- отчаянно орем мы, позабыв, что никого нет дома.
     - Что же делать? - испуганно говорит Ленька.
     Не  долго  думая, я начинаю опускать в колодец шест с ведром. Шест, как
живой,  рвется  вверх,  будто  ему  тоже  страшно  опускаться в темную воду.
Ленька,  уцепившись с другой стороны, стал мне помогать, и мы вдвоем кое-как
опустили  ведро  в  колодец.  Котенок  все  плавал.  Мы  о Ленькой старались
поймать  его  в  ведро,  но  он  шарахался  от него, как от страшного зверя.
Скользкий  шест  вырывался  из  рук,  и  мы,  стукаясь лбами, шипели друг на
дружку:
     - Куда ты тянешь?
     - А ты куда? - огрызался Ленька.
     - Пусти!  -  крикнула я и, оттолкнув Леньку, изо всех сил дернула шест.
Ведро чавкнуло и вместе с водой зачерпнуло котенка.
     - Тяни! - испуганно прошептал Ленька.
     Ведро  уже  показалось  над  срубом,  когда одуревший от страха котенок
уцепился  когтями  за железную дужку, перевесился через край и снова полетел
вниз.
     Мы  с  Ленькой  склонились  над  колодцем.  И вдруг в колеблющейся воде
рядом  с  нами  появилась  еще одна голова. Обернувшись, я увидела Зинку. Не
успела я удивиться, откуда она здесь взялась, как Зинка начала командовать:
     - Корзинку давай! Быстро!
     Ленька  побежал в дом. Зинка, не теряя времени, отцепляла ведро. Спустя
минуту  на  конце  шеста болталась легкая корзинка. Обессилевший котенок уже
захлебывался.  Зинка  привычно  и ловко опустила шест в колодец и, подхватив
котенка,  потянула  вверх.  Распластав  окоченевшие  лапки,  он лежал на дне
корзинки.  Мы  вынули  его  и  положили  на  солнышко.  Рыска  бросилась его
вылизывать.
     Я  взглянула на Зинку. Она была все такая же верткая. И я не знала, как
вести  себя  с  ней.  Я  могла командовать Ленькой и другими мальчишками, но
перед  Зинкой  робела.  Я  готова  была  подчиняться ей беспрекословно, но у
Зинки  были свои дела и секреты, и она не желала делиться ими со мной. Вот и
сейчас  было  непонятно,  как и зачем она сюда попала. Зинка не стала ничего
объяснять,  а  просто  исчезла  так же неожиданно, как и появилась. Я только
успела  заметить,  что  побежала она не домой, а куда-то в другую сторону. Я
видела, как мелькнуло возле рощи ее полинялое желто-зеленое платье.
     Пострадавший  котенок обсох и уже пил молоко. Рыска блаженно мурлыкала,
а  мы  с Ленькой все боялись, чтобы кто-нибудь и из куриного выводка не упал
в этот злополучный колодец.
     У  нашей  Бархатной шейки детей побольше, чем у Рыски, - где ей за ними
усмотреть!  Серенькие,  желтые и золотистые комочки шныряют в траве, а мать,
вытянув шею, зорко поглядывает вокруг.
     - Кыр-р-р!   -  предостерегающе  кричит  она,  едва  какая-нибудь  тень
мелькнет в небе.
     - Чего это она боится? - удивляюсь я.
     - Коршуна,  -  говорит Ленька. - Бабушка видела, как он вчера летал над
садом.
     - Ну и что?
     - Цыпленка утащит.
     Но   я   не  верю.  Как  это  можно  утащить  цыпленка?  Ленька  всегда
выдумывает.  Я  собираюсь  спросить  насчет коршуна у бабушки вечером, когда
она  придет  домой. А вечером Ленька начинает рассказывать про приключение у
колодца  и  так  развозит всю эту историю, что я начинаю клевать носом и мне
уже не до коршуна и не до цыплят.
     Видя, что я почти сплю, бабушка говорит:
     - Ладно, ужинайте да ложитесь. Завтра вставать рано.
     Она ставит на стол картошку и молоко.
     Я сонно бубню:
     - Все молоко да молоко... Надоело...
     И в самом деле, молока у нас теперь хоть отбавляй, а вот хлеба нет.
     Ночью  мне  снится, что к нам приходит Зинка и приносит круглый каравай
хлеба.  Я  отрезаю  поджаристую  краюшку  и  только  собираюсь откусить, как
кто-то толкает меня в плечо.
     - Оленька,  вставай,  - шепчет бабушка. - Я Буренку выгнала, как бы она
там не нашкодила...
     - Ба-а-бушка, еще немножко, - хнычу я.
     - Некогда, вставай, - твердит бабушка.
     - Сейчас,  только сон досмотрю... - говорю я скороговоркой, стараясь не
проснуться. - Ленька пусть попасет.
     Но бабушка неумолима.
     - Ленька маленький, пусть поспит, а ты вставай.
     - Не  маленький  я! Сейчас встану, - бормочет Ленька, подымая голову, и
снова  шлепается  на  подушку.  Наверно,  и  ему  снится что-нибудь хорошее.
Ладно, пусть досмотрит.
     Я  быстро  одеваюсь  и  бегу  во  двор. На траве - подсвеченные солнцем
золотые  капельки росы. Буренка уже шагает через сад к зеленому клину ржи. Я
бегу ей наперерез, и золотистые брызги разлетаются у меня из-под ног.


        ЖАТВА

     На  пригорках  рожь  стала  похожа  на  Зинкино выгорелое платье: кусок
желтый,  кусок  зеленый.  А  через несколько дней она пожелтела вся. Женщины
вышли  жать.  С  каждым  днем  они  подвигались  к нашему хутору все ближе и
ближе.  У нас стало шумно и весело, как будто весь колхоз переселился к нам.
Целый  день  скрипели  телеги,  слышались  голоса. Снопы возили и складывали
возле  сараев.  Ночью  дед Савельич их караулил. Когда затихал скрип возов и
вечерняя  заря  окуналась  в  ручей,  мы  с  Ленькой  бежали к Савельичу. Он
затапливал   в  сарае  печь,  и  мы  помогали  ему  раскладывать  по  полкам
сыроватые, пахнущие полем снопы.
     Потом  пекли  в  золе картошку. Дед Савельич молча попыхивал трубкой, и
красные языки пламени плясали у него в бороде.
     - Дедушка,  как узнать, кто кулак, а кто нет? - спросил однажды Ленька,
которому,  как  и  мне,  этот  вопрос  не давал покоя. Савельич задумался, а
потом сказал:
     - С  виду,  конечно, кулака теперь не распознаешь: человек как человек.
Только нутро у него кулацкое - жадное и подлое... Чем богаче, тем жадней.
     Ленька вздохнул: ничего неясно. А дед Савельич продолжал:
     - Был  у нас в деревне такой. Сам здоровенный, как медведь, морда - что
ряжка.  Вот,  бывало,  ест  блины  со  сметаной,  а  в сметану - раз! - муха
попала.  Так  он  ее осторожненько за крылышки вытащит - и в рот. Обсосет со
всех  сторон  и только потом прихлопнет... Чтобы, значит, и капля сметаны не
пропала...
     Мы с Ленькой, отплевываясь, хохочем.
     - Теперь   они  смирные  стали,  прибедняются,  а  в  колхоз  не  идут,
выжидают, - говорит Савельич.
     - Ага, - говорю я. - Если не колхозник, значит - кулак. Да?
     - Почти что так, - говорит Савельич.
     - О-о-ля! Ле-е-ня, домой! - раздается с крыльца бабушкин голос.
     Нам  жаль  расставаться с Савельичем. Он хоть и неприветливый с виду, а
добрый.  Нет-нет  да  и расскажет что-нибудь интересное. И потом мне страшно
оставлять  его  одного:  вдруг  нападут  на  него  ночью  кулаки. А он такой
старый, весь будто мхом поросший.
     Отец  тоже,  видно,  беспокоится.  Ночью  он  несколько  раз  встает и,
попыхивая  папиросой,  выходит  во  двор.  Я  лежу,  прислушиваясь  к ночным
шорохам,  и  страх  холодной  змейкой  заползает ко мне под одеяло... Утром,
когда  я  просыпаюсь,  ночных  страхов  нет  и  в  помине.  Искристое солнце
рассеивает их без следа.
     За  нашим  садом  рожь  уже  сжата, и Буренка ходит по жнивью. Пасти ее
теперь  не надо, мы с Ленькой свободны. Из деревни прибегают ребята, и у нас
всегда весело.
     Однажды  появляется  Петька.  Он  в  новой  голубой  рубашке  в  черную
крапинку,  постриженный  и чистенький. Я радуюсь. Все-таки Петька не Павлик,
который  ходит  замарашкой и поминутно вытирает нос рукавом. А у Петьки есть
носовой   платочек,  маленький,  розовый,  обвязанный  кружевным  узором.  Я
мечтаю,  что  вдруг  он  расщедрится и подарит этот платочек мне, потому что
мне  он больше подходит. Ни у одной девочки в мире не будет такого платочка,
как у меня. Зинка лопнет от зависти - это я уж точно знаю.
     Но  пока  что  платочек  у  Петьки,  и  я  ломаю  голову,  как  бы  его
заполучить.
     - Идем к вам в сад, - предлагает Петька.
     - Идем, - соглашаюсь я, хотя мне и не очень хочется.
     - Иди,  иди, - предостерегающе говорит Ленька, - только помни, что отец
сказал.
     - А что он сказал? - спрашивает Петька.
     - Яблоки  запретил  рвать.  Это  же  колхозные,  а  не  наши, - говорит
Ленька.
     - Паданки можно, - говорю я.
     Мы с Петькой идем в сад, и Ленька, как сторож, тянется за нами.
     Не любит он этого Петьку почему-то.
     - Ну  чего  ты  пристал?  Что  я,  без  тебя не знаю, что ли? - сердито
говорю  я.  Ленька,  обиженно  шмыгнув  носом,  отстает.  Я поднимаю с земли
несколько яблок и подаю их Петьке.
     - На, угощайся.
     Повертев яблоки в руках, Петька размахивается и бросает их в кусты.
     - Разве  это  яблоки?  Одни  черви,  -  говорит он обиженно и, глядя на
деревья, ветви которых гнутся от яблок, предлагает: - Давай нарвем, а?..
     Я молчу.
     - Никто не увидит, - уговаривает Петька.
     - Все равно нельзя, - говорю я.
     - Вроде вы уж никогда и не рвете? - удивляется Петька.
     - Никогда,  -  говорю  я, вспомнив, как бабушка печет в миске собранные
паданки.
     Петя недоверчиво ухмыляется.
     - Отец  сказал,  что  яблоки  продадут  на базаре, а за те деньги будут
строить телятник, - доказываю я.
     Петька только фыркает.
     - Подумаешь,  честные  какие  нашлись!  Ничего  не  случится,  если  мы
немного наколотим, - заявляет он, хватаясь за сук.
     - Не тронь! - кричу я.
     Я  злюсь,  и не оттого, что Петька сейчас натрясет яблок, а оттого, что
он мне не верит.
     Оглянувшись  по  сторонам  и не обращая на меня внимания, он дергает за
сук.  С  десяток яблок с мягким стуком падают на землю. Он быстро хватает их
и  запихивает  за свою нарядную рубашку. Я, как кошка, бросаюсь ему на спину
и,  вцепившись  в его аккуратненький чубик, трясу изо всех сил. Петька молча
сопит,  потом,  изловчившись, сильно лягает меня ногой. Я падаю, и тут из-за
кустов  выскакивает  Ленька.  Теперь  Петькины дела плохи, ему нужно думать,
как бы вырваться и удрать.
     - Нет, - говорю я, - не уйдешь, сначала яблоки выложи.
     - Пустите,  выложу...  -  вырывается  Петька, но, почувствовав свободу,
тотчас бросается наутек.
     Мы с Ленькой нагоняем его и вытряхиваем из-за пазухи все яблоки.
     Петька, отбежав немного, грозит нам кулаком:
     - Подождите, попадетесь еще, грачи колхозные!..
     На  земле  валяется  затоптанный  розовый  платочек.  Я  поднимаю его и
швыряю Петьке вслед.
     Мы  с  Ленькой  с жаром обсуждали исход сражения. Ленька и в самом деле
похож  на  маленького  взъерошенного грача. Рубашка у него выехала, лямки от
штанов  оборваны,  и  он  придерживает  их  руками. Мне смешно. Но и у меня,
наверно,  вид не лучше, потому что Ленька тоже не может смотреть на меня без
смеха.
     - А  все  же  дали  мы  ему!  -  говорит  он, довольный. - Будет знать,
кулачуга, как трясти колхозные яблоки.
     - Почему же - кулачуга? - удивляюсь я.
     - Потому, что его бабка кулачка, Лещиха.
     Я стою с раскрытым ртом, а Ленька поясняет:
     - Мне  дед  Савельич  говорил...  Отец  у  него  умер,  давно еще. Он с
матерью   живет   и   с   бабкой.  Бабка  всем  в  доме  командует  и  такая
вредная-превредная...
     Я задумчиво молчу. Ленька, чтобы развеселить меня, предлагает:
     - Пойдем покатаемся.
     Мы  взбираемся на телегу к Коле, который весной приводил к нам Буренку,
и ездим с ним. Нагрузив телегу снопами, Коля шутит:
     - Граждане пассажиры, прошу занимать мягкие места!
     Мы  с  Ленькой  проворно  залезаем  наверх  и сидим там, покачиваясь на
зыбком возу.
     Но  мне  неловко  ехать  пассажиром,  и я все время прошу у Коли вожжи.
Зинка,  Федя  и  другие  ребята  постарше ездят самостоятельно. Мне завидно.
Когда  мы  едем порожняком, Коля дает мне править. Я волнуюсь и дергаю вожжи
сильнее,  чем  нужно, но лошадь, не обращая на меня внимания, идет привычным
шагом.
     Приехав  на  поле,  мы  видим, что женщины, суетясь, складывают нажатые
снопы  в  бабки.  Из-за леса, закрывая полнеба, ползет черная лохматая туча.
Быстро нагрузив воз, Коля говорит мне:
     - Вези сама, а я тут помогу. Справишься?
     - Справлюсь.
     Туча  стелется  все  ниже,  ветер  треплет верхушки деревьев. Над самой
землей  с  тревожным  криком  проносятся  ласточки.  Навстречу  мне, тарахтя
пустой  телегой,  мчится Зинка. Увидев меня с полным возом, она сворачивает,
уступая дорогу. Ее зеленые глаза смотрят на меня дружелюбно.
     - Правей держи, там дорога лучше! - кричит она.
     - Ладно, - киваю я, и сердце у меня прыгает от радости.
     Сгрузив снопы и переждав дождь, мы с Ленькой снова едем в поле.
     - Дай я поправлю немножко, - канючит Ленька.
     Я  великодушно  передаю  ему  вожжи.  Ленька, уцепившись обеими руками,
гордо  поглядывает  по  сторонам,  и  его  стриженая голова похожа на свежее
жнивье.


