вом перегонявший сугробы с одного
конца в другой. Над островами, разводьями и ледяными полями.
Двое подползли на четвереньках к вздыбленной льдине. Они надеялись
найти здесь убежище. Однако убежище оказалось обманчивым. Пурга заметала их
снегом, люди боролись с ней, стараясь не задохнуться. Но стоило высунуть из
сугроба голову, как в лицо им ударяла тонкая, словно толченое стекло,
колючая снежная пыль и забивала глаза и рот.
Их все больше сковывал мороз.
-- Эгон, ты еще чувствуешь руки?
-- Нет, Отто, давно уже не чувствую. Ни рук, ни ног...
Им приходилось кричать: из-за воя пурги они не слышали друг друга.
Усилие это было мукой для изнуренных, обессилевших людей.
-- Хлопай в ладоши, Эгон! Хлопай, не переставая, в ладоши. Шевели
пальцами, разгоняй кровь! Если кровь застынет -- конец!
Его товарищ только простонал в ответ.
Некоторое время оба молчали.
Слышалась лишь дикая свистопляска пурги, тараном бившей в торос, под
которым они искали защиты, и крутившей смерчи из стеклянистой снежной пыли.
-- Эгон... Слышишь, Эгон? Я думаю о том, что меня дома ждут двое ребят.
Никогда я их больше не увижу! Никогда... Марии скоро будет два года. Через
две недели... Она забудет слово "папа". Слышишь, Эгон? Она забудет слово
"папа"...
Эгон попробовал ответить, но пурга заткнула ему рот, залепила глаза.
Да и стоило ли говорить? Что он может сказать?
И его дома ждет дочка. Может, она сейчас греется у открытой печки и
думает об отце: "Что-то он теперь делает, мой папа?" Или разучивает
экзерсисы на фортепьяно... Она уже большая. Ей минуло семь. Ходит в школу.
Ее фотография спрятана у него между крышками часов. Но к чему сейчас все эти
воспоминания? Все потеряно! Разумнее просто ждать смерти, потому что
спасение невозможно; оно не может прийти ниоткуда, ни от кого.
Неделю назад под ними вдруг треснул лед. То, что последовало,
приготовило им эту приближавшуюся теперь смерть. Лед словно по велению злых
духов разверзся. Нарты, собак, ружья и патроны, меховые спальные мешки и
мешки с провизией -- все поглотила зеленая пучина океана... В тот же миг
полынья закрылась, а они остались в чем были, в легкой одежде, без оружия,
на пустынном ледяном поле.
Сперва они обменялись полными ужаса взглядами. Смерили глазами дали,
небо с высоко стоявшим солнцем. Потом к ним вернулось мужество -- они были
не из тех, что сдаются без борьбы.
-- До берега двое суток хода, -- сказал Отто. -- Мы шли оттуда двое
суток, не торопясь. Если мы тронемся сейчас же и будем идти, без остановки,
есть надежда дойти. Приключение, как многие другие. Будет о чем рассказывать
дома. Вспомни Нансена. Сколько он вытерпел, в каких только передрягах ни
бывал, а надежды никогда не терял. Небо ясное. Сорокавосьмичасовая прогулка
без еды и без отдыха тебя, я думаю, пугает так же мало, как и меня, Эгон.
Верно ? Мы с тобой бывали в худших переделках.
Они были закадычными друзьями и занимались охотой на белых медведей.
Уже много лет они охотились вместе в полярных льдах. Жили в разных
городах, а встречались всегда в одном и том же порту перед самым отплытием
на Север. Потом пять, а иногда и шесть месяцев жили жизнью, неизвестной
соотечественникам в далеких городах. Приключения, опасности, общие радости и
успехи связали их тесной дружбой, сделали братьями.
Рыболовное судно доставляло их на остров, где водились белые медведи.
Они построили себе там хижину и из года в год находили ее нетронутой. Она их
ждала. Там у них были теплые меховые постели и вдоволь провизии, были лампы
и книги. Тут же была устроена кладовая шкур, а рядом -- клетка для белых
медвежат.
Корабль высаживал их на берег в начале полярного дня и уходил дальше.
