, а... в общем, как Устенька... Все рассмеялись, а тетка Поля еще плотнее сжала губы. Я уже давно заметила, что она всегда почему-то недовольна, когда вспоминают про Устеньку. Вера Петровна заходит почти каждый вечер, и они с мамой о чем-то шепчутся. Однажды она принесла какую-то тоненькую потрепанную книжонку. - Вот, достала! - сказала она радостно. Они с мамой ушли за перегородку, листали книжку и что-то горячо обсуждали. Меня отправили спать, и я так и не узнала, в чем дело. Выяснилось все неожиданно. Однажды я увидела возле правления объявление, что Восьмого марта в колхозе состоится вечер и будет показана пьеса "Хозяйка". Мама весь день хлопотала, собирая какие-то горшки, миски. Потом в правление зачем-то потащили Лилину люльку. Я помчалась к Зинке, и мы явились на вечер задолго до начала. Клуба в колхозе не было, поэтому в правлении устроили зрительный зал. Часть комнаты отгородили занавесом, сшитым из простыней, а в другой половине расставили лавки и табуретки. Перед занавесом стоял стол, покрытый красной скатертью, а на нем графин с водой. Что было за занавесом, мы пока что не знали. Туда никого из посторонних не пускали. Сначала наша учительница Серафима Ивановна прочитала доклад о Международном женском дне Восьмого марта, а потом папа говорил про колхоз, благодарил женщин за хорошую работу. Людей набилось битком. Счастливчики сидели на лавках, а кто пришел попозже, стояли вдоль стен. Ребята облепили все окна. Когда кончился доклад и стол убрали, мы с Зинкой пролезли вперед и уселись прямо на полу перед занавесом. И сейчас же к нам, как горох, посыпалась вся детвора. - Только не шуметь! - сказала Серафима Ивановна. - А то я вас всех домой отправлю. Мы замерли, зная, что у нашей учительницы слова с делом не расходятся. Наконец занавес открылся! На сцене была обыкновенная комната с печью, столом и такой знакомой Лилиной люлькой. За столом сидел мужчина. - Смотри, - прошептала Зинка, - это же Коля!.. И в самом деле это был наш веселый гармонист. Мы его сразу узнали, хотя у него были приклеены черные усы. Он сердился, что у него много работы, а жена сидит себе дома, и делать ей нечего. Жену играла Вера Петровна. Она скрутила узлом свои косы, надела полушубок и заявила, что поедет вместо мужа в лес за дровами, а он пусть хозяйничает дома. "Сваришь обед, накормишь скотину, в доме уберешь и за ребенком присмотришь, - сказала она. - А если что неясно будет, у бабки спроси". Бабка, повязанная платком, сидела на печке, старенькая-престаренькая. Мы ее даже сразу и не заметили. Жена ушла, а муж взялся хозяйничать. Тут-то все и началось! Он метался по сцене, не зная, за что взяться. "Первым делом печь затопи", - скрипела бабка. Но дрова, как назло, не разгорались. Пришлось полить их керосином. Деревянной качалкой он катал на столе белье и одновременно помешивал в печке. Потом вдруг замычал в сенях теленок, раскричался в люльке малыш. Хозяин сломя голову бегал между люлькой и сенями. "Тпрути, тпрути", - запутавшись окончательно, успокаивал он ребенка и тут же принимался напевать теленку: "Бай-бай!" Публика заходилась от смеха. А у старой бабки невозможно было ничего допытаться. Она то и дело приставляла к уху ладонь и спрашивала: "Ась?" Всем было ясно, что она ничего не слышит. - Интересно, кто эту бабку играет? - сказала я. - Наверно, старушка какая-нибудь, - прошептала Зинка. - Только я всех бабок в деревне знаю, а такой не видела... Когда хозяйка вернулась из леса, дома был сплошной ералаш. Мычал теленок, надрывался ребенок. Щи в печке пахли керосином, а каша - дегтем. Свекла для коровы стояла нетронутая, зато в другом корыте было посечено намоченное в стирку белье. Усы у хозяина обвисли, и вид у него был далеко не геройский. Зато хозяйка пришла веселая и объявила, что выполнила за него полторы нормы... Придя домой, я начала рассказывать спектакль бабушке. Я прыгала по кухне, изображая то хозяина, то хозяйку, то глухую бабку. Бабушка смеялась до слез. - Ох ты, артистка моя, - сказала она ласково, - так все мне представила, будто я спектакль посмотрела... На другой день пришла тетка Поля, и пришлось ей рассказывать все сначала. Потом однажды появился дед Сашка и, кашлянув в кулак, сказал: - Говорят, тут у вас артистка появилась, представление дает, охота и мне посмотреть... Я с удовольствием расставила в комнате стулья и сделала "сцену". Зрителей усадила на длинную лавку - и представление началось. Я разрывалась, играя за троих, и, если публике было что-нибудь непонятно, то останавливалась и давала пояснения. Пришла Зинка. Я обрадовалась. - Давай вместе играть, - предложила я. - Ты кого хочешь: хозяина или хозяйку? - Хозяина, - помявшись, сказала Зинка. Мы начали сначала. Но уже через несколько минут выяснилось, что Зинке со своей ролью не справиться. Она двигалась "по сцене" неуверенно, смущалась и забывала, что нужно делать и говорить. Пришлось остановить пьесу и поменяться ролями. Я заправила платьишко в шаровары и для большей убедительности напялила на голову Ленькину шапку. Не хватало только усов, но и без них дело пошло на лад. Публика была довольна и вслух высказывала свои замечания. Дед Сашка был явно на стороне незадачливого хозяина. При каждой новой его неудаче он огорченно восклицал: - Ох ты, мой хлопчик бедненький, как тебе лихо привелось... Я разошлась вовсю. Теперь мне уже казалось, что передо мной не картонная коробка из-под игрушек, а настоящее корыто и не бабушкин сундук, а печь... Мешало лишь то, что нужно было говорить еще слова и за бабку, сидящую на печи. - Бабушка, - взмолилась я, - помоги. Говори вместо бабки, ладно? - А что говорить-то? - спросила бабушка. - Ну, я же сколько раз тебе рассказывала, неужели не помнишь? - Что-то не помню, - отмахнулась бабушка. - Ну, говори что хочешь. Подсказывай в общем, что делать нужно... - Ну ладно, - согласилась бабушка. Я стала играть дальше. Бабушке трудно и за зрителя, и за актера. Она то совсем забудет про свою роль - сидит и хохочет, то вдруг спохватится и бухнет невпопад: - За водой сходи, внученька... - Бабушка, я же не внученька, а хозяин, и за водой мне не надо. Подсказывай, чтобы я теленка напоила, - расстроенная, говорю я. Публика хохочет еще больше. И вдруг в самый разгар нашего спектакля я слышу скрипучий старческий голос: - Ох ты господи, щи не забудь посолить... Я даже не заметила, кто это начал мне помогать. Дело у меня снова пошло на лад, и я под бурные аплодисменты зрителей закончила свое выступление. - Ну, молодец, - сказала мама, - здорово играла, и Зина тоже. И тут я спохватилась. - А кто же это так здорово за бабку говорил? - спросила я. Взглянув на мамино лукавое лицо, я все поняла: - Ой, мамка, да ведь это же ты! И на спектакле ты играла, а мы с Зинкой весь вечер гадали... - Не узнали? - засмеялась мама. - Ты как артистка настоящая! - сказала я. - Вы с Зиной получше меня артистки - целую пьесу разыграли, - сказала мама. Я взглянула на покрасневшую от смущения Зинку и самодовольно подумала: "Разыграла бы она без меня! Это ей не на лошади ездить..." НА ОЛИМПИАДУ Почти каждый вечер играли мы с Зинкой свой спектакль, и всегда находились желающие его посмотреть. Однажды Вера Петровна сказала: - Я думаю, девочки, надо вам подготовить что-нибудь и выступить в городе, на олимпиаде. Я захлопала в ладоши, а Зинка вытаращила глаза и испуганно прошептала: - В городе? Да я помру со страха... - Не помрешь, - заверила я ее, - в городе знаешь как? Совсем не страшно. Вот увидишь... Мама с Верой Петровной советовались, какой номер нам придумать. - Может быть, танец? - предложила Вера Петровна. Мы попробовали, но сразу же выяснилось, что с танцем ничего не выйдет. Я не могла справиться со своими ногами, и они выделывали такое, что мне хотелось плакать. Тогда мама предложила песню. - Красную Шапочку! - обрадовалась я. - И в самом деле, - сказала мама, - сделаем ее с костюмами. Ты будешь Красная Шапочка, а Зина - волк... На том и порешили. До олимпиады оставалось не больше десяти дней, и мы срочно принялись за работу. Мама выкрасила в красный цвет старую простыню и теперь шила мне юбку с белым передником и маленькую шапочку. Вера Петровна делала для волка маску. Мы с Зинкой пели. У Зинки от волнения совсем пропал голос, и она хрипела так, как, наверно, не хрипел ни один настоящий волк, даже самый старый. Зато я чувствовала себя именинницей, и мой голос звенел по всему дому. Даже тетка Поля, глядя на меня, умильно улыбалась. И вдруг случилось несчастье. Накануне того дня, когда нам уже надо было уезжать, я проснулась утром и сразу почувствовала, что горло, как обручом, сдавила боль. Я попробовала запеть, но сиплые звуки, вырвавшиеся из моего рта, были совсем не похожи на звонкую песню веселой Красной Шапочки. Размазывая по лицу слезы, я поплелась в кухню. - Допрыгалась! - сердито набросилась на меня бабушка. - Говорила тебе: "Не носись по холодным сеням раздетая", так нет же. Ног под собой не чуяла... Марш в постель! В школу я в тот день не пошла. Меня уложили в постель и начали лечить. Первым делом мама мне запретила разговаривать, а бабушка стала поить горячим молоком с содой. Я сидела с завязанным горлом и страдала: от противного молока и от сознания, что все пропало. После школы прибежала Зинка. Узнав, в чем дело, она расстроенно вздохнула и уселась рядом, украдкой посматривая на разложенные костюмы. - Может, еще пройдет? - с надеждой спросила она. Я вытянула шею и попробовала глотнуть. Боль острым комком прокатилась по горлу. Страдальчески взглянув на Зинку, я покачала головой, и две крупные слезины поползли у меня по щекам. - Ну ничего, не горюй, - принялась успокаивать меня Зинка. - В другой раз поедем. Может, летом... А что, в городе летом лучше или зимой? - спросила она. Я начала объяснять жестами. Зинка смотрела-смотрела и вдруг рассмеялась. - Я все равно ничего не понимаю, - сказала она и со вздохом добавила: - Может, когда-нибудь сама увижу... Мне было жаль Зинку, и я чувствовала себя виноватой перед нею, но все же меня тешила мысль, что я все-таки главнее ее и без меня она ничего не может. Ведь заболей Зинка, я спела бы всю песню одна, а она не споет. Зинка ушла, и ко мне начал приставать Ленька. - Ну-ка, открой рот, покажи, что там у тебя. Я покорно исполнила его просьбу. - Ух, красно как! - сказал он восхищенно. - А ты знаешь что: сделай будто так и надо. Вроде это волк схватил тебя за горло... - Отстань! - сказала я, рассердившись. - Ага! - торжествующе сказал Ленька. - Ты же можешь говорить. Может, ты и петь сможешь? А ну, попробуй! Я сдуру послушалась и, открыв рот, выдавила из себя жалобный писк. Ленька расхохотался, а я с досады толкнула его ногой. - Еще и толкается, - обиженно сказал он. - Я для нее стараюсь, а она толкается... - Ну как, не лучше тебе? - через каждые полчаса спрашивала бабушка. Я только качала головой. После обеда тетка Поля принесла старый чулок, наполненный теплой золой. - Вот, - сказала она, - самое верное средство... Чулок обвязали мне вокруг горла, мама дала еще выпить какую-то таблетку, и я, пригревшись, уснула. Проснулась, когда окна уже голубели вечерними сумерками. На маленькой скамеечке сидела красная от плясавших языков пламени бабушка и помешивала кочергой в печке. Рядом, пригорюнившись, стояла Зинка. Проглотив слюну и прислушавшись, я не почувствовала такой острой боли, как раньше. - Бабушка, не болит! Прошло уже, - радостно закричала я. - Вот и хорошо, только молчи. Нельзя тебе пока разговаривать, - сказала бабушка. Зинкины глаза засияли надеждой. Из-за перегородки вышла мама, укладывавшая Лилю спать. "Поедем?" - спрашивала я глазами. - Не знаю, что и делать, - нерешительно сказала мама. - Я сбегаю за Верой Петровной! - метнулась к двери Зинка. Тетка Поля, узнав, что мне полегчало, уверенно сказала: - К утру все пройдет. Еще теплой золы наложим... Ехать надо было рано утром, и мама боялась, как бы я не простудилась еще больше. Пришла Вера Петровна и, узнав, что температуры