        ЗИНКИНА ТАЙНА

     Однажды,  когда  уже всю рожь перевезли с поля и мы слонялись без дела,
Зинка сказала:
     - Хотите, я вам покажу одну тайну?
     - Хотим, конечно, - обрадовался Ленька, большой любитель всяких тайн.
     С  того  дня,  когда  мы  возили  снопы,  Зинка стала относиться ко мне
совсем  по-новому.  Она  иногда  даже  подходила  ко  мне  сама,  и мы с ней
разговаривали.  Больше всего она любила слушать про город, в котором никогда
не  была.  Мы садились где-нибудь в укромном уголке, и я рассказывала, какие
в  городе  улицы,  магазины,  скверы  и  городской сад, в котором по вечерам
играет  музыка.  Я  рассказала  ей,  как однажды в город приехал цирк и мы с
мамой  ходили  смотреть. Там был смешной и веселый клоун. Он выделывал такие
штучки,  что  все  покатывались со смеху. А потом он разбил стакан и, боясь,
как  бы  ему  не  попало,  съел  все осколки. Это было так невероятно, что я
испугалась  и, прижавшись к маме, заплакала. Но клоун остался цел и невредим
и прыгал как ни в чем не бывало.
     Зинка  слушала,  широко  раскрыв  от удивления глаза. Я думала, что она
мне  не поверит, но она поверила. Зато когда я сказала, что дома в городе из
кирпича, Зинка возмутилась:
     - Рассказывай  сказки!  -  сказала  она.  -  Как  это  - из кирпича? Из
кирпича только печи бывают.
     Я   начала  доказывать  и  начертила  дом  прутиком  на  земле.  Дом  я
нарисовала  многоэтажный,  со  множеством  окон на каждом этаже, точно как в
нашей  книжке  с  картинками. Дверь я сделала внизу, на первом этаже, потом,
подумав, пририсовала по двери на каждый этаж.
     Зинка,  прищурившись, рассматривала рисунок. Потом вдруг, ткнув пальцем
в дверь на верхнем этаже, сказала:
     - А как же в нее попасть?
     Я растерянно молчала.
     Дело  в  том,  что в городе, где мы жили, дома были хоть и каменные, но
одноэтажные,  и  я  сама  не  знала,  как забираются люди на второй и третий
этаж.
     Подумав, я сказала:
     - По лестнице.
     - Ну  и  рисуй  лестницу,  чего же ты! - сердито сказала Зинка, которой
хотелось представить себе все, как бывает на самом деле.
     Я  хорошо  помнила,  что  на  рисунке  в  нашей  книжке не было никакой
лестницы,  и  не  знала,  где  и  как  ее  рисовать. Выручил Ленька, который
однажды ездил с отцом в Витебск, к врачу. Взглянув на мой дом, он сказал:
     - Дверь  только  на  первом  этаже,  а  вверху  нет!  Там  внутри  дома
лестница, по ней и подымаются.
     - Вот видишь, - сказала я, - а ты пристала: рисуй да рисуй...
     Зинка  промолчала.  Она,  видимо, соображала, как это все получается. А
чего  тут  соображать:  внутри  дома стоит длинная лестница с перекладинами,
как у нас на сеновале, по ней и лазят...
     Тогда  мне показалось, что Зинка на меня обижается, и теперь, когда она
предложила показать нам какую-то тайну, я очень обрадовалась.
     Взглянув на нас с Ленькой своими быстрыми глазами, она сказала строго:
     - Только никому ни слова! Ясно?
     Мы молча кивнули.
     - Айда.
     Сначала  мы  зашли  за  сарай,  который  стоял  поближе к роще, и я уже
думала,  что дальше не пойдем, но Зинка, оглянувшись по сторонам, углубилась
в  рощу.  Я сразу вспомнила, что в тот день, когда спасали котенка, она тоже
побежала в эту сторону.
     Мы  вышли  на  опушку, пересекли гречишное поле и снова подошли к роще,
которая поворачивала сюда.
     Освещенные  солнцем,  золотились  березки.  Узорчатые тени скользили по
лицу  и  рукам.  Зинка  шла  впереди,  иногда оглядываясь на нас, и глаза ее
казались  таинственными  и  совсем зелеными. Неожиданно дорогу нам преградил
ручеек.
     Шагая  вдоль ручья, мы пересекли рощу. Впереди показалась дорога. Зинка
остановилась  на  краю  рощи.  Когда  мы  подошли,  она, выглянув на дорогу,
сказала шепотом:
     - Кажись, никого?
     - Никого, - отозвались мы с Ленькой, ничего не понимая.
     Тогда  Зинка  махнула  нам  рукой  и  нырнула  в самую гущу кустарника.
Заслоняя  лицо  от веток, мы пробирались за ней. Выкарабкавшись из зарослей,
мы  увидели  высокий  деревянный  крест, выкрашенный в голубую краску. Прямо
под  ним  разливалось  небольшое озерцо, в которое впадал веселый ручеек. От
дороги  к этому озерцу был свободный подход, и я удивилась: зачем нужно было
царапать себе лицо и руки, пробираясь через кусты?
     Крест  был убран выгоревшими бумажными цветами, и на нем, как на иконе,
висело  белое  вышитое  полотенце.  У  подножья креста, прямо в воде, стояла
деревянная  бадейка. Вся заполненная прозрачной водой, она всосалась в песок
и, казалось, росла прямо из земли.
     - Вот,  -  сказала  Зинка,  показывая  на бадейку. - Святой родник. Кто
напьется - бросает монетку. А я их оттуда достаю, - хихикнула она.
     И  в  самом  деле,  на  дне  бадейки  поблескивало  несколько  медяков.
Запустив туда руку, Зинка выудила медяки и вздохнула:
     - Что-то последнее время мало бросают... Пейте, - предложила она нам.
     Мы с Ленькой переглянулись.
     - А... у нас нет денег, - сказал Ленька.
     Зинка захохотала.
     - Так  пей,  глупый  теленок.  Кто с тебя деньги требует? Знаешь, какая
вода вкусная? Ключевая. Какая б жара ни была, а она все равно холодная.
     Ленька  зачерпнул  ладошками  воду  и  начал  пить. Я тоже. Пройдясь по
жаре,  мы  здорово  захотели пить, а вода и в самом деле была вкусная, не то
что в нашем старом прогнившем колодце.
     Не  успели  мы  как  следует  напиться,  как на дороге что-то загудело.
Выглянув,  мы  увидели  легковую  машину,  похожую на черного пузатого жука.
Машина  остановилась  как  раз  напротив  тропинки,  которая  вела к святому
роднику.  Из нее вышли двое мужчин. Один высокий, молодой, в белой рубашке с
закатанными  выше  локтя  рукавами;  второй  поменьше  ростом  и постарше, в
старой  гимнастерке,  -  видно,  шофер.  У  высокого  через  плечо на тонком
ремешке  болталась  маленькая  кожаная  сумочка. Мы залегли в кустах и стали
смотреть, что будет дальше.
     - Вот,  Федор  Иванович,  сколько  ни  езжу,  а  вкусней  этой  воды не
встречал! - сказал высокий, обращаясь к шоферу.
     Второй что-то ответил, но мы не расслышали.
     Толкая меня локтем в бок, Зинка зашептала:
     - Смотри, смотри, сейчас пить будут...
     И  в  самом деле, приезжие, наклонясь над родничком, пили воду прямо из
бадейки.
     Зинка, сопя мне прямо в ухо, шептала!
     - Как ты думаешь, бросят они что-нибудь или нет, а?
     - Не знаю, - прошептала я.
     - Дядьки,  видать,  богатые, - не унималась Зинка. - Эх, кабы полтинник
отвалили!..
     Мужчины,  напившись,  ополоснули  в  роднике  руки,  и высокий, смеясь,
вытер их о висевшее на кресте полотенце.
     Зинка  только  охнула.  Когда  они ушли, мы бросились к роднику. На дне
бадейки было пусто.
     - Вот  тебе  и на! Напились, вымылись, да еще и полотенцем вытерлись! -
возмущенно воскликнула Зинка. - Хоть бы пятак бросили!
     - Хоть бы одну копеечку, - вторил Ленька.
     Мы  выбежали  на дорогу посмотреть, куда поедут эти дядьки, но их уже и
след простыл.


        "ПАДАНКИ"

     Дорогой  Зинка  рассказала, что у нее дома накоплено уже немало пятаков
и гривенников из святого родника.
     - Вот  накоплю  еще,  тогда  куплю  себе  букварь,  тетрадки  и ручку с
пером...
     - И резинку, - подсказала я.
     - Можно  и  резинку,  коли денег хватит, - согласилась Зинка. - Нынче в
школу  пойду,  а  то  прошлый год мамка не пустила, говорит: "Нет снаряжения
никакого,  так  нечего тебе там зря сидеть! Побудь дома годок, не перестарок
еще..."
     - А тебе сколько лет? - спросила я.
     - Девять уже, - сказала Зинка.
     - А  мне  скоро  восемь.  Я  тоже  в школу пойду, - сказала я не совсем
уверенно. - Букварь у меня есть, мне бы только резинку...
     - Купим! - уверенно сказала Зинка, подбрасывая на ладони медяки.
     Когда  мы вернулись на хутор, возле сараев стояла молотилка, похожая на
товарный  вагон, только поменьше. Рядом, дрожа всем железным телом, тарахтел
старенький трактор.
     От  трактора  к  молотилке бежал широкий ремень. Женщины бросали в ящик
снопы,  отгребали  солому.  По  желобку непрерывной струйкой сыпалось зерно.
Зинкина мать, подававшая снопы, увидев дочку, сердито крикнула:
     - Где  тебя  носит  целыми  днями? Есть тебе принесла, - кивнула она на
лежащий в стороне узелок.
     Развязав  узелок,  Зинка  достала  свежую  ржаную  лепешку,  намазанную
сверху  толченой  картошкой.  Мы  с Ленькой так и уставились на эту лепешку.
Отломив  половину, Зинка разделила ее на три части и протянула нам с Ленькой
по куску. Остальное снова положила в узелок.
     Лепешка  была  такая  мягкая,  с  подрумяненной  картофельной  корочкой
сверху, что нам не пришлось долго над нею трудиться.
     - Как пирожное! - заявил Ленька, облизывая пальцы.
     Зинкина  мать,  поглядывая на нас из-под надвинутого на глаза платка, с
улыбкой сказала:
     - Ешьте всю, я уже поела.
     Мы  доели  вторую половину и вприпрыжку помчались домой. Зинка побежала
с нами.
     - Что  это  вы  и  глаз не кажете? - набросилась на нас бабушка. - Мать
ушла  в правление - счетоводу помогать, а я тут хоть разорвись одна!.. А ну,
марш картошку копать!
     Втроем  мы  быстро  накопали  корзину  картошки,  но  это  было не все.
Бабушка  сказала, что нужно пойти пригнать домой Буренку, а тут Лилька с рук
не слазит.
     Ленька  заявил было, что мы сейчас пригоним, но я не согласилась: лучше
мы понянчим Лилечку, а бабушка пусть идет за Буренкой сама.
     - Нужна тебе эта Лилечка! - сердито сказал Ленька, когда бабушка ушла.
     Я  промолчала. Не признаваться же, да еще при Зинке, что я просто боюсь
бодливой   Буренки   и  готова  делать  что  угодно,  только  бы  с  нею  не
связываться.
     - Пошли в сад, - предложила я, беря Лилю на руки.
     Лиле  было  невдомек,  что  она  совсем  лишняя  в  нашей компании. Она
радостно  смеялась,  выставляя напоказ все свои четыре зуба. Последнее время
она  уже  не  ревела,  как раньше, безо всякой причины. С ее румяного личика
почти не сходила улыбка.
     Перегнувшись  через  мое  плечо, она вцепилась Леньке в ухо и с веселым
визгом  трясла  его,  как  бы  в  наказание  за  то, что брат не хотел с нею
играть.
     Ленька   вырвался   и,   сердито  сопя,  отошел  подальше.  Тогда  Лиля
ухватилась  своими  цапками-царапками  за  ветку  яблони  и  тоже тряханула.
Огромное  яблоко  ударило  Леньку  по  макушке.  Мы  с  Зинкой захохотали, а
Ленька, сморщившись, потирал ушибленное место.
     - Стойте! - заорал он вдруг.
     Мы с Зинкой в недоумении уставились на него.
     - Это  что,  паданки или нет? - сказал он, показывая на яблоки, которые
натрясла Лиля.
     - Конечно, паданки! - крикнула я обрадованно. - Угощайся, Зина!
     Позабыв  про  шишку на голове, Ленька принялся уписывать сочные румяные
яблоки.  Мы  с  Зинкой  тоже не отставали. Покончив с "паданками", двинулись
дальше.
     - А  не  угоститься  ли  нам  вот  с  этой  яблоньки?  - сказал Ленька,
останавливаясь  возле  дерева, усыпанного белыми, просвечивающимися насквозь
яблоками.
     Лиля  с  радостью  принялась  за  дело,  но  яблоки,  такие  красивые и
заманчивые с виду, оказались твердыми и кислыми.
     - Паперовка. Не созрела еще, - сказала Зинка.
     Когда  мы  вернулись  домой, бабушка уже поджидала нас. Достав из печки
миску печеных яблок, она поставила ее перед нами.
     - Ешьте.
     Мы взяли по яблоку и нехотя начали жевать.
     - Ешьте, ешьте, - сказала бабушка, - не стесняйтесь.
     Не без труда мы съели по одному яблоку.
     - Не хочется что-то, - сказала я.
     - В саду, наверно, наелись? - догадалась бабушка.
     Мы молча переглянулись.
     - Ну, признавайтесь, ели яблоки в саду? - допытывалась бабушка.
     - Только  паданки!  -  сказал  за  всех  Ленька,  глядя бабушке прямо в
глаза.  И  это  была  сущая  правда, потому что мы не сорвали сами ни одного
яблочка.


        НАС ФОТОГРАФИРУЮТ

     Когда  бабушка нас отпустила, мы снова помчались смотреть молотьбу. Там
уже  грузили  на  подводу  мешки с зерном, а неподалеку возвышалась огромная
скирда  соломы.  Женщины  вилами  относили  солому  от  молотилки, а мужчины
подавали  наверх,  где  стоял здоровый, плечистый Федин отец и укладывал ее,
подравнивая по краям.
     Возле   молотилки   топтался  какой-то  незнакомый  мужчина,  босой,  в
домотканых заношенных штанах, которые он поминутно поддергивал на ходу.
     - Ну  так как, граждане колхозники, насчет молотилки? - заглядывал он в
лицо то одному, то другому.
     - И  что  ты,  Лексей,  топчешься  тут  без  толку? Председателя ищи, -
сердито сказала ему Зинкина мать.
     Отойдя от молотилки, мужчина поймал за рукав Колю и прицепился к нему:
     - Скажи, Николай, кончите вы до ночи али нет?
     - Да  как тебе сказать... Может, и кончим, - неуверенно ответил Коля. -
Вон у бригадира спроси, - кивнул он наверх, на Фединого отца.
     - А  ну его! - отмахнулся мужчина. - У него допытаешься! А мне надо еще
рожь подготовить, ежели молотилка будет.
     - А  ты  бы  наперед  подготовил,  а потом за молотилкой шел, - сказала
Зинкина мать.
     Кто-то из женщин озорно затянул:

                Как в Зареченском колхозе
                Все да жито погнило,
                Председатель все голосит,
                Что рабочих не было...

