- Из комиссии, может быть?
     - Нет тут никакой комиссии. Тянут что-то с этой комиссией...
     Тут оба одновременно взглянули друг на друга.
     - С комбината наверное кто-нибудь, - неуверенно сказал Сан Саныч.
     - Задержите! Надо установить личность.
     Сан Саныч нырнул в таволгу. На тропинке, обегающей озеро, незнакомца не
было.
     -  Скрылся, - с досадой сказал Сан Саныч. Формы милицейской  испугался.
Подозрительный тип. Ладно. Опрошу участковых.
     Следователь осторожно, с помощью пинцета, вынул из воды одну  за другой
три скорлупки. После этого оба зашагали по берегу дальше.
     - А что там за такие результаты экспертизы, что  мне и знать  нельзя? -
поинтересовался Сан Саныч.
     Следователь тяжело вздохнул:
     - Могу только повторить то, что уже говорил. Случай такого рода,  что к
нему может иметь отношение все, что угодно.
     - Тогда я, знаете ли, слабо понимаю свою задачу.
     - Пока только одно: сообщайте мне о любой ерунде, случившейся на озере.

     2 -3 июля, ночь
     Сережке снился Шарик. Он пытался перегрызть толстую веревку, на которую
был привязан.  Ничего не получалось, он начинал пятиться,  опускать  морду к
самой  земле  и  крутить  головой,  пока  наконец не  выдергивал  голову  из
веревочного ошейника. И тогда он несся во весь дух  домой. Но сон обрывался,
не давая Шарику даже добежать до калитки. В другой раз Шарик перегрызал-таки
веревку и несся по Озерной с обрывком на шее... Среди ночи Сережка проснулся
от надрывного воя.  Он резко открыл глаза. Было тихо. Слышно было лишь,  как
колотится сердце.  Сережка  ждал. Поначалу он  различил  торопливое  тиканье
будильника. Потом где-то вдалеке заскулила собака. Потом протяжно застонала.
Стон  этот сорвался и  перешел в страшный,  утробный  вой. Сережка  встал  с
постели. Он неслышно открыл дверь и вышел на крыльцо. Опять стало тихо. Ночь
стояла душная. Только холодный  ветерок скользнул внезапно по ногам. Сережка
застыл на крыльце и ждал, не сводя глаз с  озера.  Вода  светилась изнутри и
была  светлее  неба.  Березы  другого  берега зависли над ней,  как погасшие
свечи.  По  всей поверхности  раскатились клубы  белесого  тумана. А посреди
озера, у  самой воды, угадывалось  странное розоватое  облако. Но  вот снова
взмыл к  небу  далекий вой. А когда он стал стихать,  Сережка закричал,  что
было сил:
     - Шарик! Шарик! Шарик!
     Опять настала  тишина.  К Сережке спешила, опираясь  руками  о  стены и
стулья, баба Шура.
     - Ты что! Закрывай скорее двери! И так-то страшно, а тут еще ты...

     3 июля
     Утром,  не успел  Сережка  доесть завтрак,  над  забором уже замелькала
белобрысая голова. После Васькиного отъезда Гришка все дни напролет проводил
у Сережки.
     - Здрасьте, баба  Шура! - Гришка влез на завалинку и просунул  голову в
кухонное окно. - Серега, что делать будем?
     - Ну что делать-то будем? -  спросил он опять, когда  Сережка вышел  из
дома.
     - Не знаю. Воды надо натаскать  для огорода. У нас же с бабой Шурой нет
водопровода.
     - Да ну, успеешь еще. Смотри! Гоша плывет! Меня ищет.
     По озеру быстро перемещался  угол рассеченной воды, из которого торчала
напряженно задранная вверх собачья морда.
     - Да это и не Гоша, -  удивленно сказал  Гришка.  -  А чего же он  сюда
плывет?
     Светло-серая морда с заломленными назад ушами была уже у самого берега.
И вот из воды выскочил... Шарик! Первым делом он растопырил все четыре  ноги
и отряхнулся, окатив все вокруг, как поливальная машина. И тут же бросился к
Сережке.
     - Шарик!
     Сережка пытался его погладить, но куда там! Шарик подпрыгивал, стараясь
лизнуть в  лицо, даже  несколько  раз поддал  Сережке в подбородок. На шее у
Шарика болтался обрывок веревки...
     А сосед Иван Петрович уже спешил к забору:
     - Это еще что за дела? Живучий, гад, оказался!
     Шарик оскалил  зубы и бросился навстречу. Сережка  схватился за обрывок
веревки и  попытался  оттащить Шарика. Тут он перехватил  изумленный  взгляд
Ивана  Петровича, упершийся в собачью макушку: там между ушами зияла  рваная
рана,  синюшная, не  затянувшаяся. Сережка увел Шарика к крыльцу. А  из дома
уже спускалась баба Шура:
     - Ну, чудеса! Прибежал!
     - Видишь? Он жил у кого-то за озером! Я так и думал.
     Шарик с бешеной скоростью замахал хвостом и  готов был броситься к бабе
Шуре. Но Сережка  удерживал его.  И когда  баба  Шура подошла, он  почему-то
прикрыл рукой рану на макушке,  сделав вид,  что гладит  Шарика.  Баба  Шура
похлопала  пса  по  спине  и этим  ограничилась. Она  пошла  приготовить ему
поесть.  Гришка  побежал  по  Озерной  и Подгорной,  сообщая  знакомым,  что
вернулся  Шарик.  А  Сережка устроил Шарику новое жилище, пока во внутреннем
дворе, потому что будку надо теперь вытаскивать из сарая.
     Часа через три Иван Петрович подошел к забору с новыми соображениями:
     -  Шарика вашего  проверить надо. Может, он  больной.  Где  он пропадал
целый год? Что ж он, дороги домой не знал? И шерсть, гляди, сизая  какая-то.
У него скорее всего бешенство!
     За обедом баба Шура вдруг сказала:
     - Надо Шарика повнимательнее осмотреть.
     -  Я  так  и знал,  -  упавшим голосом  ответил  Сережка.  - Нашла кого
слушать! Ладно. Я его ветеринару покажу.
     - Да уж ты не тяни с ветеринаром-то. Сейчас прямо иди.
     Сережка насупился. Аппетит пропал.
     В  это время поблизости затормозила машина. Сережка выбежал посмотреть.
Это был фургон. Из кабины выпрыгнул человек в грязном халате... Сережка даже
не  почувствовал,  как  от  изумления и ужаса челюсть  у него поехала  вниз:
собачники! Иван Петрович вызвал фургон! Он кинулся во двор. Сорвал  с гвоздя
крепкую  веревку и  привязал Шарика.  В стене  внутреннего двора  была  одна
доска, не прибитая снизу. Легко отодвинув эту доску, они выбрались наружу. А
дальше  - водой, через затопленные заборы Ивана  Петровича. Пронеслись через
собачий пляж и помчались  дальше по болоту. Шарик  радовался. Он  готов  был
бежать  сколько  угодно.  А Сережка  начал  растерянно  озираться:  куда  же
деваться дальше?
     Выскочили  на поляну, где  стояла,  утопая  в непроходимом  кустарнике,
заброшенная подсобка. Сережка раздвинул частые ветки и поискал глазами вход.
Но его не было. Дверь была  наглухо заколочена. Сережка подобрался  с другой
стороны.  Здесь  были  окна, забитые  кусками  фанеры да к тому  же  досками
крест-накрест. Однако возможность проникнуть  в подсобку  нашлась:  одна  из
фанерок, закрывающих окна, поддалась. Сережка с Шариком залезли внутрь. Было
довольно  темно.  На полу валялись  газеты, рваный ватник,  бутылки. Сережка
сгреб газеты вместе, сверху положил ватник. Они посидели, отдыхая, некоторое
время.
     Но  время  бежало быстро. Болотная  зелень  стала заметно  темнее. Небо
пожелтело.  Солнце двинулось вниз. Сережка привязал Шарика к одной из  досок
бывшего прилавка.
     -  Сиди  тихо.  Я  скоро вернусь, -  сказал он и, сделав  строгое лицо,
погрозил Шарику пальцем.
     Дома Сережка положил в пакет черствую булку  и миску для воды. Подумав,
отрезал кусок сыра. Баба Шура, увидев это, покачала головой.
     -  На-вот  каши остатки, - она  протянула Сережке  кастрюлю. - Вот  еще
теперь новая морока. Где Шарик-то?
     - Далеко, - буркнул Сережка.
     - Да ладно, приводи его домой, - вздохнула баба Шура. - Собачникам-то я
и сама его не отдам.
     Когда  Сережка  вышел  на улицу,  заметно  стемнело. На дороге топтался
Валька.
     - А я знаю, куда ты! - он скроил рожу и попятился к своей калитке. - Ты
Шарика в подсобке привязал! А деда сейчас снова собачников вызовет!
     - Шпионишь, гад?
     Валька не рассчитал. За  забором он скрыться не успел. Сережка засветил
ему отличный фингал!
     - А-а! - заорал Валька басом. - А-а-а! Бабы Шуры скажу!
     Баба  Шура  и сама  уже  спешила к месту происшествия. Иван Петрович  с
женой тоже бежали со своей стороны.
     -  Не тронь  его!  - кричала баба  Шура.  -  Сколько  говорю  тебе:  не
связывайся!
     - Я тебе покажу! - кричал Иван Петрович, толкая калитку.
     Выскочив на  дорогу, Иван  Петрович  кинулся  было на  Сережку,  но тут
что-то отвлекло его внимание. Странный  треск приближался со стороны болота:
будто   сотни  колотушек  лупили  по  Настасьиному  забору.  Из-за  поворота
вынырнула  оскаленная  собачья  морда.  На   конце  веревки,  привязанной  к
ошейнику,  с грохотом  волочился здоровенный обломок деревяшки. В тот же миг
на рукаве Ивана Петровича повис Шарик.
     - Убери собаку! - истошно завопил  Иван Петрович. - В милицию! Звони  в
милицию! -  кричал он перепуганной жене и голос его срывался. - Валька! Беги
к Сан Санычу!
     Иван  Петрович пятился к  своей  калитке, а за ним ехал на всех четырех
лапах, рыча и яростно крутя головой, Шарик. Рукав трещал и явно отрывался.
     Баба Шура пыталась сама схватить Шарика за ошейник, крича при этом:
     - Сережа! Забери ты его!
     Сережка исхитрился схватить Шарика,  но удержать его было очень трудно.
Он  все подскакивал  на  задних  лапах  и лязгал  зубами  в воздухе, пытаясь
дотянуться до Ивана Петровича.
     Никто не заметил, как подошел Тимоня. Только он вдруг сказал:
     - Серега, давай запрем его ко мне в гараж. Там  его  никто не тронет. А
если  тронут,  - тут он выразительно посмотрел на Ивана Петровича, - заявлю,
что меня хотят ограбить.
     Баба Шура испуганно переводила взгляд с Ивана Петровича на Тимоню.
     - Защитник нашелся! Выискался! - с досадой сказал Иван Петрович. - А я,
может, теперь бешенством заболею!
     Он придирчиво рассматривал руку под разорванным рукавом.
     - Деда! Тебе тогда сорок уколов делать будут! - сообщил Валька.
     - Ты хоть помолчи. Тоже мне нашелся.
     Иван Петрович исподлобья глядел вслед Тимоне и Сережке, направившимся с
Шариком  к  гаражу.  Солнце  село.  Малиновый  небосклон  окрасил  дорогу  в
темно-розовый цвет. Шерсть у Шарика стала лиловой.