у меня нет, а горло почти не болит, решительно заявила, что нужно ехать. - Так красиво у них получается... - сказала тетка Поля. - Закутаем потеплее, - вставила слово бабушка. Все были за то, что нам обязательно следует выступать, и мама пошла в правление сказать, чтобы завтра заехали за нами пораньше. Прибежала Устенька и, узнав, что мы все же едем, радостно сказала: - Вы там еще премию получите, вот увидите. Только не теряйтесь. Ее оживление передалось и нам с Зинкой, и мы сидели радостные и счастливые. На ночь мне еще раз сменили золу в чулке, и я перед сном не удержалась и попробовала запеть. Голос был еще очень слабый и неуверенный. - Окрепнет, - утешила меня мама. - Олимпиада несколько дней продлится, так что, может, вам не сразу придется выступать... Утром, чуть свет, у нас в доме началась веселая суета. Зинка уже сидела в санях, закутанная до самого носа, в огромных своих валенках. На коленях она бережно держала ощерившуюся волчью пасть и узелок с ботинками. Громик фыркал и нетерпеливо перебирал ногами. Меня собирали все. Бабушка суетилась, отыскивая шерстяной шарф, который, как назло, куда-то пропал. Лиля, про которую совсем забыли, обрадовалась свободе и, забравшись в угол, сыпала себе на голову из чулка золу, которой меня лечили. Ленька, натянув на босу ногу валенки, топтался вокруг. Улучив минуту, он подошел ко мне и смущенно сказал: - Если вам дадут премию, ну... если коня на колесиках... так ты бери, не отказывайся - мне привезешь... Когда мы уже уселись в сани и отец взялся за вожжи, на крыльцо выскочила тетка Поля. - Вот, полушубок еще... Пашкин. Ноги потеплее укройте... Сани тронулись, и я смотрела, как пятился назад наш взбудораженный дом со светящимися в предрассветных сумерках окнами. В ГОРОДЕ В сизой дымке зимнего утра дремал притихший лес. Громик, выбрасывая из-под копыт комья снега, бежал быстрой рысью. Потом лес кончился и потянулось скучное, покрытое снегом поле. Мы с Зинкой, прижавшись друг к дружке, клевали носами. Когда навстречу нам из-за поворота выбежали первые городские дома, я, очнувшись от дремоты, толкнула Зинку. Она высунула из-под платка нос и стала водить им из стороны в сторону. Ее глаза разочарованно скользили по деревянным домикам со ставнями, по запорошенным снегом палисадникам. Все было почти такое же, как и в деревне, и только в самом центре быстро промелькнули каменные дома со стеклянными витринами магазинов. Отец высадил нас возле дома старой маминой хозяйки, у которой она жила, когда работала в городе, а сам умчался по своим делам. Топая онемевшими ногами, мы, порядком измятые и неуклюжие, вошли в дом. - Ой, да кто это к нам пожаловал? - запела навстречу нам пожилая худощавая женщина, обшаривая темными глазами мамину корзинку и наши узелки. - Артисток на олимпиаду привезла, - немного смущенно сказала мама. - Если разрешите, мы у вас остановимся... Лицо у хозяйки на секунду вытянулось, но мама, берясь за корзинку, поспешно сказала: - Вот, гостинцев вам привезли деревенских... Когда мама выложила на стол большой кусок отжатого сыра и поставила бидон с молоком, хозяйка стала еще любезней. Она засуетилась, предлагая нам погреться с дороги чайком. Мама сначала отказывалась, но, взглянув на наши посиневшие носы, и, вероятно, вспомнив о моем горле, согласилась. Мы уселись за стол, и я с недружелюбным интересом наблюдала, как хозяйка расставляла чашки. Возле каждой чашечки, на блюдце, она положила по маленькой серебряной ложечке с изящной выгнутой ручкой. Посреди стола, на цветастом блюде, красовался наш сыр. - Вашими гостинцами вас угощаю. А хлеба нет, вы уж извините... - слабо улыбнулась хозяйка. - У нас лепешки есть, - сказала мама и положила на стол свежую лепешку, испеченную бабушкой. Налив чаю, хозяйка достала из буфета маленькую стеклянную вазочку с цветными конфетами "горошек" и выудила ложечкой каждому по две конфетки. Остальные она снова спрятала в буфет. Проводив взглядом вазочку, я без долгих раздумий отправила в рот первую конфету. Не успела я сделать и двух глотков, как конфета растаяла. Я заложила за щеку вторую. Чай остался почти нетронутым, а конфеты исчезли. Я тихонько потянула маму за рукав. Она бросила на меня быстрый взгляд и тут же отвернулась, продолжая болтать с хозяйкой. Несладкий чай стыл в позолоченной чашке. И вдруг я решилась. - Тетя, у меня конфеты кончились, - сказала я, обращаясь к хозяйке. Ее глаза метнулись куда-то в сторону, она даже не взглянула на меня, как будто и не слышала, что я сказала. - Я не люблю чай несладкий, - сказала я более настойчиво. Мамина ложечка тревожно звякнула о блюдце, и в ту же секунду я почувствовала толчок под столом. Я в недоумении уставилась на маму. Она смотрела на меня строго, с упреком. Я вздохнула и от нечего делать стала помешивать ложечкой свой пустой чай. "Интересно, зачем эта ложечка, если нечего мешать?" - подумала я. Облизав ложку, я сунула ее за щеку и посмотрела на Зинку. Держа блюдце на растопыренных пальцах, она чинно хлебала чай. Я никак не могла понять, есть у нее во рту конфета или нет. Зинка уже кончала чашку, а я все не хотела верить, чтобы двух крошечных конфеток хватило на весь чай. Но она пила с таким видом, как будто ей и в самом деле было вкусно. Я взглянула на маму - она так же спокойно прихлебывала свой чай, а возле ее блюдечка даже лежала одна нетронутая конфета. "Да что они, притворяются, что ли?" - удивленно подумала я. - Сыр кушайте, - любезно предложила хозяйка. Сыр лежал на блюде целиком, и я подумала, что угоститься им довольно трудно - не есть же по очереди прямо от целого куска. Лепешка тоже лежала целехонькая, издавая приятный ржаной аромат, и я представила, как сейчас хозяйка отправит все это в буфет, где притаилась вазочка с конфетами. Я решительно вытащила из-за щеки ложку, отломила себе кусок лепешки и, положив сверху такой же кусок творога, принялась есть. Мама наступила мне на ногу, но я не обращала внимания - запихивала в рот свой бутерброд и запивала его остывшим чаем. Взглянув исподтишка на маму, я увидела, что глаза у нее растерянные и несчастные. Мне стало стыдно, и я едва проглотила последний кусок. Встретившись взглядом с хозяйкой, я заметила, что она сверлит меня своими быстрыми колючими глазками. И тут в меня как будто бес вселился. Под всеобщее молчание я протянула руку и торжественно положила на язык ту самую мамину конфету. Зинка вытаращила на меня глаза и от испуга громко икнула. Когда мы вылезли из-за стола, мама, оттащив меня в сторону, больно дернула за ухо и сердито сказала: - Ну подожди же, я с тобой еще поговорю! Вести себя не умеешь... Она ушла узнавать, когда будет наше выступление, а мы с Зинкой остались дома. Притихшая, сидела я возле окна и размышляла: "Ну что я такого сделала? Разве есть за столом неприлично? И почему я должна была хлебать пустой чай и делать вид, что мне вкусно? Мама сама говорила, что терпеть не может людей, которые врут или притворяются... Я тоже терпеть не могу эту тетку, нашу хозяйку. Она притворяется доброй, а на самом деле - ведьма... И Зинка тоже хороша - сидит, как барыня в гостях, чаевничает..." - Ты почему лепешку не ела? - набросилась я на нее, когда хозяйка вышла. - Да как есть, когда она так и сверлит глазищами, - сказала Зинка, с опаской поглядывая на дверь. - Я чаем весь язык обожгла... - Она высунула красный ошпаренный язык. - Да-а, - сказала я сочувственно, - тебе тоже, оказывается, не сладко пришлось. Мы взглянули друг на дружку и расхохотались. - Знаешь, - предложила я вдруг, - чего нам дома сидеть? Пойдем лучше в город, а? - Пойдем! - обрадовалась Зинка. - Только как? - Удерем, - сказала я, злорадно представив себе, как перепугается наша хозяйка, когда мы вдруг исчезнем. Кое-как одевшись, мы выскользнули за дверь. - Ох и попадет же нам! - тревожно сказала Зинка. Я беспечно махнула рукой, и мы бодро зашагали к центру. Миновав деревянные дома с крашеными заборами, мы вышли на центральную улицу. Здесь стояли каменные одноэтажные дома, и почти не было снега. Посреди улицы бойко разъезжали извозчики. В пролетках с кожаным верхом сидели пассажиры. Один даже раз, тарахтя и фыркая, проехал грузовой автомобиль. - Вот видишь, здесь даже автомобили ездят, - сказала я с гордостью. Но эту Зинку ничем было не пронять. Она шла, спокойно поглядывая по сторонам, как будто все это ее нисколько не интересовало. И вдруг она остановилась как вкопанная. Перед нами была витрина книжного магазина. За стеклом красовались пестрые книжки, тетради, карандаши и резинки. Зинка, чуть не уткнувшись носом в стекло, рассматривала выставленные сокровища. - Давай зайдем, - предложила я. - Попрут нас оттуда. Чего без денег ходить? - нерешительно сказала Зинка. - Не попрут, - уверенно заявила я и первой шагнула на крыльцо. В магазине было мало народу, и нам сразу показалось, что все так и уставились на нас. Мы долго и старательно шаркали возле двери ногами, пока наконец решились пройти к прилавку. - Смотри! - восторженно прошептала Зинка, показывая на раскрытую пачку цветных карандашей. Я ахнула. Никогда мне не приходилось видеть такого чуда. В школе, у некоторых ребят, были цветные карандаши (у меня у самой был карандаш, который с одной стороны писал красным, а с другой синим), но все это были обыкновенные тоненькие пачки по шесть штук. А эта коробка была широкая, как лопата, и в ней было целых двенадцать разноцветных карандашей. - Интересно, сколько они стоят, - взволнованно сказала Зинка. Мы долго топтались возле прилавка, пока я, наконец, решилась спросить про цену. Карандаши стоили рубль. Мы с Зинкой вспомнили свой "святой родничок", занесенный сейчас снегом, вздохнули и поплелись вон. Домой мы возвращались уже в сумерках, когда волшебная витрина сияла электрическим светом. В окнах тоже зажигались огни. Искоса взглянув на меня, Зинка мрачно сказала: - Что-то нам сейчас будет... Но на этот раз наши тревожные предчувствия не оправдались. Еще издали мы увидели возле дома Громика. Заметив нас, он повел ушами и приветственно фыркнул. - Папка здесь! - обрадовалась я. Отец сидел на низенькой скамеечке и, улыбаясь, смотрел на двух крошечных девчушек, повязанных крест-накрест платками. Мы с Зинкой молча уставились на них. - Внучки мои, сиротки. В садик ходят, - заметив наше недоумение, пояснила хозяйка. Девочки держали в руках по куску нашей лепешки с сыром и с наслаждением ели. Вспомнив утреннее чаепитие, я покраснела до ушей. - Что, набегались? - спросил отец. - Удрали, - сказала мама. - А что ж им одним тут сидеть. В городе интересней, - неожиданно заступилась за нас хозяйка. Мы с Зинкой только переглянулись. Отец собрался уезжать, пообещав прислать за нами через пару дней лошадь. - Выступать послезавтра, - сообщила мама. Это известие меня даже нисколько не взволновало. В голове засела одна мысль - как раздобыть рубль, чтобы купить карандаши. КАРАНДАШИ И ГРУШИ Утром, едва проснувшись, я первым делом вспомнила про карандаши и ни о чем другом уже не могла думать, тем более, что выступать нам предстояло только на следующий день. Всю дорогу, пока мы шли в Дом культуры, я оглядывалась по сторонам в надежде, что вдруг найду рубль. Бывают ведь такие чудеса на свете! Наконец я решилась спросить у мамы. - Нет у меня, Оленька, денег, - печально сказала она. - Придется тебе подождать... - Я же не на игрушку прошу, а на карандаши. - Ты уже не маленькая и должна, понимать, что нет у нас денег, - сказала мама и тут же, пожалев меня, добавила: - Подожди немного, мне здесь одна женщина должна рубль. Если она отдаст, так и быть, я его тебе на карандаши пожертвую... - А какая женщина? - спросила я с надеждой. - Тетя Аня, жена пожарника. Помнишь, что напротив нас жили? Радость моя сразу померкла. Я прекрасно помнила эту тетю Аню, про которую бабушка говорила, что у них зимой снегу не допросишься. В Доме культуры уже шел смотр. На сцене ребята танцевали матросский танец. В зале тоже сидели ребята, съехавшиеся на олимпиаду со всего