     Вокруг засмеялись.
     Мужчина  плюнул  с досады, махнул рукой и направился было в деревню, но
тут же вернулся и закричал Фединому отцу:
     - Я тебя спрашиваю, Степан, отмолотишься ты к ночи аль нет?
     Степан,  взглянув  через  плечо  на  сложенные у сараев снопы, спокойно
сказал:
     - Отмолотимся.  Гони  коней  за  молотилкой. Трактор, сам знаешь, через
речку не потянет.
     - От  те  и раз! - воскликнул мужчина. - Какие ж у меня кони? Вы бы мне
подсобили  по-соседски  молотилку  доставить,  -  попросил он срывающимся от
волнения тенорком.
     - А это уж как Егорыч решит, - сказал Степан.
     В это время верхом на Громике подъехал мой отец.
     - Вот,  Егорыч,  -  бросился  к  нему  мужчина. - Степан говорит, что к
вечеру  отмолотитесь.  Молотилку бы мне привезти надо. Сам знаешь, не на чем
у меня. Пара кляч и те заезжены до основания...
     - У нас тоже лошади заезженные, - буркнул Коля.
     Отец бросил на Колю быстрый взгляд и сказал:
     - Ну  что  ж,  Алексей  Иванович, привезем как-нибудь тебе молотилку. -
Потом,  глянув  в  худое, поросшее рыжеватой щетиной лицо мужчины, участливо
спросил: - Что, туго?
     - Не говори, Егорыч! - махнул рукой Алексей Иванович.
     - Кто это? - спросила я у Зинки.
     - Председатель зареченский, - сказала она. - Отец Павлика.
     Я  вытаращила глаза. Вот это новость! Павлик, оказывается, совсем не из
нашего колхоза! То-то его не видно последнее время.
     Я смотрела и сравнивала отца Павлика со своим.
     Высокий,  подтянутый,  в  защитных  галифе  и гимнастерке, мой отец и в
самом  деле  был похож на председателя. Неважно, что это обмундирование мама
шила  сама.  Я  помню,  как,  pacстелив  на  полу  отцовские  рваные галифе,
распоротые  по  швам,  она  выкраивала точно такие же новые. А потом шила на
машинке,  покусывая  ногти  и  украдкой вытирая слезы, когда у нее ничего не
получалось.  Отец  успокаивал  ее и говорил, что все получится, только нужно
терпение...  На  его  богатырской фигуре гимнастерка сидела красиво и ладно.
Рядом с ним отец Павлика казался совсем щупленьким и жалким.
     Как бы угадав мои мысли, Зинка сказала:
     - Жена у него померла позапрошлый год...
     Я чуть не заплакала, так жалко мне стало и Павлика, и его отца.
     - А что, они так вдвоем и живут? - спросила я.
     - Еще  девочка  есть, Танька, сестра Павлика. Четыре года ей, - сказала
Зинка.
     - Ну,  так  я  надеюсь  на  тебя,  Егорыч,  -  сказал Алексей Иванович,
подавая на прощание руку.
     В  это  время из-за бани вынырнула та самая легковая машина, которую мы
утром  видели  возле родника. Переваливаясь, как утка, она медленно поползла
к сараям.
     - Смотри-ка, те самые дядьки! - воскликнула Зинка.
     К  моему  удивлению,  вместе  с ними из машины вылезла моя мама в своем
нарядном батистовом платье.
     - Вот,  Саша, к нам в колхоз товарищ корреспондент из областной газеты.
Я  как  раз  в  правлении  была... Ну, прошлись с ним по колхозу, а потом...
поехали сюда... - сказала она.
     Отец нахмурился.
     - Сивцов, - отрекомендовался приезжий, пожимая отцу руку.
     - Кто, кто он такой? - допытывалась Зинка.
     - Ты же слышала - Сивцов, - сказал Ленька.
     - Да  я  не  про  фамилию.  Твоя  мать его как-то иначе назвала. Кор...
кор... пойдет... - силилась она вспомнить непонятное слово.
     В это время к нам подбежал запыхавшийся Федя.
     - Фу ты, не успел! - сказал он, отдуваясь.
     - Чего  не  успел? В самый раз, - успокоила его Зинка. - Вот только что
подъехали, без тебя еще ничего не начинали...
     - Да  молчи  ты, если не соображаешь, - зашептал Федя. - Я их еще возле
правления  встретил.  Они как приехали, так и полезли везде фотографировать,
а   председательша,   Елена  Сергеевна,  говорит:  "Беги,  Федя,  предупреди
Егорыча,  что из газеты приехали". Я побежал в первую бригаду, а мне сказали
-  сюда  уехал...  Пока  добежал,  а  они...  вот,  явились... - вздохнул он
огорченно.
     Между  тем  корреспондент  уже  вынул из кожаной сумочки фотоаппарат и,
покручивая его, весело говорил:
     - В  этом  году  вы по району первые с уборкой хлеба управились. Того и
гляди вообще на первое место выйдете.
     - Рано еще толковать об этом, - хмурясь, возразил отец.
     - Ничего не рано. Есть у вас такие возможности, - сказал Сивцов.
     Отец усмехнулся.
     Все собрались вокруг и, прислушиваясь к разговору, тоже улыбались.
     - Ну,  так  я  того,  пойду,  -  сказал вдруг отец Павлика, поддергивая
штаны.
     Никто не обратил на него внимания, и он незаметно ушел.
     - Оленька,  бегите  домой  переоденьтесь,  -  наклонясь ко мне, шепотом
сказала мама. - Красное платье надень, в горошек. Да умойся...
     Мы  не  стали  долго  расспрашивать,  что к чему, и помчались с Ленькой
переодеваться.
     Когда  мы  вернулись,  корреспондент,  щелкая аппаратом, фотографировал
молотьбу.
     Потом начал фотографировать колхозников, группами и в одиночку.
     Я потянула Зинку за скирду и сунула ей в руки две оранжевые ленты.
     - На, заплетись.
     - Зачем? - удивилась Зинка.
     - На всякий случай. Может, и нас сфотографируют...
     Зинка  неумело  начала  заплетать  свои  непослушные  вихрастые волосы.
Вдвоем  мы  кое-как  справились  с ними, и она стояла, как деревянная, боясь
нарушить всю эту красоту.
     Фотографироваться  нас  пока  никто  не приглашал. Нам надоело стоять и
ждать.
     - Пойдем съедем разок, - предложила Зинка.
     Забыв  про  косы, она первая полезла на скирду. Я - за ней, Ленька тоже
не  отставал.  Наверху  Зинка  подобрала  под себя платье, села и - ж-жих! -
ловко  съехала  вниз.  Не  долго  думая,  я  тоже уселась на свое горошистое
платье  и  скользнула  вслед за Зинкой. В ту же секунду я почувствовала, как
подо  мной что-то треснуло. Оказавшись на земле, вскочила и глянула сзади на
свое  платье.  Оно  было разорвано до самого низа и болталось треугольником.
Подняв  глаза, я увидела прямо перед собой корреспондента. Взглянув на нас с
Зинкой, он улыбнулся и сказал:
     - Ловко!
     Я молчала, держась за платье.
     - Давайте сфотографирую, - сказал корреспондент.
     Увидев,  что  нас  собираются  фотографировать,  не решавшийся до этого
съехать Ленька мигом оказался внизу.
     Корреспондент  поставил  нас всех под яблоней и навел аппарат. Я стояла
с  несчастным  видом,  придерживая сзади разорванное платье, и думала о том,
что дома мне непременно попадет...
     Через  несколько дней отец привез из города целую пачку фотографий. Там
были  колхозники возле молотилки, возле скирды с соломой, Коля возле лошади,
тетя  Маша на ферме, Громик, девушки с телятами и даже дед Савельич со своей
трубкой. А на одной фотографии были мы: Федя, Зинка, Ленька и я.
     У  Леньки  было  испуганное  лицо - после полета со скирды, Федя стоял,
важно  вытаращив  глаза,  а Зинкины косички торчали в стороны, как палки. Я,
казалось,  готова была заплакать: нос морщится, уголки губ опущены. Взглянув
на фотографию, мама рассмеялась:
     - Нет, вы только посмотрите, какое выражение лица у этой девчонки!
     "Интересно,  какое  бы у вас было выражение, если б вас фотографировали
с разорванным сзади платьем?" - подумала я.


        КОРШУН

     Дрожат  на  холодном ветру тоненькие березки. Ветер безжалостно треплет
их  желтые  совсем реденькие косынки. И яблони стоят печальные, притихшие, с
натруженными  корявыми  сучьями.  Согнулась,  сгорбилась  потемневшая мокрая
баня.  Где-то  за  нею,  в  роще,  живет  хищный коршун. Он стрелой вылетает
оттуда  и,  распластав огромные крылья, медленно кружит над садом. Бархатная
шейка  издает  тревожный  клич, и вся ее пестрая семья рассыпается кто куда.
Самый  маленький  и пронырливый петушок, которого бабушка почему-то прозвала
Симонькой,  норовит заскочить в сарай. Там много соломенной трухи и мякины -
и  коршун  не достанет, и можно кое-чем поживиться. Рябушка, Шелковая шейка,
Белянка и остальные разбегаются по кустам.
     Все  они  ростом  почти  со  свою мать. Особенно похожа на нее Шелковая
шейка.   Только   у   нее  горлышко  перевязано  золотистой,  как  шелковой,
косыночкой,  а  сама  она  вся черная. В кустах ее почти не видно. Ничего не
высмотрев, коршун улетает.
     - Давай подкараулим его, - говорит Ленька. - А прилетит - камнем!..
     Но  я  во  двор не иду, мне некогда. Я сижу за столом и, высунув кончик
языка, усердно вывожу палочки и крючки.
     С  этой  осени  я  уже  хожу  в школу. Учительница Серафима Ивановна, у
которой  я  учусь,  очень  строгая, да и сам папа каждый вечер проверяет мою
тетрадь.  Мама наша уехала в город. Она там работает, а мы всю неделю одни с
бабушкой.  В  субботу папа на Громике привозит маму домой, и у нас праздник.
Мама  всегда привозит булку белого хлеба и "клубнику" с повидлом. "Клубника"
-  эта  такая  фарфоровая  масленка  в  виде  ягоды.  Вместо  крышки  у  нее
фарфоровый  зеленый  листочек  с  хвостиком, за который открывают. Даже наша
Лилька  знает  эту  "ягоду"  и,  увидев  ее,  всякий  раз  радостно  хлопает
ручонками.
     Теперь,  когда  мама  пошла  работать,  нам  стало  легче.  Иногда  она
привозит  сахар, хлеб и обещает купить мне скоро новое платье. Только скучно
без  нее,  особенно  Леньке,  который целыми днями сидит дома. Утром бабушка
будит  меня  чуть свет, и мы вместе с папой уходим из дому: папа - в колхоз,
а я - в школу.
     Придя  домой,  я  сажусь  за  уроки,  а Ленька вертится вокруг, ожидая,
когда я освобожусь.
     Я  пишу.  Лиля  учится  ходить.  Держась  за табуретку, она топчется на
месте,  целясь  дойти  до скамейки. Потом бросает табуретку и, быстро семеня
ножками,  мчится  вперед. Благополучно достигнув какого-нибудь предмета, она
хватается за него руками и, глядя на нас, радостно смеется.
     Одному  Леньке  нечем  заняться. Он сидит на подоконнике и во все горло
распевает свои странные песни:

                Плывут по небу облака,
                Куры ходят по двору,
                Коршун кружится над садом -
                Хочет курицу украсть...

     - Шел бы погулял немножко, - говорит ему бабушка.
     Ленька  начинает  одеваться.  Целых  полчаса  он зашнуровывает ботинки,
время  от  времени поглядывая в мою сторону, потом ищет какой-то ремешок. Он
ищет  его  так  долго, что я успеваю сделать уроки, и гулять мы отправляемся
вместе.
     Осенний  ветер  гонит  по  мерзлой  земле  сухие  листья, забирается за
ворот.
     В  открытую дверь сарая выглядывает Буренка - даже ей не хочется гулять
в  такую погоду. Маленькую Бурушку отдали в колхоз, и ей теперь там весело с
колхозными телятами, не то что нам с Ленькой на этом хуторе.
     Мы  бродим  по  двору  и  никак не придумаем себе занятия. Вдруг Ленька
говорит:
     - Давай все-таки коршуна поймаем...
     - К-а-к  же,  поймаешь  его!  Держи  карман,  - отвечаю я насмешливо. -
Шапкой, что ли?
     - А вот можно поймать, - говорит Ленька, - если устроить засаду...
     Он  так  горячо убеждает меня, что я соглашаюсь устроить засаду и, если
не поймать, то хотя бы напугать этого злодея.
     Бархатная  шейка  со  своим семейством копошится возле сарая, а посреди
двора, вытянув шею, стоит на страже петух.
     Мы  с  Ленькой,  набрав  камней  и вооружившись палками, усаживаемся за
сараем.  Мы  сидим  долго  и  уже  начинаем  замерзать,  а  разбойник все не
появляется.   И   вдруг,   когда  я  уже  собираюсь  уходить,  петух  издает
предостерегающий  клич.  Все  бегут  врассыпную,  и  только  Бархатная шейка
остается  на  месте.  Поворачивая  голову,  она  зорко всматривается в небо.
Петух  что-то  сердито клокочет, видимо, велит ей тоже уходить. Серый хищник
кружит  над двором. Он опускается все ниже и ниже. Мы с Ленькой настороженно
замираем.  И  вдруг коршун взмывает вверх. Не успеваем мы опомниться, как он
камнем  падает  прямо  на  Бархатную  шейку.  Петух  торопится  на  выручку.
Раздается  хлопанье  крыльями,  летят  во  все  стороны  перья  -  и  спустя
несколько   секунд  коршун  тяжело  отрывается  от  земли,  держа  в  когтях
трепещущую  Бархатную  шейку.  Мы с Ленькой, опомнившись, бросаемся на него.
Он  выпускает добычу и быстро улетает. Бархатная шейка лежит на земле. На ее
голой,  словно  оскубленной  спине  видны  кровавые  царапины. Петух, высоко
поднимая  ноги, взволнованно топчется вокруг. Я беру Бархатную шейку на руки
и несу домой. Осмотрев ее, бабушка говорит:
     - Вовремя  подоспели.  Не  горюйте,  выживет. Дома ее подержим, а то ей
теперь холодно с голой спинкой.
     Мы  с  Ленькой  даем  Бархатной  шейке  водички  и,  устроив в подпечке
гнездышко, садим ее туда.
     Уже  в  сумерках,  тарахтя  по мерзлой земле, к дому подъезжает тележка
отца. Переобувшись, он говорит:
     - Я в город, на пленум. Кончится поздно, видно, там и заночую...
     - Поешь хоть, - предлагает бабушка.
     - Некогда,  -  отмахивается  отец.  -  Ну,  что нахохлились как грачи в
холод?  -  обращается  он  к нам. - Ольга завтра в школу, наверно, одна идти
боится, а ты, Ленька, что, за компанию?
     - Ничего  я  не  боюсь,  - говорю я, - просто неохота, чтобы ты уезжал.
Скучно.
     - Мы даже коршуна не боимся, - заявляет Ленька.
     Торопясь и сбиваясь, он рассказывает, что произошло днем.
     - Ну,  ничего,  - говорит отец, - вот я приеду, достану ружье, и мы его
обязательно подкараулим...
     - Живого бы поймать! - говорит Ленька.
     - Может, и живого удастся, - отвечает отец.
     Мы  сидим,  прислушиваясь к удаляющемуся стуку отцовской тележки, и так
пусто, тоскливо становится в нашем большом мрачном доме.


        НОЧНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

     В  ту  ночь  я легла спать на бабушкиной кровати возле печки, а бабушка
ушла  на  мамину.  Вдруг  среди  ночи  что-то мягкое и теплое шлепнулось мне
прямо  на  лицо.  Я вскочила и тут же успокоилась - Рыска! Должно быть, она,
сонная,  упала  с печки. В ту же секунду за окном послышался какой-то шорох.
Я  обернулась  и  увидела, как в щели от приоткрытой ставни мелькнула темная
фигура.
     Тоненько  повизгивая, сначала открылась одна половина, потом вторая. На
пол  упал  косой  квадрат  лунного  света.  Я  хотела крикнуть, но у меня от
страха  пропал  голос,  и я только шевелила губами, не в силах произнести ни
звука.
     - Бабушка!..  -  заорала  я вдруг, когда темная фигура в лохматой шапке
надвинулась на окно.
     Бабушка вскочила и тут же бросилась к окну.
     - Кто там? Что надо? - крикнула она.
     - Открой,  старая  ведьма, тогда узнаешь!.. - послышался грубый мужской
голос.
     Ленька тоже вскочил и, ничего не соображая, испуганно тер глаза.
     - За печку! Живо! - скомандовала нам бабушка, на ходу влезая в юбку.
     Снаружи  колотили в дверь, дергали за раму. Вероятно, их там было двое.
Видя, что дверь не поддается, они подошли к окну.
     - Бей,  чего  смотреть!  -  сказал  один.  И  в  ту же секунду раздался
ледяной  звон  разбитого  стекла.  Холодный  ветер  ворвался  в  комнату.  Я
схватила на руки проснувшуюся Лилю и, вся дрожа, бросилась за печь.
     Укутывая  ее  в  одеяльце  и  прижимая к себе, я увидела, как в руках у
бабушки сверкнул топор. Держа его над головой, она крикнула:
     - А ну, сунь сюда голову, если жить надоело!
     Сунувшийся  было  бандит  отскочил  назад.  Несколько  минут  за  окном
слышались  угрозы  и  выкрики,  но  лезть, видимо, никто не решался. Бабушка
стояла  наготове,  не  спуская  глаз с разбитого окна. Мы, прижавшись друг к
дружке, дрожали за печкой.
     Бандиты совещались.
     Потом  мы  услышали,  как  во  второй половине дома зазвенело стекло, а
через  минуту  послышались чьи-то тяжелые шаги. Ленька изо всех сил вцепился
в  меня  и замер. Шаги приближались. Сильный толчок в дверь, которая вела на
другую  половину,  и  снова брань - дверь оказалась запертой: бабушка успела
закрыть ее на палку.
     Но  палка  была  ненадежным  запором.  Дверь  под  ударами  трещала,  и
бабушка, оставив окно, всей тяжестью своего тела навалилась на нее.
     В  окне  тотчас  показалась  голова  в  лохматой шапке. Ленька рванулся
вперед.  В  ту  же  секунду  бандит, схватившись руками за лицо, вскрикнул и
отшатнулся от окна. Второй, услыхав крик, поспешил ему на помощь.
     - Чем это она тебя?
     - А  черт ее знает!.. Ну, старая карга, коммунистка, получишь за все! -
шипел  он.  -  Тащи  солому,  подожжем к чертовой матери! - заорал он вдруг,
срываясь от злости на визг. Его голос показался мне знакомым.
     Второй спокойно заметил:
     - Зачем  жечь?  Прирезать  их  всех - и конец, а жечь это не дело, дома
жалко...
     Несколько  минут  они  спорили, потом первый, в лохматой шапке, остался
возле окна, а второй пошел к сараю.
     Бабушка,  придвинув к двери стол, навалила на него что потяжелее. Возле
окна, сжимая в руке детскую лопатку, стоял Ленька.
     - Бабушка, тот замок в сарае ломает, - тревожно прошептал он.
     "Ох,  Буренка,  Буренка,  не  давайся  им",  -  думала  я, позабыв в ту
минуту, что нас собираются сжечь.
     И  вдруг  бандит,  стоявший у окна, метнулся к сараю. Он что-то крикнул
и,  махнув  рукой  в  сторону  деревни,  помчался  прочь.  Тут  же  из сарая
показался второй. Он шел, держась руками за живот, и шатался, как пьяный.
     - Господи, что это с ними?! - удивленно воскликнула бабушка.
     И тут я услышала едва уловимое цоканье копыт по мерзлой земле.
     - Едет...  папка  едет!  -  прошептала я, все еще боясь поверить такому
счастью.
     Бабушка  вдруг  осела  на лавку, как будто у нее разом отнялись ноги, и
тихо заплакала.


        СИМОНЬКА ПОМОГ

     Отец  первым  делом  бросился  в погоню за бандитами, а бабушка наскоро
позатыкала   разбитые  окна.  Потом  она  зажгла  фонарь  и  пошла  в  сарай
посмотреть,  что  с Буренкой. Нам с Ленькой страшно было одним в доме, и мы,
кое-как одевшись, тоже пошли в сарай.
     Буренка,  глядя  на  нас  большими печальными глазами, вытянула морду и
замычала.  Бабушка  приподняла  фонарь,  и мы вдруг увидели на шее у Буренки
кровавую рану.
     - Это он ее ножом, - сказала бабушка.
     - Смотрите, и рога в крови, - сказал Ленька.
     И  тут вдруг стало ясно, почему бандит, выйдя из сарая, не мог бежать и
шатался, как пьяный. Это Буренка поддела его рогами!
     Бабушка  сходила  в  дом, принесла чистую тряпочку и какую-то мазь. Она
промыла  рану  и  замазала  ее  мазью.  Буренка  стояла  спокойно, доверчиво
разрешая бабушке ее лечить.
     Пока не вернулся отец, мы не отходили от бабушки ни на шаг.
     Отец рассказал, что обшарил все вокруг, но бандиты как в воду канули.
     - Все  равно  им  не уйти! - закончил он и стал подробно расспрашивать,
как было дело.
     - Мне  кажется,  что  один  из  них  был хозяин этого хутора, - сказала
бабушка.
     - И мне показалось, что голос знакомый, - подтвердила я.
     - Пожалуй, с этого и начнем... - сказал отец.
     - Ленька,  а  чем  это  ты  его?  -  спросила  я,  вдруг  вспомнив, как
неожиданно Ленька бросился к окну.
     - Да моей лопаткой, - скромно сказал Ленька. - Видно, по носу.
     Мы все захохотали.
     - Ты у меня храбрый... мужчина, - серьезно сказал отец.
     Хотя  луна  уже  зашла  и  в  доме  стало  темно, за окном чувствовался
рассвет. Отец уехал, а мы, измученные ночными событиями, уснули.
     Проснувшись,  я  увидела,  что  на  дворе все присыпано легким снежком.
Было   уже   поздно,   в  школу  я,  конечно,  опоздала.  Бабушка  торопливо
растапливала   печь,   а   мы   с  Ленькой  вышли  во  двор.  Яблони  стояли
разукрашенные  пушистой  бахромой.  Я  глядела  на эту нетронутую белизну, и
прямо  не верилось, что ночью тут творилось такое... Нигде никаких следов, и
только заткнутое подушкой окно напоминало о ночном происшествии.
     Ленька,  проделывая  первые  следы в снегу, направился к сарайчику, где
сидели куры.
     - Бедняжки, до сих пор взаперти, - хозяйственно бубнил он.
     Ступая  на  снег,  куры  испуганно  поднимали  ноги и, пройдя несколько
шагов, останавливались.
     И  только  один  Симонька,  не  обращая  внимания  на  снег,  привычной
дорожкой, через сад, направился к большому сараю.
     Мы с Ленькой глядели на его деловую походку и удивлялись:
     - Ишь, какой храбрый! И снег ему нипочем!
     Вдруг  мы  увидели,  как  Симонька,  хлопая крыльями, вылетел из сарая.
Отбежав   на  несколько  шагов,  он  остановился  и,  поворачивая  голову  и
вытягивая  шею, стал смотреть назад. Было видно, что ему хочется в сарай, но
он чего-то боится.
     - Интересно, что там такое? - сказала я.
     - Давай посмотрим, - предложил Ленька.
     Осторожно  ступая,  мы  подкрались  к  сараю. Я заглянула в приоткрытую
дверь,  ничего  не  увидела,  кроме кучи соломы, наваленной посредине, и уже
хотела  сказать,  что ничего там нет, как вдруг Ленька толкнул меня в бок. Я
в  недоумении  уставилась  на  него,  потом  снова  заглянула  в  сарай. Мне
показалось,  будто  солома  шевелится.  Я  замерла.  Из-под соломы показался
сапог  и  тут  же  снова  исчез.  Ленька  сделал мне знак рукой, и мы начали
медленно пятиться назад.
     - Видела? - спросил он, когда мы немного отошли.
     Я молча кивнула.
     - Стой  здесь  и  смотри,  -  прошептал Ленька и побежал к дому. Спустя
минуту он вернулся вместе с бабушкой.
     - Беги за отцом, - сказала мне бабушка.
     Я, не мешкая, побежала в колхоз.
     Не  пробежав и полдороги, я увидела отца, ехавшего мне навстречу. Рядом
с   ним   в   тележке  сидел  Алексей  Иванович  -  тот  самый  председатель
зареченского колхоза.
     - Что  случилось?  -  взволнованно  спросил  отец,  подхватывая  меня и
усаживая в тележку.
     Я быстро рассказала.
     Когда  мы  подъехали,  то увидели Леньку и бабушку, стоявших неподалеку
от  дома  и наблюдавших за сараем. В руках у бабушки был топор, а у Леньки -
лопатка.
     Отец  с Алексеем Ивановичем направились прямо в сарай. Через минуту они
вышли,  ведя  впереди  себя  здоровенного парня в поддевке. Отец, ощупав его
карманы, кивнул Алексею Ивановичу, и тот вернулся в сарай.
     - Вот, в соломе нашел, - сказал он, подавая отцу узкий, длинный нож.
     - Попался, бандюга, - сказал отец.
     Бандит  угрюмо смотрел на нас и молчал, потом вдруг схватился руками за
живот и застонал.
     - Что,  угостили?  -  не  зло,  а  скорее  даже  весело  сказал Алексей
Иванович.  - Будешь знать, как без приглашения в гости ходить... Папаша твой
тоже, между прочим, далеко не ушел.
     - И того поймали? Где же это? - воскликнула бабушка.
     - Дома, в Заречье, - сказал отец.
     - Пришли  мы, стучим, - не открывает, - рассказывал Алексей Иванович. -
Потом  открыл  и  говорит: "Извините, люди добрые, не слышал, как стучали...
Зубы  болят,  всю  ночь  маялся,  только-только  задремал..."  Смотрим: щека
завязана. Сорвали повязку, а у него бровь и вся щека располосована...
     - Здорово ты его этой лопаткой! - смеясь, сказал отец.
     Бандит быстро взглянул на Леньку и тут же отвел глаза.
     - Что ж, полюбуйся, с кем воевал... - показывая на нас, сказал отец.
     Когда они, посадив бандита в тележку, уехали, Ленька удивленно сказал:
     - Вот... какого коршуна поймали!
     Через  несколько дней в колхозе достроили новый дом, в который перевели
правление,  а  мы переехали в старый. В школу мне было теперь почти рядом, и
у нас с Ленькой началась новая жизнь, совсем не похожая не прежнюю.