     3 - 4 июля, ночь
     Тимоня внезапно открыл глаза. В  окно смотрело  озеро,  светящееся, как
никелированное блюдо.  Печально прокричала птица. Это  был  уже второй крик.
Первый Тимоня  услышал еще во сне. Он быстро оделся и спустился по лестнице.
Вышел из дома, зашагал  по белеющим среди травы плиткам к гаражу.  Почему-то
замедлил  вдруг шаг,  обернулся.  Постоял,  прислушиваясь. Опять  прокричала
птица.  Что-то  еще  угадывалось  в  этой тишине.  Тимоня  обогнул  крыльцо,
остановился и  внимательно вгляделся в ночную мглу,  скрывшую соседний двор.
Небо белой ночью светлое, а земля  темная. Что-то  двинулось там,  в сумраке
возле дома, и замерло опять. Тимоня бесшумно выбрался на  дорогу и подошел к
бабы-Шуриной  калитке.  В  темноте  угадывалась  сутулая  фигура,  ступающая
тяжелыми  шагами  то  в одну, то в  другую сторону.  Вот пришелец взялся  за
дверную  ручку и потянул  на себя... Тимоня  в  три прыжка оказался сзади  и
крепко  сжал  рукой  костлявое  плечо.  Незнакомец  взвизгнул  и  присел  на
подкосившихся ногах. Тимоня развернул его к себе:
     - Федя?! Ну-ка тихо. Иди за мной.
     Тимоня потащил Федю за рукав к калитке. Тот не сопротивлялся, но  почти
не шевелил подгибающимися ногами.
     - Что тебе здесь надо? - строго спросил Тимоня.
     Федя задрожал всем телом, лицо его перекосила гримаса. Он несколько раз
дернул головой и вдруг завыл:
     - И-и-и...истопник..
     Больше он ничего не мог выговорить.
     - Что истопник?  -  Тимоня тряхнул его  за  плечи.  -  Ты что,  боишься
истопника?
     Федя, подвывая, отрицательно замотал головой.
     - Иди домой, и побыстрее.
     Федя побежал каким-то зигзагом, припадая то на одну, то на другую ногу.
Из  гаража раздался  глухой лай.  Тимоня тщательно запер калитку и собирался
уже уйти. В это время на крыльцо выскочил Сережка.
     - Ты чего, Тимоня?
     -Тут кое-что произошло. Баба Шура тоже проснулась?
     - Нет. Она спит.
     - Тогда надень куртку и пойдем со мной.
     В гараже опять залаял Шарик.
     Через  некоторое  время  они подошли  к Тимониной лодке,  привязанной к
мостику. Тимоня отключил мотор.
     - Садись на нос, - сказал он Сережке, - будешь фонарь держать.
     Сережка ступил в лодку, и та заходила под ногами.  Тимоня оттолкнулся и
налег  на  весла.  Лодка пошла  легко и  неслышно.  Весла  с  тихим всхлипом
окунались в воду. Впереди запрыгало пятно света от фонаря.
     - Тимоня, мы куда?
     - Тихо.
     Лодка шла прямо на остров. Подойдя вплотную, Тимоня обогнул остров, ища
подходящую бухту. Лодка уткнулась носом в траву. Сережка посветил фонариком.
В светлом круге  возникла ржавая проволока с  колючими узлами,  натянутая на
деревянные столбы. На один из них Тимоня накинул канат.
     - Дай фонарь. Иди за мной, только тихо, - еле слышно проговорил Тимоня.
     - А что мы ищем?
     Тимоня  прервал его,  подняв  ладонь.  Они  пробрались  сквозь  плотные
заросли  и двинулись, не  выбиваясь из тени,  к  площадке, освещенной  парой
фонарей.  Здесь  стояли  три  невысоких  строения.  Со  всех  сторон  к  ним
подступали огромные старые деревья.
     - Выключи фонарь, - сказал Тимоня одними губами.
     Огибая освещенные участки, он направился к ветхому деревянному домику с
осевшей крышей.  Над  входом  навис  козырек. Тимоня  ступил на покосившееся
крыльцо. Сережка  двинулся вслед  за ним, но вдруг резко вздрогнул и присел.
Через мгновенье он сообразил: кричала птица. Тимоня тоже замер, прижавшись к
двери.  Но  птица смолкла, все  было  спокойно. На  двери  оказался амбарный
замок, повешенный на ржавую скобу  длиной во всю дверь.  Прячась за толстыми
стволами,  Тимоня  потихоньку  подбирался   к  следующему  дому  -  длинному
оштукатуренному зданию без окон. Оно  оказалось незапертым. Тимоня осторожно
надавил  на дверь. Та со скрипом пошла внутрь.  Опять оба прилипли к  стене,
пережидая. Но ничего  не произошло. Тимоня вошел, Сережка  за  ним.  В свете
фонаря  показались двойные внутренние  двери. Они были заперты.  Справа были
еще две двери. Тимоня взялся за ручку ближайшей из них.
     - А ты загляни в кочегарку, - шепнул он Сережке.
     Тот  удивленно посмотрел  на него и пошел  к следующей двери, поскольку
других не было. Но тут же обернулся и зашептал:
     - А если там кто-нибудь есть?
     - Сразу беги ко мне.
     Кочегарка была завалена каким-то хламом. Людей там не оказалось. Тимоня
тоже закрыл комнату, в которую едва заглянул.
     Вышли на улицу. Вокруг стало светлее. Последнее строение, расположенное
у  самой  воды,  можно  было  довольно  хорошо разглядеть.  Это было  совсем
небольшое одноэтажное здание с высокими переборчатыми окнами с обеих сторон.
В парках  такие  называются  павильонами.  Тимоня  нажал  на  дверь.  Та  не
поддалась. Тогда он направился к окну.
     - Зайди с  другой  стороны бокса и тоже  посмотри в  окно,  - шепнул он
Сережке.
     - Бокса? - повторил Сережка и пошел к окну.
     Он  припал носом  к  стеклу, пытаясь что-нибудь разглядеть. Но  тут  же
отпрянул и присел: ему почудилось лицо. С замирающим сердцем он снова припал
к окну...  Вот  оно,  лицо: темные  глазницы, открытый  темный рот...  Луна.
Сережка провел рукой по  взмокшему  лбу. Вот почему  стало светлее: на  небе
появилась луна, до сих пор скрытая облаками.  И  теперь она  смотрела в одно
переборчатое окно, а Сережка  - в другое. Но почему розовая? Он перебежал на
Тимонину сторону.
     - Тимоня! - зашептал он.
     Тимоня помотал  головой: мол, погоди. Он осторожно тянул  на себя раму.
Та медленно поддавалась. Тимоня заглянул внутрь. Сережка потеснил его и тоже
просунул  голову.  Вдоль  стен,  между  окнами,  тянулись  стеллажи,  сплошь
заставленные  какими-то едва  различимыми  стеклянными предметами.  На  полу
стояли высокие бутыли,  тускло отражающие  лунный, почему-то розовый свет. И
тут Сережка догадался:
     - Тимоня, здесь же все в дыму!
     Они  отстранились   от  окна.   И   тотчас  мимо  них  проплыли  клочки
красноватого  тумана.  Того,  что  искал Тимоня,  здесь, по-видимому тоже не
было.
     - Уходим, - сказал Тимоня.
     Он быстро, не прячась, пересек  площадку и нырнул  в кустарник. Сережка
поспешил за ним, несколько раз обернувшись. Вот и лодка. Сережка сел на нос.
Тимоня - на весла.
     Лодка  мягко  пошла, рассекая  воду без  малейшего  звука.  Она плыла в
царстве идеальной  симметрии, разделенном  осью берега  на  два параллельных
мира. И даже луны было две. По берегам ни огонька.
     Тихий всплеск прозвучал совсем рядом. Рыба? Сережка включил  фонарь. По
воде  разбегались  крупные  круги.  Всплеск  раздался  чуть  дальше. Сережка
поискал  фонарем.  Лодка  вдруг  покачнулась. В  свете луча мелькнуло что-то
непонятное. Тут он увидел, что сзади за лодку цепляются две блестящие темные
нити! И что Тимоня тоже не сводит с них глаз.
     Нити  переместились, перехватывая борт, вправо.  Потом влево...  Тимоня
перестал грести. И тут над бортом выдернулся бурый, облепленный водорослями,
скользкий и живой... бугор.
     - Тимоня! - вырвалось у Сережки.
     - Тише.
     Тимоня сидел к Сережке спиной, и лица его не было видно.  Он был совсем
рядом с чудовищем. Вдруг он подался вперед и протянул руку:
     - Давай, залезай1
     - Тимоня, зачем! - отчаянно закричал Сережка.
     Лодка плясала на неподвижной воде. Скользкая  "голова" свесилась  через
борт.  Но  слабые нити - щупальца? - не могли подтянуть все туловище. Голова
перевалилась обратно. Сережка  со страхом  и  отвращением смотрел на  сизую,
меняющую форму массу, зажатую в Тимониной ладони. Вторая  нить  выскользнула
за  борт.  Голова   не  появлялась.  Тимоня  все  держался  за  живой  конец
истончающегося на глазах щупальца.
     - Отпусти его, Тимоня!
     Тимоня  с  отвращением  отдирал  от  пальцев  липкую  массу.   В  свете
наступающего утра цвет чудовища стал светлее...
     Лодка  причалила.  Сережка  выскочил на  берег.  У него зуб  на  зуб не
попадал. Не дожидаясь, пока Тимоня привяжет лодку, он бросился домой.
     Лишь  только  ему  удалось  задремать,  раздался  стук в окно.  Это был
Тимоня.
     - Серега! Шарика нет. Посмотри, может, он у вас во дворе.
     - Тимоня, ты что, дверь в гараж не закрыл?
     - Да нет, я закрывал. Это точно.
     Во внутреннем дворе Шарика не оказалось.
     - Что  теперь делать? - Сережка был испуган и совершенно  растерян. - Я
же не знаю, где он все это время был. Где его искать?
     - Найди  Федю и постарайся расспросить.  Я уезжаю на пару дней.  Ты тут
лишнего не болтай. Учти: я никого в озере не видел.
     Было уже утро.

     4 июля, 10 часов.
     Позавтракав наспех, Сережка отправился к мосткам.
     - Гришку бы подождал, - крикнула ему вслед баба Шура.
     - Не хочу.
     Свернув к болоту, Сережка заметил козу Рамону на  длинной веревке.  Она
уткнулась  в Настасьин  забор  и  торопливо  перебирала  вытянутыми  губами,
пытаясь  захватить  как  можно больше листочков  с тонкой  ветки.  По дороге
Сережка  еще пару раз  оборачивался, и через некоторое время  опять  заметил
Рамону. А потом уже увидел крадущуюся фигурку..
     - Валька! - угрожающе крикнул он. - Если знаешь, где Шарик, лучше сразу
скажи! Хуже будет!
     Валька исчез в кустах.
     Сережка издали заметил на мостках линялую спецовку.
     - Федя!
     Человек  в спецовке обернулся. Это  был не  Федя. И  вряд  ли  это  был
столетний  истопник, которого Сережка  никогда  не  видел.  Человек этот был
молодой.
     - А Федя где? - неуверенно спросил Сережка.
     - Не знаю.
     - А вы из комиссии, да?
     Мужчина внимательно посмотрел на него:
     - Можно и так сказать.
     - А вы собаку не видели? Большая такая, почти овчарка.
     - Не видел.
     - И лая не слышали? Может, на острове...
     - Нет. А ты здешний?
     - Да.
     - И где твой дом?
     - Там, - Сережка вяло махнул рукой.
     - У самого берега? На Озерной?
     - На Озерной, - хмуро сказал Сережка. - Мне Федю нужно увидеть.
     Незнакомец смотрел  на  него, словно что-то  решая. Наверное, хотел еще
что-то спросить Но Сережка отвернулся и поплелся дальше. За ним на небольшом
расстоянии  потащился  Валька,  а за  Валькой,  на веревочке,  коза  Рамона.
Сережка даже плюнул, обернувшись.

     4 июля, 11 часов
     Не  успел Сережка войти во  двор, как  на Озерной  появился Гришка.  Он
долго топтался возле бабы-Шуриной калитки, пытаясь закрыть ее на крючок. Ему
что-мешало.  Наконец он  оторвался от калитки и с довольным  видом зашагал к
крыльцу.  Вместо того, чтобы поставить  на крыльцо свою ногу, он поставил на
ступеньку  нечто странное, сиреневое, мутноватое и принялся  стучать  им  по
ступенькам:
     - Топ-топ-топ! Смотри, нога!
     Сережка с неожиданным отвращением смотрел на полупрозрачную трубку. Ему
все больше казалось, что это действительно нога.
     - Перестань! Выброси эту гадость! Где ты ее взял?
     - Нашел, в воде плавала, - Гришка безмятежно  сиял, выставив широченные
редкие зубы. - Не лень же было кому-то делать, а?
     Потом размахнулся и кинул ногу в озеро.
     - Зачем в воду-то?! Совсем не соображаешь?
     - Подумаешь, там и так всякого полно.

     5 июля, 21 час
     Солнце садилось. Медное небо сверкало,  как раскаленная жаровня. Стволы
сосен загорелись  ярко-розовым светом,  медленно  переползающим от  корней к
кроне. Пылали оранжевые настурции. Баба Шура занималась тем, что подвязывала
их  веревочками  к гвоздикам,  вбитым в стену под окном.  Сережка  сидел  на
крыльце. Гришка рядом с ним. Баба Груша только что лично явилась за Гришкой.
Она еще и парой  слов с бабой Шурой  перекинуться не успела, когда во  дворе
появился Сан Саныч.
     - Добрый день, соседи. Вот хорошо, все в сборе. И Сергей тут.
     - Неужели что-нибудь натворил? - спросила баба Шура.
     -  Нет,  все  в порядке. Сергей,  ты мужчину  того, на  мостках, хорошо
разглядел?
     -  Не  знаю. Вряд  ли. Я  на него и не  смотрел особенно.  Мне Федя был
нужен.
     - Федя? Это еще зачем?
     - Да так. Может, он Шарика видел.
     - Ну и что, нашел ты Федю?
     - Нет, конечно. Федя-то пропал!
     - То есть, ты Федю с тех пор больше не видел?
     - Не видел.
     - А что мужчина этот на мостках делал, припомни.
     - Он вообще спиной ко мне сидел, я его  сначала  за Федю  принял. Да вы
лучше Вальку спросите!
     -  Валька и так уже все, что  мог, рассказал. Постарайся вспомнить лицо
этого человека.
     - А что, фоторобот будете составлять?
     - Не исключено.
     За  забором Иван  Петрович перекладывал поленицу, явно  прислушиваясь к
разговору. Где-то рядом с ним Валька дрессировал козу. То и дело слышалось:
     - Рамона, сидеть!
     И тут возле бабы-Шуриной калитки появился тот самый незнакомец.
     - Добрый вечер, хозяйка! Можно вас на минутку отвлечь?
     Баба Шура заковыляла к калитке. Сережка от удивления открыл рот. Валька
затыкал пальцем в сторону незнакомца. Сан Саныч заспешил к забору.
     Незнакомец отступил назад.
     - Минуточку, гражданин! - Сан Саныч выскочил на дорогу.
     Но незнакомец  ускорил шаг,  пересек Озерную  и скрылся  в  придорожных
зарослях.
     - Уйдет! - кричал Иван Петрович. - Валька, беги за ним!
     - Чего я-то? - загундосил Валька.
     Сан  Саныч  ринулся  было  за  беглецом,  но  быстро  понял,  что   это
бесполезно.
     - Оружие  с собой зря не носишь,  - сокрушенно сказал Иван Петрович Сан
Санычу.

     6 - 7 июля, ночь
     Сережка спал.  Но сон был тревожным. Несколько раз он просыпался, будто
что-то  услышав.  Ночь  была  безветренная, лунная. Вот по  крыше  пробежала
кошка. Потом  раздался какой-то непонятный звук. Сережка прислушался. И хотя
после  этого  настала  долгая  тишина,  он  чего-то  напряженно  ждал.  Звук
повторился. Во внутреннем  дворе кто-то  был!  Сережка  вскочил и  выбежал в
сени. Он отворил дверь:
     - Шарик!
     Медленно и  бесшумно возвращалась на место неприбитая  доска. Сережка и
не  заметил бы  этого,  но  луна так ярко светила  в  верхнее  окошко, что в
последний  момент даже мелькнули  бледные пальцы,  осторожно  придерживавшие
доску. Сережка бросился следом.
     Выбравшись  наружу,  он  заметил  тень,  метнувшуюся через  двор  Ивана
Петровича.  Он выбежал  на  дорогу. А  тот,  за  кем  он  бежал, видно, ушел
берегом.  Сережка  вернулся во двор, подошел к полузатопленному забору Ивана
Петровича. По светлому небу растянулись облака, похожие на синих крокодилов.
Их темные отражения застыли в воде. И уже отступая, Сережка увидел далеко на
болотистом берегу, позади Настасьиного двора, удаляющуюся фигуру.
     Потом он долго не мог заснуть. Перед глазами мелькали бледные пальцы. И
уже засыпая увидел эти пальцы жидкими и синеватыми, подергивающимися, как та
медуза на кустах...

