женной. Наверно, они скачут по лугам. Но почему же тогда не слышно ни стука копыт, ни скрипа колес? Вот и тряска прекратилась. Крабату кажется, что они катят по ковру. Лошади несут коляску мягко и упруго. Не езда, а одно удовольствие -- под луной, по широкой равнине! Вдруг толчок! Коляска качнулась и затрещала. Наткнулись на пень? На валун? Может, сломалось дышло, отвалилось колесо?.. -- Я посмотрю!.. Крабат спустил было ногу на подножку, но Мастер тут же схватил его за шиворот, отбросил на сиденье. -- Сиди! -- Он указал пальцем вниз. Туман вдруг прорвался. Крабат просто глазам своим не поверил: внизу, в глубине, коньки каких-то крыш, кресты, освещенные луной... Кладбище?.. -- Мы застряли на колокольне. Осторожнее, а то свалишься! -- Мастер дернул поводья, хлестнул кнутом. -- Вперед! Рывок... и коляска летит дальше. Теперь они едут без происшествий, молча, стремительно, покачиваясь на поблескивающих под луной облаках. "А я ведь принял их за туман! -- думает Крабат. -- Экий простофиля..." Часы на кафедральном соборе пробили полдесятого, когда Мастер с Крабатом прибыли в Дрезден. Коляска с грохотом опустилась на мощеную площадь перед дворцом. Конюший бросился к коням, подхватил поводья. -- Как всегда, господин? -- Глупый вопрос! Мастер бросил конюшему монету, спрыгнул с сиденья, приказал Крабату следовать за ним во дворец. Взбежали по лестнице, ведущей к порталу. Наверху путь им преградил высоченный офицер. Через плечо -- широкая лента, в сверкающем нагруднике отражается луна. -- Пароль? Мастер просто-напросто отстранил его и прошел. Офицер схватился было за шпагу, хотел вытащить ее из ножен. Не тут-то было! Щелкнув пальцами, Мастер пригвоздил его к месту. Окаменевший, неподвижный Верзила так и остался стоять, вытаращив глаза и опустив руку на эфес шпаги. -- Идем! Он тут, видно, новенький! Они поднялись наверх по мраморной лестнице, быстрым шагом двинулись дальше. Мелькали залы, зеркала, ряды окон с тяжелыми, расшитыми золотом портьерами. Стража и лакеи, судя по всему, знали Мастера. Никто их не задерживал, не задавал вопросов. Молча сторонились, кланялись, пропускали. Крабат шел, точно во сне. Красота и великолепие дворца его ошеломили. А он-то хорош! В грязной старой куртке! Весь в муке... Наверно, лакеи переглядываются да посмеиваются, а стражники за его спиной презрительно морщат нос! Он стал сбиваться с шага, споткнулся... Что это? По ногам бьет шпага! Откуда тут, черт возьми, шпага? Взглянув на себя в зеркало, он остолбенел: лицо-то его, но одежда... Черный мундир с серебряными пуговицами и галунами, высокие сапоги, и -- в самом деле, гляди-ка! -- настоящая шпага в ножнах. А на голове? Неужто треуголка? И с каких это пор он носит белый напудренный парик с косичкой? Он хотел спросить Мастера, что все это значит, но не успел. Вошли в большой зал, освещенный свечами. В зале толпились важные господа -- офицеры, полковники, придворные -- в орденах и лентах. Подошел камердинер. -- Наконец-то вы пожаловали! Курфюрст уже ждет! -- И, указывая взглядом на Крабата, спросил: -- Вас сопровождают? -- Да, юнкер. Он подождет здесь. Камердинер подозвал офицера. -- Позаботьтесь о юнкере! Офицер повел Крабата к столику у окна. -- Вино или шоколад? Крабат предпочел стакан красного вина. Пока он разговаривал с офицером, Мастер вошел в покои курфюрста. -- Надеюсь, ему это удастся! -- проговорил офицер. -- Что удастся? -- Вы ведь должны знать, юнкер, что ваш господин вот уже больше месяца пытается убедить Его светлость в том, что его советники, призывающие к миру со шведами, просто ослы, и что всех их надо гнать в шею! -- Конечно, конечно! -- спохватился Крабат, хотя не имел об этом ни малейшего представления. Полковники и другие офицеры, окружив их столик, улыбались ему, пили за его здоровье. -- За войну со шведами! -- раздавалось со всех сторон. -- Хоть бы курфюрст решил ее продолжать! -- Все равно -- победа или поражение, лишь бы война! В полночь Мастер возвратился в зал. Курфюрст проводил его до дверей. -- Благодарю вас! -- сказал он громко. -- Принимаю ваш совет! Ваши аргументы меня убедили! Итак, война продолжается! Господа офицеры зазвенели саблями, придворные замахали шляпами. -- Да здравствует Август, курфюрст Саксонский! -- Смерть шведам! Курфюрст Саксонский, крупный, плотный мужчина с багровым лицом, шеей кузнеца и кулаками, которые сделали бы честь любому матросу, поблагодарил их движением руки. Повернувшись к Мастеру, он сказал ему еще что-то, но в таком шуме было трудно расслышать, что он говорил, да это скорее всего и не предназначалось для посторонних ушей. Затем он удалился. Придворные и офицеры оставались еще в зале, когда Мастер с Крабатом его покинули. Они снова шли мимо окон, зеркал, колонн, по роскошным залам и переходам, вниз по мраморной лестнице, к выходу, где все еще стоял, застыв, Верзила, по-прежнему вытаращив глаза и опустив руку на эфес шпаги, -- оловянный солдатик, да и только! -- Освободи его, Крабат! Потребовалось лишь щелкнуть пальцами -- этому Крабат уже научился. -- Отставить! -- скомандовал он. -- Направо кругом! Шагом марш! Офицер вытащил шпагу, отсалютовал ею и зашагал прочь, повинуясь команде. На дворцовой площади уже стояла коляска. Конюший доложил, что позаботился о гнедых, как было приказано. -- Попробовал бы не позаботиться, -- буркнул Мастер. Тронулись. И тут Крабат заметил, что он опять в своей обычной одежде. Да и вправду, ну как бы он выглядел на мельнице в треуголке, мундире и со шпагой? Кони пронеслись по каменному мосту через Эльбу. Как только город остался позади, Мастер стал править в чисто поле. И тут они снова поднялись над землей, взлетели над облаками. Луна слабо светила прямо у них над головой. Крабат сидел, погруженный в свои мысли. Внизу проплывали города и деревеньки, поля и леса, озера и реки, болота и песчаные отмели... Мирная земля, тихая и темная. -- О чем думаешь? -- Думаю о силе черной магии. Ведь ей подвластны даже курфюрсты и короли! ПРИ СВЕТЕ СВЕЧИ Пасха в этом году выпала на вторую половину апреля. В пятницу вечером Витко был принят в школу чернокнижия. Никогда еще Крабат не видел такого тощего и облезлого ворона. Казалось, у его оперения чуть рыжеватый оттенок. В субботу подмастерья, как это было тут принято, спали в запас. Под вечер Юро приготовил обильный ужин. -- Ешьте как следует, в другой раз поесть придется не скоро! -- напомнил Ханцо. Когда наступили сумерки, Мастер, так же, как и в прошлом году, посчитал их, и они по двое ушли с мельницы. На этот раз Крабату выпало идти с Юро. -- Куда? -- спросил тот, когда они брали одеяла. -- Если ты не против, к могиле на краю леса. -- Хорошо! А ты знаешь дорогу? На меня ночью нельзя положиться. Я уж рад, если во дворе хлев найду. -- Ладно, я пойду впереди, а ты старайся не отставать! Они шли тем же путем, что и тогда с Тондой. Пройти Козельбрух не составляло труда. Но, выйдя из лесу, легко было запутаться -- не найти полевую тропинку, ведущую мимо Шварцкольма. В крайнем случае, побежим прямо через поле, решил Крабат. Но бежать не пришлось. Несмотря на темень, сразу вышли на тропку. Она через поле вывела на дорогу позади Шварцкольма. Огни деревни остались вдали. Вошли в лес. А вот и поворот. -- Где-то здесь, -- припомнил Крабат. Пробираясь ощупью от сосны к сосне, Крабат наткнулся на столб креста. -- Сюда, Юро! -- И как только ты нашел? Юро вытащил из кармана огниво и кремень, поджег кучку хвороста. При свете огня собрали коры и сухих веток. -- Костер я беру на себя, -- сказал Юро. -- С огнем возиться для меня дело привычное. На это ума хватает. Завернувшись в одеяло, Крабат сел под крестом, прислонился к нему спиной и поджал колени; точно так сидел здесь Тонда год тому назад. Юро тут же принялся рассказывать разные истории. Изредка Крабат, не вдаваясь в суть, вставлял: "Да-а?", "Ах!", "Да ну?" Большего и не требовалось. Юро казался довольным и продолжал. Его, видно, мало волновало, что собеседник попался не из разговорчивых. А Крабат все думал о Тонде. О Тонде... и о Певунье. Вновь она ему вспомнилась, ну разве он этого хотел? Он ждал и заранее радовался, что в полночь опять услышит ее голос. А что, если не услышит? А вдруг запевать будет другая девушка? Крабат попытался припомнить голос Певуньи, но как ни старался, ничего не получалось. Голос стерся, исчез безвозвратно... А может быть, так только кажется? Было мучительно тяжело, словно боль затронула что-то, о существовании чего он и не догадывался. Он попытался прогнать мысли о Певунье: "Я ведь никогда не обращал внимания на девчонок! И не буду. Ничего хорошего из этого не выйдет. А то еще получится, как с Тондой... Вот сижу я здесь, а на душе тоска и горечь. Мой взгляд блуждает по светлым лунным равнинам. Я выпархиваю из себя и ищу место, где покоится та, кому я принес несчастье..." Искусством раздваиваться, выпархивать из себя, Крабат уже овладел. Обучая их этому, Мастер предупреждал: "Может случиться так, что, покинув тело, потом в него не войдешь!" Строго наказывал: "Делать это можно только с наступлением темноты и возвращаться до рассвета. А не вернешься. -- назад хода нет! Тело похоронят, а сам будешь вечно блуждать не зная покоя". Нет, думал Крабат, надо остерегаться! Юро притих. Если б он время от времени не подбрасывал ветки в костер, можно бы было подумать, что он спит. Наступила полночь. И вот вдали раздался колокольный звон, и тут же вознесся ввысь нежный девичий голос. Голос, знакомый Крабату. Он ждал его и лишь недавно напрасно старался воскресить в памяти... Как мог он его забыть? Сначала голос звучал один, потом подхватили другие. Пока девушки пели хором, Крабат все ждал, когда же снова вступит тот голос. Интересно, какая она? Какие у нее волосы? Каштановые, черные или цвета пшеницы? Как бы хотелось узнать! Увидать бы ее, когда она поет! Может быть, выпорхнуть из себя? Лишь на одно мгновение! Только взглянуть ей в лицо!.. Он поспешно произнес заклинание и почувствовал, что покидает свое тело, выпархивает из него... И вот уже его окутала черная ночь... Последний взгляд на Юро, готового вот-вот задремать у костра, на себя самого, прислонившегося к кресту, ни живого, ни мертвого... все, что составляло его жизнь, теперь -- вне тела. Он легок, свободен, бодр, как никогда в жизни. Мгновение он колеблется -- трудно расстаться с самим собой, и ведь может случиться, навсегда! Но, еще раз взглянув на парня, носящего его имя, он направляется в деревню. Никто не слышит Крабата, никто не может его увидеть. А он слышит и видит все с необычайной отчетливостью. Поющие девушки с фонарями и свечками идут вдоль деревни. Они в черном, лишь на гладко зачесанных волосах белая лента. Крабат ведет себя, как обычно, тут же присоединяется к деревенским парням, стоящим группками по обе стороны дороги. Они выкрикивают шутки вслед проходящим девушкам. "А петь погромче не можете? Вас еле слышно!", "Эй, поосторожнее с огнем! Носы обожжете!", "Идите сюда, погрейтесь, а то ведь посинели!" Девушки делают вид, будто не замечают парней. Спокойно продолжают свой путь и поют, поют... Озябнув, они заходят погреться в ближайший дом. Парни тоже пытаются туда проникнуть. Нет, хозяин их не пускает. Но они уже бросились к окнам -- подсматривать, что там, в горнице. Девушки жмутся к печи. Хозяйка принесла им порога и горячего молока. Но тут на крыльце показался хозяин, на этот раз с палкой в руке. -- Брысь! Убирайтесь, а то задам!.. Парни, ухмыляясь, уходят. Крабат вместе с ними, хотя ему и не обязательно. Ждут поодаль, пока девушки выйдут из дома, чтобы продолжить свой путь. Крабат уже знает -- у Певуньи светлые волосы. Тоненькая, высокая, она идет, гордо подняв голову... Можно бы и возвратиться к костру. Но ведь он видел Певунью лишь издали. А как хотелось бы заглянуть ей в глаза! И вот он уже слился с пламенем свечи у нее в руках. Еще ни разу в жизни он не был так близко, совсем рядом, с девушкой! Он видит ее прекрасное юное лицо. Глаза, огромные, добрые, смотрят прямо на него, но его не видят. А может быть... И вправду