района. Перед сценой стоял стол, покрытый красной скатертью, за которым сидела комиссия. Маму куда-то позвали. Она велела нам сидеть на месте и без нее никуда не уходить, а сама пошла за сцену. В зале все время хлопали стулья: одни люди уходили, другие приходили. Нам с Зинкой тоже надоело сидеть, мы пошли ближе к сцене. - Смотри-ка! - потянула меня за рукав Зинка. Я глянула, куда она показывала, и увидела маму, которая сидела за красным столом и что-то записывала. Понимая, что ей сейчас не до нас, я потянула Зинку за рукав: - Пошли! - Куда? - удивилась Зинка. - Дело есть, - сказала я таинственно. Мы вышли на улицу. Легкий снежок плавно кружился в воздухе. Возле Дома культуры, мерно жуя сено, стояли лошади. Прямо под ногами у них шныряли бойкие городские воробьи. - Ишь, народу понаехало! - удивленно сказала Зинка. - Как на ярмарку. Я не знала, что такое ярмарка, но спросить постеснялась, да и некогда было. - Знаешь что, - сказала я, - пойдем к пожарничихе, может, она отдаст рубль... - А чего там, пусть отдает и все! - загорелась вдруг Зинка. Мы зашагали вдоль по улице. Возле церковной ограды стояла закутанная в платок бабка и продавала груши. Маленькие коричневые дички гремели о жестяную мерку. - Почем? - осведомилась Зинка. - Рубль, деточки, рубль мерочка, - сказала бабка. - Сладкие... Я проглотила слюну, а Зинка пренебрежительно бросила: - Рубль за такое барахло? Да их летом у нас в лесу сколько хочешь, даром бери! - Вот и бери... летом, - сердито сказала бабка, потеряв вдруг к нам всякий интерес. - Неужто покупают? - недоумевала Зинка. - Конечно. Видишь, уже полкорзины осталось, - сказала я, вытягивая шею. И как бы в подтверждение моих слов из-за угла выбежал мальчишка и направился прямо к бабке. Протянув ей новенький хрустящий рубль, он подставил карман. - Есть же люди, которым деньги девать некуда! - сердито проворчала Зинка. Мы пошли дальше. Новый дом пожарника с белыми ставнями был обнесен высоким забором. Во дворе на цепи металась огромная собака. Мы остановились в нерешительности. Я осторожно тронула калитку. К моему удивлению, она оказалась незапертой. Собака, гремя цепью, бросилась на нас. - Не бойся, Зина, она не достанет, - сказала я, прижимаясь к забору и совсем позабыв в это время, что не Зинка, а сама я когда-то удирала от собаки. На крыльцо вышла хозяйка. - Чего надо? - крикнула она. - Здравствуйте, тетя Аня, - сказала я вежливо, не обращая внимания на нелюбезный прием. - Здравствуй, здравствуй, коли не шутишь, - сказала пожарничиха, всматриваясь в нас с Зинкой. Мы молчали, не зная, что говорить дальше, и хозяйка, поеживаясь от холода, кивнула нам, чтобы шли в дом. Я так и не поняла, узнала она меня или нет. - Ну, как вам живется, в колхозе-то? - спросила она, когда мы, шмыгая носами, замерли у порога. "Узнала, оказывается!" - обрадовалась я. - Хорошо живется! - сказала я и тут же получила сильный толчок в бок. Я оглянулась на Зинку, но та стояла с невозмутимым видом, и я было даже подумала, что это не она толкнула меня. - У нас корова есть, Буренка, - хвасталась я, - и еще... - Корова-то есть, да что толку! - перебила меня вдруг Зинка. Я в недоумении уставилась на нее, а Зинка продолжала: - На одной корове далеко не уедешь... - И правда, что с нее толку, когда денег нет! - смекнув, в чем дело, подхватила я. - Мама у нас не работает, и отец ничего не получает, так что у нас и рубля даже нет... - А без денег известно какая жизнь, - рассудительно заметила Зинка. Намек, казалось, был достаточно ясным, но тетя Аня и бровью не повела. Мы с Зинкой еще долго расписывали нашу "несчастную жизнь". Наша бывшая соседка слушала, кивала головой, но даже не подумала отдать нам долг. Мы так и ушли ни с чем. Сердито хлопнув калиткой, Зинка сказала: - Точно кулаки живут, потому и совести нет! Расстроенные, мы уныло потащились назад. Бабки с грушами возле церкви уже не было, и только там, где она стояла, валялась на грязном снегу одна маленькая дичка. Оглянувшись по сторонам, я торопливо подняла ее и, отогрев в кулаке, незаметно сунула в рот. - Нет, ну ты подумай, есть же на свете такие бессовестные люди! - не унималась Зинка. Рот у меня был занят грушей, и я молчала. Бабка не обманула - дичка и в самом деле оказалась очень сладкой. МЫ ДЕЙСТВУЕМ РЕШИТЕЛЬНО Первая попытка достать рубль оказалась неудачной, но мы с Зинкой не собирались так легко сдаваться. Назавтра мы встали с твердым намерением действовать смело и решительно. Смотр затягивался, и наше выступление перенесли еще на один день. Мама снова была занята в комиссии, и мы беспрепятственно улизнули из зала. Веселым чириканьем, как старых знакомых, приветствовали нас воробьи. У церковной ограды, на том же месте, стояла бабка с грушами, но мы шли с видом людей, спешащих по важному делу, и не оглядывались по сторонам. Ткнувшись в запертую калитку нужного нам дома, мы на секунду растерялись, но тут же начали стучать. На наш громкий, требовательный стук торопливо вышла тетя Аня. - Это вы? - удивленно подняла она брови и с кислой улыбкой добавила: - Вот гости!.. Мы поздоровались, и я, не отвечая на ее улыбку, твердо сказала: - Тетя, мама просила, чтобы вы отдали нам долг. Брови хозяйки поднялись еще выше. - А сколько же я ей должна? - удивилась она. - Вы ей должны... рубль, - уже менее уверенно сказала я. - О, боже мой, вот долг-то! - закатив маленькие глазки, заколыхалась в смехе пожарничиха. - Я и забыла, мелочь такую... - Кому мелочь, а кому и нет, - насупившись, проворчала Зинка. Я толкнула ее локтем, чтобы не вмешивалась, а то, чего доброго, своим языком испортит все дело. - Вы бы вчера сразу и сказали, зачем приходили, - уже не скрывая своего раздражения, проскрипела хозяйка, когда мы вошли в дом. - А то шляетесь, только снег таскаете, - бросила она свирепый взгляд на наши стоптанные валенки. Мы молчали. Она долго рылась по карманам и сумкам, отыскивая злополучный рубль, а мы с Зинкой стояли у порога и с замиранием сердца следили за ее полными, мясистыми руками. Наконец она сунула мне какой-то серый мятый комок, и, провожаемые ее недобрым взглядом, мы очутились за калиткой. Разжав руку, я разгладила измятую бумажку. Мы увидели, что это и в самом деле рубль. Самый настоящий рубль, хотя очень старый и мятый, с оторванным углом и вообще грозивший рассыпаться на клочки. Сразу исчезло чувство мучительной неловкости, которое мы испытывали, пока стояли, как нищие, у порога, и нас с Зинкой охватил безудержный восторг. Сейчас, через несколько минут, мы за него получим долгожданную пеструю коробочку - настоящее сокровище! Мы летели по городу не чувствуя под собой ног и с разбегу - вот невезение! - сунулись в закрытую дверь магазина. Еще не понимая, что случилось, Зинка изо всей силы дергала за ручку, а я торкалась носом в стекло, чтобы заглянуть внутрь. И тут я увидела наклеенную на стекло изнутри бумажку, на которой было написано: "Переучет". Мы с Зинкой долго стояли как в столбняке и с ужасом смотрели на бумажку. Этого не может быть! - И главное неизвестно, сколько он может продолжаться, - растерянно сказала я. - Может, неделю, а может, и скоро откроют, - пожала плечами Зинка. - Давай подождем, - предложила я. Мы уселись на крыльцо и стали ждать. Морозец тотчас начал прокрадываться к нам под пальто, тонкими иголочками покалывать в пальцы на ногах. Когда становилось нестерпимо холодно, мы вскакивали и топали ногами, как солдаты на посту. Поминутно, приплюснув носы к стеклу, заглядывали внутрь. Там все было свалено на пол и продавщицы перекладывали товар с места на место. Карандашей не было видно. "Может, распродали все", - с тревогой подумала я. - Ну что им стоит вынести нам одну коробочку? Минутное дело! - сказала Зинка. - Правда, мы бы даже и не заходили туда, а в щелочку, - поддержала ее я. - Мы им рубль, - а они нам карандаши, без сдачи... Но на нас никто не обращал внимания, и мы топтались возле магазина до самого вечера. Когда уже начало темнеть, продавщицы ушли домой. Высокий мужчина вышел последним и закрыл дверь на висячий замок. Взглянув на наши посинелые носы, он спросил: - Вы что хотели, девочки? - К-карандаши, - едва выговорила непослушными губами Зинка. - Закрыто у нас, - сказал он, как будто мы сами не видели, и шагнул с крыльца. - А... завтра вы откроете? - рванулась за ним я. - Завтра еще нет, послезавтра приходите, - сказал мужчина. Все пропало! Послезавтра мы уже будем в деревне. Все наши мытарства, хитрости и унижения оказались напрасными. Мы с Зинкой плелись по улице, едва переставляя одеревенелые ноги. Я готова была зареветь, но так продрогла, что казалось, будто и слезы у меня все вымерзли. - А пошел он, этот дяденька! - сказала вдруг Зинка. - Может, он и не самый главный, может, он даже сам ничего не знает... - И правда, придем завтра, - а магазин открыт! - обрадовалась я. Окрыленные надеждой, мы зашагали быстрее. В клуб уже, конечно, идти было нечего, и мы направились домой. Возле нашей калитки маячили две маленькие закутанные фигурки. Мы догадались, что это внучки хозяйки - Маша и Катя. Увидев нас, девочки бросились навстречу. - А где вы были? - заглядывая нам по очереди в лицо, спросила старшая, Маша. - По делам, - не очень вежливо буркнула Зинка. - А вас мама искала, сердится, - сообщила Катя. - Вы завтра выступать будете, а мы смотреть пойдем, - сказала Маша. - У нас в садике выходной, - доложила Катя. ТОЛЬКО СНЕГ СТОЛБОМ... Когда мама утром нас разбудила, Маша и Катя уже сидели умытые и причесанные и с нетерпением посматривали на нас. Мы с Зинкой вскочили и заторопились. - В клуб еще рано, - сказала мама. - Я по делам пойду, а вы собирайтесь и часа через два придете... У нас тоже были "дела", и мы с Зинкой мешкать не стали. Наскоро связав в узел костюмы, мы собрались уходить. Заметив, как я торопливо запихивала в узел свою юбку и передник, хозяйка сказала: - Куда она годится такая мятая? Выгладить надо... Она разогрела утюг и даже помогла мне погладить. - А она ничего, оказывается, эта бабка, - удивленно сказала Зинка, когда мы вышли на улицу. - Ничего, ничего, - передразнила я ее. - Только мы сейчас из-за нее опоздаем. Да эти еще... хвостики, - кивнула я на шагавших позади Катю с Машей. Но я волновалась зря - мы никуда не опоздали. Магазин был закрыт, и не было заметно никаких признаков, что его собираются открывать. Расстроенные, мы отправились в Дом культуры. Мама, встретив нас, велела переодеться и ждать. В зале было довольно холодно, и я набросила пальто. "Хорошо Зинке, - с завистью подумала я, - она в своем волчьем костюме не замерзнет". Но, взглянув на нее, я увидела, что она вся дрожит. - Ты чего? - удивилась я. - С-страшно, - призналась Зинка. - А ты разве не боишься? Мне почему-то вовсе не было страшно, и я беспокоилась больше за то, как бы там без нас не открыли магазин. Когда я сказала об этом Зинке, она тоже заволновалась. - Надо сбегать посмотреть, - сказала она. - Давай ты, - предложила я, - а то мне пальто одевать не хочется. Зинка положила рядом со мной на стул волчью маску и, сунув в карман рубль, побежала. Через несколько минут она влетела в зал и, едва переводя дух, сказала: - Понимаешь... собаки, увязались за мной, еле ноги унесла... Представив себе, как она мчалась по улице в своем вывернутом наизнанку кожухе, в котором должна была изображать волка, а за ней неслась целая стая собак, я не выдержала и громко расхохоталась. На нас зашикали. - А магазин закрыт, - наклоняясь ко мне, прошептала Зинка. Мы сидели в зале довольно долго, и нас никто не вызывал на сцену. - Может, там уже открыли, - сказала Зинка, которой, как и мне, это мысль не давала покоя. - Пойду посмотрю, - решила я и, быстро надев пальто, не застегиваясь, выскользнула из клуба. Собаки не обратили на меня никакого внимания, зато люди начали оглядываться. Заметив, что на меня смотрят, я пошире распахнула пальто и шла, гордо поглядывая на прохожих. Книжный магазин был по-прежнему закрыт, но мой необычный костюм придал мне смелости, и