     8 июля
     День выдался  нежаркий. На  небе  с утра простокваша из мелких облаков.
Ветер несколько  раз сгонял их в тучи,  и тогда, вроде,  собирался дождь. Но
облака дробились и снова разбегались по небу. Дождь опять прошел стороной.
     До обеда с озера  раздавалось  тарахтенье моторной лодки.  Светло-серая
вода была сплошь изрисована  черными зигзагами  волн. Лодка то скрывалась за
островом и затихала, то выныривала на середину озера и  опять  застывала  на
месте. Гришка  придумал  бегать по  берегу  вслед  за  лодкой,  вооружившись
полевым  биноклем. Сережка не пошел,  и Гришка вот уже часа два  носился как
заведенный  в сопровождении двух  одноклассников  с  Подгорной,  а за  ними,
понятно,  Гоша  с  громким лаем.  Сережка  уселся на  собачьем  пляже вблизи
злополучного куста, который  уже  ничем  не напоминал о той  медузе.  Только
некоторые  листочки еще  оставались  тусклыми. Сережка  понуро ковырял  дерн
острым прутом. Рассказать комиссии про  это? Не  поверят. Вот если бы Тимоня
рассказал, тогда другое дело. Но он уехал. Все время уезжает. А озером-то он
очень сильно интересуется...

     8 июля, вечер
     Голубая тетрадь
     Тетрадь у меня. Она вспоминается  неясным голубым лоскутом, однако я ее
сразу узнал, и это подтолкнуло мою память. Думаю, моя задача - записать все,
что смогу вспомнить. Рука не слушается.
     В голове ряд цветных картинок. Будто прежняя жизнь была игрушечной. Там
знакомые мне люди, но я не успеваю их узнать. Потом начинается шум, картинки
уплывают.
     Чаще всего  вижу остров. Я все  здесь  знаю,  но все  искажено.  Словно
случилось что-то непоправимое. Или я раньше видел все сквозь розовые очки, а
теперь их нет.

     12 июля, 19 часов
     Баба Шура раскрыла дверцы буфета и достала чашки.
     Баба  Груша сидела за  столом и,  глядя в щеку  самовара, поправляла на
голове платок.
     - Ну что, Федя у Петровича не появлялся?
     - Нет. Так ничего и не слыхать.
     Баба Шура поставила на стол варенье, нарезала белую булку. А баба Груша
продолжала:
     -  Что творится  вокруг! Я  теперь своего Гришку  в  восемь часов домой
загоняю, обратила  внимание? Да ты  сама  посмотри: после  девяти никого  из
наших на улице  не встретишь. А эти, -  она махнула рукой в сторону озера, -
которые  отдыхающие,  дождутся.  Плохо  на  озере.  И  тебе советую  Сережку
приструнить. Хотя, конечно, внук-то он тебе не родной. Был бы родной,  ты бы
ему плавать в озере не разрешила.
     -  Да  ты что, Груша! У  меня  роднее-то нету. Просто я его в нахимовцы
отдаю. Должен же он плавать уметь!
     - А я вот и в нахимовцы своего не отдала бы, - баба Груша поджала губы.
- Возле меня целее будет.
     Она отхлебнула чаю и продолжила:
     -  И  не  давай  ему с  Тимонькой  водиться. Что  это  еще  за  дружба?
Тимоньке-то, поди, лет двадцать? Или больше?
     Тут в окошко постучали. Баба Шура выглянула и увидела Тимоню.
     - Нет Сережи, убежал куда-то! - сказала она.
     Баба Груша неодобрительно посмотрела на нее и тоже высунулась в окно:
     - Слушай, Тимоня! Ты лучше Федю поищи! Федю-то давно видел?
     - Я только с поезда. Что с Федей случилось?
     - Пропал. Искать надо Федю. Алкоголика этого, истопника, в КПЗ забрали.
     -  Интересно, -  усмехнулся  Тимоня.  -  Как  послушаешь,  никто  этого
истопника с  пятьдесят седьмого года не видел. Однако точно известно, что он
алкоголик.
     Баба Груша растерянно  заморгала  редкими ресницами.  И даже  не  сразу
нашла, что возразить.
     -  Да  это  же  все знают...  Да он  же еще  до войны  пьяницей был!  -
уверенность возвращалась к бабе Груше. - Настасья-то за него замуж  так и не
пошла! А уж какая любовь была!

     12 июля, 20 часов
     Когда Сережка поливал огород, к забору подошел Тимоня.
     - Ты что это, вроде, прячешься  от меня? А я  хотел  еще раз  на остров
сплавать.
     - Я с тобой не поплыву.
     - А что, страшно?
     - Допустим. Но дело не в этом. Я тебе не верю.
     - То есть?
     - Ты откуда знаешь про бокс и всякие кочегарки? Скажи лучше честно, что
ты там уже не раз был. И про этого липкого урода ты велишь молчать. Конечно!
Кто мне поверит, если ты  скажешь, что его не было! И Шарик из твоего гаража
пропал. Почему я должен тебе верить?
     - М-да, - задумчиво сказал  Тимоня. - Плохо получается. Могу  объяснить
тебе  пока  только насчет острова. Я  там не бывал,  мне просто  кое-что дед
рассказывал. Он там одно время работал. Ну ладно, Серега. Пока.
     - Подожди. Ты знаешь, что комиссия уже здесь?
     - Слыхал.
     - Так им же нужно рассказать про этих медуз! Тебе они поверят.
     - Зачем? Их дело - проверить воду.
     - Тогда, может быть, милиции лучше сказать? Должен же  кто-нибудь этими
медузами заняться!
     - Этим заниматься должен биолог, и притом настоящий ученый.
     - Слушай, Тимоня... У бабы Шуры тетрадка одна  хранится, голубая. Она к
ней попала...  ну, там сложная история.  В общем, эта тетрадка с тех времен,
когда вместо комбината еще институт был.
     - Что же ты молчал? Покажи мне тетрадь сейчас же!
     Сережка отставил лейку. Они отправились в дом.
     Но в трофейном сундуке тетради не оказалось.
     - Баба  Шура! Ты что,  тетрадку  переложила в  другое место?  - спросил
Сережка.
     - Зачем бы мне это нужно? У меня  все в  этом сундуке  хранится. Других
укромных мест и нету.
     - А кто же мог взять?
     - Да ищи лучше. Сам куда-нибудь сунул. Она и затерялась.
     - А кто-нибудь еще про эту тетрадь знал? - спросил Тимоня.
     - Нет. Мне Дуня лично в руки ее передала.
     - А Федя видел?
     -  Федя-то? Да бог его знает. Видел, наверное. Он  же от  Дуни-то ни на
шаг тогда не отходил. Эх, бедняга. Где он теперь. Да и жив ли?
     - Слушай,  Серега, - сказал Тимоня,  когда  они вернулись на огород,  -
вспомни хоть немного, что там было написано.
     - Ну-у, там непонятно было. А ты еще хочешь, чтобы я пересказал.
     - Ну хоть приблизительно, про что было написано?
     - Там все про водоросли.
     - Рисунки были?
     - Нет.
     - А фамилии какие-нибудь?
     - Фамилия была всего одна: Старцев И.И. Наверно, Иван Иванович.

     13 июля
     Тимоня с утра  сидел  в  читальном зале  университетской библиотеки. На
столе перед ним лежала  стопка брошюр доктора Старцева, изданных в тридцатые
годы.
     Тимоня подолгу просиживал в библиотеке этим летом. Сначала  к экзаменам
готовился, потом набрал  литературы по интересным ссылкам. Время  за чтением
летело быстро. Засидевшись допоздна, Тимоня, случалось, отправлялся ночевать
на городскую квартиру отца. Сегодня он задерживаться не собирался: материалы
по  моллюскам,  оставшиеся c прошлой  недели,  он  пока  вернул,  а  брошюры
Старцева тоненькие, их просмотреть недолго.
     Он начал наугад со статьи под названием "О детерминации и случайности".
И вот уже прошел час, а  он все не  мог в ней разобраться. Но бросать работу
не  желал: сквозило в ней  что-то непривычное. Угол зрения, что ли. Пробежав
глазами  несколько  простых  фраз,  он опять  задержался  на втором  абзаце:
"Формальная генетика существенно неполна. Нельзя сводить  наследственность к
набору  чисто химических признаков вне зависимости  от их  пространственного
расположения..." Тимоня пошевелил  нижней челюстью, как это делал дед, когда
его что-нибудь смущало. Он прочел еще несколько строк и отложил работу.  Так
вот чем занимался Старцев. При чем здесь Чертово озеро?  Или с этого и нужно
начинать? Он углубился в описание экспериментов Старцева.
     'Центрифугирование икры амфибий'. После центрифугирования все структуры
протоплазмы разрушены. Однако  зародыши  продолжают развиваться. Невероятно,
но  факт. Но почему это происходит? И что, до Старцева этого никто не  знал?
Тимоня прошел  к абонементу и  попросил  толстую книгу под названием  "Общая
эмбриология".  Совсем  недавно он  готовился  по ней  к  экзамену  и  ничего
особенного  там  не  обнаружил.  Это  была  та  же  самая  книга,  но Тимоня
зачитался, словно впервые взял ее в руки. Написанное только теперь открывало
ему свой смысл.
     Вот  опыты  Ру*****.  В  только  что  начавшем  дробиться  яйце лягушки
разрушен  один  из  первых  двух  бластомеров,  т.е.  от  зародыша  остается
половина.  И  что   же?  Яйцо   продолжает  дробиться.   Развивается  хорошо
сформированный  половинный  зародыш и  в  какой-то мере вторая его половина.
Почему?  Потому  что есть  сила, выгоняющая  зародыши  на свет,  а  весенний
тюльпан из луковицы. Биологическая формообразующая сила. О ней было известно
задолго  до  Старцева. По какому же  принципу действует эта  сила, если  все
части зародыша должны развиться  в различные органы разной формы и величины?
Проще  всего было бы  предположить,  что внутри  икринки находится крошечный
резиновый головастик, сложенный во много раз. Тогда эта сила просто надувает
его.  Но  после  опыта Старцева  все элементы клетки  сорваны со своих мест,
перемешаны или разрушены. Так что "резиновый головастик" разорван в  клочья.
И из этих клочьев все равно формируется головастик. Все дело в силе. Она все
знает:  чтобы органы  получились  нужной  формы  и  размера,  на  них  нужно
действовать  в  разных  направлениях, с разной силой и  длительностью. Умная
сила. А если попробовать ее обмануть? Рискнуть и подложить ей, скажем, чужое
или  измененное  вещество.   Или   искусственное...  Каков  же  будет  тогда
головастик? Дикая мысль. Но не  может  быть,  чтобы  она никогда ни  у  кого
больше не возникла.
     Тимоня  медленно  листал  учебник.  Портрет Ганса Дриша******. Это лицо
постоянно приковывает к себе взгляд. Лицо человека,  заглянувшего  далеко за
пределы  постижимого. Жил в те же годы, что и Старцев. Проделав серию точных
опытов,  выяснил  зависимость  формообразующей  силы  от  координат  будущих
органов.
     Но  при  этом  ввел в  формулу невычисляемую  единицу  "Е". Мистическую
составляющую.  И...  отказался от  дальнейших поисков, признав  весь процесс
непознаваемым. Не осмелился заглянуть дальше.  Испугался? Столкнулся лицом к
лицу с Творцом?
     Тимоня  вдруг  ясно  осознал, какая длинная вереница жутковатых  опытов
предшествовала такому выводу. И как возник пугающий  вопрос: откуда  исходит
эта сила?
     Тимоня  не  мог  оторваться от  знакомого учебника,  будто  впервые его
раскрыл. Будто раньше в нем этих страниц не было.
     Пора было  вернуться к брошюрам.  Невероятно,  но  Старцев,  оставив  в
стороне  вопрос происхождения  силы, математически  вычислил ее! Вот  кривые
распределения,  соответствующие   изменениям  формы  фаланговых   хрящей   в
конечности  тритона. Они рассчитаны  с  помощью непризнанной теории - теории
формообразующего поля.
     Тимоня  внимательно рассматривал  графики  и  сравнивал  с  фотографией
настоящей лапки тритона.
     Формообразующее  поле...  Вот его наглядное действие:  оно ограничивает
рост отдельных  частей зародыша подобно тому, как магнитное поле ориентирует
магнитные опилки. Это и есть та самая умная сила?
     Что ж, Старцев не испугался. Или  притягательная сила науки превосходит
всякий страх?
     Тимоня  читал,  не  замечая времени. Ему казалось, что вот-вот в  конце
страницы он  прочтет  именно  то, что давно его интересует  и что  сразу все
сделает  понятным.  Но страницы  кончались, а конкретные ответы  все куда-то
отодвигались. Тимоня начал листать назад. Едва наметившийся головастик  стал
упаковывать  лапки  и голову  в обратном  порядке, прижимая их все  плотнее,
сливаясь постепенно в единый шарик - в одну единственную клетку,  за которой
только пустота.  Тимоня углубился в  текст до  такой степени, что уже просто
видел эту завораживающую пустоту за клеткой, увеличенную внутренним взором в
миллионы раз...
     Тончайшие лучики устремились со всех сторон навстречу друг другу, будто
несметное  излучение  некой звезды внезапно  повернуло  вспять. Лучи эти,  а
точнее  -   траектории   сил,  слепо  подчиняющихся  каждая  своему  закону,
пересеклись...  нет: яростно схлестнулись,  усиливая и гася друг  друга. И в
самом центре этой мертвой хватки настал  идеальный, нерушимый покой и начала
высвечиваться некая форма величайшей точности.  Несуществующая  катушка,  на
которую сразу начала наматываться живая нить...
     Когда  Тимоня оторвал  взгляд от книг и посмотрел на  большой циферблат
над абонементом, он не поверил себе: восьмой  час! За окнами все еще светло.
Он и не
     заметил, что провел в библиотеке весь день.  Да, интересно, конечно.  И
все  же Тимоня почувствовал легкую досаду: Старцев будто намеренно увел  его
от озера, заставив целый день гоняться за чем-то невидимым, умозрительным. И
только теперь Тимоня вдруг очнулся.