пора возвращаться, не то будет поздно! Но глаза девушки, светлые глаза в венце ресниц, притягивают, не отпускают. Голос Певуньи теперь, когда он глядит ей в глаза, доносится как бы издалека. Крабат понимает -- вот-вот наступит утро. Знает, что может потерять жизнь. Знает... и остается. Вдруг жгучая боль пронзает его, возвращает к действительности. Обжигает огонь! Крабат очнулся на опушке леса подле Юро. На ладони лежит головешка. Скорее стряхнуть ее!.. -- Ах, Крабат, прости, я нечаянно! Ты показался мне таким странным! Я хотел взглянуть тебе в лицо. Посветил и... уж и не знаю, как головешка упала тебе на руку. Покажи! Здорово обожгла? -- Ничего! Терпимо! -- Крабат поплевал на обожженное место. Он так благодарен Юро, но этого нельзя показывать. Если б не Юро, его бы здесь больше не было. Боль от ожога сделала свое дело -- со скоростью мысли он возвратился в себя. В последнюю минуту. -- Светает! -- проговорил Крабат. Они откололи от креста две щепки, сунули их в тлеющие угли. -- Я мечу тебя углем от деревянного креста! -- Я мечу тебя, брат, Знаком Тайного Братства! На обратном пути вновь встретили девушек, уже с кувшинами в руках. Мгновение Крабат раздумывает, не заговорить ли с Певуньей. Нет! Рядом -- Юро! Да и сам он может испугать девушку. КТО ТАКОЙ ПУМПХУТ? И снова воловье ярмо у входа, и снова пощечины, и снова клятва повиноваться Мастеру. Крабат живет, словно в полусне. Глаза Певуньи... Они перед ним все время. Но ведь она смотрела на свет свечи, не видя его... "В следующий раз я появлюсь перед ней! -- твердо решает он. -- Пусть знает, что это на меня она смотрит". Вот и все подмастерья вернулись. К мельничному колесу пущена вода. Мельница заработала. -- Быстрее! -- орет Мастер. Крабату кажется, что кто-то другой, а не он, таскает мешки, засыпает зерно, -- а сколько его сегодня просыпалось! -- надрывается, потеет. Голос Мастера доносится словно издалека. Крабату все равно, что он там кричит. Погруженный в свои мысли, он несколько раз сталкивается с парнями, спотыкается о ступеньки, разбивает колени. Не чувствуя боли, поправляет чуть было не свалившийся мешок, несет дальше. Устали ноги, ломит поясницу, пот заливает лицо. Но все это его не беспокоит. То, что происходит сейчас на мельнице, касается того Крабата, который всю ночь просидел под крестом. Другому же, побывавшему в Шварцкольме, это безразлично. На этот раз первым возликовал Витко, за ним все остальные. Крабат с удивлением огляделся. Поплевал на ладони, хотел было взяться за следующий мешок. Но Юро остановил его тычком в бок. -- Шабашим, Крабат! Удар хорошо рассчитан -- Крабат еле дух перевел. Теперь оба Крабата снова вместе. -- Эй, Юро, за такие шутки знаешь что бывает! Они смеялись, пили, ели пасхальное угощение, потом пошли танцевать. Рум-бу-ру-рум -- повело! Колесо завертелось, пошло! А мельник-то стар, да и хром! И хром, и глуп, как бревно! А дело было весной -- Повстречался с красоткой одной, И закрутилось, пошло, Рум-бу-ру-рум, повело! А мельник-то стар, да и хром, И глуп, как бревно! Танцевали и пели дружно. Витко старался изо всех сил, будто хотел всех перепеть своим высоким, звенящим голосом. Сташко попросил Андруша рассказать что-нибудь... Может, про Пумпхута? -- Ладно! -- согласился тот. -- Только налейте-ка мне сперва вина! Ну так вот. Как-то Пумпхут пришел в Шляйфе, к мельнику. А тот, как вы, может, слыхали, такой скупердяй, какого еще свет не видывал! Постойте-ка, а Витко, наверное, даже не знает, кто такой Пумпхут... Что правда, то правда, Витко этого не знал, да и Крабат тоже. -- Тогда я сперва объясню. Пумпхут -- Пышная Шляпа, сорб, такой же подмастерье мельника, как и мы с вами. Родом он, кажется, из окрестностей Шпола. Тощий, длинный и такой старый, что никто уже и не помнит, сколько ему лет. А на вид около сорока, не больше. В левом ухе -- золотая серьга. Маленькая, тоненькая, увидишь, только когда на солнце блеснет. На голове широкополая шляпа с высоким верхом. По шляпе да по серьге его и узнают, а то и не узнают, как вы сейчас увидите. Теперь ясно? Крабат и Витко кивнули. -- Да! Вот еще что! Это надо вам знать! Пумпхут -- волшебник, самый искусный в Верхних и Нижних Лужицах. А это что-нибудь да значит! Все мы, вместе взятые, не можем и половины того, что сделает он одним пальцем. Однако всю свою жизнь он оставался простым подмастерьем на мельнице. Стать мастером его не тянуло, быть важным господином -- чиновником, судьей или придворным -- и вовсе не привлекало. А ведь мог бы стать кем угодно! Все ему было по плечу, но вот -- не хотел!.. А почему? Потому, что он свободный человек и таким желал оставаться. Летом странствовал с мельницы на мельницу, останавливался, где хотел. Никого над ним, да и он ни над кем. Свободен! Нравилось ему это, да и мне бы тоже понравилось, черт возьми! Подмастерья хорошо понимали Андруша. Такая жизнь и им по душе. Сам себе господин, не пляшешь под чужую дудку -- что может быть лучше? А они вот сегодня опять дали клятву Мастеру и теперь снова целый год на мельнице, как в клетке... -- Ну давай дальше, Андруш! -- Ты прав! Долго велась присказка. Дай-ка еще разок глотнуть, и слушайте!.. Так вот. Как я уже говорил, Пумпхут пришел в Шляйфе к тамошнему мельнику, а тот был старый скряга. Чуть ли не масло из хлеба выжимал, а из супа соль выпаривал. Злой как черт. Злость срывал на подмастерьях. Никто из них не хотел оставаться на мельнице -- работы много, жратва плохая. Сами понимаете -- кому понравится? Тут приходит на мельницу Пумпхут, просит работы. "Работы хватает!" -- отвечает мельник. Конечно, он мог бы сразу заметить, кто перед ним, хотя бы по шляпе и серьге... Но... как всегда, его не узнали. Мельник нанял Пумпхута на три недели. На мельнице было двое подмастерьев и ученик. Все трое тощие как жердь, ноги распухли от скудной водянистой пищи. Чего-чего, а воды на мельнице хватало, на воду-то мельник не скупился. Хлеба же выдавал в обрез, а каши -- и того меньше. Мяса и сала не было и в помине, изредка кусочек сыра или полселедки -- вот и весь рацион. Парни работали, как уж могли, бедняги, но убежать не решались -- были должниками мастера, они и бумагу ему подписали, и это держало их на мельнице. Пумпхут огляделся, послушал, как ученик каждый вечер хнычет от голода, пока не уснет. По утрам, когда подмастерья умывались у колодца, видел, как их тощие животы просвечивают на солнце. Как-то в обед, когда все сидели за столом, а мельница работала вовсю, в людскую вошел мастер. Парни уныло хлебали водянистый суп, в котором плавали листочки крапивы да несколько зернышек тмина. Тут-то Пумпхут и взял мельника за бока: "Эй, мастер! Я тут за две недели насмотрелся, что едят твои люди. Жидковато! А ну-ка сам попробуй!" Мельник сделал вид, что из-за грохота мельницы не расслышал. Показал пальцем на уши, покачал головой, ухмыльнулся. Но улыбочку тут же как ветром сдуло. Пумпхут как хлопнет ладонью по столу... и мельница остановилась. Ни шума, ни грохота! Лишь плеск воды о лопасти колеса. Мельник, придя в себя от испуга, завопил: "Скорей, скорей, ребята! Надо посмотреть, что там стряслось! Давай, давай, нечего тут сидеть сложа руки!" "Не торопись!" -- спокойно говорит Пумпхут. Теперь ухмыляется он. "Как так?" "Это я остановил мельницу..." "Ты-ы-ы?" "Я! Пумпхут!" Солнечный луч, как нарочно, прорвался сквозь оконце, сверкнула золотая серьга. "Ты Пумпхут?" -- у мельника затряслись поджилки. Он-то знал, как Пумпхут обходится со злыми и жадными хозяевами. И как это он не разглядел его раньше, когда нанимал! Слеп он был, что ли, все это время? Пумпхут тут же послал его за бумагой и чернилами. Под его диктовку мельник написал бумагу: "Каждому подручному -- фунт хлеба в день. По утрам -- густая жирная каша, овсянка, перловая или пшеничная, на молоке. По воскресеньям и праздникам -- с сахаром. Дважды в неделю к обеду мясо и овощи -- так, чтобы все наелись до отвала. В другие дни -- горох или бобы с салом, или клецки, или любая другая еда вдоволь, вкусно приготовленная..." Мельник все писал и писал. Заполнил целый лист, перечислил все, что будет давать подмастерьям. "Подпиши свое имя! -- потребовал Пумпхут, когда тот покончил с писаниной. -- И поклянись, что все исполнишь!" Мельник понял: выбора нет! Подписался как миленький и поклялся. Пумпхуту только того и надо было. Расписка торжественно вручается подмастерьям. Хлоп ладонью по столу -- мельница заработала! Он обращается к мельнику с речью, и тот отлично все слышит, несмотря на грохот мельницы. "Расстанемся по-хорошему, мастер! Клятва это клятва! Я ухожу, но попробуй ее нарушить!.." Как только было произнесено последнее слово, мельница остановилась. Ни стука, ни грохота... Мельника снова обуял страх. "Тогда, -- продолжал Пумпхут, -- будет вечный отдых, и ни один человек не поможет тебе пустить в ход твою тарахтелку. Запомни!" Мельница опять заработала, а Пумпхут пошел своей дорогой. С тех пор у подмастерьев в Шляйфе началась счастливая жизнь. Они получают все, что было обещано, и твердо стоят на ногах, никого больше не шатает от голода. Подмастерьям понравился рассказ Андруша. -- Еще, еще! -- дружно закричали они. -- Еще о нем расскажи! Выпей чего-нибудь и давай! Андруш поставил рядом с собой кувшин с пивом, чтобы глотка не сохла, и пошел рассказывать про Пумпхута -- как тот проучил хозяев в Баутцене и Зорау, Румбурге и Шлюкенау на радость и на пользу тамошним подмастерьям. Крабат невольно подумал об их Мастере. А что было бы, если б спор зашел между Пумпхутом и Мастером? Кто вышел бы победителем? ВОРОНОЙ После праздников взялись проверять, где что надо чинить, подновлять, ремонтировать. Балки и доски были заготовлены давно. Сташко, самого умелого и проворного, Мастер назначил старшим, Кито с Крабатом ему помогали. Они осмотрели всю мельницу снизу доверху: нет ли где пошатнувшихся ступенек, покосившихся стояков, прогнивших половиц, источенных жучком досок. Такие заменяли или укрепляли. Дощатая обшивка мельницы также нуждалась в ремонте, да еще надо было подправить плотину. Пришла пора заменить и старое мельничное колесо. Сташко и его помощники все делали сами, умело орудуя тесаками, как и положено подмастерьям мельника. За пилу же брались неохотно, только в крайнем случае. Крабат был рад, что так загружен работой, -- это отвлекало его от мыслей о Певунье. И все же он часто думал о ней и даже начал бояться, как бы другие этого не заметили. Лышко, кажется, и в самом деле что-то пронюхал -- как-то спросил, что с ним происходит. -- Со мной? Ты про что? -- В последнее время ты не слышишь, когда с тобой заговорят. Я знал одного парня. У него были неприятности с девушкой. Так вот, по-моему, ты на него похож! Крабат постарался ответить со всем спокойствием, на какое был способен: -- И я знал одного. Он утверждал, что слышит, как трава растет. А на самом деле это у него в башке шевелилась солома! ...