я решила непременно выяснить, откроют его сегодня или нет. Повертевшись возле двери, я постучала. - Скажите, пожалуйства, когда будет открыто? - спросила я, когда ко мне вышел вчерашний дяденька. - Завтра, - сказал он. - А... сегодня не откроете? - допытывалась я. - Нет. Я тоскливо посмотрела на захлопнувшуюся за ним дверь и медленно пошла назад. Возле церкви, где стояла бабка с грушами, задержалась и, разжав ладошку, нерешительно взглянула на пригревшийся в руке серый бумажный комок. Осторожно развернула его и начала разглаживать мокрыми пальцами, стараясь придать бедному рублю более солидный вид. И вдруг одна его половинка как-то незаметно отползла в сторону и, соскользнув с моей ладони, плавно опустилась на тротуар. Я ахнула, бросилась ее поднимать. Потом и так и этак прикладывала разорванные половинки одну к другой, но ничего у меня не получалось. Вместо рубля на ладони лежали два жалких клочка. - Ну-ка, покажи, - услыхала я вдруг. Подняв глаза, я увидела бабку, торговавшую грушами. Она внимательно рассматривала обе половинки. - Ишь, как его... разделали... - сказала она неодобрительно. - Вот... только сейчас... порвался, а то был совсем целый, - сказала я чуть не плача. - Ну ладно, куда тебе сыпать-то? - спросила бабка, пряча обе половинки в карман. Я уставилась на нее, еще не веря неожиданному счастью. И вдруг сообразила, что она не шутит, сдернула с головы свою красную шапочку и подставила бабке. В клуб я влетела вся сияющая и довольная, что все так хорошо кончилось. Но Зинка, к моему великому огорчению, и не думала радоваться. Взглянув на мерзлые дички с торчащими в разные стороны хвостиками, она поджала губы и молча отвернулась. - Так ведь сегодня не откроют! - доказывала я ей. - Я узнавала... - Ну и что? - уставилась на меня Зинка. Уже чувствуя, что сделала глупость, я смущенно сказала: - И потом, ведь он совсем порвался... пополам. Нам бы за него все равно ничего не дали... - Бабке небось дадут, - сказала Зинка. Я еще хотела что-то сказать, но в это время подбежала Катя и сказала, что мама велела нам идти на сцену. Я сунула шапку с грушами под пальто и, прижимая ее локтем, двинулась за Зинкой. В маленькой комнатке за сценой мама подозвала какого-то паренька с гармошкой. - Может, ты им подыграешь, Саша? Им выступать скоро... Саша солидно кивнул и, усевшись на стул, растянул меха гармони. При первых звуках знакомой песни мое сердце радостно дрогнуло. Я запела, и вдруг... умолкла на полуслове, растерянно поглядывая вокруг. Вместо звонкой песни изо рта у меня вырывались какие-то булькающие звуки, как будто горло было заткнуто дырявой пробкой. Откашлявшись, я попробовала еще раз, но... результат был тот же. - Ой! - испуганно схватилась я за живот, чувствуя, как вместе с шапкой из-под полы пальто поползли груши. И в ту же секунду они с деревянным стуком рассыпались по комнате. Маша с Катей удивленно вытаращили глаза, Зинка нахмурилась, а я стояла, опустив голову, и сосредоточенно рассматривала торчащие вверх носы собственных валенок. - Так. Все ясно. Можете идти домой, - с убийственным спокойствием сказала мама. Подавленные и несчастные, мы вышли на улицу. Все было кончено. Зинка в своем вывернутом наизнанку кожухе хмуро молчала. Позади шествовали верные Маша с Катей. У Кати в руках была ненужная уже волчья маска. Маша несла мою корзиночку, которую дед Сашка сплел для Красной Шапочки. - Вот, я собрала, - протягивая мне корзиночку, сказала Маша. Скосив глаза, я увидела в корзиночке груши. - Можешь взять себе, - сказала я. Корзиночка мне была теперь не нужна, а груши я просто ненавидела, как будто они одни были виноваты во всем случившемся. И вообще мне казалось, что я самая несчастная девчонка на всем свете. И вдруг прямо перед собой я увидела Устеньку. Она стояла на тротуаре в своем белом пушистом платке и, глядя на нас, улыбалась. - Устенька! - бросилась я к ней, и горячие слезы посыпались ей на руки. - Ты чего это? - заглядывая мне в глаза, удивленно спросила Устенька. Не в силах произнести ни слова, я плакала все громче и громче. Когда, наконец, Зинка рассказала, что случилось, Устенька, закусив губу, несколько минут молчала. - А нельзя ли вместо песни - танец? - сказала она вдруг. - Ведь танцевать и без голоса можно. - Я... "веревочку" не умею, - всхлипывала я. - Ну, это пустяки, - сказала Устенька. - Давайте попробуем... Мы зашли за чей-то сарай и принялись за дело. Слезы мои высохли, и я старалась так, что только снежные вихри разлетались во все стороны. - Раз, два, три, четыре! Раз, два, три, четыре, - хлопая в ладоши, считала Устенька. Зинка в своем полушубке запарилась так, что у нее на лбу выступил пот. Маша с Катей сосредоточенно и строго следили за нашей работой. Прибежала чья-то огромная тощая собака и, вытянув морду, несколько минут в недоумении смотрела на нас. Потом возле нас остановилась старушка, постояла, повздыхала и ушла. Мы, не обращая ни на кого внимания, все плясали и плясали. И вдруг я почувствовала, что злополучная "веревочка", которую я дома никак не могла научиться делать, получилась. Ноги мои не мешали одна другой и, несмотря на усталость, летали легко и складно. Потом мы во весь дух мчались в Дом культуры. Впереди бежала Устенька, поминутно оглядываясь и подбадривая нас взглядом. Мы с Зинкой старались не отставать, а позади семенили Маша с Катей. Катя прижимала к себе оскаленную волчью морду, а у Маши в руках была корзиночка с грушами, которые она, боясь рассыпать, придерживала рукой. Вслед нам оборачивались удивленные прохожие, а растревоженные собаки провожали нас громким лаем. В клубе мы с Зинкой стояли у порога и напряженно смотрели, как Устенька, отозвав маму в сторону, что-то горячо ей говорила. Наконец мама обернулась и кивнула нам. Мы едва успели раздеться и немного отдышаться, как на сцене объявили, что исполняется танец "Красная шапочка и злой Волк". Уже знакомый нам Саша улыбаясь растянул меха гармони, и мы вылетели на сцену. Я неслась, не чуя под собой ног от страха, а Зинка-волк топала возле меня вприсядку. Потом она, склонив голову набок, наступала на меня, а я, делая "веревочку", испуганно пятилась назад и защищалась рукой от ее страшной оскаленной пасти. В зале послышались возгласы одобрения. Мельком глянув туда, я успела заметить в первом ряду Машу и Катю с широко раскрытыми восхищенными глазами и улыбающуюся маму. Мне вдруг стало так легко и радостно, что я, наперекор злому волку, вырвалась вперед и закружилась, размахивая корзиночкой с грушами, которую мне впопыхах сунула Катя. За сценой взволнованная Устенька, сложив ладони рупором, шептала: - Волк, волк, уходи первым... Слышишь, волк? Зинка кивнула и начала отходить. Она петляла вокруг меня, удаляясь все дальше, и, наконец, зарычав на прощание, скрылась совсем. В зале раздались дружные аплодисменты. Нас с Зинкой вызывали, требовали повторить, но мы, смущенные и счастливые, только раскланивались и убегали за кулисы. При всем своем желании мы не могли повторить этого танца, потому что его и не было вовсе. Мы танцевали как умели и как подсказывала нам Устенька и наша фантазия. Вечером мы уезжали. Возле калитки стояла наша хозяйка, вышедшая нас провожать, а рядом с ней Маша и Катя. У Кати под мышкой была зажата волчья маска, которую Зинка ей подарила. Катя собиралась показать ее ребятам в садике. Приехавший за нами дед Сашка топтался возле саней, устраивая там что-то поудобнее. И вдруг, когда он уже взялся за вожжи, я выпрыгнула из саней, бросилась к Маше и сунула ей в руки свою крошечную корзиночку, с которой выступала. (Груши мы еще раньше разделили на всех и съели, даже Зинка не отказалась от своей порции.) Усевшись в сани, я первым делом пощупала карман, где лежало мое сокровище - двенадцать цветных карандашей, среди которых был даже розовый. Такая же точно коробка покоилась у Зинки за пазухой. Это была наша премия, которую мы получили за танец. Прижавшись друг к дружке, мы с Зинкой перебирали в памяти события прошедшего дня. Таяли в снежной дымке городские огни, и я радовалась, что мы едем домой. ВЕСЕННИЙ ПЕРЕЗВОН Нынешняя весна совсем не была похожа на ту, которую мы встречали на хуторе. Там она пришла к нам с нежным перезвоном капель, с искринками в засахаренном снегу, мягкая, тихая, немного задумчивая. Мы с Ленькой одиноко бродили вокруг дома, с тоской поглядывая на потемневшие крыши деревни. Казалось, что там, в деревне, настоящая весна, а до нас дошли только слабые ее отголоски. Зато сейчас мы были в центре весенних событий. Весна хлынула в деревню сразу, со всех сторон, наполняя ее хрустом прозрачных сосулек, скрипом телег, хлюпаньем воды под ногами и звонкими голосами людей. У нас в доме она появилась в образе Таньки со сбившимся платком на голове и мокрыми до колен ногами. - Господи! - всполошилась бабушка. - Ведь она вовсе простудится... Танька всегда ходила простуженная, поминутно вытирала рукавом нос, но никогда не простуживалась "вовсе". И мама, и бабушка пытались за нею присматривать, сушили ей валенки, отогревали на печке, но приручить ее было невозможно. Она, как дикий зверек, смотрела на всех искоса и чувствовала себя хорошо только тогда, когда ее оставляли в покое. Ее отец, худой, весь заросший рыжеватой щетиной, носился по деревне в своих расползшихся сапогах. Он все хлопотал, чтобы Заречье присоединили к нашему колхозу. - Ведь не о себе я стараюсь, о людях, - доказывал он. - Нам одним не подняться - пропадем... Встретив по дороге Таньку, он останавливался и растерянно говорил: - Ну куда ты идешь? Ведь мокрая вся. Сидела бы лучше дома... - Не буду я одна дома сидеть, - угрюмо отвечала Танька. - Иди хоть к кому-нибудь в дом, побудь там, - говорил он, беспомощно оглядываясь по сторонам. - К Елене Сергеевне пойди или к Павлику в школу. - Ладно, - соглашалась Танька и направлялась в школу, но потом передумывала, поворачивала в другую сторону и снова шла по своим делам. Наш Ленька все чаще присоединялся к ней, и они с утра до вечера бродили по деревне. Вечером, забравшись к отцу на колени и обхватив его рукой за шею, он просил: - Папка, прими в наш колхоз Таньку с Павликом, а то они пропадут совсем... Отец терпеливо и серьезно объяснял, что, если б это зависело от него, он бы давно принял. Но ведь в колхозе есть правление, и как оно решит - еще неизвестно, потому что не все согласны. - А кто там у вас, в этом правлении? - вмешивалась в разговор я. - Тетя Маша, Коля, Федин отец... - перечислял папа. - И они против? - удивлялась я. - Видишь ли, - говорил отец, - наш колхоз сам едва начал на ноги становиться, вот некоторые и боятся, что Заречье его снова назад потянет... - Значит, пусть они там, в Заречье, пропадают?! - возмутилась я. - Танька вот возьмет простудится и умрет! Что тогда? - дрожащим от обиды голосом воскликнул Ленька. Отец задумчиво ходил по комнате. - Пропасть, конечно, мы им не дадим, - сказал он. Его ответ меня почему-то не успокоил, и я весь вечер просидела, обдумывая все эти дела. "Ну как же это так, что наш отец, такой справедливый и сильный, не может им помочь? Ну, хотя бы Таньке, Павлику и Алексею Ивановичу. Ведь им так плохо живется! И неужели ничего нельзя сделать, чтоб им стало полегче?.." И вдруг мне в голову пришла одна мысль, которой я решила поделиться с Зинкой. Назавтра мы с нею шептались во время занятий, и Серафима Ивановна пригрозила выставить нас за дверь. На четвертом уроке она привела свою угрозу в исполнение. Очутившись на улице, мы нисколько не огорчились - ради того дела, которое мы задумали, можно было и пострадать. Мы отыскали Таньку и, утопая в грязи, отправились в Заречье. Дорога мне показалась не близкой, и я удивилась, как это такая маленькая Танька каждый день ходит в нашу деревню. В Заречье старые почернелые избы смотрели на нас подслеповатыми окошками, и только один бывший кулацкий дом возвышался над ними. Казалось, он высосал из них все краски, оставив один серый цвет, потому и стоит такой светлый и нарядный. На