     Голубая тетрадь
     13 июля 12 часов
     Воспоминания  уходят глубже.  Наваливается страшная  тяжесть  ощущений.
Главное ощущение - тревожный, изнуряющий сон. Сон  во сне. Мне снится, что я
просыпаюсь,  встаю.  Наступаю на что-то острое. Мне больно. Я просыпаюсь, но
это следующий сон. В этом сне у  меня нет ног, нет рук. Боль везде. Мысль: я
умер?
     Я не  могу спать. Боюсь сна.  Закрывая глаза, вижу яркий свет. Веки мои
плотно  сжаты, но это не спасает. От мучительного света никуда не  деться. Я
наклоняю голову, стараюсь спрятать лицо в руках. Это сон.
     Сон: я застыл в неудобной позе. Пошевелиться не  могу. Я - монолит. Мне
снится  карандаш.  Я хочу  его взять. Внезапно пальцы на руке сгибаются. Тут
все  резко меняется. Нарастает  шум.  Похоже  на град камней.  Или это масса
пузырей в  воде. Я пригибаю голову. Страшный вихрь переворачивает меня, бьет
о мягкий песок.
     Откуда истопник знал про тетрадь? Теперь это кажется мне странным.

     14 июля, 10 часов утра.
     Переночевав в городской квартире, Тимоня  снова  приехал  в библиотеку.
Обложившись  книгами,  он  снова  открывал  и  закрывал  их.  Закладывал  на
определенных местах. Потом что-то сравнивал,  перечитывал,  подолгу застывая
над страницей или вообще над одной единственной фразой. Пару раз он вышел на
лестницу передохнуть, но и там рассеянно смотрел в окно, думая все о том же.
Он  не спешил закрывать брошюру Старцева под названием "Излучение из глубины
живых систем", хотя уже не один раз прочел ее с первого до последнего слова.
Итак, Старцев  оставил свои  опыты с эмбрионами и  переключился на  взрослые
организмы.  Он  утверждает,  что  клетки  тканей  взрослого организма  имеют
собственное  поле  векторного характера, которое  улавливается за  пределами
клетки.  Его  интересует  излучение клеток всех  тканей взрослого  организма
вплоть до самых глубинных слев.
     Ну,  это уже  слишком! Печень, сердце,  легкие  могут  излучать  наружу
информацию о себе? Да половина лучей потеряется по дороге, а вторая половина
изменится  до  неузнаваемости  и  будет  ни на  что  не  похожа!  И  как  ее
расшифровать?
     Старцев  утверждает,  что в  живой  системе происходит  так  называемое
эстафетное взаимодействие  -  цепочка  передач  излучений от одной клетки  у
другой. Они накладываются одно  на другое, составляя в итоге некую суммарную
информацию о  живом организме. Информация,  якобы, не теряется. Допустим. Но
что можно понять из такого сообщения? Эти векторные наложения камня на камне
не оставят от исходной  информации! Чтобы уловить  первоначальное излучение,
нужно сделать поправку на все векторные передачи! Сколько их там миллионов?
     - Дебри, - буркнул Тимоня.
     Взгляд его  оторвался  от  книг  и безнадежно  скользнул  по опустевшим
столам. Потратить  целый  день,  чтобы  оказаться  в  исходной  точке  своих
рассуждений!
     Ясно было  одно:  чем дольше он читает, тем глубже погружается в пучину
собственного  незнания. Однако вывод  из прочитанного он все же сделал: если
'прочесть'  излучение  клетки,  можно  узнать  о  клетке  все. Или  о многих
клетках. Для природы это одинаково просто или одинаково сложно.

     Голубая тетрадь
     14 июля, 14 часов
     Утром истопник  вытянул багром из воды  сморщенный, шевелящийся сгусток
неопределенного цвета. На свету он сразу застыл без движения, посинел и стал
оплывать. Мне  было жутко. Когда истопник снова пошел к воде, я спросил: "Ты
хоть знаешь,  что  это за топляки?" Он ответил мне  вопросом:  "А ты  сам-то
знаешь?"  И  зашелся  жутким  смехом.   Рассмотрев   как   следует  топляка,
превратившегося  в какой-то обмылок, я понял, что это подобие водяной крысы.
Что-то вроде грубого слепка с нее.
     С острова пришлось уйти. Истопник дал мне  денег и несколько комплектов
журналов со склада.

     14 июля, 10 часов вечера
     -Ай-ай-ай,  - спохватилась вдруг баба Шура. -  Воды  в ведрах ни капли!
Как это я проморгала? Сходи, Сережа, за водой.
     Сережка посмотрел на потемневшие окна.
     - Может, утром, баба Шура? В самоваре-то немного осталось?
     -  Да  в  том-то  и  дело, что  ни капли.  Сходи сейчас. Что такого-то?
Колонка рядом.
     Сережка взялся за  ведра. Он быстро пересек  двор и открыл  калитку. Та
захлопнулась  за  спиной   с  неприятным  скрипом.  Сережка   быстрым  шагом
направился к перекрестку.
     Вот и колонка.  Вода с шумом наполнила первое ведро. Сережка повесил на
кран второе. Взгляд его скользнул над Тимониной  картошкой,  покрытой дымком
тумана, и остановился там, где за чередой елей начиналось озеро. Еловые лапы
сливались  вместе,  как  чернильные   кляксы,  а   в  промежутках  светилась
серебряная вода.
     Второе ведро быстро переполнилось. Сережка поставил его  на землю и еще
раз взглянул на озеро, отыскивая взглядом внезапно мелькнувшую яркую  точку.
Да. Очень далеко, там, где вода отражала нежилой берег, угадывался мерцающий
огонек. И если  учесть, что звезд на  небе не было,  это  могло  быть только
отражением костра, скрытого за прибрежной листвой.
     Сережка заспешил по Озерной назад.  Дойдя до калитки, он  остановился и
взглянул во тьму, где исчезала дорога. Туман слоями наползал  с полей. Яркие
даже  в  темноте  цветы  чертополоха  расплывались   багровыми  пятнами.  Но
болото... Оно было  опутано и  перетянуто туманом, словно бинтами. Да сквозь
него еще этот чертополох...
     Сережку передернуло  не  то  от холода, не то  от страха.  Он закрыл за
собой  калитку  и  пошел к дому,  стараясь глядеть в  землю. Запер  за собой
входную дверь и проверил, хорошо ли закрыта дверь во внутренний двор.
     Он не пошел по ночному болоту к подсобке. А  ведь  огонек мерцал именно
оттуда. Уж кто-кто, а Сережка знал каждый метр берега.

     Голубая тетрадь
     14 июля 22 часа
     Сейчас  посмотрел очередную  порцию собранных  в  озере чешуек.  Многие
напоминают  осколки пластмассовых  рыб.  Где-то  здесь  суть. Эти осколки не
растворяются в воде. Это то, что следует выбросить, отторгнуть! Больная рыба
- это и есть загрязнение, сконцентрированное и связанное.
     А теперь  все  сначала.  Что  такое капсула?  Еле различимая прозрачная
капсула прикрепляется  к твердому грунту где-нибудь в тихом и темном  месте.
Развивается, в зависимости от условий, быстрее или медленнее. А потом, прямо
в "рубашке", предохраняющей топляка какое-то  время от  света, всплывает  на
поверхность,  чтобы  удалиться из воды.  Что  же такое капсула? Капля жизни?
Нечто вроде энергетической фотографии? Более  всего она  напоминает весеннюю
почку.  Назовем  это  'новым эмбрионом', который  начинает  развиваться  под
действием синтезированного формообразующего поля. Разумеется, в определенной
среде.  Скажем, в присутствии  некоего  условия 'Х'.  Не в ключевой ли  воде
дело? Ключ к разгадке - ключ?
     Что ж,  гипотеза  имеется. 'Новый  эмбрион'  - реакция  озера  на живое
инородное  тело.  Излучение  тела,  оказавшегося  в грязной  воде,  искажено
отравляющими  веществами.  Искажение  это в  свою  очередь  'вписывается'  в
реконструированное  поле,  то есть в 'новый эмбрион'.  Развивающийся  топляк
вбирает указанную нечисть в себя. Нечисть - это нечисть!
     Задача  топляка  при этом  не столько созреть, сколько  всплыть.  Более
того: удалиться из воды  тем или иным способом в течение  полусуток. Если он
не вылезет на  берег, то  омертвеет  на свету,  станет полым и  легким,  его
прибьет к берегу. Вернее, не его, а массу чешуек.
     Даже если мне удастся выяснить вс?, я подобен Робинзону, нашедшему клад
на необитаемом острове. Находка эта бессмысленна.  Я  вынужден скрываться от
людей. Истопник - единственный, кто что-то знает.  Необходимо вызвать его на
разговор.  И так ли он  безумен?  Он делает  из топляков порошок  и  бросает
обратно в  воду. А ведь это - подкормка для  следующих топляков! Катализатор
процесса. У меня никак  не идет из  головы  тот  'живой бульон', что был мне
продемонстрирован однажды в доморощенной  московской лаборатории - бульон, в
котором  якобы  самозарождалась жизнь. Для  затравки  туда  помещали немного
грязи из-под  ногтей экспериментатора.  Это было  поистине дико. Отчего же я
снова и снова возвращаюсь мыслями туда?

     15 июля, 11часов
     Старые потемневшие  мостки  прогибались и  скрипели.  Они давно уже  не
подвергались  такой тяжести: четыре  человека, один  за  другим,  с  опаской
продвигались  к  островку.  Первым шел завхоз  комбината.  За ним  - главный
инженер - Булат Васильевич. Потом двое рабочих.
     - Ну,  заходили!  - неодобрительно произнесла баба  Груша,  наблюдая за
процессией
     с Вороньей горы. - То пусто, то густо.
     И она поспешила в магазин с сообщением.
     - Вы когда здесь  последний раз были?  - строго  спросил  завхоза Булат
Васильевич.
     - Недавно, - уклончиво ответил тот. - Здесь все в порядке. И безопасно.
Отопительный сезон-то не начался.
     -  Вы  же  понимаете:  пока  персонал  отсутствует,  вы  лично   несете
ответственность за порядок на складе.
     - Понятно, - вздохнул завхоз.
     - Который год обещаете сменить персонал!
     - Легко сказать. Кто здесь работать-то согласится за такие деньги?
     Тут Булат Васильевич пошатнулся на вихляющейся доске и расставил руки в
стороны.
     - Тут и нырнуть недолго! - возмутился он.
     - Вот и я говорю. Мостки худые. Не очень-то сюда работников найдешь.
     Они ступили на остров.
     - Ну,  скажу я вам,  здесь и  берлога!  -  Булат  Васильевич  осторожно
отцепил полу пиджака от колючей проволоки.
     - Одно хорошо,  Булат Васильевич,  - сказал завхоз: - за столько лет ни
одного ограбления! Сюда ни один вор не заглянет - побоится!
     - А это что?
     Булат Васильевич  остановился возле порыжевшего  металлического  троса,
идущего прямо из-под земли к мощному стволу липы.
     - Это тут спокон веку. Сколько себя помню, - ответил завхоз.
     - Уберите, - распорядился Булат Васильевич, обращаясь к рабочим.
     Начальство скрылось за  дверью длинного барака, а рабочие приступили  к
делу. На конце троса они обнаружили  груз: кладку сцементированного кирпича,
обернутую   толстым,  ржавым  от  времени  листом  железа.   Они  озадаченно
посмотрели друг  на друга,  еще раз проследили  путь троса и, пожав плечами,
принялись уничтожать странное приспособление.

     15 июля, 11 часов 30 минут
     - Задерживать  вас  дольше не  имеем  права. Распишитесь вот  здесь,  -
сказал Сан  Саныч  сидящему  напротив  него  истопнику.  При этом  он  опять
попытался взглянуть тому прямо в глаза. Однако, как и в прошлый раз, не смог
этого сделать.  Сан Саныч с  удивлением понял, что  не может выдержать этого
взгляда, и даже пытаться бесполезно.
     Неподвижные серые  зрачки зависли под  седыми бровями,  как две тяжелые
гири,  точь  в точь  напротив  глаз  Сан  Саныча.  И смотрели  они  с  таким
равнодушием, будто  никого перед ними нет.  Никогда  еще Сан  Саныч не видел
человека с таким пугающим взглядом. Лицо это трудно было назвать старым. Оно
было будто высечено из камня. Время выветрило из него всю легкую  породу, не
будучи в силах разрушить  саму основу, то есть то, что останется в этом лице
до конца.
     Еще раз покосившись на  истопника, которого странным образом не старили
глубокие морщины, Сан Саныч в который уже раз проверил год рождения: 1896.
     -  М-да,  -  сказал  Сан Саныч, стараясь скрыть  растерянность.  -  Как
говорится, больше семидесяти вам не дашь. И  еще,  - добавил  он без  особой
надежды в голосе:  - если появится Федя, немедленно сообщите нам.  Или  если
что-нибудь вспомните.
     Истопник  Савельич  вышел  из здания милиции  и зашагал по центральному
шоссе к перекрестку. Баба Груша увидела его из окна  магазина и замолчала на
полуслове.  Она высунулась в  раскрытое  окно  да так  и застыла в неудобной
позе.  Лишь голова ее медленно поворачивалась вслед за истопником. И не одна
она  - все,  кто был в магазине, не отрываясь провожали его  взглядом. Редко
появлялся он на людях, и всякий раз было одно и то же.
     Высокий  старик в  синей спецовке шагал,  ни на кого не глядя. Волосы и
борода его были  белы, как иней.  Движения замедленны. Он будто давно вымерз
изнутри.
     - Кто это? - оторопело спросил кто-то из приезжих.
     - Истопник, - ответила баба Груша и вроде сама ответу удивилась.
     - Истопник? Ему только в кино сниматься.
     А  старик  вышел к берегу  возле  Вороньей  горы и замедлил шаг.  Нечто
странное   на  поверхности  воды  привлекло  его  внимание.  Истопник  стоял
некоторое время, вглядываясь в  прямоугольный  предмет,  похожий на  большую
раму. Потом он резко развернулся и зашагал к мосткам.