То же судно забирало их на обратном пути со всей добычей: шкурами убитых ими
белых медведей, песцов и черно-бурых лисиц и пойманными ими белыми
медвежатами, которых они потом продавали зоопаркам, зверинцам и циркам. В
редких случаях их доставлял на остров пароход. Это бывало тогда, когда
организовывался туристский рейс вроде того, недавнего, когда они захватили с
собой Фрама и высадили его на пустынном острове по поручению цирка
Струцкого.
Но промысловое судно неизменно заходило за ними и ждало их у острова в
конце каждой полярной осени, перед тем, как начинались вьюги и океан
покрывался ледяным панцирем. В этом году добыча была богаче обычного,
кладовая набита мехами, а в клетке сидели три белых медвежонка.
До прихода корабля оставалось еще две недели. Время проходило
незаметно. Друзья строили планы на те шесть месяцев, которые им предстояло
провести дома, в теплых странах. Там их ждут дети, которым они будут
рассказывать о своих удивительных приключениях. Этим летом они привезли с
собой в Заполярье радиоприемник и часто слушали голоса далекого мира.
Концерты, хоровое пение, известия о разных празднествах и переменах
правительств. Собаки у них были сытые, гладкие и веселые: сибирские псы,
привычные к морозу и нартам. Ничто, казалось, не угрожало благополучию
охотников.
Год этот отличался редким изобилием дичи; охота была успешной.
Оба мечтали о теплых морях, на берегах которых цветут апельсинные
деревья и зреют сочные золотистые плоды. Оба стосковались по дому, по детям,
садам, где благоухают розы.
Особенное нетерпение выказывал Эгон. Ему казалось, что они с Отто
обленились и начинают жиреть.
-- Почему бы нам не отправиться в дальний конец острова? -- предложил
он товарищу. -- Ведь нам здесь сидеть еще целых две недели. Почему бы не
провести кое-какие наблюдения и исследования? Научные общества скажут нам
спасибо... А то живем как пенсионеры!..
-- Будь по-твоему! -- согласился Отто.
Они всегда понимали друг друга с двух слов.
Приготовления длились недолго: положили белым медвежатам в клетку корма
на неделю, погрузили на нарты провизию, ружья, патроны, запрягли собак и
пустились в путь. Все предвещало приятное и веселое путешествие. Никаких
хлопот и осложнений не предвиделось.
Недалеко от их острова лежал другой, поменьше.
Там они еще издали увидели в бинокль двух разгуливающих у берега
медведей.
-- Эти будут наши! -- сказал Эгон, радостно потирая руки.
-- Ну-с, господа белые медведи, готовьтесь расстаться со шкурой! --
прибавил Отто. -- Мы сейчас пошлем вам по маленькой пульке, от которой у вас
зачешется в ушах.
С острова на остров перешли по льду. Охота удалась на славу. Два
выстрела, два убитых медведя, две навьюченные на нарты шкуры.
А как насчет ученых наблюдений?
Ими была исписана целая тетрадка. Нет, друзья не потеряли времени зря!
Беда подстерегала их на обратном пути. Лед треснул, и открывшаяся
полынья поглотила и собак, и нарты с провизией, ружьями, патронами и еще
теплыми шкурами. Поглотила и тут же закрылась, как ящик, ледяной крышкой.
Оба они были сильные и мужественные, закаленные полной риска и
неожиданностей жизнью. И хотя у них невольно сжалось сердце, они подсчитали,
что до хижины всего сорок восемь часов ходу, если идти прямо и без
остановок, и, не долго думая, выступили в поход.
-- Хорошо еще, что у меня уцелели трубка и спички! -- сказал Эгон и
даже попробовал рассмеяться.
Он закурил. Шли, посвистывая.
Потеряны были ружья, патроны, провизия, тетрадь с записями, две
великолепные медвежьи шкуры, нарты.
Печальнее всего была гибель собак. Псы эти были верными товарищами
охотников, послушные, смелые, привычные к условиям полярной жизни. Не раз
они вместе выходили из трудных, опасных положений. Собаки погибли, и их
смерть омрачила обратный путь охотников.
