поняла бабушка. - Кто успел? - Гриша, - ответила мама. - Я уверена была, что он плохо влияет на Севу, но не могла предположить, что дело зашло так далеко и они уже начали пропускать уроки. Мама сказала, что сейчас поедет домой, разыщет меня у Гриши, а бабушке велела спокойно сидеть и ждать от нее звонка. Но бабушка спокойно сидеть не умела. Она обзвонила всех моих учителей и, конечно, ничего не узнала. Тогда бабушка заметалась по квартире. Как ей не хватало дедушки - было бы на ком разрядить накопившееся напряжение. Но дедушка, словно угадал, взял да уехал на рыбалку. Бабушке ни на мгновение не приходило в голову, что я мог отправиться вместе с дедушкой. Наконец позвонила мама. Она нашла Гришу и допросила его с пристрастием. - Он клянется, что уже целую вечность не видел "вашего вундеркинда", - сказала мама. - Я думаю, что он говорит правду, - он действительно не знает, где Сева. - Так где же он? - закричала бабушка. - Будем обзванивать больницы, - мама не теряла присутствия духа. И мама с бабушкой по очереди стали звонить в больницы, пытаясь узнать, не попал ли к ним очень симпатичный мальчик по имени Сева, а по фамилии Соколов. Но во всех больницах отвечали, что сегодня попадали к ним, к сожалению, очень симпатичные мальчики, но среди них не было, к счастью, Севы Соколова. Оставалось последнее - милиция. Бабушка позвонила туда и рассказала все. Но бравые милиционеры не успели сесть в патрульные машины, чтобы мчаться на поиски Севы Соколова, потому что он (то есть я) вместе с дедушкой вошел в дом. Бабушка обняла, расцеловала меня, а потом зашумела: - Меня не удивляет, что он (красноречивый жест в сторону дедушки) может совершить глупость, но чтобы ты, такой взрослый, такой самостоятельный, мог не пойти в школу, а поехать на рыбалку, такое у меня в голове не укладывается... - У