улице было пустынно, и даже весеннее солнце не скрашивало унылого вида. Когда мы вошли во двор Алексея Ивановича, на нас с громким лаем набросился Волк. - Ты что это, Волк, старых друзей не узнаешь, - сказала я, на всякий случай отступая назад. Но Волк меня тут же узнал. Он приветливо замахал хвостом и, пристыженный, пошел за нами. Танька, пошарив под крылечком, достала ключ, и мы вошли в дом. - Да-а! - сказала Зинка, оглядываясь по сторонам. В доме было такое запустение, что мне стало как-то не по себе. Но Зинка не растерялась. - Где у вас метла? - обратилась она к Таньке, снимая платок. - Метла? - удивленно переспросила Танька. - Ну да! И ведро с тряпкой, да поживее, - командовала Зинка. Через несколько минут работа закипела. Раздевшись и подоткнув подол платья, Зинка веником терла пол. Я, высунув от усердия язык, скребла ножом некрашеные доски стола с черными кругами от чугунов и сковородок. Растерянная Танька сперва молча наблюдала за нами, а потом, забравшись на табуретку, начала мокрой тряпкой протирать цветы. Мы работали почти до вечера. Когда все было готово, Зинка удовлетворенно потерла руки: - Ну вот, теперь порядок. Я, окинув взглядом блестевшие в лучах заходящего солнца умытые окна, помолодевшие фикусы и желтый выскобленный пол, сказала: - Скатерть бы еще на стол... - А у нас есть, мамкина еще, - бросилась Танька к сундуку. Она достала белую скатерть, вышитую крестом, и подала мне. Я в нерешительности взглянула на Зинку. Скатерть была совсем новая. Чувствовалось, что ее берегли. Порывшись еще в сундуке, Танька достала фотографию на толстом картоне и, протянув ее мне, сказала: - А вот моя мама. А это тятька, - ткнула она пальцем в молодого бравого парня, в котором трудно было узнать нынешнего Алексея Ивановича. Он стоял, опершись о стул, на котором сидела светловолосая женщина с ребенком на руках. - Это Павлик, - пояснила Танька. - Меня еще не было, потому и не сфотографировали, - вздохнула она. Я смотрела на улыбчивое лицо Танькиной матери, на ее широко открытые глаза и думала: "Она, наверно, была добрая и веселая, и ей, наверно, было бы приятно, что в доме красиво и чисто..." Не раздумывая больше, я постелила на стол скатерть. - И где это Павлик болтается? - уныло проговорила Танька, заметив, что мы собираемся уходить. - Тебя, наверно, ищет, - сказала я. - Мы его домой пошлем, если увидим, - добавила Зинка, - а ты пока тут сама похозяйничай. - Как только они с тятькой заявятся, я им скажу, чтоб ноги вытирали, - оживилась вдруг Танька. - И картошки сейчас наварю, а то Волк тоже есть хочет... Мы с Зинкой шли и молчали. Перед моими глазами стояла Танька, совсем маленькая, одна в пустом доме, и даже то, что у нее там сейчас все убрано и помыто, не утешало. В голове вертелись разные мысли. Вдруг я остановилась. - Послушай-ка, Зинка, а что если... Я выложила свою новую идею и по оживившемуся Зинкиному лицу поняла, что затея ей понравилась. Дойдя до перекрестка, где одна дорога поворачивала на ферму, мы остановились. Со стороны леса надвигались сумерки. Из деревни тянуло дымком, заливались лаем собаки. - Поздно уже. Может, лучше в другой раз? - нерешительно сказала Зинка. Несколько минут мы спорили и наконец все же повернули на ферму. Там шла вечерняя дойка коров. Весело позванивая подойниками, пробегали по двору девушки. Спрятавшись за угол, мы с Зинкой выжидали, пока все разойдутся. Было слышно, как звонкими струйками ударяется о подойники молоко, мерно дышат коровы. В приоткрытую дверь коровника я увидела тетю Машу. Она сидела на маленькой скамеечке и доила рябую корову. Мы стояли долго. Доярки разошлись, в маленьком домике зажегся свет. Заглянув туда сквозь марлевую занавеску, мы увидели тетю Машу. Она что-то записывала в тетрадь. - Пошли, - сказала Зинка. Мы долго скреблись у двери - никак в темноте не могли отыскать клямку. Тетя Маша открыла изнутри. - Кто тут? - спросила она и, вглядевшись, удивленно добавила: - Что за поздние гости пожаловали? Мы растерянно молчали. Мне стало неловко, и я подтолкнула Зинку - говори, мол. Но Зинка будто проглотила язык. Тогда я выпалила: - Тетя Маша, мы пришли просить вас, чтобы вы вышли замуж за Алексея Ивановича, зареченского председателя. Тетя Маша в первую минуту не могла сказать ни слова. - Это... кто же вас послал? - спросила она наконец строго. - Никто. Мы сами, - сказала я виновато. Тетя Маша облегченно вздохнула, но лицо ее осталось строгим. - Хозяйка им нужна, - проговорила Зинка. - А Танька... она такая маленькая, - сказала я звенящим от подступивших слез голосом. - Мы сейчас у них были, убрали там все... Тетя Маша обняла меня за плечи и притянула к себе. Другой рукой она обхватила упиравшуюся Зинку. Уткнувшись носом в тети-Машино плечо, я почувствовала, как что-то теплое поползло у меня по щеке. - Ничего, ничего, девочки, все будет хорошо, - сказала тетя Маша, ласково поглаживая меня по голове. - А он, Алексей Иванович, красивый даже... На фотографии. Не верите? Спросите у Зинки, - сказала я. Приподняв голову, я осторожно взглянула на тетю Машу. Она улыбалась, и две прозрачные слезинки дрожали у нее на ресницах. - Когда-нибудь такая жизнь наступит, что никакого горя на земле не будет, - задумчиво сказала она. Я радостно встрепенулась. - Ну, пошли, Зина, а то уже поздно. - Не боитесь? Может, проводить вас? - живо поднялась тетя Маша. - Дойдем, - по-взрослому солидно сказала Зинка. Захлопнув дверь домика, мы с Зинкой сразу окунулись в темноту. Подморозило. Под ногами с легким хрустом ломались тонкие льдинки. На душе у меня было празднично, как будто тетя Маша своей ласковой рукой сняла с меня невидимую тяжесть. НАРЯДЫ Земля впитала в себя весенние ручьи, и все вокруг зазеленело. Над оврагом лозы развесили прозрачную занавеску. Сплетенная из тоненьких листьев на голубом фоне неба, она покачивалась от легкого ветерка и казалась кружевной. Склонив голову набок и прищурившись, я прикидывала на глаз, какое бы из нее получилось платье. Стоит только оглянуться вокруг - и бери себе какие хочешь наряды. Можно сшить платье бархатное - из зеленой муравы, что устилает всю площадь посреди деревни, можно голубое с белыми разводами облаков, а лучше всего - из розовой зари, что склонилась к лесу. - Какое тебе больше нравится? - спрашиваю я у Зинки. - Мне мама обещала, когда подрасту, сшить из своего шерстяного платка, - говорит она. У моей мамы нет такого платка, и мне нечем похвастаться, но я назло Зинке говорю: - Жди еще, пока подрастешь! А вот мне мама на лето перешьет свое, которое серыми "яблоками". - А мне скоро новую рубаху сошьют, сатиновую, - хвастает Петька. - А... меня тятька подстрижет, - нерешительно говорит Павлик. - Тоже нашел чем хвалиться, - скривив губы, говорит Петька. - Меня к каждому празднику стригут. - Ну и проваливай отсюда. Нечего тебе стриженому с нами, нестрижеными, сидеть, - говорит Зинка. Петька обиженно сопит, но не уходит. Все молчат. Подходит высокая кареглазая женщина и, глянув на Петькино насупленное лицо, говорит: - Пойдем, Петя, домой. Пойдем, сыночек... Петька нехотя подымается. Отойдя немного, женщина обхватывает его рукой за плечи и что-то говорит, заглядывая в глаза. Петька, дернув плечом, сбрасывает ее руку и вразвалку идет дальше. - Еще обнимает, такого индюка! - возмущается Зинка. - Он же ей сын, - говорю я. - Я бы такого сына и знать не захотела, - ворчит Зинка. - А что, разве она... не кулачка? - спрашиваю я. - Ничего у нее своего нет. Век на Лещиху работает. Та на ней верхом ездит, - говорит Зинка. Я задумчиво гляжу вслед матери с сыном. Мне не совсем понятно, как это Лещиха "ездит верхом", но я чувствую, что в словах Зинки есть какая-то правда. У Петькиной матери большие грустные глаза, и я часто вижу, как она, стоя на крыльце Лещихиного дома, с тоской провожает взглядом женщин, идущих на работу в колхоз. "Ушла бы от этой Лещихи и все!" - думаю я. Однако я уже знаю, что не все в жизни так просто, как кажется. Вот, например, тетя Маша: живет совсем одна и почему-то не выходит замуж за Алексея Ивановича. Тогда, весной, когда мы с Зинкой пришли к ней на ферму, мне показалось, что она была согласна с нами. Правда, она ничего не обещала, но мне почему-то думалось, что все скоро решится. Однако прошло вот уже больше двух месяцев, а она живет себе как и жила. При встречах с нами она улыбается по-прежнему, а мы с Зинкой отводим в сторону глаза и, быстро поздоровавшись, спешим уйти. Ни я, ни Зинка не возвращаемся к тому разговору. Танька все бродит беспризорная, хотя Заречье уже давно присоединили к нашему колхозу. Алексей Иванович теперь не председатель, а бригадир. Почти каждый вечер он босиком спешит по залитому водой лугу в правление колхоза, и вид у него оживленный и бодрый. А в деревне цветут сады. От самого центра до конца деревни тянется колхозный сад. Прислушиваясь к гудению пчел, стоят молочно-белые яблони. Изо всех палисадников выглядывают кудрявые вишенки, которых и не видно было раньше, когда они стояли без своего убора. Даже унылое Заречье принарядилось - там ведь тоже весна! У нас с ними теперь одна весна, общая. Наш старенький, поминутно чихающий трактор вспахивает зареченское поле. Ровными рядами ложатся темные пласты земли, которые скоро начнут зеленеть. Хорошо им! Уберутся в зеленый наряд, потом сменят его на желтый. Осенью жнивье ощетинится колючей шубой, а к зиме снова поле укроется стегаными пластами вспаханной земли. И нет у него никаких забот о нарядах, не то, что у тетки Поли, которая целыми днями дежурит возле сельпо. - Вот ситчику Фене на платье набрала, - говорит она, показывая маме синенький в белые цветочки материал. - Как, ничего? - спрашивает она. - Красивый. Фене пойдет, - говорит мама. - Очередь там огромадная. Да вы бы пошли, вам без очереди отпустят, - говорит тетя Поля. Я выжидательно смотрю на маму. - Нам, собственно говоря, ситец... не очень нужен, - смущенно отвечает мама, взглянув на меня. Я опускаю глаза. Я понимаю, почему она так говорит: у нас нет денег. Тетке Поле как-то удается кое-что скопить, а нам нет. Однажды тетка Поля принесла отрез голубого шелка на платье. - Девчата лен полют, а тут шелк привезли. Фене платье будет, - довольная, рассказывала она. Взглянув на материал, моя мама тоже всполошилась. - Поля, есть у вас еще деньги? - спросила она. - Вот, все что осталось, - ответила тетка Поля, протягивая на ладони несколько бумажек. - На отрез мало... - Спасибо. Вечером отдам, - сказала мама, пересчитывая деньги. - Тоже еще молодая, нарядиться охота, - глядя ей вслед, сочувственно вздохнула тетка Поля. Я обрадовалась, что у мамы будет новое платье. Тогда она, пожалуй, отдаст мне то самое, с серыми "яблоками", о котором я мечтала. Мама пришла домой часа через два. - Полдеревни обегала, пока денег достала, - сказала она весело. - Ну, зато Устенька рада будет... - Так это ей?! - воскликнула тетка Поля. - Ей, конечно, - сказала мама. - Вы вот своей Фене купили, а дед Сашка не догадается. Мужчина, что с него взять! - Стоило так ради кого-то стараться! - удивлялась тетка Поля. Я бросилась к маме и крепко поцеловала ее. Потом помчалась к Зинке, чтобы поделиться радостью: у Устеньки будет нарядное платье. К НАМ ЕДУТ ГОСТИ Окончились занятия в школе, и мы уже несколько дней носились по деревне вольные, как птицы. Белыми мотыльками разлетелись цветы яблонь, и на их месте появилась первая завязь. Яблочки были еще такие маленькие и незавидные, что их даже не караулили. Мы попробовали было на зуб, но потом долго отплевывались - горькие. А у Петьки в огороде наливался соком прозрачный крыжовник. Петька ходил важный и даже близко никого не подпускал к своему огороду. - Лопнешь от жадности, буржуй несчастный, - говорила Зинка, и мы, задрав носы, проходили мимо. - Грачи голодные, - шипела нам вслед Лещиха. Мы не обращали на нее внимания. Крыжовника, конечно, хотелось, но у нас были дела и поважнее. Возле нашего дома на фанерках стояли изделия из глины. У нас там был целый