     15 июля, 12 часов
     Сережка  наконец отправился к подсобке. Хотел раньше, но бабе Шуре надо
было именно сегодня  переложить  поленицу  на новое место. Выйдя на  поляну,
Сережка  заметил, что  трава возле  подсобки  достаточно  потоптана. Сережка
осторожно обошел  вокруг.  Заглянул  во все  щели. Похоже, внутри  никого не
было. Он  подошел к  двери. Та  все так же была  заколочена  доской. Однако,
что-то заподозрив еще с вечера, Сережка потянул дверь на себя и не  удивился
тому, что она медленно двинулась навстречу вместе с поперечной доской. Тогда
он проскользнул внутрь и замер возле косяка.
     В  углу  лежал  свернутый  спальник.  Рядом  стопка  журналов.   Кто-то
обосновался здесь. Сережка подошел ближе, присел и сдвинул спальник с места.
Потом развернул и  свернул обратно. Он не искал ничего определенного. Однако
пошарил зачем-то за дверным косяком. Уходить не хотелось. Хотелось выяснить,
кто здесь  живет. Сережка подошел к прилавку. Вот здесь Шарик выломал доску.
Сунул руку под прилавок... и вытащил оттуда знакомую тетрадь. Повертел ее  в
руках. Забрать с собой? Он раскрыл наугад с середины, полистал. Он хотел уже
закрыть  голубую  корочку, как  вдруг в веере  последних  страниц  мелькнули
ярко-фиолетовые каракули, совсем не похожие на  предыдущие поблекшие записи.
Сережка вгляделся получше: неуверенные пляшущие буквы. И написано это совсем
недавно плохим шариковым стержнем. Блестящие темные сгустки уродовали и  без
того непонятные слова, да к тому же еще отпечатывались на обороте. Сережка с
трудом  прочел:   'Утром   истопник  вытянул  багром  из   воды  сморщенный,
шевелящийся  сгусток неопределенного цвета. На свету  он  сразу  застыл  без
движения, посинел и ...'
     Внезапно стало темно. Кто-то загородил дверной проем.  Сережка метнулся
к  стене  и  инстинктивно  присел.  Прямо перед глазами  оказался  прилавок.
Туда-то  Сережка  и  нырнул.  В  подсобку  вошел  высокий  седой  старик. Он
огляделся. Подошел  к окну, приподнял за угол приколоченную фанеру. Осмотрел
другое  окно.  Потом он  остановился, опустив  руки,  и так  стоял, о чем-то
думая.  Вот  он  повернул  голову,  осматривая  стены,  прилавок...  Сережка
наблюдал за  ним сквозь  широкие щели. Старик не  был  похож ни  на кого  из
знакомых.  Он был  особенный, непонятный.  И поэтому  страшный. А  вдруг это
истопник? Ведь  если верить  Тимоне, с ним как-то связано  все происходящее.
Тут  старик склонился  над стопкой журналов и  принялся их перебирать. Потом
подошел к  спальнику  и пошарил под ним рукой. Тетрадь!  Ему  нужна тетрадь!
Старик выпрямился и... шагнул к прилавку.
     У Сережки бешено заколотилось сердце. Осторожным  движением он просунул
тетрадь в щель возле стены и прижал пальцами, чтобы торчала наружу, будто ее
туда специально засунули...
     И тогда старик нашел то, что ему было нужно. Взяв  в руки  тетрадь,  он
раскрыл ее,  полистал,  усмехнулся. Но потом  вдруг  посуровел. Скудный свет
падал сквозь продавленную крышу. Лицо старика застыло,  как  гипсовая маска.
Лишь  глаза внимательно впились в строчки.  Наконец он медленно отвел взгляд
от тетради. Закрыл ее и ушел.

     15 июля, 19 часов
     К  назначенному времени клуб  был полон народу. Люди все прибывали. Они
пробирались  по  рядам, хлопая  откидными сиденьями. Иван Петрович  сидел  в
первом ряду и с беспокойством следил за передвижениями на сцене. Там уже был
установлен стол для президиума, а теперь выносили стулья.
     - Смотри-ка, шесть  стульев, - удивленно бормотал Иван Петрович. - Кого
ж они туда хотят?
     Баба Груша с бабой Шурой устроились  во втором ряду. Сережка с  Гришкой
садиться  не   стали.  Они  прислонились  к  стене  возле  сцены.  Пока  шли
приготовления, Гришка рассматривал выцветшие фотографии артистов.
     -  Смотри:  наверно готовую  карточку  красили: губы-то  у  всех  прямо
ядовитые.
     -  Артисты всегда  красятся, - безразлично  ответил Сережка, - особенно
молодые.
     - Думаешь, они молодые? А баушка говорит, что они все ее ровесники.
     На середину сцены с шумом вытащили трибуну для докладчиков.
     - Та-ак, - недовольно протянула баба Груша. - Без этого нельзя, что ли?
     Появился Булат Васильевич. Он дождался тишины и произнес:
     - Уважаемые земляки! -  по  рядам  пробежал неясный  ропот. - Разрешите
начать собрание. Для начала нам нужно выбрать президиум.
     - Давайте! Только скорее, - крикнули из рядов.
     - Мы сократим формальности,  - Булат Васильевич попытался непринужденно
улыбнуться из-под тонких усиков, он заметно нервничал: - Уважаемая комиссия,
займите, пожалуйста, места в президиуме.
     Пять мест сразу оказались занятыми.
     - И еще нужен представитель общественности. Есть предложения?
     На Ивана Петровича  было жалко смотреть. Он  беспомощно вертел головой,
оборачивался в зал с заискивающей улыбкой...
     - Бабу Грушу туда! Она у нас общественный обвинитель!
     - Да! Пусть баба Груша идет!
     Но баба Груша решительно взяла самоотвод:
     - Я заседать не стану. Я со своего места скажу, чего хочу!
     - Пусть Петрович идет! - крикнул кто-то. - Он это дело любит.
     Возражений не последовало. Иван Петрович торопливо затрусил к сцене.
     Президиум был укомплектован. Председательствовал Булат Васильевич.
     -  Мы  собрались здесь,  чтобы  заслушать отчетный  доклад комиссии  об
экологической  обстановке  в районе  Чертова озера.  Объединенная комиссия в
составе    четырех   высококвалифицированных   специалистов   комбината,   в
присутствии представителя ГорСЭС...
     - То есть как это, не поняла? - перебила баба Груша. - Один он, что ли,
с санэпидстанции?
     -  Вот-вот! Комбинатских-то  четверо,  а проверяющий  один. Это они так
объединилися, - пояснила неугомонная баба Нюша,  которая  тоже пришла сюда с
чьей-то помощью.
     Булат   Васильевич  хотел  сделать  публике  какие-то  разъяснения,  но
внезапно забыл про это.
     В  центре зала  встал во  весь рост широкоплечий,  суровый  Тимоня.  И,
переступая через  колени сидящих, двинулся  между  рядами. Булат  Васильевич
следил за его  продвижением, нервно теребя ус. Добравшись до прохода, Тимоня
направился не к сцене, а к выходу.
     -  Правильно, Тимоня!  -  кричали  из рядов.  -  Они  себе  какие  надо
результаты получат!
     - Самим себя-то проверять - одно удовольствие!
     Тимоня вышел из зала, не обернувшись.
     После вынужденной  паузы  Булат  Васильевич  продолжил, нещадно  теребя
листы бумаги:
     -  Второй  пункт  сегодняшнего собрания: принятие программы действий по
нормализации  экологической обстановки в  населенном пункте. И третий пункт:
избрание  постоянно  действующей  контрольной   комиссии  по  наблюдению  за
осуществлением  соответствующих мер.  Итак,  выступить с  отчетным  докладом
комиссии по первому пункту поручено мне.
     И, прокашлявшись, стал зачитывать доклад.
     - В результате проведенных исследований установлено, что состояние воды
в  озере -  в  пределах  допустимых  норм. Концентрация  вредных  химических
веществ намного ниже предельно допустимой...
     - Оно и видно! - произнес из зала мрачный бас.
     Все заинтересованно повернули головы. Говорил Сан Саныч.
     - Видно, так сказать, невооруженным глазом! - в сердцах продолжил он.
     Булат  Васильевич несколько  секунд пребывал  в  замешательстве.  Потом
обиженно затряс бумагами:
     -  Вот  результаты!  Пробы   брались  с  двенадцати  участков,   и  все
нормальные!
     - Пробы! - презрительно перебила его баба  Груша. - Да у  нас тут народ
всего насмотревши.  Каждый  может  пробу снять. В банку воды набери - и жди.
Тяжелые фракции осядут...
     Тут вся комиссия посмотрела на бабу Грушу.
     - Ну? - спросили из президиума.
     - Ну так я и говорю: вы сами-то в озере купались?
     - Нет, - растерянно произнес представитель ГорСЭС.
     - А чего ж так? Очень вода чистая?
     - Если у Вас есть соображения на этот счет, попросите слова! - вышел из
себя Булат Васильевич.
     - А вы отвечайте, раз народ спрашивает! - потребовали из зала.
     И тут на сцену поднялся незнакомец, за которым охотился Сан Саныч.
     - Я могу подтвердить: вода в озере чистая.
     - А вы, собственно, кто такой? - совсем растерялся Булат Васильевич.
     - Независимый эксперт! - раздалось из рядов под общий смех.
     К  сцене уже спешил Сан  Саныч.  Не обращая на это внимания, незнакомец
обратился к комиссии:
     - Вы же специалисты. Вы  задавались вопросом: за счет чего вода чистая?
Вам  это не  кажется  странным?  Вот этот вопрос и  поставьте первым пунктом
своей программы!
     - Прошу предъявить документы! - строго сказал Сан Саныч.
     - При себе не имею.
     - Тогда прошу следовать за мной.
     Незнакомец не возражал. Однако в зале началось возмущение:
     - Пусть человек скажет! Может он что-нибудь знает!
     - Пусть назовется!
     - Сан Саныч! Пусть он все скажет, а потом уж его забирай!
     Но тут  по залу покатился какой-то встречный шум:  люди как по  команде
поворачивали головы назад. От распахнутых дверей неслись  к сцене удивленные
возгласы,  происходило  какое-то движение. Но вот стоящий  в  проходе  народ
расступился... В дверях стоял встрепанный, раскрасневшийся  Федя.  Он  часто
дышал и не переставая тыкал пальцем в сторону озера:
     - Топляки идут! - выкрикнул он.
     Все  вскочили  со  своих  мест  и,  вытянув  шеи,  пытались  что-нибудь
рассмотреть. Мальчишки бросились к дверям.
     Сначала  ничего было  не  разобрать.  Только  тихое  шипение неслось  с
опустевших берегов, будто  ползло оттуда большое и бессловесное существо. Но
через  несколько мгновений можно было  уже  разглядеть, что и с водой что-то
происходит:  казалось,  озеро шевелится  и  расплывается  в  стороны,  будто
громадный жирный слизняк.
     Люди столпились  в дверях, пытаясь выбраться наружу. Тут кто-то истошно
завопил. Все разом  отпрянули в одну сторону... Совсем близко, почти у самых
дверей клуба стояло на четвереньках, раскачиваясь на тоненьких конечностях и
тараща глаза,  существо.  Оно  силилось поднять  повыше свою  сиренево-синюю
голову, но  подбородка  не было, и  только вытягивалась  и вытягивалась,  не
возвращаясь в  прежнее положение, шея. Да и не шея это была, а истончившееся
туловище. Голова  завалилась на спину, уставясь немигающими глазами  на тех,
кто стоял сзади... Какой-то женщине стало дурно, и она опрокинулась в толпу,
как тяжелый сноп, поддерживаемая многими руками...
     - Расходитесь  по домам!  - крикнул незнакомец, пробиваясь сквозь толпу
вместе с Сан Санычем. -  Заприте  двери и окна! Топляки полезут в ваши дома.
Не  устраивайте  лишней  бойни!  Поливайте  топляков  водой!  Просто  водой,
понятно?
     - С чего  водой-то?  - ошарашенно спрашивали  из  толпы. - Они  же сами
только из воды...