В школе чернокнижия Крабат старался изо всех сил и вскоре перегнал всех подмастерьев. Только Ханцо и Мертен кое в чем еще были его посильнее, ну и, конечно, Михал, он стал в этом году лучшим учеником, намного опередив остальных. Мастеру нравилось усердие Крабата, он часто хвалил его и всячески поощрял. -- Вижу, ты преуспеваешь в черной магии, -- сказал он как-то в пятницу вечером в конце мая. -- Тебе она дается куда легче, чем другим. У тебя редкие способности. Теперь ты понимаешь, почему я взял к курфюрсту именно тебя?! Крабата обрадовала похвала Мастера. Жаль только, не часто представлялась возможность попробовать свои силы! -- Все в наших руках, -- проговорил Мастер, угадав мысли Крабата. -- Завтра пойдешь с Юро на рынок в Витихенау и продашь его как вороного коня за пятьдесят гульденов. Только смотри, чтоб этот болван тебя не подвел! Утром Крабат с Юро отправились в Витихенау. Крабату вспомнилось, как продавали рыжего быка. Да, забавное будет приключение! Только вот почему Юро шагает такой унылый, повесив голову? -- Что с тобой? -- Ничего! -- Вид у тебя такой, будто идешь на виселицу. -- Боюсь, у меня не получится... Я еще ни разу не превращался в коня. -- Да это, наверно, нетрудно, Юро. Я тебе помогу. -- Ну да, поможешь превратиться в коня и продашь за пятьдесят гульденов. Думаешь, на том все и кончится? Для тебя, пожалуй, и кончится, а для меня только начнется. А почему? Очень просто! Как же я сам вылезу из лошадиной шкуры? Мастер небось это нарочно придумал, чтоб от меня отделаться. -- Да что ты мелешь! -- Правда, правда! Мне не справиться! Слишком я глуп! Он понуро опустил голову. Вид у него был разнесчастный. -- А если нам поменяться? -- предложил Крабат. -- Ведь Мастеру главное деньги. А кто кого продаст, ему безразлично. Юро просиял от радости. -- Ну, спасибо тебе, брат! -- Да ладно! Обещай только, что об этом никто не узнает. А так, я думаю, все обойдется! Весело насвистывая, дошли они до первых домишек Витихенау. Свернув с дороги, спрятались за сараем в поле. -- Вот и подходящее место! -- решил Крабат. -- Тут никто не увидит, как я превращусь в вороного. Послушай-ка, ты не забыл, что продать меня надо не дешевле пятидесяти гульденов? Когда будешь передавать новому хозяину, не забудь снять уздечку, не то я останусь жеребцом до конца моих дней, а мне это вовсе не по вкусу! -- Не бойся, уж этого-то я не забуду! Я, конечно, глуп, но ведь не настолько! -- Ну, хорошо! Только помни! Он пробормотал слова заклинания и тут же обернулся статным красавцем скакуном в дорогой сбруе. -- Черт побери! Тебя хоть на парад выводи! До чего хорош! Торговцы лошадьми просто рты разинули, увидав отменного жеребца. И тут же ринулись к хозяину. -- За сколько продашь? -- За пятьдесят гульденов. Для порядка поторговались. И вот уже торговец из Баутцена готов заплатить сполна. Но только Юро открыл рот, чтобы сказать: "По рукам!", как вмешался еще один покупатель. На нем был красный костюм для верховой езды с серебряной шнуровкой, на голове польская шапочка. Наверное, полковник в отставке или еще какой важный чин! -- Ты здорово продешевил, -- обратился он к Юро. -- Такой красавец стоит куда дороже! Даю сто! -- Что за наглость! -- взорвался торговец из Баутцена. -- Сумасшедший он, что ли?! Да и кто он такой, чтобы встревать? Одет как знатный, а никто его не знает! Одному Крабату сразу все стало ясно, как только тот вступил в торг. Узнал по хриплому голосу и по повязке на левом глазу. Вороной встревожился, раздул ноздри, запрядал ушами. Хоть бы Юро заметил его беспокойство! Но нет, тот и внимания не обращает. Видно, все его мысли лишь о ста гульденах. -- Ну как, согласен? -- незнакомец вытащил кошелек, кинул хозяину. Юро низко поклонился. -- Большое спасибо, господин! Мгновение... и незнакомец уже в седле. Рванул поводья, вонзил в бока шпоры, да так, что Крабат заржал и встал на дыбы. -- Постойте, господин, не уезжайте! -- крикнул Юро. -- Уздечку! Оставьте мне уздечку! -- Еще чего! -- расхохотался незнакомец. Тут уж и Юро понял, кто перед ним. Над головой Крабата посвистел кнут. -- Вперед! И незнакомец, даже не взглянув в сторону Юро, метнулся с рынка. Бедняга Крабат! Мастер гнал его напрямик по полям и холмам, через заросли и болота, через изгороди и канавы. -- Я тебе покажу -- мне перечить! Если Крабат замедлял бег, мельник стегал его кнутом, вонзал шпоры в бока, будто раскаленные гвозди вколачивал: Крабат попытался скинуть седока, взбрыкнул, встал на дыбы. -- Старайся, старайся! Меня не сбросишь! Кнутом и шпорами он вконец измотал Крабата. Еще раз конь попытался отделаться от седока -- не удалось. Крабат затих, смирился. Он чувствовал, что весь в мыле и никак не мог унять дрожь. От него шел пар, кровь выступила на боках. -- Ну как? Еще? Мастер заставил его перейти на галоп. Налево! Направо! Рысью! Шагом! Стой! -- Сам виноват! Ты еще дешево отделался! -- Мельник спрыгнул, снял с коня уздечку. -- Можешь стать человеком! Крабат тут же принял свой обычный вид. Раны, синяки, царапины, ссадины -- все осталось. -- Это тебе наука за непослушание! Если я что поручаю, должен выполнять, как приказано! В другой раз так легко не отделаешься. Запомни! И вот еще что! -- Мастер понизил голос. -- Никто тебе не мешает как следует наказать Юро! Вот, держи! Он сунул Крабату кнут, повернулся и пошел. Крабат и оглянуться не успел, как он ястребом взмыл в небо. Хромая, поплелся Крабат к мельнице. Пройдя несколько шагов, останавливался передохнуть. Ноги словно свинцом налились, все тело болело. Вот и Витихенау. Еле добрался до какого-то дерева у дороги, без сил свалился в тени на траву. Хорошо, что Певунья его сейчас не видит! Что бы она подумала! Через некоторое время на дороге появился Юро. Вид у него был удрученный. -- Эй, Юро! Юро просто опешил, заслышав знакомый голос. -- Это ты? -- Да, я! Завидев кнут, Юро отступил назад, закрыл лицо рукой. -- Будешь бить? -- Мастер ждет этого! -- Тогда давай быстрее! Я заслужил... Приступай! -- Думаешь, у меня от этого скорее заживет? -- А как же Мастер? -- Да ведь он не приказал мне, а посоветовал. Иди садись сюда, на траву. -- Ну, как знаешь! -- Юро вынул из кармана какую-то щепочку, начертил вокруг себя и Крабата круг и еще какие-то значки. -- Что ты делаешь? -- Да так, пустяки! От комаров да мух! Чтобы не кусали. Покажи-ка мне твою спину. Крабат задрал рубашку. -- Ну и ну! Как он тебя отделал! -- Юро присвистнул. -- Ладно, ничего! У меня есть мазь. Я всегда ношу ее с собой. Рецепт моей бабушки. Хочешь помажу? -- Если поможет... -- Да уж не повредит. Он пошарил в карманах, достал мазь и стал осторожно ее втирать. От прикосновения его рук Крабат ощутил легкую прохладу, боль стихала. Казалось, вырастает новая кожа. -- Вот это да! -- удивлялся Крабат. -- Моя бабушка была очень умная женщина. У нас в семье вообще все умные. Кроме меня. Как представлю себе, что ты из-за моей глупости мог навсегда остаться в лошадиной шкуре... -- Да ладно тебе! Видишь, нам повезло! Они дружно зашагали домой. Дойдя до Козельбруха, уже вблизи мельницы, Юро начал хромать. -- Хромай и ты, Крабат! -- Зачем? -- Чтобы Мастер не догадался про мазь! Никто не должен о ней знать! -- А ты-то с чего хромаешь? -- Да ведь ты отхлестал меня кнутом! Смотри, не забудь! ВИНО И ВОДА В июне принялись мастерить новое колесо. Крабат помогал Сташко измерять старое. Важно, чтобы у нового все части были того же размера, -- его собирались насадить на старый вал. За конюшней, между сараем и амбаром, устроили столярную мастерскую. Там они и проводили теперь все время, готовя перекладины, спицы, распорки, лопасти. "Все должно быть точь-в-точь! -- повторял Сташко. -- Не то насмешек не оберешься!" Темнело поздно. В хорошую погоду подмастерья подолгу засиживались во дворе, Андруш играл на губной гармошке. Крабату очень хотелось сходить в Шварцкольм. Может быть, Певунья сидит у дома и кивнет ему, если он, проходя, с ней поздоровается. А может, девушки собрались и поют, и она запевает. Иногда вечерами ему казалось, будто ветер доносит далекое пение. Нет, это только казалось. Ведь между ними лес! Вот если бы у него нашелся повод уйти с мельницы, веская причина, которой поверил бы даже Лышко... Когда-нибудь, может быть, и найдется! Главное, не навлечь подозрений, не подвергнуть опасности Певунью. А ведь как мало он о ней знает! Только как она выглядит, как ходит, как держит голову, как звучит ее голос... И это он словно бы знал всегда... Но он не знает даже, как ее зовут. Теперь, на досуге, он с удовольствием подбирал ей имя: Миленка, Радушка... Душенка -- да, это, пожалуй, подошло бы. Хорошо, что я не знаю, как ее зовут, думал Крабат. Не смогу проговориться ни во сне, ни наяву. Тонда тогда предостерегал от этого, тысячу лет назад, когда мы сидели с ним у костра... Теперь уж она никогда не уйдет из его мыслей, так же, как Тонда! Трудились над колесом добрых три недели. Части его точно подгоняли одну к другой, и все без единого гвоздика. Когда колесо спустят в воду, дерево разбухнет -- держаться будет лучше, чем на клею. Сташко еще раз проверил, все ли хорошо, и доложил Мастеру. Мастер назначил на ближайшую среду праздник Спуска Колеса. Полагалось, конечно, пригласить на торжество мастеров и подмастерьев с окрестных мельниц, но мельник не очень-то жаловал соседей: "Зачем нам чужие? Обойдемся и без них!" У Сташко, Крабата и Кито до среды работы хоть отбавляй. Построить помост, чтобы с помощью рычагов и ворота поднять из воды старое колесо и поставить новое, -- работенка не из легких. Да еще подготовить подъемные блоки, ворот, носилки, рычаги, канаты. Во вторник вечером подмастерья обвязали новое колесо еловыми ветками. Сташко воткнул несколько цветочков. Он гордился своей работой и не думал скрывать это от других. Среда началась с праздничного угощения. Юро нажарил к завтраку пирожков. -- Я так думаю, на сытый желудок и работа пойдет споро. Ешьте досыта, да только не объедайтесь! После завтрака отправились в столярку, где уже ждал Мастер. По команде Сташко взялись за жерди, подсунули их под новое колесо. -- Готовы? -- Готовы! -- Раз, два, взяли! Поднимай! Понесли! Дотащили до пруда, опустили рядом с помостом на берегу. -- Осторожнее! -- кричит Сташко. -- Смотрите, чтобы не вышло из пазов! Михал и Мертен влезают на помост, с помощью блоков и канатов приподымают вал вместе со старым колесом, опирают его на перекладину. Теперь все остальные шестами и рычагами сбивают колесо с вала. Вот уже старое колесо сброшено, его подталкивают к вороту, подтягивают веревками. Остается только поднять его из лотка и перенести на сушу. Готово! Новое колесо осторожно спускают вниз, оно уже на уровне вала. Сташко в волнении, он с Андрушем внизу. Отдает команду: -- Чуть-чуть левее, потихоньку, потихоньку! Теперь правее, немного глубже! Осторожнее, смотрите не опрокиньте! Все идет хорошо. Вдруг Андруш, всплеснув руками, кричит на Сташко: -- Полюбуйтесь на вашу работку! Вот что вы натворили! -- Он тычет пальцем в отверстие колеса. -- Да сюда же палка от метлы не пройдет, не то что вал! Сташко в ужасе. Он так тщательно все измерял, а отверстие оказалось слишком маленьким, таким маленьким, что даже Юро и то бы заметил. -- Не знаю, как получилось... -- бормочет Сташко. -- Не знаешь? -- переспрашивает Андруш. -- Нет, не знаю. -- А я знаю! -- ухмыляется Андруш. Все давно уже догадались, что он просто разыгрывает Сташко. Тут Андруш щелкнул пальцами, и все стало на свое место: отверстие снова нужной величины, колесо надели на вал -- как влитое. Сташко не рассердился. Главное, все в порядке! Самое трудное позади, остались пустяки: поставить вал с колесом в прежнее положение, закрепить, убрать ворот. Раз-два -- и готово! Мастер работал с подмастерьями на равных. Как только установили колесо, он влез на помост, а Юро принес вина. Мельник поднял кувшин, выпил в честь мастеров, остаток вылил на украшенное ветками колесо. -- Сперва вино, потом вода! Открывайте! Ханцо открыл шлюз. Под радостные крики подмастерьев новое колесо завертелось. Вытащили во двор из людской длинный стол и скамейки. Лышко с помощью Витко приволок кресло Мастера, поставил на почетное место во главе стола. Вымылись в мельничном ручье. Пока подмастерья переодевались в чистые рубашки и куртки, Юро заканчивал последние приготовления. Торжественно вынес жаркое и вино. Пировали под открытым небом до позднего вечера. Мастер был в хорошем настроении, разговорчив. Похвалил Сташко и его помощников за хорошую работу, даже для глупого Юро нашлось доброе слово -- оценил жаркое и вино. Шутил, пел песни вместе с подмастерьями, подливал им вина, сам пил больше всех. -- Веселей, ребята! Веселей! Вам можно позавидовать! -- Нам? -- удивился Андруш. -- Слышите, братцы, Мастер нам позавидовал! -- Потому что вы молоды! Мастер вдруг помрачнел, но ненадолго. Тут же принялся рассказывать про то время, когда и сам ходил в подмастерьях. А был... ну чуть постарше Крабата! -- У меня тогда был закадычный друг, звали его Ирко. Вместе учились на мельнице в Камерау, вместе отправились странствовать по Верхним и Нижним Лужицам, прошли всю Силезию, всю Богемию. Как придем на мельницу, всегда спрашиваем, есть