Эгон перестал свистеть.
-- Мне особенно жаль Сибирь! -- сказал он вполголоса. -- Помнишь, как
она спасла меня два года назад от белого медведя, который повалил меня и
вцепился мне в плечо? Шрам остался до сих пор. Сибирь впилась ему в глотку.
Дед Мартын отпустил меня, чтобы разделаться с псом. Я вскочил на ноги,
схватил ружье... Бац! Медведь перекувырнулся через голову и растянулся на
снегу...
Отто не слушал его. Остановившись, он тревожно вглядывался в небо. Дул
северный ветерок, и там, на севере, над горизонтом темнели свинцовые тучи.
-- Дело дрянь!.. -- сказал Отто и покачал головой.
Эгон промолчал. Оба ускорили шаг.
Но надвигавшаяся пурга была проворнее их.
Она догнала охотников. Через час уже нельзя было отличить небо от
ледяного покрова океана. Впереди не было видно ни зги. Они спотыкались,
падали, поднимались, ослепленные колючей, как стекло, снежной пылью. Скоро
обнаружилось, что вместо того чтобы подвигаться вперед, они кружат на месте.
Другого выхода, как укрыться за торосом, не было. Пурга крепчала...
Потянулись длинные часы... В ушах все так же свистел ветер, все так же
хлестали в лицо волны колючего снега. Руки и ноги немели. Охотники не могли
больше двигаться. Они медленно замерзали. Их ждала страшная смерть,
превращающая тело в ледяную глыбу.
Наконец стихия угомонилась, ветер стих. Еще один порыв, и небо вдруг
очистилось. Засияло клонившееся к западу солнце.
Охотники прислушались, подняли головы, то есть попытались встать. Увы,
их мышцы отказались повиноваться. Головы беспомощно упали на снег.
Изнуренные голодом, полузамерзшие, друзья были не в силах двинуться,
покинуть снежное ложе.
-- Ее зовут Мария... Она забудет слова "папа"... -- начал бредить Отто.
Потом уставился остекленевшими, вытаращенными глазами в стеклянное
небо.
Эгон лежал на боку и не видел неба. Перед ним расстилался обледенелый,
заснеженный остров, в дальнем конце которого находилась их хижина с теплыми
меховыми одеялами, запасом провизии и приемником, которому теперь уже не для
кого будет принимать из эфира позывные далекого мира.
Из глаз Эгона катились слезы и замерзали на щеках.
Но вдруг в его поле зрения возникло не иначе, как бредовое видение.
Прямо на них шел белый медведь. Но вместо того чтобы идти, как все
медведи, на четырех лапах, этот двигался прыжками, кувыркался через голову,
отдавал честь, вертелся в вальсе или шел как на параде, печатая шаг...
Эгон закрыл глаза.
Уж если начинаются галлюцинации, значит, близок конец, подумал он, и
стал ждать смерти -- жуткой смерти от мороза, когда после обманчивых видений
в сердце застывает кровь.
Едва показавшись из-под век, слезы превращались в ледяные шарики.
Дочка... Может быть, она сейчас беззаботно разыгрывает гаммы. Или
разглядывает альбом с фотографиями... Смотрит на его фотографию, которая
висит на стене. "Мамочка, как ты думаешь, папа привезет белого медвежонка,
которого он мне обещал?.. -- может, спрашивает она. -- Скажи, мамочка!..
Чего ж ты плачешь?..
Эгон почувствовал, что он погружается в тот глубокий сон, от которого
еще никто не пробуждался...
Но щеку его вдруг обдало горячее дыхание; теплый, влажный нос коснулся
его лица.
Медведь толкал человека, удивляясь его неподвижности, лизал ему щеки,
глаза, нос, пятился и, выждав немного, снова принимался лизать. Он никак не
мог понять, отчего эти люди лежат пластом, почему молчат, не просыпаются, не
поднимают рук.
Это было непонятно.