     15 июля, 22 часа
     Тимоня сидел  на кухне возле раскрытого окна, обращенного к Озерной,  и
помешивал ложечкой чай. Лицо его все еще было хмурым.
     За  окном  заметно   стемнело.   Контуры  деревьев  смягчились,  стволы
отбросили длинные  тени. Таинственная подсветка струилась по земле, придавая
загадочность всему,  что  было на пути.  И шла  она  от ярко-бордовой полосы
горизонта.  Вернее, от  одной  ее пламенеющей точки,  в которой  только  что
исчезло  солнце. А выше, в сиреневом  небе,  творилось нечто. Там медленно и
тяжко, как во  сне, бились облака. Неповоротливые глыбы беззвучно сшибались,
вставали вертикально, преграждая друг  другу путь и образуя  гигантский веер
над небесной воронкой, словно их что-то заталкивало вслед за солнцем, да они
не пролезали.  Исполинские  письмена небес. Они пишутся аршинными буквами. И
что  же? Мы  способны  прочесть  лишь одно:  что  завтра  будет дождь.  И то
неточно.
     Но вряд ли кто-нибудь еще смотрел в этот час на небо.
     На пляжах  было по-прежнему шумно. Оттуда неслись крики,  визг.  Кто-то
пел.
     Тимоня  помешивал  чай. Ложечка  с тихим звоном  билась  о края  дедова
бокала, завораживая и  умиротворяя. Тимоня вдруг улыбнулся: вот так же долго
и  сосредоточенно  позвякивал  чайной  ложечкой дед. В  зубах папироса, лицо
суровое.  Сахару   он  клал  огромное  количество,  а  потом  тщательно  его
размешивал.  Процедура  эта затягивалась и  становилась комичной. Потом  дед
пробовал чай, отхлебнув для начала  маленький  глоток. Тимоня  спрашивал: "И
что, это можно пить?" А еще этот бокал никому нельзя  было  мыть, потому что
там всегда  что-то настаивалось: вчерашний  ломоть  лимона, ложка малинового
варенья  или что-нибудь  еще.  Тимоня  называл эту  смесь "культурой". А дед
хмурил  брови  и  отводил  глаза,  чтобы  не  выдать довольной  улыбки:  ему
нравилось, что Тимоня  знает  научные термины.  Он  вообще  большие  надежды
возлагал на внука.
     Тимоня  отхлебнул из бокала. Посмотрел на  часы.  Стало темно. Багровые
блики переместились на стены кухни. По светлым проолифенным доскам, повторяя
древесные круги, растеклись узоры свекольного цвета. Да, странный  закат был
в этот вечер.
     В верхнем углу окна обозначился бледный серпик луны. Он был столь слаб,
что не мог отразиться ни в бокале, ни в стеклянной дверце  шкафа. Однако ему
хватило сил пробиться сквозь облачные завалы. Пол-лета позади. Скоро уж ночи
станут темными,  а на небе  в этот  час  проступят звезды. 'Зерна жизни:'  -
вспомнилось вдруг Тимоне. Аррениус*******, между  прочим, считал, что вместе
со своими  лучами звезды  посылают  в  космос некие  'зерна жизни'.  Тимоня,
помнится, идею не оценил. Зерна в космосе - это уже чересчур. Теперь же он с
неожиданным интересом задержался на этой мысли.
     Почему бы  и нет? Звезда информирует о себе. Как  клетка:  Тимоня успел
усмехнуться:  начитался.  И тут  с  озера раздался  вопль. Тимоня вздрогнул,
уловив в  этом многоголосом вопле неподдельный  ужас.  Он  резко  поднялся и
взглянул  в  окно. В этот момент двор  пересекла ломаная  тень.  Так бывало,
когда кто-нибудь поднимался на  крыльцо.  Тимоня  вопросительно  взглянул на
дверь, ожидая  стука.  Дверь  распахнулась...  Тимоня  внутренне  ахнул.  Он
вцепился в  край  стола и, не  веря глазам, уставился  в  дверной проем.  На
пороге  стояло  нечто  синеватое,  бугристое,  отечное,  похожее  на старый,
набухший от  влаги ствол.  Синюшное лицо - сплошной отек. Никто не  узнал бы
его.  Никто кроме Тимони... Дед. Тимоня  узнал  его  мгновенно.  Сколько раз
приходил  он  к  нему  во сне!  Даже не  показывался,  только  говорил.  Или
показывался, но молчал. Он мог отворачивать лицо, мог выглядеть незнакомцем.
Все равно  Тимоня узнавал  его.  Видно,  жил  в  нем,  отпечатавшись  раз  и
навсегда, образ, который ни  с чем не  спутать. Образ,  записанный  сжато  и
точно - самая суть, знак деда.
     Дед обвел кухню растерянным взглядом, посмотрел на Тимоню. Не удивился.
Сделал неуклюжий шаг...
     -  Плохо что-то  мне, Тимоня.  Все тело  саднит...  - голос  был тихий,
свистящий. А интонации - деда.
     - Ты чай сделал? Дай-ка выпью.
     Дед с  трудом  потащил  к столу  чудовищно разбухшие ноги. На  его  шее
начала вздуваться огромная шишка... и медленно двинулась вниз. Дед  оплывал,
как  свеча, обрастая снизу  бесформенной  массой. Он неуверенно опустился на
стул. Показал на бокал:
     - Налей.
     - Сейчас, - пробормотал Тимоня. - Подогреть надо...
     - Устал я что-то, Тимоня. Может, заболел? Лечь бы надо.
     Ляжет... Как же он ляжет?
     - Не пойму. День же был. Я рыбу ловил возле мостков, да крючком за сети
зацепился. Нырнул, чтобы отцепить-то. А вынырнул  - уж  солнце село. И лодки
нет. А я на середине озера. Не то что-то, Тимоня. А?
     Дед заглянул  ему  в  глаза, словно пытаясь  прочесть в них что-нибудь.
Тимоня стоял  возле  плиты,  боясь  отвернуться,  и  лихорадочно  вспоминал:
зацепился крючком... Был такой случай лет семь назад. Дед  вернулся насквозь
мокрый, сердитый. А отец стал  ему  выговаривать, зачем опять возле  острова
удил...
     - Не то, Тимоня... - в голосе деда звучало тихое отчаянье.
     Горло  у  Тимони  перехватило.   Он  уставился  на  синюшные  сосульки,
облепившие сиденье  стула.  Новые отеки  медленно перемещались  вниз. Тимоня
налил в бокал чай. Но медлил, не подавал его деду.
     - Подвинь чай-то, - сказал дед.
     Он  взялся  за  ушко  бокала  слипшейся синей ладонью.  Но увидев  свои
пальцы,  вздрогнул  и хотел отдернуть руку.  Только  рука  не сразу отлипла.
Бокал накренился, по столу
     растеклась дымящаяся лужа. Дед настороженно  оглядел кухню. Потом опять
уставился
     на свои пальцы.
     - Тебе же пятнадцать лет, Тимоня, а ты взрослый совсем?
     - Это сон, дед...ты просто спишь, - с трудом выдавил Тимоня.
     - Сон, говоришь? - в еле слышном голосе появилась надежда.
     Тимоня  почувствовал  резь под веками. Он  стиснул зубы, чтобы отогнать
слезы.
     - Все нормально, дед. Ты спишь.
     - Значит, сплю... -  дед  задумчиво посмотрел на Тимоню. Лицо  его было
неузнаваемо. Но это был дед. Сердце Тимонино сжалось в комок.
     - Так сколько тебе лет-то?
     - Двадцать один.
     Дед кивнул.
     - А ты учишься? - с беспокойством спросил он.
     - Да. Как ты и хотел, учусь на океанолога.
     - Слушай. Раз  уж сон, скажу тебе. - Голос превратился в шипящий свист.
- Только трудно... Ты их видел? Помнишь, я тебе рассказывал?
     - Видел, - кивнул Тимоня и затаив дыхание вслушивался в дедовы слова.
     - Так вот: их много. Они в таких капсулах прозрачных, как икра. Ждут. К
острову  под  водой прилепились  с теневой стороны. Шевелятся. Проявителя им
мало. А внизу линза большая под водой. Там, где у него сети натянуты.
     Голос исчезал.
     - У кого? У истопника?
     - Да... -  в горле  у деда  что-то  щелкнуло.  Он торопливо  зашипел, с
трудом разлепляя губы: - Ты такой взрослый, Тимоня. Скажу тебе...
     Дед опять покосился на  свои  слипшиеся  пальцы. Рука  его  дрогнула  и
попала в лужу пролитого чая. Дед торопился договорить:
     -  Я на фронт-то  пошел  в сорок  втором. А до того зиму истопником  на
острове работал. Да  я тебе рассказывал. Там склад  медицинский оставался. А
работал я  там вместе с Савельичем.  Так вот: умер он  в ту голодную зиму. Я
его сам  на санках к церкви отвез.  А когда он  в 57-м объявился, я...честно
скажу, испугался.  Заявлять  не  стал.  Боялся  хуже  сделать.  А  самому-то
хотелось выяснить. Тогда и лодку купил... Все туда плавал...  -  дед говорил
уже  совсем  медленно,  каждое  слово  давалось   с  невероятным  трудом.  -
Вот....там... я его и у...
     Дед  замолчал. Только испуганно глядел  на свою  руку, угодившую в чай.
Рука стала сиреневой, полой внутри. И продолжала меняться: на ней появлялись
тусклые белесые  крапинки. Дед попытался  шевельнуть  ею.  Хотел  сравнить с
другой рукой, но и  та была не лучше: расплющилась, растеклась по столу и не
отрывалась... Дед с усилием поднял взгляд.
     Что  теперь? Тимоня замер, готовый ко всему.  А дед смотрел  на него  в
упор и не  видел, поглощенный страшной догадкой. Потом вроде  как вернулся к
действительности  и взглянул  на Тимоню с  укором. Потом...  в  зрачках  его
появились две маленькие мутные точки. Они становились шире... Потом  в  лице
что-то  коротко  сдвинулось.  Это  было  все.  Деда  больше не было.  Мутная
синеватая масса оседала, растекаясь  в стороны. Тимоня потрясенно смотрел на
то, что минуту назад было дедом.
     А  в  двери валилась  сине-лиловая  масса. Тимоня, с  трудом  выходя из
оцепенения, отступил вглубь кухни. Он смотрел на вползающее нечто и различал
руки,  ноги,  головы,  слипшиеся  самым  диким  образом.  И почему-то  вдруг
покосился на стол с чайной лужей. На полу, залитом густой тускнеющей массой,
лежала  прозрачная, похожая на  резиновую перчатку,  рука. Тут он метнулся к
стиральной машине, выхватил шланг  и  быстро  приладил его к крану. Он успел
вовремя: синюшные руки хватались за стены прямо перед  его лицом. Струя воды
ударила  в  "гостей".  Реакция  была  мгновенной.  Поверхность  массы  сразу
мертвела: она застывала и превращалась в плотную пленку. А внутри еще что-то
перекатывалось,  жило,  но  было  уже  безвозвратно  запаяно  внутрь тонкого
панциря. И панцирь продолжал твердеть... Дальше разгадывать эту загадку было
некогда.  Тимоня  выбил  пинком из дверей остекленевшие останки и выбежал во
двор.

     15 июля 23 часа
     Над озером стоял вой. Крики людей слились  в  один  протяжный и  жуткий
звук. Он тянулся по всей Озерной-Подгорной, уходя за гору. И дальше шел уже,
видимо, со стороны комбината.  Тимоня бросился к Сережкиному  дому. Двери  и
окна в доме были закрыты. Вдоль все еще полузатопленного злополучного забора
с громким лаем носился Шарик. Вылезавшие из воды топляки шарахались от него,
направляясь  дальше,  к  владениям  Ивана  Петровича.  А  вот  там  творился
настоящий кошмар. Двор, гостеприимно  распахнутый  к озеру, кишел топляками.
Облепленный ими со всех  сторон, Иван Петрович кричал, задыхаясь и  цепляясь
из последних  сил за перила своего крыльца. Топляки лезли  к дверям. Из дома
неслись  истошные крики. Тимоня без  промедления  кинулся назад, в огород, и
схватился  за шланг для поливки.. Иван  Петрович  тем временем уже рухнул  с
крыльца  и  даже  кричать  перестал.  Только  ноги   его  подергивались  под
навалившейся  сверху живой горой. Топляков этих уже никто не смог бы от него
отлепить.  Тимоня  направил  струю  на  шевелящийся  ком.  В  закрытые  окна
смотрели, вытаращив глаза, жена Ивана Петровича и Валька. Ком застыл. Тимоня
сбил его  двумя  ударами. Иван Петрович  медленно подтянул  ноги и  встал на
четвереньки.  Потом поднялся  на трясущихся ногах. Он стоял, моргая, и  явно
ничего не соображал.
     - Иван Петрович! - закричал Тимоня. - Идите домой! Вон, смотрите!
     Со стороны берега к ним приближался  на гнущихся во все стороны  ножках
тщедушный топляк. Руки его не отделялись от  туловища. Он разевал рот, будто
что-то спрашивал. Тимоня  схватился за шланг. А тот остановился, вгляделся в
сумеречный двор и неверным шагом двинулся к крыльцу.
     -  Да  что  им всем  в  моем  доме надо?  - возмутился очнувшийся  Иван
Петрович.  Он  подбежал  и  со всей  силы  толкнул топляка. Тот упал. Тимоня
прикончил его водой из шланга.
     - Иван Петрович! Идите домой. Заприте все двери, окна, форточки.  Вы же
насквозь мокрый!
     Но  Иван Петрович помчался  на огород. И  сразу же оттуда понеслись его
вопли. Тимоня побежал ему на помощь.
     На огороде  было полно топляков. Некоторые, уже расплывшись, вытянулись
поперек грядок.
     - Отмучились, - заметил Тимоня.
     Иван Петрович лежал ничком, скрытый  кустом смородины.  В руке его  был
зажат шланг, из которого била вода. Но, как ни странно, она  не  действовала
на  нескольких  топляков, сбившихся  на его  спине в невероятную пирамиду. И
похоже, они пытались завладеть шлангом и  завладели бы, если бы не склеились
столь  безнадежно  друг с  другом.  Они грозили  совсем уже  задавить  Ивана
Петровича. Тимоня попробовал спихнуть их лопатой. Топляки загудели, потянули
к Тимоне, насколько могли, головы и руки. У них были широко раскрыты глаза и
рты... Тимоня отпрянул.  Они  боялись  боли!  Эти были  последние, новенькие
топляки. Вскоре они тоже окоченели под действием воды.
     Иван  Петрович  встал  на  ноги и поплелся  прочь с  огорода. А  Тимоня
подошел  к воде,  посмотрел внимательно.  Топляков больше не было.  Начинало
светать.  Тимоня  вдруг  замер   на  месте  и  медленно  повернул  голову  к
Настасьиному дому.
     - Точно! - осенило Ивана Петровича - Они все из ейного подвала лезут!
     Тимоня бросился к  Настасьиной калитке. Следом за ним  Иван Петрович. У
самого дома их догнал Сан Саныч:
     - Насилу отбился! И сразу про Настасью вспомнил!
     Дверь была распахнута и  зияла черной дырой.  Два расплывшихся  топляка
прилипли к  косяку. Проскочив  кухню, Тимоня остановился у порога в комнату.
Щелкнул  выключателем...  Бесформенное  желе,  отвратительным живым  варевом
выпирающее из подполья, жалко съежилось от света.
     - Ну? Что я говорил! - закричал Иван Петрович.
     Тимоня перескочил через дыру  в полу  и вошел  в комнату.  Сан Саныч за
ним. Там были стол и стул. Буфет и кровать. На кровати лицом  к стене лежала
Настасья. Не решаясь подойти ближе, оба застыли на месте.
     Но вот шевельнулась худая рука, вытянувшаяся поверх одеяла.
     - Худо, - глухо сказала Настасья.
     -  Я  вызову  врача! - сказал  Тимоня. Окинул  взглядом  комнату, но  у
Настасьи телефона не было.
     - Беги! - замахал руками Сан Саныч, - я посижу здесь.
     - Идите домой! - Тимоня требовательно потянул Ивана Петровича за рукав.
     - А топляки? Хоть крышку закрыть надо!
     - Крышку закроем. Только не сочиняйте небылиц.  Тут как раз все просто:
топляки шли в дом и сразу падали в открытое подполье!
     Через пару минут Тимоня вбежал к себе на двор. На крыльце распластались
два топляка. Он окатил их водой:
     - Жаль, ребята. Но вам только кажется, что вы люди.
     Он набрал номер неотложки.
     -  Машина в ваших краях, на Подгорной,  - был ответ. - Диктуйте  адрес.
Что у вас там происходит? Милицию вызвали?
     Убегая, уже в дверях, Тимоня обернулся. На полу светлело пятно. Тусклая
пленка, вроде засохшего клея. Так что же "у..."? Увидел он истопника? Узнал?