ли работа для двоих. Оставаться поодиночке не хотели, только вдвоем, вместе веселей. Уж Ирко-то умел посмеяться! Да и работал он за троих. А девушки в нас души не чаяли! Мастер пустился в воспоминания. Умолкал, чтобы отхлебнуть вина, и опять продолжал. Рассказал, как они с Ирко попали однажды в школу чернокнижия, где проучились семь лет и овладели колдовским искусством. А окончив, вновь пошли бродить по белу свету. -- Как-то работали мы на мельнице близ Косвига. Мимо проезжал курфюрст со своей свитой, возвращаясь с охоты, и решил отдохнуть у ручья, в тени деревьев. Мы, подмастерья, глядели из-за кустов, как они пировали. Слуги постелили скатерть прямо на траву, расставили серебряные блюда с разной снедью -- паштет из трюфелей, всяческая дичь, вина разных сортов, а на десерт гора сластей. Все это угощение они возили за собой в корзинах на лошадях. Охотники расположились на траве, ели, пили. Курфюрст, тогда еще молодой человек, наевшись, заявил, что после такого обеда на свежем воздухе он чувствует себя сильным, как дюжина буйволов. Завидев нас, потихоньку наблюдавших за пиром, он крикнул, чтоб мы принесли ему подкову, да побыстрее, а то его разорвет скопившаяся сила! Мы догадались, что курфюрст задумал гнуть подковы. Ирко тут же сгонял на конюшню. "Вот, ваша светлость!" Курфюрст с двух концов ухватился за подкову. Его егери, стоявшие поодаль с лошадьми и собаками, подошли ближе. Затрубили рога, и курфюрст поднял вверх половинки подковы. Потом, обратившись к господам, он предложил им попробовать свои силы. Все наотрез отказались. Ирко же не вытерпел, подошел к курфюрсту. "С вашего позволения, сделаю другое -- соединю половинки". "Это может каждый кузнец!" -- ухмыльнулся курфюрст. "Да! В кузне. С мехами, молотом и наковальней. Но не голыми руками". Не дожидаясь ответа, взял половинки, приложил одну к другой, пробормотал заклинание. "Вот -- во славу вашей милости!" Курфюрст выхватил у него из рук подкову, осмотрел со всех сторон. Целехонька, будто только что отлита! "Как так? Только не втирай очки, что она будет держаться!" И хочет во второй раз сломать подкову. Думал, это будет не трудно. Да не тут-то было! Ломал, ломал, от натуги покраснел, как индюк, потом побагровел, а под конец посинел. С яростью отбросил подкову -- теперь он побледнел от гнева, -- кричит: "Лошадей! Поехали!" Еле влез на коня, так у него ноги ослабли. С тех пор мельницу у Косвига он объезжал стороной. Мастер все пил и рассказывал про свою юность, больше всего про Ирко, пока Михал не спросил, что же потом с ним сталось, с Ирко. Стемнело, звезды вышли на небо, над крышей конюшни повисла луна. -- С Ирко? -- Мастер обеими руками обхватил жбан с вином. -- Я его погубил! Подмастерья застыли от изумления. -- Да! -- повторил Мастер. -- Я его погубил. Как-нибудь расскажу про это. А теперь -- пить! Вина! Больше он не проронил ни слова. Пил, пока мертвецки пьяный не упал в кресло. Подмастерья не могли преодолеть отвращения и ужаса. Так и не перенесли его в дом, оставили сидеть во дворе. Утром, проснувшись, он сам убрался восвояси. ПЕТУШИНЫЙ БОЙ До сих пор, если на мельнице в Козельбрухе объявлялись странствующие подмастерья и, согласно уставу гильдии Мельников, просили о ночлеге, они не находили тут приюта. По обычаям того времени, Мастер обязан был предоставить странникам еду и кров хотя бы на одну ночь, но он пренебрегал этим правилом, высокомерно отвергая их просьбу. Он, видите ли, не хочет иметь дела с бродягами и воришками, для них у него не найдется ни куска хлеба, ни ложки каши. Пусть отправляются ко всем чертям, а иначе он спустит собак, и те будут гнать их до самого Шварцкольма. И странники уходили несолоно хлебавши. Если же кто-нибудь из них пытался возражать, Мастер устраивал так, что бедняге казалось, будто его травят псами. Приходилось отбиваться палкой и удирать со всех ног. "Здесь не нужны соглядатаи, -- объяснял Мастер, -- и нахлебников нам тоже не надо!" Разгар лета, удушливое марево над Козельбрухом. Трудно дышать. От водоема поднимается запах водорослей и ила. Видно, быть грозе. Крабат после обеда улегся на берегу ручья в тени ракитника. Руки за голову, в зубах травинка. Его сморило, клонит ко сну. Сквозь дрему услышал -- кто-то, насвистывая, идет по дороге. Открыв глаза, он видит стоящего над ним незнакомца. Длинный, тощий, смуглый, с виду уже немолодой. Высокая, широкополая шляпа, в левом ухе -- золотая серьга. А так путник как путник: холщовые штаны, тесак за поясом, через плечо -- дорожный узелок. Странствующий подмастерье. -- Привет, брат! -- Привет! -- зевнул Крабат. -- Откуда? Куда? -- Вон оттуда, вон туда. Отведи меня к вашему мельнику! -- Он в своей комнате, -- вяло пробормотал Крабат. -- Из сеней прямо, а дверь будет налево. Не ошибешься! Незнакомец с усмешкой оглядел Крабата. -- Делай как говорю, брат! Отведи меня! Крабат почувствовал силу, исходящую от незнакомца. Она-то и заставила его подняться. Мельник сидел в своей комнате за столом. Он недовольно взглянул на незнакомца, вошедшего с Крабатом. Но тому хоть бы что! -- Мир дому сему! -- сказал он, приподняв шляпу. -- Приветствую тебя, Мастер, и прошу оказать гостеприимство, согласно уставу гильдии. Мне нужен ночлег на одну ночь. Но Мастер ответил в своей обычной манере и указал на дверь. Однако такое обхождение не смутило незнакомца. -- Насчет собак оставь при себе, я знаю, что у тебя их нет. Разрешаешь? С этими словами незнакомец преспокойно уселся по другую сторону стола. Крабат ничего не понимал. Как это Мастер позволяет такое? Он бы должен вскочить, вытолкать чужака взашей... Почему же он этого не делает? Безмолвно сидели эти двое по обе стороны стола, сверлили друг друга взглядом. Где-то вдалеке раздались первые раскаты грома, глухо, едва различимо. В дверях появился Ханцо, за ним Михал, Мертен и остальные. Теперь все были в сборе. Как они потом говорили, каждый почувствовал желание увидеть Мастера. Это и привело их сюда. Гроза приближалась. Порыв ветра захлопнул окна. Сверкнула молния. Незнакомец вытянул губы и вдруг... плюнул на стол. Тут же на этом месте, откуда ни возьмись, появилась красная мышка. -- Ну-ка, Мастер, теперь ты, если сумеешь! Мастер выплюнул черную мышь, одноглазую, как и он сам. Мыши обнюхали друг друга, стали гоняться по столу, норовя укусить друг друга за хвост: красная -- черную, черная -- красную. Вот-вот черная, изловчившись, цапнет противницу! Незнакомец тут же прищелкнул пальцами. Там, где только что сидела, пригнувшись, красная мышь, появился красный кот, готовый к прыжку. Мгновенно черная мышь обернулась котом, черным и одноглазым. Шипя, со вздыбленной шерстью, двинулись они друг на друга. Прыжок! Прыжок! Красный кот все время норовит попасть когтистой лапой в единственный глаз черного. Еще немного, и выцарапает. На этот раз прищелкнул пальцами Мастер. На месте черного кота возник черный бойцовый петух. Хлопая крыльями, вытянув шею, двинулся на красного кота, обратил его в бегство... Тут уж незнакомец щелкнул пальцами. Два петуха, черный и красный, со взъерошенными перьями, стояли теперь на столе, изготовившись к бою. А гроза разбушевалась не на шутку. Но никто не обращает внимания на непогоду. Все пристально следят за поединком. Яростно хлопая крыльями, петухи наскакивают друг на друга, пускают в ход клювы, когти, шпоры. Град ударов сыплется то на одного, то на другого. Резкие, пронзительные крики наполнили комнату. Наконец красному удалось вскочить на спину черного. С остервенением вцепившись когтями, долбит он клювом противника, летят перья... Черный обратился в бегство. Красный кинулся следом, гоняет его по мельнице, преследует по дороге в Козельбрух. В последний раз молния сверкнула над мельницей. Громовой раскат рассыпался мелкой дробью. И... тишина! Лишь шум дождя за окном. -- Ты проиграл поединок! -- проговорил незнакомец. -- Неси-ка сюда еду, да не забудь вина! Давай побыстрей! Я голоден. Мастер, бледный как мел, поднялся со своего кресла, отправился на кухню. Сам принес хлеб, ветчину, корейку, сыр, огурцы, маринованный лук. Достал из погреба жбан красного вина. -- Кисловато! -- сказал, отхлебнув, незнакомец. -- Налей-ка из маленькой бочки, что стоит справа в углу. Ты хранишь ее для особых случаев, сегодня как раз такой! Скрепя сердце Мастер повиновался. Он побежден и должен выполнять приказ! Гость принялся за еду. Подмастерья молча за ним наблюдали. Они стояли как завороженные, не в силах отвести взгляд. Наконец путник отодвинул тарелку и вытер рот рукавом. -- Ну вот я и сыт. Что ж, вкусная еда! Ваше здоровье, братья! -- Он поднял бокал, подмигнул подмастерьям. -- А ты, Мастер, запомни наперед. Сперва погляди, кто перед тобой, а уж потом прогоняй! Это говорю тебе я, Пумпхут! С этими словами он поднялся, взял тесак, перекинул через плечо узелок, вышел из Черной комнаты, распахнул двери мельницы и пошел своей дорогой. Крабат с парнями потянулись за ним. Мастер остался в одиночестве. Гроза кончилась. Над Козельбрухом вновь засияло солнце. Пахло свежестью. Пумпхут шел не оглядываясь. По мокрым лугам, к лесу. Шел легко, весело насвистывая. На солнце сверкала золотая серьга. -- Я ведь вам говорил! -- усмехнулся Андруш. -- С ним шутки плохи. Хорошо бы сразу догадаться, что это он!.. Да никто почему-то не догадывается! А уж потом-то поздно. Три дня и три ночи Мастер не покидал Черной комнаты. Подмастерья ходили на цыпочках. Они были свидетелями его поражения и теперь предчувствовали дурное. Под вечер четвертого дня, когда уже заканчивали ужин, Мастер появился в людской. -- За работу! Наверное, он был пьян -- от него несло вином. Осунувшийся, бледный, заросший, стоял он в дверях. -- Расселись тут! А ну поднимайтесь! Пускайте мельницу! Засыпайте зерно! Будем молоть всеми жерновами. И не отлынивать у меня! Подмастерья надрывались всю ночь. Мастер подгонял их руганью, подстегивал окриками и проклятьями, грозил наказанием, не давал отдышаться. Когда забрезжил рассвет, все просто с ног валились. Мастер отослал их спать и целый день больше не беспокоил. Однако с наступлением вечера все началось сначала. До утра кипела работа. Брань и проклятья сыпались градом. Так продолжалось из ночи в ночь. Только в ночь с пятницы на субботу работать не приходилось. По пятницам собирались в Черной комнате. Обернувшись воронами, они нередко засыпали от усталости, едва успев уцепиться за жердь. Мастера это не беспокоило. Сколько и что они заучивают -- их дело! Лишь раз, когда сонный Витко плюхнулся с жерди, он пригрозил ему наказанием. Витко было тяжелее всего. Он еще рос, набирался сил. А тут изнурительная работа по ночам. Михал и Мертен не раз пытались помочь мальчику. Крабат, Ханцо и Сташко, где только можно, спешили его подменить. Но Мастер строго следил за ними. Помочь удавалось редко. О Пумпхуте не вспоминали. Но все знали, что Мастер отыгрывается на них за свое поражение. Ведь они его видели! Прошло полтора месяца. Наступил сентябрь. В новолуние, как всегда, прикатил Незнакомец с петушиным пером. Подмастерья тут же принялись за работу. Мастер взобрался на козлы, схватил кнут. Молча, под щелканье кнута, носились парни с мешками на спине от повозки к мельнице, ссыпали их содержимое в бункер мертвого жернова. Все шло как всегда. Только под конец Витко не выдержал. Свалился под тяжестью мешка на полдороге к мельнице. Лежал, уткнувшись лицом в землю, тяжело дыша. Михал бросился к мальчику, перевернул на спину, разорвал рубашку. -- Эй, что там случилось? -- подскочил Мастер. -- Ты еще спрашиваешь! -- Михал нарушил молчание, обычное для такой ночи. -- Полтора месяца, каждую ночь надрываемся! Разве парнишке такое вынести! -- Прочь! -- заорал Мастер, яростно взмахнув кнутом. Конец его обвился вокруг шеи Михала. -- Оставь его! В первый раз Крабат услышал голос Незнакомца. В этом голосе словно слились воедино полыханье огня и трескучий мороз. Его обдало холодом и тут же бросило в жар, словно вокруг него бушевало пламя. Незнакомец с петушиным пером подал знак Михалу отнести Витко в сторону, выхватил