Запах их он узнал издалека. Чутье, обманывавшее его, когда речь шла о
зверях, издали возвестило ему, что здесь люди, люди из далеких, теплых
стран. Учуяв их, он побежал во всю прыть, чтобы принять дорогих гостей,
доказать им свою дружбу, приветствовать их веселым кувырканием и
сальто-мортале, что, наверно, доставит им удовольствие, чтобы отдать им
по-военному честь. И вдруг нашел их в таком странном состоянии.
Фрам отступил на три шага и замер, приложив лапу к виску:
-- Ну, же, люди!.. Меня запросто не проведешь!
Он уже узнал в одной из лежащих фигур того самого охотника, который
когда-то сопровождал его на пароходе и выпустил на свободу на пустынный
остров, позаботившись оставить на первое время запас провизии в расселине
скал. Другого способа выразить радость встречи, кроме клоунских прыжков и
кувыркания, у него не было.
Эгон открыл глаза и собрал последние силы:
-- Отто! Это же Фрам! Фрам!.. Ты слышишь меня? Фрам, из цирка
Струцкого!
-- Ее зовут Мария... -- бредил Отто. -- Она уже никого больше не
назовет папой. Она забудет это слово...
Он ничего не слышал. Он смотрел в пустое небо пустыми глазами. Только
теперь развитому общением с людьми медвежьему разуму открылся смысл
происходящего.
Не мешкая, Фрам отгреб лапами снег, уложил охотников рядом, а сам
улегся на них, согревая их своим мехом. Этому он научился в молодости от
своего дрессировщика, выступая в пантомиме. Охотники уже настолько
отрешились от всего земного и были настолько обессилены, что даже не
пытались понять, что с ними делается. Белый медведь. Правда, он когда-то
выступал в пирке, но с тех пор, конечно, одичал; чего от него ждать?
Оба много лет кряду убивали белых медведей. Теперь настал их черед.
Безоружные, обессиленные, они попались в лапы белого медведя и станут его
добычей. Но почему же он медлит, почему клыки его еще не раздробили им
черепа, как моржам и тюленям? Уж кончал бы скорее, настал бы конец этой
муке!..
-- Ее зовут Мария... -- продолжал бредить один. -- Ей скоро исполнится
два года... Она никогда больше не скажет слово "папа", никогда...
Другой повторял, как заведенный:
-- Это Фрам... Я хорошо его помню... Фрам со своими прыжками. Ну же,
Фрам, скорей... Терзай нас, кусай... Приканчивай!.. Сжалься над нами, Фрам,
не томи понапрасну, кончай разом!..
Их голоса понемногу стихли. Бред перешел в сон. Странный сон. Сон,
принесший тепло. Может, это и есть смерть? Так, говорят, умирают
замерзающие. Сначала коченеют руки и ноги, потом в жилах застывает,
останавливается кровь. А человеку, между тем, снится, что ему тепло, он
чувствует жар в лице, в груди, в глазах...
Таким был и этот сон. Сколько он длился? Целую вечность... Открыв
наконец глаза, они почувствовали на груди тяжесть теплой медвежьей шубы.
Попробовали шевельнуть руками, потом ногами. Руки слушались. Ноги тоже.
-- Эгон!
-- Отто!
Это были их голоса. Оба слышали и узнавали свой голос.
Значит, это не смерть. Не глубокий, беспробудный сон замерзающих.
Давившая на них шуба задвигалась. Поднялась сама. Их грело живое
одеяло.
Фрам стал сначала на все четыре лапы, потом поднялся на задние и
церемонно отдал честь.
Воскресшие охотники приподнялись на локтях, переглянулись и уставились
на медведя.
-- Дай-ка трубку, Отто! Все это кажется мне сном. Только трубка решит
загадку, жив я или мертв!..
Эгон и в самом деле ощупывал себя, желая убедиться, что он жив. Как
будто все было в порядке. Руки действовали, ноги тоже. С ни с чем не
сравнимым удовольствием он хрустнул суставами пальцев. А цирковой медведь
все еще стоял навытяжку, приложив лапу к голове.
-- Фрам и есть! Я ж тебе сразу сказал, что это Фрам!..
Эгон вскочил на ноги. Его шатало от голода. Он прислонился к торосу,
потом подошел заплетающимися шагами к своему избавителю.