         * ЧАСТЬ ВТОРАЯ * 

        ГРАЧИ КОЛХОЗНЫЕ


        НА НОВОМ МЕСТЕ

     Дом,  в  котором  мы  теперь живем, большой и старый. Если взглянуть на
него   издали,   то   кажется,  будто  он  лежит  распластавшись  на  земле,
придавленный  огромной  снежной  шапкой.  Крыльцо  с деревянными ступеньками
ведет  в  темные  сени,  которые  делят  дом  на две половины. В одной живет
колхозный  конюх Терентий с семьей. Во второй раньше было правление колхоза,
а   теперь   поселились  мы.  В  нашей  половине  -  дощатая  перегородка  с
ободранными обоями и неизживный запах табака.
     - Ну и прокурили! - ворчит бабушка.
     Бабушка,  как  известно,  всегда чем-нибудь недовольна, а нам с Ленькой
здесь нравится.
     Первым  делом мы с ним, обшарив все вокруг, обнаружили, что перегородка
раньше была оклеена розовыми обоями.
     Когда мы сообщили об этом бабушке, она проворчала:
     - Нам-то что толку от этого?
     Мы  с Ленькой тщательно ободрали уцелевшие розовые клочки с золотистыми
прожилками  и  припрятали  на  всякий  случай. Стенка стала похожа на старую
географическую  карту.  Сверху в углу я вдруг заметила светлое прямоугольное
пятно.
     - Смотри,  Ленька,  и  здесь,  в  конторе,  икона  висела!  - удивленно
воскликнула я.
     Отец рассмеялся.
     - Здесь портрет Ильича был, - сказал он.
     - Зачем сняли? - надул губы Ленька.
     - Он  теперь  в новом доме висит. Смотрит на всех, щурится, улыбается -
хороший, мол, дом построили...
     - Прокурите и новый, - не смолчала бабушка, распихивая по углам вещи.
     Отец  сокрушенно  развел  руками  и,  подмигнув нам с Ленькой, придавил
недокуренную  папиросу. Потом они с Терентием втащили в дом бабушкин сундук.
Квартира  сразу  приняла жилой вид, и бабушка понемногу начала отходить. Она
пере  стала ворчать и деловито распоряжалась, что куда ставить. Мы с Ленькой
охотно ей помогали.
     Рыска,  уже  привыкшая к нашим переездам, первым делом отыскала печку и
домовито сидела там, жмурясь и равнодушно позевывая.
     Закутанную  Лилю  тоже  сунули  к Рыске на печь. Она что-то лопотала на
своем  непонятном  языке,  и  по ее удивленно-радостным возгласам можно было
понять, что ей нравится вся эта суматоха.
     Наконец  все  было  расставлено  по  местам,  и  я, оглянувшись вокруг,
радостно сказала:
     - Ой,  как  здорово  получилось!  Мама  приедет  в субботу, а у нас уже
совсем порядок...
     Чтобы  еще  больше  удивить  маму,  мы  с  Ленькой  распотрошили старые
журналы и, вырезав из них картинки, наклеили на ободранную стенку.
     Мама  и  в  самом  деле  была  удивлена. Войдя в дом и взглянув на нашу
работу,  она  всплеснула  руками  и расхохоталась. Потом начала переделывать
все по-своему.
     Мы  с  Ленькой  стояли  надувшись.  Пришла  тетка  Поля, жена Терентия.
Подперев  щеку  рукой,  молча  смотрела,  как  мама снимала со стены пестрые
картинки. Постояла и, вздохнув, ушла.
     - Не понравилось, видно, у нас, - сказала мама.
     - Да  что  там!  -  махнула  рукой бабушка. - Она и в тот раз вздыхала,
когда мы убирали. Не поймешь ее...
     Мама  навела  порядок  и  снова уехала на целую неделю. Короткие зимние
дни  понеслись один за другим. После школы, сделав уроки, я бежала к оврагу.
У  оврага собирались ребята со всей деревни. До самых сумерек не стихали там
визг  и смех. По укатанной дорожке летели вниз быстрые санки. Вихрился снег,
замирало  сердце,  и  ветер  лихо  подсвистывал  вслед.  Наверх  приходилось
карабкаться   по   выбитым   в   снегу  ступенькам.  Иногда  кто-нибудь,  не
удержавшись,  кубарем  катился  вниз,  сбивая  с ног остальных. Пустые санки
обгоняли  копошащийся  клубок.  А то наваливались на одни санки по нескольку
человек,  по  дороге  срывались,  падали  и  с  разгону  зарывались  в снег.
Вылезали  с  раскрасневшимися  веселыми  лицами. Никто не обижался, если его
нечаянно  сталкивали  вниз.  Только  один  Петька  ходил чистенький, ревниво
оберегая  свой  новенький  черный  полушубок.  Он  все  время  катался один.
Отдуваясь   и   пыхтя,  втаскивал  санки  на  гору  и,  усевшись  поудобнее,
аккуратненько съезжал вниз.
     - У, единоличник! - косясь на него, ворчала Зинка.
     - Давай сшибем! - предложила я.
     Мы своими санками налетели на Петьку и опрокинули его в сугроб.
     - Куча мала! - заорал подоспевший Ленька, наваливаясь сверху.
     Ребята  налетели  со всех сторон. Покатились с горы шапки, кто-то сыпал
сверху на барахтающихся снег. Из кучи малы Петька вылез весь растрепанный.
     Размазывая  по лицу снег и слезы, он погрозил нам кулаком и пошел домой
жаловаться.  Завидев  Лещиху, мы, как воробьи, рассыпались по кустам. Лещиха
наоралась  вдоволь и ушла. Раз-другой Петьке удалось съехать благополучно, а
потом  мы  снова,  не  сговариваясь,  вихрем налетели на него. Напихав ему в
свалке за шиворот снега, чтоб не ябедничал, разбежались по домам.
     Каждый  раз  после такого катанья мы с Ленькой отогревались на печке, а
потом,  пробравшись  через  темные  сени,  заставленные ящиками и кадушками,
вваливались  к  соседям.  Леньке  нравилось  смотреть,  как  Терентий  и его
пятнадцатилетний  сын  Пашка  чинили  по  вечерам  колхозную сбрую: уздечки,
хомуты, седла.
     Усевшись  рядом  с  молчаливой  теткой  Полей, я слушала, как монотонно
жужжит  прялка  и тянется длинная, как зимний вечер, ниточка пряжи. Попозже,
заглушая  прялку, с улицы пробивались в дом лихие переливы гармошки и чей-то
озорной девичий голос, распевающий частушки.
     Прильнув  лицом  к  окну,  я всматривалась в темноту. На крыльце нового
правления   толпилась,  расходясь  с  танцев,  молодежь.  Частушки  уплывали
куда-то  в  другой  конец деревни, а у нас под окнами раздавались торопливые
шаги,  и тотчас же на пороге появлялась дочь тетки Поли - Феня. Феня снимала
полушубок,  и я просто немела от зависти: такая она была красивая в шелковой
розовой  кофточке  с  белыми  пуговицами  и  черной юбке. Переодевшись, Феня
бережно складывала свой наряд, прятала его в сундук и замыкала на ключик.
     Тетка  Поля  ставила  на  стол  глиняную миску с молочной крупеней. Все
садились  ужинать. Нам с Ленькой было невдомек, что пора уходить домой, и мы
сидели,  провожая  глазами  каждую  ложку. Однажды Ленька смотрел, смотрел и
вдруг заявил:
     - А  у  нашей  бабушки  был  один  знакомый  кулак,  так  он мух ел, со
сметаной.
     Я  хотела  было  уточнить,  что  это  вовсе  не  у  бабушки  был  такой
"знакомый",  а  у  деда  Савельича  и  что  мух  он  вовсе  не  ел, а только
облизывал,  но  тут  Феня,  зажав ладошкой рот, выскочила из-за стола. Пашка
засмеялся, а я покраснела и толкнула Леньку локтем в бок.
     - А чего ты толкаешься? - возмутился Ленька.
     Терентий взглянул на нас и, улыбнувшись в прокуренные усы, сказал:
     - У  нас,  правда, не такое деликатное кушанье, но крупник ничего себе.
Может, отведаете? Налей-ка им, Поля, - распорядился он.
     Тетка  Поля  поставила на стол еще одну миску, поменьше, и положила две
ложки.
     - Садитесь, - предложил Терентий.
     - Спасибо, я не хочу, - сказала я, не отводя глаз от миски.
     Леньку  долго  уговаривать  не  пришлось.  Он  подсел  к  столу и начал
хлебать  без  остановки.  Я  во все глаза следила за его ложкой. Черпая суп,
она  опускается  все  ниже  и  ниже  и вот уже скребет по самому дну. Ленька
деловито  нагнул миску и вылил остатки себе в ложку. Едва сдерживая слезы, я
проглотила слюну.
     - Ну, пошли! - весело сказал Ленька, слезая с лавки.
     - До  свиданья,  - выговорила я дрожащим от обиды голосом и направилась
к двери.
     - Спасибо за угощение! - крикнул уже из сеней Ленька.
     Я  вбежала  к  себе домой и, бросившись на кровать, разревелась. Ленька
стоял,  ничего  не  соображая,  а  у  меня едва допытались, в чем дело. Отец
расхохотался,  а бабушка, бросив на него сердитый взгляд, уложила меня спать
с  собой и, пошарив в шкафчике, сунула мне в руку твердый, точно деревянный,
баранок.  Я  молча  грызла  его  и все раздумывала, поделиться с Ленькой или
нет.  Когда  от  баранка  осталось чуть-чуть поменьше половины, я, вздохнув,
засунула его к себе под подушку.
     Утром,  уходя в школу, я вытащила баранок и, откусив небольшой кусочек,
положила остальное на подушку рядом с Ленькой.
     Днем  бабушка  что-то  толкла в деревянной рассохшейся ступе в сенях, а
вечером, когда мы снова собирались улизнуть к соседям, сказала:
     - Куда? Ужинать сейчас будем.
     Мы  уселись  за  стол,  и  она, достав из печки чугунок, налила в миску
точно такого же, как у тетки Поли, крупника. Мы заработали ложками.
     - Ну, как? - подмигивая мне, спросил отец.
     - Вкусно, - улыбнулась я.
     После  ужина  нам  что-то  расхотелось  идти  к соседям и мы залезли на
печь.  Отец  еще  немного  почитал за столом газету, а потом тоже забрался к
нам.
     - Подвиньтесь,  команда,  дайте  погреть старые кости, - шутливо сказал
он.
     Мы обрадовались, что он никуда не уйдет и целый вечер будет с нами.
     - Папочка, расскажи что-нибудь, - попросил Ленька.
     - Что же вам рассказать? - спросил отец.
     - Про войну, - сказал Ленька.
     - Лучше сказку, - сказала я.
     - Сказку? - удивился отец. - А я разве знаю?
     - Знаешь, - убежденно заявила я.
     - Ну,  раз  уж  знаю,  придется  рассказать,  -  развел руками отец. Он
улегся  поудобнее  и,  глядя  в  потолок,  будто видел там что-то, сказал: -
Ладно, слушайте...


        ПАПИНЫ СКАЗКИ

     Наш  папа  заболел.  Уже несколько дней он ходит с завязанным горлом, и
бабушка  ворчит,  что  ему  и  больному  нет  покоя.  Днем он, как обычно, в
колхозе,  а вечером мы все залезаем на печь, и папа рассказывает нам сказки.
В  его  сказках  один  и  тот  же  герой,  и  не  какой-нибудь  богатырь или
Иванушка-дурачок,   а   простой  парень,  по  имени  Орлик.  С  виду  совсем
обыкновенный,  а  на  деле  очень  ловкий, смелый и справедливый. Он борется
против  разных  жуликов и злодеев, спасает людей и совершает необыкновенные,
героические  поступки.  У  него  целая команда таких же, как и он, веселых и
храбрых ребят.
     Приключения  Орлика  похожи и на сказку и на быль. Они интереснее самой
интересной  книги,  тем  более,  что  у  любой  книги  есть конец, а папиным
сказкам про Орлика нет конца. Он рассказывает их из вечера в вечер.
     И  вдруг однажды, в самом интересном месте, когда Враги схватили Орлика
и  посадили  в  крепость,  я  слышу за стеной какой-то подозрительный шорох.
Руки  у  меня  холодеют  от  страха, и я сижу, боясь шелохнуться или сказать
хоть  слово.  Отец  продолжает  рассказывать,  но  я  уже не слышу, о чем он
говорит.  Напрягая  слух, я улавливаю за стенкой какие-то вздохи, похожие то
ли  на всхлипывание, то ли на смех. Может быть, это кружит за стенкой метель
или  злые  духи  рвутся в ночную сказку? Я напряженно всматриваюсь в стенку,
за  которой  слышатся  шорохи, и вдруг вижу, что стенка тоже смотрит на меня
любопытным  человеческим  глазом. Может, мне это только так кажется? Но нет.
Я  вижу, как глаз исчезает и на одну секунду вместо него на стене появляется
пустой  желтоватый  кружок.  Потом  снова  показывается  глаз.  Я  собираюсь
крикнуть,  но вдруг вижу в кружке губы трубочкой и приложенный к ним тонкий,
совсем  человеческий  палец. "Молчи!" - предостерегает он меня. Я замираю. А
отец   все  говорит  и  говорит.  В  таинственном  кружке  на  стенке  снова
появляется  глаз.  Большой,  серый, он смотрит прямо на меня и, мне кажется,
даже  улыбается,  подмигивает мне. Я не приложу ума, что это такое, но страх
мой почему-то вдруг исчезает. Я улыбаюсь и тоже подмигиваю озорному глазу.
     - Ты что? - удивленно спрашивает отец.
     Я  молчу,  не  сводя  глаз  со  стенки.  Отец  щупает ладонью мой лоб и
озабоченно говорит:
     - Горишь ты вся. Простудилась, что ли?
     Приходит  бабушка  и тоже щупает мою голову. Потом стаскивает с печки и
укладывает в постель. Я протестую:
     - Не  заболела  я,  бабушка,  слышишь!  Не заболела... Пусти на печь, я
хорошенько рассмотрю...
     - Да что рассматривать там, на печи? - удивляется бабушка.
     - Орлика. Это он там, наверно, смотрел на меня.
     - Ох ты, господи, бредит девчонка, - испуганно говорит бабушка.
     Я  плачу  с  отчаяния,  что  она меня не понимает. Я не брежу, я хорошо
видела,  как смотрел на меня блестящий озорной глаз. Конечно, это был Орлик!
Как это я сразу не догадалась?!
     На печь меня не пускают, и бабушка сердито ворчит:
     - Такими  сказками  ребенка  совсем  уморить  можно... Не сказка это, а
одна война...
     Я  хочу  возмутиться,  сказать,  что это самая лучшая сказка в мире, но
язык  меня  не  слушается,  и  я куда-то проваливаюсь. Вокруг темно, пусто и
жарко.  Я  хочу  выкарабкаться  и  не  могу.  Что-то душит меня, я кричу, но
голоса  нет,  и  никто  меня не слышит. И вдруг появляется Орлик. Он, весело
посвистывая,  берет  меня за руку, вытаскивает наверх. И тут я вижу, что это
вовсе  не Орлик, а моя мама. Она гладит меня прохладной рукой по лицу, и мне
становится легко и приятно. Я улыбаюсь, закрываю глаза и засыпаю.