у Мастера кнут, спихнул самого его с козел. Остаток ночи Мастер работал вместо Витко. Мальчика Михал отнес в постель. КОНЕЦ ГОДА Ночная страда кончилась. Теперь работали днем, а днем это было не так трудно. Вечерами занимались кто чем хотел -- кто играл на губной гармошке, кто рассказывал сказки, кто резал ложки. Все было как прежде. Пузыри на ладонях подсыхали, натертые места на плечах заживали. Учились теперь успешнее. То, что Мастер по пятницам читал из Корактора, повторяли без запинки. Лишь Юро, как и прежде, спотыкался на каждом слове. Но что с него возьмешь! Как-то раз Мастер послал Петара с Крабатом в Хойерсверду за бочонком соли и другими припасами. Мельник никогда не отпускал подмастерьев с мельницы поодиночке, редко по двое. Наверное, имел на то свои причины или следовал каким-то правилам. Запрягли в повозку гнедых и с рассветом тронулись в путь. Над Козельбрухом стоял туман, но как только выехали из леса, взошло солнце, и он рассеялся. Вот и Шварцкольм. Крабат все надеялся увидеть Певунью. Пока ехали вдоль деревни, он то и дело оглядывался по сторонам. Напрасно! Среди стоявших у колодца девушек ее не было. И у другого колодца, в конце деревни, тоже не видно. Крабат опечалился. Как давно он ее не видел! С пасхальной ночи! Может, на обратном пути повезет? А впрочем, лучше уж не надеяться, тогда и не разочаруешься. Возвращались домой после полудня с бочонком соли и прочим грузом. И тут его желание сбылось. Она стояла неподалеку от колодца, окруженная квохчущими курами. В руках -- корзинка с кормом. -- Цып, цып, цып! -- сыплется зерно, куры кудахчут. Крабат узнал ее с первого взгляда. Едва заметно кивнул в знак приветствия -- так, чтобы Петар не заметил. Певунья тоже ответила мимолетным дружелюбным кивком -- так приветствуют чужих. Куры, которых она кормила, были для нее сейчас важнее проезжих. Большой огненно-рыжий петух клевал зерно у самых ног девушки. Крабат позавидовал ему. Эх, поменяться бы с ним местами! Осень в этом году не торопилась. Но вот наконец и она. Холодная, серая, туманная и дождливая. А как нужны были сейчас теплые дни, чтобы перевезти побольше торфу на зиму. Когда хоть полдня не было дождя, тут же запрягали телегу. Остальное время проводили на мельнице, в сарае, в амбаре, в конюшне. Каждый был рад найти себе работу под крышей, только бы не мокнуть под дождем. Витко с весны здорово вытянулся, но по-прежнему был худой как щепка. -- Надо нам положить ему кирпич на голову, а то весь в рост уйдет, -- пошутил как-то Андруш. А Сташко предложил поставить его на откорм, как рождественского гуся: -- Чтоб нагулял побольше жирку, а то ведь прямо пугало огородное! Парнишка повзрослел, уже и рыжеватый пушок появился на подбородке и над верхней губой. Его самого это не слишком занимало, а вот Крабат незаметно за ним наблюдал: так, значит, вот как человек взрослеет за год на три года! Первый снег выпал в этом году довольно поздно. А парней опять уже охватило странное беспокойство. Все их раздражало. Из-за пустяков разгорались ссоры. Не было дня, чтобы кто-нибудь не бросился на другого с кулаками. Крабату вспомнился прошлогодний разговор с Тондой. Неужто ребята и на этот раз чуют недоброе? Чаще, чем раньше, он вынимал нож Тонды, осматривал лезвие. Оно было чистым и блестящим. Кажется, он, Крабат, не в опасности. Но ведь завтра все может измениться! Наступило утро предновогоднего дня. Всю ночь валил снег. Когда Крабат шел умываться к колодцу, он увидел на снегу свежий след. След вел от мельницы к лесу, в Козельбрух. Чей же это след? И тут ему встретился Михал с киркой и лопатой в руках. Он возвращался из леса -- шел сгорбившись, заплетающимся шагом. Что он там копал?.. Крабат хотел было с ним заговорить, но тот лишь кивнул, отстраняясь. Без слов они поняли друг друга. Михала будто подменили: он замкнулся, отгородился от всех, даже от Мертена. Словно стена отделяла его от людей. Мастер исчез с самого утра. Приближалась новогодняя ночь. Подмастерья поднялись наверх, легли спать. Крабат, хоть и решил бодрствовать, заснул, как и все остальные. Примерно в полночь проснулся, стал прислушиваться. Грохот... Затем -- тишина. Крабат натянул на голову одеяло. Он желал только одного -- умереть. Наутро, в Новый год, они нашли Михала. Тот лежал на полу в каморке под свалившейся с потолка балкой. Подмастерья внесли его в людскую. Простились. После полудня понесли к Пустоши.  * ГОД ТРЕТИЙ *  КОРОЛЬ МАВРОВ Мастера все еще не было, мельница не работала. Подмастерья валялись на нарах, жались к теплой печке. Мертен с утра до вечера молчал. Лишь раз, когда Юро принес одежду Михала и положил в изголовье постели, очнулся. Убежал в сарай, там провел ночь. Вернувшись, сидел безучастно, ничего не видел, не слышал, ничего не делал, просто сидел. Крабат мучительно думал. Тонда и Михал погибли не случайно... Оба в новогоднюю ночь... по чьей воле? По какой причине? Мельник все не возвращался. Наступил вечер. Витко уже собрался было задуть фонарь, как вдруг дверь отворилась. На пороге стоял Мастер, бледный как мел. Он оглядел всех, но отсутствия Михала, казалось, не заметил. -- Работать! Повернулся и исчез до утра. Парни поспешно оделись, ринулись к лестнице. Петар и Сташко помчались к пруду открывать шлюзы, другие побежали к жерновам с мешками на спине -- засыпать зерно. С шумом и грохотом заработала мельница. У всех стало легче на душе. Мельница мелет! Жизнь продолжается!.. В полночь закончили помол. Войдя в спальню, подмастерья заметили, что на постели Михала кто-то лежит. Парнишка лет четырнадцати, не больше. Чересчур маленький даже для своего возраста. И вот что странно -- лицо у него черное, а уши красные. Они окружили постель, стали с любопытством его разглядывать. Крабат, державший в руках фонарь, направил свет на лицо мальчика. Это его разбудило. Увидев одиннадцать белых призраков, обступивших его постель, тот вздрогнул, испугался. Крабату показалось лицо знакомым. Только вот откуда? -- Не бойся нас! -- успокоил он парнишку. -- Мы -- подмастерья. Как тебя зовут? -- Лобош. А тебя? -- Крабат. А это... Но мальчуган перебил его: -- Крабат? Я знал одного мальчика, его тоже так звали. -- Да ну? -- Только он был поменьше. Тут и Крабат вспомнил. -- Ты Маленький Лобош из Маукендорфа! А черный потому, что король мавров! -- Да! Но это в последний раз. Теперь я ученик тут, на мельнице! Мальчик произнес это с гордостью. Подмастерья промолчали. К завтраку Лобош явился в одежде Михала. Он попытался смыть сажу с лица, но это ему не совсем удалось: в уголках глаз и вокруг носа остались темные пятна. -- Ничего! -- рассмеялся Андруш. -- Полдня на мельнице, и все пройдет! Станешь весь белый! Малыш был голоден. Он уминал кашу так, что за ушами трещало. Крабат, Андруш и Сташко ели с ним из одной миски. -- Если ты работаешь так, как ешь, -- усмехнулся Сташко, -- мы все можем и отдохнуть! -- А надо есть поменьше? -- Ешь, ешь! Не стесняйся! -- успокоил его Крабат. -- Тебе нужно набраться сил. Здесь кто голоден, сам виноват. Лобош склонил голову набок, прищурясь, уставился на Крабата. -- Ты похож на его брата. -- На какого брата? -- Ну, на брата другого Крабата. Я же говорил, что знал одного Крабата. -- Который был в Штимбрухе, а потом удрал от вас в Грос-Парвитце? -- А ты откуда знаешь? -- изумился Лобош. И тут он хлопнул себя по лбу. -- Видишь, как можно ошибиться! А я тогда думал, ты на полтора, ну на два года меня старше... -- На пять! -- буркнул Крабат. В это мгновение дверь отворилась, на пороге стоял Мастер. Парни понурились. -- Эй! -- Мастер подошел к ученику. -- Для начала слишком много болтаешь! Понятно? Он обернулся к Сташко, Крабату и Андрушу: -- Он должен есть кашу, а не трещать как сорока! Пусть-ка зарубит себе на носу! Позаботьтесь об этом! Мастер ушел, хлопнув дверью. Лобош вдруг почувствовал, что сыт. Он втянул голову в плечи, отложил ложку. И вдруг, подняв глаза, увидел, что Крабат чуть заметно ему кивнул. Но мальчику и этого было достаточно, теперь он знал: здесь, на мельнице, у него есть друг! И Лобош не избежал испытания мучной пылью. После завтрака Мастер увел его подметать каморку. -- Почему ему должно быть легче, чем нам? -- брюзжал Лышко. -- Малость муки ему не повредит! Никто еще от этого не умирал. Крабат ничего не возразил. Он думал о Тонде, о Михале. Если хочешь помочь Лобошу, не надо злить Лышко даже по мелочам! Главное, не возбудить его подозрений! Пока вмешаться нет возможности, уж придется мальчонке помучиться до обеда, помахать метлой. Крабат представил себе парнишку: слипшиеся ресницы, нос забит мучной пылью. Как ни старайся, пыли не убывает. Да что ж тут поделаешь! Он еле дождался обеда. Когда подмастерье пошли на кухню, кинулся к каморке. Отодвинув засов, открыл дверь: -- Выходи! Обед! Лобош сидел в углу, скорчившись, обхватив голову руками. Заслышав голос Крабата, вздрогнул, вскочил, поплелся, волоча метлу, к двери. -- Я не справился! Старался, старался, бросил, и все! Как думаешь, Мастер за это выгонит? -- Да нет, не бойся, -- успокоил его Крабат, -- все будет как надо. Он пробормотал заклинание, начертил в воздухе магический знак. Пыль мгновенно взвилась вверх, будто подгоняемая ветром. Белое мучное облако поднялось над головой Лобоша и... через дверь -- к лесу. Каморка была чисто выметена. Мальчонка только рот разинул. -- А... как это делается? Крабат не ответил. -- Обещай, что не расскажешь ни одной живой душе! И пойдем скорее, а то суп остынет! Вечером, как только новый ученик отправился спать, Мастер позвал к себе всех подмастерьев и Витко. Так же, как это было в прошлом году с Крабатом, он сообщил Витко об уставе гильдии Мельников и по всем правилам перевел его из учеников в подмастерья. Ханцо и Петар поручились за Витко. Мастер тронул лезвием тесака его голову и плечи: -- "По уставу гильдии Мельников..." Рыжий стал полноправным подмастерьем. Андруш в сенях приготовил пустой мешок. Его тут же накинули на Витко, как только тот вышел от Мастера. Новоиспеченного подмастерья потащили к жерновам, чтобы "перемолоть". -- Поосторожней с ним! -- предупреждал Ханцо. -- Не забудьте, что он тощий! -- Тощий или толстый, -- возразил Андруш, -- а работник на мельнице не портняжка! Должен все испытать! Взяли! Понесли! Они мяли и валяли его, как того требует обычай, однако не так долго, как в прошлом году Крабата. Андруш прекратил это быстро. Петар снял мешок. Сташко посыпал голову Рыжего мукой. Опять его схватили и трижды подбросили в воздух. Выпили за его здоровье и успехи. Вино в этот раз было не хуже прошлогоднего. Но парни были невеселы. И все из-за Мертена. Он по-прежнему молчал и во время еды, и во время работы. Молчал и когда мяли Витко. И теперь сидел на мучном ларе, безучастный, угрюмый, словно окаменев. -- Эй! -- крикнул Лышко. -- Тебя будто из-за угла мешком ударили! -- Он, смеясь, протянул Мертену кружку с вином. -- Пей до дна! С души воротит от твоей постной рожи! Мертен поднялся. Не произнеся ни слова, подошел к Лышко да как двинет по кружке! Вино разлилось. Они стояли, глядя в упор друг на друга. Лышко струхнул не на шутку. Парни затаили дыхание. Воцарилась тишина. Вдруг в коридоре послышались шаги, легкие, легкие. Ближе! Все, даже Мертен и Лышко, обернулись. Крабат, стоявший у двери, распахнул ее. На пороге, босой, в одной рубашке, завернувшись в одеяло, стоял Лобош. -- Это ты, король мавров? -- Я... Я! Я боюсь! Там одному страшно. Вы не пойдете спать? НА КРЫЛЬЯХ Ох уж этот Лобош! С первого же дня он приглянулся всем, даже Мертен был с ним по-своему приветлив: посмотрит, кивнет -- все это молча, не произнося ни слова. С другими же Мертен был по-прежнему замкнут. Машинально выполнял обычную работу, не возражал ни товарищам, ни Мастеру. Вообще не разговаривал. Даже по пятницам, когда Мастер заставлял повторять прочитанное из Корактора, хранил упорное молчание. Мастер был невозмутим: "Успеваете вы или нет в тайной науке -- дело ваше. Мне это все равно!" Крабат очень беспокоился за Мертена -- как с ним быть, чем помочь? Тонда, наверное, что-нибудь