Язык еще плохо слушался, не мог выразить мыслей, которые рождались и
росли в усталом мозгу.
-- То, что ты сделал, Фрам... То, что ты сделал, Фрам!.. -- повторил он
несколько раз, потом зарыл лицо в косматой белой шкуре и заплакал, как
ребенок.
Отто тоже поднялся.
Оба медвежатника стояли теперь, беспомощно прислонясь к груди
медведя...
Фрам осторожно отстранил их лапой. Он привык иметь дело с сильными и
гордыми людьми. Да и понимал, казалось, что сейчас не время лить слезы. У
него поблизости берлога с запасами -- добычей, отобранной у других медведей
уже известным нам способом: клоунскими прыжками и сальто-мортале, неизменно
обращавшими хозяев добычи в бегство.
Туда он и приглашал охотников.
-- Что нам делать? -- спросил Отто.
-- По-моему, его знаки имеют определенный смысл, -- ответил Эгон.
-- Держу пари, что он приглашает нас обедать... Что меня вовсе не
удивило бы!..
Он оказался прав.
Обед, который Фрам предложил своим гостям, был скромен и состоял всего
из одного блюда: тюленьего мяса, его ежедневного меню.
Охотники наелись. У них прибавилось сил. Они начали с беспокойством
поглядывать на запад, где солнце уже клонилось к горизонту. Наступали
полярные сумерки.
Это была последняя неделя полярной навигации, последняя неделя, когда
суда еще решались бороздить пустынный Ледовитый океан.
Охотниками овладела тревога: а что, если промысловое судно уже прибыло
и уйдет, не дождавшись их?
Медлить было нельзя. Взвалив на плечи по куску мороженого тюленьего
мяса, они направились в конец острова.
-- Лишь бы не повстречаться с белым медведем! -- сказал Отто, --
Безоружных, он съест нас за милую душу.
Эгон показал на Фрама, который, как огромный пес, шел рядом с ними,
покачиваясь на четырех лапах.
-- Пока этот попутчик с нами, бояться нечего!.. Уверен, что он умеет
обращаться со своими родичами. Верно, Фрам?
Услышав свою кличку, Фрам поднялся на задние лапы, козырнул, как
солдат, который говорит: "Рад стараться!", потом вернулся в прежде положение
и пошел дальше.
И если он не мог выразить это словами, то всем своим видом показывал,
что для родичей у него действительно есть средство, но куда более
безобидное, чем пули, которыми пользуются люди.
Обратный путь занял не сорок восемь, а все шестьдесят часов: усталость
заставляла охотников часто останавливаться и отдыхать.
Корабль еще не прибыл. Зато друзей ждала их хижина с теплыми меховыми
одеялами и приемником. И трое белых медвежат в клетке, которые жалобно
скулили от голода.
Фрам несколько раз обошел вокруг клетки. Сердито ворча, посмотрел на
людей, посмотрел на дверцу, потом тихонько отодвинул засов. Медвежата не
решались выйти. Фраму пришлось вытаскивать их по одному зубами. Вытащив
последнего, он дал каждому пинка: ступайте, мол, на все четыре стороны!
Охотники смотрели на эту сцену, засунув руки в карманы и попыхивая
трубками.
-- Бьюсь об заклад, что у этого медведя человеческие мозги! -- сказал
Эгон. -- Видал, как он открыл клетку? Меня это не удивило: мало ли чему он
научился у людей в своем цирке?.. Удивительно другое: как ему пришла в
голову мысль освободить медвежат, своих соплеменников?
-- Когда мы будем рассказывать об этом происшествии, над нами станут
смеяться, скажут, что это охотничьи басни. Как по-твоему, Фрам?..
Фрам заурчал в ответ. Умей медведь говорить, он, наверно, рассказал бы
о том, что в одном эскимосском стойбище у него есть знакомый мальчик,
который тоже, вероятно, прослыл великим выдумщиком, прежде чем стать
охотником. Он снова заурчал и выжидательно посмотрел на хижину, где
находилась волшебная поющая коробка.
-- Фрам просит включить радио, -- рассмеялся Эгон. -- Я не встречал
более страстного любителя музыки!..