     16 июля. 8 часов утра.
     Невеселое  озеро  медленно  проявлялось  из  утренней  дымки. Вместе  с
размытым диском солнца оно казалось упрятанным в полиэтиленовый пакет.
     Мальчишки на сей раз не проявили желания сбегать на разведку. Всем было
ясно, что вокруг озера полно  этой  гадости.  Несколько  мужчин  с Подгорной
улицы пошли берегом,  то и дело натыкаясь  на стекленеющие  лужи причудливой
формы. В воде застыли, уткнувшись в берег, розовые омертвевшие тельца мелких
топляков.  Иногда попадались  длинные сплющенные жгуты  -  остатки топляков,
устремившихся было к дороге, да рано выбившихся из сил по причине отсутствия
ног. Мужчины  вытягивали их  подальше на  берег и укладывали рядком.  Решено
было сгрести их в кучи и закопать. Так, с остановками,  дошли до  комбината.
Возле самого берега, примерно в том месте, где в июне  выловили утопленника,
столпилась группа людей. Никто не  проявлял удивления. Все молча смотрели на
воду. А там, уткнувшись лицом в  прибрежную  траву,  вытянув на берег тонкие
руки, застывало,  мутнея на глазах, прозрачно-сиреневое  тело.  Оно  лежало,
уходя ногами в воду. Но здесь было так мелко, что каждый ясно  видел: вместо
ног под водой вытянулся,  сужаясь  книзу,  до  самых ступней,  плоских,  как
лепестки, хвост.  По всему  хвосту,  сверху донизу, пролегла едва различимая
вертикальная борозда.
     - Русалка, - прошептал кто-то.
     - Сфотографировать ее, что ли? - неуверенно предложил Булат Васильевич.

     Озерная  улица  выглядела  потрепанной. Повсюду виднелись следы ночного
побоища. Грядки  на  огородах вытоптаны, поленицы раскиданы. И везде большие
синие  лужи.  Только  у  бабы Шуры во дворе был  порядок. На крыльце  дремал
Шарик.
     Иван Петрович  расхаживал со шлангом по  захламленному двору. Он  полил
снаружи  окна, чтобы  убрать следы любопытных топляков. Потом  принялся мыть
двор.
     Сережка тоже  вышел из  дома. Он уселся на  крыльце  рядом  с Шариком и
гладил его по заросшему темени.
     Иван  Петрович,  покосившись  на  него, что-то пробурчал себе под нос и
сбросил клочья сиреневатой пленки в озеро. Заметив, что выглянула баба Шура,
он возмущено произнес:
     - Это же надо! Всех своих топляков ко мне во двор загнали!
     Он прекратил уборку и опять посмотрел на крыльцо, где  сидел Сережка. И
тут, совершенно неожиданно, он направил шланг на Шарика! Сережка вскрикнул и
обхватил Шарика, пытаясь закрыть от воды.
     - С  ума сошел! - закричала баба Шура, чуть не вывалившись  из окна.  -
Ребенок воспалением легких заболеет!
     - Иван Петрович!  Бросьте!  Хуже будет! -  по Озерной  бежал Тимоня. Он
спешил к Настасье, но видя такое дело, остановился.
     Струя  воды  неохотно ушла  в  сторону.  Иван  Петрович бормотал что-то
неразборчивое, сворачивая шланг.
     Сережка вытирал Шарика чем попало, пока тот не вырвался  и не залез под
крыльцо.
     - Да что ты за него так испугался? - удивилась баба Шура. - Поди в дом,
сам-то переоденься.
     - Здравствуй, Серега! - раздалось у калитки.
     Рядом с Тимоней остановился Федя. Лицо его было серьезным.
     - Истопник  в реанимации, - Федя грустно моргал толстыми веками.  - Я к
Сан Санычу зашел, а у него закрыто.
     - Зачем он тебе? - спросил Сережка.
     - Да  мне-то не Сан Саныч нужен. Я вот  тетрадку принес  Иван Иванычу и
документ.
     - Какому Иван Иванычу?
     - Ну этому, ученому, его Сан Саныч арестовал.
     - Так он в милиции сидит. Еще с вечера.
     - Оставь тетрадь мне, я передам, - сказал Тимоня.
     -  Нет.  Истопник сказал,  Иван  Иванычу. Так что  я  пойду ему  отдам.
Главное, еще документ, - Федя озабоченно поджал губы.
     - Кто же тебя туда пустит? Он же за решеткой сидит.
     - Да я там все знаю. Там просто.
     Федя ушел. Тимоня побежал к Настасье.
     И  тут скрылось солнце. Набежали тучи.  И продолжали стягиваться новые,
теснясь над серым озером. Ветер сделал первую пробу на камышах. Те зашумели,
закачались   и  согласно  изогнулись  в  одном  направлении.  Озеро   быстро
покрывалось мурашками. Это первые крупные капли  стеной  понеслись к берегу.
Вот они с  шумом, как по раскаленной сковорде,  промчались по двору.  Рухнул
ливень. Все кинулись по домам. А дождь с силой лупил  по траве, по стволам и
листьям, по крышам. Иногда чуть затихал, потом стремительно усиливался и лил
сплошными  потоками.  А синие лужи вскипали пеной.  И когда  дождь ненадолго
унялся,  оттуда  полезли  вдруг огоромные  розовые  пузыри.  Они  множились,
наползали друг на друга, образуя зыбкую пирамиду. Ветер трепал их, вытягивал
длинными  пальцами,  но  порвать не  мог.  Видно,  они  были  прочными,  как
воздушные  шары. Только некоторые  отрывались от  грозди и плавно  летели по
воздуху, пугая глазеющих из окон людей. Конечно, пузыри ни в какое сравнение
с топляками  не  шли.  Однако когда новая порция ливня  разом смела  их  без
остатка, многие вздохнули с облегчением.

     16 июля, 9 часов утра.
     Неотложка уехала. Тимоня сидел возле Настасьи.
     - Лекарство я вам сейчас куплю.
     - Не трать деньги. Мне уже лучше.
     - Да нет уж. Как врач сказал, так и сделаем.
     Пора  было  идти.  После  аптеки еще  придется  вычерпать  из  подполья
топляков.  Но  Тимоня  все  медлил.  Он смотрел  на  пожелтевшие фотографии,
приколотые над  кроватью.  На  одной  из  них  высокий  сутуловатый  человек
отмахивался от  фотографа, явно недовольный тем, что его снимают.  На другом
снимке  он же, хмурый, зажав папиросу в  зубах, сколачивал молотком какие-то
доски.
     - Кто это? - спросил Тимоня.
     - Савельич, - ответила Настасья, не повернув головы.
     - Баба Настасья, Вы же сразу знали, что истопник - не Савельич.
     - Как не знать.
     - А почему молчали? Боялись?
     - Боялась? - удивилась Настасья. - С чего мне бояться. Моя жизнь давно,
еще в сорок втором кончилась.
     Она долго молчала.
     - Я пришла тогда на остров, картошки принесла. А его уже нет.
     И еще помолчав, добавила:
     - Добрый был. Очень я его жалела.
     Тимоне пора было уходить. Но нужно было задать еще один вопрос.
     - А вы знаете, кто этот человек, который назвался истопником?
     - Не мое дело.
     - А с дедом моим Вы после войны виделись?
     - Редко.
     - А разговаривали?
     - Нет. Не больно хотели.

     16 июля 10 часов утра
     Сан Саныч сидел за столом в  кабинете, поглядывал  на окно, по которому
вот уже полчаса не переставая текла вода, и отбивал пальцами дробь. Напротив
него сидел незнакомец.
     -  Не морочьте мне  голову, - сказал Сан Саныч. -  Вы  утверждаете, что
потеряли  паспорт.  Утопили в озере. Хорошо, на основании вашей справки 1955
года об  освобождении  я  установил  вашу  личность.  Из  Казахстана  пришла
телефонограмма: Старцев Иван  Иванович,  1905  года  рождения.  В  1955 году
определен  на  поселение   под  Карагандой  без  права   выезда.  Работал  в
лаборатории  при  гидроэкспедиции.  Название  лаборатории   и   годы  работы
установить не представляется возможным. Какие-то сложности с архивом.
     - И что вам не нравится? Сложности с архивом?
     - Нет. Дата рождения. Вы так и будете уверждать, что вам девяносто один
год?
     -  Да. Еще  раз объясняю:  я занимался  вопросами омолаживания.  Ставил
опыты сначала на мышах- полевках, а потом на себе.
     - Могу вам позавидовать, но поверить не могу.
     Сан Саныч перечитал телефонограмму. Потом продолжил свои вопросы.
     - Зачем вы приехали?
     - Чтобы продолжить исследования на вашем озере.
     - А почему столько лет не приезжали?
     -  Когда  пришло разрешение, я был  занят  длительным  опытом. Приехал,
когда смог.
     - Приехал, когда помолодел. М-да. Сказки, да и только.
     -  А топляки  -  не  сказки? Сегодня после захода  солнца готовьтесь  к
новому нашествию. Вчера была только первая партия. Самые прыткие.
     - А если я отпущу вас под расписку?
     - Я сумею принять некоторые меры. Даже на комбинате можно найти кое-что
нужное.  Но  учтите:  мне  никто  ничего  не  даст,  если  у  меня  не будет
документов.
     - Так вам еще и фальшивый паспорт сделать?
     Иван  Иванович устало отвернулся к  окну.  Дождь уже прекратился.  Небо
прояснилось.
     - Так что меня ждет? - спросил он.
     - Я должен передать дело выше по инстанциям.

     16 июля, 10 часов 15 минут
     Выглянуло солнце. От синих луж  не осталось и следа. Темные, вымахавшие
за  лето  листья  клена  слиплись  после  дождя  самым причудливым  образом:
зелеными пачками,  веерами,  гирляндами.  На  солнце они  быстро  подсыхали,
разъединялись и повисали темными лопухами. Дело к августу.
     Тимоня с ведром  и лопатой в руках  возвращался, усталый, от  Настасьи.
Сережка в это время, встав на четвереньки, заглядывал под крыльцо и звал:
     - Шарик! Шарик!
     Просунув руку, Сережка потрогал  землю. Там  было  не просто сыро.  Там
была лужа. Сережка ахнул, как ужаленный! Завертел в панике головой... Увидел
Тимоню и закричал:
     - Тимоня! Шарика-то нет...
     Тимоня оставил ведро с лопатой возле калитки и подошел к крыльцу.
     Губы у Сережки задергались. Он схватил Тимоню за руку и стал трясти:
     - Что делать? А, Тимоня? Он под крыльцо залез, когда Иван  Петрович его
водой облил. А потом еще дождь пошел.
     Тимоня молчал в замешательстве, пожимал плечами.
     - Да не может быть, - пробормотал он. - Я такого не ожидал.
     - Он растворился? Да?! - горло у Сережки перехватило.
     Тимоня тоже опустился на  четвереньки и сунул  голову под крыльцо.  Там
было темно. Под рукой хлюпала какая-то жижа, вода...
     - Об этом я как-то не подумал, - расстроенно проговорил Тимоня.
     А из-за дома тем временем  вышел  Шарик, заинтересовался происходящим и
тоже  попытался  заглянуть под  крыльцо.  Он подошел  справа,  потом  слева.
Никакой лазейки не нашел и тогда протиснул голову между Тимоней и Сережкой.
     - Здрасьте! - Тимоня засмеялся.
     - Шарик! - голос у Сережки прыгал от радости. -  Значит, он  настоящий!
Вот, гляди, и цвет нормальный.
     - Ну ладно, я пошел, - Тимоня зашагал к калитке.
     - Подожди, - сказал Сережка. - Как дальше с Шариком быть? Иван Петрович
ему житья не даст. Тем более, я уеду учиться.
     - Ладно. Что-нибудь придумаем.
     - Слушай, а все-таки: что это за топляки?
     - Это требует научного объяснения. Вот выйдут статьи по этому вопросу -
ты и почитаешь.
     - И где эти статьи выйдут? - разочарованно спросил Сережка.
     - В научном журнале.
     -  Ну уж нет. Научный журнал я читать не буду. И вообще, наука - это не
интересно.
     - Кому как.

     16 июля 12 часов
     - Вы хотите продолжить ночные битвы? - спросил Иван Иванович.
     - А вы помогите, если можете! - повысил голос Сан Саныч.
     - Как? Из камеры? Передавать свои соображения выше по инстанциям?
     - Нет, по инстанциям нельзя.  Мы  тут  все поляжем,  пока по инстанциям
дойдет. Слушайте! - тут он взорвался. - Как вы ухитрились утопить паспорт, а
эту справку допотопную сохранить?
     - Какого ответа вы ждете? - Иван Иванович тоже начал терять терпение. -
Наверное, паспорт выпал, а справка нет.
     За окном снова нахмурилось небо.
     - Сегодня они пойдут раньше, - сказал Иван Иванович.
     Сан  Саныч  громко  забарабанил  пальцами  по  столу.  А Иван  Иванович
произнес, глядя ему прямо в глаза:
     -  Если действительно  хотите  делу помочь, то придется взять что-то на
себя. Под свою личную ответственность.
     Сан Саныч с большим трудом  выдержал этот взгляд. Даже испарина на  лбу
выступила. Да  в чем дело? Опять взгляд тяжелый попался.  Сан Саныч очень на
себя рассердился.  Виду он  не  подал, а про себя  решил,  что  стареет.  Он
выдвинул ящик  стола  и достал толстый  белый бланк.  Занес  туда полученные
данные. И решительно шлепнул печать.
     - На этом основании получите  паспорт. Формально все по закону. В конце
концов, девяносто один год - не так уж много. Не сто девяносто один! Но беру
с вас подписку о невыезде.
     -  Это пожалуйста. Выезжать я отсюда не собираюсь.  А не посоветуете ли
мне в помощь кого-нибудь посмелее, кто хорошо плавает?
     - Есть такой товарищ.
     Сан Саныч снял трубку и набрал Тимонин номер.