завод. Глину мы брали в овраге и месили в старом жестяном тазу. Каждый лепил, что умел: Ленька по большей части зверей, а мы с Зинкой - посуду. Из-под Зинкиных пальцев выходили горшки, кувшины и миски, я лепила сервизы и вазы. Крошечные чашечки с ручками были как настоящие. Сначала мы держали свои изделия в тени, чтобы не потрескались, а потом сушили на солнце. Когда это занятие надоедало, мы бежали играть в "Казаков-разбойников". И так каждый день с раннего утра до самой темноты. Волосы у меня выгорели, лицо было обветрено так, что я, к своему удовольствию, почти не отличалась от Зинки. И вот однажды моей привольной жизни наступил конец. Забежав как-то днем на минутку домой, я увидела в руках у мамы письмо. - Вот, Оленька, к нам едут гости, - сказала она, - твоя двоюродная сестра и тетя... - А сестра большая? - спросила я. - Пожалуй, такая, как ты, - прикидывая в уме, сказала мама. Я обрадовалась и побежала разыскивать Зинку, чтобы сообщить ей неожиданную новость. Вечером мама сказала отцу: - Письмо получила из Витебска - твоя сестра Ульяна с Алей собираются к нам... - Да ну?! - удивился отец и, взглянув на меня, как-то неопределенно улыбнулся. Я не понимала, почему он как будто нисколько не обрадовался. Ведь он, наверно, соскучился по своей сестре, потому что, сколько я помнила, он никогда не ездил к ней в гости и она не приезжала к нам. Несколько дней у нас в доме шли приготовления к приему гостей. Мама с бабушкой все стирали и убирали, я срочно лепила новый сервиз в подарок своей сестре. Глядя на всю эту возню, отец посмеивался: - Леньке бантик на рубашку не забудьте нацепить, а Ольга чтоб умела делать реверанс... Мама сердито отмахивалась, но, когда отец уходил, она тревожно спрашивала меня: - Оленька, я надеюсь, ты не разучилась вести себя прилично? Я молчала, потому что никак не могла припомнить, чтобы вообще когда-нибудь проходила эту науку. Отец и сама мама всегда учили меня быть правдивой. Я привыкла говорить в глаза все, что думала, а потом вдруг как-то так обычно получалось, что я, оказывается, плохо себя вела. Мама до сих пор не могла простить мне тот рубль, который мы с Зинкой с таким трудом отвоевали. Она говорила, что я ее просто опозорила, хотя мне и сейчас казалось, что не отдавать долг гораздо хуже, чем просить. Тетю Ульяну я никогда не видела, она ничего нам не была должна, и мне казалось, что у мамы нет никаких оснований волноваться. Ну, а с сестрой мы уж, наверно, поладим, независимо от того, умею я себя прилично вести или нет. Я с нетерпением ожидала ее приезда и мечтала о том, как буду ходить с нею вместе на речку, играть и, может быть, даже спасу от какой-нибудь опасности, как когда-то Зинка спасла меня от волка, хотя и не настоящего. Зинка, разумеется, тоже будет с нами, и мы будем дружить втроем. Только бы поскорее она приехала! И вот однажды, влетев в дом с полными карманами ранеток, которыми меня угостила Зинка, я замерла. Посреди комнаты стояла незнакомая худощавая женщина в белой блузке и черной юбке, подпоясанной кожаным поясом, и смотрела на меня строгими темными глазами. Я растерянно улыбнулась. - Ну, подойди сюда, - сказала она, поманив меня пальцем. Я подошла. - Почему же ты не здороваешься? - сказала женщина. - Здравствуйте, - сказала я с опозданием и покраснела. - А ты знаешь, кто я? - спросила она. - Знаю, - улыбнулась я. - Кто же? - Папина сестра, тетя Ульяна! - обрадованно выпалила я. Темные брови гостьи полезли вверх, и она, бросив укоризненный взгляд на маму, снова уставилась на меня. Мне вдруг стало не по себе. - Меня зовут тетя Люся, - чеканя слова, сказала женщина. - Запомнила? Тетя Люся. Повтори! - Тетя Люся, - сказала я покорно. Тетя Люся, взглянув на мой облупившийся на солнце нос, поцарапанные ноги и непослушные, вихрастые волосы, сказала: - Пойди умойся, переоденься и можешь погулять со своей сестрой Алей. Только сейчас я заметила у окна тоненькую рыжую девочку в коротеньком нарядном платье, тихую и бледную, похожую на перышко зеленого лука, который прорастал у бабушки в мешке, за печкой. Я попробовала было ей улыбнуться, но девочка, приоткрыв рот, смотрела на меня без улыбки, и я, повернувшись, пошла выполнять приказание тети Люси. - Яблоки выбрось, - сказала она мне вслед, - они еще зеленые. Выйдя на крыльцо, я не без сожаления зашвырнула совсем спелые и сладкие ранетки в огород и с ожесточением принялась скрести ноги, которые оказались недостаточно чистыми для знакомства с моими новыми родственниками. Спустя несколько минут я предстала перед тетей Люсей в своем самом лучшем, уже порядком выгоревшем голубом платье, в белых растянутых носках и сандалиях, которые были старательно зашиты мамой. Критически оглядев меня, как бы прикидывая, можно ли мне доверить мою сестру, тетя Люся сказала: - Хорошо. Можете идти. Только не уходите далеко, не бегайте быстро и не подходите к собакам и коровам... Возьми Алю за руку, - приказала она мне. Потеряв всякую волю, я покорно исполнила ее приказание, и мы, как два деревянных болванчика, сошли с крыльца. Увидев вдали ребят, с любопытством глядящих в нашу сторону, я потянула Алю за руку: - Побежим! - Нет, - сказала она, боязливо оглядываясь назад. - Ну и стой тут одна, как столб, а я побегу. Мне мама бегать не запрещает, - раздраженно сказала я. Она вытаращила на меня свои голубые глаза, в которых уже стояли слезы. Потом повернулась и молча пошла назад. СТО НЕПРИЯТНОСТЕЙ С этого дня неприятности посыпались на меня, как горох из дырявого мешка. За все, что бы ни случилось с Алькой, я должна была отвечать. Мне поминутно ставили ее в пример, и я даже шагу не могла ступить, чтобы мне не дали почувствовать, какая я плохая и невоспитанная девочка. Тетя Люся взялась за меня не на шутку и не теряла надежды на мое исправление. Она всеми силами стремилась переделать меня по образу и подобию своей дорогой Али, а я меньше всего хотела быть похожей на нее. Я терпеть ее не могла, и мне даже было стыдно перед ребятами, что она моя сестра. Играть ни в "Казаков-разбойников", ни в лапту она не умела, и стоило кому-нибудь ее задеть, сразу начинала плакать или бежала жаловаться. Один раз, когда Аля мне вконец надоела, я просто-напросто удрала от нее. Она нажаловалась дома, что я ее бросила и она чуть не заблудилась. Тетя Люся меня за это так долго отчитывала, что я устала стоять. Сначала я слушала молча, а потом стала оправдываться и сказала, что оставила ее почти у самого дома и что она никак не могла заблудиться. - Ты совершенно невоспитанная девчонка. Старшим не возражают, - сказала мне тетя Люся. После этого я еще добрый час выслушивала, какая я плохая и что мне нужно делать, чтобы исправиться. Чем дальше я слушала, тем яснее понимала, что толку из меня не будет. Ни один ребенок, разумеется, кроме Али, не мог выполнить всего, что требовалось, чтобы заслужить звание "воспитанного". Поэтому я с видом полной безнадежности смотрела в потолок и придумывала для Альки кару за все муки, которые мне из-за нее приходилось терпеть. Я мечтала о том, чтобы она когда-нибудь и в самом деле заблудилась и не пришла домой или чтобы ее хорошенько потрепал Павликов Волк. Но, к моему огорчению, ничего такого с Алькой не случалось, а неприятности сыпались на меня одна за другой. Однажды, когда мы вышли с ней во двор, я увидела Зинку. Она издали делала мне какие-то знаки, а я стояла возле Альки, как пришитая, и даже носа не смела высунуть за калитку, чтобы узнать, в чем дело. Тогда, оглянувшись по сторонам, я подбежала к забору, подтянулась на руках и выглянула на улицу. Но Зинки уже и след простыл. И вдруг рядом со мной послышалось кряхтенье, потом над забором появилась Алькина рыжая голова. - Что там, а? - наваливаясь всей грудью на планку, спросила она. - Ничего. Слезай долой! - заорала я в страхе, что она сорвется и мне снова придется отвечать. Однако Алька и не думала слезать. Осмелев, она болтала в воздухе свободной ногой, и ветер пузырил ее широкое розовое платье. - Кому говорю, слезай! - кричала я, но Алька в ответ только щурилась и улыбалась. Я дернула ее за ногу. Раздался треск... Когда я опомнилась, Алька уже лежала на земле, а в нашем заборе, как у Таньки в передних зубах, зияла дыра. Подол Алькиного нарядного платья украсился треугольным клином, который болтался, как собачье ухо. На крыльце появилась тетя Люся. - А ну-ка, поди сюда, - кивнула она мне. Зная, чем все это кончится, я, не раздумывая, юркнула в выломанную Алькой дыру и пустилась наутек. - Куд-кудах, тах-тах! - вытянув шею, тревожно закричала мне вслед курица. Я, не оборачиваясь, неслась прочь. Возле оврага остановилась и, переводя дух, оглянулась назад. Погони не было, и я немного успокоилась. Постояла, подумала и решила идти разыскивать Зинку. Не успела я дойти до сарая, где жила наша Буренка, как наткнулась на тетю Люсю. Она схватила меня за руку и молча поволокла в дом. - Вот, полюбуйтесь! - торжественно объявила она, подталкивая меня к маме. - Что ты натворила? - сердито спросила мама. - Ничего, - сказала я. - А почему через забор удирала? Я молчала. Подошла Лиля и, засунув в рот палец, молча уставилась на меня. - Вынь изо рта палец! - строго сказала ей тетя Люся. Лиля перевела глаза на маму, как бы спрашивая: вынимать или нет? Мама, занятая мною, не обратила на нее внимания, и она, успокоившись, засунула палец еще глубже. Я улыбнулась. - Еще и улыбается! - возмутилась тетя Люся. - Как вам нравится? Из-за нее ребенок чуть не убился, а она улыбается! - Это она ребенок? - кивнула я на заплаканную Альку. Та исподтишка показала мне язык. - Ябеда она, а не ребенок! - выкрикнула я. - Ее никто не звал на забор. И вообще... вы мне надоели! - Что?! - остолбенела тетя Люся. В ту же секунду мама хлопнула меня по щеке. Слезы брызнули у меня из глаз, и я бросилась вон. Ничего не видя вокруг, я мчалась прочь от дома и остановилась только возле реки. Наша небольшая тихая речка как бы в дреме лежала на пестром лугу. Вода в ней казалась неподвижной и зеленой. В нее, как в зеркало, смотрелись склонившиеся лозы. Я помочила обкрапивленные по дороге ноги и, подставив их солнышку, села в густую траву. Ноги горели, как в огне, но еще больнее обида жгла сердце. Я всхлипывала, роняя слезы в подол. Монотонно жужжали пчелы, и меня начало клонить в сон. Я закинула руки за голову, легла на траву и не заметила, как уснула. Проснулась, когда вода в речке стала розовой от вечернего заката. Вскочила на ноги и вдруг увидела на лугу Леньку. Его светлая голова, едва возвышаясь над рослой травой, плыла в мою сторону. Я обрадованно замахала рукой. - Оля, тебя мама ищет. Сказала, чтобы ты шла домой, - закричал он, заметив меня. - Не пойду, - отрезала я, стараясь не подать и вида, что очень обрадовалась. - А... что же ты тут будешь делать... одна? - спросил он растерянно. - Скоро уже ночь... Я молчала. - А знаешь, - сказал он вдруг, - мне Алю жалко. - Вот как! Тогда иди и жалей ее, и нечего было сюда приходить, - сердито буркнула я. - Нет, правда, Оля, она какая-то бедненькая... Ну, в общем, не такая, как все... - пытался он мне объяснить. Я не стала его слушать и, быстро скинув платье, бросилась в воду. Розовая гладь дрогнула и разошлась кругами. Я погрузилась в воду по самую шею и замерла. Вода казалась теплой, как будто подогретой. - Вылезай, пойдем! - настойчиво сказал Ленька, но я плеснула на него водой, и он обиженно отошел. Спустя минуту его светлая макушка с задорно торчащим хохолком была уже далеко. Мне тут же расхотелось купаться, и я вылезла на берег. Сразу стало холодно. Щелкая зубами, я натянула платье. Оно неприятно липло к мокрому телу. Я села на траву и, обхватив колени руками, пыталась согреться. Холодные капли, скатываясь с мокрых волос, падали за шиворот. Обида подступала к сердцу. "Альку ему жалко, а меня нет, - думала я. - Она в нарядных платьях ходит и - бедненькая. А меня по щекам... из-за нее..." В носу защекотало, и я тряхнула головой, чтобы отогнать подступившие слезы. Темная