Он вошел в хижину и включил приемник.
Из далекой теплой страны потекла по волнам эфира мелодия. Положив морду
на вытянутые лапы, Фрам слушал с закрытыми глазами. Волновала его не столько
сама музыка, сколько воспоминания, которые она будила... О далеких городах,
согретых жарким солнцем, с ярко освещенными по вечерам улицами, с парками и
цветущими садами. О ребятах, которые протягивали ему кулечки с конфетами,
чтобы он поделил их с другими, о детских ручках, которые едва осмеливались с
робкой лаской прикоснуться к его шкуре. О курносом мальчугане с сияющими
глазами, который кричал ему "Браво!" на прощальном представлении цирка в
одном из тех далеких городов.
Промысловое судно наконец прибыло и, бросив якорь в открытом море,
прислало две лодки за шкурами. По всему было видно, что капитан торопится.
Фрам смотрел и все понимал. Глаза у него были грустные.
Люди глядели на него с недоумением.
-- Жалко оставлять его здесь! -- сказал Эгон. -- Расстаешься с ним, как
с близким другом.
-- Да ведь он создан для здешней жизни! -- заметил Отто. -- Такова его
участь. Ты, верно, помнишь, что цирк Струцкого отправил его сюда с тобой
именно потому, что он тосковал по родине...
Охотники вошли в хижину посмотреть, не забыто ли что-нибудь. Когда они
вышли, Фрама уже не было. Они бросились его искать, звали.
-- Жаль все-таки, что мы с ним не простились... Видел, с каким
удивлением смотрели на него матросы?
Эгон забрался на высокую скалу, откуда было видно далеко кругом. Видны
были и две стоявшие у берега лодки.
-- Смотри! -- крикнул он товарищу. -- Мы ищем Фрама, а он уже в лодке.
Опередил нас!
И действительно, Фрам, не дожидаясь охотников, залез в лодку. Он стоял
в ней, повернувшись спиной к берегу. Матросы пытались согнать его на берег.
Но Фрам словно слился с лодкой.
-- Итак... -- начал Отто.
-- Итак, мы берем его с собой! -- договорил Эгон. -- Таково его
желание. Высказать его он не может, но всем своим видом ясно показывает, что
это именно так.
Охотники спустились по скалистому берегу. Весла у гребцов были
наготове, чтобы погнать лодку к стоявшему в открытом море кораблю. Эгон
положил руку на шею медведя.
-- Дорогой Фрам, -- сказал он. -- Значит, ты возвращаешься в наш мир
навсегда? Почему ж тогда ты не прощаешься с этим ледяным краем? Прими к
сведению, что во второй раз я тебя сюда не повезу!..
Словно поняв смысл обращенных к нему слов, Фрам медленно повернул
голову и долго глядел на покидаемые им навеки родные места. Потом отвернулся
и устремил взор вперед, к далекому миру, лежащему по ту сторону вечных льдов
и студеных вод сурового океана.
-- Весла на воду! Пошли! -- проговорил один из гребцов.
* * *
ОГЛАВЛЕНИЕ
I. Прощальное представление цирка Струцкого
II. Фрам капризничает
Ш. После отъезда цирка
IV. В Ноевом ковчеге
V. Фрам родился далеко, в полярных льдах
VI. Человек, собака и ружье
VII. Ты будешь называться "Фрам"!
VIII. Назад к Ледовитому океану
IX. Пустынный остров на краю земли
X. Первая встреча
XI. Буффон Ледовитого океана
ХII. Друзья Фрама в далеких городах не забыли его
ХШ. Фрам находит себе маленького друга
XIV. Фрам расстается со своим маленьким другом по собственному желанию
XV. Нанук
XVI. Эпилог
НАПЕЧАТАНО В РУМЫНИИ
OCR-GVG-2005, примечание: Переводчик, вероятно, был румынский, в книге
было много ошибок, хотя издана книга очень добротно. Грубые грамматические я
пытался исправлять, а, вероятно, близкие к языку оригинала, но не верные с
точки зрения русской грамматики, я не исправлял (например, слово влекомые в
русском языке отсутствует и его нельзя исправить, а можно только заменить)