     16 июля, 13 часов
     Тимоня встретил Ивана Ивановича возле отделения милиции.
     - Здравствуйте. Я Тимофей.
     - Очень рад! - Иван Иванович протянул руку: - Старцев Иван Иванович.
     Тимонина рука на миг застыла в воздухе. Старцев? Наверное, сын...
     - Времени у нас  мало, - сказал Иван Иванович. - Прямо  сейчас едем  на
комбинат.
     -  Иван  Иванович...  -  Тимоня  запнулся,  пытаясь   скрыть  внезапную
неуверенность  в  голосе. -  Иван Иванович, может быть, первым делом  убрать
экран?
     Теперь замолчал Иван Иванович. Пронзительно-серые глаза остановились на
Тимоне. Тот замер... Этот взгляд  словно иголками приколол к  воздуху, и вот
теперь он завис в неестественной позе - вылитый живой образец, распластанный
между стеклами микроскопа...  Иван Иванович молчал. Давно Тимоне не было так
плохо. Да  в  самом деле: есть ли экран?  С  чего он  взял  про  экран?  Дед
говорил? Так ведь то был не дед...
     - Вы читали дневник?
     - Какой дневник?
     -  Вот  этот. -  Иван Иванович  достал из  кармана тетрадь в  поблекшей
голубой обложке.
     - Нет. Не читал. Но я бы хотел почитать.
     - Для этого нужна определенная подготовка.
     - Думаю, я достаточно подготовлен.
     - Это мы увидим. А где вы учитесь?
     - В университете на географическом, на океанологии.
     - Это хорошо. Надо спешить, поговорим по дороге. Экран обезопасим очень
просто: положим  на дно до  лучших времен. Хотя в ближайшие  дни  он роли не
сыграет.
     Иван Иванович убрал тетрадь в карман широких рабочих брюк.



     Голубая тетрадь.
     15 июня, 15 часов
     Хоть  ты и  Старцев  Второй, а дурак. Ты разгадал механизм самоочищения
озера. Но  никогда тебе не сделать последнего шага. Никогда тебе не поверить
в то,  что случилось с тобой.  Тебе не позволит этого сделать  непреодолимый
барьер - твое церемонное отношение к  науке. Небитый Старцев, знал бы ты!  У
других такого отношения не было.
     И ни за что  тебе не  согласиться на такую биографию, как моя, ибо этим
ты оскорбил бы науку!
     В далекий день седьмого августа сорокового года, наутро после того дня,
который ты запомнил последним, из  Москвы пришли плохие вести.  В  институте
царили растерянность и  неразбериха.  Ждали самого худшего. И не ошиблись. Я
успел передать тетрадь уборщице, не сделав последней записи. За мной пришли,
когда я сидел за микроскопом и изучал капсулу, в которой, наконец, появилось
нечто определенное.  Я  уже тогда догадался, что  имею  дело с тем,  что  ты
назвал "новым эмбрионом".
     А  теперь вспомни  про  экран.  Его  роковую  роль я  понял не сразу. В
пятьдесят шестом году, на  поселении, когда  я работал в  микробиологической
лаборатории  при гидроэкспедиции,  меня осенило. Я чуть  ли  не  по лбу себя
стукнул! Поставив экран на дно, я подготовил тем самым условия  для опытов в
ультрафиолетовом свете,  только под водой. Здесь, в районе ключей, где вода,
не  говоря  уже  о  прочих свойствах,  исключительно  чиста,  новый  эмбрион
читается  идеально!  Любое  существо  является  для  озера инородным  телом,
ультра-фиолетовый свет инициирует его излучение.
     В  первый  момент  я  был  в  восторге:  я  понял,  что  стою на пороге
потрясающего открытия. Но  уже в следующий  миг до  меня дошло, что  экран -
источник  больших бед.  Идеальный топляк,  что само по  себе -  сомнительное
счастье, получится только в  идеальном случае! В остальных случаях получатся
'вариации  на тему организма', которые страшно себе представить. Вот тогда я
и пришел в это свое нынешнее полубезумное  состояние. Я  не жил, а  ждал.  Я
рвался  к  озеру.  Но  о том,  что  сам я мог остаться  в озере  собственным
двойником, я не догадался. Да, это открытие. Идеальный топляк - точная копия
любого  организма. Но акта творения нет! Он так  же недосягаем,  как и  был.
Есть эффект "короткого замыкания":  система воспроизводства  живого вещества
получает возможность пропустить  ряд  звеньев и  идет  по малому кругу. Круг
этот включает в себя условия возникновения  нового эмбриона плюс рукотворный
экран. Природа абсолютно объективна. По человеческим меркам -  объективна до
цинизма.  По  ее  мнению,  очевидно,  мы   имеем  здесь  способ  размножения
"отводками", издревле известный в садоводстве. Всплывают. Вода бурлит. Будто
это не озеро, а кастрюля с кипятком, кишащим ошпаренными крабами.
     Пишу, сколько успею.
     Однажды  летом в  пятьдесят  седьмом году я увидел на станции товарняк,
направляющийся в Питер. Просто влез в вагон и благополучно доехал.  Добрался
до озера. Института не было  и в  помине. Ни здесь, ни  в городе. На острове
совершенно неожиданно нашел документы Савельича. На мысль натолкнул Федя: он
всем  сообщил, что истопник вернулся. Никто меня  не  узнавал. Никто мной не
интересовался. Видно мало было у Савельича друзей. А  родных, сколько помню,
и  вовсе не было. С тех пор я прикован к острову  фальшивыми документами. Но
чего мне было еще желать?
     Идут! Ползут со всех сторон. Залепили окна. Хороши.
     Что  ж, я согласен: я - сумасшедший. У меня варварские методы работы, и
я не заметил, когда они стали такими.
     Тогда,  в  пятьдесят  седьмом,  вместо  того,  чтобы  убрать  экран,  я
отгородил  его  сетями в  надежде  на дальнейшие  исследования. В павильоне,
который  служил раньше боксом, был подвал,  к сожалению,  не бетонированный.
Туда я  спустил необходимое оборудование. Опасаясь, что  вода в конце концов
размоет  подвал,  я  укрепил  стены  тем, что  нашел  -  трубами  и  большой
застекленной дверью.  Все  это  я  закрепил  нехитрым  способом,  с  помощью
металлического  троса  и  противовеса.  Я  запирался  в  боксе,  спускался в
лабораторию и работал часами.
     Ломятся в двери. Надеюсь,  не откроют.  Эти скороспелые  топляки совсем
слабые.
     Я сделал из  тканей топляков несколько литров вытяжки.  Это  прекрасное
средство  для  заживления  ран  и омолаживания.  Кстати,  я  неосмотрительно
упустил 'идеальную' собаку с  идеальной раной  на  голове: это могло вызвать
мистический ужас и панику. Я должен был ее залечить, но не успел. И вот весь
этот  эликсир жизни оказывается  сегодня в озере, полном  ключевой  воды!  И
становится  катализатором  беды. Озеро нашпиговано  новыми эмбрионами. Им бы
еще  зреть и зреть, а они за несколько часов вылезли на поверхность. Жить им
недолго:  они начинают  распадаться,  едва  вынырнув  из воды. Но их слишком
много!
     И  еще  о потопе. Потоп - вопрос  особый. Этот  приход ключевой воды не
случаен:  озеро  вызвало  его.  Чаша  терпения  лопнула. В  этом есть что-то
грозное, космическое.
     Когда я  увидел  дверь  плавающей  в  озере,  я  понял,  что  подводная
лаборатория со  всеми препаратами вывалилась  в воду. Тебя не нашел. Времени
не было.  Я, как мог, защитил приборы, оставшиеся  в боксе  - сдвинул  шкафы
дверцами  друг к другу.  Дневник  спрячу в тайнике -  он на  прежнем  месте.
Надеюсь, найдешь.
     Старцев! Возьми  мою  справку  пятьдесят  пятого  года.  Придумай,  что
хочешь! Скажи, остальные  документы  потерял. Ты  представляешь  себе состав
ключей? Все только  сейчас начинается! Я хотел заняться этим  сам.  Но нужна
аппаратура. Займись этим.
     Вытяжка, помещенная в дисперсную сре..
     Старцев! Ты не опоздал с клеточными полями. Наукой заниматься тебе. Это
не та область, где за битого двух неби...

     17 июля, 10 часов.
     Серое  небо  не обещало ни  дождя  ни солнца. Озеро  тускло светлело  в
середине. Лишь вблизи берегов залег четкий обруч ясной воды. Обычная погода.
Видно, так теперь и будет до осени.
     - Сергей! - требовательно крикнул из-за забора Иван Петрович.
     Сережка неохотно вышел к нему. Баба Шура  тут же бдительно поспешила на
крыльцо.
     - Вот, - Иван  Петрович  с важным видом протянул полиэтиленовый мешок с
обглоданными костями. - Возьми Шарику.
     - Оставьте себе, - Сережка решительно отошел от забора.
     - Не больно гордись! Тоже мне нашелся! Мне Иван Иваныч велел за Шариком
смотреть. Говорит, экспериментальная собака.
     - Без ваших костей обойдемся.
     Тут во двор вошла баба Груша:
     - Ну что, все живы? Не приходили к вам ночью топляки-то эти?
     -  Все.  Нету  никаких  топляков!  -  сказал  Иван  Петрович.  -  Наука
подключилась.
     - А я вот тут  заметку  прочитала про наше озеро, слышишь, Шура? Теперь
вот  почитать несу. Смотри:  - она  ткнула пальцем  в  газету:  -  Необычные
атмосферные явления.
     Тут баба Груша оглушительно рассмеялась:
     - А? Неплохо? Это вроде дождя со снегом. И комбинат ни при чем.
     - А тебе, Аграфена, все плохо: есть топляки, нет топляков, - миролюбиво
заметил из-за забора Иван Петрович.
     Тут за спиной раздалось:
     - Привет, Серега!
     - Здравствуй, Федя.
     - Здравствуй, баба Груша!
     - Где ты пропадал-то столько времени? - поинтересовалась баба Груша.
     -  Да я  на  молокозаводе  с Шариком жил. Истопник  велел его на остров
привести. Вот я  с ним  на  первой маршрутке на молокозавод и махнул.  А там
ребята говорят: мы за твоим  Шариком смотреть не будем. Хочешь - живи вместе
с ним в кочегарке. Я и  жил. А на собрание-то мне обязательно надо было, я и
ушел. Ну и Шарик тоже убежал.
     -  Ой, бедолага, - баба Груша покачала головой. - И зачем  тебе все это
надо было?
     -  Ну  как же? Шарик  же  топляк.  А  истопник  топляков  этих до  того
ненавидит! Такое с ними делал... Что ж я, Шарика к нему поведу, что ли?
     Баба Груша терпеливо вздохнула.
     - Что там на острове-то?  -  забеспокоилась баба Шура. -  Как ты теперь
будешь жить?
     -  А пока истопника нет, там Иван Иваныч будет работать. Он и  говорит:
жил, говорит, Федя на острове, на острове и будешь жить.
     - Да,  Федор  теперь  при науке, - с  удовлетворением  подтвердил  Иван
Петрович.
     Федя   внимательно  посмотрел  на  него   и  прибавил  со  значительным
выражением лица:
     - Да, так и сказал: жил ты, Федя, на острове, на острове и помрешь. А я
сначала думал, Иван Иваныч - топляк. Потом смотрю: нет, не похож.
     - Нет, это невозможно слушать! - сказала баба  Груша, замахав руками. -
Да Федя-то ладно! Люди тут с перепугу такое несут!  Вон, соседка моя  до сих
пор с  полотенцем на голове лежит. Говорит, топляк этот  с ней поздоровался!
Она так и грохнулась.
     -  Да, - согласился  Иван Петрович. -  Люди тут малость очумели. Валька
мой тоже-вон: деда, я в нахимовцы хочу!
     - Да-а, другим можно, а мне нельзя? - заныл откуда-то Валька.
     - Сиди уж. Тоже мне, нахимовец нашелся.
     -  Ну, я пойду, - сказал Федя. - Поеду к истопнику  в больницу.  Скажу:
тетрадку твою Иван Иванычу передал.
     -  Федя! Ты, что ли,  тетрадку стащил?  Откуда  у  тебя тетрадка-то?  -
удивилась баба Шура.
     - У истопника была. Наверно, топляки принесли. Они же умные, и память у
них хорошая.
     Баба Шура только рукой махнула:
     - Пошли, Груша в дом. Не то тут такого наслушаемся!
     - Так чья это тетрадка-то? - спросил Сережка.
     - Истопника. Я уж сколько раз ему говорил:  пойди забери свою тетрадку.
Она в трофейном сундуке лежит. Он только отмахнется и все. А я-то помню, как
он тетрадку маме передал.
     - Кто? - опять спросил Сережка.
     - Истопник. Он тогда молодой был, как Иван Иваныч.

     © Галина Шувалова, 1998

     *Фр.Реди (1626 - 1698) - флорентийский врач и ученый,  сформулировавший
'принцип Реди': 'все живое всегда происходит из живого'.
     А.Валлисниери (1661 -  1730) - падуанский ученый,  натуралист  и медик,
доказавший и уточнивший 'принцип Реди'.

     **Опарин А.И. (1894 - 1980) - русский биохимик, академик.

     ***Бэшан (возможно Б?шан) - ученый, химик второй половины 19 века.

     ****Вернадский В.И.(1863 - 1945) - русский ученый, основатель геохимии,
биогеохимии, радиогеологии.

     *****Вильгельм Ру (1850 - 1924) - немецкий биолог и эмбриолог.

     ******Ганс  Дриш (  1867  -  1941)  - австрийский  ученый,  физиолог  и
эмбриолог.

     *******Аррениус Сванте А.  (1859 - 1927) - шведский ученый, нобелевский
лауреат, работал в области химии, физики, астрономии.