кромка леса вдали на светлом фоне неба стала похожа на зубчатую крепостную стену. Подтянув колени к подбородку, я смотрела туда, и мне казалось, что я и в самом деле вижу перед собой старую волшебную крепость. Может быть, в этой крепости живут сильные и справедливые люди, и они не обижают своих детей понапрасну. А может, там даже живет храбрый Орлик. Если идти в ту сторону долго-долго, то, должно быть, можно дойти до этой крепости... Вдруг впереди я увидела какую-то фигурку, скачками приближающуюся ко мне. - Ж-ж-их, ж-ж-их, - послышался свист рассекаемой на бегу травы, и рядом со мной оказался... Ленька. - Все! Я убил Альку! - сказал он, тяжело дыша. - Что?! - вскочила я. - Как это ты ее... убил? - Я не хотел... Я нечаянно, - сказал он и в отчаянии сел на траву. Меня обдало жаром. Опустившись рядом с Ленькой, я тихо спросила: - Как же... ты ее? - Я пришел домой, - начал рассказывать Ленька, - а она сидит на крылечке и такая грустная-прегрустная... Ну, мне стало жалко, и я решил ее развеселить... - Ну, дальше, - торопила я. - Я взял картошину, - продолжал Ленька, - воткнул в нее перо от нашего петуха, а снизу - гвоздик. Помнишь, как Павлик делал? Ну и запустил... Алька смотрела и смеялась, а картошина прямо ей в голову... гвоздиком... - И что же? - не выдержала я. - Сразу насмерть, - всхлипнул Ленька. - Откуда ты знаешь? - воскликнула я. - Так ведь она упала и не шевелится, - развел руками Ленька. - Пошли! - решительно поднялась я. - Нет, не пойду, - безнадежно сказал Ленька, но я не стала его слушать, а, схватив за руку, потянула за собой. Мы притаились возле Буренкиного сарая и стали наблюдать, что делается у нас дома. В окнах горел свет, и все было тихо. Потом скрипнула дверь, и на крыльцо вышла бабушка. - Оля! Леня! - вглядываясь в темноту, приглушенно позвала она. Мы бросились на голос. - Пошли домой, - обнимая нас, ласково сказала она. - Бабушка, а что Леньке теперь будет? - прижимаясь к ней, спросила я. - Уши надерут, - сказала бабушка. Стараясь заглянуть ей в лицо, Ленька тревожно спросил: - Бабушка, а что Аля? - Лежит, - сказала бабушка, - с компрессом на голове. - Жива! - воскликнул Ленька. - А чего ей неживой быть, ведь не из пушки в нее выстрелили, - сразу успокаиваясь, сказала я. - А перо рыжее от нашего петуха ей даже подходит. Под цвет волос... - Нечего смеяться-то, - сердито сказала бабушка и легонько толкнула меня в плечо. - Она, горемычная, и так уж натерпелась, обижать ее - грех... Я сконфуженно замолчала. Возле двери бабушка остановилась и, нагнувшись к нам, прошептала: - Вы как заявитесь, так сразу просите прощения. Мать покричит на вас для острастки и все. Больше ничего не будет, не бойтесь. КРЫЖОВНИК И ВАЗА С ЦВЕТОЧКАМИ Через несколько дней от Алькиной "смертельной" раны и следа не осталось. Она снова гуляла во дворе и назойливо приставала к нам с Зинкой. У меня так и чесались руки надавать ей хорошенько, чтоб не лезла, но я решила больше с ней не связываться. Не обращая на нее внимания, мы с Зинкой в углу двора снова лепили посуду. - Я тоже хочу, - канючила Алька. - Лепи. Кто тебе не дает? - сказала я, отделяя ей кусок глины. Алька неуверенно мяла в руках глину, с завистью поглядывая на мой новый сервиз, который уже сушился на солнце. - Дружок твой пришел, - сказала ей Зинка, заметив за забором Петькину сатиновую рубаху. - Повадился сюда! - сердито сказала я. В самом деле, последнее время Петька вечно шнырял возле нашего дома. Однажды тетя Люся поманила его к себе и, оглядев с ног до головы, спросила: - Как тебя зовут, мальчик? - Петя, - сказал он смущенно. Петькино смущение покорило тетю Люсю, и она решила, что это вполне подходящий товарищ для Али. - Ее зовут Аля, - сказала она, кивнув на стоявшую рядом Альку, - можешь с ней поиграть, если хочешь... Еще бы он не хотел! Когда все от тебя отвернутся, будешь рад любой компании. С этого дня у них с Алькой завязалась дружба. Петька даже приглашал ее к себе в сад и угощал крыжовником. Зайти во двор Петька побоялся. Они о чем-то пошептались возле калитки, потом Алька сбегала в дом, - видимо, спросить разрешения у тети Люси, и они исчезли. Мы с Зинкой успели испортить не по одному куску глины, а Алька все не возвращалась. - Интересно, куда они делись? - задумчиво сказала я. - Наверно, у Петьки в саду, - пожала плечами Зинка. - Пойдем посмотрим, - предложила я. Мы бросили свою глину и пошли. - Смотри, смотри! - прошептала Зинка, когда мы поравнялись с Лещихиным забором. Я поднялась на цыпочки и увидела Альку. Она сидела на скамеечке и, болтая ногами, ела крыжовник, который был насыпан у нее в переднике. Петька стоял рядом и воинственно размахивал тонким прутом. - Ишь, красуется! - хихикнула Зинка. И вдруг я увидела Таньку. - Смотри-ка, и Танька там! - Что она там делает? - не меньше меня удивилась Зинка. - Крыжовник собирает... кажется... Танька и в самом деле собирала крыжовник. Одна рука у нее была занята спелыми, прозрачными ягодами, и она, держа ладонь лопаточкой, двигалась осторожно, чтобы не рассыпать их. Петька, ухмыляясь, наблюдал за нею. - Может, уже хватит? - сказал он. - Сейчас, Петя, сейчас, - заторопилась Танька, - еще немножечко... Она сорвала пару самых спелых ягод и осторожно положила их поверх остальных. Золотистый крыжовник пирамидкой возвышался на Танькиной ладони. Видя, что больше не поместится, она вздохнула и, взглянув на Петьку, сказала: - Ну, Петя, все... - Становись сюда! - приказал ей Петька, показывая на ровное место перед скамеечкой. Танька, боязливо моргая ресницами, встала перед Петькой. Алька перестала есть и уставилась на Таньку. Мы с Зинкой удивленно переглянулись, не понимая, что за представление там происходит. Петька не спеша закатывал правый рукав своей новой рубахи. Взглянув на него, Танька робко сказала: - Петь, а может, лучше там, за калиткой? Я уж тогда сразу и пойду... - А ты не сбежишь, с крыжовником? - недоверчиво спросил Петька. - Честное слово, не сбегу! - тараща глаза, заверила Танька. - Ну ладно, пошли! - согласился Петька. Алька подобрала рукой передник с ягодами, и все трое отправились на улицу. Мы с Зинкой присели возле куста. Не доходя до калитки, Танька приостановилась и, взглянув на Петьку, жалобно сказала: - Петь, а может, я пойду, а? - Э, нет! - заявил Петька. - Сразу не надо было соглашаться, а теперь расплачивайся... Танька пересыпала крыжовник в пригоршню и, повернувшись к Петьке спиной, закрыла глаза. Он, воровато оглянувшись вокруг, быстро размахнулся, прут свистнул в воздухе и... - А-а-а-а! - закатилась Танька, хватаясь руками за то место, по которому пришелся удар. Ягоды, подпрыгивая, покатились по дорожке. - Эй, Танька, а крыжовник? Крыжовник подбери! - крикнул уже вслед ей струсивший Петька. Но Танька даже не оглянулась. - Ах ты, гад проклятый! - Зинка, вся бледная от возмущения, рванулась к Петьке. Мы сшибли его с ног... Закрывая руками голову и давя рассыпанные Танькой ягоды, он катался по дорожке. Потом, изловчившись, юркнул к себе в калитку, и перед нами осталась одна перепуганная насмерть Алька. - Я... я ее не трогала, - лепетала она. Я было шагнула к ней, но Зинка, остановив меня, спросила: - Это за что он ее так? - Танька попросила ягод... Ну, он разрешил, только с уговором: пусть берет крыжовника, сколько унесет в руках, а он за это... один раз... прутом... Танька сама согласилась, - сбивчиво рассказывала Алька. - А ты тоже крыжовник ела? - нахмурясь, спросила Зинка. - Ела, - едва слышно сказала Алька. - А прутом не получила? - допытывалась Зинка. - Нет, - глядя на нее округлившимися от ужаса глазами, прошептала Алька. - Значит, тебе тоже положено? - прищурив глаза, сказала Зинка. Я готова была тут же восстановить справедливость, но Зинка, не обращая внимания на мой воинственный вид, сказала Альке: - Эх ты, жаба! Убирайся отсюда, чтоб я тебя не видела... Алька, вытряхнув из передника остатки крыжовника, быстро зашагала прочь. - Эх, зря не дали! Все равно ведь нажалуется! - глядя ей вслед, с сожалением сказала я. Зинка бросила на меня хмурый взгляд и промолчала. Весь этот день я просидела у нее и решила пойти домой только когда уже совсем стемнело. К моему удивлению, на меня никто не обратил внимания. Бабушка молча усадила меня есть, и лишь тетя Люся, изобразив на губах подобие улыбки, спросила, не с работы ли я так поздно. Алька за спиной матери делала мне какие-то знаки, но я показала ей кулак, и она, надув губы, обиженно отвернулась. Утром, едва я вышла во двор, моим глазам предстала картина полнейшего разгрома на нашем глиняном заводе. Вся посуда была поломана и разбросана, как будто здесь ночью бушевал ураган. Мой новый сервиз, который вызывал зависть у Альки, превратился в бесформенные осколки. В это утро наша Буренка не шла в поле чинно и важно, как и подобает всякой уважающей себя корове. Мне некогда было с ней церемониться, и я подгоняла ее вовсю. За поворотом я встретила Зинку, которая тоже выгоняла в поле свою рябую Лысуху. - Алька у нас там все поколотила! Всю нашу посуду! - сказала я Зинке. - С чего ты взяла, что это она? - спросила Зинка. - Сама увидишь, - сказала я. Коровы мчались галопом: Лысуха резво, с охотой, подхлестывая себя хвостом по облезлым бокам, Буренка - недовольно косясь на меня сердитым глазом. Наконец мы от них избавились и побежали к нам. - Д-да, дела! - задумчиво сказала Зинка, глядя на учиненный погром. Я смотрела на нее, ожидая, что она скажет еще, но Зинка так ничего больше и не сказала. Мы сидели возле нашего дома на завалинке и молчали. Вдруг на крыльце появилась сонная Алька. Не замечая нас, она потягивалась, зевала, потом пошла через двор, осторожно ступая по земле босыми ногами. Увидев разбитую посуду, ахнула и стала тревожно оглядываться по сторонам. - Ишь ты - удивляется! Может, не она? - шепнула мне Зинка. - Притворяется! Ты ее еще не знаешь, - уверенно сказала я. По-прежнему не замечая нас, Алька нагнулась и стала собирать в кучу глиняные осколки. - Ой, какие хорошенькие чашечки были! Так жаль их ужасно... - ласково приговаривала она. - Видишь, видишь, хитрюга какая! Я ей ни на грош не верю, - прошептала я. И вдруг Алька, как вспугнутая кошка, бросилась в дом. - Чего это она? - удивилась Зинка. - Причесываться, наверно, Петька появился, - хихикнула я. Мы с Зинкой приподнялись, чтобы выглянуть на улицу, и, к великому своему удивлению, вместо Петьки за изгородью увидели конопатого Федю. Я уже хотела было позвать его во двор, но Зинка, нахмурив белесые брови, сказала: - Постой, посмотрим, что тут дальше будет. - А ты знаешь, и он последнее время что-то часто возле нашего дома стал вертеться, - подозрительно сказала я. Зинка метнула на меня быстрый взгляд и еще больше нахмурилась. В это время на крыльцо вышла Алька в цветастом сарафане и с огромным бантом в волосах. Федя неловко топтался возле калитки. - Заходи, чего ты там стоишь? - сказала ему Алька. Федя вошел и, смущенно переминаясь с ноги на ногу, протянул Альке крошечный букетик незабудок. - Вот, шел возле речки, дай, думаю, нарву, руки не отсохнут... - сказал он. Мы с Зинкой просто замерли от удивления. Алька нюхала цветы и радостно тараторила: - Ой, какие хорошенькие! Им надо вазу слепить из глины. Ты умеешь, Федя? Федя важно кивнул и, засучив рукава, принялся месить нашу глину. Меня так и подмывало выскочить из своего укрытия и наделать шуму, но Зинка сердитым взглядом останавливала меня. - Ой, Федя, ну что же ты лепишь? Это же не ваза, а кувшин, - расстроилась Алька. Федя старался изо всех сил. - У вазы горлышко должно быть тоньше и длинннее... - объясняла Алька. Наконец ваза была готова, и Алька сунула в нее цветы. - Как красиво! - восхищенно сказала она. - Я видела точно такую вазу с цветами на открытке. - Да-а, ничего себе, красиво, - подходя, сказала Зинка. - А так будет еще красивее... - наступая пяткой на вазу, добавила она. Даже не глянув на растерявшегося Федю, она повернулась и пошла со двора. Я последовала за ней. Когда мы были уже за