        БОЛЕЗНЬ

     Проснувшись,  я  вижу,  что  в комнате полумрак. Интересно, что сейчас:
день  или  ночь?  Не  похоже ни на то, ни на другое. Свет какой-то странный,
серо-желтый,  как  будто  я  еще  не  проснулась.  Оказывается,  это  просто
завешено  окно.  Я лежу на маминой большой кровати, а в другом углу комнаты,
на  своей кровати, лежит Ленька. В голубой деревянной люльке копошится Лиля.
Мне  смешно,  что  мы  все  так  разоспались,  и  я  тихонечко  смеюсь. Лиля
цепляется  руками  за люльку, встает на ноги и, приоткрыв рот, молча смотрит
на  меня.  Потом хлопает в ладоши и визжит: "Ойя". Это она меня так зовет. Я
хочу  подняться и не могу. Тяжелая голова болтается на тоненькой непослушной
шее. Я снова шлепаюсь на подушку.
     - Ле-е-нька, - хнычу я, - подай мне валенки...
     В комнату входит мама.
     - Проснулась! - обрадованно говорит она. - Кушать хочешь?
     Я отрицательно качаю головой.
     - Может, сметаны с белым хлебом? - спрашивает мама.
     Удивительно, но я ничего не хочу, даже самых вкусных вещей на свете.
     - Ленька, а ты хочешь сметаны? - спрашиваю я.
     - Нет, - слабо говорит Ленька.
     - А почему?
     - Потому что я больной.
     - А я разве тоже больная?
     - И  ты, и Лиля - все больные, - отвечает Ленька. - У нас корь. Видишь,
окно завешено?
     Ленька  совсем  слабенький,  он даже не поднимает головы. Мне его очень
жалко.
     - Ленька,  ты  только не умирай, - жалобно говорю я. - Ты, может, лучше
поешь, а?
     - Я не умру, мне банки ставили, - равнодушно говорит Ленька.
     - Все равно поешь, - уговариваю я.
     - А ты?
     - Я?.. Ну ладно, я тоже поем, - соглашаюсь я из-за Леньки.
     Обрадованная  мама  кормит  нас  с  ложки, как маленьких. Мы съедаем по
нескольку ложечек сметаны, и каждый торжественно объявляет, сколько съел.
     Легче  всех переносит болезнь Лиля. С виду она почти здоровая, и только
на лице у нее красные пятна. Она визжит и все время лезет из люльки.
     Через  несколько  дней  одеяло,  которым  у нас в комнате было завешено
окно,  снимают.  Лиля  уже  топает  по  полу, я сижу в постели и смотрю, как
пушистые  снежинки  плавно  кружатся  за  окном, и только один Ленька лежит.
Лицо  у  него  бледное,  а глаза красноватые. Он не жалуется, но я вижу, что
ему  плохо.  Он  почти  не  разговаривает,  и  мне  так  странно  видеть его
молчащим.  Бабушка  приносит нам куриный суп. От него идет такой аромат, что
я  без уговоров берусь за ложку. В прозрачном жирном бульоне видны разбухшие
ячменные крупинки, которые нам так нравились с молоком.
     - Что, Бархатную шейку сварили? - спрашивает вдруг Ленька.
     Я опускаю ложку и испуганно смотрю на бабушку.
     - Выдумал еще! - сердито говорит она. - Ешь лучше да поправляйся...
     Но  Ленька  есть  не  желает.  Он твердит, что сварили Бархатную шейку,
потому  что  она  болела  и  бабушка  говорила,  что  она  не  перезимует  с
ободранной спиной.
     - Ешьте сами, а я не буду! - плачет он, размазывая по лицу слезы.
     Он  так  горько всхлипывает, что я не выдерживаю и тоже начинаю шмыгать
носом.
     Бабушка  уходит  и  спустя  несколько  минут возвращается, неся в руках
Бархатную  шейку.  Она  ставит ее на пол, и мы с Ленькой смотрим на нее, как
на чудо.
     Ободранная  ее  спина  уже покрылась легким пушком, только гребешок еще
бледный, как у больной.
     - Ко-о-ко-ко!  -  тоненько  затягивает  она  и,  склонив  набок голову,
смотрит  на  Леньку  своим  круглым желтым глазком. Ленька смеется. Он вдруг
садится  в  постели,  берет  мисочку с супом и начинает есть. Бульон хлебает
сам,  а  крупу  вытаскивает  и  бросает Бархатной шейке. Она клюет и, подняв
голову, смотрит на Леньку в ожидании новой порции.
     Проходят  день  за  днем.  Теперь  каждый  раз,  как  только мы садимся
обедать,  бабушка  приносит  Бархатную  шейку.  Мы  кушаем все вместе, и все
вместе  быстро  поправляемся.  Гребешок  у  Бархатной  шейки  с  каждым днем
краснеет  все  больше,  а  слабый  пушок  на спине превращается в золотистые
перышки.  Ленька тоже окреп настолько, что швыряется в меня подушкой. Каждый
день  к  нам  под  окно прибегают ребята. В дом их бабушка не пускает - корь
болезнь  заразная.  Зинка,  расплюснув  нос  о  стекло, таращит свои озорные
глаза,  смеется  и  что-то  втолковывает  мне  жестами, чего я никак не могу
понять.  Она  сердится  и, махнув рукой, убегает. Верный Павлик стоит до тех
пор, пока не начинает синеть от холода.
     - Бабушка,  -  говорю  я,  -  ну  пусти  ты  его  в дом. Может, он и не
заболеет...
     - И  в  самом  деле,  -  говорит  мама,  -  он  там  на  холоде  скорее
простудится.
     Бабушка,  набросив  платок,  выходит  на  крыльцо.  Они  там  о  чем-то
переговариваются,  и  через  минуту  Павлик  появляется  у  нас  в  комнате.
Оказывается, он уже болел корью и теперь ему не опасно.
     - Ой,  бабушка, может, и Зинка уже болела! Что же ты у нее не спросила?
- говорю я.
     - Только  и  делов  мне  -  узнавать,  кто  чем  болел,  - отмахивается
бабушка.
     - Я сбегаю к ней, спрошу, - с готовностью вызывается Павлик.
     Вскоре  он  возвращается вместе с Зинкой. Та, сбросив валенки, проходит
к  нам  в  спальню  и,  поглядывая  на маму, смущенно молчит. Мама уходит, а
Зинка  все топчется в рваных чулках возле порога, шмыгает носом и молчит: не
знает, о чем говорить с больными.
     - Что ты там за окном мне показывала? - спрашиваю я.
     - "Что,  что!"  Вроде  не знаешь! - оживляется вдруг Зинка. - Резинки в
сельпо привезли - вот что! - объявляет она.
     - Ну  и хорошо, давай покупай, - обрадованно говорю я, - мне одну, себе
и... еще Павлику, если денег хватит.
     Зинка бросает на меня быстрый взгляд.
     - Купила я уже... - говорит она.
     У  меня  замирает  сердце  -  неужели только себе купила? Я знаю, что у
Зинки  от тех денег, из "святого родника", оставалось еще порядочно медяков.
Куда  же  она  их дела? Оглянувшись на дверь, Зинка вытаскивает из-за пазухи
узелок и кладет мне на кровать.
     - Вот, на все деньги купила, - говорит она.
     В узелке не меньше двух десятков резинок.
     - Разве  я  знала,  почем  они?  -  растерянно говорит Зинка. - Куда их
теперь девать?..
     Я  хохочу. Павлик тоже улыбается, а Ленька, поморщив лоб, рассудительно
говорит:
     - Разделить на всех, поровну.
     Но  разделить  на  всех  поровну  не удается, потому что знакомых ребят
больше,  чем  резинок.  Приходится  некоторые разрезать пополам. Леньке тоже
достается половинка.
     - Лучше  бы  совсем  не  давали,  -  обиженно  говорит  он, однако свою
половинку  запрятывает  под  подушку.  Остальные  Зинка  снова  завязывает в
узелок.
     - Завтра раздам ребятам в школе, - говорит она.
     Я завистливо вздыхаю - когда-то еще я пойду в школу!


        ОТКРЫТИЕ

     Через  несколько  дней  мы с Ленькой уже гуляем по улице. Закутанные до
самых  носов  топчемся  возле  дома.  Пушистые  от  инея стоят в палисаднике
вишни. Их ветки, свисающие чуть не до самой земли, искрятся на солнце.
     Хрустит  под  ногами  промерзший снежок. Мороз порядочный. Он щиплет за
нос  и,  если постоять на месте, начинает точно иголочками покалывать пальцы
на  ногах.  Мы с Ленькой все время ходим, едва таская ноги, обутые в валенки
с галошами. Из окошка, улыбаясь, на нас посматривает мама.
     - Ленька, идем, - киваю я, чувствуя, что нас вот-вот позовут домой.
     Ленька  быстро смекает, в чем дело, и мы, стараясь не смотреть на окно,
сворачиваем  за  угол.  Здесь  -  тень.  Как с северного полюса, веет на нас
холодом.  Сумрачный  голубоватый  снег сугробом подпирает дом. Где-то здесь,
за  этим  сугробом,  прилепилась к стене наша печка. И вдруг мне приходит на
память тот вечер, когда я заболела.
     - Ленька,  - говорю я, - помнишь, я тебе рассказывала про глаз, который
на меня смотрел?
     - Помню,  -  кивает  Ленька  и смотрит на меня округлившимися от страха
глазами.
     Потом  мы  оба, как по команде, задираем носы кверху и начинаем изучать
бревенчатую   стену  нашего  дома.  Где-то  здесь  притаилась  та  волшебная
дырочка, через которую можно заглянуть к нам прямо на печь.
     - Смотри-ка, что это? - шепчет Ленька.
     Скосив  глаза  из-под  платка,  который все время сползает мне на лоб и
мешает   смотреть,   я   вижу   слева  какую-то  пристройку,  прижавшуюся  к
завьюженной стене нашего дома.
     Подойдя   ближе,   мы  видим,  что  это  маленький  дощатый  коридор  с
крылечком.
     - Пойдем?  - предлагает Ленька и первым карабкается на крыльцо. Я из-за
Ленькиного плеча заглядываю внутрь.
     - Капустой пахнет, - потянув носом, говорит Ленька.
     Я еще стою на крыльце, а Ленька, осмелев, шагает через порожек.
     - Апчхи! - раздается вдруг где-то совсем рядом.
     Мы  с Ленькой бросаемся наутек. По дороге кто-то из нас задевает старое
жестяное  ведро, и оно с грохотом катится по лестнице. Пересчитав ступеньки,
мы  растягиваемся возле крыльца: я, ведро и Ленька. Ведро осталось лежать, а
мы  с  Ленькой тотчас вскочили на ноги, собираясь улизнуть на нашу солнечную
сторону,  как вдруг услышали смех. Поправив платок, который закрывал от меня
полсвета,  я  увидела  высокую тоненькую девушку в кожушке и белом шерстяном
платке. Глядя на нас, она весело смеялась. Мы тоже заулыбались.
     - Целы?  -  спросила  девушка,  отряхивая смущенного Леньку от снега. -
Ой, дедуся, здорово же ты их напугал! - воскликнула она вдруг.
     Я  обернулась  и  увидела  на  крылечке  деда  в  наброшенном  на плечи
полушубке  и  с  кисетом  в  руках.  Он открыл рот, прижмурил глаза и громко
чихнул.
     - Разве  я  такой  грозный,  а?  - спросил он, взглянув на нас добрыми,
выгоревшими голубыми глазами.
     - Да  нет,  -  солидно  сказал  уже  оправившийся от смущения Ленька, -
просто... мы еще с вами не знакомы...
     - Ну, так пошли в хату знакомиться, - сказал дед весело.
     "Хата"  оказалась  небольшой  комнатушкой, чуть побольше коридорчика, а
веселый  дед  -  колхозным  сторожем.  Он  рассказал нам, что его все просто
зовут дед Сашка и что ночью он сторожит, а днем спит.
     - А  это  моя  внучка  Устенька,  тоже  колхозница, - сказал дед Сашка,
показывая на девушку.
     Устенька  была  больше  похожа  на  снегурочку. У нее под белым платком
оказались  две  толстых  темных  косы  с  кудрявыми  завитушками  на концах.
Веселые  глаза  с  пушистыми  ресницами  так  и  искрились,  и она поминутно
улыбалась,  сверкая  белыми, как сахар, зубами. Мы с Ленькой, сидя на лавке,
смотрели  на  нее  во все глаза. Быстро двигаясь по комнате, она смахнула со
скамьи какую-то соринку, заглянула в печь.
     - Ты  ел,  дедуся?  -  спросила  она и, обернувшись к нам, сказала: - А
гостей чем будем угощать?
     Дед Сашка прищурил один глаз, заглянул в печь.
     - Пирогов  у  нас  нонче  нет,  а  картошку  я  почти всю съел, так что
извиняйте...
     - Мы  сыты, - поспешила заверить я, зная Ленькину повадку угощаться при
каждом удобном случае.
     - Ну,  гостей  не  спрашивают,  сыты  они  али  нет...  Так  вот, ежели
желаете, могу угостить вас моченой брусникой, - сказал дед Сашка.
     Пока  мы  с  Ленькой  угощались брусникой, Устенька, наскоро перекусив,
начала одеваться.
     - Ну, я побежала, дедуся, - сказала она.
     Мы тоже собрались уходить.
     - А...  ты  куда  пойдешь?  -  спросила  я  Устеньку, когда мы вышли на
улицу.
     - На работу, - сказала Устенька, - лен трепать.
     - Как это "трепать"? - не поняла я.
     - Пойдем, посмотрите, если охота, - предложила она.
     Мы с Ленькой нерешительно переглянулись.
     - А далеко? - спросила я.
     - Вон  в  тот овин, - показала она на длинный сарай за оврагом. - Там у
нас весело.
     - Пошли!  -  решительно  сказал  Ленька,  поправляя  съехавшую  на  нос
шапку...
     Сунув  головы  в полуоткрытую дверь овина, мы попятились назад. На куче
льна, окруженный женщинами, сидел наш отец и читал вслух газету.
     - Все равно пошли, - шепнул Ленька.
     Отец   нас,   казалось,   не   заметил,  и  мы,  прячась  за  Устеньку,
благополучно  пробрались  в  дальний  угол.  Возле стенки лежали бурые снопы
льна, тут же возвышалась огромная груда седой кудели.
     - Устенька, а как ее делают? - спросила я.
     Устенька  взяла  пучок льна, подняла с пола деревянную лопатку и, держа
лен  на  весу,  начала  его  сечь.  Со льна посыпалась ломкая труха, и через
несколько минут в руках у Устеньки был мягкий, шелковистый пучок волокна.
     - Ой, да это же совсем просто! Я тоже так могу, - воскликнула я.
     Устенька  с  улыбкой  протянула  мне  лопатку. Я взяла пучок льна и что
есть   силы  начала  его  колотить.  Мне  уже  стало  жарко,  а  волокно  не
получалось. Лопатка выскальзывала из рук, лен больно хлестал меня по лицу.
     - Лопатка  тяжелая,  -  сказала  Устенька.  Она  ушла  поискать лопатку
полегче,  а  мы  с  Ленькой  стояли  и с опаской поглядывали на отца. Он уже
кончил читать и, складывая газету, сказал:
     - Может, что кому не ясно, спрашивайте...
     - Да вроде все ясно, - за всех ответила Зинкина мать.
     - Ну,  раз  вопросов  ко  мне  нет,  можете  работать,  -  сказал отец,
подымаясь.
     - У  меня один вопрос, если можно, - вдруг смущенно сказала Устенька. -
Вот...  Орлика  поймали  и  в крепость засадили... А дальше что, выбрался он
оттуда или нет?
     Мы  с  Ленькой  рты  разинули:  откуда  она знает про Орлика? Отец тоже
удивленно   поднял   брови   и   почему-то   нахмурился.  Женщины  стояли  и
выжидательно смотрели на него. И вдруг он улыбнулся и весело сказал:
     - Убежал   Орлик.   Скоро  к  нам  в  колхоз  приедет  -  невесту  себе
выбирать...
     Девушки засмеялись. Отец зашагал к выходу, бросив нам на ходу:
     - Пошли домой, команда.
     Мы  с  Ленькой  переглянулись:  "Заметил  все-таки,  а  казалось,  и не
смотрел  даже..."  В  дверях  я  обернулась. Женщины, стоя кружком, проворно
трепали  лен.  Среди  них  я не сразу узнала Устеньку. Свой белый платок она
сняла  и теперь стояла до самых бровей повязанная пестрой косынкой. Быстро и
ловко  мелькали  ее маленькие руки. Вздохнув, я поплелась за отцом. Мы шли и
молчали. Отец тоже молчал.
     - А почему ты нас не ругаешь? - спросил вдруг Ленька.
     Отец приостановился и, пряча улыбку, сказал:
     - А я думаю, что вам дома достанется...
     Дома,  как и предсказывал отец, нам порядком влетело. Мама сказала, что
вообще  не  будет  нас  пускать  во двор, пока не поправимся окончательно, а
бабушка  разворчалась  на целый день. Пришлось беспрекословно ложиться спать
после  обеда.  Вечером  мы  с Ленькой залезли на печь. Я первым делом решила
отыскать ту дырочку, из-за которой было столько недоразумений.
     Дырочка  нашлась  сразу.  Обыкновенная, круглая, кем-то проковырянная в
стене,  она  слабо светилась тусклым огоньком. Не успела я приложиться к ней
глазом, как увидела, что кто-то смотрит на нас с той стороны.
     - Это  же Устенька! - воскликнула я. За стенкой послышался смех. Сложив
губы трубочкой, Устенька прошептала:
     - Что, будет ваш отец сегодня дальше сказку рассказывать?
     - Его дома нет, - прошептала я.
     - Ой,  жалко  как!  -  сказала  Устенька.  -  Так  хочется  узнать, чем
кончилось. И женщины ждут, я им потом рассказываю...
     - Мы попросим, как придет, - заверил Ленька.
     - Только  вы  не  говорите,  что  я тут слушаю, а то он рассказывать не
станет, - сказала Устенька.
     - Сами  знаем,  не  маленькие,  -  сказал  Ленька, довольный, что и ему
доверили секрет.