посоветовал бы, да и Михал тоже. А теперь он совсем один... Еще счастье, что появился Лобош! Парнишке ничуть не легче, чем было другим ученикам, и, если б Крабат ему не помогал, вряд ли бы он долго продержался. Раз-другой Крабат во время работы будто ненароком окажется рядом с Лобошем, перекинется словом и, как тогда Тонда, опустит руку на плечо, чтобы придать пареньку сил. -- Только не подавай вида, что стало легче, -- говорил он Лобошу. -- Смотри, чтоб не заметил Мастер. И Лышко -- он ему все доносит. -- А разве помогать запрещено? А что тебе будет, если кто узнает? -- Не думай об этом! Главное, себя не выдай! Лобош был хоть и мал, но на редкость сметлив. Он с такой ловкостью изображал смертельно усталого -- охал, кряхтел, стонал, -- что все ему верили. Каждый вечер, встав из-за стола, еле плелся к постели. А по утрам являлся к завтраку таким вялым, что, казалось, вот-вот свалится со стула. Но он был не только смышленым пареньком и хорошим актером. Как-то Крабат увидел его за мельницей -- Лобош скалывал лед. -- Я хочу тебя спросить, Крабат... -- сказал он, словно вдруг решившись. -- Ответишь? -- Если смогу! -- Ты вот все помогаешь мне с тех пор, как я тут, на мельнице. Хоть тебе и грозит расправа. Что ж, думаешь, я не вижу? -- Ты об этом хотел меня спросить? -- Нет! О другом! -- О чем же? -- Скажи, как мне тебя отблагодарить? Что я могу для тебя сделать? -- Отблагодарить? Крабат хотел было уклониться от ответа, но потом передумал. -- Как-нибудь я расскажу тебе о моих друзьях -- о Тонде и о Михале. Обоих уже нет. Если ты меня выслушаешь, это и будет благодарность! В конце января наступила оттепель, неожиданная и дружная. Еще вчера в Козельбрухе все насквозь промерзло, а с утра подул западный ветер, неслыханно теплый для этого времени года. Засияло солнце, снег за несколько дней растаял. Лишь в оврагах, лощинах и низинах оставались грязно-серые пятна. А рядом коричневые поля, черные холмики над кротовыми норками, первые проблески зелени среди пожухлой травы! -- Погода как на пасху! -- говорили подмастерья. Теплый западный ветер все больше досаждал парням, он утомлял и будоражил. Вечером они долго не засыпали, ворочались с боку на бок. Спали беспокойно, вскрикивали от дурных снов. Только Мертен лежал неподвижно на своих нарах, не ворочался, не разговаривал даже во сне. В эти дни Крабат все думал о Певунье и решил в праздники с ней заговорить. Времени до тех пор еще много, успокаивал он себя. Но мысль о том, как это будет, ни на минуту его не покидала. Уже трижды во сне он был на пути к Певунье, но ни разу не дошел. Что-то мешало, а что, никак не мог вспомнить. Что же это было? Что его удерживало? Начало сна помнилось отчетливо. Ему удалось уйти с мельницы незамеченным. Он пошел к Шварцкольму не обычным путем, а по тропке через болото. Этой дорогой вел его когда-то Тонда с торфяника домой. А дальше... провал... Как-то ночью, проснувшись от воя ветра, Крабат стал упрямо вспоминать начало сна. В третий, в четвертый, в шестой раз, пока не заснул. И тут увидел: / Крабат улучил момент и убежал с мельницы никем не замеченный. Он стремится к Певунье, в Шварцкольм. Выбирает не обычную дорогу, а тропку через болото, которую ему показал Тонда, когда они возвращались с торфяника. И вдруг Крабат чувствует под ногами топкую почву. Спускается туман... и вот уже ничего не видно. Неужто он потерял дорогу? Крабат пытается идти дальше. Но с каждым шагом проваливается все глубже и глубже: по щиколотку, почти по колено... Да, он угодил в трясину. И чем больше старается выбраться из нее, тем глубже его засасывает. Холодная трясина словно втягивает Крабата. Густая, цепкая, черная масса хватает за колени, за бедра. Вот уже ему по поясницу. Скоро она сомкнется над его головой. Остается только кричать. Он кричит изо всех сил, зовет на помощь, хоть и понимает, что это бессмысленно. Кто услышит его? -- Спасите! Спасите! Тону! Туман сгущается. Крабат видит вблизи два неясных силуэта. Может, это Тонда и Михал? -- Стойте! -- кричит он им. -- Не подходите! Здесь трясина! Фигуры сливаются в одну. Она надвигается. И вдруг бросает ему веревку с деревянной поперечиной. Крабат хватается за нее. Чувствует, что его тащат, из болота. Он спасен! Все произошло так быстро, что он не успевает опомниться. Ошеломленный, стоит перед своим спасителем, хочет его поблагодарить... -- Да чего уж там! -- говорит Юро. Юро?! Лишь сейчас Крабат замечает, что спас его Юро. -- Если хочешь попасть в Шварцкольм, лучше лететь! -- Лететь? Как ты себе это представляешь? -- Очень просто! На крыльях! И Юро тут же исчезает в тумане. -- Лететь!.. Лететь на крыльях! -- повторяет Крабат. Как странно, что ему самому не пришло это в голову! Обернувшись вороном, как обычно по пятницам, он расправляет крылья и поднимается над землей. Несколько взмахов, и он выбрался из тумана. Он летит в Шварцкольм! Над деревней -- ясное солнышко. Внизу, у колодца, Певунья кормит кур. Вдруг над ним скользнула чья-то тень. Пронзительный крик ястреба, шорох крыльев, свист... В последнее мгновение Крабат успевает резко свернуть в сторону. Ястреб промахнулся. Крабат понимает -- на карту поставлена жизнь! Камнем летит он вниз, падает среди разбегающихся кур. Только здесь, рядом с Певуньей, он чувствует себя в безопасности, принимает человеческий облик, щурясь, глядит в небо. Ястреб исчез. Вдруг, откуда ни возьмись, у колодца Мастер. В гневе протягивает руку к Крабату: -- Следуй за мной! -- Почему? -- удивляется Певунья. -- Он принадлежит мне! -- Нет! Всего одно слово, но звучит оно так, что возразить нельзя. Она обнимает Крабата за плечи, окутывает его шалью, мягкой, теплой. -- Идем, -- говорит она. -- Пошли! И они уходят вместе, не обернувшись. / ОТСЮДА НЕТ ПУТИ! Утром оказалось, что пропал Мертен. Постель его была свернута, одеяло сложено, куртка и фартук -- в тумбочке. Под табуреткой -- деревянные башмаки. Никто не видел, как он уходил. Заметили лишь за завтраком. Все бросились его искать, но нигде не нашли. -- Он улизнул! Надо скорее сообщить Мастеру! -- злорадствовал Лышко. Однако Ханцо преградил ему путь: -- Ты что, не знаешь? Это -- дело Старшого! Все ожидали гнева, крика, проклятий. Ничего подобного! Как рассказал Ханцо, Мастер не принял известия всерьез. "Мертен не в своем уме!" -- проронил он. На вопрос: "Что делать?" -- буркнул: "Оставь, вернется!" -- От его взгляда я буквально похолодел, думал, превращусь в льдину. Хоть бы все обошлось! -- Э, нет уж! Кто удирает с мельницы, должен знать, что его ждет! -- съязвил Лышко. -- Да что ему сделается!.. Кожа у него, как у слона! -- Ты так думаешь? -- не удержался Юро. -- А то! -- Лышко стукнул кулаком по столу. Плю-х-х! В лицо ему выплеснулся суп. Густой! Прямо с огня! Лышко взвыл от боли: -- Кто? Кто это сделал? Вне себя от бешенства, он стал вытирать щеки, глаза, нос. Всем было ясно, что без чьей-то помощи здесь не обошлось. Лишь Юро по своей простоте не заподозрил тут, видно, дурного умысла. Вот только суп жалко! -- В другой раз ты, Лышко, не бей по столу. Или уж бей не так сильно! Чего боялся Крабат, то и случилось. Вечером, с наступлением темноты, Мертен явился. Понуро опустив голову, стоял он на пороге. Мастер не бранил его, не кричал. -- Ну, как прогулялся? Видать, не понравилось, раз так рано вернулся? Или что помешало?.. Не хочешь со мной говорить? Давно замечаю -- не раскрываешь рта. Что ж, я тебя не заставляю, мне все равно! Можешь еще раз попробовать! Пытайся сколько влезет! Никому не удалось, и тебе не удастся! Лицо Мертена по-прежнему было каменным. -- Притворяйся, притворяйся! Делай вид, что это тебя не трогает! Я и эти одиннадцать знаем, каково тебе. А теперь убирайся! Мертен ушел на чердак, лег на нары. У всех в этот вечер было тяжело на душе. -- Давайте отговорим его бежать еще раз, -- предложил Ханцо. -- Попробуй! -- отозвался Сташко. -- Он не послушает! -- Боюсь, он вообще ничего слушать не станет, -- сказал Крабат. Ночью погода переменилась. Ветер стих, ударил мороз. Окна покрылись узором. Утром, выйдя из дому, они увидели, что все обледенело. Замерзли лужи и вода на краях колодца, холмики над кротовыми норками окаменели, земля затвердела. -- Скверно для урожая! -- покачал головой Петар. -- Мороз без снега. Все померзнет! Крабат обрадовался, увидев за завтраком Мертена. Тот уплетал кашу как ни в чем не бывало. Видно, наголодался за сутки. Отправились на работу. Никому и в голову не приходило, что Мертен опять пустится в путь, теперь уж средь бела дня. Лишь в обед заметили его отсутствие. Два дня и две ночи его не было. Никогда еще ни один беглец не пропадал так долго. Думали, его и след простыл. Ан нет! Утром на третий день явился. Завидели еще издали -- бредет, шатаясь, через луг. Еле дошел -- усталый, обмороженный. Страшно смотреть! Крабат и Сташко встретили его у дверей, ввели в людскую. Петар снял с него башмак, Кито -- другой. Ханцо послал Юро за холодной водой, сунул побелевшие ноги Мертена в таз, принялся растирать. -- Надо скорей уложить его в постель! Может, еще отойдет! Тут дверь отворилась. Мастер! На этот раз насмехаться не стал. Подождал, пока поднимут Мертена, подошел ближе. -- Погодите наверх тащить, мне сказать ему надо!.. Думаю, с тебя достаточно. Отсюда нет пути! А вы вот что -- не хлопочите! От меня зависит, кто умрет здесь, на мельнице! Только от меня! И ни от кого больше. С этими словами он ушел. Мертена отнесли в постель, дали горячего питья, укрыли одеялами. Ханцо остался наверху, присел рядом на нары. Подождал, пока заснет. Убедившись, что его помощь больше не нужна, спустился вниз. Надо было работать. СНЕГ НА ПОЛЯХ Мертен был плох, его лихорадило, он задыхался, не мог глотать. Лишь через несколько дней с трудом проглотил ложку супа. Ханцо распорядился, чтобы кто-нибудь всегда был с ним рядом, не спускал глаз с больного. Дежурили и по ночам: боялись, что в беспамятстве он что-нибудь над собой сделает. Ведь Мастер твердо сказал, что все пути отрезаны. "От меня зависит, кто умрет здесь, на мельнице!" -- эти слова Мастера не выходили у Крабата из головы. Разве в них не таится ответ на его мучительные раздумья о смерти Тонды и Михала? Но пока это только еще догадка. Нужно подтверждение. Что ж, придет время, и все разъяснится. И тогда он призовет Мастера к ответу. Да, так все и будет. Но пока нельзя и вида подавать. Надо изображать простодушного, прилежного и послушного ученика, самому же готовиться к возмездию. А главное -- преуспеть в тайном искусстве. Ни снежинки не выпало в эти февральские дни, а мороз лютовал по-прежнему. По утрам шли к шлюзам, срубали лед. Проклинали гнилую погоду, поманившую было теплом. Как-то днем, когда подмастерья садились обедать, со стороны леса показались трое людей. Один -- высокий, крепкий, в расцвете сил, двое других -- сутулые, белобородые старцы. Лобош заметил их первым. Он был глазастый, все видел. -- К нам гости! -- крикнул он громко. Тут и другие увидели ходоков. Они, видно, шли из Шварцкольма. В зипунах, в зимних шапках. Мельницу в Козельбрухе крестьяне из близлежащих деревень всегда обходили стороной. Но эти шли напрямик. Ханцо открыл дверь. Подмастерья в нетерпении столпились в сенях, притихли. -- Чего вы хотите? -- Поговорить с мельником. -- Я -- мельник. -- Мастер незаметно вышел из своей комнаты, двинулся навстречу крестьянам. -- Что вам надо? Высокий снял шапку. -- Мы из Шварцкольма. Я -- староста, а эти двое -- наши старейшины. Передаем привет от всех жителей деревни и просим тебя, мельник, нас выслушать. Я думаю... Тебя не удивит... Мастер прервал его властным жестом. -- Без лишних слов! Что вас сюда привело? -- Мы просим твоей помощи! -- В чем дело? -- Мороз, а на полях нет снега! -- Староста теребил в руках свою шапку. -- Если в ближайшие дни не пойдет снег, озимые погибнут! -- А я тут при чем? -- Просим тебя, мельник, сделай так, чтобы пошел снег! -- Пошел снег? Как это? -- Мы знаем -- ты можешь! Сделай так, чтобы пошел снег! -- Мы ведь не задаром! -- вмешался один из стариков. -- За