калиткой, со двора донесся отчаянный плач Альки. КАЖДОМУ ПО ЗАСЛУГАМ В тот день мы с Зинкой ходили печальные. Особенно тихой и задумчивой была Зинка. Я попыталась развлечь ее и начала изображать Альку с петушиным пером в голове, но Зинка даже не улыбнулась, и мне тоже расхотелось кривляться. - Пойдем на речку, - предложила я. - Пойдем, - вяло согласилась Зинка. Усевшись рядом на бережку, мы молчали. Солнце жгло вовсю, но даже купаться почему-то не хотелось. - Нет, это подумать только - цветочки Альке носит! - с возмущением сказала я. - Ну, предположим, Петька - это еще куда ни шло, а то ведь Федя! Зинка только вздохнула. Ей, конечно, было вдвойне обидно, потому что она больше всех дружила с Федей. Они и снопы возили вместе, и лазили к Лещихе в сад, и доходами со "святого родничка" Зинка тоже делилась с Федей. Даже половину цветных карандашей, которые она в городе получила за танец, отдала Феде. - Пусть себе, - сказала вдруг Зинка, - Алька-то ведь уедет, а мы останемся... - Ничего, Федечка, будешь еще подлизываться, да поздно будет, - сказала я, оборачиваясь и грозя вдаль пальцем, как будто Федя мог увидеть. Сказала - и замерла: по лугу шли Алька с Петькой в сопровождении тети Люси, а за ними, немного поодаль, тащился Федя. Вид у него был хмурый. Зато Петька так и юлил перед тетей Люсей. Он что-то рассказывал, размахивая руками и умильно заглядывая ей в лицо, а тетя Люся благосклонно улыбалась. Мы с Зинкой юркнули за куст. Петька с Федей сразу же полезли в воду. Алька с завистью смотрела на них. - Можешь и ты искупаться, - сказала ей тетя Люся, усаживаясь с книжкой на берегу. Алька сняла свою соломенную шляпу, аккуратно сложила пестрый сарафан и, несмело ступая тонкими ногами, пошла к воде. - Осторожно только, не утони, - сказала ей вслед тетя Люся. Алька нерешительно остановилась. - Тут неглубоко, смотри, - крикнул из воды Федя, становясь на дно и показывая глубину. Повизгивая и ежась, Алька сделала несколько шагов. Петька нырнул и схватил ее под водой за ногу. Алька вскрикнула и брызнула на него водой. Петька хохочет и, сложив ладонь лодочкой, тоже обдает ее густым серебром брызг. - Сейчас жаловаться побежит, - шепчу я Зинке. Но, к моему удивлению, Алька и не думает жаловаться. Она брызжет на мальчишек водой, и ее полосатый купальник проворно мелькает в воде. Петька, изловчившись, снова ныряет и хватает ее за ногу. Алька плашмя шлепается на воду и хохочет. А Федя стоит в сторонке и только жмурится, защищаясь от брызг, летящих ему в лицо. Он не осмеливается ни брызнуть на Альку, ни дернуть ее под водой за ногу. Зинка насмешливо смотрит на него и, кивнув мне, говорит: - Пойдем? Мы раздеваемся и предусмотрительно обходим то место, где сидит тетя Люся. За поворотом - небольшой обрыв, и мы ныряем прямо с него. Проплыв под водой, я выныриваю под самым носом у Альки. Она испуганно отскакивает в сторону. Увидев нас с Зинкой, Федя хмурится, а Петька как ни в чем не бывало продолжает играть с Алькой, будто это не мы колотили его вчера возле его собственной калитки. "Ах так, расхрабрился под охраной тети Люси!" - думаю я и снова ныряю. Приоткрыв глаза, пытаюсь разобраться, где чьи ноги, но в желтой колеблющейся воде они все кажутся одинаковыми, похожими на длинные щупальца. Так и не найдя Петькиных ног, я выныриваю, чтобы запастись воздухом, и вдруг прямо перед собой вижу тетю Люсю. Она стоит в воде в таком же, как и у Альки, полосатом купальнике и, подняв руки, закалывает на макушке косу. Я хватаю побольше воздуха и испуганно опускаюсь в воду. Возле меня мелькает рыжая Федина голова. Протянув руку, он дергает кого-то за ногу. И вдруг раздается визг. Вынырнув, я вижу, что визжит тетя Люся. Прямо перед ней стоит растерянный Федя. Мокрый чуб свисает ему на глаза, а на побледневшем лице еще ярче выступили веснушки. - Ты что, с ума сошел? - наступает на него тетя Люся. - Я... я... не хотел, - заикаясь, говорит он. Бац! - на Фединой щеке остается красное пятно. - Ну, говори, ты зачем меня за ногу дергал? - Я... думал... эт-то Аля... - стуча зубами, бормочет Федя. - Ах ты, хулиган! Ведь ты ее мог утопить! - еще больше расходится тетя Люся. Бац! - вторую пощечину Федя уже получает за Алю. - Невоспитанный мальчишка, - выносит ему окончательный приговор тетя Люся. - Чтоб я тебя близко возле нее не видела! А ты, Аля, играй только вон с тем, хорошим, мальчиком, - кивает она в сторону злорадно ухмыляющегося Петьки. Мы с Зинкой хохочем. - Что, Федечка, получил по заслугам? - насмешливо глядя на него, говорю я и вдруг умолкаю. Тетя Люся уставилась на меня своими темными, колючими глазами, соображая, откуда я вдруг появилась. - Так, - говорит она, сверля меня взглядом, - ты здесь? А тебя, голубушка, дома ищут. Получишь тоже сегодня... по заслугам... - ехидно добавляет она. НЕОЖИДАННАЯ ССОРА Если разобраться хорошенько, то мне, пожалуй, и нечего бояться. Я почти ничего не сделала. Вазу с цветами растоптала не я, да если б и я, то не такое уж это большое преступление. Алька перебила всю мою посуду и в ус не дует, а тут одна ваза. Подумаешь! И все-таки домой идти я не решаюсь. Раз тетя Люся пообещала, что мне достанется, то она уж постарается. Я боюсь маминых упреков, но, главное, мне стыдно. Ведь я обещала не задираться больше с Алькой и, выходит, не сдержала слова. Я сижу и с ненавистью думаю про эту противную Альку, из-за которой у меня всегда неприятности. - Уж лучше бы я ей надавала хорошенько, все равно отвечать, - мрачно говорю я. - Побить ее не штука. Она, как воробей на тонких ножках... - задумчиво произносит Зинка. Я таращу на нее глаза и не знаю, что сказать. И вдруг замечаю Федю. Он идет, понурив голову, и босой ногой подбивает валяющиеся на дороге камешки. - Где же твоя подружка? - вприщур смотрит на него Зинка. Вздрогнув от неожиданности, Федя останавливается. - Эх ты, подлиза! Получил за свою Алю? - подливаю я масла в огонь. Федя хмурит брови, но говорит спокойно: - Вы ее лучше не трогайте, сороки, а то я вам хвосты повыдергиваю. Мы с Зинкой на минуту немеем от изумления. И вдруг, круто повернувшись, Зинка бежит к оврагу. Я не поспеваю за ней. Уже с откоса вижу, что она лежит, уткнувшись носом в жесткую, пыльную траву, и плечи ее вздрагивают. Первый раз Зинка плачет при мне. - Зина, не надо, - говорю я растерянно, - слышишь, Зина! В ответ мне раздаются отчаянные всхлипывания. Я сажусь рядом. Немного погодя Зинка перестает плакать, и я слышу, как в траве, точно часы, стрекочут кузнечики. Подогнув колени и положив на них подбородок, Зинка моргает слипающимися от слез ресницами и молчит. Когда-то прозрачная, занавеска из лозы над оврагом стала такой плотной, что сквозь нее уже не просвечивается небесная синь. Только кое-где, как окошки, - голубые просветы. Вдруг в одном из таких просветов я замечаю пестрый Алькин сарафан. Ничего не говоря, срываюсь с места и бегу ей наперерез. Алька, конечно, не подозревает об опасности, идет, слегка пританцовывая, и что-то мурлычет себе под нос. Передо мной на секунду встает Зинкино заплаканное лицо, и я решительно раздвигаю кусты. - Ну, попалась! Алька даже не пытается бежать и только испуганно оглядывается по сторонам. - Не крути головой, никто тебе не поможет, - говорю я и изо всех сил толкаю ее в плечо. Алька падает, шляпа слетает у нее с головы и катится по дорожке. Я быстро выдергиваю толстый стебель крапивы и, не обращая внимания на то, что моя ладонь горит, как в огне, хлещу Альку по ногам. - Это тебе за Зинку, это за посуду, это за меня... Алька вертится, стараясь прикрыть сарафаном ноги, и тихонько скулит. В заключение я наступаю ногой на ее шляпу, которая валяется на дороге, отчего она становится похожей на большой блин. - Перестань сейчас же! - кричит Зинка, неожиданно появляясь возле меня. - Совсем с ума спятила! Крапива - оружие мести - падает к моим ногам. Зинка поднимает Алькину шляпу, вертит ее в руках. - Такая красивая была... Может... ее еще починить можно? - протягивая шляпу Альке, говорит она. Алька молча берет шляпу, машинально нахлобучивает на голову и, не глядя на нас с Зинкой, идет прочь. Мы смотрим, как она поднимает на ходу то одну, то другую ногу и трет их руками. Потом вдруг присаживается прямо на дороге и, уткнув голову в колени, плачет. - Зачем ты ее? - повернувшись ко мне, строго спрашивает Зинка. - Заработала - и получила. И еще дам, если заслужит, - говорю я. - А тебя спрашивать не буду. Несколько секунд мы молча мерим друг друга взглядом, потом так же молча расходимся в разные стороны. Нос у меня гордо поднят кверху, а в глазах, застилая свет, уже стоят готовые брызнуть слезы. Все вокруг расплывается, как будто я смотрю на мир сквозь стеклянные граненые шарики. Кажется, стоит стряхнуть их - и все станет на свое место. Я встряхиваю головой, шарики скатываются по щекам, но ничего не становится на прежнее место. Мир пуст, потому что от меня ушла моя лучшая подруга - Зинка. ФИОЛЕТОВЫЕ ТУЧИ И БЕЛЫЕ ОБЛАКА Я сижу за нашим сараем и смотрю, как по голубому небу плывут белые облака. Они такие легкие и пушистые, будто сделаны из ваты. Если бы взобраться на такое облако и улететь далеко-далеко! Жить больше здесь я не могу: мама меня поминутно ругает, бабушка жалеет только Лилю, а папа так занят колхозными делами, что ему и поговорить со мной некогда. Ленька куда-то исчезает с самого утра, и я его целыми днями в глаза не вижу. И вообще у меня в целом свете нет ни одного друга. Все меня бросили, и никому нет до меня дела. Я могу умереть с голоду, меня может покусать собака или убить гром, и никто меня не пожалеет. Всхлипывая от жалости к себе, я с нетерпением смотрю на ватные облака, из которых никак не дождешься грома. Лучше погибнуть, чем так мучиться. Моя обкрапивленная рука стала красной, на ней, как бородавки, выскочили белые волдыри. "Интересно, есть ли у Альки такие на ногах?" Я вспоминаю, как здорово отхлестала ее, и, к своему удивлению, почему-то не чувствую от этого никакой радости. А облака все плывут и плывут, белые и пушистые. И нет у них ни горя, ни забот. Постепенно небо передо мной становится сиреневым - это позади меня, за сараем, заходит солнце. Извилистые края облаков - все в ярком золоте. Есть хочется нестерпимо. "Догадался бы Ленька хоть хлеба кусочек принести", - думаю я. Белые облака куда-то уплыли, и вместо них стали появляться темные. Над лесом, как огромное чудовище, нависла туча. Она медленно надвигалась на деревню. - О-о-ля! - раздался тревожный голос бабушки. Я замерла. Сердце мое отчаянно колотилось, и я едва сдержалась, чтобы не броситься к ней. Бабушка звала меня долго, но я не подавала голоса. Когда она ушла, я представила себе, как Ленька сейчас уплетает молодую картошку, и проглотила слюну. Мне даже показалось, что я слышу запах укропа, которым посыпана картошка. Сумерки сгущались, тучи становились фиолетовыми. В сарае зашуршала солома, послышались грузные шаги - это Буренка пришла с поля. Потом я услышала, как, ударяясь, о подойник, тоненько зазвенело молоко. Бабушка почему-то все время вздыхала, и, поскрипывая, ей вторила маленькая скамеечка, на которой она сидела. Когда бабушка ушла, тишина пробралась в сарай. Только мерно дышала Буренка, жуя свою вечную коровью жвачку. Выглянув из-за сарая, я увидела, что в наших окнах горит свет. Горит как ни в чем не бывало, словно ничего не случилось и я сижу там вместе со всеми за столом. Вдруг в косом квадрате света, падавшего из окна, я увидела Леньку. Он стоял, вытянув вперед голову и напряженно всматриваясь в темноту. - Ленька! - позвала я громким шепотом. Он прислушался и торопливо подошел ко мне. - Ты чего здесь? - Что на ужин было? - не отвечая, спросила я. - Картошка. - А мне оставили? - Оставили. - Ну и напрасно. Я все равно не пойду домой... никогда... - сказала я дрожащим от подступивших слез голосом. Ленька придвинул свой нос к моему лицу и, вглядываясь, удивленно спросил: - Ты чего? - Пусть у вас Алька живет... вместо меня, - всхлипнула я. - Вы что, опя