        ТАНЬКА

     Однажды, когда мы с Ленькой снова вышли на улицу, я сказала:
     - Давай к школе сходим, а?
     - Нельзя. Попадет, как в прошлый раз, - рассудительно сказал Ленька.
     У  нас  был  еще  карантин,  и  мама не пускала меня в школу. А мне так
хотелось туда. Хоть одним глазком взглянуть, что там делается.
     - Мы не будем заходить, только подойдем к крыльцу, - уговаривала я.
     - Ну  ладно,  пошли!  - согласился Ленька, которому, как и мне, надоело
слоняться без дела.
     Не  подходя к самой школе, мы остановились около соседнего дома и стали
наблюдать.  Шел  урок,  и  возле  школы  было  пусто.  Только одна маленькая
девочка топталась у крыльца.
     - Интересно, что это за девчонка? - спросил Ленька.
     - Первый раз вижу, - сказала я.
     - А  я  ее  давно  приметил, она мимо нашего дома часто ходит, - сказал
Ленька.
     - Куда?
     - В школу.
     - Вот выдумал! - сказала я. - В каком же она классе?
     - Не знаю.
     - Не  знаешь, а говоришь, - рассердилась я. - Со мной, в первом, она не
учится. Так что, может, скажешь, во втором или в третьем?
     - Может, и в третьем, - назло мне сказал Ленька.
     - Тогда чего же она под дверями стоит? - не сдавалась я.
     Меня  злило,  что  Ленька не проявляет ко мне никакого уважения, хотя я
самым  законным  образом  учусь  в  первом  классе,  а  о какой-то крошечной
девчонке  в  огромных  валенках  может  думать, что она чуть ли не в третьем
классе.
     Я  уже  готова  была  с  ним не на шутку рассориться, как вдруг увидела
Петьку.
     Он  вышел на крыльцо в наброшенном на плечи полушубке. Взявшись было за
железную клямку двери, он торопливо отдернул руку, как будто обжегся.
     - Чего это он? - удивился Ленька.
     - Воду, наверно, пил, и рука мокрая, - сказала я.
     - Ну и что? - не понял Ленька.
     Пока  я  объясняла  Леньке,  что если на морозе взяться мокрой рукой за
железо,  то  сразу  приморозит,  Петька  тоже  что-то  говорил девочке. Она,
подняв  голову, таращила на него глаза и молчала. Петька сбежал с крыльца и,
обернувшись, крикнул:
     - Вот дура! Попробуй, если не веришь!
     Он  скрылся  за  углом,  а  девочка  взобралась  на крыльцо и подошла к
двери.  Сначала она потрогала железную клямку рукой, а потом, оглянувшись по
сторонам,  быстро  нагнулась и приложилась к ней языком. И в тот же миг мы с
Ленькой  услышали  писк.  Девочка  стояла, жалко скрючившись, и скулила, как
попавший  в  беду  щенок,  а из-за угла выглядывал Петька и трясся от смеха.
Ленька  бросился  к  нему.  Не  ожидавший  нападения  Петька  растерялся. Он
прижимался  к стене и закрывал лицо руками, а разъяренный Ленька колотил его
кулаками  по  чем попало. Я подбежала и тоже хотела поддать ему разок, но он
так  отчаянно моргал ресницами, что мне стало противно. Полушубок его упал и
валялся в снегу.
     - Хватит с него, пошли, - потянула я Леньку.
     Обернувшись,  мы  увидели,  что  девочка  все  еще  стоит  возле двери,
неестественно  согнувшись  и  беспомощно  расставив  руки. Бросив Петьку, мы
помчались  к  ней.  Она  стояла, боясь шелохнуться. Мелко дрожал прилипший к
дверной  клямке  розовый  язычок,  и  крупные,  как горох, слезы катились из
глаз.
     Ленька  уже  протянул  было  к ней руку, но, тут же ее отдернув, быстро
спросил:
     - Ты корью болела?
     Девочка  скосила  на  него  глаза  с  запорошенными  инеем  ресницами и
заревела еще громче.
     - Что ты пристаешь к ней с глупыми вопросами! - возмутилась я.
     - Это  не глупый вопрос, - заявил Ленька. - Как же мы ее отцепим, если,
может, нам нельзя за нее браться?
     Я  не  стала  с  ним  спорить,  а,  сняв  варежки, осторожно взялась за
клямку. Руки мои обожгло, как огнем.
     - Давай, Ленька, - кивнула я.
     Ленька  понял меня с полуслава. Он тоже снял варежки и теплыми пальцами
ухватился  за  железо.  Мы  сразу почувствовали, как оно стало согреваться и
словно  бы  оживать.  Девочка  сначала  с опаской наблюдала за нами, видимо,
боясь,  что  мы,  чего  доброго,  еще  оторвем  ей  язык.  Потом она немного
успокоилась  и даже перестала плакать, а спустя минуту язык был уже у нее во
рту.
     - И как это ты додумалась? - спросила я у нее.
     - А  он  сказал,  что  сладко,  если попробовать языком, - сказала она,
утирая нос.
     Я  поглядела  на  нее  внимательней  и  увидела,  что  она  совсем  еще
маленькая,  меньше  Леньки.  Вместо  пальто  у нее какая-то старая поддевка,
подпоясанная  веревочкой.  Из  худых валенок торчат голые пятки, а на голове
грязный ситцевый платочек. Не диво, что она вся дрожит от холода.
     - Как тебя зовут? - спросил Ленька.
     - Танька, - сказала девочка.
     - Ой, да это же, наверно, сестра Павлика! - догадалась я.
     - Пойдем к нам погреемся, - предложил Ленька.
     Танька недоверчиво подняла на него глаза.
     - А твоя мама пустит?
     - А почему же нет? - удивился Ленька.
     - Скажет:  "Нанесла только снегу", - вздохнула Танька, взглянув на свои
валенки.
     - Наша мама не скажет, - вмешалась я. - Пошли!
     - А  мне Павлик не велел людям надоедать, сказал, чтоб я дома сидела...
А дома скучно... - снова вздохнула она.
     - Сам  пусть  сидит, раз он такой умный, - рассердился Ленька. - А ты к
нам приходи, и...
     Он  умолк  на  полуслове. Я обернулась и увидела Лещиху, направляющуюся
прямо к нам. Рядом с ней шагал Петька.
     - Бежим!  -  шепнула я, оглядываясь по сторонам, но Ленька даже с места
не двинулся.
     - Так  что же это вы, голубчики, делаете? - прищурившись, ехидно завела
Лещиха.  -  Дитя  с урока на минутку вышло, а вы, как разбойники, из-за угла
на него...
     - Это ваш Петька разбойник, а не мы, - храбро заявил Ленька.
     - Он ее первый обидел, - добавила я, кивнув на Таньку.
     - Думаете,  если  ваш  отец председатель, так на вас уже и управы нет?!
Или  это  у  вас  в  городе  мода такая - драться? - не слушая нас, повышала
голос  Лещиха.  Она  разошлась  вовсю  и визжала все громче и громче. Вокруг
стали  собираться  люди,  и  мне  было  стыдно.  Вдруг  я  увидела маму. Она
торопливо  шла  в  нашу  сторону.  Подойдя, окинула всех быстрым взглядом и,
нахмурившись, спросила:
     - Что еще натворили?
     - Да  ничего  особенного,  -  совсем  уже другим тоном запела Лещиха. -
Подрались немножко, известное дело - дети, - улыбнулась она.
     Мама покраснела и, не глядя на нас, сердито сказала:
     - А ну, марш домой!
     Я потянула Таньку за рукав.
     - Может,  я  лучше  пойду?  -  поглядывая с опаской на маму, прошептала
Танька.
     - Нет  уж!  -  возмутился  Ленька.  - Мы тебя выручали, а теперь ты нас
бросаешь?
     Танька  умолкла  и  покорно  поплелась за нами. Мы все трое ввалились в
дом и молча выстроились у порога.
     - Ну? - обернулась к нам мама.
     - Это Танька, - поспешно сказал Ленька.
     - Сестра Павлика, - уточнила я.
     Танька, открыв рот, во все глаза смотрела на маму.
     - Ты же вся замерзла! - взглянув на нее, воскликнула мама.
     - Не  вся,  у  нее  только язык отмерз, - сказал Ленька. - Покажи язык,
Танька! - скомандовал он.
     Девочка  покорно  высунула  язык.  Кончик  его  был  весь  красный, как
ободранный.
     - Вот видишь! - торжественно сказал Ленька.
     - Это все Петька... - подхватила я.
     - Как это? - удивилась мама.
     Перебивая  друг  дружку,  мы  торопливо рассказали, что произошло возле
школы.
     - Негодяй какой! - возмутилась мама. - Ну, полезайте на печь греться!
     Мы   обрадовались,  что  все  так  хорошо  обошлось,  и  начали  быстро
раздеваться.
     - Крошечная совсем, - сказала мама, помогая Таньке развязать платок.
     Танька  уклонилась  от  маминой руки, которой та хотела погладить ее по
голове, и, ловко выскочив из валенок, юркнула вслед за нами на печь.