добро отплатим добром. Получишь две сотни яиц, пять гусей и семь кур. -- Только бы снег пошел! -- добавил второй. -- Иначе пропадет урожай, будем голодать. -- Мы и наши дети! -- вторил ему староста. -- Сжалься над нами! Пусть пойдет снег! Мельник поскреб в затылке. -- Многие годы я вас в глаза не видел. Теперь же, когда я понадобился, вы тут как тут! -- Ты наша последняя надежда! Если не пошлешь снега, мы погибнем! Ты ведь не откажешь нам в помощи, мельник? Умоляем тебя на коленях, как господа Бога! -- Они опустились перед Мастером на колени, уронили головы на грудь. -- Выполни нашу просьбу! Смилуйся! -- И не подумаю! Отправляйтесь домой! Что мне до ваших озимых! Мы тут, на мельнице, не помрем с голоду! Уж я позабочусь об этом, мы и без снега не пропадем. А вы, лапотники, отвяжитесь от меня со своими яйцами и птицей! Подыхайте с голоду, не мое дело! Я и пальцем не шевельну ради вас и ваших сопляков! И не ждите! -- А вы? -- обратился староста к подмастерьям. -- И вы тоже не хотите помочь нам, господа подмастерья? Сделайте это из милосердия, ради наших несчастных деток! Уж мы вас отблагодарим! -- Да он совсем сдурел! -- взорвался Лышко. -- Сейчас я спущу собак! Ату! Он пронзительно свистнул. Тут же раздался остервенелый, многоголосый лай. Староста подскочил, уронил шапку. -- Скорее! Они разорвут нас! Надо бежать! Бежать! Старики, подобрав полы тощих зипунишек, бросились прочь. Бегом по лугу, к лесу. -- Хорошо придумано, Лышко! -- одобрил Мастер. -- Молодец! -- Он похлопал его по плечу. -- Ну, от них мы избавились! Надолго запомнят этот день! Больше мы их не увидим! Крабату жаль было старосту и его спутников. Как он зол был на Мастера! Ну что они ему сделали? Почему он им отказал? Ему ведь ничего не стоило им помочь! Заглянуть в Корактор, произнести несколько слов, подходящих к случаю. Как жаль, что Крабат их не знает, этому Мастер их еще не учил. А то бы он сам вызвал снег на свой страх и риск. Да и Петар, и Ханцо, и еще кое-кто наверняка попробовали бы тут свои силы. Один только Лышко радовался "победе", его так и распирало от гордости. А здорово он их разыграл с собаками! И ведь поверили, убежали! Но злорадство его не осталось безнаказанным. Ночью он вскочил с отчаянным криком: свора черных псов ринулась на него во сне, норовя разорвать на куски. -- Вот ужас-то! -- посочувствовал Юро. -- Какое счастье, что это только сон! Пять раз нападали на Лышко черные псы, пять раз он вскакивал с криком и всех будил. До того надоел, что они его вышвырнули. -- А ну-ка бери свое одеяло и убирайся в сарай! Там можешь хоть до утра воевать с собаками. И орать сколько влезет! С нас хватит! Проснувшись утром, глазам своим не поверили: снег! Все вокруг белым-бело! Снег, видно, шел всю ночь, но и сейчас все шел большими пушистыми хлопьями. Уж теперь-то крестьяне будут довольны и в Шварцкольме, и во всех окрестных деревнях. Неужто Мастер передумал и все-таки помог? -- Может, это Пумпхут? -- предположил Юро. -- Крестьяне ведь могли встретить его и попросить. А уж он-то никогда не откажет! -- И верно, Пумпхут! -- согласились остальные. -- Разве он откажет! Но нет, не Пумпхут! Опять в обед, и опять же Лобош увидел их первым, явились староста и старейшины из Шварцкольма. На этот раз на санях. Привезли Мастеру обещанное: семь кур, пять гусей, две сотни яиц. -- Спасибо тебе, мельник! -- Староста склонился в глубоком поклоне. -- Спасибо тебе! Ты спас наших детей! Мы бедные люди, ты знаешь! Возьми, что у нас есть, мы принесли тебе это в знак благодарности! Мастер выслушал его с недовольной миной. Пытаясь сохранить спокойствие, проронил: -- Кто вам помог, не знаю! Только не я. Это уж наверняка. Забирайте свое барахло и проваливайте! -- Он повернулся и ушел в свою комнату. Было слышно, как щелкнула щеколда. Гости стояли со своими дарами словно побитые. Юро пришел им на помощь. -- Возвращайтесь домой! Выпейте рюмочку и забудьте все это!.. -- Он подсобил им погрузить все в сани. Крабат смотрел вслед саням, пока они не скрылись в лесу. Долго еще издали доносился скрип полозьев, звон колокольчиков, слышалось щелканье кнута, звучал голос старосты, погонявшего лошадей: "Но, но-о!" Я - КРАБАТ! Пришла весна, таял снег. Крабат учился как одержимый. Он давно перегнал всех, и Мастер не мог им нахвалиться. Ему, видно, было невдомек, что парень старался изо всех сил, чтобы приблизить час расплаты. Как-то воскресным днем Мертен впервые поднялся с постели, сел за сараем на солнышке. Бледный, худой... В чем только душа держится! Он был молчалив по-прежнему. Раскрывал рот лишь в случае крайней необходимости: "да", "нет", "дай сюда", "ладно", "брось". Других слов будто и не знал. В пятницу Лобоша приняли в школу чернокнижия. Как удивился малыш, превратившись в ворона! Небольшая забавная черная птица с живыми глазами и взъерошенными перьями никак не могла успокоиться. Весело кружила по комнате, задевая крылом череп и книгу. Мастеру пришлось трижды шикнуть, прежде чем она утихомирилась и уцепилась за жердь. "Это искусство мысленно разговаривать с другим человеком так, чтобы тот слышал и понимал слова, будто они исходят от него самого..." Ученикам сегодня нелегко быть внимательными -- Лобош без конца отвлекает. Смех, да и только! То вращает глазами, то вертит шеей, то хлопает крыльями. Тут уж не до Корактора! Но Крабат старался не пропустить ни слова: сразу сообразил, как важен этот урок для него и Певуньи. Запомнил все слово в слово. Перед сном, в постели, повторил несколько раз подряд, чтобы уж век не забыть. В субботу перед пасхой, как только спустились сумерки, Мастер вновь отослал их по двое добывать магический знак. На этот раз Крабату выпало идти с Лобошем. Взяли по два одеяла. Больно пасмурно, как бы дождь не пошел! Уходили с мельницы последними. Нужно было торопиться, чтобы другие не заняли знакомое место. Но когда дошли, оказалось, что опасения Крабата напрасны. На опушке леса собрали ветки, сучья, кусочки коры. Разожгли костерок. Крабат рассказал Лобошу, для чего они здесь. Лобош зябко кутался в одеяло. Хорошо, хоть он здесь не один! А то бы помер со страху, и тогда уж на этом месте поставили бы еще один деревянный крест, только чуть-чуть поменьше!.. Поговорили немного о школе чернокнижия, как в ней учатся колдовству. Помолчали... И тут Крабат стал рассказывать про Тонду и Михала. "Я ведь тебе обещал..." Едва начав, сообразил, что сидит на месте Тонды, а напротив, по ту сторону костра, такой же мальчик, каким был он сам в те далекие времена. Да, теперь он на месте Тонды. Не хотелось рассказывать о смерти Михала и Тонды, но чем больше говорил, тем больше убеждался -- надо! Поведал о смерти Воршулы, о предостережении Тонды: подмастерья приносят девушкам несчастье. Мальчик должен был это знать. Так получилось, что рассказал все. Только о тайном свойстве ножа умолчал, чтобы нож его не утратил. -- Ты знаешь, кто виноват в смерти Тонды и Михала? -- Догадываюсь! И если мои подозрения подтвердятся, рассчитаюсь! Около полуночи начал накрапывать мелкий дождик. Лобош натянул на голову одеяло. -- Не надо! -- посоветовал Крабат. -- А то не услышишь колоколов и пения в деревне. Вот и звон колоколов, и голос Певуньи. Вступает хор девушек и снова голос Певуньи. -- Красиво! -- тихо сказал Лобош. -- Ради этого можно и промокнуть! Они посидели молча. Лобош понял, что Крабату не хочется разговаривать. Да и ему самому было над чем поразмыслить. Думать о судьбе Тонды и Михала -- не хватит ночи... Девушки пели, колокола заливались звоном. Вот и дождь перестал. Крабат этого не заметил. Для него не существовало сейчас ни дождя, ни ветра, ни тепла, ни холода, ни света, ни мрака. Только Певунья, ее голос... И как сияли тогда ее глаза при свете свечи... Вот бы ее увидеть... Выпорхнуть из себя? Но ведь Мастер обучил их искусству мысленно разговаривать с другим человеком так, чтобы тот слышал и понимал слова, будто они исходят от него самого. А если попробовать? Под утро Крабат произнес заклинание и напряг всю свою волю, чтобы внушить Певунье: "Один человек просит тебя, Певунья, выслушать его. Ты его не знаешь, а он знает тебя давно. Когда наберешь в кувшин воды, отстань немного от девушек, идти одна. Этот человек хочет тебя встретить. Но так, чтобы не заметили другие, -- то, что ему надо сказать, касается только тебя и его!" Трижды обратился он к ней с такой просьбой, трижды мысленно произнес одни и те же слова. Забрезжил рассвет. Смолкли колокола, затихло пение. Наступило время обменяться с Лобошем знаком тайного братства. Крабат отколол от креста две щепы ножом Тонды и сунул их в тлеющие угли. Потом научил Лобоша рисовать магический знак. -- Я мечу тебя углем от деревянного креста! -- Я мечу тебя, брат, Знаком Тайного Братства! И вот они двинулись в обратный путь. Крабат так торопился на мельницу, словно хотел во что бы то ни стало прийти раньше всех. Маленький Лобош едва поспевал за ним. Уже возле Козельбруха Крабат вдруг остановился, стал шарить в карманах... -- Кажется, я забыл его возле креста! -- Что забыл? -- Нож! -- Подарок Тонды? -- Да! Теперь Лобош знал, что нож был для Крабата единственной памятью о Тонде. -- Тогда вернемся, поищем! -- Нет! Побегу один, это быстрее! А ты пока посиди, подожди. Так будет лучше. -- Да? -- мальчик подавил зевок. -- Ну, ладно. Лобош сел под куст, на прошлогоднюю траву, а Крабат поспешил к тому месту, мимо которого, как он знал, должны пройти девушки. Здесь и укрылся в тени изгороди. Вот и они! Певуньи среди них нет. Значит, услышала, значит, поняла! Наконец-то она! Одна. Плотно закутанная в шаль. Он вышел на дорогу. -- Я -- Крабат, подмастерье из Козельбруха. Не бойся меня! Певунья не удивилась. Подняв глаза, посмотрела прямо в лицо. Казалось, она ждала его. -- Я тебя знаю. Видела во сне. И еще одного человека, который замышлял против тебя зло. Но нам это было все равно -- и тебе и мне. С тех пор я все ждала, когда ты появишься. Наконец-то ты пришел! -- Я пришел, но не могу быть тут долго. Меня ждут на мельнице. -- И мне тоже надо домой. Мы еще увидимся? -- Она обмакнула краешек шали в кувшин с водой и молча, не торопясь, словно делала это всю жизнь, стерла со лба Крабата магический знак. Крабат почувствовал себя так, будто с него смыли позорное клеймо. Как хорошо, что она есть на свете, и стоит тут рядом, и смотрит ему в глаза! СНЫ Лобош тем временем заснул под кустом на опушке. Когда Крабат разбудил его, он спросил, протирая глаза: -- Нашел? -- Что? -- Да нож! -- Ах, да! Вот он! -- Крабат вынул нож, выдвинул лезвие. Оно было черным. -- Нужно почистить как следует! А потом смазать. Лучше всего собачьим жиром. -- Так я и сделаю! Теперь уж и в самом деле надо было торопиться. На полдороге они повстречали Витко с Юро, те тоже запаздывали. -- Ну как, до дождя успеем? -- спросил Юро, взглянув на Крабата так, словно у того чего-то не хватает, было не так. Ах вот оно что! Знак на лбу! Страх охватил Крабата. Если он появится без знака на мельнице, ему несдобровать. Мельник обязательно что-то заподозрит. Тогда Певунье тоже грозит беда. Он порылся в кармане, вдруг найдется уголек! Но нет, он и сам знал -- напрасная надежда! -- Быстрей! Быстрей! Побежали! -- спохватился Юро. -- А то нам достанется! Когда выходили из леса, сильный порыв ветра сорвал шапку с Витко и с Крабата. И тут же хлынул ливень. Промокшие до нитки, явились они на мельницу. Мастер был раздражен, ожидал их с нетерпением. Они согнулись под воловьим ярмом, получили пощечины. -- А где, черт подери, ваш знак? -- Да вот же он! -- удивился Юро, ткнув себя пальцем в лоб. -- Там его нет! -- взревел Мастер. -- Значит, проклятый дождь все смыл. Мельник на мгновение задумался. -- Эй, Лышко! Вытащи-ка из печки уголь! Да побыстрей! -- Он поспешно нарисовал знак всем четверым, обжигая их горячим углем. -- За работу! Ну и досталось же им в этот день! Целую вечность пришлось надрываться, пока потом не смыло знак со лба. Лобош на этот раз первым почувствовал облегчение. Ликуя, он подбросил над головой мешок с зерном. -- Эй, вы! Глядите, какой я сильный! ...Остаток дня отдыхали: пели, танцевали, рассказывали разные истории, все больше про Пумпхута. Андруш, подвыпив, произнес речь о том, какие прекрасные парни у нас здесь на мельнице. Да и вообще все подмастерья -- славные ребята, а всех мастеров надо гнать к черту! -- Или, может, кто против? Да нет, все, конечно, были с ним согласны, кроме Сташко. -- Гнать к черту? -- возмутился он. -- Э, нет! Сатана пусть сам лично явится за каждым и свернет ему шею! Крах-х! Я за это! -- Ты прав, братишка! -- Андруш обнял его. -- Пусть черт заберет всех мастеров, а нашего -- первым! Крабат отыскал себе место в углу, так, чтобы быть вместе со всеми и все же в стороне. Пока парни пели, смеялись, произносили речи, он думал о Певунье, вспоминал, как они встретились, разговаривали... припоминал каждое ее слово, движение, каждый взгляд. Не заметил, как и время прошло. Воспоминания прервал Лобош, усевшийся рядом. -- Хочу тебя спросить... -- Вид у Лобоша был озабоченный. -- Что? -- Крабат с трудом вернулся к действительности. -- Андруш такое говорил! И Сташко тоже! Если дойдет до Мастера... -- Это же пустая болтовня! Неужели не понимаешь! -- А мельник-то! Мельник! Если ему Лышко донесет, что будет? -- Ничего! Ровным счетом ничего! -- Не может быть! Ты и сам этому не веришь! Разве он такое простит! -- Понимаешь, сегодня можно бранить Мастера сколько влезет, посылать ему на голову чуму и холеру! Даже дьявола призывать, как ты слышал. Сегодня он на это не обозлится. Наоборот! -- Да ну? -- Он ведь как рассуждает? Кто раз в год выскажется, облегчит душу, тот будет весь год сносить и терпеть все. Даже то, чего терпеть нельзя. А такого у нас на мельнице хватает. Крабат -- уже не прежний Крабат. Он отсутствует, витает в облаках. Как будто бы и работает, как всегда, и разговаривает, отвечает на все вопросы, но на самом деле он далеко отсюда -- возле Певуньи. Певунья с ним рядом, и мир вокруг с каждым днем все светлее, все зеленее. Никогда раньше Крабат не замечал зелени. Сколько же разных оттенков у травы! А еще зелень березовых, ивовых листочков, зелень мха, кое-где переходящая в голубизну, юная сверкающая зелень на берегу пруда, на живой изгороди, на кустах, темная затаенная зелень старых сосен в Козельбрухе, то мрачная, угрожающая, почти черная, то сверкающая, золоченная заходящим солнцем... Несколько раз ему снилось одно и то же: будто идут они с Певуньей не то по лесу, не то по саду. Лето, тепло. На Певунье светлое платье. "Проходят под высокими дуплистыми деревьями, Крабат обнял ее за плечи, платок съехал у нее с головы, он чувствует щекой легкий завиток, хочет, чтобы она остановилась, посмотрела на него, тогда он увидит ее лицо. Но он знает -- лучше этого не делать, чтобы никто другой, умеющий проникать в чужие сны, ее не увидел! На мельнице заметили, что с Крабатом творится что-то неладное. Очень уж он переменился. И вот уже Лышко стал ходить вокруг Крабата -- разнюхивать, допытываться. Ханцо поручил Крабату и Сташко подправить стершийся жернов. Они установили жернов у стены и принялись углублять желоба. Когда Сташко пошел поточить свой инструмент, явился Лышко с ворохом пустых мешков. Крабат заметил его, лишь когда тот раскрыл рот. Лышко вообще имел привычку подкрадываться. -- Ну! -- начал он, подмигнув. -- Как ее зовут? Она блондинка или брюнетка? -- Кто? -- Да та, о ком ты все думаешь последнее время. Ты что же, считаешь, мы слепые, не замечаем, что тебе вскружили голову, может, во сне, а может, и наяву? Хочешь, помогу с ней встретиться? Я знаю один способ. Понимаешь, жизненный опыт... -- И, оглянувшись по сторонам, он зашептал Крабату на ухо: -- Только скажи ее имя, и я все устрою! -- Отстань! Что за чушь ты там мелешь? Работать не даешь! В эту ночь Крабату снова приснился все тот же сон. Они с Певуньей все идут и идут под высокими деревьями в летний солнечный день. Вышли на лесную опушку, и тут на них пала тень. Крабат накинул на голову Певуньи куртку. "Быстрее! Нельзя, чтоб он увидел твое лицо!" Держась за руки, они побежали обратно под сень деревьев. Крик Ястреба, пронзительный, резкий, ножом полоснул по сердцу. И он проснулся... Вечером Мастер вызвал Крабата к себе. Стоя перед ним и ощущая на себе его взгляд, Крабат почуял недоброе. -- Хочу с тобой поговорить! -- Мастер сидел в кресле с каменным лицом, скрестив на груди руки -- судья, да и только! -- Ты знаешь, я жду от тебя многого, Крабат! Ты преуспел в тайной науке. Однако в последнее время меня одолевают сомнения: могу ли я тебе доверять? У тебя появились тайны, ты что-то от меня скрываешь. Может, лучше, если ты сам, без принуждения, все мне расскажешь, не вынуждая меня выяснять? Скажи прямо, что тебя беспокоит? Подумаем вместе! Еще есть время! Крабат ни минуты не помедлил с ответом. -- Мне нечего тебе сказать, Мастер! -- В самом деле нечего? -- Нет! -- Тогда иди! Но потом пожалеешь! В сенях его ждал Юро. Он потянул его за собой на кухню, запер дверь. -- У меня тут кое-что есть для тебя, Крабат! Юро сунул ему что-то в руку. Крабат раскрыл ладонь -- маленький, высохший корешок на тройной крученой нитке. -- Возьми, надень на шею, а не то поплатишься головой за свои сны! ДОГАДКА Мастер стал теперь проявлять необычайное расположение к Крабату -- выделял его среди других, хвалил за все, что ни сделает, словно хотел показать, что не таит зла. Как-то вечером, когда все остальные ужинали, будто ненароком столкнулся с ним в сенях. -- Хорошо, что я тебя встретил! Иногда, знаешь ли, под горячую руку не сдержишься и наговоришь глупостей. Помнишь тот разговор в моей комнате? Это был глупый, ненужный разговор! Ведь правда? -- Не дожидаясь ответа, он торопливо продолжал: -- Жаль, если ты принял все за чистую монету! Я знаю, ты славный парень! И давно уже лучший мой ученик, верный мне, как никто другой! Крабату стало не по себе. Чего хочет от него Мастер? -- Короче, я тебе докажу, как я к тебе отношусь. Сделаю то, чего никогда не делал для других! В следующее воскресенье освобождаю тебя от работы. Можешь идти куда хочешь. В Маукендорф, Шварцкольм или Зайденвинкель -- мне все равно. А вернешься в понедельник утром. -- А зачем мне туда идти? -- удивился Крабат. -- Что я там забыл? -- Да ведь там трактиры, шинки. Есть девушки! Можно погулять, потанцевать. Хочешь? -- Нет! У меня и в мыслях этого нет! Чем я лучше других? -- Хочу наградить тебя за прилежание, за успехи в тайной науке. Ты это заслужил! В воскресенье утром, когда парни собрались на работу, Крабат пошел было с ними. Однако Ханцо отвел его в сторону. -- Уж не знаю, в чем дело, но Мастер тебя отпускает. До завтрашнего утра и видеть тебя не желает. Тебе, говорит, все известно. -- Ну да, -- буркнул Крабат. Надев праздничную одежду, он вышел из дому. Парни работали как обычно, несмотря на воскресенье. За сараем Крабат сел на траву. Надо подумать. Мастер расставил ему ловушку. Это понятно. Не попасться бы в нее! Ясно одно: идти куда угодно, но не в Шварцкольм. Лучше всего бы, конечно, остаться здесь, поваляться на солнышке. Но тогда он догадается, что его замысел разгадан. Нет, надо идти! Идти в Маукендорф. А Шварцкольм обходить стороной. Да нет, так себя выдашь. Конечно, надо идти через Шварцкольм. Это ведь самый короткий путь. Понятно, что с Певуньей встречаться нельзя. Произнеся заклинание, он мысленно обратился к девушке: "Певунья, это я, Крабат. Я прошу тебя, очень прошу -- что бы ни случилось, не выходи сегодня из дому! И в окне не показывайся. Ни за что!" Крабату верилось, что Певунья выполнит его просьбу. Он хотел было уже отправиться в путь, но тут из-за сарая вышел Юро с пустой корзиной в руках. -- А! Крабат! Вижу, ты не торопишься! Я посижу тут с тобой на травке, ладно? -- Он вытащил из кармана какую-то палочку, как и тогда, после их неудачной торговли, и, очертив ею круг, нарисовал на нем какие-то знаки. -- Думаешь, от комаров да мух? -- Нет! Я ведь и тогда уже сомневался. Это ты, чтобы Мастер нас не увидел и не услышал ни вблизи, ни издали. Верно? -- Да нет! Он мог бы увидеть нас и услышать, но не станет этого делать: он про нас забыл. Вот для чего этот круг. Пока мы в нем, Мастер думает о чем угодно, только не о тебе и не обо мне. -- Не глупо! Совсем не глупо! -- И вдруг у Крабата блеснула догадка. Пораженный ею, он глядел на Юро. -- Так это ты послал крестьянам снег? Так это ты наслал на Лышко злых псов? Ты вовсе не глупый, как все мы думаем... Ты просто притворяешься! -- Ну, а если и так? Не буду спорить. Я не так глуп, как все вы считаете. А вот ты, Крабат... Только не сердись! Ты куда глупее, чем думаешь. -- Я? -- Ведь ты до сих пор не понял, что происходит на этой проклятой мельнице! А то б ты умерил свой пыл! Или хоть сделал вид! Тебе что ж, не ясно, в какой ты опасности? -- Догадываюсь... -- Не совсем! -- Юро сорвал травинку, размял ее пальцами. -- Хочу тебя предостеречь. Я вот уже много лет самый глупый из всех, а ты?.. Если и дальше так пойдет, будешь следующим. Михал, и Тонда, и все остальные, зарытые на Пустоши, сделали ту же ошибку. Они слишком многому научились в школе чернокнижия, и Мастер это заметил. Ты ведь знаешь, что в каждую новогоднюю ночь один из нас должен умереть вместо Мастера. -- Вместо Мастера? -- Вместо него! У него договор с этим... Незнакомцем. Каждый год он должен принести в жертву одного из своих учеников или погибнет сам. -- Откуда ты знаешь? -- Ну, у меня есть глаза. Тут найдешь, над чем призадуматься. А кроме того, я прочитал про это в Коракторе. -- Ты? -- Я ведь глуп, как ты знаешь. Так думает Мастер и все остальные. Никто не принимает меня всерьез. Вот я и выполняю работу по дому. У меня какие заботы? Прибраться, вымыть пол, вытереть пыль... То же и в Черной комнате, где лежит на цепи Корактор, недоступный для тех, кто мог бы его прочесть. Мастер не зря об этом печется, держит его взаперти -- ведь там написано, как ему навредить. -- А ты? Ты... можешь его читать? -- Да! Ты -- первый, и единственный, кому я это сказал. Существует только один путь положить конец всему. Один-единственный! Если есть девушка, которая тебя любит, и если она попросит Мастера тебя отпустить и сможет выдержать испытание... -- Испытание? -- Ну, об этом в другой раз! Когда будет время. Пока что помни одно: остерегайся! Мастер не должен знать, кто эта девушка. Иначе все будет, как с Тондой. -- Ты про Воршулу? -- Да. Мастер слишком рано узнал ее имя. Он измучил ее снами так, что она с отчаянья бросилась в реку. -- Юро опять сорвал травинку, размял ее. -- Тонда нашел ее утром. Принес в родительский дом, положил на порог... С того дня и поседел. Конец ты знаешь. Крабат опустил голову. Он думал о Воршуле и о Певунье... -- Что ты мне посоветуешь? -- Что посоветую? -- Юро сорвал еще травинку. -- Иди в Маукендорф или еще куда. И постарайся обмануть Мастера! Проходя по Шварцкольму, Крабат не смотрел по сторонам. Певунья не показывалась. Наверное, что-нибудь уж да придумала для домашних, чтобы не удивлялись, почему сидит дома. Крабат передохнул в трактире, съел кусок хлеба с ветчиной. Отправился дальше. В Маукендорфе зашел в корчму, заказал пива. Вечером танцевал с девушками, плел им какую-то чепуху, затеял ссору с местными парнями. Когда те хотели его вышвырнуть, щелкнул пальцами и пригвоздил их к месту. Потом крикнул: -- Эй вы, бараны, чем меня колотить, давайте-ка отлупцуйте друг друга! Поднялась такая суматоха, какой в Маукендорфе еще не видывали. Летели жбаны, ломались стулья, парни дрались как одержимые, колошматили друг друга почем зря. Хозяин заклинал их опомниться, девушки визжали, музыканты удирали через окно. -- А ну смелей!.. -- подзадоривал Крабат. -- Что, каши мало ели? А ну давай! Вот так! Вот так! Вот так! ТЯГОСТНЫЙ ТРУД Утром Мастер пожелал узнать, как Крабат провел воскресенье, доволен ли прогулкой? -- Да ну! -- Крабат пожал плечами. -- Ничего особенного! Рассказал про поход в Маукендорф, про танцы, про ссору с парнями. Ну да, было весело. Но ведь было бы куда веселей, если б он пошел туда не один, а с кем