        ЧУДО

     Наша  мама просто не может без дела. Пока мы болели и она была дома, ей
некогда  было  ни  о  чем  думать, а сейчас она говорит, что стосковалась по
работе,  хотя  я  никогда  не видела, чтобы она хоть минутку посидела. Вечно
она  или  шьет,  или  пишет  что-то  в толстой тетрадке и при этом все время
щелкает  на счетах, или стирает и убирает в квартире. У нас стало так хорошо
и уютно, что даже тетка Поля одобрительно посматривает вокруг.
     Я  не  представляю,  что будет, когда она снова скоро уедет. Папа тоже,
видно, беспокоится. Однажды он сказал:
     - Лена,  ты  как  думаешь  насчет  работы?  Может,  тебе  еще  ее  пока
оставить... на время...
     - Я  и  сама  уж  подумывала. Какая тут работа, когда таких вот малышей
девать некуда, - вздохнув, потрепала она Лилю по вихрастой головке.
     - Ты  не горюй, мы тебе здесь найдем работу, - обрадованно сказал отец.
- Библиотеку организовать надо и... еще дело найдется...
     - А  еще  можно  в  магазин,  -  вмешалась  я,  представив, какая нам с
Ленькой тогда будет жизнь.
     - Ну, в магазин я не гожусь, - улыбнулась мама.
     - Ничего,  -  успокоила я ее, - на счетах ты уже умеешь, тебе бы только
взвешивать научиться...
     Но,  к  великому  моему  огорчению,  мама  и не подумала устраиваться в
магазин.  Она  или помогает колхозному счетоводу подсчитывать всякую всячину
или  воспитывает  нас.  И  от  того  и от другого нам с Ленькой пользы мало.
Сидим   дома,   как  привязанные,  и  без  разрешения  -  ни  шагу.  Никаких
развлечений!  Вроде  мы  на хуторе живем, а не в деревне. Хорошо, что я хоть
стала уже ходить в школу. А у Леньки единственное развлечение - это Танька.
     Каждое  утро,  как  только  я собираюсь уходить, она появляется у нас в
доме.  Ходит  она точнее любых часов. Таньке, видно, понравилась наша печка,
и  она  на  ней  здорово  прижилась. Целыми днями сидит там с Ленькой и, как
маленький дикий зверек, настороженно поблескивает глазами.
     В  первый  день, когда мы привели ее к нам, мама расчесала ей гребешком
голову  и  заплела  косички. Потом достала мое платье горошками, которое мне
уже было мало, и отдала Таньке.
     - Еще  Лилечке сгодилось бы, - проворчала бабушка, а потом, покопавшись
в  своем  сундуке,  принесла  еще  чулки и мою старую фланелевую кофточку. К
маме  Танька  немного  привыкла,  а вот бабушки она почему-то дичится до сих
пор.
     Однажды,  придя из школы, я увидела, что Танька сидит в углу возле моих
игрушек  и,  укачивая  мою  резиновую  куклу,  тихонько  поет.  "Уродилася я
девицей  красивой..."  Это любимая песня нашей бабушки. Когда я болела, мы с
бабушкой  пели  ее  вдвоем. Бабушка садилась возле меня с вязаньем или еще с
какой-нибудь  работой,  и  мы  затягивали  в  два  голоса.  Рядом  с  низким
бабушкиным  голосом тянулся мой тоненький, дрожащий от слабости. Слушая нас,
мама почему-то всегда улыбается.
     Мне становится обидно. Выхватив из рук у Таньки куклу, я говорю:
     - Никто не просит тебя трогать без разрешения!
     Эта  кукла  -  самое мое дорогое сокровище. Я только Зинке не говорю об
этом  -  засмеет.  Я  кладу  куклу  в  коробку  со всеми ее нарядами и прячу
подальше:  буду  играть  летом.  Притихшая Танька смотрит на меня печальными
глазами.  Мне  вдруг  делается  стыдно.  Немного  поколебавшись,  я все-таки
запихиваю  коробку  с  куклой  под кровать, а Таньке даю свою старую большую
куклу.
     - Можешь играть с этой, если хочешь, - смущенно говорю я.
     С  минуту  Танька  держит  куклу, как полено, в руках, потом, осторожно
положив  ее  в  угол,  садится  рядом  с  Ленькой, который задумчиво скребет
пальцем замерзшее окно. Вдруг Ленька говорит:
     - А  помнишь, Оля, как у нас давным-давно, когда мы были еще маленькие,
однажды была елка.
     - Помню. На Новый год, - говорю я.
     - А сейчас уже был Новый год или нет? - спрашивает он.
     - Нет еще, наверно, - говорю я.
     - Да,  что-то  давно Нового года не было, - говорит Ленька. И в прошлом
году не было, и в этом...
     - Мама, давай елку на Новый год сделаем! - предлагаем мы.
     - И в самом деле, почему бы нам не сделать елку?! - оживляется мама.
     - Глупости! - говорит бабушка. - Из чего ты ее едет лаешь?
     - Из елки! - отвечает Ленька.
     - А  убирать  чем?  Игрушек  нет,  бумаги цветной нет и... денег нет, -
говорит бабушка.
     - Ну, что-нибудь придумаем, - отодвигая в сторону счеты, говорит мама.
     - Зинка, у нас елка будет на Новый год! - кричу я появившейся Зинке.
     - А что это такое? - спрашивает она.
     - Не знаешь?! - удивляется Ленька.
     - Ну,  елку,  которая  в лесу, знаю, - сердито бубнит Зинка. Она всегда
сердится, если чего не знает.
     - А это не в лесу, а дома у нас будет, - объявляет Ленька.
     - И на ней разные игрушки будут понавешены, - поясняю я.
     Но  я вижу, что Зинка не очень-то понимает, в чем дело. Конечно, трудно
себе представить то, чего сроду и в глаза не видел.
     - Ничего,  тебе  понравится,  -  успокаиваю я ее и начинаю рассказывать
подробно,  как  это  все  выглядит.  Мама  предлагает первым делом накрасить
бумаги,  и  мы  все  принимаемся  за  работу.  Обыкновенные  белые  листы из
тетрадок  мы  раскрашиваем  красками,  которые  мне  папа  недавно привез из
города.  Красные, зеленые, желтые и фиолетовые, они лежат по всей квартире и
сохнут.
     Назавтра  мы  начинаем мастерить из них всякую всячину. Нарезаем бумагу
узенькими  полосочками  и  клеим из них цепь. Вырезаем флажки и продеваем их
на толстую длинную нитку.
     - А   я   умею   делать   корзиночки  из  бумаги,  -  говорит  Зинка  и
вопросительно смотрит на маму.
     - Корзиночки на елку очень подойдут, - улыбается мама.
     Зинка   искусно   переплетает   между  собой  цветные  полоски  бумаги,
подклеивает  их,  потом  прилепляет  ручку - и корзиночка готова. Маленькая,
квадратная  - совсем как настоящая! Когда я пытаюсь сделать такую же, у меня
ничего  не  получается.  Зато  я  умею  делать маленькие рожки с бахромой на
конце. Подвешенные на нитке, они выглядят очень красиво.
     Приходит  Павлик  и  тоже  включается  в работу. Он складывает из листа
бумаги  кораблик  и  раскрашивает  его.  Все  что-нибудь  мастерят. Ленька с
Танькой  крутят  толстые,  как  палки,  "конфеты"  с пушистыми концами. Даже
маленькая  Лиля  хочет  что-нибудь делать. Она лезет к столу и требовательно
визжит.  Мама  дает  ей  небольшой листок и скрученную из бумаги "кисточку".
Лиля  макает  ее  в краску и, поглядывая на всех, с довольным видом мажет по
листу.
     - Ишь ты, сколько всего понаделали! - удивляется бабушка.
     - А ты говорила, убирать нечем, - смеется мама.
     - Погодите-ка, я тоже кое-что сделаю, - таинственно говорит бабушка.
     Мы пристаем к ней с расспросами, но она загадочно улыбается и молчит.
     Мама  тоже  не сидит без дела. Она достала цветных лоскутков, разрезала
картонную  коробку  и  что-то  шьет.  И  вот  на  столе выстраивается больше
десятка   маленьких  пестрых  коробочек,  обтянутых  шелком.  Я  замираю  от
восторга,  разглядывая  круглые, квадратные и треугольные коробочки, которые
бабушка  называет  "бомбоньерками".  У  некоторых  из  них  торчат  задорные
бантики,  похожие  на  мотыльков.  Я  беру  тонкую  проволоку,  свертываю ее
кружком  и  сжимаю  посредине.  Получается  два колечка, которые я затягиваю
марлей.  Марлю  раскрашиваю  пестрыми завитушками. Потом приделываю усики из
той  же  проволоки.  Ну  чем  не  бабочка?!  К нашим сокровищам прибавляются
веселые  зайцы,  пестрые  петухи  и бурые медведи, которых Ленька вырезал из
старого  букваря,  наклеил  на картон и раскрасил. Павлик принес красноватых
шишек.  Груда  игрушек  растет,  и  только  бабушка  все не открывает своего
секрета.
     Уже  под вечер, когда мы все собрались вокруг стола, она положила перед
нами  четырех  сказочных  принцесс  в  длинных  прозрачных  платьях. Я сразу
догадалась,  из  чего  сделаны их платья, - из газового шарфа, который я так
вымогала  у  бабушки  для куклы. Но вот где она взяла эти кудрявые головки с
блестящими  румяными  лицами? Мы с Ленькой, зная наизусть все закоулки нашей
квартиры,   никак   не   могли   смекнуть,  откуда  они  появились.  Бабушка
усмехнулась,  полезла  в  сундук  и  достала  оттуда свою заветную старинную
картинку,  на которой порхали крылатые ангелы. Мы только ахнули. От кудрявых
ангелов  остались  одни  жирные  тушки,  беспомощно  повисшие на крыльях. На
месте  голов  были  дырки.  Мы  рас  хохотались.  Подошел  отец, взглянул на
картинку  и  сказал,  что  нашим  елочным  принцессам  эти  головки подходят
больше, чем разжирелым ангелам.
     - Вот и я так думаю, - сказала бабушка, любуясь на свою работу.
     В  этот вечер мы засиделись допоздна, и Танька осталась у нас ночевать.
Мы  легли спать, так и не допытавшись у взрослых, когда все-таки Новый год и
не  пора ли уже убирать елку. Проснулась я среди ночи с таким ощущением, как
будто  произошло  что-то  очень  радостное  и приятное. Прямо в окно светила
луна,  и  в  косом  квадрате зеленоватого света я увидела маленькую лохматую
фигурку.  Я  сразу  узнала  Таньку.  Она  стояла  и  молча смотрела на елку,
которая  во  всей  красе  высилась  посреди комнаты. Я ахнула от восхищения.
Шлепая по полу босыми ногами, выполз сонный Ленька.
     - Что  случилось?  Новый  год  уже?  -  деловито  осведомился он и тоже
замер, уставившись загоревшимися глазами на нарядную гостью.
     Луна, перепрыгивая с игрушки на игрушку, обшаривала все ветки.
     - Чудо  ты  мое  ненаглядное!  -  сложив  ладони,  восторженно  сказала
Танька.


        У НАС ПРАЗДНИК

     Вечером  на  Новый год у нас собралось много народа. Пришли и взрослые,
и  ребята. Первым явился наш сосед Пашка. Хотя ему уже почти пятнадцать лет,
елки он еще никогда не видел. Войдя, он смущенно топтался у порога.
     - Ну, что же ты стоишь? Проходи, - сказала бабушка.
     - Взглянуть вот пришел, - оправдываясь, робко пояснил Пашка.
     Потом  с  ватагой  ребят прибежала Зинка. Несмотря на мороз, она была в
ботинках,  а Федя - в новой рубашке и такой весь приглаженный, как будто его
с  головы  до  пят  вылизала  корова.  Пришла тетя Маша и принесла нам целый
узелок орехов.
     - Гостинец вам, от Деда Мороза, - сказала она.
     Отец  ради праздника явился домой пораньше. Вместе с ним пришел Алексей
Иванович.  С того злополучного дня, когда он помогал отцу ловить бандитов, я
его  не  видела.  За  это  время  он  похудел еще больше, глаза запали, губы
обветрены.  Он, как и Павлик, неловко вертит в руках шапку, поглядывая, куда
бы ее сунуть.
     - Вот, едва затащил, - кивает отец на Алексея Ивановича.
     - Нельзя  так,  Алексей  Иванович. Не все работать, надо и отдохнуть, -
здороваясь, говорит мама.
     Алексей Иванович машет рукой:
     - Заботы   все,   некогда.  Спасибо  вам,  хоть  за  ребятишками  моими
присматриваете...
     - Ну что вы! - смущается мама.
     Алексей  Иванович смотрит на Таньку и Павлика, и его худое, издерганное
лицо светлеет.
     - Проходите,  -  говорит мама, а тетка Поля подвигается на лавке, молча
приглашая его садиться.
     Улыбчивая  Феня  протягивает  ему  горсть  семечек.  Взглянув на нее, я
вдруг вспоминаю про Устеньку и сразу же лезу на печь.
     - Господи!  -  возмущается  бабушка,  которую я чуть не сшибла с ног. -
Что ты там забыла? В новом платье - на печь!..
     - Устенька,  - зову я, приложив губы к дырочке, - иди к нам. У нас елка
и народу много - весело!
     - Неудобно, - шепчет в ответ Устенька.
     - А я говорю, иди! - сержусь я.
     - Я лучше завтра приду, когда никого не будет.
     Сколько  я  ее  ни  уговариваю,  она не соглашается, и я слезаю с печки
расстроенная.
     Приходит  учительница  Вера  Петровна.  Оглядев собравшихся, она весело
говорит:
     - А музыка где?
     - И в самом деле, почему бы не поплясать? - задорно откликается отец.
     Федя  вызывается  сбегать позвать Колю с гармошкой. А Вера Петровна уже
командует. Она собирает ребят в кружок и затягивает с нами песню.
     Подперев  плечом косяк двери, стоит Терентий и, глядя на нас, улыбается
в прокуренные усы. В руках у него погасшая трубка.
     - Только не курить! - предупреждает мужчин Вера Петровна.
     Алексей  Иванович  поспешно  придавливает пальцем недокуренную цигарку.
Вера  Петровна берет нас за руки, и мы начинаем хоровод вокруг елки. Танька,
как  дикий зверек, жмется к отцу и ни за что не хочет плясать вместе с нами.
Наконец   Леньке  удается  вытащить  ее  в  круг.  В  самый  разгар  веселья
появляется Коля.
     - Ура!!! - кричим мы.
     Коля,  тряхнув  чубом,  растягивает меха, и переливчатые звуки плясовой
мелкой  дробью  сыплются  из-под  его  пальцев.  Феня  торопливо  поправляет
розовую кофточку, а я снова карабкаюсь на печь.
     - Устенька, у нас музыка, слышишь? - шепчу я.
     - Слышу, - отвечает она.
     - Может, придешь?
     - Приду,  сейчас...  -  Каким-то  звенящим,  радостным  голосом говорит
Устенька.
     Через  несколько минут она появляется у нас, без платка, в накинутой на
плечи жакетке. Две темные косы толстыми жгутами лежат на белой кофточке.
     - Садись, Устенька, - приглашает ее тетя Маша.
     Тетка  Поля  обводит  Устеньку  колючим  взглядом, у Фени отсутствующий
вид.
     Коля,  вскинув  на Устеньку опущенные к гармошке глаза, склоняет голову
набок,   и   вдруг  его  пальцы  начинают  двигаться  с  какой-то  особенной
осторожностью.  Гармонь послушно выводит что-то ласковое и нежное. Все сидят
притихшие,  а  Устенька  смущенно теребит кончик косы. И вдруг Вера Петровна
затягивает:

                Стоит березка над рекой,
                И до нее достать рукой...

     Она кивает Устеньке, и та подхватывает:

                Но как к березоньке пройти?
                Водой залиты все пути... -

ведет  ее  высокий  сильный  голос.   "Но  как  пройти,  но  как  пройти?" -
допытывается гармонь.
     Я  сижу зачарованная. За окном зима, а мне кажется, что сквозь морозные
узоры  на  стекле я вижу яркое лето и тонкую березку, стоящую у воды. Ребята
притихли,  и  взрослые  сидят  задумавшись.  Тетя Маша, подперев щеку рукой,
глядит  не  мигая  на  елку,  и огоньки от елочных свечей пляшут в ее широко
раскрытых  глазах.  И  Алексей  Иванович  смотрит  куда-то  вдаль, и тяжелая
складка  залегла  у  него  на  лбу.  Может быть, он тоже видит белую березку
возле  реки, а может, думает о том, что весной снова зальет луг и заречанцам
опять не управиться с сеном. Феня негромко вздыхает.
     - Что-то грустное затянули, - недовольно ворчит тетка Поля.
     - Можно  и  веселое, - говорит Коля, снова бросая взгляд на Устеньку, и
из-под  его  пальцев  летит  песня, от которой ноги сами просятся в пляс. На
середину  комнаты  выходит  наш  отец и начинает лихо отплясывать вприсядку.
Вера  Петровна  подталкивает нас с Зинкой, и мы, выскочив вперед, как пчелы,
вьемся  вокруг него. Зинкины ботинки с облупленными носами выделывают такое,
что  я  только  рот  раскрываю  от  удивления. Вот так Зинка! Она кружится с
такой   легкостью,  что  я  рядом  с  ней  кажусь  неуклюжим  теленком.  Мне
становится  так обидно, что я готова зареветь. И вдруг в проталину на окне я
вижу  чье-то  лицо.  Любопытные глаза обшаривают комнату. "Это же Петька!" -
догадываюсь  я.  Быстро  оглянувшись,  я показываю ему язык. Петькина голова
исчезает, и мне вдруг снова становится легко и весело.
     Поздно  вечером,  когда  почти  все  расходятся, бабушка гасит лампу. В
комнате  от  елочных  свечей  таинственно, как в сказке. Самодельные свечки,
потрескивая,  догорают,  и  бабушка  ходит  вокруг,  как пожарник, наблюдая,
чтобы не вспыхнули все наши бумажные украшения.
     Зинка,  Ленька,  Павлик,  Танька  и я сидим под елкой. За перегородкой,
тихонько  напевая,  мама укладывает Лилю спать. А в кухне разговаривают отец
с Алексеем Ивановичем и тетя Маша.
     - Ведь  я  не  за  себя  стараюсь,  не  о  себе  хлопочу,  -  доносится
взволнованный  голос  Алексея  Ивановича.  -  Колхоз гибнет. Не вытянуть нам
одним.
     - Подожди,  не  горячись,  -  говорит  тетя  Маша,  - не во мне да не в
Егорыче тут дело...
     Я  напряженно  вслушиваюсь.  Неужели  мой  папка, такой умный, добрый и
сильный, не может сделать, чтобы и в Заречье хорошо жилось?
     - Вынесем  вопрос  на правление, обсудим... Думаю, сможем вам помочь, -
говорит отец, и я верю, что это не пустые слова.
     Бабушка  приносит  нам  всем  по  куску  пирога с повидлом. Уставшие за
день, мы молча жуем.


        СПЕКТАКЛИ

     Елку  уже давно выбросили. Она валяется возле дома, вся обсыпавшаяся, с
застрявшими  в  ветках  пестрыми  бумажками,  и  мальчишки  катаются  на ней
верхом.  Мне  жаль  бедную елочку. Я прогоняю мальчишек и ставлю ее в снег -
пусть  поживет  еще  немножко.  Ветер  треплет  цветные  обрывки  бумаги,  и
кажется,  будто  елка  и  в  самом  деле  развеселилась.  В комнате без елки
сначала было скучно и пусто, а теперь мы уже привыкли.
     Тем  более,  что скучно у нас теперь не бывает. По вечерам всегда полон
дом народу. Приходят и по делу, и так просто - посидеть.
     Тетка  Поля  приносит  свою  прялку  и  усаживается  с нею где-нибудь в
уголке.  Нас  с Ленькой прялка уже не интересует, зато Лиля весь вечер сидит
смирно  и  не  сводит  с нее глаз. Устенька прибегает с просьбой, чтобы мама
скроила  ей  кофточку.  У  нее  всегда находится время поиграть с нами. Мы с
Ленькой никак не можем понять, взрослая она уже или нет.
     Один  раз  Ленька  прибежал  домой,  раскрасневшись,  и  прямо с порога
закричал:
     - Бабушка,  мама,  мы с Танькой сейчас на ферму ходили, и знаешь какого
я  там  теленочка  видел?! Нет, не теленочка, а коровку... Ну, и не коровку